В моем окне стоит свеча; Свеча любви, свеча безнадежной страсти. Ночь нежна, ночь горяча, Но мне не найти в ней ни тепла, ни привета; Во всех лесах поют дрозды, Дрозды любви, дрозды безнадежной страсти. Нам вчера дали мечту, Но мы не нашли в ней ни тепла, ни привета; Который день подряд в моем дворе стоит вторник, И мы плачем и пьем, и верим, что будет среда; И все бы ничего, когда б не голубой дворник, Который все подметет, который все объяснит, Войдет ко мне в дверь, и, выйдя, не оставит следа; По всей земле лежат снега; Снега любви, снега без конца и края. Ночь нежна, ночь коротка, И я не устану ждать тепла и привета. Который год подряд По всей земле стоит вторник, И мы плачем и пьем, и верим, что будет среда; И все бы ничего, Когда б не голубой дворник, Который все подметет, который все объяснит, Войдет ко мне в дверь, И, выйдя, не оставит следа; Я жду, что он ответит мне «да»; Ах, скажите мне «да».

Стоя по стойке «смирно», Танцуя в душе брейк-дэнс, Мечтая, что ты генерал, Мечтая, что ты экстрасенс, Зная, что ты воплощение Вековечной мечты; Весь мир – это декорация, И тут появляешься ты; Козлы; Козлы… Мои слова не слишком добры, Но и не слишком злы, Я констатирую факт: Козлы! В кружке «Унылые руки» Все говорят, как есть, Но кому от этого радость, Кому от этого честь? Чем больше ты скажешь, Тем более ты в цене; В работе мы, как в проруби, В постели мы, как на войне; Козлы; Козлы… Увязшие в собственной правоте, Завязанные в узлы. Я тоже такой, только хуже, И я говорю, что я вижу: козлы. Пока я не стал клевером, Пока ты не стала строкой, Наши тела – меч, В наших душах покой. Наше дыхание свято, Мы движемся, всех любя, Но дай нам немного силы, Господи – Мы все подомнем под себя. Козлы; Козлы… Мои слова не особенно вежливы, Но и не слишком злы. Мне просто печально, что мы могли бы быть люди…

Танцуем на склоне холма, И полдень поет, как свирель. Тебя называют Зима, Меня называют Апрель. Ах, как высоки небеса: Их даже рукой не достать; И хочется ветром писать Мелодию этого сна. И нас никому не догнать, Затем, что, не зная пути, Хранили частицу огня И верили – все впереди.

Пьет из реки, смотрит с холма, Ищет в песке ночную звезду – Ту, что с небес упала вчера; В жарком песке в медленный день. Ночью она спит у огня, Спит у огня, спит до утра; Кто помнит то, что было вчера? В жарком песке в медленный день…

Встань у реки, смотри, как течет река; Ее не поймать ни в сеть, ни рукой. Она безымянна, ведь имя есть лишь у ее берегов; Забудь свое имя и стань рекой. Встань у травы, смотри, как растет трава, Она не знает слова «любовь». Однако любовь травы не меньше твоей любви; Забудь о словах и стань травой. Итак, он поет, но это не нужно им. А что им не нужно, не знает никто; Но он окно, в котором прекрасен мир, И кто здесь мир, и кто здесь окно? Так встань у реки, смотри, как течет река; Ее не поймать ни в сеть, ни рукой. Она безымянна, ведь имя есть лишь у ее берегов; Прими свое имя и стань рекой.

Я знал ее с детских лет, Я помню все, как будто вчера; Я не помню отца, но мать была очень добра. И все, что в жизни случалось не так, Немытую посуду и несчастный брак Ее мать вымещала по вечерам, Глядя в телевизор. Нам тридцать пять на двоих, Мы не спускаем друг с друга глаз – С обеих сторон все, кажется, в первый раз; Но каждый вечер начиналось опять: «Прости, но сегодня в семь тридцать пять…» И она забывала, кто я такой, Глядя в телевизор. Теперь у нее есть дочь – Другое поколение, другие дела; Ей только пять лет, но время летит как стрела; И хотя она пока что не умеет читать, Она уже знает больше, чем знала мать, Ведь она видит сразу много программ, Глядя в телевизор.

В моем поле зренья появляется новый объект В моем поле зренья появляется новый объект – Иду на вы. Иду на вы. Иду на вы. Возможно, ты шкаф? (Нет) Возможно, ты стол? (Нет) Каков твой номер? (Шесть) Каков твой пол? (Женский). Иду на ты. Иду на ты. Иду на ты. (Иди) В нашем поле зренья появляется новый объект, В нашем поле зренья появляется новый объект – Идем на ты. Идем на ты. Идем на ты.

Комиссар, я знаю, ты слышишь меня, Сделай вид, что не понял, Что я обращаюсь к тебе – Ни к чему давать повод к войне. Но ты знаешь, как они любят стрелять, И повиноваться трубе, Но ты сделал невидимый шаг, Ты уже под защитой, И мы говорим в тишине. Комиссар, я пришел подтвердить – Все, что было пропето, Исполнялось без помощи слов, И мы гадали, какой в этом знак. Комиссар, просто нам изначально дан выбор – История или любовь. И ее тело поет под твоими руками, И нет больше страха, И вы вечны, пока это так. Нас учили, что все это сказки, Нас учили, что все это бред, Но, комиссар, Это небо уже начинает светиться… Посмотри ей в глаза – Ты увидишь, как в них отражается свет.

Сарданапал, надменный азиат, Зачем мой шкаф служил тебе жилищем? Мы шествуем по улицам и свищем, Сзывая всех в далекий райский сад. Но сгнили их конкретные умы В процессе потребления продуктов Что им с того, что твой кузен кондуктор, Наследный принц Уфы и Костромы.

Как странно то, что затеваю я, – Подобие любви создать из жажды. И временем раскрасить, чтоб однажды Поверить самому. Не знаю я, Откуда этот редкостный напев, Знакомых нот прекрасное сплетенье? – Стук в дверь мою. Кто? – спрашиваю. Тени. Они ответствуют: Орел, Телец и Лев. Я говорю: «Откуда вы ко мне, какой судьбой?» И ключ в дверях вращаю. Поставить чай немедля обещаю, И дверь держу на этой стороне. Они смеются: «Вот напрасный труд!» Не трать сил зря. И чинно сквозь проходят, Садятся в круг и глаз с меня не сводят. И кажется, они чего-то ждут. Послушайте, любезные друзья, Не может быть, чтоб вам был нужен я. Должно быть, здесь произошла ошибка… Но скрипка на стене моей дрожит, И – Боже мой – мне кажется, бежит, По их чертам знакомая улыбка. Так и живем, не пропустив ни дня, И каждый день проходит словно дважды. И я все пью и мучаюсь от жажды, А гости здесь и смотрят на меня.

Корабль уродов, Где твой штурвал и снасть? Я так боюсь упасть В морскую воду. Корабль уродов, Что ты готовишь мне? Гибель в морской волне Или свободу?

Полковник Васин приехал на фронт Со своей молодой женой. Полковник Васин созвал свой полк И сказал им – пойдем домой; Мы ведем войну уже семьдесят лет, Нас учили, что жизнь – это бой, Но по новым данным разведки, Мы воевали сами с собой. Я видел генералов, Они пьют и едят нашу смерть, Их дети сходят с ума оттого, Что им нечего больше хотеть. А земля лежит в ржавчине, Церкви смешали с золой; И если мы хотим, чтобы было куда вернуться, Время вернуться домой. Этот поезд в огне, И нам не на что больше жать. Этот поезд в огне, И нам некуда больше бежать. Эта земля была нашей, Пока мы не увязли в борьбе. Она умрет, если будет ничьей. Пора вернуть эту землю себе. А кругом горят факелы – Это сбор всех погибших частей; И люди, стрелявшие в наших отцов, Строят планы на наших детей. Нас рожали под звуки маршей, Нас пугали тюрьмой. Но хватит ползать на брюхе: Мы уже возвратились домой. Этот поезд в огне, И нам не на что больше жать. Этот поезд в огне, И нам некуда больше бежать. Эта земля была нашей, Пока мы не увязли в борьбе. Она умрет, если будет ничьей. Пора вернуть эту землю себе.

Я так хочу быть удивлен, Хочу быть восхищен, И даже смущен; Хочу расстаться с морочащей душевной тоской. Хочу быть настигнут и пойман Песней за пределами слов, Чтобы когда пришел день, Я сам не знал, кто я такой. Я так хочу быть соблазнен, Хочу быть развращен И даже растлен; Хочу быть тронут неведомой, но нежной рукой, И, как ребенок,       Взлететь в небеса На час, и там смеяться и петь, Чтобы когда пришел день, Во мне был душевный покой. Пускай злодейка-ночь плетет кружева, Я больше ее не боюсь; Там – наверху – моя голова, А здесь части тела Заключают свой священный союз. Потом я хочу уйти в скит, Поститься и опять вспомнить совесть и стыд. И чтобы над кельей летали воробьи-соловьи, И став безгрешеным и чистым, Понять, что все в итоге одно, И взмыть над родимой землей В торжествующем сияньи любви.

Когда отряд въехал в город, было время людской доброты Население ушло в отпуск, на площади томились цветы. Все было неестественно мирно, как в кино, когда ждет западня. Часы на башне давно били полдень какого-то прошедшего дня. Капитан Воронин жевал травинку и задумчиво смотрел вокруг. Он знал, что все видят отраженье в стекле и все слышат неестественный стук. Но люди верили ему, как отцу, они знали, кто все должен решить. Он был известен, как тот, кто никогда не спешил, когда некуда больше спешить. Я помню, кто вызвался первым, я скажу вам их имена. Матрос Егор Трубников и индеец Острие Бревна. Третий был без имени, но со стажем в полторы тыщи лет И прищурившись, как Клинт Иствуд, капитан Воронин смотрел им вслед. Ждать пришлось недолго, не дольше, чем зимой ждать весны. Плохие новости скачут как блохи, а хорошие и так ясны. И когда показалось облако пыли там, где расступались дома, Дед Василий сказал, до конца охренев: наконец-то мы сошли с ума. Приехавший соскочил с коня, пошатнулся и упал назад. Его подвели к капитану и вдруг стало видно, что Воронин был рад. Приехавший сказал: О том, что я видел, я мог бы говорить целый год, Суть в том, что никто, кроме нас, не знал, где здесь выход, и даже мы не знали, где вход. На каждого, кто пляшет русалочьи пляски есть тот, кто идет по воде. Каждый человек – он как дерево, он отсюда и больше нигде. И если дерево растет, то оно растет вверх, и никто не волен это менять. Луна и солнце не враждуют на небе, и теперь я могу их понять. Наверное, только птицы в небе и рыбы в море знают, кто прав. Но мы знаем, что о главном не пишут в газетах, и о главном молчит телеграф. И может быть, город назывался Маль-Пасо, а может быть, Матренин Посад, Но из тех, кто попадал туда, еще никто не возвращался назад. Так что нет причин плакать, нет повода для грустных дум. Теперь нас может спасти только сердце, потому что нас уже не спас ум. А сердцу нужны и небо и корни, оно не может жить в пустоте. Как сказал один мальчик, случайно бывший при этом, отныне все мы будем не те.

Мне снился генерал Скобелев, Только что попавший в тюрьму. Мне снилось, что он говорит с водой, И вода отвечает ему. Деревья слушали их, Вокруг них была пустота. Была видна только тень от круга, Тень от круга и в ней тень креста. Дело было на острове женщин, Из земли поднимались цветы. Вокруг них было Белое море, В море громоздились льды. Женщины стояли вокруг него, Тонкие, как тополя. Над их ветвями поднималась Луна, И под ногами молчала земля. Генерал оглянулся вокруг и сказал: «Прекратите ваш смех. Дайте мне веревку и мыло, И мы сошьем платья для всех. Немного бересты на шапки, Обувь из десяти тысяч трав; Потом подкинем рябины в очаг, И мы увидим, кто из нас прав». Никто не сказал ни слова, Выводы были ясны. Поодаль кругом стояли все те, Чьи взгляды были честны. Их лица были рябы От сознанья своей правоты; Их пальцы плясали балет на курках, И души их были пусты. Какой-то случайный прохожий Сказал: «Мы все здесь, вроде, свои. Пути Господни не отмечены в картах, На них не бывает ГАИ. И можно верить обществу, Можно верить судьбе, Но если ты хочешь узнать Закон, То ты узнаешь его в себе». Конвой беспокойно задвигался, Но пришедший был невидим для них. А генерал продолжал чинить валенки, Лицо его скривилось на крик. Он сказал: «В такие времена, как наши, Нет места ненаучной любви», – И руки его были до локтей в землянике, А может быть, – по локоть в крови. Между тем, кто-то рядом бил мух, Попал ему ложкой в лоб. Собравшиеся скинулись, Собрали на приличный гроб. Священник отпел его, Судья прочитал приговор; И справа от гроба стоял председатель, А слева от гроба был вор. Этот случай был отмечен в анналах, Но мало кто писал о нем. Тот, кто писал, вспоминал об общественном, Чаще вспоминал о своем. А деревья продолжают их слушать, Гудит комариная гнусь; И женщины ждут продолженья беседы, А я жду, пока я проснусь.

