Эпизод первый. Объект У-17-Б

25 июля, понедельник, 11.47 по московскому времени.

– Ну давай, дружок, хвастайся своим хозяйством.

Полное, зафиксированное наглухо застегнутым воротничком, холеное лицо генерала исказила барственная улыбка. Было это лицо отчетливо красным – даже в тусклом свете подвальных, оплетенных проволокой ламп. Впрочем, генерал был слишком тактик и поэтому тут же превратил начальственную улыбку в отеческую. Мало ли как жизнь повернет. А жить и генеральствовать он собирался долго.

Полковник Громов уловил нюанс, про себя ухмыльнулся и нажал на шершавой бетонной стене чуть приметную кнопку. Генеральские маневры его не раздражали. К тому же доводилось слышать о генерале не только гадости… А много ли вы знаете людей, про которых за глаза говорят не только гадости?

Стена беззвучно утонула в полу, обнажив железную решетку. За решеткой обозначился столь же скупо освещенный, поворачивающий налево коридор; под потолком – телекамеры слежения, направо – дежурка с пыльным окном, за которым мерцает неживой голубоватый свет.

Фанерная дверь хлопнула, словно выстрел американской М-16, и из дежурки выдвинулся кряжистый, лет сорока сержант, не с «макаровым» и не с ТТ даже, а с историческим маузером наголо.

Ветеран что-то дожевывал, но, тем не менее, так бдительно оглядел вошедших, что у генерала не осталось никаких сомнений: наверняка замечены и врезавшийся в шею воротник, и ладно пригнанная под мундир наплечная кобура, и чуть потускневшая бляха на ремне. Наверняка этот, с опереточным маузером, мысленно нарек его не то штабным павлином, не то генштабовским павианом. И ведь ни капельки его, генерала, не боится.

Но генерал без любви как-нибудь обойдется. А вот нерадивые будут наказаны.

– Палыч, – сглотнул сержант, не убирая и даже не опуская маузер, – кажи пропуск. И товарищ твой тож.

В подземелье голос звучал глухо, мертво, точно записанный на пленку голос робота. Генерал оторопел, смял фуражку и ладонью размазал по лысине пот:

– Это что же, товарищ полковник!..

«…Ковник! …овник! …овник!» – таинственно передразнило эхо.

– Тише, тише, товарищ Семен, – сказал генералу Громов и для успокоения собрался даже хлопнуть его по плечу. Ан нет: притормозил в сантиметре от погона. Субординация есть субординация. Здесь, конечно, генерал гость и полностью во власти полковника. Но вот на поверхности… – Работа у него такая. Не затребуй он пропуск, завтра же из фирмы вылетит. А отсюда путь один – вперед ногами в парадных сапогах. Под звуки оркестра.

Полковник тут же отчитал себя за излишнее многословие.

– Так нас же на входе проверяли… – сбавил обороты товарищ Семен.

– Допуск номер один, а тут – номер два, – качнул массивным подбородком Громов. – К министру обороны три проверки, и здесь три. По Уставу положено.

– Ну что ж, порядок есть порядок, – выдохнул в усы генерал Семен и полез в карман. Его тень стремительно удлинилась и порезалась о решетку.

Глаза сержанта по-охотничьи блеснули, напряглась квадратная пятерня с маузером. Но товарищ Семен извлек не любимца террористов – «узи», не какую-нибудь штучку из обихода ниндзя, а запаянный в плексиглас картонный прямоугольник с крупно выведенной цифрой «2».

Надо было видеть в этот момент генерала. Под дулом пистолета он не стоял уже давно. Да ещё при свидетелях. Кажется, перемудрили в Штабе с безопасностью. Придется поставить вопрос на совещании. А потом вызвать на ковер этого сержанта…

– И ты, Палыч, – сержант не опускал утонувший в кулаке маузер.

Полковник уже держал картонку в руке. Когда успел – шут его знает. Сержант восхищенно вздохнул: ну Палыч, ну ловкач.

И вернулся в дежурку; следом за ним уползла его кряжистая тень. Раздались отчетливый металлический лязг и приглушенное ругательство. Решетка с заунывным скрипом поплыла вверх.

Генерал и полковник переступили щель, поглотившую бетонную стену; товарищ Семен мельком глянул в пыльное окошко дежурки. Ничего особенного: покарябанный стол, черное вертящееся кресло, над столом – ряд черно-белых телевизоров, на которых застыла одна и та же картинка, снимаемая с разных ракурсов: коридор, коридор, коридор… Второй справа монитор услужливо показал спины офицеров. Сержант небрежно козырнул вслед:

– Налево, товарищ генерал. Ни пуха…

– Он что, издевается? – неловко размазывая пот по шее, прошипел генерал. В подземелье было душно. Очень душно.

– Поиздеваешься тут, – только и ответил полковник. ЕЕЕ

Они свернули налево. Тусклый, желтыми пятнами лежащий на шершавом полу свет от зарешеченных ламп, специфическая вонь прелых тряпок, хлорки, солдатского харча и отсыревших шинелей. Бетон, бетон, один бетон вокруг… Тишина стояла оглушающая, только глухое цоканье набоек на генеральских ботинках отскакивало от стен – отскакивало и умирало, поглощенное теснотой и темнотой.

Генералу стало немного не по себе. Он не жаловал замкнутые помещения – особенно на такой глубине. Но виду не подал, только покрепче сжал зубы.

Коридор привел к массивной, вручную не совладать, сваренной из рельс двери.

Снова неприметная кнопка и за ней решетка с прутьями толщиной в ножку стола. Тени гостей маслянистыми пятнами просочились сквозь прутья и прилипли к бетонному полу по ту сторону решетки.

За решеткой на карачках драил пол бурой тряпкой щуплый рядовой, на вид лет девятнадцати, стриженный под ноль. Шея из воротника – как макаронина из тарелки. Бетон плохо смачивался, вода насыщалась пылью и скатывалась на неровном полу в шарики. При здешнем освещении эти шарики казались ртутными.

Увидев гостей, парнишка выпрямился, бросил тряпку в ведро, стоявшее метрах в трех от него, попал и вытер руки о форменные, весьма мятые брюки. Потом, как-то по-детски улыбнувшись, неожиданно просипел:

– Здорово, мужики. Че надо?

– На такой пост – пацана?! – охнул товарищ Семен.

– У этого пацана легкое в Тимбукту прострелено. Не мне вам рассказывать про операцию «Веселые ребята ». Он единственный в руки гайшемитов не попал, вернулся на костылях. Так этими костылями четырнадцать рэкетиров замочил… – возмущенным шепотом ответил товарищ Палыч и снова мысленно отругал себя за болтливость.

– Эй, хорош шептаться, старые пердуны, – рядовой харкнул в угол, словно был совершенно не заинтересован в результатах мытья бетона. – Докладывайте давайте.

– Ради Бога, товарищ генерал, не возмущайтесь. А то не пустит. Ему после У-17-Б все до фени. Скорей допуск доставайте. Номер три, – посоветовал полковник и сам зашуршал в кармане.

Генералу, истекавшему потом, пришлось подчиниться.

После предъявления документов полковник и рядовой, каждый со своей стороны, нажали кнопки в стене. Неизвестно откуда раздались призрачные звуки мелодии «Подмосковные вечера». Мелодия звучала так, словно её исполняет компьютер, и оборвалась неожиданно.

Парень весело подмигнул и открыл решетку хитрым, похожим на штопор ключом.

– Сговорчивого ты «лесника» привел, Палыч, не то что прошлый.

Гости вошли.

– Ваш – в последних апартаментах. Только умоляю, держитесь середины коридора, не то потешатся над вами, как над ягнятами бессловесными. – В голосе паренька звучала искренняя забота.

Когда третий пост остался далеко позади, генерал одними губами вымолвил:

– А кто был у вас в прошлый раз?

– Секретарь Совета Безопасности, – донесся с поста смех рядового, тут же сменившийся сильным кашлем. Хищно захихикало эхо.

«Ну и слух у него», – подумал генерал.

– Этот «пацан» Секретаря не пустил, – мрачно пояснил полковник. – Не захотел – и все.

Серый коридор сузился. Тени в призрачном свете неярких ламп убежали далеко вперед и превратились в многоруких чудовищ.

Во всех апартаментах было темно, хоть глаз выколи. Командиры двинулись вдоль затянутых крупной сеткой комнат. Есть ли кто-нибудь там, с другой стороны сеток, было непонятно. Но генерал чувствовал устремленные на него взгляды. Не злобные, не угрожающие, а заинтересованно изучающие. Так, наверное, смотрят патологоанатомы в прозекторской на какую-нибудь эдакую опухоль, обнаруженную в теле мертвеца.

– Титановая, – гордо сообщил полковник.

– Что? – не понял задумавшийся о своем товарищ Семен.

– Сетка, говорю, титановая. Из такого же металла, как последние подводные лодки.

– Ну и как, надежная? – генерал не забывал соблюдать начальственную вежливость.

– Не очень, – вздохнул товарищ Палыч.

Вдруг из апартаментов с табличкой «Мичман Жиба» что-то со свистом вылетело, щелкнуло по широкой генеральской груди, сорвало с неё одну из медалей – лопнувшей стрункой пискнула застежка, – брякнулось на бетонный неровный пол и с дребезжанием быстро поползло обратно в клетку. Медаль исчезла в крупной ячейке. Генерал растерялся, происшедшее живо напомнило рыбалку, а юркнувшая в ячейку сетки медаль – блесну.

– Что ж ты, Серега, делаешь такое! – возмутился полковник, однако к сетке не приблизился ни на миллиметр.

– Палыч, ну ты ж знаешь, хобби, – донесся спокойный бас, в котором явственно слышалась издевка.

– Это точно, – виновато повернулся гид к пунцовому командиру. – Он медальки коллекционирует. Уже штук пятнадцать наловил. Наловчился, гад, пуговицу на нитке метать.

Естественно, про хобби мичмана Жибы полковник не забыл. Но уж так хотелось сбить замаскированную спесь с товарища начальника, что мочи нет.

А генерал настолько растерялся, что сразу и не сообразил, что его умышленно подставили, а когда сообразил, то решил: ладно, сейчас не время, сам дурак…

– А почему не конфискуете?

– Кто ж к нему в апартаменты рискнет войти? – ответил Громов, понимая, что совершенно зря, на пустом месте зарабатывает штрафные очки, однако не в силах сдержать ироничную улыбочку. Ему показалось, что генерал ссутулился.

Полковник двинулся дальше. Генералу ничего не оставалось, как отправиться следом. Разбор полетов он мысленно отложил до возвращения на поверхность.

– Так, может, ему задание?.. Опять же – мичман, со спецификой флота знаком.

– Никак нет, товарищ Семен, – упрямо склонил лоб полковник. – Специальная комиссия Генштаба определила боевую мощь мичмана Жибы в четыре тысячи матахари…

– Извольте изъясняться в уставной форме, товарищ полковник, – буркнул генерал.

– Виноват: боевая мощь мичмана Жибы – одна мегатонна. Мне же приказано выделить бойца мощностью в десять мегатонн. А таковой у нас один: прапорщик Хутчиш. Последние апартаменты. Номер тринадцать.

– Почему тринадцать? – недовольно передернул плечами товарищ Семен. Как всякий дворцовый интриган, он был суеверен.

– Хутчиш сам себе такой номер выбрал. Сказал, так интереснее.

– И вы пошли на поводу? – Кажется, у генерала появилась возможность поставить полковника на место.

– Не сразу, – спокойно, как бы и не замечая генеральского негодования, ответил полковник. – Только когда предыдущий жилец, гвардии старшина Филиппов, тоже одна мегатонна, повесился на ленточке от бескозырки по невыясненным причинам… Однако вот и герой нашего романа. Апартаменты номер тринадцать.

Громов остановился и повернулся налево, к последним в ряду апартаментам. Дальше был тупик – коридор упирался в глухую стену, оштукатуренную «под шубу».

