Дежурный в проходной — тот самый молодой парень, который остановил в прошлый раз Толю, — пропустил мальчиков на завод, предостерегающе крикнув вслед:

— Эй, вы, чтобы без баловства! Не то не посмотрю на вашу бумагу — могу и до ушей добраться…

И вот та самая литейная, в которой они должны увидеть начало всех качал, перед мальчиками. В громадной глухой кирпичной стене широко распахнуты две створки ворот. Ни на секунду не умолкая, оттуда несётся грозный басовитый гул. Его то и дело пронизывают резкие, пронзительные взвизги, дробные пулемётные очереди, равномерное глухое ухание. И поверх всего этого плывёт странный, напевный треск, напоминающий стрекотание полевых кузнечиков.

Трудно различить, что делается там, внутри. В полумраке виднеются вспышки багрового пламени. Висит гирлянда электрических лампочек, тусклых, как светляки. Откуда-то из-под крыши падают короткие золотистые лучи солнечного света, они так и повисли в воздухе, не достигнув земли, не в силах пробиться сквозь толщу полумрака. Озарённые отблесками дрожащего пламени, по цеху медленно движутся какие-то машины…

Вдруг, вынырнув из полумрака, появляется маленькая тележка — электрокар. Он смахивает на муравья, взвалившего на горб сухой, свёрнутый берёзовый лист, — так велик поставленный на площадку тележки железный ящик. Ящик обдал мальчиков сильным сухим жаром, словно надвинулась и прошла мимо раскалённая чугунная печь.

Павлик успел заглянуть в ящик: он был до краёв заполнен малиново-красными раскалёнными и округлыми кусками чугуна самых странных и причудливых форм.

— Это отливки! — крикнул он Толе. — Из них моторные части делают…

Толя как будто и не слышал. Широко раскрытыми глазами он жадно вглядывался внутрь цеха. Его взволнованное лицо выражало горячее стремление побыстрее проникнуть туда, где творились такие загадочные дела. И в то же время он казался смущённым и озадаченным: слишком уж непонятной и странной казалась обстановка…

— Да-а! — сказал он наконец. — Это не то, что моторный корпус!

— Может быть… не пойдём? — нерешительно предложил Павлик, тоже не без опаски посматривая в тёмную глубину литейной.

— Вот ещё — не пойдём! — Толя нахмурился и скривил губы. — Скажешь! Люди здесь работают… Пошли, да и всё!

Он решительно шагнул вперёд и, словно утонув в полумраке, исчез в воротах.

Павлик немного помедлил и тоже двинулся за приятелем. Но не успел он сделать и двух шагов, как снова увидел Толю. Тот быстро пятился назад, а на него, грозно рыча, зловеще поблескивая фарами и непрерывно сигналя, медленно наступал какой-то особенный, кургузый грузовичок — тягач.

Ребята отскочили в сторону, и тягач проехал мимо, обдав их горячим жаром, — видимо, и у него в кузове лежали чугунные отливки.

— Маленько я под него не угадил! — переводя дух, сказал Толя, сконфуженный такой неудачей. — Темно там, ничего не разберёшь..

Так они и стояли у входа в литейную, с завистью посматривая на рабочих и мастеров, спокойно и бесстрашно входивших в гудящий и грохочущий корпус.

В конце концов на ребят обратил внимание проходивший мимо мастер плавильного пролёта Семён Кузьмич Фомичёв.

— Откуда взялись такие? — строго спросил он. Присмотревшись, удивился ещё больше — в белесом мальчике с соломенными бровями узнал племянника. — Ты, Толя? Что ты тут делаешь?

Толя был удивлён не меньше, узнав в низеньком, коренастом человеке дядю Семёна, маминого брата. Да, это был он — весельчак, известный всей улице Мира баянист и танцор.

Теперь дядя Семён был в сером халате, под которым виднелась чёрная, вышитая яркожёлтыми узорами косоворотка, в сдвинутой на затылок старенькой кепке, широкой, похожей на гриб. Его лицо было покрыто тонким слоем угольного порошка, отчего глаза казались яркими, горячими и блестящими.

