Катя почувствовала себя уверенно только тогда, когда увидела здание больницы в глубине небольшого сквера. Прежде чем зайти в него, она решила немного посидеть на скамейке, в тени широких, густых чинар.

Шел двенадцатый час. Солнце, застыв в зените, казалось, охватило полнеба. Оно жгло так, что плавился асфальт. Люди, изредка появлявшиеся на противоположной стороне улицы, шагали медленно, прикрывая головы зонтом, газетой, книгой. Даже машины задыхались от жары и надсадно гудели, оставляя за собой глубокие следы от шин.

- Екатерина Ивановна, здравствуйте, - проговорил кто-то простуженным голосом.

Катя повернула голову: около скамейки стоял шофер больницы Азиз Садыков. Он, очевидно, был чем-то возбужден. Его круглые бесцветны^ глаза торжествующе блуждали по ее лицу. Под высокими острыми скулами ходили тугие желваки.

- Здравствуйте. Что вам? - неприветливо спросила Катя.

- Ничего… Проходил мимо, поздоровался - и все. Разве это запрещено? Раньше вы были со мною повежливее.

- Раньше я не знала, что вы способны совершать одну подлость за другой, - взглянула в его глаза Катя.

- Я никогда не делал людям зла… Конечно, в том случае, - быстро поправился он, - если меня не трогали. Есть, знаете, у нас еще слишком идейные товарищи, которые, выгораживая себя, стараются затоптать в грязь других. С такими я никогда не церемонюсь.

- Что же плохого вам сделала Зияева?

- Какая Зияева?

- Не прикидывайтесь дурачком! Вы отлично знаете, о какой Зияевой я говорю.

- Ах, это вы о Гульчехре Зияевой, - засунул руки в карман Садыков. - К ней я не имею никаких претензий. В молодости, между прочим, она была влюблена в меня. Бегала за мной повсюду.

- Может быть, наоборот?

- Не понимаю!

- Вы были влюблены в нее.

- У меня еще есть на плечах голова… Вообще, никакого бы скандала не было тогда ночью, если, бы участковый все сразу объяснил мне по-человечески. Вы же, наверно, слышали, он был пьяным…

Последнюю фразу Садыков произнес громко, надеясь, что его услышат работники больницы, проходившие в это время по аллее.

- Как вам не стыдно лгать! - покраснела Катя. - Я же была в то время у Зияевой и видела его, когда он приехал на машине Мансуровых.

- Что вы могли увидеть? - самодовольно усмехнулся Садыков. - У любви, как говорится, глаза слепы!

- Зачем вы носите брюки? - медленно приподнялась Катя.

- Какие брюки? - растерянно оглядел себя Садыков.

- Мужские.

- Ясно. - Он снова заулыбался. - Хотите сказать, что я баба? Меня этим. Екатерина Ивановна, не проймешь. Вы только себе нервы попортите. Кстати, они и так уже никуда не годятся… Я лично в своей жизни кое-что видел.

- Тюрьму?

- Ну, вы!.. Осторожнее! - заорал Садыков, двинувшись к Кате. - Не вам говорить об этом. Я не посмотрю, что вы врач. Живо найду способ, как укоротить нервы.

- Негодяй!

Садыков, очевидно, не сразу понял смысл этого слова. С минуту он стоял неподвижно, глядя на удаляющуюся Катю, затем, оглядевшись пугливо, побежал, сильно размахивая руками.

- Нет, вы не уйдете, - догнав Катю, запальчиво произнес он. Его и без того большие глаза от возмущения расширились гак, что Катя, кроме них, ничего не видела. - Вы ответите за все! Я не позволю оскорблять себя. Не на того напали

- Отстаньте, Садыков! - устало отозвалась Катя.

- Я все расскажу главному врачу… Все! Ничего не скрою…

- Уйдите!

- Я тебе уйду, - переходя на «ты», еще больше распалился Садыков. - Я написал в отдел милиции и все рассказал о Голикове и Зияеве. Они получат по заслугам. Обязательно получат! Никто их не защитит! У меня есть свидетели! Еще какие свидетели!.. Думаете, если я узбек, так вы можете говорить мне все, что взбредет вам в голову? Не на того напали!

- Отстаньте, Садыков, - снова попросила Катя.

- Отстаньте… Подумаешь, какая образованная!.. Ты поезжай в Свою Сибирь и там распоряжайся. Здесь я - хозяин! Понятно?

- Как вам не стыдно?