В еще не открытой земле, На которой пока лежит снег, Мимо горных ручьев, мимо стоячих камней, Мимо голубых куполов, из которых бьет свет, Мимо черных деревьев, Трепещущих в ожиданьи весны Мимо магнитных полей, морочащих нас, Мимо золотых мертвецов, Пришедших узнав, что мы спим, Мимо начинаний вознесшихся мощно, но без имени Вот идет мальчик, И он просто влюблен. И что мне делать с ним? Принцип женщины наблюдает за ним, полузакрыв глаза. Принцип справедливости уже подвел ему счетю И все знают, что он упадет. И заключают ставки – где и когда. И они правы, они правы, они конечно правы, Но только это еще не все. Мимо ледяных статуй с глазами тех, кто знал меня, Мимо сокрушенного сердца, у которого больше нет сил, Мимо объяснения причин и мимо отпущения грехов – Вот идет мальчик – Он просто влюблен И что мне делать с ним? Мимо непокорных и нежных, Мимо этой и той стороны стекла, Мимо митьков и друидов, Мимо тех, кто может не пить. У меня есть только один голос, И я хочу спеть все, что я должен спеть. Только одно сердце, И оно не может отказаться, Не умеет отказаться любить. Не может, не хочет, Не умеет отказаться любить. Сквозь можжевеловый ветер, Сквозь пламя, чище которого нет, В хрустальных сумерках Светом звезд и светом ветвей, Задыхаясь от нежности, К этому небу и к этой земле. И мой сын говорит: Господи, Приди и будь соловей. Господи, Приди и будь соловей. Так начнем все с радости…

Когда мы будем знать то, что мы должны знать, Когда мы будем верить только в то, во что не верить нельзя, Мы станем интерконтинентальны, Наши телефоны будут наши друзья. Все правильно – вот наш долг, Наш путь к золотой синеве. Но когда все уйдут, Господи, оставь мне Серые камни на зеленой траве. Когда буря загоняла нас в дом, Ветер нес тех – тех, кто не для наших глаз. Когда небо над твоей головой, Легко ли ты скажешь, кто убил тебя, и кто спас? Наука на твоем лице, Вертолеты в твоей голове; Но выйдя за порог, остерегайся наступать На серые камни в зеленой траве. Ты знаешь, о чем я пел, Разжигая огонь; Ты знаешь, о чем я пел: Белые лебеди движутся в сторону земли… Мы вышли на развилку, нам некуда вперед; Идти назад нам не позволит наша честь. Непонятно, что такие, как мы, До сих пор делаем в таком отсталом месте, как здесь; Когда вы сгинете в своих зеркалах, Не поняв, что дорог есть две, Я останусь горевать, пока не взойдет солнце Над живыми камнями в зеленой траве.

Когда пройдет дождь – тот, что уймет нас, Когда уйдет тень над моей землей, Я проснусь здесь; пусть я проснусь здесь, В долгой траве, рядом с тобой. И пусть будет наш дом беспечальным, Скрытым травой и густой листвой. И узнав все, что было тайной, Я начну ждать, когда пройдет боль. Так пусть идет дождь, пусть горит снег, Пускай поет смерть над моей землей. Я хочу знать; просто хочу знать, Будем ли мы тем, что мы есть, когда пройдет боль.

Мы стали настолько сильны, Что нам уже незачем петь. Настолько популярны, что туши свет. Мы танцуем удивительные танцы Превращая серебро в медь. И мы чрезвычайно удобны, Мы не говорим «нет», Когда нами торгуют, Нами торгуют. Нас видно на обложках журналов, Нам весело сниматься в кино, И девушки мечтают продолжить наш род. Раньше мы смотрели в сторону гор, Теперь нам все равно, Нам больше не поднять головы Вперед! Туда, где нами торгуют, Нами торгуют. Мы стали настолько сильны, Что нам уже незачем петь. Выноси святых и туши свет. Мы танцуем удивительные танцы, Превращая серебро в медь, И мы чрезвычайно удобны Мы не говорим «нет» Когда нами торгуют, Нами торгуют.

Твои тщательные цифры, И твои взгляды на часы. Ты ждешь одобренных решений и готов; Конечно, ты знаешь всегда, В какую сторону склонятся весы, Но все ли это? Как все прекрасно на бумаге, Как легко следовать словам. Как просто сделать так, что ты непогрешим. Но если ты хочешь войти, Что ты скажешь здесь тем, кто снял грим? – Здравствуй; меня зовут Смерть.

Я – трудовая пчела на белом снегу; Трудовая пчела на белом снегу. Я совершаю свои круги под стеклом; Мы станем друзьями; я знаю, что будет потом. Я знаю, что будет, и я ничего не могу. Ты живешь здесь, твоя листва на ветру; Я только гость здесь, я ценен тем, что уйду. Мы рвемся к теплу, как дети в зимнем лесу; Наши руки в огне, наши тела на весу; Я скажу тебе «здравствуй», имея это в виду. А в сотах ждет мед, трепещущий и живой. В моих сотах ждет мед; ты знаешь его, он твой. Так открой мои двери своим беззвучным ключом; Мне сладко быть радостью, но мне страшно стать палачом. Но одно идет вместе с другим, пока в сотах ждет мед. Я – трудовая пчела на белом снегу; Трудовая пчела на декабрьском белом снегу. Я совершаю свои круги под стеклом; Мы станем друзьями; я знаю, что будет потом. Я знаю, что будет, но я ничего не могу.

Выстрел. Я проснулся в начале шестого; Я наблюдал охоту на единорогов. Но я оставался при этом спокойным, Я много читал о повадках этих животных. Никто не сможет поставить их в упряжь, Никто не сможет смирить их пулей, Их копыта не оставляют следа, Они глядят вслед движущейся звезде. Мне тридцать три, я принял достаточно ядов, И мое поле битвы редко стояло без дела; Теперь мимо движутся юноши в радужных перьях, Но я никогда не слышал, о чем поют трубы. Никто не сможет быть вечно слабым, Никто не сможет сберечь от паденья; Я оставляю себе право молча смотреть на тех, Кто идет вслед движущейся звезде. Так спасибо, Мастер, – ворота отныне открыты; Я не смогу поднять руки для удара. Но возьми меня в пламя и выжги пустую породу, И оставь серебро для того, чтобы ночь стала чистой. И сегодня ночью мой город лежит прозрачный, Еще не соединенный мостами; И в пригоршне снега, еще не заметно для глаз, Мерцает отблеск движущейся звезды.

Мир, как мы его знали, подходит к концу, Мир, как мы его знали, и Бог с ним! За последнюю тысячу лет мы постигли Печальную часть наук, Настало время заняться чем-то другим. Свари мне кофе, и я буду верен тебе. Ответь на мой взгляд, И мы опять попадем в эту сеть. Набери мой номер, и я отвечу тебе, Хочешь ты того или нет Скажи мне слово, и я смогу его петь. Двенадцать из десяти не знают, что ты – это ты, Двенадцать из десяти считают тебя луной. Двенадцать из десяти боятся тебя, Понимая в тебе свою смерть Но я буду рад, если ты встанешь рядом со мной. Мир, как мы его знали, подходит к концу, Мир, как мы его знали, и Бог с ним! За последнюю тысячу лет мы постигли Печальную часть наук, Настало время заняться чем-то другим.

Благословение холмов да будет с нами, Благословение апрельской грозы Да поможет нам расцвести вновь. Нас учили жить – лишь бы не попасть под топор. Новый день мы будем строить сами.

Святой князь Герман Сейчас румян, а ранее как мел. Герман был сломан, Но божьим промыслом опять цел. И всякая божия тварь Поет ему и радует взгляд, Святой Герман. Кто-то сказал «Welcome», А он ответил «The pleasure is mine, please». Герман был свинчен, Посажен в бочку и взят далеко вниз, А ветер смеялся с небес И хор из заоблачных сфер Пел: «Ах, сэр Герман!» Потом он вернулся, но странно Ему с Небес на голову лил свет, Как будто босой в тундре, Как будто с иконой, которой еще нет. Он шел по жизни, как скирд ламан скин Лам скин будрах ламетан. И все пели: «Святой Герман!» Святой Герман пришел к Святому Петру, Сели в сторожку и начали пить смесь. Отсюда прямой путь в святцы, Но все в порядке, Герман опять здесь. Утешенье коням в пальто, Причина всем диким цветам петь: А наш Герман был там. Святой князь Герман Сейчас румян, а ранее как мел. Хром, глух и сломан, Но божьим промыслом опять цел. И всякая божия тварь Поет ему и радует взгляд, Святой Герман.

Боже, помилуй полярников с их бесконечным днем, С их портретами партии, которые греют их дом; С их оранжевой краской и планом на год вперед, С их билетами в рай на корабль, уходящий под лед. Боже, храни полярников – тех, кто остался цел, Когда охрана вдоль берега, скучая, глядит в прицел. Никто не знает, зачем они здесь, и никто не помнит их лиц, Но во имя их женщины варят сталь и дети падают ниц. Как им дремлется, Господи, когда ты им даришь сны? С их предчувствием голода и страхом гражданской войны, С их техническим спиртом и вопросами к небесам, На которые ты отвечаешь им, не зная об этом сам. Так помилуй их, словно страждущих, чьи закрома полны, Помилуй их, как влюбленных, боящихся света луны; И когда ты помилуешь их и воздашь за любовь и честь, Удвой им выдачу спирта и оставь их, как они есть.

Джульетта оказалась пиратом, Ромео был морской змеей. Их чувства были чисты, А после наступил зной. Ромео читал ей Шекспира, Матросы плакали вслух. Капитан попытался вмешаться, Но его смыло за борт волной; Не стой на пути у высоких чувств, А если ты встал – отойди, Это сказано в классике, Сказано в календарях, Об этом знает любая собака: Не плюй против ветра, не стой на пути. Прошлой ночью на площади Инквизиторы кого-то жгли. Пары танцевали при свете костра, А потом чей-то голос скомандовал: «Пли!» Типичное начало новой эры Торжества прогрессивных идей. Мы могли бы войти в историю; Мы туда не пошли. Не стой на пути у высоких чувств, А если ты встал – отойди. Это сказано в классике, Это сказано в календарях. Об этом знает любая собака: Не плюй против ветра, не стой на пути. Потом они поженились И все, что это повлекло за собой, Матросы ликовали неделю, А после увлеклись травой. Иван Сусанин был первым, Кто заметил, куда лежит курс: Он вышел на берег, встал к лесу передом, А к нам спиной, и спел: «Не стой на пути у высоких чувств, А если ты встал – отойди. Это сказано в классике, Сказано в календарях. Об этом знает любая собака: Не плюй против ветра, не стой на пути». И лес расступился, и все дети пели: «Не стой на пути у высоких чувств!»

Сестра, Здравствуй, сестра; Нам не так уж долго Осталось быть здесь вместе, Здравствуй, сестра. Когда мы глядим на небо, Откуда должны прийти звезды, Когда мы глядим на горы, Откуда должна прийти помощь, Ни новое солнце днем, Ни эта луна ночью Не остановят нас, Не остановят нас; Попытайся простить мне, Что я не всегда пел чисто, Попытайся простить мне, Что я не всегда был честен. Попытайся простить мне, Я не хотел плохого; Ведь я не умел любить, Но я хотел быть любимым И когда мы приходим, Мы смотрим на небо; Мы смотрим на небо, Мы смотрим в него так долго, И может быть, это картина, Иллюзия и картина. Но может быть, это правда; Скорее всего это правда. Сестра (дык, елы-палы), Здравствуй, сестра; Нам не так уж долго Осталось быть здесь вместе; Здравствуй, сестра…

Я ранен светлой стрелой, Меня не излечат. Я ранен в сердце – Чего мне желать еще? Как будто бы ночь нежна, Как будто бы есть еще путь, Старый прямой путь нашей любви. А мы все молчим, Мы все считаем и ждем; Мы все поем о себе, О чем же нам петь еще? Но словно бы что-то не так, Словно бы блеклы цвета, Словно бы нам опять не хватает тебя, Серебро Господа моего, Серебро Господа, Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе? Серебро Господа моего, Серебро Господа – Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской. И как деревенский кузнец, Я выйду засветло. Туда, куда я, За мной не уйдет никто. И может быть, я был слеп, И может быть, это не так, Но я знаю, что ждет перед самым концом пути; Серебро Господа моего, Серебро Господа, Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе? Серебро Господа моего, Серебро Господа – Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

Глубоко в джунглях, Когда я вернусь, когда я кончу дела; Глубоко в джунглях, Где каждый знает, что сажа бела; Глубоко в джунглях, Где пьют так как пьют, Потому что иначе ничего не понять, Где достаточно бросить спичку, И огня будет уже не унять; Когда ночь была девочкой, И каждый день был океанской волной, Тарелки не влетали в окно, И все мои слова оставались со мной, Я сказал – стоп; вот мое тело, Вот моя голова и то, что в ней есть. Пока я жив, я хочу видеть мир, О котором невозможно прочесть В джунглях. Я хочу видеть доктора С лекарством в чистой руке, Или священника, с которым Я смогу говорить на одном языке, Я хочу видеть небо; настоящее небо, От которого это только малая часть. И я возвращаюсь сюда, Здесь есть куда взлететь, потому что есть куда пасть В джунглях. А трава всегда зелена На том берегу, когда на этом тюрьма. Как сказал Максим Горький Клеопатре, Когда они сходили с ума: «Если ты хочешь сохранить своих сфинксов, Двигай их на наше гумно. Мы знаем, что главное в жизни – Это дать немного света, если стало темно Кому-то в джунглях». Так не надо звонить мне, На телефонной станции мор. Нет смысла писать мне письма, Письма здесь разносит вор. Ему по фигу любые слова, Но как не взять, если это в крови; Пока мы пишем на денежных знаках, Нет смысла писать о любви Сюда в джунгли. Глубоко в джунглях, Когда я вернусь, когда я кончу дела; Глубоко в джунглях, Где каждый знает, что сажа бела; Глубоко в джунглях Пьют так как пьют, Потому что все равно ничего не понять; Достаточно бросить здесь спичку, И огня будет никогда не унять В джунглях.

