ОДИН В ЛЕСУ
Присев на корточки у сосны, Серёжа ругал себя. И зачем только он побил Винтика? Что из того, что тот не захотел слушаться? Разве за это бьют? Узнай про такое Женя — ни за что не отдал бы собаку!» «Эх ты, хозя-яин! — сказал бы Женя и пожал плечами. — Разве так с собаками обращаются?»
И правильно: совсем не так надо было делать. Вот и остался один в лесу. Был бы сейчас Винтик — и дядю Гришу было бы легче найти и не так боязно.
Вот что: надо пойти отыскивать дядю Гришу. Хватит, отдохнул! Они с дядей Гришей быстро придумают, как выбраться из шахты и догнать Серко...
Серёжа пошевелился, и его сразу обдало таким холодом, что он чуть не вскрикнул от неожиданности и весь задрожал. Кажется, что сидишь совсем голый, нет на тебе ни пальто, ни праздничного костюмчика, ни белья. Интересно, почему это так: ведь знает Серёжа, очень хорошо знает, что на него надето толстое пальто. Ещё Ирина мама сколько раз хвалила: «Ну и пальто тебе, Серёженька, досталось — никакой мороз не прошибёт!» А вот сейчас даже не чувствуется, что на нём пальто, будто его и нет совсем. Почему так?
Наконец ему показалось, что стало теплее. Даже совсем тепло. Захотелось посмотреть, что происходит в лесу, но глаза почему-то оказались закрытыми. Когда он их закрыл, Серёжа не помнил. Открыл он их с трудом, сначала один глаз, потом — другой.
Всё было так же, как и раньше: кругом снег и чёрные прямые стволы сосен. Нет, это не сосны, а великаны. Обступили они его со всех сторон, стоят, рассматривают, перешёптываются.
О чём они шепчутся? Какие они — добрые, злые? Что задумали? Может быть, сговариваются его убить? Великаны ведь едят людей — это известно, мама в сказках читала. Ну и пусть съедят — дяди Гриши всё равно нету, никто ему теперь не поможет. Маму жалко, она плакать будет...
А может быть, они совсем и не злые, а добрые? Бывают же добрые богатыри. Стоят и рассуждают, как ему помочь добраться домой. Взяли бы своими мохнатыми лапами-ветвями, подняли бы высоко-высоко и отнесли бы в дом отдыха, к маме. Не одного конечно: и дядю Гришу захватили бы, и Серко вместе с санями, — они сильные! — и Винтика. Им итти недолго — вон у них какие длинные ноги, не разглядишь, где и голова. И тогда всё пошло бы по-старому, так, как шло до поездки в Собольское. Попали бы все трое: Серёжа, дядя Гриша, Винтик, — в тёплую уютную комнату, стали бы жить вместе...
Далеко-далеко теперь эта комната. И мама далеко.
Серёже казалось, что становится теплее и теплее. Надо только не шевелиться, чтобы не спугнуть эту теплоту... А может быть, наступило лето? Даже запахло чем-то прелым, сырым, как пахнет в лесной непроглядной чаще. Или в бане... Хорошо в бане! Серёжа ходил туда вместе с Костей Осколкиным, сыном завхоза, «Костя — серьёзный мальчик, он тебя хорошо вымоет», — говорила мама.
Серёжа-то знал, какой Костя серьёзный — как раздурится, так и не уймешь. Они ходили в баню, когда там не было отдыхающих и не один таз воды вылили, брызгая друг на друга. А как-то Серёжа здорово подшутил над Костей: когда тот намылил голову, Серёжа потихоньку утащил таз с водой. Захотелось Косте ополоснуться, поискал он вокруг себя, а воды-то и нет, а мыло так и щиплет глаза. Искал, искал, потом кое-как добрался до крана и промыл глаза.
Вот уж был бой так бой! Если бы не постучала из прачечной тётя Даша, они бы, наверно, всю роду из баков выпустили...
Серёжа тихонько рассмеялся: эх, хорошо они тогда подурили! Вода была горячая-прегорячая. Пузыристая белая пена клубилась кругом, щипала глаза, так и хотелось потереть хорошенько... Но почему пена щиплет не глаза, а руку?
Серёжа прислушался, Да, в самом деле, рука у него чесалась так, как будто была опалена крапивой. Он захотел вытащить, посмотреть, что с ней сделалось, но его сразу охватило холодом. Ну вот, опять тепло растревожил! Нет, не стоит двигаться — холодно, рубашка так и обжигает. Надо не шевелиться, тогда все опять будет по-старому.
