О книге В. А. Граждана

Валерий Граждан написал необычную книгу. В ней нет многого, к чему привык современный читатель. Кому-то покажется излишне экспрессивной и местами даже навязчивой манера повествования, кто-то усомнится в способах отбора фактов и авторской аргументации, некоторые, возможно, упрекнут автора в эклектическом смешении жанров: яркие художественные эпизоды соседствуют в тексте с протокольными путевыми записями и различными отступлениями исторического и публицистического характера. Однако все эти издержки могут обернуться и плюсом, если мы договоримся, что имеем дело не просто с книгой, а своеобразной «читательской» книгой, с элементами сказового слога и нередко вкраплениями иронического характера. В этом смысле, позиция автора мало чем отличается от позиции фольклорного сказителя, который мог использовать не только устную молву, но и письменные источники. Автор очень внимательно прочел произведение Гончарова и, увлеченный чтением, решил по-своему пересказать прочитанное другим, включая в свой рассказ множество интересных фактов о мореплавании и собственные житейские наблюдения. Я думаю, в эпоху катастрофического падения интереса к чтению, книга Валерия Граждана должна исполнить главное свое назначение – привлечь внимание читателя не только к литературному наследию Гончарова, но и к героике славного прошлого нашей Родины.

Предисловие. К переработанному, дополненному изданию повести И. А. Гончарова «Фрегат Паллада»

В юбилейном материале Анри Труайя, посвящённом 200-летию со дня рождения нашего земляка, писателю с мировым именем, «Художнику, бытоописателю, психологу» Ивану Александровичу Гончарову сделан своеобразный отзыв на его труды. В эссе, где прозвучала откровенная обида за утерянную былую актуальность произведений среди ныне живущих. Буквально это прозвучало так: «Было бы преувеличением сказать, что Иван Александрович самая актуальная фигура в России из пантеона русских классиков 19 века». Вполне допустимо, хотя и очень относительно: нету в мире двух одинаковых бриллиантов! Будучи цензором, тот же Иван Александрович не гнушался вымарывать фрагменты уже тогда Великого Пушкина! И это несмотря на боготворение Гончаровым как самого поэта, так и его бесспорно гениальных трудов. «Но ведь на то были свои времена, свои каноны!» – бесспорно скажете вы, современники. На мероприятия по 200-летию со дня рождения И. А. Гончарова государством выделена весьма солидная сумма денег. Все они внедрены в обстановку и ремонт музея писателя, книгоиздание архивов и редких документов, реставрацию произведений архитектуры, экспонаты связанные с именем именитого симбирца… Настало время для своеобразной реставрации (не цензуры) и восполнения фрагментов недописанных им картин во имя пожеланий самого автора. На «Палладе» была обширная библиотека, были библиотеки почти у каждого офицера, особенно это касается адмирала Путятина, самого Гончарова и архимандрита Аввакума… Но многие вопросы как бы повисли в воздухе по разным причинам. Одна из них – недостаток информации в самых различных областях знаний. Ныне избыток только справочной литературы очевиден. «Впрочем, далеко не обо всём писатель мог говорить во весь голос. Находясь на военном корабле в качестве официального лица и притом в годы злейшей политической реакции, Гончаров, естественно, вынужден был обойти в своих путевых записках ряд теневых сторон жизни русского фрегата. Он не мог рассказать всей правды, например о (том) же адмирале Путятине, необузданном злом гении, создавшем на фрегате необычайно тяжёлую атмосферу. Хотя бы заикнуться о постоянных распрях Путятина с командиром Паллады И. С. Унковским, чуть было не закончившихся дуэлью и прочее. Равным образом Гончаров не распространялся о бросавшихся ему в глаза тяготах матросской жизни, понимая, что свирепая николаевская цензура устранила бы всё неугодное правительству из его книги. Следует также учесть при этом влияние со стороны консервативной военщины, которое Гончаров, несомненно, испытывал во время плавания. Разумеется, офицерский состав Паллады был далеко не однородным, однако в нём преобладали реакционеры во главе с Путятиным, высказывавшие крайнее пренебрежение к тем же народам Азии и Африки.

О том, что творилось за бортом русского военного корабля, Гончаров не мог говорить свободнее».

Приведённые факты просто вопиют к тому, чтобы мы, имеющие здравое осмысливание бесценного труда Ивана Александровича, разыскали подобающие документы века 19 и более поздних (1924, 1937, 1957 годов и др.), несомненно наложивших отпечаток на те отчасти девственные картины флотского бытия и неистовства стихий, воспроизведённых скромным и великим И. А. Гончаровым для нашего поколения.

Автору же этих строк довелось пройти весь, описанный И. А. Гончаровым путь. Но из Чёрного моря через пролив Гибралтар, а далее вокруг мыса Доброй Надежды в Африке и до Камчатки. Только было это в 1967 году на плавбазе «Иван Кучеренко», построенной в Николаеве. Между этими, по сути походами-близнецами, минуло 115 лет. Нептун и к нам оказался благосклонен…

Введение

С чего поведём повествование.

Ценители подлинного уникального творчества, коим бесспорно является роман «Фрегат Паллада» И. А. Гончарова, могут не только охарактеризовать содеянное до них в веках, но и своевременно определить время начала реставрации произведения. Для современных созерцателей шедевры прошлого отчасти теряют былую заслуженную популярность. В своё время и гораздо позже они являлись образцом литературной ценности. Несли свою прелесть, свежесть восприятий событий, картин, людских взаимоотношений. Но с веками меняются сами понятия, оценка событий, многое кажется предвзятым, потерявшим смысл. Зачастую даже сама этимология слов в изложении событий теряет изначальную значимость. Возвращаясь к первоначальному замыслу автора произведения, невольно сделаешь словесный мазок-другой во имя сохранения истинной картины, созданной автором для адекватного восприятия уже современниками. Да и чего греха таить: ко всему многие из книг прошлого, как и «Фрегат Паллада» претерпели многократную цензуру и невосполнимую правку при непосредственном издании, так и при переиздании. В книге не случайно отсутствуют многие художественные образы, того же архимандрита Аввакума и других, а уж об отношении «нижних чинов» между собой и строевых офицеров опять-таки к матросам. Как мордобойство, так и либерализм не по чину в печати вовсе не поощрялись цензурой… Недостаёт картин общения офицеров, низших чинов так и с самим Иваном Александровичем Гончаровым. Биографии исторических личностей в романе очевидно тоже вымараны и извлекаются в качестве достояния народа в юбилейном обрамлении по истечению столетия. Где творения незаслуженно лишены художественных и психологических орнаментов, а то и упущены вовсе. О бытовых условиях матросов и речи нет. Преданы умолчанию проводы корабля в Кронштадте, команды фрегата с их семьями. А ведь по тем временам кругосветное плаванье – событие редкостное и опасное, хотя в нашем историческом случае отчасти ещё и полусекретное.

Даже сама картина постройки парусника напрочь отсутствует на страницах книги. Но, не уразумев всех тягот и технологических домыслов кораблестроения 19 века, будут малопонятны живучесть судов, докования, остойчивость и все перипетии на их жизненном пути в борьбе со стихией.

Остойчивость корабля и несносные тяготы экипажа даже внутри корпуса из-за отсутствия систем вентиляции, фановых, холодильных и многих других устройств. Коих и не могло быть по тем временам: наука и техника в кораблестроении были малоприемлемы, а то и в стадии зачатия. Даже в образованных флотских кругах считалось маловероятным исполнение кораблей в металлическом исполнении.

Так что ещё раз подчёркиваем, что не всё и не обо всех мог писать коллежский асессор, талантливый писатель И. А. Гончаров. Что ныне ещё труднее довершить нам, потомкам по истечении сотни с лишним лет. Автору читаемых вами строк довелось пройти практически один к одному весь описанный Иваном Александровичем вояж с лихвой морским путём. Но современникам уже не приходится изнывать от зноя в каютах и дышать испражнениями от свиней и прочей живности в трюмах. То же касается его сухопутных приключений и соучастников. Тогдашний таёжный санный путь зимой совершенно не равноценен поездке в современном кондиционированном купе Хабаровск – Москва. Так что и сравнивать нет смысла. Насколько удастся в нашей интерпретации дополнить отмеченные невольные упущения, то непременно свершим сие.

Изначально постараемся изложить доходчиво биографию Ивана Александровича Гончарова, бесспорно именитого классика русской литературы. А благодаря его творению «Фрегат Паллада» – ещё и выдающемуся русскому маринисту 19 века.

Глава 1. Сведения малые, но нужные. О героях XIX века, участниках кругосветного похода на фрегате «Паллада»

По корабельному журналу в походе 1852 года на фрегате Паллада принимало участие 439 военных матросов и 22 боевых офицера. Здесь приводятся фамилии вершителей судьбы России на Дальнем Востоке 19 века, найденные и описанные И. А. Гончаровым, Б. М. Энгельгардтом и другими писателями, исследователями. Участниками в исторической миссии «князя Путятина в Японию» совместно с членами фрегата «Паллада» состояли их соратники на фрегате «Диана», шхуне «Восток», транспорте «Князь Меншиков» и корвете «Оливуца». Это были маститые мореходы, учёные разных направлений, языковеды, дипломаты как военные, так и штатские. Их действия и курсы были совместными и порознь, но задача единая: служить доблестно России на её дальневосточных рубежах. Список и данные далеко не полные, но и они могут затеряться во времени, если не собрать их воедино в нашем издании. Все здесь упомянутые личности поистине государственные люди и ещё найдутся энтузиасты-исследователи, дабы посвятить каждому из них должное.

Аввакум (Честной Д .  С.) Родился в феврале 1804 г., погребён 10 марта 1866 г. в Санкт-Петербургской Лавре. Талантливый востоковед, опытный дипломат и переводчик. Знаток восточных конфессий. В книге посвящена далее отдельная Глава пятая.

Арефьев Александр Михайлович , Старший судовой врач Арефьев Александр Михайлович 1815 года рождения. Окончил Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию. С 1840 года практиковал на кораблях Балтики. Член команды фрегата «Паллада», его именем названы исследованные россиянами острова в Японском море у Корейского перешейка.

Белавенец Иван Петрович (май 1830 – февраль 1878 гг.) Из старинного дворянского рода Смоленской губернии. Закончил Морской кадетский корпус с отличием и крейсеровал на Балтике. С 1852 года на «Палладе» в чине лейтенанта. Специализировался по гидрографии, математике, астрономии, преподавал гардемаринам Морского кадетского корпуса навигацию, астрономию, физику. Изучал астрономические пункты Кореи. В 1855 году был добровольно командирован для военных действий в Севастополе. Командовал кораблями Кронштадта и лодки «Стерлядь» при защите рейда от нападения англо-французов. В 1860 году произведён в капитаны-лейтенанты. Активно занимался наукой. В 1865 году назначен начальником Компасной обсерватории Кронштадта. В 1871 году произведен в капитана 1 ранга. За службу жалован многих наград и золотым компасом, украшенном 32 алмазами. Умер в 1878 году.

Бутаков Иван Иванович (1822–1882 гг.) Старший офицер, лейтенант фрегата «Паллада». Представитель славного военно-морского семейства Бутаковых: отец вице-адмирал И. Н. Бутаков – соратник М. П. Лазарева. Мореход Бутаков И. И. окончил Морской Кадетский корпус. Дважды обогнул мысы Горн и Доброй Надежды, участник перехода фрегата «Паллада» и «Диана», побывал на Камчатке. Присвоено звание вице-адмирала.

Болтин Александр Арсентьевич (1832–1901 гг.) родился в Псковской губернии, в селе Георгиевское. Потомственный дворянин, член команды фрегата «Паллада». Составитель карт, художник-самоучка. Мыс Корейского полуострова назван в его честь. В чине капитана 1 ранга в 1870 году Болтин уходит в отставку. Скончался 22 апреля 1901 г. в Одессе.

Белавенец Иван Петрович (май 1830–1878 гг.) Из дворян Смоленской губернии. Учился в Морском корпусе. В 1848 г. произведён в мичманы и оставлен в Офицерском классе (ныне Академия). Кресеровал в Балтике на многих кораблях. В 1852 году участвовал в кругосветном переходе к берегам Японии на фрегате «Паллада». На переходе много уделял внимания гардемаринам в познании навигацких наук на практике. В 1856 году участвовал в постройке фрегата «Генерал-адмирал». В 1859 году на этом фрегате вернулся в Кронштадт, где произведён в капитан-лейтенанты. С 1861 года служил на Балтике. Написал труды по теории магнитной девиации судов и подводных лодок. Награждён многими орденами и Золотым компасом за научные исследования. Изобрёл особый прибор для устранения девиации. Ходил на шхуне «Секстан» в Ледовитый океан. В 1871 году произведён в капитаны 1 ранга. Принимал участие в Лондонской всемирной выставке по вопросам девиации компасов. Научные труды капитана 1 ранга Белавенца актуальны по сей день. Умер Иван Петрович Белавенец 22 февраля 1878 года.

Вейрих Генрих Васильевич (Вильгельмович). Родился в Эстонии в семье бедного провизора (аптекаря). В 1846–1851 гг. изучал медицину в Дерптском (Тарту) университете. Поступил учиться в Морское ведомство и по окончании распределён младшим судовым доктором на фрегат «Палладу». Соратник старшего судового врача Александра Михайловича Арефьева.

Гошкевич Иосиф Антонович (1815–1875 гг.). Родился в семье священника. Первичное образование получил в деревенской церковно-приходской школе, далее окончил Минскую духовную семинарию. Переводчик, коллежский асессор, служащий Азиатского департамента, знаток Востока, один из первых русских консулов в Японии. Отправлен с миссией адмирала Путятина в командировку в Японию. Активно способствовал заключению дипломатических и торговых отношений с ранее изолированной от мира страной. Составил впервые русско-японский словарь. Удостоен многих правительственных наград, дворянского звания семье. 21 декабря 1857 года удостоен полной Демидовской премии и Золотой медали. С 1858 г. по 1865 г. – консул Российской империи в Японии. С 1865 г. служил в МИД России, написал книгу «О корнях японского языка». Умер Гошкевич в своём имении в деревне Мали в 1875 г.

Гамов Д .  И . Гардемарин фрегата «Паллада».

Гончаров Иван Александрович Секретарь миссии адм. Путятина, столоначальник департамента внешней торговли, коллежский асессор. Более подробно в книге.

Зарубин Иван Иванович (1822–1902 гг.). Инженер-механик, в последующем начальник Ижорского Адмиралтейского завода. Первый российский кавалер японского ордена Восходящего Солнца, пожалованного Его Величеством Микадо. Служил на Балтике, участвовал в экспедициях вице-адмирала Путятина через три океана в Японию. Принимал участие во многих кампаниях, в 1881 году Зарубин Иван Иванович произведён в генерал-майоры. 5 сентября 1890 года произведён в генерал-лейтенанты корпуса инженеров-механиков. Похоронен на кладбище Сан-Петербурга в 1902 году 25 января.

Зеленой Павел Алексеевич (5.01.1833 – 10.01.1909). Полный генерал по адмиралтейству. Потомственный моряк, дворянин. Окончил Морской Кадетский корпус. Дважды побывал в кругосветных плаваниях на «Палладе» и «Диане». Закончил службу в чине вице-адмирала. Одесский градоначальник.

Колокольцев Александр Александрович (18.09.1833 – 1.10.1904). Известен в архивах как выдающийся металлург, генерал-лейтенант, член адмиралтейств – совета морского министерства. Окончил Морской Кадетский корпус, участник кругосветных походов на «Палладе» и «Диане». В 1865 году возглавлял 29 лет Обуховский сталелитейный завод.

Криднер Николай , барон, лейтенант на Палладе. Любитель литературы, баловень судьбы и карьерист.

Лосев Константин Иванович (1808–1869 гг.) Морской корабельный артиллерист капитан Корпуса морской артиллерии. Генерал-майор (1864 г.) из дворян Тверской губернии. Окончил артиллерийское училище. В 1825–1837 гг. ходил на Чёрном и Средиземном морях, воевал с Турцией. 1852-55 гг. состоял в командах фрегата «Паллада» и «Диана».

Лесовский Степан Степанович (1817–1884 гг.) Русский адмирал, путешественник и военный государственный деятель. Родом из московских дворян. Командир фрегата «Диана». Мореход до глубины души, из плаваний практически не выходил. Образцовый офицер, служил под началом адмирала М. П. Лазарева. Послан в октябре (!!) 1853 года командиром на фрегате «Диана» для замены аварийной «Паллады». Прослыл на флоте не только как лихой мореход, но и жестокий офицер, сторонник кулачной расправы. Был осуждён сослуживцами офицерами и его товарищем старшим офицером И. Бутаковым. Руководил японскими судостроителями в создании шхуны «Хеда» в память трагически погибшей «Дианы». В 1862 году был командирован в США, где командовал отрядом судов в Гражданской войне. В его эскадре было пять кораблей: фрегаты «Александр Невский», «Пересвет», корвет «Варяг» и «Витязь» и клипер «Алмаз». В битве принимали участие офицеры, служившие ранее на «Палладе». Войну и блокаду против англо-французов Лесовский выиграл без выстрелов, одним присутствием у берегов Америки русской эскадры. Ему высказал благодарность сам Президент США Линкольн. Награждён высшими боевыми орденами России. Управлял Морским министерством, переработал Морской устав, был помощником Великого князя Константина в звании генерал-адьютанта. Скончался 26 февраля 1884 года, похоронен на кладбище Санкт-Петербурга.

Можайский Александр Фёдорович Родился 9 марта 1825 года в Рочесальме (Котка, Финляндия). Авиатор Фёдор Можайский его отец. По окончании в 1841 году Морского кадетского корпуса служил на Балтике. Молодым офицером попал на фрегат «Диана», шедшем на замену «Палладе». Командиром «Дианы» был капитан-лейтенант С. С. Лесовский. Отход судна из Кронштадта почти совпал с разрывом дипломатических отношений Англии и Франции с Россией. Но к началу войны «Диана» зашла в Рио-де-Жанейро, обогнув мыс Горн. 11 июня 1854 года корвет соединился в заливе Де-Кастри с отрядом Путятина. С лета 1855 года А. Ф. Можайский командовал Амурской флотилией. За дальневосточную и ближневосточные кампании был награждён высшими орденами России. Как профессиональный художник представил Великому князю Константину акварельный альбом восточных картин. В чине капитана 1 ранга Можайский поступил в акционерное Русское общество пароходства и торговли. Похоронив брата Николая, он взял опекунство над его двумя малолетними детьми и уволился со службы. Прославился А. Ф. Можайский как воздухоплаватель.

Путятин Ефимий Владимирович (8.11.1803 – 16.10.1883) Вице-адмирал. Великий князь Константин Николаевич поддержал старый план Путятина по укреплению позиций России на берегах Тихого океана. А императорское правительство решилось на попытку открыть дипломатические отношения с Японией. Причиной для спешки в организации экспедиции послужил тот факт, что с целью заключения торгового договора с Японией из Америки снаряжалась эскадра под руководством Метью Перри. Та страна, которая бы прервала многовековую политику самоизоляции Японии получила бы наиболее выгодные условия для торговли. Изношенный фрегат «Паллада» оказался непригоден для длительного плавания и адмирал запросил замену судну на новый 52-пушечный фрегат «Диана». Сам адмирал обладал безмерной энергией на дипломатическом поприще, слыл бесстрашным и грамотным мореходом. Имел немалые заслуги пред царём и Отечеством. Прошёл богатую практику у «первого моряка Европы» адмирала М. П. Лазарева. В его послужном списке 18 кампаний. Навёл дипломатический порядок в акватории Каспийского моря. Пользовался безупречным авторитетом среди прикаспийских народов и их монархов.

Посьет Константин Николаевич (19.12.1819 – 26.4.1899 гг.), Мореплаватель, государственный деятель, адмирал. Отец французский дворянин Посьет де Россье приглашён в Россию Петром Первым для освоения виноградарства у Астрахани. Его сын Николай посвятил себя флоту. Заслужил чин капитана-лейтенанта, служа на Балтике. Сын Константин в 11 лет стал гардемарином. Окончил в 1837 году Морской кадетский корпус. Достиг успехов в области артиллерии и написал «Наставление по артиллерийской стрельбе и вооружению военных судов». Удостоен Демидовской премии Петербургской АН. Замечен вицеадмиралом Путятиным ещё во время учёбы в Морском корпусе, позже на фрегате «Паллада». Принимал активное участие в морских сражениях и дипломатической миссии в Японию в 1855 г. Его именем назван залив приморского Дальнего Востока, исследованный русскими штурманами капитана корпуса флотских штурманов М. А. Клыковым. Удостоен бриллиантового перстня с руки императора России. В 1870 году руководил экспедицией на Новую Землю. На фрегате «Светлана» побывал в США, Канаде, Сингапуре, Китае, Японии, Восточной Сибири. Посьет закончил службу в чине адмирала Российского флота в 1874 году, став Министром путей сообщения России. Погребён на Новодевичьем кладбище Санкт-Петербурга.

Римский - Корсаков Воин Андреевич (4.07.1822 – 4.11.1871), родился в Орловской губернии, Малоархангельском уезде в семье дворянина. Старший брат композитора Н. А. Римского-Корсакого. В 1833 году поступил в Морской кадетский корпус. Командир шхуны «Восток», член РАН, обследовал Сахалин, Татарский пролив, Амурский лиман. С 1843 по 1853 служил офицером и командиром на кораблях России. Позднее описал Курильские острова, Камчатку. Имел немало публикаций по результатам исследований. В 1858 году произведён в капитаны 1 ранга и назначен начальником Штаба Главного командира Кронштадского порта. С кадетами Корпуса бывал в летних кампаниях на разных судах. С 1861 года возглавил Морской кадетский корпус. В 1865 году Воин Андреевич произведён в контрадмиралы. По болезни получил отпуск в Италию. Похоронен в Санкт-Петербурге на Смоленском кладбище.

Тихменев Петр Александрович (1824–1888 гг.) Капитан 1 ранга, автор трудов по морской истории, историк Русской Америки. Образование получил в Морском Кадетском корпусе. С 1839 по 1846 служил на Балтике. В 1848 году назначен адьютантом к губернатору Астрахани и переведён на Каспий до 1852 года. Далее переведён на фрегат «Паллада» и шхуну «Восток». С присвоением капитана-лейтенанта в 1856 году стал помощником капитана Астраханского порта. За ряд научно-исследовательских работ получил две Демидовских премий. С 1882 года (по 1888 г.) возглавил архив Кронштадтского порта. Написал ряд исторических научно-исследовательских работ. Скончался 7 сентября 1888 года.

Унковский Иван Семёнович (29.03.1822 – 11.08.1886 гг). Родился в с. Клышево Перемышльского уезда Калужской губернии. Адмирал, кругосветный мореплаватель, сенатор, исследователь Японского моря и залива Петра Великого. В 1852 году Унковский назначен командиром фрегата «Паллада» в чине капитана-лейтенанта. Его плавание на Дальний Восток совпало с Восточной войной. Плавание фрегата «Паллада» положило начало новому этапу в истории российского мореплавания в Тихом океане. Настало время великого противостояния англо-французскому флоту, где наши моряки отважились «биться до последней капли крови» Родился в г. Гельсингфорс в семье офицера Российского флота. В 1837 г. Окончил Морской кадетский корпус. Один из авторов подписания русско-японского договора 26 августа 1855 года. В 1860 году Унковскому присвоено звание контр-адмирала.

Шварц Сергей Павлович (1829–1905 гг.), адмирал военно-морского флота Российской империи. Немец, потомок колонистов. В 1846 году окончил Морской корпус и произведён в мичманы. В 1847–1851 годах служил на Чёрном, Средиземном и Балтийском морях. С 1852–1854 годах на фрегате «Паллада», представлен к наградам и в чине капитан-лейтенанта служил на верфях США. В 1863 году прибыл в Кронштадт, где назначен капитаном порта. В 1893 году произведён в адмиралы и возглавил Военно-морской суд. Почётный гражданин г. Кронштадта. Награждён орденами и медалями Российской империи и иностранных государств. Погребён на Свято-Троицком кладбище Ораниенбаума.

Глава 2. Ваня Гончаров из Симбирска

Родился будущий писатель по сути одновременно с началом Отечественной войны 1812 года: 6 июня. Многие известные нам агрессоры предпочитали для нападения на Россию именно это время цветения садов и соловьиных трелей. Наполеон не стал исключением, как видимо был не просто агрессор, но ещё и «романтик». Не жилось ему во дворцах Парижа с французской кухней и винами. Потянуло на самогон и сеновал, а напоролся на крестьянские вилы и партизанские пики с топорами. Вся Россия от мала до велика поднялась на борьбу с супостатом. Провинциальный городок Симбирск не был исключением. Он, как и вся Россия, встал на защиту своей Родины. Хотя обыденная жизнь шла своим чередом: бабы рожали, на полях растили хлеб. Народные мстители отлавливали в необъятных лесах России незадачливых захватчиков и охотников до чужого добра. Заново отстраивалась сожжённая Москва.

При крещении младенца, родившегося в семье пожилого купца Александра Ивановича Гончарова крёстным отцом был наречён друг семьи Гончаровых дворянин Н. Трегубов. Мальчика поименовали Иваном. Трегубов же, вышедший в отставку боевой морской офицер в чине капитана-лейтенанта жил во флигеле, снимаемый у тех же Гончаровых по соседству. Фактически двух сыновей и столько же дочек воспитывала их мать Авдотья Матвеевна. Отец Александр Иванович был поглощён купеческими делами и даже занимал пост городского головы. По линии рода Гончаровых передавалась старая религиозная вера. Так что в семье строго блюлась староверческая религия. И скрупулёзно велась книга-летопись рода Гончаровых.

Но Ваня сызмальства прикипел к своей «усатой няньке» соседу Трегубову. И жизнь его проистекала по принципу: чем хуже, – тем лучше. Даже самовольные походы на Волгу с уличными мальчишками благополучно завершались под защитой ставшего более чем родным отцом-крёстного Николая Николаевича Трегубова. Посыльных для наказания слуг он как истый дворянин гнал не церемонясь: «Пшёл вон!» Позже матушка, отойдя душой от зла прощала выходки сына, даже лазания на колокольню вкупе со старшим братом Колей. Немалую пользу имел от дружбы с моряком маленький Ваня: к семи годам приобщился к чтению вообще, и ко всему ещё к трудам философского, научного склада. Уразумел географию, практическую астрономию и даже обе математики… Но однажды неугомонного пасынка потеряли напрочь: ни в перелеске, ни на пристани Волги, ни в ватаге соседских мальчишек шалуна сыскать не смогли. К обеду беглец явился сам «аки нечисть страшен ликом и чёрен повсеместно». Но, блистая зубами и сияя счастливыми глазами – он поведал дворовым и крёстному, что лазал в печную трубу заброшенного дома, дабы днём созерцать звёзды… Все были так ошеломлены, что забыли о наказании.

Первый удар по душе Вани был нанесён судьбой в 7 лет: умер его отец. Сказывают, что следуя старообрядческой вере, перед кончиной Гончаров-отец наказывал сыновьям «избегать всякого масонства». Не мудрено, что в доме Гончаровых набожность преобладала над обыденной мирской жизнью. За вероотступничество малыша как и всех равновелико наказывали по всей строгости, но не чрезмерно. С кончиной главы семьи Гончаровых Трегубов стал отчимом всем четверым детям Авдотьи Матвеевны. Вдова была довольно молода, ибо выходила замуж исконно по «домострою». То есть рано и по выбору родителей. Не минула Ваню чаша веропреклонения. Мальчика отдали за Волгу в село Репьёвка на обучение к священнику при дворе княгини Екатерины Павловны Хованской. Княгиня состояла в родстве с декабристом Ивашовым, соратником Суворова. Сам же священник в миру был Ф. С. Троицкий и содержал свой пансионат согласно прогрессивного уклада. Так что оба мальчика Гончаровы получили вполне сносное гимназическое образование и дворянское воспитание. А в библиотеке Троицкого Ваня за годы учёбы ознакомился с трудами Ломоносова, Голикова, Карамзина, описания путешествий Кука, Мунго-Парка, Крашенинникова… Пыл путешественника всё более одолевал его разум. А охота к чтению наполняла мальчика знаниями наук и иностранных языков.

Дружба с дворянином Трегубовым помещичьей семьи опять-таки шла на пользу Тургеневым. Театры, балы, приёмы на дому именитых людей города, общение на французском языке, фортепьянные вечера… Демократически настроенные дворяне заполоняли огромный дом хозяйки Авдотьи Матвеевны. С кончиной главы семьи Александра Ивановича Гончаровы осиротела лишь по факту «де юре». Семейные и хозяйственные устои не дрогнули. Что касаемо положения в городском обществе, то оно даже окрепло. Ещё вполне моложавая мать семейства, обладала привлекательной внешностью. Так что они с Трегубовым вполне сочетались на фоне симбирского дворянства. А любящий детей Николай Николаевич гармонично вошёл в дом Гончаровых теперь уже полностью, заменив главу многодетной семьи. Имея солидный денежный запас, он завещал их падчерицам Александре и Анне, сказав: «Приданным дочерей я обеспечил, а сыновьям дам образование – пусть зарабатывают сами».

Глава 3. Учиться в белокаменную

В 10 лет Ваню препроводили во град Москву. Не без поручительства подполковницы Анны Чекаловой молодое дарование приняли в «полное пансионное училище». Почти полных восемь бездарных лет Ваня «кис» в рутине косности и квазиобразования. Но терпение его лопнуло и он упросил-таки маменьку забрать его из этих постылых стен. Далее настоящее Гончарова начало невероятно сближаться с будущим.

В 1830 году он осуществил свою мечту постичь науки в университете на факультете словесности. Там ему предстояло досконально изучить языки Европы, Англии. Через год началась постройка фрегата с будущим названием «Паллада». Корабля, принёсшему Ивану Гончарову мировую известность. В университете же юноша встретился с великим Пушкиным и подружился с поистине великими людьми, друзьями его студенчества. Это были будущие мировые светила: Белинский, Герцен, Огарёв, Тургенев, Лермонтов и многие другие. В Доме литераторов Гончаров сотрудничает с критиком Белинским… В это же время на Охтинской верфи полным ходом идёт строительство царственного флагмана фрегата «Паллада». Имя кораблю дал лично император.

В университете Гончаров постиг словесность, языки и молодёжную этику своего времени. Большое влияние на него произвёл Пушкин, он даже был на встречах с ним. Но склад характера Ивана Александровича и памятуя посмертный наказ отца не позволяли ему вступать в какой-либо кружок или общество. А по окончании Московского университета в 1834 году молодой Гончаров было потянулся в родной Симбирск. Но после бурной студенческой жизни полумещанский, полудворянский, а то и поместный городишко не прельщал способного юношу. Покинув предложенное место при симбирском губернаторе, начинающий писатель продолжил карьеру уже в Петербурге. Ко всему юноша решил вершить свою судьбу сам, безо всяких протекций. И он решительно переступил порог Департамента внешней торговли, став переводчиком иностранной переписки. Занятие было не столь увлекательное, сколько малообременительное. На жизнь жалованья парню хватало, ко всему и времени было с лихвой.

Первые десять лет стали для него годами становления как писателя. Всё свободное от работы время Иван Александрович отдавал творчеству.

Глава 4. Век девятнадцатый. Переворот

За исключением преобразований царя Петра Великого, до 1825 года царская Россия и её история более насыщены крестьянскими неурядицами, а то и вовсе кровавыми бунтами, разбоем речных корсаров – ушкуев, лесных татей, сиречь разбойников. Царская власть вершила свою внешнюю, а заодно и внутреннюю политику чаще в регионе Крыма и черноморского побережья. Но уже в постнаполеоновские времена, к 1825 году у прогрессивного дворянства и в большей части гвардейского офицерства зародились либеральные замыслы, дозревшие почти до революционного уровня. Идеи равенства сословий и отмена крепостничества взяли в их умах верх. Ко всему внезапно-беспричинно ушёл в мир иной монарх Александр Первый. По установившейся традиции бразды правления должен был принять следующий царский отпрыск по старшинству Константин. Но выяснилось, что претендент внезапно отрёкся от этой радости куда раньше. Ничтоже сумняшеся выставил свою кандидатуру следующему по дате рождения – Николаю. Новый монарх возжелал именоваться «Николай Первый». Дворянам предельно надоела эта царственная канитель с крепостничеством и сословным разделением, да и вообще с коронованием пусть нового, но опять-таки царя. Они с лихвой вдохнули революционный дух народа в войне 1812-го года с Наполеоном. Особо сплотили дворян патриотические чувства и противление царизму. Выразить своё несогласие с властным укладом как таковым гвардейцы при дворе порешили военным путём. Повод с коронацией свежего государя приспел кстати даже несколько раньше намеченного к перевороту срока. Решено было трон ликвидировать вместе с его претендентом. По замыслу декабристов совместить акцию следовало с традиционной присягой Николаю Первому. Вот только решительности предводителям восстания явно недоставало: один наотрез отказался от цареубийства. Другой же «гвардеец» не выказал толику храбрости для взятия царского дворца во главе вверенных ему войск. Третий же, Трубецкой, расслабился настолько, что лишь наблюдал Сенатскую площадь из-за угла здания поблизости. Такое вот получилось неказистое восстание декабристов по факту.

В итоге более сотни гвардейцев принародно повесили, уйма солдат прямо на площади полегло от картечи, прочие, спасаясь бегством, утонули в Неве.

В эдакой обстановке взошёл на трон Николай Первый. Ставленник был воспитан светски зело, ко всему дал волю придворным чиновникам вершить юридическую бюрократию. Внешне преклоняясь Фемиде, не гнушался тиранить подвластные народы. Помимо того им обуревала мысль о расширении и укреплении границ империи де-юре. Последнее развязывало руки его придворным законодателям. Особенно продуктивно в этом направлении продвинулся бывший начальник Штаба Гвардейского корпуса Бенкендорф. Оказав неоценимую услугу монарху в подавлении восстания декабристов, из военачальников подданный императора стремительно взлетел по карьерной лестнице при дворе. Им были созданы самостийные разветвления по всей империи службы Третьего отделения. Бенкендорф расположил к себе монарха настолько, что НИКТО не смел вмешиваться в дела оного бюрократического ведомства. В итоге уже через шесть лет чиновник становится Членом Государственного совета, а следом ему жаловали титул графа. И было за что: в сотрудничестве с действительным членом Российской Академии наук, царским вельможей графом М. М. Сперанским разработано Полное собрание законов Российской империи. В сорока пяти томах содержалось ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ ЗАКОНОВ. Россия рвалась к европейской цивилизации. Опыт в юриспруденции служил мостом в межгосударственных отношениях.

В первую голову события на Чёрном и Средиземном морях просто вынуждали Николая Первого неотложно принимать кардинальные меры в своей мировой политике на море. Без укрепления своих позиций на Мировом океане, приморские владения бескрайней России оказывались бы под угрозой отторжения приграничными государствами. Даже победоносная Русско-турецкая война 1828–1829 гг. в итоге не дала России желаемых результатов: закрепиться на Черном море и получить стабильный выход в Средиземное море. А это означало экономическую изоляцию России от Ближневосточного рынка. Сие было на руку «любезным» соседям Франции и Англии, вынашивавшим планы овладения российским Дальним Востоком. Стремительно назревала новая война на наших дальневосточных рубежах. Ко всему Турция и её союзники теснили Российский флот по всей акватории Чёрного и Средиземного морей.

В образовавшееся мирное окно 1852 года через Английский пролив Ла-Манш ещё было возможным отправить дипломатическую экспедицию в страны Тихоокеанского региона. И прежде всего – в Японию, обладавшую в те времена мощным морским флотом. Заключить с ней мирный союз для России было первостепенным делом. Итак, срочно понадобилась эскадра кораблей океанского класса, один из которых носил бы императорский вымпел, то есть брейд-вымпел. Ещё ранее мощным толчком в развитии собственного флота послужил доклад Петра Первого с боярским постановлением от 20 октября 1696 года: «Морским судам быть!» С этой даты исчисляется День Военно-морского флота России. И вскоре была создана целая индустрия кораблестроения. По опыту, перенятому Петром Первым за рубежом, созданы верфи: Воронежская, Казанская, Переяславская, Архангельская, Олонецкая, Санкт-Петербургская, Астраханская; всего числом в две дюжины. К 1787 году Россия вышла по количеству боевых кораблей в Европе на третье место после Великобритании и Франции. Россия становилась под парус, выкатив из корабельных портиков жерла тысяч пушек. Только парусных судов насчитывалось более двухсот, да ко всему гребных морских до полутысячи! Остро возникла нужда в боевых матросах, не боящихся штормов и кровавых абордажей. По берегам Волги, Днепра и Урала таковых можно было сыскать немало. Да, это были те самые ушкуи, ставшие на разбойный путь, грабя и убивая богатый купеческий люд. Их отлавливали с альтернативой: либо «пеньковый галстук от царя, либо умереть с честью за Отечество». Выбирали последнее: баталии для них дело привычное, но теперь законопослушное. Специальные царские отряды сутками отлавливали ушкуйников и татей, направляя их на дела благие, откуда бежать им было более некуда. Добровольно же под пули супостата или турецкие ятаганы идти находилось весьма мало охотников. И, если разбойники Скандинавии сыскали себе легендарное имя викингов, корсаров, то есть пиратов северных, а позже южных морей, то наши разбойнички при тех же деяниях на реках русских и морях средиземноморских прозывались ушкуйниками, да татями. А ведь те и другие искали для себя одного: воли и жизни достойной.

