Песни (сборник)

Гребенщиков Борис Борисович

Классические альбомы

 

 

Синий альбом

 

Железнодорожная вода

Дай мне напиться железнодорожной воды; Дай мне напиться железнодорожной воды. Мне нравится лето тем, что летом тепло, Зима мне мила тем, что замерзло стекло, Меня не видно в окно, и снег замел следы. Когда я был младше, я ставил весь мир по местам; Когда я был младше, я расставил весь мир по местам. Теперь я пью свой wine, я ем свой cheese, Я качусь по наклонной – не знаю, вверх или вниз, Я стою на холме – не знаю, здесь или там. Мы были знакомы, я слышал, что это факт; Мы были знакомы, я слышал, что это факт. Но сегодня твой мозг жужжит, как фреза; Здесь слишком светло, и ты не видишь глаза, Но вот я пою – попадешь ли ты в такт? Есть те, что верят, и те, что смотрят из лож. И даже я порой уверен, что вижу, где ложь. Но когда ты проснешься, скрой свой испуг: Это был не призрак, это был только звук; Это тронулся поезд, на который ты не попадешь. Так дай мне напиться железнодорожной воды; Дай мне напиться железнодорожной воды. Я писал эти песни в конце декабря, Голый, в снегу, при свете полной луны, Но если ты меня слышишь, наверное, это не зря.

 

Герои рок-н-ролла

(Молодая шпана)

Мне    пора       на покой – Я устал быть послом рок-н-ролла В неритмичной стране. Я уже не боюсь тех, кто уверен во мне. Мы танцуем на столах в субботнюю ночь, Мы старики, и мы не можем помочь, Но мы никому не хотим мешать, Дайте счет в сберкассе – мы умчимся прочь; Я куплю себе Arp и drum-machine, И буду писа́ться совсем один, С двумя-тремя друзьями, мирно, до самых седин… Если бы вы знали, как мне надоел скандал; Я готов уйти; эй, кто здесь Претендует на мой пьедестал? Где та молодая шпана, Что сотрет нас с лица земли? Ее нет, нет, нет… Мое место под солнцем жарко как печь. Мне хочется спать, но некуда лечь. У меня не осталось уже ничего, Чего я мог или хотел бы сберечь; И мы на полном лету в этом странном пути, И нет дверей, куда мы могли бы войти. Забавно думать, что есть еще люди, У которых все впереди. «Жить быстро, умереть молодым» – Это старый клич; но я хочу быть живым. Но кто-то тянет меня за язык, И там, где был дом, остается дым; Но другого пути, вероятно, нет. Вперед – это там, где красный свет… Где та молодая шпана, Что сотрет нас с лица земли? Где та молодая шпана, Что сотрет нас с лица земли? Ее нет, нет, нет…

 

Гость

Мне кажется, нам не уйти далеко, Похоже, что мы взаперти. У каждого есть свой город и дом, И мы пойманы в этой сети; И там, где я пел, ты не больше, чем гость, Хотя я пел не для них. Но мы станем такими, какими они видят нас, – Ты вернешься домой, И я – домой, И все при своих. Но, в самом деле – зачем мы нам? Нам и так не хватает дня, Чтобы успеть по всем рукам, Что хотят тебя и меня. И только когда я буду петь, Где чужие взгляды и дым – Я знаю, кто встанет передо мной, И заставит меня, И прикажет мне Еще раз остаться живым.

 

Электрический пес

Долгая память хуже, чем сифилис, Особенно в узком кругу. Такой вакханалии воспоминаний Не пожелать и врагу. И стареющий юноша в поисках кайфа Лелеет в зрачках своих вечный вопрос, И поливает вином, и откуда-то сбоку С прицельным вниманьем глядит электрический пес. И мы несем свою вахту в прокуренной кухне, В шляпах из перьев и трусах из свинца, И если кто-то издох от удушья, То отряд не заметил потери бойца. И сплоченность рядов есть свидетельство дружбы – Или страха сделать свой собственный шаг. И над кухней-замком возвышенно реет Похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг. И у каждого здесь есть излюбленный метод Приводить в движенье сияющий прах. Гитаристы лелеют свои фотоснимки, А поэты торчат на чужих номерах. Но сами давно звонят лишь друг другу, Обсуждая, насколько прекрасен наш круг. А этот пес вгрызается в стены В вечном поиске новых и ласковых рук. Но женщины – те, что могли быть, как сестры, – Красят ядом рабочую плоскость ногтей, И во всем, что движется, видят соперниц, Хотя уверяют, что видят блядей. И от таких проявлений любви к своим ближним Мне становится страшно за рассудок и нрав. Но этот пес не чужд парадоксов: Он влюблен в этих женщин, И с его точки зренья он прав. Потому что другие здесь не вдохновляют Ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько строк; И один с изумлением смотрит на Запад, А другой с восторгом глядит на Восток. И каждый уже десять лет учит роли, О которых лет десять как стоит забыть. А этот пес смеется над нами: Он не занят вопросом, каким и зачем ему быть. У этой песни нет конца и начала, Но есть эпиграф – несколько фраз: Мы выросли в поле такого напряга, Где любое устройство сгорает на раз. И, логически мысля, сей пес невозможен – Но он жив, как не снилось и нам, мудрецам. И друзья меня спросят: «О ком эта песня?» И я отвечу загадочно: «Ах, если б я знал это сам…»

 

Все, что я хочу

Все, что я пел, – упражнения в любви Того, у кого за спиной Всегда был дом. Но сегодня я один За праздничным столом; Я желаю счастья Каждой двери, Захлопнутой за мной. Я никогда не хотел хотеть тебя Так, Но сейчас мне светло, Как будто я знал, куда иду. И сегодня днем моя комната – клетка, В которой нет тебя… Ты знаешь, что я имею в виду. Все, что я хочу; Все, что я хочу, Это ты. Я пел о том, что знал. Я что-то знал; Но, Господи, я не помню, каким я был тогда. Я говорил люблю , пока мне не скажут нет ; И когда мне говорили нет , Я не верил и ждал, что скажут да , И проснувшись сегодня, мне было так странно знать, Что мы лежим, разделенные, как друзья; Но я не терплю слова друзья , Я не терплю слова любовь , Я не терплю слова всегда , Я не терплю слов. Мне не нужно слов, чтобы сказать тебе, что ты – Это все, что я хочу…

 

Чай

Танцуем всю ночь, танцуем весь день, В эфире опять одна дребедень, Но это не зря; Хотя, может быть, невзначай; Гармония мира не знает границ, Сейчас Мы будем пить чай. Прекрасна ты, достаточен я, Наверное, мы плохая семья, Но это не зря; Хотя, может быть, невзначай. Гармония мира не знает границ, Сейчас Мы будем пить чай. Мне кажется, мы – как в старом кино, Пора обращать воду в вино, И это не зря; Хотя, может быть, невзначай. Гармония мира не знает границ, Сейчас Мы будем пить чай.

 

Плоскость

Мы стояли на плоскости С переменным углом отраженья, Наблюдая закон, Приводящий пейзажи в движенье; Повторяя слова, Лишенные всякого смысла, Но без напряженья, Без напряженья… Их несколько здесь – Измеряющих время звучаньем, На хороший вопрос Готовых ответить мычаньем; И глядя вокруг, Я вижу, что их появленье Весьма неслучайно, Весьма неслучайно…

 

Рутман

Рутман, где твоя голова? Моя голова там, где Джа.

 

В подобную ночь

В подобную ночь мое любимое слово – налей; И две копейки драгоценней, чем десять рублей. Я вижу в этом руку судьбы, А перечить судьбе грешно. И если ты спишь – то зачем будить? А если нет, то и вовсе смешно. Приятно видеть отраженье за черным стеклом, Приятно привыкнуть, что там, где я сплю – это дом. Вдвойне приятно сидеть всю ночь – Мой Бог, как я рад гостям; Но завтрашний день есть завтрашний день, И пошли они ко всем чертям… В конце концов, пора отвыкнуть жить головой; Я живу, как живу, и я счастлив, что я живой. И я пью – мне нравится вкус вина, Я курю – мне нравится дым… И знаешь, в тот день, когда я встретил тебя, Мне бы стоило быть слепым.

 

Единственный дом

(Джа даст нам все)

Вот моя кровь; Вот то, что я пою. Что я могу еще; Что я могу еще? Чуть-чуть крыши, Хлеб, и вино, и чай; Когда я с тобой, Ты – мой единственный дом. Что я могу еще; Что я могу еще? Джа даст нам все, У нас больше нет проблем; Когда я с тобой, Ты – мой единственный дом… Что я могу еще?..

 

Река

Насколько по кайфу быть здесь мне, Большая река течет по мне. Насколько по кайфу быть здесь мне – Река… Гора… Трава… Рука… Какая свеча в моем окне? Какая рука в моей руке? Насколько по кайфу быть здесь мне – Река… Гора… Трава… Рука…

 

Треугольник

 

Корнелий Шнапс

Корнелий Шнапс идет по свету, Сжимая крюк в кармане брюк. Ведет его дорога в Лету, Кругом цветет сплошной цурюк. Корнелий мелодично свищет Гармоний сложных и простых. Он от добра добра не ищет… Вот и конец пути: бултых!

 

Поручик Иванов

Где ты теперь, поручик Иванов? Ты на парад выходишь без штанов; Ты бродишь там, божественно нагой, Ты осенен троллейбусной дугой; Когда домой идешь с парада ты, Твои соседи прячутся в кусты. Твой револьвер, блестящий, как алмаз, Всегда смущал мой нежный глаз. И по ночам горит твоя свеча, Когда клопов ты душишь сгоряча, И топчешь мух тяжелым сапогом… Не дай Господь мне стать твоим врагом.

 

Старик Козлодоев

Сползает по крыше старик Козлодоев, Пронырливый, как коростель. Стремится в окошко залезть Козлодоев К какой-нибудь бабе в постель. Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев, Глаза его были пусты; И свистом всех женщин сзывал Козлодоев Заняться любовью в кусты. Занятие это любил Козлодоев, И дюжину враз ублажал. Кумиром народным служил Козлодоев, И всякий его уважал. А ныне, а ныне попрятались суки В окошки отдельных квартир. Ползет Козлодоев, мокры его брюки, Он стар; он желает в сортир.

 

Два тракториста

Широко трепещет туманная нива, Вороны спускаются с гор. И два тракториста, напившихся пива, Идут отдыхать на бугор. Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане, И этим сознанием горд; Другой же играет порой на баяне Сантану и «Weather Report».

 

Мочалкин блюз

Хочу я всех мочалок застебать, Нажав ногой своей на мощный фуз; И я пою крутую песнь свою – Мочалкин блюз. Хочу скорей я с них прикид сорвать, Сорвать парик и на платформе шуз; Мочалки, эй, бегите все скорей, Ведь я пою Мочалкин блюз. Я мэн крутой, я круче всех мужчин, Мне волю дай – любую соблазню; А ну-ка, мать, беги ко мне в кровать, Лишь дай допеть Мочалкин блюз.

 

Матрос

Несчастный матрос, твой корабль потоп; Клопы завелись в парусах. Твой боцман – любитель портвейна и сноб С прокисшей капустой в усах. Со злым тараканом один на один Ты бьешься, бесстрашен и прост; Среди осьминогов, моржей и сардин, Прекрасный, как Охтинский мост.

 

Миша из города скрипящих статуй

Кто откроет дверь, бесстрашный, как пес? Мастер мух, собеседник стрекоз, Увенчанный крапивой и листьями роз – Миша из города скрипящих статуй. С полночными зубами, славный, как слон, Царапающий лбом скрижали времен; Стоять столбом – это движется он, Миша из города скрипящих статуй. Последний шанс, выпиватель воды, Идущий вниз с четверга до среды, Живущий за стеной секретной слюды – Миша из города скрипящих статуй.

 

Начальник фарфоровой башни

Начальник фарфоровой башни, Часами от пороха пьян. Жрецы издыхают на пашне, И с голоду бьют в барабан. А он, полуночный мечтатель, С часами на длинном ремне, Все пробует розги на чьем-либо мозге И шлет провожатых ко мне. А что мне с такого расклада? Я весел от запаха рыб. И там, где речная прохлада, Я строю cвой храм из коры. Я чести такой недостоин, Я счастлив, что там, вдалеке, Бредет приблизительный воин С моим подсознаньем в руке. Я чести такой недостоин, Я счастлив, что там, вдалеке, Бредет приблизительный воин С бутылкой портвейна в руке.

 

Сергей Ильич

(Песня для Марка Болана)

Сергей Ильич – работник сна, Одетый в шелк шелестящий волк; Алмазный МАЗ с колесом из льна Въехал в дверь, и пришла весна. Еще один сентябрь – сезон для змей; Мы знаем наш час, он старше нас. Жемчужная коза, тростник и лоза, Мы не помним предела, мы вышли за.

 

Электричество

 

Герои

Порой мне кажется, что мы герои, Мы стоим у стены, ничего не боясь. Порой мне кажется, что мы герои, Порой мне кажется, что мы – просто грязь. И часто мы играем бесплатно, Таскаем колонки в смертельную рань. Порой мне кажется, что мы идиоты, Порой мне кажется, что мы просто дрянь. И, как у всех, у меня есть ангел, Она танцует за моей спиной. Она берет мне кофе в «Сайгоне», И ей все равно, что будет со мной. Она танцует без состраданья, Она танцует, чтобы стало темно. И кто-то едет, а кто-то в отказе, а мне – Мне все равно. И когда я стою в «Сайгоне», Проходят люди на своих двоих. Большие люди – в больших машинах, Но я не хотел бы быть одним из них. И разве это кому-то важно, Что сладкая Джейн стала моей? Из этой грязи не выйти в князи; Мне будет лучше, если я буду с ней. И я хотел бы говорить на равных; Но если не так, то вина не моя. И если кто-то здесь должен меняться, То мне не кажется, что это я.

 

Марина

Марина мне сказала, что меня ей мало, Что она устала, она устала; И ей пора начать все сначала. Марина мне сказала… Марина мне сказала, что ей надоело, Что она устала, она охуела; Сожгла свой мозг и выжгла тело. Марина мне сказала… Марина мне сказала, что ей стало ясно, Что она прекрасна, но жизнь напрасна, И ей пора выйти замуж за финна; Марина мне сказала… И ты была бы рада сделать это со мной, Если бы ты смогла; Но твое отраженье стоит спиной По другую сторону стекла; И твои матросы – тяжелее свинца, На странных кораблях, лишенных лица; Они будут плыть по тебе до конца, Пока не сгорят дотла. И ты была бы рада остаться ни с чем, Чтобы махнуть рукой; Кто-то говорит, и ты знаешь, зачем, Но ты не знаешь, кто он такой; И ты готова отдать все любому из них, Кто поднимет тебя на крыльях своих, Но никто из них не снесет двоих, В этом и есть твой покой.

 

Минус 30

Сегодня на улицах снег, На улицах лед; Минус тридцать, если диктор не врет; Моя постель холодна, как лед. Мне не время спать; не время спать. Здесь может спать только тот, кто мертв; Вперед. И я не прошу добра, Я не желаю зла; Сегодня я – опять среди вас, В поисках тепла. Со мной никогда не случалось ничего Лучше тебя; Синий, белый – твои цвета; Никогда, ничего лучше тебя. Никто из нас не хотел другого конца; Никто из нас не хотел конца. Я вижу тень твоего лица; Тень твоего лица. И я не прошу добра, Я не желаю зла; Сегодня я – опять среди вас, В поисках тепла. Сегодня на улицах снег, На улицах лед. Минус тридцать, если диктор не врет; Того, что есть, никто не вернет. Мне не время спать; не время спать. Я вижу тень твоего лица. Вперед. И я не прошу добра; Я не желаю зла. Сегодня я – опять среди вас, В поисках тепла.

 

Блюз простого человека

Вчера я шел домой – кругом была весна. Его я встретил на углу, и в нем не понял ни хрена. Спросил он: «Быть или не быть?» И я сказал: «Иди ты на…!» Мы все бежим в лабаз, продрав глаза едва. Кому-то мил портвейн, кому милей трава. Ты пьешь свой маленький двойной И говоришь слова. Пусть кто-то рубит лес, я соберу дрова; Пусть мне дают один, я заберу все два; Возьму вершки и корешки – Бери себе слова. Ты воешь, словно волк; Ты стонешь, как сова; Ты рыщешь, словно рысь – Ты хочешь знать свои права; Слова, слова и вновь слова; Одним важны слова, другим важнее голова.

 

Летающая тарелка

Видел ли ты летающую тарелку Над домом своим, над крышей своей? Тарелка приносит в наш быт Забвенье душевных обид, И темой для светских бесед мы обязаны ей. Я очень люблю этот разряд посуды, Они украшают квартиры моей экстерьер. Смотри, как что-то летит, В количестве больше пяти, Над домом четыре, пробив световой барьер. И если внезапно мой микрофон не пашет, И пьяный басист играет немного не в такт, Мне кажется, это она, Намерений лучших полна, Над нами висит, вступая в ментальный контакт. Видел ли ты летающую тарелку, Над крышей своей висящую, словно звезда? Мне кажется, это не зря; Ведь если б тарелкой был я, Я не стал бы летать, Я не стал бы летать. Я над местом таким не стал бы летать никогда. Я над этим говном не стал бы летать никогда.

 

Мой друг музыкант

Мой друг музыкант Знает массу забавных вещей; Мой друг музыкант Не похож на обычных людей. Он строит аккорд Из того, что он видит вокруг, И он говорит, Что это божественный звук. Я слышал, что он чертовски неплох, Что, когда он не пьян, он играет как бог. И, простая душа, я гляжу не дыша, Как вдохновенно наполняет стакан Мой друг музыкант… Мой друг музыкант, Он только ждет подходящего дня, Чтоб взять свой смычок И сыграть что-нибудь для меня. И весь наш мир Засохнет тогда на корню, А если нет, То мир – большая свинья; Но сегодня на редкость задумчивый день, А вчера был дождь, играть было лень. Наверное, завтра; да, завтра наверняка; Во славу музыки Сегодня начнем с коньяка…

 

Вавилон

В этом городе должен быть кто-то еще; В этом городе должен быть кто-то живой. Я знаю, что, когда я увижу его, я не узнаю его в лицо, Но я рад – в этом городе есть еще кто-то живой; Две тысячи лет, две тысячи лет; Мы жили так странно две тысячи лет. Но Вавилон – это состоянье ума; понял ты, или нет, Отчего мы жили так странно две тысячи лет? И этот город – это Вавилон, И мы живем – это Вавилон; Я слышу голоса, они поют для меня, Хотя вокруг нас – Вавилон…

 

Прекрасный дилетант

Она боится огня, ты боишься стен; Тени в углах, вино на столе. Послушай, ты помнишь, зачем ты здесь; Кого ты здесь ждал, кого ты здесь ждал? Мы знаем новый танец, но у нас нет ног; Мы шли на новый фильм, кто-то выключил ток; Ты встретил здесь тех, кто несчастней тебя; Того ли ты ждал, того ли ты ждал? Я не знал, что это моя вина. Я просто хотел быть любим, Я просто хотел быть любим… Она плачет по утрам, ты не можешь помочь; За каждым новым днем – новая ночь; Прекрасный дилетант На пути в гастроном – Того ли ты ждал, того ли ты ждал?

 

Мне было бы легче петь

Мне не нужно касанья твоей руки И свободы твоей реки; Мне не нужно, чтоб ты была рядом со мной, Мы и так не так далеки. И я знаю, что это чужая игра, И не я расставляю сеть; Но если бы ты могла меня слышать, Мне было бы легче петь. Это новые листья меняют свой цвет, Это в новых стаканах вино. Только время уже не властно над нами, Мы движемся, словно в кино. И когда бы я мог изменить расклад, Я оставил бы все как есть, Но если бы ты могла меня слышать, Мне было бы легче петь. По дощатым полам твоего эдема Мне не бродить наяву. Но когда твои руки в крови от роз, Я режу свои о траву. И ни там, ни здесь не осталось скрипок, Не переплавленных в медь; Но если бы ты могла меня слышать, Мне было бы легче петь. Так прости за то, что любя тебя Я остался таким же, как был. Но я до сих пор не умею прощаться С теми, кого я любил; И хотя я благословляю того, Кто позволил тебе взлететь – Если бы ты могла меня слышать, Мне было бы легче петь… Если бы ты могла меня слышать, Мне было бы незачем петь.

 

Кто ты теперь?

Я хотел бы видеть тебя, Я хотел бы знать, С кем ты сейчас; Ты как вода, Ты всегда принимаешь форму того, С кем ты; С кем ты сейчас, Кто верит сегодня Своему отраженью В прозрачной воде твоих глаз? Кто ты теперь, С кем ты сейчас? С кем ты сейчас, сестра или мать, Или кто-то, кто ждет на земле? Легко ли тебе, светло ли тебе, И не скучно ли в этом тепле? Крылат ли он? Когда он приходит, Снимаешь ли ты с него крылья И ставишь за дверь? Кто ты сейчас, С кем ты теперь? С кем ты сейчас, сестра или мать, Или кто-то, кто ждет на земле? Тепло ли тебе – а если тепло, То не скучно ли в этом тепле? Крылат ли он, И кто дал мне право Помнить тебя и вспомнить еще один раз? Кто ты теперь; С кем ты сейчас?

 

Акустика

 

Держаться корней

Они красят стены в коричневый цвет И пишут на крышах слова; Имеют на завтрак имбирный лимон И рубль считают за два. Мне было бы лестно прийти к ним домой И оказаться сильней – Но, чтобы стоять, я должен держаться корней. Ты можешь купить себе новый Hi-Fi Или просто идти в гастроном; И медитировать на потолке, Облитым дешевым вином. Сложить свою голову в телеэкран, И думать, что будешь умней. Но, чтобы стоять, я должен держаться корней. Они говорят, что губы ее Стали сегодня, как ртуть; Что она ушла чересчур далеко, Что ее уже не вернуть; Но есть ли средь нас хотя бы один, Кто мог бы пройти ее путь, Или сказать, чем мы обязаны ей?.. Но чем дальше, тем будет быстрей; Все помнят отцов, но зовут матерей; И они говорят, что у них веселей – В доме, в котором не гасят огней… Но, чтобы стоять, я должен держаться корней. Так строй свой бюджет на запасах вина, Что хранятся в твоих кладовых. Кормись на тех, кто кормит тебя, Забудь про всех остальных. И я мог бы быть таким же, как ты, И это бы было верней; Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.

 

С той стороны зеркального стекла

Последний дождь – уже почти не дождь; Смотри, как просто в нем найти покой. И если верить в то, что завтра будет новый день, Тогда совсем легко… Ах, только б не кончалась эта ночь; Мне кажется, мой дом уже не дом. Смотри, как им светло – они играют в жизнь свою На стенке за стеклом. Мне кажется, я узнаю себя В том мальчике, читающем стихи; Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь, И кровь течет с руки. Но кажется, что это лишь игра С той стороны зеркального стекла; А здесь рассвет, но мы не потеряли ничего: Сегодня тот же день, что был вчера.

 

Сталь

Я не знаю, зачем ты вошла в этот дом, Но давай проведем этот вечер вдвоем; Если кончится день, нам останется ром, Я купил его в давешней лавке. Мы погасим весь свет, и мы станем смотреть, Как соседи напротив пытаются петь, Обрекая бессмертные души на смерть, Чтоб остаться в живых в этой давке. Здесь дворы, как колодцы, но нечего пить; Если хочешь здесь жить, то умерь свою прыть, Научись то бежать, то слегка тормозить, Подставляя соседа под вожжи. И когда по ошибке зашел в этот дом Александр Сергеич с разорванным ртом, То распяли его, перепутав с Христом, И узнав об ошибке днем позже. Здесь развито искусство смотреть из окна, И записывать тех, кто не спит, имена. Если ты невиновен, то чья в том вина? Важно первым успеть с покаяньем. Ну а ежели кто не еще, а уже, И душа, как та леди, верхом в неглиже, То Вергилий живет на втором этаже, Он поделится с ним подаяньем. Здесь вполголоса любят, здесь тихо кричат, В каждом яде есть суть, в каждой чаше есть яд; От напитка такого поэты не спят, Издыхая от недосыпанья. И в оправе их глаз – только лед и туман, Но порой я не верю, что это обман; Я напитком таким от рождения пьян, Это здешний каприз мирозданья. Нарисуй на стене моей то, чего нет; Твое тело – как ночь, но глаза – как рассвет. Ты – не выход, но, видимо, лучший ответ; Ты уходишь, и я улыбаюсь… И назавтра мне скажет повешенный раб: «Ты не прав, господин», – и я вспомню твой взгляд, И скажу ему: «Ты перепутал, мой брат: В этой жизни я не ошибаюсь».

 

Двадцать пять к десяти

Я инженер на сотне рублей, И больше я не получу. Мне двадцать пять, и я до сих пор Не знаю, чего хочу. И мне кажется, нет никаких оснований Гордиться своей судьбой. Но если б я мог выбирать себя, Я снова бы стал собой. Мне двадцать пять, и десять из них Я пою, не зная о чем. И мне так сложно бояться той, Что стоит за левым плечом; И пускай мои слова не ясны – В этом мало моей вины; Но что до той, что стоит за плечом, Перед нею мы все равны. Может статься, что завтра стрелки часов Начнут вращаться назад, И тот, кого с плачем снимали с креста, Окажется вновь распят. И нежные губы станут опять Искать своего Христа; Но я пел, что пел, и хотя бы в том Совесть моя чиста. Я счастлив тем, как сложилось все, Даже тем, что было не так. Даже тем, что ветер в моей голове, И в храме моем бардак. Я просто пытался растить свой сад И не портить прекрасный вид; И начальник заставы поймет меня, И беспечный рыбак простит.

 

Десять стрел

Десять стрел на десяти ветрах, Лук, сплетенный из ветвей и трав; Он придет издалека, Меч дождя в его руках. Белый волк ведет его сквозь лес, Белый гриф следит за ним с небес; С ним придет единорог, Он чудесней всех чудес. Десять стрел на десяти ветрах, Лук, сплетенный из ветвей и трав; Он придет издалека, Он чудесней всех чудес. Он войдет на твой порог; Меч дождя в его руках.

 

Почему не падает небо

Он слышал ее имя – он ждал повторенья; Он бросил в огонь все, чего было не жаль. Он смотрел на следы ее, жаждал воды ее, Шел далеко в свете звезды ее; В пальцах его снег превращался в сталь. И он встал у реки, чтобы напиться молчанья; Смыть с себя все, и снова остаться живым. Чтобы голос найти ее, в сумрак войти ее, Странником стать в долгом пути ее; В пальцах его вода превращалась в дым. И когда его день кончился молча и странно, И кони его впервые остались легки, То пламя свечей ее, кольца ключей ее, Нежный, как ночь, мрамор плечей ее, Молча легли в камень его руки.

 

Нам всем будет лучше

Когда-то я был воспитан, Хотя и не без потерь, И если со мной были дамы, Я всегда открывал им дверь; Но если б я был вежлив сейчас, То это была бы ложь; И нам всем будет лучше, Когда ты уйдешь. Твой муж был похож на бога, Но стал похожим на тень; Теперь он просто не может То, что раньше ему было лень; Я знаю, что это карма, И против нее не попрешь, Но нам всем будет лучше, Когда ты уйдешь. Когда приходит корабль, То каждый в гавани рад; Но если б ты была в море, Я сжег бы концы и трап. И если б ты была сахар, Боюсь, я вызвал бы дождь; И нам всем будет лучше, Когда ты уйдешь.

 

Иванов

Иванов на остановке, В ожиданьи колесницы, В предвкушеньи кружки пива – В понедельник утром жизнь тяжела; А кругом простые люди, Что, толпясь, заходят в транспорт, Топчут ноги Иванову, Наступают ему прямо на крыла. И ему не слиться с ними, С согражданами своими: У него в кармане Сартр, У сограждан – в лучшем случае пятак. Иванов читает книгу, И приходят котролеры, И штрафуют Иванова; В понедельник утром все всегда не так. Он живет на Петроградской, В коммунальном коридоре, Между кухней и уборной, И уборная всегда полным-полна; И к нему приходят люди С чемоданами портвейна, И проводят время жизни За сравнительным анализом вина; А потом они уходят, Только лучшие друзья И очарованные дамы Остаются с Ивановым до утра; А потом приходит утро, Все прокуренно и серо, Подтверждая старый тезис, Что сегодня тот же день, что был вчера.

 

Второе стеклянное чудо

Когда ты был мал, ты знал все, что знал, И собаки не брали твой след. Теперь ты открыт, ты отбросил свой щит, Ты не помнишь, кто прав и кто слеп. Ты повесил мишени на грудь, Стоит лишь тетиву натянуть; Ты ходячая цель, Ты уверен, что верен твой путь. Но тем, кто не спит, не нужен твой сад, В нем нет ни цветов, ни камней. И даже твой бог никому не помог, Есть другие, светлей и сильней; И поэтому ты в пустоте, Как на старом забытом холсте: Не в начале, не в центре, И даже не в самом хвосте.

 

Моей звезде

Моей звезде не суждено Тепла, как нам, простым и смертным; Нам – сытный дом под лампой светлой, А ей – лишь горькое вино; А ей – лишь горькая беда, Сгорать, где все бегут пожара; Один лишь мальчик скажет: «Жалко, Смотрите, падает звезда!» Моей звезде не суждено Устать или искать покоя; Она не знает, что такое Покой, но это все равно. Ей будет сниться по ночам Тот дом, что обойден бедою, А наяву – служить звездою. И горький дым, и горький чай…

 

Укравший дождь

Я думаю, ты не считал себя богом, Ты просто хотел наверх, Резонно решив, что там теплей, чем внизу. И мне любопытно, как ты себя Чувствуешь там теперь – Теперь, когда все бревна в твоем глазу; Ты смеялся в лицо, ты стрелял со спины, Ты бросал мне песок в глаза; Ты создал себе карму на десять жизней вперед. Ты думал, что если двое молчат, То и третий должен быть «за», Забыв уточнить, чем ты зашил ему рот. Теперь нам пора прощаться, но я не подам руки, Мне жаль тебя, но пальцы твои в грязи; И мне наплевать, как ты будешь жить У убитой тобой реки, И что ты чувствуешь в этой связи. Ты жил, продавая девственницам Свой портрет по рублю в полчаса – Тот, что я написал с тебя позавчера; Ты кричал о ветрах – но горе тому, Кто подставил тебе паруса: Ведь по стойке «смирно» застыли твои флюгера; И ты флейтист, но это не флейта неба, Это даже не флейта земли; Слава богу, ты не успел причинить вреда. Ведь я говорил, что они упадут – И они тебя погребли; Небес без дождя не бывало еще никогда. Не жди от меня прощенья, не жди от меня суда; Ты сам свой суд, ты сам построил тюрьму. Но ежели некий ангел Случайно войдет сюда – Я хотел бы знать, что ты ответишь ему.

 

Песня для нового быта

Все, кто были, по-моему, сплыли, А те, кто остался, спят. Один лишь я Сижу на этой стене, Как свойственно мне. Мне сказали, что к этим винам Подмешан таинственный яд; А мне смешно – ну что они смыслят в вине? Эй вы, как живется там? У вас есть гиппопотам, А мы в чулане С дырой в кармане, Но здесь забавно, Здесь так забавно… И вот путь, ведущий вниз, А вот – вода из крана; Вот кто-то влез на карниз – Не чтобы прыгнуть, а просто спьяну; Все к тому, что этот день Был не худшим из наших дней; Посмотрим, что принесет эта ночь; Мне не нужно много света, Мне хочется, чтобы светлей; И радостно, что Ты можешь в этом помочь. Эй вы, как живется там? У вас есть гиппопотам, А мы в чулане С дырой в кармане, Но здесь забавно, Здесь так забавно…

 

Контрданс

Скоро кончится век, как короток век; Ты, наверное, ждешь – или нет? Но сегодня был снег, и к тебе не пройдешь, Не оставив следа; а зачем этот след? Там сегодня прием, там сегодня приют, Но едва ли нас ждут в тех гостях; Вот кто-то прошел, и кто-то при нем, Но они есть они, ты есть ты, я есть я. Но в этом мире случайностей нет, И не мне сожалеть о судьбе. Он играет им всем, ты играешь ему, Ну а кто здесь сыграет тебе? И я прошу об одном: если в доме твоем Будет шелк и парча, и слоновая кость, Чтоб тогда ты забыл дом, в котором я жил; Ну какой из меня, к черту, гость? Ведь я напьюсь как свинья, я усну под столом; В этом обществе я нелюдим. Я никогда не умел быть первым из всех, Но я не терплю быть вторым. Но в этом мире случайностей нет, И не мне сожалеть о судьбе. Он играет им всем, ты играешь ему, Так позволь, я сыграю тебе.

