Ветеран Тульговец

Мы, все заводчане, по праву звали его дедом. А в обиходе, полуофициально – инженер-строитель кораблей дед Тульговец. Молодые инженера и рабочие называли Зиновий Петрович. Супругу свою он схоронил на местном погосте, а единственный сын затерялся в шири Мирового океана от пароходства Клайпеды.

На северах вообще принято на уровне закона: вышел на пенсию, – езжай на материк. А по вредности, здоровью и подавно: старше пятидесяти даже в отделах мало кто задерживался. Уезжали со слезами, отдав красотам Камчатки по пятнадцать и более лет. Нашему деду было едва не за шестьдесят. Как инженер-строитель кораблей он слыл просто ходячей энциклопедией. Мог без чертежей сварганить любую яхту. Приёмку ПОУ – оболочку поста акустики любого корабля вёл без шаблонов, по памяти. Подводные лодки известных проектов знал не только поотсечно, но и сообразно шпангоутам. Хотя на нашем Судоремонтном (СРЗ «Горняк») большинство слыли спецами «на ять». А варяги – длиннорублёвщики не задерживались. Да и не приживались они. Жадность редко стимулировала любовь к своему делу. По молодости наш Зиновий выступал на любительском ринге, где соперники пометили его сломанной переносицей. И, невзирая на годы, его походка и ныне скорее напоминала прыгающие перемещения по рингу. Даже наклоняясь над чертежом, Петрович делал это по типу боксёрского «нырка», чем озадачивал визави. А его худощавая фигура уже маячила у проходной утром, едва не за полчаса до шести. Но вот однажды все его достоинства в одночасье с лихвой перекрыла слава единственного аборигена на полуострове, удостоившегося…

 

Зима на перевале

А произошло нечто невероятное. Как и многие, «кому за сорок» инженер ходил на работу за три километра пешком. Путь лежал через перевал среди зарослей каменной берёзы и ольхи. Зимой эдакий проминаж становился исключительно опасным: на вершине внезапный бешеный порыв пурги мог сбросить со скал даже легковушку. А уж пешехода… Обычно торили дорогу мощнейшие снегоочистители с роторами под три метра в высоту, если не более. Да и те в сопровождении гусеничных тягачей. Вся лесная живность многометровые сугробы почитали за родной дом. Безмятежным сном в обустроенных берлогах засыпали гигантские бурые медведи, а их самки рожали малюсеньких медвежат. Они присасывались к мамаше и росли без проблем до весны. На лету оставались громадные северные вороны-вещуньи, да бакланы. Где-то в чаще пробарабанит дятел, да красным шариком пропорхнёт снегирь. Белым призраком пронесётся заяц. Синички и воробьи к зиме селились в посёлке, где для них пропитаться было куда проще.

Зато весной… Её приход на Камчатку просто стремителен. В конце мая выдаётся благостный денёк с палящим солнцем, хотя уже в марте не обойтись без тёмных очков. Таяние снега неприметно из-за его непомерной толщины. Но наступает заветный день, когда оттаявшая под снегом земля просто взрывается зеленью. Нередко, ложась спать в ещё снежном царстве, утром изумлённые люди видят траву и даже листочки кустарника в обрамлении подснежников. Через день-другой весенняя феерия на юге сопок передаёт эстафету лету. На северной же стороне снег лежит весь май и более. А на вершинах вулканов белизна сверкает всё лето. Вся дремавшая зимой лесная братия просыпается на свой первый уже почти летний завтрак.

 

Гурманы тяжеловесы

Главные едоки – медведи. Они хотя и всеядные, но на травах говеют неохотно. Благо, если в реках пошла рыба. Практически с ледохода мишки ловят симу и корюшку. Но до жимолости с косолапыми лучше не якшаться. У них, хотя и мирный норов, но зверь есть зверь. Говорят, что в Африке та же картина. Порой доходит до курьёза при сборе сладкой жимолости.

