Рана его в самом деле оказалась царапиной. Никаких проблем с ней не возникло. Вылил на всякий случай полфлакона перекиси, намотал легкую повязку, и все. Разве что хромать он стал чуть больше.

Впрочем, шел Хлюпик сам. И не жаловался. С вопросами тоже не приставал. Не то никак не мог в себя прийти, не то наше общение дало наконец свои плоды.

Оно и к лучшему. Мне, признаться, было не до разговоров. Я судорожно пытался понять, где нахожусь, и не понимал. Впрочем, длилось это недолго. Вскоре впереди раскинулось поле, а на его краю торчал скособоченный накрененный силуэт брошенного здесь еще в прошлом веке трактора.

— О! — громогласно выдал Хлюпик. Я повернулся к нему.

— Узнаешь? — спросил немного удивленно. Он кивнул. Просто кивнул. Без слов.

— Ну вот, — пояснил я. — Теперь на юг, и если обойдется без напрягов, то через пару-тройку часов будем дома. Там заночуем, а утром я тебя выведу.

План казался заманчивым и вполне реальным. На то, что нельзя загадывать, планировать и расслабляться, я решил смачно плюнуть. Устал от глупых примет и предрассудков. А потом, что значит не расслабляться? Расслабишься тут. В зоне как по Бродвею только умалишенные ходят.

— Нет, — тихо, но жестко ответил Хлюпик.

— Что значит…

Я наткнулся на его взгляд и осекся. В глазах блестела сталь. Упрямый, тяжелый, несгибаемый взгляд, о который можно не только волю, руку сломать. И какой он, на хрен, Хлюпик с таким-то взглядом?

А ведь я этот взгляд у него с самого начала отметил. Так чего же сам его Хлюпиком окрестил? Увидел, да не разглядел. Или не понял. Вот бывает так, казалось бы, все просто: увидел, сказал, и вроде даже всем все понятно стало. А понимание приходит много позже. Настоящее понимание. Не на словах, а на деле.

— Ты не обижайся, Угрюмый, — торопливо забормотал он, словно почувствовав себя виноватым. — Но мне надо. Я говорил. Ты же понимаешь… должен понимать.

Я вздохнул.

— Неужели же тебя все это ничему не научило? Ты не понимаешь? Это верная смерть. Мы уже много раз чуть не погибли. Мы живы по какой-то нелепой случайности.

— Я понимаю, — тихо, но упрямо проговорил он. — Но мне нельзя по-другому.

— Если ты умрешь, ее это не спасет. Это поймут все. Никто никогда не посмотрит косо, — попытался я.

Хлюпик покачал головой. Мягко, вроде безвольно. Но в этом кажущемся безволии была такая непреклонность, что я понял — бесполезно. Я его никогда не смогу убедить в обратном.

— Иначе ее тоже не спасешь, — резонно заметил он. — Если я не попытаюсь, то потом никогда в жизни не смогу себе этого простить. Другие косо не посмотрят, ты прав, но… Самому-то как жить?

— Я не поведу тебя, — покачал я головой. — Хватит играть с огнем. Но я могу тебя вывести. Подумай.

Он опустил глаза, на меня почему-то старался не смотреть.

— Я все понимаю. Ты и так много для меня сделал и… жизнь спас, в конце концов… Я пойду. Сам.

Жизнь спас. И не один раз. Так что долг отдал. В расчете. Только на кой ему эта жизнь, если он ее не ценит. Я посмотрел на него внимательно. Он стоял и изучал флору зоны на примере той дряни, что росла у него под ногами. Нет, цену жизни он знает. Тут другое.

— Прощай.

— Прощай. — Он так и не поднял на меня взгляда. Ну и черт с ним. Я повернул на юг и пошел через поле. На душе было погано от осознания того, что никуда он не дойдет. Чудес не бывает. Не знаю, как в поле, а в зоне один не воин, к гадалке не ходи. Я здесь не один год, я знаю. И если наши шансы дойти до ЧАЭС втроем стремились к нулю, то у него одного они устремились в минус бесконечность.

С другой стороны, чего я дергаюсь? Он сам сделал выбор. Он знает, на что идет. Уже не понаслышке знает. И мальчик он взрослый. А я не папа, не нянька и не… Да я вообще никто. И он мне никто.

Я остановился и невольно обернулся. Фигурка вдали становилась все меньше и меньше. Вот так уходят в бесконечность. Или в вечность, что в конечном итоге одно и то же. Фигурка уменьшается, устремляется к нулю, а потом хлоп — и нет человека.

Угрюмый, Угрюмый, встань к «Долгу» передом, а к Хлюпику задом.

