«Are You Experienced?»

Прошло уже больше сорока лет со дня выхода величайшего дебютного альбома всех времен и народов, первой пластинки невероятного музыканта, в корне изменившего наши представления о том, как играть на гитаре.

Альбом Джими Хендрикса «Are You Experienced» – музыкальный эквивалент Большого Взрыва, от которого, как говорят ученые, произошла Вселенная. В обоих случаях много поколений спустя мир все еще пытается осознать, что же произошло.

Джеймс Маршалл Хендрикс родился 27 ноября 1942 года в Сиэтле. Рано ушел из школы, пошел в военную авиацию, но неудачно прыгнул с парашютом и вернулся к мирной жизни со сломанной ногой и поврежденной спиной, после чего пустился с гитарой по югу Соединенных Штатов. Где-то был замечен музыкантом из известной тогда группы Isley Brothers; они взяли его к себе гитаристом. Хендрикс много гастролировал, в том числе – с королем рок-н-ролла Литтл Ричардом (из группы которого был изгнан за то, что привлекал к себе слишком много внимания).

Хендрикс начал играть сам по себе, и однажды в нью-йоркском клубе на него обратил внимание бывший басист Animals Час Чендлер (Chas Chandler). Чендлер был совершенно поражен тем, как Джими играет на гитаре, и решил привезти его в Англию.

Час Чендлер

24 сентября 1966 года Джими с Чендлером прилетели в Англию, тогда даже еще без рабочей визы – гитару проносили через таможню контрабандой. Несмотря на это, в тот же вечер Джими вылез на сцену самого модного тогда в Лондоне клуба «Scotch of St. James».

«Когда я у меня есть возможность, я играю. Зачем тратить время на пустую болтовню?» Через десять дней он собрал группу: басиста Ноэла Рединга (Noel Redding) и ударника Митча Митчелла (Mitch Mitchell).

Так на свете появился коллектив The Jimi Hendrix Experience. Через месяц в студии De Lane Lea Джими начал записывать свой первый альбом.

Фотограф Джеред Манкович (Gered Mankowitz) вспоминает: «Этот экстраординарный парень вышел на сцену и начал играть на гитаре так, как никто никогда еще не видел и не слышал. Хендрикс был абсолютно экстраординарным. Он был необузданно диким, и эта необузданность превосходила все, когда-либо виданное нами; никто даже не мог по-настоящему понять, как он это делает. Широкая публика еще ничего о нем не знала, но клуб был забит музыкантами, пришедшими на него посмотреть. Там были Эрик Клэптон, Пит Таунсенд, Джимми Пэйдж – и Хендрикс играл так, что все они лишились дара речи».

Митч Митчелл

Час Чендлер достал для группы несколько маленьких двадцативаттных усилителей; после первой же репетиции Джими и Митч Митчелл пинками сбросили их с лестницы. Хендриксу был нужен большой звук. И вскоре Джими купил большой маршалловский усилитель прямо у его производителя Джима Маршалла.

«Он сказал мне, что его тоже зовут Маршалл. Джеймс Маршалл Хендрикс. Я думал, что он рассчитывает на скидку, но он сказал: „Нет, я заплачу полную цену, но мне нужно, чтобы он работал безотказно“».

В студии Джими играл так громко, что даже при наглухо закрытых дверях в остальных комнатах невозможно было разговаривать.

Джефф Бэк (Jeff Beck) говорит: «Мы ехали в такси, и я услышал этот звук прямо на улице; я выпрыгнул из машины и зашел в клуб; там играл Джими, и я не мог заставить себя поверить в то, что возможно так играть».

Час Чендлер вспоминает: «В Джими меня с самого начала восхищала скорость, с которой он учился. Он буквально не расставался с гитарой; даже завтракал со своим „Стратокастером“ на шее. Он впитывал идеи отовсюду. Когда мы встретились в Нью-Йорке, он уже знал все об английских гитаристах и спросил, увидит ли он Клэптона. Я сказал ему, что, когда я привезу его в Лондон, он покажет Клэптону, что такое игра на гитаре. Что он и сделал. ‹…› Мы вместе работали над аранжировками его первых песен, и он не переставал меня поражать. Когда, к примеру, мы записывали „The Wind Cries Mary“, он записал партию гитары, сказал: „У меня есть еще одна идея“, – и с ходу сыграл совершенную гармонию, а сверху еще одну. Все это уже было у него в голове».

Джефф Бэк

В истории нет ни одного другого музыканта, который с самого начала нарушал бы так много правил, одновременно делая то, что всем было нужно, – через сорок лет после выпуска этот альбом продолжает звучать не только свежо, но и ошарашивающе, до сих пор – вот лучшее доказательство сказанного. (И, кстати говоря, чтобы услышать музыку Хендрикса во всей ее красе – мой совет – слушайте его в стерео.)

С этого момента электрическая гитара стала новым инструментом, инструментом с другими звуковыми возможностями, тональными характеристиками и физическими свойствами. Так говорят музыковеды. А для меня музыка Хендрикса – это просто сквозняк из другого мира.

Ричард Томпсон: «Он появился и сдул всех со сцены. Он изменил все, он был где-то за границей известной нам Вселенной – и полностью контролировал все, что делает: и технику, и белый шум. То, что он мог сделать с гитарой, превосходило всякое понимание. Иногда это просто пугало. На общем фоне популярной музыки его записи поражали: в них были элементы джазового авангарда или симфонической музыки XX века – и все это в хитовой сорокапятке! При этом он был превосходным мелодистом; его музыка могла быть авангардной, но в основе ее всегда лежала великолепная мелодия. С тех пор так и не было ни одного гитариста, который подошел бы близко к тому, что делал Хендрикс».

Джими верил, что его музыка может открыть сердца людей космическим силам, что люди благодаря ей могут подниматься сквозь духовные уровни. Он верил в перевоплощение и считал, что пришел на Землю с другой планеты, чтобы показать людям новую энергию.

«Музыка – это духовная штука сама по себе, это моя религия. Музыкой я все могу объяснить гораздо лучше, чем словами. Когда я играю, мне хочется взять людей в путешествие. Моя музыка, – это магия. Технически я не гитарист. То, что я играю, – это чувства и правда».

«Музыка Хендрикса – это хаос, из которого появляется новая жизнь. В ней одновременны божественная любовь и глубокое ощущение трагедии. Когда он поет „нет ничего живого“ – это констатация того, против чего он восстает, и это о том, что он собирается исправить. Его музыка – мужество среди отчаяния, призыв праздника среди человеческой трагедии; он верит, что любовь может преобразить всех нас, если мы рискнем „дойти друг до друга“».

«Джими принес свет в нашу тьму, свет такой яркости, что мы оказались полуослеплены и до сих пор не можем увидеть всю величину достигнутого им».

Так пишут люди, которые в курсе. А мне остается что – только восхищаться этими невероятными звуками и делиться своим восхищением с вами. Наподобие Тунгусского метеорита некто, которого мы здесь называем Джими Хендрикс, соприкоснулся с нашим миром и перестал существовать. Но его музыка, в отличие от метеорита, осталась и продолжает нам что-то передавать. Что бы это было?

 

«Rock Bottom»

«Rock Bottom», переиздание 1998 года

Альбом «Rock Bottom» Роберта Уайятта – один из самых уникальных альбомов в истории человечества.

Уайятта иногда называют одним из величайших гениев музыки XX века. А про этот альбом пишут: «шедевр прогрессивной музыки», «классика вне времени», «одна из самых прекрасных пластинок в мире»… «Вряд ли был когда-либо в истории музыки альбом более личный. Эта музыка исцеляет; ты как будто чувствуешь, как затягиваются раны. Альбом прекрасен до полного ошеломления; это катарсис без депрессии; каждая песня здесь – драгоценность, а голос Уайятта никогда не звучал так убедительно. От этой музыки волосы встают дыбом, по позвоночнику идет электрический ток; это сбивает с ног. Когда слушаешь „Rock Bottom“, тебя охватывает чувство непрекращающегося освобождения, избавления – вплоть до самого последнего аккорда, когда последний звук растворяется в пустоте».

А записан он был как плод невероятного и трагического стечения обстоятельств.

Уйдя из группы Soft Machine, одним из основателей которой он являлся, Роберт Уайятт оказался, как говорят, на перепутье. В конце 1972 года в интервью музыкальной газете «Melody Maker» он сказал: «Сейчас я стою на перепутье и пока что не хочу принимать никаких решений по поводу того, чем буду заниматься дальше». Как в воду глядел. На время прекратив заниматься концертной деятельностью, он уехал с женой в Венецию и начал там писать новые песни.

Но случилось так, что через шесть месяцев с Робертом произошел несчастный случай. Он упал из окна четвертого этажа; чудом остался жив, но сломал себе позвоночник и на всю жизнь оказался прикован к инвалидной коляске.

