1

Эл сидела за пальмой и слушала. Слушала шелест моря, рокот надвигающейся бури. Он где-то там. Где-то там на пляже, возле бунгало. Он точно где-то там. Но выйти из-за пальмы было страшно. Однако любопытство пересилило, и она потихоньку высунула нос из-за волосатого ствола.

Берег был мрачен. Небо почернело, золотистый песок казался теперь серым, и море накатывало огромными волнами до самых пальм. Грохало, силясь дотянуться до нее, до ее укрытия, о песок и бессильно отползало назад, зло шипя и пенясь.

Где-то сквозь шорох, шелест, рокот и грохот пробились громкие крики на незнакомом языке. Загрохотали четкие чеканные шаги, какие бывают, когда сотни ног в унисон выбивают пыль из вылизанного плаца.

Но ведь нет никого! Ведь нет никого!!! НИКОГО НЕТ!!! Только море и песок…

Эл захлебнулась подступающей истерикой. По облизанному морем песку пронеслись следы сотен армейских ботинок. А потом снова накатила волна и очистила берег, и смыла крики и топот.

Девушка снова спряталась за стволом. И снова не было ничего, кроме моря, бури и волосатого ствола пальмы.

– Леночка! Лена!!!

Эл вздрогнула. Голос доносился от бунгало. Отец! Она поспешно выглянула из-за ствола, но отца не увидела. По берегу к ней шли Анри и Жанна, между ними, держа обоих за руки и весело подпрыгивая, топал мальчишка лет шести.

Первой ее увидела Жанна и замахала рукой.

– Элка! Познакомься, это наш сын, – и добавила, обращаясь к мальчику: – А это тетя Эл.

– Но вы же умерли, – прошептала Эл.

– Да что ты говоришь, – улыбнулся Анри.

Они были уже около пальмы, когда сзади поднялась новая волна. Эл хотела закричать, предупредить об опасности, но язык перестал ей повиноваться. И она молча смотрела, как идут улыбающиеся Анри и Жанна, как подпрыгивает весело их сын. Какой сын? У них не было сына… Волна обрушилась на счастливую троицу, послышался треск разрываемой плоти, раздираемой реальности. Море откатило назад, волны окрасились в ярко-алый. Это закат? Закат чего?

Берег снова очистился, лишь где-то посередине между морем и ее пальмой из песка торчал детский череп… Голос наконец повиновался, и Эл вздрогнула от собственного истеричного: «Не-е-е-ет!!!»

– Что ты кричишь, Лена? – От бунгало по пляжу к ней шли отец и Слава.

Голос снова пропал. Она хотела предупредить их, кричать, умолять, чтобы уходили. Что же они не видят, что здесь опасно? Но голоса не было, горло словно клеем залило, язык не повиновался.

– Это не кровь, – жестоко улыбнулся Вячеслав. – Это всего лишь море… крови.

Слава поглядел на отца, а тот почему-то засмеялся.

– Леночка, – с улыбкой заявил отец. – Не переживай, это буря. Это нормально. Буря, море крови, кто-то все время умирает… так должно быть. Так всегда бывает. Мир возник из черноты небытия и в нее же и уйдет. Что в сравнении с этой вселенской бесконечностью наши жизни? Вот беспредельщик меня убьет. Но ведь в этом нет ничего страшного?

Отец повернулся к Славе и посмотрел на него пустыми глазницами черепа Анри:

– Правда, дядька?

– Нас убьет буря, – поправил Слава. – И меня тоже. Правда, теперь я могу ею управлять, но я не в силах ее остановить. Я не хочу ее останавливать. Я хочу, чтобы она смыла наконец все это безобразие. Вот так, смотри!

Вячеслав поднял руку, и новая волна, безмерно огромная и мощная, обрушилась на песок, смывая и унося в небытие и отца, и Славу, и детский череп, и волосатую пальму. И когда волна эта откатилась, растворившись в пустой зияющей черноте, Эл почувствовала, что падает. Падает из ниоткуда в никуда…

 

2

…Эл проснулась усталой, разбитой и опустошенной. Сны, которые преследовали теперь, стоило только закрыть глаза, не приносили облегчения. Уж лучше вовсе не засыпать.

Бешеный ритм последних дней закончился, а вместе с ним закончилась, казалось, и сама жизнь. Полная опустошенность. Ничего не хотелось, только покоя. Но его не было ни во сне, ни в той комнате, где она сидела теперь взаперти.

Шикарно обставленная комната была мрачной и скучно-величественной. Закрывающие окно тяжелые занавески, массивная мебель и излишня барочность стиля навевали мысли о склепе. «Склеп, в который меня с почестями положили, отпели и ушли, оставив гнить, будто я умерла. Нет, надо переключиться, надо думать о чем-то хорошем. Об отце, например…»

Отец был рад их встрече. Во всяком случае, так казалось в первое время. Потом всплыли какие-то проблемы. Она не понимала этих проблем. Никогда не понимала проблем отца. Все его рабочие неприятности казались натянутыми, пустыми, придуманными. Как человек может управлять судьбами других, когда своей судьбой управлять не способен толком?

Вот сейчас, где он? Почему запер ее здесь? Где теперь Слава? Что происходит? Она сидит одна взаперти, жалкая, опустошенная, несчастная. Ей нужна поддержка, понимание и хоть какие-то объяснения. А ее, как какую-то вещь, которая сейчас не нужна, заперли в этой кладовке антиквариата и забыли.

Нет, не об этом думать надо. Жалеть себя бессмысленно и неблагодарно. А о чем тогда думать? О Славе? О мертвых Анри и Жанне, об америкосах этих…

 

3

Дверь открылась без стука. Эл повернула голову, в комнату вошел странный дядька с жиденькой бородкой, безумными глазками и гитарой. За его спиной снова заскрежетал запираемый замок. А дядька смущенно стоял возле двери и нервными пальцами теребил гитарный гриф.

– Ты кто? – Странный визитер был некстати, но хоть какая-то возможность отвлечься.

Бородатый хихикнул и тут же засмущался:

– Я Петя… То есть, это…

Эл смотрела на него с интересом и опаской, как смотрят на сумасшедших, и мужичок совсем смутился.

– То есть, это… – тихо пробормотал он, – Вася… Да, Вася!

За этого «Васю» он уцепился, как за спасательную соломинку, перехватил гитару и, забренчав по струнам, хрипловато запел:

И, продолжая тренькать аккордами, прошел к креслу и сел.

– А ты Лена, дочь батьки-президента, – продолжая перебирать струны сообщил Вася.

– Почему батьки? – не поняла Эл.

– Ну, как же, – отозвался Вася. – Атаманы всегда батьки. Батька Махно, батька этот… как его… Забыл. Ну и президент, выходит, тоже батька, он же первый сказал, что каждый сам себе голова, а тем, у кого головы нет, под чужую голову надлежит равняться.

Эл посмотрела на мужичка с гитарой по-новому. Забавный, любопытный, но, кажется, сумасшедший. Впрочем, хоть какое-то развлечение.

– Вот-вот, именно развлечение, – поддакнул Вася, словно услышал ее мысли. – Я к вам и пришел, чтобы поразвлечь. Что вы так удивляетесь? Не смотрите на меня так, я не телепат, просто вы смотрели на меня как на шута. А я и есть шут – шут его самоотреченного величества батьки президента.

– Интересная трактовка, – приняла игру Эл.

– Нормальная. – Вася безумно хихикнул. – Я, знаете ли, людей ассоциативно воспринимаю. Человек – песня.

Он не переставал перебирать струны, нервы так, что ли, успокаивал. А в глазах светилось затихшее до поры безумие. Видимо, и вправду сумасшедший. Или все-таки притворяется…

– И с какой же песенкой ты у себя ассоциируешься, шут?

Вася странно поглядел на девушку и, сменив перебор, тихо и без хрипоты – куда она только делась? – запел:

Вася оборвал песню и загрустил, погрузившись в себя. Эл от души захлопала.

– Меня батька-президент привел. Обычно он меня в соседней комнате запирает, а сейчас к вам привел и говорит: «Развлекай». А как можно развлечь женщину? – он снова хихикнул и нервно задергал струны.

– Можешь еще спеть. С чем у тебя мой папа ассоциируется, например?

Вася косо, словно птица с ветки, одним глазом посмотрел на Эл. Нет, все же он безумен. Интересно, отец не боится запирать ее с сумасшедшим в одной комнате? Видимо, нет. Или же считает этого психа тихим. Или…

– Вот, например, так, – сказал Вася и запел с прежней хрипотцой:

Песня отцу подходила не шибко. Какая, на фиг, демократия, видимо, такая же, как из папы Ленин. Хотя что-то в этом несомненно есть. Интересно, этот сумасшедший Вася сам эти песенки сочиняет или у кого на концерте подслушал?

– Не очень-то на отца похоже, – сообщила Эл. – Он не маленький, не картавый и волосы на месте пока.

– Буквально понимают песни только дураки, – хихикнул ненормальный бард, продолжая наигрывать непритязательный мотивчик. – Песня, как и любое другое произведение искусства, – это в значительной степени аллегория. Если ты этого не понимаешь – значит, дура. Хотя куда тебе понять? И не смотри так на меня, я же шут, дурак. Могу кому хошь чего хошь говорить, и обижаться на меня нельзя. Обидеться на дурака – значит, признать себя полным кретином.

Эл хотела было что-то ответить, но Вася не дал такой возможности. Он сильнее ударил по струнам и допел, явно пропустив кусок песни:

«Это тебе в аду гореть, за такие издевки, – подумалось Эл. – Причем еще при жизни». Хотя дурак, судя по всему, не такой дурак, знает как, с кем и какие песенки петь.

Вася оборвал аккорд и снова по-птичьи скосил глаз на девушку.

– Как песенка?

– Бездарно. Твое сочинительство?