— Отец, поди, в поездке, мать — на работе, а сын на заводе беспризорничает… Что же такое получается, парень? Безобразие! — Семён Кузьмич говорил, всё повышая и повышая голос, словно сердился на толиного отца, на мать и на самого Толю.

Ребята даже растерялись.

— Мы не беспризорничаем, — хмуро пробормотал Толя. — У нас разрешение есть…

— Не обманывай, не обманывай меня, Анатолий, — не люблю! Кто ж это разрешит мальчишкам шататься по заводу, сам посуди?

— А вот и разрешили! Покажи-ка, Павлик, дяде Семёну!

Прочитав заявление и резолюцию директора, Семён Кузьмич смущённо кашлянул, — получилось не совсем ловко.

— Кхм-гм! Вот ведь какая вещь — сам директор пишет! Как только вы сумели раздобыть такую бумагу, не пойму? Да-а! Машину, значит, строите? Много ли сделали?

— Собираемся только. Вот рассмотрим, как всё у вас тут устроено, и сами займёмся…

— За этим к нам в литейку и пожаловали?

— Нам Степан Ильич сказал, что в литейной всё начинается…

— Правильно сказал! Мы, литейщики, всему заводу основа: дадим отливки — соберут грузовик, не дадим — ну и нет ничего… Так вам, выходит, надо литейное производство показать?

— Пожалуйста, дядя Семён! — в один голос сказали Павлик и Толя, очень довольные таким оборотом дела.

— Пострелята вы, и больше никто! Ловко подъехали! Ладно уж, покажу вам наше литейное царство-государство. Есть чего посмотреть, ребятки, есть, — добавил Фомичёв, и в голосе у него было столько гордости, что любопытство мальчиков усилилось ещё больше.

Литейный цех был устроен совсем не так, как моторный корпус. Моторный цех станки заполняли от края и до края, они стояли сотнями, плотно притиснутые друг к другу. Здесь, наоборот, станков имелось немного, всего ряда три-четыре, не больше. Расставлены они были редко, да и устройство было другое — они походили скорей на низенькие столики, чем на станки.

У станков работали формовщики. Это были все, как на подбор, здоровые ребята, одетые в насквозь пропылённые углём чёрные комбинезоны. Как и у Семёна Кузьмича, лица у них были густо запорошены угольной пылью, виднелись лишь белки глаз и полоски зубов.

Они работали быстро, изредка переговариваясь и с любопытством посматривая на Павлика и Толю, стоявших неподалёку у одной из колонн.

— Что, хлопчики, посмотреть пришли? — крикнул один из формовщиков, заглушая царивший в цехе грохот, и озорно подмигнул Толе. — Шагайте ближе, мы вам всё и покажем… Вот как это делается!

Он поставил на столик станка выпуклую, всю в буграх и впадинах горку — сверкавшую серебром модель. Затем он накрыл её решетчатым металлическим коробом, не имевшим дна, — опокой. На станке получился как бы ящик, дном которого служила бугристая модель.

Нажав на рычаг, формовщик открыл отверстие в висевшей над станком громадной воронке. Тяжёлой струёй хлынул чёрный песок — формовочная земля.

Опока наполнилась, формовщик закрыл отверстие воронки и что есть сил стал выравнивать и уминать песок сначала просто руками, а потом трамбовать деревянным молотком. Но и этого ему показалось мало — он нажал на кнопку, загудел мотор, станок затрясся и вдруг, к удивлению ребят, стал, бухая и грохоча, подскакивать на одном месте. Так он прыгал довольно долго, пока песок в опоке окончательно не уплотнился.

Набитую песком опоку сняли со станка и перевернули. Внутри неё виднелся чёткий отпечаток модели. Так же была набита и вторая опока, тоже с моделью вместо дна. Затем обе опоки сложили вместе оттиснутыми в песке отпечатками моделей. Получился как бы один большой ящик-форма, заполненный песком, внутри которого теперь имелась пустота — место для заливки чугуном.

