Отправив Серёжу за вожжами, Силачёв не стал терять времени даром. Внимательно ощупав стенки шахты, он снова взялся за нож, — крепкий, солдатский нож с широким прочным лезвием, — и стал отыскивать трещины, расширять их и вбивать туда куски кнутовища, чтобы получилось какое-то подобие ступеней.

Время шло, а Серёжа не появлялся. Чего это он там задерживается? Дойти до лошади, снять вожжи и вернуться — дело не сложное. Можно управиться минут за десять-пятнадцать, а прошло уже никак не меньше получаса. Что с ним?

— Серёжа! Серёженька! — звал он, подняв голову вверх.

Никто не отвечал, ни звука, ни шороха не доносилось оттуда. «Ну и дела! — тоскливо размышлял Григорий. — Не отпускать бы его от себя! А куда денешь? Наверху стоять нельзя — замёрзнет. Вниз спустить, в могилу эту? Невозможное дело!»

У Силачёва мелькнула мысль, что племянник мог тоже провалиться в какую-нибудь ловушку. Надо выбираться своими силами и спешить ему на помощь.

Григорий попробовал подняться по сделанным ступеням, но они сразу поломались, не выдержав тяжести большого, крепкого тела. Эх, если бы у него была хоть какая-нибудь верёвка! Тогда он мог бы подтягивать себя рукой, упираясь в стену, и уж сумел бы добраться до жерди и выскочить на волю.

Он ощупал оставшийся от сломанного кнутовища витень. Витень был хороший, сплетённый из тонких и крепких полосок сыромятной кожи. Кнут вполне мог выдержать тяжесть тела, но беда в том, что он короток. Как бы его удлинить? Расплести? Получатся тонкие, слабые полоски, — нет, им не выдержать, не годятся... Из чего бы сделать верёвку? Григорий пощупал вокруг себя и рука наткнулась на пушистый воротник тулупа. Вот это подходяще: нарезать полосок и связать в одну! Верёвка будет что надо, лучше и не придумаешь. Овчины были мягкие, толстые, упругие, сшитые недавно. Правду говорил старик-конюх: хороший тулуп. Ездил в нём сам директор, этот старый ворчун. Ну и поднимет шум, когда узнает, что Силачёв распластал директорский тулуп на мелкие кусочки!

На мгновение Григорию и самому стало жалко портить такую хорошую вещь, и он подумал: нельзя ли нарезать полосок из чего-нибудь другого? Но всё было неподходящим... «Э-э, ладно, жалеть нечего — наверху Серёжа пропадает!» — решил Силачёв и взялся за работу.

Нож у Силачёва был острый, — он наточил его ещё в цехе, перед отъездом в отпуск, — однако дело подвигалось медленно. В шахте было темно, резать приходилось ощупью, а пока щупал — терял нож и подолгу его разыскивал.

Тогда Силачёв устроился по-другому: приспособился отрезать полосы, прижимая тулуп лбом и плечом к стене. Полоски отваливались под ударами ножа и дело пошло быстрее. Нож тупился, Григорий точил его тут же на стене, шоркая так сильно, что из-под лезвия дождём сыпались длинные, как стрелы, искры, на мгновение освещая засыпанное снегом дно шахты.

Нарезав с десяток полос, Григорий начал их связывать. Это тоже оказалось нелёгким делом. Прикрепить полосы к концам витня было сравнительно нетрудно, а вот когда пришлось соединять куски тулупа — тут он сильно помучился. Упругие овчины стремились распрямиться, узлы расползались, и всё приходилось начинать с начала. В помощь руке он пустил в дело колени и даже зубы, и только тогда ему удалось составить верёвку метров в шесть длиной. Он испытал её. прижимая ко дну шахты ногами и натягивая рукой. Верёвка казалась прочной.

Теперь надо набросить её на жердь. Долго мучился Григорий, пока удалось привязать к концу этого подобия верёвки подобранный на дне шахты камень. Потом он стал кидать камень таким образом, чтобы он упал по другую сторону жерди. Это никак не удавалось, но Силачёв не сдавался, бросал и бросал, пока не добился своего: камень обогнул жердь и упал по другую её сторону.

Оба конца связанных лохматых полос висели перед ним на уровне груди. Силачёв надел пальто, шапку, сунул в карман рукавицу, плотно застегнулся, поплевал на ладонь и приступил к подъёму. Самым трудным был перехват верёвки. Чтобы перебросить руку повыше, ему нужно было только одно мгновение, но это мгновение надо было продержаться в воздухе.

Сначала он поднимался и перехватывал верёвку, упираясь широко расставленными ногами в противоположные стенки шахты. Дело пошло довольно успешно. Повыше ствол шахты расширялся, и ноги перестали доставать до стен. Повиснув на руке, Силачёв поворачивался во все стороны, отыскивая опору для следующего перехвата, ничего не нашёл и грузно упал вниз.

Немного отдохнув, он решил подниматься другим способом: перехватывать верёвку, опираясь ногами в одну стенку шахты, плечом и затылком — в другую. Было тяжело и больно. Силачёву приходилось десятками секунд висеть на одной руке, устраиваясь для очередного перехвата.

Шапка упала, пальто на плечах изорвалось, острые выступы резали голову. Весь в поту, трудно дыша, яростно ругаясь при неудачах, скрипя зубами, напрягая все силы и всю волю он тянул и тянул своё тело, ставшее особенно тяжёлым, чугунным.

