Вопрос прозвучал насмешливо и настолько неожиданно, что Сергей вздрогнул. Зная, что увидит Трензива, Алтаев повернулся. Проводник стоял и скалился в недоброй усмешке.

— Чего ты хочешь, скот? — зло рявкнул Сергей.

— Вот вам и хорошие манеры, — лицо проводника исказила странная гримаса. — Скот! И это говорите вы, Сергей Борисович! Да у меня из-за вас столько проблем, что если здесь и уместна речь о чьем-либо скотстве, то скорее о вашем, нежели о моем. Нехорошо вы поступаете со мной, Сергей Борисович, право слово.

— Ты пришел давить на жалость? — безразлично спросил Сергей. — Так она мне чужда. Во всяком случае по отношению к тебе, чертово отродье.

Проводник потянулся за стулом, сел, сказал уже мягче, явно взяв себя в руки:

— На жалость вашу я никоим образом не рассчитывал. Что до всего остального, то я пришел сообщить вам некоторые факты, способные повлиять на ваше бытие.

— И все?

— И, возможно, — промурлыкал Трензив, к которому явно вернулось самообладание. — Возможно, сделаю вам одно предложение.

— Валяй, выкладывай свои факты, — разрешил Сергей.

Алтаев старался выдерживать развязный барский стиль беседы, но внутри застрекотала взбесившимся кузнечиком тревога.

— Хорошо, — быстро согласился проводник. — А факты такие.

Трензив взял драматическую паузу, поглядел на подопечного. Тот стоял с видом уставшего пофигиста, и проводник отбросил театральные эффекты, заговорил быстро и сухо:

— Во-первых, на вас вышли бессмертные, — черт загнул палец на правой руке. — Человек пять, не больше. Но первый из них окажется здесь приблизительно через два-три часа, а последний не позднее рассвета. Во-вторых, немногим позднее полуночи на крышу опустится космический кораблик с пачкой инопланетян на борту. У них между прочим приказ от «вселенского разума» на ваше уничтожение. В-третьих, в настоящий момент на центральной площади города собирается несанкционированный митинг религиозных фанатиков. Эти ребятки совершенно случайно узнали где скрывается наместник дьявола на земле и хотят порвать его антисвятейшество на британские флажки. В-четвертых, следом за ними всеми припрется ваш знакомый Вифанаил, который теперь знает чего от вас ждать. Уж поверьте, второй раз наш ангел не ошибется. Мало? Хотите еще? Могу и еще, но не стану. Поберегу ваше время. Первый гость появится около двенадцати, так что времени вам осталось до полуночи.

— Сволочь, — прошипел Сергей. — Почему ты не даешь мне покоя?

— Потому что я проводник, — ухмыльнулся победно Трензив. — Обеспечение покоя в мои должностные обязанности не входит.

— Откуда они узнали? Откуда все сразу??? — Сергей не выдержал, вскочил и заметался по комнате.

Бес радостно заулыбался:

— Ну, скажем их натолкнули на эту мысль.

— Скотина!!! — заорал Алтаев.

— Могу предложить вам сделку, Сергей Борисович, — беспечно сообщил тот. — На безысходность так сказать, на безрыбье.

Сергей остановился и метнул в Трензива такой взгляд, что тот чуть не провалился вниз к начальству.

— Никаких сделок, — прорычал Алтаев. — Никогда ничего общего с вашей канцелярией больше затевать не стану. И потом у меня еще есть желание. Так вот я хочу, чтобы сегодняшний день не кончался. Раз уж раньше нуля часов ко мне не припрутся, то нехай в ноль часов ноль ноль минут начинается не завтра, а опять сегодня.

Радость с лица проводника как ветром сдуло.

— Хочу напомнить вам об ограничениях, — мрачно произнес Трензив. — Безоговорочное исполнение данного желания невозможно, потому как исключает возможность получения нами того, что причитается по договору.

Алтаев покосился на проводника:

— Варианты поправок?

— Ну я могу предложить только один вариант. Мы замыкаем для вас сегодняшний день во временную петлю, а вы, — чертов проводник снова взял театральную паузу.