Опоку-форму столкнули со станка на конвейер.

— Поехала! — сказал формовщик, когда уложенная на тележку форма тронулась в путь. — Под заливку покатила, к плавильщикам…

Вереница тележек ползла в конец цеха, а там… Ребята даже зажмурились, взглянув в ту сторону: там, почти достигая потолка, повис в воздухе и колыхался из стороны в сторону огненный фонтан.

С полминуты прошло, прежде чем мальчики привыкли к яркому свету и разобрались, в чём дело, что за пожар пылал в глубине цеха. На цепях перед выпуклым боком вагранки — печи, в которой плавят чугун, — висел тяжёлый металлический ковш. В него из вагранки лилась солнечно-ясная, ослепительно-белая струя жидкого чугуна. Она-то. и выбрасывала во все стороны миллионы сверкающих искр. Золотыми пчёлами они кружились над ковшом, метались вверх и вниз, словно не зная, куда им деваться, куда лететь.

На окружённом перилами небольшом выступе рядом со струёй стоял плавильщик в брезентовом костюме. Прикрыв глаза большими синими очками, освещенный багровым заревом огненного ручья, он пристально рассматривал текущий из вагранки чугун. Рядом с ним облокотился на перила Семён Кузьмич, тоже с опущенными на глаза синими очками.

Приподняв очки, он взглянул в цех, заметил ребят, одобрительно кивнул им и улыбнулся: дескать, смотрите, ребята! Такое зрелище не так уж часто приходится видеть…

Искры бесшумным роем летали вокруг спокойно стоявших на площадке плавильщиков. Порой клубы их становились такими густыми, что фигуры плавильщиков и мастера исчезали из глаз, скрываясь за огненнозвёздным занавесом.

— Смелые какие, а? — сказал Толя. — Нисколько не боятся, что их искры обожгут…

— Наверное, искры какие-нибудь особенные и не жгут совсем, — предположил Павлик.

— Ну да, не жгут! Ещё как жгут! — уверенно возразил Толя.

Он уже привык к необыкновенной обстановке литейной, к её грохоту и гулу, страха почти не было, осталось только одно любопытство. Что же произойдёт дальше?

Ковш наполнялся чугуном и чем больше его накапливалось там, тем сильнее становился исходивший оттуда свет. Казалось, в глубине ковша встаёт солнце: вот под его лучами зарделась толстая дужка ковша; вот они осветили громадный крюк, на который подцеплена дужка, а вот его лучи скользнули по тёмному железному боку вагранки. Свет проник в самые тёмные закоулки цеха, озарил чёрные, покрытые копотью стропила и перекрытия на потолке, кабину подъёмного крана…

В ковше бурлила и тяжело колыхалась расплавленная масса чугуна. По его поверхности проносились какие-то тёмные тени, пятна, похожие на пену, возникали пузыри, совсем как на воде.

В это время плавильщик длинным багром закрыл отверстие вагранки. Струя чугуна ослабела, скоро стала совсем тоненькой, словно сделанная из золота цепочка. Искры погасли, и, наконец, цепочка оборвалась, упали последние капли металла.

Двое рабочих подхватили ковш за рукоятки и повлекли к конвейеру, к веренице катившихся тележек с формами. Ковш наклонили, и из него полилась тугая, искрящаяся струя. Она падала в форму и исчезала в глубине песка.

Через несколько секунд форма наполнилась, на тёмной поверхности песка проступило огненное озерко, а на решетчатых стенках опоки, выбиваясь изнутри, затрепетали и закачались длинные языки голубого пламени. Это горели выделенные чугуном газы.

Заливщик выпрямил ковш, поджидая, пока подкатится следующая тележка. Он залил её так же, как и первую, потом заполнил третью, четвёртую… Формы двигались мимо заливщика бесконечной чередой. Он заполнял их чугуном, и они, вспыхнув голубым пламенем, катились дальше, похожие на сказочные кораблики с лиловыми трепещущими парусами.

