Суперстолик по блату

– Вы прибыли на Камчатку, в дивизию атомных подводных лодок! Дозиметристы будут направлены в службу радиационной безопасности (СРВ) и по экипажам, – объявил нам начальник СРВ капитан 3 ранга Найдель. И тут же зачитал списки. Мы, то есть я, Стае, Серёга и Лёша шли в экипажи Вереникина и Рябова. Но лодка пока была на дежурстве в океане и всех нас определили на «творческую работу» к тому же Найделю.

После муштры учебного отряда нам казалось, что попали в некий санаторий военного типа. Во-первых, в бане никто не орал, чтобы мылись пошустрее, а «кто не помылся, не постирался– пусть пеняют на себя: построение через 45 минут на улице». Да и этого времени позже может почти хватало, так ведь тазиков выдавали чуть больше половины от необходимых. Здесь даже можно было всласть попариться.

Правда, уже неспешно одеваясь в предбаннике, услышали:

«Эй, молодёжь, наверное есть хотите? Давайте на камбуз, там вам столы накрыли. Дежурный проводит!» Конечно хотим! Ведь трое суток впроголодь шли на теплоходе «Советский Союз». Много ли съешь в ресторане на рубль пять копеек в день!

И привели нас тут же, на ПКЗ (плавказарма) в столовку. Сразу предупредили: «Моряки, с голодухи не объедайтесь! А то попадёте в санчасть. Здесь вам не учебка и паёк автономный: всё даже при хорошем аппетите не съедите! Вечером ещё ужин и вечерний чай.»

И действительно, еды было невпроворот. И после почти годичного бдения – поста здесь голова шла кругом: обалденная закуска, борщ со сметаной, причём сметану наливали САМИ! От второго шёл пряный запах добротного мяса, Компот натуральный и сколько хочешь, смачные куски малосольного янтарно-алого кижуча, а в довершении миска красной икры с сиротливо торчащей ложкой. Если честно, то изобилие всего граничило с издевательством. Плюс хлеб белый и чёрный, бородинский.

Но предупреждению вняли и на больничную койку не попал никто. Хотя многие не удержались и, скорее по привычке прихватили красной рыбки и белого хлеба: «Не распробовали!»

«Безлошадную» братию, то есть тех, кто пока без лодки, собрали в СРБ по принципу: «Алло, мы ищем таланты!» Нас причислили туда же на почти три месяца до конца похода нашей К-45. Стае вызвался художничать, я – чертить, а Филиппов с Брызгаловым сдуру решили, что соображают в столярном деле. Да так бы всё ничего, но только с этими самозванцами пришлось работать над общей идеей: оформление лабораторного корпуса. Михайлов тут же занялся росписью стен на подводные темы, мне не в диковину было чертить наглядные пособия. А вот эти балбесы, ни черта не смыслящие в столярном деле, титуловались краснодеревщиками. Уж мне ли не знать, бывшему столяру – краснодеревщику, насколько непросто сделать ту же табуретку! Поэтому и промолчал «в тряпочку».

А условия нам создали царские: огромная столярная мастерская, солнечные комнаты для черчения и рисования. И дела пошли… У нас со Стасом. А с ребятами пришлось повозиться «с нуля», иначе бы остались бедолаги как минимум без пальцев. Стоило мне включить циркулярку или другой станок, как они испуганно отскакивали от него. И правильно делали: нечего лезть не зная ничегошеньки. Даже как включается агрегат. И Найдель хорош: допустил этих олухов, даже не проверив.

По моим чертежам они «делали» витражи. В первый же день «деревообработчики» пытались лишить СРБ чуть ли не четверти запасов сухих досок. И напилили они гору чурочек, которые по их замыслу (и моим чертежам) должны были стать деталями будущих рам-створок. После моих замеров они так чурочками для растопки печей и остались: ни у одной «детали» не было припуска на обработку. Как Серёжа, так и Алексей впервые в жизни держали рабочие чертежи, возможно даже вверх ногами. Иначе увидели бы табличку размеров для заготовок.

Так и пошло: учёба, пробная работа и… в итоге приходилось переделывать заново самому. Кому понравится, тем более, что учениками мои подопечные были аховыми. Так что первый, комплексно изготовленный витраж был успешно предъявлен почти в срок. Но… развалился на демонстрационном столе. И был скандал. Нашей «фирме» грозил крах. А жаль, особенно Михайлову и мне, делавших свою работу «на ять». Да и жили мы с офицерским комфортом в отдельной каюте. Есть что терять.

«Объяснили политику момента» нашим соратникам со знанием дела, без синяков. Ведь «академиев не кончали», а коли назвался груздем, так полезай без обиняков в соответствующую тару. Не подводи товарищей. И ведь дошло: витражи стали выходить ежедневно и все целёхонькие. А я освободился для «творческой работы». Нас давно уже обихаживали как офицеры, так и мичманы со всей дивизии: скалки, кухонные доски, полки под обувь, шляпы, а то и книжные. Поделки расходились «на ура». Близился наш «звёздный час». А я решил тряхнуть стариной и сделал одному замечательному каплею за умеренную мзду шилом (спиртом) журнальный столик. Стосковавшись по настоящей работе, столик ваял как произведение искусства.

Целиком он был стилизован под берёзовый лист на трёх изящных сучьях. Стае делал роспись, за мной – сам столик. Да и не было тогда на Камчатке даже намёков на службу быта и сервис.

О нас пошла молва, будь она неладная. И вот однажды случилось нашему шефу «откушать» рюмку – пятую у того самого каплея. Конечно же, шила и в домашних условиях. Гвоздём гостеприимства был изящно сервированный журнальный столик. Начальник СРБ был сражён изяществом увиденного. А их жёны восторгались. Особенно та, которая Найдель.

– Аркадий, разбейся вдрызг, но возымей такое чудо!

– Милая, я завтра же познакомлюсь с мастерами – кудесниками. Будет тебе столик!

Знать бы нашему горе – заказчику, что ведёт он для знакомства «втихаря» нашего же начальника! И ведь привёл, вызвав Валеру, то есть меня… Найдель был огорошен такой презентацией молодых «краснодеревщиков». Неужто эти неумехи могли на самом деле сделать что-то путнее?! Но, вспомнив о том, что его дело приказывать, заключил:

«Мне до лампочки, кто у вас тут «самоделкин», но гарантирую экскурсию в трюма котельной ПКЗ, в случае невыполнения моего заказа. А так… будем считать, что я ничего не знаю». Дурак бы не согласился. Да и с чертежами я уже закончил, как и наш «айвазовский» свои росписи. Хотя через пару недель пришла из автономки наша лодка и «фирма» почила в бозе.

 

Гейша Люська

В тот день была Масленица. Никто на корабле про сей православный праздник как бы не поминал. Хотя и всуе даже замполит об этом дне не отзывался. Масленица, да и всё тут. Но блины на завтрак коки испекли отменные и подали с духмяным домашним вареньем, явно принесённым кем-то из корабельных. Вполне может, что тем же замполитом, а то и командиром. Всё ладилось на главном, штабном «тазике», как между собой почти ласкательно отзывались о корабле матросы.

Да и не только они. Ко всему к бородачу – Кэпу, то бишь командиру приставали как всегда некстати подчинённые «годки»-матросы. Да и старшины, хотя реже. Вынь – положь им животину на корабль, да и всё тут! Но не гоже, на флагмане разводить «псарню». Тут тебе и из штаба флота могут наехать, а то и вовсе из ГУКОСА (Главное управление космонавтики).

А уж про лампасников из ГУРВО (Главное управление ракетных войск) и вспоминать тошно: всё не по ихнему. В экипажах соединения зелёномундирщиков иначе как «сапоги» не именовали.

А тут ещё и псину на общий догляд… Да нет, нет и нет! И старпом туда же: «Чего ерепенишься… Салага. Послужи с моё!

Приедет какая цаца и тычет во все дыры. Хорошо на «корытах» (потешное название «Чумикана» и «Чажмы»), – они осадистые и спасаются от супостатов на рейде. А тут отдувайся за всех! Вот и сегодня: устроили ярмарку на плацу! Прямо детвора. Бабу лепят с «бабанятами». Мореманы, мать их в душу! С глаз долой!

– Дежурный, построй-ка эту банду. Да нет, на стенке и построй. Замполита пригласи. Пусть растрясётся!

Тут же по громкой на палубе: «Малый сбор! Команде построиться на плацу. Форма одежды…» И через пару минут над Козаком горланили «Ур-pa!!» Замполит объявил, что сразу после обеда всем свободным от вахты – культпоход! С произвольной программой и по подразделениям. Значит не всем табором и куда хотят. А «хотеть» можно было в кафе и во Дворец культуры в кино. Хотя не возбранялось и на лыжах с креплениями на сапогах.

Муторно, но всё лучше, чем сидеть в кубрике или «ударно чистить снег от забора и до ужина».

Боцман трактовал на свой манер: «Любовь к морю прививается невыносимой жизнью на берегу!»