Глава 5. Кандидат на брейд-вымпел

Далее повествование будет идти по принципу, предложенному непосредственно самим Иваном Александровичем Гончаровым: в сочетании правды художественной с правдой действительности. Сложность лишь в исходных авторами материалов. Дублировать – нет смысла, но и пытаться превосходить очевидцев в их словесах-совершеннейшая нескромность. Хотя сравнивать действительность века девятнадцатого с веком нынешним, двадцать первым, весьма затруднительно: пропасть научно-техническая глубочайшая. Цивильному пассажиру, коим являлся высокообразованный для своего времени секретарь экспедиции А. И. Гончаров, «невозможно постигнуть всю премудрость моряцкого бытия. Сие тем более существенно на собственной шкуре». Взять, к примеру, постройку деревянного фрегата Паллады. А. Гончаровым лишь сообщается, что «Паллада» проектировалась и строилась «по лучшим кораблестроительным проектам того времени». А это, увы, было время лишь зарождения большинства прикладных наук, на основании которых строились корабли. Безусловно, маститый писатель далёк от ОБЪЕКТИВНОЙ ОЦЕНКИ проектов боевых кораблей и уклада службы на них даже для своего времени.

Обводные линии корпуса, геометрия парусов и управление ими, силовые конструкции вертикальные (пиллерсы) и поперечные (шпангоуты) делались по тем временам чаще методом проб и ошибок. Паровые машины, котлы, гребные винты внедрялись пока единично. Игнорировались прочностные расчеты как деталей, так и корпуса в целом. Трудно представить современникам метровой толщины набора бортовых досок! Такие важные каноны как ОСТОЙЧИВОСТЬ и ватерлиния принимались чисто опытным путём предшествующих корабелов. Даже опытные мастера своего дела без умения и навыка определить центр тяжести корабля не могли расчетным путём. А посему затруднялись безопасно разместить все проектные штатные грузы, балласт, провиант и слепо следовали опыту других. Это прежде всего тяжеленные цельнолитые пушки числом до сотни штук, полутонного веса каждая, плюс песчанно-чугунный балласт в трюме и почти трёхтонные якоря до четырёх штук. Ко всему личный состав, боезапас, двигатель паровой (на Палладе имелся) и угольные запасы к нему.

Легко представить вероятность «оверкиля» (опрокидывания вверх дном) корабля под действием намокших парусов в буйную непогоду. Крен того же фрегата «Паллада» в шторм доходил до 45-ти градусов на борт. Так что при смещении только пушек катастрофа была неминуемой. Русский «авось» отодвигался наукой и опытом в небытие. Лишь в сленге моряков это сохранилось в выражении: «На выпуклый военно-морской глаз». Те же шпангоуты (поперечные рёбра деревянного набора) корабелы вынуждены были изготавливать из искривлённых природой стволов. Кривизну подбирали по выработанным опытно лекалам-шаблонам. Эдакие «рёбра жёсткости» были далеки от требуемой прочности, а может где и превосходили таковую. Да и сколь великой должна быть эта необходимая величина, чем её могли тогда соизмерить? А уж выбрать заготовки только для этих компонентов борта в лесной чаще и того сложнее. Ведь взращенная кривизна – брак природы. Хотя в идеале таковая распоряжается по законам изящества. Априори же совершенство воспринимается нами как прекрасное. Доселе высоченные и исключительно стройные сосны именуются «корабельным лесом». И, если учесть, что только на одну мачту в купе со стеньгами и реями потребно до трёх идеальных стволов по 30–40 метров и столько же на стеньги, плюс запасные стволы – вот вам и бор сосен вековых. Не менее жёсткие требования предъявлялись к деревам для изготовления досок бортовой обшивки, палубы, стрингеров (балка повдоль борта), бимсов (поперечная балка между бортами)… Не стоит утруждать себя толкованием приведённых терминов – это целая наука, выработанная веками и народами. Сооружение главной центральной несущей части днища – киля, представлялось чуть ли не отдельной, главной составляющей в искусстве возведения деревянного остова корабля. Брусья даже изготавливались мастеровыми плотниками только высшей квалификации. В сборе это был пакет брусьев в два-три слоя, скреплённый железными, либо медными болтами. Исключительно качественные и крепкие брусья шли на изготовление штевней: ахтерштевня и форштевня (кормовой и носовой составляющих киля).

Шум от лесорубов шёл по всем царским лесным угодьям на многие сотни, а то и тысячи вёрст. Выбранные стволы доставляли к верфям санными возами, в крайнем случае на палубах барж. Малейшие искривления, либо их увлажнение могло пустить весь труд на смарку. Из твёрдых пород (тик, дуб, бук, граб) вытачивались тысячи блоков для такелажа. Заготовленный лес высушивался и хранился пуще пушнины искромётной от зверя редкостного. И, боже упаси, попадёт единый сучок даже в зародыше. Долголетняя жизнь корабля деревянной постройки целиком зависела от качества употреблённого корабелами леса. Мелочей не допускалось вовсе: стекающий со лба мастерового пот вбирала в себя специальная повязка. Даже такая толика влаги не допускалась.

Особо ценился труд парусных дел мастеров. Заказы на полотно выполняли отдельные купеческие парусных дел гильдии. Самая ценная и плотная парусина белого цвета изготавливалась из конопли, реже и дешевле изо льна по многовековой технологии. На линейный корабль было потребно от четырёх до шести тонн материала. Легко представить вес намокших парусов! Но оплошность с парусами могла стоить сотен жизней.

По тем временам изготовление и установка паруса являли собой целую индустрию: взращивания конопли, льна, отделение кострики (оболочки стебля), очистка волокна и само ткацкое, исключительно штучное производство.

Сутками не угасало зарево от мириад кузниц. Шёл перезвон молотов с молотками и гудение мехов подачи воздуха. Ковали гвозди, скобы, кольца, болты и прочую фасонину из металла, готовили по лекалам листы обшивочной меди. В огромных котлах кипятили смолу, жир для пропитки бортового войлока. Чуть поодаль здесь и там неслись аппетитные запахи «рестораций», а проще – походных кухонь. Крепкий труд требовал знатного кушанья: не столь разнообразного, сколько калорийного. Снедь огородная предотвращала болезни зубов и прочие, хотя и слабила желудки.

Всё описанное едва лишь часть тогдашнего, по сути каторжного труда. Но при всей своей подневольности российские мастеровые ваяли поистине произведения искусства. Увы, но цельнометаллические корабли будущего во многом утратили красоту былого, парусного, пахнущего сосной и дубом флота. Они уподоблялись парящим птицам. Канули в лету украшения форштевня (оконечная часть носа корабля) в виде княвдигеда – резной фигуры, чаще женского пола с непомерным человеческим бюстом. Но удивительно нам, что именно этот ориентир служил вместо нынешних двух нулей на двери отхожего места. И неспроста: прямо под украшением укреплялись верёвочные корзины для отправления личным составом нужды малой и более. Вот уж где «романтики» полные порты фактически! Особенно при зарывании форштевня (носа корпуса) в волну… Теперь таковой фановой системы не сыщешь, разве что в музее парусного флота. Хотя без особой вычурности сей «романтики». Вот бы удивились матросы тогдашних времён, современники Гончарова, не найдя знакомой корзины на нынешнем лайнере за тем же волнорезом! Так что оставим в покое несовершенства судостроения времён автора «Паллады» и предоставим их учёным-корабелам и коллегам самого Вениамина Фомича Стоке, полковника охтинских корабелов. Благо, на строящемся паруснике «Паллада», для матросов была «выделена» палуба под верхней пушечной декой обыкновенный жилой кубрик и даже с иллюминаторами. Ранее личный состав ютился в форпике, а проще – в боцманской кладовой для тросов, дёгтя, нагелей и вымбовок с обрывками парусины, краски. Там же был крысиный рай и пристанище тараканов. Даже примитивных лежаков в эдаком «помещении» не предусматривалось. Зато качка в районе бака-полубака, то есть в самой носовой части корпуса фрегата была неимоверной. «От качки стонали они» – сии словеса адресовались скорее именно матросам парусного флота. Лишь гораздо позже, после знакомства матросов с бытом туземцев, было перенято для постели устройство «гамак». Тоже не сахар, но куда лучше голой палубы. Хотя при шторме уже в пять-семь баллов гамак из парусины подставляет ваши рёбра всем переборкам, бимсам (укосинам), шпангоутам и соседям по отсеку. Это уже далеко не тот сон, что на даче под сенью фруктовых деревьев. Даже внешне не отделанный, фрегат, уже привлекал взор бывалых корабелов. А по весне 1832 года Охтинским адмиралтейством руководил светило в среде корабельных инженеров Иван Афанасьевич Амосов. Командовал корабельными делами уже сразу по закладке киля именитый мореход П. С. Нахимов. Командир внёс в устройство фрегата немало новшеств: от замены железных гвоздей крепления палубного настила у картушки (обрамление) компаса на медные до такелажа и баллера руля, включая шлюпки и пушки и новшества по тем временам-иллюминаторы. 1 сентября 1832 года Нахимов рапортовал в Инспекторский департамент Главного морского штаба об успешном спуске фрегата на воду. На торжестве присутствовал даже великий поэт А. С. Пушкин. Корабль освятило духовенство.

Деяния конфессионные «ныне и присно» вершил будущий корабельный священник архимандрит Аввакум (в миру Честной). Освежим имя его в памяти нашей.

Святой отец Аввакум прежде всего востоковед и дипломат. Родился Дмитрий Честной в 1804 году в Тверской губернии, Осташковского уезда, близ озера Селигер. Умер и погребён в Александроневской Санкт-Петербургской Лавре. В делах житейских и исследовательских на поприще религий православной, тибетской, китайской и корейской обладал изумительной трудоспособностью, бескорыстен при полном отсутствии тщеславия. Даже для совершенно сторонних и незнакомых просителей писал целые научные трактаты. Преподавал албазинским детям на китайском языке, составил «Каталог к книгам, рукописям и картам на китайском, манжурском, монгольском, тибетском и санкритском языках, находящихся в библиотеке Азиатского департамента». Интересен факт эксклюзивного перевода Аввакумом древней надписи на каменной стене китайского монастыря в городе Боадиньфу. До него над текстом бились не одно поколение китайских священнослужителей, но тщетно. Найденный древний перевод только подтвердил верность трактовки надписи именно русского учёного святого отца Аввакума.

Такой разносторонне образованный человек как нельзя лучше подходил для должности переводчика при генерал-адьютанте Е. В. Путятине, направлявшемся с миссией в Японию. Путятин высоко оценил участие Аввакума в ходе переговоров с японцами, и ему было присвоено звание архимандрита первоклассного монастыря. В «Тверских епархиальных ведомостях» напечатана лишь биография Аввакума с описанием его трудов. Для более широкого круга читателей и учёных имеются сведения в «Русском биографическом словаре». Однако сегодняшнего исследователя эта биография не может удовлетворить, что обусловливается, в первую очередь, выявленными новыми фактами.

Глава 6. Аврал: корабль к походу приготовить!

Почти через год, весной 1833 года «Палладу» перевели в док Кронштадта и обшили подводную часть корпуса медью от обрастания ракушками и прочей морской живностью. Смонтировали линию вала от паровой машины, укрепили винт, баллеры руля, якорные клюзы из литого чугуна.

К концу лета 1833 года фрегат был готов к отходу на рейд. Денно и нощно на корабль везли и загружали провизию, аварийный лес, тюки парусины, троса и пеньку, бочки с дёгтем, бочки с провизией, якорные цепи (впервые вместо пеньковых тросов) и ещё сотни наименований предметов, вплоть до дров для камбуза. Подобно муравьям поднимались по трапу матросы и солдаты, разгружая посудины со скарбом на борт фрегата. По всему причалу толпились кареты с подъезжающими офицерами и провожающими их семьями.

Шли годы бесконечных походов и со временем, после постройки и спуска фрегата на воду командиром «Паллады» вместо капитана-лейтенанта П. С. Нахимова назначили капитана-лейтенанта П. А. Моллера. Фрегат практически постоянно не выходил из кампании. А в 1848 году «Палладу» за благие достижения причислили к гвардейскому флотскому экипажу. И уже в гвардейском звании фрегат свершил свою кампанию в Англию и на остров Мадейра. Гончаров же к этому времени созрел как художник-реалист. В совокупности всех факторов писатель возымел имя. И в немалой степени на сознание литератора и его формирование как личности возымело влияние боевого моряка, отчима Трегубова. Позже искусство писателя получило ювелирную огранку под воздействием среды общения поэта Аполлона Майкова. От Майкова же в дальнейшем Иван Александрович получил хороший заряд жизни и протекцию на участие в кругосветном военно-дипломатическом вояже.

7 октября 1852 года дипломатическая миссия в полном составе во главе с вице-адмиралом Е. В. Путятиным отправляется в Японию. На пристани в ожидании командирского катера стояли адмирал Ефим Васильевич Путятин и его секретарь миссии Гончаров Иван Александрович. Их эрудиция делала беседу взаимно интересной. Прибывающие офицеры экипажа отдавали честь, штатские участники миссии откланивались. Все поочерёдно занимали места в шлюпках, гребцы, не мешкая, отчаливали, довершая караван посудин с грузами. Строевые офицеры уже загодя были на фрегате и отдавали распоряжения по авральным работам. И, если адмиралу все до последнего матроса были Путятину более чем знакомы по предыдущим кампаниям, то Гончарову выпала «почётная миссия» почти всем жать руку и откланиваться. Что он и сделал более чем ста персонам без учёта нижних чинов. Во рту пересохло от многократного целования рук дамам, жёнам офицеров. Вскоре собеседникам пришлось сменить площадку знакомств: аккурат над ними начали проносить под загрузку сети со скотом и курятники для погрузки на фрегат. Животные от страха нещадно испражнялись и ревели. Вскоре оба действа иссякли, как и процедура представления, так и погрузочная. К стенке подошёл командирский катер. Последовал доклад командиру экспедиции и приглашение в катер. На корабле горнист сыграл захождение, подали трап и старший офицер произвёл доклад о ходе аврала и готовности корабля к походу. Затем последовали череда команд: «Ютовым на ют! Баковым на бак! Поднять якоря! Цепи обмыть! Шкафутовым поднять трап! Крепить по штормовому!»

Далее всё происходило стремительно и безукоризненно: с трелями боцманских дудок последовала команда: «Свистать всех наверх, паруса ставить!» И матросы одномоментно разбегаются строго по своим местам для постановки парусов.

– Марсовые к вантам (канатные лестницы к мачтам), все паруса отдавать! – Здесь как ни гляди, а всё равно не узреть ту синхронность, с какой буквально разлетаются моряки по вантам, затем поочерёдно по ярусам рей (перекрестья мачт) и отдают сезни (фалы крепления парусов). И в этот момент моряк борется с ветром, удерживая парус руках, стоя на рее!

– Паруса отдать! – лишь после этой команды паруса отдают (отпускают). После вываливания парусов следует команда:

– С реев долой! – тут же марсовые сбегают с реев на ванты, а по ним вниз на палубу. И это с высоты 50–60 метров.

Описанная картина для восприятия новорожденного секретаря миссии была более чем шокирующая. А с другой стороны он пытался внять разумом необходимость и многогранность этого адского действа. И это при крепком морозце и умеренном (пока) ветре. Иван Александрович на время задержался, созерцая им ранее неведомое. Душа его замерла, оцепенела при восприятии истинного чуда… Феерия постановки парусов разыгрывалась по всем мачтам будто по мановению волшебной палочки в руках старшего офицера.

Архимандрит Аввакум меланхолично обходил мачты с распущенными парусами и окроплял их поочерёдно вкупе с матросами на них. Его пышная борода, овеянная розой ветров всех широт была несколько вздёрнута к небесам. Он самозабвенно читал молитву – обращение к Святому Николаю Чудотворцу, охранителю душ морских. Все замерли, внимая к молитве:

«О всехвальный, великий чудотворче, Святителю Христов, надежда всех христиан, отче Николае! Молим тя, буде надежда всех христиан, верных за кормитель, плачущих веселие, болящих врач, по морю плавающих управитель, убогих и сирых питатель и всем скорый помощник мирное зде поживём житие и да сподобимся видети славу избранных Божиих на небеси, и с ними непрестанно воспевати по-клоняемого Бога во веки веков. Аминь!»

Священник чеканил каждое слово молитвы не токмо ради ритуального священнодействия: он знал, что на Палладе есть ещё один человек, знающий Священное писание и молитвослов не менее, а то и более досконально, нежели архимандрит с учёной степенью богослова. И это был сам руководитель экспедиции адмирал Путятин.

По окончании молитвы адмирал, а за ним пассажиры катера уже сообща разошлись по каютам. За ними последовали упомянутый батюшка архимандрит Аввакум и Член дипломатической миссии капитан-лейтенант Посьет. С окончанием аврала матросы горохом ссыпались на нижнюю палубу к обогревателям.

Далее постараемся по возможности расширить круг наших знакомств. Чего сделать со всем составом нижних чинов числом 439 человек сможем лишь эпизодично, да и то условно. Что касаемо офицерского состава и чиновников, то Ефиму Владимировичу довелось подбирать их для предстоящей экспедиции более чем тщательно. Здесь были дипломаты, переводчики-востоковеды, геодезисты-картографы-океанографы и достаточное количество вахтенных и строевых офицеров.

Грандиозность происходящего заставляла душу писателя впадать в смятение: стоит ли ему ввязываться в эдакую «кумпанию». Но тщетны были его розмыслы на попятную. Теперь он лишь государственный человек и «обязан аки губка впитывать круговерть событий на фрегате и вокруг него происходящих». Путятин будто прочёл его потаённые мысли и изрёк: «А что, Ваше благородие, милейший Иван Александрович, не угнетает Вас сия картина рождения корабля? С позволения сказать, его души? Ведь население нашего фрегата и есть его мятущаяся душа! Запоминайте, вникайте в её нюансы, фибры. Вам предстоит стать частью, а то и зерцалом нашим во всех тяготах флотской жизни…»

«Фибры» и «нюансы» не заставили себя ждать. Благодаря предстоящему походу в своём будущем писатель определился в большей степени как русский моренист.

Окунаясь во многочисленные корабельные биографии здесь рискну внести некие лирические отступления. Милостивые государи, вам, рискнувшим предсказывать судьбы спущенных на воду, вновь рожденным кораблям идти дальше душевных сентенций. Душа склонна к переживаниям, болезням и, увы, кончине, подчас трагической.

У Паллады таковое случилось в виде предзнаменования ещё в самом начале её похода в составе эскадры великого мореплавателя вице-адмирала Ф. Ф. Беллинсгаузена. Почти роковой случай помог ей спасти большую часть кораблей экспедиции. Беда постигла лишь три судна. Второй «звонок был более серьёзный, хотя обошедшийся далеко не набатным последствием. Каждому кораблю рок определял свой век, свою судьбу…

Сияющий цветами корабельных красок и начищенной бронзой орудий и иллюминаторов фрегат был великолепен. Только что сошедший со стапелей, корабль привлекал внимание даже бывалых моряков Санкт-Петербурга и Кронштадта. Многочисленная публика зрителей заполнила городской причал. И не мудрено: в него вложили душу корабелы-строители, руководимые инженером-полковником В. Ф. Стоке, равных которому в России тогда не было. На верфях трудились плотники, краснодеревщики, чеканщики, кузнецы и другие спецы, собранные по всей России. Это была элита для любого адмиралтейства. Жаль, но к тому времени ещё не было и многих наук, так необходимых корабелам, да и самим мореходам. А посему лиственница по бортам соседствовала с палубным дубом без каких-либо компенсаторов тех же линейных расширений при намокании. Первый же шторм давал течь во внутренние помещения. Шпангоуты и стрингеры при прямом попадании в них ядра или бомбы крошились, образуя пробоины. Не спасали эффективно просмолённые прокладки из пакли или войлока с медной обшивкой бортов. А через пять-шесть лет плавания борта банально прогнивали, а то и прогрызались древоточцем и червяками морскими. Так что и сравнивать-то по большому счёту было не с чем. Наука даже в зачаточных гипотезах, порой исчезала, объятая пламенем инквизиции. Последний её костёр погас в 1782-ом году, превратив в прах прекрасную «ведьму» Анну Гельди с божественным ликом. Стоит ли удивляться малопривлекательной внешности современных женщин Европы: вероятно инквизиция стала «чёрным селекционером» на пути к их красоте.

Но закон Гука о смещении под нагрузкой был известен уже в 1678 году. Так что шпангоуты и борта из металла стали применяться лишь с закатом парусного флота и применением паровых машин с вертикальными паровыми котлами.

А вот с прессой, полиграфией было куда более туго. Так что пока строили по пресловутому сленгу: «на выпуклый…». Хотя конструкции и расположение пушек, якоря и клюзы (отверстия в бортах под цепи якоря), иллюминаторы (утолщённые стеклянные окна в бортах), вплоть до гальюнов (санузлы) и рулевых устройств инженер Стоке разрабатывал со всем тщанием и надлежащим опытом. Почти в те же годы происходили казусы чистейшей воды безграмотности: при спуске уже отстроенного корабля на «большую воду» с камелей (подобие понтонов) не учли положения ватерлинии и… затопили судно со всеми красотами по корме и бортам. А то и переламывали по мидельшпангоуту (пополам), дав беспрепятственно «съехать» с опор на чистую воду большей половине новенького судна. Лишь с появлением доков и других инженерных решений кораблестроение приняло совершенно иной вид. Совершенствуется оно и поныне, в двадцать первом веке. У нашего фрегата решены не без проблем его историческое предназначение и наименование «Паллада» в честь греческой богини, дочери Зевса. Она была при властителе богов Олимпа своего рода фавориткой, то есть более, чем секретаршей. И не мудрено: родная кровь, любимая дочка. Так что ключевые вопросы разрешала она, затем подсовывала на утверждение папаше. Согласитесь, что вряд ли какая сфера дел людских не подпадала под её влияние: мудрость, искусство и, конечно же, войны. Любые дипломатические деяния богоподданных правителей были либо мудрыми, либо разрешались войной. А запечатлеть для потомков картину мироздания целиком могли опять-таки гении искусства по навету Паллады. Одним словом: царь земной ведал о миссии фрегата, дав Док с «Палладой», куда поставили фрегат под отделку, пропах древесинами ценных пород. Весь рангоут и деревянный настил укрыли старой парусиной, отслужившими листами меди. По количеству вооружения фрегат соответствовал боевому кораблю линейного устава. Понятие «линейный корабль» не было подвластно аналогу линкоров в металлическом исполнении. Тогда были лишь пробные зачатки рангового подразделения по водоизмещению и прежде всего по вооружению. Не отошли ещё в бытие абордажные приёмы ведения боя. Да и флот-то России зарождался как таковой. Но уже намечались азы промышленного судостроения. То же можно говорить о подготовке, учёбе морских кадров. Мало где на исторических страницах говорится прежде всего о поте и крови флота-матросах. Ведь повествователи из понятных побуждений умалчивали о рекрутских наборах на флот. Крестьян брали на службу от сохи буквально: дали винтовку и айда в окоп. Пушечное мясо по нынешним канонам. Ну а на флот? Здесь на «айда-пошёл» никак не сгодится. Прежде всего – пушки, из которых надобно попасть в цель подчас на крутой волне! Где такая наука в зачатке 19 века? Её основоположником – практиком-баллистом были сам царь Пётр и его последователи Меньшиков, Суворов, Ушаков, Нахимов. Теперь лишь остаётся с уверенностью предполагать, что львиная часть «нижних чинов» на парусном флоте набиралась из… «перекованных» ушкуйников. Сиречь из корсаров речных просторов Волги, Дона, Урала, Камы. Для них при отлове из лесных чащ и шири русских рек была одна альтернатива: пеньковый «галстук» на шею и обзор с высоты реи корабельной. По статистике тех времён по лесам беглых татей обретало более двухсот тысяч. Вот Вам и резерв, царь-батюшка. Головорезы и мастера ближнего огневого боя. Далее следовали знаменитые «пушечные качели».

Глава 7. Ушкуи и абордажники. «Королевский флот»

Театр морских сражений всё более расширялся. Пресловутые наборы в рекруты совершенно не перекрывали потребность в «пушечном мясе». Таковое вершилось не токмо в России, но и в именито-показных странах демократии, коими себя выпячивали Великобритания и иже с нею союзники по Европе. И выход был незамедлительно найден под блудливо-лицемерным наименованием «королевский флот». Пример тому адмирал Дрейк. Неприкрытый пресс в незаконном рекрутском наборе получил в народе эдакое едко-сатирическое прозвище. В России не сочли нужным вообще облекать в какую-либо юридическую форму набору на стремительно развивающийся флот. А нужны были тысячи, десятки тысяч корабелов-строителей, оружейников, плотников, ткачей и парусников, кузнецов и кашеваров, комендоров, матросов-абордажников, сиречь отъявленных головорезов, чертей во плоти. Всех названных и не токмо, следовало сыскать по просторам и лесным чащобам Руси. А недостающих обучить и приноровить к непростому морскому деянию при надлежащем здоровье!

С утра до ночи гремели пушечные раскаты на мобильных полигонах. Десятки мощных качелей с пушками и ядрами на них позволяли канонирам отрабатывать предельно точность стрельбы. Проводить стрельбы из пушек непосредственно на самом корабле по мишеням – дело для парусного деревянного флота рискованное. Пусть даже дубовые палубы на деках и железные нагели после нескольких десятков выстрелов из всех орудий напрочь расшатывали сосново-лиственничный корпус и корабль требовал докования. Тренажёры-качели устраняли такой риск, сберегая корабли по прямому назначению: для штормового океана и пушечных баталий.

Фехтование на всех видах холодного оружия тоже мало совмещалось с палубным пространством без вреда для рангоута. А посему лихие корсарские баталии велись тоже на учебных манежах полигона. Таковое не применялось ни на одном флоте Европы. Хотя без приличного вооружения не обходился ни единый корабль 18–19 века и куда ранее. Разница состояла лишь в количестве пушек и штыков, сиречь холодного оружия. На описываемых нами по «Палладе» не обходилось без ранений: как тяжёлых, так и лёгких огнестрельных, ножевых и сабельных, случалось от переломов от отдачи орудий. Но, если брать в учёт статистику, то потери на полигоне были куда меньше тех, что несли команды не обученные в контактном бою. Старания командиров полигонов были чтимы на верхах адмиралтейств зело за итоги комендоров баталий уже на морских просторах во славу русского флота… Отголоски тех учений, их теория, легли в анналы баллистики как науки. Но викторию в сём зачатии однозначно определяла предопределяющая подготовка. Недаром стала крылатой фраза Суворова: «Тяжело в учении – легко в бою». Состязания, устраиваемые на корабельных полигонах, были для бывших речных корсаров сиречь игрища. Так косвенно бунты сыграли свою положительную роль в развитии флота российского.

Глава 8. Души морские

Запали слова адмирала Путятина в писательскую ипостась Гончарова: есть де душа у корабля и командой она наполняется. Отсюда, бросая монету у острова-камня Готланд он уже твёрдо уверовал в спасение судна от стихий океанских. И на самом деле, более двадцати лет царский посланец, блистая красотой, посетил немало государств с дипломатической и прочими государственными миссиями. Случалось даже свершать вояжи с немалыми запасами золота. За столь длительный срок корабль и его команда стали единым целым. Ничто так не роднит, либо настраивает супротив, как тяготы неимоверные. А таковых морская стихия преподносит с лихвой изо дня в день и из похода в поход. Ломаются крепчайшие мачты и реи, рвутся паруса, разгибаются стальные крюка-гаки, трещат, а инда выламываются под ударами волн бортовые доски обшивки из чистопородных сосен и лиственницы… Не единожды смывало за борт братцев матросов. Нередко они же разбивались напрочь о дубовую палубу, падая с реи на высоте в сорок-пятьдесят метров. Но главная миссия в судьбе венценосного корабля была намечена на 1852 год: дипломатическая миссия в Страну Восходящего солнца-Японию. Был загружен более чем годичный провиант, запасной рангоут, мачты, корабельный лес… Завезли свой скарб офицеры. Матросы обходились «вечными сундуками» с именными лейблами из латуни и меди. Сундучки имели в днище крючья для штормового крепления к палубе кубрика. Почти сутки кран-балками доставляли с берега клетки с курами, скотские загоны с нещадно ревущей скотиной. В специальный отсек укладывали прессованные тюки корма для живности. Всё это кудахтало, мычало, визжали свиньи. По строжайшему авралу и под началом грузили порох для пушек, бомбы и ядра. Всё неукоснительно проверялось офицерами. Немало медикаментов доставили на борт матросы, подопечные врачей Арефьева и Вейриха. Бывалые моряки знают цену врачебным рукам в открытом океане. На кормовой надстройке стояли капитан-лейтенант И. С. Унковский, судовой священник архимандрит Аввакум (в миру Д. С. Частный). Старший офицер лейтенант И. И. Бутаков с рупором носился по грузовой палубе, время от времени подавая короткие команды строевым вахтенным офицерам. Следом за ним носился как бы общекорабельный пёс Аврелий. Хотя вся команда знала, что хозяин его Бутаков. Вне сомнений, что пребывание на «Палладе» тёзки древнего грека Марка Аврелия Вер Цезаря стало возможным с благословения адмирала Путятина. Не сказать, чтобы высшее лицо на фрегате питало нежные чувства к квазигреку, но негласно они взаимоуважали данный им статус. Аврелий выполнял роль швейцара, чинно восседая у входа в кают-компанию. О подачках снеди речи не случалось и пёс был своего рода экзотикой для корабельного общества. Он даже принимал пищу не иначе, как от вестового и восседал отдельно. Голосом Аврелий обладал исключительно «а-ля Бутаков». И, когда офицер давал команды, «философ» немедля дублировал сказанное на собачьем диалекте с интонацией хозяина. Такой дуэт вызывал гомерический хохот у всей команды. Даже у адмирала лицо расплывалось в блаженной улыбке. Сюда же следует добавить к авторитету Аврелия-Цезаря: крысы не конфузили своим мерзким видом никого из офицеров. Клыки у корабельного любимца были тигроподобные, да и весом он не прогадал: пуда на четыре потянет.

По судовому авральному расписанию каждый офицер и матрос выполняли строго опре делённую функцию при команде «Корабль к бою и походу приготовить!» Обтягивали такелаж по-штормовому. Крепили шлюпки и всё корабельное имущество. Столетиями отрабатывались эти команды и задачи: как по краткости, так и по содержанию. Одна из них «Прохождение узкостей»: рейда, пролива, непосредственной близости от материка, либо острова. И надо же тому случиться, что почти в самом начале похода фрегат угораздило сесть на каменную мель – «банку», после чего «Палладе» пришлось изыскивать ближайший док для «рихтовки» медной обшивки днища. Таковым стал английский порт, обладатель нескольких доков Портсмут.

Ивану Александровичу вспомнилась морская полулегенда о «летучих голландцах» – кораблях с роковой Судьбой: такой корабль носила стихия годами. Снасти были в готовности, а то и обвисшие в полный штиль. Ужас навевало сопутствующее безмолвие и отсутствие команд. Домыслы один страшнее другого вздыбливали волосы очевидцев. С таких посудин ещё при постройке бегут крысы, а это верный признак предначертания гибели, крушения. Поэтому известие о гибели на соседнем паруснике матросов при постановке парусов он воспринял, аки знамение Господне.

Как видно, матросы по своему обыкновению, уходя в моря-океаны, набивали впрок свои желудки свежатинкой с грядок, сиречь зеленью. На «Палладе» тоже следовали этой не совсем гигиеничной привычке. И, это в глубокую осень! Случившееся привело в изумление клятвопреклонников Гиппократа по приходе в Портсмут. Причиной тому послужила открывшаяся на корабле холера. Позже коллегия пришла к выводу, что вероятнее был-таки прецедент инфекционного заболевания, но отнюдь не холеры. А скорее всего случилась вспышка дизентерии. Хотя для троих матросов летальный исход был обеспечен. При холере мировая практика отмечает таковое до половины заболевших. Трагедия всколыхнула весь фрегат. В России эта зараза бывала в истории не чаще «мора Господня» и совпадала с ранней осенью, в период подвоза южных фруктов. Райская жизнь корабельных эскулапов резко усложнилась. Если обыденно их обязанности сводились к пробе разносолов с камбуза и обзора санитарии матросского кубрика. Хотя случались в их практике травмы, не в диковину обморожения при работе с парусами на зимних авралах. А тут… Им теперь приходилось сопровождать «до ветру» едва не каждого посетителя гальюна на княвдигеде. А такой демарш под резную фигуру форштевня (носовая балка) над крутой волной был равноценен сидению в кабинке марсового на мачте высотой не менее купола цирка. Ко всему следовало строго блюсти состояние испражнения: насколько жидок кал страждущего матроса над ширью океана. Нижних чинов числилось в команде до полутысячи. Могли заболеть и офицеры… Даже если не спать, то врачи КАЖДОМУ могли уделить не более шести минут. Такое даже в кошмарном сне не приснится, а здесь наяву.

Секретарствуя при адмирале Путятине, автору приходилось если не дублировать, то ассистировать эскулапов Арефьева и Вейриха, дабы занести недуг в анналы корабельной истории. Случалось, что даже по очереди, как нуждающихся в анализе заболевания при его массовости. Вот вам одна из корабельных, хотя и не душевных, но не менее каверзных болезней.

Следующая, по симптомам даже комбинированная уже желудочно-душевная повальная болезнь. Ей подвержены практически все и хуже, ежели стационарно. Имя ей «морская болезнь» от банальной качки. Страдающих ею по окончании похода лучше вовсе списаться на берег. Ивану Александровичу повезло несказанно: он совсем не был подвержен сему недугу. Но комплексом других «фобий» был награждён с лихвой. Особенно в излишнем воображении случаев экстремальных. Хотя в его писательской ипостаси таковые качества скорее приносили пользу. Но чаще принято сие именовать фантазией, а то и безмерным душевным розмыслом самого Гончарова. Пожалуй, здесь мы не погрешим против истины. Несказанно повезло писателю с вестовым матросом Фаддеевым: ловок, силён, сообразителен. Почти полная безграмотность в его обиходе компенсировалась деревенской мудростью: «А мы костромские, барин, так ты особо не серчай!» Семён образцово знал разницу между услужливостью и исполнительностью. Переучивать его обращению «на вы» писатель счёл нецелесообразным и даже кощунственным. И никогда по этому поводу «не серчал», даже в случае оговора коллег. Порой Ивану Александровичу казалось, что его вестовой читает мысли своего подопечного. Он едва не в первый день знакомства усвоил нужные привычки и манеры Гончарова. Без проблем своим морским чутьём определил круг товарищей визави. А уж азы корабельной жизни, сотни мудрёных наименований Семён излагал подопечному барину походя и ненавязчиво. По – деревенски втолковывал в сравнении: «А во-о-на та слега на мачте, Ваш бродь, вроде как перекладина на погосте. Так по-корабельному сие-рея… А те три косынки есть паруса – стаксели. «Убрать стаксели», – означает засвежел ветерок на бакштаге. То бишь попутный. А вон, гля – ко какая рыбища красивая по волнам скачет! Так она касаткой прозывается, а то ещё и свиньёй морскою».

В самом начале похода в Японию, в коварнейшем проливе Зунд в Северном море фрегат содрогнулся от удара днищем о злополучную каменную Доггерскую банку, Паллада начала давать течь в трюм. Усиливающийся шторм грозил раздать шире образовавшиеся бреши между досок бортовой обшивки. Сыграли аврал по спасению судна. Пролив Зунд об эту пору был весьма коварен. Неимоверно узкий и довольно мелкий. Ко всему насыщен кораблями десятков стран даже в самое скверное время суток вахты «собачий час». Удар по днищу пришёлся по скользящей. Фрегат по стечению обстоятельств шёл без сопровождения лоцманом. Стаскивали корабль талями и верпом. А когда заглубили кормовой якорь(верп), то пустили вход брашпиль (корабельная лебёдка) и флотское «айда – пошёл, и р-раз!». Едва не с молитвой и со всеми предосторожностями, дабы не сдёрнуть обшивку, судно удалось вывести на чистую воду. Непогода буйствовала со всей яростью. На вечернем докладе у капитана-лейтенанта И. С. Унковского собрались старший офицер И. И. Бутаков, Лосев, Зарубин и другие начальники подразделений. Присутствовал судовой священник архимандрит Аввакум. Экстренное совещание вёл сам вице-адмирал Путятин. Выслушав доклады о тщательном осмотре судна у ватерлинии, адмирал принял решение прекратить дальний поход к мысу Доброй Надежды. Решено встать в английский док Портсмута для устранения предаварийного состояния, а особливо подмокания крюйт-камеры и пороха в ней. Фрегат нуждался в тимберовке, то бишь в тщательной ревизии корпуса и снастей, а единовременно в замене медной обшивки и герметизации бортов. А пока барон Шлипенбах в одиночку съехал на шведский берег Зунда для для вызова лоцмана. По прибытии местного знатока всех проливов и фьёрдов, коих в этом регионе тьма-тьмущая, капитан повёл корабль через пролив Скаттегат и Скагеррак. Все прочие замыслы по Дании пришлось отложить до Портсмута и его именитых сухих доков. Единственное, что в изрядной мере скрашивало быт всего экипажа – это свежайшая рыба в неограниченном количестве. Немецкое море было насыщено как рыбаками, так и рыбой. Рыбаки столь настойчиво предлагали выловленную снедь, что их назойливость отпугивали пожарными шлангами. Да и не было времени на торгашеские сделки. Уже через трое суток миновали мыс Скаген, оказавшись у западного побережья Дании, описанной в произведениях Шекспира. Значительно потеплело и стих шторм. Ко всему В. А. Корсаков ублажил душу, дав прочесть книгу о ста леденящих душу кораблекрушениях. Но куда благостней было слышать на сон грядущий: «Убрать два-три рифа». Такая команда умиротворяла, как бы оповещая: «На фрегате всё спокойно, океан благостен и фосфоресцирует, вторя ночному небу». До Портсмута Архимандрит счёл необходимым испросить господ офицеров о посещаемости кубрика матросов и бесед с нижними чинами: «На корабле множатся слухи о беде грядущей. Будто крысы покидают судно. Сам сие не зрел. Но матросы простужены донельзя и одеяние просушить проблемно. Случившиеся оказии с холерой и та злополучная банка зело гнетут души моряцкие. Для нас главное, – божественное упокоение и здравие духовное. Вам, Иван Александрович, особо следует словеса добрые сеять в души человеци вровень со мной в речах многоумных и велиречивых.»