 

Табу

 

Сегодня ночью

Бери свою флейту; Я уже упаковал свой Станок с неизвестным количеством струн, Я едва ли вернусь сегодня домой. Не надо звонить, Мы поймаем машину внизу; Я надеюсь, что ты разбудишь меня Не раньше, чем нас довезут. Еще один вечер; Еще один камень, смотри на круги. Нас забудут не раньше, чем в среду к утру, Я опять не замечу, когда нам скажут: «Беги». Пора выезжать; Нет, она сказала, что позвонит сама, Я опять должен петь, но мне нужно видеть ее – Я, наверно, схожу с ума. Но – сегодня ночью кто-то ждет нас; Сегодня ночью кто-то ждет нас… Из города в город; Из дома в дом, По квартирам чужих друзей – Наверно, когда я вернусь домой, Это будет музей. Вперед, флейтист, Стоять на пороге тринадцатый год, И хотя бы два дня, хотя бы два дня Там, где светит солнце, И где нас никто не найдет… Но – сегодня ночью кто-то ждет нас; Сегодня ночью кто-то ждет нас…

 

Пустые места

Она использует меня, чтоб заполнить пустые места. Использует меня, чтоб заполнить пустые места. Знаешь, если бы мы были вместе, То эта задача проста; Но я дал тебе руку – и рука осталась пуста. Мы шли через реку, пока нам хватало моста. Мы шли через реку, пока нам хватало моста. Мы что-то обещали друг другу, Кто был первым, ты или я? И вот мы все еще идем, но вода под нами чиста. В своем кругу мы выбивали двести из ста. В своем кругу мы выбивали двести из ста. Но каждый из нас стрелял в свое солнце, И времени было в обрез; Теперь я знаю песню, и эта песня проста. Мы используем друг друга, чтоб заполнить пустые места. Используем друг друга, чтоб заполнить пустые места…

 

Кусок жизни

Я пришел на этот концерт Не затем, чтобы здесь скучать. Пусть играет, кто должен играть, И молчит, кто должен молчать. Но все, что я здесь слышал, Меня погружало в сон. Дайте мне мой кусок жизни, Пока я не вышел вон! Десять степных волков – И каждый пьян, как свинья. Я был бы одним из них, Но у меня семья. И каждый глядит за дверь, И каждый лелеет стон… Дайте мне мой кусок жизни, Пока я не вышел вон! Я прорвался на этот концерт Не затем, чтобы здесь скучать. Пусть играет, кто должен играть, И стучит, кто должен стучать; Но все, что я здесь слышал, Меня погружало в сон. Дайте мне мой кусок жизни, Пока я не вышел вон!

 

Береги свой хой

Смотри, кто движется навстречу, идет как во сне: Колибри в зоопарке, орхидея в дерьме; Черные алмазы и птичьи меха, Она умеет так немного, но в этом дока. Она так умна, она так тонка, Она читала все, что нужно, это наверняка; Она выходит на охоту, одетая в цветные шелка… Береги свой хой. Ее квартира в самом центре, окнами в сад; Она выходит каждый вечер, чтобы радовать взгляд. Котята на цепочках, мужья на крючках; Она прекрасный стрелок, за сто шагов в пах; Но она так умна, она так тонка, Она читала все, что нужно, это наверняка; Она выходит на охоту, одетая в цветные шелка; Береги свой хой.

 

Пепел

Я вижу провода, я жду наступленья тепла. Мне кажется порой, что я из стекла и ты из стекла. Но часто мне кажется что-то еще – Мне снится пепел. Моя эффективность растет с каждым днем; Я люблю свои стены, я называю их «дом». Ко мне поступают сигналы с разных сторон; Мне снится пепел. Мне нравится сталь тем, что она чиста; Мне нравится жизнь тем, что она проста. Напомни мне улыбнуться, когда ты видишь меня; Мне снится пепел.

 

Никто из нас не…

Я вижу тучи – а может быть, я вижу дым. Пока было солнце, я думал, что пел, я думал, что жил. Но разве это настолько важно – что ты хочешь еще? Ведь никто из нас не выйдет отсюда живым. Когда гроза, мне легче дышать – это факт; Не бойся грома, он всегда попадает в такт. Цветы, что я подарил тебе, будут стоять до утра, Но никто из нас не выйдет отсюда живым. Любой дом непрочен, если в небе сталь. Я хотел бы успеть допеть, но если нет, то не жаль. Я строил так много стен, я столько хотел сберечь, Но никто из нас не выйдет отсюда живым. Никто из нас не выйдет отсюда живым.

 

Игра наверняка

Мы до сих пор поем, хотя я не уверен, Хочу ли я что-то сказать. Мы до сих пор поем, хотя я не уверен, Хочу ли я что-то сказать; Но из моря информации, В котором мы тонем, Единственный выход – это саморазрушенье; Мы до сих пор поем, но нам уже недолго ждать. Мы стали респектабельны, мы стали большими, Мы приняты в приличных домах. Я больше не пишу сомнительных текстов, Чтобы вызвать смятенье в умах. Мы взяты в телевизор, Мы – пристойная вещь, Нас можно ставить там, нас можно ставить здесь, но… В игре наверняка – что-то не так; Сидя на красивом холме, Видишь ли ты то, что видно мне: В игре наверняка Что-то не так. Мои друзья опять ждут хода На клетку, где нас ждет мат. Но я не понимаю – как я стал ограничен Движеньем вперед-назад. Приятно двигать нами, как на доске, Поставить нас в ряд и забить заряд; Но едва ли наша цель – Оставить след на вашем песке; Сидя на красивом холме, Видишь ли ты то, что видно мне? В игре наверняка – что-то не так; В этой игре наверняка что-то не так…

 

Аристократ

О, они идут на зеленый свет; О, они идут на зеленый свет; Они не скажут им «нет», Когда идут на зеленый свет. Я мог бы дать им совет, Дать им досужий совет, Но они знают, где масло, где хлеб, Когда они идут на зеленый свет. А я сижу на крыше и я очень рад, Я сижу на крыше, и я очень рад, Потребляю сенсимилью, как аристократ; Я сижу на крыше… Я не вижу смысла скандалить со мной, Я не вижу смысла ругаться со мной, Я не вижу смысла даже ссориться со мной, Ты можешь ругаться со своею женой; Ты можешь ругаться со своею женой, Ты можешь скандалить со своею женой. А у меня есть свой собственный хой, Я не вижу смысла скандалить со мной. Я сижу на крыше и я очень рад, Я сижу на крыше, и я истинно рад, Потребляю сенсимилью, как аристократ; Я сижу на крыше…

 

Сыновья молчаливых дней

Сыновья молчаливых дней Смотрят чужое кино, Играют в чужих ролях, Стучатся в чужую дверь; Сыновья молчаливых дней Боятся смотреть в окно, Боятся шагов внизу, Боятся своих детей; Дайте немного воды Сыновьям молчаливых дней…

 

Радио Африка

 

Музыка серебряных спиц

Доверься мне в главном, Не верь во всем остальном; Не правда ли, славно, Что кто-то пошел за вином? Остался лишь первый месяц, Но это пустяк. Когда я был младше, Я не знал, что может быть так; Они стоят, как камни в лесу, Но кто подаст им знак? Мы ждали так долго – Что может быть глупее, чем ждать? Смотри мне в глаза, Скажи мне, могу ли я лгать? И я ручаюсь, Я клянусь на упавшей звезде: Я знаю тропинку, Ведущую к самой воде; И те, что смеются среди ветвей, – Им будет на что глядеть Под музыку серебряных спиц… Я где-то читал О людях, что спят по ночам; Ты можешь смеяться – Клянусь, я читал это сам. О, музыка серебряных спиц; Музыка серебряных спиц…

 

Капитан Африка

Фантастический день; моя природа не дает мне спать, Пожарные едут домой: им нечего делать здесь. Солдаты любви, мы движемся, как призраки Фей на трамвайных путях; Мы знаем электричество в лицо – но разве это повод? Развяжите мне руки; Я вызываю капитана Африка… Сколько тысяч слов – все впустую, Или кража огня у слепых богов; Мы умеем сгорать, как спирт в распростертых ладонях; Я возьму свое там, где я увижу свое: Белый растафари, прозрачный цыган, Серебряный зверь в поисках тепла; Я вызываю капитана Африка…

 

Песни вычерпывающих людей

Когда заря Cобою озаряет полмира, И стелется гарь От игр этих взрослых детей; Ты скажешь: «Друзья, чу, Я слышу звуки чудной лиры»; Милый, это лишь я       пою Песнь вычерпывающих людей; Есть книги для глаз, И книги в форме пистолета; Сядь у окна И слушай шум больших идей; Но если ты юн, то ты – Яростный противник света; это – Еще один плюс Песням вычерпывающих людей. Есть много причин Стремиться быть одним из меньших; Избыток тепла       всегда Мешает изобилию дней; Я очень люблю       лежать И, глядя на плывущих женщин, Тихо Мурлыкать себе Песни вычерпывающих людей. Приятно быть женой лесоруба, Но это будет замкнутый круг. Я сделал бы директором клуба Тебя, мой цветок, мой друг… Когда заря Собою озаряет полмира, И стелется гарь От игр этих взрослых детей, Ты скажешь: «Друзья, чу, Я слышу звуки чудной лиры», Ах, милый – это лишь я пою Песнь вычерпывающих людей…

 

Змея

У каждой женщины должна быть змея; Это больше, чем ты, это больше, чем я – У каждой женщины должна быть змея…

 

Вана хойа

Это день, это день – он такой же, как ночь, но жарче; Это вода; это вода, в ней яд – прочь; Это мы; мы коснулись воды губами, И мы будем вместе всю ночь… Я скажу тебе: «Скипси драг, скипси драг»; Я скажу тебе, я скажу тебе: «Скипси драг»… Это день, это день – он такой же, как ночь, но жарче; Это вода; это вода, в ней яд – прочь; Это мы; мы коснулись воды губами, И мы будем вместе всю ночь, Мы будем вместе всю ночь…

 

Рок-н-ролл мертв

Какие нервные лица – быть беде. Я помню, было небо, я не помню где; Мы встретимся снова, мы скажем: «Привет», – В этом есть что-то не то… Рок-н-ролл мертв, а я еще нет, Рок-н-ролл мертв, а я: Те, что нас любят, смотрят нам вслед. Рок-н-ролл мертв, а я еще нет. Отныне время будет течь по прямой: Шаг вверх, шаг вбок – их мир за спиной. Я сжег их жизнь, как ворох газет, – Остался только грязный асфальт; Но рок-н-ролл мертв, а я еще нет, Рок-н-ролл мертв, а я… Те, что нас любят, смотрят нам вслед. Рок-н-ролл мертв, а я…       …еще нет. Локоть к локтю, кирпич в стене; Мы стояли слишком гордо – мы платим втройне: За тех, кто шел с нами, за тех, кто нас ждал, За тех, кто никогда не простит нам то,             что Рок-н-ролл мертв – а мы еще нет, Рок-н-ролл мертв, а мы; Те, что нас любят, смотрят нам вслед. Рок-н-ролл мертв, а мы; Рок-н-ролл мертв, а я еще нет, Рок-н-ролл мертв, а я; Те, что нас любят, смотрят нам вслед, Рок-н-ролл мертв, а я…

 

Искусство быть смирным

Я выкрашу комнату светлым, Я сделаю новые двери. Если выпадет снег, Мы узнаем об этом только утром. Хороший год для чтенья, Хороший год, чтобы сбить со следа; Странно – я пел так долго; Возможно, в этом что-то было. Возьми меня к реке, Положи меня в воду; Учи меня искусству быть смирным, Возьми меня к реке. Танцевали на пляже, Любили в песке; Летели выше, чем птицы, Держали камни в ладонях: Яшму и оникс; хрусталь, чтобы лучше видеть; Чай на полночных кухнях – Нам было нужно так много. Возьми меня к реке, Положи меня в воду; Учи меня искусству быть смирным, Возьми меня к реке. Я выкрашу комнату светлым, Я сделаю новые двери; Если ночь будет темной, Мы выйдем из дома чуть раньше, Чтобы говорить негромко, Чтобы мерить время по звездам; Мы пойдем, касаясь деревьев – Странно, я пел так долго. Возьми меня к реке, Положи меня в воду; Учи меня искусству быть смирным, Возьми меня к реке.

 

Тибетское танго

Ом, хохом. Ом, хохом. Ом, хохом. Ом, хохом. Ку-ку-кум фифи Ку-ку-кум фифи Ку-ку-кум фифи Фи

 

Время Луны

Я видел вчера новый фильм, Я вышел из зала таким же, как раньше; Я знаю уют вагонов метро, Когда известны законы движенья; И я читал несколько книг, Я знаю радость печатного слова, Но сделай шаг – и ты вступишь в игру, В которой нет правил. Нет времени ждать, Едва ли есть кто-то, кто поможет нам в этом; Подай мне знак, Когда ты будешь знать, что выхода нет; Структура тепла – Еще один символ, не больше, чем выстрел, Но, слышишь меня: у нас есть шанс, В котором нет правил. Время Луны – это время Луны; У нас есть шанс, у нас есть шанс, В котором нет правил.

 

Мальчик Евграф

Мальчик Евграф Шел по жизни, как законченный граф, Он прятал женщин в несгораемый шкаф, Но вел себя как джентльмен, И всегда платил штраф; Он носил фрак, Поил шампанским всех бездомных собак; Но если дело доходило до драк, Он возвышался над столом, Как чистый лом; Он был Сторонником гуманных идей; Он жил, Не зная, что в мире Есть столько ужасно одетых людей; Он верил в одно: Что очень важно не играть в домино, Ни разу в жизни не снимался в кино, И не любил писать стихи, Предпочитая вино; Он ушел прочь И, не в силах пустоту превозмочь, Мы смотрим в точку, где он только что был, И восклицаем: «Почему? Что? Как? Какая чудесная ночь!» – Но я Считаю, что в этом он прав; Пускай У нас будет шанс, Что к нам опять вернется мальчик Евграф…

 

С утра шел снег

Выключи свет, Оставь записку, что нас нет дома. На цыпочках мимо открытых дверей – Туда, где все светло, туда, где все молча; И можно быть надменной, как сталь, И можно говорить, что все не так, как должно быть, И можно делать вид, что ты играешь в кино О людях, живущих под высоким давленьем. Но С утра шел снег, С утра шел снег; Ты можешь делать что-то еще, Если ты хочешь, если ты хочешь… Ты помнишь, я знал себя, Мои следы лежали, как цепи, Я жил, уверенный в том, что я прав; Но вот выпал снег, и я опять не знаю, кто я; И кто-то сломан и не хочет быть целым, И кто-то занят собственным делом, И можно быть рядом, но не ближе, чем кожа, Но есть что-то лучше, и это так просто; С утра шел снег, С утра шел снег; Ты можешь быть кем-то еще, Если ты хочешь, если ты хочешь…

 

Еще один упавший вниз

Искусственный свет на бумажных цветах – Это так смешно; Я снова один, как истинный новый романтик. Возможно, я сентиментален – Таков мой каприз… Нелепый конец для того, Кто так долго шел иным путем; Геометрия лома в хрустальных пространствах; Я буду петь как синтезатор – Таков мой каприз… …Еще один упавший вниз, На полпути вверх… Архангельский всадник смотрит мне вслед; Прости меня за то, что я пел так долго… Еще один упавший вниз.

 

Ихтиология

 

Ключи от моих дверей

Между тем, кем я был, И тем, кем я стал, Лежит бесконечный путь; Но я шел весь день, И я устал, И мне хотелось уснуть. И она не спросила, кто я такой, И с чем я стучался к ней; Она сказала: «Возьми с собой Ключи от моих дверей». Между тем, кем я стал, И тем, кем я был, – Семь часов до утра. Я ушел до рассвета, и я забыл, Чье лицо я носил вчера. И она не спросила, куда я ушел, Северней или южней; Она сказала: «Возьми с собой Ключи от моих дверей». Я трубил в эти дни в жестяную трубу, Я играл с терновым венцом, И мои восемь струн казались мне То воздухом, то свинцом; И десяткам друзей Хотелось сварить Суп из моих зверей; Она сказала: «Возьми с собой Ключи от моих дверей». И когда я решил, что некому петь, Я стал молчать и охрип. И когда я решил, что нет людей Между свиней и рыб; И когда я решил, что остался один Мой джокер средь их козырей, Она сказала: «Возьми с собой Ключи от моих дверей».

 

Рыба

Какая рыба в океане плавает быстрее всех? Какая рыба в океане плавает быстрее всех? Я хочу знать, я хочу знать, я всегда хотел знать, Какая рыба в океане плавает быстрее всех. Я долго был занят чужими делами, Я пел за ненакрытым столом. Но кто сказал вам, что я пел с вами, Что мы пели одно об одном? Вы видели шаги по ступеням, но Кто сказал вам, что я шел наверх? Я просто ставил опыты о том, какая Рыба быстрее всех. Я не хочу говорить вам «нет», Но поймете ли вы мое «да»? Двери открыты, ограда тю-тю, Но войдете ли вы сюда? Я спросил у соседа: «Почему ты так глуп?» – Он принял мои слезы за смех. Он ни разу не раздумывал о том, какая Рыба быстрее всех. Вавилон – город как город, Печалиться об этом не след. Если ты идешь, то мы идем в одну сторону – Другой стороны просто нет. Ты выбежал на угол купить вина, Ты вернулся, но вместо дома – стена. Зайди ко мне, и мы подумаем вместе О рыбе, что быстрее всех. Какая рыба в океане плавает быстрее всех? Какая рыба в океане плавает быстрее всех? Я хочу знать, я хочу знать, я всегда хотел знать, Какая рыба в океане плавает быстрее всех.

 

Возвращение домой

Они шли так долго, Что уже не знали, куда; И в его ладонях был лед, А в ее ладонях – вода; И если бы он не смеялся, Она бы решила, что он немой, Но он сказал ей: «Как будет славно, Когда мы вернемся домой». Сестра моя, ты альтруист, Ты не щадишь свечей. И ты хочешь узнать мой язык, Но он мой и больше ничей. А нам уже нужно так мало слов, И зима почти за спиной. И знаешь, сестра, как будет славно, Когда мы вернемся домой! Я летел на серебряных крыльях – О, я был большой эстет! И с той стороны стекла Я искал то, чего с этой нет. И тело мое просило любви И стало моей тюрьмой; Все остается точно так же, Но только я знаю, что я Возвращаюсь домой.

 

Странный вопрос

Здесь слишком много сквозняка, Но слишком сильный дух; Здесь много старых женщин, Они все читают вслух; Ко мне подходят люди С намереньем разбить мне нос, А ты удивлена, отчего я не живу здесь – Милая, ты знаешь, Мне кажется, это странный вопрос. В табачном производстве Все борются за власть, Или гонят самогон Из того, что нет смысла красть; А начальник цеха не был здесь год, Он на это забил; А ты удивлена, отчего я не курю – Милая, ты знаешь, Может быть я идиот, но я не дебил. Один твой друг Ест ложкой гудрон, А другой стреляет всех, Кто знает больше, чем он. Ко мне подходит некто с автоматом и говорит: «А бежишь ли ты кросс?» А ты удивлена, отчего я здесь проездом – Милая, ты знаешь, Мне кажется, это ты не всерьез. Ты пришла ко мне утром, Ты села на кровать, Ты спросила, есть ли у меня Разрешенье дышать, И действителен ли мой пропуск, Чтобы выйти в кино? Теперь ты говоришь: «Ну куда же ты отсюда?» Ты знаешь, главное – прочь, а там все равно.

 

Дитя рассвета

Дитя рассвета, Не знавшее света дня, Смотри – это ветер, Он чем-то похож на меня. Ветер проходит мимо, Коснувшись дыханьем век, Оставив тебе любимых, Оставив себе свой бег.

 

Десять прекрасных дам

Все кончилось так: он долго смотрел в окно, Потом подошел к стене и надел пальто. И вышел туда, где снег и ночь, И сел в трамвай – уехать прочь, Туда, где есть Десять прекрасных дам. Хозяйка, зевнув, ему подала ладонь, Сказала: «Еще когда-нибудь зайдите на наш огонь». А гости сидели за столом И чинно сосали чай с дерьмом, И пили за здоровье прекрасных дам. И он вышел прочь – куда, он не знал и сам. Набрав семь цифр, он мерз, подпевая гудкам. Но трубок никто не поднимал, Он был один, и мир был мал, Но все же скрыл Десять прекрасных дам. А дома его ждал застоявшийся дым, И десять листов, верных его стихам. И верь не верь, но десять прекраснейших дам Ждали звонка в свою дверь, его звонка; Десять прекрасных дам. Я кончил писать и тоже встал у окна, Туда, где видна стена и еще раз стена. И долго стоял, и синий дым Ел мне глаза, но я был с ним И пил до дна здоровье десяти прекрасных, Десяти прекрасных дам.

 

Комната, лишенная зеркал

Сын человеческий, где ты? Скажи мне еще один раз, Скажи мне прямо, кто мы теперь, Скажи мне истинно, где мы сейчас; Ведь я думал, все будет честно, Шелковый шарф на шлем, Но это битва при закрытых дверях, Борьба жизни с черт знает чем, И кто-то считает, что это подвох, И кто-то кричит, что провал. И каждое слово – признак того, что мы В комнате, лишенной зеркал. Сегодня мне снился ангел, Похожий на Брюса Ли. Он нес мне жидкость для прочистки мозгов, Стакан портвейна для хозяев земли. Но я был мудр и светел, Я взялся за дело всерьез; И я умер, выбирая ответ, Хотя никто не задавал мне вопрос. А друг мой Ленский у пивного ларька Сокрушался, что литр так мал; А очередь хором читала стихи О комнате, лишенной зеркал. Нас всех учили с любовью Смотреть не вверх, а вперед; Но любовь стреляет из обоих стволов, Как только ты выйдешь на взлет. А что, в самом деле – увлечься Одной из тех благородных девиц, Что воткнут тебе под ребра перо, Чтобы нагляднее было думать про птиц; Но будь я тобой, я б отправил их всех На съемки сцены про первый бал, А сам бы смеялся с той стороны стекла Комнаты, лишенной зеркал. У черных есть чувство ритма, У белых – чувство вины, Но есть третьи, без особых примет, Что смотрят на женщин только ниже спины. Но я не был сосчитан, Я видел это со стороны; Мне как-то странно служить любовником муз, Стерилизованных в процессе войны, Где выжил тот, кто был заранее мертв, А выиграл тот, кто не встал – И только герои снимают рашпилем грим Комнаты, лишенной зеркал. И вот два достойных занятья Для тех, кто выше нуля: Торговля открытками с видом на плешь, Или дикий крик: «Право руля!» И значит я списан, как мертвый, И мне положен конец, Но я благодарен всем, стрелявшим в меня: Теперь я знаю, что такое свинец; И кто-то смеется, как серебряный зверь, Глядя в наполненный зал; А я просто здесь, я праздную радостный сон О комнате, лишенной зеркал.

 

Рождественская песня

Твои самолеты – им никогда не взлететь; Твои горизонты чисты, твои берега не знают прибоя. На улицах много людей, но тебе не сказали, что это такое, Ты бросаешь им золото – тебе не сказали, что это медь; Из тех, кто был здесь сначала, с тобой остаются лишь трое – Но, королева, кто позволит им петь? Твои глаза – никто не помнит их цвет, Лишь в клетках поют соловьи неизвестной ученым природы. Все двери закрыты на ключ, с сумерек и до восхода; Лишь рыбаки не боятся смотреть тебе вслед. Тебя обманули – им не позволяют смотреть на воду; Но, королева, кто погасит их свет? А в гавани – паруса из цветных камней, И матросы в монашеских рясах пьют здоровье жены капитана, Но в полночь расходятся в кельи – они снимаются с якоря рано, Им нужно плыть вокруг света – туда, где в полдень темней, Чем ночью. Их корабль разобрала на части охрана, Но они уплывут, королева, – есть вещи сильней. А ночью время идет назад, И день, наступающий завтра, две тысячи лет как прожит; Но белый всадник смеется, его ничто не тревожит, И белый корабль с лебедиными крыльями уже поднял паруса; Часовые весны с каждым годом становятся строже, Но, королева, – сигналом будет твой взгляд. Королева, мы слыхали, что движется лед; Но, когда поднимаются реки, это даже не стоит ответа; Ладони полны янтарем, он будет гореть до рассвета, И песнь яблоневых ветвей – ее никто не поет, Но это не долго, и наша звезда никогда не меняла цвета; Но, королева, тише: ты слышишь – падает снег; Да, королева, – это все-таки Новый Год!

 

Новая жизнь на новом посту

На кладбище грязь, полшестого, Мать-земля сегодня сыра; И в ней стоят хорошие парни, Хотя, должно быть, пьяны с утра. Но как не пить при такой работе, И я храню для них водку в пальто; И мне хотелось бы петь об этом, Но этот текст не залитует никто. Иван спешит на работу, Он спешит на работу, не торопясь; Похоже, что ему все равно, Успеет ли он к девяти часам. Осенний парк, опавшие листья – Такая прекрасная грязь. Он был инженером, теперь он сторож, Он выбрал себе это сам. И его Беломор горит на лету, И это новая жизнь на новом посту. Когда я смотрю в окошко, Я вижу, как кто-то идет По крыше – Может быть, это собака (кошка), А может быть, это крот. Я вижу не слишком ясно, Мешает крутой наклон Той крыши – Может быть, это букашка, А может быть, это слон. Над ними чистое небо, Под ними – хрупкий карниз, И я не знаю, как сделать, чтобы Помочь им спуститься вниз. И я сижу у окна и смотрю в пустоту, И это новая жизнь на новом посту…

 

Сторож Сергеев

Зеленая лампа и грязный стол, И правила над столом. Сторож Сергеев глядит в стакан И думает о былом; Но вот приходят к нему друзья, Прервав его мыслей ход. И быстро вливают портвейна литр Сторожу прямо в рот. Друзья пришли к нему неспроста, Пройдя не одну версту. Они желают видеть его На боевом посту. И сторож Сергеев, презрев свой долг, Ловит беседы нить; И ставит стулья друзьям своим, Поскольку им негде пить. И он говорит с ними до утра, Забыв обойти свой двор. Он пьет, не глядя совсем на дверь, Куда мог забраться вор; Но ночь проходит, приходит день, Как в мире заведено, И сторож Сергеев упал под стол, Допив до конца вино. Зеленая лампа горит чуть-чуть, И сменщик уж час как здесь. А сторож Сергеев едва встает, Синий с похмелья весь. И он, трясясь, выходит за дверь, Не зная еще куда; Желает пива и лечь поспать Скромный герой труда.

 

Лети, мой ангел, лети

Крылья сломались, когда еще воздух был пуст. Кто мог сказать ему, что за плечами лишь груз? Кто мог что-то сказать ему – мы знали, что он впереди. Я шепнул ему вслед: «Лети, мой ангел, лети!» Мальчик, похожий на мага, слепой, как стрела, Девственность неба разрушивший взмахом крыла; Когда все мосты обратились в прах и пепел покрыл пути, Я сказал ему вслед: «Лети, мой ангел, лети!» Я знаю – во всем, что было со мной, Бог на моей стороне, И все упреки в том, что я глух, относятся не ко мне. Ведь я слышу вокруг миллион голосов. Но один – как птица в горсти; И я сжимаю кулак: «Лети, мой ангел, лети!»

 

Движение в сторону весны

Некоторым людям свойственно петь, Отдельным из них – в ущерб себе. Я думал, что нужно быть привычным к любви, Но пришлось привыкнуть к прицельной стрельбе. Я стану красивой мишенью ради тебя; Закрой глаза – ты будешь видеть меня, как сны; Что с того, что я пел то, что я знал? Я начинаю движение в сторону весны. Я буду учиться не оставлять следов, Учиться мерить то, что рядом со мной: Землю – наощупь, хлеб и вино – на вкус, Губы губами, небо – своей звездой; Я больше не верю в то, что есть что-то еще; Глаза с той стороны прицела ясны. Все назад! Я делаю первый шаг, Я начинаю движение в сторону весны. Некоторым людям свойственно пить – Но раз начав, нужно допить до дна. И некоторым людям нужен герой, И если я стану им – это моя вина; Прости мне все, что я сделал не так, Мои пустые слова, мои предвестья войны; Господи! Храни мою душу – Я начинаю движение в сторону весны.

 

День серебра

 

Сидя на красивом холме

Сидя на красивом холме Я часто вижу сны, и вот что кажется мне: Что дело не в деньгах, и не в количестве женщин, И не в старом фольклоре, и не в Новой Волне – Но мы идем вслепую в странных местах, И все, что есть у нас, – это радость и страх, Страх, что мы хуже, чем можем, И радость того, что все в надежных руках; И в каждом сне Я никак не могу отказаться, И куда-то бегу, но когда я проснусь, Я надеюсь, ты будешь со мной…

 

Иван Бодхидхарма

Иван Бодхидхарма движется с юга На крыльях весны; Он пьет из реки, В которой был лед. Он держит в руках географию Всех наших комнат, Квартир и страстей; И белый тигр молчит, И синий дракон поет; Он вылечит тех, кто слышит, И может быть тех, кто умен; И он расскажет тем, кто хочет все знать, Историю светлых времен. Он движется мимо строений, в которых Стремятся избегнуть судьбы; Он легче, чем дым; Сквозь пластмассу и жесть Иван Бодхидхарма склонен видеть деревья Там, где мы склонны видеть столбы; И если стало светлей, То, видимо, он уже здесь; Он вылечит тех, кто слышит, И, может быть, тех, кто умен; И он расскажет тем, кто хочет все знать, Историю светлых времен.

 

Дело мастера Бо

Она открывает окно, Под снегом не видно крыш. Она говорит: «Ты помнишь, ты думал, Что снег состоит из молекул?» Дракон приземлился на поле – Поздно считать, что ты спишь, Хотя сон был свойственным этому веку. Но время сомнений прошло, уже раздвинут камыш; Благоприятен брод через великую реку. А вода продолжает течь Под мостом Мирабо; Но что нам с того? Это Дело мастера Бо. У тебя есть большие друзья, Они снимут тебя в кино. Ты лежишь в своей ванной, Как среднее между Маратом и Архимедом. Они звонят тебе в дверь – однако входят в окно, И кто-то чужой рвется за ними следом… Они съедят твою плоть, как хлеб, И выпьют кровь, как вино; И взяв три рубля на такси, Они отправятся к новым победам; А вода продолжает течь Под мостом Мирабо; Но что нам с того – Это дело мастера Бо. И вот – Рождество опять Застало тебя врасплох. А любовь для тебя – иностранный язык, И в воздухе запах газа. Естественный шок, Это с нервов спадает мох; И вопрос: «Отчего мы не жили так сразу?» Но кто мог знать, что он провод, пока не включили ток? Наступает эпоха интернационального джаза; А вода продолжает течь Под мостом Мирабо; Теперь ты узнал, Что ты всегда был мастером Бо; А любовь – как метод вернуться домой; Любовь – это дело мастера Бо…

 

Двигаться дальше

Двигаться дальше, Как страшно двигаться дальше, Выстроил дом, в доме становится тесно, На улице мокрый снег. Ветер и луна, цветы абрикоса – Какая терпкая сладость; Ветер и луна, все время одно и то же; Хочется сделать шаг. Рожденные в травах, убитые мечом, Мы думаем, это важно. А кто-то смеется, глядя с той стороны – Да, это мастер иллюзий. Простые слова, иностранные связи – Какой безотказный метод! И я вижу песни, все время одни и те же: Хочется сделать шаг. Иногда это странно, Иногда это больше чем я; Едва ли я смогу сказать, Как это заставляет меня, Просит меня Двигаться дальше, Как страшно двигаться дальше. Но я еще помню это место, Когда здесь не было людно. Я оставляю эти цветы Для тех, кто появится после; Дай Бог вам покоя, Пока вам не хочется Сделать шаг…

 

Небо становится ближе

Каждый из нас знал, что у нас Есть время опоздать и опоздать еще, Но выйти к победе в срок. И каждый знал, что пора занять место, Но в кодексе чести считалось существенным Не приходить на урок; И только когда кто-то вышел вперед, И за сотни лет никто не вспомнил о нем, Я понял: небо Становится ближе С каждым днем… Мы простились тогда, на углу всех улиц, Свято забыв, что кто-то смотрит нам вслед; Все пути начинались от наших дверей, Но мы только вышли, чтобы стрельнуть сигарет. И эта долгая ночь была впереди, И я был уверен, что мы никогда не уснем; Но знаешь, небо Становится ближе С каждым днем… Сестра моя, куда ты смотрела, когда восход Встал между нами стеной? Знала ли ты, когда ты взяла мою руку, Что это случится со мной? И ты можешь идти и вперед, и назад, Взойти, упасть и снова взойти звездой; Но только пепел твоих сигарет – это пепел империй, И это может случиться с тобой; Но голоса тех богов, что верят в тебя, Еще звучат, Хотя ты тяжел на подъем; Но знаешь, небо Становится ближе; Слышишь, небо Становится ближе; Смотри – небо становится ближе С каждым днем.