– Нет, одного доброго человека, он давно писал эти песни, еще до объявления бардака по всей стране. А после бардака… Ой, даже и не знаю, что с ним случилось.

Что случилось, что случилось, мысленно усмехнулась Эл. Либо где-то существует, либо «вон в гробу лежит». У всех теперь так. Или не у всех. Если Белый город вспомнить, так там все иначе. Нет, не вспоминать, не думать об этом. О чем угодно, только не о том, что произошло и происходит.

Вася тихо тренькал струнами, петь больше не решался. Или не хотел без указания со стороны дочки «батьки-президента». Назвавшийся шутом больше не развлекал и не интересовал ее. Эл устало закрыла глаза, боясь заснуть, и, стараясь ни о чем не думать, вслушивалась в гитарное треньканье и легкое пощелкивание секундной стрелки огромных напольных часов. Им лет двести наверное, а они все идут. Двести лет секунда за секундой… Тяжело-то как.

И Эл стало жалко несчастные часы.

 

4

Хозяин сидел в кресле, укутавшись в шерстяной клетчатый плед, и дымил трубкой. Дым туманной пеленой стелился по полу, под потолок отчего-то подниматься не спешил. Хозяин молчал. Говорить хотелось о многом, но с чего начать, он не знал, а араб тоже не торопился вступать в дискуссию, притулился в уголочке и молча смотрит как на врага народа. Да покашливает время от времени от табачного дыма.

Мамед снова закхекал и, пытаясь унять кашель, наконец прервал молчание:

– Что за табак у тебя, хозяин?

– «Старый Дублин», – президент снова втянул в себя густого дыма, выпустил. Дым струей устремился вперед и вниз и начал потихоньку оседать.

– Этим «Дублином» клопов морить хорошо, – проворчал араб.

– Крепкий табак, – пожал плечами хозяин. – Практически без примесей. Хороший.

– Вам нельзя крепкий, врач сказал…

– Черт с ним, – прервал президент. – Черт с ним, с этим эскулапом. Его послушать, так мне вообще ничего нельзя. Это вредно, то не полезно… Знаешь, жить вообще вредно, от этого умирают, говорят.

– Не оригинальная шутка, хозяин, – подметил араб. – То, что жизнь – это неизлечимая болезнь, передающаяся половым путем и ведущая к летальному исходу, известно давно. С чего вас потянуло на столь крепкий табак и столь мрачные шутки?

Хозяин с благодарностью посмотрел на Мамеда и пожаловался, словно растерянный ребенок:

– Я не знаю, что делать.

– И ты хочешь совета от меня? – удивился араб.

– Я не знаю, – нахмурился хозяин. – Все идет не так. Я мог спорить с Макбарреном, но не с его обезглавленным войском.

– Пока это войско подчиняется тебе, хозяин, – араб выглядел необычайно задумчивым.

– Не надо лести, Мамед, – обозлился старик. – Они мне не подчиняются. Они выжидают. В Белый дом уже давно ушел подробный отчет о происшедшем. И сейчас сотни высокооплачиваемых аналитиков просчитывают каждый вариант наших действий и возможные варианты последующего развития событий. И то, что мы бездействуем, ставит их в тупик. Потому все еще тянется это ожидание. Но стоит нам хоть пальцем шевельнуть, сразу последует реакция.

Хозяин замолчал. Араб не ответил, молча покусывал губу. Президент попытался затянуться, чтобы сгладить паузу, но трубка погасла, так и не дождавшись окончания пламенной речи хозяина.

Что делать, говорить с Вячеславом? Это значит объяснить ему, что он надежда и опора бывшего правителя. Хорошо, пусть так, только не факт, что этот парень поймет его. Ведь он шел сюда за ответами, а получил новые вопросы.

Тогда надо объяснить ему все. Хозяин чиркнул спичкой, запыхтел, раскуривая потухшую трубку. Табак начал тлеть, и он резко взмахнул рукой. Спичка потухла почти у самых пальцев, испустив легкий, странно пахнущий дымок. Когда-то в детстве ему нравилось нюхать такой дымок – молниеносный и потому особенно приятный. Он всегда нюхал, когда мама тушила спичку или свечку.

Дым пополз с новой силой, араб снова закашлялся, но молчал.

Если он сейчас пойдет к этому Славе и расскажет ему все… ну почти все. Ведь тот может не понять, не принять. А если не пойдет и не расскажет…

Сутки прошли. Макбаррен мертв, его солдатня затаилась и ждет. Долго она будет ждать еще или нет, такой вопрос даже не стоит. В любом случае, с каждой минутой ждать они будут все меньше и меньше. Время уходит.

А Слава сидит взаперти со своими мыслями. И Ленка сидит взаперти со своими мыслями. Господи, откуда она вообще взялась, ведь он ее похоронил давно. Заново родившаяся дочь, взрослая дочь. Дочь-проститутка. С другой стороны, когда сбежала из дому, она была совсем еще девчонкой, ей надо было как-то выжить. А чем она еще могла себя прокормить, если больше ничего не умела? Правда, этого она тогда еще тоже не умела толком, должно быть, но маленькие девочки всегда найдут клиентов.

Хозяин почувствовал подступающую ярость. Ярость от всего: оттого, что его дочь занималась проституцией, оттого, что теперь спутала все планы, оттого, что сам он похоронив единожды дочь в душе, сейчас воскресил ее, вместо того чтобы вычеркнуть эту проститутку из схемы, в которой ей места не было, так же как не было места сутенеру и автоматчице, которых разметало гранатой во втором бараке.

Но вместе с тем это была не какая-то шлюшка, а дочь. Его вернувшаяся дочь…

– Папа! – пронеслось в голове из такого далекого вчерашнего дня.

– Леночка? – его собственный хриплый голос. Узнавание. Удивление. Радость. Страх. Паника.

– What does she say? – акцент какого-то отдаленного штата. Незнакомый акцент.

– Daddy…

И тишина.

– Мамед, – позвал он, вырываясь из плена мыслей и воспоминаний.

– Да, хозяин.

– Ты отвел к ней шута?

– Да, хозяин.

– Хорошо.

«Old Dublin» показался вдруг горьким и тошнотворным, хозяин закашлялся и положил трубку на маленький журнальный столик. В горле першило, и он долго еще пытался прокашляться. Не получилось, хоть перхал до тошноты, до слез.

– Что мне делать, Мамед? – хрипло спросил араба, утирая выступившие от кашля слезы.

– Ты ждешь от меня решения, хозяин, – мрачно произнес араб, – но его не будет. Это только твое решение. Для тебя, твоей земли, твоей страны это возможно единственный выход из ситуации. Но последствия… Нет, хозяин, я буду тебе служить, но я не буду за тебя решать.

 

5

Эл снова проснулась в ужасе. Сердце колотилось безумно, в горле застрял крик, а в душе боль и отчаяние. Ей снова снилось кровавое море и Анри с Жанной. А еще бритоголовый Борик и религиозный фанатик в капюшоне, который под капюшоном оказался мертвым негром. И она снова звала на помощь, а вместо помощи появились папа и Слава. Они весело танцевали канкан и пели «ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй, убили негра». И кровавый прибой хлюпал у них под ногами. А потом что-то хрустнуло, и Эл поняла, что это отец наступил на торчащий из песка детский череп. Но отец этого даже не заметил, и они с беспредельщиком продолжали паясничать, и…

И Эл проснулась.

Рядом тихо сидел Вася и тренькал струнами. Бездумно, издавая странные, то сливающиеся в один, то, наоборот, резко диссонирующие звуки.

Она попыталась усесться поудобнее и бард тут же перестал мучить гитару, уставился на нее своими иконописными безумными глазами.

– Дочь разбойника проснулась, – весело сообщил он. – Вас порадовать новой песней, сударыня? О ком хотите послушать на этот раз?

Эл поморщилась.

– У тебя это балагурство в крови, что ли? Ты всегда шутом был?

– Нет, – Вася безумно уставился на нее, словно бы увидел впервые. – Раньше я был ученым. Я был большим ученым. А потом батька-президент объявил анархию, а потом по приказу батьки-президента меня закрыли в лаборатории и заставили делать такое, чего делать нельзя.

Вася со всей дури ударил по струнам. Гитара закричала, словно женщина, которой сильно и не заслуженно смазал по лицу человек настолько близкий, что подобное с его стороны казалось вовсе невозможным.

– А потом, – голос его теперь не хрипел, а истерично дрожал, как у плачущей бабы. – Я делал то, чего делать нельзя. Мне надо было кормить жену и детей, а эти, которым указывал батька-президент, хотели, чтобы я изобрел эту страшную вещь. И я изобрел.

Эл стало страшно. Он сумасшедший, он невменяем. Вдруг бросится.

Вася снова резко звезданул по струнам.

– А потом я отказался продолжать. А они угрожали. А я попытался сбежать. А они меня поймали, – голос его звучал все громче и истеричнее, пока не оборвался на какой-то заоблачно высокой ноте.

Надо позвать на помощь, мелькнуло в голове. Но Вася заговорил вдруг совсем тихо и спокойно, словно бы другой человек. Словно сам только что сидел и спокойно слушал чужую истерику, а теперь с тем же спокойствием констатирует факты имевшие место давно и вовсе не в его жизни.

– А потом они убили мою жену и моих детей. Младшему было шесть лет. Ему теперь всегда будет шесть лет. А меня забрал к себе батька-президент. Он мне объяснил, что я шут гороховый, а не ученый, и сам все испортил. Вот теперь я шут гороховый при батьке-президенте. Сперва на мое шутовство сердились, а потом привыкли. Теперь я шут. Шут!

Эл молчала, не зная, что сказать. Эта история… она не могла быть про ее отца. Отец не мог так поступить. Отец…

А что она, собственно, знала о нем, об отце? Этот старик, которого зовут хозяином или батькой-президентом совсем не тот мужчина, который был ее отцом тогда. Что его изменило так? Возможно, ее бегство из дома…

От мыслей стало тошно и страшно. Совсем страшно. Не думать об этом. Вообще ни о чем не думать. Как та книжка из детства, которую заставляли читать? «Горе от ума». Меньше думаешь, спокойнее живешь.