Весь день ветер был невероятно резок и перемежёвывался со шквалами. Небо будто прорвало ледовым месивом. Волны будто поседели от пены. Худо было тому, кто намерился сходить на корзину княвдигеда «до ветру». Его Нептун ежеминутно накрывал с головой, а то и вовсе мог швырнуть на гребень волны от форштевня. Гончаров в сопровождении Фаддеева пробрался на батарейную палубу, где в изнеможении лежали на палубе сползшие с вант матросы. Они готовы были обнять обогреватели, воняло потом, свиным помётом и горелыми байковыми шинелями. От свежего дёгтя резало в глазах. Проветрить опердек через портики в такую волну было рискованно: может напрочь залить. Вокруг «секлетаря» расселись плотным кружком особо любознательные. Иван Александрович с воодушевлением рассказывал о разных странах, народах, обычаях и легендах. Трудяги засыпали мертвецки и лица их блаженно улыбались. Душа корабля теплела до следующего аврала, пока надо было вновь и вновь, сдирая в кровь руки лезть по обледенелым вантам к взбесившимся небесам по едва не ломающимся мачтам и реям. Отужинав с матросами, сказитель ещё час-полтора ублажал визави беседой.

Глава 9. Кают-компания

Вестовой, скользя по мокрой палубе, буквально на закорках втащил после очередной беседы писателя в кают-компаннию. На мокрых ступенях поскользнулись оба. Секретарь застонал от удара о балясину и явно непривычной боли затем уже сам, на четвереньках, водрузился за стол. Как из эфира материализовался графин с горячим пуншем. Бодрствующий лейтенант Бутаков налил страждущему полный бокал и пододвинул блюдо с телятиной: «Угощайтесь, любезный! Зело труден денёк выдался… Прослышан, что и матросский ужин впрок пошёл. Вельми похвально для штатского. Батюшка архимандрит себя так не истязает, а уж он-то не один океан паству наставляет». Спал секретарь не взирая на буйство забортное и повсеместный стон мачт и скрип бортовых досок. Он впервые НИЧЕГО не слышал. Даже не снились картузы с порохом для пушек, что были уложены аккурат под его каютой. Те самые восемьсот пудов, загруженных в крюйт-камеру в первый день его поселения на фрегат. Мнительность Ивана Александровича не давала покоя даже более пушечных ударов волн: ему снились злополучные пуды пороха и его воспарение к небесам от их подрыва. Одно ублажало секретаря: кают-компания и соседство с высшим светом экипажа, его разумом, единомышленниками и интеллектуальными сподвижниками. При благоприятствующей погоде беседы нередко длились часами. А все нарекания на якобы запойную корабельную жизнь, ранее прослышанную Иваном Александровичем, оказались не более чем блефом. В кают-компании без подобающей причины к графину с пуншем относились не более как к украшению стола. После трудов праведных на обледенелом ветру лишь матросы потребляли перед «адмиральским часом отдыха по чарке рома. В рацион нижних чинов входило в месячную раскладку мяса говяжьего до шести килограммов и масла до половины нормы мяса. Рацион не был разнообразен, но сытен предельно. В кашах и супах на «бачке» артельщиков не ограничивали. На вантах должен авралить сытый матрос. Но ещё со времён Петра Первого бытовал строжайший приказ: «Пьяным не быть!». За прегрешение в избытке хмельного пития не миловали как матросов, так и офицеров (денежно). Но «ласковое слово и кошке приятно», так что посещение матросов писарем Его величества было для них «елей на душу». Писатель зачастую открывал для вчерашних крестьян, а то и татей дремучих целый мир небывалого и таинственного.

Глава 10. Док в Портсмуте

Обогнув мыс Скаген, корабль будто обрёл не паруса, а крылья на мачтах. Лаг показывал завидную для фрегата скорость: до двенадцати узлов. Погода смилостивилась и на третьи сутки фрегат уже огибал берега Ютландии. А со временем душу радовали маяки побережья Германии. Хотя радость была не велика: пролив Ла-Манш не славился гостеприимством. Дно этой узкости было усеяно остовами затонувших кораблей многих столетий и стран. Ветер дул бакштаг, то есть исключительно благоприятный. Всё чаще расходились с «купцами» и военными судами под флагами Германии и Франции. И, о боже! Пополудни, выйдя на верхнюю палубу, Ивану Александровичу взбрело обратить взор на нечто грандиозное и мрачное по правому борту. Оказавшийся рядом мой «Санча Панса» тут же осведомил: «Ваш бродь, Иван Алексаныч, Дувр сие, аглицкая крепость наибольшая со всех времён в Бретании. Вы бы нам чего обсказали о ней. Мы, почитай, ужо по пятому разу в здешней узкости, хотя особых красот не узрели. А вона и гость аглицкий пожаловал: его Милость лоцман к нашему борту жалуют!»

Корабль вошёл в Дуврский пролив. Слева по борту открывались среди каменистых ложбин земли Франции. По берегу Великобритании один за другим чередовались мрачные стены замков. Ночью объявили аврал: бросили якорь на Спитгедском рейде у замка желанного Портсммута и его маяка Святой Екатерины на островове Уайт. Лоцман отправился на берег. Неожиданно часть похода прискорбно закончилась. Док, ремонт в коем Палладе предстоял, слыл своей фундаментальностью. Как сообщил нам лоцман, монстр корабельного ремонта док Портсмуда был готов к принятию фрегата. В чём мы убедились на следующий же день. А после ужина собрались моряки на пропахшей, но уютно-тёплой жилой палубе. Почти всю ночь не слазили с реев: авралили по прохождению узкости. В Ла-Манше во всё время суток кишели корабли всех стран мира. Стоит рыскнуть ветру, как неизбежна сцепка реями, а то и вовсе стеньгами. Виновнику же надобно крупно раскошелиться. Вот и бдят всей командой не смыкая глаз. Фаддей всех оповестил о новых сказаниях. И едва передвигающиеся моряки разлеглись не раздеваясь вповалку вокруг сказителя. Над их головами нет уже привычного и тревожного шума ветра в парусах. Корабль далее пойдёт под буксиром в док. Была команда «Паруса убрать» и матросы, завершив свой нескончаемый труд, расслабились всеми чреслами.

«Ещё вчера с вечера вам с мачт и верхней палубы отлично были видны мрачные каменные стены старейшего и крупнейшего замка в мире. Имя ему Дувр. Глядя на эти мрачные каменные строения, зщищённые высоченной стеной, ныне с трудом верится, что возведены они в начале нашей эры. Да, я не оговорился: не столетия, а эры! Берега Англии выходят непосредственно к проливу. Владеющий проливом имеет влияние на мир, его взаимосвязи, торговлю. Именно поэтому короли Великобритании предпочитали жить за толстенными стенами крепостного сооружения из четырнадцати зданий и многочисленного войска. Далее вокруг замка уже в железном веке был выкопан внушительный ров. А уже в первом столетии нашей эры римляне отстроили два маяка. Один из них вы видели у побережья, другой разместили на Западных высотах. Многое за прошедшие столетия разрушено в войнах, а уже в нашем столетии построили Великую Квадратную башню или Хранитель для короля Генри Второго в 1180 году и позже. Со стенами замка так или иначе связаны все королевские династии. Так что за столетия в замке, очевидно, было больше привидений бывших обитателей из числа убиенных, нежели здравствующих. Они уживаются благополучно и по сей день. Та же история с оружием: его только накапливали и хранили, но не уничтожали. Доведётся кому побродить внутри этих строений, то непременно обратите внимание. Недаром крепость во все времена называли «Ключом к Англии». Замок предельно насыщен не только шедеврами искусства, но и инженерными сооружениями: водопроводом, каминами, вентиляцией, туалетами, тайными переходами, бесчисленными подземельями и тому подобными конструкциями и строениями. Но нет ничего вечного под луной: в 1216 году английские революционеры пригласили на помощь в гражданской войне французов. Те с радостью сбросили с трона короля Джона, отторгли Дувр, а с ним всё южное побережье туманного Альбиона.

Все последующие столетия заварухи, интриги и междоусобицы было начали рушить монолит Дувра. В пятнадцатом столетии король Генри VIII положил конец домоганиям соседей и усилил береговую артиллерию, а на башнях крепостей возвёл площадки с пушками. Такая система двойной защиты отбила охоту у неприятеля пытать прочность Тюдоровского Дувра. А уж при постройке и вооружению флота Англии монумент Дувра стал доступен лишь художникам на приличном расстоянии. Так что пользуйтесь, господа и посетите редкостный памятник веков!»

Глава 11. Маяк и замок на острове Уайт

ПРОЩАЙ, ТУМАННЫЙ АЛЬБИОН

Атлантика утихомирилась, то есть сезон активных штормов вероятно отодвинулся на год. А там как бог на душу положит. Бог у Паллады, то есть папенька Зевс, имел под началом того же Нептуна и прочих божественных клерков. А согласно замыслу нашего русского царя, вверенный миссии фрегат, тёзка богини, должен следовать канонам названной божественной публики. Вышеупомянутый Портсмут худо-бедно попросту ограждал от непогод остров Уайт. Исторически само древнее историческое начало Великобритании положили кельты. Как, впрочем, всей Западной Европе. Вечные туманы и промозглый климат отселекционировали на островах Великобритании некую смесь народонаселения с холодным и надменным характером. А толком – то те два-три метра над уровнем океана не так уж и защищали Великобританию от непогоды, разве что от затопления вообще. И ко всему: российский Санкт-Петербург не более уютен по сравнению с Портсмутом. Хотя история их становления и расцвета во многом схожи. Великобританский и российские флота могут считать эти города своей колыбелью. Портсмут издревле стал привлекателен как центр корабельной индустрии. Верфи и весь кораблепромышленный комплекс стал здесь в 19 веке едва не крупнейшим на планете. А коли добавить к сему фактору мореходность пролива Ла-Манш и его насыщенность судами, то экономически более доходного места по тем временам вряд ли возможно сыскать в других странах мира.

И стала Великобритания «владычицей морскою», отстроив по тем временам сухой док, потребный для созданного флота королевства. Позже их стало три, причём способных принимать в своё лоно даже авианосцы Соединённых Штатов. Казна Туманного Альбиона богатела. Официально страна носила название Соединённое Королевство Великобритания и Северная Ирландия. Совместно это государственное образование именовали Великобритания, либо попросту – Англия. Сюда включались сама Англия, Уэльс, Шотландия и Северная Ирландия. Столицей государства поименовали ещё римляне. Тёплое течение Гольфстрим, омывающее берега островов Королевства избавляет его от трескучих морозов и резких перепадов климата.

Итак, 20 ноября офицеры и вся команда встретили на Спитгетском рейде, едва не упёршись форштевнем в мрачные камни крепости Портсмута. Едва забрезжил рассвет, как сыграли аврал, засвистали: «Всех наверх! Рифы брать!» и убрали паруса. В каюту писателя тенью вошёл Фаддеев: «Вашвысокобродь, вставай! Велено вещички собирать на переселение.» Будеш, пока докуемся, жить на «Кемпердоуне». Сие стопушечный аглицкий корабль будет. Кают там тьма. Так что расселим в момент и с комфортом!». Но по лицу вестового была видна просьба. О чём испросил Иван Александрович Семёна: «Обскажи, милок, не мнись, что надобно. Ежели денег, то тоже не откажу». Хотя в списках на корабельную чарку Семён числился непьющим и получал мзду деньгами. Посему особой нужды в финансировании не имел.

– Да тут у меня, Вашвысокобродь, земляк из Костромы на маяке служит. Обженился он ещё в прошлой кумпании здеся. Тесть у него купчишка. Уж больно охота у него погостевать, да в баньке попариться. Он на Уайте, что в деревне Нитон. А на завтрева я и возвернусь. Боцману я тотчас доложу, это ежели на случай корабельных работ.

– Отдохни, ради бога, я перечить не стану. Так и боцману сообщи. Иди, любезный.

Доставши атлас, Иван Александрович с прелюбопытством вник в описание красот острова Уайта. Шлюпок для переезда недоставало, но секретарь особо и не спешил: настолько его увлекло чтиво о красотах острова. «Алмаз короны Английской империи». Остров предпочитали для обыденного проживания почти все монархи Туманного Альбиона хотя бы по простой причине: там редко висел туман и было на редкость солнечно. А с 27-метровой башни-маяка открывался поистине сказочный вид на Атлантический океан. И не зря именно здесь был возведён фамильный дворец английских императоров Осборн Хаус. Здесь же воспитывалась будущая российская императрица Александра Фёдоровна. А когда совсем стемнело, то за ним пожаловал вестовой и помог писателю добраться и разместиться в просторнейшей каюте-гостинице «Кемпердоуна». Фаддеев стеснительно предложил: «А что, Ваше Благородие, не изволишь посетить Уайт. Право слово, – не пожалеешь! Да и банька…»

Иван Александрович в раздумье потёр лоб, как бы заново осмыслив, взвешивал описание прелестей острова. Но сам Лондон и его святыни сулили куда больше интеллектуальных ценностей. И чиновник счёл пробормотать некие слова благодарности: «Премного тронут, но должен препроводить нашего капитана по ведомствам с нашей дипломатической миссией». Хотя сказанное было полуправдой, зато при этом Иван Александрович не испытывал угрызений совести. По сути, за этот короткий срок месячного общения, Фаддеев стал для Гончарова едва ли не родным. Даже за ту лишнюю кружку пресной питьевой воды, что он в тайне от хранителя офицерских припасов умудрялся раздобывать для «Вашвысокбродь». Нормы в 15 литров на брата явно недоставало. И даже «их благородиям» было рекомендовано начальником экспедиции «предпочитать для гигиены забортную воду».

Глава 12. Великобритания

Но соблазн посетить культурные центры бриттов, увидеть их обычаи и многовековый уклад жизни взяли вех. Во-первых, следует отдать должное историческому и промышленному началу цивилизованной Англии-Портсмуту. И немедля предался сожалению, что не отдал должное приглашению своих корабельных друзей помимо офицеров. Тем предстояло весьма сермяжное времяпровождение на доковых работах. Так что сразу после адмиралтейства они во главе со старшим офицером лейтенантом Бутаковым проследовали в широченнейший док. Туда был заведён русский фрегат для восстановительных работ. «Прочие штатские», к коим и относился коллежский асессор, отправились по своим дипломатическим делам с посещением достопримечательностей. К профессиональным знатокам достопримечательностей их вряд ли можно причислять, но дать писателю фору в познании прелестей наиболее значимых достопримечательностей и мест развлечения, тех же Лондона и Дувра могли бы. Здесь было бы уместным отношение к путешествиям нашего соотечественника И. А. Гончарова: «Нужно, чтобы впечатления нежданно и сами собирались в душу; а к кому они так не ходят, тот лучше не путешествуй. Так довелось россиянину Гончарову лицезреть грандиознейшие по величию и помпе похороны герцога Веллингтона, генерала-фельдмаршала России с 1818 года и выдающегося военачальника Англии. Это был многочасовой поток англичан у блестящего катафалка, похоронная свита не уступала королевской. Сама погребальная церемония состоялась в церкви Святого Павла. Пресыщенный впечатлениями и увлекаемый толпой, я бродил по улицам Лондона.

Оттого я довольно равнодушно пошёл вослед за другими в Британский музеум, по сознанию только необходимости видеть это колоссальное собрание редкостей и предметов знания. Всё (это) есть в Петербурге, Вене и Мадриде. А между тем времени лишь было столько, чтобы взглянуть на Англию и на англичан. Оттого меня тянуло всё на улицу: хотелось побродить не между мумиями, а среди живых людей». Так что пришлось заняться самообслуживанием и воскрешением на натуре в памяти прочтённых в ведренную погоду и при свечах фолиантов. С местным языком секретарь миссии был осведомлён если не бегло, то достаточно широко для свободной беседы. Почти кэб в кэб Иван Александрович следовал за своими корабельными визави. Их было легко отличить в среде надменных и молчаливых аборигенов, кои в большей части строго следовали по своему маршруту весьма немногочисленных улочек окружающих Портсмут городишек. Наши же соотечественники умудрялись отведать по пути марочного шампанского и мадеры. Их разговор производил не менее шума, нежели всё уличное движение. Ещё по кают-компании писатель смог представить их маршрут по Портсмуту, далее по Портси, Саутси и Госпорту. Были предложения наведаться в Дувр и Лондон. Возница Гончарова ничего против щедрости пассажира противопоставить не мог, а торба с запасом овса была рассчитана едва не на неделю. Надо было лишь ухитриться где-то пересечь маршрут русских волонтёров от туризма с Паллады для совместного посещения именно русской бани. Следует отметить, что после открытия Петром Великим «окна в Европу» в Старом Свете появились как русская водка, так и баня с парной.

Но даже после победы над Наполеоном русская ненормативная лексика, сиречь мат, возымели продвижение не более как в портах и в местах злачного скопления матросов кораблей всех флагов. Туда Иван Петрович свой маршрут не торил. Во всех прочих местах Англия хранила свою чопорность независимо от сословия. Бродя среди живой толпы, отыскивая всюду жизнь (Гончаров) наткнулся на великолепное прошедшее: на Вестминстерское аббатство и был счастливее в это утро. (Его) поразил готический стиль в этих колоссальных размерах. (Это было) во время службы с певчими, при звуках великолепного органа».

Глава 13. Ваш чек, сер!

Несмотря на весьма обильный утренний завтрак в корабельной гостинице, к обеду наш путешественник проголодался. Вышеперечисленные «города» более напоминали служебные постройки при доках. Но это не мешало существовать десяткам закусочных, пабов и массе всевозможных магазинчиков. Церкви располагались таким образом, что их древность не вызывала сомнений наряду с чередующимися замками. Владельцы практически не отличались от слуг как по одеянию, так и по отношению к посетителям. Вам в любой момент предложат всё возможное. И порой кажется, что вся Англия готова угодить Вам без малейшего намёка на назойливость. И, боже упаси Вас не взять сдачу, не получив чек! А на чаевые реагируют с небывалой вежливостью и изысканностью: даже обронённый носовой платок вручат с непременным поклоном. Вот уж чего не дождёшься от слуги-француза: получив чаевые, Вы для него перестаёте существовать. Английский же слуга будет бежать за клиентом квартал, дабы вручить излишнюю монету: «Сэр, Ваш чек и пять пенсов сдачу!!»

Вряд ли какое образование так ценится, как исконное Великобританское! Английская система образования из века в век главенствует в мире. Бесспорно, эта слава завоёвана более частными университетами Оксфорда, Кембриджа, Сент-Эндрюса. Дети всего Королевства подлежат обязательному обучению с 5 до 12 лет и далее до 16 по желанию. Высшее образование приобретается в университетах, каждый из которых делится на колледжи надо всей системой университета стоит канцлер. Образование в Англии обходится не просто дорого, а очень дорого. Но у самих аборигенов главенствует уклад: «Мы не настолько богаты, чтобы оплачивать дешёвые вещи!» Надо отдать должное, что города Королевства одинаково опрятны, уютны, добротны как и их столица-Лондон. Разве что изысканных достопримечательностей, овеянных мировой славой в Лондоне явно преобладает. Но люди всё те же: опрятны, элегантны. Даже обилие иностранных матросов в портовых городах и столице Королевства не в силах расстроить английский размерный уклад жизни.

Глава 14. Английская кожа

В один из погожих дней, когда Иван Александрович был пресыще-красотами природы островов, хотя отсутствие таковой в чистом виде было бесспорно, отъехали из Портсмута «по делам общественным». Вопреки утверждению писателя отдельные леса и перелески нередко встречались, но это были чьи-то участки. Порой казалось, что замков было гораздо больше, нежели флоры во всех разновидностях. Глазами приезжего население островного государства воевало во все века, делая перерывы на постройку замков и рыцарские турниры.

В сей вояж коллежский асессор взял под свою эгиду вестового Фаддеева. Предысторией послужила некая «аглицкая кожа», сиречь шерсть местного производства из которой шьют юбки шотландским солдатам и определённым кланам Шотландии. Нашенскому читателю подобное одеяние килт проще будет понять, ежели сравнить его с кавказской буркой и индийским сари одновременно. Во-первых – это одеяние шотландских воинов-горцев. Носили его в обиходе как цельный кусок шерстяной материи тартан, длиной семь с гаком метров при ширине 70 сантиметров. Современный прототип юбки лишь часть килта после удаления его верхней половины. Вес такой амуниции около пяти килограммов. Сама по себе материя тартан – плотная шерстяная ткань. Именно последнее качество, но не покрой килт привлекало матросов. И щеголяли моряки в эдаких «квадратных» панталонах у себя на родине, вызывая восхищение земляков. Промеж себя матросы шерсть тартан именовали «аглицкой кожей». Заказ Фаддееву был сделан «аж на шестеро штанов и по иней норме». Здесь приведём эксклюзив из самого романа И. А. Гончарова. «… я пробовал было брать с собой Фаддеева, чтоб отнести покупки домой, но раскаялся. Он внёс на чужие берега свой костромской элемент: если толкнут его, то он не применёт ответить кулаком…: «Сволочь эти асеа (интерпретация матросами «I sau» – я говорю, послушай), в юбках на часах солдаты стоят с голыми коленками! Видно королева рассердилась и штанов не дала!» Не блистал элегантностью мой напарник и в разговоре с английскими лавочниками. «Скажи ему, Ваше высокоблагородие, чтобы дал той самой, которой отрезал Тереньтьеву, да Кузьмину» Но купец подавал не тот кусок. «Не то, сволочь, говорят же тебе!» Весь поход Фаддеева «в обчество» разительно напоминал разговор глухого со слепым. Сюда же следует добавить неподдельное презрение русского мужика ко всей английской вычурности. Моему напарнику вовсе не представлялось чем-то значимым искомая «аглицкая кожа». Он этот материал почитал не более значимым, нежели русская холстина, либо бумазея. Хотя для англичан, а тем более упомянутым шотландцам тартан даже больше, чем история – это их хотя и давняя, но история нации и культура. Они её чтут не меньше наших полушубков, либо масленицы. По расцветке килта можно безошибочно определить: к какому клану принадлежит носитель одеяния – доспеха, предмета родовой гордости. Вот вам и «асеи». И чем дольше и внимательнее относится пришелец к стране, им посещаемой, тем охотней открывает она ему свою душу. Но один аспект достоин упоминания о том. Если в России «кулибины» единичны в повседневной жизни, то в Великобритании без житейских «рацпредложений» буквально и шагу не делают. Представьте себе автомат для утреннего умывания, масса пружинок и защёлок, управляющих дверьми и замками, подбором газет и нужных дат календаря, чисткой обуви, поливом клумб и так далее… В этом немалая толика уклада жизни английского дворянина.

Глава 15. Поднять паруса!

Даром, что док был на приличном расстоянии от причала с «Кемпердоуном», но звуки творимого там действа доносились вельми, пусть даже приглушённо. Визг отдираемых гвоздей, грохот медной обшивки и треск удаляемых досок не умолкали круглые сутки. Команды докмейстеров разносились далеко за окраины города. Знамое дело: за два десятилетия плаваний кораблю был нанесён немалый урон. Здесь же, в Портсмуте, начальником экспедиции вицеадмиралом Ефимом Васильевичем Путятиным было принято решение о дополнительном приобретении шхуны «Восток» с паровым двигателем. Сложность условий экспедиции требовала страховки, шхуна шла под командованием капитана-лейтенанта Посьета. Докование шло к концу. Аврал по загрузке провианта и установке рангоута, парусов шёл уже на плаву. Как всегда подобные операции не обходились без приключений. Под общий хохот команды радетель кают-компании капитан П. А. Тихменев спасал тонущую курицу. Бедолага выпала из клетки курятника при перегрузке и истошно орала от испуга среди мелких барашек волн. В конце концов геройского спасителя хохлатки и саму несушку подняли по шторм-трапу при восторженном ликовании команды Паллады.

Новый год стал причиной остановки авральных работ, причём дважды: при наступлении праздника по-английски не возжелали трудиться аборигены. Понуждать было нелицеприятно. Зато все англичане дисциплинированно прибыли на корабль вершить намеченное адмиралтейством приготовление корабля к плаванию. Но здесь вышла оказия у русских: по российским канонам Новый год требовалось отмечалось отнюдь не за работой. Даже чарка полагалась в праздники двойная. Песельники и дудари трудились в поте лица. Англичан проводили по домам, принеся извинение. Но одной из главных новостей, воодушевивших команду, было… нашествие на фрегат крыс. Даже при загрузке угля в шлюпках нагло таращили глаза серые «зайцы» на весь поход. А по древним матросским поверьям наличие крыс на корабле означало благополучное плавание. Каким-то образом животные стали гарантом безопасности корабля. И, коли крысы покидают судно, то это служит верным признаком, что быть ему вскорости на дне морском. Слух об этом множится, едва спустят трап на пирс, либо стенку. Клеймо «крысы бегут с этого корабля» ни за какие деньги не привлекут моряков в плавание на этом судне.

Глава 16. Эддистонский маяк

Тем временем в пролив пошли шквал за шквалом, скопив в Ла-Манше более полутора сотен парусников. Из всей оказии следовало, что намеченный ещё в Кронштадте маршрут экспедиции через пролив Дрейка, с обходом мыса Горн в марте, не вписывался в сроки пребывания в Японию. А посему был выбран более короткий путь вокруг мыса Доброй Надежды. 11 января шхуне предписывалось встретиться с фрегатом для согласования совместного следования по новому плану. Он был таков: Кейптаун, Зондский пролив, Филиппины, а после посещения Китая – прямиком в Японию. Но, как говорят бывалые моряки: человек предполагает, а бог располагает. Шли при полном фордевинде, а уж сколько узлов по лоту, то токмо штурману известно. У руля стоял вахту английский лоцман. Его миссия должна быть исчерпана к утру: узкость, сиречь пролив Ла-Манш предполагали одолеть 11 января. Океанские валы как бы выхватывали парусник, вонзая его форштевень в кипящие воды пролива. Килевая качка дополнялась изрядным бортовым креном. Свежеустановленные по бортам доски скрипели подобно деревенским сапогам на бересте. Даже в каютах спалось беспокойно. На жилой палубе, батарейной деке нещадно мотались парусиновые гамаки с матросами. Ещё затемно, аккурат в «собачью вахту» засвистели боцманские дудки: становились на якорь и убирали паруса. На полном ходу, да при фордевинде убрать паруса и стать на якорь-дело вельми рисковое. Иван Александрович, едва накинув пальто, выскочил на верхнюю палубу. Мимо опрометью бежал мичман Колокольцев. Ветер гудел в снастях, с волн налетали шквалы брызг. В свете чего-то необыкновенно яркого морская феерия навевала адовый ужас. Создавалось впечатление пожара в Преисподней. Палубу захлёстывало и волны шипели, проносясь по шкафутам, заливая бак. «Что за оказия, почему штормим на якоре?» – Успел спросить почти обезумевший советник.

– Высадили на берег лоцмана! А свет от Эддистонского маяка! Кругом рифовые скалы!!! Ближе не подойти…»

На крепком фордевинде полные паруса при порыве ветра могут дать опасный крен вплоть до оверкиля (опрокидывания) или зарыть в очередной встречный вал. Команды сыпались одна за другой. С подветренной стороны подошёл с мыса Лизарда рыбацкий бот за лоцманом. С ним же передали последнюю весточку, – письма в Россию. Седой старец, коим был лоцман, сложил в свой бездонный карман около трёх десятков писем. Молоденький гардемарин не преминул случай задать вопрос: «Дедушка, а когда мы будем в океане?»

– Да мы и сейчас в нём!

– Так из канала уже вышли?

– Нет ещё. Это канал и есть, где вы. Положите метку, когда назад пойдёте, так я вам и скажу, где кончится канал и начнётся океан!

– Вот и разбери тут у вас: где начало, а где окончание?

Но тут подоспела аварийная команда для высадки лоцмана в баркас. При такой круговерти даже с подветренной стороны баркас могло разнести в щепки. Вывалили выстрел-балку со шторм трапом. Деда опоясали спасательным жилетом и страховочным концом. В баркасе маячной службы лоцмана буквально выхватили из-под борта фрегата. Все с облегчением вздохнули. А ведь на маяке практически с каждым кораблём приходится проделывать нечто подобное!

Но тут явился вестовой Фаддеев: «Подите, ваше высокоблагородие отобедать! А то я давно зову тебя, да не слышишь, оглох, видно!» Тепло кают-компании обняло, что родная мать. Рядом сидел «дед» и предложил отметить начало океана и конец стужи рюмочкой. Шторм наверху ярился сверх всех сил, но здесь он лишь ублажал душу. По заведённому порядку писатель было пошёл предаться послеобеденному сну. Но беспрерывные боцманские свистки и стук сапог по трапам так толком не дали посибаритствовать: шторм беспрерывно требовал обихода парусов. Писать в такую круговерть тоже было невозможно. Вот разве что поразмышлять о бренности бытия и ничтожности человеческих судеб пред всесильным океаном…

Прощай, Англия! На каких координатах доведётся встретиться с бриттами в океанах и будут ли эти встречи мирными. На фрегате проводили учения и пробные стрельбы. Крепили пушки на обеих палубах. Всё дальше уходил в предрассветное марево белокаменный маяк, один из немногих, построенных на подводных скалах-рифах. То есть, не было под ним суши и стихия трижды рушила творение рук умельцев. Инженер Джеймс Дуглас возвёл конусную башню из гранита высотой в 25 метров и в 1759 году дал спасительный луч света кораблям всех стран. С 1882 года маяк работает беспрерывно поныне. А ещё 312 лет назад на коварных рифах у Эддистонских скал, что в 14 милях от Плимута, гибло до полусотни судов в год. Но спасено куда более.

Глава 17. Акватория ужасов Биская

АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН

Эддистонский маяк стал последней европейской ипостасью цивилизации. Далее одни предвкушали теплынь тропиков, другие готовили душевный кладезь под адреналин странствий. Третьи, уподобляясь нашему «деду» Александру Александровичу пребывали в неком взвешенном флегматично-мажорном состоянии. Для него любая ситуация непременно была «отличной». Даже когда он почти перечил сам себе, то тоже самооценка была «отлично».

А между тем фрегат затягивало в один из мрачнейших на земном шаре заливов: Бискайский. На дне этой зловещей акватории покоится если не тысячи, а то и более судов и судёнышек со всего мира. Это спрут, поджидающий корабли, идущие с попутным ветром подобно Палладе с севера на юг. Ветры и течения своими мощными щупальцами затягивают бедолаг в свой «глаз бурь» и предают странников вечному покою в своём чреве. Здесь же ко всему образуются волны-гиганты, высотой от 25 метров. Раньше даже учёные гидродинамики опровергали возможность возникновения чего-либо на планете чаще, чем единожды в столетия. То ныне реально доказано, что аномалии возникают едва не еженедельно! Причём Бискайский залив – одно из таких страшных мест. От волн-убийц нет спасения. Как нет и свидетелей ужасного разгула стихии: нет спасения от таких катаклизмов планеты! Легендам, одна страшней другой несть числа. Якобы тут же месторождение «Летучих Голландцев».

Но, вопреки или само-собой жизнь на корабле шла привычным укладом. Тут же, наблюдая всё более свирепеющий залив на границе с океаном, Иван Александрович не мог сдержаться от смеха, увидев незаурядную картину на нижней палубе. Там матрос Петухов стоял в исподнем у кандейки-подсобки баталера-вещевика в окружении хохочущих сослуживцев. На квадратных плечах страждущего была лишь брезентовая рубаха-роба. А у баталера он испрошал абы кальсоны взамен изуродованных. Рабочую форму вкупе с исподней ополовинила акула во время стирки по-морскому «а ля экспресс» за бортом: майнай на штерте (опускай на конце) робу за борт в связке на 2–3 часа и вся недолга. Предтечей была вкуснейшая поджарка, что в обед при крене шквалом опростало на робу едока. Вот он и решил в адмиральский час устроить постирушку. Но видно вкусна была поджарка, коли акула мигом её опробовала вместе с половиной штанов и воротом рубахи. Петухов в азарте спора не замечал, как студёный норд-ост через гульфик сделал из его кальсон два превосходных лиселя (парус) ниже спины. «Да пусть ей вымбовка в зад выпрет, чтоб она подавилась моими штанами! Петрович, поганая твоя душа! Ну чего ты мне наморочил взамен робу второго срока! Моя-то новая, без носки была! И в эдаком барахле я выйду на построение! Да ещё юрок ниток по брезенту? Это же не парусина к кальсонам. Дабы к откусанным штанам… Во, ты себе и принайтуй! Жаба подкильная!» Вокруг спорящих собралась едва не вся команда. Ревело ненастное море, но мало кто внимал его козням: действо с Петуховым шло рангом выше циркового иллюзиона с клоунами. И тут сквозь смех раздался голос «деда»: «А вот те шиш, Горгона неумытая! Бискай одолели и живы! Пропиши там, Иван Александрович, будь любезен. Сорок второй градус северной широты позади! Славненько! А вы чего рты раззявили?! Али на ванты провериться надобно? Марш по койкам! А ты, Петрович, дай малому порты, ладный матрос!»

В сторону каюты писателя с припляской и смехом навзрыд перемещался нароскоряку его вестовой Фаддеев. И это невзирая на сумасшедшую качку и сущий ад над палубой с диким скрежетом досок обшивки и кажущимся треском на стыке стеньг (составная часть мачты). Вот ведь натура у человека: «Чужой беде не смейся голубок!» – Так в своей басне отозвался на эдаких сам баснописец Крылов. Семёну же всё казалось смешным, коли кому-либо просто не повезло. Петухов не в счёт, здесь на самом деле смех сквозь слёзы. Но, стоило самому Фаддееву попасть впросак, как он немедля грустнел, а то и злился. Как намедни по его вине товарищ по койке расшиб себе лоб и Семён смеясь, потирал ладоши: «Эко тебя, голуба! А шишка-то, чумичкой (черпак) не прикрыть!» Но после вызова к начальству и нагоняя насмешник перестал изгаляться, процедив со злостью: «Ай неча третьим коечку на крюк тулить!» Хотя по правде третьим был он сам и влез без разбора. И тут же рассмеялся: «А гля-ко, мой шишак и того боле будет!»

Устрашающе скрипели мачты: то поочередно, то все вместе. Старший офицер, как казалось, не покидал вахты. То и дело следовали команды вантовым либо обтянуть, а то и вовсе убрать парус. В кают-компании Бутаков сидел гоголем: «А ведь все 15 узлов по лагу, господа! Не иначе завтра пополудни на траверзе Касабланка ожидается. Пётр Алексеевич, голубчик, будь любезен, лабазы да лари изготовить. Про потаённые бочки не забудь, ибо они полными душу возрадуют на экваторе! Ай не зря бросаем якорь у Мадейры! Вот и сподобится, а, отец Аввакум!? И даст Бог, от Зелёного Мыса, да на Капштадт!»

Глава 18. Человек за бортом!!

Но не зря бытует пословица, что «многое человек предполагает, вот только чёрт иначе располагает!» Так вот мы осведомились о количестве матросов: на фрегате их вместе с абордажными солдатами насчитывалось более четырёх сотен. А теперь затронем тему весьма щекотливую, но во многих случаях острую, а то и болезненную. Вся беда в том, что к матросам со времён галерного флота относились не более, как к рабсиле. Нужников для них как таковых не предусматривалось. А то, что соорудили на парусниках было не более, как святотатством и издевательством. На самом обозреваемом месте форштевня, под изящной, высокохудожественной резной фигурой на всеобщем обозрении под княвдигедом мостили решётчатую площадку. На ней две сомнительных конструкции под нужник. Вот и вся гигиена на пятьсот с лишним человек. Накрывающая бак и княвдигед волна смывала испражнения и… клиента нужника, названного гальюном. Эдакое «изящество» измышляли те, кто сам их не посещал и не испытывал смертельного ужаса во время шторма на злополучной решётке. Смеем полагать, что на эшафоте – решётке нашли свою кончину многие тысячи невинных подневольных душ морских. Беда приключилась почти в конце прохождения Бискайского котла. Матросам приходилось почти не отходить от вант. Троих унесли в лазарет после падения с рей. Сбой в исполнении команд ощутился сразу. Ко всему возникла сутолока у княвдигеда: соскочившие с вант по нужде готовы были справить её прямо на решётку. Так оно и случилось: матрос оказался в «мёртвой зоне» перехода и его буквально выхватила ниспадающая с бака волна. Где-то в зелени круговорота угадывалось тело бедняги. Его стремительно уносило вдоль наветренного борта, перекатывая по доскам. Кто-то из подоспевших столкнул за борт кранец: «Человек за бортом!» Это был последний и единственный шанс спастись. Впопыхах подбежавшие к борту матросы могли создать ситуацию оверкиля. Тонущий судорожно воспользовался кранцем. Боцман линьком погнал спасителей к парусам: «Вашу в душу стакселя мать, мочи акулы полный бачок на похмелку! Пошёл на ванты! Потонем нах…н!» Фрегат почувствовал слабину и едва не начал черпать волну реем грот-мачты… Крен был почти предельным. Матросу кинул фал и тот успел сунуть руку в оконечную петлю… Соскальзывая подошвами сапог, бедолага одолел фальшборт. Подбежал вахтенный: «Как это тебя, любезный?! Нешто первый год в кампании?»

– Да нет, вашбродь, ужо третья. Да ить говаривают артельщики, бытто не будет нам пути, коли три оказии поперёк молитвы сверзилось…»

– Ты вот что, милейший, ведаешь ли, чем пахнет паника на корабле по уставу? А коли так, то и артельщикам накажи. На то она и есть – моряцкая доля. За Отечество радеем, браток. А за шторм и «оказии» отец командир вам порадеет, не оскудеет.