Генерал непроизвольно сглотнул. Пацан с третьего контрольного пункта просил их держаться середины коридора, полковник же легкомысленно подошел почти вплотную к решетке (эти апартаменты были оснащены не сеткой, а толстенной, самой что ни на есть решеткой), достал из нагрудного кармана миниатюрный пульт дистанционного управления с двумя кнопками и большим пальцем нажал правую. В апартаментах вспыхнул неяркий, какой-то пыльный свет, а полковник, убрав пульт, положил ладони на поперечный прут решетки и тихо, даже несколько заискивающе позвал:

– Толик?.. А, Толик?.. Вставай. У нас гости.

Генерал, осторожно выглянув из-за его плеча, не без злорадства отметил, что и Громова прошиб пот. Ага, не все коту масленица!

Апартаменты номер тринадцать были примерно шесть на девять. Из интерьера – лишь скромная облупленная тумбочка, да покосившаяся полка с семью-восемью книжками на ней, да узкая койка под полкой, да обшарпанный умывальник за койкой.

На койке, лицом к стене и тылом к гостям, лежал худощавый человек; даже до середины коридора, которую наученный горьким опытом товарищ Семен не покидал, доносилось ровное, здоровое посапывание.

«Спит, умница… – подумал полковник. – Или все же притворяется?»

«Притворяется, мерзавец… – подумал генерал. – Или действительно спит?»

Шалея от собственного безрассудства, он беззвучно достал из кобуры пистолет, с мягким щелчком дослал патрон и навел ствол на прапорщика Хутчиша – хотел посмотреть, как тот отреагирует. Ну, просто любопытно стало.

Человек не пошевелился, даже спокойное дыхание с ритма не сбилось.

– Зря вы так, – укоризненно-обеспокоенно прошептал полковник, обернувшись к гостю. – Пожалуйста, спрячьте пистолет. А если он, не дай Бог, проснется? Тогда не знаю даже, как мы отсюда…

– Товарищ полковник… – зверея, но почему-то тоже шепотом сказал товарищ Семен.

Оружие, однако, сунул в кобуру и яростно-брезгливо затолкал поглубже, будто пытался раздавить уродливую гусеницу. После знакомства – к счастью, шапочного – с подопечными Громова он был совершенно выбит из колеи. Однако появление перед генеральскими очами простого прапорщика, который самым наглым образом дрыхнет и, следовательно, отлынивает от службы, вернуло его к реальности. Напомнило о том, кто он такой и зачем он здесь.

– Так что же, мы будем стоять тут и ждать, пока ваш друг соизволит обратить на нас внимание?!.

Громов растерянно пожал плечами. По сравнению с обитателем апартаментов номер тринадцать генерал – не более, чем обыкновенный салага-первогодок, и, значит, выходить из положения (будить или как?) придется ему, полковнику Александру Павловичу Громову. Он вновь повернулся к мирно сопящему Хутчишу и, уже громче, позвал:

– Толя!.. Толя!!!

– А?.. Чего?.. Куда?.. – вскинулся тот. Поморгал на неяркий свет, посмотрел на гостей. Ухмыльнулся. – А, Палыч! Сколько лет… Сел на койке, скрестил длинные худые ноги по-турецки, оперся длинными худыми руками о колени – ни дать ни взять хиппи в парке на травке. Спортивные штаны с пузырями на коленях, тельняшка-майка, сандалии на босу ногу – вот и весь гардероб.

– Здравствуй, Анатолий, – сдавленным голосом сказал Громов. – Познакомься, это товарищ Семен из Генерального штаба.

– А фигли нам знакомиться? – беззаботно ответствовал квартирант тринадцатого номера. – Знаю я этого усатого. Никакой он не штабист, я его в Аквариуме на Доске почета видел. А раз он здесь объявился, стало быть, и меня как облупленного знает. Верно?

Прапорщик запанибратски подмигнул генералу, потом, не вставая, сладко, с хрустом потянулся и откинул со лба непослушную челку соломенных волос.

Более всего он походил на молодого гениального физика из отечественных кинофильмов шестидесятых годов. Вот разве что очков не хватает… Впрочем, мельком заметил генерал, очки – старомодные, с толстыми стеклами – покоятся на тумбочке, на альбоме с живописью. Какой именно живописью, он не знал: не разбирался.

– Ну, и чего твоему товарищу Семену от меня надо?

– Он сам тебе все расскажет.

Полковник с видимым облегчением отошел в сторону.

Генерал, в свою очередь, сделал шаг вперед. Он неожиданно успокоился и безотчетного страха уже не испытывал. В сущности, кто перед ним такой? Обыкновенный «ни офицер, ни рядовой» – в меру нагловатый, но от безделья не в меру зарвавшийся прапор. Коллеги-генералы, может быть, и делают ставку на этого молокососа, но он, Семен, развязности не терпел и не потерпит… Да и решетка тут все-таки. Толстая. Он откашлялся и тихо произнес:

– Встать, когда с вами разговаривает генерал Российской армии.

– Ого! – вырвалось у прапорщика.

Полковник Громов непроизвольно икнул и тут же зажмурился. Смотреть, что будет дальше, он не хотел. И не мог. Товарищ Семен сам вырыл себе могилу. А ведь его предупреждали…

– Товарищ прапорщик, Родина поручает вам ответственное задание, – вдруг услышал Громов. И осмелился приоткрыть веки.

Ничего не изменилось. Генерал – живехонек – все так же стоял в метре от апартаментов, а напротив него, с той стороны решетки, вытянувшись по стойке «смирно», стоял прапорщик Хутчиш.

– Не стану скрывать, что задание это совершенно секретное, чрезвычайно важное и крайне опасное, – генеральским тоном продолжал товарищ Семен, не подозревая, что секунду назад был на волоске от лютой смерти.

Из нагрудного кармана он достал сложенный вчетверо листок официальной бумаги, развернул и, не глядя в него, зачитал по памяти:

– Завтра, ровно в одиннадцать ноль девять, в сопровождении шести человек группы прикрытия вы покинете объект У-17-Б. Ровно в одиннадцать четырнадцать у центрального входа в Центральный Универсальный Магазин сядете в ожидающее вас бронированное транспортное средство. Ровно в двенадцать тридцать семь на одной из закрытых площадок разведывательного управления Генерального штаба, куда вас доставят, вы получите секретный пакет с закодированной программой боевой задачи. Будьте готовы… Я правильно излагаю? – неожиданно резко повернулся он к пребывающему в прострации полковнику.

– Так точно, товарищ генерал! – нашелся Громов, хотя по причине полного обалдения ничего из сказанного высшим чином не услышал. Хотя и чуть ли не наизусть знал текст секретного циркуляра касательно прапорщика Анатолия Хутчиша (субъект номер 001, кодовое имя «Буратино»).

– Отлично.

Генерал преобразился. Генерал вновь пребывал в родной стихии. Теперь стороннему наблюдателю, окажись таковой в этих стенах, товарищ Семен напомнил бы Жукова перед началом наступления на Берлин – такой гордой была его осанка, таким спокойным тоном он говорил:

– По вскрытии пакета приступить к выполнению приказа незамедлительно. Средства, методы, пути, материалы и способы выполнения задания – на ваше усмотрение. Говорить о деталях сейчас и здесь я не имею права, равно как и вы не имеете права отказаться. Отечество полагается на вас… – Он сложил свою бумажку, сунул в карман. И закончил вдруг неофициально, по-отечески проникновенно – хотел, хитрец, уесть нахала: – Все понятно, сынок?

– Чего ж тут не понять, – невозмутимо ответил нахал и расслабленно опустился обратно на койку. Скрипнула коечная пружина. – Давненько я на море не отдыхал, а ведь сколько собирался…

Гордый генерал как стоял, так и застыл истуканом – все тот же сторонний наблюдатель мог бы принять его за искусно выполненную к празднику Советской Армии статую, – лишь челюсть медленно отвисала, пока не заняла крайнее нижнее положение…

Громов с беспокойством наблюдал за тем, как генерал менялся в лице: искреннее недоумение сменилось тупой растерянностью, растерянность уступила место слепому ужасу, и наконец все прочие чувства вытеснило одно, которое можно было бы назвать «наглядное отображение понятия „багровая ярость“. Полковник не знал, что делать, поэтому почел за лучшее сохранять нейтралитет. А вдруг, вспыхнула в мозгу дурная мысль, это агония? Вдруг Анатолий каким-то непостижимым манером убил-таки генерала? Акустический удар или что-нибудь в этом духе…

Наконец товарищу Семену удалось издать квакающий звук:

– Как…

Тут голос у него прорезался, и он заорал во всю свою командирскую глотку:

– Откуда знаешь про море и про корабль?! Кто, где и когда познакомил тебя с подробностями задания?! На кого работаешь?! Отвечать!..

Из других апартаментов грянул дружный хохот. Впрочем, чуткое ухо полковника определило, что мичман Жиба не смеется. А генерал запыхтел; схватился за бока – нет, сложил руки за спиной – нет, вытянул по швам – и тогда выпалил на излете, вдогонку недавнему своему ору:

– Про установку Икс знают всего пять человек!

– Ну, я в их число не вхожу и знать ничего не знаю ни о какой установке, – честно и по-прежнему спокойно ответил Хутчиш, глядя куда-то мимо. – Но поскольку не так давно наш гость, говоря о мичмане Жибе, упомянул флот, стало быть, операция связана с морем-окияном. И раз твоему усатому Семену, – как-то незаметно Хутчиш начал объясняться не с генералом, а с полковником, – потребовался именно я, а не кто-нибудь силушкой послабже, то предполагаю, что это либо «Курящие зомби», либо «Золотой ключ», либо «Покорение Северного полюса товарищем Челюскиным» – пока только этим операциям присвоен индекс первостепенности «три восклицательных знака»…

– Ма-алчать! – трагически-бессильным шепотом просипел генерал Семен, инстинктивно потянулся к месту на поясе, где должна быть кобура, опомнился, полез под мышку, ещё раз опомнился и бессильно закрыл лицо ладонями. – Это же гриф «государственная тайна нулевой степени»!..

– Уверяю, никто из присутствующих завтра не вспомнит, о чем мы здесь судачим, – леденяще улыбнулся прапорщик.

Громова прихватила за глотку волна тошноты, он сдержался неимоверным усилием воли. Ведь предсказания Хутчиша имеют неприятную особенность сбываться… Полковник оглянулся – посмотреть, как на эти слова отреагируют сидящие в других апартаментах. Никак. Тишина.

– Продолжим, господа! – прапорщик легко вскочил на ноги, схватился руками за вертикальные прутья решетки и вплотную приблизил к ней мальчишеское лицо. – Поскольку обстановка на Северном Ледовитом океане и ситуация с народностью чукчи до конца не прояснены и требуют немалых капиталовложений, подозреваю, что операция «Челюскин», несмотря на «три восклицательных знака», будет заморожена на неопределенный срок. Значит, остаются «Курящие зомби» и «Золотой ключ», то есть Японское и Черное моря. И там, и там необходимо незамедлительное вмешательство, если Россия не хочет остаться без Курил и без Краснознаменного Черноморского Флота. Дальше. Усатый неосторожно упомянул о некоей установке Икс, находящейся на некоем корабле. Делаю вывод: в мое задание входит поиск установки, демонтаж и доставка в Россию – пока она не попала в руки иностранных спецслужб, японских или украинских.

– Если не удастся демонтировать – уничтожить! – не соображая, что раскрывает «государственную тайну нулевой степени», прохрипел униженный и оскорбленный генерал. Он рванул воротничок, и пуговицы весело заскакали по шершавому бетонному полу. Стало немного легче.

– Мне это не интересно. Только демонтаж и доставка, – холодно возразил прапорщик. – Итак, куда мне чемоданы собирать – на Курилы или в Крым?

– Не могу… Приказ… Присяга… – булькал товарищ Семен, цветом лица напоминающий выжатый лимон. – Не имею права… Завтра получите конверт с боевой задачей…

– Ясно.