– Спой что-нибкдь хорошее, – тихо попросила она.

И Вася тихо задергал струны…

 

6

А француз все не мог понять, зачем она с ним едет. Этот бывший владыка – ее отец, вот зачем. И все сразу встает на место. Все становится просто и понятно, как в индийском кино. И так же бредово, как в этих бесконечных «Зитах-Гитах». Пойдем за бугор, я буду тебя убивать, но сперва сними штаны, я тебя поистязаю. Боги! Да у тебя родинка на жопе, как у меня. О, мой пропавший сын!

Слава усмехнулся мыслям, но тут же снова стал серьезным. Грустные шутки. Интересно, где теперь Эл? Тоже взаперти сидит? Вряд ли. Между дочерью президента, хоть и шлюшкой, и каким-то беспредельщиком разница весомая.

Вот ведь! А Анри все думал, с чего бы это ей за ним так бежать. Не за беспредельщиком она бежала, сутенерская твоя душа, а за папой своим. Бедный француз, ты всего этого так и не узнал. А может, в этом твое счастье?

Слава тут же оборвал себя на малодушной мысли: тоже мне счастье. Если б не его прихоть, жил бы сейчас Анри себе. Хорошо ли, плохо ли, но жил. А связавшись с ним, погиб. За него погиб, за его прихоть.

– Прости, дружище, – тихо прошептал Слава. – Мне надо было послушать тебя раньше.

– Так ты пообещай мне, дядьк, – возник в голове голос француза. – Пообещай, что не предашь меня. Я тебе и так верю, потому что без веры даже беспредельщик жить не может. Но только ты пообещай для душевного покоя.

Да, верил ему француз. Сначала бритоголовому Борику своему верил, а потом ему поверил. Поверил и доверился. И пошел за ним, хоть и знал прекрасно, что на смерть идет. А Слава даже не заметил этого. Вообще ничего не замечал, кроме своих мелких интересов. Теперь вот заметил, да поздно. Как говорила бабушка в детстве, еще задолго до анархии: «снявши голову, о волосах не плачут».

Вот именно, резко одернул себя. Думать надо о другом. О том, зачем пришел сюда, о том, что есть и что будет. А о том, что было, пусть думают те, у кого впереди ничего.

А у него, собственно, что впереди? Слава окинул взглядом комнату. Стол, диван, пара кресел. Журнальный столик. Шкаф с книгами, шкаф с какой-то одеждой, дверь в ванную комнату. Бар.

Слава встал с дивана и прошел к бару. Виски, текила, водка, коньяк… А это что такое? Этикетка ничего не объясняет, она вообще нечитаема. Ну и хрен с ней.

Угловатая бутылка с виски оказалась теплой и приятно тяжелой. Он взял низкий стакан с утяжеленным донышком, поискал лед, насыпал его под самый край и плеснул в стакан виски. От теплой жидкости лед тут же пошел трещинами, издав легкое похрустывание.

Вячеслав переждал, пока щелканье прекратится, взял стакан в руку, пошевелил ледяными кубиками, взбалтывая напиток, и сделал глоток. Прекрасно! Вот теперь можно привести мысли в порядок, отодвинуть чувства на задний план и хорошенько подумать. Только не забыть обиду, не забыть про долг перед мертвыми, а отодвинуть чувства на задний план. Он зол и память хорошая. Главное, чтобы память не мешала.

 

7

Араб отпер замок, распахнул дверь и отступил в сторону. Пропускает, улыбнулся про себя хозяин, а как этот клоун там притаился за дверью и сейчас трахнет чем тяжелым по темени…

«Этот клоун», впрочем, нигде не прятался, никого не подкарауливал. Наоборот, тихо-мирно сидел в кресле возле журнального столика, прикрыв глаза. В руке зажимал стакан. На столике рядом стояла ополовиненная бутылка виски. «Не слабо, – подумалось президенту. – И о чем с ним говорить в таком состоянии?»

Вячеслав открыл глаза и вполне трезво посмотрел на хозяина. Тот молча прошел ближе, по-хозяйски уселся в соседнее кресло. Безмолвно следующий за ним араб запер дверь и тихой тенью встал за спинкой кресла, в котором устроился президент.

Хозяин посмотрел на Славу. Тот оценивающе смотрел ему в глаза, потом перевел взгляд на Мамеда. Интересно о чем он сейчас думает? Вячеслав криво ухмыльнулся, видимо, думал о чем-то горько-веселом, и приложился к стакану.

Так, собеседник, похоже, не из разговорчивых. Значит, начинать придется самому.

– Ты искал меня, – тихо заговорил хозяин. – Зачем?

– С чего вы взяли, что я искал вас? – Слава снова приложился к стакану. Пытается скрыть что-то за этим стаканом или просто хочет напиться и забыться.

– Тебя вели. От Нижнего Новгорода тебе помогали добраться до меня. Потому что я этого хотел.

Слава снова пригубил из стакана.

– Зачем?

Хороший вопрос. Ответить прямо или намеком? Или дать ему возможность самому развить мысль?

– Не надо играть со мной в дипломатию, – неожиданно посоветовал Слава. – Я не люблю интеллектуальных задачек. Это, конечно, весело, разгадывать подобные шарады, но если тебе известны условия. А когда условия известны лишь оппоненту, а тебе предлагается готовый ответ типа «ты дурак, раз не понимаешь», то варианта два. Либо чувствуешь себя дураком, либо посылаешь оппонента на хрен. Дураком чувствовать себя я не намерен. Так что, либо вы говорите со мной открытым текстом, либо…

– Пошлешь меня на хрен? – усмехнулся хозяин.

– На хрен не на хрен, а говорить не стану. Дверь сами знаете где, так что надоест сотрясать преамбулами воздух, сможете запереть ее с обратной стороны.

– Смело. А не боишься?

Вячеслав посмотрел на него, как на существо из параллельного мира, которое решило усомниться в форме земли или законе притяжения.

– Чего? – в голосе его звучало превосходство. – Мне нечего бояться. Я все потерял.

«Однако», – слегка удивился хозяин.

– Хорошо, будем говорить начистоту. В конце концов, я пришел к тебе не за тем, чтобы поупражняться в ораторском искусстве. В создавшейся ситуации ты мне нужен как будущий лидер.

– Лидер чего? – Слава пригубил виски.

– Лидер всего. Страны, народа. Человек, который поднимет Россию с колен.

Слава покосился на молчаливого араба.

– А она на коленях?

– Она в заднице, – хмуро отозвался хозяин. – Ее туда вгоняли сотни лет. Все кому не лень. Последним был я, когда объявил анархию.

– Стоп, – оборвал Слава.

– Что? – не понял президент, но отметил загоревшийся интерес в глазах Славы.

– С этого момента подробнее, – огонек любопытства продолжал светиться в глазах собеседника, хоть тот всячески пытался скрыть свою заинтересованность. – Я ведь об этом ничего не знаю. Зачем нужна была эта анархия? Почему вы ее объявили, как сумели удержать, почему не нашлось лидера, который захватил бы власть раньше? Как здесь оказались американцы?

Хозяин замялся.

– Ты в самом деле ни о чем не догадываешься?

– Мои догадки – просто фантазия, – легко откликнулся Вячеслав. – Давайте факты или идите с миром.

Хозяин прокашлялся:

– Хорошо. Тогда, когда я начинал это дело, мне казалось, что это выход из ситуации. Прорыв, который позволит сбросить оковы условности. Американцы сами пришли ко мне. И я порадовался, что эта идея сметает не только политические рамки внутри страны, но и политические границы. Мне показалось, что весь мир придет в конце концов к безвластию и процветанию, а я положу этому начало. Глупо и наивно, но тогда я думал, что если идею запустить на не видимых окружающим костылях, то в конечном итоге она отбросит эти костыли, и пойдет сама, и поведет за собой других. Но это все было позже, а сначала…

 

8

А сначала был только идейный фанатик. Мечтатель, который неожиданно даже для себя оказался в большой политике, а потом в одночасье остался на пьедестале один, хоть и не был на это способен. Случайность или закономерность, а только кончилось все это плачевно. Теперь усталый, упавший с пьедестала и свернувший себе шею старик сидел перед ним и делал вид, что что-то понимает в сложившейся ситуации.

Эта вечная игра в понимание. Старый президент играет в понимание, американское правительство играет в понимание, толпа аналитиков играет в понимание и даже пытается что-то объяснить, весь мир слушает и тоже играет в понимание. А вот он, выслушав президентскую проповедь, понимает ничуть не больше, чем до нее. И не боится в этом признаться.

Они ушли – и хозяин, и его безмолвный араб. А он остался с почти пустой бутылкой виски и непониманием. И мысли крутились, цепляясь друг за друга и переворачиваясь с боку на бок. Только понимания не прибавлялось. Осознание приходило, да, а понимания не было.

Да, Слава осознал, что президента поставили на должность, подсадили и правили им, словно куклой на веревочке. Но как марионетка может оборвать нитки и начать шевелиться? Тем более, что от нее ничего не зависит. А если верить бывшему президенту, то он перестал подчиняться. А, поняв, что его уберут, потому что его самовольство никому не нужно, сам уничтожил кукловодов.

Слава практически вживую представил себе этого человека тогда. Вот он правит страной под чутким руководством, а вот убивает руководителей и берется править сам. Анархия его привлекала, идея о власти человеческого разума над человеческим скотством. Бредовая идея. Кто мог на нее клюнуть? Кто мог ее поддержать?

Толпа, которой можно запудрить мозги, используя нехитрые рычаги управления, и тот, кто кровно заинтересован в последствиях этой «анархии».