Тем временем на следующее утро по левому борту были видны оконечные берега Португалии. «Боже мой, а ведь ночью проскочили Испанию, проспал, проспал ведь! Абы воздухом испанским подышать! Вот где следовало бы побывать воочию, а не переживать написанное кем-то!» При сём Иван Александрович не преминул переодеться в шорты и холщёвую безрукавку. Ноги в сандалиях приятно щекотал ласковый ветерок. Матросы же теперь были едва не по-детски рады взбираться по вантам и наполнять парус за парусом. Ветер просто радовал экипаж Паллады: его направление было практически фордевинд. А проще-попутно к избранному курсу и лоциям: вдоль побережья матушки Европы. Дубовая палуба, нагретая субтропическим солнцем, манила матросов подвязаться снять обувку вообще. Кстати, острова в Атлантическом океане Мадейра и Азорские – тоже португальские. А Мадейру тем более намечалось посетить.

Глава 19. Португалия и Геркулес

(Из беседы Ивана Александровича с матросами фрегата об устройстве мира по легендам и фактически)

Уповая на негласную просьбу адмирала Путятина к своему секретарю об уроках словесности с гардемаринами, Иван Александрович наведался в кубрик. Там его уже с вожделением ждали моряки: учёный секретарь всегда рассказывал, подмешивая к фактам легенды и мифы. Большинство предпочитали тешить душу, слушая «секлетаря», нежели витать во сне в «адмиральский час» обеда.

Если взвешивать на весах истории, то страны Португалия и Гибралтар обладают красками одна богаче другой. Пожалуй, сюда же следует добавить и Грецию с Египтом. Разве что Гибралтар являет собой английскую крепость со всеми вытекающими последствиями для мореходов. Просто описываемый нами вояж не предполагает близость, либо контакт с последними двумя, хотя их истории перехлёстывались как в торговле, так и в войнах за приоритет в Средиземноморье и далее. Едва верится, что ещё в 1550 году Португалия контролировала акваторию Атлантики и Индийского океанов. Она же брала баснословную дань с побережий Бразилии, Индии, Африки и практически со всех островов, встречающихся в океанах где бы-то ни было. Португальцы бороздили моря как завоеватели, корсары, торговцы и изредка, а скорее попутно, как миссионеры. Так что португальские военные корабли по вооружению и составу команд практически не отличались в исполнении от торговых. А уж пираты и подавно не утруждали себя менять свой флаг «Весёлый Роджер» на любой другой. Ко всему указать однозначно национальность корсаров было невозможно: мавры, греки, португальцы и испанцы чередовались с кавказцами и славянами. В годы, когда страна не раздиралась в междоусобицах религиозных войн, её обитатели чувствовали себя подарком судьбы. Собственно так и случилось изначально, когда будущая Португалия со всеми потрохами была подарена графу Генриху Бургундскому в качестве приданного за дочку короля Испании Альфонса VI Энрике.

Золотой век Португалии с расширением владений повернул лицо Фортуны вспять. Всё чаще удачливые завоеватели от любителей корриды и сиесты получали отпор на былых вотчинах. А рассредоточивать своих конкистадоров по всему земному шару на постоянное столование и жительство стало себе дороже. Содержание эдаких армад уже несло не златые горы доходов, а убытки и долги. Времена адмирала-корсара Дрейка канули в лету.

Всё светлое время суток Палладу окружала феерия всего животного мира здешних широт и всей Атлантики. Прежде всего остались в северных водах касатки и некоторые виды китов. Зато чистейший изумруд океанских вод стали рассекать без устали стаи дельфинов. Эти животные будто специально призваны богом Нептуном скрашивать аскетический быт моряков. Их синхронные забавы менялись в репертуаре ежечасно, перемежёвываясь тональными свистами и мажорными криками наподобии «Э-эй!». Они то плыли вровень с кораблём и даже опережая его, то делали головокружительные антраша пред самым форштевнем, пугая посетителей гальюна. На пути их следования веером вспархивали с гребней волн летучие рыбки. Их цвета были сродни ёлочным украшениям: солнце искрилось в их лазурных, нежно-розовых, а то и пурпурных крылышках. Ветерок расправлял их крылышки и нёс, нёс ввысь и далее, вонзая в прозрачные воды океана метрах в сорока и более. Хозяевами в воздухе океана из века в век слывут альбатросы. Это идеальные птицы-планеры с размахом у королевских южных альбатросов до 4,5 метров. Гнездуются в семилетнем возрасте и затем бороздят воздушные просторы океанов от трёх до десяти лет без какого-то ни было пристанища. Питаются буквально «чем бог Нептун послал: теми же крылатыми рыбками, медузами и прочей живностью у поверхности океана.

В почти безоблачном небе над Палладой величественно парили альбатросы. Эти царственные птицы будто презрели мир земной и месяцами неприкаянно предпочитали полёт пребыванию на суше. Лишь продление рода подвязывало птиц на короткое время гнездиться на недоступных островах. По белизне оперения они соперничают с парусами. Пятый океан с его властителями разделяют тёзки парусника-фрегаты. Эти не столь своевольны в среде обитания и предпочитают ночлег проводить на берегу. Прочие достоинства позволяют им занимать свою нишу далеко не низшего достоинства. Это прежде всего птицы-амфибии, птицы-соколы. Могут пикировать со скоростью около полутора сотен километров час. И уж коли наметят себе добычу, то непременно ею перекусят. Собираются в стаи до сотни и более, где вершат бои и любовные интрижки. Случается, что не брезгуют скушать соперника послабее. Но, тем не менее, умудряются поддерживать в стае светские отношения.

Ночь грядущая обещала близость с Геркулесовыми Столбами. А согласно описаниям в лоциях должны миновать пролив Гибралтар. Вот уж где легенды прочно переплелись с не менее бурной действительностью! В приснопамятные времена Эллады и главенства владык с Олимпа в этих местах побывал Геркулес, который из рода Титанов и брат Прометея. Силы у грека было не меряно и море, сиречь Средиземное, было ему едва по колено. И согласно легенде угораздило его бродить по средиземноморью, скорее всего в жажде порыбачить или сделать какое-либо открытие для исторических вирш Платона. А тут зрит: на пути некая возвышенность до полукилометра и более высотой. Сейчас отроги именуются Пиренеями. И принялся её титан разгребать. Да и был он, судя по всему-левша: ибо слева он наворотил гору каменюк метров на тысячу высотой, а справа лишь метров на пятьсот. А может рыл неравномерно без лопаты, тем более подходящей стали по тем временам даже у Прометея не было. Но прозвали люди ту пару гор по обе стороны пролива Геркулесовы столбы. А сам Геркулес потёр натруженные руки и едва устоял на ногах: хлынул мощный поток из океана. Западное течение даже сегодня не даёт многим судам выйти в океан до окончания приливного потока. Ко всему дует встречный ветер. «Во натворил-то на свою голову! А может оно не так уж и плохо: землякам море со временем своё будет!» И действительно: через пару лет даже Геркулес, не умей он плавать, запросто мог утонуть. Так что кроме столбов и море получилось не хуже других. Даже образовалось контртечение – восточное уже у дна пролива. Глубина межматерикового рва под 400 метров при ширине в пару сотен километров. Это между портом Сеута и английской крепостью Гибралтар на испанской стороне. Вот только войн в проливе люди чинили несуразно много. Видно ошалели от навалившегося счастья общения с миром через Атланический океан. Особенно не стихали стычки за право обладать самим Гибралтаром. Прошли многие столетия, забылись сказания теперь уж очень древнего историка Платона, но столбы Геркулеса не дают покоя многим странам и изрыли их люди под всякого рода убежища и укрепления, ангары.

И видна крепость, теперь уже Великобритании – Гибралтар поныне. По ночам подобно новогодней ёлке светится на многие десятки миль в океане. Видели её, то есть Геркулесов столбы – скалу Гибралтар и африканскую Сеуту наши мореплаватели на фрегате. Сильное течение из Атлантики кренило корабль на левый борт: это означало прилив в океане. Но ветер безукоризненно наполнял паруса, дуя фордевинд. Матросы, получив у стихии отпуск, отдыхали, штопали обмундирование, рассовывали сапоги по рундукам, снабдив их нутро неким снадобьем супротив крыс.

Глава 20. Канары, атланты и корсары.

(Рассказ-историческая легенда от Ивана Александровича)

Многовековые легенды указывают на вероятное место успокоения некогда процветающей страны людей-гигантов – Атлантиды. Точность местоположения – плюс-минус океан. И каждый из учёных отстаивал свою гипотезу, приводя эдакие неоспоримые на их взгляд догмы. Факты извлекали, передёргивали, а то и подтасовывали. Но Атлантиду воочию так и не отыскали. Мы будем обращаться к тем фактам, кои в том же 18 веке считали досельными, то есть происшедших в их доисторический период.

Если вернуться к легендарным делам Геркулеса, то не составит труда предположить некое послесловие. За прорытыми им Кордильерами пред взором титана простирался бескрайний океан. На Олимпе издревле ходили слухи о полубогах атлантах, обретающих неподалёку. Очевидно, Геркулес смекнул, что те парни на островах слева от прохода и есть те самые жители Атлантиды. А острова именовались Канарским архипелагом. Дальнейшее происходило в мире и согласии. С архипелага Мадейра поставляли вино, женщины на чартерных галерах прибывали как мухи на мёд. Едва успели атланты укрепить свою цивилизацию, как рванул вулкан Тейде. От поселенцев остались лишь наскальные некрологи.

Документы трактуют пространнее, но ближе к действительности. Всего Канарских островов семь и в довесок к архипелагу немало безлюдных островков. В 1344 году римский папа Климент VI даровал их Португалии. Это по скрижалям, а фактически папа слупил с соседей немалые пригорки золотом, плюс кабальные условия аренды: на то он и Папа. Судя по всему атланты в давние века худо-бедно поддерживали район Канарских островов и побережья нынешнего Марокко в состоянии лояльности и умиротворения с соседями по Геркулесовым столбам. Не без греха и абсолютно мирным путём собирали мзду с купцов и купчишек, желавших прошмыгнуть на Средиземноморский, далеко не безбедный рынок. Но в довершении к гибели Атлантиды и её обитателей-миротворцев налетели бандитствующие арабы с Аравийского региона. Распахивать прибрежную сахару под виноград они сочли за недостойное маститых головорезов занятие и они буквально оседлали злачный пролив Гибралтар. Проходящие мимо корабли они грабили подчистую, а самих торговцев и корабелов обращали в рабство. Дела у них пошли на редкость удачно и в 1627 году в граде Сале (нынешний Рабат) обосновали столицу своего квазигосударства. Аборигенов изгнали в горы, либо вырезали. Во времена расцвета пираты имели до полусотни боевых кораблей, хотя ближайшая гавань едва вмещала и половину. Испанцы, португальцы, а то и англичане с земляками по Ла-Маншу буквально стонали от ига обладателей «Весёлого Роджера». И кто только не пытался разогнать осиное гнездо: от Ордена рыцарей до совместных усилий стран Средиземноморья! Всё было тщетно. Но в 1668 году пришёл в Марокко султан Мулай Измаил и пиратов якобы не стало. Хотя по отдельным сведениям любители поживиться чужим добром у берегов пролива встречаются едва не по сей день. Тут подал голос ангел-хранитель вездесущий Фаддеев: «А, Вашбродь мой земляк, который на аглицком Уайте маяк обихаживает, баял, бытто и ноне у Гибралтара ошиваются энти нечисти. Токмо Роджерс вздёргивают, коли на абордаж решились, а так боле под купцов рядятся. Да и наш бриг семафорил на опаску… Не к добру энто».

Глава 21. «Весёлый Роджер»

Все были в сборе. В кают-компании стояла необычная тишина. Был слышен лишь скрип мачт и шум воды вдоль борта. Вошёл адмирал Путятин. Почти шёпотом произнёс командир Унковский: «Господа офицеры!..». Но Ефимий Владимирович жестом усадил присутствующих на места. С верхней палубы донеслось: «Бизань-гика-шкот стянуть!» – «Видно течение покатило фрегат вправо», – мысленно отметил для себя Иван Александрович. «Неужто война началась!» Намедни прошёл буквально в полутора кабельтовых русский бриг и передал флажной семафор. Командир и адмиралы тотчас последовали в каюту Путятина. Гончарова вопреки ожидания не пригласили. И вот взял слово капитан-лейтенант Унковский: «Господа, вынужден сообщить вам, что вполне вероятно придётся принять бой с пиратами. Увы, но российский бриг едва разошёлся с двумя якобы португальскими клиперами (парусно-паровой военный корабль). По всем признакам это могут быть корсары. Слава Господу нашему, пока горизонт чист. Приказываю немедля изготовить орудия к бою. Абордажное оружие выдать, готовность проверить. Сигнал горном до приказа не подавать! Марсовому занять место на площадке! Оповещать вахтенного дважды в склянку по рынде. Ядра, картузы с порохом изготовить. Канонирам быть в готовности непрерывно. Обед выдать артельщикам и бачковым к орудиям. Пушечные люка отдраить только на квартердеке, остальные по приказу. Вам, Ваше Высокопреподобие надлежит напомнить всем на деках «Отче наш». Вахтенному офицеру внести запись. Курс держать фордевинд. Взять мористее миль на десять, дабы с береговых возвышенностей не узрели нас. Не приспела зело нам ноне баталия! Государево дело идём вершить. Аврал чинить голосом»

– Аврал, господа! Корабль к бою! С Богом! – завершил адмирал Путятин.

Матрос с марсовой площадки как приказано, сообщал о чистоте горизонта. Темнело стремительно. Высветились звёзды, где с трудом угадывалась Полярная звезда. Океан буквально полыхал свечением микроорганизмов. Повсеместно салютоподобно вспархивали уже светящиеся летучие рыбки, уходя от погони стай дельфинов, а может акул. Шли при погашенных топовых и бортовых огнях на мачтах. На горизонте исчез, изредка вспыхивающий над волной огонь маяка Касабланки. «Дед» повеселел и что-то мурлыкал под нос: к полудню заврашнего дня рассчитывали встать на якорь у Мадейры. Ночной тропический воздух окутал Палладу. Все кроме вахты и дозорных сладко почивали, предпочитая открытую палубу надоевшим пушечным декам. Лишь слышно было в темноте как колдовали над звёздами штурмана: «Товсь! Ноль…» Вот и курс уточнили и от корсаров ушли благополучно. А может и не было никаких корсаров?! Подсел к бодрствующему гардемарину: уж больно велик был соблазн узнать более прочитанного о созвездиях пусть пока ещё северного полушария. Парня звали Иннокентий и родом он был из саратовских поместных дворян: «Ртищевы мы, Балашовского уезда. Предки-то из татар будут, а крещение приняли где-то в 1750 году. Повелел ко всему батюшка царь Пётр жаловать угодья прадеду моему майору Василию Михайловичу поместное село Покровское за баталию в Северной войне. Так Вам угодно светила небесные распознавать! Али так, интереса ради?»

– Видите ли, Иннокентий, мой отчим в бытности на флоте имел чин капитана-лейтенанта. Вот я и приобщился. А тут вот они, как живые перемигиваются. Уж не сочтите за труд! Не все и не сразу, а так, когда ночи дивные, вроде нонешней»

– Так извольте, уважаемый Иван Александрович! Почту за честь. Только уж Вы по Млечному пути воскресите былые знания сами. Уверяю Вас, отвечать на вопросы мне куда сподручнее! Приятных сновидений Ваше высокоблагородие!»

По корме слышался невнятный говор: опять спорили об анналах мироздания батюшка Аввакум и неуёмный адмирал Путятин. Секретарь миссии коллежский асессор Гончаров, вернувшись в каютку, сделал последние записи о деталях прошедшего далеко не спокойного, хотя и благополучного дня. За благие деяния лично сам адмирал Ефимий Владимирович жаловал своему визави каюту на верхней палубе. Площадью келья была невелика, но имела свой иллюминатор, а это для писателя окно в мир. Наступало утро 15 января 1853 года.

Глава 22. Мадейра и Фуншал

В предрассветное утро 18 января секретаря миссии безжалостно разбудил аврал со всей присущей ему какафонией. Новая каютка писателя теперь располагалась едва не у основания мачтовых вант и топот, окрики, флотский сленг во всей своей «красе» взбодрили зело. Убирали паруса, становились на якорь. «Палладе» из-за скалистого рельефа острова Мадейра надлежало стать на дальнем рейде с южной стороны. Наступил сказочный тропический рассвет, даже на рейде фрегат окутали божественные ароматы вечноцветущего острова. Комендоры салютовали согласно традиции из трёх пушек кряду, оповещая островитян о своём прибытии и уважении к ним.

Прибыл на шлюпке капитан над портом и поздравил с благополучным прибытием. Ему сообщили, что нужно пополнить мясной запас в виде живых быков и побольше свежей зелени для пропитания команды, да и сена животным.

Душа Ивана Александровича прямо-таки изрекала латынью: «Путешествую, следовательно наслаждаюсь!» (Cogito ergo sum). Ему и членам миссии подали роскошные носилки с балдахинами (паланкин): для сидения и возлежания во время моциона. Совершенно непривычные к услугам такого рода сановники было наотрез отказались, но других средств передвижения аборигены не имели. Остров представлял собой исключительно гористый ландшафт со снежной вершиной свыше двух километров. Носилки сопровождал переводчик с португальского: на каждой остановке, а то и по пути он подробнейшим образом разъяснял все достопримечательности. Всё цвело и благоухало опьяняюще. Ко всему (а это непременно!) при каждом торможении носилок высокопоставленному пассажиру подносили изрядное количество вина мадеры, как видно, для пробы. Дрянь, конечно, из разряда невызревшего сока винограда. Гончаров отказался от угощения и его тут же выпили бежавшие следом мальчишки. Все подношения немедля относили на счёт Гончарова. Писатель изнывал от жары, так что «вино» не шло впрок. Хотя носильщики, ссылаясь на усталость, вновь остановились у очередного виноградника. Церемония с подношением вина повторилась. Тут же Иван Александрович попросил хозяев дать ему на пробу доселе незнакомые плоды: это были бананы. Ему подали всю связку прямо с дерева. Как секретарь не отказывался, но бананы за один шиллинг ему взвалили в носилки все. Русский консул сопровождал всю миссию, доставшуюся накануне. В завершении проминажа по просьбе консула для команды Паллады открыли лучший английский магазин и это невзирая на выходной! Но даже здесь, на островной дремучести англичане блюдут непременную чопорность. Не без основания такое себялюбие: без надлежащей проплаты любой здешний южанин едва ли окажет услугу!

И в довершении главенство миссии было приглашено в гости к консулу. В его доме всё сверкало великолепием. Молодая красавица, супруга хозяина делала жилище ещё более привлекательным. Консул предложил выпить за благополучие супруги и распорядился подать настоящей, ароматной мадеры. Но кто-то из присутствующей местной знати произнёс: «Синьор, а за эту даму выпьете?» Он показал на другую не менее стройную португалку с толстой косой, ниспадающей на грудь. Горячая южанка задорно смеялась. Но это была… старуха. И коллежский асессор выпил за неё.

Вскоре погрузили быков и зелень. Щедро одарили бананами. Бутаков среди зелени узрел наш заурядный лук с северной грядки и изумился: «Господа, да ведь это наш, российский лук!»

На проводах красавица – супруга консула вручила миссии букеты цветов с острова Мадейра. Наш фрегат отнесло от побережья вёрст на пять. Гребцы португальцы доставили русских будто на паровом катере. Их мускулистые тела подчёркивали белые подворотнички на национальных курточках. Они долго махали нам, пока корабль не обрёл целиком свой белоснежный наряд – паруса. Взойдя на палубу фрегата, Иван Александрович с вожделением посмотрел на остров-рай и его белоснежную вершину. Многие, свободные от вахты офицеры, стояли вдоль борта как бы за компанию Гончарову. Матросы же стояли на реях в ожидании команды «С реев долой!». Но «дед» нарочито помахал вахтенному офицеру воздержаться: знал старый моряк, сколь сладостны для стоящих там, наверху, овеваемых лёгким дневным бризом с океана парням эти лишние минуты. Прощай, гостеприимная, хотя и прижимистая Мадейра!

23 января 1853 года.

Глава 23. Размышления над лоциями

Наверное, каждый, попавший волею судеб на корабль дальнего плавания начинает мыслить едва не астрально. Будучи на материке, человека не озадачивают его координаты на земном шаре, какими бывают ветры и течения в близлежащем океане и что деется в недрах под ним на глубине эдак в 3–5 километров. И не более, как на ночной рыбалке у костра индивид вздымает очи к звёздным мирам. Именно в такую ситуацию попал Иван Александрович: ему всё было в диковину, будто в позднем детстве или ранней юности. И от этого им одолевала досада. «Вот морская карта (с описанием), именуемая лоцией: она вся испещрена чертами, стрелками, точками и надписями, наподобии: «В этой широте, в таких-то градусах, ты встретишь такие ветры». И притом указаны месяц и число. «Там около этого времени попадёшь в ураган» Далее идёт указание, как выйти из него. «Если идти курсом вдоль этой параллели, то попадёшь в муссон, который будет попутным до Китая, либо Японии. А на таком-то градусе встретятся акулы и летучие рыбы. На 38° северной широты и 75° восточной долготы располагаются (перелётные) птицы…» Конечно же, писателю такое предначертание показалось вздором, а то и вовсе чепухой. Но, не особо распространяясь о первопричине (усомнился в лоциях!), наш столоначальник попросил Иван Иваныча (деда) осведомить его о прохождении указанных мест. И тогда писатель пришёл в неописуемое изумление: в подзорную трубу прямо по курсу он разглядел множество птиц! То же было в привязке температур к временам года для указанного региона. И, войдя в раж, Гончаров спросил у старшего офицера: «Дед, а теперь-то мы где?»

– Я уж три раза сегодня Вам говорил, более не буду. Да будет на сегодня… Пойдёмте: вон там, на горизонте, что видно?

– Кажется облако, а может и туча!

– Эх Вы, какая же это туча! Пальма это, остров.

– А на каком градусе лежит остров Пальма?

– Да ведь мы с Вами вчера о нём толковали!

– Забыл напрочь, будь он неладен!

– Как же я-то не забываю! Вот на завтра велю свинью зарезать! Ведь как едим: из ста тридцати кур осталось пара дюжин! Ведь так умрём с голоду!

– Отставить на вахте разговоры! Поправь лисель-фал! Опять лисель-спирт хотите сломать!» Закричал возникший вдруг командир матросам и снова удалился к шкафуту. Но денька два-три прошли без перемен: тот же ветер нёс судно, надувая паруса и навевая на всех прохладу: он здесь от века дует одинаково, поднимая умеренную зыбь. Но мечты столоначальника опережали корабль: Индия, Манилы, Сандвичевы острова – всё это вертелось у него, будто у пьяного лица собеседников.

Шелест и шипение воды вдоль борта, изредкое вспархивание над волнами рыбок… Затем всё мигом исчезнет, а сон и спокойствие объемлют море и небо. Вот и все лоции.

Глава 24. Остров Сантьягу. Порт Спрая. Острова Зелёного Мыса, они же Кабо-Верде

«С реев долой!» – Голос вахтенного завяз в тропической духоте. Матросы безо всякой лихости покинули реи и ванты: когда ещё доведётся побывать на этом богоугодном островке! Так что даже его исчезающие очертания тешили душу. Высоко в небе парил альбатрос, как видно выжидая поживы с камбуза. Кок готовил свежатину из островных бычков. Отходы шли в океан и почти без задержки исчезали в желудках акул. Гиганты океана пятого довольствовались остатками трапезы на значительном удалении от кормы фрегата. В противном случае более влиятельные хозяева водных пучин акулы могли их без труда слопать. А если учесть, что дельфины куда проворнее акул, а челюсти не уступают разве что касаткам, то станет понятным, «кто в доме хозяин». С появлением у бортов наших братьев по разуму акулы ретировались к более безопасным рыбалкам. Альбатросы, пользуясь исчезновением соперников, по два-три сразу пристраивались в кильватер источнику поживы, насыщаясь дармовой пищей. Они вальяжно садились на воду, тщательно заправляли свои планерные крылья и лишь затем приступали к поглощению съедобного субпродукта. Дельфины птиц не трогали по некому неписанному сговору благородных созданий соседствующих океанов. Но сами пренебрегали питаться отбросами, что, как видно, не подобает их сословию, дельфины не снисходили никогда. Дурманящие запахи жаркого по мере готовности заполоняли фрегат. Даже почти осязаемо почувствовался момент добавки в нежное мясо специй и зелени.

Поднялось тропическое солнышко, принявшись припекать на теле всё, что оголено. Врачи в совете со старшим офицером порешили вывесить над верхней палубой тент. Ко всему, дабы загладить стресс островной неги, тот же «дед» вкупе с добрейшим Петром Александровичем порешили выделить в виде обезбаливающего ожогов нижним чинам по кружке мадеры.

Дворянское благородство Ивана Александровича ранее вызывало раздражение от запахов кухни. Но то было где-то там, в другой жизни. Ныне корабельная жизнь изменила его предвзятость к еде вообще. Его натура стала всё более склоняться к некому сентиментальному мажору, если таковой изредка случается с людьми на материке. Печать божественной идиллии, сменяющаяся буйством стихий во всём многообразии с лихвой повелевали душевным состоянием моряков. В дальних странствиях мерка судьбы как бы накладывалась на всю корабельную братию. Ведь все прекрасно осознавали свою бренность пред стихией, причём неотрывно от других собратьев по странствиям. Здесь даже погребение усопших, погибших, – всех производили по единому морскому обычаю в той же пучине океана, облачив тело в брезент. Будь-то матрос, либо адмирал. Подобное со времени ухода из Кронштадта секретарь миссии наблюдал не единожды, за исключением офицеров: их Бог умудрялся хранить отдельно от нижних чинов. Ко всему знал любой мореплаватель, ежели акулы беспричинно следуют у борта совместно с кораблём, то быть на судне покойнику. Так что все принимали за должное, когда артиллерийский капитан Лосев выводил вдоль борта своих подопечных – абордажников, мастеров по ближнему бою с ружьями: шла охота на акул. Альбатросы на ружейную канонаду как бы не обращали внимания. Хотя свою поживу пернатые имели: от выстрелов всплывали кальмары и те же туши акул. Те и другие тут же оказываясь растерзанными в клювах белоснежных гигантов. Это единственные морские пернатые странники, живущие беспрерывно месяцами в полёте над океаном. Лишь в брачный период они посещают весьма редкие острова, где откладывают и высиживают единственное яйцо. Они даже пьют морскую воду. Моряки уважают птиц, почитая их за души умерших мореплавателей в океане. Многие, путешествующие по океанам часто наблюдали на палубах и мачтах пернатых попутчиков. Это могли быть совершенно экзотические птицы, порой абсолютно незнакомые. Вы их никогда не увидите у себя на родине во дворе: там они чураются гомо сапиенса из-за его непредсказуемости. Но здесь, среди шири океана, птиц привечают из века в век. На «Палладе» зачастую матросы кормили из рук уставших гостей, порой буквально усыпавших палубы, такелаж и ванты.

Пошли вторые сутки «щадящей» погоды. Матросам кроме обтяжки такелажа и конопачения нижних деков и трюма было послабление от авралов с парусами. Гончаров вышел к нижним чинам для приободрения от скучных мыслей среди безмолвной шири океана. По предписанию адмирала Путятина «Для развития интеллекта и отвлечения от крамольных мыслей и вольнодумства» коллежский асессор давал лекции по древней истории и мифологии гардемаринам и прочим нижним чинам. Свободные от работ и вахты в «адмиральский час» расположились под тентом на лафетах пушек, а то и просто на палубе. Выдержав паузу, Иван Александрович начал повествование.

«Где-то в глубинах Атлантического океана, может прямо под нами, а то и подле Канар существовал обширный континент. Заселяли его люди наподобие нас, но ко всему куда более горазды, как ростом, так и умом. Атлантида была столь велика, что позволяла общаться Африке с Южной Америкой, а Европе – с Африкой. Нынешний язык греков имеет прародителей среди народностей майя, а индейцы мандан и зуни не имеют красный оттенок кожи, зато обладают голубыми глазами и отличной шевелюрой. Те и другие имеют одинаковые вероисповедования, ритуалы. А если сюда добавить одни и те же архитектурные приёмы, то даже лишённый фантазии индивид, вроде моего Семёна, будет уверен в истинном родстве этих народностей. А отмеченные учёными признаки невольно доказывают многовековое общение названных мной народов. Бесспорно их связывала общая земля – государство Атлантида.

Но и это не самое удивительное. Те же легенды разных континентов глаголят о первопоселенцах на их исконных землях, то есть о своих предках. В Мексике предания гласят об Азтлан-дией, у бриттов, жителей Уэльса, их страна-прародительница поглощена пучиной Атлантического океана. Это и были по мифологии наши предки. Частью их упоминает греческий философ Платон в книге «Атлантикус» о высокоразвитой культуре мощной военной державы, расположенной на удалённом острове в Атлантике. Полны сведений о начале бытия человеческого такие высокочтимые книги, как Библия, Ветхий завет, глава шестая: «Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери. Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их к себе в жёны, какую кто избрал. (Стих 1–2) В то время были на земле исполины. Особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рожать им. Это (были) сильные, издревле славные люди. (Стих 4). И теперь главное: кто сии сыны Божии, от коих рождены были исполины? По розмыслу таковыми следует считать атлантов из возникшей от благословенных браков на Атлантиде. Таковой предполагается цивилизация, предшествующая нашей, Арийской. Великий катаклизм уничтожил Атлантиду, либо раздробил на мелкие части, чем предрешил будущность атлантов. Но Бог милостив к человекам и мир возобладает на земле, а Атлантида воспрянет «аки феникс из пепла». На «Царском часе», коли погода снизойдёт к нашим молитвам, то отец Аввакум расскажет вам более моего. Горазд он в этих притчах».

Вечером, за ужином в кают-компании, Ивана Александровича испрашивали на все лады на тему рас и Атлантиды. Более всех домогался подробного диалога архимандрит Аввакум: он по этому поводу водрузил на сукно библиотечную Библию. Его смущали браки «сынов Божиих» с земными девами. В пику он приводил грехопадение Адама, биография коего не переплеталась с проблемой заселения Атлантиды. Присутствие среди офицеров адмирала Путятина накаляло атмосферу, ибо его скрупулёзные познания дел конфессиональных были превыше духовных сил батюшки. Гончаров в этой ситуации под словесную экзекуцию не подпадал однозначно. И, если бы не вмешательство коллежского асессора Гошкевича, фиаско архимандрита мнилось неизбежным. «Господа, не сочтите за бестактность, но тема предназначалась нижним чинам и нам развивать её негоже! А за лекции Ивану Александровичу следует возгласить «Браво!», да и стол ныне отменный. А посему «браво» душе кают-компании Петру Александровичу!

С каждым днём всё более одолевала духота. Старший офицер И. Бутаков при содействии врачей Г. Вейриха и А. Арефьева настояли перед капитаном корабля Иваном Семёновичем Унковским и командиром перехода вице-адмиралом Путятиным о медосмотре личного состава поголовно. Всё более моряков обращались с тропическими язвами, ожогами, лихорадкой… Лазарет был полон больными. Недоставало медикаментов и перевязочного материала. В случае неблагоприятствия с погодой мог бы оказаться явный дефицит нижних чинов по управлению парусами и такелажем. Расшатаны обшивочные доски, стрингеры, шпангоуты, ослабел такелаж. Из всей артели плотников остался один престарелый матрос Захар Прохаров, родом из Каменки Орловской губернии. И его-то не хотел брать на эдакую кампанию командир Иван Семёнович, да уговорил его старший офицер Бутаков: уж больно пришёлся по сердцу жилистый мастеровой, прошедший с Иваном Ивановичем не одну океанскую кампанию. Живучесть корабля всё более находилась под угрозой. И уже просмолённый Захар с трудом переползал от шпангоута к шпангоуту, расклинивая и законопачивая сочащиеся забортной водой щели меж досок. Матросы-скотники едва управлялись с нечистотами и они нещадно скапливались, не давая дышать на жилых матроских и нижних деках, а тем более в трюмах. Возопили офицерские чины. Нервозность передавалась боцманам, кондукторам и матросам. А крайнему, как известно, больнее всех достаётся. Пресловутый линёк, скрашенный смачным жаргоном, время от времени гулял по спинам зазевавшихся, либо неловких по случаю болезни матросов. Палуба «Паллады» даже на двух деках не насчитывала и двух «лежачих» метров на брата. В основном спали вповалку на верхней палубе, либо на второй деке, где даже у открытых пушечных портиков чувствовалось свиное испражнение. А уж ниже дышать было просто невозможно. И, если кто, сменившись с вахты пробирался в потёмках в поисках местечка прикорнуть, то неизбежно наступал на чью-либо обожжённую конечность. Реакция становилась хуже некуда: от крика просыпались почти все и одного материли, другого попросту пинали. Здесь ситуация более чем понятная: на 450 квадратных метрах размещались до четырёх сотен тел, тут не разнежишься.

Срочно на общем совете было принято решение ошвартоваться в порту Прая, что на острове Сантьягу. По лоциям сей забытый богом клочок суши иначе причислялся к Островам Зелёного мыса. Своё название каменистые образования получили в связи с близостью к африканскому мысу Зелёный. Вот только с зеленью в этих местах была немалая проблема и ещё большая – с водой. Лишь кое-где уродливыми холмами серого цвета высились баобабы с опавшими листьями и жухлой корой: на этих широтах свирепствовала зимняя жара. Да, именно зимняя, следуя всем здешним канонам. Всё недвижимо сковал непостижимый зной. Даже прибрежные скалы трескались от сковородочного нагрева. Единственное, что безотказно работало и давало пропитание аборигенам – солевые озёра. Приливная волна наполняла их морской водой. А зной довершал технологию добычи морской соли. Скудные плантации плодили цитрусовые и нечто съедобное по здешним меркам.

Глава 25. Острова Кабо-Верди

ТРОПИЧЕСКИЕ БОЛЕЗНИ

«Царские часы» судового священника архимандрита Аввакума 30 января 1853 года. 24° З.Д.; 15° С.Ш.

«Царские часы, дети мои – есть краткое богослужение по Церковным священным событиям. Народное название «царскими» произошло от древней традиции Византии: на этих часах в Кафедральном соборе был обязан присутствовать сам Император, для того оставлявший все государственные дела. Россия восприняла традиции церковных служб от Византии, и наши благоверные государи неукоснительно следовали этому Правилу. Для вас я готов прочесть Священное писание как подушевно, так и всей братии совместно по вопросам веры и состояния души. Здесь, обретаясь пред Богом, души ваши инда мятущиеся в поисках божьего прибежища и не находят его, ибо не всегда слышит их Господь. Лишь в молитвах искренних и того более в лоне церкви вы обрящете душевный покой. Идите с Богом, дети мои и предавайтесь розмыслу. Аминь.»

Так завершил батюшка очередную проповедь, испросив на то «добро» по обыкновению у вице-адмирала Путятина. Обладая крутым нравом, на грани самодурства, военачальник вершил без всякой на то надобности в его участии не присущие ему обязанности. То есть «бил по рукам» своих невольных подчинённых. Мы уже упоминали высочайшую осведомлённость в делах церковно-приходских и мирских науках своенравного морехода столь высокого ранга.

В кают-компании изначально высказались о сбережении здоровья корабельные врачи и в довершении архимандрит Аввакум прочел традиционную молитву.

«Отче наш, иже еси на небесах! Да святится имя Твоё, да придет царствие Твоё, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земле!.. Аминь»

«Господи Иисусе Христе, через эти святейшие слова и во имя Твоего святейшего подвига исцелена была эта рана, это зло. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь!»

С окончанием молитвы корабельный писарь вышел на жилую палубу, где загодя разверзнул гроссбух со списками всего штата фрегата «Паллада»: «Всем, имеющих фамилии на «А» и «Г» включительно остаться для обозрения здравия телесного. А господин Гончаров пока просветит вас о землях обетованных, нами наблюдаемых».

Надо отдать должное, матросы не больно-то льнули к слову божьему, предпочитая использовать «адмиральский час» для отдыха. Хотя случалось, что многие после обеденной чарки льнули зреть песельников с их танцами, и разудалыми частушками. Таковые действа выводили матросов из океанической депрессии. Новым и заведомо интересным для нижних чинов были лекции – рассказы самого учёного «секлетаря». Снисходило мероприятие от пожелания-приказа адмирала Путятина. Немало моряков «Паллады» сменили за службу по нескольку экипажей, но эдакого дива не встречали. Кроме окрика, а инда и кулака в ухо, они иного «внимания» к себе не ведали. Так что одно упоминание об Иване Александровиче невольно располагало к неслыханным доселе историям. Так и на этот раз. Матросы принялись разбухшими пальцами за починку рабочей формы и обувки, рассаживаясь поудобнее под тентом на ветерке. Многие шили брезентовые голицы из старой парусины: надо было хоть как-то сохранить руки.