Раньше его называли «дервиш за барабанами»; теперь же, в силу физической необходимости, он стал певцом и пианистом. Пролежав несколько месяцев в госпитале, он вернулся домой, но вместо того, чтобы переполниться жалостью к себе, он решил приступить к записи; за время нахождения в госпитале разрозненные песни в его голове сложились в полновесный альбом. Кто-то из друзей предложил ему пожить в коттедже в сельском захолустье Уилтшира, фирма Virgin подогнала в соседнее поле фургон со звукозаписывающей студией, и Роберт начал учиться музыке заново.

Афиша легендарного концерта в театре Drury Lane (и обложка одноименного релиза 2005 года) – последнего выступления Роберта Уайятта на сцене. На концерте были исполнены все композиции с «Rock Bottom»

Нет, не зря эти песни писались в Венеции. Альбом «Rock Bottom» весь мерцает, как солнце, отражающееся в воде. Конечно, это музыка не на каждый день; она связана с тем миром, заглядывать в который нам не всегда хочется. Но когда-нибудь с каждых глаз спадают шоры.

Я очень хорошо помню, как впервые столкнулся с этими песнями Роберта Уайятта. Много лет тому назад я под утро в очередной раз доехал автостопом до Риги; как-то добрался по какому-то адресу, который у меня был, в неизвестный мне дом, к неизвестным людям, которые приняли меня и приютили на остаток ночи, чем-то накормили, напоили и – более того – дали наушники (чтобы не будить остальных спящих, которых там было достаточно) и поставили мне «Rock Bottom».

Роберт Уайятт и Альфреда Бенге (Alfreda Benge)

Эффект был действительно потрясающим; лучшего в тот момент просто не могло произойти. Такого я еще не слышал; как будто эти звуки – из совершенно другого мира, где музыка не связана нашими правилами, где она обладает совершенно другой степенью свободы и напрямую выражает то, что чувствует сердце. Уже гораздо позже я прочел в какой-то рецензии: «Возникает ощущение, что Уайятт на протяжении этого альбома заново изобретает саму идею музыки».

Понятно, что говорить по поводу музыки совершенно бессмысленно; да это и не нужно. Но иногда можно позволить себе поставить что-то на проигрыватель и сказать друзьям: «Вы просто послушайте. Забудьте на сорок минут ваши идеи, ваши концепции, ваши представления о том, как должна звучать музыка. Просто послушайте». Мало что есть в мировой музыке печальнее него и мало что – страннее и прекраснее. Несмотря на все годы, прошедшие с того времени, «Rock Bottom» остается в единственном числе – шедевром вне всякого времени, ни на что не похожим; действительно «завораживающим путешествием».

 

«Kind Of Blue»

«Kind Of Blue» – альбом пятидесятилетней выдержки, названный «определяющим моментом музыки XX века», – как всякое хорошее вино, становится с годами все лучше.

«Музыка великого джазового трубача Майлса Дэвиса – особенная, уникальная, по-своему прекрасная, – как сказано про нее в «Историях Барда Бидла». – И за 50 лет не найдешь подобной».

Джон Колтрейн

«Kind Of Blue» считается подлинным шедевром и величайшим джазовым альбомом всех времен и народов. Это один из тех редких альбомов, которые, сразу получив статус классики, со временем лишь набирают свою ценность. Про него пишут книги, его называют святыней, говорят, что, «подобно Библии, экземпляр альбома „Kind Of Blue“ должен быть в каждом доме». С самого начала он считался совершенством и по сей день остается самым известным, самым распространенным и самым продаваемым джазовым альбомом.

Билл Эванс

Вероятно, в момент его записи звезды встали как-то особенно благоприятно. «Kind Of Blue» был записан в 1959 году, в один из самых плодотворных периодов джаза, одним из самых великих джазменов истории с фантастическим составом, включающим в себя Джона Колтрэйна (John Coltrane) и Кэннонбола Аддерли (Julian «Cannonball» Adderley) на саксофонах, Пола Чемберса (Paul Chambers) на контрабасе, Джимми Кобба (Jimmy Cobb) на барабанах и Билла Эванса (Bill Evans) с Уинтоном Келли (Wynton Kelly) на фортепиано. Все великие собрались в одном месте. И, как это часто бывало с Майлсом, записано все было практически без репетиций, с первого раза.

Кэннонбол Аддерли

Майлс даже никому не объяснял, чего именно он хочет. Как рассказывал Билл Эванс, идеи о том, как это все нужно делать, окончательно оформились у него в голове где-то за два часа до записи. Когда пришли музыканты, Майлс просто раздал всем наброски мелодических линий, рассадил всех в студии и велел инженерам нажать кнопку записи.

Все остальное – попросту необъяснимо.

А поворотной точкой музыки XX века этот альбом называют, наверное, потому, что на нем Майлс впервые в полную силу применил принцип так называемой модальной музыки. Раньше все импровизировали, исходя из мелодии и аккордов к ней. Мелодии становились все более запутанными, аккорды все более сложными; Майлсу это надоело, и он нашел выход: совсем избавиться от аккордов.

«Отсутствие заданной схемы аккордов дает больше свободы и пространства для того, чтобы слышать вещи. Когда играешь так, можно играть бесконечно. С мелодической линией можно сделать значительно больше; это становится вызовом – показать, насколько ты можешь быть мелодически изобретателен. Когда основываешься на аккордах, знаешь, что под конец тридцать второго такта все аккорды вышли и тебе придется с вариациями повторять то, что ты уже сыграл. А здесь – полная свобода».

Пол Чамберс

Таким образом, Майлс практически создал новый музыкальный язык, и не на каком-то одном треке – революционным был весь альбом.

Гениальный виброфонист Гари Бертон (Gary Burton) замечал: «Обычно, когда появляется новый стиль в музыке, первые попытки звучат немного шатко. Но „Kind Of Blue“ безупречен с начала до конца».

Как говорил Кит Ричардс: «Главное для композитора – это уметь слушать».

Гари Бертон

Есть люди, у которых голова устроена так, что они слышат только повседневные звуки, и даже музыка для них – организованный шум; но есть те, кто в самом громком хаосе слышит тишину, а в глубине самой глубокой тишины разбирает, как меняется ветер во вселенной и как то, что было завтра, становится сегодня. И это знание часто даже не регистрируется сознанием; ты просто всем своим существом чувствуешь невозможность продолжать делать все, как ты это делал это раньше.

И пусть тогда все твои друзья и доброжелатели машут руками и говорят: «Что ты делаешь, так нельзя!» – как стрелка в компасе, твое сердце, уже показывает новое направление, которого вчера еще не было на земле. И хочешь или нет, но ты должен двигаться в эту сторону.

Так, видимо, и поступил Майлс; со свойственной ему свирепой гордостью и непринужденным изяществом он за два дня записи создал шедевр, которым люди не устают восхищаться уже полвека.

 

«Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band»

К 1966 году Beatles заслуженно считались лучшей группой на земле. Они продавали больше всего пластинок, собирали больше всего зрителей, пользовались сильно перехлестывающей через край народной любовью и – несмотря на полное отсутствие формального музыкального образования – были почти официально объявлены «лучшими авторами песен со времен Шуберта». Истерия зрителей на их концертах была такой, что из-за визга публики они уже давно себя не слышали. Королева наградила их орденами Британской империи.

Этого положения они добились за четыре года со времени выхода их первой пластинки. Добились невероятным по сегодняшним критериям трудом – все эти четыре года они практически без передышки находились в нескончаемых гастролях, новые песни успевали писать, только запираясь в номере гостиницы после концертов, записывали-выпускали по два альбома в год. При этом они успели сняться в двух полнометражных фильмах и принять участие в немыслимом количестве радио– и телепередач.

Весной 1966 года они закончили свой седьмой студийный альбом «Revolver», который многие до сих пор считают их непревзойденным шедевром.

Нечеловеческая ясность и красота этого альбома неопровержимо доказала, что Beatles оторвались от всех своих конкурентов на световые годы. Но через два дня после окончания работы над «Revolver» им пришлось снова собираться и ехать в гастроли, становившиеся все более абсурдными. В студии они были «молодыми богами», а на концертах обратились в марионеток битломании: играли все те же старые песни, причем все хуже и хуже, потому что совсем себя не слышали.

Наконец их терпение лопнуло, и после последнего концерта в Сан-Франциско гитарист Джордж Харрисон объявил менеджеру Брайану Эпстайну, что он уходит из группы; остальные поддержали его. Брайан сдался, и вскоре в печати было объявлено, что группа Beatles более не дает концертов.

Именно в это время они заглянули в магический кристалл и обнаружили, что жизнь устроена совсем не так, как их учили в школе. Освободившись от гастрольного камня на шее, Beatles с утроенной энергией занялись творчеством и 24 ноября 1966 года приступили к записи нового материала.

Первой оказалась песня Джона «Strawberry Fields Forever», которая (вместе с Половской «Penny Lane» на обратной стороне) до сих пор считается лучшим и самым новаторским синглом всех времен и народов.