Хутчиш отошел от решетки, словно потеряв всякий интерес к происходящему, и зашагал по камере – пять шагов туда, пять обратно.

Генерал шумно выпустил воздух из легких. Точно колесо прокололи.

А Громов понял, что намек десятимегатонника на возможность ликвидации «присутствующих», то есть всех его сослуживцев, был своеобразной провокацией: возразит генерал или нет? И лучше бы генерал возразил. Ох, не любит Хутчиш податливых на такое предложение…

Обстановку разрядил сам прапорщик.

– Палыч, – ни с того ни с сего повернулся он к полковнику, – у тебя сигаретки не будет?

Полковник заметно оживился, заулыбался даже, будто невинная просьба Хутчиша послужила тайным сигналом к перемирию.

– Конечно, Толя! – преувеличенно бодро откликнулся он. – У меня «Беломор», устроит? Давно вот обещаю дочке бросить…

– Это верно, курить надо бросать, – с ноткой назидания в голосе заметил Хутчиш, взял «беломорину» и задумчиво повертел её в пальцах. – Ну, быть или не быть, вот в чем вопрос…

Генерал, стравив пар и несколько успокоившись, с интересом ожидал, что будет дальше: по указу от тысяча девятьсот семьдесят третьего года заключенным объекта У-17-Б спички не полагаются, а ведь полковник огня не предложил…

Однако вместо того, чтобы прикурить каким-нибудь хитрым макаром, Хутчиш с двух сторон надорвал патрон папиросы до середины и отогнул края в стороны – получилась штуковинка, в профиль напоминающая букву «Т». Потом расправил хвостики, разгладил их пальцами и скрутил пропеллером. Командиры – полковник нервно покусывая нижнюю губу, генерал нервно крутя ус – следили за его действиями.

Не обращая на них внимания, прапорщик сжал серый цилиндрик между ладоней, резко крутанул его – и вдруг папироса, как игрушечный вертолетик, с тихим шелестом взмыла к самому потолку, к забранному металлической сеткой пыльному матовому плафону лампочки; «лопасти» слились в один белый мерцающий кружок. Но вот вращение замедлилось, и «вертолет» мягко шлепнулся на пол. Как майский жук.

– Шесть секунд, – нарушил затянувшееся молчание полковник Громов. И угодливо добавил: – Лучше на этот раз, а?

– Лучше, – согласился Хутчиш, с сожалением глядя на мертвую игрушку. – Но все равно не то. Такие дела.

– Полковник, увел бы ты меня отсюда, – подал голос генерал, окончательно перестав понимать, что происходит. Не удержался, запустил руку под мундир и горемычно поскреб в боку.

– Это ещё не все, – безучастно возразил Хутчиш, припечатав «беломорину» каблуком – будто червяка раздавил. – Что я получу, если выполню задание?

– Проси что хочешь, – генерал перестал чесаться.

– Учитывая, что миллион долларов, яхту, виллу на Кипре и звание Героя России, если б мне все это вдруг понадобилось, я добыл бы за два-три дня самостоятельно, предлагаю тебе, усатый, своеобразную игру, – он вновь стал обращаться непосредственно к генералу, отчего полковнику совсем поплохело. – Давайте сделаем так: после выполнения задания мне дается двадцать четыре часа, в течение которых я буду иметь моральное право убить одного человека.

– …

– …

– А именно – тебя, мой усатый друг. Я все сказал. Хоу.

Полковник испуганно взглянул на товарища Семена и отступил на шаг. Генерал сжал кулаки и прошипел:

– Бред какой-то… Вы!.. Ты в своем уме? Чушь! Да как вы!!! – И полковнику:

– Сделайте же что-нибудь!

Растормошенное эхо подхватило этот выкрик и унесло на третий пост.

– Он не уступит, – обреченно шепнул Громов. – Однажды он потребовал в качестве оплаты вывести войска из ГДР.

– Отчего же, уступлю, – улыбнулся Хутчиш. – Ты, усатый, можешь хоть дивизию в караул поставить, можешь хоть в Австралии спрятаться – врачи констатируют только естественную смерть. И если за сутки я не успею – что ж, будь здоров и получай чины дальше. Шансы оцениваю тридцать на семьдесят в свою пользу.

– А если не выполнишь задание? – нашел лазейку царедворец.

– Понимаю, куда ты клонишь, и полностью «за». В таком случае – шансы пятьдесят на пятьдесят. Так даже интересней. За твоей спиной ФСБ, ГРУ, СВР, МО и МВД, а я давно искал равного противника. – Он с интересом вгляделся в побагровевшее лицо офицера. – Или, может быть, ты собираешься отменить операцию?

Генерал молчал, с ненавистью глядя на мерзавца. Пыхтел и молчал.

И тут – так неожиданно, что вздрогнули не только командиры, но и сам мегатонник – наступившую тишину прорезал рокочущий рык огромного зверя. Доносился он откуда-то из стен апартаментов номер тринадцать, грозно нарастал, неотвратимо надвигался, казалось, сейчас стена рухнет под напором исполинского тулова и на свободу вырвется омерзительное подземное чудовище… А потом рычание вдруг превратилось в беспомощное булькающее сипение и – стихло.

«Ч-черт, – смекнул генерал, – это ж трубы водопроводные гудят. – Пот лил по лицу, от пота щипало в глазах, от пота промокла не только майка и форменная рубашка, но и повлажнел сам мундир. – Тут совсем с катушек съехать можно…»

Он почти физически ощутил многометровость толщи грунта над собой.

Подземелье давило на него железобетонной тушей, сжимало в холодных объятиях.

Полковник тронул его за рукав:

– Пошли. Что должно было быть сказано – сказано. Я здесь за год наслушался таких секретов, что своей смертью умереть и не мечтаю. Когда-нибудь прихлопнут, как муху. Может, тебя это утешит.

Генерал и от него принял обращение на «ты» без возражений.

А Хутчиш повернулся к полковнику:

– Палыч, уходить будешь – свет выключи, будь добр. Все равно заснуть уже не удастся.

Полковник машинально нажал кнопку на пульте ДУ. Свет в камере погас.

– Спасибо, Палыч.

Несколько секунд офицеры наблюдали за тем, как почти в полной темноте прапорщик Хутчиш нацепил большедиоптрийные очки и раскрыл художественный альбом.

«На понт берет, с-сука», – с бессильной злобой подумал товарищ Семен.

«В темноте, да ещё сквозь эти жуткие очки видеть тренируется, молодчина», – с гордостью подумал Громов.

Они пошли назад, оба опустив головы.

– Товарищ генерал! – Виноватый голос раздался из мрака апартаментов мичмана Жибы. – Вы уж извините меня за ту выходку… Вот, возьмите назад. – Медаль брякнулась под ноги командирам. – Вы ему теперь весь принадлежите.

 

Эпизод второй. Конец объекта У-17-Б

25 июля, понедельник, 12.53 по московскому времени.

Генерал с силой нажал кнопку лифта – ту, на которой была нарисована стрелочка вверх. С ненавистью нажал. Но лифт остался стоять на месте. Полковник, пряча улыбку, поднял руку и банальной азбукой Морзе застучал бурым от «Беломора» ногтем по ярко освещающей лифт лампочке: цок, цок, цок-цок… «Прошу добро на подъем».

Ни к селу ни к городу Громову вспомнилось, сколько нервов было потрачено на достойное оборудование У-17-Б. И ведь почти все кабинеты пришлось обойти своими ногами! Нет, серьезность объекта ни в одном кабинете под сомнение не ставилась. Все и всюду были «за». Однако – то особый отряд стройбата отзовут на чью-нибудь дачу (а простой стройбат по грифу секретности не допущен, и случись что – шишки на Громова); то обнаружится, что в далеких планах метрополитена именно здесь должна пролегать новая ветка… А сколько времени ушло, чтобы найти НИИ, способный разработать необходимую аппаратуру! Сколько пришлось ругаться с докторами наук, желающими примазаться к достижениям мээнэсов! А сколько со строителями, так и норовящими вместо тройного слоя бетона выложить стволы шахты двойным…

Лампочка мигнула и загорелась с прежней силой. Дескать, подъем разрешен. Палыч спокойно ткнул пальцем в кнопку. Лифт утробно заурчал и степенно поплыл вверх.

Товарищ Семен скрипнул зубами. Там, где воротник окантовывал багровую шею и свисали нитки от оборванных пуговиц, ткань намокла от пота и сделалась темной.

Нынче генерал привык совсем к другим лифтам: просторным, чистым, с ковровым покрытием, зеркалами во весь рост, подчас даже с лакеем, назубок знающим, какой этаж тебе надобен. Впрочем, все суета: и ковровые дорожки, и лакеи. Эти же лакеи, оступись он, первыми в спину пальцем тыкать будут.

Эх, постарел ты, генерал Семен. Мальчишка какой-то, даром что десятимегатонник, чуть не уел тебя. А раньше-то, помнишь, на боевые операции ходил и со стокилотонниками, и даже с двухмегатонниками – и ведь держался наравне, в панику не ударялся и лицом в грязь вроде бы не ударял… Годы, генерал, проклятые годы…

С гулким стуком лифт остановился. Створки разъехались. Ерзающий на посту номер один дежурный лейтенант в краповом берете козырнул умеренно подобострастно и продолжил монолог в телефонную трубку:

– Шесть четвертых… шесть без козыря… – Очевидно, играл со штабистами в заочный преф.

Лейтенант был молоденький, похоже, последнего выпуска. Но – уже заметно – с гонором. Чуб отпустил, бачки как-то по-особенному подбриты. Материал формы не из военторга. Интересно, где он краповый берет заслужил?

Не понравился лейтенант генералу. Уже тогда не понравился, когда они с Громовым сорок минут назад, минуя первый пост, направлялись к лифту. Лейтенантик даже не встал, не вытянулся по стойке «смирно». Разве что по телефону не трепался. Таким бы балбесам своими пухлыми губками, карими очами и смоляным цыганским чубом гарнизонных жен охмурять, а не охранять У-17-Б… Кстати, номер-то у объекта какой! Можно подумать, что существуют и У-16-Б, и У-15-Б, и Ф-14-А. Ох, и любят наши секретчики в шпионов поиграть…

Впрочем, ворчал товарищ Семен скорее по привычке и от плохого настроения. Ведь сам же знал прекрасно, сколько потов сошло с сотрудников американских спецслужб, пока они расшифровывали кажущиеся им бессмысленными (и бессмысленными являющиеся на деле) названия и межконтиненталки 8-К99, и управляемой «воздух-воздух» Р-3С, и ещё много чего…

Полковник, жестом предложив генералу все повторять за собой, подступил к вмонтированному в шероховатую бетонную стену загадочному черному квадрату и приложил ладонь. Генерал повторил.

Сверху механически зажужжало, и на заэкранированном шнуре спустился блестящий металлический микрофон – вроде тех, какие раньше мелькали в «Голубых огоньках», а с недавних пор снова вошли в моду у поп-звезд.

– Раз, раз, раз, – сказал в микрофон Палыч.

– Один, два, три, елочка, гори, – исполнил и генерал ритуал опознания по голосу.

Микрофон исчез, а вместо него из образовавшегося в потолке овального отверстия спустился прибор, похожий на перископ. Громов прижался к перископному стеклышку глазом; следом и Семен. Идентификацию личности по рисунку радужной оболочки зрачка они тоже прошли успешно.

Эту машинку сменила штуковина, отдаленно напоминающая гаишный прибор «а ну дыхни». Товарищу генералу было известно, для чего она, но осторожность ещё никому не вредила: мало ли как повернется. Поэтому он напустил на себя мрачный вид и устало проворчал:

– Это что ещё за хреновина?

– Идентификатор микрофлоры рта. Новейшая разработка , – довольный, что есть чем удивить, похвастался Громов.

– У вас выйти наружу труднее, чем войти, – пробурчал старший по званию достаточно миролюбиво, чтобы эти слова не приняли за выражение недовольства.