 

Пока не начался джаз

В трамвайном депо пятые сутки бал; Из кухонных кранов бьет веселящий газ. Пенсионеры в трамваях говорят о звездной войне. Держи меня, будь со мной. Храни меня, пока не начался джаз. Прощайте, друзья, переставим часы на час; В городе новые стены, но чистый снег; Мы выпускаем птиц – это кончился век. Держи меня, будь со мной, Храни меня, пока не начался джаз. Ночью так много правил, но скоро рассвет; Сплетенье ветвей – крылья, хранящие нас. Мы продолжаем петь, не заметив, что нас уже нет. Держи меня, будь со мной, Храни меня, пока не начался джаз… Веди меня туда, где начнется джаз.

 

Электричество

Моя работа проста – я смотрю на свет. Ко мне приходит мотив, я отбираю слова, Но каждую ночь, когда восходит звезда, Я слышу плеск волн, которых здесь нет. Мой путь длинней, чем эта тропа за спиной. И я помню то, что было показано мне – Белый город на далеком холме, Свет высоких звезд по дороге домой. Но электричество смотрит мне в лицо, И просит мой голос; Но я говорю: «Тому, кто видел город, уже Не нужно твое кольцо». Слишком рано для цирка, Слишком поздно для начала похода к святой земле. Мы движемся медленно, словно бы плавился воск; В этом нет больше смысла – Здравствуйте, дети бесцветных дней! Если бы я был малиново-алой птицей, Я взял бы тебя домой; Если бы я был… У каждого дома есть окна вверх; Из каждой двери можно сделать шаг; Но если твой путь впечатан мелом в асфальт – Куда ты пойдешь, когда выпадет снег? Но электричество смотрит мне в лицо, И просит мой голос; Но я говорю: «Тому, кто видел город, уже Не нужно твое кольцо».

 

Она не знает, что это сны

Я видел дождь, хотя, возможно, это был снег, Но я был смущен и до утра не мог открыть глаз. Еще одно мгновенье – и та, кто держит нити, будет видна; Но лестницы уходят вверх и вьются бесконечно – В этом наша вина; В книгах всегда много правильных слов, Но каждую ночь я вижу все как в первый раз; Никто не сможет вывести меня из этого переплетенья перил; Но та, кто смотрит на меня из темноты пролетов, Не слыхала про крылья, Она не знает, что это сны. Каждый мой шаг вычислен так же, как твой. И это уже повод не верить словам. Каждое мое письмо прочитано здесь так же, как там; Но я хочу сказать тебе, пускай ты не поверишь, Но знай, это верно – Она не знает, что это сны.

 

Выстрелы с той стороны

Он подходит к дверям, он идет, ничего не ища. Его чело светло, но ключ дрожит в кармане плаща. Какая странная тень слева из-за спины, Зловещий шум лифта, новая фаза войны; Жизнь проста, когда ждешь выстрелов с той стороны. Он ходячая битва, он каждый день выжжен дотла. Вороны вьют венки, псы лают из-за угла. Малейшая оплошность – и не дожить до весны, Отсюда величие в каждом движеньи струны; Он спит в носках, он ждет выстрелов с той стороны. Любой трамвай – гильотина, каждый третий целится вслед. Риск растет с количеством прожитых лет. Лиловый и белый – символы слишком ясны, Не стой под грузом, иначе войдешь в его сны; Мы двинемся дальше, Танцуя под музыку выстрелов с той стороны; Неужели ты не слышишь музыки выстрелов с той стороны?

 

Глаз

Дайте мне глаз, дайте мне холст, Дайте мне стену, в которую можно вбить гвоздь – И ко мне назавтра вы придете сами. Дайте мне топ, дайте мне ход, Дайте мне спеть эти пять нелогичных нот, Тогда меня можно брать руками. Как много комнат, полных людей; Прозрачных комнат, полных людей, Служебных комнат, полных людей, Но пока нет твоей любви, Мне всегда Будет хотеться чего-то еще. Дайте мне ночь, дайте мне час, Дайте мне шанс сделать что-то из нас, Иначе все, что вам будет слышно, Это «что вам угодно?» Может быть, нет , может быть, да , На нашем месте в небе должна быть звезда; Ты чувствуешь сквозняк оттого, Что это место свободно. Как много комнат, полных людей, Служебных комнат, полных людей, Прозрачных комнат, полных людей, Но пока нет твоей любви, Мне всегда Будет хотеться чего-то еще.

 

Здравствуй, моя смерть

(Тема для новой войны)

Здравствуй, моя смерть, Я рад, что мы говорим на одном языке. Мне часто нужен был кто-то, кому все равно, Кто я сейчас, Кто знает меня и откроет мне двери домой; Учи меня в том, что может быть сказано мной. Учи меня – слова безразличны, как нож. А тот, кто хочет любви, беззащитен вдвойне, И не зная тебя, движется словно впотьмах – И каждый говорит о любви в словах, Каждый видит прекрасные сны, Каждый уверен, что именно он – источник огня, И это – тема для новой войны. Здравствуй, моя смерть, спасибо за то, что ты есть; Мой торжественный город еще не проснулся от сна. Пока мы здесь, и есть еще время делать движенья любви, Нужно оставить чистой тропу к роднику; И кто-то ждет нас на том берегу, Кто-то взглянет мне прямо в глаза, Но я слышал песню, в ней пелось: «Делай, что должен, и будь, что будет», – Мне кажется, это удачный ответ на вопрос; Но каждый из нас торгует собой всерьез, Чтобы купить себе продолженье весны. И каждый в душе сомневается в том, что он прав, И это – тема для новой войны. Fais se que dois, – adviegne que peut; C’est commande au chevalier [1] .

 

Колыбельная

Спи, пока темно, Завтра вновь утро случится; Я открыл окно – Слышишь, спят звери и птицы. А над всей землею горит звезда, Ясная, как твой смех. Мы с тобою вместе дойдем туда, Где горит звезда для всех, для всех.

 

Дети декабря

 

Жажда

Я просыпаюсь, я боюсь открыть веки, Я спрашиваю: «Кто здесь, кто здесь?» Они отвечают, но как-то крайне невнятно. Все часы ушли в сторону – это новое время. Трубы, я слышу трубы… кто зовет нас? Я въехал в дом, но в нем снова нет места. Я говорю нет, но это условный рефлекс, Наверное, слишком поздно; слишком поздно… Ты можешь спросить себя: «Где мой новый красивый дом?» Ты можешь цитировать Брайана Ино с Дэвидом Бирном, Но в любой коммунальной квартире Есть свой собственный цирк, Шаги в сапогах в абсолютно пустом коридоре. И ты вел их все дальше и дальше, Но чем дальше в лес, тем легче целиться в спину. И ты приходил домой с сердцем, полным любви, И мы разбивали его вместе, Каждый последний раз вместе. Наши руки привыкли к пластмассе, Наши руки боятся держать серебро; Но кто сказал, что мы не можем стать чище? Кто сказал, что мы не можем стать чище? Закрыв глаза, я прошу воду: «Вода, очисти нас еще один раз»; Закрыв глаза, я прошу воду: «Вода, очисти нас еще один раз»; Закрыв глаза, я прошу воду: «Вода, очисти нас…»

 

Сны о чем-то большем

Февральским утром выйду слишком рано, Вчерашний вечер остается смутным; В конце концов, зачем об этом думать? Найдется кто-то, кто мне все расскажет. Горсть жемчуга в ладонях – Вот путь, который я оставлю тайной. Благодарю тебя за этот дар – Уменье спать и видеть сны; Сны о чем-то большем. Когда наступит время оправданий, Что я скажу тебе? Что я не видел смысла делать плохо, И я не видел шансов сделать лучше. Видимо, что-то прошло мимо, И я не знаю, как мне сказать об этом. Недаром в доме все зеркала из глины, Чтобы с утра не разглядеть в глазах Снов о чем-то большем.

 

Кад годдо

Я был сияющим ветром, я был полетом стрелы, Я шел по следу оленя среди высоких деревьев. Помни, что, кроме семи, никто не вышел из дома Той, кто приносит дождь. Ветви дуба хранят нас, орешник будет судьей. Кровь тростника на песке – это великая тайна. Кто помнит о нас? Тот, кто приходит молча, И та, кто приносит дождь. Только во тьме – свет; Только в молчании – слово. Смотри, как сверкают крылья Ястреба в ясном небе. Я знаю имя звезды; Я стану словом ответа Той, кто приносит дождь.

 

Она может двигать

Она может двигать, Она может двигать собой В полный рост – она знает толк в полный рост; Мама, что мы будем делать, Когда она двинет собой? Алый шелк, вещие сны, Ветви ивы, фазы луны В полный рост, Она знает толк в полный рост; Мама, что мы будем делать, Когда она двинет собой? Кроткий нрав, возвышенный чин, Великая стройка, новый почин – В полный рост, Она знает толк в полный рост! Мама, что мы будем делать, Когда она двинет собой? Она может двигать, Она может двигать собой В полный рост – Она знает толк в полный рост. Мама, что мы будем делать, Когда она двинет собой?

 

Танцы на грани весны

Сегодня днем я смотрел с крыши, Сегодня ночью я буду жечь письма. Камни в моих руках, Камни, держащие мир, Это не одно и то же. Я мог бы написать эпос, Но к чему рисковать камуфляжем? Мог бы взять холст и кисти, Но это ничего не меняет. Мог бы сделать шаг назад, Я мог бы сделать шаг назад, Но это не то, что мне нужно, Это не то, что мне нужно, – Это только наши танцы на грани весны; Это только наши танцы на грани весны. Я вижу твой берег, но что там блестит в кустах? Я видел что-то подобное в одном из видеофильмов. Я знаю твой голос лучше, чем свой, Но я хочу знать, кто говорит со мной; Я мог бы остаться целым, Но это не в правилах цирка. Мог бы остаться целым, Но это не в моих свойствах; Мог бы признаться в любви, Я мог бы признаться тебе в любви, Но разве ты этого хочешь? И разве это что-то меняет? Это только наши танцы на грани весны; Это только наши танцы на грани весны. Сегодня днем я смотрел с крыши, Сегодня ночью я буду жечь письма. Камни в моих руках, камни, держащие мир, Это не одно и то же; Я мог бы написать эпос, Но к чему рисковать камуфляжем? Мог бы взять холст и кисти, Но это ничего не меняет. Мог бы сделать шаг назад, Я мог бы сделать шаг назад, Но это не то, что мне нужно; Нет, это не то, что мне нужно. Это только наши танцы на грани весны; Это только наши танцы на грани весны.

 

Деревня

Я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле; Я открываю свойства растений и трав. Я брошу в огонь душистый чабрец. Дым поднимается вверх, и значит, я прав. Я отыщу корень дягиля – сделай меня веселей; Ветви березы, прочь, демоны, прочь… Если же станет слишком темно, чтобы читать тебе, Я открываю дверь, и там стоит ночь. Кто говорит со мной; Кто говорит со мной здесь? Радости тем, кто ищет; мужества тем, кто спит. Тринадцать дней в сторону полной луны. Я думал, что это мне снится, Что же, здравствуйте, сны; По-моему, я знаю, зачем вы пришли ко мне; Так я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле…

 

Я – змея

Ты улыбаешься, Наверное, ты хочешь пить. Я наблюдаю, Я ничего не хочу говорить. Я – змея, Я сохраняю покой. Сядь ко мне ближе, ты Узнаешь, кто я такой. Я знаю тепло камня, Я знаю запах и цвет. Но когда поднимаются птицы, Я подолгу гляжу им вслед, Я – змея; Я сохраняю покой. Сядь ко мне ближе, ты Узнаешь, кто я такой. Иногда я гоню их прочь; Иногда я хочу им петь. Иногда мне хочется спрятаться в угол, Затихнуть и умереть, Но я – змея; И я сохраняю покой. Сядь ко мне ближе, ты Узнаешь, кто я такой. Ты улыбаешься, Должно быть, ты ждешь ответ – Дай руки; я покажу тебе, Как живое дерево станет пеплом; Я – змея; Я сохраняю покой. Смотри на свои ладони – теперь Ты знаешь, кто я такой.

 

«Когда я кончу все, что связано с этой смешной беготней…»

Когда я кончу все, что связано с этой смешной беготней, Когда я допью, и бокал упадет из окна, Я отправлю все, что было моим в какой-нибудь мелкий музей, И я вернусь в свой дом на вершине холма.

 

212–85–06

Если бы я знал, что такое электричество, Я сделал бы шаг, я вышел на улицу, Зашел бы в телефон, набрал бы твой номер И услышал бы твой голос, голос, голос… Но я не знаю, как идет сигнал, Я не знаю принципа связи, Я не знаю, кто клал кабель, Едва ли я когда-нибудь услышу тебя, тебя, тебя… 2–12–85–06 2–12–85–06 2–12–85–06 – это твой номер, номер, номер… – что это, Бэрримор? – это даб, сэр. А меня били-колотили во дороге во кустах, Проломили мою голову в семнадцати местах. Увы, недолго это тело будет жить на земле, Недолго это тело будет жить на земле, Спроси об этом всадника в белом седле, Недолго это тело будет жить на земле… Вот женщина, завязанная в транспортном узле, Вот женщина, верхом на шершавом козле, Вот женщина, глядящая на белом стекле, Недолго это тело будет жить на земле… В мире есть семь, и в мире есть три, Есть люди, у которых капитан внутри, Есть люди, у которых хризолитовые ноги, Есть люди, у которых между ног Брюс Ли, Есть люди, к которым обращаются на «Вы», Есть люди, у которых сто четыре головы, Есть загадочные девушки с магнитными глазами, Есть большие пассажиры мандариновой травы, Есть люди, разгрызающие кобальтовый сплав, Есть люди, у которых есть двадцать кур-мяф, Есть люди типа «жив» и люди типа «помер», Но нет никого, кто знал бы твой номер… – типа 2–12–85–0а 2–12–85–0б 2–12–85–0в 2–12–85–0г 2–12–85–0д 2–12–85–0е 2–12–85–0е 2–12–85–0ж 2–12–85–06 – это твой номер, номер, номер…

 

Дети декабря

Здравствуй, я так давно не был рядом с тобой, Но то, что держит вместе детей декабря, Заставляет меня прощаться с тем, что я знаю, И мне никогда не уйти, до тех пор, пока… Но если ты хочешь слушать, то я хочу петь для тебя, И если ты хочешь пить, я стану водой для тебя.

 

Десять стрел

 

Каменный уголь

Если б каменный уголь умел говорить, Он не стал бы вести беседы с тобой. И каррарский мрамор не стал бы смотреть тебе вслед. Но ты занят войной, ты стреляешь На тысячу верст и тысячу лет. И я ничего не отвечу, когда меня спросят, Как продолжается бой. В эротических снах молодого дворника Ты будешь пойман в трубе, И надменные девы привяжут тебя к станку. Они коронуют тебя цветами, И с песнями бросятся прочь, На бегу забывая самое имя твое, И никто никогда не вспомнит здесь о тебе. И когда наступит День Серебра, И кристалл хрусталя будет чист, И тот, кто бежал, найдет наконец покой, Ты встанешь из недр земли, исцеленный, Не зная, кто ты такой. Я хотел бы быть рядом, когда Всадник протянет тебе Еще нетронутый лист.

 

Хозяин

Хозяин, прости, что тревожу тебя, Это несколько странный визит. Я видел свет в окнах твоего этажа, Дверь открыта, вахтер уже спит. У новых жильцов вечеринка, Они, выпив, кричат, что ты миф; Но я помню день, когда я въехал сюда, И я действительно рад, что ты жив. Хозяин, я просто шел от друзей, Я думал о чем-то своем. Они живут в этих новых домах, И по-детски довольны жильем. Но я вспоминаю свой прокуренный угол, Фонарь в окне, купол с крестом, И мне светло, как в снежную ночь, И я смеюсь над их колдовством. Хозяин, я веду странную жизнь, И меня не любит завхоз; Твои слуги, возможно, милые люди, Но тоже не дарят мне роз. И я иду мимо них, как почетный гость, Хотя мне просто сдан угол внаем; Но, Хозяин, прости за дерзость, Я не лишний в доме твоем. Хозяин, я плачу не как все, Но я плачу тем, что есть. Хозяин, моя вера слаба, Но я слышал добрую весть. Хозяин, я никудышный фундамент, И, наверно, плохое весло – Но, Хозяин, когда ты захочешь пить, Ты вспомнишь мое ремесло.

 

Трамвай

Близилась ночь; Рельсы несли свой груз. Трамвай не был полон, Фактически он был пуст. Кроме двух-трех плотников, Которых не знал никто, Судьи, который ушел с работы, И джентльмена в пальто. Судья сказал: «Уже поздно, Нам всем пора по домам. Но Будда в сердце, а бес в ребро: Молчать сейчас – это срам. Скамья подсудимых всегда полна, Мы по крайней мере в этом равны. Но если каждый из нас возьмет вину на себя, То на всех не хватит вины». Плотник поставил стаканы на пол И ответил: «Да, дело – труба. Многие здесь считают жизнь шуткой, Но это не наша судьба. Лично я готов ответить за все, А мне есть за что отвечать. Но я пою, когда я строю свой город, И я не могу молчать». Судья достал из кармана деньги И выбросил их в окно. Он сказал: «Я знаю, что это не нужно, Но все-таки – где здесь вино? Едва ли мы встретимся здесь еще раз Под этим синим плащом, И я прошу прощенья за все, что я сделал, И я хочу быть прощен!» Когда вошел контролер, Скорость перевалила за сто. Он даже не стал проверять билеты, Он лишь попросил снять пальто. В вагоне было светло, И ночь подходила к концу, И трамвай уже шел там, где не было рельсов, Выходя напрямую к кольцу.

 

Стучаться в двери травы

Я видел, как реки идут на юг, И как боги глядят на восток. Я видел в небе стальные ветра, Я зарыл свои стрелы в песок. И я был бы рад остаться здесь, Но твои, как всегда, правы; Так не плачь обо мне, когда я уйду Стучаться в двери травы. Твоя мать дает мне свой сладкий чай, Но отвечает всегда о другом; Отец считает свои ордена И считает меня врагом. И в доме твоем слишком мало дверей, И все зеркала кривы; Так не плачь обо мне, когда я уйду Стучаться в двери травы. Я видел в небе тысячу птиц, Но они улетели давно. Я видел тысячу зорких глаз, Что смотрят ко мне в окно. И ты прекрасна, как день, но мне надоело Обращаться к тебе на «Вы»; Так не плачь обо мне, когда я уйду Стучаться в двери травы.

 

Платан

Зуд телефонов, связки ключей; Ты выйдешь за дверь, и вот ты снова ничей. Желчь поражений, похмелье побед, Но чем ты заплатишь за воду ничьей? Я хотел бы опираться о платан, Я так хотел бы опираться о платан, А так мне кажется, что все это зря. Свои законы у деревьев и трав; Один из нас весел, другой из нас прав. Прекрасное братство, о достойный монах, С коростылем, зашитым в штанах. С мешком кефира до Великой Стены; Идешь за ним, но ты не видишь спины, Встретишь его – не заметишь лица; Забудь начало – лишишься конца. Торжественны клятвы до лучших времен; Я пью за верность всем богам без имен. Я пью за вас, моя любовь, мои друзья; Завидую вашему знанию, что я – это я. Но будет время и я обопрусь о платан; Будет время – я обопрусь о платан, А так, пока что мне кажется, что все это зря.

 

Шары из хрусталя

Чем ты был занят? Я лился, как вода. Что ты принес? Что исчезнет без следа; Песни без цели, песни без стыда, Спетые, чтобы унять твою печаль. Что нам подвластно? Гранитные поля, Птицы из пепла, шары из хрусталя. Там, где мы шли, там лишь небо да земля, Но ветер придет, и нас уже не жаль.

 

Яблочные дни

Они говорили всю ночь; я говорил, как все. Но правду сказать, я не знаю, о чем шла речь: Я был занят одним, Тем, насколько ты близко ко мне. Я могу сказать тебе то, Что ты знала во сне; Я приглашаю тебя работать вместе со мной, Ожидая Наступление яблочных дней. Я мог бы купить тебе дом по эту сторону дня, Но, чтобы идти сквозь стекло, нужно владеть собой, А это одно из тех качеств, Которых нет у меня. Но кто-то играет, и я должен петь, И с каждым днем все сильней. Мое ощущение, что это просто мой метод любви, И я ожидаю Наступление яблочных дней. У этой науки нет книг, Но кто пишет книги весной? И если, закрыв глаза, смотреть на солнечный свет, То можно увидеть кого-то из тех, Кто работает вместе со мной. И деревья, растущие здесь, Растут из древних корней. Ты спросишь меня, зачем капитаны стоят на башнях – Они ожидают Наступление яблочных дней.

 

Равноденствие

 

Иван-чай

Пока цветет иван-чай, пока цветет иван-чай, Мне не нужно других книг, кроме тебя, Мне не нужно, мне не нужно. Возьми снежно-белый холст, Тронь его зеленым и желтым, Ослепительно-синим. Cделай деревья, и они тебе скажут, Как все, что я хотел, Становится ветром, и ветер целует ветви. И я говорю: спасибо за эту радость! Я говорю: спасибо за эту радость! Пока цветет иван-чай, пока цветет иван-чай, Мне не нужно других книг, кроме тебя, Мне не нужно, мне не нужно. Это совершенный метод, Жалко, что нам не хватает терпенья. Но это совершенный метод, Рано или поздно, мы опять будем вместе, И то, что было боль, станет как ветер, И пламя сожжет мне сердце, И я повторю: спасибо за эту радость! Я повторяю: спасибо за эту радость! Пока цветет иван-чай, пока цветет иван-чай, Мне не нужно других книг, кроме тебя, Мне не нужно, мне не нужно.

 

Великий дворник

Великий дворник, великий дворник В полях бесконечной росы, Великий дворник, великий… Они догонят нас, Только если мы будем бежать, Они найдут нас, Только если мы спрячемся в тень. Они не властны    над тем, что по праву твое, Они не тронут тебя, они не тронут тебя… Вечные сумерки времени – с одной стороны, Великое утро – с другой. Никто не тронет нас в этих полях, Никто не тронет тебя, никто не тронет тебя. Великий дворник, великий дворник В полях бесконечной росы, Великий дворник, великий дворник…

 

Наблюдатель

Здесь между двух рек – Ночь. На древних холмах; Лежа в холодном песке, Ждет наблюдатель. Он знает, что прав. Он неподвижен и прям. Скрыт в кустах Его силуэт. Ветер качает над ним Ветви, хоть ветра сегодня нет. Ночь кружится в такт Плеску волн, блеску звезды, И наблюдатель уснул, Убаюканный плеском воды. Ночь пахнет костром. Там за холмом – отблеск огня, Четверо смотрят на пламя. Неужели один из них я? Может быть, это был сон, Может быть, нет – Не нам это знать. Где-нибудь ближе к утру Наблюдатель проснется, Чтобы отправиться спать.

 

Партизаны полной луны

Тем, кто держит камни для долгого дня, Братьям винограда и сестрам огня, О том, что есть во мне, Но радостно не только для меня. Я вижу признаки великой весны, Серебряное пламя в ночном небе, У нас есть все, что есть. Пришла пора, откроем ли мы дверь? Вот едут партизаны полной луны, Мое место здесь. Вот едут партизаны полной луны. Пускай… У них есть знания на том берегу, Белые олени на черном снегу. Я знаю все, что есть, любовь моя, Но разве я могу? Так кто у нас начальник и где его плеть? Страх – его праздник, и вина – его сеть. Мы будем только петь, любовь моя, Но мы откроем дверь. Вот едут партизаны полной луны, Мое место здесь. Вот едут партизаны полной луны. Пускай их едут.

 

Лебединая сталь

Возьми в ладонь пепел, возьми в ладонь лед. Это может быть случай, это может быть дом, Но вот твоя боль, так пускай она станет крылом, Лебединая сталь в облаках еще ждет. Я всегда был один – в этом право стрелы, Но никто не бывает один, даже если б он смог, Пускай наш цвет глаз ненадежен, как мартовский лед, Но мы станем, как сон, и тогда сны станут светлы. Так возьми в ладонь клевер, возьми в ладонь мед, Пусть охота, летящая вслед, растает, как тень. Мы прожили ночь, так посмотрим, как выглядит день, Лебединая сталь в облаках – вперед!

 

Аделаида

Ветер, туман и снег. Мы – одни в этом доме. Не бойся стука в окно – Это ко мне, Это северный ветер, Мы у него в ладонях. Но северный ветер – мой друг, Он хранит все, что скрыто. Он сделает так, Что небо станет свободным от туч Там, где взойдет звезда Аделаида. Я помню движение губ, Прикосновенье руками. Я слышал, что время стирает все. Ты слышишь стук сердца – Это коса нашла на камень. И нет ни печали, ни зла, Ни горечи, ни обиды. Есть только северный ветер, И он разбудит меня Там, где взойдет звезда Аделаида.

 

Золото на голубом

Те, кто рисует нас, Рисуют красным на сером. Цвета как цвета, Но я говорю о другом, Если бы я умел это, я нарисовал бы тебя Там, где зеленые деревья И золото на голубом. Место, в котором мы живем, – В нем достаточно света, Но каждый закат сердце поет под стеклом. Если бы я был плотником, Я сделал бы корабль для тебя, Чтобы уплыть с тобой к деревьям И к золоту на голубом. Если бы я мог любить, Не требуя любви от тебя, Если бы я не боялся И пел о своем, Если бы я умел видеть, Я бы увидел нас так, как мы есть, Как зеленые деревья и золото на голубом.

 

Дерево

Ты – дерево, твое место в саду, И, когда мне темно, я вхожу в этот сад. Ты – дерево, и ты у всех на виду, Но если я буду долго смотреть на тебя, Ты услышишь мой взгляд. Ты – дерево, твой ствол прозрачен и чист, Но я касаюсь рукой и ты слышишь меня. Ты – дерево, и я как осиновый лист, Но ты ребенок воды и земли, а я сын огня. Я буду ждать тебя там, где ты скажешь мне, Там, где ты скажешь мне, Пока эта кровь во мне, и ветер в твоих ветвях, Я буду ждать тебя, ждать тебя. Ты – дерево, твоя листва в облаках, Но вот лист пролетел мимо лица. Ты – дерево, и мы в надежных руках; Мы будем ждать, пока не кончится время И встретимся после конца.

 

Очарованный тобой

Очарованный тобой Мой лес, – ослепительный сад, Неподвижный и прямой все дни. Кто мог знать, что мы Никогда не вернемся назад, Однажды выйдя из дверей. Очарованный тобой, я ничего не скажу, Между нами нет стекла и нечего бить. Кто мог знать, что нам – Нам будет нечего пить, Хотя вода течет в наших руках… Скажи мне хоть слово, я хочу слышать тебя! И оставленный один, беззащитен и смят. Этот выбор был за мной, и я прав, Вот мой дом, мой ослепительный сад И отражение ясных звезд В темной воде, в темной воде, в темной воде…

 

Поколение дворников

Поколение дворников и сторожей Потеряло друг друга В просторах бесконечной земли, Все разошлись по домам. В наше время, Когда каждый третий – герой, Они не пишут статей, Они не шлют телеграмм, Они стоят как ступени, Когда горящая нефть Хлещет с этажа на этаж, И откуда-то им слышится пение. И кто я такой, чтобы говорить им, Что это мираж? Мы молчали, как цуцики, Пока шла торговля всем, Что только можно продать, Включая наших детей; И отравленный дождь Падает в гниющий залив. И мы еще смотрим в экран, А мы еще ждем новостей. И наши отцы никогда не солгут нам. Они не умеют лгать, Как волк не умеет есть мясо, Как птица не умеет летать. Скажи мне, что я сделал тебе, За что эта боль? Но это без объяснений, Это, видимо, что-то в крови, Но я сам разжег огонь, Который выжег меня изнутри. Я ушел от закона, Но так не дошел до любви. Но молись за нас, Молись за нас, если ты можешь. У нас нет надежды, но этот путь наш И голоса звучат все ближе и строже, И будь я проклят, если это мираж.

 

Radio silence

 

Radio silence

It suddenly feels like a new year, Like I’m a million miles away from here. I can see some kind of light here, Although I can’t name it. I want to talk about moonlight, I want to talk about the wild child, you know, That real wild one, dancing alone In the middle of the whirlpool. Spinning tales about silence, About radio silence, About some kind of asylum In the middle of an empty field full of danger. It’s strange I don’t feel like I’m a stranger; I feel like I belong here, I feel like I’ve been waiting for a long time, And now I can tell you some stories, Stories about the madmen, Stories about the dream-child, You know, that real wild one, Who dance alone In the middle of the whirlpool. And I can tell you about silence, About radio silence, About some kind of asylum In the middle of an empty field full of danger. If you want it…

 

The postcard

This is a postcard Saying I’m alright in this beautiful city, This is a phone call Saying, yes, I am sleeping alone here, But the telephone lines are cut, My hands can’t hold the paper – You are on my mind… Nobody knows your name here, Except when the moon is out. And then they toss in their sleep Crying out for you to take them, But me I cannot sleep, I cannot dream, My heart is shattered – You are on my mind… Once seven colors used to make a man blind, And now we are like birds stuck in barbed wire, Precise, like sunrise, A child just like any other, Made of the bones of the earth, Fragile and deathless. Yes, I’m alright, I’m a church, And I’m burning down. You are on my mind…

 

The Wind

Your eyes are colored like wind, The Wind from the northern sea. A wave on the sand so clear, Whoever got me that far must be laughing; Alright, I can laugh as well. So sweet is your touch, May I never go free, But I’m breaking away To return unbound, And I hear the sound Behind my shoulder Like the shape of the swan, gliding, And when the trees are bare, There will be nowhere to return to But we stay, believing. Your eyes are colored like wind… Bringing incredible news I don’t know if I’m ready, Does it matter? Whoever cut me that deep, I love you. And here I stand, transfixed, Listening to the sound of the wind.

 

The Time

Sitting in a corner In my castle made of single-malt and smoke With all my friends around me. And I love them «till I choke And I watch you dance with someone, Someone not even there, And you’re simple as in sacrilege, And you are pure as in player. Somewhere there’s a point of no resistance, But we make sure there’s no getting there. And we’re beautiful when we’re animals But so easily scared. And I cannot even talk to you Stricken down as a hunter to its prey, Sliding down, down this hill of glass again, And there’s nothing I can say. I guess it’s just the time I guess it’s just the time I guess it’s just the time And I will see you when the time is over. And then the northern wind calls, And then curtains part, And then the castle wall falls, And there’s an arrow in my heart. There’s only one way out of prison Which is to set your jailer free. But then, it’s just another bunch of pretty words That stand between the sailor and the sea. So forgive me, though I know you never will Battered by your pride, And so I’m locked again within these castle walls, And you freeze alone outside. I guess it’s just the time I guess it’s just the time I guess it’s just the time And I will see you when the time is over.

 

Winter

Now that the summer is gone, Snow’s on the ground. I sought and I found, I know what I found is true. But the bitter gray sky Fades into silence, Only the fire is left. And some say it’s not enough To carry us through. Days of apple bloom white, Silver and steel, Tales of webs Spun around a careless heart. I dream of the snow-white seagulls, Crying to show me the way, But I will stay here with you, And nothing will ever come To tear us apart. Look into my eyes sister, No harm will come to you. Look into my eyes sister, No harm will come to you.