А в подтверждении своего кредо мичман Сероштан всегда задумчиво воспринимал зимние многомесячные походы в тропические широты: «Эта ж скока снега до конца зимы не вычистим и не вывезем! Опять пузы греть и шкафуты красить!» И провожал с нескрываемым сожалением оставшиеся на берегу трёхметровые сугробы. А тут этот дурацкий культпоход. Не иначе трюмные напьются! Нет, чтобы песочку на гололёд привезти! Эх…

Но строй матросов с «Сибири» неумолимо скрылся за углом ГАИ, удаляясь в сторону ДК «Меридиан». «Топ, топ, топает малыш!!» – Орали где-то уже на удалении лужёные глотки парней переделанный под строевую песню известный шлягер. Воцарилась тишина. И лишь поскрипывали трапы соседних «тазиков» и стучал о стенку неприкаянный лёд. Но ближе к ужину, а ещё вернее – к вечерней приборке «вольница» возвращалась на корабль. Ещё издалека было явно слышно, да и видно, что электрики не в меру возбуждены.

«Вот, поганцы! Всё таки хлебнули! Надо бы бычка (командира эл. мех. боевой части) позвать. Это его ребята ржут и горланят!» – прикидывал дежурный по низам мичман Ситников. Хотя странно как-то, вроде как в цирке над клоуном хохочут.

И лишь на подходе стало видно, что старшина Тимохин несёт Нечто за пазухой шинели. «Нечто» вырывалось и выразительно лаяло. В конечном итоге роба у Тимохи была попросту обоссана приёмышем. А, опорожнив мочевой пузырь на опешившего попечителя, чернявый Бузотёр (так нагло мог себя вести лишь уличный беспризорник) начал скулеть и злобно лаять, требуя снеди. Оказывается, что Тимоха «со товарищи» подобрали в фойе дворца распоясовавшегося щенка. По словам дежурной он беспрестанно «жрал и срал». А убегая от матросов стянул скатерть и разбил графин. В довершении занял круговую оборону в чьей-то помидорной рассаде у оконного витража.

Парни уж было отступились от четырёхлапого хулигана, но Пожилые тётечки – вахтёры умоляли забрать «куда глаза глядят» непрошенного квартиранта. При ближайшем досмотре выяснилось, что погром и свинство в храме культуры устроила дама, сиречь сучка. Васька из ПЭЖа поймал её и сразу определил: «Ах ты, сучка! Я т-те покусаюсь!» И отдал её своему старшине «для принятия решения». Решения он

принять толком не смог, а ОНА сожрала у него весь припасённый на вечерний чай запас медовых пряников. А когтями лапнула его по физии и порвала на робе край боевого номера.

– Во, мегера, чисто моя соседка Люська в коммуналке! Вот сучка, я вам скажу! И куда мы с ней, с этой фановой клоакой?

– А давайте её Люськой назовём! А, мужики?! – поддержал разговор стармос Будаков. И свершилось чудо: свежеиспеченная Люська воспряла своей ухмыльной мордашкой и выпрыгнула к ногам вахтенного на юте в шубе и валенках. Повиляла хвостом вроде как в знак согласия и… сделалалужу. Грянул хохот. Люську приняли. «Жюри» по достоинству приняли её антраша на «бис».

Ни секунды не сомневаясь в своей безнаказанности и вседозволенности, Люська смешно виляя задом попрыгала к люку на юте. Люк источал корабельное тепло. Уморительно, эдак нараскоряку, сучка продефилировала по трапу. И лишь команда «Начать приборку» отвлекла матросов от гостьи. Нет, уже, пожалуй не гостьи, а некой корабельной артистки в собачьей ипостаси. Она попросту стала членом экипажа «Сибири».

– Смир-рна! Дневальный на выход! – в суматохе рявкнул кто– то из электриков, увидев вошедшего в кубрик капитана 2 ранга старпома Гаранина. Офицер изумился такому служебному рвению старшины. Хотя все присутствующие явно опешили: начальник такого ранга их посещал если не совсем, то весьма редко.

Не смутился лишь пузатый щенок невесть какой породы с удивительно любопытными миндалинами глаз. Люська приветливо помахивала колечком хвостика и даже вопросительно тявкнула. Понимай: «Чего встал, видишь, люди приборку делают, а ты шлёндаешь по мокряди! Да уж ладно, сказывай, чего надобно!?» И тут же игриво мотнула головой и тявкнула.

– Так вот кого вы принесли на корабль без разрешения! Ты посмотри-ка, – на меня же и тявкает! Ты на кого хвост поднимаешь, цуцик эдакий?! Соображаешь? Я – старпом! Меня следует уважать и побаиваться. By компроме? По-французски ещё не шпрехает? Учите помалу. А вобщем, ладно, уговорил я командира. Пса оставьте. Но сразу к доктору. Где старшина команды? Ты будешь мне за него в ответе. Над животиной не измываться, гадостям не обучать. Всё остальное– по корабельному расписанию. Понял? Выполняй!

Щенок на время нотации предусмотрительно отошёл подальше и выслушал наставления из-под стола. При сём малышка как бы размышляла: «И чего этот пахнущий духами строгий дядька добивается от неё и почему все его так почитают? Но у него в руках не было даже веника, символа власти вахтёрш и уборщиц в ДК. Странно всё таки…»

Так у Люськи появились начальники большие, средние и старшина Терёхин – «папик». К ним добавились боцман со странным именем Сероштан. Ко всему он был мичман и от него вечно пахло краской и «шилом», хотя ни того, ни другого он с собой не носил. Боцман был убеждённый холостяк и считал свой корабельный образ жизни идеальным. А когда по вечерам он источал терпкий аромат «шила», то любил изливать душу Люське. Он гладил щенка и целовал в мордашку. Так они коротали вечера и собачонка виляла хвостиком, поскуливала, а то и подвывала на последнем слоге, когда Сероштан напевал: «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю».

Псина безропотно дала себя обследовать корабельному врачу и «приняла ванну». После чего дурашливо лаяла и чудачила. За что с камбуза принесли миску, а в ней мясной мосол. Трапезу молодая закончила компотом. Лакала и смотрела на всех вопросительно: «А что, молока нету?» Конечно нету. Но стали приносить из дому офицеры и мичмана: «Вот, принёс тут, для щенка!»

И непременно гладили смышлёную сучку – юнгу. Многим в благодарность она нежно лизала руку.

Никто не припомнит, чтобы Люську приучали к гальюну.

Не лаяла она и в адмиральский час, а тем более в командирском отсеке. Щенка привечали везде. Но мостик, санчасть и офицерская каюткомпания были для неё изначально табу. Люську представили экипажу на следующий же день на вечернем построении. Щенок полулежал на принесённом для него коврике, высунув язык и выставив пузико на всеобщее обозрение. Старпом не удержался:

«Ну чисто японская гейша!» – Сказал так, вроде для себя. Но услышали все и прозвище прилипло сразу: «гейша Люська» Да она и не возражала. Тем более, что некий аналог был налицо. Разве что образовательный ценз пришлось опустить. А заодно и чайные церемонии: сложно, хлопотно и недостаток фарфора.

Зато походку на «Сибири» сменили все: поднимая ноги смотрели под них, – нет ли там лап мохнатенькой «гейши»– колобка. Летели дни, а за ними недели краткого пребывания корабля у причала. Команда с увлечением предавалась прелестям береговой жизни. Утренняя зарядка на плацу, вечерами футбол… Люся болела яростно. Пренебрегала правилами поведения, а то и вовсе выбегала на поле и хватала зубами шнуровку мяча и убегала. Кувыркался мяч и она с ним. Мяч реквизировали и игра продолжалась.

Утром «гейша» почитала за священнодействие проводы на зарядку. Выскакивая из люков юта и дверей шкафутов, команда бежала к трапу и на берег. На юте их поджидали дежурный, вахтенный и… конечно же – Люська. И, если первым было по барабану форма одежды физкультурников, то «гейша» блюла развязанные шнурки и тельняшки навыпуск. Нарушитель облаивался, а шнурки чуть ли не обгрызались. Виновные спотыкались, падали, образуя куча– малу и тут же получали «втык». Люська млела, наблюдая последствия «инспектирования». Облаивала всех и постоянно, видно по– собачьи вела счёт бегу: «Раз-два – три! Гав-гав-гав!» И все смеялись. Отсутствие собаки на физзарядке означало, что она со старпомом и врачом «снимает пробу» на камбузе. Хотя моментом позже «гейша» налаживала службу, облизывая мордочку от прошедшей дегустации. Ну куда тут деваться! Служба!

Правда иногда случались казусы, когда подросшую уже инспекторшу прилюдно пытался оседлать кобелёк со «Спасска». Но, как видно, даже подросшая сучка пока «не вышла в стати». И кобелёк удалялся восвояси, нервно подёргивая хвостом, а может и ещё чем.

Но, едва заблестели лужи на берегу и на зарядку стали бегать по тельнику, как на соединении сыграли «к бою, походу», то есть к выходу в моря на работу. А повзрослевшая «гейша» сбегала по трапу в два-три прыжка. Природа наделила её недюжинным собачьим умом, чутьём и сноровкой. Недостатка в учителях не было. И каждый был сам себе кинолог. Кульбит и чуть ли не двойное сальто «без кимоно», «цыганочку с выходом» и «яблочко» исполнялись ею походя, хохмы ради. Безошибочно определяла, в какой шхере «сачкует» приборщик во время аврала. Ночью будила спящих «без задних ног» вахтенных и дневальных при подходе дежурного.