– Специфика, – философски пожал плечами младший.

Оба без проблем развязались с последним тестом. Вместе с захлопнувшимся под потолком люком преграждающая путь стена отъехала в сторону.

– Под виста ходи с туза! – за их спинами ругался в трубку лейтенант.

Старшие офицеры вошли в комнатушку, заставленную пустыми цинковыми ведрами. На батареях сушились половые тряпки. Стену подпирали окрашенные в голубой цвет деревянные шкафчики, запертые на декоративные навесные замочки.

Товарищ Семен задел швабру; та сухо брякнулась о покрытый блекло-зеленым потрескавшимся линолеумом пол. Генерал брезгливо поморщился и не стал возвращать её на исходные рубежи.

Полковник невольно засмотрелся на путешествующую по стене от потолка к полу муху. Муха не слепо бежала вперед, а двигалась короткими перебежками, словно когда-то прошла курсы молодого бойца. Рывок; остановилась у обнаружившейся серой проплешины в побелке; потерла лапки; не нашла ничего ни съедобного, ни опасного; следующий рывок.

Муха почему-то навела ветерана на печальные размышления о своей в общем-то не вполне благополучной жизни. Рывок, остановка, рывок, остановка. Кому это все надо? На что он молодость угробил?

Четвертая стена почти бесшумно вернулась на место. Теперь подсобка магазина действительно была подсобкой – хранилищем роб, швабр, ведер и тряпок. И ничего больше.

Офицеры, открыв каждый свой персональный шкафчик, начали переодеваться. Закатали рукава и брючины. Фуражки убрали в полиэтиленовые пакеты. Поверх формы накинули застиранные серо-синие халаты, а головы повязали лиловыми старушечьими платочками. Генералу из-за усов пришлось добавочно обмотать лицо сомнительной чистоты шарфом – не подходи, гриппую.

Гремя ведрами, куда аккуратно были спрятаны пакеты с фуражками, парочка двинулась на выход. Генерал, в соответствии с субординацией, первым. На поверхности он чувствовал себя гораздо уверенней. Дышал ровно и глубоко.

Открыв наружную дверь, генерал и полковник тут же оказались в людском водовороте. Очень разумно и вовсе не случайно напротив секретного входа в У-17-Б был поставлен прилавок с иноземными забавами: пластмассовое собачье дерьмо, брызгающие водой калькуляторы, начиненные пистонами авторучки и прочая дребедень. Никто не покупает, но зевак хоть отбавляй. И никому нет дела до двух стареньких уборщиц. Кроме того, чуть правее – валютник. В другом бы месте клиента днем с огнем, но здесь же ЦУМ!..

Лица кавказской национальности (среди них и парочка явных цыган), боязливо озираясь на дремлющих стоя секьюрити, жарким шепотом предлагали купить валюту по хорошему курсу. Ученая очередь угрюмо отводила глаза, терпеливо ждала своего раунда у окошечка эксченджа. И очередь, и перекупщиков безжалостно толкали прелые, в бисеринках пота провинциалы, пожирающие глазами дорогое белье «La Perla», шампуни «Clariol», блузки «Gucci», косметику «Rivoli», бижутерию «Polphin Ore»… Впрочем, покупали мало. В ЦУМе провинциалы чувствовали себя как в музее.

– Сегодня же пришлите мне личное дело этого, как его, Хутчиша, – не оборачиваясь отчеканил генерал Семен и растворился в толпе.

Мимо прошла тургруппа горластых немцев в шортах, из которых торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом ноги. В пестрых гавайках навыпуск. В солнцезащитных очках. Обвешанные серьезной фототехникой. В группе наблюдались три блеклые девицы – не пользующиеся косметикой и мужским вниманием.

Полковник хотел догнать генерала и доложить, что личное дело прапорщика Хутчиша самым загадочным образом исчезло месяц назад, но не успел. Мужчина, не москвич, крупный, веснушчатый, рыжий, в такую жару одетый в какой-то жуткий прорезиненный плащ, задел неуклюжим, ещё советского производства зонтом полковника Громова по ноге. И вдруг Громов почувствовал укол. А потом вообще перестал что-либо чувствовать.

Работа была проделана без помарки. Очередь, переминающаяся у окошечка обменника, так ничего и не поняла. Ничего не поняли перекупщики и провинциалы. Уборщице не дали упасть на пол. Парочка плотно сбитых парней проворно подхватила лжестаруху. Следом в подсобку проскочило методом Казановы («Не озирайся, и на тебя не обратят внимания») одиннадцать крепких ребят. Все одеты так, чтоб не выделяться в толпе, – все, кроме одного – рыжего в прорезиненном плаще.

– Скорее, сынки, – скомандовал он.

Мертвого полковника возникшим из подсумка ватным тампоном в мгновение ока лишили грима. Один из ребяток поддел ногтем веко мертвеца и сфотографировал «полароидом» тусклый безжизненный зрачок правого, а затем и левого глаза, другой крепыш обрызгал из баллончика лицо Громова быстро застывающим составом, сделал у скулы надрез армейским ножом и содрал застывший слой. Получилась маска. Тут же третий паренек, накинув марлевую повязку, мазнул во рту полковника одноразовой кисточкой и поместил её кончик в термоколбу с питательным раствором.

– Готовность номер два, – негромко скомандовал рыжий. И, ловко поймав на лету приблудившуюся муху, лишил её крыльев. А потом растер каблуком, чтоб не мучилась. Ребята принялись сбрасывать гражданскую одежду прямо на блекло-зеленый древний линолеум; под одеждой оказалась камуфляжная форма без обычной военной символики.

Полковника проворно раздели догола и оставили лежать в углу, синего и жалкого. Рядом с уроненной генералом шваброй.

Один напялил форму Громова. Надеть маску ему помогли. Маска наделась не сразу – подбородок убитого оказался чуть уже, чем у лицепреемника. Бойцы вполголоса чертыхались. Кроме того, между скулами и ушами обнаружилось непокрытое пленкой пространство. Не сразу совпали с глазами прорези для глаз. Лжеполковник пытался расправить фальшивую кожу и часто мигал, а подбородок пришлось обрабатывать размягчающим раствором. Несколько взмахов другим баллончиком – и маска приобрела цвет человеческой кожи.

– Художник, долго тебя ждать, й-йошкарола? – окликнул рыжий черноглазого коренастого паренька.

«Художник» – это явно была кличка, содержащая признание определенного таланта.

Солдатик виновато, но с толком засуетился – несколько движений мелькнувшей в шустрых руках косметички, несколько взглядов то на маску, то на полковника, последние штрихи. И вот он, полковник Александр Павлович Громов, собственной персоной. Конечно, будь у Художника больше времени, он сделал бы такого Александра Павловича, что родная жена в кровать бы пустила, но тут, как говорится, сойдет для Красной Армии.

А в это время другой солдатик армейским ножом не менее ловко снял с фотографий по лоскутку тончайшего химического слоя и налепил на линзы. Техника, пусть и самая современная, всегда дура. И толковый человек знает, как её обмануть.

– Михаил Иванович, – уважительно обратился псевдополковник к рыжему. – А против кого нас сегодня бросили?

– А черт его знает, – выругался, маскируя растерянность, Михаил Иванович Поляков – прапорщик отдельного взвода президентской охраны «Кроты». Взвода, предназначенного для боевых действий в московском метрополитене на случай захвата города противником. – Тревога боевая. Звонок из приемной Самого. Дискету с паролями курьер лично в руки. Судя по шуму начальства – не меньше чем инопланетянина берем.

– Инопланетянин, так инопланетянин, – бесстрастно хмыкнул замаскированный под Палыча солдатик, вставив линзы. Быстро заморгал, привыкая. Смахнул невольную слезу. Хлебнул из пробирки раствор и стал немелодично полоскать горло.

– Третий слева! – от волнения вслух сказал прапорщик и подступил к третьему слева голубому шкафчику.

Дзинькнул об пол сбитый замок. Ребятки споро доставали из карманов детали и собирали автоматы. Пять секунд, готово.

Михаил Иванович за своих ребят был спокоен. Это же не салабоны. Глянуть любо, как собрал автомат сержант Коляденко, отличник боевой. Его главный плюс – разумная осторожность: лишний раз пуле поклонится, без команды и полшажка вперед не сделает…

Прапорщик вспомнил, как вылавливал Коляденко, ещё салагу, в самых невероятных местах. То будущий сержант ухитрялся спрятаться (и заснуть!) под вывешенными в ряд шинелями; то, стащив у баталера ключ и сделав слепок, повадился отлеживаться в сушилке; то нашел, хитрец, место для отдыха в очереди в санчасть. Дойдет его очередь, он всех вперед пропустит и снова дремлет.

Конечно, Михаил Иванович подобную самодеятельность карал нарядами вне очереди и мытьем сортира, но в глубине души улыбался – добрый солдат получится. И не ошибся.

Внутри шкафчика оказались два оголенных проводка. Четвертая стена поехала в сторону.

– Нет бубей, хоть… – сказал лейтенант в телефонную трубку и ударился лицом об стол. Уже мертвый. Из дырочки во лбу ленивыми толчками выплескивалась кровь. Краповый берет съехал в быстро расплывающуюся клюквенную лужицу.

Отцы-командиры, дав все коды, весьма облегчили задачу прапорщику Михаилу Ивановичу Полякову. Долгий рискованный спектакль стал не нужен. Хотя лжеполковник в команде может сгодиться – там, внизу.

Из рукава прапорщика зашипела тоненькая струйка ослепительно белого огня, и титановые прутья решетки с глухим звоном осыпались на бетон.

– Ребятки, не мешкаем, – сказал прапорщик, и отряд рванул к лифту, а сам он метнулся к столу и телефонным аппаратом изобразил на столешнице замысловатую фигуру, как компьютерщик «мышкой».

На пост номер два пошел сигнал: «В лифте свои».

Грудью впихнув последнего бойца в кабину, прапорщик задышал глубоко и ровно, как всегда перед боем. Лифт пополз вниз. Тринадцать «кротов» тесно (тесней только в братской могиле) прижались друг к другу, задрав автоматы над головой – иначе бы не поместились.

– Все, приехали, – констатировал шепотом Художник и не без страха добавил: – Ну теперь, мама, держись!

– Попсихуй мне тут, й-йошкарола! – одернул властно Михаил Иванович.

Истерика в бою – дело полезное, но в меру. Тем паче что за Художником глаз да глаз нужен. Сколько нервов Иваныч угробил на этого пацана – один Бог знает. Полтора года назад даже чуть не спровадил неслуха в дисбат по нелепому поводу, лишь бы отделаться. Мальчишка был ершистый, родом из Ростова, наблатыканный под завязку. Шпана шпаной. До призыва вместо уроков квартиры чистил. И служить пошел, чтобы срок не словить – в армии, гаденыш, решил от тюрьмы спрятаться. Теперь прапорщик несказанно радовался —

Художник стал лучшим бойцом взвода. Но, как и прежде, за ним требовался глаз да глаз.

Секунда, чтобы выйти из лифта. Секунда, чтобы осмотреться. Вот она! Все как в инструкции. На шершавой бетонной стене чуть приметная кнопка.

Прапорщик Поляков перекрестился (сейчас можно) и нажал.

Опускающаяся стена ещё не успела сравняться с полом, а пыльное стекло дежурки покрыли трещины от ударов пуль. Хрясь – и пуленепробиваемое стекло рассыпалось, а за ним конвульсивно дернулся, получив игольчатую пулю в переносицу, кряжистый сержант с маузером в руке. Что-то громко лопнуло, на его голову полился фонтан ярко-синих искр – чья-то пуля угодила в один из мониторов.

Поляков кивнул Художнику, – дескать, давай вперед и осмотрись, все ли чисто, – и зло рявкнул, заметив, что боец склонился над трупом:

– Я же тебя предупреждал, й-йошкарола, трофеев не брать!