Иван и Данило; вот идут Иван и Данило. Мне скажут: «Как это мило», – я скажу: «Иван и Данило». Иван и Данило; вот идут Иван и Данило. Мне скажут: «Как это было?», – я скажу: «Иван и Данило». Мой лирический герой сидит в Михайловском саду, Он курит папиросы у всех на виду, Из кустов появляются Иван и Данило, Он глядит на них глазами; Он считал их персонажами собственных книг, Он думает, не стал ли он жертвой интриг, Он думает, не пил ли он чего-нибудь такого, Дык, не пил, елы-палы, нет; Вот идут Иван и Данило, вот идут Иван и Данило. Мне скажут: «Как это мило»; я скажу: «Иван и Данило». За ними белая кобыла, Вои идут Иван и Данило. На заборе сидит заяц в алюминиевых клешах, Он сам себе начальник и сам падишах, Он поставил им мат, и он поставил им шах, Он глядит на них глазами; В исполкоме мне скажут: «Это чушь и это бред!» Но я видел исполкомы, которых здесь нет, Который сам себе сельпо и сам центральный комитет, И он глядит на них глазами; Туда идут Иван и Данило; туда идут Иван и Данило. Меняя шило на мыло, вот идут Иван и Данило. Иван и Данило; вот идут Иван и Данило. За ними белая кобыла, Вот идут Иван и Данило Вот идет Тиглат Палисар, вот идет Тиглат Палисар, Раньше был начальник, а теперь стал цар; вот идет Тиглат Палисар. За ним идет Орфей Пифагор, за ним идет Орфей Пифагор; Безо всякой визы из-за леса из-за гор, Вот идет Орфей Пифагор. Вслед идет Сирень да не та, вот идет Сирень да не та. Эй, лихие люди, отворяйте ворота, Вот идет Сирень да не та. А вслед идут Иван и Данило; вслед идут Иван и Данило. За ними белая кобыла; вот идут Иван и Данило…

Я связан с ней цепью, Цепью неизвестной длины. Мы спим в одной постели По разные стороны стены. И все замечательно ясно, Но что в том небесам? И каждый умрет той смертью, Которую придумает сам. У нее свои демоны, И свои соловьи за спиной, И каждый из них был причиной, По которой она не со мной. Но под медленным взглядом икон В сердце, сыром от дождя, Я понял, что я невиновен, А значит, что я не судья. Так сделай мне ангела, И я покажу тебе твердь. Покажи мне счастливых людей, И я покажу тебе смерть. Поведай мне чудо Побега из этой тюрьмы, И я скажу, что того, что есть у нас, Хватило бы для больших, чем мы. Я связан с ней цепью, Цепью неизвестной длины, Я связан с ней церковью, Церковью любви и войны. А небо становится ближе, Так близко, что больно глазам; Но каждый умрет только той смертью, Которую придумает себе сам.

Она не станет читать твой диплом, И ты не примешь ее всерьез. Она не станет читать твой диплом, И ты не примешь ее всерьез; Но она возьмет тебя на поводок, Возьмет тебя на поводок, И ты пойдешь за нею, как пес. Она расскажет тебе твои сны, И этим лишит тебя сна; Расскажет тебе твои сны, И этим лишит тебя сна. И она откроет своим ключом Клетки всех твоих спрятанных птиц, Но не скажет имена. Ты знаешь много новых стихов, Где есть понятия «добро» и «зло»; А также много старых стихов, Где есть понятия «добро» и «зло». Но ты не бывал там, откуда она, Ты не бывал там, откуда она – Что ж, считай, тебе повезло… Она коснется рукой воды, И ты скажешь, что это вино. Она коснется рукой воды, И ты скажешь, что это вино. И ты будешь смотреть вслед ее парусам, Будешь смотреть вслед ее парусам, Ты будешь дуть вслед ее парусам, Когда ты пойдешь на дно, Когда ты пойдешь, наконец, на дно…

О лебеде исчезнувшем, О лебеде, ушедшем во тьму, я молюсь И еще – Святые заступитесь за нас. О деревьях, что спят, О ветре, что не сможет прикоснуться их сна И уйдет, Святые, заступитесь за нас. Перед Господом нет оправданий Ты сам оправданье Без хлеба в руках, без единой звезды, Бесконечно влюблен. О лебеде исчезнувшем, О лебеде, ушедшем и вернувшемся вновь, Святые, заступитесь за нас.

Он движется молча, словно бы налегке, Глядя на небо, исследуя след на песке. Он знает, где минус, он хочет узнать, где плюс. Он не знает, что они назовут это «блюз». В двери звонят – мы делаем вид, что мы спим. У всех есть дело – нет времени, чтобы заняться им. А он пьет воду, он хочет запомнить вкус. Когда-нибудь они назовут это «блюз». Наступает ночь, потом иногда наступает день. Он пишет: «Нет, я бессилен, когда я злюсь». Начнем все с начала и сделаем песню светлей. Право – какое забавное слово «блюз».

Я шел в Красной Шапке, я шел петь песни, Шел петь песни и что-то делать после. Я подходил к дому, увидел волчий след И я решил, что, наверное, у нас гости. Так много бабушек, и на каждой галстук. Простите, бабушки, зачем вам такие зубы? Ах, бабушки, зачем вам такие уши? Спасибо бабушки за то, что вы пришли слушать. Ах, бабушка, твой прицел верен, Здравствуй, бабушка, твой взгляд гасит пламя, Здравствуй, бабушка, ты всегда у двери, Но кто сказал тебе, что ты вправе править нами? Наша жизнь проста, но в ней есть что-то Непонятное, как голова на блюде. Почему игра всегда в одни ворота И почему в поле так много судей. Ты лучше спой для нас, а мы тебе спляшем, Пиши, милая, а мы почитаем. Скажите, бабушки, всем подружкам вашим, Что мы ночей не спим и все о них мечтаем. Ах, бабушка, твой прицел верен, Ах, бабушка, твой взгляд гасит пламя, Ах, бабушка, ты всегда у двери, Но кто сказал тебе, что ты вправе править нами? Мы соберем денег, мы купим белой ткани, Сошьем платочков, каких кто пожелает. Простите, бабушки, но скоро придет охотник, Не ровен час он вас не узнает – признает. Простите, милые, но вы им надоели, Найдите лучше место и займитесь делом, И мы утрем слезу и мы вздохнем тихо, И мы помашем вслед платочком нашим белым. Прощайте, бабушки, ваш прицел был верен, Прощайте, бабушки, ваш взгляд гасил пламя, Прощайте, бабушки, были вы у двери, Но кто сказал вам, что вы вправе править нами? Стая бабушек летит в ночном небе, Летите, милые, летите. Стая бабушек летит в ночном небе, Летите, милые, летите.

Когда в городе станет темно, Когда ветер дует с Невы, Екатерина смотрит в окно, За окном идут молодые львы. Они не знают, что значит «зима», Они танцуют, они свободны от наших потерь! И им нечего делать с собой сейчас, Они войдут, когда Екатерина откроет им дверь! А что нужно молодым львам? Что нужно молодым львам? Когда весь мир готовится лечь к их ногам, И им нечего делать сейчас! Но я не скажу им ни слова, Я не приму этот бой, потому что это не бой. Все равно, все, что сделано нами, останется светлым, Все равно, все, что было моим, возьмет себе кто-то другой! Так вот вкус наших побед, Вот зелень нашей травы… Екатерина смотрит в окно, За окном продолжают идти Молодые львы.

Уже прошло седьмое ноября, Утихли звуки шумного веселья. Но что-то движется кругами, все вокруг там, где стою я; Должно быть, ангел всенародного похмелья. Крыла висят, как мокрые усы, И веет чем-то кисло и тоскливо. Но громко бьют на главной башне позолоченные часы, И граждане страны желают пива. Бывает так, что нечего сказать, Действительность бескрыла и помята. И невозможно сделать шаг или хотя бы просто встать, И все мы беззащитны, как котята; И рвется враг подсыпать в водку яд, Разрушить нам застолье и постелье. Но кто-то вьется над страной, благословляя всех подряд – Хранит нас ангел всенародного похмелья.

Я учусь быть Таней, Возвращаюсь каждый вечер к утру. Я учусь быть Таней, Возвращаюсь каждый вечер к утру. Если я стану Таней, То меня не достанет даже NKVD.RU. Мое сердце воет волком, У тебя внутри луна под водой; Сердце воет волком, У тебя внутри луна под водой; Пеликан и еж Ходят с огнеметом по границе между мной и тобой. Но там, где ты проходишь, вырастают цветы, Конец света отменили из-за таких, как ты; Моя гитара не умеет плакать на заказ, Моей гитаре все равно, кто ты сейчас. Так что храни целомудрие, Все остальное пройдет; Сверху или снизу, но храни целомудрие, Все остальное пройдет. Сегодня надо мной было чистое небо, Возможно – наверное – дай бог, что-нибудь произойдет.

Весла империй вновь припорошены радужным снегом, Старый бриллиантовый доктор не ропщет на чудо-судьбу, Он не намерен служить чужеземному хлебу И на кораблике хрупком спешит танцевать на гробу. Те, кто в XVII веке, упав в щели внешнего мира, Накрепко ноги связав элегантным и скользким шнуром, Тихо ползут вдоль дорог, и в глазах у них светят сапфиры; Мрачный DJ из Сеула за ними бежит с топором.

В Багдаде сегодня жара, А я хотел бы доказать теорему об округлости шара. Но Шар сегодня борзой, Он ужален в сердце козой, Он забыл про матер, Он забыл про фатер. Он желает встать На челябинский фарватер. А сам живет в трансформаторной будке, И из головы у него растут незабудки. Он пытается вынуть из сердца жало – Тут входят Белые волосы и Убежала… Как нам дожить до весенней поры, Когда каждый норовит метать топоры? Я уже не различаю Алфавитные знаки, Я болен, как Конфуций, Танцующий сиртаки. Так он прокричал В форме буквы «SOS». В это время пожарные Включают насос. И больше не слышно Ни единого слова. Отныне я буду ходить, как корова На пуантах по горло в снегу На шотландском высокогорном лугу. И больше ни слова про все эти звуки. Да пощадит Господь разум всех, Играющих на тарабуке!

В Сан-Франциско на улице Индианы Растут пальмы марихуаны. Эти пальмы неземной красоты, Их охраняют голубые менты. Мимо них фланируют бомжи-растаманы, У которых всего полные карманы; Льются коктейли, и плещется виски, И кружатся квадратные диски. А здесь, в Вятке, избы под снегом; И как сказать – кто из нас Более любим этим небом? И пока мы рыщем в поисках Рая, Некто, смеясь и играя, Бросает нам в сердце пригоршни огня – И нет ничего, кроме этого дня; И все равно – здороваться или прощаться, Нам некуда и некогда возвращаться. Нет ничего, кроме этой дороги, Пока вместе с нами идут Беззаботные боги.

Влюбленные в белом купе, Постель холодна, как лед, Влюбленные в белом купе, Постель холодна, как лед. Два поезда на перегоне – Один из них не дойдет. Если ты рододендрон – Твое место в окне; Если ты истинный якорь – Давай, брат, лежи на дне. А если ты хочешь войти, Придется выйти вовне. Так не пой, Инезилья, при мне Ни про осень, ни про весну. Не пой про то, как летят, Не пой про то, как идут ко дну, Лучше вобще не пой, А то я усну. Влюбленные в белом купе, Вагоны летят вперед, Влюбленные в белом купе, Рельсы хрустят, как лед. Сегодня все поезда в пути – Ни один из них не дойдет.

Сегодня самый замечательный день, О нем написано в тысяче книг: Слева небеса, справа пустота, А я иду по проволоке между них. Спетое вчера осталось вчера, В белой тишине белые поля, Нечего желать, и некем больше быть: Здравствуй, это я. Господи, я Твой, я ничей другой; Кроме Тебя, здесь никого нет. Пусть они берут все, что хотят, А я хочу к Тебе – туда, где Свет.