- Это тебе должно быть стыдно… Тебе, не мне!.. Я всех вас в порошок сотру. Всех - и Голикова, и Зияева, и тебя! Вы еще пожалеете, что связались со мной… Все пожалеете… Товарищ Петросян, товарищ Петросян, одну минуточку, - остановил он шедшего навстречу маленького худого человека. - Вы слышали, что она сказала? Вы должны были слышать, что она сказала! Что же получается? Выходит, нам, нерусским, никуда шагу нельзя шагнуть?

Катя смотрела на Садыкова гневными глазами и ничего не слышала. В ее ушах звучало сообщение о письме, которое он послал в милицию. Может быть, сейчас, в эту минуту начальник отдела собрал всех сотрудников и пробирал Сергея перед строем. Он как-то говорил, что подполковник строго наказывал провинившихся. Нет, нет, Сергей не был виноват. Он действовал правильно. Абдурахманов создаст комиссию, и она во всем разберется.

Надо сегодня же поговорить с Зияевым и сообщить ему о письме. Он сходит в отдел и расскажет, как все было. Если ему не поверят, тогда она, Катя Мезенцева, сама сходит…

- Ашот Гургенович, будьте свидетелем, мы это не можем так оставить, - уговаривал Садыков Петросяна, - Я дойду до самого товарища Ядгарова!

- Простите, у меня нет времени, - вежливо проговорил Петросян. Он сделал шаг в сторону и почти побежал к остановке автобуса.

Катя, проводив его взглядом, взглянула в глаза Садыкову и зашла в больницу, ничего ему не сказав.

Азиз довольно усмехнулся: «Испугалась. То-то! Со мной шутки плохие. Я живо поставлю на место». У него все так и пело в груди. Сегодня не было на свете человека счастливее его. Он сумел поставить на место эту выскочку Мезенцеву. Теперь она не скоро успокоится.

Есть люди, которые, несмотря на полный достаток в доме и хорошее положение на службе, постоянно чем-нибудь недовольны и стараются напакостить всем, кого встретят на своем пути.

Еще в детстве развилось у Садыкова это нездоровое чувство, и он не пытался избавиться от него. Наоборот, с годами оно еще сильнее овладело всем его существом, и он гадил подло, ни с кем не считаясь, испытывая при этом ненасытную радость.

Правда, работая в больнице, Азиз сдерживал себя, и многие думали, что это хороший, бескорыстный работник. В прошлом году за многотысячный проезд на машине без капитального ремонта его наградили почетной грамотой. К нему обращались за помощью молодые водители, и он всегда старался сделать так, чтобы об этой помощи знали все. На общих собраниях его нередко видели за трибуной - он умел говорить и производил на слушателей неплохое впечатление. Первой поняла сущность его поступков Катя Мезенцева.

Это случилось полтора года назад. Был праздник - Первое мая. Работники больницы на машинах выехали за город. Расположились у небольшой горной реки, в редком ветвистом кустарнике, среди которого поднимались тутовые деревья. Позавтракав и наговорившись вдоволь, все разбрелись по берегу реки.

Катя оказалась с молодыми врачами Манзурой и Эркином Хасановыми. Они приехали в Янгишахар из Ташкента после окончания медицинского института. Через месяц поженились и жили в небольшом домике, расположенном во дворе больницы.

- Хорошо-то как! - прижимаясь к Эркину, восхищенно проговорила Манзура.

- Да, Манзура! - улыбнулся Эркин.

- Давай посидим на этом камне?

- Давай.

- Ты не устал?

- Что ты!

- У тебя какие-то грустные глаза.

- Вот чудачка!

Катя подошла с ними к лысому валуну, с радостью прислушиваясь к веселым шуткам и песням, доносившимся до нее со всех сторон. «Давно я не была такой счастливой, - думала она. - Теперь буду каждый год приезжать сюда. Все такие милые, хорошие товарищи».

Катя свернула за дерево, стоявшее около валуна. «Что это я за ними увязалась? - спросила она себя с упреком. - У них своя жизнь. Манзура от радости совсем потеряла голову. Когда-то и я была такой…»

Счастье, только что баловавшее Катю, куда-то исчезло, и на нее навалилась такая тоска, что хотелось на виду у всех по-бабьи разреветься. Ее уже не восхищали ни веселый смех и говор товарищей, ни река, ни изумрудный ковер из трав и цветов. Она закрыла уши, чтобы ничего не слышать, и побежала, еще сама не зная куда, проникнутая только одним желанием: уйти как можно дальше от всего, что ее привлекало несколько минут назад. Потом, когда не было сил бежать, она упала на траву и долго лежала, глядя на небо, покрытое легкими, перистыми облаками. В голове не было никаких мыслей, и ей не хотелось о чем-либо думать. Хотелось бесконечно долго прислушиваться к тишине, которая все сильнее и сильнее обступала ее, принося с собою глубокий покой.