«Ноне, господа присутствующие, я поведаю вам о тех островках, что пока едва видны изумрудными холмиками пальм у горизонта. Так вот почти в те же времена, когда едва была создана наша твердь, то на ладонях Господа остались крохи почвы. И Он, ничтоже сумняшеся, стряхнул их в Атлантический океан. Для Бога-то крохи, ан для людей образовались цельные острова. А название Кабо-Верде в переводе с португальского значит острова Зелёного мыса. А точнее в 1445 году португальские мореходы, увидев покрытые баобабами острова, воскликнули: «Cabo Verde!». И это скорее означало «зелёное пятно» на горизонте! Ко всему в античную эпоху было поверье, «что души героев и людей выдающихся с кончиной улетали на зелёные острова в океане, где садится солнце. Хозяйками этих островов были прекрасные Геспериды, дочери Атланта. Ходили разные мифы о необитаемых островах «между небом и землёй», хотя те находились в непосредственной близости от африканского побережья. Так что первым европейцем, чья нога ступила на Кабо-Верде в 1456 году опять же предстал португалец Генрих Мореплаватель. Вслед за ним Антонио да Ноли с напарником Диего Гомиша в 1460 году. Вот они-то и разузнали, что на островах поживы с «гулькин нос»: как флоры, так и фауны. Ко всему свирепствовала засуха. Так что земли облюбовали пираты в качестве многолюдного промежуточного невольничьего рынка. Жили на всём привозном, тоже награбленном в той же Африке. Пленное негритянское население вывозили на острова и там спокойно перепродавали в Америку и Европу. Морские разбойники образовали здесь некую процветающую столицу Гранди Рибейра поселения Санта-Антао. Обладатели «Весёлого Роджера» всех стран нещадно грабили своих же «коллег». Побывал здесь именитый корсар Френсис Дрейк, но убыл в пролив своего имени «не солоно хлебавши»: хозяева островов португальцы фехтовали и палили из ружей лучше пришельцев корсара Дрейка. Единственную и неоценимую пользу все мореплаватели, включая тех же пиратов – это прибрежные лоции морей и океанов. Первичные карты были составлены именно теми мореплавателями, кои намеревались проследовать там же, где им подфартило хотя бы раз. Вот и намедни: штурманский офицер Л. А. Попов громогласно изрёк: «Поздравляю: сегодня в восьмом часу мы пересекли Северный тропик!» Но даже самый пристальный взгляд даже в подзорную трубу Ивана Александровича во все стороны света ни коим образом не обнаружил никакого «тропика». Но ведь на морских картах-лоциях он Был!!! И штурман его обнаружил, скорее всего, точно! Надо непременно разузнать. Что-то помнилось с детства из рассказов отчима. Удобно ли расспрашивать сейчас? Почему-то вспомнились Альдебаран и Вега. «Выпрошу-ка я у своего земляка Иннокентия карту звёздного неба, да буду запоминать, дабы было инда ввернуть эдакое, будучи в Симбирске, а то и в самом Петербурге… Но тут вынырнул мой вездесущий Фаддеев: «Ваш высокобродь, Ваша очередь телеса заголять! Туточки, али когда по каютам? Дык я обскажу их благородию…» Но тут кто-то из матросов заорал: «Справа по борту банка!» На крик прибежал вахтенный офицер. И на самом деле справа, почти в полусотне дюймов блестела на солнце мокрая каменюка величиной с шестивёсельный ял. Офицер даже опешил: под таким солнцем и мокрая!! Но «каменюка», слегка шевельнув закраинами как бы соскользнула в глубину. «Да это же Морской чёрт! Рыба-скат окаянная!» – определил кто-то из бывалых матросов. Но даже в прозрачной воде океана морское чудовище вскоре исчезло «аки призрак в ночи». «Вот те раз! В пятый раз токмо в энтом океане, а окромя китов да черепах ничего большего стога сена не видывал! А ведь точно, чёрт в обличии! Надобно батюшке Аввакуму обсказать. Небось есть така молитва супротив нечисти». Но неизменные облака вновь как бы окутали ватной духотой океан. Всё ближе подходили к некоему нагромождению среди туманного марева из красной глины с чахлой травкой между буграми. В милях трёх можно было рассмотреть, что «травка» являет собой кокосовые пальмы. Странно, но тени под ними не было видно. На этих деревах и листья оборачивались ребром к солнцу сохраняя влагу, вот и тени от них никакой, как от дырявого сита. Сыграли аврал. Щеголеватый лейтенант Шварц, не обращаясь ни к кому, довольно ясно изрёк: «Порт Прая, господа!» Но зюйд-остовый пассат всё более отжимал фрегат от цели. Как бы не пришлось обходить остров Сал правым бортом, чтобы использовать хотя бы малую возможность на подобие дуновения. Таковое случалось в форс-мажорных ситуациях, сродни русской рулетки с надеждой на осечку. Наш курс был понятен лишь штурманам и командиру. И это далеко не на порт Прая. Пока фрегат упорно продвигался, но к побережью Сенегала, недоумевали даже матросы: почему?

Подошедший к Гончарову старший офицер Бутаков осведомил об обязательном присутствии в кают-компании к обеденной трапезе. «Что за напасть приключилась с нами?..» С таким раздумьем учёный секретарь отправился на совещание. Иван Александрович стал замечать, что качка уже никоим образом не влияет на его походку. А при смене погоды он воспринимал очередной аврал как должное. Но тут всё будто замерло. Вышли на 15° западной долготы будто по инерции.

Совещание открыл согласно старшинства адмирал Путятин. Далее излагал командир корабля капитан-лейтенант Унковский: «Господа, мы не отдали должного внимания слиянию ветров за последние двое суток и северный ветер фордевинд слился с пассатом. Обращаю внимание вахтенной службы на удержание ветра вплоть до прямой видимости суши мыса Зелёный. Лишь только в этом случае мы сможем не пользоваться машиной и не попасть в мёртвый штиль. Запасы воды на исходе. А скот скоро нас самих выживет несносной атмосферой вони!»

– Указываю господину Тихменеву свести расход питьевой воды до аварийного пайка. По возможности для приготовления пищи использовать опреснённую воду. Обращаю внимание учёного секретаря и судового священника на отвлечение нижних чинов от паники. На островах естественная влага отсутствует напрочь, сиречь дожди имеют место быть раз в несколько лет. Единственным кладезем пития служат баобабы. Но самым молодым ноне более 500 лет. Видно не приспичило время прильнуть к их влаге. И нам, как видно, не суждено. Штиль на этой широте равносилен для корабельщиков безмерной жажде и голоду. Пароходы большинства стран этих мест сторонятся. Вода и почта – почитай весь их груз для островов. Вахтенным оповестить личный состав заготовить письма к передаче коменданту». Для воды заготовили дубовые аварийные бочонки с отдельной шлюпкой. Островитяне обязаны будут уделить толику привозной питьевой воды нашему судну. На то есть долгосрочный договор. Ждём официального представителя. На сей момент ветер благоприятствует и при спаде зноя должны достичь берегов порта Прая. Крюк к сему порту мы вынуждены сделать немалый во избежании беды большей: остаться в полосе штиля.»

Глава 26. Пекло и апельсины

Иван Александрович, как, впрочем, и все, кто впервые посетил так называемый «порт Прая» были не просто изумлены: они даже в фантазиях не представляли увиденное. Изначально, как это и подобает в цивилизованных портах мира, к командованию фрегата для встречи прибыл штатный чиновник: иссиня-чёрный негр в форменном фраке на голое тело, но с представительскими галунами и в лаковых штиблетах без носок. Он же сидел на вёслах древнего ялика. Это был наверняка уцелевший потомок тех негров, коих пираты перепродали сотнями тысяч в Новый Свет и ближе. Статью его Господь не обидел: широкая мускулистая грудь гармонировала с узкой талией борца и выпирающими из рукавов бицепсами. Встречающие были им просто восхищены. Этикет встречи иностранного судна им был соблюдён досконально. Команда едва удерживалась от смеха: действо шло по марионеточному сценарию едва не из глубин веков. Недоставало экзотических перьев, кольца в ноздре, ритуальных наколок при родовом жезле. Наши ответы о цели прибытия в порт, дальнейших намерениях и даже о названии корабля и здоровье русского монарха были приняты с благоговением. Затем, посланец экзотического поселения достал из-под полы подобия форменной одежды некий журнал с задубевшими от печати веков окладами переплёта цвета кожи хозяина. Далее, выпучив и без того выразительные глаза и истекая потом, чиновник старательно вывел какие-то каракули вполне современной ручкой. Посудинка с чернилами возлежала на его довольно роскошной груди и играла роль некоего амулета. Зажатое в кулаке стило двигалось ходуном, спотыкаясь между строк, но минут через пять всё-таки выправило исторический текст и немедля исчезло вслед за документом там, где угадывался единственный карман. За сим ритуал, судя по всему, завершился. Музыки, салютования и подношений не последовало, дабы не нарушать девственную тишину окрестности. Розовые подошвы представителя порта ловко мелькнули на трапе шлюп-балки. Зычно скомандовал боцман: «Вывалить кранец, пришвартовать ялик по корме! Ялик протянуть. Команде в катер!» Комендатское судёнышко сиротливо прижалось к обшивке «Паллады». Её хозяин уже восседал на вёсельной банке. Он грёб в позе вперёдсмотрящего, подставив лицо дневному бризу. Команда корабельного десятивёсельного катера по двум канатам с мусингами (узлы на канате) привычно соскользнули в посудину, разобрав вёсла. Старшина не заставил себя ждать. Вставив румпель и кормовой флаг, боцман, он же старшина катера отдал команду «смирно» и занял место на книце (угловое сидение). Подали шторм-трап и по нему уже сошли офицеры, ведающие снабжением, картографией и кому дано «добро» на сход.

Приближавшийся берег буквально обжигал зноем. Ни причала, ни даже подобия пирса «порт» не имел. Наш негр-лоцман на правах коменданта порта буквально выпорхнул из лодчонки и изобразил собой ликующее население, а заодно и администрацию одновременно. Полуголое мужское «представительство» и сопровождающие лица уже были готовы вынести нас из лодки на берег. То же самое довершили наши матросы, засучив панталоны. Гончарова вынесли негры, бережно водрузив его на кучу раскалённого песка и получив за услугу щедрую мзду. Неподалёку стоял экзотический сарай-шалаш он же пакгауз-склад: дверей и запоров, как видно, не предусматривалось ещё при возведении «шедевра» местными зодчими. Рукотворное укрытие от солнца использовали местные собаки под свадьбы. Напоминаем, что по местному календарю был разгар зимы. Таможенное здание отличалось наличием входных дверей с амбарным замком, открывавшимся без ключа. На оконных проёмах вместо рам колыхались пальмовые листья. «Есть ли фрукты и вода?» Вопрос пришельцев воздействовал на толпу негров магически: все разбежались кто куда, но в сторону посёлка за соседним утёсом. Озадаченно постояв с четверть часа, вся наша делегация последовала следом за аборигенами, оставив вахту у катера. Дорога-тротуар оказалась вымощенной камнем, но тащиться в гору под пронзающим солнцем было невероятно трудно. Частые остановки грозили солнечным ударом. К нашему удивлению на плато, возвышающимся над портом, размещалась целая батарея пушек. Судя по всему последний выстрел из них был сделан работорговцами около столетия назад. Вошли на городскую площадь и уже здесь встретили часовых. Они более напоминали японских гейш: кланялись с подчёркнутой учтивостью, получая от нас по нескольку монет. Мундиры на стражах были едва не роскошные в сравнении с чиновником от порта. Обувью здешняя «армия» не располагала, зато оголённые лодыжки и икры ног были чернее сапог караула английской королевы. Мулаты на фоне негров совершенно не выглядели франтами: их лица и телеса казались попросту изрядно неумытые, землисто-серые. Довершали писк местной цивилизации каменные здания мэрии и невесть для чего мрачная гауптвахта. Далее следовала целая пустынная улица хижин из камня. Зной загнал жителей в пальмовые укрытия от жалюзи. Посреди площади стоял столб с прилаженной сверху португальской короной. Наверное, именно охрана этого атрибута и объясняются бутафорские стражники и гауптвахта. Тем не менее, впередиидущий наш соплеменник зашёл в одну из хижин. Заинтересовавшись, зашли и мы все втроём. Без твёрдой уверенности выбранного адреса. Маленький дворик сиял белыми плитами. В углу под карнизом веранды млел от жары ослик, рядом буквально таяла необычайно жирная свинья. Бедняга уже не имела сил не то что переместиться в тень, но даже привстать. Лишь куры, более напоминающих расцветкой и размерами наших фазанов, сонно бродили в поисках корма. Хулиганом крутился меж них попугайчик-воробышек. Писатель едва увернулся, дабы не наступить на малыша.

Войдя в своеобразные сени, гости обнаружили лестницу на второй этаж. На открытой галерее сидела весьма пожилая португалка. Молча указав перстом, она пригласила вошедших в комнату. Наши попытки заговорить с ней на английском, либо французском остались тщетны. Встав, посетители было ушли, но дама их остановила, пригласив юную соплеменницу, говорящую на французском. Жеманясь, девушка робела, хотя мужчины недоумевали её речам. С какой целью привели стройную красавицу? Её сбивчивая речь на смешанных языках ещё более усугубила ситуацию. Неудачная собеседница лишь смогла пояснить, что родом из Лиссабона и не замужем… Разрядил обстановку Колокольцев: «Господа, нас явно не за тех принимают, либо это выездной дом свиданий! В любом случае пойдём от греха подальше». С тем и откланялись. Хотя позже выяснилось, что впередиидущий коллега имел намерение вообще зайти в соседний дом.

Встретили озадаченного Тихменева, спросили об успехах на поприще провианта. Сокрушённо наш кормилец изрёк: «Плоха провизия и мало! Быки не крупнее здешних ослов. Ума не приложу: как-то мы доберёмся до мыса Доброй Надежды!?» С тем и спустились в изначальную деревню с глиняными хибарами-мазанкам. Гончаров профессионально заглянул вовнутрь одной из них. Там на деревянных лавках сидели сгорбленные старики и старухи. Среди них было немало совершенно лысых. Молодёжь трудилась на полях среди гор. За немощными присматривали молоденькие негритянки с весьма привлекательной наружностью и выразительными глазами. В них чувствовалась сама доброта и природный ум. Эти же феи пустыни немедля примкнули к нам, беспрестанно прося бог весть каких денег неведомо за какие услуги. Их даже не смутили обнажённые тела наших купающихся у берега матросов. По пути мы воочию видели сады с фиговыми плодами, кокосовыми пальмами и апельсиновыми деревьями без самих цитрусовых: зима, но впечатляет. Птиц и насекомых по этой же причине почти не наблюдалось.

Зато у самого катера нас ожидал сюрприз: множество корзин с апельсинами и сидящих подле них местных спекулянтов азартно резавшихся в… карты самиздатовского покроя, где козыри в колоде куда краше наших, а на карточных дамах в позах камасутры напрочь отсутствовало одеяние. Апельсины Тихменев скупил все не торгуясь: команда была в восторге от такого экзотического приобретения. Подошёл измождённый и взмокший от жары боцман и, едва не падая, прохрипел: «Грузи, мать вашу! Нехристи, сгорели напрочь, я вас сейчас на ванты линьком загонять буду?!» Купальщики мигом облачились, но негры уже водрузили корзины в нашу посудину, неизменно прося плату. Таковая, вперемешку с матом была выдана мелочью боцманом и окончательно уже самим Тихменевым. Радости торгашей не было предела: сделка с «французами» пришлась по душе. Аборигены упорно принимали мореплавателей за жителей Парижа и иже с ним. Русских, как видно, здесь отродясь не было. Тем временем пассажиры втиснулись меж корзин и валиков вёсел. Едва моряки вставили вёсла в уключины, как негры на одном дыхании вытолкнули катер на чистую воду. «И-и рраз!! Навались!» – Гаркнул боцман, будто непременно хотел стряхнуть эту «штатскую» спесь с купанием и флиртом.

Глава 27. Экватор кому как

И на самом деле, стоило поднять шлюпку на борт и закрепить её по штормовому для похода, как заулюлюкали боцманские дудки: «Свистать всех наверх, паруса ставить! Баковым на бак! Поднять якорь!» Затрещала лебёдка брашпиля, и как только якорь стукнулся о клюз: «Обмыть якорь!» Затем последовали команды для разворота фрегата на курс и самая главная, которую Иван Александрович ждал с замиранием сердца: «Марсовые к вантам, все паруса отдавать! Паруса отдать!» Невыносимо было глядеть на искажённые болью лица матросов: их тела нещадно ошпарило тропическое коварное солнце, а кожа покрылась волдырями. А ведь предупреждали бывалые мореходы воздержаться от подкупающего желания оголиться на солнце! Но внимали увещеваниям далеко не все: уж больно велик был соблазн вкусить щедрот южного светила. К вечеру у лазарета выстроилась очередь. Опытные эскулапы как видно, ещё в аптеках Портсмута, приобрели мазь от ожогов и экзем в гигантских количествах. Теперь, если уподобить корабль рынку, то наши Арефьев вкупе с Вейрихом могли озолотиться с лихвой. Боли были просто адскими: шкуру сдирали вместе с бинтами и вновь мазали едва не более половины кожного покрова. Такова была изуверская плата за неопытность и алчность к тропическим утехам. Архимандрит Аввакум устраивал ежедневные молебны, взывая к святому Николаю Чудотворцу, покровителю моряков. Путятин ходил по фрегату с лицом чернее тучи. Врачам и архимандриту грозил «аки галерным невольникам быть принайтованными к вантам, дабы они лазили по реям сами, ставя паруса, коли до времени резвого ветра не излечат матросов». Доставалось на орехи и старшему офицеру с командиром, не углядевшими лихоимцев до дармовых облучений. Самих матросов адмирал не трогал, понимая их мученическую долю. Благо, бог морей Нептун и ветра Эол в содружестве позволяли почти не менять парусное вооружение: волнение не превышало трёх баллов, ветер почти благоприятствовал. Злополучные «пляжные острова» с рыжими утёсами исчезали на горизонте. Под тентом гулял хотя и весьма умеренный, но целебный ветерок, заживляя нежную кожицу бедолаг.

Но «29 января в 3° северной широты мы потеряли пассат и вошли в роковую полосу. Вместо 10 узлов (около 19 км/час. Давали чуть более полутора узлов. Давно уже дед грозился нам штилевой полосой, которая опоясывает Землю в нескольких градусах от экватора. Штили, а не бури – ужас для парусных судов. В самом деле, каково простоять месяц на одном месте, под отвесными лучами солнца, в тысячах миль от берега, томиться от голода и жажды?

Океан искрился, отражая лучи солнца, всё нестерпимо сияло: так смеётся сильная злоба над немощью. Небо несло в себе мириаду сказочных облаков с меняющимися сюжетами: от неких чудищ и галантных фей, до лошадиных морд и замков. Но этим не удивишь и в наших северных широтах. Только здесь вся перечисленная смена декораций сопровождалась изумительной игрой цветов и их сочетаний. Краски не имели разграничений, они проникали друг в друга и накладывались, создавая невиданные колориты, возбуждающие не только глаза, но и осязание. Море колыхается целой массой, как густой расплавленный металл. Команда переходила в сонную депрессию, полагая, что тропики взяли их за горло удушьем. Но сие случилось позже, гораздо южнее от экватора. А пока 31 января паруса зашевелились, повеял ветер невесть какой слабый, а за 1° до экватора задул ожидаемый SO (зюйд-ост), пассат.

Здесь будет уместным отступление о целесообразности соблюсти традицию пересечения экватора. Для Паллады положение было более, чем критическое. Ситуация, когда торг со стихией стал неуместен. И, если с бурей моряки ещё могли совладать, то штиль тихим, но неумолимым удавом мог сделать из них «летучего Голландца». Экипаж через месяц-два безумеет от жажды и люди прыгают в океан, алкая напиться. Это и есть самая страшная тихая смерть в испепеляющем зное и удушающей влажности. А посему 3 февраля в 8 утра безо всяких помпезностей корабль пересёк экватор. Задул спасительный, хотя и слабый бейдевинд. «Ну что, Пётр Александрович, вот мы и за экватор шагнули! Скоро на мысе Доброй Надежды будем! Хотя в океане грешно загадывать впрок! А вот бананы кто-то ночью поел!» Для свежести фрукты на ночь раскладывали на палубе. «Зелёный, негодяй, вахту нёс!»

Пересеки тропик, а следом и экватор.

И отпируй сей праздник моряков.

Матросы задумчиво смотрели на гладь океана, очевидно жалея об упущенном торжестве. Но все сознавали, что сохранить жизнь с оказией ветров, близких SO всё-таки полновеснее. Ко всему «матросы наши мифологии не знают и потому не только не догадались вызвать Нептуна, но и не поздравили нас со вступлением в его заветные владения, не собрали денежную или винную дань, а мы им не напомнили, и день прошёл скромно. И только ночью капитан пригласил нас поужинать.

Глава 28. Экватор по традиции

«Позже мы узнали, что на шхуне «Восток», купленной в Англии и ушедшей из Портсмута вместе с фрегатом, Нептуново торжество всё-таки справляли». Заметим лишь, что в отличии от «Паллады», «Восток» имел стационарный винтовой ход и не зависел от штиля, как это случалось с фрегатом. Но паровая машина требовала значительных запасов угля. Мощность же движителя была всего 40 л.с. (!!) Но даже сам секретарь Иван Александрович чисто по-человечески полностью полагал, что праздник Нептуна натяжка страшная: практически бесцельно дурачиться среди неимоверных трудностей. И это при том, что до трети экипажа маялись с зубовным скрежетом от ожоговых болей и экзем. Не было и речи посылать их авралить на паруса и «дед» определил болящих на палубные работы по рангоуту под спасительным тентом. Старший офицер справедливо полагал, что команда поймёт серьёзность ситуации: надо увести корабль из мёртвой зоны как можно быстрее. Вскоре компас начал располагаться параллельно магнитному экватору, солнце оставалось в зените вопреки обыкновению уходить к югу. «Рулевой матрос тотчас в недоумении донёс об этом штурману».

По большому счёту каждый из нас жаждет праздника, оставаясь до старости в душе ребёнком. У матросов, принимавших на свои плечи все тяготы и унижения за время многомесячных походов, чувства общения обострялись. Но неунывающий Иван Иванович ободрял: «Да всё просто отлично! Главное выйти из штилевого пояса, а экватор только у Сингапура можем дважды пересечь! А мадеры хватит с лихвой, отпразднуем, коли бог даст!»

Согласно записям в корабельном журнале Паллады 6 января 1853 г. винтовая шхуна «Восток» и «Паллада» вышли из Портсмута совместно, но уже в первую же ночь разлучились. Лишь 11 января, в Ла-Манше судна встретились вновь и тогда фрегат взял шхуну на буксир, полагая сэкономить для «Востока» топливо за счёт попутного бодрого ветра. Но когда ветер усилился, то буксировку прекратили: возникла опасность порвать паруса на «Палладе». Местом встречи назначили остров Мадейра. Без буксировки фрегат стал давать скорость до 11 узлов. Провиант и воду добавили, встав на якорь на рейде города Фуншал. Порта как такового поселение не имело. У островов Зелёного мыса и вовсе задержались на несколько часов и почти безрезультатно. Купленных там цитрусовых в качестве еды матросам явно недоставало. При их изнурительном, подчас круглосуточном труде, апельсиновая диета с перекуской из солонины в бескрайнем и знойном океане подобны изощрённой казни. Запасы воды почти на исходе. Но вернёмся к событиям на шхуне «Восток». Они могли позволить себе неслыханную беспечность для парусных судов и лечь в дрейф. Купленный в Портсмуте «Восток» возымел свою команду из членов экипажа «Паллады», набранную специально в большинстве своём ещё в Кронштадте. Её командир лейтенант Римский-Корсаков предусмотрел такую ситуацию и матросов для шхуны максимально подверг морской подготовке. Механиков на паровую машину он стажировал на английском заводе «Бабкок Вилькокс». К намеченным к переходу в команду шхуны офицерам лейтенант Римский-Корсаков присматривался особо на переходе в Портсмут. То же было рекомендовано будущим командирам по отношению к матросам. Ведь предстоящий переход Портсмут-Владивосток был более чем сложный. Но при всех упреждающих мерах большая часть как матросов, так и офицеров не проходили обряда крещения Нептуном на экваторе. В самом плавании сей фактор не столь важен, но в моральном отношении… Так что обряду на шхуне «Восток» следовало приличествовать неукоснительно. Едва ветер расправил паруса и шхуна легла на проторённый курс Нью-Йорк – Кейптаун, как Воин Андреевич собрал своих подопечных для согласования проведения празднества Нептуна. Всего на судне офицеров было 6 человек, нижних чинов с гардемаринами до трёх десятков. Всех на ходу под парусами едва хватало на трёхсменную вахту, плюс кочегар на малом пару. Его держали для упреждения расхождения с вездесущими купцами и внезапными рифами, да банками. Шхуну для ритуальной встречи Нептуна положили в дрейф. Отсюда могли высвободить большинство матросов, врача, механика, штурмана и самого командира… Сначала штурман и командир определили тех, кого намеревались крестить, то есть не пересекавших экватор. А далее дело обстояло так. «Солёные» и «шелобаны», коих насчитывалось чуть более дюжины, построились при параде во главе с командиром. Вахтенный офицер скомандовал: «Для встречи бога морей Нептуна и его свиты стеньговые флаги поднять!» А по исполнении команды прогремел пушечный выстрел: «У-у-рра!!!» – вторили ему в строю. И так трижды. Гром пушки раскатами прошёлся над океаном. Порядка ради скажем, что в почётном строю на полубаке стояли те моряки, кто уже возымел от Нептуна звание «шелбанов» (одно пересечение экватора) и «солёных» (многократное пересечение). Откуда-то из кубрика на юте высыпала разудалая компашка, ибо откуда ей быть большей: в свите Нептуна должны быть только «солёные», либо «шелбаны». Их одеяния и хулиганский грим из мазута, угля и залежалой грунтовки были вне критики и вообще далеки от реального восприятия. Взять образ Русалки, обезобразить до обличия чёрта и ополосатить лентой Тритона. Не менее «красочно» и многолико выглядел Звездочет, Стражник. Но особенно выделялся Главный Сатана: его украшали фактические рога со скотобойни и хвост. Последний характерно выпирал основанием уже впереди между ног. И в довершении импровизированный квазифаллос обильно был покрыт рыжекрасной грунтовкой, очевидно им же её и размешивали. Сам Нептун, он же инженер-механик Иван Зарубин был само великолепие: голову венчала коралловая корона, на предплечьях, груди и спине красовались исключительно художественные, но смываемые татуировки. Икры ног и локти украшали инкрустации на восточный лад. Довершали облик Владыки кустистые брови, зеленоватые усы и борода (зелёнку в обмен на коньяк добыл у врача штурман). Но торг состоялся при условии, что сам корабельный врач Г. Вейрих будет крещён заочно. Чистюля-эскулап приходил в ужас при одной мысли быть облапленным «этими чумазыми ушкуйниками».

Свита двинулась к почётной шеренге из матросов и офицеров. По ходу шествия Сатана демонстрировал полигамной Русалке огрызок хвоста, вернее его парадную часть между ног. Черти оттягивали хвост своего предводителя по сторонам и норовили потискать перси морской Девы. Оная визжала, чем приводила всех празднующих в неописуемый восторг. Мажор ранее окрещённым подкрепили двойной чаркой казённой выпивки. А в качестве компенсации за ритуальные притязания свежим «шелбанам» Русалка преподносила спиртное в конце действа и омовения. Перед Нептуном выставили чан с водой и жбан с выпивкой. И тут началось нечто вроде оргии. В момент кульминации Нептун водрузился на трон и извлёк из-за спины некую пищаль с раструбом. Конечно же это из коллекции командира, что украшала ковёр в его каюте. Не буду возводить напраслину: вот же те, кому не заказано пересекать экватор – стоят в строю. Трижды громыхнул трезубцем о железную палубу царь Морской и, подняв над собой оружие, громоподобно выстрелил, все недоумённо стихли:

– Шхуна «Восток», – командую я, член Российской Академии, – «Кто такие будете, из каких стран-государств подданные?! Как посмели явиться предо мной нехристями без моего на то ведома? Хотя заказан вход беспошлинно во веки веков в мои владения! Кто сего судна командир? Куда на сей раз путь держите?!»

– О Владыка морей и океанов, царь Нептун! Кораблём, именуемым наук, лейтенант флота российского Воин Андреевич Римский-Корсаков. Большей части моих подчинённых дозволено тобой бороздить воды твоих владений и пользоваться твоим благодушием, о грозный вершитель судеб морских! И на сей раз просим тебя, царь Посейдон, называемый нами на экваторе Нептуном, владыку всех тварей плавающих в твоих пучинах не чинить нам в пути козней и благоприятствовать с твоим собратом Эолом попутными ветрами! Повели отвратиться тайфунам и свирепым бурям на всём пути от экватора до берегов Востока Дальнего и земли огненных вулканов – Камчатки!»

– Немало я повидал мореходов, сынов земли русской на всех широтах в Океанах и морях! И не ведаю случая ослушания паствы моей среди мужественных русичей. Даже в часы гнева моего не слышал ответной хулы от вас. А по обычаю морскому даруйте нам бочонок рому! Эй, командир, в знак твоих щедрот дарю ключ от экваторных ворот! А теперь, Звездочёт мой, выкликай креститься новоиспечённых шелбаков! (Член свиты в звёздных колпаке и халате вынес список).

– А вы, черти, не юродствуйте зело в помазании илом придонным, дабы чан не треснул от прегрешений смываемых! Русалочка, для благостного празднества и незлобного деяния и чертям выдай по чарке под ответственность Сатаны Главного!

Крики, смех, брызги из чана, ликующие черти… Вот только искупаться в нептуновой купели не рискнул никто: вокруг шхуны время от времени кружили акулы. Хотя при появлении дельфинов хищницы исчезали. Порой казалось, что Посейдон продолжал своё веселье уже в царствии своём. Воин Андреевич часа через три освободил от вахты для торжества «шелбаков» и «солёных», заменив их на новичков. С утренней прохладой сыграли аврал по поднятию парусов. Не обманул Нептун: дул почти фордевинд, что для экваторной широты – благостный подарок мореходам.

Глава 29 (историческая). Битиё на флоте

Итого до Кейптауна (Капбланк, Город на мысу) от экватора, если не идти галсами (зигзагами), потворствуя капризам ветра, остаётся тысяча миль. По грубым подсчётам, «на выпуклый военно-морской глаз», за кормой по лагу (спидометру морскому) пройденного чуть ли не вдвое больше. Остаётся лишь молить Всевышнего и его коллегу Нептуна со свитой по месту их работы о снисхождении к теперь уже окрещённым чадам рода людского. Но вернёмся к делам мирским на землю и воды обетованные и хоженные. Вот как излагает секретарь адмирала Путятина одно из злоключений его попечителя в сфере «малых прегрешений» к тварям бессловесным.

«Как-то раз, в прекрасный жаркий день, «Паллада» мирно бежала по спокойному океану. Иллюминаторы адмиральской каюты, окаймлённой наружным балконом, были растворены. В одном из них раздавалось мерное чтение одного из гардемарин «Жития Кирилла Александрийского». На другом покоилась запрокинутая голова адмирала с слегка развевающимися волосами под лёгким дуновением ветра (чем не божественная идиллия!). Вдруг на перилах балкона появилась фрегатская обезьяна Яшка и, оглядевшись, остановила своё внимание на развевающихся волосах адмирала. Судя по лукавому выражению лица (мордочки), она задумала какую-то штуку. Голова адмирала покачивалась в такт чтения, охваченная сладкой дремотой… Вдруг Яшка одним прыжком повис на волосах Путятина, дёрнул их два-три раза и с быстротой молнии исчез. Раздался пронзительный крик, затем ругательства. Путятин выскочил на верхнюю палубу с приказанием свистать всех наверх: Яшку за борт бросать! Началась невообразимая суматоха. Яшка, увидев множество людей, принял самое живое участие в новой забаве, всячески увёртываясь от ловцов. Путятин был вне себя от ярости, а ловцам обещал всяческие награды. Яшка влезал всё выше и выше, но был пойман матросом, и тот, скрепя сердце спустился с общим любимцем на палубу в ожидании приказа. Принесли Яшку к адмиралу с вопросом: бросать ли её в море? Но гнев Путятина уже иссяк и Яшку помиловали». Привели этот сюжет для столь серьёзной темы с умыслом: будь в аналогичной ситуации матрос, он вряд ли удостоился амнистии. А били, истязали, забивали насмерть, унижали по очень многим, почти незначительным поводам. Били с малых лет слуг, собственных детей, учащихся, матросов, нижних чинов, кадетов и гардемарин. Попадали под тяжёлую руку начальства как сами офицеры, так и служащие. Били и Ивана Александровича наравне с дворовыми ребятишками.

Глава 30. Быт на корабле «Паллада» 19-го века

До выхода в море «Паллады», да и на парусниках её лет постройки матросам для проживания отводилось место на корабле отнюдь не лучшее. Вернее, хуже его помещения не сыскать. Оно не годилось даже для маломальских грузов, а то и вовсе остатков от запасов боцмана. Здесь неимоверно качало и трясло при любой волне. Оно и понятно: помещение находилось у форштевня и именовалось форпик. Мечтать об отдыхе, просушке одежды не приходилось.

Нет, здесь, кроме настила сырой палубы, кусков старого паруса, остатков авральных досок и просмолённой пеньки ничего не было. А вот крыс и тараканов проживало тьма. Эти твари ничуть не смущались соседства с людьми, и порой казалось, что истинные хозяева – они. Крыс ничуть не смущала гора потных тел и серые бестии визжали, пищали, забавляясь, прыгали по ногам, а то и над головами. Матросские сундуки были их постоянным объектом нашествия. Случалось, что не найдя съестного в форпике, звери грызли мочки ушей и между пальцами ног. Их слюна обладала обезболивающими свойствами подобно новокаину. Мыться было не в обиходе: от солёной воды трескалась кожа. В тропиках жара и экземы, в северных широтах обморожение и простуда. На нашей «Палладе» матросам и солдатам – морским пехотинцам предоставлялась «целая жилая палуба», она же батарейная. Так что места едва хватало для размещения между пушек гамаков отдыхающей смены. В шторм гамаки бились друг о друга, о борта и пиллерсы. Едва заживающие раны открывались вновь. Не давали «скучать» на нескончаемых авралах боцмана: линьки и кошки то и дело гуляли по спинам марсовых и всех, кто не успел с выполнением команды. Случались и просто зуботычины от вахтенных, но это так, мимоходом.

Пару слов о питании моряков. Не будет большого секрета в том, что питание и его качество напрямую связано со здоровьем. Офицеры, командиры кораблей понимали это воочию и рацион матросов говорил сам за себя: сухарей на довольствующуюся душу в день полагалось шестьсот граммов;

– говяжьей солонины – четыреста граммов;

– литр воды;

– уксус, двадцать граммов оливкового масла;

– лук, чеснок, овощей в достатке и поставкам;

– в постные дни подавали рыбу, рис и сыр;

– для компенсации депрессии полагалось спиртное из расчёта пинта (поллитра) на душу.

Покажется странным отсутствие в меню картофеля, но несколько ранее было упомянуто об отсутствии на кораблях охлаждающих устройств практически до двадцатого века, а овощи портились быстро.

Нередко случалось, что интендантов попросту обкрадывали, подсовывали гниль, огрызки от крыс, а мясо если не откровенно тухлое, то изрядно залежалое и низкосортное. При ситуации, когда продукты и вода иссякали, а штилевая погода делала корабли недвижимыми, то случалось есть крыс.

Многое порассказывали бывалые моряки Гончарову во время его частых бесед с ними, когда они, аки дети, раскрывали пред ним душу. Но справедливости ради приведём изречение Екатерины Второй: «Флотская служба знатна и хороша, то всем известно, но насупротив того столь же вредна и опасна, почему более милости и попечения заслуживает». «Заслуживали» офицеры и представители благородного сословия: появился фарфор и столовое серебро. Отразилось это и на жаловании опять-таки указанных господ. Матросам добавили мяса, сухарей, гороху, гречневой крупы, овса (!!), масла, соли (полкило), ко всему суррогат из смесей воды и рома заменили русской водкой: двадцать восемь чарок в месяц (почти семь поллитровок). Бессрочную службу сократили до четверти века. Брали в команды и юнг десяти-пятнадцати лет. При сваливании с кораблём противника на абордаж первым броском водружали сходни на борт неприятеля. Это были по сути потенциальные смертники и Устав предписывал выделять для этого «людей храбрых и отважных, невзирая на поведение их». Прочие морские пехотинцы рубились топорами, саблями, кололись пиками, подрывали фитильными гранатами, стреляли мушкетами. Следует понимать, что для этой цели годились и уголовники. За всё про всё матросу было положено жалование в два рубля двадцать копеек в год (!!). Умудрялись при этом высчитывать за мундир полтинник. В тюрьмах было куда безопасней и не истязали. А методов наказания «за нерадивую службу» было хоть отбавляй. Одно «килевание» будет почище дыбы. Провинившегося протаскивали под килём корабля, где он режется в клочья наросшими на днище и борта ракушками, а то и захлёбывается.

Что касаемо офицеров, то только питание коренным образом отличалось от матросского. Денежное довольствие у лейтенанта равнялось ста восьмидесяти рублям, у командира корабля – четырёмстам рублям. Полагались пара денщиков (лейтенанту), квартира. Адмиралу семь тысяч деньгами и восемнадцать денщиков (!!!).

Ко всему курить матросам на русских кораблях разрешалось днём и на баке, где всегда находился обрез с водой. Всех видов экзекуций просто не счесть. Набирали же в рекруты целыми командами из дюжего лейтенанта и таких же битюгов-матросов.

Во времена Гончарова изобрели опреснитель морской воды. Продукт получался далёким по вкусу от колодезного, но с ним от жажды уже не умрёшь.

Глава 31. Еще одна душа богу

Где-то на родине катится к завершению зима. Здесь же несносная духота. Александр Иванович стал выходить «на улицу», то бишь на верхнюю палубу только в сумерки и ночью. Фрегат будто сквозил в мире грёз: как над головой, так и по всей ночной глади океана мерцали звёзды. Моряки покуривали на полубаке и тихо беседовали о доме, родных местах. Об этом же размышлял и писатель. Нередко Путятин назначал ему промежуточные отчёты именно здесь, на лоне мира сказок и безбрежной шири океана. Всё происходило в виде экзотческого диалога, практически непринуждённого. Окружающий мир умиротворял, разве что где-то у вершины мачты слегка полоскал от дуновения ветерка ослабший парус, шипела и искрилась вдоль борта океанская зыбь. Время от времени тревожил тишину некий не то вздох, не то бухающий всплеск разбуженного дельфина. Божественный мир благоволил ко всему живому в недрах вод и на их шири бескрайней… Но нашу эйфорию и райскую тишь через распахнутый иллюминатор прервал не то стон, а скорее глас вопиющего: «А-а-а! О Господи, помогите! А-а-ай!» Безмолвие океана ответило эхом: «Ай-ай-ай-а!!!» И всё смолкло. Путятин нервно сжал руку Гончарова в запястье: «Иван Александрович, голубчик, что это? Неужто тот самый матрос, что упал с рея у Эдистонского маяка? Ведь он по сути спас корабль… А я даже не навестил его в лазарете! Грех-то какой! Ведь ей-ей к утру преставится. Надобно пойти, хоть на одре проведать! И Вы со мной, полагаю?»