Изогнувшись, Силачёв закинул ноги на жердь, скрестил их и повис головой вниз, придерживаясь рукой за верёвку. «Теперь пустяки, теперь выберусь!» — пробормотал он, разрешив себе несколько секунд отдыха.

Наматывая верёвку на руку, он подтянулся вплотную к жерди и обхватил её. Боясь, что она снова начнёт крутиться, он тотчас же стал продвигаться к её концу. Добрался до края, вывернулся наверх и начал выползать на землю. Не останавливаясь, разбрасывая головой снег, он полз всё дальше и дальше, пока всё тело не оказалось на твёрдой земле, — только тогда он остановился.

Совсем обессиленный, с минуту пролежал неподвижно, хрипло бормоча: «А ведь выбрался! Вот чорт! Всё-таки выбрался!» Мысль о племяннике обожгла его, он вскочил на ноги, оглянулся, закричал:

— Серёжа! Серёжа!

Никого! Всё так же хмуро и безмолвно стояла кругом поляны тёмная стена леса, с шорохом неслась по снегу позёмка. Никого!

Вытащив рукавицу, на ходу обтирая облепленные снегом голову и лицо, Силачёв побежал к дороге. Ни лошади, ни Серёжи там не оказалось, даже следов не было — всё замела позёмка.

Выломав в лесу палку подлиннее, протыкая впереди себя снег, чтобы снова не провалиться в какую-нибудь шахту, он вернулся на прииск. Шахты, в которую, как ему казалось, мог провалиться племянник, нигде не было видно и, недоумевая, Силачёв оглянулся.

Бросилось в глаза, что за лесной чащей кто-то движется, мелькают тусклые огоньки. «Неужели волки? — пришло в голову Силачёву. — Так вот оно что! И Серёжа, видно, попал в зубы волкам. Эх, племяш!»

Он стал лихорадочно шарить в кармане, отыскивая нож. Ножа нигде не оказалось — наверное, остался в шахте. Взмахнув несколько раз палкой, Силачёв нашёл, что она слишком легка для предстоящего боя и кинулся в лес, чтобы выломать другую, потяжелее.

На бегу оглянулся: огоньки цепочкой двигались вдоль Собольской дороги. Нет, на волков не похоже! Послышались голоса, и огоньки свернули сюда, в сторону прииска.

«Народ идёт! Люди!» — догадался Силачёв и побежал навстречу лыжникам.

— Товарищи! Товарищи! — кричал он им издали, ещё не понимая, что это за люди, куда они идут. — Вы мальчишку... Мальчишку на дороге не встречали?

Люди, не отвечая, приближались к нему. Впереди всех шли двое высоких: один — в шинели с подоткнутыми за пояс полами, второй — в большом полушубке, на широких охотничьих лыжах. Они подошли к Силачёву вплотную, и только тогда лыжник в шинели сказал:

— Это ты, сержант? Сам выбрался?

— Товарищ капитан! — ахнул Силачёв, узнав Сомова, который заходил вчера к сестре. Не задумываясь над тем, как попал сюда капитан, Григорий торопливо спросил: — Товарищ капитан, вы мальчишку, племяша моего, не встречали дорогой?

— Встретили, сержант, встретили. Твой племянник, наверное, уже в больнице.

— То-есть как в больнице? Почему же? — не понял Силачёв.

— Познобился твой племяшка, Григорий, — сказал пришедший вместе с Сомовым высокий человек на широких лыжах. — Познобился маленько, вот ведь беда какая приключилась... А ты что, Не признал меня, что ли? Видишь, где привелось встретиться. Ну, здорово! Сам-то как? Целый?

Это был Алёшин, комбайнёр, с которым Силачёву ещё до войны приходилось работать вместе.

— Здорово, Степан, — механически сказал Силачёв и, чувствуя, что начинает задыхаться рывком распахнул пальто. — Как же так получилось? Выходит, погубил я племяша? Не уберёг?

Ошеломлённый этим новым неожиданные ударом, Силачёв качнулся и стал валиться в снег Степан подхватил его и повёл к лесу, где лыжники уже раскладывали в затишье костёр.

— Ничего, Гриша, больно-то не расстраивайся. Может, ещё обойдётся, выходят доктора мальчонку, — успокаивал Алёшин.

Силачёва усадили на пенёк. Там он и просидел всё время, без шапки, обмотанный собранными у лыжников шарфами, в изорванном пальто, поникший, придавленный несчастьем.

А в лесу гулко стучал топор — лыжники под руководством Сомова вырубали жерди для настила на отверстие шахты. Перед тем как закрыть её, Вадим Сергеевич спустился вниз, подобрал шапку, ножик, остатки тулупа, а поднявшись, посмотрел на Силачёва и только головой покачал:

— Не представляю, как он сумел выбраться — с одной-то рукой!

— Беда всё заставит сделать, Вадим Сергеич, — сказал Алёшин.

Он прошёлся по настилу, даже попрыгал, чтобы убедиться в его прочности и сказал:

— Надо акт составить на подлецов-старателей, в горный надзор передать. Пускай взгреют чтобы больше неповадно было этак шахты оставлять...

Скоро пришла лошадь. Силачёва усадили в сани и повезли домой. На заброшенном прииске над аккуратно застланной лесинами шахтой осталась связанная из длинных вешек тренога — знак предупреждающий об опасности...