— Куда же они теперь? — спросил Павлик у Семёна Кузьмича, когда тот снова появился рядом с ними.

Фомичёв холщовой салфеткой вытирал пот со лба, его лицо сильно раскраснелось. Видно, не так-то легко было стоять на площадке у вагранки. Мастер кивнул на другой конец цеха:

— На выбивку поехали наши опоки. Вон туда, за туннель, — там вынимают отливки…

Формы одна за другой исчезали в тёмной и мрачной дыре туннеля — длинной металлической трубе, тянувшейся через весь цех. Внутри неё сильно гудел и завывал искусственный ветер, охлаждая горячие формы.

Ребята заглянули внутрь туннеля: огоньки на формах бешено метались под ураганом, гасли, вспыхивали вновь и снова гасли. Ветру случалось оторвать пламя от опоки, и тогда несколько мгновений в воздухе носился похожий на лоскут комок пламени и тут же бесследно растворялся в темноте.

Тусклыми, погасшими и некрасивыми выходили опоки из туннеля.

Выбивщики железными баграми стаскивали их с тележек и разбирали. На решетчатый пол вываливались обгорелые чёрные глыбы плотного окаменевшего песка.

Выбивщик нажимал кнопку, где-то под полом начал гудеть мотор, решётка загрохотала, заходила ходуном, запрыгала и вместе с ней неуклюже прыгала и переваливалась с боку на бок песчаная глыба. Она быстро разваливалась, песок крошился и стекал вниз, под решётку, обнажая сердцевину — красную, раскалённую, но уже твёрдую отливку, блок автомобильного мотора.

Правда, он был не совсем такой, какой мальчики видели на малом конвейере, — весь малиново-красный, какой-то неотёсанный и угловатый, но его сразу можно было узнать по шести отверстиям цилиндров, ещё забитым дымящимся песком.

Просто глазам не верилось, что так быстро из жидкого чугуна могла образоваться такая большая и твёрдая отливка. Но это было так: блок глухо лязгнул, когда выбивщики подхватили его на крюки подъёмника и уложили в ящик электрокара.

Сквозь грохот и гул Толя крикнул Семёну Кузьмичу:

— Куда их повезли?

— Студить и чистить! — прокричал в ответ Фомичёв.

Павлик понял, что отливка уже готова, осталось только остудить её и почистить… Всё было просто, понятно, не хватало только одного — начала. Откуда всё это взялось — жидкий чугун в вагранке, чёрный песок в воронках над станками? Павлик не знал, а Семен Кузьмич, по всему было видно, собирался их провожать из цеха.

— А начало? Опять не видали! — крикнул он Толе.

— Какое начало? — удивился Семён Кузьмич.

Павлик начал рассказывать, но грохот заглушал его голос. Фомичёв — отвёл ребят в сторону, где было потише.

Толя рассказал, как ещё в моторном корпусе им захотелось посмотреть, откуда всё начинается, а Степан Ильич, парторг, сказал, что всё начинается в литейной. Вот они теперь в литейной, а начала…

— Верно! У нас всё начинается, у литейщиков! — подтвердил Семён Кузьмич. Он приложил папиросу к пепельно-серой отливке, лежавшей в электрокарном ящике, и кончик её мгновенно вспыхнул. Фомичёв сунул папироску в рот. — Вот отливка сделана, она и есть начало автомобилю.

— А чугун? Он откуда взялся? — спросил Толя. — Из вагранки, ясное дело…

— А в вагранку как попал?

Мастер несколько секунд смотрел на ребят с недоумением, не понимая, что они хотят узнать.

— Вот что! — сказал он наконец. — Вам охота посмотреть откуда взялся чугун? И вообще всё остальное? Пожалуйста! Пошли за мной! А мне-то и невдомёк, что самого начала вы и не видели…

Начало всех начал оказалось на шихтовом дворе, высоком и просторном помещении, ничуть не меньше самой литейки. По обе стороны рельсовых путей высились холмы яркожёлтого песка, штабели чугунных слитков и обломков, груды сероватого каменного угля — кокса и голубого камня — известняка. А на рельсах стояла длинная вереница вагонов, из которых подъёмный кран выгружал ещё песок, чугун, кокс и известняк, хотя всего этого добра здесь и так имелось немало. Поезда приходили сюда каждый день, запасы непрерывно пополнялись.