Американцы пришли к нему сами. Они предложили совместный эксперимент, они кивали, когда этого требовал его порыв, и предлагали помощь, когда он упирался в то, что не представляет себе, как должна работать какая-то отдельно взятая схема в этом огромном механизме. И он купился на это. Продался за эфемерную поддержку и продвижение собственной идеи. И порадовался тому, что получает помощь на халяву. И сам отдал веревочки, за которые его можно было дергать. Отобрал их у русского дяди и отдал американскому. И после этого объявил анархию.

Нет, не просто так объявил. Потому-то это все и прошло, что было тщательно спланировано и подготовлено. Президент отрекся от власти, разогнал Думу и пропал. Его просто не стало. И каждый стал жить своей головой. Во всяком случае, толпе так было приятно считать. И никто не заметил, что тут и там стали появляться неформальные лидеры со своими законами и своими идеями. И тянуть за собой.

И народу это нравилось. И народ подчинялся и шел за этим лидером. А кто не подчинялся, того быстренько отправляли к праотцам. Судить за это, как за убийство? Вот уж нет. Некому судить, и закона такого нету. У нас анархия, гуляй, рванина. Что хочу, то ворочу.

И никто даже догадаться не мог, что все эти лидеры подчиняются бывшему президенту, выполняют его распоряжения и занимаются самоуправством лишь в узких рамках. А кто мог догадаться, то не смел. Безусловно, находились и те, кто своими силами выбивал себе лидерство и не подчиняясь никому. Таких отслеживали и давили в зачатке, если возникало подозрение, что группа может сделать что-то серьезное.

– Помнишь негра с его монахами? – прервал рассказ бывший президент.

Слава кивнул.

– Вот это как раз пример такого неформального лидерства. Я предложил ему подчиниться. Он отказался. Нашлись люди, которые готовы были занять его место и подчиниться мне, и я их поддержал. Власть сменилась, идея, которой ее держали, осталась. Только теперь эта толпа подчиняется человеку, который подчиняется мне.

И он начал рассказывать дальше. И Слава слушал и запоминал. А теперь, когда бывший президент со своим тени подобным арабом ушли, вспоминал и осознавал услышанное.

Бредовая идея и безбожное воплощение. Народ, думающий, что свободен, потому что способен вытворять все, что в голову взбредет. Мелкие правители, подчиняющиеся фантазеру-фанатику. И сам бывший президент, подчиняющийся американским силовикам.

О том, что Америка никогда не встанет на путь безвластия, бывший догадался не сразу. О том, что от идеи чистой анархии он отказался якобы на время, а на самом деле похоронил ее навсегда, президент сперва тоже не догадывался. Слава осознал это, но не понял. Не мог понять.

Когда стало ясно, что он снова играет роль марионетки, было поздно. А быть может, было поздно с самого начала. Интересно, что напишут американские учебники об этой истории? Ведь это уже история. История присоединения России? История победы мировых ценностей над дикостью стран третьего мира?

Американцы выставили второй железный занавес, оградив анархическую Россию от всего остального мира. Американцы снабжали мир свежими новостями о том, что происходит в безумной стране, где по Красной площади ходят медведи. Американцы десантировались в самое сердце России, поставили там свою военную базу, на которой был заперт бывший президент. Американцы выжгли напалмом все села, деревни и мелкие городишки на десятки километров вокруг этой базы и расставили вокруг блокпосты.

Слава осознал все это. Но не понял. Осознавал, что все это произошло в его стране, с его народом, но не понимал, как это могло произойти. А президент тайком от народа руководил ошметками страны, поддерживая власть в городах, от которых что-то зависело, и крупные предприятия. Какие-то, разумеется, пришлось законсервировать, но страна по-прежнему имеет и добывающую промышленность и разработки и производство… Только весь капитал и ресурсы идут теперь в Америку не через карманы наших олигархов, а напрямую.

«Да, да, да!» – подтвердил бывший президент, глядя на вылупившегося в изумлении Вячеслава. И Слава осознал это. Принял как данность. Но не понял, как можно было такое допустить. И только весь мир свято верил, что все понимает.

Разумеется, Россию оставили в покое. Кто бы попер открыто на США, тем паче что агрессии со стороны Штатов замечено не было. Сумасшедшая Россия сама ввязалась в очередную историческую заварушку.

А в самой России жили как жили, и никто не знал и не хотел знать, что ж в мире делается. Даже мелкие правители не понимали толком происходящего. А кто о чем-то догадывался, молчал в тряпочку.

Бред сивой лошади!!! Слава с трудом осознавал то, что услышал, просто записав в память, а теперь оттуда считывая. Он вновь и вновь воспроизводил мысленно разговор с бывшим президентом, осознавая происходящее. Но все меньше и меньше понимал окружающую действительность.

Чего хочет от него бывший президент? Выстроить на обломках самовластья и безвластья новое государство? Выпереть взашей американцев?

Вячеславу очень захотелось проснуться, проснуться давно, еще до анархии и посмеяться над ночным кошмаром. Вот только весь этот абсурд был реальностью. Выпереть взашей американцев. Да, они растеряны, да, они получили какое-то сопротивление там, где его быть не могло, может быть, приняли это за стихийное бедствие, может, до сих пор пытаются подогнать под схему, но его, силами президента, пока не тронули. А президента почему не тронули? Или им нужна местная, «рассейская» марионетка, чтоб открыто свою власть не насаждать? Но даже если так, что может он?

– Держать власть, – ответил ему тогда бывший президент. – Страна болела. В стране скопилась злоба на власть. И России нужно было жить без власти. Она получила это безвластие. Теперь каждому ясно, что нужно возрождение. И нужен человек, который сможет возродить Россию. Кроме тебя, у меня никого нет.

– Что делать с Россией – второй вопрос, – Слава сделал большой глоток виски. – А что делать с американцами? Против лома нет приема.

– Пока нет другого лома, – ответил тогда бывший. – Слушай…

И он рассказал Вячеславу историю еще более дикую, чем предыдущая притча о торжестве анархии. На осознание этой истории тоже ушло время, но понять всего этого Слава все равно не смог. Это было невозможно понять, как бы кто ни прикидывался, что все понимает!

 

9

Голос Васи звучал мягко и ласково. Тепло струилось от этого голоса, трогало за душу. И песня была тихая и спокойная, словно из детства. А может, и правда из детства. Только из Васиного, потому что в ее детстве таких песен уже не было:

Бард замолчал и тихо тренькнул струной. В первых трех куплетах герою песни не хватало для вождения на поводочке щеночка, котенка и лягушки. Эл сидела тихо, ощущая, что ей тоже не хватает если не лягушки, целующей ее в ушко, то кого-то точно.

– Ты молчишь, дочь разбойника? – поинтересовался Вася. – Почему? Ты же сама просила хорошую песню.

– Я совсем одна, – прошептала Эл. – Я только сейчас поняла, что я совсем одна в этом мире. Вряд ли ты поймешь меня, но…

Она не смогла закончить. Шут разразился безудержным хохотом, оборвав ее на полуслове. Потом, как обычно, по-птичьи скосил на нее глаз.

– Ты поняла самую малость, а чувствуешь себя исключительностью, будто взобралась на вершину понимания, дочь разбойника.

А глаза-то у него не смеются, отметила Эл. Грустные глаза, больные. Не болезненные, а больные – наполненные болью.

– И в чем же истина, которую я еще не поняла?

– Одна из истин, – поправил шут. – И заключается она в том, чего ты не осознаешь по причине собственного эгоизма. Ты поняла, что одинока. И тебе стало больно и горько, и жалко себя. А это мешает тебе слегка развить мысль и понять, что каждый человек в этом мире одинок. Одинок по-своему, но одиночество остается одиночеством, как его ни поверни.

Эл хотела поспорить, но не смогла. Все, кто тут же пришел на ум, были и вправду одиноки, если разобраться. Каждый на своей высоте одиночества. И Жанна, и Анри, и сумасшедшая баба, и Слава-беспредельщик. И отец, должно быть. Она посмотрела на Васю… И этот человек, лишившийся, если верить в то, что он говорит, по прихоти ее отца жены и детей.

– Ты говоришь страшные вещи. Осознать, что ты один, это…

– Это не страшно, – снова оборвал ее Вася. – Осознать свое одиночество, когда сидишь взаперти в комнате – это счастье, потому что есть надежда выйти и перестать чувствовать себя одиноким. Страшно почувствовать свое одиночество среди людей. А еще страшнее почувствовать одиночество среди людей близких. А самое страшное, это понять, что они тоже одиноки. Каждый из них. Вот твой друг это понимает.

– Какой друг? – не поняла Эл.

– Тот, с которым ты пришла. Который убил мон дженераля. Пух-пух-пух-пух! Всю обойму в голову выпустил. Прямо в лицо. Такого отсутствующего лица у мон дженераля никогда не было, – Вася нервно захихикал.

«Шуточки у сумасшедшего, однако, – скривилась Эл. – У того американского генерала не лицо отсутствующее было, а полное отсутствие лица».

– А что ты можешь спеть про генерала? – спросила Эл, только бы сменить тему.

– Я о покойниках не пою, – отозвался Вася, тут же перестав хихикать. – Их песни спеты, им теперь одна песенка играет… «помер мой дядя, хороним мы его, помер мой дядя, не оставил ничего…»

Струны тихонько продрожали кусочек похоронного марша.

– А про Вячеслава?

– Про твоего приятеля? Пожалуйста!

Вася резво ударил по струнам, гитара теперь звучала с издевкой, словно насмехалась над кем-то. И Вася пел с хитрым озорством:

Песенка была смутно знакомая, вроде даже когда-то где-то слышанная. Интересно, а беспредельщик тут каким боком. С поездом он уж никак не ассоциируется. Хотя… «Бронепоезд „Пролетарий“ грозно мчится на врага»…

А Вася продолжал петь:

Вася пел еще что-то в том же духе, но Эл почему-то зацепилась за доктора.