Серёжа долго ждал, когда снова потеплеет. Холод угасал медленно, но всё-таки угасал, откуда-то опять пахнуло теплом. Теперь воздух казался горячим, сухим, накалённым — таким, каким был в классе. Серёжина парта стояла недалеко от печки, и, садясь за неё после утренней поездки по озеру — от дома отдыха до школы было километра три, — Серёжа всегда чувствовал струившееся от неё тепло.
Под потолком горели четыре лампочки, потому что на улице было темно. И только уже на втором уроке в широких окнах класса появлялись тусклые жёлтые лучи солнца и начинали подтаивать морозные узоры на стёклах.
Наклонив голову пониже к парте, Серёжа мог видеть в проталинку всё, что делалось на улице. И вот он увидел, что серединой улицы, проваливаясь в сугробы, шёл дядя Гриша и на вытянутых руках нёс что-то длинное, белое. Серёжа никак не мог различить, что это такое, но он и так почему-то догадывался — несёт дядя Гриша накрытый полотенцем именинный пирог, который подавала на праздничном блюде тётя Аня.
Во всей этой картине было что-то необыкновенное. Но Серёжа не мог понять, в чём дело, почему картина ему кажется необыкновенной. Он долго ломал голову, пока не догадался: а руки-то у дяди Гриши две! Ведь он однорукий, откуда же у него взялась другая рука? А дядя Гриша точно знал, о чём думает Серёжа: он вынул из-под полотенца одну руку, показал Серёже, потом вынул вторую и тоже показал. Почему не упал пирог? Ведь его никто теперь не держал?
Серёжу взяла оторопь, стало не по себе. Он отвернулся от окна и стал смотреть на учителя Якова Ефимовича. Но за учительским столом, сказалось, сидел не Яков Ефимович, а директор дома отдыха Константин Васильевич. Директор строго смотрел на Серёжу: «Мальчик, нельзя смотреть в окно!»
Голос был скрипучий, пронзительный, а Серёже хотелось, очень хотелось посмотреть в окно, узнать, что случилось с пирогом, плавал ли он по-прежнему в воздухе или всё-таки упал на землю? Мальчик попробовал повернуть голову, открыть глаза, но что-то ему мешало.
Серёжка старался разлепить смёрзшиеся ресницы, но ничего не получалось. А открыть глаза надо было непременно, потому что на Серёжу надвигалось что-то новое и тоже необыкновенное. Он ещё не знал, будет ли это новое хорошим или плохим, но посмотреть надо было обязательно. В ушах назойливо звучал голос не то Якова Ефимовича, не то Константина Васильевича: «Мальчик, не смотри в окно. Мальчик, ты меня слышишь? Мальчик, мальчик!»
— Мальчик! Мальчик! — услышал Серёжа чей-то хрипловатый, простуженный голос.
Он сильно шевельнул ресницами, и они чуть-чуть раздвинулись. Серёжа увидел что-то блестящее, огненное, но никак не мог разобрать, что это такое. Оно было таким расплывчатым, пламенело такими синими, красными и зелёными искрами, что ослепило Серёжу и он снова закрыл глаза.
— Он? — послышался другой и тоже хрипловатый голос.
— Кому больше быть? — отозвался первый. — Конечно, он.
— Живой? — спросил второй.
— Не знаю, — ответил первый. — Ракетница у тебя?
«Да я живой, совсем живой!» — сказал этим людям Серёжа, но они почему-то не услышали.
— Ракетница у Пахомова, — опять донеслось до Серёжи.
— Пахомов, сю-уда! — прокричал кто-то. — Одного нашли-и!
— Нашли-и, нашли-и! — перекликались голоса.
Серёже всё-таки удалось разлепить глаза. Прямо перед собой он увидел жёлтое пламя свечи в фонаре. Верхняя часть стекла закоптилась косым наплывом и была словно закутана в чёрную бархатную тряпку. Что-то шумело и потрескивало: не то пламя в фонаре, не то вершины над головой.
— Зелёной, зелёной заряжай! — говорила неподалёку от Серёжи неясная тень. — Красной не надо — одного нашли. Взрослого нигде нету, я всё осмотрел.
Раздался похожий на выстрел хлопок, и что-то яркое, горящее, с шипением и воем устремилось в воздух.
— Ещё одну?
— Хватит. Выносить будем. Берись, Саша!
— Да-а... Закоченел совсем, бедняга!
— Осторожнее! Не поломай! Как сидел, так и неси!
«Про кого они говорят — не поломай? Про меня? Да разве я стеклянный?» — думал Серёжа. Он хотел снова сказать, что он жив, совсем жив, только вот замёрз немного, но в это время острая, режущая боль пронизала ему руку. Он застонал, а показалось ему — закричал.
— Стонет. Посмотри, Пахомов, что с ним?