К сожалению или к счастью, тот факт, что она вышла как сингл, значил, что она не может войти в альбом: Beatles изначально придерживались благородной концепции, сводящейся к тому, что раз народ уже купил какую-то песню как сингл, нечестно заставлять людей еще раз покупать ее в составе альбома.

И труд продолжался. Ожидания, вызванные «Револьвером», были таковы, что большая часть молодежи всего мира воспринимала Beatles не как музыкальную группу: их статус стал полубожественным. «Было очевидно, что Beatles „знают“; не просто играют музыку, а держат ключ к происходящему в мире и неким сверхъестественным образом своими песнями направляют это происходящее».

А надо сказать, что после летнего тура по США Beatles вернулись домой под сильным впечатлением от психоделического искусства Западного берега. Что касается музыки, то они ушли далеко от своих американских коллег; но в остальном… Они переживали, например, что по сравнению с названиями «Благодарный Мертвец» или «Аэроплан Джефферсона» название Beatles казалось чем-то из детского прошлого.

И тогда Пол Маккартни предложил новую идею: «Я подумал, что было бы здорово перестать быть Beatles и погрузиться в идентичность воображаемой группы; мы могли бы придумать мир, окружающий их, и собрать туда всех наших героев».

Сказано – сделано. В ход пошли детские воспоминания, невероятные ассоциации и безудержная тяга к экспериментам.

Во время съемок авангардного промовидео для песни «Strawberry Fields» Джон забрел в местный антикварный магазин и купил себе цирковой плакат столетней давности, повесил его дома у себя над пианино и потихоньку написал песню про бенефис некоего Мистера Кайта. Потом принес ее в студию и вместо идей по аранжировке объявил, что ему нужно здесь, чтобы слушатели «чувствовали запах опилок на арене цирка».

Афиша бенефиса мистера Кайта

Не каждый понял бы, о чем идет речь, но Beatles работали с гениальным режиссером Джорджем Мартином, Мартин задумался и нашел, как это осуществить.

Что-то похожее происходило с каждой песней.

Решение не играть более концертов значило, что они от ныне не были обязаны писать песни, которые им же придется потом исполнять вживую, а значит, можно было позволить себе невиданные ранее музыкальные ухищрения. В «Сержанте» была достигнута ни с чем не сравнимая по совершенству пасторальная картина мира.

LP «Revolver», 1966

Как замечал Ян Макдональд, «истинной темой британской психоделии была не любовь или наркотики, а ностальгия по детскому видению мира». Не со всем соглашусь, скажу скорее, что в уникальной в истории музыки трилогии Beatles «Revolver»– «Sergeant…» – «Magical Mystery Tour» это «видение» не было ностальгией: музыка стала порталом в «истинное видение мира» и – для всех желающих им воспользоваться – остается им до сих пор ☺

Работа над альбомом продолжалась сто двадцать девять дней (с конца ноября по 1 апреля 1967 года) – по тем временам неслыханно долго. В ход пошло все: специально придуманные приемы обработки звука, симфонические оркестры, коллажи из магнитофонных лент, индийская музыка, еще не существующий тяжелый метал, авангард и мюзик-холл.

В алиса-в-стране-чудесном мире «Оркестра Одиноких Сердец» всему нашлось место; каждая деталь, освещенная сиянием магического кристалла (как в театре «Степного волка» Германа Гессе), обретала новый смысл. Как говорится, «имеющий уши да услышит».

«Сержант Пеппер» оказался первым «концептуальным» альбомом современной музыки. Поставив пластинку на проигрыватель, слушатель попадал в какой-то фантастический мюзик-холл, где его приветствовал «Оркестр Одиноких Сердец», а ведущий объявлял, что сейчас будет петь любимец публики Billy Shears – Билли-Ножницы (псевдоним, придуманный себе Ринго Старром, который в юности действительно мечтал стать парикмахером).

Песни без перерыва переходили одна в другую, – и какие песни! – на всем альбоме не было ни одной стандартной песни «про любовь», доселе считавшейся обязательной темой популярной музыки. Непонятные картины сменялись, как в каком-то психоделическом цирке, сопровождаемые странным звучанием неопределяемых инструментов, – как будто альбом на самом деле был населен существами из другого мира, в шутку принявшими человеческий облик; но стоило присмотреться чуть внимательнее – и лица их начинали причудливо искажаться, а из глаз смотрел на тебя иной разум.

«Мама» Касс Эллиот

Симфония о детских воспоминаниях оказывалась дверью в неизвестную вселенную.

Закончив альбом, Beatles прямо из студии направились домой к Mama Cass из «The Mamas and The Papas», в шесть утра выставили колонки в окно и проиграли альбом на полной громкости над крышами Челси.

«Все окна вокруг открылись, и люди высовывались в изумлении. Никому не нужно было объяснять, чья это новая пластинка. И ни один человек не возмутился. Начиналось прекрасное весеннее утро. Люди улыбались и поднимали большой палец вверх».

Впечатление от этого альбома сейчас трудно переоценить и невозможно представить. Выпуск «Sgt.Pepper’s Lonely Hearts Club Band» был культурным событием для всего мира. Большая часть радиостанций в Америке несколько дней просто не играла ничего другого. Музыка «Сержанта» на какой-то момент синхронизировала все, что происходило в мире.

Очевидцы рассказывают, как Дэвид Кросби (David Crosby) притащил присланную ему запись «Сержанта» в отель, где остановились его коллеги из «Аэроплана Джефферсона», и всю ночь при свете свечей играл эту музыку в холле отеля для сотни собравшихся фанов – это было сродни религиозному переживанию.

Психический трепет, вызванный этим альбомом, прокатился по всей земле и ознаменовал переход от одной эпохи к другой. Начался «новый Ренессанс», и даже архиконсервативная британская газета «Times» назвала выпуск «Сержанта» «решающим моментом в истории западной цивилизации».

Специалисты говорят, что «божественные сущности недолго выдерживают в человеческих телах». Энергия чуда, существовавшая в песнях Beatles, вернулась туда, откуда пришла, оставив нам завет, простота и ясность которого полностью исключает логическое понимание и поэтому свободна от претензий интеллекта. Но пока есть песни «Сержанта», дверь в этот мир остается открытой. Этот мир бесконечен и полон тайн и радости. И все, что нужно, чтобы войти в него, – это Любовь.

 

«Smile»

Есть на свете такая страна – Соединенные Штаты Америки. И в ней есть много хороших групп. В какие-то отдельные моменты времени та или иная может с гордостью называться «лучшей группой Америки». Нужно только добавлять: на этот момент.

Ведь есть и другая, статистическая точка зрения. По статистике журнала «Billboard», группой номер один в Америке по количеству проданных пластинок (а значит, по популярности) была и остается калифорнийская группа The Beach Boys. Для многих они – такой же символ Америки, как статуя Свободы. Многие так и называют их – «Американская группа».

А началось все с домашнего музицирования. В 1961 году три юных брата Уилсона, их родственники и друзья взялись за гитары и запели. Музыка в те годы носилась в воздухе, и играть хотелось всем.

Поначалу они придумали себе название The Pendletones – по названию модной рубашки. Отец свел сыновей с маленькой фирмой звукозаписи; там они и записали свой первый сингл, прямо в офисе, среди столов и коробок. Когда первая пластинка вышла, Уилсоны обнаружили, что по каким-то причинам их переименовали в Beach Boys, но денег перепечатывать ярлычки с названиями не было.

Песня, однако же, немедленно стала хитом; за ним последовали второй, третий – и Beach Boys начали становиться звездами.

Их основной певец, композитор и аранжировщик Брайан Уилсон (Brian Wilson), говорит: «Уже в восемь лет музыка сформировала всю мою жизнь. Самое сильное ощущение – то, как отец играл на фортепиано. Я смотрел, как его пальцы складывали аккорды и запоминал, как это делать».

Но отец братьев Уилсонов, Мерри Уилсон (Murry Wilson), был человеком своеобразным – ветеран музыкального бизнеса (впрочем, не очень успешный), человек жестокий и тяжелый; дети его боялись: «Вместо семьи у нас был ад».

Чтобы спастись от отцовского давления, Брайан с головой ушел в музыку. С детства мечтая играть на фортепиано, он слишком боялся отца, чтобы попросить учить его; Брайан боялся прикоснуться к клавишам, даже когда отца не было дома. Когда отец все же обнаружил его талант, он попытался дать сыну образование. Но обстановка в доме от этого не улучшилась.

Однако первыми своими успехами Beach Boys были обязаны именно отцу.

«Он почувствовал, что здесь пахнет деньгами, и начал толкать нас… Нужно отдать ему должное – он сдвинул нас с места; не щадя нас, сам он работал так же». Однако когда Мерри Уилсон попытался заставить сыновей играть его собственные песни, дети встали стеной и покончили с тиранией отца.