Эй, Мария, что у тебя в голове? Эй, Мария, что у тебя в голове? Ты говорила мне, но я не знал этих слов, Ты снилась мне, я не смотрел этих снов, Тебе нужна была рука, я дал тебе две. Один знакомый спел, что ты попала в беду, Один знакомый спел, что ты попала в беду, Но ты прости ему его бессмысленный труд. Те, кто обижают тебя, – не слишком долго живут, Он был просто не в курсе, он ничего не имел в виду. На палубе танцы, в трюме дыра пять на пять, Капитан где-то здесь, никто не знает, как его опознать. А оркестр из переодетых врачей Играет траурный вальс Шопена на семь четвертей, И там бросают за борт всех, кто не хотел танцевать. А твои губы, Мария, они – этот ветер, который Сорок лет учил меня петь. Из всего, что я видел на этой Земле, Самое важное было – дать тебе крылья И смотреть, как ты будешь лететь. Твои подруги не знают, о чем идет речь, Им невдомек, что в корабле изначальная течь, Они хихичут в ладоши за крестильным столом, У них синдром Моны Лизы и перманентный облом, Но ты все отдала сама – и нечего больше беречь. Так что, Мария, я знаю, что у тебя в голове, Мое сердце в твоих руках, как ветер на подлунной траве. А Луна источает свой целительный мед, То, что пугало тебя, уже тает как лед; Тебе нужна была рука, я дал тебе две.

На что я смотрю, На тополя под моим окном? Все меньше листьев, скоро будет зима. Но даже если Зима будет долгой, Едва ли она будет вечной. Ну, а тем временем Что же мне делать с такой бедой? Какая роль здесь положена мне? Для тех, кто придет ко мне, Чайник держать на огне И ночью писать Письма с границы между светом и тенью. Мы движемся медленно, Но мы движемся наверняка, Меняя пространство наощупь. От самой нижней границы До самой вершины холма Я знаю все собственным телом. Никто не пройдет за нас По этой черте. Никто не знает того, Что здесь есть. Но каждый юный географ Скоро сможет об этом прочесть В полном собрании Писем с границы между светом и тенью.

Мы закрыли глаза, чтоб не знать, как нам плохо, И с тех пор все равно – где здесь ночи, где дни; Партизанским костром догорает эпоха, А в парикмахерских – вальс, и девушки танцуют одни. На роскошных столах все накрыто для пира, Только нету гостей – хоть зови не зови; Можно бить, хоть разбей, в бубен верхнего мира, Только летчиков нет, девушки танцуют одни. Все иконы в шитье, так что ликам нет места, А святую святых завалили в пыли; В алтаре, как свеча, молча гаснет невеста, Но все куда-то ушли, и девушки танцуют одни. От пещер Катманду до мостов Сан-Франциско Алеет восток, и мерцают в тени Эти двери в Эдем, что всегда слишком близко, Но нам было лень встать, и девушки танцуют одни. Научи меня петь вопреки всей надежде, Оторваться – и прочь, сквозь завесы земли; Ярче тысячи солнц пусть горит все, что прежде. Я еще попою. Девушки танцуют одни.

Когда то, что мы сделали, Выйдет без печали из наших рук; Когда семь разойдутся, Чтобы не смотреть, кто войдет в круг; Когда белый конь Узнает своих подруг, Это значит – день радости. Когда звезда-можжевельник Ляжет перед нами во сне, Когда в камнях будет сказано То, что было сказано мне; Когда великий сон Будет дарован великой стране, Это значит – день радости. Когда то, что мы сделали, Выйдет без печали из наших рук, Когда семь разойдутся, Потому что не от кого прятаться в круг; Когда белый конь Поймет и признает своих подруг, Это значит – день радости. И теперь, когда нечего ждать, Кроме волчьей зари; Темная вода, И пламя бесконечной зимы – Это ж, Господи, зрячему видно, А для нас повтори: Бог есть Свет, и в нем нет никакой тьмы.

Рано поутру, лицом на восток, Стоя под деревом, опуская ладони в исток, Растворяясь в радуге, пробуя солнце на вкус; Когда ночь поджигает падающие с неба цветы, Мы вспомним этот Дед Мороз блюз. Зашел я в Венеции в один магазин – Граппу пить дорого, станемте пить бензин, Станем бросаться с мостов, демонстрировать ловкость и вкус; И когда гондольеры выловят нас из каналов – Из радиоточки на кухне донесется Дед Мороз блюз. То у нас Кондопога, то у нас Хохлома, Отечество никогда не скупилось на причины сойти с ума… Безымянной звездой рассекая мглу Или долгой зимой в замшелом медвежьем углу: Сияющие, сбросив бессмысленный груз, Мы смотрим, как ночь поджигает падающие с неба цветы, И говорим: «Прощай, прощай, прощай; Прощай, Дед Мороз блюз».

Под Тамбовом есть избушка, В ней живет большой и сильный, Бородой зарос по пояс, Синеглазый бригадир. И никто из нас не знает, Что вот он и есть махатма, Всех молчальников начальник И мандиров командир. Многорукие аскеты Шелестят Махабхаратой; Много в мире есть сюрпризов, Если встать на голове. Но сиди ты хоть сто жизней, Ноги за уши закинув – Бог в твоем гнездится сердце, Ходит кошкой по траве.

Эй, на том берегу, Здесь тепло, а у вас все в снегу – Я могу сказать вам тайное слово, но Как до вас докричаться? От стены до стены Вы все молитесь богу войны, А над всем купол злой тишины; Ох, легко доиграться. Два крыла по плечам Мешают мне спать по ночам, А учить летать – инструкторов тьма, Лишь ленивый не учит; Им легко с высоты, А мы здесь – как я, так и ты, А над всем – вилок, рогаток, ножей Нас спасает лишь случай. Но когда – от винта И кругом пустота, От зубов до хвоста – И в пропасть на скалы; И не встать, и не сесть – Ты скажи все, как есть, И – привет, Ваша честь, Прямо в рай, под мостом, как Чкалов. Ой, легко на земле; Что в Тибете, что в Царском Селе Все, похоже, хотят одного, Да не могут добиться – И чертят себе круг, И стреляют в друзей и подруг, А внутри бьет живая вода – Ну кто ж мешает напиться? И когда от винта, И кругом пустота, Не лечи, не кричи, Что дали так мало – Двум смертям не бывать, Так чего здесь скрывать, Продолби в сердце лед – И вперед – под мостом, как Чкалов.

Снесла мне крышу кислота, И свод небес надо мной поет тишиной, И вся природа пуста такой особой пустотой. Генерал! разрешите войти без доклада; Не стреляйте в меня, посидим полчаса в тишине. Я хотел Вам сказать… хотя, может быть, лучше не надо: Все, что можно сказать, без того уже видно по мне. Мы больны, что мы столько лет пьем эту дрянь, и, впридачу, Нам никак уже не отличить, где враги, где свои: Генерал! Ах, уедемте лучше на дачу – Получать, генерал, кислоту из сосновой хвои. В подмосковных лесах листопад – веселей чем, медали; Вместо ржавых штыков – вакханалия белых берез. А НЗ, генерал, – то, которое нам недодали, – Прикажите штабным, пусть потратят на девок и коз. Пусть живут, как хотят, ну а мы с Вами – тропкой тесной: Самовар, философия, колба и чаша вина; Так в безлунную ночь нам откроется суть Поднебесной: Ах, запомнить бы суть – и Россия опять спасена.

Зверь удивительных слов и желтая роза Не помня, где у них голова, Зная, что это сны, Можно дожить до весны. Помни, я здесь с тобой, А все остальное слова. Уровень соли падает с бешеной силой, Если так будет дальше, Нас вряд ли удержит вода. Но когда ты забудешь, как Назывался исчезнувший цвет, Помни, я продолжаю ждать В дельте гнезда.

Хорошо ли молодцу быть неженату? Маялся он тридцать лет, тряхнул головой, – Да вышел во поле, вставил в уши вату, Чтобы не грузил жадный девичий вой. А ночью во поле глухо, как в могиле: Мощи да ржавчина, да скрип вороньих крыл; «Долго ж ты маялся, – молвил ему филин, – Девки все в Лондоне, их тут и след простыл». Жил на иконе Бог – выпрыгнул в оконце, Замела след Его золотая грязь. Береглася радость моя черного червонца – Да от самой себя не убереглась. Охайте, бабоньки; налетайте, дети, – Надобно выпить – вот вам сердце с молотка. Нету другой такой Родины на свете, Каждый мечтал бы так, да их кишка тонка. А над Бел-озером тучи так и вьются, То ли это кто-то курит, то ли просто так; – то ли это рыбы курят, А из моей прорехи песни так и льются – Льются и льются, все не выльются никак. Начальник Кладбища, Сестры Долгой Жизни, Трое Братьев Бритвы да Водитель Коня – Примите в дар мою Песню об Отчизне И пощадите Ее, И всех нас, И меня.

Какая радость, когда человек слышит слова растамана, Какая радость, когда человек что-то слышит. Какая радость, когда человек слышит слова растамана, Какая радость, когда человек что-то слышит. Аврорафобы, те, кто боятся рассвета, – вот ваше имя. Дети подземелья, снимайте растяжки и мины. Если ты не знаешь, зачем ты живешь, это не повод стрелять разрывными, Ты можешь попасть прямо в сердце своей половины. Какая радость, когда человек слышит слова растамана, Какая радость, когда человек что-то слышит. Какая радость, когда человек слышит слова растамана, Какая радость, когда человек что-то слышит. Случилось так, что в саду наших душ вместо ангелов ходят артисты, Ходят за деньги, прямо по цветам сапогами. До счастья было рукой подать, но все испортили сепаратисты, Теперь нам придется идти к нему своими ногами. Когда Джа-Джа поет, ты делаешь вид, что не слышишь, Джа-Джа танцует, ты где-то всегда в другом месте. Если ты забудешь, никто не напомнит тебе, как ты дышишь, Музыка свяжет по рукам и ногам и заставит вертеться на месте. По радио снова транслируют то, что унижает человеческий ум, Этот низкий потолок страшнее чумы и проказы. Война удобна – она избавляет от необходимости думать, Но с каких пор ты стал любить повиноваться приказам? Какая радость, когда человек слышит слова растамана, Какая радость, когда человек что-то слышит. Какая радость, когда человек слышит слова растамана, Какая радость, когда человек что-то слышит. Какая радость… Какая радость…

Твоя вина – в неведеньи вины. Твоим глазам Несвойственна печаль О странных днях, когда душа в любви, Как будто бы в вине. Твоим богам неведом страх огня, Твоим богам – но кто в лицо, И разве я – не Бог? Любовь моя, Ответь…

Когда попал впервые Беринг В северо-западный проход, Он вышел на пустынный берег, А мимо ехал пароход. Там Бонапарт работал коком, Но не готовил он еды – Лишь озирал свирепым оком Сплошную гладь пустой воды. Так мчался дико между скал он И резал воду, как кинжал. Увы, не счастия искал он И не от счастия бежал.

Я вхожу в комнату, я буду в ней ждать, Здесь есть камни и прочие книги, понятные мне. Снаружи кто-то слышит мой голос, Но я пою ветру о солнце И солнцу о полной луне. И то, что я знаю, это то, что я есть, И северный ветер бьет мне в окно. Я знаю, что я иду в темноте, Но почему мне так светло, так светло? Горный хрусталь будет мне знаком, Невидимый для глаз, но тверже чем сталь. Я сделал шаг с некоторым страхом: Я должен был упасть. Меня спас Горный хрусталь. Ветер с вершины будет нам снегом И несколько друзей из тех, что больше не спят. Листья вершин сливаются с небом, Но разве это ночь, А если ночь, то где же в ней яд? Я видел дождь, я видел снег, Я видел все, что здесь есть. Смерть, где твое жало? Я вижу свет, и, значит, Он здесь.

Позвольте мне спеть менуэт земледельцу, Прославить осла у него во дворе: Он землю вскопал на заре в январе. В ночном колесе потемнели проклятья, Телега стоит на краю фонаря, Дыханье быка пролетает не зря. Ударил в набат воскресающий пахарь, Под тайной луной зеленеют поля, В подземной земле слышен гул соловья.

Снился мне путь на Север, Снилась мне гладь да тишь. И словно б открылось небо, Словно бы Ты глядишь, Ангелы все в сияньи И с ними в одном строю Рядом с Тобой одна – та, Которую я люблю. И я говорю: «Послушай, Чего б Ты хотел, ответь – Тело мое и душу, Жизнь мою и смерть, Все, что еще не спето, Место в твоем раю: Только отдай мне ту, Которую я люблю». В сердце немного света, Лампочка в тридцать ватт. Перегорит и эта – За новой спускаться в ад: А я все пляшу, не глядя, На ледяном краю, И держит меня одна, та, Которую я люблю. Что впереди – не знаю, Но знаю судьбу свою – Вот она ждет, одна, – та Которую я люблю.

Последний день августа. Над городом пахнет грозой, Асфальт становится еще чернее, когда он Перечеркнут тормозной полосой. Утром алмазы станут битым стеклом, Утром ее кровь станет росой. Кому-то снятся необъезженные кони, Кому-то снится полистирол и зола, Кто-то любит жить, кто-то любит красть Объедки с чужого стола. Она тратила больше, чем вам может присниться, Она все отдала. Последний день августа. Это лето прожито не зря. Химеры с Нотр-Дама будут первыми Кто увидит, как над городом пылает заря. Отныне ее кровь будет чистой росой На белых цветах первого дня сентября.