– Да брось, пахан, это ж не волына, это цацка музейная, – недовольно фыркнул Художник, но все же вернул маузер в остывающую ладонь.

Снова запульсировала струйка ослепительно белого пламени из рукава. Вакуумный резак, как шутят посвященные – «космическое оружие ближнего боя». Со знакомым лязгом попадали на пол прутья очередной решетки, преграждавшей дорогу.

– Быстрее, сынки, быстрее, – поторопил сквозь прикушенную губу командир.

Сынки, дощелкивая патроны в «рожки», побежали вперед. Они знали, что, когда этот туннель кончится, надо повернуть налево. Как борзые собаки на охоте, бегущих опередила свора теней.

В нос шибанул запах то ли нужника, то ли армейского склада. Группа уперлась в сваренную из вертикальных металлических полос дверь.

Здесь прапорщик не спешил нажимать известную по анонимной инструкции кнопку, а встал на карачки и прожег в двери рядом с полом крошечную дырочку под углом к косяку, чтобы с той стороны не заметили огонек.

Один из бойцов подал ему баллончик с острым носиком. Поляков вставил носик в ещё раскаленное отверстие. Отряд на всякий случай воткнул в ноздри неудобные одноразовые фильтры.

Прапорщик крутанул баллончик, и в отверстие потек газ «Черемша-3», по характеристикам не имеющий аналогов при решении задач по дезориентации противника. «Черемша-3» на длительное время отключает в мозгу центры ответственности, и подвергшийся воздействию этого вещества становится абсолютным пофигистом. Где-то с месяц его будет интересовать только жратва, сон и справление нужды, причем последнее – в собственные штаны.

Пока газ распространится по следующему помещению, пройдет не меньше минуты. Коляденко эту минуту решил использовать на то, чтобы лишний раз проверить амуницию.

А прапорщик Поляков, выжидая, боязливо огляделся. До сегодняшнего дня он считал, что знает московские подземелья как родную казарму. Приведи его с завязанными глазами под землю и сними повязку, и он, й-йошкарола, назовет координаты данного места, глубину погружения, ближайший выход на поверхность и фамилию архитектора, проектировавшего этот ход. И вдруг выявляются совершенно незнакомые казематы… Как сосулькой по башке.

Потолок ниже обычного. Сверхпрочный, импортный бетон, который используют только для возведения правительственных бункеров… Что-то неправильное было в этой системе обороны. Как будто строившие опасались нападения не снаружи, а изнутри…

Баллончик с «Черемшой» опустел. «Кроты» снова исполнили стойку «сито». Как на тренировке. Нет соответствующей команды, значит, действуй по отработанному варианту. В подземелье не всегда команду дашь, в земле железа навалом, экранирует, зараза. А голосом… Звуку в подземелье деться некуда. Будет гулять, пока весь не осядет на барабанных перепонках. Поэтому услышанному в подземелье не доверяй. Чистый обман.

– Художник! Чего ворон ловишь? Когда я работаю, ты должен тылы прикрывать.

– Папаша, не надо ерзать, вы не на диком пляже.

– Ну, пора, й-йошкарола, – сам себе скомандовал прапорщик Поляков Михаил Иванович. И нажал кнопку. Дверь – наверное, для разнообразия – уплыла вверх, а не вниз, но за ней обнаружилась привычная решетка.

Громко хлопнул выстрел. Летучей мышью шарахнулось меж стен эхо. Стреляли оттуда. «Кроты» тренированно посыпались на пол, выплевывая из автоматных стволов гораздо менее шумные, но смертельно опасные игольчатые визитные карточки.

Странное существо за решеткой – некто небольшого роста в общевойсковой мятой форме, с бурой головой без глаз, носа и рта – затряслось, словно наступило на оголенный провод, и упало навзничь, нелепо передернув в воздухе ногами. Брякнулся рядом «макаров».

В клубах порохового дыма огненный лучик вакуумной горелки казался чуть голубоватым. Закапали янтарные сливы расплавленного металла. Преграждавшая продвижение последняя решетка перестала существовать.

Художник подбежал к убитому, сдернул с его головы мокрую половую тряпку. И хмыкнул недовольно, обнаружив под ней бледное, почти детское лицо.

– Малолетка!..

Как же этот мальчишка догадался, что его газом дурманят? Эх, был бы сейчас жив…

Прапорщик мысленно клял себя на чем свет стоит. Не столько за то, что взвод понес первые потери (выстрел постового оказался точным и оборвал жизнь сержанта Леонида Савченкова), а за то, что основной противник, находящийся за последним поворотом, предупрежден пальбой. И надежда, что «Черемша-3» сработала, невелика – ведь даже этот малец нашел способ себя от неё обезопасить. Догадался лицо тряпкой прикрыть…

– Ну что ж, сынишка, твой черед, – ободряюще хлопнул старшой по плечу лжеполковника.

Тот вздрогнул, но пересилил себя и наигранно уверенным шагом пошел вперед.

«Ладно идет, – подумал Иваныч. – Я б так не сумел. Невероятно похоже. Я б купился… Но поверят ли те, на кого рассчитан этот драмкружок?» Хороший, талантливый парень, вот только дома у него нелады. Месяц назад получил письмо. Ждал от девчонки, а написала её подруга – «Таня вышла замуж».

Михаил Иваныч тогда не нашел верных слов, чтобы помочь подчиненному. Решил не вмешиваться – вдруг сделает ещё хуже? Й-йошкарола… Будем надеяться, что мальчишка переболел и не сорвется в нужный момент.

– Ложная тревога, – достаточно правдоподобно имитируя голос Громова, поравнявшись с первой клеткой, сказал боец, загримированный под полковника.

Из мрака за сеткой ответа не последовало. Вполне возможно, что «Черемша» все же достала того, кто там, во мраке, скрывается. Лжеполковник, несколько успокоившись, зашагал дальше. Он не знал, кто там, внутри, но приказ требовал: «Уничтожить опасного врага». Значит, за сеткой во тьме скрывается опасный враг.

Какой именно – лжеполковнику Громову, а на самом деле Эдуарду Гойбергу двадцати трех лет от роду, так и не довелось узнать. Когда он проходил мимо апартаментов с табличкой «Мичман Жиба», что-то свистнуло, перехватило бедного Эдуарда за шею и с нечеловеческой силой потащило к сетке. Хрустнули позвонки, тусклый свет померк в глазах «крота». Мичман Жиба обеспечил себя автоматом.

Однако старший «крот» тут же, не вынимая руку из кармана, нажал кнопку на маленьком пульте, и пластиковая взрывчатка, заложенная в носовые одноразовые фильтры у бойца Гойберга, сдетонировала.

Надеясь, что вспышка взрыва ослепила таинственного врага, прапорщик Михаил Иванович Поляков бросил своих десять парней вперед, в атаку. Сам замыкающим, все по Уставу. Жалобно закудахтало, отлетая в сторону, попавшее кому-то под ногу оцинкованное ведро.

Бетонный пол задрожал под барабанной дробью подошв армейских ботинок из грубой свиной кожи. Затрепыхались огненные светлячки на концах автоматных стволов. Эхо выстрелов, многократно отраженное от стен, пола и потолка, свирепые крики живых и жалобные – умирающих слились в неразделимый грохот.

Полуоглохший от автоматного треска Поляков зажал рукой рот. Спаси и сохрани. Вот на ровном месте споткнулся боец Лютый. На службу пришел здоровым беззлобным увальнем, потешались над ним за фамилию. Вспомнилась выдача первых солдатских денег: «Солдат Лютый за грошима прыбув!» – «Выйди и зайди как положено, прочитай форму доклада на дверях!» – «Разрешите войти? Солдат Лютый прибыл за денежным удовольствием!» Начфин потом неделю ржал… Нет больше солдата Лютого. Лежа у стенки, бьется в агонии солдат Лютый.

Выронил автомат и схватился за горло двумя руками и солдат Станислав Шалкин. Знакомство Полякова с Шалкиным началось с обнаруженной в рюкзаке призывника бутылки водки. И потом с Шалкиным маялся. Самоходы через ночь. Весь снег зимой по нарядам вокруг казармы ему доставался. Трижды уже просил Шалкин «добро» командира части на свадьбу и трижды благодарил, что «добро» не дали. Горячий был, горячий… Лежит теперь Шалкин, заломив не красные в свете здешних ламп, а черные от собственной крови руки.

Страшно стало суеверному Полякову. А вдруг их действительно против пришельцев бросили? В кино однажды показывали: дрыхнут такие твари инопланетные, в колбах заспиртованные, а потом как проснутся, ка-ак прыгнут… И никакой пулей их не остановить, и нет от них спасения. А разве не шептались в казарме после отбоя, что Петрозаводское чудо наши ПВО сбили-таки за чертой города, а трупы кошмарных пилотов летающей тарелки перевезли куда-то в столицу? Может, эти трупы сейчас очнулись?..

Вне себя от раздирающего мозг ужаса Михаил Поляков заорал что-то нечленораздельное, вскинул автомат и непрерывной очередью принялся поливать титановые сетки, за которыми скрывалось жуткое Нечто и нещадно разило отряд из бесшумного, невидимого оружия. Поливал, пока магазин не опустел.

Это был не бой, а бойня. «Кроты» вслепую стреляли по черным провалам апартаментов и один за другим падали мертвыми.

По старому, ещё шестьдесят седьмого года, приказу сидящим в камерах спецобъекта У-17-Б запрещалось иметь оружие. Чихали они, конечно, на такие приказы, однако полковник Громов с каждого новичка брал честное слово.

И теперь в «кротов» из темноты летели не пули, а обычные булавки. Но этого «оружия» оказалось достаточно.

Сквозь зубовный скрежет рикошетов и визг острой бетонной крошки Художник услышал последний вопль Коляденко. И всем телом почувствовал пронзившую сержанта боль. И до тошноты ощутил собственную обреченность. Испуганно таращась на сворачивающегося от боли в калачик, скребущего ногтями бетон сержанта, бывший уркаган прикусил губу до крови и заставил себя крикнуть:

– Батя, уходи, я прикрою! Й-йошкар!..

И в тот же миг, выпустив автомат, схватился за лицо. Сквозь пальцы закапала кровь.

Михаил Иванович последнего уцелевшего своего бойца, Василия Вжикина, оттащил к повороту коридора, чуть не задушив и нажал кнопку на карманном пульте.

Рвануло, едва барабанные перепонки не полопались. Если у лжеполковника пластиком были заряжены только ноздри, то у остальных ребятишек взрывчаткой были начинены и подошвы, и приклады. Спины бегущих боднуло слякотью. Кровавой слякотью. Взрывная волна жарко дохнула в ухо, чуть приподняла бойцов, но они устояли на ногах, оглушенные, ослепленные, с забитыми бетонной горькой пылью глотками. Пыль нельзя было ни в коем случае глотать, если не хочешь получить остаточную дозу «Черемши».

Посыпалось сверху, посыпалось со всех сторон – каменная крошка, пыль, осколки черт знает чего. Повсеместно погас свет. Кажется, там, у клеток, произошел обвал; вот и хорошо, вот и ладненько.

Прапорщик и Василий, как на тренировке, мигом нацепили инфракрасные окуляры, хотя в пылевом облаке от них толку было мало.

Вжикин виновато улыбнулся, медленно осел на пол и раскинул руки. В шее торчала булавка – кто-то из умельцев метнул её сверхсложным «от двух бортов в лузу».

Прапорщик завыл, бросил автомат и побежал прочь. К черту присягу, к черту приказ, к черту такую службу! С пришельцами я воевать не подписывался. В рот набилась пыль. Он зацепился рукавом за срез решетки, порвал прочнейшую ткань, споткнулся о труп… Как жить-то хочется!

Добежав до лифта, Поляков громко хлопнул дверью и торопливо выстучал на лампе подсказанный дискетой код. Однако наверху его не ждали.

Подземелье сотряс ещё один мощный взрыв, обломки кабины ухнули в шахту, а душа прапорщика Полякова Михаила Ивановича отлетела в лучший мир.