 

That voice again

I hear that voice again I hear that voice again Seems so simple now, Now that the sky is clear, Maybe the road was tough But at last we’re here I’ve nothing to hide from you, Nothing to explain, Just this vision of broken wing, And the raven cries in pain. I hear that voice again I hear that voice again If darkness surrounds you, I’ll be the fire To guard your sleep. If there’s nothing to stand on, I will lay myself beneath your feet, I will show the world to you And this world will have no stain. Just hold me now, Hold me close, Don’t let me go, But close your eyes And look away… I hear that voice again

 

Fields of my love

Hello sweet victory, So nice meeting you here Mmm, Mmm So strange when you think about it. I never did anything out of my way, I just strayed… Out in the fields of my love Out in the fields of my love Out in the fields of my love Well met and thank you I’m glad you taught me so well. It was fun being around for a while, So sad you have to stay here Or can you spread out your wings and fly with me… Out in the fields of my love Out in the fields of my love Out in the fields of my love

 

Real slow today

This is a dangerous tale Of oxygen and flame, Tale of running away. Nowhere to run, All I can see is you – Visions of water in the desert sun. Stay… Things gonna get real slow today Things gonna get real slow today Takes one prisoner, Takes one to show him the way, Then comes this lesson in natural history. And these ladies are laughing at me, Can I join the fun? I know I’m haunted, keeps the flame bright; I guess I can say I’m alright, Just a burning arrow stuck in my heart, Well, anyway… And some people say that We shouldn’t cross this line, But there is no line, Only the sky, I want to see you smile, Want to feel us get up and fly, Shouldn’t we? Things gonna get real slow today Things gonna get real slow today Takes one prisoner, Takes one to show him the way, Then comes this lesson in natural history.

 

Mother

This city is on fire tonight, Sweet forest fire silent and unseen, The sleepers awaken. Your eyes are open I know you’re smiling at me. Some people say you’re not here anymore But your trees stand proud And laugh and let them pass So mischievous and holy; And this is a question I’ll never want to ask. There’s a moon out there and she wants to be growing. There’s a river down here and she wants to go back to the sea. I am your child, mother, Crying to be consoled. I recognize you now, Do you recognize me? There’s a part of me that wants to be silent, Immersed in your movement, Stung by your grace. And here is your song, and I’ll sing it, I’m coming home, I’ve never been away. There’s a moon out there and she wants to be growing. There’s a river down here and she wants to go back to the sea. I am your child, mother, Crying for you to console me. Now that I know you, Do you recognize me? There’s a moon out here and she wants to be growing. Here’s a river down here and she wants to go back to the sea. I am your child, mother, Crying to be consoled. Now that I know you, Recognize me!

 

Radio London

 

Up in smoke

Book of love in front of me Tries to bite my chin; Angel right behind my shoulder Waits to do me in; I wish I had a heart To walk me like a dog – But life’s a sweet thing, Going up in smoke. Used to be a passenger, Now they take me as their own; Used to be a fisher-king But now my cross is gone. I wish I had some faith, But all I do is talk – And life’s a sweet thing, Going up in smoke. We could be engineers, We could drive a coach; Could be real New Age With positive approach. I wish I still could laugh, I wish it was a joke – But life’s a sweet thing, Going up in smoke.

 

Eloise

Eloise Standing in the rain outside Wondering if the sky is really made out of air There she is, always looking right at me But is she? I can’t really tell And I don’t really care Eloise Something of the child Something of the bride And sometimes Just not there. Help me, please, Discover about your secret life And the purpose behind the clothes that you wear; I just need some time to settle down, Just need some time to settle down, I need to get my feet on the ground, Before I can dance with you; But now, I can’t even see you now; And she smiles, and she turnes, And she says: «I know, I know…» Eloise Staring at the sea Seven white birds Sing Lost in her hair; I’ve heard she is Lethal for the likes of me Well, I can’t really tell And I don’t really care. I just need some time to settle down, Just need some time to settle down, Just need to get my feet on the ground, Before I can dance with you; But now, I can’t even see you now; And she smiles, and she turnes, And she says: «I know, I know…»

 

Heading for the absolute one

Women today gained entrance to the City Of Light: Oh Joy Undescribed – security there was never tight Saint Peter by the pearly gate – He looks funny, but he’s doing alright; He’s taking the preventive measures – Must have been too late… The lingeried ladies are walking on by; The angels take cover – they think it isn’t right; And if the party’s gonna go on tonight – I don’t know, who will set it all straight; Who’ll take away the empty bodies And paint the clouds white – white again; So, my love, I think that enough is enough; Tired of this second-hand fun, I’m heading for the absolute one. Descriptions in the holy books leave me feeling rather stiff, For there’s much more that my spirit has to give; We played it perfect for the moon and the sun; This story’s over, the credit is gone – So it’s one for the road – and I’m Heading for The Absolute One.

 

Best years of our lives

These are the best years of our lives – sweet and peaceful The best years of our lives – enchanted and fey Like the seeds we’re sown, Like the seeds trampled – After the gardener did what he’s paid to do, Now it is finally time… These are the best years of our lives – it’s all that matters The best years of our lives – fragile and clean; Like a child, we’re blessed; Like a child – spaced out; And may Lord have mercy on those, who invoke our displeasure In these best years of our lives. And I’m coming from a different world; And I really dont know how it’s done here; And I would honestly ask you to help me, babe, To work with me, trust in me, And cover my ass – and then I’ll look away… These are the best years of our lives – and our captain’s locked up; And his choir of angels waits for this city to fall. Before this sky, and them bells ringing, I say – I know how you feel, God, I know how you feel. If we knew our way out, we’d never be stuck here at all – These are the best years of our lives…

 

Listen to The Quiet One

It’s coming back now, Back to the center, Rest in twilight. Talking in a different language, Clear and delightful, There’s no translation. Raised in wonder, Shot in the back; This is The Central calling, This is the answer: Listen to The Quiet One. No need to worry No need to hide No way from the front line Alone in the darkness All the connections’ been cut. So I drank myself Down to be up again This is a different chapter Written for your friends and lovers This is the answer: Listen to The Quiet One.

 

Can’t stop repeating your name

Days of wine, days of roses – They are here again, brought by summer haze. The world inside of me was split and bored and fighting – But now it stands still, silent and amazed. Words will come later, They will surely come, if I will need them still; If blessed are promises given to be broken – How more so You, love, for You’re the Love fulfilled. And I can’t stop repeating Your Name, Can’t stop repeating Your Name; You are The One, who make me shine like the sun, Keep me forever in flame – Never the same again – I can’t stop repeating Your Name.

 

Beautiful blue train

It was a beautiful night, when I was talking to My Lord; I said: «Oh my, Omniscient One, tell me, why I’m tired and bored?» He said – Shut up and listen, You know – words are all in vain; Just check your soul for this blue train. Why don’t we get outside, before it is too late, You don’t want to be stuck where the doctors and the lawyers lie in wait Take me out tonight – I’m tired of being alone; And beautiful blue train will take us home. You know, sometimes I feel like part of my body is made of steel And then I think of all the little girls gone beneath its wheels: Alright then, who’s that dancing round this human pole? And our beautiful blue train will take them home. It was a beautiful night, and I was talking to My Lord, I said – Lord, what You’ve been telling me is not what I was taught He said – Do you think I really care Where is that you roam? Cause my beautiful blue train will take you home.

 

Annie of the nightingales

It was the time, when nothing was right, Time, when nothing was wrong; When ballerinas fly in the wind – This time is now. And it’s written in the dark ways. Written on the white halls, Written in the cracks of the sky, And it says… It was awhile since the baby was born, Awhile, since the story was told, Awhile – and then it happens again; And it happens now; And I can see it in the dark ways, And I can see it on the flyovers, I can see it in the whites of your eyes; And it spells out: Annie Of The Nightingales. And she goes…

 

Under the good sun

They say it’s always been the same Throughout the years; They come they go they stay the same. They pray for sun, They pray for rain – Against the grain, my love, They go again, my love. Young lovers broken on the wheel They spin themselves; I pray to Gods they spin it well. Their hounds of love, Their hounds of hell – They might be true, my love, But not for you, my love – Cause you stand in the good good sun. The winds of charity have passed Beyound the pale, They’ve left us here without the stage. Their storms of war, Their tears of rage – They’ll let us through, my love, Cause we stand with you, my love – And you stand in the good good sun.

 

Promises of Eden

We’ve set our sails on sunrise – Just like the scriptures say; They have said they’re building heaven, so it could Be awkward, if we stay; And the watchmen in their towers Somehow have failed to see, how We dance away, We sail away From their promises of Eden. We hail Ye, Pretty Maidens; And Ye, Weary Travellers – Hail! Rest in peace, for there’s no science that can unfold The mysteries of our sails. And while their wise men ponder New ways to set us free – We dance away, We smile away From their promises of Eden. Some say this ship is crazy; Some say this ship is iost. But the Lady Fair, who’s keeping us afloat, Is still fairer than the most. And while the full moon wanders Above this ageless sea – We dance away, We smile away From their promises of Eden.

 

The angel calling

It’s always like this – Somebody puts some gunpowder into my brain, Into my brain – And then waits for the spark. And I say to myself – Come on now, do you really have to be that insane? Be that insane – Than off I go… Suppose I was made of steel, I’ll find myself a magnet, And I’ll call it your name, Call it your name And then paint it bright; And you’ll destroy me with light, You’ll burn me to cinders with your hands on my wheel – Your hands on my wheel; And then off I’ll go. All in all – it’s another step to heaven, And in heaven it’s easy to see – It was the angel, that’s calling me; It was the angel, and I just did what he said; It was the angel, and I’m satisfied; It was the angel, and I cried and I cried, And I tried and I tried, And I can’t get you out of my head.

 

Русский альбом

 

Никита Рязанский

Никита Рязанский Строил город, и ему не хватило гвоздя. Никита Рязанский Протянул ладони и увидел в них капли дождя; Никита Рязанский Оставил город и вышел в сад. Никита Рязанский Оставль старцe и учаше кто млад… Святая София, Узнав о нем, пришла к нему в дом; Святая София Искала его и нашла его под кустом; Она крестила его Соленым хлебом и горьким вином, И они смеялись и молились вдвоем: Смотри, Господи: Крепость, и от крепости – страх, И мы, Господи, дети, у Тебя в руках, Научи нас видеть Тебя За каждой бедой… Прими, Господи, этот хлеб и вино, Смотри, Господи, – вот мы уходим на дно; Научи нас дышать под водой… Девять тысяч церквей Ждут Его, потому что Он должен спасти; Девять тысяч церквей Ищут Его, и не могут Его найти; А ночью опять был дождь, И пожар догорел, нам остался лишь дым; Но город спасется, Пока трое из нас Продолжают говорить с Ним: Смотри, Господи: Крепость, и от крепости – страх, И мы, дети, у Тебя в руках, Научи нас видеть Тебя За каждой бедой… Прими, Господи, этот хлеб и вино; Смотри, Господи, – вот мы уходим на дно: Научи нас дышать под водой…

 

Государыня

Государыня, Помнишь ли, как строили дом – Всем он был хорош, но пустой; Столько лет Шили по снегу серебром, Боялись прикоснуть кислотой; Столько лет Пели до седьмых петухов, Пели, но боялись сказать. Государыня, Ведь если ты хотела врагов, Кто же тебе смел отказать? Так что же мы До сих пор все пьем эту дрянь, Цапаем чертей за бока? Нам же сказано, Что утро не возьмет свою дань, Обещано, что ноша легка; Так полно, зря ли мы Столько лет все строили дом – Наша ли вина, что пустой? Зато теперь Мы знаем, каково с серебром; Посмотрим, каково с кислотой…

 

Ласточка

Прыг, ласточка, прыг, по белой стене. Прыг, ласточка, прыг, прямо ко мне; Солнце взошло – значит, время пришло. Прыг, ласточка, прыг – дело к войне. Прыг, ласточка, прыг, прямо на двор; Прыг, ласточка, прыг, в лапках топор. С одной стороны свет; другой стороны нет. Значит, в нашем дому спрятался вор. Жизнь канет, как камень, в небе круги. Прыг, ласточка, прыг – а всюду враги. На битву со злом взвейся, сокол козлом, А ты, ласточка, пой, а вслед не беги. Пой, ласточка, пой – а мы бьем в тамтам. Ясны соколы здесь, ясны соколы там. Сокол летит, а баба родит; Значит, все, как всегда, и все по местам…

 

Волки и вороны

Пили-пили, а проснулися – и ночь пахнет ладаном. А кругом высокий лес, темен и замшел. То ли это благодать, то ли это засада нам; Весело наощупь, да сквозняк на душе. Вот идут с образами – с образами незнакомыми, Да светят им лампады из-под темной воды; Я не помню, как мы встали, как мы вышли из комнаты, Только помню, что идти нам до теплой звезды… Вот стоит храм высок, да тьма под куполом. Проглядели все глаза, да ни хрена не видать. Я поставил бы свечу, да все свечи куплены. Зажег бы спирт на руке – да где ж его взять? А кругом лежат снега на все четыре стороны; Легко по снегу босиком, если души чисты. А мы пропали бы совсем, когда б не волки да вороны; Они спросили: «Вы куда? Небось, до теплой звезды?..» Назолотили крестов, навтыкали, где ни попадя; Да променяли на вино один, который был дан. А поутру с похмелья пошли к реке по воду, А там вместо воды – Монгол Шуудан. А мы хотели дать веселый знак ангелам, Да потеряли их из виду, заметая следы; Вот и вышло бы каждому по делам его, Если бы не свет этой чистой звезды. Так что нам делать, как нам петь, как не ради пустой руки? А если нам не петь, то сгореть в пустоте; А петь и не допеть – то за мной придут орлики; С белыми глазами, да по мутной воде. Только пусть они идут – я и сам птица черная, Смотри, мне некуда бежать: еще метр – и льды; Так я прикрою вас, а вы меня, волки да вороны, Чтобы кто-нибудь дошел до этой чистой звезды… Так что теперь с того, что тьма под куполом, Что теперь с того, что ни хрена не видать? Что теперь с того, что все свечи куплены, Ведь если нет огня, мы знаем, где его взять; Может, правда, что нет путей, кроме торного, И нет рук для чудес, кроме тех, что чисты, А все равно нас грели только волки да вороны, И благословили нас до чистой звезды…

 

Заповедная песня

Отчини мне, природа, стакан молока – Молока от загадочных звезд. И простой, как река, я пущу с молотка Свой умственный рост… Я поставлю в деревне большую кровать, Приглашу в нее всех лошадей; И седой с бородой стану бегать с дудой И никто мне не скажет, что я лицедей… А когда, наконец, смерть придет ко мне спать, Она ляжет со мной в тишине; Она скажет «еще», и опять, и опять, И – ура! – будет радостно мне… Не вменяйте мне, ангелы, это в вину; Не крутите мне, ангелы, хвост: Кто-то ж должен постичь красоту в глубину От Москвы до загадочных звезд…

 

Сирин, Алконост, Гамаюн

В жилищных конторах лесной полумрак; На крышах домов фонари с египетской тьмой: Тронулся лед – так часто бывает весной: Живущим на льдинах никто не сказал, Что может быть так… Откуда нам знать, что такое волна? Полуденный фавн, трепет русалок во тьме… Наступает ночь – начнем подготовку к зиме; И может быть, следующим, кто постучит К нам в дверь, Будет война… Я возьму на себя зеркала, Кто-то другой – хмель и трепетный вьюн… Все уже здесь: Сирин, Алконост, Гамаюн; Как мы условились, я буду ждать       по ту Сторону стекла.

 

Кони беспредела

Ехали мы, ехали с горки на горку, Да потеряли ось от колеса. Вышли мы вприсядку, мундиры в оборку; Солдатики любви – синие глаза… Как взяли – повели нас дорогами странными; Вели – да привели, как я погляжу; Сидит птица бледная с глазами окаянными; Что же, спой мне, птица – может, я попляшу… Спой мне, птица, сладко ли душе без тела? Легко ли быть птицей – да так, чтоб не петь? Запрягай мне, Господи, коней беспредела; Я хотел пешком, да, видно, мне не успеть… А чем мне их кормить, если кони не сыты? Как их напоить? – они не пьют воды. Шелковые гривы надушены, завиты; Острые копыта, алые следы. А вот и все мои товарищи – водка без хлеба, Один брат – Сирин, а другой брат – Спас. А третий хотел дойти ногами до неба, Но выпил, удолбался – вот и весь сказ. Эх, вылетела пташка – да не долетела; Заклевал коршун – да голубя. Запрягли, взнуздали мне коней беспредела, А кони понесли – да все прочь от тебя… Метились мы в дамки, да масть ушла мимо; Все козыри в грязи, как ни крути. Отче мой Сергие, отче Серафиме! Звезды – наверху, а мы здесь – на пути…

 

Елизавета

У Елизаветы два друга: Конь и тот, кто во сне. За шторами вечный покой, шелест дождя, А там, как всегда, воскресенье, И свечи, и праздник, И лето, и смех, И то, что нельзя… Скажи мне, зачем тогда Статуи падали вниз, в провода, Зачем мы стрелялись и шли Горлом на плеть? Она положила Мне палец на губы, И шепчет: «Делай, что хочешь, Но молчи, слова – это смерть; Это смерть…» И наши тела распахнутся, как двери, И – вверх, в небеса, Туда, где привольно лететь, Плавно скользя. А там, как всегда, воскресенье, И свечи, и праздник, И лето, и смех, И то, что нельзя; То, что нельзя…

 

Бурлак

А как по Волге ходит одинокий бурлак, Ходит бечевой небесных равнин; Ему господин кажет с неба кулак, А ему все смешно – в кулаке кокаин; А вниз по Волге – Золотая Орда, Вверх по Волге – барышни глядят с берега. Ох, козельское зелье – живая вода; Отпустите мне кровь, голубые снега. Как мирила нас зима железом и льдом, Замирила, а сама обернулась весной. Как пойдет таять снег – ох, что будет потом, А как тронется лед – ох, что будет со мной… А то ли волжский разлив, то ли вселенский потоп, То ли просто господин заметает следы, Только мне все равно – я почти готов, Готов тебе петь по-над темной воды; А из-под темной воды бьют колокола, Из-под древней стены – ослепительный чиж. Отпусти мне грехи первым взмахом крыла; Отпусти мне грехи – ну почему ты молчишь?! Ты гори, Серафим, золотые крыла – Гори, не стесняйся, путеводной звездой. Мне все равно – я потерял удила, И нет другого пути, только вместе с тобой… Вот так и вся наша жизнь – то Секам, а то Пал; То во поле кранты, то в головах Спас. Вышел, чтоб идти к началу начал, Но выпил и упал – вот и весь сказ; А вороны молчат, а барышни кричат, Тамбовской волчицей или светлой сестрой. То спасительный пост, то спасительный яд; Но слышишь, я стучу – открой! Так причисли нас к ангелам, или среди зверей, Но только не молчи – я не могу без огня; И, где бы я ни шел, я все стучусь у дверей: Так Господи мой Боже, помилуй меня!

 

Любимые песни Рамзеса IV

 

Летчик

Я проснулся, смеясь, – Я спустился вниз, я вернулся назад; Я проснулся, смеясь, Над тем, какие мы здесь; Хлеб насущный наш днесь – Хлеб, speed, стопудовый оклад, Вдоль под теплой звездой В теплой избе – странная смесь… Лети, летчик, лети, лети высоко, лети глубоко; Лети над темной водой, лети над той стороной дня; Неси, летчик, неси – неси мне письмо: Письмо из святая святых, письмо сквозь огонь, Письмо от меня… Белый голубь слетел; Серый странник зашел посмотреть; Посидит полчаса, И, глядишь, опять улетел; Над безводной землей, Через тишь, гладь, костромской беспредел, Без руля, без ветрил… Но всегда – так, как хотел. Вместо крыл – пустота, В районе хвоста – третий глаз; За стеной изо льда, За спиной у трав и дерев; Принеси мне цвета, Чтобы я знал, как я знаю сейчас, Голоса райских птиц И глаза райских дев; Лети, летчик, лети, лети высоко, лети глубоко; Лети над темной водой, лети над той стороной дня; Неси, летчик, неси – неси мне письмо; Письмо из святая святых, письмо сквозь огонь, Письмо от родных и знакомых; Лети, летчик, лети, лети высоко, лети глубоко; Лети над темной водой, лети над той стороной дня; Неси, летчик, неси – неси мне письмо: Письмо из святая святых, письмо сквозь огонь, Мне от меня…

 

Науки юношей

Науки юношей питают, Но каждый юнош – как питон, И он с земли своей слетает, Надев на голову бидон. На нем висят одежды песьи; Светлее солнца самого, Он гордо реет в поднебесье, Совсем не зная ничего. Под ним река, над нею – древо, Там рыбы падают на дно. А меж кустами бродит дева, И все, что есть, у ней видно. И он в порыве юной страсти Летит на деву свысока, Кричит и рвет ее на части, И мнет за нежные бока. Пройдет зима, настанет лето, И станет все ему не то; Грозит он деве пистолетом, И все спешит надеть пальто. Прощай, злодей, венец природы; Грызи зубами провода; Тебе младенческой свободы Не видеть больше никогда.

 

Иерофант

Б. Гребенщиков – А. Гуницкий

С мерцающей звезды нисходит благодать, И в полночь возвращается обратно. Закрытых глаз таинственное братство Зовет нас в игры странные играть. Плывет матрос в надзвездной тишине И гасит золотящиеся свечи; Какой влечет его удел И чем так сладок чистотел На дне… И почему он так беспечен?

 

Как нам вернуться домой

Взгляд влево был бы признаком страха, Взгляд вправо был бы признаком сна. И мы знали, что деревья молчат – Но мы боялись, что взойдет Луна. И не было грани между сердцем и Солнцем, И не было сил отделять огонь от воды. И мы знали, что для нас поет свет, Но мы искали след Полынной звезды. Я хотел бы, чтобы я умел верить, Но как верить в такие бездарные дни – Нам, потерянным между сердцем и полночью, Нам, брошенным там, где погасли огни? Как нам вернуться домой, Когда мы одни; Как нам вернуться домой?

 

Королевское утро

Им не нужен свой дом, День здесь, а потом прочь. Им достаточно быть вдвоем, Вдвоем всю ночь. Колесницы летят им вслед, Только что для них наш хлеб? Королевское утро всегда здесь, Вот оно, разве ты слеп? Им не нужно других книг, Шелк рук и язык глаз. Мы помолимся за них, Пусть они – за нас. Им не нужен свой дом…

 

Царь сна

Скучно в доме, если в доме ни креста, ни ножа; Хотел уйти, но в доме спит моя госпожа; У нее крутой нрав, Рамзес IV был прав; То ли ангелы поют, то ли мои сторожа… Царица Шеба прекрасна, но она ни при чем; Пернатый змей – тень в небе со своим ключом. Новая страна На простынях из синего льна. Нерушимая стена; Леший за моим плечом. Цвет яблони под юбкой ледяная броня; Царь сна крестным ходом на стального коня; В лебединый день Лепо ли хотеть голубя? Но я хотел, и этот голубь взлетел, И голубь был похож на тебя… Знак сторожа над мертвой водой – твой пост; Сигнал из центра недвусмысленно прост; Тирн Рам, Тирн Хлад. Свирепый лен; балтийский палисад; Мне все равно, чем кончится ваш Отход на Север. Скучно в доме, если в доме ни креста, ни ножа. Хотел уйти, но в доме спит моя госпожа; А у нее крутой нрав – Рамзес IV был прав; То ли ангелы поют, то ли…

 

Назад к девственности

Назад к девственности майских ветвей; Вперед к истокам; Отдых и вверх…

 

Отец яблок

Отец яблок Пристально смотрит в цветущий сад; Странный взгляд. Отцу яблок Слышно движенье корней во сне. Зимы к весне; Его любви здесь нет. Его любви минус пятнадцать лет. Она ждет за ветхим крылом, За темным стеклом И ей бесконечно странно. Отец яблок Явственно слышит родную речь; Все здесь. Отец яблок Просит присяжных занять места И скромно сесть. Моя любовь проста. Мою любовь видит один из ста – Она ждет За долгой зимой Рядом со мной – И нам бесконечно странно.

 

Пески Петербурга

 

Я не хотел бы быть тобой в тот день

Ты неизбежна, словно риф в реке, Ты повергаешь всех во прах; Вожжа небес в твоей руке, Власть пустоты – в губах; И, раз увидевший тебя, уж не поднимется с колен, Ты утонченна, словно Пруст, и грациозна, как олень; Но будет день – и ты забудешь, что значит «трах», Я не хотел бы быть тобой в тот день. Люблю смотреть, как ты вершишь свой суд Верхом на цинковом ведре; Твои враги бегут, Ты Бонапарт в своем дворе; Возможно, ты их просветишь, укажешь им – где ночь, где день, Возможно, ты их пощадишь, когда казнить их будет лень, Но будет день – и нищий с паперти протянет тебе пятак, Я не хотел бы быть тобой в тот день. Слепые снайперы поют твой гимн, Пока ты спишь под их стволом; Нечеловечески проста Твоя звезда Шалом. Твои орлы всегда зорки, пока едят с твоей руки; Твои колодцы глубоки, Карманы широки; Но будет день – и дети спросят тебя: «Что значит слово «дом»? Я не хотел бы быть тобой в тот день.

 

Песня № 2

Здесь темно, словно в шахте, но ушли все, кто мог что-то рыть; И когда ты выходишь, ты видишь, что это не смыть. И ты хотел бы быть вежливым, только оборвана нить; Да и что тебе делать здесь, если здесь нечего пить. И ты гложешь лекарства, как будто твердый коньяк; И врачи, как один, утверждают, что это – голяк. И директор твоей конторы, наверно, маньяк: Он зовет в кабинет, а потом говорит тебе: «Ляг». Ты слыхал, что отсутствие ветра – хорошая весть. И ты плывешь, как Ермак, но вокруг тебя ржавая жесть. И ты как мальчик с пальцем, но дыр в той плотине не счесть; Но отчего ты кричишь, когда мы зовем тебя есть? И в бронетанковом вальсе, в прозрачной дымке берез, И твой ангел-хранитель – он тоже не слишком тверез; И вы плывете вдвоем, шалея от запаха роз, Но никто не ответит, потому что не задан вопрос. А что вино – полумера, так это ты вычислил сам, И, поистершись в постелях, с осторожностью смотришь на дам. И в суете – как священник, забывший с похмелья, где храм, Ты бываешь то там, то здесь; но ты не здесь и не там. И ты кидаешься в круг, хотя ты не веришь в их приз; И ты смотришь в небо, но видишь нависший карниз. И, считая время колодцем, ты падаешь вниз; Но если там есть сцена, то что ты споешь им на бис?

 

День первый

И был день первый, и птицы взлетали из рук твоих; И ветер пах грецким орехом, Но не смел тронуть губ твоих, И полдень длился почти что тринадцатый час; И ты сказал слово, и мне показалось, Что слово было живым; И поодаль в тени Она улыбалась, как детям, глядя на нас; И после тени домов ложились под ноги, узнав тебя, И хозяйки домов зажигали свечи, зазвав тебя; И, как иголку в компасе, тебя била дрожь от их глаз; И они ложились под твой прицел, Не зная, что видишь в них ты, Но готовые ждать, Чтобы почувствовать слово еще один раз. Те, кто любят тебя, молчат – теперь ты стал лучше их, И твои мертвецы ждут внизу, Но едва ли ты впустишь их; И жонглеры на площади считают каждый твой час; Но никто из них не скажет тебе Того, что ты хочешь знать: Как сделать так, Чтобы она улыбалась еще один раз?

 

Будь для меня как банка

Я вырос в дыму подкурки, Мне стулом была игла. На «птичках» играл я в жмурки И в прятки с police играл. Детство прошло в Сайгоне, Я жил, никого не любя. Была моя жизнь в обломе, Пока я не встретил тебя. Будь для меня как банка, Замени мне косяк. Мне будет с тобою сладко, Мне будет с тобой ништяк. Я знаю одно местечко, Где можно продать травы. Куплю я тебе колечко, И с тобой обвенчаемся мы. Продам я иглу и колеса, На свадьбу куплю тебе шуз. Мы скинем по тену с носа, Чтоб счастлив был наш союз. Будь для меня как банка, Замени мне косяк. Мне будет с тобою сладко, Мне будет с тобой ништяк.

 

Сельские леди и джентльмены

Пограничный Господь стучится мне в дверь, Звеня бороды своей льдом. Он пьет мой портвейн и смеется, Так сделал бы я; А потом, словно дьявол с серебряным ртом, Он диктует строку за строкой, И когда мне становится страшно писать, Говорит, что строка моя; Он похож на меня, как две капли воды, Нас путают, глядя в лицо. Разве только на мне есть кольцо, А он без колец, И обо мне говорят и то, и се, Но порой я кажусь святым; А он выглядит чертом, хотя он Господь, Но нас ждет один конец; Так как есть две земли, и у них никогда Не бывало общих границ, И узнавший путь Кому-то обязан молчать. Так что в лучших книгах всегда нет имен, А в лучших картинах – лиц, Чтобы сельские леди и джентльмены Продолжали свой утренний чай. Та, кого я считаю своей женой – Дай ей, Господи, лучших дней, Для нее он страшнее чумы, Таков уж наш брак. Но ее сестра за зеркальным стеклом С него не спускает глаз, И я знаю, что если бы я был не здесь, Дело было б совсем не так; Ах, я знаю, что было бы, будь он как я, Но я человек, у меня есть семья, А он – Господь, он глядит сквозь нее, И он глядит сквозь меня; Так как есть две земли, и у них никогда Не бывало общих границ, И узнавший путь Кому-то обязан молчать. Так что в лучших книгах всегда нет имен, А в лучших картинах – лиц, Чтобы сельские леди и джентльмены Продолжали свой утренний чай.

 

Трачу свое время

Трачу свое время; Трачу свой последний день. Но что мне делать еще, Ведь я люблю тебя; Твой ангел седлает слепых коней У твоего крыльца, И ради него ты готова на все, Но ты не помнишь его лица. А он так юн и прекрасен собой, Что это похоже на сон; И ваши цепи как колокола, Но сладок их звон. Трачу свое время; Трачу свой последний день. Но что мне делать еще, Ведь я люблю тебя; А мальчики в коже ловят свой кайф, И девочки смотрят им вслед, И странные птицы над ними кружат, Названья которым нет. И я надеюсь, что этот пожар Выжжет твой дом дотла, И на прощанье я подставлю лицо Куску твоего стекла. Трачу свое время; Трачу свой последний день. Но что мне делать еще, Ведь я люблю тебя.

 

Мне хотелось бы видеть тебя

Мне хотелось бы видеть тебя; Видеть тебя. По старинному праву котов при дворе Мне хотелось бы видеть тебя. У кого-то есть право забыть про тебя, У кого-то есть право не пить за тебя. Но, прости, я не верю в такие права; Мне хотелось бы видеть тебя. Я бы мог написать тебе новую роль, Но для этого мне слишком мил твой король. И потом – я люблю быть котом; Но мне хотелось бы видеть тебя. Я смотрю на гравюры старинных дворцов; Королева, Вы опустили лицо, Но я надеюсь, Вы смотрите на короля… А мне хотелось бы видеть тебя. Но мне хотелось бы видеть тебя; Видеть тебя. По старинному праву котов при дворе Мне хотелось бы видеть тебя.

 

Дядюшка Томпсон

У Дядюшки Томпсона два крыла, Но Дядюшка Томпсон не птица, И ежели мы встретим его в пути, Должно быть, придется напиться. В руках у него огнедышащий змей, А рядом пасутся коровы, И ежели мы не умрем прямо вот сейчас, То выпьем и будем здоровы.

 

Юрьев день

Я стоял и смотрел, как ветер рвет Венки с твоей головы. А один из нас сделал рыцарский жест – Пой песню, пой… Теперь он стал золотом в списках святых, Он твой новый последний герой. Говорили, что следующим должен быть я – Прости меня, но это будет кто-то другой. Незнакомка с Татьяной торгуют собой В тени твоего креста, Благодаря за право на труд; А ты пой песню, пой… Твой певец исчез в глубине твоих руд, Резная клетка пуста. Говорили, что я в претендентах на трон – Прости меня, там будет кто-то другой. В небесах из картона летят огни, Унося наших девушек прочь. Анубис манит тебя левой рукой, А ты пой, не умолкай… Обожженный матрос с берегов Ориона Принят сыном полка. Ты считала, что это был я Той ночью – Прости меня, но это был кто-то другой. Но когда семь звезд над твоей головой Встанут багряным серпом, И пьяный охотник спустит собак На просторы твоей пустоты, Я вспомню всех, кто красивей тебя, Умнее тебя, лучше тебя; Но кто из них шел по битым стеклам Так же грациозно, как ты? Скоро Юрьев день, и все больше свечей У заброшенных царских врат. Но жги их, не жги, они не спасут – Лучше пой песню, пой. Вчера пионеры из монастыря Принесли мне повестку на суд, И сказали, что я буду в списке судей – Прости меня, там будет кто-то другой. От угнанных в рабство я узнал про твой свет. От синеглазых волков – про все твои чудеса. В белом кружеве, на зеленой траве, Заблудилась моя душа; Заблудились мои глаза. С берегов Боттичелли белым снегом в огонь, С лебединых кораблей ласточкой – в тень. Скоро Юрьев день, И мы отправимся вверх – Вверх по теченью.