— А я? — переспросил Сергей, ругая себя за то, что начинает играть по чужим правилам.

— А вы даете обещание, Сергей Борисович, что временная петля будет разорвана при первом вашем осознанном или неосознанном желании ее порвать без возможности замкнуть ее снова.

— Хрен с вами, — отмахнулся Сергей. — Обещаю.

— Что вы обещаете, Сергей Борисович? — голос Трензива стал густым и приторным, как конфетка-тянучка.

— Я обещаю, что в случае если осознанно или неосознанно у меня возникнет желание порвать временную петлю, она будет порвана незамедлительно. Обещаю, что не стану предъявлять претензий по поводу выхода из петли и требований возобновить петлю.

— Прекрасно, — на рожу проводника вернулась уверенность, губы скосились в злорадной ухмылке. — До свидания, Сергей Борисович. До скорого свидания.

— Прощай, бес.

— До скорого свидания, — повторил Трензив. — Поверьте, меня вы увидите раньше, чем ангелов, фанатиков, бессмертных или инопланетных товарищей.

Проводник примерзко гы-гыкнул и с легким хлопком растворился в воздухе.

— Сволочь, — подытожил Алтаев.

Из архива компании «Мефистофель и Ко»

Дневники Сергея Алтаева (выдержки)

«День первый.

На самом деле он уже не первый, но будем считать его началом отсчета. Когда все дни не просто похожи друг на друга, а по сути и есть один день начинаешь путаться. Так что заметки эти исключительно для борьбы с путаницей.

Идея с временной петлей бесподобна. Только окунувшись во все это понимаешь что такое покой. Днем предаюсь чревоугодию, вечером читаю Шекспира.

День второй.

Хм. А вот об этом я не подумал. Записки-то переходят в новый день, а я остаюсь в старом, так что по сути дневник бесполезен. Хотя почему бы и не расставить акценты дня, а заодно потренировать память?

На ночь читал Шекспира. В коридоре наткнулся на Машеньку, девочку из нового персонала, которую наняла Ольга. Миленькая девочка, я б ее… впрочем я ей явно не понравился. Жаль.

День третий.

Хороша тренировка памяти! Подробностей позавчера не помню. Надо больше внимания уделять дневнику. Кстати, а вот интересно, что становится с вариантами дня, которые я прожил? Ведь я живу заново, а мир живет дальше. Или без меня этого дальше нет?

Ольга ходит владычицей морскою, а я, блин, золотая рыбка у нее на посылках. Хорошо в роль вжилась. Дочитываю Шекспира. Снова подкатился к Машеньке. Не нравлюсь ей. А жаль.

День четвертый.

Сижу пишу дневник, слушаю Грига. Приперлась Ольга и потребовала убрать звук, мол музыка ей мешает. Откуда чего берется?

Шекспир закончился. Надо будет утром заказать новую книгу, а то вечером читать нечего будет. Попытался потискать Машу, получил в грызло. Она мне определенно нравится. А я ей определенно нет.

День восьмой.

По традиции пишу дневник под Грига. Как обычно заходит Ольга и делает замечание. По ней можно часы сверять. Пожелал, чтобы маша взяла выходной, поехал с ней покататься по городу. Затащил в кабак, напоил до чертей, думал в таком состоянии она будет посговорчивей. Фиг там — получил по морде.

День двенадцатый.

Вместо Грига поставил Бетховена. Пришла Ольга и сделала замечание. Начинает доставать. Снова пожелал Машу, снова получил чего желал. Скучно. Когда она давала мне по морде было интересней.

День двадцать третий.

Все достало. Забыл заказать утром книгу. Весь день читал Шекспира. Ненавижу его, он пишет одно и тоже. Писал дневник под „Вальс цветов“ Чайковского, приперлась царица полей акименко и сделала замечание. Меняю классиков уже не из интереса, а из принципа. Бах, Бетховен, Григ, Чайковский, Гендель, Глинка, Шуберт, Штраус и Лист у Ольги Вячеславовны не в фаворе. Машу не желал, поэтому опять ей не нравлюсь.