Тем временем дела их шли все лучше и лучше. Оптимистичные песни о серфинге и девушках радовали народонаселение, и оно охотно раскупало пластинки Beach Boys. Как это ни смешно, именно из их песен пошло представление о Калифорнии как о земном рае (каковой славой, не знаю уж, насколько заслуженно, она пользуется и по сей день). К 1963 году Beach Boys стали в Америке звездами первой величины, и только появление Beatles сдвинуло их с первого места.

И все было бы хорошо, но на Брайана свалилась тройная ноша: он писал все песни, ваял оригинальный звук группы и вдобавок вынужден был каждый вечер играть концерты.

В декабре 1964-го в очередном самолете на очередных гастролях у Брайана случился нервный приступ. На этом его гастроли кончились: вместо него в группу наняли человека, исполнявшего его партию голоса. Брайан решил, что отныне он будет оставаться дома и концентрироваться на писании песен.

И это дало свои плоды. Начиная с 1965 года звук Beach Boys стал заметно меняться; вместо обязательных тогда гитар появились органы, клавесины, велосипедные звонки, а вокальные гармонии и слова песен становились все сложнее.

В 1966 году вышел новый альбом Beach Boys – «Pet Sounds».

Брайан все глубже погружался в студийную работу; используя самых лучших наемных музыкантов Лос-Анджелеса, он создавал все более и более сложные композиции и самые изощренные голосовые аранжировки. Когда остальные Beach Boys приезжали с гастролей, они просто приходили в студию и пели начисто голосовые партии, которые Брайан для них уже подготовил. Так и появился на свет «Pet Sounds» (или, в грубом переводе, – «Звуки домашних животных»).

Результат превзошел все ожидания и поднял стандарты популярной музыки на новую высоту. Но консервативные соотечественники не пожелали оценить этого – они предпочитали старые, более простые песни. В то время как прежние их песни обычно были номером один или, во всяком случае, в десятке, единственный сингл с «Pet Sounds» не поднялся выше тридцать восьмого места. Это заставило некоторых участников группы задуматься.

С тех пор прошли годы, «Pet Sounds» заслуженно остается одним из самых влиятельных альбомов западной поп-музыки, а некоторые так просто считают его альбомом номер один всех времен и народов.

Чем сложнее и музыкально интереснее становились песни Брайана, тем меньше его понимали члены семьи, коллеги и соотечественники. Получалось, что единственными, кто мог по достоинству оценить новую музыку Beach Boys, были их главные соперники – Beatles. Хотя в середине 60-х было много прекрасной музыки и гениальных групп, Beatles и Beach Boys как-то само собой оказались на голову выше всех остальных. Beatles внимательно следили за тем, что делают их единственные соперники. Влияние «Pet Sounds» отчетливо слышно, например, в альбоме «Revolver».

Брайан же ревниво следил за конкурентами по ту сторону океана. Выход альбома «Rubber Soul» очень впечатлил его и, по его собственным словам, повлиял на запись «Pet Sounds». А когда вышел «Pet Sounds», Пол Маккартни с Джоном Ленноном, в свою очередь, не переставая слушали его. И в августе 1966-го Beatles, как и Брайан Уилсон, тоже отказались от концертной деятельности и засели в студию – писать свой новый альбом.

Пол Маккартни неоднократно признавался, что «Pet Sounds» были главным источником вдохновения для «Сержанта Пеппера». «„Pet Sounds“ – классический альбом XX века, непревзойденный во многих отношениях», – до сих пор говорит Маккартни.

Брайан Уилсон за роялем

После «Pet Sounds» Брайан, подгоняемый соревнованием с Beatles, начал работу над альбомом, который должен был стать его шедевром. Поначалу он должен был называться «Глухой Ангел».

Но внутри группы бушевали шекспировские страсти: братья Карл и Деннис поддерживали Брайана (Деннис неоднократно говорил: «Beach Boys – это Брайан, а мы – только его посланники»), но другие участники группы требовали, чтобы Брайан не трогал курицу, которая несет золотые яйца, и не отклонялся от проверенной формулы.

Тем не менее Брайана было не сбить; с середины 1966 года по начало 1967-го он записал много кусков музыки, которые по его плану должны были сложиться в нечто потрясающее и неслыханное. Начало и было потрясающим. Первой песней, записанной для нового альбома, была «Good Vibrations» – многие считают ее лучшей рок-песней всех времен и народов.

Работа над этой песней – один из самых амбициозных проектов в истории звукозаписи вообще; «Good Vibrations» записывалась в четырех разных студиях несколько месяцев, и запись ее стоила больше, чем средний альбом.

Брайан, понимая свои ограничения в качестве автора текстов, к написанию слов для нового альбома привлек своего нового приятеля, известного продюсера и музыканта Ван Дайк Паркса (Van Dyke Parks). «До этого я никогда не писал текстов, – вспоминает Паркс, – но чтобы быть ближе к музыке Брайана, я был готов на все что угодно».

Во время записи «Smile»

Еще одна песня, записанная для нового альбома (который теперь приобрел название «Smile» – «Улыбка»), – это песня «Герои и Злодеи», которая представляла собой произведение не менее значительное, чем «Good Vibrations». Песня была своего рода аудиопутешествием по мифическому Дикому Западу. Как сказал все тот же Ван Дайк Паркс: «Мы просто хотели остаться американцами в то время, когда все радиоволны были заполнены музыкой в стиле Beatles».

И патриотический порыв окупился с лихвой; Beach Boys создали нечто, равного которому по странности и одновременно гармоничности до сих пор нет в мире музыки.

Итак, пока братья и коллеги были на гастролях, Брайан сидел дома и записывал музыку. И все больше сходил с ума и уходил в свой мир, совсем не связанный с окружающими его реалиями. И его легко понять – всем вокруг хотелось от него легких, хорошо продаваемых песен, а он был настроен на создание музыки, которую никто в мире не был готов воспринять. Он слышал то, чего больше никто не мог услышать, писал «подростковую симфонию Богу» – а окружающие требовали от него простых ритмичных подпевок про девочек и автомобили.

Неудивительно, что он чувствовал себя абсолютно одиноким и любыми средствами старался отгородиться от жестокой банальности окружающего. Прибавьте к этому манию преследования, которая легко развивается, когда находишься в положении гения-хлебодобытчика чуть ли не с детства, и представьте себе, какая нужна сила воли, чтобы продолжать при этом сочинять и записывать гениальную музыку. Что он и продолжал делать – но, судя по всему, все больше терял ориентацию. Beatles поддерживали друг друга, а Beach Boys практически перестали понимать Брайана. Вернувшись с очередных гастролей, все собрались у Брайана дома, отслушали очередные наброски, и Майк Лав устроил форменный скандал. «Нет, ты скажи мне – о чем эта строчка?» – кричал он Парксу. Паркс пожал плечами и грустно ушел.

Потеряв своего последнего союзника, Брайан, сжав зубы, все равно продолжал писать и компоновать свои фрагменты. При этом качество даже неоконченных песен было таково, что великий американский композитор и дирижер Леонард Бернстайн, услышав одну из них в телепередаче, публично заявил, что поражен ее гармонией и сложностью.

Все это не могло не кончиться печально.

17 февраля Брайан Уилсон ехал в машине и услышал по радио только что вышедший сингл Beatles «Strawberry Fields Forever». Он съехал на обочину и дослушал песню до конца. «Я понял, что они попали туда первыми», – вспоминает он. Он был больным и уставшим; ему показалось, что он проиграл и работать дальше нет смысла.

Брайан в студии

Вскоре Брайан объявил остальным участникам группы, что прекращает работу над альбомом «Smile». Полмиллиона уже напечатанных обложек остались невостребованными и были уничтожены. Брайан надолго отошел от музыки.

Леонард Коэн сказал однажды: «Нельзя избежать долины слез, но боль будет меньше, если перестать считать себя главным героем собственной драмы».

Но кто из нас умеет прислушиваться к хорошим советам?

После катастрофы с альбомом «Smile» Beach Boys продолжали быть популярными, выпускали альбомы, играли бесконечные концерты, зарабатывали все больше денег, но без гениального видения Брайана что-то главное ушло из их музыки.

Понимая, что они упустили, они еще лет пять пытались как-то собрать «Smile», но выяснилось, что Брайан уже не может воссоздать картину, отрывки которой он слышал и записывал.

Брайан много лет лечился, опять болел, опять лечился и – контуженный, но живой – снова вернулся в музыку.

Более того, в 2004 году он (совсем с другими людьми) все-таки попытался вновь собрать некоторые части своего неоконченного шедевра – и даже в этом виде новоперезаписанный «Smile» был признан одним из лучших альбомов года. Но, к сожалению, это, похоже, было уже совсем не то, что грезилось ему в 1967 году.