В ягодные места едут все на большегрузных машинах и джипах. Медведи следуют туда же, но своим ходом. Вначале соблюдается как бы горбачёвский консенсус. Люди с вёдрами обирают ягоду, не ведая о косматых соседях. А те попросту ждут своего часа и дожидаются: когда вёдра станут увесистыми. И тогда начинается камчатская фиеста по медвежьи: косолапые обнаруживают себя могучими громадами и рявканьем. Публика, а это чаще женщины, оставляют вёдра и дают дёру к своему КамАЗу. Тем временем полутонные ягодные гурманы не спеша опорожняют оставленную жимолость. Вёдра в их лапах сплющивались, будто побывав под колёсами карьерного самосвала. Вот такое чудо природы – камчатский медведь. Не ведаю, кому доводилось убегать от него и на чём, только знающие люди говорят, что зверюга бежит в гору со скоростью до шестидесяти километров в час. Одно могу сказать: танк так не сможет. Но косолапые спринтеры не спешили выказывать свои достоинства. Они расселись полукругом «а ля – цыгане» и наслаждались дарами… людей. Хозяева вёдер выглядывали из-за грузовика с душевной болью видя исчезающую в алчных пастях ягоду. А ведь не более получаса назад собранное лакомство уже виделось ими в виде варенья в розетках к чаю… Горе-то какое! Плюс вёдра всмятку. Ух, злыдни эдакие!

Управившись со снедью, медведи, вихляя рыжими задами, подались к подножию вулкана. Там протекал как бы ручей с плескавшейся в нём несуразно крупной рыбой. В райских кущах косолапые вряд ли возымели даже подобие эдакой сплошной «халявы». Описанное «гостеприимство» хозяев тайги не редкость. Но, насытившись, новоявленные цыгане искали других «лохов»-браконьеров. У тех в ближайших кустах лежали самочки лосося с изъятой икрой. Медведи изымали всё. Лицензии на вылов рыбы даже не брались во внимание.

 

Утро туманное

Поднимаясь на перевал, Зиновий внедрялся в туман, казавшийся снизу тучкой. Сквозь него протискивались птичьи трели, невесть чей писк, истошно орала троекратно неведомая в мареве птица: «Чавычу видел?»

– Да видел я, птаха, и чавычу и кижуча и чего только я за сорок лет в здешнем краю не повидал… – пробурчал себе под нос дед. К вершине прояснило. Но к заветному бревну-валёжине туман опять сгустился. Здесь инда Тульговец любил делать привал. В эдакую рань природа предоставляла ему полное умиротворение. Вверху чуть проглядывала голубизна неба, хотя заветный бивуак – корявый ствол нашёл в мареве скорее по привычке. Непроглягная полутьма не смущала: эка невидаль! Зиновий вытянул ноги и поразминал их. К туману примешался некий запах псины. «Странно, пожалуй! Может кто какую животину сбросил со скал к бухте? Да не похоже…» Валёжина под ним странно дёрнулась, будто кто об неё почесался. Без сомненья кто-то сел по соседству и засопел. «Не иначе цигарку запалит, гад». Почти со злостью подумалось старику. Но сосед так дёрнулся, что мирно торчавший сучёк располосовал Зиновию штанину. «Да ты чего, блин, совсем осатанел! Шёл бы себе восвояси, штаны, вон мне оприходовал начисто!!» Голосом Бог дедка не обидел и его восклик рванул в тумане эхом до самой бухты. И тут бревно центнера в полтора весом буквально выпорхнуло из-под зада Тульговца. А тем злополучным сучком располовинило штаны горе путешественника. «Ну, бля, я те челюсть-то сверну!» – Буквально взревел эксбоксёр. Но нечто огромное, захватив с собой клочья тумана, ломанулось в чащу. «Медведь, матушки мои!» – уже почти шёпотом изрёк путник, узрев зверя уже краем глаза. Дед бежал. Ветер гудел в его ушах, колотилось сердце…

Его едва догнал армейский «Урал», неспешно одолевающий опытную трассу. Солдатик-водитель крикнул Тульговцу: «Дед, садись, довезу! Куда спешишь, ведь рано ещё!» И Зиновий, сел, отдышался: «Да там, наверху – медведь!»

– А где зад заголил? – И тут оба засмеялись.

Ну конечно же, эти сороки-вахрушки, зашивавшие штаны инженеру, разнесли весть заводчанам. А Камчатка, как известно, полуостров и слух на нём множится эхом.