 

Кострома mon amour

 

Русская нирвана

На чем ты медитируешь, подруга светлых дней? Какую мантру дашь душе измученной моей? Горят кресты горячие на куполах церквей – И с ними мы в согласии, внедряя в жизнь У Вэй. Сай Рам, отец наш батюшка; Кармапа – свет души; Ой, ламы линии Кагью – до чего ж вы хороши! Я сяду в лотос поутру посереди Кремля И вздрогнет просветленная сырая мать-земля. На что мне жемчуг с золотом, на что мне art nouveau; Мне кроме просветления не нужно ничего. Мандала с махамудрою мне светят свысока – Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река!

 

Пой, пой, лира…

Б. Гребенщиков, А. Гуницкий

Пой, пой, лира, Пой о том, как полмира Мне она подарила – а потом прогнала. Пой, пой, лира, О том, как на улице Мира В меня попала мортира – а потом умерла. Пой, пой, лира, О глупостях древнего мира, О бешеном члене сатира и тщете его ремесла. Пой, пой, лира, О возгласах «майна» и «вира», О парусных волнах эфира и скрипе сухого весла. Говорят, трижды три – двенадцать, Я не верю про это, но все ж Я с мечтой не хочу расставаться, Пусть моя экзистенция – ложь. Там вдали – ипподром Нагасаки, Где бессмысленно блеет коза. Все на свете – загадка и враки, А над нами бушует гроза. Пой, пой, лира, О тайнах тройного кефира, О бездуховности клира и первой любови козла. Пой, пой, лира, О том, как с вершины Памира Она принесла мне кумира, а меня унесла. Пой, пой, лира, Пой – и подохни, лира!

 

Московская октябрьская

Вперед, вперед, плешивые стада; Дети полка и внуки саркофага – Сплотимся гордо вкруг родного флага, И пусть кипит утекшая вода. Застыл чугун над буйной головой, Упал в бурьян корабль без капитана… Ну – что ж ты спишь – проснись, проснись, охрана; А то мне в душу влезет половой. Сошел на нет всегда бухой отряд И, как на грех, разведка перемерла; Покрылись мхом штыки, болты и сверла – А в небе бабы голые летят. На их грудях блестит французский крем; Они снуют с бесстыдством крокодила… Гори, гори, мое паникадило, А то они склюют меня совсем.

 

8200

Восемь тысяч двести верст пустоты – А все равно нам с тобой негде ночевать. Был бы я весел, если бы не ты – Если бы не ты, моя родина-мать… Был бы я весел, да что теперь в том; Просто здесь красный, где у всех – голубой; Серебром по ветру, по сердцу серпом – И Сирином моя душа взлетит над тобой.

 

Из сияющей пустоты

В железном дворце греха живет наш ласковый враг: На нем копыта и хвост, и золотом вышит жилет – А где-то в него влюблена дева пятнадцати лет, Потому что с соседями скучно, а с ним – может быть, нет. Ударим в малиновый звон; спасем всех дев от него, подлеца; Посадим их всех под замок и к дверям приложим печать. Но девы морально сильны и страсть как не любят скучать, И сами построят дворец, и найдут, как вызвать жильца. По морю плывет пароход, из трубы березовый дым; На мостике сам капитан, весь в белом, с медной трубой. А снизу плывет морской змей и тащит его за собой; Но, если про это не знать, можно долго быть молодым. Если бы я был один, я бы всю жизнь искал, где ты; Если бы нас было сто, мы бы пели за круглым столом – А так неизвестный нам, но похожий На ястреба с ясным крылом, Глядит на себя и на нас из сияющей пустоты. Так оставим мирские дела и все уедем в Тибет, Ходить из Непала в Сикким загадочной горной тропой; А наш капитан приплывет к деве пятнадцати лет, Они нарожают детей и станут сами собой. Если бы я был один, я бы всю жизнь искал, где ты; Если бы нас было сто, мы бы пели за круглым столом – А так неизвестный нам, но похожий На ястреба с ясным крылом, Глядит на себя и на нас из сияющей пустоты.

 

Кострома mon amour

Мне не нужно победы, не нужно венца; Мне не нужно губ ведьмы, чтоб дойти до конца. Мне б весеннюю сладость да жизнь без вранья: Ох, Самара, сестра моя… Как по райскому саду ходят злые стада; Ох измена-засада, да святая вода… Наотмашь по сердцу, светлым лебедем в кровь, А на горке – Владимир, А под горкой Покров… Бьется солнце о тучи над моей головой. Я, наверно, везучий, раз до сих пор живой; А над рекой кричит птица, ждет милого дружка – А здесь белые стены да седая тоска. Что ж я пьян, как архангел с картонной трубой; Как на черном – так чистый, как на белом – рябой; А вверху летит летчик, беспристрастен и хмур… Ох, Самара, сестра моя; Кострома, мон амур… Я бы жил себе трезво, я бы жил не спеша – Только хочет на волю живая душа; Сарынью на кичку – разогнать эту смурь… Ох, Самара, сестра моя; Кострома, мон амур. Мне не нужно награды, не нужно венца, Только стыдно всем стадом прямо в царство Отца; Мне б резную калитку, кружевной абажур… Ох, Самара, сестра моя; Кострома, мон амур…

 

Ты нужна мне

Ты нужна мне – ну что еще? Ты нужна мне – это все, что мне отпущено знать; Утро не разбудит меня, ночь не прикажет мне спать; И разве я поверю в то, Что это может кончиться вместе с сердцем? Ты нужна мне – дождь пересохшей земле; Ты нужна мне – утро накануне чудес. Это вырезано в наших ладонях, это сказано в звездах небес; Как это полагается с нами – без имени и без оправданья… Но, если бы не ты, ночь была бы пустой темнотой; Если бы не ты, этот прах оставался бы – прах; И, когда наступающий день Отразится в твоих вертикальных зрачках – Тот, кто закроет мне глаза, прочтет в них все то же – Ты нужна мне…       …окружила меня стеной, Протоптала во мне тропу через поле, А над полем стоит звезда – Звезда без причины…

 

Звездочка

Вот упала с неба звездочка, разбилась на-поровну, Половинкой быть холодно, да вместе не след; Поначалу был ястребом, а потом стал вороном; Сел на крыльцо светлое, да в доме никого нет. Один улетел по ветру, другой уплыл по воду, А третий пьет горькую, да все поет об одном: Весело лететь ласточке над золотым проводом, Восемь тысяч вольт под каждым крылом… Одному дала с чистых глаз, другому из шалости, А сама ждала третьего – да уж сколько лет… Ведь если нужно мужика в дом – так вот он, пожалуйста; Но ведь я тебя знаю – ты хочешь, чего здесь нет. Так ты не плачь, моя милая; Ты не плачь, красавица; Нам с тобой ждать нечего, нам вышел указ. Ведь мы ж из серебра-золота, что с нами станется, Ну а вы, кто остались здесь, – молитесь за нас.

 

Сувлехим Такац

Его звали Сувлехим Такац, И он служил почтовой змеей. Женщины несли свои тела, как ножи, Когда он шел со службы домой; И как-то ночью он устал глядеть вниз, И поднял глаза в небосвод; И он сказал: «Я не знаю, что такое грехи, Но мне душно здесь – пора вводить парусный флот!» Они жили в полутемной избе, В которой нечего было стеречь; Они следили за развитием легенд, Просто открывая дверь в печь; И каждый раз, когда король бывал прав, И ночь подходила к ним вброд, Королева говорила: «Подбрось еще дров, И я люблю тебя, и к нам идет парусный флот!» Так сделай то, что хочется сделать, Спой то, что хочется спеть. Спой мне что-нибудь, что больше, чем слава, И что-нибудь, что больше, чем смерть; И может быть, тогда откроется дверь, И звезды замедлят свой ход, И мы встанем на пристани вместе, Взявшись за руки; глядя на парусный флот.

 

Не пей вина, Гертруда

В Ипатьевской слободе по улицам водят коня. На улицах пьяный бардак; На улицах полный привет. А на нем узда изо льда; На нем – венец из огня; Он мог бы спалить этот город – Но города, в сущности, нет. А когда-то он был другим; Он был женщиной с узким лицом; На нем был черный корсаж, А в корсаже спрятан кинжал. И когда вокруг лилась кровь – К нему в окно пришел гость; И когда этот гость был внутри, Он тихо-спокойно сказал: Не пей вина, Гертруда; Пьянство не красит дам. Нажрешься в хлам – и станет противно Соратникам и друзьям. Держись сильней за якорь – Якорь не подведет; А ежели поймешь, что самсара – нирвана, То всяка печаль пройдет. Пускай проходят века; По небу едет река, И всем, кто поднимет глаза, Из лодочки машет рука; Пускай на сердце разброд, Но всем, кто хочет и ждет, Достаточно бросить играть – И сердце с улыбкой споет: Не пей вина, Гертруда, Пьянство не красит дам. Напьешься в хлам – и станет противно Соратникам и друзьям. Держись сильней за якорь – Якорь не подведет; А если поймешь, что самсара – нирвана, То всяка печаль пройдет.

 

Навигатор

 

Голубой огонек

Черный ветер гудит над мостами, Черной гарью покрыта земля. Незнакомые смотрят волками, И один из них, может быть, я. Моя жизнь дребезжит, как дрезина, А могла бы лететь мотыльком; Моя смерть ездит в черной машине С голубым огоньком. Не корите меня за ухарство, Не стыдите разбитым лицом. Я хотел бы венчаться на царство, Или просто ходить под венцом – Но не купишь судьбы в магазине, Не прижжешь ей хвоста угольком; Моя смерть ездит в черной машине С голубым огоньком. Мне не жаль, что я здесь не прижился; Мне не жаль, что родился и жил; Попадись мне, кто все так придумал – Я бы сам его здесь придушил; Только поздно – мы все на вершине, И теперь только вниз босиком; Моя смерть ездит в черной машине С голубым огоньком.

 

Последний поворот

Меня зовут последний поворот, Меня вы знаете сами По вкусу водки из сырой земли И хлеба со слезами. В моем дому все хрен да полынь, Дыра в башке – обнова; Мне нож по сердцу там, где хорошо, Я дома там, где херово. На кой мне хрен ваш город золотой, На кой мне хрен петь складно – В моей душе семь сотен лет пожар, Забыть бы все – и ладно. А если завтра в чистый рай Под белы руки взят буду – Апостол Петр, ой батька Николай, Возьми меня отсюда. А в чистом небе два крыла Чертят дугу исправно… Я сам хромой, и все мои дела – Налей еще – и славно.

 

Кладбище

Село солнце за Гималаи, Чтоб назавтра вновь взойти; Бредет йогин на кладбище Отсекать привязанности. У него труба из кости, Он начнет в нее трубить; Созовет голодных духов – Их собой поить-кормить. Они съедят его тело, Они выпьют кровь до дна; И к утру он чист-безгрешен, Не привязан ни хрена. Ох, мы тоже трубим в трубы, У нас много трубачей; И своею кровью кормим Сытых хамов-сволочей; Столько лет – а им все мало. Неужель мы так грешны? Ох, скорей бы солнце встало Над кладбищем моей родины…

 

Не коси

Не коси меня косой, Не втыкай в ладонь гвоздь; Настоем цикуты ты меня не глуши. Ты – мой светлый разум, Я те – черная кость, Так сбегай в честь пропоя Нашей чистой души. Сколько я ни крал – а все руки пусты; Сколько я ни пил – все вина как с куста; Хошь ты голосуй, хошь иди в буддисты, А проснешься поутру – всяк вокруг пустота. Не пили меня пилой, не тычь бревном в глаз: Бревен здесь хватит на порядочный дом; А душа – святая, она клала на нас, Так что пей – не ерзай, мы с тобою вдвоем. Я бы и хотел, да все как след на песке; Хошь – пой в опере, хошь брей топором – А все равно Владимир гонит стадо к реке, А стаду все одно, его съели с говном.

 

Мается

Мается, мается – жизнь не получается, Хоть с вином на люди, хоть один вдвоем; Мается, мается – то грешит, то кается; А все не признается, что все дело в нем. Мается, мается – то грешит, то кается; То ли пыль во поле, то ли отчий дом; Мается, мается – то заснет, то лается, А все не признается, что все дело в нем. Вроде бы и строишь – а все разлетается; Вроде говоришь, да все не про то. Ежели не выпьешь, то не получается, А выпьешь – воешь волком, ни за что, ни про что… Мается, мается – то заснет, то лается; Хоть с вином на люди, хоть один вдвоем. Мается, мается – Бог знает, где шляется, А все не признается, что все дело в нем. Может, голова моя не туда вставлена; Может, слишком много врал, и груза не снесть. Я бы и дышал, да грудь моя сдавлена; Я бы вышел вон, но только там страшней, чем здесь… Мается, мается – тропка все сужается; Хоть с вином на люди, хоть один вдвоем. Мается, мается; глянь, вот-вот сломается; Чтоб ему признаться, что дело только в нем… В белом кошелечечке да медные деньги, В золотой купели – темнота да тюрьма; Небо на цепи, да в ней порваны звенья; Как пойдешь чинить – ты все поймешь сама.

 

Самый быстрый самолет

Не успели все разлить, а полжизни за кормою, И ни с лупой, ни с ружьем не найти ее следы; Самый быстрый самолет не успеет за тобою, А куда деваться мне – я люблю быть там, где ты. Вроде глупо так стоять, да не к месту целоваться; Белым голубем взлететь – только на небе темно; Остается лишь одно – пить вино да любоваться; Если б не было тебя, я б ушел давным-давно. Все, что можно пожелать, – все давным-давно сбылося, Я ушел бы в темный лес, да нельзя свернуть с тропы; Ох, я знаю, отчего мне сегодня не спалося – Видно, где-то рядом ты, да глаза мои слепы. Так что хватит запрягать, хватит гнаться за судьбою, Хватит попусту гонять в чистом море корабли: Самый быстрый самолет не поспеет за тобою – Но, когда ты прилетишь, я махну тебе с земли.

 

Навигатор

С арбалетом в метро, С самурайским мечом меж зубами; В виртуальной броне, а чаще, как правило, без – Неизвестный для вас, я тихонько парю между вами Светлой татью в ночи, среди черных и белых небес. На картинах святых я – Незримый намек на движенье, В новостях CNN я – черта, за которой провал; Но для тех, кто в ночи, Я – звезды непонятной круженье, И последний маяк тем, кто знал, что навеки пропал… Навигатор! Пропой мне канцону-другую; Я, конечно, вернусь – жди меня у последних ворот, Вот еще поворот – и я к сердцу прижму дорогую, Ну, а тем, кто с мечом – Я скажу им: «Шалом Лейтрайот!» А пока – a la guerre comme a la guerre, все спокойно. На границах мечты мы стоим от начала времен; В монастырской тиши мы – Сподвижники главного Война, В инфракрасный прицел Мы видны как Небесный ОМОН.

 

Стерегущий баржу

У всех самолетов по два крыла, а у меня одно; У всех людей даль светлым-светла, а у меня темно; Гости давно собрались за стол – я все где-то брожу, И где я – знает один лишь Тот, кто Сторожит Баржу. В каждой душе есть игла востра, режет аж до кости; В каждом порту меня ждет сестра, хочет меня спасти – А я схожу на берег пень-пнем и на них не гляжу, И надо мной держит черный плащ Тот, кто Сторожит Баржу. Я был рыцарем в цирке, Я был святым в кино; Я хотел стать водой для тебя – Меня превратили в вино. Я прочел это в книге, И это читать смешно: Как будто бы все это с кем-то другим, Давным-давным-давно… А тот, кто Сторожит Баржу, спесив и вообще не святой; Но тот, кто Сторожит Баржу, красив неземной красотой. И вот мы плывем через это бытье, как радужный бес в ребро – Но, говорят, что таким, как мы, таможня дает добро.

 

Таможенный блюз

Я родился в таможне, Когда я выпал на пол. Мой отец был торговец, Другой отец – Интерпол; Третий отец – Дзержинский, Четвертый отец – кокаин; С тех пор, как они в Мавзолее, мама, Я остался совсем один. У меня есть две фазы, мама, Я – чистый бухарский эмир. Когда я трезв, я – Муму и Герасим, мама; А так я – Война и Мир. Я удолбан весь день, Уже лет двенадцать подряд. Не дышите, когда я вхожу: Я – наркотический яд. Мое сердце из масти, Кровь – диэтиламид; Не надо смотреть на меня, Потому что иначе ты вымрешь, как вид – У меня есть две фазы, мама, Я чистый бухарский эмир. Когда я трезв, я – Муму и Герасим, мама; А так я – Война и Мир. На юге есть бешеный кактус, На севере – тундра с тайгой; И там, и сям есть шаманы, мама, Я тоже шаман, но другой – Я не выхожу из астрала, А выйду – так пью вино; Есть много высоких материй, мама, Но я их свожу в одно. У меня есть две фазы, мама, Моя родина – русский эфир; Когда я трезв, я – Муму и Герасим, мама; А так я – Война и Мир.

 

Три сестры

Что ж ты смотришь совой – дышишь, словно рухнул с дуба? Посмотри на себя – хвост торчком, глаза востры. Это все пустяки; в жизни все легко и любо, Пока вдруг у тебя на пути не возникнут три сестры. У них кудри – как шелк, а глаза – как чайны блюдца; У них семь тысяч лет без пардонов, без мерси . У них в сердце пожар; они плачут и смеются; Загляни им в зрачки – и скажи прощай-прости. Три сестры, три сестры Черно-бело-рыжей масти В том далеком краю, где не ходят поезда; Три сестры, три сестры Разорвут тебя на части: Сердце – вверх, ноги – вниз, Остальное – что куда. А в саду – благодать, пахнет медом и сиренью. Навсегда, навсегда, навсегда – я шепчу: «Приди, приди!» Кто зажег в тебе свет – обернется твоей тенью, И в ночной тишине вырвет сердце из груди. Три сестры…

 

Гарсон № 2

Гарсон № 2, Гарсон № 2, На наших ветвях пожухла листва; И, может, права людская молва, И все – только сон, Гарсон № 2. Вот стол, где я пил; вот виски со льдом; Напиток стал пыль, стол сдали в музей. А вот – за стеклом – Мумии всех моих близких друзей; А я только встал на пять минут – купить сигарет. Я вышел пройтись в Латинский Квартал, Свернул с Camden Lock на Невский с Тверской; Я вышел – духовный, а вернулся – мирской, Но мог бы пропасть – ан нет, не пропал. Так Гарсон № 2, Гарсон № 2, То разум горит, а то брезжит едва; Но мысль мертва, радость моя, а жизнь – жива, И все это сон, Гарсон № 2. А колокольный звон течет, как елей; Ох, моя душа, встань, помолись – Ну что ж ты спешишь? А здесь тишина, иконы битлов, ладан-гашиш; А мне все равно – лишь бы тебе было светлей. Так Гарсон № 2, Гарсон № 2, На кладбище – тишь; На наших гробах – цветы да трава, И, похоже, права людская молва, И все – только сон, Гарсон № 2; А раз это сон – что ж ты стоишь, Гарсон № 2?!

 

Фикус религиозный

Ой ты, фикус мой, фикус; фикус религиозный! Что стоишь одиноко возле края земли? Иноверцы-злодеи тебя шашкой рубили, Затупили все шашки и домой побрели. Ясно солнце с луною над тобой не заходят, Вкруг корней твоих реки золотые текут; А на веточке верхней две волшебные птицы, Не смыкая очей, все тебя стерегут. Одну звать Евдундоксия, а другую – Снандулия; У них перья днем – жемчуг, а в ночи – бирюза; У них сердце – как камень, а слеза – как железо, И, любимые мною, с переливом глаза. Я читал в одной книге, что, когда станет плохо, И над миром взойдут ледоруб да пила – Они снимутся с ветки, они взовьются в небо И возьмут нас с тобою под тугие крыла.

 

Удивительный мастер Лукьянов

Как большой друг людей, я гляжу на тебя непрестанно; Как сапер-подрывник, чую сердцем тугую струну – А в чертогах судьбы удивительный мастер Лукьянов Городит мне хором с окном на твою сторону. Если б я был матрос, я б уплыл по тебе, как по морю, В чужеземном порту пропивать башмаки в кабаке; Но народы кричат, и никто не поможет их горю, – Если только что ты, с утешительной ветвью в руке. Жили впотьмах, ждали ответа; Кто там внизу – а это лишь стекло. Счастье мое, ты одна, и другой такой нету; Жили мы бедно – хватит; станем жить светло. В журавлиных часах зажигается надпись: «К отлету»; От крыла до крыла рвать наверху тишину; Только кто – не скажу – начинает другую работу; Превращается в свет из окна на твою сторону. В невечерний свет в окне на твою сторону.

 

Снежный лев

 

Центр циклона

Вчера я пил и был счастливый, Сегодня я хожу больной, За что ж ты, мать – сыра природа, Настоль безжалостна со мной? Снился мне сон, что я был трезвый, Ангелы пели в небесах. А я проснулся в черном теле, Звезда застряла в волосах. Говорила мне мать – летай пониже, Говорила жена – уйдешь на дно… А я живу в центре циклона, И вверх и вниз – мне все равно. А люди работают за деньги, Смотрят в окно на белый свет. А в нашем полку – все камикадзе, Кто все успел – того здесь нет. Так скажем «Банзай», и Бог с ней, с твердью; Все, что прошло, – сдадим в утиль. И здесь у нас, в центре циклона, Снежные львы и полный штиль. Сегодня я опять счастливый, А завтра я опять больной, За что ж ты, мать – сыра природа, Настоль безжалостна со мной? Опомнись, мать – сыра природа, Я все же сын тебе родной!

 

Максим-лесник

Я хотел стакан вина – меня поят молоком, Ох, я вырасту быком, пойду волком выти. Сведи меня скорей с Максимом-Лесником, Может он подскажет, как в чисто поле выйти. То ли вынули чеку, то ль порвалась связь времен, Подружились господа да с господней сранью. На святой горе Монмартр есть магический Семен, Он меняет нам тузы на шестерки с дрянью. Раньше сверху ехал Бог, снизу прыгал мелкий бес, А теперь мы все равны, все мы анонимы. Через дырку в небесах въехал белый «Мерседес», Всем раздал по три рубля, и проехал мимо. Чаши с ядом и с вином застыли на весу. Ох, Фемида, где ж твой меч, где ты была раньше? Вдохновение мое ходит голое в лесу, То посмотрит на меня, а то куда дальше. Я опять хочу вина, меня поят молоком, Ох, я вырасту быком, пойду волком выти, Сведи меня скорей с Максимом-Лесником Может он подскажет, как в чисто поле выйти.

 

Древнерусская тоска

Куда ты, тройка, мчишься, куда ты держишь путь? Ямщик опять нажрался водки или просто лег вздремнуть, Колеса сдадены в музей, музей весь вынесли вон, В каждом доме раздается то ли песня, то ли стон, Как предсказано святыми, все висит на волоске, Я гляжу на это дело в древнерусской тоске… На поле древней битвы нет ни копий, ни костей, Они пошли на сувениры для туристов и гостей, Добрыня плюнул на Россию и в Милане чинит газ, Алеша, даром что Попович, продал весь иконостас. Один Илья пугает девок, скача в одном носке, И я гляжу на это дело в древнерусской тоске… У Ярославны дело плохо, ей некогда рыдать, Она в конторе с пол-седьмого, у ней брифинг ровно в пять, А все бояре на «Тойотах» издают «PlayBoy» и «Vogue», Продав леса и нефть на Запад, СС20 – на Восток. Князь Владимир, чертыхаясь, рулит в море на доске, И я гляжу на это дело в древнерусской тоске… У стен монастыря опять большой переполох, По мелкой речке к ним приплыл четырнадцатирукий бог. Монахи с матом машут кольями, бегут его спасти, А бог глядит, что дело плохо, и кричит: «Пусти, пусти!» Настоятель в женском платье так и скачет на песке, Я гляжу на это дело в древнерусской тоске… А над удолбанной Москвою в небо лезут леса, Турки строят муляжи Святой Руси за полчаса, А у хранителей святыни палец пляшет на курке, Знак червонца проступает вместо лика на доске, Харе Кришна ходит строем по Арбату и Тверской, Я боюсь, что сыт по горло древнерусской тоской…

 

Дубровский

Когда в лихие года пахнет народной бедой, Тогда в полуночный час, тихий, неброский, Из леса выходит старик, а глядишь – он совсем не старик, А напротив, совсем молодой красавец Дубровский. Проснись, моя Кострома, не спи, Саратов и Тверь, Не век же нам мыкать беду и плакать о хлебе, Дубровский берет ероплан, Дубровский взлетает наверх, И летает над грешной землей, и пишет на небе – «Не плачь, Маша, я здесь; Не плачь – солнце взойдет; Не прячь от Бога глаза, А то как он найдет нас? Небесный град Иерусалим Горит сквозь холод и лед, И вот он стоит вокруг нас, И ждет нас, и ждет нас…» Он бросил свой щит и свой меч, швырнул в канаву наган, Он понял, что некому мстить, и радостно дышит, В тяжелый для Родины час над нами летит его ероплан – Красивый, как иконостас, и пишет, и пишет – «Не плачь, Маша, я здесь; Не плачь – солнце взойдет; Не прячь от Бога глаза, А то как он найдет нас? Небесный град Иерусалим Горит сквозь холод и лед И вот он стоит вокруг нас, И ждет нас, и ждет нас…»

 

Инцидент в Настасьино

Дело было как-то ночью, за околицей села, Вышла из дому Настасья в чем ее мама родила, Налетели ветры злые, в небесах открылась дверь, И на трех орлах спустился незнакомый кавалер. Он весь блещет, как Жар-Птица, из ноздрей клубится пар, То ли Атман, то ли Брахман, то ли полный аватар. Он сказал – «У нас в нирване все чутки к твоей судьбе, Чтоб ты больше не страдала, я женюся на тебе». Содрогнулась вся природа, звезды градом сыплют вниз, Расступились в море воды, в небе радуги зажглись. Восемь рук ее объяли, третий глаз сверкал огнем, Лишь успела крикнуть «мама», а уж в рай взята живьем. С той поры прошло три года, стал святым колхозный пруд, К нему ходят пилигримы, а в нем лотосы цветут. В поле ходят Вишна с Кришной, климат мягок, воздух чист, И с тех пор у нас в деревне каждый третий – индуист.

 

Истребитель

Расскажи мне, дружок, отчего вокруг засада? Отчего столько лет нашей жизни нет как нет? От ромашек-цветов пахнет ладаном из ада, И апостол Андрей носит Люгер-пистолет? От того, что пока снизу ходит мирный житель, В голове все вверх дном, а на сердце маета, Наверху в облаках реет черный истребитель, Весь в парче-жемчугах с головы и до хвоста. Кто в нем летчик-пилот, кто в нем давит на педали? Кто вертит ему руль, кто дымит его трубой? На пилотах чадра, ты узнаешь их едва ли, Но если честно сказать – те пилоты мы с тобой. А на небе гроза, чистый фосфор с ангидридом, Все хотел по любви, да в прицеле мир дотла, Рвануть холст на груди, положить конец обидам, Да в глазах чернота, в сердце тень его крыла… Изыди, гордый дух, поперхнись холодной дулей. Все равно нам не жить, с каждым годом ты смелей. Изловчусь под конец и стрельну последней пулей, Выбью падаль с небес, может, станет посветлей…

 

Черный брахман

Когда летний туман пахнет вьюгой, Когда с неба крошится труха, Когда друга прирежет подруга, И железная вздрогнет соха, Я один не теряю спокойства, Я один не пру против рожна. Мне не нужно ни пушек, ни войска, И родная страна не нужна. Что мне ласковый шепот засады, Что мне жалобный клекот врага? Я не жду от тиранов награды, И не прячу от них пирога. У меня за малиновой далью, На далекой лесной стороне, Спит любимая в маленькой спальне И во сне говорит обо мне… Ей не нужны ни ведьмы, ни судьи, Ей не нужно ни плакать, ни петь, Между левой и правою грудью На цепочке у ней моя смерть. Пусть ехидные дядьки с крюками Вьются по небу, словно гроза – Черный брахман с шестью мясниками Охраняет родные глаза. Прекращайся немедленно, вьюга, Возвращайся на небо, труха. Воскрешай свово друга, подруга, Не грусти, дорогая соха. У меня за малиновой далью, Равнозначная вечной весне, Спит любимая в маленькой спальне, И во сне говорит обо мне, Всегда говорит обо мне.

 

Великая железнодорожная симфония

Я учился быть ребенком, я искал себе причал, Я разбил свой лоб в щебенку об начало всех начал. Ох, нехило быть духовным – в голове одни кресты, А по свету мчится поезд, и в вагоне едешь ты. Молодым на небе нудно, да не влезешь, если стар. По Голгофе бродит Будда и кричит «Аллах Акбар». Неизвестно, где мне место, раз я в этой стороне, Машинист и сам не знает, что везет тебя ко мне. Есть края, где нет печали, есть края, где нет тоски. Гроб хрустальный со свечами заколочен в три доски, Да порою серафимы раскричатся по весне. Машинист и сам не знает, что везет тебя ко мне. В мире все непостоянно, все истлеет – вот те крест. Я б любил всю флору-фауну – в сердце нет свободных мест. Паровоз твой мчит по кругу, рельсы тают как во сне, Машинист и сам не знает, что везет тебя ко мне.

 

Гиперборея

 

Время любви пришло

На каменных кострах Ветер целует траву семи ветров. Вернулся в небеса Путник, одетый в шелк змеиных слов. Чудовища в ночи Не властны имена твои назвать. Прошла пора любви. Кто здесь твоим любимым должен стать? Время любви пришло.

 

Всадник между небом и землей

Тайным царем и скитальцем, Что скорбен и устал – Путь свой пройти не пытайся, Не зная, кем ты стал В династии зеркал. Знают они изначально – Что голос твой хранит; Но в красках огня и печали В сияньи черных крыл От взоров их сокрыт Всадник между небом и землей. Птицу тебя окольцует Их вера, что веры нет; Но белая дева танцует С магистром непрожитых лет, Закованным в лунный свет. Всадник между небом и землей.

 

Люди, пришедшие из можжевельника

Ты – конь, Ты прекрасный конь. Я был бы рад Скакать на тебе все дни. И я почел бы за честь, Я почел бы за честь, Но люди, пришедшие из можжевельника, Велели мне быть, как они; Быть, как они. Ты здесь, Ты виртуально здесь, Ты Awop-bab-a-lu-bab, И я рад, что ты здесь. Все тает, как лед. Все тает, как лед. Но в самом сердце моих сердец Ты вышит звериной иглой На шелке небес. Ты храм – Первый и последний храм. И я молюсь в тебе век, И я молюсь в тебе час. Я мог бы быть слеп, Я мог бы быть слеп, Но боги, пришедшие с нижнего неба, Велели мне не закрывать Моих глаз.

 

Ангел дождя

Б. Гребенщиков, А. Гуницкий

Я знаю места, Где в тени золотой Бредут янычары посмертной тропой; Где дом покорен, Где соленый забор, Где проповедь вишням Читает прибор. Я знаю места, Где цветет концентрат, – Последний изгнанник, Не ждущий заплат; Где роза в слезах, А калган – в серебре; Где пляшут налджорпы На заднем дворе… Ежели в доме расцвел камыш – Значит, в доме разлом; А ежели череп прогрызла мышь – Время забыть о былом. Может быть, в наших сердцах Пляшут зайчики, Может быть – воют волки; А может быть, ангел дождя трубит. Время снимать потолки.

 

Апокриф

В пурпурных снегах Потерян наш след; Мы уйдем за дождем, Разбив зеркала. Наш город лежит На краю тишины; Полночь, наш друг, Укажет нам путь; По другую сторону дня Мы уйдем В ту страну, где ветер Вернет нам глаза; По другую сторону дня Мы уйдем В этот город, Где времени нет…

 

Ария казанского зверя

Как пленительно пахнет развратом В глубине моих гордых идей; Я родился безумным солдатом, Чтоб над миром не прыгал злодей. В глубине моей девственной кельи Сиротливо зияет свеча – Но душа моя жаждет веселья И душа моя ждет скрипача. Мои двери – из твердого клена, Мои окна выходят на юг, Я живу бесконечно влюбленный В неизвестных, но верных подруг. И когда, озаряя полмира, Звезды гаснут в небесном огне – Раздается нездешняя лира И они прилетают ко мне.

 

Магистраль: увертюра

Магистраль, пощади непутевых своих сыновей. Бьет колокол, похожий на окно. Все птицы обескрылены давно. В саду судьбы распахнута калитка; Из скорлупы родится махасиддха. И даже драхма, старый бог, Здоровьем стал на редкость плох: Все потерял свои он лики И гонит спирт из земляники.