Люсю буквально боготворили. И было за что. Дело в том, что щенка в ДК подбросил скорее всего нерадивый охотник. Собачка была редкой охотничьей породы БАССЕТ. Кто видел эту породу взрасщённой до экстерьера, тот прежде всего запомнит взгляд животного. Это глубоко посаженные глаза под массивными веками уставшего от жизненной суеты человека. Взгляд добрый, всепроникающий, как бы говорящий: «Не надо слов. Я давно всё понял!» Бассет патологически предан людям. Одиночество может свести его в могилу. Но на внимание к себе он отвечает многократным восторженным чувством. Собака этой породы предвосхищает любую дрессуру. И единственное, став взрослой, бассет начинает напоминать некую нищую гувернантку в лохмотьях.

Отвисающая, как бы лишняя шкура создаёт впечатление накинутых на неё обносков. Ко всему собака просто удивительно копирует хозяина, причём явно с юмором. Её морда становится почти изумлённой и на ней прописано: «Батюшки, ну до чего здорово! А действительно: почему бы не попробовать?! А?» Так вот Люся стала взрослой собакой английской породы бассет. И был месяц май. На Камчатке почти растаял снег, а «Сибирь» уходила из Авачи в Тихий океан.

Мерно переваливаясь с борта на борт, корабль устремлялся к устью бухты, к исконным Трём братьям. Так начинался первый поход в 1959 году, так начинались и все последующие. На корме стояли ютовые в спасжилетах во главе со своим чудаковатым боцманом. А у его ног сидела головастая собака Люська, нашедшая свой дом и родных ей людей на этом корабле – морском бродяге.

«От мест отойти!» – прозвучало по верхней палубе, когда берега Камчатки приплюснулись к линии горизонта. Игривая «гейша» со всех ног бросилась в кубрик к электрикам. Там же она была «прписана» на бачке, то есть на пропитании. Удивительно, но Люська вопреки манерам собак всего света, никогда не околачивалась возле камбуза.

Она чётко усвоила, что еду надо принимать на СВОЁМ бачке. Её миска лежала в кубрике. А при команде «Обедать», брала её в зубы и легонько ставила на краешек стола. И, если бы она могла орудовать ложкой, то была бы подавно равной другим. Знала, что после приёма пищи надо прибрать за собой, помыть посуду. Она даже не чавкала за столом, а вылакивала и вылизывала свою миску с особой тщательность. После чего выпивала тем же манером вылитый в миску компот. И, потупив глаза сидела «за компанию». А вскочив из– за стола со всеми, как бы испрошала: «Я всё правильно сделала?»

А когда бачковой приносил горячую воду, то оно первая плюхала в неё свою миску. Причём делала это исключительно аккуратно, без брызг. Боцман был против очеловечивания Люськи за столом. Но ребята настояли. И собака без приукрас дорожила этим. Приносила ВСЕМ и ВСЁ. Носки, тапочки, брюки, расчёску, книгу и ручку… И никогда ничего не путала: кому чего и откуда. Будь то служанка, так послала куда подальше, но Люська не просто исполняла просьбу (Но не команду!), а делала это даже жеманно, если не кокетливо.

Но всё то, что вы прочли о «гейше»-Люське будет мелочью по сравнению с её публичными «выходами» на «браво», «бис» и всевозможные «бонусы» на носу. А короче – выступлениями на полубаке, где курила команда после трапезы. Здесь к «гейше» подходил «костюмер» и облачал артистку в цветастое кимоно. Скреплял её огромные блинные уши на затылке и делал эдакие заколки из палочек. Уши оттягивали прорези глаз на восточный манер. Так что «гейша» была «без дураков».

И тут начиналось такое, что покажи это в наших цирках, то можно любые сборы делать. Ноги у Люськи были мощные, но короткие, а туловище что у сенбернара. Так вот представьте это «изящество», да ещё в кимоно и на задних лапах. А ужимки и вихляние задом в купе с хвостом придавали ей вид истасканной барменши «цветущих» лет. От хохота и аплодисментов Люська входила в раж. Даже «адмиральский час» готовы были пожертвовать матросы ради представления «гейши». Да и не каждый день удавалось свершить «действо». Ко всему требовалось негласное «добро» старпома. А если честно, то не всем были по душе «собачьи» концерты. И Люська это чувствовала больше, чем её благодарные зрители. Чувствовала и переживала: разлад в ЕЁ доме.

Вот уже третьи сутки, как «Сибирь» в лапах изматывающего шторма. За месяцы стоянки в базе команда отвыкла от морей и многие заново болели «морской болезнью». Свет был не мил и не было ни малейшего желания что-либо делать. Вахту на юте нести напрочь никто не мог: там болтало безбожно «винтом»

Колеватов еле дошёл до рубки дежурного. Его бросало отпереборки к переборке. Тошнота безудержно сжимала спазмой горло. Желудок был пуст, но его вновь и вновь выворачивала рвотой. В кулаке он сжимал солёный огурец, пытаясь кусать его и глотать, чтобы унять конвульсии желудка. Наконец, ему это удалось.

Солёная мякоть вошла в пищевод и, едва сдерживаясь, проникала глубже. Лёня второпях начал кусать спасительный огурец снова и снова. На время муки прекратились и парень смог вздохнуть полной грудью. Следующий удар волны выбил трап из-под ног, но кто-то удержал его своим телом от удара об угол. Этим «кто-то» оказалась Люська. «Спасибо, милая!», – подумал матрос и ухватился за спасительный поручень. И уже вместе с собакой осилил выступ комингса. Развод был в коридоре. Теперь назад, в корму. Там Лёня должен сменить вахтенного на юте.

Люська была ему ниже колен и была скорее моральной поддержкой. Но и этого хватило Колеватову для поднятия духа. Вот только дышать спёртым воздухом нижней палубы было невмоготу. «Будь что будет! Пойду по шкафуту, хоть глоток свежего воздуха!» – подумал Лёня и отдраил дверь. Они вышли вдвоём. Волны время от времени зарывали бак и катились по шкафутам. Такие вполне могли сбить с ног и сбросить за борт. Люська жалась к его ногам. И очередная волна так высоко задрала бак корабля, что они оба буквально скатились лёжа в корму.

Вьюшка с пеньковым тросом оказалась аккурат на их пути. Собаку отсекло волной к средине юта и ударило о пиллерс вертолётки. Она взвыла от боли, но инстинктивно бросилась к человеку. Лёня упредил Люську и одномоментно они оказались у ног опешившего вахтенного. Всё. Смена вахты произошла… Теперь им с собакой надо проникнуть в палубный люк, что они и сделали при минимальном крене. Полные карманы солёных огурцов и свежий воздух помогут выдюжить Колеватову 4 часа вахты. Но он никак не мог взять в толк: «Откуда и почему именно с ним оказалась «гейша»? Чутьё? А может некая телепатия на сигнал тревоги от наших биотоков? Но факт неоспоримый: не будь её, неизвестно, что стало бы с парнем. Потом выяснилось, что за штормовые сутки у Люси было немало прецедентов со спасением или помощью.

Уже позже, когда морская болезнь канула в небытие, корабельный народец ожил. А привычный режим вахты и питание восстановили силы. Но в тропиках хуже всех приходилось животному: её лапы не были достаточно защищены от раскалённой палубы. Хотя позже

Люська бегала с удовольствием, особенно во время приборки: вода охлаждала палубу. А в дрейфе, но уже по вечерам возобновлялись люськины кульбиты и «антраша».

Долго изумлялась собака выходке пойманного кальмара: он умудрился прыснуть ей чернилами в морду. И почти до конца похода у нашей артистки не было желания «знакомиться» с кальмарами. Выловленных акул наша охотница облаивала не ближе, чем с трёхметрового расстояния. Но никто даже не догадывался, что Люська чуть ли не с первого своего дня пребывания на корабле «вычислила» своего заклятого врага. Это он выбросил на мороз беспомощного щенка у Дворца культуры. Там его и подобрали сердобольные вахтёрши, а потом «удочерили» матросы с «Сибири».

Сделав положенные работы экипаж вернулся в базу. «Гейша» Люся стала полнокровным членом команды. Никто и представить себе не мог, чтобы любимицы не было на подъёме флага или на построении по большому сбору. А по громкому смеху матросов можно было безошибочно определить место пребывания «гейши».

Но вот на очередное утреннее построение она не прибежала. Не было её и в кубрике. Может загуляла с местными женихами? Но уже на вечернем построении было прощание с телом корабельной любимицы. Её нашли на поверхности воды прямо у борта. Ночью был небольшой шторм. На шее болтался обрывок удавки. Электрики и боцман плакали, не скрывая слёз. Смахивали слёзы даже видавшие виды мичмана. Душегуба вычислили позже. Он сам признался по пьянке. Но на корабле его уже не было. А жаль.

История записана со слов Донец Александра, члена экипажа «Сибири». Все имена и фамилии вымышленные.

Трусы для Геши

– Миш, спроси у Овчинникова, может сводит нас в культпоход на пляж по робе. Хотя бы на Патрокл! – спросил изнемогающий от Владивостокской июльской жары курсант Сазонов.