Посетителям ЦУМа показалось, что пол у них под ногами качнулся, но, занятые своими делами, они не придали этому значения.

 

Эпизод третий. Телефон спасения – 02

25 июля, понедельник, 14.02 по московскому времени.

Когда атака «кротов» захлебнулась и мощный взрыв потряс бетонные стены, дохнув на гвардейцев из У-17-Б жаром, копотью, бетонной пылью и наконец поставив точку под яростными воплями нападавших, Анатолий Хутчиш, он же субъект 001, он же Буратино, отбросил влажный ком носового платка, который прижимал к лицу, и вылез из-под панцирной сетки койки, что надежно прикрывала его от разивших сверху обломков. Сладко потянулся, как потягивается выходящий на охоту камышовый кот, и, хрустя сандалиями по каменной крошке, передвинул кровать под опутанный проволокой плафон. Нечто вроде подобной атаки он ждал, хотя и не так скоро. И уж никак не подозревал, что на уничтожение личного состава объекта У-17-Б будут брошены президентские янычары. Мир-р-р вашему дому.

Под отодвинутой кроватью обнаружился старенький, советских времен, коленкоровый, с никелированными, давно не работающими замками чемодан. В нем хранились: бритва «Харьков 03» (давно устаревшая), смена носков (две пары – в крапинку и клетчатые), смена сорочек (сорок второго и сорок третьего размеров), пара ботинок-прогаров и черно-синяя робишка с принадлежностью к ордену БЧ-7 – два комплекта. Анатолий переоделся в робишку, хоть и не относился к ВМФ, натянул носки, завязал шнурки на прогарах. Хоть и не сапоги, но сойдет. Потом, смахнув бетонное крошево с койки, сел на нее, скрестил ноги и уперся ладонями в колени. Прикрыл глаза. Внутренне расслабился, открывая сознание навстречу Вселенной. Панцирная сетка тихонько скрипнула.

Образ Белого Орла пришел сразу же. Раскинув ослепительные крылья света над миром, гордая птица в медленном, завораживающем ритме парила в потоках энергий; в черных, нечеловечески умных глазах отражались галактики. И глаза эти смотрели на него, Анатолия Хутчиша. Наполняли силой и мудростью. «Я – Белый Орел, – говорила птица. – Я был всегда и пребуду вовеки. Я несу успокоение смятенным, радость опечаленным и бодрость вялым…»

Хутчиш улыбнулся и открыл глаза. Все вокруг было прежним и в то же время каким-то неуловимо иным.

«Ты – это мир, а мир – это ты, – говорил Длинная Рука, сажая маленького Анатолия на колено и раскуривая длинную глиняную трубку с крошечной чашкой. – Когда меняется мир, меняешься ты. Но и ты можешь менять мир – нужно только захотеть. Захотеть стать иным. Запомни это, Перспективный Воин…»

Анатолий запомнил.

Он пружинисто поднялся, встал на выдвинутую в центр апартаментов койку, потянулся к лампочке.

Что ж, неведомый враг, недрогнувшей рукой снявший трубку «вертушки» и назвавший командиру «кротов» секретное волшебное слово, достоин всяческого уважения и всех причитающихся настоящему воину почестей. Посмертно.

Анатолий прекрасно понимал, против кого именно выступили «кроты» и в кого целили их начиненные пластиковой взрывчаткой автоматы. Да, это был вызов. Таинственный злодей вырыл топор войны. И прапорщик Анатолий Хутчиш не считал бы себя мужчиной, если б остался в вигваме. Иду на вы.

В темноте закапала вода. Все быстрее.

Пусть это и не было отражено в пропавшем самым загадочным образом личном деле мегатонника, но им часто двигал обыкновенный азарт. Даже излишне часто. И сейчас Хутчиш, что называется, завелся. В абсолютном мраке подземелья (даже аварийное освещение отрубилось) никто бы не разглядел выражение его лица. А стоило: то была злая улыбка, не сулившая пощады врагам.

В плафоне хранился нехитрый скарб, при наличии умелых рук позволяющий обойти все предугадываемые в дальней дороге новомодные электронные преграды. Несколько заточенных и загнутых особым образом проволочек, пара банальных, извлеченных из обычного приемника микросхем, кусок резины, тюбик зубной пасты…

Рассовав снаряжение по карманам, Хутчиш на ощупь вынул из кварцевых наручных часов батарейку и в определенном месте приставил к патрону лампочки: от начала резьбы три сантиметра вверх и один направо. Успел: растекающаяся по трещинам вода из лопнувшего водопровода пока не закоротила контакты. В двух шагах, в абсолютном мраке щелкнул автоматический замок, запиравший решетку, – плафон, помимо скарба, хранил смонтированный ночами дубликат пульта управления аппаратурой апартаментов.

После того как дверь открылась, Анатолий небрежно бросил часы на кровать.

Пусть подождут здесь моего возвращения. Все равно батарейка села вмиг. И потом – воины часов не наблюдают.

Что ж, все готово. Теперь можно и на выход.

Хутчиш не любил ходить в самоволки и содержание отряда многотонников на объекте У-17-Б воспринимал как вынужденную, но необходимую меру. Ведь их – бойцов последнего рубежа – тренировали на износ. А возможности человеческого организма не бесконечны. И подчас случаются срывы. Вот, как, например, семисоткилотонник старшина Кучин однажды вдруг вместо выполнения задания снял охрану на ракетном складе в Североморске и подорвал себя вместе со складом…

Но Хутчиш терпеть не мог, когда Ярослав Григорьевич, прежде замполит, а ныне зам по воспитательной работе, вместо добротной информации по старинке поставлял своим подопечным лажу. Поэтому и Хутчишу, и его сотоварищам частенько приходилось в нарушение всех приказов и, естественно, тайком выбираться наружу (на какие только хитрости они не шли, чтобы обмануть бдительных часовых!), находить квартиру, хозяева которой в отлучке, и жадно смотреть телевизор.

– Толик, – сказал из соседней камеры сержант Кудлатый, – будешь возвращаться, халвы купи мне.

– А мне какой-нибудь роман Кивинова. Говорят, райское наслаждение, – попросил из апартаментов напротив рядовой Шикин. – Никогда не читал этого Кивинова. Как думаешь, это учебная тревога была или настоящее нападение?

Шикин, заурядный дылда-переросток, призванный на службу из далекого сибирского городка, оказался после начального этапа воинской науки неплохим парнем, и Хутчиш даже немного ему покровительствовал. Когда Кучин, первый в отряде задира и скандалист, решил на правах старослужащего, что Шикин обязан убирать его постель, чистить сапоги и бегать за водкой, прапорщик Хутчиш вмешался и вытребовал у старика Громова, чтобы рядового Шикина поселили от Кучина как можно дальше. А потом Шикин отправился на первое задание. По возвращении рассказывать о задании он, ясное дело, права не имел, но ребята проведали: что-то связанное со строительством тоннеля под Ла-Маншем.

Шикин выполнил задание на отлично. Ребята перестали смотреть на молодого бойца свысока, а приятельские отношения между рядовым и прапорщиком остались.

Вообще-то Шикину, конечно, не в подземелье на страже Родины следовало сидеть, а картины писать. Особенно портреты. Имелась у паренька к этому природная склонность. Сам старик Громов, когда в очередной раз менялся министр обороны, снимал портрет со стены и, не мудрствуя лукаво, пер на себе в апартаменты номер одиннадцать. А к утру с холста уже благосклонно взирал новый министр. Причем «шикинский» всегда оказывался на порядок краше, чем настенные портреты в иных кабинетах. И некоторые штабные подхалимы предлагали полковнику Громову за портрет серьезные деньги.

Хутчиш на прощание ласково провел ладонью по корешкам книг на полке. «Тенистые аллеи» господина лауреата Нобелевской премии Ивана Бунина. Не забывай меня, дорогой друг Саша Соколов. Свидимся ли когда-нибудь, уважаемый том испанской поэзии в русских переводах?

– Может, учебная, а может, и нет, – за его спиной ответил Кудлатый на вопрос Шикина, подставляя тазик под воду, капающую с потолка его «офиса». – Но я работал на поражение.

– Я тоже… Не, на учебку не тянет. Ведь Жибу-то положили, изверги…

– Да уж, того Жиба, – расслышал Хутчиш голос старшины Кучина. – Сам дурак. Не знал, что ли, что оружием «крота» пользоваться западло. А ты чего не стрелял, Толян? Думаешь, учебка была?

Хутчиш промолчал не потому, что не хотел врать или недолюбливал Кучина. Скажи он правду, – дескать, да, нападение было настоящим, – и все бойцы в мгновение ока ринутся наверх и устроят сабантуй, эхо которого докатится до самых до окраин. Но вызов бросили лично Анатолию. Со своими врагами он должен разобраться сам. Промолчал он ещё и потому, что уже находился в автономке. Приступаю к выполнению задания, ухожу на перископную глубину.

Грустно взглянув на измочаленную взрывом титановую сетку апартаментов мичмана Жибы, прапорщик вздохнул и пошел к шахте лифта, заваленной обломками бетона. Даже не стал обыскивать воняющие горелым останки нападавших.

– Я вот тоже думаю, что учебная, – продолжал старшина Кучин.

Почесав оспинно-рыхловатую после взрыва в Североморске щеку, он вынул из стены невидимый во мраке каменный блок, за которым от начальства прятался «Пентиум II». Включил. Стало малость светлее. Компьютеру вода не грозила. Все провода были заботливо обернуты тройным слоем резины – подземелье все ж таки.

Именно из-за этого компьютера у Кучина испортились отношения с сослуживцами. Те всем отрядом помогали старшине протащить машину мимо постовых, подсобили провести независимую линию питания и телефон, а он вдруг резко переменился и стал жлоб жлобом. Вышел через Интернет на нью-йоркскую биржу и теперь с утра до вечера наживался на фьючерсных контрактах. Попросишь, дай, мол, на полчасика машинку – второй «Квейк» одолеть, а в ответ услышишь: «Некогда, иена падает, боюсь момент прозевать».

Хотя, к чести старшины, если случалось боевое задание, он посылал свои фьючерсы-мучерсы к чертям собачьим и мчался выполнять задание, что бы там с котировками на бирже не происходило. Два раза из-за этого у него спалились неслабые денежки. «Плевать, ещё наживу», – усмехался старшина, колупаясь в обгорелой щеке.

Из апартаментов номер семь послышался голос мичмана Володи Мильяна:

– Что-то их учебные тревоги жидковаты стали. Скудеют закрома родного Минобороны. Вот год назад, когда наши хоромы решили затопить… Я эту так называемую тревогу никогда не забуду. Попался бы мне тот умник, который предложил пустить воду не из Москвы-реки, а из канализации… – Мичман готовился в самоволку и по сему случаю приводил форму в порядок. Поскольку утюга в наличии не имелось, он выглаживал стрелки на брюках разогретой на зажигалке вилкой. – Эй, Кучин, одолжи на дорогу значок «50 прыжков». Покорю какую-нибудь девицу, попрошу, чтобы и для тебя подружку позвала.

– Ага, – не отрываясь от экрана дисплея, откликнулся прижимистый Кучин. – Я тебе в прошлый раз белые перчатки одолжил, и какого цвета ты мне их вернул? Лучше из жибинской коллекции Орден Суворова возьми.

Чуткое ухо Анатолия уловило неясное плямканье из апартаментов номер четыре. Это рядовой Зыкин, думая, что в темноте никто не проведает, сосал присланную из дома банку сгущенки. Молодой еще, глупый. Ничего, образумится.

В трех ближайших к выходу апартаментах затянули песню – коротали время до прибытия спасателей:

– Черный во-о-орон, что ты вье-о-ошься над мое-э-эю голово-ой…

Прапорщик Доровских отчаянно фальшивил.

Анатолий не присоединился к хору: ждать спасателей ему было недосуг.