 

Магистраль: Вавилонская башня

Вавилонскую башню до крошки склевал коростель. Стадо древних богов перегрызло все братские узы. Бледный гуру сказал, что прекрасны любые союзы, А особенно те, для которых ложатся в постель.

 

Магистраль: Павлов

Тихо из мрака грядет с перстами пурпурными Павлов, Весь запряженный зарей, с дрелью святого Фомы; Много он видел всего – тихо идет, улыбаясь. Сзади архангел с веслом неслышно сметает следы.

 

Магистраль: духовный паровоз

Не след лежать столбом, папа; не след охотиться на коз; Пора себя спасать, папа, – спасать себя всерьез; Где твой третий глаз, папа, – я твой духовный паровоз. Не будь духовно слеп, папа, – не доводи меня до слез; Не будь духовно слеп, папа, – не доводи меня до слез; Папа, папа – я твой духовный паровоз. Господи, помилуй, папа; Я твой духовный паровоз.

 

Магистраль: однолюб

Я родился однолюбом. У меня семнадцать жен. Красотой людской, как шилом, Я всемирно поражен. Я устал с собой бороться, Я себе сдаюся в плен; Ой ты, жизнь моя, самсара, Ой, подружки, горький хрен. Нет бы мне сидеть в остроге, Созерцать судьбу светил; Иль найти забвенье в Боге, Чтобы спас и просветил – Нет, я маюсь, как Бетховен, Не стеснясь своих седин – Убери рояль подальше, Клавиш много, я один.

 

Магистраль: ржавый жбан судьбы

Оставь свои грехи – она сказала тихо, Ничем нельзя владеть по эту сторону дня; Иначе – три сестры и Баба Бабариха; Так брось домкрат мечты и бейся лбом в меня. Певца простой любви давно зарыли в клумбу, В людской доят козу, забыв прекрасных дам; Прислуга подалась на корабли к Колумбу, Не выдержав страстей, присущих господам. Но будет день, когда им всем одно приснится; Ни слово, ни глагол не вылетят из уст; Кто рухнет, как стоял, а кто взлетит, как птица, И ржавый жбан судьбы навеки станет пуст. За гранью тайных сфер, насквозь того, что в мире, Лежит мой дивный сад, и вход увит плющом; Ищи меня и знай, что три всегда четыре. Когда ты станешь цел, мы встретимся еще.

 

Быстрый светлый

Быстрый Светлый, на этой земле, Где трава ростом как день; Быстрый Светлый, когда придут те, кто придут, – Мы уйдем в тень. Быстрый Светлый, на этой земле, Где Луне только семь дней; Быстрый Светлый, когда придет Та, кто придет, – Мы уйдем с ней. Разве мы могли знать, Какая здесь жуть; Разве мы могли знать и верить? Разве мы могли знать, Что это наш путь; Разве мы могли?

 

Лилит

 

Если бы не ты

Когда Луна глядит на меня, как совесть, Когда тошнит от пошлости своей правоты, Я не знаю, куда б я плыл, – я бы пил и пил, Я бы выпил все, над чем летал дух, если бы не ты. Когда жажда джихада разлита в чаши завета И Моисей с брандспойтом поливает кусты, И на каждой пуле выбита фигура гимнаста, Я бы стал атеистом, если бы не ты. В наше время, когда крылья – это признак паденья, В этом городе нервных сердец и запертых глаз, Ты одна знаешь, что у Бога нет денег, Ты одна помнишь, что нет никакого завтра, есть только сейчас. Когда каждый пароход, сходящий с этой верфи – «Титаник», Когда команда – медведи, а капитаны – шуты, И порт назначенья нигде, я сошел и иду по воде, Но я бы не ушел далеко, если бы не ты.

 

Из Калинина в Тверь

Я вошел сюда с помощью двери, Я пришел сюда с помощью ног, Я пришел, чтоб опять восхититься Совершенством железных дорог Даже странно подумать, что раньше Каждый шел, как хотел – а теперь Паровоз, как мессия, несет нас вперед – По пути из Калинина в Тверь. Проводница проста, как Джоконда, И питье у ней слаще, чем мед, И она отвечает за качество шпал, И что никто никогда не умрет. Между нами – я знал ее раньше, Рядом с ней отдыхал дикий зверь, А теперь она стелет нежнее, чем пух, По пути из Калинина в Тверь. Машинист зарубает Вивальди, И музыка летит меж дерев. В синем с золотом тендере вместо угля – Души тургеневских дев. В стопудовом чугунном окладе Богоизбранный (хочешь – проверь) Этот поезд летит, как апостольский чин, По пути из Калинина в Тверь Не смотри, что моя речь невнятна И я неаутентично одет – Я пришел, чтобы сделать приятно И еще соблюсти свой обет. Если все хорошо, так и Бог с ним, Но я один знаю, как открыть дверь, Если ты спросишь себя – на хрена мы летим По пути из Калинина в Тверь.

 

Дарья

Дарья, Дарья, в этом городе что-то горит: То ли души праведных, то ли метеорит, – Но пусть горит, пока я пою, Только не спрашивай меня, что я люблю, Говорящий не знает, Дарья, знающий не говорит, Ван Гог умер, Дарья, а мы еще нет, Так что, Дарья, Дарья, не нужно рисовать мой портрет, Ты можешь добиться реального сходства Или феноменального скотства – Ты все равно рисуешь сама себя, меня здесь нет. Бог сказал Лазарю – мне нужен кто-то живой, Господь сказал Лазарю – хэй, проснись и пой! А Лазарь сказал – Я видел это в гробу, Это не жизнь, это цирк Марабу, А ты у них, как фокусник-клоун, лучше двигай со мной. Смотри, из труб нет дыма, и на воротах печать. И ни из одной трубы нет дыма, и на каждых воротах печать. Здесь каждый украл себе железную дверь, Сидит и не знает, что делать теперь: У всех есть алиби, но не перед кем отвечать. А я пою тебе с той стороны одиночества, Но пока я пою, я поверну эти реки вспять, И я не помню ни твоего званья, ни отчества, Но знаешь, в тебе есть что-то, что заставляет этот курятник сиять. Спасибо, Дарья, – похоже время идти. Дарья, Дарья, нас ждут где-то дальше на этом пути. Мне было весело с твоими богами, Но я чувствую – трава растет под ногами, Мы разлили все поровну, Дарья, – прощай и прости.

 

Болота Невы

Мои жилы, как тросы, моя память как лед, Мое сердце как дизель, кровь словно мед, Но мне выпало жить здесь, среди серой травы, В обмороченной тьме, на болотах Невы. Где дома – лишь фасады, а слова – пустоцвет, И след сгоревшей звезды, этот самый проспект, Я хотел быть как солнце, стал как тень на стене, И неотпетый мертвец сел на плечи ко мне. И с тех пор я стал видеть, что мы все как в цепях И души мертвых солдат на еловых ветвях Молча смотрят, как все мы кружим вальс при свечах – Каждый с пеплом в руке и с мертвецом на плечах. Будет день всепрощенья – Бог с ним, я не дождусь, Я нашел как уйти, и я уйду и вернусь, Я вернусь с этим словом, как с ключом синевы, Отпустить их домой, Всех их, кто спит на болотах Невы.

 

На ее стороне

Дело было в Казани, дело кончилось плохо, Хотя паруса его флота были из самоцветных камней, На него гнула спину страна и эпоха, Но она была в шелковом платье и много сильней. Утро не предвещало такого расклада: Кто-то праздновал Пасху, где-то шла ворожба, И Волга мирно текла, текла, куда ей было надо, И войска херувимов смотрели на то, как вершилась судьба. На подъездах к собору пешим не было места, На паперти – водка-мартини, соболя-жемчуга, Но те, кто знал, знали, когда пойдут конвой и невеста, Лучше быть немного подальше, если жизнь дорога. Когда вышел священник, он не знал, что ему делать: То ли мазать всех миром, то ли блевать с алтаря, А жених, хоть крепился, сам был белее мела, А по гостям, по которым не плакал осиновый кол, рыдала петля. И никто не помнит, как это было, А те кто помнят, те в небе или в огне, А те, кто сильны – сильны тем, что знают, где сила, А сила на ее стороне. Говорят, что был ветер – ветер с ослепительным жаром, Говорят, что камни рыдали, когда рвалась животворная нить, А еще говорят, что нельзя вымогать того, что дается даром, И чем сильнее ты ударишься об воду, тем меньше хлопотать-хоронить. Он один остался в живых. Он вышел сквозь контуры двери. Он поднялся на башню. Он вышел в окно. И он сделал три шага – и упал не на землю, а в небо. Она взяла его на руки, потому что они были одно.

 

Тень

Откуда я знаю тебя? Скажи мне и я буду рад. Мы долго жили вместе, или я где-то видел твой взгляд? То ли в прошлой жизни на поляне в забытом лесу, То ли это ты был за темным стеклом Той машины, что стояла внизу. Напомни, где мы виделись, – моя память уж не та, что была. Ты здесь просто так или у нас есть дела? Скажи мне, чем мы связаны, скажи хотя бы «Да» или «Нет». Но сначала скажи, отчего так сложно стало Выйти из тени на свет. Считай меня Иваном Непомнящим или назови подлецом, Но зачем ты надел это платье, и что у тебя с лицом? И если ты мой ангел, зачем мы пьем эту смесь? И откуда я знаю тебя, скажи мне, если ты еще здесь. Я помню дни, когда каждый из нас мог быть первым, И мне казалось наши цепи сами рвались напополам. Я пришел сюда выпить вина и дать отдых нервам. Я забыл на секунду, что, чтобы здесь был свет, Ток должен идти по нам. Эй! Почему здесь так холодно, или это норма в подобных местах? Зачем ты целуешь меня? И чего ждут солдаты в кустах? Если тебе платят за это, скажи, я, наверно, пойму. Но если ты пришел сюда дать мне волю, Спасибо уже ни к чему. Вокруг меня темнота, она делает, что я прошу. Я так долго был виновным, что даже не знаю, зачем я дышу. И каждый раз – это последний раз, и каждый раз я знаю – приплыл. Но глядя на тебя, я вспоминаю сейчас то, что даже не знал, что забыл. Мое сердце не здесь, снимайте паруса с кораблей. Мы долго плыли в декорациях моря, Но вот они – фанера и клей. А где-то ключ повернулся в замке, Где-то открылась дверь. Теперь я вспомнил, откуда я знаю тебя, И мы в расчете теперь.

 

Там, где взойдет Луна

Если ночь как туннель и дневной свет – наждак, Если все, что ты сделал, обернулось не так, Если в новых мехах пыль вместо вина, Это пройдет там, где взойдет Луна. Когда Восток станет Севером и янтарь станет медь, Когда немые на улицах начнут учить тебя петь, Когда идешь 160, и перед тобой стена – Это не в счет там, где взойдет Луна. Кому-то вода – питье, а кому-то – царская честь, Но каждый видит лишь то, что в нем уже есть, Хороший вор даже в раю найдет, что украсть, Когда ты дала мне руку, я не знал, лететь мне или упасть. Я родился уже помня тебя, просто не знал, как тебя звать, Дох от жажды в твоих родниках – я не знал, как тебя знать, У тебя сотни имен, все они – тишина. Нас будут ждать там, где взойдет Луна.

 

Мой друг доктор

Мой друг доктор не знает, что со мной, Мой друг доктор не знает, что со мной, Я позвонил тебе, сказать что люблю, Лучше б я был глухой и немой, Теперь мой друг доктор, не знает, что со мной. Ты читаешь меня, как книгу, Смотри, что на первом листе. Читаешь меня, как книгу, Твое имя на первом листе. Мне не стать святым, даже если сам Папа Растворит меня в святой кислоте, Но мы с тобой одно И если ты не слышишь меня, Наверное, ты на другой частоте. Все дивятся на Солнце, никто не знает: Сядет оно или взойдет. Я стою под твоим балконом, Я жду, пока он упадет. Иногда твоя любовь highway, Иногда твоя любовь гололед, Я все равно не сверну, я никогда не сверну, И посмотрим, что произойдет.

 

Хилый закос под любовь

Сегодня я включен в сеть, Сегодня день, когда мне хочется петь. А если скажут, что теперь поют иначе – Я в курсе, но куда меня деть? И это похоже на прогулки во сне Или на летнюю тоску по весне. А я всю жизнь довольно мирно шел в упряжке, Но отныне и навеки я вне. Ведь стрелка часов остра, А петь по нотам – только портить кровь, И это не то, что прописала сестра; Это – хилый закос под любовь. За мной следит мое «Я», А также вся его братва и семья – Я так старательно пытался быть счастливым, Что едва не пропал зазря. И мне до лампы, чем кончится бой. Мне скучно жить под пулеметной звездой. Стоять под грузом – вредно для здоровья. Я, пожалуй, пойду с тобой. Ведь стрелка часов остра, А жить по книгам – только портить кровь, И это не то, что прописала сестра; Это – хилый закос под любовь.

 

Тяжелый рок

В мире что-то не так – или это у меня в голове? Невидимые пятна на солнце, какая-то пыль на траве. Счастье не греет; оно где-то за стеклянной стеной. Иногда мне кажется – тяжелый рок висит надо мной. Я пошел к цыганке – узнать о своей судьбе: Не вредно ли думать так много, причем, в основном, о тебе. Она бросила карты на пол, закрыла глаза рукой И сказала: «Бриллиантовый мой, тяжелый рок висит над тобой». Все лишилось смысла. Любовь завела меня в тень, А чем выше залезаешь в астрал, тем больше несешь дребедень. Мне просто хотелось вечного лета, а лето стало зимой. – То ли это рок, то ли законы природы висят надо мной. Одни говорят – сегодня в шесть конец света, Другие просто депрессивны в доску, Третьи терпят любовь за то, что она без ответа, – Но каждый из них зарежет, если только тронуть пальцем его тоску… Вчера заходил один ангел – я узнал его по холоду крыл. Я уже не тот, за которым он гнался, да и он уже не тот, что был. Я сказал: «Заходи, садись, я не враг тебе, наслаждайся моей тишиной И давай выпьем за того бедолагу, что висит надо мной». Ты знаешь, я живу от перрона к перрону, однажды взлетел и лечу, Но если тебе стало хоть немного легче, это все, чего я хочу. Спасибо ветру в моих парусах, крыльям за моей спиной: Одно из них – ты, а другое – тот коллега, что висит надо мной.

 

Некоторые женятся

Она сказала: «Пока», – он долго смотрел ей вслед, Для нее прошла ночь, для него три тысячи лет. За это время десяток империй расцвел и рухнул во мрак, Но некоторые женятся, а некоторые так. Раньше мы жили завтра, а теперь и сегодня – вчера. Вместо Роллингов – хакеры, вместо Битлов – юзера. Бригады ломятся в церковь, святому место – кабак. И некоторые женятся, а некоторые так. У некоторых сердце поет, у некоторых болит, Он нажимает на «Save», а она нажимает «Delete». И нет смысла спрашивать «кто», нет смысла спрашивать «как», Ведь некоторые женятся, а некоторые так. Спасибо Богу за хлеб, который отпущен нам днесь, Но в мире есть что-то еще, я клянусь, она где-то здесь. И солнце остановится в небе, когда она даст ему знак. И некоторые женятся, а некоторые так, Некоторые женятся, некоторые так.

 

Капитан белый снег

Где ты бродишь теперь, Капитан Белый Снег? Без тебя у нас гладь, без тебя у нас тишь, Толкователи снов говорят, что ты спишь, Только что с них возьмешь, Капитан Белый Снег? Я мотался как пес по руинам святынь От Долины Царей, до камней на холме. И глаза белых ступ и тепло стен кремлей Говорят мне – ты здесь, Капитан Белый Снег. Капитан Белый Снег, Капитан Жар Огня Без тебя мне не петь и любить не с руки, Как затопленный храм в середине реки, Я держусь на краю, Капитан Белый Снег. То ли шорох в ночи, то ли крик пустоты, То ли просто привет от того, что в груди, Ты все шутишь со мной, погоди не шути: Без тебя мне кранты, Капитан Белый Снег. Мы знакомы сто лет, нет нужды тратить слов, Хоть приснись мне во сне, хоть звездой подмигни Будет проще вдвоем в эти странные дни. Это все. Жду. Прием. Капитан Белый Снег.

 

По дороге в Дамаск

Апостол Федор был дворником в Летнем Саду зимой. Он встретил девушку в длинном пальто, она сказала: «Пойдем со мной». Они шли по морю четырнадцать дней, слева вставала заря. И теперь они ждут по дороге в Дамаск, когда ты придешь в себя. Над Москвой-рекой встает Собачья звезда, но вверх глядеть тебе не с руки. В марокканских портах ренегаты ислама ждут, когда ты отдашь долги. По всей Смоленщине нет кокаина – это временный кризис сырья. Ты не узнаешь тех мест, где ты вырос, когда ты придешь в себя. Оживление мощей святого битла, вернисаж забытых святынь. Ты бьешься о стену с криком: «She loves you», но кто здесь помнит латынь? А песни на музыку белых людей все звучат, как крик воронья. Тебе будет нужен гид-переводчик, когда ты придешь в себя. А девки все пляшут – по четырнадцать девок в ряд. И тебе невдомек, что ты видишь их от того, что они так хотят. Спроси у них, отчего их весна мудрей твоего сентября. Спроси, а то встретишь Святого Петра скорей, чем придешь в себя. По дороге в Дамаск неземная тишь, время пошло на слом. И все, чего ты ждал, чего ты хотел, – все здесь кажется сном. Лишь далекий звук одинокой трубы, тот самый, что мучил тебя. Я сказал тебе все, что хотел. До встречи, когда ты придешь в себя.

 

Пси

 

Маша и медведь

Маша и медведь. Главное – это взлететь. Пригоршня снега за ворот, Я знаю лучший вид на этот город: Маша и медведь. У нас в карманах есть медь, Пятак на пятак – и колокол льется, Но спящий все равно не проснется. Напомни мне, если я пел об этом раньше – Я все равно не помню ни слова: Напомни, если я пел об этом раньше – И я спою это снова. Я не знаю ничего другого. Маша и медведь. Вот нож, а вот сеть. Привяжи к ногам моим камень, Те, кто легче воздуха, все равно с нами: Есть грань, за которой железо уже не ранит – Но слепой не видит, а умный не знает: Напомни мне, если я пел об этом раньше – Вот пламя, которое все сжигает. Маша и медведь. Это солнце едва ли закатится, Я знаю, что нас не хватятся – Но оставь им еще одну нить. Скажи, что им будут звонить Маша и медведь.

 

Луна, успокой меня

Луна, успокой меня. Луна успокой меня – мне нужен твой свет. Напои меня чем хочешь, но напои. Я забытый связной в доме чужой любви. Я потерял связь с миром, которого нет. На Севере дождь, на Юге – белым-бело. Подо мной нет дна, надо мной стекло; Я иду по льду последней реки, Оба берега одинаково далеки, Я не помню, как петь; у меня не осталось слов. Луна, я знаю тебя; я знаю твои корабли. С тобой легко, с тобой не нужно касаться земли: Все, что я знал; все, чего я хотел, – Растоптанный кокон, когда мотылек взлетел. Те, кто знают, о чем я – те навсегда одни.

 

Имя моей тоски

Она жжет как удар хлыста. Вся здесь, но недостижима. Отраженье в стекле, огонь по ту сторону реки. И – если хочешь – иди по воде, или стань другим, но Он шепчет – Господи свят, научи меня Имени моей тоски. Между мной и тобой – каждое мое слово; О том, как медленен снег; О том, как небеса высоки: Господи, если ты не в силах Выпустить меня из клетки этой крови – Научи меня Имени моей тоски. Ты слишком далеко от меня. Слишком далеко от меня – Как воздух от огня, вода от волны, сердце от крови; И вот я падаю вниз, уже в двух шагах от земли: Господи, смотри. Ты все мне простил, и я знаю – ты истин; Но твой негасимый свет гаснет, коснувшись руки. Господи, если я вернусь, то я вернусь чистым; Все остальное за мной: Научи меня имени моей тоски.

 

Телохранитель

Телохранитель, Где твое тело? У нас внутри была птица, Я помню, как она пела. Если б у нас было время, Мы бы сдохли со скуки. Я нес тебе то, что ты хочешь. И это сожгло мои руки. Ты делаешь знак сторожа. Я делаю знак лета. Мы оба знали, где земля и где небо, И мы погибли в борьбе за это. Скажи парусу «смирно», Я скажу ему «вольно». Большие деревья знают, как вызвать ветер – Одно слово, и больше не будет больно. Телохранитель, Я знаю, что тебе снится. Что ты вылетаешь из клетки – Туда, где ждет твоя птица?

 

Пока несут сакэ

В саду камней вновь распускаются розы. Ветер любви пахнет, как горький миндаль. При взгляде на нас у древних богов выступают слезы. Я никак не пойму, как мне развязать твое кимоно – а жаль. Вот самурай, а вот гейша. А вот их сегун Рубит их на сотню частей. Белый цвет Минамото и красный цвет Тайра – Не больше, чем краски для наших кистей. Пока несут сакэ, Мы будем пить то, что есть – Ползи, улитка, по склону Фудзи Вверх до самых высот – А нам еще по семьсот, И так, чтобы в каждой руке – Пока несут сакэ. Третьи сутки играет гагаку. Мое направленье запретно. Накоси мне травы для кайсяку – Мы уже победили (просто это еще не так заметно). И можно жить с галлюциногенным кальмаром. Можно быть в особой связи с овцой – Но как только я засыпаю в восточных покоях, Мне снится Басе с плакатом «Хочу быть, как Цой!» Пока несут сакэ…

 

Цветы Йошивары

Я назван в честь цветов Йошивары. Я был рожден в Валентинов день. У меня приказ внутри моей кожи, И я иду, как все, спотыкаясь об эту тень. У меня есть дом, в котором мне тесно, У меня есть рот, которым поет кто-то другой, И когда я сплю – мое отраженье Ходит вместо меня с необрезанным сердцем И третьей хрустальной ногой. Я был на дне – но вся вода вышла. Я ушел в тень – я был совсем плохой. Я просил пить – и мне дали чашу, И прибили к кресту – но гвозди были трухой. И теперь я здесь – и я под током, Семь тысяч вольт – товарищ, не тронь проводов. Я отец и сын, мы с тобой одно и то же, Я бы все объяснил – но я не помню истинных слов. Я назван в честь цветов Йошивары. Я был рожден в Валентинов день. Я загнан как зверь в тюрьму этой кожи, Но я смеюсь, когда спотыкаюсь об эту тень.

 

Сын плотника

Логин – сын плотника. Пароль – начало начал. Логин – сын плотника. Пароль – начало начал. Пока ты на суше, тебе не нужен причал. Сорок лет в пустыне, горечи песка не отмыть. Сорок лет в пустыне и горечи песка не отмыть – Но мучаться жаждой, ты всегда любил больше, чем пить. Когда глаза закрыты, что небо, что земля – один цвет. Когда глаза открыты, что небо, что земля – один цвет. Я не знаю, в кого ты стреляешь, кроме Бога здесь никого нет. Так дуй за сыном плотника. Ломись к началу начал. Дуй за сыном плотника, жги резину к началу начал. Когда ты будешь тонуть, ты поймешь, зачем был нужен причал.

 

Стоп машина

Стоп машина, мой свет – в этом омуте нечего слышать. Стирай свой файл, выкинь винчестер в кусты. Я хочу познакомить тебя с теми, кто все еще дышит; Я до сих пор не видел на этой земле кого-либо прекрасней, чем ты. Изумленных здесь нет. Здесь все, кто рожден, уже в курсе. И Никола-с-Ларьком невесело курит во мгле: Все святые места давно разворованы, в них теперь пусто – Но, знаешь, даже сам Нестор Махно бледнеет, когда ты в седле. И чем больше мы выпьем за первый присест, тем останется меньше. Чем ближе каменный гость, тем дешевле бриллианты в колье – Но если я тот, про кого был написан мой паспорт, Скажи, зачем я танцую на самом краю в этом вышитом нижнем белье? Эпоха первородного греха имела свои моменты, Но похоже Атлантида и Му уже пляшут на наших костях. Улыбка под этой юбкой заставляет дрожать континенты – Так на что нам сдались эти зомби в правительственных новостях? И чем больше мы выпьем за первый присест, тем останется меньше. Чем ближе каменный гость, тем дешевле бриллианты в колье – Но если мы те, про кого был написан наш паспорт, Скажи, – зачем? Зачем? Зачем? Зачем? Skip it. Skip it. Delete. Delete. Delete. И чем больше мы выпьем за первый присест, тем останется меньше. Чем ближе каменный гость, тем дешевле бриллианты в колье – Но если мы те, про кого был написан наш паспорт, Скажи, зачем мы танцуем на самом краю в этом вышитом нижнем белье? Skip it up.

 

Сестра хаос

 

500

Пятьсот песен – и нечего петь; Небо обращается в запертую клеть. Те же старые слова в новом шрифте. Комический куплет для падающих в лифте. По улицам провинции метет суховей, Моя Родина, как свинья, жрет своих сыновей; С неумолимостью сверхзвуковой дрели Руки в перчатках качают колыбель. Свечи запалены с обоих концов. Мертвые хоронят своих мертвецов. Хэй, кто-нибудь помнит, кто висит на кресте? Праведников колбасит, как братву на кислоте; Каждый раз, когда мне говорят, что мы – вместе, Я помню – больше всего денег приносит «груз 200». У желтой подводной лодки мумии в рубке. Колесо смеха обнаруживает свойства мясорубки. Патриотизм значит просто «убей иноверца». Эта трещина проходит через мое сердце. В мутной воде не видно концов. Мертвые хоронят своих мертвецов. Чувствую себя, как негатив на свету; Сухая ярость в сердце, вкус железа во рту, Наше счастье изготовлено в Гонконге и Польше, Ни одно имя не подходит нам больше; В каждом юном бутоне часовой механизм, Мы движемся вниз по лестнице, ведущей вниз, Связанная птица не может быть певчей, Падающим в лифте с каждой секундой становится все легче. Собаки захлебнулись от воя. Нас учили не жить, нас учили умирать стоя. Знаешь, в эту игру могут играть двое.

 

Брод

Там, где я родился, основной цвет был серый; Солнце было не отличить от луны. Куда бы я ни шел, я всегда шел на север – Потому что там нет и не было придумано другой стороны. Первая звезда мне сказала: «Ты первый». Ветер научил меня ходить одному. Поэтому я до сих пор немножечко нервный – Когда мне говорят: «Смотри – счастье», Я смотрю туда и вижу тюрьму. Время перейти эту реку вброд, Самое время перейти эту реку вброд, Пока ты на этой стороне, ты сам знаешь, что тебя ждет, Вставай. Переходим эту реку вброд. Там, где я родился, каждый знал Колю. Коля был нам лучший товарищ и друг. Коля научил пить вино, вино заменило мне волю, А яшмовый стебель заменил Компас и спасательный круг. Но в воскресенье утром нам опять идти в стаю, И нас благословят размножаться во мгле; Нежность воды надежней всего, что я знаю, Но инженеры моего тела велели мне ходить по земле. Время перейти эту реку вброд, Самое время перейти эту реку вброд. Если хочешь сказать мне слово, попытайся использовать рот, Вставай. Переходим эту реку вброд.

 

Нога судьбы

Быколай Оптоед совсем не знал молодежь. Быколай Оптоед был в бегах за грабеж. Но он побрил лицо лифтом, Он вышел в январь; Он сосал бирюзу и ел кусками янтарь; Океан пел как лошадь, глядящая в зубы коню. Он сжег офис «Лукойл» вместе с бензоколонкой – Без причин, просто так. Из уваженья к огню. Екатерина-с-Песков у нас считалась звезда, Пока заезжий мордвин не перегрыз провода… Ей было даже смешно, что он не был влюблен; Она ела на завтрак таких, как он; Генеральские дочки знать не знают, что значит «нельзя»; А что до всех остальных, то она говорила – На хрена нам враги, Когда у нас есть такие друзья? Acid jazz – это праздник, рок-н-ролл – это жмур. И диджей сжал в зубах холодеющий шнур. Официанты, упав, закричали: «Банзай!» Она шептала: «Мой милый!» Он шептал: «Отползай!» Было ясно как день, что им не уйти далеко. Восемь суток на тракторе по снежной степи… Красота никогда не давалась легко. Под Тобольском есть плес, где гнездится минтай, И там подземные тропы на Цейлон и в Китай – Где летучие рыбы сами прыгают в рот, Ну, другими словами, фэн-шуй, да не тот, У нее женский бизнес; Он танцует и курит грибы. Старики говорят про них: «Ом Мани Пэмэ Хум», Что в переводе часто значит – Нога судьбы.

 

Растаманы из глубинки

А теперь большой, большой звук, Ликвидирующий крышу Всему, что вокруг. Забудьте страдания и всяческих мук, Слово бакалавру естественных наук. Нам в школе выдали линейку, Чтобы мерить объем головы; Выдали линейку, Чтобы мерить объем головы. Мама, в каникулы мы едем на Джамейку Работать над курением травы. В Байкале крокодилы, Баобабы вдоль Волги-реки. В Байкале крокодилы, Баобабы вдоль Волги-реки… Мама, как нам справиться с глобальным потеплением? Покрепче прибивать косяки. Не плачь, мама, твои дети в порядке; Не плачь, мама, наша установка верна. Садовник внимательно следит За каждым корнеплодом на грядке; Мы знаем, что есть только два пути: Джа Растафара или война – У нас два по всем наукам, Но ботанику мы знаем на пять . Два по всем наукам, Но ботанику мы знаем на пять  – Пока живы растаманы из глубинки – Вавилону будет не устоять.

 

Брат Никотин

Брат Никотин, брат Никотин, Я не хочу ходить строем, Хочу ходить один; Иду по битым стеклам линии огня – Отженись от меня, брат Никотин. У меня аллергия, мне не встать в эту рань – Подзаборный Будда, трамвайная пьянь. Бешеное небо – строгий Господин; Отженись от меня, брат Никотин. Я пришел греться в церковь. Из алтаря глядит глаз. Господь, идет пригородный поезд, Режет рельсы как алмаз; Если мне станет душно, Когда горят тормоза, – Я смотрю, как по белоснежной коже Медленно движется лезвие ножа… А вокруг меня тундра, вокруг меня лед; Я смотрю, как все торопятся, Хотя никто никуда не идет. А карусель вертится, крыльями шурша, И вот моя жизнь танцует на пригородных рельсах, На лезвии ножа. Но если я рухну, рухну как-то не так – Нас у Бога много, килограмм на пятак; У каждого в сердце разбитый гетеродин – Отженись от меня, пока не поздно, Брат Никотин.

 

Слишком много любви

Слишком много любви, Слишком много любви. Открой все настежь – Слишком много любви. В метрополитене, По колено в крови, Душа летит, как лебедь, – Слишком много любви. Ты скажешь «How much?» – Я скажу «Fuck you!». Каждый хочет чужую, Никто не хочет свою. Тем, кто младше меня, Не выбраться из колеи; Хэй, поднимите мне веки – Слишком много любви. Апостол Павел и апостол Фома Спорили друг с другом – Что такое тюрьма? Один был снаружи, другой внутри; Победила дружба, Их обоих распяли, Слишком много любви. А я парень хоть куда, у меня кольцо в ухе, У меня на груди два соска. Удались от меня, мучение; Удались от меня, тоска. Выйди на палубу – Все море в крестах; Мы дети подземелья, Мы увяли в кустах; Ягода-малина, Газпром-MTV; Дорогу санитарам леса – Слишком много любви. Я сидел в пещерах, пытался найти безмятежность; Блуждал по трубам, как вода в душевых, – Но куда бы я ни шел, передо мной твоя нежность, И я тоскую по тебе, как мертвый тоскует По жадности крови живых. Слишком много любви, Слишком много любви. Подними глаза к небу – Слишком много любви: То летят самолеты, То поют соловьи… Одно маленькое сердце – И так много любви…

 

Псалом 151

Я видел – Моисей зашел по грудь в Иордан. Теперь меня не остановить. Время собирать мой черный чемодан, Теперь меня не остановить. Мы баловались тем, чего нет у богов, Теперь наше слово – сумма слогов. Время отчаливать от этих берегов. Теперь меня не остановить. Я взошел в гору и был с духом горы, Теперь меня не остановить. Ему милей запах его кобуры, Теперь меня не остановить. Пускай я в темноте, но я вижу, где свет. Моему сердцу четырнадцать лет, И я пришел сказать, что домой возврата нет. Теперь меня не остановить. Мы так давно здесь, что мы забыли – кто мы. Теперь меня не остановить. Пришли танцевать, когда время петь псалмы – Теперь меня не остановить. Я сидел на крыше и видел, как оно есть: Нигде нет неба ниже, чем здесь. Нигде нет неба ближе, чем здесь. Теперь меня не остановить.