– Спохватилась Меланья, когда ночь прошла! В увольнении наш товарищ главстаршина. По парадной с утра приоделся. А его роба во-она, на вешалах сохнет. К ночи, поди, причапает, вот и искупнёшься… Под душем у забора. А может в самоход? – тут Мишка посмотрел в мою сторону. С ним я не единожды хаживал за забор к местным девчатам. Но это было поблизости и после отбоя в выходной: минимум начальственных глаз. А тут…

– В принципе, мысль неплохая. А наглость – второе счастье! Значит, идём на Патрокл! Кто ещё изнемогает и до смерти хочет воткнуться в волны Амурского залива? Замечательно, значит весь взвод. А кто обожает гауптвахту? Странно: ведь вполне реально при нашей затее именно туда и попасть. А вы нос воротите! Хотя, если будете слушать меня как и Овчинникова, то риска почти никакого. Сазончик, тащи сюда робу главного!

Суть авантюры была проста: строимся, берём лопаты, метлы и идём «убирать территорию» за забором учебки. Это был наш объект и номер должен пройти как по мастерству, так и художественно-артистически.

– Значит так: шаг делаем предельно строевым, а петь как на праздничном смотре. И не дрейфить ни в коем случае! Даже если встретим патруля от авиаторов. Ведь мы, как есть подводники!

Уже через пять минут вся наша «джаз-банда» была готова в «культпоход» с метлами и лопатами в положении «на пле-чо!». Я напялил робу Овчинникова с погончиками главного старшины.

– Стано-вись! Р-ряйсь, смирно! Ша-аго-ом марш!

В роте, кроме нас, последних из отбывающих по распределению на Камчатку, не было ни души. Если не считать дневального и его сменщиков, да дежурного по роте. Хотя и роты в обычном понятии-не было, одно название, да молодёжь для приборки.

– Р-рясь, р-рясь, р-рясь, два, три! – входил я в старшинский раж. Голосом бог не обидел и командных ноток было не счесть. Вот только лычек не было…своих.

– Левое плечо вперёд! Не частить! Р-рясь, р-рясь. Два, три!

Вышли на плац. Здесь желательно по-шустрому: упаси бог кого из знакомых офицеров увидеть! Хотя маловероятно: кто в отпуске, кто на сходе, а прочие в отъезде за молодым пополнением со старшинами. Но, бережёного бог бережёт.

– Запевай!! – Тут ребята переглянулись, не лишка ли дал новоиспечённый «старшина»? Хотя тут же исправили заминку и загорланили что есть мочи:

«Куда уж дальше: до бухты и обратно, если повезёт!»-Невольно подумалось мне. Но, чеканя шаг и держа «шансовый инструмент» почти «во фрунт», строй благополучно достиг ворот части. Здесь следует пояснить «режим» пропуска через КП (контрольный пункт). Если идет офицер, либо мичман, а того хлеще, – гражданский, то следовало: «затребовать пропуск, сличить фотографию, удостоверится устно, позвонить…» итого на 2–4 листах инструкции. Но, если идёт строй бравых матросов под предводительством куда более бравого старшины срочной службы, то…

Ничего этого в инструкции нет и быть не могло: строй– дело святое! Так что мухой открывай пошире дневальный ворота. Да не забудь строю честь отдать, а то и наряд схлопотать недолго. Так оно и было. Разве что на вахте не достаточно резво «мухой» среагировали. Видно спорили, чья очередь открывать. Служба-то знакомая: сам не раз стоял. Но для порядка рявкнул:

– Кому спим, мать вашу в дых! Давно гальюн не драили!!

Бедный матросик, как видно из свежеприбывших, застыл по стойке

смирно, побелев от страха быть наказанным. То-то! Знай наших! И строй промаршировал уже за ВОРОТА.

– Направляющий, правое плечо вперёд! Марш! И р-рясь!

Далее дорога очень даже знакомая: мимо складов и на раздолбанную шоссейку. Главное – замаскировать метлы с лопатами. Благо, бурьяна в этом году, как, впрочем и в предыдущие выросло достаточно. Так что управились запросто. А спустившись с сопки, надо было непременно прошмыгнуть через городской квартал. Хорошо, что не забыл два красных флажка у дневального в тумбочке взять. Это чтобы строй обозначить по всей честь– форме. Оп-па: патруль! И откуда он только здесь объявился! Да ещё от летунов, наших исконных врагов по увольнениям. Они вылавливают моряков, мы – голубопогонников. Закон моря! Не нами заведён и не первый год.

– Строй, смир-рно! Равнение на-право! Взво-од!!

И какая– то злость овладела всеми, вроде как: «Врёшь, не возьмёшь!!» Ко всему выдался кусочек асфальта без колдобин и наши прогары чётко выдавали безукоризненный строевой шаг. Будь бы здесь лучший строевик Владивостока, наш ротный мичман Баштан, то не избежать ему восторженных рыданий и слёз радости.

Видно прониклись и патрульные, увидев такой букет почестей в их адрес и все трое застыли в отдании чести. Хрясь, хрясь, хрясь– рясь-рясь! – чётко отдавался эхом от сопки Дунькин Пуп наш исключительный хоровой топот.

Кажется, пронесло! «Запевай!!» – поспешил упредить события «глвстаршина» в моём лице. А рассудил я так: «А ну, да как вздумается догнать нас, и пошерстить! Уж лучше песняка: всё не так подозрительно. Одним словом – повезло. Так что вскорости мы разоблачались на золочёном пляже бухты Патрокл. Робы благоразумно разместили поблизости в кустиках.

Пляж пестрел разноцветными купальниками молоденьких приморочек.

– Эх-ха! Вот где разгуляться! А, братишки?! – Чуть не задыхаясь от восторга воскликнул Геша Колеватов, наш ротный Геркулес. Хотя среди нас хиляков не наблюдалось, как и «стропил» под два метра ростом. Ясное дело: медкомиссия своё дело знает. Но добряк Геша был необыкновенно крепок с фигурой «аки Аполлон». И всё бы хорошо, если бы не одно «но»: трусы парень носил те, что выдала Родина в лице ротного баталера.

А чтобы было понятней, то Геша в военно-морских трусьях очень даже напоминал клоуна Олега Попова в годы безденежья. Свои же трусы мне удалось ушить в первый же день. Не у мамочки рос и со швейной машинкой знаком не понаслышке. Были у меня и вполне приличные плавки. Самтрестовские и с завязками на боку. Очень даже удобные при отсутствии пляжных кабин: подсунул под трусы и завязки набантик.

Колеватов, хотя и сельский, но природным умом сообразил, что мои ушитые на нем будут как плавки.

– Валер, ты мне свои трусья не одолжишь?

– Да на, носи на здоровье, пока не накупаешься.

Наш Аполлон тут же исчез в кустиках, откуда вышел с лицом Геракла после очередного подвига. В подтверждение сходства он сделал колесо и прошелся на руках. Девчата неподалёку захлопали в ладошки.

– Браво, браво, бис! – Это было адресовано нашему другу.

Девчат было четверо, а посему почти все пошли осуществлять «вековую мечту народов» – купаться. А у Геши начался внесезонный гон. Встав на руки, он двинулся к пассиям. И, если кто из вас пробовал себя в этом нелёгком номере, то знают, что спина придвижении направлена вперёд. То есть и ягодицы в трусах-тоже. Так вот на них, о ужас, прямо по центру начал разъезжаться шов! Как видно нитки у баталера оказались если не гнилые, то очень даже лежалые. Но девчата, увидев оказию, заходились, захлёбывались в смехе. Геша относил это к несомненному успеху, предвкушая вечернее рандеву, а то и вовсе– приглашения в гости.

– Гешка, Колеват!! – безуспешно взывал я и ребята тоже. Но наш Дон Жуан лишь раззадорился и крутнул колесо чуть ли не на половину пляжа. Дырка затрещала оставшимися нитками и бесстыдно распахнулась…

Почувствовав неладное, из воды вышли почти все наши явно без энтузиазма. Смеяться уже не было сил, а на наши крики Геша не реагировал. Миша рискнул образумить парня. Получилось…

И мне было уже не до купания. Неудавшийся ухажёр во всём обвинил, конечно же – меня. Назад в учебку шли хотя и строем, но без песни. Ворота нам открыли уже другие дежурные, но мой руководящий пыл иссяк. Так и хотелось подытожить: будь прокляты этот «культпоход», трусы, гнилые нитки, баталер и вся наша затея с купанием. Уже позже плавание в бухте Авача длительного удовольствия никому из нас не приносило. Даже в модных, фирменных плавках: холодно.

 

Магарыч за лампочку

В нашем боговозлюбленном чудильнике не наблюдалось: контакта с НЛО, спонтанных ядерных реакций и снежного человека. Всё, не включённое в оный список – было. Нередко – многократно. Нас жило – ютилось в «чудильнике» шесть молодых семей. На бедность и отсутствие друзей не жаловались. Где напрямую, а где и косвенно мы были дружны– знакомы со всем посёлком ШТ(посёлок городского типа). Так что в нашей шестистольной кухне всегда было людно. Если кому– то из хозяев очень захотелось пообедать, то нескончаемые гости освобождали один из столов, либо приглашали разделить стол и радость с ними. Радость была ежедневной и нескончаемой.