Такова история самого легендарного незаписанного альбома XX века. Но все-таки – что же искал Брайан перед тем, как сойти с ума? Отголоски чего он слышал и пытался собрать в одно целое? Он сам больше этого не помнит; едва ли это узнаем и мы. Однако…

В древнейшем музыкальном трактате «Сангита-Ратнакара» сказано:

«Существует Музыка, называемая Гандхарва (или Небесная).

Когда ее поют небесные музыканты или те, кто знает теорию священной музыки, передаваемую в традиции, у которой нет начала, эта музыка – верный метод достижения Освобождения. Эта Небесная музыка называется также „марга“ или „путь“. Говорят, что она создана в соответствии с космическими законами; а наша физическая гармония – лишь их отражение.

Именно эта музыка, увиденная Создателем в созерцании, – источник всякого развития».

Ну не услышали мы «Smile» – но разве стоит горевать об этом? Чего не должно было случиться – не случилось. Остается радоваться солнцу, оставленному нам в музыке, – и знать, что истинная музыка – вне времени; она не пропадает и может быть услышана. Нужно только научиться слушать.

 

Гитары гандхарвов

Вначале, как известно, было Слово. А раз Слово – то и Голос.

Все действительно началось с голоса. Потом появился ритм. Потом – флейта и струнные инструменты. Первые струнные были с одной струной. Потом некоторые догадались пристроить к ней гриф, а другие некоторые – натянуть сразу несколько струн разной толщины.

Из последних получились кифары, цини и арфы.

Продолжая мутировать, арфа приобрела молоточки, колотящие по струнам, и из этого вышли все клавесины, клавикорды и другие фортепиано.

Из струны же с грифом вышло несметное количество инструментов, состоящих из струны и грифа.

Когда же идею нескольких струн и грифа с ладами удалось совместить в одном инструменте, появились лютня и гитара.

На ускоренной перемотке идем по времени вперед и попадаем во вторую половину XX века.

Гитара приобретает особое положение; властно оттесняя царствовавших доныне мастеров балалайки и гармошки, любой гитарист становится властителем сердец своего микрорайона. Если же гитаристы, по принципу «рыбак рыбака», собираются в стаи, то организуются бит-группы, которые окончательно меняют мир в лучшую сторону.

Тут-то и начинается мой рассказ про гитары гандхарвов.

Beatles были простой и совершенной, как Пушкин, классикой, с вариациями для медленных танцев «приглашают девушки» (как это рифмуется с наступающим матриархатом – а ведь тогда он и начинался, на школьных танцах). Но, как только эта область приобрела свою классику, появились новые гитаристы, возжелавшие странного.

У популярного народного сказителя Карлоса Кастанеды есть один важный для нас пассаж. Учитель неопытного Карлоса старый индеец-маг дон Хуан объясняет: чтобы продвинуться в избранной профессии, Маг должен найти и приручить гуахо, сверхъестественного союзника, который поначалу не дается и отчаянно сопротивляется приручению (забавно, что такая же история есть и в Библии – о борьбе Иакова с ангелом; аналогичные принципы используются и в Тибете, похожая история изложена в древних китайских «Десяти картинах о Пасении Быка», да и средневековой Европе все это было не чуждо).

Совершенно то же самое происходит и с гитарой. Много лет, начиная с детства, будущий гитарист приручает своего шестиструнного гуахо. Но зато, когда после долгих лет союзник-гитара становится продолжением души гитариста, вместе они могут взойти на не известные людям вершины. И тогда гитара в руках шамана вдруг начинает издавать странные и неслыханные звуки, она звучит о чем-то, чего нет в ограниченном мире людского сознания, это кричит хаос, рождая новые вселенные.

Тот же Кастанеда в другом месте пишет, что маг умеет «видеть ушами». Интересно, что великий мастер гитары, магистр скорби Роберт Фрипп (Robert Fripp), – основатель ни на что в мире не похожей группы King Crimson, музыка которой оплакала весь двадцатый век, – описывая звуки, производимые своим детищем, применял слово «soundscapes» – «звуковые пейзажи». И действительно, музыка King Crimson предстает перед нами, как ландшафты каких-то невидимых нам измерений, где происходят грандиозные события, далекие отражения которых представляют собой и нашу жизнь.

Эрик Клэптон

Роберт Фрипп

Недаром тот же Фрипп, когда его спрашивали, почему группа King Crimson то существует, то безмолвствует, отвечал: «King Crimson – существо иного порядка, совершенно от меня не зависящее; когда оно есть, я собираю группу и мы записываем музыку King Crimson; когда же я его не слышу, группы не существует».

Эрик Клэптон (Eric Clapton), которого за умение играть на гитаре называли «богом», в жизни – очень простой, очень застенчивый и не слишком разговорчивый человек – но говорить ему и не нужно было. Все, что он хотел сказать, за него говорила его гитара: и не только говорила – кричала, плакала, пела.

Не зря, когда Джордж Харрисон написал песню «While My Guitar Gently Weeps» («Пока Моя Гитара Плачет»), плачущую гитару сыграл именно его друг Эрик Клэптон (который, таким образом, оказался единственным музыкантом, анонимно записавшимся вместе с Beatles).

И в группе Cream гитара Эрика Клэптона обычно говорила не меньше, чем голос, но иногда – значительно больше, как в песне «Swlabr», где гитара явственно отвечает голосу человека.

Интересно, что величайший из магов гитары – Хендрикс – часто поговаривал, что он родом с Сатурна (по другим данным – с Венеры). Да и многие говорили про него что-то похожее – в те времена это казалось в порядке вещей.

Иногда он проговаривался, что слышит во сне звуки, которые не может воспроизвести.

Прошло почти сорок лет, и, оценивая его вклад в музыку, понимаешь, что никто на Земле не играл на гитаре вот так – ни до, ни после него. Многие до сих пор пытаются, да вот только им слабо; много суеты, а жизни нет. Так что Джими Хендрикс за четыре года изменил столько, сколько не происходило за века. Пришел с Венеры да и вернулся туда же – оставив нам записанные им песни, как живые картины из другого мира.

Джордж Харрисон

Джимми Хендрикс

Марк Болан

Еще один человек, про которого тоже говорили, что он пришелец, – Марк Болан, основатель группы T.Rex, когда-то сменившей Beatles на посту главного визиря культуры на планете Земля. Кстати, Хендрикс приветил Болана, когда тот был еще никому не известным юношей, – не потому ли, что чужак чужака в чужом мире видит издалека?

Только Марк Болан – кто же еще? – мог сделать так, чтобы гитара говорила так просто, как в его песне «Root Of Star».

В ранней юности, наполненной приключениями духа, мне часто приходилось внимательно вслушиваться в звуки магических гитар – и я всегда обращал внимание на то, как они разговаривают. Речь эта мне казалась вполне связной, и часто гитары сообщали мне величайшие тайны, которые при этом совсем не переводились на человеческие языки.

Не исключено, что именно поэтому меня с тех пор тянет на просторы, совершенно не измеримые человеческой логикой, – а ведь мы знаем, что Бог начинается там, где кончаются наши о нем понятия. Так что многому прекрасному в моей жизни я обязан именно нечеловеческому языку, которому научили меня звуки гитар.

Вот почему я вспомнил гандхарвов – этих музыкантов-богов, воплощающих в себе музыку и научивших людей тайнам небес. Есть гандхарвы поющие – а есть и играющие. И кто знает, откуда приходит музыка?

Леннон с Маккартни взяли Джорджа Харрисона в группу Beatles, когда он был совсем мальчиком, – за то, что умел играть на гитаре лучше, чем они. И чистое, открытое сердце и преданность музыке сделали все остальное. Он стал истинной флейтой Бога, Бог наполнил его своим дыханием, – и он сыграл то, чего не сумел никто. И никто другой не добывал из шести струн гитары большего света и любви.

 

Экзотические инструменты

Есть много инструментов, которые не каждый день услышишь, а звуки они издают красоты необыкновенной и для жизни совершенно необходимы.

Когда-то Джорджа Харрисона (которому я бесконечно обязан за то, что он открыл для меня бесценное сокровище индийской музыки) попросили написать музыку к фильму «Чудесная стена» («Wonderwall»). Фильм получился не то чтобы очень, но музыка вышла отличная – Джордж на этом саундтреке дал волю своей страсти к Индии, поехал в Бомбей и записал там звуки небесной красоты, – мало кому с тех пор удавалось так же мастерски совмещать музыку Востока и музыку Запада. В произведении «Микробы» он использовал два духовых инструмента под названием «шеннаи», что-то вроде индийского гобоя.

Еще один духовой инструмент, еще одно бесценное сокровище – армянская дудочка из абрикосового дерева, дудук – не имеет себе равных на земле по красоте и печали звучания. При этом дудук – один из самых старых инструментов на земле, этому национальному символу Армении более трех тысяч лет, и его называют шедевром культурного наследия человечества.

Дудук

Когда-то, еще в середине 70-х, мне в руки попала пластинка «Третья международная трибуна стран Азии и Африки», там на этом самом дудуке играл великий его мастер, Дживан Гаспарян, и я совершенно потерял покой. И никак не мог себе представить, что пройдут годы и мы с Дживаном подружимся и будем записываться вместе.