День двадцать седьмой.

Еще немного и я на нее сорвусь. К списку „мешающей“ классики добавились Шуман, Бюсси, Брамс и Свиридов. Скучно до тошноты. Раньше поражался возможной вариативности бытия, которая не доступна простым смертным. Теперь поражаюсь как я мог этому поражаться.

День, наверное, тридцать какой-то.

Несколько дней подряд пил. Просто пил. Ничерта не помню. И со счета сбился. Может снова начать считать с сегодняшнего как с первого? А смысл? Как будто это что-то изменит. Берлиоз, Мендельсон, Римский-Корсаков и Бизе ее величество раздражают. Возможно и еще что-то, но этого я уже не помню.

Завтра буду слушать Вивальди, а вообще-то запас классики на компакт-дисках заканчивается. Значит скоро лишусь еще одной забавы…»

— Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди, — мурчал под нос Алтаев. — Под музыку Вивальди, под старый клавесин…

Он воткнул диск с «Временами года» в музыкальный центр и сел за стол. Ручка заерзала по бумаге, выводя в верхнем углу листа «День тридцать какой-то там. Будем считать тридцать восьмой».

Написав эту фразу, Алтаев деловито покосился на часы, потом на дверь. Створка властно распахнулась.

— Почему вы шумите, Сережа? — в голосе Акименко появились новые властные, менторские нотки.

— Я слушаю музыку, а не шумлю, — спокойно отозвался Сергей.

— Я попросила бы вас не забываться. То что вы ведете мои дела не дает Вам права вести себя столь фривольно. Потрудитесь убрать звук и убраться из моего кабинета.

— Как вам будет угодно, — кивнул Сергей и великий классик оборвал свое душеизлияние на половине тянущейся ноты.

Он вышел в коридор и потащил сигарету из пачки. Нет, курить нельзя, Ольга взбесится. Боже, Ольга Вячеславовна, славный человечек. Девушка сорок пятого года рождения, мечтающая о нашествии инопланетян и умении летать. Где эта Ольга Акименко? Нету. А куда девалась? И кто сделал из нее этого монстра самовлюбленного? Деньги, положение, или он, Сергей Борисович Алтаев?

Не заметил, как чиркнул зажигалкой и прикурил. Тьфу ты пропасть! Ну и пусть, пусть орет. Поорет и перестанет. Надо будет ей завтра Рахманинова поставить. Стоп, а почему именно Рахманинова?

Алтаев прислушался, откуда-то издалека доносился звук. Точнее не звук даже, а отзвуки. Играли вживую, играли Рахманинова.

Сергей пошел на знакомые аккорды. Рояль разрывался непостоянством классика. Алтаев взлетел по лестнице на второй этаж, распахнул огромные створки дверей и оборвал звучание. Маша, что сидела за инструментом, посмотрела на него как на неизбежную помеху, с которой приходится мириться.

— Что? — тихо спросила она.

— Браво, — произнес Сергей. — Я на звук пришел и… просто ошалел.

Маша пожала плечами:

— Каждый вторник и пятницу здесь играю. А у вас музыкальное образование?

— Я учился чему-то когда-то, — грустно усмехнулся Сергей. — Но чему уже не помню. А сейчас… сидел внизу, слушал Вивальди. Оказывается «Времена года» могут помешать кому-то. Пришлось выключить музыку. Поднимаюсь наверх, а тут…

Сергей замолчал от переизбытка чувств. Вслух говорить не стал, что всегда питал слабость к женщинам, сидящим за роялем. И не просто сидящим, а умеющим рвать душу бегающими по клавишам пальцами. Он прислонился к роялю, Маша заиграла. Сергей в который раз поразился тому, что музыку можно не просто слушать, а чувствовать всем телом. Достаточно лишь прижаться к инструменту и ощутить вибрацию, рожденную гениальным композитором и воспроизведенную миниатюрной девочкой.

— Бесподобно, — шепнул Сергей.

— Вы знаете что это? — заинтересовалась Маша, не переставая играть.