Несколько погодя от каюты архимандрита раздался голос доктора Вейриха: «Святой отец, матрос Захарьев исповедаться хочет, уж больно плох! Не соблаговолите?» Адмирал и секретарь уже ждали у входа в лазарет: «Пожалуйте, Святой отец, мы ужо за Вами последуем! Доктор, будьте любезны, проводите к больному!» В бледном, мерцающем свете фонаря виднелось увядающее лико моряка. Кровь сочилась изо рта и казалась чёрной. Святой отец зажёг лампаду, вестовой из кают-компании принёс свечи и расставил по каделябрам на переборках. Священник приступил к действу, голос его был тихим и вкрадчивым: «Не припомнишь ли ты, сын мой какого греха на пути жизненном, не запамятовал ли злобы беспричинной, утаённой? Нет ли у самого обиды на сердце, дабы обсказать на исповеди, облегчить душу свою? Благословен Бог наш и всемилостив… Господи помилуй, Господи помилуй… Я слушаю тя, сын мой, кайся во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Аминь… Хочешь ли просить о чём за близких своих, завещал ли чего при жизни бренной? Покайся, аки на Духу, сын мой! Боже, Милостив буде мне, грешному…» Все присутствующие стояли молча потупясь, осознавая свою беспомощность пред покидающим юдоль сию. У бедняги были повреждены практически все внутренние органы. Операция при коптящем светильнике и свечах в условиях отсутствия оборудования была неосуществимой. Вот моряк весь потянулся, будто внемля молитве, вздохнул, обвёл глазами визави и облегчённо выдохнул. Подошедший старший доктор Арефьев констатировал смерть. Все молча начали расходиться. У выхода из лазарета стояли многие матросы и почти все офицеры вне вахты. Унковский распорядился церковному служителю об отпевании и старшему офицеру Бутакову о салюте на завтра. Океан невозмутимо фосфоресцировал вослед морской душе почившего раба божьего Захарьего.

Вспомнился стих:

«Берите же, любезный друг, свою лиру, свою палитру, свой роскошный, как эти небеса, язык богов, которым и можно только говорить о здешней природе, и спешите сюда, а я винюсь в собственном бессилии и умолкаю!»

Март 1853 года. Атлантический океан.

Где-то далеко позади «Паллады» остался остров Святой Елены. Судя по всему, он остался совсем невдалеке от фрегата по правому борту. Да и прошли его глубоко за полночь, иначе бы секретарь в своём описании упомянул о нём. Пик Наполеона с любого корабля виден за десяток миль, а то и более. На этом острове, судя по лоциям, можно было сделать аварийный запас воды, чем далеко не вдоволь снабдили путешественников на Кабо-Верди. А может то и к лучшему: Россия уже находилась в состоянии войны с англо-французами. Так что, коли бог даст, то «Паллада» благополучно достигнет через трое-четверо суток мыса Доброй Надежды.

Но едва забрезжило утро седьмого марта, как весь экипаж знал о трагической кончине товарища по службе. Это была уже пятая смерть со дня выхода из Кронштадта. Что-то ожидает фрегат и его команду далее. Борта медленно, но верно расшатывали волны, а то и банальная зыбь. Теперь уже простое докование лишь даст новые щели при замене сгнивших досок на сомнительные новые. Ко всему нет твёрдой уверенности о власти в Кейптауне: кто там правит бал? Англосаксы или буры. Уже на виду африканского берега рискнули дать салют по захороненному по всем морским канонам матросу российскому Захарьеву. Едва смолк хор церковного песнопения, как канониры дали троекратный залп. Тело спустили в океан и записали в бортовой журнал координаты погребения. Утро заметно посвежело и, обычно приятное обливание забортной водой из брезентового ведра, дало неожиданный эффект: пробрало до самых внутренностей. Вода была ощутимо холодной, почти колодезной температуры! Фаддеев, с хитрецой помалкивая об изменениях, шарахнул Гончарову на голову целое ведро. Вода ко всему была с примесью чего-то красного и мой инквизитор гаркнул: «Икра красная, сахалинская!»

– Какая к чёрту «икра красная» у южного побережья Африки! Разве что от китов, так они живородящие… Ну, шельмец, ужо я задам тебе лопатничек почище Тихменева!»

– А задавай, барин, землица-то вона, миль пять, не боле. Настроение в команде было аховым: корабль течёт, люди гибнут.

Мыс Доброй Надежды, 7 марта 1853 года.

Глава 32. Ступить на берег Африки

Любой моряк знаком с таким ощущением: опостылит сам корабль и его обитатели донельзя. Такое происходит через пару-тройку месяцев относительно спокойного плавания. Затем происходит нечто не поддающееся самоконтролю и всё начинает раздражать. Лучшие друзья и собеседники становятся слащавыми и тупыми, балясины (ступеньки) на трапах уменьшаются в размерах по ширине, удаляясь друг от друга и ты материшься, спотыкаясь. Еда на камбузе непременно со следами тараканов и крыс (хотя ничего подобного вы не узрели). В жилом коридоре появился еле уловимый, но невыносимый запах как бы дохлой крысы… Сосед по каюте не спит за полночь и что-то пилит. Даже отсутствие шторма выводит из себя.

Где-то суток за трое до прихода к мысу Доброй надежды мы буквально учуяли запах земли. А седьмого-восьмого марта при стихшей качке земля выдала свои визитки: нас тормозили целые поля морской капусты. На ней нашли приют целые скопища птиц. Это был некий оазис кипящей жизни. Затем вода за бортом превратилась из синевато-лазурного в желтовато-зелёный. Изобилие морской капусты меняло цвет прибрежного океана. Но светящихся микроорганизмов стало куда как больше. И когда кто-либо в тёмное время обливался забортной водой, то создавалось впечатление прямо-таки огненного человека: ручьи искр ниспадали вниз и растекались по палубе. Извечные океанские странники альбатросы стали появляться в компании птиц-фрегатов, а то и чаек. А это верный признак близости берега. Матросы интереса ради подстрелили какого-то пернатого (чаек и альбатросов моряки не трогают, равно как и птиц перелётных). А тут этих летунов появилось несметное скопище и они, цепляясь за паруса, падали команде под ноги. Кок пытался попотчевать братву «курятиной с неба», но таковая больше напоминала разве что российских сорок с помойки. Хотя акулы съели всё более, чем с аппетитом. Ночью намеревались ошвартоваться или встать на якорь у некоего Фальзебея, что в переводе буквально означает «Обманная бухта», но для души более подходит «Волшебная гавань». А вообще-то дело было так: по обыкновению в халате Иван Александрович отдраил дверь на палубу с намерением взбодриться океанской водицей. Но с воплем ужаса отпрянул внутрь, теряя тапки: прямо перед ним торчал огромный чёрный рог. Создавалось впечатление, что чудище через мгновение пронзит фрегат… И тут услышал хохот «душечки» Ивана Ивановича: «Нешто испужался, Иван Саныч?! Глянь-ко, каку каку я прикатил!»

– Господи Боже, силы небесные! (Рог угрожающе надвигался) Мы на мели?» Перекрестившись, секретарь задраил за спиной дверь. Неистово грохотал донными каменьями прибой: шёл океанский прилив. Очередной волной так хлестнуло по скалам, что зазевавшегося писателя окатило брызгами с головы до ног.

– Что Вы! Бог с Вами, типун за это на язык – на якорь становимся, держитесь!» В подтверждение послышалась команда: «Из бухты вон!» и при развороте: «Отдай якорь!» Посудина, хряснув измочаленной за месяцы похода древесиной, дёрнулась и застыла. И тут уже секретарь разглядел то чудо, что ужаснуло его: огромные, высоченные скалы Драконовых гор. Где-то из-за скал была видна маковка церкви Саймонстоуна. Тут же была Капбланк (Кейптаун) – «Столовая гора». Скудная береговая зелень едва смягчает угрюмость пейзажа. Лесочки из кедров, дубов и примеси тополей, сдобренными лианами винограда. Отражали тропический климат кипарисы, мирты, да заборы из задубевшего кактуса. А сама бухта была окаймлена как бы вилкой двух мысов, один из них и был именитый «Доброй надежды». А ежели смотреть скрупулёзно, то вовсе это и не мыс, а скорее полуостров-коса. На нём и соорудили маяк. Но суровые монолиты Драконовых гор грозно высились над бухтой и той же Столовой горой. По её маковине ползало белое и пузырчатое облако. Оно то нанизывалось на гору, то вдруг вздымалось. Высочайшая из вершин Ткабана-Нтленьяна 3482 метра. Практически все съехали на берег и вот уже дня три расслабляются на берегу. «Ваше высокоблагородие, возьми и меня на берег!»

– А что ты собираешься там делать?

– Да вон, на ту гору хочу взлезть, а то у нас в деревне таких нету!

– Дурень ты, Семён, «до той горы» ещё дойти надо. А это не менее недели пешком. Усвоил? А что скажешь, коли спросят: откуда ты такой сюда приехал?

– Из Англии, откуда ж ещё!

– Так это сейчас из Англии, а так-то из России! Где твоя Россия-мать?

– В Кронштадте! – Не моргнув отчеканил вестовой.

– В Европе наша Россия! Уразумел?

Глава 33. Из Англии, вестимо!

Фаддееву было глубоко безразлично, в какую страну он прибыл, а тем более, с какой целью. С другой стороны казалась странной ненавязчивость местных властей в плане статуса путешественников (с полусотней пушек на борту!), тем более что в бухте стояла английская эскадра. Но, как говорят в таких случаях: «Начальству виднее». На одном из курсирующих ботов секретарь и вестовой сошли на берег. Иван Александрович поразился чувствам, охватившем его: закружилась голова, пресыщенное обоняние заставляло учащённо биться сердце, ноги отказывались ступать по тверди!! Состоявшийся мореход с трудом и некой боязнью сделал первые шаги по суше. Поразила не только долгожданная земля, но и чужбина. Лай собаки и тот отличался от русской. А присмотревшись, поняли, что человек – он везде человек со своими привычками и поведением в целом, а то и психологией. Зайдя в любую лавку спросишь, откуда, де товар? Непременно скажут, подобно нашим торгашам: «Вещь дорогая, заграничная, из самой (!!) Англии привезена!» А на поверку где-то поблизости шпарят эту «заграничную вещь» те же малайки или африканцы. Ничтожный воробей в Кейптауне имел разве что другую окраску, хотя, подобно нашему, шустро копошился в конском дорожном дерьме. Девчата и здесь норовили флиртовать, заигрывать. То были не только негритянки и мулатки, но и чисто белые. И, ежели удавалось пройти мимо молча, то лишь сопровождали нас взглядом. Но стоило спросить что-либо, то непременно соврут и потом весело и долго хохочут вослед. А одни, ну чисто наши деревенские бабы в юбках, не то сарафанах, явно желали нам добра. Эти искренне остерегли нас днём подходить к кустам: греющихся на солнышке гадов и в Африке хватает. Кактусы, так те похлеще нашей крапивы: жалят, да ещё и занозят впрок. Зашли в следующую лавку, купили резные коробки чёрного дерева, поинтересовались: «Откуда такое дерево?»

– Если господину угодно, то дерево привезли с острова Святого Маврикия и называют его «бокс».

Продавец явно слукавил, но дальше указанного острова он попросту ничего подходящего не знал. Природа, даром, что субтропическая, но богатой её по нашим меркам не назовёшь. Вызревали кисловатые арбузы, виноград и вполне превосходные огурцы. Рыба местного улова была изумительно вкусная, но и здесь рыбаки остерегли от ядовитой. Так что на четвёртый день, добавив в компанию докторов и барона Крюднера, отправились на природу для пополнения коробов ботаники. Но уже к полудню квазиэкспедиция, уморившись от лазания по лугам взгорья, решилась посетить некое подобие ресторана, более смахивающего на российский трактир. При гостинице их было два: голландский и английский. Англичане умудрялись блюсти комфорт даже в этом суперзахолустье. Голландцы оставались верны патриархальной старине, что особенно отражалось в пузатых, чёрных от времени бюро и шкапчиках с фарфором и столовым серебром вековой давности. Зато всех уведомили, что «до самого Южного полюса вы не сыщете более изысканного сервиса и в этом направлении нету более ресторанов. Мы самые близкие к Антарктиде!» Сравнив предложенные кухни пришли к выводу: англичане и здесь превосходят иные нации. Фаддеев испросил «добро» далее отдыхать самостоятельно. И, как видно, не безуспешно: по прибытию на «Палладу» Гончаров увидел на своём столике роскошный букет из горных и садовых (!) цветов. Ай да Фаддеев, ай да ухажёр! Вот те и «деревня»!

– Милейший, откуда это чудо?

– Это, Вашбродь из Африки, что на горе (это чайные-то розы!).

Глава 34. Капштат и рога

Исследования и описание Африки приняло серьёзный оборот. И заинтересованные члены миссии, согласовав мероприятие с адмиралом Путятиным, отправились всемером на двух фурах вглубь Чёрного континента. Прихватили сменную одежду и тронулись в путь среди гранитных скал едва покрытых зеленью. От Саймонсбея до Капштата тридцать шесть вёрст или пятьдесят четыре километра. По пути мы видели несколько бедных хижин из камня (!), а то и из костей китов! Не мудрено: камень и отходы китового промысла здесь ничего не стоили, ко всему материала было великое множество. В этих жилищах укрывались от зноя и солнца. В южном полушарии даже календарь указывал на зиму, пусть даже на её окончание. Но жара стояла почище нашей июльской. С английской педантичностью устроители нашего маршрута поделили его пополам. Полный резон увеличить доход с мероприятия более, чем вдвое. «Halfwau» – висела вывеска над заведением чревоугодия, что в переводе означало «половина пути». Роптать никто не стал, тем более на свежем горном воздухе аппетит нагуливался эффектней. Скрасить ожидание снеди хозяева предложили прогулку по саду. Здесь программа обеднялась лаконичным сообщением: «В саду ничего не трогать без разрешения садовника». Хотя кроме кормовых бананов, недозрелого винограда и жиденькой капусты здесь цвели огурцы, созревшую кукурузу поспешно убирал негр. Фиговые деревья обобрали задолго до нашего приезда. Оставался ненормированный свежий воздух Драконовых гор. Были цветы в ассортименте. На столы подали еду холостяка: яичницу с холодной солониной (но, увы, далеко не нежную телятину), сюда же добавили горячую и жёсткую ветчину пожилой особи. А чтобы уровень сервиса был окончательно схож с нашими забегаловками, на стенах висели дешёвые репродукции на гастрономические темы в деревянных рамах. Впопыхах сии «произведения» можно отнести к лубочному сюрреализму. Но если честно, та же самая несуразность со стен русских забегаловок. Здесь едва не сплошь поражали фантастические баталии, где копыта лошадей вздымались к облакам, а всадники с умиротворением всаживали клинки позирующим клиентам голландцам. В любой позе сражающиеся были с вывернутыми в зал улыбающимися физиономиями. Альтернативы упомянутой закусочной не усматривалось даже в пяти часах езды. Устроители утехи гурманов учли и цены услуг: они соответствовали количеству звёзд отеля исчисляемых в созвездии Южного Креста. Одним словом – фирма. Ну, до чего же всё напоминает российские полустанки! Не дождавшись десерта, согласились посетить экспонаты в фойе. Уж здесь-то было всё и на любой вкус: чучела дичи и зверей; умиляла головка оленя, схожая с козлёнком, грация чучела могла соперничать с юной девичьей. В противовес по углам торчали устрашающие рога буйволов, из голов которых можно было изготовить холодец на всю свадьбу. Сожаления они не вызывали. Послеобеденный отдых заменили моционом по знакомому саду: сама гостиница со спальным залом ещё строилась, а в подсобке на оплаченных нами кроватях (?!) дремали цветные рабочие. Умиротворяли дерева вдоль дороги – аллеи: их кроны временами смыкались над фурами и создавали бодрящую прохладу. Жаль, но многую экзотику скрадывали кедры, тополя и даже родные сердцу дубы. Попросили возницу сделать остановку для обозрения Констанской горы и позже – древней часовни. И тут же отметили, что любое обращение со словом «please» требует мзды в восемь пенсов: начало шоссе – мзда, остановка – опять та же сумма, в конце пути – непременно.

Глава 35. Столовая гора

Наши фуры имели качественное покрытие из кожи по бортам. Окрест, горы и небо – глазей без единого цента убытка. Были несказанно рады сразу трём экспонатам на горизонте: длинная, пологая и в виде седла с выемкой у средины; другая очень высокая с площадкой у вершины и обрубленными краями как у сундука. Третья напоминала островерхий карьер с началом выработки у основания. За те же восемь пенсов малаец-проводник заученно изрёк: «Львиная гора» (что с выемкой), «Столовая гора» (сундук) и «Чёртов пик». Наша миссия в большинстве побывала на этих реликтах: ушли в сапогах, вернулись практически босиком. Все прогулочные и подъёмо-спусковые дорожки были убиты остренькими осколками от того же гранита, что громоздится вокруг. Но природная композиция так и просилась, в уменьшенном виде, конечно на стол губернского писаря в качестве пресс-папье. Так что горы тоже отрабатывают свой хлеб на туристах. Аборигены же подножие природных экспонатов облагородили мириадами цветов, кустарниками и дачами с виноградниками. Среди кущ проложили экстравагантные топинки. Всё это обрамляется рощицами. Проводники здесь снуют беспрестанно. Нас едва не затолкали в крыло здания «услужливые» слуги попеременно: негры, малайцы и на финише – чисто белые: знай наших! И ни малейшего принуждения, сплошной мажор. Потоком туристов управляли умело и «совершенно ненавязчиво». Так что наша группа едва не столкнулась лбами с встречными зеваками с «Паллады» же. Взявшие нас в шоры слуги едва не хором спросили: будем ли мы есть? В этом и заключалась «великая сермяжная правда»: местным дозволялось лазить по красотам лишь по подписке и за деньги. Туристам это удовольствие предоставляли «бесплатно», пропуская их через капштатский общепит. Последний вариант испытан и применяется во всех злачных местах юга Африки. Так что не успели коллеги сдать вещи, как их буквально под локотки повели через гостиную в столовую. Сумрак и прохлада освежили путников, но предыдущие яичница с солониной всё ещё не изгладились из их пищеварительного процесса. Но в здешних пенатах нас ждал сюрприз другого рода. Официанткой была девушка божественной красоты: африканская Юнона. Все столпились у окна из гостиной в зал обслуживания, там моряки лицезрели нечто бесценное: грацию и невинность в чистом виде! Что было подано на столы никто даже не вспомнил. Лишь на мгновение мужчины пришли в себя, лишь когда сильфида (бабочка) неслышными шагами обходила столы и получала фунты стерлингов, говоря на выдохе «сэнк-юу»

Посетители выходили в сторону редкостных гор и сада вполоборота: в окне трапезной всё ещё угадывался дивный образ. Взбираться на вершины не решились: подошвы наших сапог были куда мягче гранитной крошки аллей. Тем более из сада вполне можно было рассмотреть злополучную композицию. В эдакой близи нас поразила громада Столовой горы. Солнце обливало её лучами, а на самом верху вальяжно улеглось почивать белоснежное облако-хамелеон. Даже туристам было ведомо о сокрытии горы под покрывалом то и дело меняющегося небесного постояльца. Аборигены говаривали, что опасение преддверия шторма вызывает облачная шапочка на голове горы-льва. От этого зелень наверху была будто изумрудной. На крестце вертелся телеграф по сообщению с судами. И всё это на высоте 3500 футов. Да и сам Капштат с выбранного нами места был виден как на ладони: чисто английские постройки с улицами под прямым углом. Зелень преимущественно у ферм. Далее всё иссушили ветры с моря и гор. Ветер, песок, зной, чахлая трава. Несколько воодушевляло присутствие биржи, да и вдохновлял дух цивилизации: стены были оклеены тысячами объявлений, реклам.

Глава 36. Моряки, сибариты и исследователи

ЖИВУТ ЖЕ И В АФРИКЕ

Пребывание штатских участников дальневосточной миссии в Капской республике было им явно не в тягость. На Палладе же шли ремонтные работы, и офицерам было не до развлечений. Почти все из них побывали в Индийском океане, пересекая двадцатый градус восточной долготы. Именно здесь, да ещё у мыса Горн, более всего канут в бездну тысячи кораблей. Здесь встречаются стихии двух океанов: Атлантического с Индийским и Тихого с тем же Атлантическим. Сможет ли русский фрегат одолеть коварный Индийский океан?

Палуба корабля с первых дней была завалена изношенными донельзя деталями рангоута, кусками парусины, аварийным лесом и материалами. Ремонт шёл в авральном темпе. На поздние месяцы ожидался неутешительный прогноз. И это на фоне того, что здешний регион Индийского океана один из коварнейших на всей акватории Мирового океана. Капитан-лейтенант Унковский и его старший офицер Бутаков выкладывались, буквально спасая корабль. Прежде всего, отыскивали предаварийные и откровенно прогнившие места в бортах с метровым набором по ватерлинии. Перебрать такую толщу даже в доке весьма сложно. Подчас матросы спали там же, где их застала ночь, либо смертельная усталость. Того же состояния нередко достигали и офицеры.

Съехавшие с Паллады в Капштат и глубже в Африку штатские участники экспедиции имели задачи не менее сложные, хотя и не столь тяжкие физически. Юг Чёрного континента время от времени полыхал пожаром войн. Виной тому в большой степени были вездесущие англо-саксы, голландцы. Благосостояние местного населения племён финго, мозамбик, зулу, готтентотов, бичуан, малайцев и многих других не интересовало пришельцев. Здесь они были если не рабовладельцы, то откровенные феодалы. Аборигены не владели грамотой и главное – имели тёмный цвет кожи. Следовало изучить все жизненные каноны бедствующего населения с тем, чтобы пусть в будущем они смогли не только управлять быками, таскать грузы на иностранные корабли и мести пыльные улицы. Найти пути к образованию детей, наладить земледелие и овладеть естественными богатствами природы… А пока все материальные ценности, а следовательно, и власть – в руках белого, привилегированного населения. А пока стройный негр-мозамбик тащит тюк на плечах – это кули, наёмный носильщик. Он мог бы быть водителем грузовика, но нет у него шансов на такое. Бичуан пасёт быков хозяина, хотя сам мог бы быть фермером… У пыльных кустов, прямо на земле торгует какой-то дрянью чёрная, безобразная старуха, другая, ещё более убогая просит милостыню. Толпа мальчишек и девчонок от белых до самых чёрных бегают, десятками, хохочут, плачут, дерутся. И так столетиями на этой земле во всём. Где выход? А между всем этим народонаселением проходят и проезжают прекрасные, нежные создания – английские женщины. В прохладной тени кареты поехал истый англичанин, на породистом рысаке проскакал белый сэр, явно наслаждаясь жизнью.

Англичанин сидит в обширной своей конторе или магазине, на бирже, хлопочет на пристани. Он строитель, инженер, плантатор, чиновник, Распоряжается, управляет, то есть работает как белый. У чёрных иная участь: быть униженными, угнетёнными, обделёнными.

Сам город чист. Стоит уделить внимание к зеленеющим бокам горы-льва. Автором напрямую пишется, что на неком крестце прямо-таки вертелся телеграф. Здесь следует сделать оговорку на несвоевременность утверждения. Изобретение телеграфа относят к 1789 году, но это был флажной телеграф, и на шесте ничего не вращалось (на здании Лувра), а перемещались поперечины, составляя до 196 фигур. Телеграф был изобретён и испытан на кораблях окончательно к 1901 году. А дал жизнь изобретению датский физик Эрстед (1777–1851 гг). Первый опыт произведён в 1830 году французским физиком Ампером. Далее всех шагнул российский учёный Павел Шиллинг. Но до изобретения Поповым и иже с ним радиосвязь с кораблями не осуществлялась кроме прожектора и флажного семафора. В 1895 году в Севастополе осуществили связь с кораблём на 100 вёрст. И только в 1899 году стало возможным практическое применение радио. Так что некую «вращающуюся крестовину» будем относить к художественному вымыслу, на который и мы, издатели художественной литературы, имеем право в известных пределах. К приходу нашего российского представительства из видов связи работали два издательства: они печатали газеты и даже альманах. На прилавках можно было увидеть всевозможные брошюры и целые тома книг. Конечно же, всё чтиво предназначалось грамотным, а чёрное население было лишено такой возможности. В домах за плату пользовались чистейшей горной водой. Кроме чёрных и малайцев довольно часто встречаются люди с коричневой кожей и манерам, более смахивающими на французов, а то и на самих англичан. Так оно и есть: это созданная помесь из переселенцев Европы с африканками. По загадочным причинам эта полураса чуждалась цивилизации, хотя по логике они должны бы превзносить таковую туземным племенам. Они даже чурались оседлой жизни, предпочитая почти пещерный быт. Их жилища всегда терялись среди кустов, а по-голландски «буш» – кусты. Так и нарекли их «бушмены». Вроде как «люди из кустов». Ни дать, ни взять – наши цыгане, только ещё ниже по укладу жизни. Ловля рыбы (часто из чужих сетей), охота и воровство тех же быков с пастбища: поди, отличи их от диких, чтобы уличить в воровстве.

Глава 37. Английский обед

Устав и наглядевшись всего как в самом городе, так и окрест его, мы часов шесть возвратились в гостиницу. Да, в ту самую гостиницу, где, судя по оплате, нас обслуживали по высшему разряду. Первое посещение зала приёма пищи с заветным окном из фойе и чудным образом в нём сильфиды-феи Каролины врезалось в нашу память если не навсегда, то до отплытия наверняка.

Зайдя в отведённую писателю комнату, он отметил отсутствие звёзд уровня сервиса как таковых с любой точки зрения. Длинная, мрачная, но с высоким потолком и отсутствующим стеклом. Колченогий, но ореховый стол окружали разномастные стулья. Гвоздём сервиса была широченная кровать под весьма несвежим балдахином. Композицию завершали обрывки обоев и рыжее пятно под потолком. Сиротливо стояло посреди стола, доселе экспонат чулана старьёвщика, маленькое зеркало. Рамка к нему имела то же происхождение, но была на дюйм длиннее. Имелось ввиду, что клиент будет намереваться бриться. Иван Александрович пнул в сердцах вещевую сумку, но сообразил, что вряд ли на всём побережье ему предложат нечто лучшее. Не поднимать же на этой почве скандальозу на уровне посла! Позвал едва не в истерике местного стюарда: «Филипп, подите сюда!» На зов вышло нечто угреватое и подслеповатое лет двадцати, но с белой кожей (фирма!). В нос ударило мочой псарни. Видно хозяева использовали его и там по совместительству. У нас до такого ещё долго не могли додуматься.

– Воды мне! Бриться!» Едва сдерживая себя, вопрошал секретарь. Слуга, отчеканив: «ЕС, сэр», исчез в никуда.

– Фаддеев! Родненький, спроворь побриться!» – возопил, теряя надежду на процедуру вообще и приход Филиппа в частности. Едва побрившись, с немым негодованием открыл дверь явившемуся стюарду с полотенцем, но без воды. Иван Александрович счёл благоразумным лишь лаконично выдавить из себя: «Щётку для платья!» В ответ получил заученное «ЕС, сэр», после чего Филипп исчез окончательно. Верный Фаддеев всё исполнил быстро и вовремя: зазвонил колокол. Спустившись в сени, Гончаров увидел звонаря: это был чёрный малаец мотающий колоколом. Подросток от усердия зажмурил глаза и даже присел. Но, почувствовав, что явно перебрал, он водрузил инструмент на стол, разжав почему-то розовые внутри ладони. Опрометью побежал в столовую. Очевидно, в его работе это был кульминационный момент (обед на халяву!). В зале были только наши и от местных властей, как выяснилось, полиглот, кулинар, английский доктор Ост-Индийской военной компании (!!!) Whetherhead (в разных изданиях переводится по-разному: доктор Ведерхед). Джентльмент был бесспорно умён. Нет, он не поучал и не отмалчивался, дескать «себе на уме». Доктор живо, ненавязчиво поддерживал беседу на любом из предложенных языков. Он не унижал визави своим превосходством в тематической осведомлённости. Гончарова изумило лишь некая национальная заковыка, муссируемая его учёными товарищами из России: а не жид ли он?! Казалось, что в их глазах сей аргумент напрочь отрицал все его, Ведерхеда достоинства. Натура писателя не брала каноны подобного рода для оценки личности и умственных способностей тем более.

Стол изумил сервировкой: было более десятка накрытых крышкой блюд. И чего тут только не было! Нетрудно было сообразить, чьих стараний удостоился этот пир, тем более, что приглашёнными за столом оказались лишь члены миссии с Паллады. Ведерхед не случайно сел возле секретаря миссии Гончарова. Рядом же поставили супницу, рассчитанную на нашу полуторадюжинную компанию. Так что Ивану Александровичу невольно стать «супочерпием» или бачковым по-флотски. После дележа первого с лихвой хватило бы ещё на всю прислугу! Отметив «способности» писателя, ему пододвинули блюдо с ростбифом. Но, было открывшиеся способности, покинули незадачливого кулинара: ножик, бритвенной остроты ушёл в нежное мясо так глубоко, что скрылась рукоять. Гурман был озадачен. Выручил барон Криднер: с ловкостью фокусника извлёк нож и легко распластал мясо на тонкие пластинки. Мяса вне сомнений хватило всем, специй – тем более. Профи-англичанин отдал должное своим предкам-кулинарам в создании поистине изысканного яства. Ароматное чудо из трёхкилограммовой вырезки мяса молодого быка, запечённой особым способом и сдобренное специями из Индии. Далее были поданы шримсы из креветок, жаркое, рыба, карри… Пиршество набирало обороты и официант Ричард носился, предугадывая очередное желание русского гурмана. От обилия поистине жгучих и коварных приправ, дающих знать себя несколько позже их приятия внутрь, все кривили ртами в трубочку, продувая полость рта. Литрами пили родниковую воду. Но Ричард уже глазами распознавал значения гримас и жестов едоков, ибо говорить они даже на английском были не в состоянии. А когда с блюдами было покончено, Ричард с недоумением взирал на непочатые бутылки вина. Пауза не затянулась: мгновенно стол предстал в новой сервировке с маленькими тарелками, вилками, ножами: принесли в вазах виноград, арбузы, груши, гранаты, фиги… Ричард и тут не оплошал, подавая каждому то кисть целиком, то дольку граната, а то и фигу (в ихнем понятии, конечно). О пирожных восхищались позже. Далее удивили яичницей с вареньем, сладким пирогом и мини-пирожочками с кремом в придачу. Но, даже когда и с этим управились, Ричард снёс на кухню всё оставшееся как дуновением ветра. Отпотевшие бутылки с рюмками остались на прежних местах. По желанию разносили кофе, взымая плату, а скорее дань за пребывание в стране капских предков. Гончарову, любителю чая ещё по Симбирску и знавшему толк в этом напитке, его и подали. Хлебнув глоток в предвкушении блаженства, он поставил стакан на стол. Жидкость оказалась мутной и далека от вкуса чая, будь он чёрным, байховым, зелёным и даже настоянным на травах. Ричард принял растерянность клиента за недостаток сахара в напитке и тут же всыпал песка (!!) пару ложек. Чай стал ещё мутнее и совсем отвратительным. В России сахаром-песком в приличных семьях не пользовались. Но индивидуальный счёт в четыре шиллинга (вот она какая халява по-английски!) уже был им оплачен. Впрочем, как и всеми другими гурманами из России. «Бог с ними, пусть будет и на этой земле для желудка праздник и сатисфакция за сухую солонину в полустанке!» – подумал секретарь, и было решил потешить себя созерцанием мисс Каролины из буфета мистрис Вельч, но места на диване у окна были ангажированы. Плотной шеренгой там разместились путешественники-исследователи. На сей раз была пара молоденьких аборигенок с благородным цветом кожи.

«Добрый вечер, господа!» – ожидавший нас джентльмен благообразного вида с приличными бакенбардами представился: «Вандик!»

«Не иначе, как переселенец из Голландии… Потомок тех самых знаменитых живописцев! Русские для него редкие и почётные гости, вот и послал сына для знакомства с нами…» – догадался секретарь. «Как и тот майор, которого привёл утром адъютант губернатора доктор Ведерхед».

«Проводник ваш по колонии, меня нанял ваш банкир. В вашем распоряжении два экипажа с осьмью лошадьми. Когда угодно ехать?»

«Завтра и пораньше!» – был ему ответ.

Тут подошли дамы, где была и супруга доктора Ведерхеда: далеко не красавица. Но дама может обладать массой достоинств, перекрвающих любые другие, в том числе неотразимую внешность, подобную Каролине с её банальным «Йесс, сэр».

Глава 38. Некий романтизм до границ владений

Скрипя и переваливаясь, проехала фура с хлебом. В упряжке степенно шествовали быки. Странно, но в подобных фурах, влекомых быками, могли ехать и люди… В городе с подобной транспортной системой благополучно функционировали фабрички, заводики, продукция коих пользовалась спросом. Так что у Африки окраина вполне цивильная по меркам полуфеодального мира, их окружающего. И это при том, что активная часть мужчин воевали за свои гражданские права где-то там, на севере республики, а может процветающей колонии. Но это уже по итогам затянувшейся войны.

Арендованные кареты предполагалось использовать, дабы как можно более углубиться в недра континента. Нами обуревало своими глазами обозреть абсолютно невиданный ранее мир. Имя ей – Капская колония. Ни историю, ни нравы, ни тем более обычаи и культуру не ведал никто в Старом Свете. Разве что Деловые люди представляли этот рынок сбыта в цифрах дохода, расхода, таможенных издержек и неизбежного риска.

Природа в пригороде, как мы успели исследовать, почти не менялась на многие десятки миль. Подле нас наименьшими и резвыми пернатыми в поведении были колибри. И, пока мы наслаждались пением целого сонма птиц, словно брызги, они перелетали с одного куста на другой. Нас пригласили на готовый к восприятию обед. Иван Александрович продолжил беседу с подопечным Вест-Индии Ведерхедом. Более его интересовала тематика военной службы и определения в штатском обществе после ухода в отставку. Ему оставалось менее двух лет. Ничтоже сумняшись, офицер вкрадчиво осведомился: «Простите, сэр, коль скоро вы из России, как там живётся евреям?» Секретарь невольно утвердился в бесспорности догматов своих единоверцев. Получив лояльный ответ, майор заметил разительное отличие английской интеллигенции от русской. «Скромность, знание приличий… Изволите ли, английские офицеры, не успев сойти с корабля, как поставили вверх дном всю отель! А напились так, что многие не смогли встать, упав на пол. Наряду с тем вы тоже долго были в морях, но не потребили и по одной бутылке! Наши же, отъезжая на охоту при индийской жаре, пьют водку. Днём рыщут по зною и выпивают по нескольку бутылок портвейна. А вернувшись к обеду, изволят потребить ещё несметно. А под старость, неимоверно растолстев, лечат подагру и немощь всех статей. Так что будь доктор и 100 % жидом, секретарь не потерял бы к нему уважения.

И с каждым днём мы обследовали всё более обширную территорию капского заселения. Больше всего трудностей испытывал писатель. Констатировать ползание по полям, пользуясь филологическими подтверждениями, да ещё без надлежащего знания языка был если не мартышкин труд, то, по меньшей мере, сизифов. Один и тот же предмет на разных наречиях, да ещё в разное время года именуется по-разному. Хотя бы те же бабочки, либо грызуны. Смесь от эдаких исследований невообразимая. Вечерами скука одолевает смертная. Но мой новый товарищ, именуемый в нашей среде не иначе как жид, предложил посещение бильярдного клуба. Литературные дебаты в кают-компании скрадывали тысячи пройденных миль. Будучи расселёнными по каютам и разделёнными по интересам, мы стали едва не изгоями-аскетами.

– Да вот не хотите ли теперь? Пойдёмте!» – предложил майор. «Там интересные люди, газеты, журналы, есть и буфет…» Войдя в бильярдную, Ведерхед указал мне на двух потенциальных знакомых бильярдистов, превзошедших почти всех членов клуба. Один из них по богатству был просто крез. Исчерпав все варианты утешить одиночество, Иван Александрович неслышной тенью отбыл в свою обширную келью с выбитой форточкой. Но писателя со свойственной ему фантазией осенило: «А не возвратить в лоно гостиницы под благовидным предлогом всю родную сердцу компанию!». Минут через пять он уже известил Посьета о накрытом чае у старухи Вельч (и Каролины, разумеется!). «А кто сообщил?»

– Сдаётся, это был барон. Но чай-то стынет, давно, поди ждут! Кабы не убрали…» – ответил секретарь: «Идёмте за компанию, да позовите наших!»

Вельч с Каролиной, зеваючи, созерцали звёзды. О чае спрашивать было неуместно. Тут Посьет, смеясь, начал уверять, что разгадал хитрость Гончарова.

Предобеденное время прошло в сборах и предвкушении странствий. Как и было обещано губернатором, после обеда были поданы прекрасная пара карет с восьмёркой лошадей. Челядь, переполненная эйфорией, вторила возгласы на английском: «Счастливого пути, господа!»

По известному закону тут же заморосил дождь. Сытный обед, благие воспоминания о заведении госпожи Вельч и её прекрасной подопечной навевали сон. Грезились картины этой неизведанной страны, обувь первопроходцев которых прошла по пыли, хрустя сушняком травы и былым кустарником. Это они торговали у кафров шкуры львов, зебр, буйволов, рога носорогов. Это они в обмен на «огненную воду» и порох брали дармовые земли под фермы. Это они пролили первую кровь туземцев, загнанных в угол нищеты.