– Так он что, по-твоему, доктор? – спросила она, когда отзвучали последние аккорды.

– Хирург. Режет без промедления и наркоза, – безумно захихикал Вася. – Он нас всех вылечит.

Хихиканье его переросло в истеричный хохот. Эл стало не по себе:

– Прекрати!

– Залечит до смерти, – не обращая на нее внимания, заржал пуще прежнего Вася.

– Прекрати!

Но хохот рвался из сумасшедшего непрекращающимся потоком. Разносился по комнате, ударялся о стены.

– ПРЕКРАТИИИИИ!!! – Эл кричала изо всех сил, плотно зажав уши, но хохот сумасшедшего все равно слышала лучше, чем собственный крик.

Васю трясло, он заходился от хохота, утирал слезы и снова сотрясался. И тогда Эл тихо бессильно заплакала.

 

10

В кабинете его ждал сюрприз. За столом сидел вчерашний американский офицер в свежей генеральской форме.

Стоящий за плечом Мамед был, как всегда, невозмутим, но хозяин при виде незваного гостя захлебнулся от ярости.

– Как вы сюда попали, черт подери! – рявкнул он с порога. – Дверь была заперта!

Первая мысль была о пистолете, но тот лежал отчего-то не в ящике рабочего стола, где он оставлял оружие, а на журнальном столике. Рядом отдельно покоилась обойма.

Сидящий за столиком в кресле американец перехватил взгляд русского правителя и жестко улыбнулся.

– С сегодняшнего дня, господин президент, для вас все будет иначе. И подчиняться мне будут не только дверные замки.

Хозяин попытался взять себя в руки. В первую голову, надо сесть, негоже стоять перед паршивым америкосом навытяжку. Он тяжело опустился в кресло, араб привычно устроился за плечом. Он всегда стоял за плечом старика на всех официальных встречах. Спокойная черная тень, высящаяся за спиной старого президента, выглядела внушительно, создавая впечатление полумистическое. Американца, однако, не проняло и это. Он лишь усмехнулся небрежно:

– Можете поздравить меня с новым званием и со вступлением в новую должность, – как-то отстраненно зазвучал голос американца. – А вам я сочувствую, господин президент.

– С чего вдруг? – фыркнул хозяин.

Новоиспеченный генерал склонился над столиком, словно пытаясь дотянуться до президентского уха, и зашептал ядовитым змееподобным голосом:

– Я не Макбаррен. Так что воля вольная закончилась.

Хозяин снова фыркнул. Тут же отругал себя за повторное проявление, но другой реакции придумать и изобразить не смог.

– Белый дом принял решение в отношении меня, с сегодняшнего дня за внутриполитическую обстановку в России отвечаю я. Так что, милейший господин президент, вам лучше подчиниться мне.

– Если я не подчинюсь? – Президент не сдержался, на скулах рельефно проступили желваки.

Американец улыбнулся, показывая, что это не осталось незамеченным:

– Если вы не подчинитесь, то в отношении вас Белый дом также принял решение.

– Какое решение?

– На мое усмотрение, вплоть до ликвидации, – небрежно бросил американец. – Вы хотите жить? Тогда вам придется подчиниться. Если не хотите, могу вас расстрелять, но поверьте, этим вы ничего не добьетесь. Ситуация не изменится. Итак?

Хозяин опустил голову на руки, локти уперлись в столешницу. Вот и все. Америка, Америка, великая страна. И скоро над Россией будет звучать гордая туфта:

– Итак? – с нажимом повторил американец.

– Я подчиняюсь, – тихо произнес президент.

– Вот и отлично. В таком случае, через пятнадцать минут я пришлю к вам своих людей, им вы выдадите двоих захваченных террористов.

Хозяин поднял голову и посмотрел на американского генерала покрасневшими глазами:

– Одного террориста. Вторая – моя дочь.

– Вторая может быть чьей угодно дочерью, – холодно отрезал американец. – Мы с вами говорим не о дето-родительских отношениях, а о террористическом акте, который устроили эти двое. Все ясно?

Хозяин молча кивнул.

– Тогда через четверть часа к вам придут мои люди. Всего хорошего.

Американец встал, взял со столика обойму. Пистолет с черным провалом в рукояти выглядел мертвым, сиротливым. Генерал вытянулся перед русским по стойке «смирно», издевательски щелкнул каблуками и вышел, оставив хозяина с низко опущенной головой.

 

11

Как только дверь захлопнулась, он поднял голову и зло посмотрел на Мамеда. В глазах полыхала ярость, лицо окаменело. Таким араб хозяина не видел никогда.

– Ты видишь, Мамед, – зло проскрежетал зубами бывший президент. – Они не оставляют мне выбора.

– Не пожалеешь, хозяин? – тихо спросил араб.

– Мне не оставляют выбора, – тихо, но отчетливо повторил хозяин. – Если ты против меня, убей.

Араб с любопытством покосился на протянутый незаряженный пистолет.

– Один удар по темени и нормально будет, – сердито объяснил старик. – Ты силен, я стар. Думаю, хорошего удара под правильным углом будет достаточно.

– Одного удара не понадобится, – сухо произнес Мамед. – Я с тобой, хозяин.

На лице хозяина мелькнуло подобие улыбки.

– Тогда возьми ключи от гостевых комнат и мою трубку.

 

12

Мама моя, мама моя… Мама моя.

Других мыслей не было. Эл сидела в кресле, подобрав под себя ноги и обхватив колени руками, и тихо раскачивалась в такт монотонно повторяемым бессмысленным словам.

Мама моя, мама моя…

Нет, она не звала на помощь давно умершую мать, просто повторяла эти два слова, как какое-то древнее заклинание.

Мама моя…

С тем же успехом можно было повторять «абракадабра, абракадабра» – смысла никакого. Ни в слове, ни в его повторении, ни в звучании. Вообще, если слово повторять много раз, не задумываясь о смысле, начинаешь понимать, сколь глупо и бестолково оно звучит.

Мама моя, мама моя, мама моя, мама моя…

Зачем тогда повторять все это? Чтобы уйти от истерики, успокоиться.

Мама моя…

В углу тихо поскуливал Вася. В комнате был один человек, к нему подсадили одного сумасшедшего. Сколько сумасшедших стало в комнате? Хорошая задачка для детского учебника по математике. Хотя при чем тут математика?

Мама моя…

– Мама моя…

Эл вздрогнула. Кажется, последние слова произнесла вслух. И звук собственного голоса привел в чувства.

В тот же момент заскрежетал отпираемый замок. Эл подняла голову к открывшейся двери.

На пороге стоял отец. Глаза его яростно сверкали, на лице застыла, как улыбка на фотографии, злая решимость.

– Что случилось?

– Времени нет объяснять, – отрубил отец. – Пошли. Мамед, за нее головой отвечаешь.

– Да, хозяин, – коротко кивнул араб. – А с шутом что делать?

Отец посмотрел на сидящего в обнимку с гитарой жалкого Васю. Тот выглядел сейчас словно намокшая под дождем ворона, только по-птичьи косил своим иконописным взглядом на батьку-президента.

– Бери с собой, – распорядился отец. – Большая честь дать этому… играющему в безумца умереть от собственноручно созданного клинка Армагеддона, пусть живет и смотрит, как работает оружие дьявола, которое он сконструировал. Где наш будущий вождь?

– В соседней комнате, – Мамед был лаконичен.

– Вот что, мы вниз, а ты отпирай его и догоняйте. Только быстро.

 

13

Виски сделал свое дело. Нет, Слава не напился, в хорошие времена он выпивал три бутылки водки без закуски, по жаре – и не падал, так что бутылкой виски его свалить было затруднительно. Просто сказалась усталость, накопившаяся в последние дни, и Вячеслав задремал.

Сон показался коротким и без сновидений. Не безмятежный, но чуткий. Слава проснулся по щелчку. Не открывая глаз, сообразил, где он, потом идентифицировал щелчок, как открывшийся дверной замок и только потом, приподняв одно веко, поглядел, что происходит.

Ничего странного и сверхъестественного не происходило. Только над ним нависало черное лицо араба.

– Проснись и пой, – сообщил араб и отстранился.

Слава поднялся на локте, затем сел на диване и хрустнул затекшей шеей.

– Что, утро уже?

– Время «Ч», – непонятно объяснил араб. – Идем.

– Куда? – спросил Слава.

Но араб уже был в дверях. Вячеслав подскочил с дивана и, потирая глаза, посеменил за ним. Тот шел быстро, и догнать его Слава смог только на лестнице. Ступеньки весело зазывали вверх и так же поспешно уносились вниз. Араб молча направился в сторону подвала. Шаги его были проворными, но тихими. Вячеславу показалось даже, что он скользит вниз не касаясь ступеней.

Сам Слава шел следом за арабом, держа скорость, не отставая, но не так беззвучно, как то удавалось молчаливому спутнику президента.

– Мне показалось, или ты умеешь разговаривать? – поинтересовался Слава на ходу.

– Говорить сейчас не надо, – отозвался араб. – Надо идти. Быстро и тихо.

– Если быстро, то почему лифтом не воспользоваться?

– Потому что в лифте ездят янки. Даже здесь они, дети цивилизации, пешком не попрутся, когда лифт есть. Молчи.

Вячеслав послушно замолчал. Лестница пролет за пролетом уходила вниз. Со счета он сбился, но здание, казалось, под землей было значительно объемнее, чем кусок строения, возвышавшийся на поверхности. Наконец лестница кончилась. Простой площадкой три на три метра. Сбоку обнаружилась дверь.

Араб толкнул створку, чуть придержал, давая Славе возможность пройти следом. За дверью оказалась еще одна небольшая пустая комнатка. Четыре стены – три двери. Одна, через которую они только что вошли, одна металлическая – лифт – и еще одна, в которую тут же нырнул араб.