Когда я встал на перекрестке, Я заметил, что места там нет. Я стоял и ждал, Когда погасят свет. И кто-то, по виду из тех гусей, Что когда-то спасали Рим, Сказал мне: «Жди когда она уйдет своим путем, И тогда ты пойдешь своим» Она обернулась, она сказала: Послушай, ты мертв давно, Зачем ты здесь? Он засмеялся и сел На поезд, что уходит в час-шесть. И тогда она забыла вчерашний день, Чтобы яснее увидеть суть, Но я стоял и смотрел, как горит звезда Того, кто ушел в свой путь. И есть разные лица в виде дверей, И есть твое, что в виде стены, И есть руки мои, что ждут лебедей, Не вернувшихся с места войны. А ты твердишь, что нет на моем пути Огня, и там один лишь дым; Ну что же, давай обсудим Достоинства наших путей, Когда мы оба уйдем своим. Я все равно был выше твоих небес И я был ниже твоих глубин, Но все, кого я любил Одеты в смерть или в митрил. И это значит, что я здесь один, И ты недурна, но все время идешь за мной, Рождая страсть от тебя отдохнуть. Я совсем не аскет, но я хочу спросить: Не пора ли тебе в твой путь? И хочешь верь или не верь, Когда ты закроешь дверь, Я не вспомню даже лица, Я буду чертовски рад, Когда ты вернешься назад, Но это где-нибудь ближе к преддверью конца. Ну, а теперь, пока у меня есть я, Поверь мне я хочу быть с ним. И я буду счастлив, Когда ты уйдешь своим путем И дашь мне идти моим.

Ты самый быстрый танцор, ты танцуешь под прицелом зимы. Ты самый быстрый танцор, ты танцуешь под прицелом зимы. Ты носишь губы в стеклянном чехле, Смеешься обезвреженным ртом, Но когда приходит ночь, ты видишь в ней больше, чем мы. Твои сиамские сны небезопасны для носителей брюк, Твои сиамские сны небезопасны для носителей брюк. Большие мужчины не знают тебя, Для них ты не больше, чем снег. Но для тех, кому пятнадцать, ты воистину смотришь на юг. Ты самый быстрый танцор, ты танцуешь под прицелом зимы. Ты самый быстрый танцор, ты танцуешь под прицелом зимы. Ты носишь мир в стеклянном чехле, Смеешься обезвреженным ртом, Но когда приходит ночь, ты видишь в ней больше, чем мы.

Когда кончится день, выключат свет, Я скажу тебе то, на что мне не нужен ответ. Мы любим верить, что дело – не в нас, Скорбеть о том, что пламень погас; Но каждый решает сам: решать или нет… Я вел себя тихо – я ждал, что взлечу к небесам, Что однажды вырастут крылья, и я найду себя там. Однако нынче видится мне, Что вместо крыльев – стрела в спине, И, кажется, эту стрелу я выпустил сам. Когда-нибудь мы вспомним, скажем: то был наш час. Я хочу его вспомнить, не пряча потупленных глаз. Ведь завтрашний день – не написанный лист; Я верю, что он будет ясен и чист, Но что будет завтра – сегодня зависит от нас! Так давай будем вместе, Давай будем вместе, Давай будем вместе сейчас…

Стоя здесь, между Востоком и Западом Пытаясь понять, зачем мы здесь – Я не умею, как те, о ком я читал, Но я хочу петь – и я буду петь. Все говорят, что любовь – это девятый вал, Но что же нам делать здесь, на берегу? Я сделаю то, чему меня никто не учил, – Пока я люблю, я это могу. Могу хотя бы сказать вам: Любовь – это все, что мы есть… И вот мы стоим здесь между Востоком и Западом, Имея все, что было обещано нам. То, что я знаю, это значительно больше меня, Но есть то, чего никогда не доверить словам. Но я говорю не словами: Любовь – это все, что мы есть…

Давай не будем играть в слова – На это мы давно мастера. Не зря мы ставили все на перо В противовес топора. Одни твердят про уменье жить, Другие кивают: Судьба! Но кто-то смолчал, А кто-то вызвал огонь на себя. Моя способность выжить Достойна примененья в житейской войне, Но что мне делать с женщиной, которая Приходит ночью ко мне. Она горит, как звезда, Она глядит на меня, как судья, И нужно решать, Что делать с огнем на себя. Сначала жизнь светла и легка, И в выборе смысла нет; Но те, кто играли наверняка, Потом рыдали ей вслед. А время идет, и если не ты, Ей руку подаст другой. И смертельно хочется жить, ты знаешь, Как ярок огонь. И по сомненьям в твоих глазах я знаю – Ей небезызвестен твой дом, И я хочу петь, чтоб все танцевали, Но зачем-то пою о другом. И мне хотелось бы петь, Как ты – смеясь и любя, Но, чтобы остался огонь, нужно чтобы Кто-то вызвал его на себя.

Никон поджигает ночь; Ночь поджигает коня; Кони бегут по земле, Кони говорят человечьим огнем. А Никону стоять на холме, У Никона отсюда и досюда броня, А жена его сидит на земле, У нее между ног – крылья Никон поджигает ночь, Ночь поджигает коня, А кони поднимают глаза – И ангелы спустились с небес; А Никону стоять на холме – Никону стоять в ожиданьи чудес, А жена его летит над землей, У нее между ног – крылья.

Ты в плоскости ума Подобен таракану, А в остальном подобен пескарю; Все лысиной вертишь, И ждешь, когда я кану, А может быть, сгорю; И в этот грозный час, Чапаеву подобен, Ты выползешь из всех своих щелей; Как Усть-Илимский ГЭС, Ты встанешь меж колдобин, И станешь мне в могильную дыру Просовывать елей. А я, бесплатно Над тобой летая И хохоча, Смотрю, как голова твоя, Портвейном облитая, Перегорела, как авто –       – мобильная свеча.

Когда жизнь темна И некуда идти, как в бреду; Когда в душе моей копоть и гарь Языков огня, горящих в аду, – Я не спешу прыгать в окна, Я знаю, чьи это дела: И я ищу вверху отблеск твоего крыла. Когда ночь встает коленом на грудь, Слова мои пусты и горьки. И в каждом радио слышатся песни Тех, кто пьет у тебя из руки, – Ты слаще, чем деньги, Дремучее, чем зеркала, И сладок рай под сенью твоего крыла. Оо, Черная бровь, Оо, Жгучая кровь; Ты безнадежно больна – Ты считаешь, что это любовь. Много жизней назад Мой корабль нашел твой причал; Теперь я знаю каждый нерв в твоем теле И Китеж-град в начале начал; Я люблю тебя нежно За все, что ты дала и взяла, – Но я не стану жить под сенью твоего крыла. Не стану жить под сенью твоего крыла Я не стану жить под сенью твоего крыла

По-моему, я не помню, где я, По-моему, я не помню, где был, Я знал точно, что не нужно пить много, Но, по-моему, я об этом забыл. Я падок на упадок, И мне уже не до мелочей. Эй, разом, скажем «До свидания, башня!» В одну из этих ночей. Наверно, это разные вещи, Наверно, их не стоит мешать, Но, может быть, я – молодой Менделеев И кто сумеет мне помешать? Я падок на упадок, Мне уже не до мелочей. Эй-эй, ну-ка скажем: «До свидания, башня!» В одну из этих ночей. Пока что мир весел и сладок, Пока что я здесь, ну так жди. Спроси себя: зачем этот бронепоезд До сих пор на запасном пути? Но пока что, я падок, В моем кармане много ключей. Эй, дети, но мы скажем: «До свидания, башня!» В одну из этих ночей.

Мы сдвинемся с места При счете один, два, три. Мы будем смотреть снаружи На голых женщин внутри. Как странно быть вертикальным При этом тяжелом труде. Но все, что может спасти меня, – Это немного солнца в холодной воде. Когда матросы падают в море, Они помнят родную страну. У капитанов есть мостик, Им легче идти ко дну. Но даже если забраться на мачту, Став ближе к Полярной звезде, Все, что может спасти морехода – это Немного солнца в холодной воде. Все трамваи идут на север, Где всегда бушует метель. Их колеса режут асфальт, И в каждом стоит постель. Но мы остаемся здесь Здесь, там и везде, Внося в свою жизнь элементы фри-джаза, В виде солнца в холодной воде.

Камни в холодной воде, Камни в холодной воде. Цвет глаз у моей любви, Как камни в холодной воде. Она сказала: «Я люблю твое золото, Твои глаза и размах твоих крыльев, Если что-то случится с тобой, Кто скажет, каким ты был? А снег идет молча, Снег идет над темной землей, Птица Сирин над моей головой, Что ты мне скажешь? Сегодня в городе праздник, Сегодня в городе пьют, как дышат. Если кто-то выйдет из дома, Никто не заметит. А снег лежит молча, Снег лежит на темной земле. Птица Сирин над моей головой, Ну что ты мне скажешь? Камни в холодной воде, Камни в холодной воде. Цвет глаз у моей любви, Как камни в холодной воде.

Те, кто знает, о чем идет речь, Похожи на тех, кто спит. Я раньше думал, что важно в чем суть, Но я понял, что важнее мой вид, И есть время раскидывать сеть И время на цыпочках вброд, Время петь и время учиться смотреть Как движется лед. Ты ляжешь спать мудрый как слон, Проснешься всемогущий как бог, Чуть-чуть с похмелья и немного влюблен, Но как странно бел потолок. Зачем кидаться голым к окну: Вот твой шанс, чтобы выйти на взлет. Спустив в сортир фотографии всех, кто не понял, Как движется лед. Моя любовь купит сахар и чай И мы откроем свой дом. И к нам придет кто-то, такой же, как мы, Чтобы вместе не помнить о том, Что нет времени, кроме сейчас, И нет движения, кроме вперед. И мы сдвинем стаканы плотнее, Чувствуя краем зрачка, Как движется лед.

Проснулся сегодня утром Оттого, что ползу, как змея, При мне говорят мое имя, Но я знаю, что это не я; Я работал всю жизнь, Должно быть – коту под хвост, Остается одно – Молитва и Пост. Я встретился с Миком Джаггером В Juan Les Pins на пляжу, Он сидел на красивом матрасе И не видел, как я лежу, А я лежал рядом – Немногословен и прост; Я лежал и думал – ну, на тебе! Молитва и Пост. Учись у меня воздержанью, Не суй что попало в рот; Не смотри, что я пью с утра – Это йога наших широт; Просто перемыкает, Хочется выйти на мост; А выйдешь и думаешь: «На фиг! Молитва и Пост».

Сердце из песка – скажи мне, как петь? Здесь станет светло – когда они зажгут нефть; Они зажгут нефть – начнут гореть облака; Они зря тратят пули на сердце из песка. Я звал как умел – ответил только прибой; Ты говоришь со мной, как будто я кто-то другой; А я вправду другой; я издалека; Пиши все, что хочешь, на сердце из песка. В пороховницах есть еще порох; Еще не все мосты сожжены; То, что небо сказало мне – мне некому пересказать; Меня бы не было здесь, когда б не тайная милость Луны. В самом сердце зимы здесь пахнет весной; Я могу падать семь раз, но я поднимусь на восьмой И наша песня проста и наша ноша легка; Напомни мне, кто я – сердце из песка.

Каменная, как мотылек, Сделанная из порошка, У меня была обида на жизнь, Со временем она прошла. Спасибо милосердным богам, Но если бы я знал, как найти тебя, я бы Рухнул к твоим ногам. Живем в серо-грязной стране, Где главная политика – лечь; Мне не хватает цветов, Мне хочется что-то поджечь; Смешали дизель и баблгам; Если бы я знал, как найти тебя, я бы Рухнул к твоим ногам. Возвышенный, как Тир-нан-ог, Бородат и душевно хвостат; Затерянный в степях свармандал, Бешеный, как аэростат… Я буду вам подмогой в пути Буду алеть как восток. Положите меня между двух Контактов, чтобы в сердце шел ток; Зарывший в землю ветер В итоге пожнет ураган, Но если бы я знал, как найти тебя, я бы Рухнул к твоим ногам.

Синее небо, белые облака Высоко над землей; веселей, чем вино; Солнце над головой, тень далека – Хотя по всем моим подсчетам Давно уже должно быть темно. Я бы не сказал, что я знаю – куда я иду, Но мне нравится эта жара в сентябре; Самолеты застыли в воздухе, как пчелы в меду, Ангелы, напротив, удивительно близко к земле. Что-то здесь и я не знаю, как это назвать; Но слова будут потом, а пока Солнце над головой, запах нагретой земли, И синее небо и белые облака.

Парадоксально, но факт; Я не сразу открыл Ваш конверт; Я знать не знал, что  нас до сих пор считают своими; У вас, наверное, снег И железные цветы рвутся вверх; И мне весело то, что вы помните мое имя. А здесь как всегда: В хрустальном захолустьи светло: Здесь нет ничего, что бы могло измениться. И время идет; Но, по-моему, то туда, то сюда, И в прозрачной его глубине мне чудится птица. И я смотрю, как в вашем сегодня Бешено летят поезда; Не поймите меня не так – я рад их движенью; Но, когда сегодня становится завтра, У нас здесь восходит звезда И каждую ночь я лицом к лицу с твоей тенью. Ну вот наверное и все – Спасибо Вам за Ваше письмо; Спасибо за беспокойство и попытку спасти нас; Но в наших краях Все медленней почтовая связь; Не знаю, сможет ли Ваше следующее найти нас. И я останусь смотреть, как в вашем сегодня Бешено летят поезда; Не поймите меня не так – я рад их движенью; Но когда сегодня становится завтра У нас здесь восходит звезда – И каждую ночь я лицом к лицу с твоей тенью; Каждую ночь я глаза в глаза С твоей тенью.