— Только на слух, — соврал Сергей, что бы дать почувствовать горничной свое превосходство над богатеньким по ее меркам распорядителем. — У меня бабушка учитель пения. Я многое знаю на слух. И потом, какая разница? Музыку не обязательно знать, к ней можно просто приходить в гости.

Миниатюрные, удивительно сильные пальчики принялись танцевать какой-то необузданный яростный танец, вдавливая клавиши, срывая аккорды, вызывая вибрацию, рождая музыку.

Вот она, вечность, подумалось Сергею. Дьявол, что я делаю?..

Вот она вечность! Ее создают великие нищие, несчастные, страдающие, и, тем не менее, самые счастливые и самые богатые люди. А он? Что он создал? Конечно, может хоть сейчас пожелать стать великим художником, композитором, писателем, актером…

Может, а что это даст? Кого он обманет?

Окружающих? Да.

Себя? Возможно.

Вечность? Вечность обмануть нельзя. Искусство не обманешь.

Сергей побежал по коридорам опротивевшего вдруг дома. Что есть этот дом? Богатство, сытость. Маска, надетая чтобы защититься от всех окружающих, от людей, чертей и ангелов, от бессмертных, смертных и инопланетных фанатиков. Перед ним распахнулась дверь, в коридор вышла Ольга Вячеславовна. Алтаев притормозил, чуть не сбив ее с ног, остановился.

— Что вы позволяете себе, Сережа, — наиграно возмутилась «хозяйка».

— Закрой рот, кукла расфуфыренная, — зло проскрежетал Сергей. — Концерт окончен. И Вивальди включи. Я хочу, чтоб этот дом наполнился музыкой. Умирать, так под «времена года».

— Как скажете, Сергей Борисович, — сникла Ольга. Плечи ее опустились, по лицу заскользили некрасивой сеткой морщины, она показалась Сергею постаревшей лет на пятнадцать, хоть прошло всего пятнадцать секунд с того момента, как перед ним стояла сильная, вольнолюбивая женщина пышущая здоровьем и жаждой жизни.

— И распорядись, чтоб мне принесли вина, — уже мягче добавил Сергей.

— Какого?

— Хорошего. Красного. Сухого. Ящик, — Алтаев развернулся и пошел прочь, добавил не оборачиваясь, уже на ходу. — Ко мне в кабинет.

Он ощутил чужое присутствие, когда в ход пошла четвертая бутылка. Прислуга не понимала, что происходит, Ольга тоже, хоть и знала больше остальных. В любом случае, все, кто находился в доме, побаивались не то, что заходить в кабинет, а к двери приблизиться. Потому его удивило ощущения человека за спиной.

Алтаев обернулся. Так и есть, не прислуга, не человек. Перед ним стоял Трензив. Проводник был явно доволен, ехидно ухмылялся. Сергею эта ухмылка не понравилась.

— Какого хрена ты приперся? — рявкнул он на приспешника Дьявола. — Я не звал тебя.

— Это и не требовалось, — улыбнулся еще шире и еще гадостнее чертов проводник. — На этом месте, Сергей Борисович, ваше существование подходит к своему логическому завершению.

— С чего бы это? — Сергей приложился к бутылке с вином. Пил прямо из горлышка, причем это была уже пятая бутылка.

— Ваша временная петля порвалась. Было маленькое условие, ваша временная петля остается петлей только до тех пор, пока вы сами не захотите ее порвать. Вы изъявили такое желание. Пусть это был нервный срыв, но, тем не менее, нельзя отрицать вполне явного желания покончить с этой бегущей по кругу жизнью. В связи с этим, — Трензив прошел по комнате, взял стул. — Позвольте, я сяду, — не дожидаясь разрешения, уселся. — Так вот, в связи с этим временная петля порвалась, время вернулось для вас в свое нормальное состояние.

— И что, — Сергей залпом опорожнил оставшееся в бутылке вино, потянулся за следующей. — Что из этого следует?