Сантур

Сантур – малоизвестный на Западе, но несравнимый по красоте струнный индийский инструмент. Он отдаленно похож на гусли – сто струн, скрепленных двумя деревянными планками, играют на нем двумя молоточками. Сантур, скорее всего, появился в Индии из Персии в Средневековье и до середины XX века использовался в долине Кашмира только как подмога для суфийского пения; никому и в голову не приходило, что на нем можно играть сольно. Но появился замечательный музыкант Шивкумар Шарма и сделал сантур самостоятельным инструментом. Ему говорили: «Ты выбрал не тот инструмент, возьми сарод или ситар, и будешь великим музыкантом». «Я понял, – вспоминает Шивкумар, – что для того, чтобы играть на сантуре, его нужно будет реконструировать и превзойти его ограничения. И я сделал свой сантур театром, который вмещает в себя жонглеров, татарские орды, цыган, караваны, танцующих гурий – в общем, целый рай».

Сякухачи

А теперь – из Индии в Японию. Музыка японской флейты сякухачи – вещь совершенно особая. Говорят, что эта флейта происходит из Древнего Египта и – через Индию, Китай и Корею – попала в Японию в VI веке. Но расцвет ее начался на шесть сотен лет позже, когда дзенские монахи начали использовать ее для медитации, которая называется «суйзен» – медитация дутья.

В Средние века монахи секты Фуке, известные еще как «комусо» («жрецы пустоты»), путешествовали по всей Японии с этими флейтами. На голове они носили бамбуковую корзину как символ отрешения от мира и вместо пения сутр играли на флейте.

Корзина на голове и флейта в руке – удобная маскировка. Часто шпионы сегуна маскировались под монахов, поэтому был разработан целый репертуар «хонкиоку» – сольных произведений для сякухачи; если ты мог сыграть хонкиоку, ты считался монахом; если нет – ты, видимо, был шпионом, и тогда разговор с тобой мог быть очень коротким. В те времена игра на сякухачи считалась исключительно мужским делом; теперь это, конечно, переменилось.

Сякухачи по традиции делается из бамбука, а поскольку ни одно колено бамбука не похоже на другое, изготовление каждой флейты – дело индивидуальное, требует большого времени и мастерства, а старые флейты могут стоить целое состояние. Но оно того стоит – в Японии говорят, что звук сякухачи передает весь спектр жизни на земле.

Монах комусо с сякухачи и символом отрешения на голове

У меня эти звуки всегда вызывают ощущение одинокой печали, настолько далекой и отрешенной, как будто это не звуки, а какое-то особое место – одинокий холодный дом где-то в горах, туман, дождь. Но изысканность сякухачи ни с чем не сравнима. Фумио Койдзуми писал: «Благодаря тому, что эта музыка имеет духовное происхождение, звук флейты сякухачи вызывает мысли о духе. Поэтому иногда один ее звук может привести человека в нирвану».

Польская скрипка сука

Сука – это не то что редкий, а просто пропавший с лица земли и – так бывает! – возрожденный инструмент, уникальная польская скрипка с широким грифом. Сука считалась исчезнувшей и была известна только по картинкам 1888 года, когда она была представлена на выставке редких народных инструментов. И никогда бы мы не узнали, как она звучала, если бы не одна замечательная женщина – Мария Помяновска. Когда-то она окончила Варшавскую консерваторию по классу виолончели, но этого ей было мало. Она поехала в Индию и несколько лет училась у несравненного Рама Нараяна – мастера игры на саранги, потом изучила игру на китайской скрипке эр-ху, потом лет пять жила в Японии. Но среди всех этих странствий не забывала о своей родной польской музыке. Вместе со скрипичным мастером она по рисункам восстановила скрипку сука и научилась на ней играть.

Дилруба

Нечто совершенно иное – индийский смычковый инструмент дилруба. Когда-то я услышал дилрубу в песнях того же Джорджа Харрисона – и полюбил ее звук неувядающей любовью. Пришло время, и она, конечно, появилась в наших песнях. Часть альбома «Песни Рыбака» мы записывали в Индии – и однажды на запись пришел старик, с зубами, черными от жевания какого-то священного растения, и с дилрубой. Он послушал песню, сыграл с первого раза, попрощался и ушел. Песня «Феечка» – результат.

Ирландская волынка

Один из самых моих любимых инструментов на всей земле – ирландская волынка, иллеан пайпс. В обычном воображении волынки связаны исключительно с шотландцами, и все больше анекдотически, типа: почему шотландцы-волынщики ходят во время игры? Потому что они пытаются уйти от собственного звука. Но это все шуточки. Вообще-то, волынка – один из самых древних инструментов, известных человечеству. Она упоминается в Ветхом Завете и греческой поэзии IV века до н. э. Большим ценителем волынки, кстати, был печальной памяти император Нерон. В Британию их, судя по всему, привезли римляне. Но за прошедшую тысячу лет ирландцы и шотландцы смогли сделать их совершенно своими: Шотландия славится волынщиками, ну а ирландцы сделали из волынки иллеан пайпс – инструмент неземной красоты звука. Осталось совсем немного мастеров по изготовлению иллеан пайпс, он стоит огромных денег, и, чтобы заказать его мастеру, требуется ждать в очереди четырнадцать лет. Но это того стоит – если есть на земле магическая музыка, пришедшая к нам от кого-то совсем другого, то это звуки иллеан пайпс.

 

Фортепиано

Фортепиано – на первый взгляд, самый банальный, самый что ни на есть привычный и политически корректный инструмент европейского мира.

Сразу признаюсь, я с детства не любил пианино. Меня пытались научить музыке, но я успешно саботировал эти провокации, и после ряда безуспешных попыток водрузить меня за клавиатуру благоразумные преподаватели попросту отказались приходить, и меня оставили в покое. Я в принципе ничего не имел против самого звука, и когда старшие друзья объясняли мне хитросплетения построения фуг, я бывал должным образом впечатлен; но как только вновь оказывался предоставлен самому себе, я с радостью забывал о существовании клавишных и хорошо темперированных струнных инструментов. Про фуги, однако (как выяснилось потом), запомнил.

Фото А. «Вилли» Усова

Значительно позже до меня дошло, что, вероятно, звук пианино не нравился мне именно своей закрепленностью, темперированностью. То ли дело – гитара, на которой звук можно брать и так, и так. И еще фортепианная музыка невзлюбилась мне какой-то связью со старой, не интересной для меня советской жизнью. Фортепианная музыка – это было то, что передавали по радио, и я, естественно, старался держаться от этих звуков подальше.

По счастью, вскоре в моей жизни наступил новый период. Передаваемые по телевизору танцы на льду открыли для меня дверь в единственную живую на тот момент для меня музыку, а поскольку никаких магнитофонов не было еще и в помине, окном в настоящую жизнь стал радиоприемник. Вертя ручку приемника, я – между космическими шумами глушилок – время от времени наталкивался на звуки джаза с тем же самым пианино.

Я слушал и – клянусь! – не без легкого сожаления вертел дальше. Джаз, конечно, был тоже музыкой из свободной вселенной, но у меня просто не было на него времени. Мне нужно было срочно найти нечто неописуемое, происходящее вот сейчас, в эту секунду, что-то, что тогда называлось поп-музыкой, а позже – роком. И, конечно, пианино (как и многое другое) для меня узаконили Beatles. В их контексте оно как-то потеряло свою легкую старорежимность и стало совершенно правильным инструментом.

Потом пропаганду фортепиано продолжили Rolling Stones. Лишь много позже я выяснил, что пианист Ян Стюарт (Ian Stewart) был членом Stones с самого начала (как говорил Кит Ричардс, «это была его группа»); но поскольку он – с точки зрения менеджера – выглядел неправильно и портил картину, Стюарт был понижен из музыкантов в грузчики-администраторы, что не мешало ему за сценой продолжать играть на пианино, заплетая удивительные ритмы, державшие Rolling Stones вместе. Их, во многом, объединяла любовь к этому человеку – а он был незаменим тем, что всегда выкладывал им всю правду-матку в лицо.

Но, повторяю, все это я узнал уже значительно позже, а поначалу меня захватили именно психоделические звуки 1967 года – и фортепиано входило в этот калейдоскоп.

Времена менялись, пристрастия расширялись. Появление невероятного трио Emerson, Lake & Palmer окончательно узаконило клавишные инструменты в моем личном пантеоне. Клавишные – в том числе и фортепиано.

Ян Стюарт

Время шло, панорама музыки открывалась все шире. Появился «Аквариум», и я начал учиться играть сам – а с этим, как Колумб Америку, открыл изначальных рок-н-ролльщиков: Чака Берри (Chuck Berry), Элвиса (Elvis Presley), Литтл Ричарда (Little Richard) и, естественно, безумного Джерри Ли Льюиса (Jerry Lee Lewis) по прозвищу Killer («Убийца»). Выяснилось, что фортепиано все-таки можно использовать правильно.