Кошка моря, Кошка ветра – Мои соседи По этой ветке; Крепкой ветке Большого дуба, И мы заметны Лишь друг для друга. Сидим. Море качает, А ветер носит, И что то значит – Никто не спросит; Никто не спросит, А очень жалко, А то бы в стужу Стало жарко, Ярко, жарко И невесомо – Но здесь пределы Любого слова, Молчи. Вот мы сидим здесь, Напившись чаю, Пойду-ка, встану, Тебя встречаю; Ну где ж ты ходишь, Где летаешь? Стужей завоешь, Снегом растаешь; Да сколько ж можно Играться в цацки – У нас есть дело, Дело по-царски, Весне на радость, Беде на горе, С кошкой ветра, Кошкой моря И со мной.

Это не песня, это шаг вброд; Это шашка мескалина, Это вересковый мед; Это сутра ледоруба – Чтобы вновь было слово, Чтобы тронулся лед; Вера и надежда лязгают зубами в кустах Хей, харе-харе. Ее не нужно будет слушать, Не нужно будет ждать, Не нужно репетировать, Не нужно писать; Ей не нужно делать мастер – Она мать всех слов, Сама себе мастер; Белая кобыла точит копыта и ждет; Харе, харе. Дети пепси колы Задумчиво отходят ко сну; А осень патриарха Длится так долго, Что рискует превратиться в весну. Так что это не песня, это шаг вброд, Шашка мескалина, это тронулся лед; Это новый снег на губы; Это месть партизана, Сутра ледоруба; Аста маньяна, мы движемся теперь на восход. Харе, харе.

Над прозрачной водой тает дивная сень, Я называю происходящее воскресеньем; Иногда меня нет здесь, Иногда нас два или три – И лед на реке, текущей снаружи, Тает в точности так, как лед, что внутри. Долгие зимние дни, пыльная лень; Я приветствую время весеннего восстановления; Я смеюсь из омутов, Брожу по рощам нагой: Наблюдатели из независимой прессы Сходятся в том, что я – это кто-то другой. Растолку в уксусе мел; Увижу – кто меня ел. Властью, дарованной мне синклитом сердец, Я всегда отрицал, что материя – дура, а дух – молодец; Я беседую с башней, Жгу костры тишины И всю свою жизнь я иду по цветущим лесам Моей Нерушимой Стены.

Молчание ждет нас, застыв в небесах; Свечи сомнений мерцают в наших сердцах. Бойся ответов – ты сам их найдешь; Жизнь стоит пройти, лишь не зная пути. Дни нашей жизни давно сочтены – Не надо бояться того, что будет потом: Ты станешь дорогой, цветком или сном; Уходит лишь тело – душа вечно жива.

Наступит день – и это будет день, В котором ты прочтешь рукопись мостов. Снег зажжется, как будто свет, И ты не будешь спет, а будешь просто петь. Ты Не будешь просить снов; Не будет хватать слов – Но они и не нужны. День – И ты не захочешь брать; И будет рассвет, как брат, И – в небо влюблен – Ты примешь ночь, Как самый священный дар. И все, что имел – отдашь. Впервые. Прощайте – Чужие стены, тумана пенье – Прощайте – У ваших песен слеза, как плесень, Не ради хлеба, А ради неба – Прощайте! Здравствуй, Небо, я пью тебя, как молитву, Здравствуй, Река, что омывает чужие лица, Здравствуй, Ветер, что детям приносит сказки – Здравствуй!

Я не могу остаться здесь, душа моя в пути. Задуйте свеч дрожащих свет и дайте мне уйти. Я слишком вас люблю и потому уйти я должен, Чтоб свет ваш на ладонях унести. Молитесь за меня, пусть я не буду одинок, И без того до боли мал отпущенный мне срок, Бессмертны только песни, лепестки которых я сорвал На перекрестке тысячи дорог.

Ты помнишь его? – он был с нами. Он бросил себя, как будто камень. Ему светло – но стало ли нам светлей? Его зеркала остались сзади. И птицы плывут в застывшем взгляде В другие края, где, может быть, им теплей. Небо теперь другого цвета И двери закрыты в дождь и лето. И нет больше слез, и стерты слова в песке. За угол сверни – и ты не вечен. И наши следы уносит ветер, Но греет меня Пепел в чужой руке.

Иди туда, куда ты шел. Найди того, кого ты знал, И не найдя его, пойми, Что мир совсем не так уж мал. Ты в игры странные играл С единорогом и слепым, И на челе твоем писал Иероглиф свой порочный дым. Теперь ты стал совсем иным, Ты свят и ешь сушеный рис, И белых девственниц толпа Тебя низвергнет с крыши вниз. Уж за окном сгустилась тьма, И нам пора ложиться спать. Вы люди дикие весьма Усралось на … вам играть.

В доме твоем светло, В постели твоей тепло. Любовь твоя светлей, чем стекло, Но все-таки – это стекло. Зачем тебе я, Вечно бьющий стекло? Звери твои любят покой, Под этой столь ласковой нежной рукой. И разве я решусь стать рекой В доме, где чистый паркет, зачем я такой, Желающий стать рекой? Кажется, нам с тобой не суждено, Но все-таки в сумке моей осталось вино. Дай свой стакан, не все ли равно, Кто из нас выйдет живым, – ты или я; Слушай, как сладко вино.

Мгновение наполнено до дна – Так пей его, ни капли не пролив. Ведь жизнь теперь для нас двоих одна, Она течет, она полна, она Словно… У нас теперь последний день весны; Пускай уходят сны, нам не до них. Ведь жизнь – река, в которой нет конца, Пускай она омоет нам сердца, Словно…

Если кончится дождь, Куда мы пойдем, Влюбленные в страх? С тех пор, как сон о цветах Стал бесцветной росой В наших мокрых руках. Где найдется тот дом Тем, кто страшен как дым, С белым флагом в окне? Страстью быть в стороне И верой в низость других, Кто не верит своей вине. Как вместителен мир Милостью к нам. Разве чьи-то глаза смогут Выдержать свет; Если будет рассвет, Кончится дождь.

Им сказано все. Хоть слово ничего не значит. Но он не может жить иначе, В его душе горит свеча. Им сказано все. Хотя словам никто не верит, Но на замок закрыв все двери, Приятно слушать у окна О том, как сладостна любовь, О том, как люди жаждут света. И нам давно Знакомо это. И так приятно слышать вновь Про то, как сладостна любовь. Так кончено все. И тот кто пел, считает деньги. Он совершит благое дело И долг отдаст за аппарат. А мы уходим по домам К своим постелям и делам. То, что он пел, годится там, Где все поют. А в жизни нам Нужны совсем другие песни.

Ты бросил всех, кто брал твою кровь. Их горе безмерно. Ты бросил всех, ты бросил их вновь, Ища перемены. И пусть им будет сладко во мгле, Не верю я, что долго земле Ты будешь верен… Много ль тех, кто вынесет свет, Осталось меж нами? И много ли здесь способных держать Горящее пламя? И глядя на оставшихся жить, Я вижу слишком много чужих С чужими глазами. Наверно, я устал быть один, Но я им не верю. Мне кажется, не люди они И даже не звери. И в мире стало меньше любви, Когда они закрыли твои Открытые двери.

Сегодня я работал в ночь, Сегодня я работал всю ночь. Почти всю карму я сжег в эту ночь, И у меня родилась дочь. – Сегодня он работал всю ночь, Сегодня я работал всю ночь. – Он свою карму сжег напрочь, И у него родилась дочь.

Моя Евангелина мила и стройна, Моя Евангелина глядит из окна – Нет ли гостей, несущих вина к нам в дом? Но ежели никто не несет вино, То нам с Евангелиной опять все равно: Мы закроем дверь на ключ и будем веселиться вдвоем – Евангелина. Да, это она. Мы посмотрим телевизор и ляжем в постель, Моя Евангелина стройна, как газель. И к тому же поутру прекрасно готовит еду. Но однажды я вернулся – ее дома нет, Наверно она изменяет мне. Это Печалит меня, и я убью ее, если найду. Евангелина. Да, это она.

Сегодня мне не хочется спать. Стакан портвейна, пустая кровать. Ах, как мне хочется, чтобы я был не здесь. Порою мне кажется, что все это зря, И мне жаль, что это затеял я, И как мне хочется быть, чтоб я был не здесь. Но если б я был не здесь, Все было б точно так же, как есть. Все дело во мне самом, И если б я был чуть тверже умом, Я был бы в пути, но мне все равно, Там я, или я здесь. Ложиться спать, наверное, смысла уж нет. Похоже, скоро будет рассвет. Закрой за мной свою дверь и выключи свет.

Этот ласковый взгляд из-под темных очков; Эта темная кожа его пиджаков – Это я снова пою для тех, кто пришел нам помочь, И вывести нас из этих зыбучих песков! И я пел десять лет, и наконец Стал известным лицом в кругу друзей, Но видит бог, я устал быть подпольным певцом. И боги спускаются к нам дыша дорогим коньяком, Чтобы все рассмотреть, отнестись с пониманьем И выяснить, кто я такой. Кто ты такой, чтобы мне говорить, Кто я такой? И я знаю сценарий почти наизусть, Он выслушает нас и выскажет грусть О том, что все так. И он подумает, как нам помочь, И я пою для него, хотя сегодня же ночью Он смоет вином всю память о нас, А дома меня ждет дочь, И я пел для таких уже не раз и не два И я знаю, что все, что они говорят, – слова. Но в стену бить головой – занятье не хуже других, А иначе, зачем дана мне моя голова? Но кто ты такой, чтобы мне говорить, Кто я такой?

Еще один флакон, еще один пакет. Ты знаешь наизусть – рецептов нет. Как жаль, что те, кто знал, – молчат про свой секрет. Как звали этих, что спешат на свет? Есть выжившие, но спасенных нет… И шанс про все забыть через 15 лет. Как много этих, что спешат помочь. Над Пионерской свет горит всю ночь. Произнести: «Уйди» и отвернуться прочь.

Я вижу женщину, я слышу стук часов. Все замерло, все так кристально ясно. Вот полночь бьет и женщина прекрасна. Скажи ей сам – мне не хватает слов…

Вытри слезы, если есть еще слезы, Значит то, что случилось не так уж плохо. Вытри кровь. Их не догонишь. А если догонишь, то может быть хуже. Мы всегда гордились тем, что мы вне, Нам повезло – мы остались живы. Мы могли бы стоять лицом к стене, А это просто, это просто ребята,       ребята ловят, ребята ловят свой кайф И нет прекрасней дружбы мужчин; Один за всех и все как каждый. Плечом к плечу. Нам вместе не стыдно. И смерть всем тем, кто идет не с нами. Мы – это ваше светлое завтра, Наши ботинки подкованы сталью, У наших девушек сломаны лица. И мы выходим, ведь мы – ребята. А все ребята, все ребята,       ребята ловят, ребята ловят свой кайф.

Я не знал, что все так просто, Я даже стал теперь другого роста, Но в этих реках такая вода, Что я пью, не дождавшись тоста. Наши секреты стали шрифтом по стенам, Наши подарки подвержены ценам, И я кричу тебе через барьер, Пока актеры не сошли со сцены, Мы никогда не станем старше, Мы никогда не станем старше, Мы пили воду, мы пили эту чистую воду, И мы никогда не станем старше. У нас был сад, но мы не знали входа, У нас был путь, но мы боялись лезть в воду. Теперь я вижу чистое небо, И мне не нужен прогноз погоды. И мы никогда не станем старше, Мы никогда не станем старше, Мы пили воду, мы пили эту чистую воду, И мы никогда не станем старше. Что они сделали с этой землей, Что они сделали с нашей прекрасной сестрой, Где тот дом, в котором я? Где те окна, небо в которых было всегда голубым? Странные звери приходят ко мне по утрам. Все по местам! Мы будем строить новый храм, Я буду верить вашим рукам, Я буду верить вашим рукам, Я буду верить только вашим рукам. Кто там? Я спрашиваю – кто там? Любовь или смерть – Ваши лица плывут, как туман. Но мы шли по этим холмам, мы шли по этим холмам, Мы шли по зеленым холмам, Мы шли по зеленым холмам, И мы пили эту чистую воду, Мы пили эту чистую воду, И мы никогда не станем старше. Мы пили эту чистую воду, Мы пили эту чистую воду, чистую, чистую, чистую, чистую воду. Мы пили эту чистую воду, и мы не станем старше.

В мою ночь рожденья Был смерч и ураган. И каждый, кто был при этом Напился смертельно пьян. Холодное пиво, ты можешь меня спасти. Холодное пиво, мне до тебя не дойти. Я знаю два слова: «Арокс» или «штер». В моей голове, Как бронетранспортер. Холодное пиво, ты можешь меня спасти. Холодное пиво, мне до тебя не дойти. За окнами метель. – Правда? Четвертые сутки прочь. Я что-то не вижу ларька. Его должно быть снесли за ночь. Холодное пиво, ты можешь меня спасти. Холодное пиво, мне до тебя не дойти. Я очень люблю алкоголь, И, не взирая на вид, Я пил тормозную жидкость, Но меня от нее тормозит. Холодное пиво, ты можешь меня спасти. Холодное пиво, мне до тебя не дойти.