В те времена все мы и дети особенно любили газводу: «Буратино», «Колокольчик», «Брусничную» и с десяток других не менее вкусных. Особым спросом пользовался портвейн «777». Так что за неделю в «кильдым» затаривалось 2–3 и более сотен бутылок. В субботу происходила пересменка дежурства. Это вершилось на уровне ритуала индейцев кута-чамбу: вынос и вывоз мусора из кухни и туалета, мытьё кухни, коридора и гальюна (сортира). Апофеозом ритуала была коллективная сдача бутылок (одному и за день не вывезти).

На вырученные деньги можно было купить вожделенный портвейн «777» в количестве одного ящика. Его и везли к себе в чудильник и водружали бутылки на самый широкий стол. Всё: «вахту сдал»; «вахту принял». Действо вершилось в субботу, так что уговаривать кого либо «выпить рюмочку» за большую приборку не приходилось. «Рюмочек» хватало до вечера. Дамы указанному портвейну предпочитали болгарские полусухие. А таковых даже на сдачу не хватало.

Пили все, кто мог пить. А могли все. Даже Вовочка – мичман, муж бухгалтерши. Наступила первая, наиболее насыщенная разговорная стадия опьянения. В японском халате – кимоно вошла г-жа Стенцова, она же супруга Вовы. Немедля завела диалог со мной, как сдатчиком дежурства и бутылок.

– Валера, где деньги за бутылки?! – Опешили все. Ибо испокон веков этот вопрос был исключительно бесспорный и лояльный к проживающим.

– А чё тебе, отчёт сдать, так я налью! – все знали об исключительной скаредности мадам. Но тут…

– Валера в коридоре перегорела лампочка. Купить не на что! (Это на камчатскую зарплату-то!!)

– На тебе трояк, сдачи не надо (лампочка стоила не более 50 копеек). А ты, кума и за пятак в церкви фукнешь!

Никто толком не понял, как в руке у Стендовой оказалась скалка. Но она, подобно воительнице Афине, метнула своё орудие прямёхонько мне в лоб, вернее чуть выше. Кровь полилась ручьём. Мигом пук ваты примотали бинтом. Пришлось идти в пункт скорой помощи. Там без лишней суеты зашили повреждённый сосуд и заново перебинтовали.

В моё отсутствие на кухне состоялся «совет в Филях»: как наказать за жадность г-жу Стендову. Серёга встретил меня на подходе за углом нашего дома. Выдал общее решение: расколоть вовкину скаредину на полдюжины водки. Я не возражал подыграть. Вслед за Серёгой героем вошёл я. Все были в сборе, даже жёны. Чета Стендовых бдела за дверью своей комнаты. Завел речь Серёга, как договорились.

– А вот и Валера! Живой! Много кровищи потерял? Что сказал следователь? Когда на допрос? (За дверью Вовки ойкнула его супруга).

– Да нет, зашили сразу, как назвал нападавшего. Там следователь по этим делам с нападением дежурит. Сказал написать заявление. А завтра на перевязку и укол от столбняка сделали. Надо ещё скалку на обследование. (Вроде как невзначай вышел Вова)

– Валера, а заявление ты какое писал? Ведь она не хотела… Случайно вроде…

– Ага, случайно! С полведра крови вытекло. Хорошо, что скорпункт рядом. А то бы истёк напрочь! – Перебил Серёга.

– Ты посмотри– ка, кровища и сейчас из-под бинта сочится. Так и умереть не долго. Чего следователь-то сказал? Суд будет? – Это уже Геночка добавил масла в огонь.

– Валера, а может как-то забрать заявление? Я бы магарыч поставил… За мировую… а?

«Общество» сошлось на шести бутылках водки мировой. Мадам с бледным лицом отсчитала Серёге деньги на водку. Я собрался «за заявлением» в милицию. Бумагу выправил, зайдя к себе в комнату. Не прошло и часа, как застолье возобновилось. Я был героем дважды: сдал дежурство и скаредину Стенцову. Справедливость ликовала!

 

Обмыли

Лодка со вторым экипажем была в походе и ожидалась едва не через пару месяцев. И для «поддержания боевого духа со снятием сонливости» (со слов замполита) нас решили отправить на уборку урожая.

Старпом добавил, что «любовь к морю возникает при невыносимой жизни на берегу, поезжайте!». Ну мы и поехали. Финансист, едва не смахивая слезу, выдал нам жалование и «подъёмные» от совхоза. А это в десятки раз больше штатной получки с куревыми. Кока Мишку брали с собой, ибо лучше готовил лишь бог, если чего шурупил в этом деле. Сопровождать нас приехал сам председатель и пообещал кормить «на убой», кино и танцы с сельскими девчатами. Всем срочно понадобились плавки на смену военно-морским трусам. Лишь Миша-«паук» не озадачился этим вопросом.

А всем как-то было невдомёк такое безразличие. У Мишки была богатая шевелюра на манер папуасской, отчего и был прозван «паук». Прекрасного пола наш кок сторонился и даже не ныл перед строевым, просясь на берег. Ростом парень был небольшого, но уж больно здорово напоминал гориллу. Грудь широченная, руки до палубы, кулаки как бачки под первое. По утрам на зарядке им любовался даже замполит: «И чего ему бог и папа с мамой не сделали ноги подлиннее-чудо, а не джигит был бы!

Но «джигит» даже спал где-то в подсобке у камбуза. И видели его торс только на физзарядке перед завтраком. Трусы он снимал разве что в бане, но кого это интересовало! А когда баталер раздавал запасные трусы и тельник, наш «бог желудка» готовил завтрак. К обеду мы уже подъезжали на двух крытых «ЗИСах» к селу. Пели во всё горло: «За комой бурун вскипает, в светлом зареве восток….!» Вороны в ужасе улетали в берёзово-олынанную чащу меж сопок. Их к строевым песням со времён гнездования не приобщали.

Выгрузились у довольно просторного дома на местный манер. Скорее это был сибирский пятистенок из камчатской лиственницы. Такой трещит за всё время существования, то есть столетие и более. Сырой климат Камчатки ему только на пользу. Хозяйка, дородного вида тётя, отобрала из нас четверых самых ладных и скомандовала: «Айда со мной на сеновал!» А когда мы грохнули смехом хором, обернулась: «За сеном пойдут. За сеном!» При этом сунула каждому по огромной матрасовке. Сено свалили в углу. А сполоснувшись ключевой водичкой, сели за стол.

Кто служил на лодке, на паёк не обижался, – грех зря на душу брать не стоило: вкусно, сытно и вволю. За столом, что для нас накрыли, было всё, чего у нас и в помине, да ещё в таком количестве не было. Пелемени по-сибиоски, икра нерки, баранина, квас из клюквы, море молока и хлеб на травах. Было там полно и царь-ягоды, жареный папоротник, опята камчатские, что растут на каменных берёзах и… когда офицеры ушли, хозяйка поднесла нам по кружке вина из жимолости, наливая из пузатого жбана: «Это для пищеварения! Да не бахвальтесь», – пояснила наша горничная.

Уборочная была не в тягость. Бригадир развёл кого куда: ремонтировать коровник, грузить «золото» (навоз) в тележки-самосвалы, перебирать картошку и затаривать в хранилище. Вечером – кино и танцы. «Шеф, нам кинуха на базе надоела, давай две порции танцев!»

– Сделаем, отчего же не потрафить. Работники вы – что надо!»

И были танцы… Некоторые из нас разве что в отпуске танцевали. Да во сне. Почти все после мероприятия бежали сломя голову «на хату»: начался циклон с проливным дождём. В кухне на столе стоял знакомый жбан, но уже с холодным молоком. На полу нас ждали духмяные матрасовки с сеном. Странно: травы, цветы и даже кедровый лапник на Камчатке без запаха, но скошенные и высушенные – они издавали тонкий аромат. Разделись ко сну. Наш кок – тоже. И тут… на всеобщее обозрение обозначились мишины «трусья», вернее, то что от них осталась после первого срока носки, то есть года с копейками. Это было некое подобие дырчатой юбочки чуть ниже колен в отдельных лохмотьях. Низа, сиречь – днища, даже не угадывалось. Лохматая грудь горца пропадала в недрах того, что при выдаче называлось трусами. Как видно, матрос получил сей реквизит одежды ещё в учебке. А тому почти полтора года. Сняв робу, наш джигит дал волю накопившимся на исподнем запахам. Хата их вместить не могла. Открыли двери в сени. А Мише «посоветовали» освежиться под хлещущим дождём. Кто-то одарил его баталерскими «военно-морскими», взяв обязательство купить в кооперации замену.

Насмеявшись вдосталь над горемыкой и порешив завтра же купить ему по возможности мужские трусы (днём мы видели лишь женские рейтузы и сапоги 45 размера), улеглись спать.

С утречка нас навестил бригадир. «Хлопцы, прогноз худой ещё дня на три. Так что отдыхайте. А работы для вас у нас хватит. А то и вовсе оставайтесь у нас после службы!» С тем и ушёл. В сенцах на насесте сиротливо пережидали дождь куры. Некоторые гнездились на охапке сены в углу, норовя снести пару-тройку диетических яиц. Тихой струйкой мочился телёнок, что не мешало ему жевать нечто.

Задуманное решили осуществить немедля. Накинув штормовки, двинули в кооперацию. Она была буквально через три дома. В «торговом центре» стояли в углу косы, вилы и лопаты. На гвозде висела «последняя модель» кирзовых сапог «на вырост» 45 размера. Их брали не меряя. Лишь у конюха Силантия был 47 размер. Остальным в деревне «обужа» подходила. Пацаны ходили босиком, а зимой в валенках. Пахло дегтярным мылом и керосином.