За этой дверью оказался темный коридор. Свет здесь если и был, то был выключен, и зажигать его араб не собирался. Коридор резко метнулся вперед и уткнулся в металлическую дверь второго лифта. Араб нажал кнопку, втолкнул Вячеслава в кабину, зашел следом.

На табло было всего две кнопки и судя по датчику лифт отсюда мог ехать только еще ниже. Араб, подтверждая мысли Славы, нажал кнопку «вниз», лифт едва заметно тронулся и с легким гудом пошел вниз.

– Дай угадаю, – усмехнулся Слава. – Там, внизу, камера пыток, а тебя зовут папаша Мюллер.

– Меня зовут Мамед, – отозвался араб. – А тебе лучше бы помолчать.

Лифт вздрогнул, и араб подтолкнул Славу на выход. Еще один короткий коридор уперся в огромную, массивную дверь. В детстве, когда он еще ходил в школу, и не было никакой анархии, за школьным футбольным полем располагалось бомбоубежище. По прямому назначению его никто никогда не использовал, а потому в его подземной утробе устроили гаражи. О том, что это не просто подземный гараж напоминали огромные массивные двери. Не двери даже – ворота. Трудно было представить, как человек, несмотря на кучу механизмов, может не то что запереть, а с места сдвинуть такую махину.

Здесь и сейчас дверь была почти такая же, и Слава воочию узрел, как она может быть открыта. Мамед поднес к панели возле двери магнитную карточку, и гигантская воротина сама поехала в сторону.

– Вот и вы, – встретил знакомый голос.

Комната внутри была значительно больше всех предбанников, через которые они прошмыгнули по дороге. У одной стены стояло странное сооружение с кучей кнопок, датчиков, индикаторов и огромным экраном. На экране горела надпись:

 

No signal

Кроме него и араба, в зале сидел полоумный Вася, монотонно тренькающий по одной струне, президент и его дочь-проститутка. Эл рванулось было радостно к нему, но он смерил ее таким недовольным взглядом, что девушка замерла на месте и как-то резко погрустнела.

– Проходи, – распорядился бывший президент.

Слава подошел к экрану, кивнул на надпись.

– Абонент временно не доступен?

– Не до шуток, – отрезал бывший и зло рявкнул на Васю. – Не дребезжи.

Сумасшедший боязливо съежился и отставил гитару.

– Зачем мы здесь? – глупо спросил Слава.

– Чтобы начать третью мировую войну, – тихо и отчетливо произнес бывший. – Или не начать.

Вячеслав вздрогнул. На него посмотрел с опаской, как на милого добродушного, греющегося на солнышке скорпиона.

– Вы все-таки решились?

– Нет, – покачал головой тот. – Решать будешь ты. Ты теперь глава, тебе и решать.

Слава посмотрел на президента, перевел взгляд на Васю. Тот застыл, только иконописные глаза безумно сверкали. Затем поглядел на Эл, эта смотрит то на него, то на своего папашу, не иначе как сама ничего не понимает. Потом искоса бросил взгляд на араба. Мамед ковырял панельку замка возле двери.

– Что он делает?! – вскрикнул вдруг Вячеслав.

– Все сделал уже, – улыбнулся араб.

– И как? – спросил бывший.

– Электроника не работает. Я ее намертво замкнул. Механически дверь отпирается только изнутри, хотя тоже не факт, что откроется. А в ручную они обгадятся ее отпирать.

– Хорошо, – улыбнулся бывший, напомнив сверкнувшими глазами полоумного Васю.

– А мы как отсюда выйдем?

– Есть другой путь. Монорельс до Белого города. Но об этом позже. Мамед, ты готов?

 

14

Мамед всегда был ко всему готов. Только вот Слава к такому повороту событий готов не был. Давешний разговор он помнил от и до, и даже думал, как поступить, стоит ли принять предложение бывшего или послать его ко всем чертям. Теперь же выбора у него практически не оставалось. Решение требовалось сейчас. А он не был готов его принимать.

– …У меня есть чем ответить американцам, – говорил бывший президент два часа назад, пока Слава сидел и тянул свой виски. – У меня есть разработка, с которой придется считаться всем. Всему миру. У меня есть чем воевать, только вот нету кем. Представляешь, шахматная доска. Фигуры в готовности, осталось разыграть одну пешку – и победа в кармане. И вот пешка идет через все поле. И я слежу за ней. И довожу до противоположного края. Теперь это уже ферзь. Осталось только разыграть его правильно. Не потерять. Понимаешь? Этот ферзь – ты. Я вел тебя через все поле, теперь предлагаю играть. А ты…

– А сам? – виски с каждым глотком становился все противнее, или это речи президентские имели дрянной привкус?

– Я не могу возглавить эту страну, после того что с ней сделал. Меня не примут. Кроме того, я стар. Это твоя игра теперь.

– Что за оружие? – медленно произнес Слава.

– Можешь себе представить портативное ядерное оружие, один выстрел из которого сравнивает с землей половину небольшого города? Ядерное оружие, которое может тащить на плече взрослый человек. Ядерное оружие, снабженное встроенным компьютером, который легко определяет цель, легко наводится на нее, а тому, кто стреляет, остается только кнопку нажать? Представляешь? И ни один комплекс ПВО не поймает такого стрелка и не отловит такую ракету. Потому что летит она низко с диким ускорением. Представил?

Слава зябко повел плечами. Воображения на то, чтобы представить это во всех подробностях, не хватало, но картинка, которую худо-бедно набросал мозг, уже была не из веселых.

– Нет, не представляю.

– А оно у меня есть, – глаза бывшего заблестели фанатичным блеском. – И ни один янки о его существовании не догадывается. Представляешь, какой это будет бум? С этой разработкой и с властью, которую ты получишь, мы вышибем отсюда янки, поднимем Россию с колен. Да что с колен… Весь мир будет у нас в ногах валяться. Решайся, времени немного. А другой надежды у России нет.

За два часа, минувших с того разговора Вячеслав только и успел, что виски допить, обдумывая разговор, подремать минут пятнадцать, да побегать по лестнице с Мамедом. Не шибко много возможностей для принятия решения у него было.

– Ты готов взять на себя ответственность? – бывший президент смотрел на него выжидательно. Не из воспоминаний смотрел, а здесь и сейчас.

А из памяти на него глядел француз. Смотрел весело, было что-то в его взгляде озорное, подзадоривающее. «Беспредельщик ты, дядька», – подмигнул Анри и растворился в тумане памяти.

– Объясняй, что к чему, – резко перешел на «ты» Слава.

Бывший едва заметно выдохнул и уселся к пульту. Экран вспыхнул картинкой. Со стены на них смотрела испуганными глазами грустная уставшая хозяйка Белого города. Потом она заговорила о чем-то, но звука не было. Только лицо гаранта конституции беззвучно шлепало губами.

– Это пульт. Таких глобальных всего три. В Москве. Бывшей Москве, теперь она называется Белым городом, в Свердловбурге, бывший Екатеринбург, и здесь, у нас. В каждом крупном населенном пункте, который мы контролируем, стоит мини пульт. Связь возможна как просто в режиме видеофона, так и конференц-видео. С таким же пультом ты будешь работать в Белом городе. Если что-то случится со мной, нюансы тебе объяснит она, – бывший кивнул на экран. – Сейчас она нас не слышит, теперь включаем звук.

Хозяин медленно, специально для Славы, щелкнул тумблером, и в комнате возник голос сумасшедшей бабы Юлии Владимировны:

– …непонятно откуда. И что происходит вообще?

– Юленька, мы тебя не слышали. То же самое еще раз и не напрягая связок, – спокойно попросил президент.

– Что они там делают? – Юлия сердито смотрела на Эл и Вячеслава.

– Он – новый руководитель, она – моя дочь, – коротко ответил бывший.

Глаза Юлии Владимировны выкатились из орбит настолько опасно, что, казалось, еще чуть и повиснут на тонких стебельках, как у рака. Гарант конституции Белого города беззвучно хватанула воздуха.

– Что? – жалобно, совсем не по-президентски вспискнула она.

– Теперь ты будешь слушать его, и помогать станешь ему, – сообщил президент.

Слава хотел возразить, что согласия он еще не дал, но не стал встревать в чужой разговор. Огромное, в полстены, лицо Юлии Владимировны смотрело на них непонимающе.

– Что происходит?

– Мы здесь заперты. Сверху американцы. Ты еще не знаешь, но эти молодые люди, – хозяин кивнул на молчавших Эл и Славу. – Вломились сюда вчера и пристрелили Макбаррена. Сегодня один из его сподручных получил повышение и распоряжение убрать отсюда русских. Поняла?

Глаза женщины-президента стали отсутствующими, заблестели, как свежее отмытое оконное стекло в пустой комнате. Хозяин буквально увидел эту пугающую пустоту в глазах, и ему стало жаль несчастную женщину, живущую по законам и по совести, понимающую: то, что придется сделать сейчас, против совести и против любых, даже самых звериных законов.

– Чего вы хотите от меня? – по-детски жалобно пролепетала она.

 

15

Она прекрасно понимала, чего от нее хотят. Она знала, что этим кончится. Она не хотела этого и понимала неизбежность этого. Она надеялась только, что сможет раньше умереть, чем от нее потребуют этого.

– Чего вы хотите? – повторила она.

В далеком бункере хозяин поглядел на беспредельщика. Еще она видела сумасшедшего, который положил начало дьявольской разработке. И непонимающие испуганные глаза проституточки, которую хозяин назвал своей дочерью. Интересно, пошутил неумно или это и правда его дочь. У него же дочь без вести пропавшей числилась.

– Чего вы хотите?

– Заказ № 7324-КН-43-ЛТА-82, – тихо произнес хозяин. – Проект «Клинок Армагеддона». У тебя все должно было быть готово.

Должно было. И готово. Господи, лучше б ее убили за то, что в сроки не уложилась. А вместо этого…

– Устройство готово. Собрано пять экспериментальных образцов, – упавшим голосом забормотала она. – В полевых условиях испытания на соответствие качества и работоспособность устройства не проходили.