За спиной Хутчиша выбрался из своих апартаментов старший матрос Гореев. В титановой сетке он выпилил узкий лаз с помощью волоса, вымоченного в перенасыщенном солью растворе и высушенного под мышкой, чтобы на волосе образовалась цепочка острозубых кристалликов соли.

Вот у кого не было проблем в жизни, так это у Гореева. Кроме одной. Через месяц он уходил на ДМБ и нынче вовсю корпел над дембельским альбомом. Работа эта не простая, надо, чтоб все по-людски: бархатная обложечка, заклепочки латунные, фотографии друзей-соратников…

А выбрался он посмотреть, не осталось ли после визита непрошеных гостей чего-нибудь, что можно применить в оформлении альбома. К сожалению, не осталось.

– Толян, слышь, если раньше чем через месяц возвращаться надумаешь, прихвати мне квадратный метр синего бархата. Или габардина. И, это, проволоки бы с белым изолятором. Я б себе такой аксельбант связал – закачаешься.

Сам стармос на поверхность уже не хаживал: по сроку службы не положено.

Анатолий заглянул за угол. Да, обвал что надо. Достойный пера… Из-под груды булыжников выглядывал носок сапога постового. Криво усмехнувшись, Хутчиш повернулся и пошел назад. Не потому, что перед ним возникла непреодолимая преграда. Непреодолимых преград не бывает, точно так же, как не бывает бессмертных солдат. На самом деле из апартаментов он выбирался ради одного: узнать, что именно взорвало лифт – пыхнул ли командир «кротов», не менее своих крысят нашпигованный пластиковой взрывчаткой, или же сработала одна из штатных систем блокировки У-17-Б.

К сожалению, системами блокировки и не пахло. Неведомый кукловод дернул за бикфордову веревочку, жертвуя пешку. Жертвуя предводителем «кротов». Стало быть, через шахту лифта наверх нельзя – смотри пассаж о бессмертных солдатах.

Хутчиш вернулся в родной «кабинет» и недовольно поморщился, осматривая в потолке неширокую трещину – там, где вверх уходила труба от умывальника. Трещина была так себе. Честно говоря, он рассчитывал на большее, когда предпринимал определенные шаги, чтобы апартаменты номер тринадцать достались именно ему.

Анатолий затратил немало времени и сил на изучение чертежей объекта У-17-Б (как они попали ему в руки, это уже другая история), и наконец нашел то, ради чего старался. Из чертежей явствовало, что в случае ненаправленного взрыва в шахте лифта последует смещение пластов грунта. И разлом должен пройти аккурат по «тринадцатке».

Но делать нечего, и не в такие щели пролезали. Благодаря методу Гудини на подъем ушло не так уж много времени – час тридцать три минуты. Обстукиваешь камни вокруг себя камушком. Где звук показывает пустоту, аккуратно, не спеша откапываешь нишу и складываешь туда преграждающие путь наверх обломки бетона. Потом обломки из ниши сбрасываешь под себя. И так раз за разом, медленно, но верно выбираясь наверх. Пара пустяков.

В другой раз Анатолий, может быть, и рискнул бы. Есть более быстрый метод – «бильярдный». Опять же: обстукиваешь камушки вокруг себя, после чего резко бьешь по нужному. Тот бьет по другому, другой – по третьему. И лавина камней сначала медленно, потом все быстрее сползает вниз, мимо тебя. Если, конечно, ударил по правильному камню. Но Хутчиш не имел права рисковать.

«Персональная» щель привела его на пост номер один, позади стола с окоченевшим уже лейтенантом. Хутчиш выкарабкался по пояс и кликнул толкущихся неподалеку от шахты лифта работяг.

Наверху царил полный бардак. Одна стена была убрана: заходите, люди добрые, берите что хотите. В обоих помещениях суетилась уйма народу. Грузный кривоногий генерал-майор орал в сотовый телефон, словно находился в блиндаже на передовой под артобстрелом, и, хотя местом его дислокации оставалась комнатенка уборщиц, малейшие нюансы разговора долетали до мегатонника без искажений:

– Что ты, раз-перетак, мне про приказ долдонишь!.. Отменяю я все приказы!.. Под трибунал пойдешь, раз-перетак, если у меня через десять минут не будет сканера!.. Да ложил я с подскоком на этого твоего Крестного Отца!.. Так ему и передай!.. Да будет тебе приказ, будет в письменном виде!.. В таком письменном виде будет, что не поздоровится!..

Генерал с первого взгляда попал в разряд неопасных.

Хутчиш даже знал фамилию этого крикуна – Ганебный, и ещё знал, что генерал-майор Ганебный числится начальником гражданской обороны Черемушек. Официально числится.

Другой генерал – просто генерал, а не генерал-майор, в полевой форме – ходил кругами, с интересом осматривая пост, заглядывал в открытые глаза мертвого лейтенанта, в пустые ведра уборщиц и повторял как заведенный:

– Ну вы, блин, даете, мужики… Ну вы, блин, даете…

От этого «наблюдателя» ждать неприятностей не приходилось также.

В дальнем углу поста, над рацией цвета хаки со стрекозиной антенной колдовали два связиста:

– «Каштан», «Каштан», вас не слышу… – и морщились от царящего галдежа. Безопасные, как котята.

Хутчиш понимал, что настоящие его враги рассредоточены в торговом зале и расставлены по периметру здания. Поэтому, как ни в чем не бывало, деловито ухватился за протянутую руку спасателя в драной рукавице, подтянулся и сказал, нагло глядя в ничего не понимающие пролетарские глаза:

– Здесь не пробьемся, бляха-муха, пробка такая, что даже каску потерял.

Спасатели были в ярко-оранжевых пластиковых касках с зафиксированными сверху фонарями, а Хутчиш настолько вымазался бетонной пылью, что и родная портниха не узнала б, во что он одет.

В служебку набились штатские и военные. Чины не ниже полковника. Бестолково топтались, спотыкались о швабры и ведра. Боязливо косились на неестественно посиневшее, почему-то голое тело старика Громова. На территорию поста номер один соваться не рисковали: а вдруг ещё один обвал?

Генерал-майор Ганебный, откричав, сунул «трубу» в карман френча и балетной походкой подступил к выжидающей группе офицеров.

– Ну как? – вежливо спросили у него.

– Ай, и не спрашивайте, – раздраженно махнул рукой Ганебный. – Обычная история. Крестный отписал сканер на две недели своему сынку и велел не беспокоить, раз-перетак. И пока деточка с приятелями развлекается поисками Янтарной комнаты, мы вынуждены, раз-перетак, обходиться голыми руками. Дайте, что ли, закурить.

За спиной солдатика, с автоматом на плече охраняющего выход, дернулась дверь. Он попытался удержать дверную ручку. Не удержал. Высунул голову наружу и принялся устало, но громко объяснять:

– Нету здесь семнадцатого размера! Уберите ваши деньги! Ничего мы под прилавком не прячем! Если нет на прилавке, значит, нет в природе! Уйдите, я вас добром прошу! Не тычьте мне ваши деньги!

Кажется, наконец поверили.

К генералу протянулись руки с пачками «Явы».

– Ладно. На чем мы остановились?

Полковник с петлицами погранвойск повернулся к ординарцу генерала. Вместо форменных брюк на нем были спортивные шаровары, но офицер ни капельки не смущался – мол, в каком виде тревога застала, в таком и примчался.

– Поберегись! – гаркнул над ухом Хутчиша работяга и бессмысленно рубанул по бетону ломиком. Потом картинно утер пот, вынул флягу, отвинтил, глотнул, взглянул на Анатолия и передал флягу коллегам.

От полевой рации отлучился боец, весь в себе, подошел, беззвучно шевеля губами, как насекомое жвалами, к мертвому лейтенанту, схватил телефонную трубку:

– Алло, Светик? Посмотри там «Каштан». Что-то они на связь не выходят. Заснули, что ли?

Ординарец бодро зачитал с листа на планшете:

– Посреди служебного помещения на полу обнаружено двенадцать комплектов гражданской одежды разного размера, иностранного происхождения…

– Вот это барахло, – один из полковников пнул прорезиненный плащ ногой, – иностранного происхождения?

– Я смотрел, – безразлично ответил ординарец. – Там лейбл «Келвин Кляйн».

– А если б там «Юдашкин» было написано, ты б тоже поверил? Такие шмотки делали и до сих пор делают только в Белорусии.

– А Белоруссия тебе – не заграница? – логично вставил ещё один полковник. – Не хочешь, не подписывайся под протоколом.

– Эй, раз-перетак, поаккуратней с вещдоками, пока эксперты запаздывают! – для порядка прикрикнул Ганебный, пыхтя сырой «Явой».

– Ну да, станут тебе эксперты в белорусском сэконд-хэнде рыться, – проявил независимость полковник с петлицами погранвойск. – Им зарплату три месяца задерживают. Вот если бы у трупа оказались золотые зубы, тогда б он их заинтересовал. Кстати, – полковник повернулся к ординарцу. – Одежды не двенадцать комплектов, а тринадцать. Мышей не ловишь.

– А мне что, больше всех надо? – разозлился боец. – Тогда сами протокол пишите!

– Хорош бодаться, – устало размежевал готовых сцепиться генерал-майор. – Переходим к трупу.

К Ганебному подошел полковник, если верить знакам отличия, транспортной милиции и попросил телефон позвонить. Ганебный не дал, кивнул на аппарат рядом с убитым лейтенантом: звони оттуда.

– «Переходим к трупу», – послушно записал ординарец.

– Труп пожилого мужчины сорока семи лет без видимых физических повреждений, – уверенно продиктовал полковник с петлицами погранвойск.

– А откуда ты знаешь, что именно сорок семь? – спросил кто-то из толпы, одетый в гражданское.

– Знаю, – свысока хмыкнул полковник с петлицами погранвойск. – Потому что это труп полковника Громова. И я у него был на дне рождения. – Он снова повернулся к ординарцу. – На трупе не обнаружено следов одежды, кроме сатиновых трусов синего цвета.

– Ну какой же, к едрене фене, это синий цвет? – снова возмутился полковник, не поверивший в зарубежное происхождение разбросанных по полу шмоток. – Это ж зеленый.

– Из-за таких вот дальтоников мы Родину просрали, – буркнул полковник с петлицами погранвойск немного громче, чем надо.

Оппонент услышал.

– Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться. У нас тут спор возник: синего или зеленого цвета трусы на трупе?

Генерал-майор тяжело вздохнул и погасил назревающий конфликт одной фразой:

– Раз-перетак, пишите «цвета морской волны».

Тем временем Хутчиш с жалостью посмотрел на мертвого чубатого лейтенанта и закрыл покойнику глаза – единственная воинская почесть, которую он мог отдать в этой ситуации. Оружие у погибшего брать не стал, хотя вот она – кобура с «макаровым», а в этом бардаке никому ни до кого нет дела. Штабные крысы вычисляют стрелочника, а работяги филонят, сколько возможно… Но – мало ли какие «маячки» вмонтированы в пестик лейтехи и мало ли в чьих руках находится аппаратура, на эти «маячки» настроенная. В том, что лейтенантик начинен «маячками», как бомж вшами, десятимегатонник не сомневался.

Анатолию срочно нужно было выдумать какое-нибудь занятие, пока на него не обратили внимание. Он повернулся туда, где трудилась бригада спасателей.

Потные и пыльные, те мужественно ворочали камни с места на место.

Изображали видимость ударного труда, поскольку и последнему дураку было ясно, что без добротной техники с завалом не совладать.

Столь искусно ничего не делать Хутчиш бы не сумел. Поэтому пришлось идти другим путем. Будем играть схему «положи под свечу» – банальный, но проверенный вариант.

Анатолий дернул за рукав бригадира:

– Слышь, командир, мы с тобой о трех мешках цемента за пузырь не договоримся?

Им пришлось посторониться, поскольку полковник из транспортной милиции подошел к столу с окоченевшим, в запекшейся крови лейтенантом и снял телефонную трубку.

– Ты кто такой? – бригадир цепко взял Хутчиша за плечо.