Собственно инструмент фортепиано было изобретен для герцога Фердинандо де Медичи в 1700 году венецианским клавесинным мастером Бартоломео Христофори. Необычность его была в том, что (в отличие от популярного тогда клавесина) инструмент мог играть как пиано, так и форте (и тихо, и громко). И хотя сам мастер поначалу назвал его «арпичембало», к инструменту пристало название «пианофорте» и постепенно само собой превратилось в фортепиано. А что такое фортепиано? Это просто арфа, положенная плашмя.

Джерри Ли Льюис

Пианофорте Христофори

Слухи о необычайном новом инструменте пронеслись как ураган по Европе, и немецкие мастера начали тоже строить фортепиано – и тут же подверглись резкой критике со стороны самого Иоганна Себастьяна Баха. Потом они усовершенствовали конструкцию, и Бах, ворча, признал, что теперь стало неплохо. Поначалу фортепиано стоили заоблачно дорого и были по карману практически только коронованным особам (одно из первых было у испанской королевы Марии Барбары, ученицы Корелли). Первые публичные концерты для фортепиано состоялись только в 60-х годах XVIII века. Но очень скоро, почувствовав возможности нового инструмента, для него начали писать Моцарт и Бетховен, что гарантировало фортепиано радужное будущее.

Арт Татум

Оно стало основным музыкальным инструментом XIX века. И чем популярнее становилось фортепиано, тем больше для него писали; чем больше писали, тем популярнее оно становилось. Звук его был все лучше, техника пианистов – все искрометнее. Наконец виртуозы вроде Листа и Шопена довели фортепианную музыку до экстатического совершенства. Правда, как мне до сих пор кажется, что-то где-то потеряв по дороге; потребовалась целая толпа гениев – Брамс, Дебюсси, Сати, – чтобы вернуть звукам этих клавиш относительную свежесть и необходимость.

Телониус Монк

Тем временем по ту сторону Атлантического океана, в Стране Восходящего Коктейля, начала происходить революция. Негритянские музыканты нашли клавишам пианино совершенно новое применение, и, в то время как европейское фортепиано стало обязательным общим местом музыки, джазовые пианисты давали жару (например, Арт Татум, который играл так, что людям казалось, что у него шесть рук).

Дальше – больше. Пианино стало обязательным инструментом джаза, и появились гении, игравшие на нем что-то совсем новое и уже не влезающее ни в какие рамки, – как Телониус Монк.

Тем временем в джаз влилась новая волна с юга, и в 1950-х годах обязательным стал бразильско-латинский колорит – в Бразилии на фоно тоже играли по-своему.

Ну а дальнейшее известно. Джаз превратился в предельно сложную интеллектуальную музыку и в должное время оказался задвинутым в чулан примитивным и совершенно языческим рок-н-роллом, научившим нас использовать фортепиано как ударный инструмент и играть на нем ногами; рок-н-ролл… ну и так далее, вплоть до сегодняшнего дня, когда все назвались груздями и хором лезут в кузов. Собственно, даже «Аквариум», поначалу весьма далекий от музыкальных понятий, начал серьезно развиваться только с появлением фортепиано, на котором играл юный и полный энтузиазма Дюша – Андрей Романов. Но кочевая жизнь ввела свои поправки, с фортепиано по улицам не походишь и – тем более – не положишь его в заплечный мешок, путешествуя автостопом, поэтому Дюша переключился на флейту. А потом в студии, где мы записывали «Треугольник», появился Сережа Курехин – он был похож на непочтительного молодого полубога, про него на Западе (где его пластинки издавались в опровержение всякой советской цензуры) писали с восторженным придыханием – интернациональный Курехин пришел и внес в наши песни новую энергию, новый задор и перевел нас в совершенно другой класс.

Антонио Карлос Жобим (Antonio Carlos Jobim)

Сергей Курехин. Фото А. «Вилли» Усова

И много чего еще было потом; и не только было, а продолжается и до сих пор; и с фортепиано, и без него. Но речь совсем не про «Аквариум», а про мои отношения с фортепиано.

Фортепиано – главный инструмент европейской музыки, в каком-то смысле – ее основной символ. Но увы! Историки музыки рассказывают нам, что вообще вся европейская музыка построена на упрощенных и не до конца понятых основах древней истинной музыки. О музыкальном упадке говорили давно еще учитель всей Европы Платон писал: «Музыка в наши дни применяется лишь для получения удовольствия; но человек, общающийся с музами, знает, что Музы дали нам музыку как союзника души в попытке вернуть в мир гармонию и порядок».

Известная нам европейская музыка начала появляться на заре христианской цивилизации, когда все, что было до этого, попросту объявлялось ересью и выжигалось каленым железом. Немудрено, что такая же судьба постигла и учение о музыке. Как говорят историки, в XI веке отец современной нотной системы монах Гвидо д,Ареццо, имея за собой авторитет церкви, свел число нот к семи, одним махом избавившись от древних четвертьтонов, что, конечно, делало музыку проще для исполнения, но заодно и лишало ее былой силы. И чем дальше, тем больше. Со временем множество ладов, известных в древности, было сведено к двум основным – мажору и минору. А ведь так называемый «мажорный» лад, являющийся основой западной музыки, – всего-навсего один из сотен использовавшихся в древности и до сих бытующих в других культурах.

И не то чтобы я имел что-то против этого самого мажорного лада; я к нему привык с рождения и очень уютно себя с ним чувствую. Но только стоит иметь в виду, что он – не единственная данность. Так называемый «европейский мажорный» не более естествен, чем другие лады; мы предпочитаем его другим только по привычке. А если внимательно изучить символизм и эмоциональные соответствия нот в этом ладу, выясняется, что интервалы западного мажорного лада, по древней науке, соответствуют эгоизму, тщеславию, материализму и поиску удовольствий; вот так и формируется наше с вами сознание.

Однако западные люди, не знающие того, что все элементы их музыки были заимствованы из Египта и Халдеи, не имеют представления о значении нот, которые они используют. Зачастую они обнаруживают, что определенные аккорды передают какую-то эмоцию, и восхищаются собственным гением, даже не догадываясь о том, что все эти законы были сформулированы тысячи лет тому назад. Вот и получается – вся история европейской музыки, такая стройная и прогрессивная с одной стороны, с другой стороны представляет собой историю последовательного упрощения и уничтожения древней культуры. И современное темперированное фортепиано – результат и символ этой истории. Так что, может быть, мое детское неприятие звуков пианино имело под собой некоторую почву. Однако все в этом мире существует для какой-нибудь да пользы. И если знать про специфику форте-пиано, можно получить от его звуков громадное наслаждение – ведь столько гениев писало для него, а гений на то и гений, что из двух веток может сделать аэроплан. И не только сделать, но и взлететь на нем.

 

«Дао дэ цзин»

Когда-то, когда я был совсем юным, лет пятнадцать мне было, встретился на моем пути один бородатый и умудренный жизнью художник. Поглядев на меня, он не задумываясь сказал: «Тебе, парень, нужно почитать „Дао дэ цзин“». Так и работает судьба.

Я достал где-то желтый двухтомник «Древнекитайской философии» и прочитал первый параграф:

«Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя».

С этого началась моя любовь к древним китайцам, продолжающаяся и по сей день.

Древнекитайская философия. Собрание текстов в 2 томах. Том 1. Москва, «Мысль», 1972. Поверьте, желтый

«Дао дэ цзин» или «Книга о Дао и Дэ» – одна из старейших священных книг человечества и фундамент всей китайской мысли. Книга очень коротенькая, но в точку: она описывает человека, пришедшего к гармонии с самим собой и миром, и подсказывает, как нужно поступать, чтобы достигнуть такого состояния. Другими словами – то, что означает в дословном переводе с греческого библейское понятие «спасение».

«Дао дэ цзин» была записана где-то в IV веке до нашей эры. Интересно, что приблизительно в это же время в соседней Индии давал свое учение Будда Шакьямуни, писались Упанишады, и вообще человечество вдруг сделало шаг вверх по лестнице духа.

«Дао дэ цзин» – учение о том, чему нельзя научить.

Ведь сути научить нельзя – можно только настроить себя на ее восприятие. Поэтому «говорить о дао – то же самое, что толочь воду в ступе; но в применении оно неисчерпаемо».

Так что такое это самое дао?

Само по себе это слово переводится как «путь»; но здесь оно – «то, как все происходит само по себе», естественный ход вещей. Тот, кто следует этому пути, становится «совершенномудрым»; не совершая ничего лишнего, он очищается, и ему открывается ход Земли и Неба. В итоге же такой человек приходит к совершенству и бессмертию.

Лао-цзы

У тех же, кто суетится и вмешивается в этот ход вещей, ничего хорошего не получается.