Я обернулся и пошел домой. Домой, вот оно. Зона, которую все время считал дерьмом, стала мне родным домом. Я думаю о ней, как о доме. И кем тогда стал я? Если по логике?

Что я, кто я, если смотреть на ситуацию трезво и называть вещи своими именами?

Угрюмый во всех смыслах. По имени, по образу жизни и по образу мыслей. Мрачный зануда, разочаровавшийся во всем мире. Мизантроп, живущий даже не одной мечтой, а мечтой о мечте.

Что дальше? Я вернусь, нажрусь. С утра придет мрачное похмелье. Я залью его водкой. И буду еще неделю пить и спать. Надо же наконец отоспаться. А потом я снова стану таскать артефакты. Понемногу, но часто. И сбывать их по стандарту барыге-бармену. Постоянно, хоть и по низкой цене. И сумма на моей тайной «сберкнижке» будет расти и расти. А я буду мечтать, что когда-нибудь придумаю себе новую жизнь. И тогда…

Только если смотреть правде в глаза, то я никогда себе эту новую жизнь не придумаю. Я буду бегать по кругу, пытаясь ухватиться за подол призрака этой новой жизни. А потом этот круг оборвется. Может, он просто загонит меня до остановки сердца, может, меня убьет зона, или я застыну на веки вечные в какой-нибудь неклассифицированной аномалии, как Мунлайт. Может, мне перережут горло, как Карасю. Или пристрелят, как я пристрелил по очереди двух похожих как две капли, так и оставшихся для меня безымянными, гопников.

И все закончится. Останется только нычка, которую никто никогда не найдет. И комната, которой предприимчивый бармен наверняка найдет новое применение.

Я остановился. Кого я пытаюсь обмануть? Мне никогда ничего не придумать. Моя нычка никогда никем ни на что не будет потрачена. А сам я никогда не буду жить, потому что уже умер.

Не сбавляя шага, я резко развернулся и пошел в обратную сторону. Хлюпик уже пропал из виду.

Черт, Угрюмый, куда тебя тянет? Ты только что вернулся с того света и опять нарываешься. Но внутренний голос был послан к черту. Впереди была верная смерть, но парадокс заключался в том, что именно в этом была настоящая жизнь.

Я расправил плечи, чувствуя, как трещат рамки, в которых существовал много лет. К черту рамки. К черту правила. К черту болото. Я способен жить! Жить, а не топать по жизни к смерти. И пусть осталось совсем немного, пусть вовсе ничего не осталось, но я проживу этот срок. Проживу, а не просуществую!

Сперва я услышал выстрелы. Потом рычание. А потом увидел Хлюпика. Он стоял, вжавшись спиной в одинокое дерево, и пытался отстреливаться от слепых собак. Дела шли неважно. Две валялись мертвыми, еще четыре нарезали неровные петли вокруг дерева, пытаясь вцепиться в ногу или, если повезет, выше.

Хлюпик с трудом держал оборону. Но количество собак не уменьшалось.

Твою мать, не прошел и пятисот метров, а уже вляпался.

Я перехватил автомат поудобнее, сместил предохранитель на одиночные и заспешил к нему. Первую тварь я снял, когда она почти прорвала оборону. Во вторую не попал. Собаки, почуявшие новую угрозу, поспешили ретироваться. Ну и тю на них.

Хлюпик на радостях пальнул еще пару раз вслед убегающей стае. Не иначе, патроны лишние. Руки бы ему за этот салют оторвать.

Я подошел ближе. Он смотрел на меня приветливо и радостно.

— Угрюмый!

Вот вам вместо «здравствуйте».

— Он самый. Тебя зовут-то как? — спросил я, подходя ближе.

— Хлюпик, — чеканно ответил он.

— А на самом деле?

Лицо его вытянулось в неимоверном удивлении. Кажется, спроси его об этом близрастущее дерево, он бы не так удивился.

— Толя, — пробормотал Хлюпик растерянно. — Только зачем? Я уж…

— Меня — Дмитрий, — оборвал я его поток красноречия.

Он смотрел на меня с тем же глупым выражением и не знал, что сказать. Смешной.

— Э-э, — протянул наконец. — Очень приятно. Нет, все же он неисправим. Я почувствовал, что улыбаюсь. Впервые за много-много лет. Странное, давно похороненное в памяти ощущение было невероятно приятным.

— Далеко же ты ушел. Сам, — усмехнулся я. — Ладно, бог с тобой. Пошли.

— Куда? — не понял он.

— Строго на север порядка…

Я запнулся и задумался. Хрен знает, сколько метров отсюда до четвертого энергоблока. Ладно, сколько бы их там ни было, протопаем вместе.

— Так и быть, провожу, — подытожил я, плюнув на арифметику, и повернул на север.