Трусы были. Но тоже одного размера и его номер продавщица не знала: «Та хто его знат! Все берут, даже бабы на сенокос – прохладнее!» Взяли и мы. Примерочной не наблюдалось, разве что за бочонком с постным маслом.

– А обмыть? – Дурашливо намекнул кто-то из наших. В те времена уборочная не сопровождалась сухим законом. И продавщица молча пододвинула к нам ящик с водкой. Прикинули, вроде хватит на всех. Конечно, если не в «зюзю».

Офицеры со времени приезда потеряли к нам всякий интерес. Тем более, что «службу мы знали» и менять деревенский рай на «усталую подлодку» особого желания не было. В общем, хозяйка нами была тоже довольна. Колодец почистили, сеновал поправили, плетень обновили, ворота сладили.

Стол накрыли краше прежнего. Семёновна ахнула и всплеснула руками, увидев ящик водки: «Деточки, вы токмо ешьте получше! Я вам сальца копчёного подрежу!» И посидели над «обмывкой» прямо скажем – славно. А дождь всё хлестал под посвист ветра. Тут же, вокруг стола и разлеглись на сене. Трусы лежали на столе поверх банки с грибами. Теперь их там не было, видно примерил, да лёг.

На ужин будила хозяйка: «Давайте, ребятки, поснедайте! Ужин приспел! А чо, как трусы-то Мишке, ай подошли? Чи болыневаты? Дак я ушью!» Начали будить кока: «Кацо, как трусы-то?»

– Да вон, на банке лежали… А теперь не видно что– то.» Начали искать. Да пошли умываться. Дождь стихал. А под ним стоял телёнок и дожёвывал… мишкины трусы. На обозрение принесли лишь резинку. Порешили купить ещё.

– А обмывку брать будем? – дурашливо спросил кто-то из нас.

– Да ну её, эту обмывку… Похмелиться бы!

 

Печать № 12

Да простит меня бог Нептун и наш замполит кап. 2 ранга Григорьев: не я виноват в том, что казусы во всех родах войск, почти всегда вершатся с привлечением Бахуса. Моё же дело предать некой критике делишки упомянутого старикана-небожителя, сбивающего с пути истинного неокрепшие души. На сей раз морские. Скажем больше: Бахус провокатор, каких поискать. Иначе, зачем в компаньоны себе он привлёк козлобородого Сатира. И уже по ходу акций тот предавал подопечных сатире. Причём вовсе не во благо последним. Так издревле и шло. Идёт и ныне.

На складе спирта, где испокон веков наш боцман получал одноимённый продукт нефтехимии, случилась неувязка. Толи кончился спирт ректификат соответствующей очистки, а может бочки под него, либо вообще нарушился диалог штаб– интенданты. Но на пирсе, прямо под локоть вооружённому вахтенному у трапа сгрузили 200-литровую ёмкость. Бочка была явно наполненная. Трафаретная надпись гласила: «ЯД! Опасно для жизни.»

Недоумение сгладил на построении старпом. Сразу после подъёма флага.

– Слушай сюда! В этой бочке сильнейший яд: спирт гидролизный! Достаточно 50 граммов, чтобы ослепнуть. А может и вообще наступить паралич. Всем ясно? – конечно, яснее некуда. Слышали мы про этот спирт, но никто не ведал толком: так ли это.

И «отрава» продолжала стоять на пирсе под «охраной и обороной» вахтенного у трапа, опечатанная личной печатью старпома № 12. «Девственность» печати хранилась и передавалась по вахтам: «Печать № 12 сдал! Печать № 12 принял!» – вторили друг другу матросы на приемо-сдаточном ритуале. А старпом после утреннего осмотра команды спешно подходил к бочке, и неизменно пинал её носком ботинка. «Бум-бум», глухо отдавалась полная посудина всеми 200 литрами содержимого.

Позже наш начальник и вовсе перестал обивать ботинки о крутые бока железной тары. Как видно не было ни у кого охоты слепнуть из-за 50 граммов. Но на ту беду пришли лодки с Северного флота. Экипажи общались по всем вопросам: северяне были куда более осведомлены, подкованы. А гидролизный спирт ими благополучно не только дегустировался, но и потреблялся. Ограничение было лишь одно: сколько выдадут или удастся достать. Количество закуски не регламентировалось.

И к великому удивлению новосёлов им указали на ту самую, за № 12. Реакция была сиюминутной:

– Тащи флягу из восьмого! Ща накапаем «огненной жидкости!»

Флягу добыли без проблем. Кроме вахтенного никто помешать не мог. Разве что печать… Но её удалили опытные северяне без проблем: дунули из углекислотного огнетушителя на пластелин с оттиском. Он моментально затвердел и… отскочил с лёгким треском. Теперь печать и капроновая нитка составляли с бочкой одно целое.

Тут же вывинтили пробку и налили флягу до краёв. А затем наш «гуру» Радик водрузил печать обратно в углубление, подогрев основание спичкой. «Плям!» – издал шлёпающий звук пластилин. И «печать № 12» целёхонькой улеглась точно на место. Что и законстатировал тот же вахтенный у трапа, передавая сменщику. А тот – другому… И опять же за № 12. Без дураков.

Вечером на сопке за казармой горели костры, бренчала гитара. Старослужащие, сиречь «годки» – гуляли от души. На следующий день к ним примкнули «весёлые ребята», это уже третьего года службы. Добивали содержимое фляги уже с участием «годков» и земляков с дизельных лодок. Удивительно быстро оргия завершилась: спирт кончился как-то внезапно. Во фляге уже не булькало. Утром дневальный едва додюжил до подъёма. От спёртого запаха перегара технического спирта с примесью амбре пропотевших яловых сапог с намотанными на просушку портянок, коими обмундируют плавсостав на Камчатке, резало до слёз глаза. На очередном утреннем осмотре уже помощник командира обходил строй матросов и старшин. Ему, выросшему в деревне, вспомнился послесвадебный «аромат» в избе, где всю ночь лился стаканами по мужиковым глоткам первач. А закусывали винегретом, запивая рассолом. Здесь же одновременно пахнуло и селом и ацетоном. И он догадкой поспешил поделиться со старпомом. А тот почти подбежал к бочке и по обыкновению саданул ногой.

«Бам-БАМ» – отозвалась полупустая бочка.

– Ну, помощник, ну прохиндей! Я ли не говорил тебе, – убери от греха подальше, так нет: не посмеют, отрава! Вон они, «отравленные» рожи, больше полстроя! А спирта – тю-тю, половины нету. А с них какой спрос, сами виноваты.

Ввиду массовости «мероприятия» разбора «полётов» с выдачей «сестрам по серьгам» не усматривалось. А бочку с печатью № 12 опорожнили по флягам. Фляги… опечатал и унесли в каюту старпома. Каюту начальник тоже опечатал. Но это уже другая история. Не даром есть такая поговорка: голь на выдумки остра!

 

Доплатная посылка

Отходная старлею Саньке Зуеву затянулась до утра. Почти все офицеры РТС втиснулись в его каюту. 70-градусный ликёр «Сембяг» едва умещался с другими образцами спиртного. «Шило», он же расходный материал, он же спирт – в расчёт не принимался. Потому как был традиционным, домашним напитком и измерялся в литрах. У дежурного по кораблю каплея Пастернака нервы были на излёте: «Ребята, ну хватит балдеть, ведь утро на дворе! А то, неровён час – старпому доложат…». Угомонились ближе к четырём утра. Санькин чемодан с традиционным камчатским багажом (рыба, икра) были увязаны с вечера. Хозяину стоило лишь побриться и поспеть на экспресс к 10-часовому рейсу Петропавловск – Камчатский – Москва. Далее старлею путь лежал на солнечный юг в Анапу. И по этому поводу не единожды ему напоминали, чтобы выслал «винца хорошего и побольше».

Зуев получил третью звёздочку буквально накануне отпуска. А совпадение этих двух событий повлекли за собой не просто застолье, а целую серию, как землетрясения Курильской гряды. Так что почва под ногами отпускника едва угадывалась.

На автобус провожали всем гамузом, то есть тем офицерским составом, коих удалось разбудить и убедить, что «завтра» уже сегодня. Сашу водрузили на кресло, багажу тоже нашлось место. В отпуск ехали все сидящие в экспрессе. Откуда-то взялась бутылка шила и огурец. «Вздрогнули» на посошок. Сашу от «посошка» передёрнуло. Спас огурец позапрошлого посола: от него лишь слегка скривило. Двое из примкнувших к застолью после вахты поехали в аэропорт как практически трезвые.

Зарегистрировали билет, сдали багаж. Он оказался на 12 кило выше нормы. Зуев некоторое время пытался осмыслить ситуацию. Что– то не стыковалось: всю кладь чуть ли не до грамма перепроверили на медицинских весах у доктора. До 20 килограммов даже недоставало чуток, а тут… Старлей склонил голову как на плаху эшафота и достал портмонет. Отсчитал требуемую доплату за излишек в 12 кило. В голове шумел штормовой прибой. Сквозь него донеслось сообщение о посадке.