 

Кардиограмма

Что-то соловьи стали петь слишком громко; Новые слова появляются из немоты. Такое впечатление, будто кто-то завладел моим сердцем – Иногда мне кажется, что это ты. Губы забыли, как сложиться в улыбку; Лицо стушевалось – остались только черты; Тут что-то хорошее стало происходить с моим сердцем; Ты знаешь, мне кажется, что это ты. От пятой буровой до Покрова-на-Нерли Вроде все в порядке, только где-то оборвана нить; Я не знаю, как у вас, – у нас всегда кто-то сверлит. Может, взять и скинуться, чтобы они перестали сверлить? Ночью под окном разгружали фуры, От матерной ругани увяли кусты – Я даже не заметил, потому что кто-то завладел моим сердцем, И я подозреваю, что это ты. У меня в крови смесь нитротолуола и смирны; Каждая песня – террористический акт; И это после двадцати лет обучения искусству быть смирным – Я говорил с медициной. Она не в силах объяснить этот факт. Но будь ты хоть «Роллс-Ройс», все равно стоять в пробке; Даже в Русском музее не забаррикадироваться от красоты – Знаешь, это неважно, если кто-то завладел твоим сердцем. В моем случае мне кажется, что это ты. Мне до сих пор кажется, что это ты.

 

Северный цвет

Вороника на крыльце; В доме спит зверь, в доме ждет ангел; В доме далеко до утра. Вороника на крыльце, она по ту сторону стекла, И я бы открыл ей, Если бы я знал, где здесь дверь… Список кораблей Никто не прочтет до конца; кому это нужно – Увидеть там свои имена… Мы шли туда, где стена, туда, где должна быть стена, Но там только утро И тени твоего лица. Оторвись от земли, Северный Цвет; Ты знаешь, как должно быть в конце; Отпои меня нежностью Своей подвенечной земли, Я не вижу причин, чтобы быть осторожным, – В доме зверь, Вороника на крыльце. Если Ты хочешь, то земля станет мертвой; Если Ты хочешь – камни воспоют Тебе славу; Если Ты хочешь – сними Эту накипь с моего сердца. Оторвись от земли, Северный Цвет; Ты знаешь, как должно быть в конце; Отпои меня нежностью Своей подвенечной земли, Я не вижу причин, чтобы быть осторожным – В доме зверь, Вороника на крыльце. Ключ к северу лежит там, где никто не ищет. Ключ к северу ждет между биениями сердца. Я знаю, отчего ты не можешь заснуть ночью – Мы с тобой одной крови. Мы с тобой одной крови.

 

Песни рыбака

 

Феечка

Иногда летишь в электрическом небе И думаешь: «Скорее бы я упал». Иногда летишь в электрическом небе И думаешь: «Уж скорее бы я упал». Иногда проснешься в кресле президента И плачешь, сам не зная, как сюда попал. Сначала ты надежда и гордость, Потом о спину ломают аршин. Сначала ты надежда и гордость, Потом о спину ломают аршин. Ох, брошу я работать под этим мостом, Пойду летать феечкой В Страну Синих Вершин. Едет лимузин. Снаружи бриллианты, Внутри некуда сесть. Едет лимузин, снаружи бриллианты, Внутри такая скотобаза, что некуда сесть. Как сказала на съезде мясников Коза Маня: Тусоваться с вами – невеликая честь. А любая весть изначально благая – Просто ты к этому еще не привык; Любая весть изначально благая – Просто ты к этому еще не привык. А если не нравится, как я излагаю – Купи себе у Бога копирайт на русский язык.

 

Человек из Кемерова

У меня были проблемы; Я зашел чересчур далеко; Нижнее днище нижнего ада Мне казалось не так глубоко, Я позвонил своей маме, И мама была права – Она сказала: «Немедля звони Человеку из Кемерова». Он скуп на слова, как де Ниро; С ним спорит только больной. Его не проведешь на мякине, Он знает ходы под землей. Небо рухнет на землю, Перестанет расти трава – Он придет и молча поправит все, Человек из Кемерова. Адам стал беженцем, Авель попал на мобильную связь, Ной не достроил того, что он строил, Нажрался и упал лицом в грязь; История человечества Была бы не так крива, Если б они догадались связаться С человеком из Кемерова. Мне звонили из Киева, Звонили из Катманду; Звонили с открытия пленума – Я сказал им, что я не приду. Нужно будет выпить на ночь два литра воды, Чтоб с утра была цела голова – Ведь сегодня я собираюсь пить С человеком из Кемерова.

 

Послезавтра

(Я опять буду здесь)

Много лет назад В тени чужих мостовых Я увидел тебя и подумал: Как редко встречаешь своих. Как оно было тогда – Так оно и есть. Сегодня я прощаюсь, Послезавтра я опять буду здесь. Я учусь у Луны; Я сам себе господин. Кто бы ни был со мной, Я все равно изначально один. Я вышел из пламени, Отсюда вся моя спесь. Но если я прощаюсь, Послезавтра я опять буду здесь. Если буря смоет город – Ну, извини! Я был в обиде на тебя, Мое сердце было в тени. Через стены этой гордости Не так легко перелезть – Но если я прощаюсь, Послезавтра я опять буду здесь. У меня плохая память И омерзительный нрав. Я не могу принять сторону, Я не знаю никого, кто не прав. Но в мире есть что-то, Чего не выпить, не съесть. И если что-то не так, То послезавтра я опять буду здесь. Никого внизу И никого наверху. Я бы соврал, Если бы сказал, что я в курсе – Но Бог не ангел; Он просто такой, как он есть; И если я прощаюсь, Послезавтра я опять буду здесь; Сегодня я прощаюсь, Послезавтра я опять буду здесь.

 

Морской конек

Морской конек, Морской конек, Сегодня выдался нелегкий денек, Ты сидишь на месте, но ты летишь со всех ног; Бог тебе в помощь, Морской конек. Твои товарищи идут по прямой, Но индустрия их счастья дала на тебе сбой; Покупатели не знают, что и делать с тобой, Иногда хочется уйти домой… Морской конек, Морской конек, В железном небе хотя бы один огонек, Чтобы сжечь этот дом, нужен один уголек, Бог тебе в помощь, Морской конек. Ниточка порвалась, никак не связать, И ты кричишь, оттого что не умеешь сказать, Бог у тебя отец, Родина – мать, Приличная семья, с них нечего взять… Иногда кажется, что все оборвалось И пути назад в рай уже нет, Но ежели к тебе подойдет Люцифер, Скажи ему, что Коля просил передать привет. Морской конек, Морской конек, Это мелководье не идет тебе впрок, Сегодня выдался нелегкий денек, Бог тебе в помощь, Морской конек.

 

Зимняя Роза

Зимняя Роза, Мы встретились с тобой на углу. Ты стояла в пальто с воротником, Ты сказала: «Сейчас я умру». Мы выпили горилки, Ты двигала левой ногой, Жаль, что вместо тебя в этом зеркале Отражается кто-то другой; А священник на стадионе Даже не знал, что ты танцуешь на льду; Как много вредных веществ в тот день Было выброшено в окружающую среду – Если б мир был старше на тысячу лет, Он не смог бы тебя прочесть – Но мне все равно, я люблю тебя В точности такой, как ты есть. Мы встретились в 73-м, Коллеги на Алмазном Пути, У тебя тогда был сквот в Лувре, Там еще внизу был склад DMT; Твой отец звонил с Байконура, Что купил пропуска и посты; Жаль, что ребята из «Баадер и Майнхоф» Пропили твои софты; А у тебя была привычка говорить во сне, Так я узнал про твою паранджу, Но ты же знаешь, ты можешь быть спокойна, Я никому ничего не скажу – Если б мир был мудрее на тысячу лет, Он не смог бы тебя прочесть – Но мне все равно, я люблю тебя В точности такой, как ты есть. Помнишь, у тебя был японец Из чайной школы Джоши Энро, Вы с ним пытались раскопать на Юкатане Мощи Мэрлин Монро, Ты сказала мне: «Держи свое при себе И не оставляй следов». И, как Савонарола, ты ушла в Антарктиду, Растаяв среди вечных льдов; Но я сохранил твои вещи, Даже эту голову из St. Tropez, Я знал, что рано или поздно звезды выстроятся в ряд, И мы сойдемся на одной тропе. Если б мир был лучше в тысячу раз, Он не смог бы тебя прочесть; Но мне все равно, я люблю тебя В точности такой, как ты есть. Все те, кто знал тебя раньше, Их можно вбить на один CD-ROM; Они до сих пор пьют твою кровь И называют ее вином. Но нет смысла таить на них зла, Я даже не хочу о них петь – Просто некоторые старятся раньше, Чем успевают начать взрослеть. А я не знаю, откуда я, Я не знаю, куда я иду, Когда при мне говорят: «Все будет хорошо», – Я не знаю, что они имеют в виду. Если б мир был мудрее в тысячу раз, Он не смог бы тебя прочесть. Мне все равно, я люблю тебя Точно такой, как ты есть. Ребенка выплеснули вместе с водой. Изумруды зарыли во мху. Не это ли то, о чем предупреждали Ребята, что сидят наверху? Но они все равно пляшут, Когда ты трогаешь рукой эту нить; А любовь это или отрава – Я никогда не мог определить. Но иногда едешь в поезде, Пьешь Шато Лафит из горла, И вдруг понимаешь – то, что ждет тебя завтра, Это то, от чего ты бежал вчера. Если б мир был старше на тысячу лет, Он не смог бы тебя прочесть; Ты Зимняя Роза, я просто люблю тебя Такой, как ты есть.

 

Пабло

Пабло – не поминай к ночи беса; Не торгуй оружием И вообще не сбивайся с пути; Судя по выраженью лица, Ты совсем недавно вышел из леса, А судя по тому, как ты смотришь вокруг, Ты снова хочешь туда зайти. Пабло – я восхищен твоим талантом тащиться; Скажи – откуда ты все время берешь тех, Кто согласен тебя тащить? И знаешь, Пабло, говоря о жене, Тебе могла бы подойти крановщица, Она сидит себе между небом и землей, И ей по фиг, как кто хочет жить. Случилось так, что наша совесть и честь Была записана у нас на кассетах; Кто-то принес новой музыки, И нам больше нечего было стирать. Знаешь, Пабло, будь у тебя даже мучо миллионас песетас – Если хочешь научиться красиво жить, Давай сначала научись умирать. В этом городе, Пабло, кроме выпить, Больше нечего делать. К черту политкорректность, Судьба здесь тяжела и слепа, Нам хватит на билеты, если выгресть из карманов всю мелочь, Я буду называть тебя Пабло, Ты можешь обращаться ко мне «Papa». Пабло – мы встретились сравнительно поздно; Я уже не очень охотно дышу И не всегда помню, как меня звать – Но, Пабло, если б я отдал тебе то, Что, в принципе, отдать невозможно – Ты забыл бы о любви значительно больше, Чем они когда-либо будут знать.

 

Туман над Янцзы

Туман над Янцзы. Туман над Янцзы. Душистый, как шерсть Небесной лисы. Я выбросил компас, Растоптал в пыль часы И вышел плясать В туман над Янцзы. Над рисовым полем Сгустился туман, В нем бродит католик И бродит шаман. Бродят верха, И бродят низы, Их скрыл друг от друга Туман над Янцзы. И я был, как все, Пил да пахал. Прочел Дао Дэ Цзин И понял: «Попал!»; Сжег свой пентхаус, Снял пробу с лозы И вышел плясать В туман над Янцзы. Ответь, Нижневартовск, И Харьков, ответь – Давно ль по-китайски Вы начали петь? И чья в том вина, Что арбатская пьянь Пьет водку из чаш Династии Тань? Мы все теперь братья, Мы все здесь семья; Так кто из нас ты И кто из нас я? Кто весел, тот стар, А кто мрачен – тот юн; И все хотят знать: Так о чем я пою? А я хожу и пою, И все вокруг Бог; Я сам себе суфий И сам себе йог. В сердце печать Неизбывной красы, А в голове Туман над Янцзы.

 

Диагностика кармы, или Мой путь к богу

Я пришел по объявленью в газете. «Диагностика Кармы. 5 Дней. Не Спеша». Ты была одета в какие-то сети. Ты сказала: «У тебя есть душа»; Сказала, что в прошлой жизни я был фараоном, Александром Македонским и еще Львом Толстым, Что я могу называть тебя Эсмеральдой И больше не чувствовать себя духовно пустым. Ты заставила меня вдыхать пранаяму И целыми сутками петь «Сай Рам»; Я нормальный мужик, могла бы сказать мне прямо, А не заставлять меня ходить босиком по углям; Кормила меня кактусом вместо обеда, Сажала в лотос за каждый пустяк – Даже твой любимый Дон Хуан Кастанеда Не учил, что с людьми можно обращаться вот так. Я метался по дому, я хотел найти выход, Куда угодно, лишь бы был воздух свежей; Но Ахура-Мазда запросил за меня выкуп, А Будда посадил мне в ботинки ежей. Чтоб я не ушел, ты развинтила мне чакры И перепаяла мой ментал на астрал: Посмотри мне в глаза, Эсмеральда, Неужели я хоть в чем-то соврал? Напрасно ты стучишься мне в двери И говоришь, что твой метод мог бы меня спасти; Даже в журнале «Путь К Себе» не поверят, Что мне пришлось там у тебя вынести; В итоге я все-таки вылез в окошко, И то я чувствую, что вылез не весь – В чем дело, Эсмеральда, Неужели ты до сих пор здесь?

 

Уткина заводь

(Краковяк)

Раньше мы не знали друг друга. Теперь это не так. Я просто шел по улице, возможно, в этом был знак. А ты ходила без юбки по отвесной стене Под звуки модных песен в абсолютной тишине… Мое сердце остановилось, кардиолог сказал, что дело табак. Наверно, ты буддистка, в тебе до хрена пустоты. Я принес тебе букет, ты засушила и скурила цветы. Ты проходила мимо цеха, там взорвался мартен, Таких штучек не может даже сам Бен Ладен. Хорошо, что не все в этом мире могут быть такими, как ты. Ты давала интервью, ты обьясняла, почему я тону. Я все могу понять, но зачем при этом выть на луну? У тебя в ванной живет ученая коза. Вас можно перепутать, если закрыть глаза, Но ты значительно лучше, с тобой можно пить «Ржавчину». Приходила Сестра Хаос, оставила после себя бардак. Уже четырнадцать суток я не могу соскрести со стен шлак. Но рядом с тобой она сущее дитя, Ты оставила у меня на стене след своего когтя, Я отнес его в музей, мне сказали, что ты динозавр, скажи, что это не так. Раньше мы не знали друг друга; теперь это не так. Но я снова шел по улице и снова мне привиделся знак – Я слишком долго был глухой и немой. Садись в вагонетку, отвезу тебя домой В Уткину Заводь – учиться там плясать краковяк.

 

Желтая Луна (USB)

Если хочешь, ты меня полюби; Просто так или с USB; И может быть, мы сразу друг друга поймем – Если у нас один и тот же разъем. Как тебя услышать, если я без ушей? В компьютере полно летучих мышей; А желтая луна встает в камышах. Есть такое чувство, будто всем нам шах. Минус на минус не всегда дает плюс. Где-то в сети лежит языческий блюз; А желтая луна уже на уровне крыш – Я тебя не слышу, неужели ты спишь… Солнце на закат, значит,       луна на восход. Как обидно быть умным –       знаешь все наперед. Но все мои прямые       свернулись в кольцо – Как мне увидеть тебя,       когда прожекторы прямо в лицо? Ты будешь небом, где          нежатся облака; Я буду морем, морем          без рыбака; Все мои прямые          свернулись в кольцо; Как я узнаю тебя, когда          прожекторы прямо в лицо? Так что, если хочешь, ты меня полюби. Firewire или USB. Может быть, мы сразу друг друга поймем – Видит Бог, у нас один и тот же разъем.

 

Zoom zoom zoom

 

Белая

Белая, как выпавший снег, Белая, как темная ночь, Белая, как сакура весной, Милосердная, но не может помочь. Белая, как сибирский мел, Белая, как нетронутый лист, Я отдал тебе все, что имел, Теперь я черный, как трубочист. Без имени, как меч кузнеца, Невиданная без прикрас, Без начала и без конца, Бывшая здесь прежде всех нас. Я искал тебя, не мог понять как; Писал тебе, но не было слов; Я был слепой, но я вижу твой знак: Мой палец на курке, я всегда готов. Половина – соловьиная падь, Половина – алеет восток, Ты знаешь сама – с меня нечего взять, Но все, что есть, – у твоих ног. Я проснулся после долгого сна Небритый, без имени, совсем ничей. Моя кровь говорит, что скоро весна, Может быть, в одну из этих ночей.

 

Трамонтана

Один китаец был мастером подземного пенья. Он пел только частушки. Каждый четверг он ходил в чайный дом, Где его поджидали две сестры-хохотушки. Он пел, когда его одевали; Он пел, когда его хоронили. Когда закончился репертуар, Он сказал: «Теперь мне не место в могиле». Жизнь ползет, как змея в траве, Пока мы водим хоровод у фонтана. Сейчас ты в дамках, Но что ты запляшешь, Когда из-за гор Начнет дуть трамонтана. Одна женщина преподавала язык Атлантиды, Сидя на крыше. Соседи видели, как каждую ночь К ней слетаются йоги и летучие мыши. Один священник вступил с ней в спор; Он втайне всегда желал ее тела; Когда он вытащил свой аргумент, Она засмеялась, она улетела… Жизнь ползет, как змея в траве, Пока мы водим хоровод у фонтана. Сейчас ты в дамках, Но что ты запляшешь, Когда из-за гор Начнет дуть трамонтана. Один матрос реставрировал старинную мебель И хлебнул с ней горя. Каждую ночь он спускался в гараж И рыл подземный ход, чтобы добраться до моря, Тридцать лет – он закончил рыть И вышел где-то в пустыне. Он пал на колени в соленые волны И приник к ним губами, как будто к святыне. Жизнь ползет, как змея в траве, Пока мы водим хоровод у фонтана. Сейчас ты в дамках, Но что ты запляшешь, Когда из-за гор Начнет дуть трамонтана.

 

Народная песня из Паламоса

Я хочу вспомнить забытый мной вкус – Взлетать вверх, не глядя на тучу. По рангу мне положено спать – Мое тело пляшет качучу. Я пью джин, как будто кухарка; Я забыл дорогу к выходу из зоопарка. Слишком много зеркал, недостаточно света; Приближается лето. Камни делают вид, что спят. Небезопасно иметь дело с ними или со мной. Мне кажется, я видел твой взгляд; Я бы мог помочь, помочь тебе, но ты за стеклянной стеной. Я готов предъявить вам справку. Самое время идти на заправку. Это море неестественно мелко, Ты можешь называть меня Стрелка. Я редкоземелен, как литий. Я не сопротивляюсь ходу событий; Это – милая сердцу любого матроса Всенародная песня из Паламоса.

 

Мертвые матросы не спят

Кто бы сказал, что мы встретимся под этой звездой, Я не смотрел на часы, я думал, у меня проездной. Побереги себя, не трать на меня весь свой яд. Все уже случилось. Мертвые матросы не спят. Я не знал, что я участвую в этой войне, Я шел по своим делам, я пал в перекрестном огне. Едва ли я узнаю, кому был назначен заряд. Впрочем, все равно. Мертвые матросы не спят. Не спрашивай меня; Я не знаю, как испытывать грусть. Соленая вода разрешила мне молчать. Соленая вода знает меня наизусть. Знать бы загодя, что уготовано мне впереди, Я бы вырезал твое имя у себя на груди; Все было так быстро, я даже не запомнил твой взгляд, Но теперь я в курсе, а мертвые матросы не спят. Мертвые матросы не спят.

 

Zoom zoom zoom

Мои уши не знают ничего, кроме музыки reggae, Небо и земля работают под музыку reggae, Никто в мире никогда не слышал этой музыки reggae, Но Лев Толстой писал тексты исключительно для музыки reggae. У нас был ящик со святым, но с него сбили пломбы, А где-то внутри все равно поет мутант соловей, Известно, что душа имеет силу ядерной бомбы, Но вокруг нее пляшут лама, священник и раввин безнадежных степей. Извиняйте дядьку, если что-то случилось, О чем уже давно было спето, Это потому, что зумзумзумзумзум. Все женщины знают, что ритм как солнце, А мы вокруг него как планеты. Это ничего. Зумзумзумзумзум. Боже мой, в какой же дыре живет мое племя, Глубоко под водой, где лицом к лицу не видно в упор, Но еще четыре года, и на часах будет новое время. Один мой знакомый – он знает, он в курсе, Он сказал, что оно придет с гор. Извиняйте дядьку, если что-то случилось, О чем уже давно было спето, Это потому что зумзумзумзумзум. Женщины знают, что ритм как солнце, А мы вокруг него как планеты. Это ничего. Зумзумзумзумзум.

 

Бессердечные братья Забадай

Бессердечные братья Забадай С улыбкой от уха до уха Скоро приедут в наш край Показывать свою силу духа; Они будут ходить по углям, Будут служить нам примером – Как сладко нарушить закон, Какое счастье быть старовером. Я был привязан к земле, Я молча глотал свои слезы; Но то, что я нес на себе, Теперь горит в пламени Розы; А те, кто снимал дивиденд, – Я помню, как они улыбались, – Они думали, что все это им; Похоже, что они ошибались. Четырнадцать лет я не ел; Четырнадцать лет я не пил; Четырнадцать лет молчал, Чтобы не тревожить Тебя. Теперь мне стал узок причал И нет больше сил; Я сделаю так, как хотел, Чтобы растаможить Тебя. Велик император, нет слов – Но он, как DJ без эфира; С тех пор, как я знаю тебя, Я потерян для внешнего мира. Я встал на твоем берегу, Спасибо этому дому; Ты воздух, которым я жив, И я бы не хотел по-другому. Четырнадцать лет я не ел; Четырнадцать лет я не пил; Четырнадцать лет молчал, Чтобы не тревожить Тебя. Теперь мне стал узок причал И нет больше сил; Я сделаю так, как хотел, Чтобы растаможить Тебя.

 

Бессмертная Сестра Хо

Бессмертная Сестра Хо, Порою ей нелегко, Когда на кухне бежит молоко – Бессмертная Сестра Хо. Ее брат Билли Боб Харлей Не выходит из темных аллей. Должно быть, там ему веселей, Веселый Билли Боб Харлей. Каждую ночь до утра Они пекут непростые блины Из бешеных кактусов Солнца И серебряных яблок Луны. Каждая душа на земле, Которая летит высоко, Видимо, училась летать У Бессмертной Сестры Хо. Мастер постоянно Косой Ходит по клубам с косой В черном плаще и босой, Мастер постоянно Косой. Они выходят из забытых дверей, Они уходят туда, где их нет. Но выйди без четверти три – И ты сможешь заметить их след. И каждую ночь до утра Они практикуют ликбез; Дразнят тараканов тоски, Щекочут антилопу небес. И каждая душа на земле, Которая летит высоко, – Училась у этих двоих И Бессмертной Сестры Хо.

 

Красота

(Это страшная сила)

Особенности оперы в Нижнем Тагиле Совсем не повлияли на мое воспитание. Меня несло, как воздушного змея, Когда всем остальным отключали питание. Скоро я буду баснословно богатым, Но это меня не приводит в смущение, Я не стану бояться своих капиталов, Я легко найду для них помещение, Потому что Красота – это страшная сила. И нет слов, чтобы это сказать. Красота – это страшная сила, Но мне больше не страшно. Я хочу знать. Один Чжу учился ловить драконов, Выбросил силы и деньги на ветер, Жаль, что за всю свою жизнь Он так ни одного и не встретил. Я прочел об этом в старинных трактатах, Прочел и сразу ушел из деревни. Скоро я буду баснословно богатым И смогу претворить в жизнь учения древних, Потому что Красота – это страшная сила. И нет слов, чтобы это сказать. Красота – это страшная сила, Но мне больше не страшно, Я хочу знать. Я буду жить в доме из костей земли, И с большой дороги будут заходить дети, Чтобы любоваться на мои кристаллы, Сияющие во фрактальном свете, И на семь чудес с семи концов света. Я не стану размениваться на мелочь, Ведь очень скоро у меня будет Это, И я буду ясно знать, что с Этим делать, Потому что Красота – это страшная сила. И нет слов, чтобы это сказать. Красота – это страшная сила, Но мне больше не страшно, Я хочу знать. Это делаю я. Это делаешь ты. Нас спасут немотивированные акты красоты.

 

Крем и карамель

Я не знал, что спал; не знал, что проснусь, Меня клюнул в темя Божественный Гусь И заставил петь там, где положено выть. Никто не обещал, что будет легко. Я понимаю тебя, Садко, Но мое чувство юмора рекомендует мне всплыть. А в хорошей империи нет новостей, Дайте северным варварам водки в постель, И никто из них не станет желать перемен. Математика соблазнила нас, Математика казнила нас. Меня воскресят только Крем и Карамель. Крем и Карамель; Крем и Карамель – Так достигнут великий предел. Крем и Карамель; Крем и Карамель, Подтвердите, что я прилетел. А в восточных степях бродят люди в цепях. И пока не зарыт государственный прах, Эта баржа едва ли покинет мель. И все равно – ху там у них наверху. Это гиньоль в горячем цеху. Мальчик, скажи мне, где Крем и Карамель. Крем и Карамель, Крем и Карамель. Боже, как сладко все это звучит. Крем и Карамель, Крем и Карамель. Разбудите меня, если все-таки что-то случится. Разбудите меня, если здесь все-таки что-то случится.

 

Не могу оторвать глаз от тебя

Я родился сегодня утром Еще до первого света зари. Молчание у меня снаружи, Молчание у меня внутри. Я кланяюсь гаснущим звездам, Кланяюсь свету луны, Но внутри у меня никому не слышный звук, Поднимающийся из глубины. Я родился на севере, Чтобы дольше оставался цел, У меня нет друзей, Чтобы никто не смог сбить прицел. Море расступилось передо мной, Не выдержав жара огня, И все стрелки внутри зашкаливали При первых проблесках дня. Я не мог оторвать глаз от тебя. Я родился со стертой памятью, Моя родина где-то вдали. Я помню, как учился ходить, Чтобы не слишком касаться земли; Я ушел в пустыню, Где каждый камень помнит твой след, Но я не мог бы упустить тебя, Как я не мог бы не увидеть рассвет. Я не могу оторвать глаз от тебя.

 

Беспечный русский бродяга

 

Афанасий Никитин Буги, или Хождение за три моря-2

Мы съехали с Макдугал в середине зимы: Моя подруга из Тольятти, я сам из Костромы. Мы бы дожили до лета, а там секир-башка, Но в кокаине было восемь к трем зубного порошка, Пришлось нам ехать через люк При свете косяка, Она решила ехать в Мекку. Я сказал: «Пока». Не помню, как это случилось, чей ветер дул мне в рот, Я шел по следу Кастанеды – попал в торговый флот, Где все матросы носят юбки, у юнги нож во рту. И тут мы встали под погрузку в Улан-Баторском порту, Я сразу кинулся в дацан – хочу уйти в ритрит, А мне навстречу Лагерфельд, Гляжу – а мы на Оксфорд-стрит. Со мной наш боцман Паша, вот кто держит фасон, На нем пиджак от Ямамото и штаны Ком Де Гарсон, И тут вбегает эта женщина с картины Моне, Кричит – у нас четыре третьих, быстро едем все ко мне. У них нет денег на такси, пришлось продать пальто. Клянусь, такого в Костроме еще не видел никто. Вначале было весело, потом спустился сплин, Когда мы слизывали слизь у этих ящериц со спин. В квартире не было прохода от языческих святынь, Я перевел все песни Цоя с урду на латынь, Когда я допил все, что было у них меж оконных рам, Я сел на первый сабвей в Тируванантапурам. И вот мы мчимся по пустыне, поезд блеет и скрипит, И нас везет по тусклым звездам старый блюзмен-трансвестит. Кругом творится черте что – то дальше, то вблизи, То ли пляски сталеваров, то ли женский бой в грязи, Когда со мной случился двадцать пятый нервный срыв, Я бросил ноги в Катманду через Большой Барьерный Риф. И вот я семь недель не брился, восемь суток ел грибы, Я стал похож на человека героической судьбы, Шаманы с докторами спорят, как я мог остаться жив, Но я выучил суахили и сменил культурный миф, Когда в село войдут пришельцы, я их брошу в тюрьму. Нам, русским за границей, иностранцы ни к чему.

 

Шумелка

Я, я, я ушел в тонкий мир с головой. Мне снилось, что я умер, и мне снится, что я живой. Пошел в магазин, купил себе брошюру, Даже у моей козы есть гуру. Я, я, я ушел в тонкий мир с головой. Вышел на улицу – с аурами что-то не то. Я вышел на улицу – с аурами что-то не то. Я сижу в лотосе, но этого мало. Где, где, где, где моя Шамбала. Как мне жить, если с аурами что-то не то. Рам Лам Ям Мам Бам, Поцелуй меня в чакру.

 

О смысле всего сущего

Человеческая жизнь имеет более одного аспекта. В городе Таганроге есть два Звездных проспекта. На одном – небеса зияющие       И до самого Волго-Дона Возвышаются сияющие       Дворцы из шлакобетона. И по нему каждую пятницу,       Как выйдут со смены из шахты, Маршируют белозубые       Космонавты. А на другом все дома в полтора этажа, И по истоптанной траве гуляет коза, Год проходит и два проходит, Веревка перетерлась, но коза не уходит; Ей совершенно некуда идти, Она смотрит в небеса и шепчет: «Господи, прости!»

 

Духовные люди

Духовные люди – особые люди. Их сервируют в отдельной посуде. У них другая длина волны, И даже хвост у них с другой стороны. Если прийти к ним с насущным вопросом, Они могут выкурить тебя с папиросом. Ежели ты не прелюбодей, Лучше не трогай духовных людей.

 

Мама, я не могу больше пить

Мама, я не могу больше пить. Мама, я не могу больше пить. Мама, вылей все, что стоит на столе, – Я не могу больше пить, На мне железный аркан, Я крещусь, когда я вижу стакан. Я не в силах поддерживать этот обман. Мама, я не могу больше пить. Патриоты скажут, что я дал слабину, Практически продал родную страну. Им легко, а я иду ко дну. Я гляжу, как истончается нить. Я не валял дурака Тридцать пять лет от звонка до звонка, Но мне не вытравить из себя чужака. Мама, я не могу больше пить. Мама, я не могу больше пить. Мама, я не могу больше пить. Мама, позвони всем моим друзьям, Скажи – я не могу больше пить. Вот она – пропасть во ржи, Под босыми ногами ножи, Как достало жить не по лжи – Я не могу больше пить. Скажи моим братьям, что теперь я большой. Скажи сестре, что я болен душой. Я мог бы быть обычным человеком, Но я упустил эту роль, Зашел в бесконечный лес, Гляжу вверх, но я не вижу небес. Скажи в церкви, что во всех дверях стоит бес – Демон Алкоголь. Мама, я не могу больше пить. Мама, я не могу больше пить. Мама, вылей все, что стоит на столе, – Я не могу больше пить. На мне железный аркан. Я крещусь, когда я вижу стакан. Я не в силах поддерживать этот обман. Мама, я не могу больше пить.

 

Voulez-vous coucher avec moi?

Что-то не заснуть – а засну, все мне снится, Что вот еще чуть-чуть, еще едва-едва; А как проснусь – опять пью, как бы мне не спиться – Voulez-vous coucher avec moi? Вот в руке письмо, но вижу только буквы. И я не помню, как они собирались в слова. В полной пустоте круги на воде. Voulez-vous coucher avec moi? А я, брат, боюсь – а ты, брат, не бойся. Принесло дождем – унесет по ветру. А если я умру – ты не беспокойся, Просто потерпи, станет легче к утру… Ночью невтерпеж, да к утру станет ясно, А утро не соврет – оно всему голова, Что же я не знал, как она прекрасна… Voulez-vous coucher avec moi?