– Сегодня пройдут, – спокойно сообщил президент. – Юлия Владимировна, прошу вас отдать распоряжение о начале испытаний. Примите координаты цели.

– Нет! – долго сдерживаемый крик наконец вырвался наружу.

– Это просьба, – тихо повторил президент. – Вам нужен приказ?

Юлия почувствовала навалившуюся усталость. Сейчас все вдруг сделалось неважным, ненужным, бессмысленным. Захотелось отключиться. Заснуть и не просыпаться никогда больше.

– Я готова принимать координаты цели, господин президент.

– Прекрасно, – нарочито спокойно произнес президент. – Тогда зафиксируйте наши координаты и начинайте полевые испытания. Готовность тридцать минут. Связь через четверть часа.

И экран погас.

– Будь ты проклят, сволочь! – рявкнула на черный экран Юлия и до боли закусила губу, чтобы только не разрыдаться.

 

16

Бывший устало отключил монитор. Посмотрел на Славу и тихо произнес:

– Ждем.

Вячеслав кивнул и принялся изучать панель пульта. Кнопочки с подсветочкой, все подписано, расписано, какие-то пометки, обозначения, половины которых без подсказки не разберешь.

Второй раз монитор осветился сам собой. На стене возникло изображение американского генерала. На лице его читалось нескрываемое раздражение.

– Я думал, вы умнее, господин бывший президент бывшего государства Российского, – в отличие от Макбаррена новый генерал говорил по-русски, чуть ли не лучше самого бывшего президента. – Я обращался к вашему рассудку, а выходит говорил с вашей задницей. Теперь вас уже ничто не спасет. Тем не менее, предлагаю самостоятельно покинуть бункер.

– Или что? – ядовито поинтересовался хозяин.

– Все ясно, – вздохнул американец и заговорил в сторону по-английски.

Через секунду изображение исчезло, а вместе с ним погас свет. И, судя по звуку, вырубилась вентиляция. В кромешной темноте и тишине слышалось только дыхание. Неожиданно громкое и нервное.

– Вот черт! – голос хозяина тоже прозвучал неожиданно резко. В нем дребезжало раздражение. – Мамед…

Свет зажегся так же неожиданно, как и погас. Хозяин сощурился. Мамед довольно улыбался.

– Что там? – недовольно проворчал бывший.

– Они питание нам отрубили, – объяснил араб. – Я включил запасной генератор. На какое-то время нам этого хватит.

– А долго здесь сидеть никто не намерен, – проворчал хозяин. – Набей мне трубку, Мамед.

Араб кивнул и принялся как ни в чем не бывало заталкивать в трубку табак из жестяной коробки, похожей на коробку из-под леденцов-монпасье. А президент повернулся к Вячеславу.

– Запомнил, как включать? Тогда врубай.

Слава кивнул.

– А он откуда говорил?

– Сверху, – хозяин был недоволен. – Там второй пульт.

Экран засветился снова, американец на нем был теперь несколько растерян.

– Мы минируем дверь в бункер, – предупредил он. – У вас есть десять минут, чтобы выйти и сдаться.

– Думаешь, дверь не выдержит? – полюбопытствовал хозяин.

– Думаю…

– Не думай, – предложил Слава.

Он вдруг резко встал и навис над пультом. Хозяин отстранился, понимая, что больше ничего не решает. Или Вячеслав принял решение, или бывший просто ни черта не смыслит в людях.

– Сейчас ты соберешь своих вояк, – со спокойной жестокостью говорил между тем беспредельщик, – посадишь их в самолетики-вертолетики и срочным порядком вывезешь за пределы территории Российской Федерации.

Американец смешно захлопал ресницами.

– Какой федерации? Вы там в подвале взаперти с ума посходили? Нет никакой федерации. Есть анархия – мать порядка – и политика, которую проводят США по отношению к вашему отсталому государству…

– Имеющему ядерный потенциал, – закончил Слава. – У вас четверть часа…

Пульт засветился, один из датчиков ожил сигналом. Вячеслав скосился на бывшего, тот глазами указал на кнопку конференц-связи. Слава быстро нажал кнопку и пустил второй сигнал. Экран разделился на два окна. В одном остался американец, со второго смотрела постаревшая лет на десять Юлия Владимировна.

– У вас все готово? – поинтересовался Вячеслав.

Гарант конституции молча кивнула.

– До запуска ракеты пятнадцать минут. Если не начинаете эвакуацию, последует взрыв.

– А самим не страшно под взрыв попасть? – издевательски поинтересовался американец.

– Они глубоко и в бомбоубежище, – отстраненно заметила Юлия со своего экрана.

– А у нас новейшая система ПВО, так что по-прежнему предлагаю сдаться.

– ПВО не сработает, – истерично рассмеялась вдруг Юлия. – Против этой технологии все ваши ПВО бессильны. Мы не с воздуха бьем, а с земли. Это оружие нового класса.

Американец озадаченно посмотрел куда-то в сторону, хоть и на экран, видимо, смотрел сейчас на Юлию Владимировну. Затем перевел взгляд на запершуюся в бункере компанию.

– Откуда бы им взяться? Этим вашим новым технологиям?

– Десятиминутная готовность, – распорядился Слава.

– Погодите, – американец вдруг резко изменился в лице. – Я не в праве принимать подобные решения. Мне нужно получить распоряжение из Белого дома.

– Десятиминутная готовность, – повторил Слава и отключил звук.

 

17

В бункере повисла густая, душная тишина. Бывший принял у араба набитую трубку, задымил. Сизый дым потек, вклиниваясь в безмолвие и делая его еще более удушающим.

Слава дернул ворот. Движение получилось нервным и порывистым настолько, что верхняя пуговица от алой рубахи отлетела в сторону.

– Где твоя куртка? – подала голос Эл.

– Наверху осталась, – отмахнулся Слава. – Черт с ней, и без того душно.

– Доктор куртку потерял, – глухо ухнул Вася, по-птичьи кося глазом на Вячеслава. – Друга потерял, подругу потерял, куртку потерял.

Пальцы его забегали по струнам, и он забормотал в такт аккордам:

– Куртку потерял, друга потерял, честь и совесть тоже потерял. Долго-долго шел, наконец пришел, только себя так и не нашел.

– Заткнись, – рыкнул бывший.

Вася съежился, боязливо втянул голову в плечи. Лицо сделалось испуганным. «Не первый раз уже», – отметил Слава, интересно чем его так напугал бывший, что в каждом его слове сквозит такой ужас.

Слава включил звук и тихо сказал:

– Пятиминутная готовность.

Динамик тут же вскрикнул наперебой нервными голосами американца и Юлии, но Вячеслав тут же щелкнул тумблером. На вопросительный взгляд бывшего так же тихо и спокойно сообщил:

– Не хочу их слышать. Надоели истерики.

– Мне тоже, – бывший президент задумчиво выпустил облачко дыма. – Вот выйду отсюда, возьму больничный и умру.

Эл испуганно смотрела то на Славу, то на отца. Наконец не выдержала:

– Что здесь все-таки происходит?

– Ничего, – пожал плечами Слава. – Просто я наконец понял, как устроен этот мир.

– Как? – подалась вперед Эл.

– Подло, – зло оскалился Слава. – А теперь я решил кое-что поправить.

Тумблер щелкнул звонко, словно в бункере кто-то выстрелил из детского пластмассового пистолета. Юля на экране говорила не переставая, но Вячеслав даже вслушиваться не стал.

– Минутная готовность!

Юлия запнулась на полуслове. Плечи женщины-президента дрогнули и поползли вниз. Фигура ее опала, скукожилась, словно надувная игрушка из которой выпустили воздух.

– Я не смогу. Я не имею права. Никто не имеет права. Это же люди, живые люди.

– Вот именно, – Слава говорил отчетливо, чеканя каждое слово. – Это люди. Люди не желающие жить в мире и согласии, люди, проливающие кровь и получающие за это деньги. Люди, слепо выполняющие чужие приказы, чего бы этот приказ ни требовал. Это подлые люди, страшные люди, жестокие. И ко всему прочему – враги.

– Но, – взгляд Юлии Владимировны устремился дальше, вглубь бункера, где в странном умиротворении дымил трубкой бывший президент.

– Господин президент, – закричала она. – Что же вы молчите?! Остановите его!

– Не могу, – отозвался бывший. – Теперь все здесь подчиняется ему. И я тоже.

– Но ведь нельзя же так…

Слава вдруг резко поднялся, уперев руки в пульт и нависнув над непонятными клавишами.

– Нельзя?! А отправить свою Жанну со мной только потому, что она мешала твоим картонным правилам, можно было? А они ее вместе с французом, гранатой. Вот эти самые, которых нельзя! А она любила его. И он ее любил. Они мира хотели, они детей хотели!

– Сутенер и феминистка с автоматом? – мрачно отозвалась Юля. – Не смеши меня.

– Молчать! – глаза Вячеслава налились кровью, голос звучал настолько властно, что от одного его звука хотелось забиться куда-нибудь подальше в укромный уголок и не высовываться. – Сутенерами, проститутками, феминистками их делают такие, как ты, и такие, как он, – Слава мотнул головой в сторону бывшего президента. – Минутная готовность.

– Я не стану отдавать приказ, – вскинулась Юлия. – Хочешь, распоряжайся сам.

Изображение исчезло, вдалеке зашуршали помехи, видимо, связь теперь шла с кем-то, кто находился на свежем воздухе.

– Испытательская группа один, – хрипло скрипнул динамик. – Позиция занята. Условия для испытания экспериментального образца оптимальные. Координаты цели соответствуют заданным. Ждем распоряжений.

– Минутная готовность, – повторил Вячеслав и щелкнул тумблером.

 

18

– Господин генерал, – голос офицера дрожал.

– Вы получили ответ на запрос?