— Из этого следует, что сегодня в полночь, то есть через каких-то двадцать-тридцать минут, сюда прибудет парочка бессмертных с вполне определенной целью. Из этого следует так же, что немногим позже к вам на крышу приземлиться маленькая тарелочка с зелеными человечками. А еще толпа религиозных фанатиков, которая уже собирается на центральной площади города и через часок двинется сюда, чтобы стереть вас, Ваше преподобие, вместе с вашей богомерзкой верой с лица Земли. Ну если уж и эти не успеют отправить вас на тот свет, то небесная канцелярия тоже не дремлет, и у ангелочков на вас свои виды имеются.

Трензив расхохотался и хлопнул в ладоши. На хлопок из ящика выпрыгнула запыленная бутылка и неспешно поплыла по воздуху в руки к проводнику. Тот перехватил стеклянное горлышко, сорвал бумагу и пальцем вдавил внутрь бутылки пробку.

Сергей фыркнул и приложился к бутылке, Трензив последовал его примеру.

— Смешно, — мрачно согласился Алтаев. — А знаешь, Трензик, хорошо, говорят, смеется тот, кто ржет потом, когда другие уже плачут. Ты поиздеваться пришел?

— Не совсем, — ухмыльнулся проводник. — У меня для вас грандиозное предложение.

— Срать я хотел на тебя и на твое предложение! — взвился вдруг Сергей.

— О как! — хихикнул Трензив. — А предложение не от меня. Тут дело такое, Сам генеральный директор хотел…

— Плевал я на тебя и на твоего генерального, и на всю вашу лавочку подземную, — Алтаев встал, глотнул вина и отшвырнул бутылку. Бутылка мягко плюхнулась на дорогой ковер, красная жидкость полилась моментально впитываясь в мохнатый ворс нежно-кремового цвета. Сергея качало, но голос звучал твердо:

— У меня есть выход, о котором никто из вас не подумал, — он победоносно вытащил из кармана листок формата А4, договор о продажи души.

Трензив перестал смеяться, улыбка сползла с его лица, как раскаленный воск по подсвечнику. Проводник побледнел, посерел, потом и вовсе стал цвета накрахмаленной простыни.

— Ты… — пробормотал он. — Вы, Сергей Борисович, это…

— Что, понравилось? — рассмеялся Сергей. — Сейчас я его порву и все. Все вернется на свои места. Инопланетяне и бессмертные в мир иллюзий, ангелы на небо, фанатики по домам, а ты в преисподнюю.

— Но вы… у вас тогда… все ваши деньги, ваше социальное положение…

— Вернется на прежний уровень, — припомнил Алтаев текст договора. — И что? Зато я буду жив, здоров и невредим.

— Но…

— Чего это ты вдруг так перепугался, а, проводничок? — захохотал Сергей.

— А вы не думали, — звенящим, полным фальши голосом завизжал Трензив. — Что все одно попадете в ад? Или вы считаете, что Бог простит вам такой грех, как спекуляцию собственной душой?

— Там посмотрим, — пожал плечами Алтаев. — Во всяком случае, я еще поживу до тех пор. Лет тридцать-сорок, больше не надо. А там… Может, и нет никакого рая, и никакого ада. Может, нет никаких богов, ангелов, чертей и дьяволов. Все это запросто может быть фантазией. Религия — это такая сказка, которую одни люди придумали, чтобы управлять и бессовестно грабить других людей.

— А вера? — пискнул в отчаянии Трензив.

— А веры вы не заслуживаете, — безжалостно отрезал Сергей.

— А как же я, — попытался из последних сил проводник. — Я же вот стою тут перед вами, я же исполнял все ваши прихоти, я же явился к вам сегодня, чтобы…

— А ты, — не стал слушать Сергей. — Ты просто дурной сон. Могут быть у меня дурные сны?

Пальцы ничего не почувствовали, будто потянули в разные стороны воздух. Хрустнула в неизвестно откуда взявшейся, могильной тишине бумага. Полыхнули ярыми языками пламени обрывки договора.

Где-то далеко, будто во сне или увиденном сквозь сон телевизоре, мелькнул ссутулившийся Трензив. По лицу проводника текли слезы, он жалобно скулил. Потом на поскуливания наложился треск распахиваемой двери, грохот, крик:

— Защищайся, останется только один!