И вот наш герой летит в белокаменную, чтобы оттуда неспешно отправиться к желанному солнцу и тёплому морю на берегах Кубани.

Как его встречали и угощали, как ему были рады знакомые с детства девушки(а особенно незнакомые!) вряд ли стоит расписывать. Пора и меру знать. Одним словом, развязал Александр заботливо увязанные сослуживцами чемоданы и баулы. И извлёк он оттуда балыки из нерочки и кижуча, икру фасованную и просто в целлофановых мешочках, полуразделанных крабов и бруснику для стариков родителей. В распаковке багажа участвовали все. Казалось, что ему не будет конца: вроде всё, а ещё тяжеленный…

Служба на корабле шла своим чередом. Уже досыта насмеялись над бедолагой Зуевым, который не только оплатил «любезно» размещённый в его багаже булдыган, но и провёз его через весь бескрайний Союз, аж до Анапы. И вот… Почтальон принес извещение на посылку из Анапы. Адресовалась офицерам РТС. Все предвкушали сход на берег, где их ожидала посылка из Анапы. Никого не смутило, что отправление было доплатным. За такое количество смачного виноградного вина отдать пусть и приличную (судя по оценке отправления) сумму.

Кто– то даже изобразил лезгинку в предвкушении розлива хмельного послания. Посылку вскрывали все сразу, скопом. От этого нахватали заноз и раскровянили пальцы о гвозди. Рвали бумагу упаковки. Задние наседали: «Ну скоро вы там!»

Затем была сцена, трагичней той, что изображена у Гоголя в ревизоре. Только вместо фразы о едущем ревизоре в тишине почтамта раздался дружный и единодушный в порыве морской мат: «Ох, е… мать! Твою в душу, вымбовкой в анал троекратно!!!» Их урезонили женщины почтовики: «Полно-те, ребята! Вы же не в казарме!» Как бы в ответ – оправдание один из вскрывших посылку воздел над собой внушительный булдыган – голыш килограммов на 12. Таких было полно у пирса и один лишь вернулся в родные пенаты на Камчатку. Правда с доплатой. Через неделю пришла такая же по величине посылка, но оплаченная. Охотников её получать было единицы. А зря: там была 10-литровая канистра с искромётным и душистым вином.

 

Серая бестия

Положим, ежели спросить любого моряка, гражданского, либо военного: что есть крыса? И убей меня бог лаптем, любой из них скажет: «А бог её маму знает, тварь та ещё… но на корабле нужная». И как ни крути, жить на корабле людям приходится буквально бок о бок с ней. А хитрющая – спасу нет!

Иной раз лежишь на коечке, а она, зараза, над твоей головой сидит. Примостилась на кабель – трассе и хвост свесила. Усиками шевелит, глазками– бусинками поблёскивает. А то ещё и умываться начнёт своими когтистыми лапчёнками. И ведь кой чёрт её тянет в каюту, либо кубрик? Жрать тут нечего. Разве что «караси» (носки потные) в рундуке, так туда ещё попасть надо: рундук-то железный! Так нет, видно тараканов едят! А уж таракан… и мылом сыт бывает.

Раньше на подводных лодках крыс не видели. Всё съестное в цистернах и задраено герметично. Но и тут завелись твари! В брезентовых мешках с отходами и живут, и питаются. Но ведь эти мешки время от времени отстреливают со всем содержимым за борт на глубине под 100 метров и более! В первое же мгновение после выхода контейнера в океан животину попросту порвёт на клочья. Но ведь всё таки прижились на субмарине!

А с другой стороны, крысы на корабле, подобны кошкам, коих первыми запускают в дом: отворотится животное от жилья – жди беды! По любому, в этом доме житья не будет. То же самое – крыса. Коли бегут с корабля, то наверняка эту посудину ждёт погибель. Но стоит построить корабль и спустить его на воду, как по швартовым канатам и ТРАПУ(!!) они сотнями а то и тысячами пролезут на борт. Сам не раз, стоя вахтенным у трапа, состязался с этими тварями. Бесполезно! А по канатам лезут строем: одна за другой, а то и по спинам собратьев. На отбойниках (это в виде здоровенных тарелок, нанизанных на канат от крыс) они сыплются горохом в воду. А выплыв на берег, снова лезут на этот же трос.

В каютах многие ставили крысоловки. Это страшное сооружение с шипами и рамной пружиной сечением с ученический карандаш. Но получалось, что эти зверюги обращали убойные поделки против нас самих! Капканы заряжали вдвоём и раскладывали под столом на кожухе вдоль борта. С этого момента бестии носились по каюте ещё резвее с неким бандитским посвистом, но не по палубе, а под самым потолком-подволоком. И случись кому зайти к хозяину каюты в гости пообщаться, да сесть в кресло и блаженно вытянуть ноги в тапочках под стол… Как бедняга с воем вылетал из «гостей», спотыкаясь о доски крысоловок и с разбитыми пальцами ног.

И чего только не делают на кораблях для избавления от серых сожителей! Даже отпуска матросам «за хвосты» дают: принёс боцману пару дюжин – получи отпускной у писаря. Но всё это тщетно. Случалось, что некоторые особи вступали в дружбу с моряками. Мой друг доктор (док) как-то выбился из сил, выдворяя непрошенную квартирантку, но в итоге плюнул. Уж больно настырная и хитрая попалась. Смеха ради занялся её дрессировкой. То сухарик ей подкинет, то ещё чего… И бестия сразу вняла к хозяину. Бывало за иллюминатором беснуется стихия, натужно скрипит корабль и грохочет океан, а Нюська (так её назвал Александр) сидит себе на другом краюшке стола и посвистывает. Но никогда не позволяла себе шляться по столу. А приборщик в каюте приметил: в углах и под рундуком не стало крысиных какашек.

Дальше – больше: Нюська прямо-таки превратила скос перед иллюминатором в сцену. В солнечную погоду вытворяла самые настоящие концерты. Кульбиты, бега по вертикали, разливистые посвисты и прихорашивание пушистых усов. Она уже не пугалась посетителей и не прерывала представления. И док поплатился своей дрессурой: вызвал старпом и дал взбучку «Ты чего это вытворяешь на корабле! Крысятник разводишь, мать твою в душу! На НСС (неполное служебное соответствие) нарываешься!» Спас отец-командир, не узрев в действах капитана Саши криминала. И добавил: «А пусть попробует сам приручить животину, так и у него, глядишь, меньше срать будут! Служи, доктор, не печалься!»

А по кораблю слушок прошёл: у старпома крысы фирмовые джинсы погрызли. И не просто так, а сварганили ему широченную прореху… без пуговиц. В ателье ему дыру реанимировали под гульфик, но уж больно сексуально и смешно. Старпом матерился и поминал доктора всуе.

А Нюська как ни в чём не бывало закатывала концерты. Вроде как развлекает публику. А ещё доктор заметил, что в его каюте других крыс не стало. Хотя раньше бывало уснуть не давали: как начнут визжать, да скакать, хоть святых выноси.

Былое непонимание с начальством вскоре забылось. И случилось как-то, старпом занёс к нему в каюту канистру медицинского спирта. Пусть, мол, у тебя постоит, всё целее будет. Да и от посторонних глаз подальше. А днём Александр более был в санчасти. Как вдруг заметил среди прохода зверька. Пригляделся: неужто Нюська?! И на самом деле она. Видно за ним прибежала. Только странная какая-то: делает круги и пищит и всё норовит на выход вроде показать. Доктор и пошёл за ней, отдраил дверь, серая шмыгнула в неё и к каюте. Что за оказия? Снизу слышался скрежет дрели под каютой из трюма. И аккурат под канистрой со спиртом. Так что не убери он посуду вовремя, быть отверстию в её днище: сверло тотчас выскочило наружу.

Вот ведь какая история. И это не выдумка для очередной побасёнки: крыску эту Саша демонстрировал друзьям. Знал её и не трогал матрос, делавший приборку в каюте. Полный консенсус, одним словом. Если бы не очередная выходка Нюськи. В ремонте, как известно, многие офицеры и мичмана «холостякуют». Попутал бес и Сашу. Привёл он по пьянке на корабль ночью девицу. Трали – вали…, а под утро док ушёл в свою больничку. Пассию закрыл на ключ, пообещав в «адмиральский час» в обед свести её по трапу. Уставшая за ночь дамочка почивала, раскинулась во сне. Отобедав на скорую руку, наш ловелас влетает в свою каюту. Затворница тотчас заключила его в объятия: «Я желаю тебя! Такой чудный, эротический сон! Ах, Саша, шутник, где мои трусики?» Действительно: трусиков как не бывало… спереди. Резинка и задняя часть тотчас нашлись. «Нюська, зараза! А не «эротический сон»! В том втихаря и препроводил. Вскоре об этом узнала вся кают-кампания. Видно проболтался док душевному другу, а уж тот… Так что старпом получил сатисфакцию по полной, чем гордился.

Хулиганила крыска и позже, коли что было не по её. Пришёл единожды командир ЭКГ (механик) не совсем трезвый со схода утром. А на любом корабле есть правило: «Если хочешь спать в уюте, то ложись в чужой каюте!» Вот и попросил у дружбана дока ключ поспать до обеда. И всё бы ничего, вот только потные «караси» снять забыл. Проснулся, а от носок остались верха и пятки. Конечно же опять Нюська блюла «этикет»: «Спать в носках неприлично!» Вот и получается, что она вроде как тварь… но на корабле нужная.