– Да. Белый дом считает, что заявление русских не имеет под собой сколько-нибудь реальных обоснований.

– И что они предлагают?

– На ваше имя поступил приказ ликвидировать террористов и бывшего президента. Вот распечатка.

Генерал оторвался от пульта и принял листы с распечатанным посланием. Усмехнулся.

– Господин генерал, – снова подал голос младший по званию.

– Да.

– Вы тоже считаете, что русские блефуют?

– Вульф. – Генерал посмотрел на офицера, как воспитатель детского сада смотрит на ребенка, испуганного ночным кошмаром. – Русские пятнадцать лет делают то, что хотим мы. Неужели ты думаешь, что такая разработка, о которой они говорят, могла выйти из-под нашего контроля? Что там саперы?

– Просят еще десять минут.

– Пусть поторопятся. Пора заканчивать с решением этой проблемы.

 

19

Экран снова осветился картинкой. За плечом американского генерала маячил еще один янки.

– Вы еще тут, генерал? – Слава удивленно приподнял брови.

– Последний раз предлагаю сдаться, – отозвался американец. – Через десять минут…

– Вы не дальновидны, генерал, – Вячеслав щелкнул тумблером. – Испытательная группа? Боевая готовность.

– Есть готовность, – донеслось откуда-то издалека сквозь помехи.

– Через десять минут, генерал, вас здесь не будет. Начинаю обратный отсчет, – сообщил Слава. – Десять…

 

20

…А где-то далеко в Белом городе, запершись в своем кабинете, билась в истерике сумасшедшая баба Юлия Владимировна. Благо звукоизоляция позволяла не сдерживаться, боясь быть услышанной…

 

21

– Девять…

 

22

…Рядом, за спиной Вячеслава, застыл бывший президент. Хозяин до последнего момента продолжал спокойно курить. Лишь когда беспредельщик начал считать, замер с трубкой в руке. Трубка потихоньку начала остывать, рискуя погаснуть, но этого сейчас никто не заметил…

 

23

– Восемь…

 

24

…Эл беспомощно переводила взгляд с отца на Вячеслава и обратно. Что они делают? Ведь между ними теперь есть что-то. Что-то общее. Между отцом, которого она любит, и которому никогда в этом не признается, и беспредельщиком, которого она тоже любит, но в этом не признается даже себе. Почему? Потому что его не интересует ни она, ни ее чувство. А что интересует его?..

 

25

– Семь…

 

26

…Захихикал нервно Вася. Боязливо косился на хозяина и тихо хихикал. Истерично, припадочно, но остановиться уже не мог. И почти никто не узнал бы теперь в этом сумасшедшем шуте гениального ученого. Ученого, принесшего в мир смерть, испугавшегося этой смерти, остановившегося на полпути и потерявшего из-за этого жену и двоих детей. Младшему теперь всегда будет шесть. Всегда! Вечно!!!

Вася снова и снова похихикивал, потеряв уже страх перед грозным бывшим президентом. Впрочем, и эта истерика сейчас никого не трогала…

 

27

– Шесть…

 

28

…Офицер, названный Вульфом, все еще стоял за спиной свежеиспеченного генерала. Лоб Вульфа намок от выступившего пота. Крупные капли набухли и блестели, рискуя ринуться вниз струйками пота.

В другое время генерал рявкнул бы на него. Какого черта он здесь делает? Но сейчас все внимание его было приковано к экрану, на котором застыло лицо русского беспредельщика-террориста…

 

29

– Пять…

 

30

…А вдруг и в самом деле не блефуют? Мысль была краткой и страшной, как выстрел. На мгновение он почувствовал подступившую совсем близко панику. И тут же отбросил ее от себя. Никакой паники! Никакого страха! Никакого риска. У русских не может быть никакого туза в рукаве. Они просто блефуют.

Нет и не может быть никаких грандиозных разработок за душой у тех, чья промышленность работала под их чутким присмотром пятнадцать лет. Пятнадцать лет под их руководством и на них…

 

31

– Четыре…

 

32

…Мамед стоял рядом с хозяином и тихо бормотал проклятия. Проклинал себя, проклинал других, потому что сам был проклят. Потому что ни Аллах, ни Будда, ни Христос, ни Саваоф – ни один из известных богов и ни один из тех, что давно умерли и чьи имена позабыты, не простит того, что сделают сейчас люди.

Не простят того, кто свершит поступок. Не простят того, с чьей подачи этот поступок свершится. И тех, кто молча стоит рядом, тоже не простят. Потому что можно простить преступление против бога, можно закрыть глаза на преступление против человека, но простить преступление против самой жизни, самого бытия нельзя. И вместо молитвы араб, беззвучно шевеля губами, сыпал проклятия…

 

33

– Три…

 

34

…В десятке километров от американской базы раскинулось заброшенное, заросшее сорняками поле. Пахать и сеять здесь давно уже было некому. Деревню сожгли напалмом, жителей расстреляли. Тех, кто пытался бежать, добили на дальней цепи блокпостов.

Поле заросло бурьяном, кое-где пробивались молодые березки. Среди травы подрагивал маленький кусочек ультрамарина. Почему же все-таки василек – сорняк?..

 

35

– Два…

 

36

…На другой стороне земного шара к небу устремился огромный дом. Бетон, стекло, металл, как пел кто-то когда-то.

Внутри фантастической высотной конструкции, которая могла послужить иллюстрацией к научно-фантастическому роману прошлого века про светлое будущее, шла работа. Тысячи людей и компьютеров скрипели мозгами и процессорами, пытаясь прогнозировать будущее…

 

37

– Один, – выдохнул Слава.

– Первый экспериментальный образец выстрел произвел.

Хозяин глубоко вдохнул трубочный дым – трубка так и не потухла, – закашлялся.

– Второй экспериментальный образец выстрел произвел, – затараторил динамик. – Третий экспериментальный образец…

Земля, в которую был глубоко зарыт бункер, дрогнула. И в то же самое мгновение исчезло с экрана лицо американца. Просто экран почернел, и там, где была картинка, возникла знакомая надпись:

 

No signal

Того, что произошло наверху, так никто из них и не увидел.

 

Пауза 4

Как давно это было. Как странно все это было.

Сейчас мне не хватает того мира. Того простого сложного мира. Именно простого сложного. Я не оговорилась. Как это понять? Я вот думаю, как вам это объяснить. И слов не находится. Странно.

Но вот скажите мне, как можно считать сложным мир, где все делается для упрощения жизни? И как можно считать его простым, если для этого упрощения создаются сложнейшие механизмы, машины, схемы модели поведения, методы влияния на массовое сознание? Нет, это был именно простой сложный мир. Наверное, кому-то он казался миром дьявола, но мне кажется, что скорее это был рай на земле. Эдемский сад. Ведь никто не говорил, что в Эдеме можно все, не наказывают ни за что. В раю тоже есть свои правила, и правила жесткие. А человеки – они всегда остаются человеками. Хоть в раю, хоть в аду. Потому и изгнаны из рая и из ада.

И знаете что, для того чтобы построить рай на земле, не нужен бог, достаточно человека. И для того чтобы изгнать из рая, бог не нужен тоже, достаточно толпы. Толпы, которая не ограничится вкушением запретного плода.

Толпа будет жить в этом эдемском саду, она будет методично обжирать яблоки познания добра, зла, справедливости и прочих догматов. Она будет варить из этих яблок компот и варенье, но вкуса не прочувствует. Все равно что дворнику в кружку вместо дешевого портвейна плеснуть хорошего вина возрастом старше его самого. Ведь не оценит же! Так же и люди, объедающие запретные плоды.

Запретный плод не потому запретен, что вкусить его человеку заказано, а потому, что не каждый человек поймет, что съел. А люди в массе просто жрут эти яблоки. Жрут без разбора, не чувствуя вкуса, лишь бы нарвать побольше – на халяву ведь!

А обожрав все яблони, объев их, обглодав хуже саранчи или тли, эта толпа людская усядется дристать под ободранными корявыми стволами бедных яблонек, а после обдерет с них остатки листьев — надо же чем-то подтереться…

Что осталось от Эдема? От рая земного? Ломаемые на дрова и палки стволы бедных яблонь, дерущиеся этими палками за остатки райских благ остервенелые люди. Нет больше рая земного, нет Эдема. И бог не понадобился.

Не нужен бог, чтобы создать рай. Есть люди подобные богу, что могут насадить деревья и взрастить плоды добра и зла. Не нужен дьявол, чтобы уничтожить взошедшие всходы, есть человеки, которые справятся куда как лучше и быстрее. Не нужен бог, чтобы изгнать неблагодарных из рая, с этим тоже можно справиться своими силами. Потому и разговоры о боге и дьяволе бесполезны. Есть они или нет, человеку от этого ние холодно ни жарко. Человек сам создает себе рай и ад. Сам возносит себя на небо и кидает в бездну, обрушивая сверху испепеляющий огонь. И самое главное, что человечество бессмертно. Из пепла этого Армагеддона поднимаются новые человеки, и долго-долго карабкаются вверх, чтобы потом одним махом скинуть себя вниз. Я знаю это, я сама это видела. Я сама это пережила.

Да, я видела восхождение на Олимп и падение с Олимпа. Я видела рай и ад на земле. Я знаю, как это бывает, когда боги и дьяволы рождаются и умирают среди людей. Если бы я была чуть моложе, может быть, создала бы Священное Писание. Новую Библию, или Евангелие, или еще какие-нибудь мифы древних миров. Только я давно уже вышла из возраста божьих летописцев. Теперь мне остается плыть по этому чуждому морю, существовать тенью былого в этом чуждом мире и ждать, когда же тень отделится от праха.

Осталось уже немного. Скоро, очень скоро прах отойдет к праху, а тень унесется в мир теней. Душа отправится в свое вечное странствие, если оно, это странствие, существует.

А сейчас мне остается лишь вспоминать… вспоминать, как давно все это было… как странно все это было…