Из шихтового двора песок увозили к формовщикам, засыпали в воронки над станками.

Чугун, кокс, известняки в бадьях поднимали на колошниковую площадку и заваливали в глубокое, как колодец, нутро вагранки. Заваливали не просто так, а слоями: сначала на самый низ — слой кокса, на него — слой чугуна, потом — опять кокс и снова чугун, а иногда, как добавку, чтоб чугун получался крепче и лучше, валили порцию известняков. Получался как бы слоёный пирог. Нижний слой кокса горел и плавил лежавший выше слой чугуна, который потом вытекал через отверстие в боку вагранки прямо в ковш и шёл на заливку форм. Потом загорался новый слой кокса и плавил следующий слой чугуна, и так непрерывно, без конца…

Начало всех начал оказалось простым и понятным, но всё равно мальчикам стало грустно: нет, не справиться им двоим с таким делом, как постройка автомобиля!

В шихтовом дворе было тихо, только под самой крышей погрохатывал подъёмный кран. От него на тросах свисали две металлических лопаты, похожие на ладони, в которых свободно мог улечься человек. Они раскрывались над вагоном, загребали целую кучу песка, относили в сторону и высыпали на песчаную гору, высившуюся в одном из углов двора.

Разгрузка шла полным ходом, ладони опоражнивали один вагон за другим. Казалось, действуют руки невидимого великана. Но великана не было: сверху из кабины следила за работой ладоней, управляла ими. круглолицая крановщица в цветной косынке.

Наверное, недавно из ремесленного, а уже ворочает таким механизмом. Везде машины, люди почти ничего не делают руками… А где им, мальчишкам, взять такие машины? Негде. А без машин автомобиля не сделаешь, — чем больше они осматривали завод, тем больше в этом убеждались…

Точно догадавшись о грустных мыслях мальчиков, Семён Кузьмич дружелюбно спросил:

— Вы как: в самом деле собрались машину строить? Или так, шутя, в своём заявлении написали?

— В самом деле… — хмуро ответил Толя и откашлялся.

— Ишь ты! Значит — всерьёз? Трудновато вам придётся, надо думать. К примеру сказать, отливка. Вам без неё не обойтись, а вагранку где возьмёте? — спросил Семён Кузьмич.

Ребята молчали: вагранки у них не было и построить её немыслимо, вон она какая громадная, как цистерна. И не только вагранки не было, не было и сотни других механизмов, которыми делается автомобиль.

— Пожалуй, вам не сладить с этим делом, — рассуждал как бы про себя Семён Кузьмич, направляясь с ребятами обратно в литейную. — Ишь ты, вдвоём захотели… Вон нас сколько работает на заводе, в одной литейке, считай, без малого тысяча человек. Нет, теперь единолично ничего не делают, народ коллективом трудится, так оно куда способней…

Из вагранки пускали свежую струю чугуна. Извиваясь огненной змеёй, она поползла по желобу и проворно юркнула в ковш. Несколько минут, переливаясь и мерцая, она безмолвно качалась над ковшом. Внезапно в глубине ковша что-то глухо хлопнуло, взорвалось, и выбросился сверкающий, пышный фонтан искр. Они звёздами взлетали вверх, дробились и раскалывались на более мелкие, совсем крохотные звёздочки. Весь воздух над ковшом был исчерчен огненными, переплетающимися линиями.

Толя не мог не остановиться. Он взглянул на Семёна Кузьмича, на Павлика, подумал: «Ничего, я их мигом догоню!» — и остался смотреть фейерверк.

Затем он подошёл поближе к ковшу, опасливо протянул руку вперёд и терпеливо стал ждать, когда на ладонь упадёт одна из кружившихся в воздухе искр…