Хорошо бы золотых лошадей за копыта цапать.

Этой ночью небо не станет светлей. У нас сентябрь, утро нужно ждать до утра. Он пьет, но едва ли ему веселей, Он не хочет веселья, он хочет вина, Чтоб еще чуть-чуть отложить слово «пора». Сентябрь – праздник, который всегда с тобой. Сентябрь сладок, как папиросный дым. У каждого есть свой метод, и я знаю твой: Чужое дыханье на чьем-то плече, Когда оно было твоим. Будь один, если хочешь быть молодым… Все вниз, сегодня будем праздновать ночь. Сентябрь сладок. Праздновать ночь без конца. Белый стол, черный чай, пурпурное вино, Я знал того, кто знал ее, Но я не помню его лица, Праздновать ночь без конца.

20 лет – маленький срок, 20 лет я слушаю рок, Слегка полысел, слегка занемог, И немного оглох, но я слушаю рок. Новая волна – где она? Я рок-человек – что мне волна? У нас не глубинка, у нас глубина, и никакая волна не доходит до дна. Но это не беда, это не беда, Это не беда, это не беда. В поле ягода навсегда. В поле ягода навсегда. 20 лет – ерунда, Сколько мастерства мне дали года, Я запомнил, где у гитары струна, И почти всегда попадаю туда. Не нужно слушать уже ничего, Мы уже играем, как Status Quo И, если мы доживем до седин, Мы сыграем, как Deep Purple и Zeppelin. А пока что не беда, это не беда, Это не беда, это не беда. В поле ягода навсегда, В поле ягода навсегда.

Я был вчера в домах, Где все живут за непрозрачным стеклом. Я был вчера в домах, Где все живут, чтобы забыть про свой дом. Я был один, Но мне казалось, я кто-то другой. Я был один, И я не знал, кто я. Белое reggae. Белое reggae. Они живут сейчас, Не зная ночи и не видя дня, Я вижу их, Я помню – это был расклад для меня Белое reggae. Белое reggae. Я – цвета дня, Но я люблю ночь, как будто сестру. Я – цвета дня, Но даже ночь бывает светлой к утру. На этой земле Есть шанс взлететь так высоко, На этой земле, Где я не знаю, кто я. Белое reggae. Белое reggae.

Отпечатки пальцев на моем лице. Я здесь. Откройте мне дверь, накройте мне стол. Мои друзья войдут сюда вместе со мной, Мы любим друг друга, Я часто смотрю им в ствол, Я мечтал об этой жизни с двенадцати лет, Я сделал свой шаг, я оставил след,       как нож режет воду. Я знаю: в конце пути мне обещан покой, Но я не помню, где дом, не помню, где дверь. Я знаю: любовь – это награда за все, И вот она спит в моих руках как недоверчивый зверь. Я мечтал об этой жизни с двенадцати лет, Я сделал свой шаг, я оставил след,       как нож режет воду.

У меня был друг, его звали Фома, Он забыл все слова, кроме слова «чума». Вчера было лето, а теперь зима, Наверное, мой ревер сошел с ума. Я устал пить чай, я устал пить вино, Я зажег весь свет, но стало темно. Десять лет я озвучивал фильм, Но это было немое кино. Панки любят грязь, а хиппи цветы, И тех, и других заберут менты. Ты можешь жить любя, ты можешь жить грубя, Но если ты не мент – возьмут и тебя. Я устал пить чай, я устал пить вино, Я зажег весь свет, но стало темно, Десять лет я озвучивал фильм, Но это было немое кино. И я видел чудеса обеих столиц, Святых без рук и женщин без лиц. Все ангелы в запое, я не помню, кто где У рокеров рак мозга, а джазмены в … Я устал пить чай, я устал пить вино, Я зажег весь свет, но стало темно. Десять лет я озвучивал фильм, Но это было немое кино. Я устал пить чай, я устал пить вино, Я забыл все слова, кроме слова «говно», Десять лет я озвучивал фильм, Но это было немое кино.

Если я уйду, ты не сможешь меня найти, Если я уйду, ты не сможешь меня найти. Если я останусь здесь, кто сможет меня спасти? Ты рядом со мной, ты прекрасна и ты ни при чем. Смотри как бьется кровь в висках – но ты ни при чем. Луна в моих зрачках, ворон за моим плечом. Окно выходит вверх, но что там ждет за стеклом? Окно выходит вверх – что там ждет за стеклом? Выбор за тобой – черная вода Или золото на голубом.

Роскошь, они любят роскошь. Они любят роскошь весь день И роскошь – всю ночь. Роскошь, они любят роскошь, Но я не вижу никого, кто хотел бы им В этом помочь. Они приходят вместе с кем-то Туда, где ярче свет; Они поддержат любой разговор, Хотя не знают предмет; И им не нужно быть кем-то, Им нужно просто иметь; И если ты хочешь посмеяться всласть, Смотри, как они расставляют сеть. Это роскошь, они любят роскошь. Они любят роскошь весь день И роскошь – всю ночь. Роскошь, они любят роскошь, Но я не вижу никого, кто хотел бы им В этом помочь. Они заводятся в любых домах От запаха хороших духов; Живут на диете из шампанских вин И дорогих коньяков; И я считаю, что мне повезло, Что мой бумажник пуст; И я стою, прислонясь к дверям, Совсем один, и смеюсь, смеюсь… Роскошь, они любят роскошь. Они любят роскошь весь день И роскошь – всю ночь. Роскошь, они любят роскошь, Но я не вижу никого, кто хотел бы им В этом помочь.

Какая странная вещь – За письменным столом я стою, как в строю. Я жду того, Кто знает, о чем я пою, Что я вижу во сне, Чьи следы на новом снегу. Зачем заглядывать мне через плечо? Если это загадка, то каждый Видит свою… Не надо мне мешать, Не надо мне мешать. Если это любовь, то мне нечем дышать, Не надо мне мешать. Теперь ты хочешь сделать меня Послушным, как пес, – Но я послушен, как пес. Скажи мое настоящее имя, Я пойду за тобой, не тратя слез. Вот все, что я есть: Возьми меня как бога или выбрось прочь. Вот крылья, данные мне: Или вверх со мной – или Это уже не вопрос. Но, не надо мне мешать, Не надо мне мешать. Если это любовь, то мне нечем дышать, Не надо мне мешать. И я не жду больше женщин, Я знаю, это замкнутый круг. Я жду кого-то, кто разбудит меня, Я жду кого-то, кого я смогу защитить. Мне нужен друг. Мне нужен новый друг. Не надо мне мешать, Мне нужен друг…

Летом в городе слишком жарко. Летом никто не знает, кто он. Я звоню в дверь, кто-то откроет мне, Но я не знаю, кто мне открыл, И тот, кто откроет, не знает, кто я. Летом в городе слишком жарко, Знакомые улицы стали опасным местом. Асфальт течет, как река, Мне кажется, я вижу дно. Я вижу дно, и кто-то делает, делает, делает знаки. Но я не хочу идти на дно! Кто-нибудь, дайте мне руку! Я знаю, что в самые жаркие дни Кто-то пишет, пишет, пишет Новые книги для счастливых людей. Ты встретишь меня, когда я иду по стеклу; Ты хочешь знать, что я тоже из плоти и крови. Ты хочешь тепла, но я дам опасный совет: Делай то, что ты можешь, – завтра Может быть поздно, поздно, поздно… Никто не сможет сдвинуть баланс; Возьми на себя свою часть груза Во имя того, кто в жаркие дни Пишет, пишет, пишет, пишет Новые книги для счастливых людей.

У них есть скорость, у них есть другие дела, Возможно, они только видео, Дай мне знать что я здесь, дай мне руку Один раз для сердца, Два – чтобы видеть, как гаснут звезды. Каменный пол, бумажные стены, Но я могу сделать так, что здесь станет жарко. Я знаю нас на вкус – мы как дикий мед. Вначале будет странно, но это пройдет, И после кто-то скажет, что у них был лед. О, еще один вечер. Возможно, это радость, Возможно, это ветер даст нам новое имя. Нет смысла бояться взглядов – Мы все равно идем по другую сторону. Пока мы здесь: дай мне руку – Это шаг по лезвию бритвы. Еще одно мгновенье под прицелом небес. Это как снег на губах, Об этом не скажешь словами. Я знаю нас на вкус – мы, как дикий мед. Вначале будет странно, но это пройдет – И после кто-то скажет, что у них был лед О, еще один вечер.

Не стой так близко ко мне: Воздух здесь слишком прозрачен, А год уже заполнен совсем Своим количеством смертельных исходов. Мои друзья советуют мне, Но ты знаешь, странно, я не слышу ни слова И стою на этом пороге Не зная, как двигаться дальше. И может быть, я сделаю шаг, Еще один шаг в эту пропасть. И в момент, когда тронется поезд, Мы впервые встретимся взглядом, А может быть, я буду сидеть здесь Вот так, глядя, как падают листья, И медленно думать о том, Что делают те, Кто делает, как тот, кто влюблен. Когда-то у нас был метод, Ты должен помнить, чем все это кончалось. Так что все под контролем – Вы можете быть спокойны, Хотя любовь – это странная вещь, И никто не знает, что она скажет, Но мы же взрослые люди, Мы редко рискуем бесплатно, Да и что мы, в сущности, можем Разве что рассказывать сказки И верить в электричество, забыв, Что мы сами что-то умеем. Или может быть, поздно ночью, Когда уже никто не услышит, Глядя вслед уходящей звезде Молиться за то, Что делают те, кто влюблен. Так что же стало с плохими детьми, С теми, кто не слушался старших? Они куда-то ушли и едва ли вернутся обратно. И мы вычеркнем их телефоны, И мы сделаем двери прочнее, И будем молчать, и молчанье Сыграет с нами в странные игры. И может быть, день будет ясным, И может быть, ночь будет странной, В том смысле, что что-то случилось, Хотя все осталось, как прежде. И один, если так будет нужно, Раз уж эта звезда не гаснет, Я забуду все, что я должен И сделаю так, Как делают те, кто влюблен.

У нее такая древняя кровь Что те, кто казались, – стали как есть, Как будто бы их здесь нет. И они не знали, зачем она здесь, И они пытались ее купить, Не зная, что это нельзя купить, И они вились вокруг ее ног, Как мотыльки на свет, А он пил спирт где-то в углу, Глядя на них как в огонь, И он сказал как будто ей вслед: Если падают звезды – Подставит ли кто-то ладонь? От него ждали больших проблем, Как будто бы он учебник неврозов С ответами в самом конце. И он был пойман и отдан в плен, И каждый был волен, не вытерев рук, Собрав семью и накрыв на стол, Смотреть кино о запретных плодах На белом как снег лице. И я кричал: «Ну как вы могли! Не подходи! Не тронь! Но он сказал: «Здесь нет козырей. Просто падают звезды – Подставит ли кто-то ладонь?» И когда этот фильм будет кончен и снят, И когда отзвенит последний звонок, И затихнет прощальный вальс, Мы останемся здесь словно бы после грозы. Я не помню всего, я, кажется, спал. Я видел свет и я слышал удар. Слава Богу, гроза прошла стороной, Не задев ни меня, ни вас. Но почему-то на стуле в углу Несколько роз, как сон, И я не помню, кто это сказал: Просто падают звезды – Подставишь ли ты им ладонь?

Стой тихо; ты слышишь шаги внизу? Кто-то движется, но я бы не стал называть имен. В повестке дня – история странных людей, Они открывают двери – те, что больше нельзя закрыть… Я не из тех, кому дано видеть свет, Я не в силах помочь тем, кто попался в сеть. Но если идет игра за стенами дня, Пускай я всего только зверь, я хотел бы сказать тебе: Видимо, новые дни не требуют слов…

В этом городе снег, Я видел – это был снег. В этом городе снег, Но в воздухе пахнет весной. И я не знаю, что будет со мной, Когда в реках двинется лед. Но я вижу свет в этом окне. Я не знаю, как ждать тебя, Но ждать тебя – великая честь. Я боюсь назвать тебя, Достаточно того, что ты есть. Не знаю чем это кончится здесь, Но я слышу, как сводят мосты, И я вижу эти руки в окне. Никто не сможет дать мне, Никто не сможет дать мне, Никто не сможет дать мне, Того, что можешь дать ты, Только ты. Я не знаю, как ждать тебя, Но ждать тебя – великая честь. Я не знаю, как мне назвать тебя, Но ты есть. Не знаю, чем это кончится здесь, Но я слышу, как сводят мосты, И я видел все это во сне. Никто не сможет дать мне, Никто не сможет дать мне, Никто не сможет дать мне, Того, что можешь дать ты, Ты.