Теперь определимся областью интересов наших путешественников. Это Капская колония на юге Африки. Река Кейскама ограничивает её с севера. Аппетиты колонистов двигали сию черту произвольно и не бескровно. Механизм был прост: те же узурпаторы за баснословные цены сплавляли огнестрельное старьё и порох аборигенам, положим за часть убитых буйволов, бегемотов, антилоп… Затем, накопив оружия и боеприпасов, негры целыми племенами уходили в досконально известные им горы и… грабили колонизаторов. Но чаще верх одерживали пришельцы и вино, возделываемое руками наёмников-рабов на виноградниках, мясо, рыба, шерсть и прочие несметные богатства рекой уплывали в Европу, обогащая плантаторов, фермеров. Всё это можно выразить в цифрах убиенных, замученных чернокожих, в миллионах фунтов стерлингов, в тысячах тонн вывезенного сырья, товаров, а в последующем – руды…

Ввезли даже религию как инструмент колонизации. И уехать, перекочевать куда-либо аборигенам стало почти невозможно: на севере Капских владений властвовали те же англичане, либо голландцы. Была даже попытка усмирить туземцев административно, создав Британскую Кафрарию со всеми силовыми причиндалами. В итоге десятками тысяч все местные национальности «переквалифицировались» в виноградарей, булочников, дворников, слуг, камнетёсов, проводников и кучеров.

Именно так преобразовалось местное население с 1493 года, когда португалец Диаз открыл в эти земли дорогу колонизаторам, невзирая на да грозное наименование: «Мыс Бурь». После него кого только здесь не побывало и даже немало из «интересующихся» в бухте и её окрестностях сложили свои головы, надеясь на радушный приём готтентотов и иже с ними. Единственные, кто нашёл себе приют поблизости от а то может и из Китая. Цвет кожи у них далеко не чёрный. Якобы они пришельцы. Но исследователи утверждают, что в этих землях, равно как по многим регионам Африки они проживают «без прописки» более 30 000 лет. А «Буш» в переводе с английского – куст. Буквально «бушмен» – человек из кустов. Так и повелось веками. Кругом жизнь своим чередом, а они по сей день в кустах: живут, охотятся, ловят рыбу и даже где-то работают и непрестанно приворовывают. Но живут там же, где обретали их предки.

Так и повелось: верх взяли англосаксы, за ними вторым номером прижились голладцы. Они здесь хозяева навсегда. Английское правительство умело оценить независимость и уважать права этого тихого и счастливого уголка и заключило с ним в январе 1852 года договор, в котором, с утверждением за бурами этих прав и независимости. Предложены условия взаимных отношений их с англичанами и также образа поведения относительно цветных племён, обеспечения торговли, выдачи преступников.

Глава 39. Карта мечты

Весело и бодро мчались мы под тёплыми, но не палящими лучами солнца. И совершенно незаметно, выехав из очередных кустов, оказались окрест Веллингтона. Чувствовался голландский беспорядок даже в природе, среди дубов и виноградников. С нашего возвышения можно было видеть в посёлке до сотни домов. Проехав некий палисад из кактусов, Вандик воскликнул: «А вон он и мистер Бен!» За изгородью показался высокий и плотный мужчина. «Пойдёмте к мистеру Бену!» На востоке уже проглядывали звёзды, а за дубами на западе баловал разноцветием закат. Барон предложил нанести Бэну визит. И было возникло разногласие на почве позднего часа и неудобства от нашей, отнюдь не маленькой компании. Но тут вбежал слуга и сказал, что «мистер Бен желает нас видеть». И буквально следом к обширному столу вышел хозяин, где мы вручили нашему знакомому рекомендательное письмо банкира, подтверждающего нашу платёжеспособность на территории данного государственного образования. Мистер разочарованно развёл руками, сожалея о выходном, когда он не сможет представить все достопримечательности. Пока подавали к ужину, мои коллеги от естествознания не теряли время зря. Тем более, что и сам Бен завёл речь о геологии, репутацию в этой области он уже возымел в самой Англии. «Я покажу вам свою геологическую карту. Она уже имеет хождение в географических исследовательских кругах Англии». С тем и удалился в свои архивы едва не на четверть часа. По истечении времени Бен вынес огромное полотнище с тщательно вычерченными, а скорее вырисованными горами, перелесками, домами, дорогами, реками, водоёмами на протяжении от самых дальних границ капских владений до мыса Игольный включительно. Это был пятнадцатилетний труд героя-исследователя. Здесь было всё: грунты, скальные образования, флора, фауна. В его коллекции были даже скелеты животных и гербарии растений. И всё это он свершил один, безо всяких ассистентов! Далее он поведал нам много интересного из своих путешествий по колонии, где он прожил с ранних лет по сию пору. О встречах с тигром рассказывал даже с юмором. Хищнику сделали засаду с самострелом, расширив лаз. Но полосатый одолел забор прыжком и, отобедав буйволятиной, таким же макаром покинул ферму, будто «не заметив» сделанный для него широченный лаз. Такое вот животное. Нечто наподобие случилось при охоте на носорога. После выстрела монстр ударился в бега, охотники бегом за ним, но позже заметили почти рядом с тропой двух львов. Хищники снисходительно созерцали неудачников. Он даже принимал участие в междоусобной войне племён. Его вынудили, и он стрелял холостыми. Ну а коли противное племя не разумело в огнестрельном оружии, то при первых же выстрелах ретировалось куда подальше. Пленивший его вождь и понудивший к стрельбе с почестями проводил географа с наградами.

Вечер был украшен негритянскими плясками, куда нас настойчиво пригласили. Барон было возжелал пообщаться с живым бушменом, на что Бен ответил отказом: народ неконтактный, коварный. С тем все ездоки отправились спать. Назавтра намеревались встать пораньше и миновать ущелье засветло. Было о чём беспокоиться: гора Гринберг (Зелёная гора) то сходилась с соседствующей скальной стеной, делая дорогу невидимой, то вдруг открывала узкий карниз над пропастью. Сама дорога открывалась где-то вверху и к ней между скал вдруг обнаруживалась почти крутая тропа-змейка. Барон почти шёпотом спрашивал возницу Вандика: «А есть ли дорога дальше?» В ответ парнишка покрутил кнутовищем над головой и что-то ответил утвердительное по-голландски. Но местами стали проглядываться отроги островерхих скал. Вошли в сплошную облачность. Негры, набросив сзади кожаные лямки на плечи, удерживали кареты от сползания в пропасть. Глубоко в ущельях текли реки среди буйной растительности. Но вот дорогу преградили: под охраной голландских солдат туземцы торили дорогу на север. Всё просто: в новые территории – новые дороги. Привлёк внимание густо заросший лог с претензией на уютную долину. Среди неё расположился домик на три-четыре квартиры. Здесь изначально жил наш географ Бен. Не без его начала строили дорогу, нами укатываемую. По горам он лазал года три исключительно пешком. Дорога стала шире, но стала подниматься ещё круче. Открылась чудесная панорама, и Гошкевич расположился сделать несколько фотографических снимков и взять образцы камней. Мистер Бен, пользуясь остановкой, попросил каждого дать свои визитные карточки. Посьет завёл с Беном беседу, а секретарь ускорил шаг, дабы размять ноги от долгого сидения. Коллеги возымели ход по отлогой части дороги и обогнали писателя, остановившись где-то за поворотом на плато. Гончарова же заинтересовало здание с решётками и охраной у ворот. Это была местная тюрьма. Небывалая удача: здесь были собраны разноплеменные аборигены: финго, мозамбик, бичуаны и сулу– самые чёрные, но самые красивые по телосложению, настоящие Адонисы здешних мест. Поодаль в цепях стояли кафры и гогентоты – эти почти шоколадные, но не так изящны, хотя и выше других соплеменников. Славятся как скотоводы, земледельцы, слуги, разнорабочие. По тем временам тестировать население на певческие способности, склонность к точным наукам и тому подобное – дело заведомо малоперспективное. Хотя кого это интересовало! Куда привлекательнее смотрелись тугие мышцы и быстрый охотничий глаз.

«За что сидят эти преступники?» – спросил у подошедшего конвоира секретарь. «За воровство, сэр!» – ответствовал тот в виде рапорта. «А за убийство есть?» – переспросил исследователь. «Вон, у забора, бушмен, с войны этапировали». «А кроме него есть бушмены?» «Нет, господин, к нам бушмены и убийцы не попадают!»

Нашедшийся бушмен-убийца был попросту безобразен, мал ростом, морщинист, старческого вида, речь как таковая состояла из прищёлкиваний и гортанных нот. Судить об умственных данных на основании столь мизерного запаса информации не приходилось. Вполне могло отразиться их первобытное проживание в пещерах. С позволения охранника, Иван Александрович узнал имена арестантов: «Соломон, Каллюр, Вильденсон, а то и вообще Дольф. Безусловно, имена им дал местный священник. Но самое интересное было то, что туземцы куда охотнее работают на солнцепёке, нежели в теньке.

Каждый из нас на этом участке пути обогатился немалым куском данных об этом интереснейшем уголке Земли. Информацию закрепили сытным обедом на лоне гор и… тюрьмы.

Горы становились всё мрачнее, а пропасти всё бездоннее. Зелёный, дабы нейтрализовать свой страх пред горными урочищами, спросил невпопад: «Есть ли здесь животные?!» Но Вандик лишь ухмыльнулся: «Если обезьян, то их здесь сроду тьма. А тут запропастились. Обычно стадами скачут за дилижансами или каретами». «А выходной они блюдут? А то может из-за молебна?» «А что, любезный Павел Алексеевич, во Пскове эдакие пропасти случаются?» – как бы ненароком спросил секретарь у Зелёного. «Господь с Вами, любезный Иван Александрович, да такой напасти и в Симбирске не слыхивали!» Остроту часто вспоминали даже куда позже в Индийском океане. Импровизацию поддержал барон: «Что касаемо животных, то здесь промышляет редкая, но свирепая популяция тигров. Их шкуры можно приобрести на всём пути следования. И весьма недорого. Но несложно добыть и самому. У Вас, Павел Алексеевич, извиняюсь, на кого ружьё излажено?» Растерянность Зелёного рассмешила даже Бена. Господа, водопад! Боже, какое великолепие!» – воскликнул было вздремнувший Иосиф Антонович. Прямо перед экипажем живописал радугой водопад. Каждый его каскад и отдельный мощный поток просто завораживали. Спустившись, вновь проскрипели по подводным камням той самой речушки, что была водопадом там, наверху. Вандик с кем-то уточнял дорогу в кромешной темноте. И, о счастье! Пред путешественниками воссиял огнями отель города Устер.

Глава 40. Мыши в Балдахине

В гостинице Устера отдохнули по-английски и по-русски одновременно. Будто предчувствовали конец нашим странствиям в Африке. Гошкевич умудрился после английского (!!) ужина ловить кромешной ночью лягушек и кузнечиков! Но окончательно не мог сориентироваться в темноте: кому отдать предпочтение. И было не заснул на лоне природы… в поливочной, поросшей мхом канаве. Здоровяк Бен в содружестве с миссионерами определили Иосифа Антоновича во флигель, сменив платье на мохеровый халат. Полненькая служанка голландка обещала «выгладить камзол к утру». Секретарю определили покои по статусу не ниже герцога, либо шаха ближневосточного: шириной на четыре персоны и с парчовыми (во тьме толком не разглядеть) балдахинами. Их величество уже предавался грезам полуночным, как его пытливое ухо, которое оказалось сверху, услышало крадущуюся поступь… по балдахинам. Шаги перевоплотились в шаловливый бег с повизгиванием, не то попискиванием. Бегущих прибавлялось всё более. Свеча была погашена. Слух подсказывал: мыши! Сознание вторило: спи! Бедняга пытался вспомнить королевские фамилии и их действия по подобному случаю, хотя бы тот же Стюарт. Обошёл балдахин трижды по-часовой. Запрыгнул на пуховики, но тут же скатился напрочь. Улёгшись на краю, прислушался: тень монарха опять шуршала балдахином, пытаясь водрузиться на одре. Мало того, кого-то чёрт принёс под окна и тени метались в пляске. С трудом удалось уснуть со Стюардом на пару, либо самостоятельно. Утром вся честная компания будила персону писателя всем гуммозом. «Господа, куда с этих пор ехать!? Какие кому в Устере делать визиты?» Хотя встав и выйдя в поле, писатель увидел всю красоту пейзажа гор, коими окаймлён Устер. Это город с 5000 населением, ждущий своих новосёлов непременно. Фрукты, хлеб, скот, ремесло, реки и рыбная ловля, морской тропический климат… Барон, Посьет и Гошкевич поехали верхом, а мы в экипажах. На прощание у Змеиной горки увидели птице вроде нашей цапли: «Птица-секретарь! Лапой дробит змее голову» – сообщил кто-то из попутчиков. На одном из горных плато мы сделали групповое фото. По дороге заехали попрощаться с хозяйкой нашей первой гостиницы на капской земле госпоже Вейрих и незабвенной Каролине. Кроме русских была семья английского пастора, отличительная особенность священника была в том, что численность его личных чад не поддавалась учёту: они были в каждой комнате, в зале, на веранде, в саду… Они были везде. Мы паковали груз в плавание. Наряду с гостеприимством следует отдать должное туземному населению и их потомкам: хитрые донельзя, а то и откровенные шулеры. Туристов, путников и просто состоятельных белых будут обирать без зазрения совести: чистокровные южане. То у них лошадь нейдёт, то жара, то местность незнакомая, то «господин мало дал ченч»… Но, невзирая на все дрязги и перипетии за прощальным столом собралось более двадцати человек. А стекло в форточке мне так и не вставили даже в следующем визите. А пока русские покидают капскую республику, ставшую близкой и понятной.

Фрегат «Паллада» уже совсем был готов выйти в океан. Лошади нашего экипажа кое-как плелись по песчаной отмели, по которой раскатывался прилив. Чуть вал ударит посильнее – и обдаст шумной пеной колёса нашего экипажа, лошади фыркали и бросались в сторону. «Аппл!» – кричал Вандик и пускал их по мокрому песку. 11 апреля вечером, при свете луны, мы поехали с Унковским и Посьетом к В. А. Корсакову на шхуну «Восток», которая снималась с якоря.

На другой день, 12 апреля ушли и мы. Было тихо и хорошо. Но надолго ли?

Запись в мае 1853 года.

Индийский океан.

Глава 41. Сегодня и 160 лет назад

ВОЙТИ В БУРЮ

Трудно поверить, но между нами пропасть времени в 160 лет. Но и сейчас, воскрешая поход фрегата «Паллада» (1853 год), невольно возвращаешься к тем же переживаниям, что и сейчас испытывают моряки (2013 год). Океан таит в себе титанические силы, перед которыми не устоять в единоборстве ни единому судну. Это не приговор в океан выходящим, это – констатация фактов. Просто в нынешние времена у Нептуна в купе с Эолом гораздо меньше шансов пустить души морские в пучины безмолвные. И это условно и с натяжкой: металлический корпус погружается куда стремительней деревянного. А посчитать корпус на излом меж двух волн: кормовой и носовой? Хряснет за милую душу, коли угадает по мидельшпангоуту (средина), конечно. Что касаемо волны покруче, прозываемой «убийцей», то и молитву прочесть не удастся: не минёт и минуты, как вся подпалубная внутренность превратится в аквариум для приличного косяка рыб со всеми коммунальными услугами, кроме вентиляции. Ко всему за упомянутые годы планета Земля разве что ещё более ожесточилась против деяний человеческих. Спускаясь на многие столетия едва не старика Гомера, мы нигде не встречаем даже упоминаний о таких явлениях, как «волны-убийцы» по тридцати метров высотой и соответствующими впадинами, воронками, диаметром в десятки метров. Были обширные упоминания о водном катаклизме под наименованием «Ноев потоп». Но это в кои тысячелетия! Теперь мы только о цунами слышим по нескольку раз в году! И едва ли сравнится «жиденькое» извержение Помпеи с тем же Кракатау! Вряд ли кому придётся по вкусу, ежели в его жилище будут гадить повсеместно, да с каждым разом всё изощрённее. Даже какого дерьма испокон веков отродясь не бывало, так удосужились изобрести. За четверть века, что отданы мной морям, многие из нас, если не поголовно, уверовали в одухотворённость мира, в коем изволим обретать. По этому поводу конкретнее могут высказаться учёные: как стали дуть ветры у Скандинавии в связи с событиями в Северной Корее или начнут истекать лавой вулканы Камчатки при входе в Средиземное море очередных АУГ (авиаударная группа) с двумя десятками кораблей сопровождения… А то и того чище: на очередные ядерные испытания. Ко всему строим прожекты на будущее наших детей, внуков. Хороша картинка? И это за 160 лет. Ставим задачу слетать на Марс, но помалкиваем о загрязнении самого великого Тихого океана на 75 % акватории отходами пластмассы в виде бутылок, сетей, тары… Редко у какой акулы не выудишь из желудка явно не пищевые отходы. Но ведь они же, отходы, поглощаются как фауной, так флорой в виде соляра и радиоактивных отходов. А указанную живность и травность суждено отведать нам и чадам во имя искривления генного наследия. Наши предки-мореходы уходили за горизонт во имя благих целей. Та же «Паллада» и миссия на ней исследовали новые земли, осваивали торговые связи, рискуя своей жизнью куда более нас с вами. А мы, вопреки им, чаще рушим и гадим. А может, настала пора главенствующей задачей поставить сбережение добытых предками богатств как самую важную из всех других? И тем самым помянуть труды праведные, что не всуе положены пращурами, не токмо ради живота своего насущного. «Камо грядеши днесь, миряне?» – примерно так обратились бы к нам полтора века назад наши соплеменники, русские: «Куда идёте сегодня, люди?»

Глава 42. Привет от мыса бурь!

Таким же ранним, но июньским утром, но 1967 года, наполнив свои цистерны из танкера «Водолей» Владивостокского пароходства, мы, советские моряки тихоокеанского флота, пошли дальше. Свой танкер содержать в чужом порту дешевле, нежели арендовать у тогдашнего Южно-Африканского союза: платим лишь за воду и… Южный Крест. Тем более, что в 1956 году между СССР и ЮАС дипотношения были разорваны. Но питьевую воду нашим траулерам давали официально. Военные договаривались под сенью Южного креста чисто конфиденциально. А с водой и в ураган не так скучно дефилировать. Хотя шли мы галсами, сиречь как по ступенькам. Ветер, он и в Индийском ветер. Наша плавбаза хотя и без парусов, но парусностью обладала значительной. Так что курс при действительно ураганном ветре и бог весть каком течении вынуждали менять курс почти на 90°. Теперь приведём дневниковые записи тех лет.

«Идём почти вдоль берега Африки, огибая мыс Игольный, или по первоначально названному «Мыс Бурь». Лишь через 70 лет в 1486 году Бартоломеу Диас осилил катаклизмы и обогнул Африку, доказав сообщение океанов. Хотя самым коварным оказалось ко всему ещё и открытое позже сильнейшее течение, не позволившее продвижению вперёд всей флотилии Васко да Гамма в 1497 году трое суток кряду. А первоначальный мыс Штормов переиначили в «Мыс Доброй Надежды», дабы не отбивать охоту у торговцев и путешественников торить путь в Индию, сказочно богатую по тем легендам страну. Даже в нынешнее время, выйдя из Кейптауна, корабли спускаются до 38° южной широты, избегая встречного течения из Индийского океана и экономя топливо. Лишь самые мощные теплоходы идут намеченным курсом, всё-таки рискуя попасть в какой-либо катаклизм. И это помимо штатного урагана со встречным ветром. Так что нелегко обогнуть мыс Игольный, где стрелка компаса ложится ровно на север. А кладбище кораблей тянется вдоль побережья на удалении миль в двести!

8 июня 1967 года. Изменили курс: идём на восток. Ветер попутный, встретили норвежский, английский и японский танкеры. Все следуют в Кейптаун. Ночью вода за бортом вспыхивает салютообразно – это встревоженные нами микроорганизмы. Видели китов, судя по фонтанам, две пары.

9 июня. Всё у той же Африки последний порт Элизабет: прощай, Африка! Всё ближе к Мадагаскару. Отчётливо видны пальмовые кущи по закраинам лагун и выше в горы. Лагуны усеяны пляжными бунгало – это Форт-Дофен. Миновали остров Берд, для него не достало места даже на карте лоций. Но от этого он не станет исключительно великолепным. Идём курсом 61° – прямиком к Маскаренским островам (Сен-дени) и остров Маврикий (Порт Луи).

11 июня. Верный признак вхождения в циклон: приличной высоты волна без особой причины. Ни тебе ураганного ветра, ни хмурых туч вовсё небо, а крен под 20° на борт. Для корабля свыше 10 тыс. тонн сие многовато, коли при 25° подразумевается оверкиль (опрокидывание). А тут по радио сообщают, что мир готов сделать руками янки «оверкиль» на Ближнем Востоке.

16 июня. Так и есть: циклон не накрыл нас на 20° восточной долготы, так догнал на 50° В. Д. Солнце, теплынь, ветерок «бодрящий» в 5–6 баллов, но уже брызгает гребнями волн. Но к 17–00 океан преобразуется: волны выразились и покрылись сорванной пеной. По небу несутся рваные клочья туч. Через четверть часа океан седеет от взбитой бешеным ветром пены. Это лишь прелюдия. Далее всё идёт по нарастающей: как ветер, так и волны. А буйствовать океан может неделями. Гнутся антенны, срываются шлюпки и катера… А коли стихии попадёт некое орудие в виде сорванной лебёдки в три тонны весом, то может и ко дну приблизить. Можно и описать, как гудят борта и переборки (перегородки), трещат стальные шпангоуты-рёбра и гнутся пиллерсы (трубы-стойки) аки солома. Грохот стоит невообразимый, что там ваша артподготовка на 45 минут! Вот если суток несколько, либо недель… И каждый вал в сотни тысяч тонн может завершить ваши муки одномоментно. Это в дни современные. Но перейдём к старенькой, слегка подлатанной «Палладе».

Глава 43. А мы пойдем еще южнее

Юг Африки исследован на признанном наукой уровне, корабль-старушка «Паллада» (1831–1853 гг) отремонтирован по мере сил и средств. Пора и честь знать. 12 апреля 1853 года было принято коллегиально продолжать начатый маршрут в Японию. Команда в сборе, миссия на борту в полном составе. Больных, раненых нет.

По кораблю сыграли «Аврал» по приготовлению к походу и креплению имущества и вооружения по-штормовому. В каюту прибыл мой ненаглядный вестовой Фаддеев: «Здравия желаю, Вашбродь! Вас адмирал желает видеть в кают-кампании: предпоходовый совет сбирает». «Спасибо, голубчик, сей момент прибуду!» Они вошли совместно со святым отцом Аввакумом. Приступил Путятин: «Господа вахтенные офицеры, вы свободны и занимайтесь самым тщательным образом приготовлением фрегата к бою и походу, вплоть до снятия с якоря и постановки парусов. Снимаемся тотчас после совещания. Вы все уже в курсе, но повторюсь. Штурманам изложено досконально, карты выданы. От мыса Доброй Надежды предлагаю идти по дуге большого круга: спуститься до 38° южной широты и идти по параллели до 105° восточной долготы. Детали: 200-мильная береговая отмель и сильное встречное течение, преодолеть их мы сможем лишь южнее 38° южной широты. Больные среди вас есть? Нету. По местам стоять, с якоря сниматься. На рейд выведет буксир, там и паруса поставим. Молебен Святой отец отслужит перед подъёмом парусов. С Богом, господа!»

Далее всё шло по плану и мыс Добрый не сулил плохого. Гончаров было умостился в кают-компании и выбрал место посуше, ибо накрапал дождь и местами подволок над головой явно протекал. Где-то там, наверху то и дело свистали «рифы брать» и былому штатскому было ясно, что ветер крепчает. Мало того, рёв ветра уже долетал и до его уютного угла. Писателя дважды приглашали на верхнюю палубу для полного обозрения и описания заурядного в океане явления.

Приглашения повторялись всё настойчивее, мол чудесная картина: луна, молнии, шторм… Пришлось выйти: «Ну где ваша луна?»

– Нету, в Америку ушла! Вы бы до завтра в каюте сидели!» Но писатель, внимая просьбе, ещё минут пять пялился на эту экзотику.

– Ну как Вам понравилась картина?» – осведомился капитан без малейшего подвоха.

– Безобразие, форменный беспорядок!» – отвечал художник слова, весь промокший и озябший под экзотическим ветром «очень южных широт».

Не лучше встретили утро первого дня Пасхи, обедая у адмирала. Шторм был где-то снаружи, но вдруг он пожаловал в нашу компанию, разбив напрочь стекло иллюминатора. Седой пеной Нептун передал таким оригинальным способом своё поздравление.

13 мая мы таинственно прошли в виду необитаемого острова Рождества, что подтвердило высокое мастерство наших штурманов. Но и здесь не обошлось без чудес: из одной тучи вдруг спустился вниз смерч. Кто-то скомандовал: «Ядро в пушку! Пушку к бою!» мало кто понял происходящее. Оказывается для предотвращения каверз смерча, в него следует стрелять. От попадания в него ядра явление попросту исчезает. Поплутав между островами Индонезии Ява и Суматра фрегат приютился на Анжерском рейде в сказочном обрамлении зелени и присутствии малайских зевак. Спросить бы наших ребят из Сибири: смогли бы они жить-процветать в эдаком саде-Эдеме. Тут тебе и кокосы, бананов тьма, рыбы – вволю, всякой живности – есть, не переесть, пляжи – чистое золото, вода – что парное молоко стельной коровы, дамы «по жизни» ходят ни в чём. Может с неделю и сдюжили бы весь этот крем-брюле. Вот и наши путешественники засуетились в свои края. Пусть на малайской таратайке, но ехать, а не млеть недвижно средь этого «рая». Так что «Прощайте роскошные, влажные берега: дай Бог никогда не возвращаться под ваши деревья, под жгучее небо и на болотистые пары! Довольно взглянуть один раз: жарко и как раз лихорадку схватишь!

20 мая 1853 года. Анжерский рейд.

Глава 44. Сингапур

Есть места на Земном шаре, коим предначертано жить припеваючи. Это тот же Портсмут, Кейптаун, Гонконг и Сингапур. Это как торговая лавка: разместишь на перекрестье покупательских троп – будешь всегда в выигрыше. Стоит сместить точку на 50-100 метров, как дела пойдут в упадок. Сингапур занимает просто исключительное место перекрестий даже не троп, а океанских трасс. Синга-Пур: город-лев. Так же именуется островок, занимаемый городом, а заодно и речушка-ручеёк. Отвоёвываются золотоносные прилавки-рынки у местного населения за понюшку табаку, либо стакашек виски. Далее идут в ход кулаки – это конкурентам. Мы обогнули земной шар, но агрессивней торгашей, нежели англичане не сыскать. Как только португальцы, либо голландцы что изыщут, обустроят, как мигом появляются англичане. И весь голандско-португальский труд идёт насмарку.

Довольно постранствовав меж островов и островков Индонезии, наш фрегат не без труда вышел на рейд Сингапура. Два фактора толкнули миссию в эту всемирное вавилонское столпотворение. Первым из них был риск отправиться к праотцам с полным бесчестием от рук местной мафии. Вначале команде корабля туземцы предлагают совершенно бесплатно «для дегустации» восточные фрукты. В итоге все странствующие засыпают, чаще – навечно. Корабль грабят, оживших препровождают в рабство, судно топят за акваторией Явы. Вторым фактором было царское задание миссии: максимально исследовать торговые пути и рынки Дальнего Востока. Сингапур был своеобразным алмазом на торговом раскладе всего Юго-Востока и Европы. А это тот самый «Париж, стоящий мессы». Это были набобы и бонзы всего мира и народностей. Они обладали несметными богатствами, коллекциями флоры и фауны, цветущими садами и изумительной красоты цветниками и вопиющая нищета кули – носильщиков и рикш – бегунов, развозящих по городу и весям любого состоятельного господина. Дворцы с павлинами и золотыми рыбками в бассейнах, контрастирующие со зловонными китайскими трущобами.

Утром 25 мая 1853 года нас на рейде окружила целая флотилия лодок, джонок и бог весть какого наименования плавсредств, доверху гружёных снедью чего-то такого, чего мы отродясь не видывали. Позже разузнали их наименования: ананасы (что наша репа, но безумно сладкие), баньяны (теперь просто бананы), гранаты и ещё, ещё разные разности, коим мы и названия не ведаем. Торговцы лезли как полевые мыши в дырявый амбар, и матросам стоило немалого труда согнать их на ют и выдворить за борт. А что за физиономии на лодках: смоляной старый индиец, заросший как Дед Мороз, но беззубый, краснокожий с отливом малаец, китаец с косой на макушке и с лицом скопца, опять вроде китаец, но совершенно лысый и толстый «мандарин» и ещё не перечесть. Наречия столь же бесчисленные. И все кряду, перебивая друг друга, просто умоляют купить у них хоть самую малость…, потом ещё. Довелось спросить одного: «Ты индиец?

– Нет, я брамин! Да, да! Брамб, индус!» – вот и разбери тут: «ислам-мусульман» из Пондишери, но не индиец!! С другими ещё сложнее, но ведь торгуют, причём довольно бойко. Огромные пакгаузы стоят угрюмо, запертые на замки. Но завтра придут корабли за ждущим их там товаром и тысячи кули предложат свои услуги. Такими пакгаузами занято всё на суше и даже на плаву. Всё кипит торговлей. Возвращение на фрегат было самое приятное время в прогулке. Прямо на голову текли лучи звёзд, как серебряные нити. Но вода была лучше всего: вёсла с каждым ударом черпали чистейшее серебро, которое каскадом ссыпалось и разбегалось искрами далеко вокруг шлюпки. На сей раз мы возвращались под впечатлением сказочных богатств, умело представленных китайским бизнесменом Вампоа, безусловно, миллиардером даже по тем временам. В конце беседы не утерпел от вопроса: «Как 400 человек европейцев мирно уживаются с шестьюдесятью тысячами народонаселения при резком различии их в вере, понятиях, цивилизации?»

Он сказал, что полиция, которая большею частью состоит из сипаев, то есть служащих в английском войске индийцев, довольно многочисленна и бдительна, притом все цветные племена питают глубокое уважение к белым. Иван Александрович заключил: «Я рад, что был в Сингапуре, но оставил его без сожаления; если возвращусь туда, то без удовольствия и только поневоле».

27 мая 1853 года.

Сингапур.

Глава 45. Гонконг и Япония

Не будь нужды дипломатической и миссионерской, то Гонконг по временам средины 19 века был отнюдь не живописный прибрежный городок. Но опять же, вездесущие англичане узрели в этом уголке Китая опять-таки торгово-экономический кладезь. Сам же Тургенев отзывается о Гонконге так: «Если говорить о нём как следует, то надо написать целый торговый или политический трактат, а это не писательское дело. Духота несуразная и полное отсутствие экзотики. Если в здешних местах кроме болот что и есть, то это где-то там, в долине. Изначально недоумеваешь: и чего узрели в этих скалах рыжие англосаксы? Палящее солнце над болотами и тропическая лихорадка. Сянган (он же Гонконг) совсем не то, что живописный и уединённый остров Чусан, на который свершили обмен китайцы в 1842 году. Так казалось недальновидным китайцам. Новые владельцы прежде всего осушили болота и устранили эпидемию. Из Португальской колонии Макао переселили желающих в обустроенное место. Таковых ежегодно становилось всё больше. Дешёвой рабочей силы в Китае хоть отбавляй, а в совокупности с капиталом белых поселенцев торговый ключ к воротам Китая был возведён в кратчайшие сроки. В скалах возвели дворца и деловые конторы. Поток товаров окупил все расходы. И тут англичане не прогадали.

На «Палладу» то и дело наезжали с визитами деловые люди, священники, причём как из восточных регионов, так и из матушки Европы. Впустую дипломат Путятин деньги российские не вкладывал: подписывались всевозможные взаимовыгодные договора. Не были исключением на борту фрегата и китайские дипломаты и промышленники. Не сидели без дела наши географы, филологи, натуралисты, завязывались связи… Посетили наш богом обласканный корабль епископ и даже монах именитого монастыря. Наши полиглоты не знали продыха. О промахе китайцев в сделке по Гонконгу адмирал наверняка намекнул нашим желтокожим территориальным соседям. Ведь этот укреплённый порт-крепость надолго, если не навсегда «будет бельмом на глазу Пекина».

Вскоре мы взяли курс на Японию, наш супербонус в миссии на Восток. Секретарь натренированным ухом слышал: «Четвёртый риф брать! Рангоут, рангоут тяни, мать вашу!!!» Шторм крепчает не на шутку. Здешняя акватория всегда рождала тайфуны. Не ровён час, коли захватит и «Палладу»…

Гонконг, 26 июня

Китайское море. 1853 год

Глава 46. Догнал тайфун

Как бы там ни было, а поход близился к концу. Но Китайское море не спешило с нами расставаться. За десять суток похода «Паллада» едва одолела три сотни миль. Океан держал свои козыри в рукаве. В команде начались брожения и толкования худых примет: должны нам аукнуться все предзнаменования с покойниками прочие невзгоды начала похода. Но сутки сменялись другими, на фрегате ловили ветер и так, и эдак, но ход оставался черепашьим. Да и он давался потом и кровью. Даже решились уйти к островам Баши, что южнее, в надежде если не поймать ветер, то разжиться зеленью и водицей. Мореходы отзывались о здешних местах весьма положительно: будто нашли себе приют не то испанский Алькад совместно с монахами, а то и индийские деревушки.

Ещё в Гонконге судачили о предстоящем урагане тайфун, что в переводе с китайского означает «быстрый ветер». Так вот этот «быстрый ветер» разбивает в щепки о скалы любые корабли, а то и ломает их поперёк. Щедр на утопленников. Во время прошлого разгула стихии утонуло до восьмидесяти судов. Лодки тогда особо не считали, как и трупы китайских рыбаков.

До седьмого июля фрегат еле плёлся между островов. За неделю с гаком одолели не более 300 миль. Ничего хорошего такой ход не предвещал. Но на двадцать первом градусе северной широты «Паллада» вошла в Тихий океан. И вот, в ночь с 8 на 9 июля шторм выскочил, как чёрт из табакерки. До сих пор команда корабля ничего подобного не встречала. Казалось, что все пределы стихией превзойдены, но ничего стабилизирующего не предвещалось. «Ветер ревел, образуя обильную пену и нёс её по ветру прямо к тучам. Стихии сцепились в некой предсмертной агонии. Судно было подобием куска мяса, брошенного на растерзание хищникам в клетке» На корабле не было предмета, лишённого свободного полёта. И вдруг все засуетились, закричали: «Что такое?» И тут же десятки глоток вторили: «Фок разорвало!» Через полчаса вырвало и трисель, а следом ополовинило фор-марсель. Часам к семи беда повергла грот-мачту, грозя ей обрушением. Ослабли ванты… Далее было нетрудно домыслить страшный треск крепчайшей корабельной сосны неимоверной толщины, когда её выворачивает вместе с обширным куском дубовой палубы. Падая, она проламывает борт и создаёт такой крен, при котором опрокидывание просто неизбежно. Представьте себе таран в 800 пудов (порядка дюжины тонн) с высоты в сотню фут (более 30 метров) – эта «штука» сделает оверкиль посудине за минуту-две. Прослабь команда в сей миг – быть беде неминуемой и лежать русским морякам на дне Тихого океана с координатами 21° северной широты, плюс-минус градус по ветру. Но навалились всем миром и заложили сей-тали (ручные двухблоковые тали), работа кипела, обтянули ванты, а с рассветом укрепили главную мачту. Лейтенант Савич весь в смоле, порванном кителе и сияющий, как новая медаль: одолели!

На другой день поутихло, но затем взыграло едва не чище. Но все до единого тянули тали и ванты. Всё внимание было на мачту. До берега ещё 500 миль. Все похудели и измотаны, но держатся. Ветер сменился на штиль и все загрустили, повесив голову: Тихий океан буквально издевается над нами!

Крюгер пробежал мимо каюты, Гончаров спросил: «Сколько узлов? Восемь?» Но услышал счастливое: «Три!! Узкость проходим!»

С приходом в порт Ллойд у нас было много приятных ожиданий, оттого мы и приближались неравнодушно к новому берегу, нужды нет, что он пустой. Там ожидали нас корвет из Камчатки, транспорт из Ситхи и курьеры из России. Которые, конечно, привезли письма. Все волновались этими надеждами.

Суда здесь, курьеры здесь, а с ними и письма.

4 августа 1853 года.

Бонисима, Япония, фрегат «Паллада»

Глава 47. Мир взглядов

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Буквально на следующие сутки после выхода из бухты Бонина-сима, то есть пятого августа 1853 года весь командный состав фрегата Паллада, свободный от вахты был собран адмиралом Путятиным в кают-компании. Предстояли последние наставления экипажу перед визитом в Японию. В общих чертах все были в курсе задач, поставленных буквально перед каждым. Но следовало сделать отличие между поведением команды в портах и государствах уже знакомых с необычной обстановкой в Стране Восходящего солнца. Здесь всё обстояло и воспринималось иначе.

Каждый японец был негласным и недружелюбно настроенным соглядатаем по отношению к иноземцам. Культура, быт, обычаи – всё было чуждо любому, ступившему на Священную землю островов, коих насчитывается с необитаемыми до 6000 штук. Любой неверный шаг, поступок может быть истолкован как недружественный, а то и вовсе враждебный выпад ВСЕЙ МИССИИ… Отсюда следовал жёсткий вывод: «Никому и ничем не спровоцировать срыв переговоров. Поэтому стало необходимостью организовать своеобразные познавательные лекции среди личного состава и нижних чинов. Время перехода в Нагасаки использовать с максимальной пользой» – такое было заключение командира эскадры русских кораблей. Главенствующие роли следовало выполнить Статскому советнику Гончарову, Святому отцу Аввакуму и самому адмиралу.