Мелькнула какая-то тень, растворяющаяся в накатывающей темноте, забили часы. Часы били двенадцать. Все смешалось. Последнего удара Сергей уже не услышал…

13

Утром он проснулся на диванчике в гостиной комнате своей двухкомнатной квартиры. Голова трещала, в горле было сухо, как в пороховом погребе, а во рту ощущался такой привкус, будто это был не рот, а общественный туалет в парке Горького.

Алтаев тяжело постанывая поднялся с дивана, обернул вокруг талии сложенный пополам клетчатый плед и потопал на кухню.

В холодильнике трещала небольшим минусом пустынная зима. На столе стояла початая бутылка выдохшегося пива, да валялась пустая сигаретная пачка. Сережа глотнул отвратительного пива, поставил чайник на плиту и подошел к окну. Все тот же пейзаж, все тоже самое, будто и не изменилось ничего. Вот только Светки нет, да деревья стоят голыми, а тогда их покрывала молодая ярая листва. И еще снег лежит. Впрочем, он скоро стает.

Закипающий чайник задребезжал крышкой. Сергей выключил плиту, сыпанул заварки прямо в чашку и залил кипятком. Горячий чай обжигал язык и горло, напоминая о том, что он снова вернулся к обычной жизни. А разве он из нее выпадал? Может все это лишь похмельный бредовый сон? Думать не хотелось, и он оставил вопросы безответными.

За окном посыпался мягкий пушистый снег, оседая лохматыми хлопьями на чернеющих корявых ветках деревьев. Сыпет, а ведь уже конец февраля, таять пора. Сережа перевел безразличный взгляд с пейзажа за окном на чашку с дымящимся чаем. Мыслей не было, тоски или радости тоже. Только пустота с легким налетом грусти.

От созерцания парующегося чая его оторвал стук в дверь. Алтаев поднялся и, шаркая, поплелся в коридор. Руки слушались плохо, и потому замок поддался не сразу.

На пороге стоял человек неопределенного возраста с густыми черными волосами и зелеными глазами. Лицо его с неправильными чертами притягивало, не оставляя никакой возможности оторваться, искрилось обаянием. Одет человек был в черный плащ, из-под которого выглядывал дорогой костюм. Лощеный дядька, мысленно окрестил гостя Сергей.

— Вы к кому? — спросил вслух.

— К вам, дорогой Сергей Борисович.

— Я тебя не знаю, — вяло заметил Сергей, пропуская мужика в квартиру и закрывая за ним дверь.

— Зато я тебя знаю, — расплылся гость в обезоруживающей улыбке.

— Тогда, может быть, мы сравняемся, и ты хотя бы представишься?

Алтаев жестом велел следовать за ним, и, не оглядываясь на мужика, потопал на кухню. Лощеный дядька не отставал. Сережа ткнул пальцем в табуретку, сыпанул во вторую чашку заварки, плесканул кипятку и поставил чашку перед гостем.

— Сахара нет, — предупредил он.

— А это и не нужно, — улыбнулся мужик.

— Так кто ты такой? — повторил свой вопрос Сергей.

— Генеральный директор одной веселой организации.

— Государственной?

— Скорее частной, — снова улыбнулся дядька и представился. — Дьявол.

— Как? — опешил Сергей. — Это что фамилия?

— Может фамилия, может имя, может должность. Я никогда об этом не задумывался. Слушай, старик, — потупился вдруг лощеный дядька. — Я вот о чем поговорить хотел. Я, знаешь ли, там внизу зашиваюсь. Дел невпроворот. Да и фантазия за тысячи лет поиссякла. А у тебя так славно получается. Такой полет, такое творчество, такой размах! У меня к тебе деловое предложение. Я тебе все, что по договору причитается, и даже сверх того. И душа при тебе. А ты будешь моим заместителем. Ну, как, ты согласен? Погоди, не торопись с ответом, подумай прежде.

И Дьявол с надеждой посмотрел Сергею в глаза.

2003–2004 год.