 

Стаканы

Ну-ка мечи стаканы на стол, Ну-ка мечи стаканы на стол, Ну-ка мечи стаканы на стол И прочую посуду. Все говорят, что пить нельзя, Все говорят, что пить нельзя, Все говорят, что пить нельзя, А я говорю, что буду. Рано с утра, пока темно, Пока темно – пока темно, Рано с утра, пока темно И мир еще в постели, Чтобы понять, куда идти, Чтобы понять, зачем идти, Без колебаний прими сто грамм – И ты достигнешь цели. Ну-ка мечи стаканы на стол, Ну-ка мечи стаканы на стол, Ну-ка мечи стаканы на стол И прочую посуду. Все говорят, что пить нельзя, Все говорят, что пить нельзя, Все говорят, что пить нельзя, А я говорю, что буду. Я не хотел тянуть баржу, Поэтому я хожу-брожу. Если дойду до конца земли, Пойду бродить по морю. Если сломается аппарат, Стану пиратом и буду рад, Без колебаний пропью линкор, Но флот не опозорю. Ну-ка мечи стаканы на стол, Ну-ка мечи стаканы на стол, Ну-ка мечи стаканы на стол И прочую посуду. Все говорят, что пить нельзя, Все говорят, что пить нельзя, Все говорят, что пить нельзя, А я говорю, что буду.

 

Беспечный русский бродяга

Я беспечный русский бродяга Родом с берегов реки Волги. Я ел, что дают, и пил, что Бог пошлет, Под песни соловья и иволги. Я пил в Петебурге, и я пил в Москве, Я пил в Костроме и в Рязани, Я пил Лагавулин и я пил Лафройг, Закусывал травой и грибами. Однажды в Вятке я был совсем худой, Но ближе к Барнаулу стал резвый. Худшее похмелье, что было у меня, Когда я восемь суток был трезвый. Я упал в Енисей, я выплыл из Невы. Хотя, может быть, это была Припять, Но я вышел элегантно сухой из воды И немедленно нашел, с кем здесь выпить. Я один родился и один я умру, Но чтобы в мире не заблудиться, В каждом вагоне, что едет по земле, Работает одна проводница. А так по жизни я анахорет, Молитвенен и беззаботен, Но в обычный день я спасаю двух-трех, А в праведную ночь до трех сотен. Я сидел и пил на Гластонбери Тор. Сам не заметил, как надрался. Помню, как меня искушал один бес. Ясно дело, я не поддался. А что наверху – то и внизу, А душа – она как печная тяга, Куда бы я ни шел, везде вокруг Эдем, Ведь я беспечный русский бродяга.

 

Голова Альфредо Гарсии

В детстве мне снился один и тот же сон: Что я иду весел, небрит, пьян и влюблен, И пою песни, распространяя вокруг себя Свет и сладость. Теперь друзья говорят, что эти песни не нужны, Что они далеки от чаяний нашей страны И нужно петь про нефть. Я устарел. Мне не понять эту радость. Новости украшают наш быт: Пожары, катастрофы, еще один убит, И всенародная запись на курсы, Как учиться бодаться; На каждой странице – Обнаженная Маха; Я начинаю напоминать себе монаха – Вокруг нет искушений, которым Я хотел бы поддаться. И я прошу – что было сил; Я прошу, как никогда не просил, Я прошу: заварите мне девятисил – и еще: Унесите отсюда голову Альфредо Гарсии; Унесите отсюда голову Альфредо Гарсии; Вы – несостоявшиеся мессии и Население всей соборной России – Воздержитесь от торговли Головой Альфредо Гарсии; Унесите отсюда Голову Альфредо Гарсии. Главная национальная особенность – понт; Неприглядно, слякотно и вечный ремонт – Говорят, с этим можно справиться, Если взяться дружно; Но мешает смятенье в неокрепших умах; Засада в пригородах, медведь на холмах; И женщины носят матросов на головах, Значит – им это нужно; Маразм на линии электропередач, Всадник с чашей Грааля несется вскачь; Но под копытами – Пересеченная распиздяйством местность; Даже хоры ангелов в этом краю Звучат совсем не так, как в раю; То ли нужно менять слуховой аппарат – То ли менять окрестность. И я прошу – что было сил; Я прошу, как никогда не просил, Я прошу: заварите мне девятисил – и еще: Унесите отсюда голову Альфредо Гарсии; Унесите отсюда голову Альфредо Гарсии; Вы – несостоявшиеся мессии и Население всей соборной России – Воздержитесь от торговли Головой Альфредо Гарсии; Унесите отсюда Голову Альфредо Гарсии.

 

День в доме дождя

День в доме дождя, Лед и пастис, Если мы не уснем, Нам не спастись. А я пришел сюда сам, В дом тишины, И если ты спросишь меня, Я отвечу тебе на все Словами луны. День в доме дождя, Кап-капли в воде, Я знаю, что я видел тебя, Но никак не припомню – где. Но здесь так всегда, Здесь как во сне, Деревья знают секрет, А небо меняет цвета На моей стороне. Я искал тебя столько лет, Я знал, что найти нельзя, Но сегодня ты рядом со мной В комнате, полной цветов, В доме дождя. Ум лезет во все. Ум легче, чем дым. Но он никогда не поймет – Спим мы или не спим. А я пришел сюда сам, И мне не уйти, Потому что именно здесь Сходятся все пути. Здесь, в доме дождя.

 

Ткачиха

Мне снилось, что я ткачиха, Которая часто бывает мною во сне. Я долго не мог понять – то ли я снюсь ей, То ли это она снится мне. Да, я знаю, что об этом писали китайцы, Но теория суха, а древо жизни Зеленеет в листах; Придется проснуться и поехать в Иваново Проверить, как реально обстоят там дела на местах. Волга шумит волнами; Редкая птица долетит до ее берегов, А на всех берегах черно от тех, кто Ожидает, когда течение пронесет мимо Тела их врагов. И только полная луна оживляет Чередование этих верхов и низин. Слава богу, что она никогда не читала Ни «Цветочков Франциска Ассизского», Ни Дао Дэ Цзин. В пустыне бредут верблюды, У каждого из них что-то свое на уме. Один знакомый тоже шел на Северный полюс – Оказался предпринимателем в Костроме. Так начинания, вознесшиеся мощно, Сворачивают в сторону, теряют имя действия – какой срам. Я не вижу причины куда-то стремиться, если в итоге ты всегда Оказываешься где-то не там. Я сижу на пустынной скале, Наблюдаю, как плывут облака. Сердце, как старый пепел, Глаза, как у полного дурака. Я ничего не начинаю, пускай все Течет само по себе, как Волга-река. Под лестницей сидит голодная кошка. Пойду-ка спущусь выставлю ей молока.

 

Гимн Анахорету

(Кот зимы)

Кот зимы на мягких лапах Тихо ходит меж сугробов. И безмолвный снежный сумрак Прячет дым его хвоста. Хорошо анахорету – Виски с Гиннесом мешая, Он плетется меж сугробов, Тихо песенки поет.

 

Дело за мной

Сегодня днем единственная тень – Это тень от облаков на траве. Иду, как будто бы козырь в кармане И еще полтора в рукаве; Я напоен солнцем, Я напоен луной. Я чувствую, что ты где-то рядом, И я знаю, что дело за мной. Мы бьемся, как мухи в стекло, Мы попали в расколдованный круг; Отчетливо пахнет плесенью. Моя душа рвется на юг. Сколько можно стоять в болоте, Пугая друг друга волной? Кто-то должен был спеть эту песню, И похоже, что дело за мной. Дело за мной, дело за мной. Я был на Ибице, и я был в Кремле, И я понял, что дело за мной. Злоумышленники отключили наш мын, Теперь мы временно без; Мы, конечно, вернем его, как только Закончим писать SMS; Ты в одном сантиметре, Я с тем же успехом мог бы быть на луне. Похожая история была в Вавилоне, Но на этот раз дело во мне. А в аэропортах не успевают Подкатывать трапы к бортам; Все куда-то торопятся, Не понимая, что они уже там; Мы с ними одной крови, Лицом к одной и той же стене, Единственная разница между нами – Я понял, что дело во мне. Дело во мне, дело во мне, Я прыгал окунем, летал в облаках – И я понял, что дело во мне. Как правая нога Следует за левой ногой, С тех пор, как я знаю тебя, Мне не нужен никто другой. Говорят, тебя нет здесь, Я слышал, что ты в стороне, Но если б я не смог достучаться до тебя, Я бы думал, что дело во мне. А те, кто говорят, что не знают тебя – Только ты можешь их спасти. Ты дала мне этот мир как игрушку, Я верну тебе его в целости; Нахожу тебя в нежности ветра, В каждой набежавшей волне, Я даже не думал, что такое возможно, Я не думал, что дело во мне. А дело во мне. Дело во мне.

 

Скорбец

Очнулся в цифрах ангельских крыл Высоко над землей, где я так долго жил. Небесные созданья несли мою постель – Ворон, птица Сирин и коростель. Земля лежала, как невеста, С которой спьяну сняли венец. Прекрасна и чиста, но В глазах особый скорбец. На льду Бел-озера один на один Сошлись наш Ангел Алкоголь И их Демон Кокаин. Из Китеж-града шел на выручку клир, Внесли святой червонец и опять вышел мир. Мадонну Джекки Браун взял в жены наш Бог-Отец, Вначале было плохо, Потом пришел обычный скорбец. Я спрашивал у матери, я мучил отца Вопросом – как мне уйти от моего скорбеца, Потом меня прижал в углу херувим, Сказал – без скорбеца ты здесь не будешь своим. С тех пор я стал цыганом, Сам себе пастух и сам дверь, И я молюсь, как могу, Чтобы мир сошел вам в души теперь.

 

Достоевский

Когда Достоевский был раненый И убитый ножом на посту, Солдаты его отнесли в лазарет, Чтоб спасти там его красоту. Там хирург самогон пил из горлышка И все резал пилой и ножом При свете коптилки семнадцать часов, А потом лишь упал поражен. А на следующий день под заутреню Из центра приходит приказ – Вы немедля присвойте Героя звезду Тому гаду, что гения спас. Так пускай все враги надрываются, Ведь назавтра мы снова в строю. А вы – те, кто не верует в силу культуры, – Послушайте песню мою.

 

Неизвестные факты из биографии Элвиса Пресли

Либо у тебя слишком мягкие манеры, Либо я действительно недотрога. Элвис Пресли был сыном Императрицы с Венеры И одного контрабандиста из Таганрога. Он спустился в этот мир, спасти нас от горя, Оставив свой розовый «Кадиллак» на небе; Он прошел от Белого до Черного моря, Тряс плечами и пел: «О бэби, бэби, бэби!»

 

Терапевт

Отрубился в час, а проснулся в три, Полнолуние выжгло тебя изнутри, На углу у аптеки горят фонари, И ты едешь – Ты хотел бы напиться хоть чем-нибудь всласть, Ты пытаешься, но не можешь упасть, И кто-то внутри говорит – это счастье, Или ты бредишь, Вкус крови лишил тебя слова, И к бровям подходит вода – Где-то именно здесь Пал пламенный вестник, И сегодня еще раз все та же среда – Да хранит тебя Изида! Ты подходишь к кому-то сказать «Привет», И вдруг понимаешь, что нет ничего конкретного И прохожие смотрят тебе вослед С издевкой; На улице летом метет метель, И ветер срывает двери с петель, И прибежище, там, где была постель, теперь – Яма с веревкой; Так взлетев вопреки всех правил, Разорвав крылом провода, Ты оказываешься опять Там, где всем нужно спать, Где каждый день, как всегда, – Да хранит тебя Изида! Все говорят и все не про то, Эта комната сделана из картона. И ты смотришь вокруг – неужели никто Не слышит? И вдруг ракурс меняется. Ты за стеклом, А друзья – в купе уходящего поезда – Уезжают, даже не зная о том, Что ты вышел. И оставшись один на перроне, Выпав из дельты гнезда, Теперь ты готов К духовной жизни, Но она тебе не нужна – Да хранит тебя Изида! И ты слышал, что где-то за часом пик, В тишине алтаря или в списках книг, Есть неизвестный тебе язык, На котором Сказано все, что ты хочешь знать, В чем ты боялся даже признаться, И отчего все святые глядят на тебя С укором. Перестань делать вид, что не можешь понять их, Ты один на пути навсегда – Улыбнись, растворись В шорохе листьев, В шепоте летнего льда – Да хранит тебя Изида!

 

Лошадь белая

 

Лошадь белая

Лошадь белая на траве Далеко ушла в поле. Дома упряжь вся в серебре, А ей нужно лишь воли. Конюх сбился с ног – да что с тобой? Целый день звонит, пишет. А она трясет гривой И как будто б не слышит. Твердая земля да долгий путь Из огня в полымя. Много кто хотел ее вернуть, Ни один не знал имя.

 

ДУЙ

Ветер с океана дует мне в окно, Дуй с севера, дуй, дуй с юга. Ветер с океана, а в тюрьме моей темно, Дуй, дуй, пока не сдует. В темно-синем небе благость и покой. Дуй с севера, дуй, дуй с юга, А сердце под седлом, пахнет дегтем и трухой, Дуй, дуй, дуй, пока не сдует. А мы ждем, Ждем, ждем, ждем, Мешай водку гвоздем. Я пошел к колодцу, но в ведре моем дыра, Дуй с севера, дуй, дуй с юга. Завтра не придет, у нас опять идет вчера, Дуй, дуй, дуй, пока не сдует. Сколько ни стучись у этих пряничных ворот, Дуй с севера, дуй, дуй с юга. Коснись что не так, эх, милая, сама пойдет, Дуй, дуй, дуй, пока не сдует. А мы ждем, Ждем, ждем, ждем, Мешай водку гвоздем. Бейся лбом в стену, Бейся лбом в крест. Никто не выйдет целым С этой ярмарки невест. А девочки смеются, у девочек война: Девочки хотят ярко-красного вина. Так что дуй, ветер, дуй, Дуй издалека. Дуй с севера, дуй, дуй с юга. Дуй поперек, ой, дуй наверняка. Дуй, дуй, дуй, пока не сдует, Вдуй по пилораме, Вдуй по островам, Дуй с севера, дуй, дуй с юга, Дуй, пока стекла не вынесет из рам, Дуй, дуй, дуй, пока не сдует. А мы ждем, Ждем, ждем, ждем, Мешай, мешай.

 

Еще один раз

Серые следы на сером снегу, Сбитые с камней имена. Я много лет был в долгу: Мне забыли сказать, Что долг заплачен сполна. Пахнет застарелой бедой. Солнцу не пробиться в глубину этих глаз. Теперь мне все равно, Что спрятано под темной водой: Едва ли я вернусь сюда еще один раз. Есть одно слово, Которое сложно сказать, Но скажи его раз, и железная клетка пуста. Останется ночь, останется снежная степь, Молчащее небо и северная звезда. И кажется, что там, впереди Что-то непременно для нас, Но сколько ни идешь, Отсюда никуда не уйти. Едва ли я вернусь сюда еще один раз. Над скудной землей бешено кричит воронье, Над ними синева, но они никуда не взлетят. У каждого судьба, у каждого что-то свое, Они не выйдут из клетки, Потому что они не хотят. И если выбить двери плечом – Все выстроится снова за час, Сколько ни кричи. Пустота в пустоту ни о чем, Есть повод прийти сюда еще один раз.

 

Господу видней

На мгновенье стало тихо, И в этой тишине Позволь мне передать тебе то, Что было передано мне. Можно выйти одному в поле И знать, что ты вооружен. Можно идти по пути, В конце которого стоит Престер Джон. Можно возвысить себя Выше Озиманда – Царя Царей. Можно учиться смирению У стертых ногами придорожных камней. Но куда бы ты ни шел До самого конца своих дней, Обещай, что будешь помнить одно – Господу видней. Можно раздать себя Безрадостным и жадным рукам. Можно ходить по-албански По стенам, фонарям, потолкам. Можно гордиться тем, Что познал до конца пустоту. Гарантировать перерождение С серебряной ложкой во рту. Пусть ангелы несут тебя Дорогой небесных огней, Но не забывай – Господу видней. Может быть, будет тепло, Как ты хочешь. Может быть, с каждым днем Будет делаться все холодней. Не верь ни единому сказанному мной слову, Но прислушайся к мерцающей звезде – Господу видней.

 

Анютины глазки и божьи коровки

Анютины глазки да божьи коровки Нас не узнают, мы придем в обновке, В новых одеждах, с новыми глазами. Они спросят: «Кто вы?» – «Догадайтесь сами». Только мы вышли, как уже вернемся. Они удивятся, а мы засмеемся. Как тут не плакать, как не смеяться, Они переварят и присоединятся. Во дворе поленья, а на них кошка. Хватит лить слезы, посмотри в окошко, Какое там небо, какие в нем краски. Божьи коровки да анютины глазки.

 

Сокол

Если долго плакать Возле мутных стекол, Высоко в небе Появится сокол. Появится сокол Высоко над тучей, В это время важно Не упустить случай. Увидеть его крылья, Увидеть его перья И вдруг удивиться – А кто это теперь я? Почему внизу туча, А надо мной ясно? Видимо, я плакал Совсем не напрасно. Видимо, вот оно – Пришло мое время, А внизу медленно Бредет мое племя. А мне лететь выше, А мне лететь в солнце И все-таки вспомнить, Что внизу оконце С мутными стеклами, В которое бьются Милые мои. Сгореть и вернуться. Если долго плакать…

 

Аригато

Девяносто дней и девяносто ночей Голова чересчур тяжела для этих плечей. Набраться смелости, сказать себе: «Стоп!» Ты можешь аплодировать одной рукой Вот так – хоп-хоп-хоп! Аригато, мама-сан, Никто, нигде и ничей Весенний ветер, Девяносто дней и девяносто ночей. Я хотел слышать музыку, и вот я здесь во плоти, Остановите электричку, мне нужно сойти На полустанке, средь бескрайних полей, Забросить телефон за плечо И сказать себе: «Хей-хей-хей!» Я был запутанный в ветках, жил буксуя в слезах, Но линия горизонта в моих глазах. Благо династии, ай гори-полыхай, Я иду с деревянным клинком, Я скажу тебе: «Хай-хай-хай». Аригато, мама-сан, Никто, нигде и ничей Весенний ветер, Девяносто дней и девяносто ночей Весенний ветер, Сорок раз по девяносто дней и девяносто ночей.

 

Акуна матата

Акуна матата, Акуна матата, Самое время говорить цитатами из Диснея. Акуна матата, Значит «все в порядке». Нет проблемы, а если есть, то бог с нею. Но перед тем, как это судно Опустится на дно, Я хотел бы сказать тебе одно: Акуна матата, Как говорят на суахили, Акуна матата, У тебя есть выбор: или – или. Или радикально изменить свои пути, Или – что более вероятно – немедленно уйти. Акуна матата, Ты не ветер, а я не флюгер. Будь это сон, я бы представился: «Freddy Krueger». Но наяву все гуманнее, чем во сне, Дверной проем находится в этой стороне. Все суета сует и всяческая суета, Но даже суета бывает та или не та. Мне приятно делать гостям приятно, Но какая именно часть слова «уйти» Тебе непонятна? Акуна матата, Ни дюйма, ни сантиметра. Акуна матата, baby, Попутного ветра. Arrivederci, buenas noches, в добрый час. Мне будет приятно увидеться еще раз.

 

Слово Паисия Пчельника

Что ты печально стоишь на своих каблуках? Лучше бы ты, как тигрица на джипе С подледной базукой в руках, В жутких тропических зарослях ельника С древней молитвою Паисия Пчельника. Что ты рыдаешь, размазав паленую тушь? Лучше б ты пересекала в собачьей упряжке плато Гиндукуш Или б тихо мурлыкала про Москву и Сокольники, Выпивая с шаманами в «Золотом треугольнике». Слушай, сестра, Брось пресмыкаться в юдоли. Скажи «Прощай» Концепции бабьей доли. Как молвил Паисий, иные грядут времена – Когда муж превратится в орнамент И всем будет править жена. А старцам открыта книга будущих дней, Старец – он слышит ушами сердца молчание древних камней. Так что начни сейчас, не жди понедельника, Правь этим миром по слову Паисия Пчельника.

 

Девушка с веслом

Девушка с Веслом на лихом коне С шашкой наголо, вижу, ты ко мне, Заезжай во двор, постучись в окно. Видишь, я не сплю, жду тебя давно. Расскажи мне всю правду, не таясь – Как там князь тверской, как рязанский князь? Как гудят в степи провода? Как живут в Москве немцы и орда? Как живет твой друг Пионер с Трубой? Он весь в трещинах, но еще с тобой. Передай ему от меня – До сих пор печет от его огня. Я налью тебе ключевой воды, Отвези в свои Чистые Пруды. Пусть сияет там тишина, Пусть гуляют там Солнце и Луна. А случится что, слышишь, не горюй, Рассекай Веслом гладь небесных струй. Ведь твое Весло, как лихой булат, Все поправит, и все пойдет на лад. Девушка с Веслом, ты красавица. Мы затем и здесь, чтобы справиться. Мы сильны своим ремеслом, Заходи еще, девушка с Веслом.

 

Что нам делать с пьяным матросом?

Что нам делать с пьяным матросом? Что нам делать с пьяным матросом? Что нам делать с пьяным матросом? Господи, спаси! В центре Земли, ветхий и древний, Есть один змей, твердый как кремний, Мы ходили смотреть всей деревней, Ой, не голоси. Он лежит, сам еле дышит, Глаз закрыт, жар так и пышет, Но кто скажет, он все услышит. Господи, спаси! Семь кораблей несутся по морю, Все спешат помочь его горю И везут ему разного зелья, Ой, не голоси. Один матрос взял зашатался, Он крепился, но не удержался И упал в подвал с этим зельем. Господи, спаси! Что нам делать с пьяным матросом? Что нам делать с пьяным матросом? Что нам делать, что же нам делать с ним? Господи, спаси! Так вот что нам делать с пьяным матросом – Укрепить его якорным тросом И одеть его Хьюго Боссом, Ой, не голоси. И как веревочке ни виться, Знай, душа устанет томиться, Он восстанет и преобразится. Господи, спаси! Так вот что нам делать с пьяным матросом, Вот что нам делать с пьяным матросом, Вот что нам делать с пьяным матросом. Господи, спаси!

 

Неизъяснимо

То, что происходит, Я даже не знаю: Я иду в огне, Но я не сгораю. Катишься по рельсам, Гасишься и гаснешь, И вдруг это сердце Распахнуто настежь. И вагон, где ты был, Проносится мимо, И все неизъяснимо. То, что происходит, Чудная картина: Радуга над башней Святого Валентина. Все мои проблемы – Раскрашенный воздух, А все, что мне нужно, Сказано в звездах. И мысли летят Клочьями дыма – И все неизъяснимо. А поезд едет дальше, И гудок гудит снова, И все пассажиры Вымазаны красным. А я стою молча, Я не знаю ни слова. Но все, что было смутным, Становится ясным. День еще не прожит, Путь еще не начат, Слова в этих книгах Так мало что значат. Я думал, я умный, Ходил играл в прятки, Я больше не стараюсь – Теперь все в порядке, И огонь в глубине Горит негасимо – И все неизъяснимо.

 

Архангельск

 

Назад в Архангельск

У нас были руки и дороги, Теперь ждем на пороге. Мы смотрим на дым из трубы, И голубь благодати встает на дыбы. Резной ветер, хрустальный ветер, Поздно ждать, когда наступят сдвиги. Смотри, как горят эти книги – Назад в Архангельск. В цепах и веригах Калика перехожий Пьет с кухаркой Дуней Шампанское в прихожей. Куда ни глянь – везде образа: То ли лезь под кровать, То ли жми на тормоза. Резной ветер, хрустальный ветер, Поздно сжимать в кармане фиги. Смотри, как горят эти книги – Назад в Архангельск. Банана-мама с крепкими ногами Режет карту мира на оригами, За кассой дремлет совершенномудрый муж, Мы выходим по приборам на великую глушь – Назад в Архангельск. Мертвые с туманом вместо лиц Жгут в зиккуратах на улицах столицы В небе один манифест, Куда бы ты ни шел – на тебе стоит крест. Резной ветер, хрустальный ветер, Поздно считать связи и интриги. Смотри, как горят эти книги – Назад в Архангельск.

 

Красная река

Красная река Поперек моего пути. Я помню, что шел, Но вспомнить куда – не могу. И кажется легко – Переплыть, перейти, И вдруг видишь самого себя Как вкопанного на берегу. У красной реки Крылья небесной зари. В красной реке Вода точь-в-точь моя кровь. Ты хочешь что-то сказать, Помолчи немного, не говори – Все уже сказано, Сказано тысячу раз, Нет смысла повторять это вновь. А твоя красота – свет в окне Потерянному в снегах. Твоя красота ошеломляет меня – Я не могу устоять на ногах, Но чтобы пробиться к воде, Нужно сердцем растопить этот лед, А там сумрак и бесконечный путь, Который никуда не ведет. Нет сделанного, Чего не мог бы сделать кто-то другой. Нет перешедшего реку И неперешедшего нет. Но когда это солнце Восходит над красной рекой – Кто увидит вместе со мной, Как вода превращается в свет.

 

Марш священных коров

Хватит развлекать меня, не то я завою. Лучше скажем «нет!» насилью и разбою. Скажем «нет!» разбою и насилью И уподобимся Блаженному Василию. Наша Ефросинья зависит от момента: То божественна, а то амбивалентна. Но кто не без греха, пусть первый бросит камень. Из этой искры может возгореться пламень. Найди семь отличий на этой картине, А лучше неси сюда водку-мартини. (Shaken not stirred!) Моя профессия с утра до полвторого Считать, что я – твоя Священная корова. Священная корова, небесная манна, Пускай питательна, но не всегда гуманна. А если мы завязнем в болоте и тине, Я буду первый, кто крикнет: «Эй! Водка-мартини!» (Shaken not stirred!) Коровы слышат, Коровы знают, Коровы в курсе, Открой глаза, смотри: они взлетают! Смотри, вот они взлетают! Так мы летим вперед, и пусть мы не без пятен, Но дым отечества нам сладок и приятен. Спасибо солнцу, что у нас над головою, Но будь готов, что я все равно завою – Как нам не стыдно так погрязнуть в рутине. Догадайся, что делать, когда нет мартини. (Sorry, Mr. Bond!)

 

Капитан Беллерофонт

Какая прекрасная встреча, Я благодарен судьбе, Что наперекор всем законам Мы встретимся в этой толпе. Я буду здесь очень недолго, Мой уход не заметит никто, Дальнейшие тайные знаки Вы найдете в кармане пальто. Да, я могу видеть сквозь стены И знать, что у вас на уме. Меня не волнуют измены, Я был слишком близко к земле. И с этой поры мои окна Выходят всегда на восход. Снаружи я выгляжу камнем, Но внутри у меня огнемет. Ведь жизнь проста и прекрасна, И всюду невидимый фронт. Раньше они обращались ко мне: Капитан Беллерофонт. Со мной невозможно связаться, Я мастер уйти и утечь. За мной барабаны Магриба И черная злая картечь. Я вижу по вырезу платья, Что главный ваш груз под водой. Формально мы мало знакомы, Но завтра я буду с тобой. Ведь жизнь проста и прекрасна, И всюду невидимый фронт. Раньше они обращались ко мне: Капитан… Жизнь проста и прекрасна, И всюду невидимый фронт. Раньше они обращались ко мне: Капитан Беллерофонт!

 

Тайный узбек

Мы держались так долго, как только могли, Но туда и сюда – напрочь забыли пин-код. И теперь мы скользим, не касаясь земли, И бьемся в стену, хотя с рождения знали, где вход. Но тяжелое время сомнений пришло и ушло, Рука славы сгорела, и пепел рассыпан, и смесь Вылита. И тому, кто тут держит весло, Сообщите, что Тайный Узбек уже здесь. Три старухи в подвале, закутанные в тряпье, Но прядущие драгоценную нить, Знают, как знает тот, кто пьет, опершись на копье, И как знают все те, кому нечем и незачем пить. Так раструбите на всю бесконечную степь Сквозь горящий туман и мутно-зеленую взвесь Добывающим соль и ласково сеющим хлеб, Шепните им, что Тайный Узбек уже здесь. Он не «за», он не «против», он занят другим, как Басе. Он не распоряжается ничьей судьбой, Просто там, где он появляется, все Происходит словно само собой. Так передайте всем тем, кто долго был выгнут дугой, Что нет смысла скрывать больше тупость, и жадность, и спесь, И бессмысленно делать вид, что ты кто-то другой, Когда Тайный Узбек уже здесь. И даже если нам всем запереться в глухую тюрьму, Сжечь самолеты, расформировать поезда – Это вовсе не помешает ему Перебраться из там-где-он-есть к нам сюда. И повторяю, что это не повод рыдать и кричать, Все останется точно таким, как все есть, А те, кто знают, в чем дело, знают и будут молчать, Потому что Тайный Узбек уже здесь.

 

Огонь Вавилона

Он приходит, когда к этому никто не готов, Старомодно учтив, как в фильмах тридцатых годов. Искать его бессмысленно, как иголку в стогу, У нас с ним есть одно неоконченное дело на восточном берегу. Он улыбается, когда при нем говорят: «мы». Как и я, он принадлежит к детям северной тьмы, Но он меньше всего похож на лист на ветру, Он говорит: «Ложась спать, никогда не знаешь – Где обнаружишь себя поутру». Чтобы узнать вкус воды, нужно начать пить, Но ты привык к лабиринту, забыл, зачем тебе нить. Ты выходишь к воротам, чтобы принять угловой, И Вавилон играет в футбол твоей головой. Рассказывают, что у него не одна жизнь, а три, Говорят, что он совершенно пустой внутри. Никто не видел, чтобы он отвечал ударом на удар, Он сильно изменился с тех пор, как повернулся и ушел под радар. А ты записан в GPS, теперь беги – не беги, Черные птицы будут сужать над тобой круги, По радио будут петь, что любовь – кольцо, Огонь печей Вавилона опаляет твое лицо. Многие надеются, что он отошел от дел, Что он продался, спился и оскудел, Что он сгорел или провалился под лед, Но неправильные пчелы продолжают Делать свой неправильный мед. А значит, остается только чистая вода И скрепляющие тебя провода; Остается то, на чем машина дает сбой, И Вавилон… Вавилон… Вавилон не властен над тобой, Вавилон не властен над тобой, Вавилон не властен над тобой, Вавилон никогда не был властен над тобой.

 

Небо цвета дождя

Долго мы пели про Свет, а сами шли сумраком, Не замечая за болтовней, Как ветер играл стеклянными струнами, Соединяющими наши души с землей. Мы шли далеко, шли за высокими тайнами, Шли, потому что иначе нельзя, А стерегущие дом замолкали и таяли, Один за другим таяли, таяли, таяли, в небе цвета дождя. Пальцы октябрьских святых по-прежнему ласковы, Только их лиц становится не разглядеть. Это все я – видно, не справился с красками Или снова забыл слова, когда хотел петь. Ничего, скоро январь затрещит за оградою, Своим ледяным питием вороша и дразня. Только бы мне устоять. Но я вижу – я падаю, Падаю, падаю, падаю, падаю в небо цвета дождя. А еще говорят, что они были с крыльями, И глаза у них были живая вода, Но благостные слова опять пахнут пылью, И нас снова ведут и снова не скажут куда. А в небе прозрачная тишь, и все ясней ясного, Времени нет, и значит, мы больше не ждем. И в синеву сердце возносится ястребом, Чтобы благословить горящую землю дождем. Таких бесконечных цветов со мной еще не было, И за горизонтом, вплотную к нему подойдя, Видишь, что сети пусты, и ловить было некого, И никогда не было, не было, не было, не было небо цвета дождя.

 

На ход ноги

Тихо. Тихо. Ты посмотри, как тихо. Было время – ногу в стремя, А теперь – тихо: Птицы уснули в саду, Рыбы уснули в пруду, Даже в самом аду Все молчат, не хотят будить лихо. На ход ноги, на ход ноги, Ты посмотри, там, за окном не видно ни зги. Но если нужно бежать – беги. Я не стану держать, только нальем на ход ноги. Долго-долго Мы течем издалека, как Волга. Сольемся, разольемся И, как учила нас матерь-вода, льемся. Так как причал и так как друзья, Так как хотим того, что нельзя, Так из грязей мы вышли в князья И, смотри-ка, покамест идем, не сдаемся. На ход ноги, на ход ноги, Ты посмотри, там, за дверьми не видно ни зги, Но если нужно бежать – беги. Я не стану держать, только нальем на ход ноги. Ясно. Ясно, что не до конца безопасно: То нас тащит, то сносит, А в итоге все дается тому, кто просит, И это не явь и не сны. Но ты посмотри, как ясно видны И, радость моя, посмотри, как чудны, Посмотри, как чудны Дела твои, Господи. На ход ноги, на ход ноги, Ты посмотри, там, где нас нет, не видно ни зги, Но если нужно бежать – беги. Я не стану держать, только нальем на ход ноги.