Не трать время, Милая, не трать время! Солнечный свет на этих ветвях, С нами ничего не случится; Не трать время! Как много над нами светил, горящих для нас Торжественно и безначально, Как много кораблей в небесах, следящих за тем, Чтобы каждый из нас был любим. Как много замечательных книг, объясняющих нам, Почему мы должны жить печально, Как много научных открытий о том, Что мы должны стать чем-то другим… Не трать время, Милая, не трать время! Солнечный свет на этих ветвях, С нами ничего не случится; Не трать время! А по белому свету гуляют жильцы и соседи, Лишенные плоти и крови. Мы подходим к ним ближе и вдруг замечаем в них Наши глаза и наши сердца. Мы проводим полжизни в кино, где нам доказали, Что мы лишились любови, Мы выходим наружу и видим, что это любовь Никогда не имела конца. Не трать время, Милая, не трать время! Солнечный свет на этих ветвях, С нами ничего не случится; Не трать время!

Она движется, Ее движения, как архитектура, Вспоминая об этом… Нет, лучше не вспоминать об этом. Что делать смертному с плотью, В которой нет ни цветов, ни ветра. Она всегда заставляет нас ждать себя Так божественно долго. Она – моя драма, Что я могу сказать больше, Она – моя драма. Это совершенный мир, Это – дорога в другую страну. Мы встретились с наукой дважды, Я так и не понял, что делать с этим. Теперь мы будем петь о любви, Мы найдем ее на завтрашних картах, И когда наступит финал, Мы будем смеяться, Мы не были слепы.

В моей альтернативе есть логический блок, Спасающий меня от ненужных ходов; Некий переносной five o’clock, Моя уверенность в том, что я не готов. И когда я был начеку, Сигнал был подан, и выстрел был дан. И меня спасло только то, Что я в тот момент был Слегка пьян. В моей альтернативе ни покрышки, ни дна; Я правда стою, но непонятно на чем. Все уже забыли, в чем наша вина, А я до сих пор уверен, что мы ни при чем. И нелепо делать вид, что я стою у руля, Когда вокруг столько кармы – и инь, и янь; И в самом деле, пусть все течет, как течет; Ну а я слегка пьян. Мой друг-критик сказал мне на днях, Что мой словарный запас иссяк. Ну что же, я попытаюсь спеть О том же самом в несколько более сложных словах: Я очень люблю тех, кто рядом со мной, Но моя синхронность равна нулю. Я радуюсь жизни, как идиот, Вы все идете на работу, а я просто стою. И что мне с того, что я не вписан в план, И даже с того, что я не растаман? Вы заняты спорами между собой, Ну а я слегка пьян.

Waves outside my window Whispering slowly, Waves outside call your name. It may be the reason I’m waiting Stay silent. Could have laid a spell on you – But who’s to guide me? Spell on you means one thing – Spell on me. It may be the reason I’m waiting Stay silent. This is a great day – with no beginning, This is a great step – like children running. This is the way it goes. So sweet and sudden it hurts me. They say it’s over now. Welcome, ye keys and cages. It’s over now – I can’t hear The sound of your simple name That keeps these waves from stopping – I’m waiting. This is a great day – with no beginning. Great day – with no tomorrow. This is the way it ends – so sweet and sudden… I’m watching… I’m looking at the white sail burning …And it hurts my eyes.

Между Bleeker и McDougal, Много маленьких кафе, Я хотел купить наркотик, А он уехал в Санта-Фе. Над Нью-Йорком небо хмуро, Дождь над парком Гранмерси. Звонит Статуя Свободы, Предлагает XTC. Дует ветер с Брайтон Бича, С эмигрантским запахом. Пойду выпью рюмку водки Закушу наркотиком. Летом здесь едят пейотль, А ЛСД едят весной. Страсть как много телефонов В моей книжке записной. А по ночам в Центральном Парке Небо дивной синевы. А мой менеджер – дурак, Не принес опять травы. Извела меня кручина, Подколодная змея. Как тут жить без кокаина – Восемь девок, один я. Я бы жил себе в России, Да дали мне задание: Ты езжай, браток, в Manhattan, И там расширь сознание.

Лой Быканах, Лой Быканах, Бы-шли-хлаи Бы-шли-хлаи Бы-шли-хлаи Лой Быканах…

You are opera backwards Reasons to be sad. And if something snaps apart In my head, Then you’ll know You’ve picked the right one for that.

Talk with me. Don’t stare me down The pages of your rosary, Illustrious and fair; Talk with me. The windy beach, the night is near. Deliver me From brimstone and shadow. I can talk with you, I can walk with you, All throughout your life; Stay with you, smile on you, Light in your fire. Laugh with you, starve with you – Man and a wife, Stay with you. Say to you – Axios. Once in a while. Never again. Laws of multiplicity applied to me, In black and white. Why should I care? Just talk with me. Talk with me. Pages of your rosary; One by one. Deliver me from brimstone and shadow. I can talk with you, I can walk with you, All throughout your life; Stay with you, smile on you, Light in your fire. Laugh with you and starve with you, Man and a wife, Stay with you. Say to you – Axios. Axois, zaharios – all throughout your life. Axios, zaharious – Light in your fire. Axios, zaharios – man and a wife. Stay with me. Stay with me. Axios. Axios. Axios.

Смотри, как детский хор поет, Дивно и светло; И там, где шел алмазный дождь, Теперь лежит стекло. Но стекла суть хрусталь сна И ворон вьется зря – На свете нет алмазней и светлей, Чем отблеск Тебя. Еще одно движенье век, Двадцать дюжин дней; Из Калимпонга в Дарджилинг, Где бьет ключом Earl Grey. Пешком идти печально, Плоть неймет огня; Но нет колес прекрасней и прочней, Чем отблеск Тебя. Пусть Дарья вносит дордже, Пускай трещит броня – Меня хранит Великий Черный Плащ И отблеск Тебя.

Ты – животное лучше любых других, Я лишь дождь на твоем пути. Золотые драконы в лесах твоих, От которых мне не уйти. И отмеченный знаком твоих зрачков Не сумеет замкнуть свой круг, Но пески Петербурга заносят нас И следы наших древних рук. Ты могла бы быть луком – но кто стрелок, Если каждый не лучше всех? Здесь забыто искусство спускать курок И ложиться лицом на снег. И порою твой блеск нестерпим для глаз, А порою ты – как зола; И пески Петербурга заносят нас Всех По эту сторону стекла… Ты спросила: «Кто?» Я ответил: «Я», Не сочтя еще это за честь. Ты спросила: «Куда?» Я сказал: «С тобой, Если там хоть что-нибудь есть». Ты спросила: «А если?» – и я промолчал, Уповая на чей-нибудь дом. Ты сказала: «Я лгу»; я сказал: «Пускай, Тем приятнее будет вдвоем»; И когда был разорван занавес дня, Наши кони пустились в пляс, На земле, на воде и среди огня, Окончательно бросив нас. Потому что твой блеск – как мои слова: Не надежнее, чем вода. Но спросили меня: «Ну а жив ли ты?» Я сказал: «Если с ней – то да».

Я не знаю, при чем здесь законы войны, Но я никогда не встречал настолько веселых времен. При встрече с медвежьим капканом Пойди объясни, что ты не медведь. Господи, помилуй меня; все, что я хотел, Все, что я хотел – я хотел петь. На паперти как-то странно с весельем, В подвалах – могильный мрак. Ты знаешь, когда все время стреляют, Наверное, что-то не так. Спасибо за этот подарок, Но раньше он назывался плеть. Господи, ты знаешь меня: все, что я хотел, Все, что я хотел, – я хотел петь. Ты знаешь сам, мне нужно немного – Хотя бы увидеть весну; И я не знаю, зачем мне привесили груз, Который тянет ко дну. Но я знаю, что, если загнать меня в угол, Едва ли я буду там впредь. Господи, ты знаешь меня: все, что я хотел, Все, что я хотел, – я хотел петь

Она не знает, как жить, ей слишком тяжело быть одной, Она не помнит, как звучит ее имя, когда его произносит другой, Она воет на Луну, как ребенок, распугивая стаи зверья, Но ей не нравится то, что принимаю я. Ее нежность бесценна, ее святость ведет поезда, Ее любовь тает радугой в небе, в том месте где, должна быть звезда, Ей нравится пожар Карфагена, нравится запах огня, Но ей не нравится то, что принимаю я.  А ты волнуешься, зачем эти дети задумчиво глядят тебе вслед? Они знают, что слепой станет принцем, если в доме не платят за свет. А в монастырских садах за звуком колокола слышно свирель, На черно-белой листве уже написано слово «Апрель»; Я знаю, где здесь газ и где тормоз, но не стану касаться руля, Ведь ей не нравится то, что принимаю я.

Горят-шумят карденовские склады, Гудят гудки, волнуется народ. И лишь один бродяга беспризорный В немой тоске невесть куда бредет. У него два мильона медных денег, У него двор в парче и жемчугах, А он, подлец, любовь свою покинул На диких чужеземных берегах. Он был второй помощник капитана, Она была, как юное вино. Пропел гудок, и песня оборвалась, И корабли давно ушли на дно. Что мне теперь позор и состраданье; Что мне теперь погибель и тюрьма? Ох, моя кровь, ох, Катя-Катерина, Разве ж я знал, что ты – моя жена? Горят-шумят карденовские склады, Гудят гудки, волнуется народ. И лишь один бродяга беспризорный В немой тоске невесть куда бредет.

Паленое виски и толченый мел – Кто смел, тот и съел; Кто съел, тот и сыт, Еще чуть-чуть, и он уже спит. Он спит, ему снится покой. Ты погоди, ты не трогай его рукой; Не трогай рукой, чтобы он не вставал – Парадоксальный, как коленчатый вал. Паленое виски и толченый мел: Скажи, зачем ты так побледнел? Скажи, зачем ты глядишь сквозь кусты? И клянись Христом Богом, что ты – это ты. Зачем этот якорь у тебя во рту, Зачем дыра в твоем левом борту, И долго ли нам ходить здесь с трубой, Пока нас не вынесет на берег прибой? А на берегу ждет родник с водой. Смотри – какой ты стал молодой, Сквозь твои пальцы плывут облака, И в твоих волосах заблудилась река. Значит, это было совсем неспроста, И наша природа нежна и пуста; И Млечный Путь шумит, как шумел – Как паленое виски и толченый мел.

Остается мало времени: Практически совсем чуть-чуть. Но я еще раз наберу Этого сладкого воздуха в грудь, Еще раз разделю с тобой Глоток огня и воды И двинусь дальше – Вслед за пламенем Зеленой Звезды. Накидывали сети, Вязали к ногам валуны; Но нельзя поймать феникса, Он ходит по дорогам Луны; Пятна крови на груди, Последний бросок с высоты; Мы встретимся опять В момент восхода Зеленой Звезды. И я не извиняюсь – Я делал именно то, что хотел: Я пил, как я пил, И я пел, как я пел; Вперед, через пламя, Мы выйдем отсюда чисты; Мы увидимся опять В момент восхода Зеленой Звезды.

Расти, борода, расти. Нас некому больше пасти. По метру в день, По ветру в день, По метру в день – Расти, борода, расти. Стальное сплетение стрел – вода, Но кораблям Одиссея сюда не плыть. Эта гавань закрыта на цепь, Цепь весом в года; Значит, все как всегда, Значит, пить так пить. Расти, борода, расти. Нас некому больше пасти. По метру в день, По ветру в день, По метру в день – Расти, борода, расти. А голос лапши звучит, как звон; Голос лапши жжет горячечный бред. Волхвам никогда не войти в этот загон. Но закон есть закон, А нет – значит нет. Так трезвитесь и падайте ниц, Чтобы не видеть лица; В моих небесах нет границ, И жажде моей нет конца – Пить так пить. Расти, борода, расти. Нас некому больше пасти. По метру в день, По ветру в день, По метру в день – Расти, борода, расти.

Как это произойдет – Бог с ним, Но произойдет – это точно. Время перестанет быть твердым, Станет абсолютно прозрачным. Не надо пытаться быть смирным, Притворяться, что ты здесь случайно – Не надо никаких оправданий… Послеполуденный отдых фавна. Солнечный свет сквозь листья. Тишина такая, что слышно, Как медленно движутся мысли, Одна за другой по кругу; А за пределами круга Золото и зелень беспечны… Наступает то, в чем сложно признаться – Послеполуденный отдых фавна. А я, пожалуй, даже не выйду. Моему появленью нет места. Останусь то ли быль, то ли небыль. Фрагментом между тенью и светом, Прикосновением ветра, Как часы, у которых нет стрелок, – Я здесь, чтоб напомнить о главном. Послеполуденный отдых фавна.

У нас в деревне праздник, Горит небесный свод, На пепелище сельсовета Водят хоровод; Губернатор – пляши; У нас есть новость, губернатор, Новость для тела и души. Ты думал шито-крыто, Ты думал нож на дне, Проплата в Дойче-банке, Но губерния в огне; Губернатор, как сладко пахнет дым, Уже недолго, губернатор, Осталось оставаться молодым. Под рубашкой от Бриони Наколки на груди, А мертвых журналистов Без тебя хоть пруд пруди, Губернатор, Труби отбой полкам; Из центра, Губернатор, Пришел сигнал скормить тебя волкам. Забудь квартиру в Ницце, Грядет девятый вал; Не время суетиться, Запрись с ружьем в подвал; Губернатор, На зоне учат – жизнь это бой; Еще не поздно, Губернатор – А впрочем думай сам, Господь с тобой.