 

Поднял бы денежку

Было сыро и холодно. Маршрутки, брызгая грязью, большей частью проносились без остановки: заняты. Ну, прямо-таки Владивосток в ноябре. Но теплая «аляска» грела лучше флотской шинели. Согбенная старушка, как видно, не чувствовала холод, а вернее потеряла чувство к нему, как и к годам. Её когда-то драповое демисезонное пальто в отдельных местах, особенно на спине, напоминало мне парусину бригантины, завершившей кругосветку. Щеголяя остроносыми туфлями и $ 500 джинсами, жевал нечто детина с рыбьими глазами. Он пил из полуторалитровой бутылки. Подошла полупорожняя маршрутка. Чуть не столкнув в грязь старую женщину, вальяжно внёс себя в салон нашенский денди. Такие более вписываются в БМВ, либо Вольво, а то и в Мерседес. Его внешность и полубрезгливое выражение лица говорили, вернее – кричали, что это чуждая ему среда. И он просто вынужден терпеть вокруг себя этих «лохов». Я помог женщине войти. Сели. Бабулька с костыликом примостилась у окна. Околосветский жлоб напротив, вытянув ноги в проход. Мне досталось место за стойкой.

«Газель» ошалело рванула в поток машин. Севшие начали передавать плату за проезд. Я взял деньги из трясущейся сухонькой руки мамаши и, привстав, передал водителю. Парень достал купюры и без счёта подал их за спину. При этом одна купюра упала в слякоть на полу. Похоже, что денег всё– таки хватило. А оброненная денежка так и осталась на полу. Франт даже не покосился на бумажку. Это была десятка. То есть поллитра молока, выпиваемого пенсионеркой за день на её скудную пенсию. «Шынок, ты уронил денежку! Ай не видишь? Затопчут ведь…» – прошепелявила беззубым ртом возможно, бывшая учительница. Кто их теперь разберёт: бывший научный работник, либо бомж. Всех трудяг «причесали» под нищих. «Может тебе не надо, так я подниму. А?»

– Подымай, подымай, бабка! Мне она без надобности. Грязная!»

– Ничего, сынок, для меня это деньги… Спина вот только…

– Слышь, парень, – не выдержал я унижения к женщине, – подними пожалуйста десятку и отдай старушке. Не изгаляйся над человеком!

Тут «денди» словно встрепенулся. Увидев визави с открытым и независимым видом, он исподволь почувствовал его превосходство.

Затем носком ботинка придвинул купюру к себе. Шумно и с расчетом на публику, процедил: «Па-ажалста!

– Бумажку-то вытри, ведь не в урну бросаешь, а человеку подаёшь!»

Женщина безропотно приняла невольное подяние и, склонив голову прошептала: «Спасибо вам, деточки! Дай вам бог здоровья…»Детина кривясь и явно не в настроении вышел на следующей остановке.

 

О евреях и иврите

Больше, чем уверен, всё, что рассказывается о евреях, не досужий вымысел какого-то антисемита. Напротив, у такого исключительно остроумного народа весь юмор исходит от них самих. Насколько это правда, но по дороге из аэропорта в Тель-Авив размещён громадный плакат на русском языке: «Если ты считаешь, что самый умный, то здесь – все евреи!»

Я более склонен к мысли, что такой плакат вполне может быть, ибо его стиль исключительно еврейский. Так же, как Одесса является оплотом юмора, а он на 90 % зиждется на еврейском.

Здесь мы расскажем о некоторых этапах, методах некоего приобщения к местной государственности приехавших в Израиль русскоязычных евреев. Ко всему добавим, что еврейская нация очень щепетильно относится не только к чистоте своей нации, но и к здоровью во всех отношениях. В том числе на поприще ума и психики. Вот уж где можно проявить белую зависть: «Нам бы так. Хотя бы для власть придержащих».

Не секрет, что немалая, если не большая часть эмигрантов на «землю обетованную» подлежат призыву в армию. В том числе и женщины. Теперь «вернёмся к нашим баранам», то бишь к переселенцам ещё первого потока.

Так вот в военкоматах сидели офицеры, владеющие азами психиатрии «офицеры душевного здоровья». Но они либо с трудом общались на русском языке, как, впрочем и их собеседники на иврите. Поток русскоговорящих призывников рос из года в год. Неопытные девушки-еврейки отправляли на спецбеседу к офицерам – психологам – социологам.

Занятно, но на иврите спецов именовали «Кцин бриют нефеш», что в переводе нечто наподобии «кабана». Может по аналогии с тем, что кабан имеет обыкновение рыть, копать. Что собственно и делали офицеры с пока неразговорчивыми приезжими поселенцами.

В ход шли стандартные тесты.

Следовало изобразить человека, дерево, дом… И по тому, как это сделано испытуемым, делались заключения о способностях, психике визави. Здесь знание иврита не требовалось и ускорыло общение.

В поток рисуночного опроса попал мальчик. Он почти не говорил на иврите. Экзаменатор поздоровался с ним на иврите, придвинул лист бумаги и пояснил: «Нужно нарисовать дерево».

Малыш призадумался. Рисовал он неважно, а вот читал много. А по сему принялся старательно изображать кустистое дерево с листьями не-то клёна, а скорее дуба. Вдоль ствола витками шла цепь. К ней был пририсован чудный зверь и пояснил, что это кот. Хотя существо более напоминало гусеницу.

Рисунок испытуемый почти с гордостью вернул офицеру: «Понятно, да? Это дуб. Надубе цепь и на ней кот».

Психолог, как видно, не очень знакомый с наследием Пушкина, воззрился на некий куст с козявкой на цепи.

– Эт-то у тебя что? – Ласково спросил «кабан» на иврите.

Мальчик опять напрягся, пытаясь ответить на малопонятном языке.

Русское «кот» следовало произносить «хатуль», а «ученый» – мад*ан, что мальчик упростил: «мадан». На иврите слово «учёный» ассоциировало с понятием «служащий академии наук». А как дяде объяснить, что «кот учёный» попросту много чего знает… и он никакой не служащий. Тогда он одним махом произнёс: «Хатуль мадан!»

На беду тестируемого «кабан» был потомственным израильтянином и ответ расценил как «кот, занимающийся научной деятельностью». Но он видел некое существо, болтающееся на верёвочке с подобием цепи.

Его израильская логика требовала разрешения ряда вопросов.

– Откуда у кота тяга к науке? И почему и ради чего повесилась эта козявка-кот-хатуль-мадан?

Для него что-то вроде «кот, занимающийся научной деятельностью». Хатуль мадан. Почему козявка, повесившаяся на дереве, занимается научной деятельностью, и в чем заключается эта научная деятельность, может это суицид?

Мальчик не понимал вопроса: что такое суицид? Он даже не слышал этого слова! Даже на русском офицер не мог взять в толк.

– Скажи мне мальчик, что делает кот (Хатуль)?! И зачем он это делает? – растерянно осведомился офицер.

(Суицид в любых вариантах изображения в тестах являлся 100 % не приемлемым для будущего израильтянина) плохим признаком Изображение самоубийства в проективном тесте вообще очень плохой признак).

– А чего тут не понятного, кот ведь, если шел направо, то пел, а налево– сказки говорил, ведь это смотря как! – Выказал свои знания малец. При этом он аккуратно расставил стрелки: «Ежели сюда, то поет, обратно, значит сказки.

– Кому? – В отчаянии понять смысл воскликнул, едва не прослезившись, экзаменатор.

Мальчик, изумившись, успокоил:

– Наверное детям…

Кабан не выдержал представившихся ему картин, как вешают говорящую животину и она предсмертно бормочет сказки… Бред!

Он явно почувствовал повышенное давление и отправил пациента к родителям. Беседу перенёс на завтра. Экспонат с дубом оставил себе.

Офицер вызвал девушку – секретаршу. Она была сама недавняя переселенка из Росии. была умная адекватная девочка. Но она тоже недавно приехала из России.

Босс показал ей картинку. Девочка увидела на картинке дерево с ажурными листьями и существо вроде гусеницы, полувисящее на цепи.

– Роза, что бы это могло быть?

– Хатуль мадан, – Запросто ответила помощница.

Панически выдворив девицу, он принял глоток виски. Лихорадочно набрал телефон своей коллеги этажом выше. Попросил зайти для осведомления по недоразумению.

– Сара, ты профи с опытом… – Я тебя давно знаю, ты нормальный человек. Объясни мне пожалуйста, что здесь изображено?

Увы, но Сара сама была уроженка Росии…

Но тут уже кабан решил не отступать.

– Почему? – тихо, но страстно спросил он свою коллегу. – ПОЧЕМУ вот это – хатульмадан?

– Так это же очевидно! – коллега ткнула пальцем в рисунок. – Видишь эти стрелочки? Они означают, что, когда хатуль идет направо, он поет. А когда налево… с криком: «О, святая Мадонна!!!» на чистейшем иврите он вылетел из аудитории.

В роли армейского кабана «земли обетованной» его больше нигде не встречали, зато во всех тестах на пригодность для кабанов психиаторов добавили: «если мальчик из Росии рисует дуб с цепью и котом, то его образование и психика сомнений не вызывают.