Лекция первая : «Дракон , сакура , поэзия танки»

«Ни один из мореплавателей, созерцая Японию и её южные острова, да и остров Тайвань по борту днём, вряд ли сдержит в себе некий трепет. Зимой нескончаемая гряда из нескольких тысяч островов представляется неким тёмным страшилищем, изогнувшимся перед броском в ширь океана. Его седые горбы-сопки белеют вершинами вулканов. Облачность создаёт иллюзию некоего одеяла, стыдливо прикрывающего уродливое туловище великана. Под влиянием божественных сил чудище застыло в этой позе на тысячелетия, изредка содрогаясь в конвульсиях и гневно изрыгая клубы дыма и пепла…

Но сколько душевных фибров взыграет в душе моряка, проходи его корабль в период хаару – японской весны вдоль восточного берега Страны Восходящего солнца! Да, только восточного! Именно в этом случае Япония откроет поэтическую сторону пусть не всю, но большую часть своей чарующей души пришельцу. Зрелищный эффект усиливается необыкновенно именно в лучах восходящего солнца. Диск встающего из океана попросту огромен. Страна предстанет по своей протяжённости с юга на север, поочерёдно, с января по май во всполохах сакуры. И былое зимнее мрачное чудище начинает феерию «линьки». Метеорологи островов с хронометрической точностью отслеживают время «ханами» – цветения сакуры на каждом из островов Страны Восходящего солнца. И начинается шествие чуда: страшилище перевоплощается в нежно-розовую красавицу под ослепительной белизной вуали и бирюзовой каймой у подножия. Для японца от мала до велика цветение сакуры более, чем праздник. Само слово «ханами», буквально означает «рассматривание цветов», хотя «созерцание» более приемлемо. Сакура – декоративная вишня стала своеобразным символом Японии. Её цветение хотя и мимолётное, но столь насыщенное красотой и притягательностью, что ассоциирует с быстротечностью и хрупкостью жизни. Да и сама легенда о сакуре и её розовых цветках исключительно трагична. Истории более семи веков. Тогда ещё вишня цвела белым цветом целомудрия, но изверг князь забил насмерть привязанных к вишням невинных детей деревенского старосты. Окрашенные кровью дерева с тех пор стали цвести розовым цветом. В память о столь грустной истории, именно в день роспуска цветов сакуры, все без исключения жители Страны Восходящего солнца идут в парки и едут за город. Там накрывают традиционные столы со снедью и питиём. Это олицетворяет новую жизнь и любовь.

Лекция вторая : «Бусидо – кодекс самураев»

«Не из капризной прихоти японцы наложили «вето» на визиты любых иноземцев. Кто бы-то ни были, а благ народу-изгою они не несли. Хотя все понемногу сложили своеобразный культурно-государственный уклад «сегунат». Прежде всего из-за необходимости обороняться. В переносе на нынешние структуры 21 века – это нечто вроде «хунты». Прежде всего сюда наведались китайцы во времена соединения островов с материком. Но те худо-бедно дали населению азы письменности. Иероглифы и по сей день во внекитайском и японском обиходе слывут как «китайская грамота», хотя при ближайшем знакомстве не так «чёрт страшен». Хотя по сути – это рациональная письменность. Более того, их письменность близка неким художественным наброска – полуэскизам предметов. К примеру: «Волна и над ней сегмент – могут означать встающее из моря солнце». Сразу оговоримся, что примеры импровизированы. На деле иероглифы даже проще и красивее. Ко всему звучание букв-иероглифов «катакана» весьма далеки от континентальных произношений. Слово Петербург будет звучать наподобии «Санкутс-Петербургу», а Москва – «Мосукуба». В настоящее время едва не половина лексикона в японском языке из Китая. Хотя японцы свою письменность «национализировали». Рисосеяние и многое другое тоже пришло из Китая. Соседям и сегодня двери в Японию открыты. Оружие завезли воинственные португальцы, присовокупив к нему миссионеров-христиан. Китайцы предпочли Будду. Совались за дармовщинкой и монголы, но трижды убедившись в преимуществе огнестрельного оружия, плюнули сразу на все острова, ускакав в ковыльные степи. Европейский институт вассалов переродился под сенью сакуры в самурайство. Эта традиция вспарывать себе желудок в критических ситуацияхс непременным отрубанием головы привился хуже гриппа и инструмент (два меча разновеликих) таскают с собой повсеместно чище кавказских горцев. Но последние чаще угрожают недругу: «Зарежю!» Хотя у христиан самоубийство «есмь грех смертный пред Богом». Каково? Удивительно то, что японцы терпимо относятся, а чаще с уважением ко всем религиям стран мира. При общей замкнутости страны среди жителей островов нашли отклик буддизм, мусульманство, православие и даже секты. Ни одна из конфессий не преследуется: душа японца как бы возвышается над миром целиком и «каждый в праве выбирать путь для пути души к богу».

По национальному одеянию можно распознать величие собеседника. Но чтобы ненароком не оскорбить визави, мнящим себя «богом в пятом (или каком другом) поколении, следует уяснить некую истину. Никогда сам японец «не уронит лица» и виду не покажет о своём гневе оскорблённого. Так что, наверное, целесообразней всем японцам оказывать почести, пусть даже выше их статуса.

Подробнее о почестях и обращении вам расскажет наш востоковед Святой отец Аввакум»

Лекция третья: «Кодекс самурая»

Прежде всего следует уяснить, что самурай – это воин до мозга костей. Самурай-элита японского общества и образец морали. В их кодексе есть нечто напоминающее наши десять заповедей Моисея из Ветхого завета Библии. Сравните и проникнитесь.

– Истинная храбрость в том, чтобы (правильно) жить, когда правомерно, а когда правомерно-умереть.

– К смерти следует идти с ясным сознанием того, что надо делать (ритуал) достойно.

– Следует взвешивать каждое слово и задавить себе вопрос: уместно ли то, что хочешь сказать.

– Необходимо быть умеренным в еде и избегать распущенности.

– В делах повседневных помнить о смерти и хранить это слово в сердце своём.

– Уважать правило «ствола и ветвей». Забыть его, значит никогда не быть почитаемым, а человек, пренебрегающий добродетелью сыновей (лишён) почтительности. Родители – ствол дерева, дети – его ветви.

– Самурай должен быть не только примерным сыном, но и верноподданным господина своего.

– На войне верность самурая проявляется в том, чтобы без страха идти на копья (пули), жертвуя жизню во имя долга.

– Верность, справедливость и мужество суть три природные добродетели самурая.

– Во время сна самурай не ложится ногами к жилищу господина, не целится (из оружия) в его сторону.

– Даже лёжа в постели он немедля готовит себя к защите господина.

– Умирая с голоду, самурай однако скажет, что сыт.

– Проиграв бой, самурай обязан смыть позор кровью: сделать себе харакири и умереть достойно, с улыбкой на лице.

– Умирая, должен почтительно обратиться к старшим со словами прощания.

– Грубая сила не присущая истинному самураю. Воин должен использовать досуг для упражнений и чайных церемоний.

– Возле своего жилища самурай обязан содержать скромный чайный павильон.

Многое из этих постулатов утратили былой смысл, но дух бусидо и патриотизм неотъемлем от национальной культуры Японии. Сюда же можно и нужно добавит русское изречение: «Уважай, чтобы тебя уважали».

Глава 48. Переговоры в Нагасаки

9 августа Паллада в сопровождении трёх судов делала по 8 узлов в час и при этом тащила на буксире отстающего. По адмиральскому указу на кораблях тренировались японским манерам общаться. Смех стоял повсеместно: матросы ко всему ещё и импровизировали квазиречь желтолицых хозяев островов русскими словами на японский манер. Даже офицеры с удовольствием лицезрели доморощенных мимов и смеялись до слёз. Океан благоволил экспедиции: воды синели, небо голубело, хотя жара стояла несусветная. 9-го числа показались в дымке изумрудные берега неизведанной цивилизации. Япония для большинства мореплавателей и географов была как бы «терра инкогнито»: неведомой страной. Фрегат и корабли сопровождения насторожённо входили на Первый рейд Нагасаки. Приставка «саки» означала на картах «мыс»; в наименованиях Ивосима, Хиросима «сима» означает «остров».

«Вот достигается наконец цель десятимесячного плавания, трудов. Вот (эта страна), в которую заглядывали до сих пор с тщетными усилиями склонить, и золотом, и оружием, и хитрой политикой, на знакомство. Вот (страна, которая) осмеливалась жить своим умом, своими уставами, которая упрямо отвергает (цивилизацию), дружбу, религию и торговлю чужеземцев, смеётся над нашими попытками просветить её и внутренние, произвольные законы своего муравейника противоставит и естественному, и народному, и всяким европейским правам, и всякой неправде».

Острова Японии протянулись от 30-го до 40-го градусов северной широты. От снежного и морозного острова Хоккайдо до знойных островов Окинава. От пальмовых зарослей и винограда с персиками на юге до сосен и обезьян в снежных горах среди горячих источников на севере. Вопреки ожиданиям и международным традициям экспедицию не встретил никто и никак. Командам даже не предложили съехать на берег для представительства. Знать бы нашим морякам, скольким мытарствам они будут подвержены, что им предстоит вынести от японской бюрократии! Подчас настроение боевых офицеров миссии перехлёстывало через край. Некоторые, пытаясь заглушить унижения и моральные оскорбления начали усугублять ромом. А то и, по примеру артиллерийского капитана Лосева, откровенно взвешивали в ладонях ядра с явным намерением вкатить их в стволы орудий и шарахнуть по бритым инквизиторам от дипломатии.

Визит первый

Изначально было тягостное ощущение при входе в тюрьму. Но вскоре откуда-то исподволь появилась невесть какая лодка с четырьмя японцами, двое из которых были совершенно голые и без головных уборов. К палящему солнцу аборигены были безразличны. У одного, облачённого в халат, за поясом было два разновеликих меча (самурай!). Гостей приняли на борт и они немедля едва не пали ниц, беспрерывно кланяясь. Делегатов провели в капитанскую каюту, там им дали конфет, угостили наливкой. Заблаговременно на фор-брам-стеньге (оконечность фок-мачты) вывесили полотнище с японскими иероглифами: «Судно российского государства». Визитёры выводили из себя не токмо числом, но и градацией ступеней подчинённости: опер-баниосы, ондер-баниосы, опер-толки, ондер-толки попросили списать текст с полотнища и отправились восвояси в город со столь обширным кладезем сведений для «более высокого начальства и растолкования ситуации».

Визит второй

Через полчаса явились другие, из разряда «начальства повыше». Во всяком случае среди них не было нудистов и визитёров в баню. А это означало степень состоятельности и власти уже в своём клане. Эти ограничились вручением бумаги с предостережением не вздумать посещать берег и нив коем случае «не обижать японцев». Этим дали выкушать остатки наливки и рассовали конфеты. «Богачи» выпросили ещё малость наливки «для гребцов», коим её и на понюх не поднесли. На второй документоподобной бумаге излагался текст на голландском и французском (!!) языках с требованием оставаться в бухте у ориентира «Ковальские ворота» «иначе будет совсем плохо». Кому и в какой мере «совсем» не указывалось. Но пока плохо было то, что кончалась провизия и всем хотелось просто помыться пресной водой в бане. Барон Криднер особенно, а матросы откровенно с охотой смаковали женский вопрос и во все глаза разглядывали в трубы голые телеса в лодках. Приводили в недоумение косички и голые розовые зады.

Визит третий

Из-за незнания японского портового уклада эскадра благоразумно покачивалась на Первом рейде. Упрашивать местечка поуютней не приходило в голову: «Низзя, так низзя». Но видя наше как бы уважение к их традициям, японцы сами нанесли третий визит. Чиновников уже было вдвое больше, как и гребцов. «Уважаемых богачей» тоже приняли в командирской каюте. Помимо испытанного ассортимента угощений добавили сладкие пирожки. Русской миссии губернатором Нагасаки (наконец-то!) было позволено перешвартоваться поближе к городу, то есть на Второй рейд. С нашей стороны наливка и конфеты были преподнесены немедля, хотя без особого энтузиазма. Тем не менее делегации следовали одна за другой по русской поговорке: «Где пили – туда и похмеляться норовят прийти». Вот только наливка почти иссякла, а в баню так и не приглашали. Видно губернатор вообще сожалел о содеянном и в раздумье пробовал на ноготь остроту меча для харакири: кто знает, как на эту катавасию с русскими посмотрит сиогун в Едо. Стало известно и лишь потом, что «после подробного всестороннего изучения и согласования с заинтересованными лицами всего сегуната будет преподнесена самому божественному Микадо-Императору». Затем предстоит обратный путь с аналогичным соблюдением всего бюрократического уклада. Так то – попробуй дождись: «До царя далеко, а до Бога – высоко». Ну прямо матушка Россия, только вёрст поменьше гораздо. Но японцы чудненько научились их удлинять! Чему другому – ни в какую, а вот морочить голову – просто отменные мастера! Ничего другого, как поднять якоря с парусами и «милостиво» сменить стоянку. Заботы и неустройства экипажа не шли в сравнение с головной болью капитана Тихменева: чем кормить людей, когда можно будет вдосталь напиться пресной воды, а не опреснённой, как избежать фурункулов от грязи и пота, какую цену заломят японцы за провиант, ведь отпущенные Казначейством деньги могли иссякнуть по пустякам! А переговоры по сути и не начинались… Погаными «презервами» того и гляди будут бить по мордасам: продукты, сохраняемые в запаянных жестянках (а то и в презервативах) превратились в некую жижу с отвратительным запахом литых калмыцких калош. Другой еды, кроме сухарей и солонины он не мог дать матросам: её уже давно не было. Лейтенант Савич горевал об отсутствии угля даже для камбуза. Барон Криднер уже только мечтал хотя бы увидеть пусть даже одетых женщин.

Очередная пустопорожняя делегация островитян невозмутимо покинули фрегат, рассовав в халатах наши конфеты своих «для детей». С наступлением темени корабли окружали караульные лодки с постоянно гребущими воинами, перекликающимися: «Оссильян! Оссильян!» На наших судах сыграли гимн «Коль славен наш Господь в Сионе!» с тем и улеглись спать, тихо матерясь почём свет стоит с непременным поминанием пресловутой «японы мать»: уж лучше шторм!

Визит четвёртый . Рейд второй : Нагасаки !

От частоты визитов просто рябило в глазах: краснозадые гребцы и два-три чиновника с каким-либо дурацким расспросом. Клерки разминали спины в поклонах, рассовывая в рукава и за пазуху конфеты с пирожками, кои удалось выклянчить. Упаси бог не выкатить подачку, так они будут кланяться до самого караульного «Оссильян» с патрульных лодок. Но тут ещё издалека наша вахта узрела лодки с одетыми (!!) визитёрами. Уж эти натешились всласть: расспросили всё и ещё более того. Сколько пушек, парусов, матросов, офицеров, где отхожее место, как крепится якорь, что есть крюйс-камера и много ли там пороха… Отвечали односложно, стараясь сдерживать эмоции при откровенно идиотских вопросах. Наконец последовал «вопрос века»: нет ли у нас опасных замыслов? «Ни боже упаси, 52 сувенирные пушки с бомбическими ядрами и несколько сотен головорезов для исполнения танца «яблочко» с выходом на абордаж!» Невольно подумалось командиру Паллады. Тем не менее японский лоцман встал у руля и, кланяясь (за конфеты) рекомендовал следовать на второй рейд (!!!). Лоцману отсыпали табаку сверх сладкой квоты. Тем временем корабль фланировал по рейду при поднятых парусах и стоящих на реях матросах. Но где же Нагасаки? Боже мой, наконец открылся русскому взору порт, про который убедительно прописано: «Нагасаки – единственный порт, куда позволено входить одним только голландцам». Хотя меж собой моряки без комплексов шастают в сей порт не сказать, чтобы запросто, но и без конфет и пирожков. У нашей миссии задача состояла в том, чтобы не «шастать» единовременно, а входить в порт наравне с голландцами и официально во все времена!

Визит бог весть какой и далеко не последний

За сутками шли недели и далее. Японцы, видя упорство русских завезли еду и воду в количествах для прокорма средней голубятни. При сём оговорились, что доставленное «подарок от губернатора». Свиты целыми сворами наведывались, а скорее делали набеги на Палладу. В одно прекрасное утро секретарь проснулся от шума в соседней с капитанской каюте. Рядом стоял незабвенный Фаддеев со стаканом чая. «Хи-хи – хи» отчётливо послышалось вновь. Писатель обратился к слуге: «И давно ты тут?»

– В начале седьмой склянки, ваше высокоблагородие!»

– А теперь которая будет?» – наверху заиграл барабан и музыка.

– Да вон, слышишь поди: восьмую взыграли».

– Что там, рядом в каюте?»

– Известно что, снова японец что и намедни пирожки лопал!»

– Ты бы спросил, зачем они на сей раз приехали?»

– А как я его спрошу, нам с ним разговаривать всё одно как свинье с курицей!»

Глава 49. Не мытьём, так катаньем

И вот, как-то наряду с переводчиками (с голландского, либо китайского), фрегат наведали сразу четыре разукрашенные флагами, гербами, флажочками и пиками лодки. По всем ипостасям-военные, хотя гребцы не имели на голых телесах даже погон. Лодки, они же хижины со всеми семейными атрибутами. Посетители напоминали благотворителей в доме престарелых: говорили шёпотом в полусогнутом положении. Высказав тираду фраз, они встали в строй. И тут взошли японцы поважнее, да и вид у них был не столь женоподобным. По трапу взобрались десятка два гокейнсов. В нынешние времена их бы отнесли к разряду прессы, на худой случай – к писарьчукам, а уж по высшему разряду, так и вовсе к пресс-секретарям. Кейсы, дипломаты в 19 веке в Японии ещё не прижились, так что у гокейсов всё размещалось за пазухой их халатов, где было не меньше предметов, нежели у городского старьёвщика: трубка, салфетки, чернильница и кисточки. Туда де ссыпались конфеты, кусочки торта, пирожки и… салфетки для сморкания и вытирания пота. Они напрочь отказались сесть, ссылаясь на присутствие куда более знатных чиновничьих особ. В подтверждение смысла сказанного они подобострастно кивали головой, произнося утвердительно: «Хи». Что означало со слов наших матросов: «Моя твоя халасо поняла!» В итоге краткой репризы с ужимками старший Льода выпрямил спину и поведал о цели визита: «Компания приехала предложить некоторые вопросы.

Вопросы визита относительно осмысленного

– Достав бумаги, Льода продекламировал: «Отчего у вас сказали на фрегате, что корвет (Оливуца) вышел из Камчатки в мае, а потом уже в июле?»

– Оттого (это уже командир), что я похерил два месяца, дабы избежать придирок. Да и вообще: какое вам дело, где мы были. Ведь в итоге мы пришли!»

Льода потеребил свою косичку на выбритой лысине и вновь озадачился, что всё равно смущает интервал с фрегатом в три месяца. Тогда ему показали карту и указали перстом: где Санкт-Петербург и где Камчатка. Вот и разница почти в полгода. Япония на фоне России казалась крошечной настолько, что Льода не удержался от смеха: чиновник попал в почти детский просак. Недоумений было тьма и в итоге чиновник заключил, что все вопросы требуют разрешения в Едо. Хотя по сути, вопросов даже мало-мальских не было. Но японская цель визита «не мытьём, так катаньем» была достигнута: тянуть волынку бесконечно до достижения ухода назойливых русских. Но наша миссия придерживалась иной задачи: расходы на войну с Японией были бы гораздо накладнее дипломатических приёмов, включая сладкие пирожки и наливку. Даже исключительно наглые подвижки по тому же китайскому рынку могли служить примером бескровной тактики. Ведь китайцы ввели для иностранцев сходное территориальное эмбарго: «Дальше вон тех гор не ходить, не селиться вам (американцам) не дозволяется!» Но они отстроили целые дворцы куда дальше запретной зоны: «А мы чего, да и вовсе скромненько – голландцы эвон у горизонта едва не город отгрохали. Вы их выгоните, так мы сей момент съедем к вон той конюшне!»

– Ну и прохиндеи! Так уж много у вас дел в Едо! Поди ночи напролёт в думах!» – заметил кто-то из наших офицеров. С тем (и пирожками с кофетами в придачу, глотнув наливки), вся орава вновь укатила на желанный нами берег с баней и сытной едой. Потянулись сутки с неизменным «Оссильян» по вечерам со сторожевых лодок. Письмо к губернатору всё-таки взяли, а к императору «Нужно вручать самому адмиралу с позволения божественного микадо и с соблюдением церемониала и с извещением где-то за месяц с гаком и тому подобное, и тому подобное.

Визит с заветным чёрным ящиком

Посыльные всех рангов иссякли, но русские стояли на своём: свежая провизия, топливо и место на берегу. Карусель бюрократии, смазанная наливкой и пирожками начала-таки инда прокручиваться. Место на берегу выделял некий князь, не-то герцог-землевладелец. Традиционное «Хи-хи». Мол всё понимаем, дело житейское, «Но вы уж не шибко рассиживайтесь на бережку! А то не ровён час, да проведает Великий Едо! А нам потом ни за понюх табаку брюхо вспарывать!» И вновь к просьбе послать прошение. Посьета уверяли, что нарочный с письмом «помчится как птица» и цидуля будет в божественных руках «не пройдёт и месяца-двух». Для закрепления веры в Страну Восходящего солнца Льоде извлёк у кого-то из свиты деревянный лакированный ящик кладбищенской раскраски. Ящик был обёрнут платком и упакован как для пересылки заказной Правительственной бандеролью. Вскрыв ящик, чиновник вознёс к небу руки с письмом адмирала, приложил пакет ко лбу и сердцу. Свершив ритуал, послание было уложено в посылку и вновь опечатано сургучной печатью с шёлковыми шнурками. Отдал коробку писарю, на что тот выдавил своё «Хи-хи». «Теперь послание «полетит быстрее важной птицы индюк, не иначе» – с ухмылкой подумал Гончаров. Затем последовал стол с конфетами, пирожками и питиём из пресловутой наливки, кою кок насобачился делать из рома и медовухи: «Ибо ненасытно брюхо чиновничье» – бормотал батюшка Аввакум. Адмирал в письме и просил-таки разрешения закупать продукты на стороне, дескать Ваше правительство не допросишься. В ответ губернатор прислал толику живности и зелени, «прося принять сие в дар». Наши командиры мудро порешили: «Коли Вы в дар, то мы одарим не менее щедро за наши деньги. Вы лишь разрешите!» Тот по простоте душевной и разрешил: «Ты мне – я тебе и Едо чутка передарим! Да и брюхо пороть не придётся» Но недокумекал японец, что своим разрешением открыл нашим кораблям рейд для свободного прохода «приобретать подарки для Едо»

Для пущей убедительности сообщили местным диетологам, что русским без говядины и сил брать неоткуда: не японцы мы, чтобы на одной рыбе коротать, ибо в глазах темнеет и ноги трясутся, а на островах бить быков не дозволено». Так и пошло. Но цель побродить по японскому берегу русские миссионеры не оставили. А заодно российскую методу «Не мытьём, так катаньем». И затеяли учинить для «детей микадо» русское военно-морское шоу с кульбитами на реях и морским танцем 1760 года.

Солдаты от Баба

Интересную картину из японского репертуара довелось лицезреть вначале Посьету, затем и адмиралу. Немало удовольствия испытала и команда Паллады, увидев… солдат божественного Микадо. Впервые баниоса Баба-Горододзамон помимо свиты сопровождали два солдата. Первое чувство наших моряков – это подать им милостыню и уступить место на первом же сидении. Они были чрезмерно немощны и жалкие. Руки старчески тряслись, согбенные колени были облачены в дамские чулки. Двояковыпуклые очки говорили об полной профнепригодности хозяина, а седой пучок-косичка на голове делали персонаж более похожим на едва влачащего своё бренное тело ветерана хосписа. И для чего этот «натюрморт немощей?» Ведь это какое-то недоразумение! Не может же быть подобная армия даже в казуистических представлениях. Но ведь они реальные и стоят пред нами немым назиданием идиотизму. Да кто их там разберёт, может они некий раритет по божественной линии? Но это уже не нашенское дело. А вот то, что друг Баба пообещал организовать стирку белья в голландской фактории – дело толковое. Адью, Баба, – вот твои конфеты с пирожками! Выпей, любезный, наливочки и закуси тортиком и отчаливай восвояси!

9 сентября 1853 года. Нагасаки, 2-ой рейд.

Глава 50. Отродясь не видели. А может и финал

Вот и Новый, 1854 год настал, а Паллада всё ещё в Нагасаки. Особых подвижек в переговорах не наблюдалось. Хотя создавалось впечатление, что на палубе фрегата перебывало едва не всё население порта. А уж баниосы и клерки всех мастей слопали одних пирожков без счёта. Корабль изготовили к встрече гостей с подарками. Наших моряков взбадривали по утрам почти ежедневные тренировки на вантах и реях несколько художественного покроя. Изредка стреляли из пушек. Не ржавели сабли и ружья на абордажных учениях. Настало 4 января. Уже с утра было видно, что день будет на славу. Привезённые камчатские мальчики с чудесными голосами для хора брали последнее «ля» в кают-компании. Развесили по леерам флаги расцвечивания. Матросы отглаживали почти белоснежные робы и ожидали своего выхода на второй деке. Даже кот Васька, любимец команды восседал в канатной вьюшке подле пушки и любовался на своё отражение в ней. На шканцах водрузили стол жюри и переводчика отца Аввакума. К 11 часам прибыли баниосы с подарками от полномочных к адмиралу. Японцы мастера по изготовлению ящичков-шкатулок. И их обилием желали поразить миссию: «Уж теперь-то мы вам отдарили с лихвой!» Все коробки и коробушечки они мастерски разукрасили на японский лад и покрыли отличным лаком. Каждая из минипосылок имела значимое содержимое-подарок. Коробками заполонили всю кают-компанию и каюту адмирала почти доверху. На палубе тоже громоздились вороха лакированных сундучков. Лучшим подарком были японские сабли из булатной секретной стали. Готовые изделия проверяли на качество по отрубанию голов смертникам за один взмах. Число голов выведено на клинке. Раритет вручили статскому советнику Гончарову и адмиралу Путятину (с тремя головами). Иван Александрович был изрядно смущён и восхищён такому подношению (почти от Самого правителя Едо или с его ведома!!!). Все подарки были со значением и выражали отношение Японии к России. Солнышко грело исключительно в меру для юга острова Хонсю. Америка следовала своей методе и вошла своими кораблями уже в три запрещённых порта. Возможность иметь суперприбыли от наркотиков щекотали ноздри. Для России, соседствующей со Страной Восходящего солнца дипломатия натиска и явного неуважения не годилась. Отношения с Японией строились если не навсегда, то на века.

На смотр-концерт и угощения прибыло публики японской принадлежности числом, равным вместимости приличного театра. Сюда же следует добавить до полутысячи наших крепких парней, едоков хоть куда. Надо полагать, что в лодках окружения наверняка пребывала оставшаяся часть населения Нагасаки.

Итак, настало утро 4 января 1854 года. Корабль выглядел как для императорского смотра в Кронштадте: палуба отдраенная пемзой добела, медь горела на солнце. Поручни, блоки, тали и прочее вооружение очищено до пылинки. На шканцах установили судейско-командный стол с таким же для секретаря и переводчика Аввакума. Оркестр дал гром марша. Вахтенный офицер занял пост у трапа, напротив примостился на пушечном канате кот Васька и его величественный друг дог Аврелий (Цезарь) подле ног офицера. Дог подавал выборочно лапу входящим на Палладу: «Гавр-ель-р-р», что должно было означать «Аврелий». Пополудни от берега к Палладе тронулась целая флотилия из не менее полусотни лодок. Две из них напоминали саркофаги задрапированные красной материей и изукрашенной золочёными луками, булавами, стрелами. В этот момент Святой отец гаркнул на японском: «Хо-орь гью!» (пли!). С малым промежутком грохнули канонады из тёх пушек троекратно в сторону скал побережья. Засвистели огромные ядра поверх голов гребцов(в лодках заорали по-японски с испуга что-то вроде нашего: «Ой, мама!». Секундами позже грохнуло эхо от ядер в скалах, прокатилось над заливом. Последовала тишина и восторженные возгласы японцев. Посьет, Гончаров и Аввакум сели в кресла. Адмирал Путятин в рупор огласил: «Абордажные команды к бою!» Батюшка вторил по-японски: «Бу-у-дзю-цу-у!» Выскочили по разные стороны пушечных дек изукрашенные «пираты» и начался яростный бой ятаганами, саблями, пиками. Бой длился около получаса и тела «мёртвых» устелили палубу. Крикам и визгам гостей вторили перепуганные чайки. «Пираты» исчезли так же быстро. Их заменили строевые матросы с оружием. В их руках ружья вращались и летали как пушинки. Движения по командам были исключительно синхронными. «Хи-хи!!!» (Так, так, хорошо!) – просто исходила на рёв публика. Тем временем матросы разбежались по вантам. Приглашённым показали истинное искусство владения парусами на 50-метровой высоте. И тут вышел на импровизированную сцену на шканцах хор мальчиков. Японцы с их утончённым вкусом были поражены чистотой голосов ребятишек. Восторгу присутствующих не было предела. Торжество закончилось гонками на шлюпках под парусом. Далее гости пошли осматривать фрегат во всех тонкостях.

Накрыли столы. Все были усажены согласно занимаемых чинов. Путятин вышел к матросам и от души поблагодарил богатырей: «Спасибо, ребята!» На что четыреста глоток гаркнули: «Рады стараться!» Несомненно, что «спасибо» адмирала было равнозначно дополнительной чарке рома.

Обед японцы просили сделать на европейский лад. Так и было исполнено в изобилии, разнообразии и великолепии. Японцы, привыкшие вкушать и выпивать весьма умеренно, а то и вообще из посуды типа наших блюдец и рюмок, сравнимых с напёрстком, вскоре забыли даже о цели визита. Стали подобно нашим пить из бокалов и «до дна». Зная приверженность гостей к сладкому, каждому вручили по ящику конфет. Горячий саки уложил многих буквально при попытке поклониться до земли (палубы).

Тсутсуй и Кавадзи, чувствуя маловосприимчивость к происходящему своих земляков, объявили, что имеют письмо от Верховного совета и преподнесло тяжеленный сундук по типу наших бабушек в деревнях: «Вот оно!». Адмирал приказал О. А. Гошкевичу (будущий первый консул Японии) вскрыть послание. Вскрывались один за другим сундуки по типу наших матрёшек, пока не дошли до СЕДЬМОГО. Оно было завёрнуто в шёлк. Шёлк был строго запрещён к вывозу из страны и считался дороже золота. В качестве прокладок в ящиках была не менее ценная шёлковая вата, производимая в секретной мастерской в горах на потаённом острове.

И опять продолжался безудержный пир с яствами. Но письмо губернатору уже ушло. Но тот по-прежнему талдычил, что без ведома Едо принять адмирала не может. Сам Едо получит письмо вот-вот. Настало 9 сентября. Благодаря ухищрениям и умасливаниям высоко и среднепоставленных чиновников наши корабли почти беспрепятственно свершали вояжи в Китай и Ост-Индию. Это уже развязывало миссии руки. Но в основе своей дело не свершилось. Хотя губернатор после всего навороченного им смертно боялся самостийного визита русских в Едо и начал суетиться сам, невольно помогая заключению Российско-Японского договора. Путятина начали посещать чиновники, влияющие на главенство Едо «де факто». Умные головы в Японии вполне осознавали, что могут быть спровоцированными теми же американцами и завоёваны со всеми потрохами. Страна была попросту слаба и не имела влиятельных союзников на мировой арене. Союз с русскими мог стать спасительной соломинкой в шаткой ситуации островной страны.

Нагасаки, сентябрь 1854 года.

Глава 51. Конференции и банкеты

Положа руку на сердце, то всех, как чиновников миссии, так и офицеров, особо боевых, гнетёт полупраздное пребывание здесь. Никто из наших матросов не поглощал такого количества сладостей, как за время пребывания в Японии. Никто и нигде за время похода моряков голодом не морил и ели они сполна, запивая положенными чарками. Но чтобы буквально поглощать конфеты и пирожки после всяких приёмов за «их величествами и превосходительствами» – не случалось за всю жизнь. Порой хотелось поесть вдосталь ржаного хлеба и борща. Офицерам же снились опостылевшие коробочки со всевозможными подарками от всяких сегунов и ниже. Сотни видов блюд из рыбы вызывали отвращение хуже ячневой каши. К столу не подавали разве что только медузу (а может и её под каким либо соусом!). От подарочных коробочек не знали куда деваться. Руки так и чесались раздарить писанные коробочки по приютским детским домам. Но пренебрегать подарками по японским поверьям считалось кощунством. А с другой стороны пробуйте разместить в жилище в общем-то никчёмные в хозяйстве коробочки! Но особо изящные всё-таки свезли домой как музейную редкость. Как казус добавим сюда, что на все конференции миссионеры ездили… со своими стульями. Аборигены обыкновенно сидят на пятках на полу. Так и добирались на корабль впятером: Посьет, Гошкевич, Пещуров с адмиралом и его секретарь Гончаров. Оставлять мебель у себя хозяева не соглашались, абы пресечь лишнюю поездку. Повод находили более, чем идиотский по нашим канонам. Русским косвенно сообщили, что «место (дом) на берегу нашим как бы выделили и «там идёт ремонт», но чтобы баниосы нас сопровождали туда-сюда (как заключённых). А на деле им нужно было не давать повадки иностранцам съезжать на берег. Да и вообще: дал русским, – давай и другим!

А тем временем конференции следовали одна за другой. По поведению японских служак можно было писать нечто научного трактата «Как морочить голову и растягивать решение неугодных вопросов в дипломатии». А для рядовых японцев создаётся иллюзия «контроля над иноземцами». Вот такой спектакль для «театра миниатюр» длиной в годы.

И были вторая, третья, четвёртая конференции и далее до полного отвращения к теме. Уж чего только не предлагали аборигенам: стекло в окна вместо бумаги, рыбу в неограниченном количестве, купить медь, золото и много, много другого из дефицитного для Японии ассортимента, рис… Но на всё был по детски лукавый ответ: «Хи-хи», дескать «берём всё, но в другой раз». Заострялся лишь один вопрос: «А скоро ли мы в ПОСЛЕДНИЙ раз обедаем у адмирала?» Что следовало понимать однозначно: «Когда вас отсюда унесёт?» На втором прощальном обеде адмирал даже не обмолвился о дате отплытия корабля. Японцы пуще смерти опасались нашего визита к Едо, либо встречи с американцами. И последовали дары в коробочках шёлка, фарфора. Адмирал из жалости к чиновникам буквально при отходе сообщил, что: «Воротимся не прежде весны». Путятин отпустил корабли сопровождения, а Палладу направил к Ликейским островам.

Глава 52. Голимая политика

Договор между Россией и Японией был всё-таки подписан в курортном городке Симода в небольшом буддийском храме Тёракудзи на самом юге полуострова Идзу. Храм сохранился, и вот что дословно написано на памятной доске на русском языке:

МЕСТО, ГДЕ БЫЛ ПОДПИСАН

РОССИЙСКО-ЯПОНСКИЙ ДОГОВОР

О МИРЕ И ДОБРОСОСЕДСКИХ ОТНОШЕНИЯХ

15 октября 1854 года вице-адмирал Российского императорского флота Путятин прибыл в город Симода для проведения переговоров относительно договора, который должен был внести ясность во взаимные территориальные притязания и положить начало торговым отношениям между Японией и Россией. 4 ноября 1854 года в ходе переговоров двух сторон произошло сильное землетрясение. Возникшие при этом цунами разрушили значительную часть города и корабль Путятина «Диана». Несмотря на эти трудности, переговоры были продолжены, и 24 декабря 1854 года был подписан договор о мире и добрососедстве между Японией и Россией.

Теперь вкратце заключим результат наших дипломатических и военно-морских усилий на Дальнем Востоке и обоснуем победу нашей миротворческой дипломатии над натиском американской военщины.

К средине 19 века Япония умудрилась три столетия прожить в полной самоизоляции. За редким исключением для китайцев и голландцев никто под страхом смерти не смел причалить к островам цветущей сакуры. И их вполне устраивала жизнь отшельников. Да и разрешённым посетителям отводился лишь порт Нагасаки. Прочим указывали на выход. Так и жили на всём своём: разве что не носили шкуры и не пользовались каменными топорами: по мелочам подвозили те же китайцы и голландцы. Да никто особо не зарился на богатства вулканических островов и обходили их стороной. Хотя не прочь зайти за дровишками китобои: топить жир для американцев. Как ни странно это звучит в наши дни, но в 19 веке в США топливом служил…китовый жир. А Япония воротила нос от моряков Америки и желанного прибежища китобои не получали. При очевидной военной слабости островитяне не могли долго держать форс. Американцы известные авантюристы, особенно в решении межгосударственных вопросов. Так оно и произошло: к берегам Японии снарядили четыре военных корабля под предводительством капитана Метью. А в июле 1852 года на девственную землю Страны Восходящего солнца не просто «ступили», её топтали сапогами 250 десантников. А капитан Перри не моргнув глазом вручил сегуну послание Президента США Милларда Филмора с требованием открыть порты Японии судам Нового света для торговли и обслуживания. Скрипя зубами, абориген молча принял ультиматум. Сам договор был подписан через год под дулами уже восьми кораблей.

Корабли русской эскадры поспешали для исправления ситуации в свою пользу, но исключительно мирным путём. Что из этого вышло видно из предыдущих глав. И лишь убедившись в исключительно миролюбивых намерениях русских, седьмого февраля 1855 года в том же городе Симода был заключён договор о мире и дружбе. Для бескрайней России безопасность далёких восточных берегов была и останется исключительно важной. И в довершении в 1858 году для Российских военных кораблей в Нагасакской бухте была отведена территория «Русская деревня Инаса», что сделало Россию обладательницей первой незамерзающей базой за рубежом. Но после войны с Японией в 1945 году по сей день ведутся бесконечные переговоры о заключении мирного договора. Но, как видно, не сыскался дипломат, достойный памяти адмирала Путятина и его миссии на фрегате «Паллада»: процесс длится уже более полувека.

По материалам книги И. А. Гончарова «Фрегат Паллада» и трудам публицистов 1853–2005 гг.

Маршрут «Паллады»

Канарские острова

Кейптаун

Мыс Игольный

о . Бонин Сима

Берега Японии

«Паллада» в море