Как говорил один из ранних даосов Ян Чжу: «Единственный способ вести жизнь – воистину в том, чтобы позволить всему развиваться естественным путем, не препятствуя и не мешая этому».

Автором «Дао де цзин» принято считать мудреца Лао-цзы.

Да что там принято считать! Лао-цзы – основа Китая; даже великий Конфуций – предок-защитник всей китайской нации, указом императора обожествленный в XI веке как «старый наставник абсолютной мудрости», – школьник по сравнению с ним. Собственно, сохранилась история о том, как Конфуций ходил консультироваться к Лао-цзы и, вернувшись от него, сказал: «Воистину, Лао-цзы подобен дракону».

Так кто же этот Лао-цзы? Фигура совершенно мифическая. Даже его имя значит просто «старик».

Рассказывают, что он долгое время был хранителем архивов в царстве Чжоу. Потом он разочаровался в государственной службе, сел на буйвола и поехал прочь. Начальник пограничной заставы на выезде из царства узнал его и попросил вкратце изложить свое учение. Лао-цзы присел в сторожке и написал «Дао дэ цзин».

Говорят, что, прочитав написанное, начальник заставы немедленно все бросил и уехал вместе с Лао-цзы.

Когда все люди узнают, что красивое является красивым, появляется и безобразное.

Когда [все] узнают, что добро является добром, возникает и зло. Поэтому наличие и отсутствие порождают друг друга, сложное и простое создают друг друга, длинное и короткое проверяют друг друга, высокое и низкое тянутся друг к другу, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, до и после следуют друг за другом.

Поэтому мудрый человек действует недеянием и учит молчанием. Он создает и не обладает [тем, что создано], делает и не пользуется [тем, что сделано], достигая совершенства, не считает это успехом. Он не стремится к успеху, и поэтому успех не покидает его.

Как же прийти в соответствие с «дао»?

Собственно «Дао дэ цзин» не дает никаких конкретных формул, но подсказывает: чтобы стать совершенным, нужно практиковать «недеяние». А оно уже приведет к «простоте». Не бойтесь, это не так нелепо, как кажется.

Обычно когда люди слышат слово «недеяние», они ехидно замечают: «То есть делать вообще ничего не нужно». Неверно.

«Недеяние» значит, что не нужно делать ничего лишнего. А то, что делается само собой, – естественное проявление твоей истинной сути.

Есть старинная китайская пословица: «Если долго сидеть на берегу реки, течение пронесет мимо труп твоего врага». Но ведь это не значит «ничего не делай», это значит «доверься Господу».

А если не делать ничего лишнего, постепенно приходишь к «простоте» – по-китайски – «Пу», что буквально значит «необработанный кусок дерева». Это состояние, при котором тебе не мешают ни знания, ни опыт, потому что ты в прямом контакте с самой сутью Бытия и в каждый момент жизни естественно знаешь, что делать.

Каменное изваяние Лао-цзы, поздний период эпохи Весен и Осеней (770–476 гг. до н. э.)

Больше нет ни правильного, ни неправильного, ни красоты, ни уродливости; человек свободен от ученых ярлыков и определений; он буквально «видит то, что есть». Это состояние и есть цель недеяния.

Придя к простоте, человек начинает соответствовать Пути.

Вставший на цыпочки не простоит долго. Идущий большими шагами не уйдет далеко. Выставляющий себя напоказ не просветлен. Кичащийся собой не имеет заслуг. Возвышающему себя не стать властителем.

Поэтому человек, обладающий Дао, не делает этого.

Мудрый человек, становясь позади всех, оказывается впереди всех; он пренебрегает собой и поэтому сберегает себя.

Он ни с кем не соперничает, поэтому не допускает ошибок.

Мудрый человек ничего не накапливает; но чем больше он делает для других, тем больше у него прибавляется. Путь Неба – приносить пользу, не принося вреда. Путь мудрого человека – это деяние без борьбы.

Уж не знаю, читал ли Тютчев Лао-цзы, но написал он точно, как в «Дао дэ цзин»: «Мысль изреченная есть ложь».

У даосов важнейшим считается не выслушивание объяснений наставника, а простое пребывание рядом с ним. Находясь рядом с учителем, можешь постепенно перенять его внутреннее состояние.

Рассказывают, что в провинции Хэнань к одному известному наставнику до сих пор приезжают уже немолодые даосы, чтобы несколько дней поработать вместе с ним мотыгой в монастырском огороде. После чего, преисполненные радости от общения с мастером, уезжают. Недаром говорится: редко пользоваться словами – значит следовать естественности.

Лао-цзы покидает Китай верхом на буйволе

Настоящие учителя не могут научить теории или формальным техникам. Они в них не нуждаются, их прямая практика – это мистическое переживание, которое можно усвоить, только находясь рядом с ними. И наоборот, формальное обучение, издание учебников, создание «школ» и «академий» говорит о профанации мистического знания. Ведь:

Искренние речи не изящны, изящные речи не искренни.

Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым.

Мудрый не образован, образованный не мудр.

* * *

Слова Лао-цзы определили весь дальнейший ход китайской – да и не только китайской – мысли. Сначала появилась книга. Потом те, кому она пришлась по сердцу, начали писать на нее комментарии. Канон разрастался – а вместе с ним росли и ширились ряды последователей Лао-цзы. Даосизм начал становиться популярным.

Постепенно в него влилась народная религия поклонения духам со своими практиками и ритуалами. При династии Тан (VII–XI вв.) даосизм получил официальное признание. Императоры этой династии повелели считать Лао-цзы своим божественным предком.

Лао-цзы с символом тьмы и света (инь и ян) в руках. Китайское народное творчество, XIX в.

Но, как пишет Драгоценный Господин Ма, «даосизм – поразительная школа, которая не имеет постоянной формы, четко структурированного учения или жестких форм поклонения и практики. Само понятие „даодзяо“ (учение о дао) наполняется новым содержанием в зависимости от эпохи, школы или даже местности. Все попытки государства привести его к общему знаменателю, создать иерархию даосских наставников, получающих некие лицензии от государства, потерпели провал. Тот причудливый конгломерат мыслей, идей и форм поклонения, которые объединились под названием „даосизм“, просто не приемлет структуры как таковой».

Поэтому даосизм не стал общепринятой государственной религией. И действительно: хороша была бы общегосударственная религия, не ставящая ни в грош общественные отношения и делающая упор на естественность поведения, а оптимальным поведением считающая из этого самого общества удалиться.

Зато большинство поэтов и деятелей культуры уже больше двух тысяч лет находят в даосизме источник вдохновения и модель правильного поведения.

Во времена правления династии Цинь даосы и вовсе вышли из фавора; книги по даосизму даже были изъяты из императорской библиотеки. Место даосизма окончательно заняло лишенное всякой мистики конфуцианство.

Несмотря на все вышесказанное, даосизм до сих пор существует в Китае. За двадцать четыре века своего существования он внес огромный вклад в развитие всего человечества. Неисчислимо количество изобретений, сделанных даосскими монахами: парус, компас, порох, бумага, многое другое, – все идет от них.

Исходя из убеждения, что человек – это вселенная в миниатюре, даосы видят соответствия между устройством человеческого тела и устройством вселенной. Именно здесь – истоки знаменитой китайской медицины, объяснить которую наша наука не в состоянии, но признавать ее действенность приходится всему миру.

Цель практики даосов – привести себя в соответствие космическим силам. Здесь корни знаменитого учения «фэн-шуй», без которого теперь немыслим ни один просвещенный офис.

Даосы занимаются изучением и работой с энергией – «ци», которая присутствует и в нас, и во всем окружающем мире. И достигли в этом таких успехов, что в средневековых китайских историях даос – синоним чего-то чудесного, выходящего за грань нашей обыденной жизни. С доказательствами этого до сих пор можно столкнуться в даосских монастырях. Однако то, что мы считаем чудесами, опровергающими законы природы, для монахов – лишь следствие саморазвития, не заслуживающее никакого отдельного интереса.

А началось все с короткой книжки «Дао дэ цзин».

Европейцы дают вещам имена, потом начинают манипулировать этими именами; выстраивают сложнейшие системы, а потом впадают в депрессию из-за того, что реальная жизнь никак не помещается в придуманную ими схему. Все оттого, что «теория, мой друг, суха – а древо жизни пышно зеленеет». При рождении человек податлив и слаб; умирая – тверд и крепок.

Травы и деревья при жизни гибки и податливы; умерев же, становятся твердыми и сухими. Твердое и крепкое идет тропой смерти, а слабое и податливое идет путем жизни.

И в конечном итоге важно другое. Можно долго обсуждать, анализировать историю Китая, определять вклад Лао-цзы в традиции Поднебесной, можно сравнивать даосов с конфуцианцами и чань-буддистами – всему этому, безусловно, есть место.

Но я говорю только о том, что однажды я взял в руки книгу Лао-цзы и читаю ее до сих пор – эта книга делает мою жизнь лучше.