Через несколько минут ее начал одолевать сон, и она задремала. В это время кто-то позвал ее тихим, срывающимся голосом:

- Катюша!

Она нехотя открыла глаза и увидела перед собой склоненного Азиза Садыкова. В правой руке у него был небольшой букет полевых цветов.

- Возьмите. Это вам.

- Спасибо.

- Я еще принесу. Хотите?

- Не надо.

- Красивая вы…

Она села, кладя рядом цветы. На ней было голубоватое сильно декольтированное платье, и ее тело на фоне всего зеленого, казалось, было вылито из светлой тонкой бронзы.

Садыков взял букет и снова протянул ей:

- Держите!

Как только она протянула руку, он всем телом навалился на нее и начал целовать ее полуобнаженную грудь. От неожиданности Катя до того растерялась, что не оказала ему никакого сопротивления. Он воспринял это по-своему и зашептал, обдавая ее винным перегаром:

- Катя! Катя!

- Пустите! - задохнулась она от гнева и обиды.

- Катя!.. Проси все, что захочешь! У меня есть много денег Я ничего не пожалею! Только не гони меня! Пожалуйста… Я давно люблю тебя!.. Не гони!

- Пустите!

- Не пущу! Ка-а…

Азиз недоговорил - внезапно почувствовал такую боль в животе, что на какой-то период потерял сознание.

Катя подняла булыжник и отошла с ним в сторону.

У пришедшего в себя Азиза весь хмель вылетел из головы. Ему стало страшно. «Еще ударит, сволочь, - забеспокоился он. - Разбирайся потом - кто прав, кто виноват? Не надо было связываться. Есть же другие… Хотя бы не закричала. Таджиддин Эргашевич никогда не простит мне этого».

- Брось камень. Я пошутил.

- Не подходите! - подняла Катя руку с булыжником.

- Пошутил я… - Азиз все-таки сделал к ней шаг.

- Не подходите! Считаю до трех: раз…

- Екатерина Ивановна…

- Два…

- Сумасшедшая, - остановился Садыков. Он некоторое время еще смотрел на нее умоляюще, потом отошел немного и заговорил озлобленно, заправляя рубашку, выбившуюся из брюк. - Подумаешь, недотрога! Я же знаю, что ты была замужем. Все равно когда-нибудь не вытерпишь, сама бросишься на шею. Не мне, так другому. Видал я таких, как ты. Все вы только для виду ерепенитесь. Строите из себя черт знает кого. Ты еще не раз пожалеешь, недотрога…

Она стояла с камнем в руке до тех пор, пока Садыков не ушел. Потом упала на землю и заплакала. Ей было горько не только потому, что теперь уже окончательно был испорчен праздник. Перед нею снова встало прошлое. Оно напомнило о себе своей жестокостью, которая жгла, будто углями, ее израненную душу.

Наступит ли когда-нибудь этому конец? Сможет ли она опять жить полной жизнью? Сумеет ли победить прошлое?

Позади послышались тяжелые шаги, и кто-то хриплым басом спросил:

- Товарищ, вы не скажете, где находится больница?

Садыков обернулся и, не вынимая рук из карманов, кивнул влево:

- В конце сквера.

- Благодарю. Я, значит, недавно в Янгишахаре. Приехал из Ташкента. К жене. Во-от. Она работает в этой больнице.

Садыкову словно под ноги налили расплавленный свинец:

- Как ее фамилия?

- Мезенцева.

- Екатерина Ивановна?

- Вы ее знаете?

- Я работаю в больнице, Гафуров, - соврал Садыков.

- Депринцев.

- Соскучились?

- Жена! - многозначительно произнес Анатолий. - Вот принес ужин.

- Ну-ну, давай, старайся… Старайся, - усмехнулся Садыков. - Пчела тоже старается. Жаль, не понимает только, что трудом ее другие пользуются.

- Вам что-нибудь известно о…

- Всем известно, не одному мне, - прервал Азиз. - Тут недавно сидела она с одним милиционером. Парень, видать, не промах… Конечно, ему все дозволено: блюститель порядка!

- Ну, а она-то что? - рванулся к Садыкову Анатолий. - Как она, значит, к нему относилась?

- Известно как. Как все бабы!

Азиз глубоко вздохнул, сделав вид, что ему искренне жаль Анатолия, и, попрощавшись, направился в больницу.

Анатолий, немного постояв, зло швырнул сверток и зашагал к автобусной остановке.