Совсем близко от Серёжи появилось немыслимое человеческое лицо: чугунные чёрные щёки, багровый нос, облепленные изморозью брови и ресницы. Глаза смотрели на него, в них поблескивали отсветы фонаря.
— Живой, ребята! Смотрит. Только застыл здорово, слова сказать не может.
Пронзительно заскрипели лыжи, и около Серёжи появился ещё какой-то человек в шапке-ушанке, он пристально вглядывался в мальчика.
— А ведь мы, Вадим Сергеич, чуть мимо не прошли — следы-то вон как запутаны, — рассказывал всё тот же хрипловатый голос. — Метался, видно, во все стороны... Послышалось мне — стонет кто-то да так тихонько, что я подумал — чудится. Однако вернулся. Смотрю, а это он! Приткнулся к сосне и сидит, бедняга. Позвал — молчит, чуть головой пошевелил. Ему бы ходить всё время, а то... Малыш ещё, не сообразил, да и напугался, видно, крепко.
— Серёжа, ты слышишь меня? — спросил его человек в ушанке, в котором мальчик с трудом узнал главного судью лыжных соревнований Вадима Сергеевича.
Как он сюда попал? Как они все узнали, что Серёжа остался один в лесу? Ничего не мог понять Серёжа, всё происходило, как во сне, но ему было радостно оттого, что он снова среди людей. Захотелось громко, во весь голос ответить Вадиму Сергеевичу, что он его видит и слышит, но слова почему-то не шли из горла.
— Слышу, — наконец кое-как произнёс он и, напрягаясь, выговорил то самое главное, что ему сейчас надо было сказать во что бы то ни стало: — Дядя Гриша... в шахту... упал...
— Как в шахту? Где? — Вадим Сергеевич склонился совсем близко, так что Серёжа перестал видеть фонарь и другого человека, всё заслонила голова Вадима Сергеевича.
— В шахту, — повторил Серёжа, — провалился... Я за вожжами пошёл... Серко домой убежал...
— Вот новости! — пробормотал Вадим Сергеевич. — Где она, эта шахта, — не знаешь?
— Не знаю... Я искал, искал... Отдохнуть захотелось...
Голова Вадима Сергеевича исчезла, в лицо Серёжи опять светил фонарь.
— Саночкин! — услышал он голос недалеко от себя. — Быстро на дорогу! Собирай всех! Ракетница есть?
— Машина идёт! Из Собольского! — донёсся далёкий крик.
— Остановить! Во что бы то ни стало остановить! — закричал Вадим Сергеевич, и Серёжа услышал, как звонко взвизгнули его лыжи: должно быть, Вадим Сергеевич сам рванулся к дороге.
Скрипнули лыжи и под тем человеком, который нёс его, Серёжу.
— Ничего, малыш, теперь все хорошо будет. Теперь ты не беспокойся — тебя выручили, — слышал мальчик над собой ласковый голос лыжника.
— А дядю Гришу? — слабо спросил Серёжа.
— И дядю Гришу выручим. Видишь, сколько нас?
По небу пробегали светлые полосы, крутились, шарили среди звёзд, как прожекторные лучи. Потом внезапно в глаза Серёже ударил сильный сноп света и он зажмурился: ну да, это машину остановили, её фары светят...
А через несколько минут одно за другим перед Серёжей появлялись знакомые лица: вглядывался в него добрый и растерянный Семён Кузьмич, со страхом смотрел Женя, из-за его плеча выглядывал всегда серьёзный Гора и ещё кто-то в громадном полушубке. Откуда они все? И как узнали? — недоумевал мальчик и слабо позвал:
— Жень!
— Я здесь, Серёжа.
Женя шагал рядом. Серёжа его не видел, но слышал его шаги.
— Знаешь... Винтик у меня убежал... Я его...
Он хотел сказать, что побил Винтика, но услышал торопливый голос брата и умолк.
— Ты не беспокойся, Серёжа, — говорил Женя. — Винтик домой прибежал. Ещё твою варежку принёс. Мы по ней и догадались, что с тобой беда. Нам МТС вездеход дала, мы на нём приехали. Я тебе пришлю Винтика, только ты... — Женя хотел сказать «не умирай», но что-то сдержало его, и он поправился: — Только ты выздоравливай скорее...
— Я не больной... Чего мне выздоравливать.
— Ну, всё-таки... — пробормотал Женя.
Его оттёрли в сторону, а Серёжу положили в кузов машины, на разостланный мохнатый тулуп.
Отсюда, с высоты, Серёжа увидел вокруг себя много людей на лыжах, большой костёр, искры которого непрерывным потоком уходили в звёздное небо, и освещенные костром тёмные стены леса вокруг.
У борта машины стояли, прижавшись друг к другу, Женя и Гора и почему-то испуганно смотрели на него, Серёжу...