«Милицейского» полковника сие ничуть не заинтересовало. Он боязливо притопнул каблуком – надежен ли пол под ногами – и, отгородив мембрану ладонью, споро зазудел в трубку:

– Арнольд Иммануилыч, узнаете? Ну да. Неудобно вас беспокоить, но мой дурень срезался на английском. Не с деньгами ж мне в приемную комиссию идти. Как бы нам утрясти этот вопросик?..

Пальцы полковника машинально пробежали по столу. Наткнулись на симпатичную сувенирную авторучку «Амстердам» с плавающим вверх-вниз трамвайчиком и умыкнули сувенир в карман.

– Пляжник в пальто, – стряхнул бригадирскую лапу прапорщик. – Со второго завала навстречу вам идем. Каску казенную из-за вас, лентяев хреновых, посеял. Наше СМУ на картотеке, даже цемента не стырить. А у меня дача недоделанная стоит. Ну так как насчет трех мешков?

Бригадир почесал репу и определился:

– После смены подгребай. Только не с осетинской и не «Вагроном», а с «Ливизом».

Хутчиш не опасался, что бригадир потом вспомнит о подозрительном коллеге. Не позднее чем через час спасателей сменит спецрота стройбата: этих спасателей вызвали по чьему-то недосмотру.

Не проверяя, купился бригадир или нет, Анатолий уверенно отошел к порожку, разделяющему помещения. Похлопывая себя, отряхиваясь и обдавая пылью сбившееся в кучу начальство. Зло крикнул на командиров:

– Че смотрите? Лебедку давайте. Че я вам, Жаботинский? Без лебедки-то работать!

Ему не ответили, только генерал в полевой форме рыкнул сквозь зубы:

– А по сопатке?! – и ринулся дальше мерять помещение шагами, бубня: – Ну вы, блин, и даете!..

Вместе с невысоким седоватым гражданином, одетым в очень приличный костюм, в помещение ворвался обрывок людского гула из торгового зала.

– Что тут происходит? – веско спросил гражданин в очень приличном костюме у застывшего на дверях солдатика с автоматом на плече.

Оппонент полковника обрадовался гостю:

– Как по-вашему – на трупе трусы синего или зеленого цвета?

– Цвет «Джой», артикул 2740449-81, – бесстрастно ответил седовласый.

– Ну наконец-то, раз-перетак! Эксперты пожаловали, – облегченно выдохнул генерал-майор. – Мужики, так же нельзя. Нам, может быть, тоже зарплату задерживают, уже, почитай, больше вашего, пятый месяц пошел, но ведь служба есть служба…

– Я не эксперт, – бесстрастно отрекомендовался обладатель шикарного костюма. – Я директор универмага.

Повисла пауза. Выход из ситуации нашел полковник с петлицами погранвойск.

– Директор? Расстрелять! – кивнул он солдатику с автоматом на вошедшего и повернулся к ординарцу: – Цвет кожного покрова на трупе позволяет предположить смерть неестественного происхождения без внешних повреждений…

Хутчиш про себя ухмыльнулся. Оказывается, судьба свела его с широко известным шутником полковником Березкой. Кадровый полевой разведчик, тогда ещё майор, за какую-то провинность Березко был переведен завхозом центра связи под Калининградом. Во время учений десантники задержали в лесу грибников, и майор тогда впервые использовал шутку «Расстрелять!». Естественно, грибников никто расстреливать не собирался, но надо было видеть их лица, когда они услышали отданную десантникам команду. Шутка дошла до начальства, и майор был помилован возвращением в разведку.

– Да не дрейфь, директор, – развеселившись, генерал-майор Ганебный хлопнул по плечу белого, как алебастр, обладателя дорогого костюма. – Лучше распорядись, чтобы нам сюда коньячку доставили. Думаешь, так просто человека расстрелять? Пока бумажка по начальству погуляет, пока санкцию дадут. Патроны, опять же, выписывать надо… Так что поживешь еще. Ты давай, давай, иди отсюда. Чем меньше увидишь, тем крепче спать будешь. – Генерал вытолкал огорошенного директора за дверь и крикнул вслед: – Насчет коньячка-то не забудь, крыса тыловая!

Засмеялся только оппонент полковника Березки.

Из дальнего угла, где гудела и чирикала полевая рация, донеслось:

– «Каштан», «Каштан», как слышишь, я «Зимородок»… – Это солдатик, склонившийся над курлыкающим ящиком, тараторил: – Для экспертизы необходимы дерматолог, эпидермист, дактилоскопист, традиционный экстрасенс, стоматолог, отоларинголог и кардиолог. Все – не ниже капитана. Повторяю: не ниже капитана.

Хутчиш вышел в торговый зал, оглянулся, не целится ли какой-нибудь снайпер с верхней галереи, сыпанул на пол щепотку табака и нырнул в толпу.

Пока агенты наружки перекрывали выходы и рыскали по торговым секциям, заглядывали под прилавки и допрашивали сантехника о размерах коммуникаций (можно ли выбраться по трубам и куда какие трубы ведут), Хутчиш проник в служебное помещение охраны универмага, где, естественно, при такой суматохе никого не оказалось, и залег в вентиляционном люке – до закрытия. Хотя, честно, говоря, было там чертовски тесно.

Под утро, стоило дежурному отправиться на последний обход, Анатолий бесшумно, чтобы не разбудить двух дремлющих охранников, выполз из своего тайника. Стянул с себя изодранную о камни и, кажется, навсегда потерявшую уставной цвет форму и аккуратно спрятал в ту же вентиляшку, где провел ночь.

Нагишом выскользнул в торговый зал и принялся подбирать одежду.

Долго он не мог выбрать рубашку. Не хотелось пестрое и крикливое, но не хотелось и однотонное. Наконец выбрал плотно прилегающую к телу рубашку «Tean Colonna» с замысловатым, неярким серо-синим узором. Выбрал в основном из-за воротничка – a-la семидесятые, не примитивное подражание, а тонкий намек. К рубахе подошел грубый серый с малиновый ниткой чесучовый галстук от Гуччи – на самой грани между шиком и дурным вкусом… С галстуками так и надо.

Комбинировать брюки и пиджак от разных кутюрье Анатолий поленился и выбрал легкий серый со стальным отливом костюм Alberta Ferretti.

Заслышав приближающиеся шаги заканчивающего обход охранника, прапорщик не глядя подхватил коробку с туфлями «Pioneer» (вот здесь он, как вскоре выяснилось, дал маху), впрыгнул в них и занял место среди манекенов. Благодаря осевшей на волосах и лице бетонной пыли от манекена его было не отличить.

Охраннику хотелось спать. У охранника болела голова. Дежурство выдалось сумасшедшее. Вызвали на работу на час раньше. Этот самый час угробили на жуткий инструктаж, на котором ничего толком не объяснили, только повторяли как заведенные: будьте бдительны, будьте бдительны… А потом ещё до трех ночи каждые пятнадцать минут звонили и спрашивали. Первый вопрос стандартный: все ли в порядке? А второй – самый что ни на есть кретинский и каждый раз новый. То спросят: с кем по субботам ходишь в баню? То: когда в последний раз вызывал телемастера? Или: за какую футбольную команду болеешь? Короче, достали охранника. Он хмуро протопал в дежурку – вздремнуть пару часиков до прихода продавцов.

А Хутчиш отправился в туалет – помыть голову и прополоскать горло.

Он далеко не сразу рискнул выйти наружу, ещё час болтался по галереям, с напускным любопытством рассматривая товары и незаметно озираясь, любовался в окно на подъехавшие под «кирпич» цистерны с бетоном. Наблюдение с универмага ещё не было снято. Как минимум десять человек из тех, кого следовало опасаться, бродили по залам – Хутчиш легко узнавал их по слабому интересу к продаваемым товарам. Сколько снаружи – неизвестно.

Глаза зацепились за киоск «Союзпечать», жадно впились в газетные заголовки. Что-то такое произошло в мире. Что-то неприметное, но разбудившее динозавров спецслужб, дремавших то ли с Мезозойской эры, то ли со времен холодной войны. Ни с того ни с сего десятимегатонников в операциях не задействуют.

Крикливые заголовки шеренгами наступали на Хутчиша.

«В Москве задержан главарь нигерийской наркомафии». Знаем мы таких главарей. Пять кило героина – и уже главарь.

«Создана Международная ассоциация по контролю за атомной энергетикой». Чепуха, так вам Индия и откажется от своих планов. Затевайте хоть сто ассоциаций, Индия все равно создаст атомное оружие. Впрочем, мне это до лампочки. Мыть сапоги в Индийском океане приказа не было.

«Госсекретарь США посетила Вьетнам». Комплекс вины. Ничего серьезного.

«Выборы в Албании». «Венгрия собирается купить натовские истребители». «Окружены остатки боевиков Пол Пота». «Тридцать первого июля истекает срок договора между Китаем и Гонконгом, и, после ста лет самостоятельности, Гонконг снова присоединится к Поднебесной». «Последнее воскресенье июля – День Военно-Морского флота!». «Инопланетяне похищают земных девственниц для…» Стоп-стоп, это уже из другой оперы.

Ниже вывешенных на прищепках газет давно дожидалась покупателя серия покоробившихся марок. Почта Гвианы, ещё советских времен. Было нетрудно догадаться, почему серия не вызвала коллекционного зуда ни у матерого филателиста, ни у случайного сопливого пацана: среди нескольких миллионов населяющих земной шар коллекционеров марки на тему «медицина» собирают единицы.

Данная серия была посвящена вакцинации против оспы, проводимой СССР в странах Третьего мира, дай Бог памяти, в сорок восьмом – пятьдесят втором годах. «Больной оспой негр», «Сыворотка против оспы», «Прибор-пистолет, которым делаются прививки», «Широко улыбающаяся женщина с прибором-пистолетом», «Не боящиеся прививок негритянские дети» и так далее.

Хутчиш нахмурился. Хутчиш задумчиво прищурился. Потом помотал головой: слишком мало данных, чтобы делать выводы.

Ему было интересно, закончились ли спасательные работы, но в ту сторону ЦУМа он отправиться не рискнул. Стянул у азартного покупателя в отделе женского белья «La Perla» бумажник, в другом отделе купил крем для обуви (импортный, чтоб меньше вонял), этим кремом в туалете перекрасил себе волосы и, наконец, через два часа после открытия покинул здание. Вот только ботинки слегка жали, а в бумажнике любителя женского белья не нашлось суммы для покупки новой пары. Зато как раз хватило на несколько газет и бутылку водки «Смирновъ» по ларечной цене.

 

Эпизод четвертый. Кукловод

26 июля, вторник, 10.09 по московскому времени.

Полдень на Патриарших. Жара. Наверное, гроза будет. Задумчивый шепот деревьев, галдеж выгуливаемой детворы и редкий лай собачек. Во дворах же сталинских семиэтажек – прохлада и тишина. Густые липы, жаркие отблески солнца в распахнутых окнах, легкие ароматы готовящихся обедов. Скамейки для старушек, гравиевые дорожки для прогулок, детские песочницы для тех же собачек. Опять же – приглушенно гудящие будки с изображением черепа и учтивой надписью «НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЕТ» на металлической дверце. Будки как будки. Неухоженные – из-за вечной нехватки денег у ЖЭКов. Пыльные и грязные – суеверные дворники побаиваются электричества. Сложенные из серого силикатного кирпича – он долговечней.

К одной из таких будок в один из таких жарких дней подкатил красно-желтый фургон «Аварийная служба». Распахнулись кормовые двери машины, и из темного нутра на горячий асфальт спрыгнули трое рабочих в засаленных, некогда веселенького оранжевого цвета жилетах. Двинулись к будке. Один тащил на себе бухту толстого кабеля (на самом деле это была система предупредительного наблюдения, основанная на принципе работы оптического волокна), у другого из карманов торчали вольтметр и рукояти разводного ключа и пассатижей (на самом деле это были портативная система нейтрализации противника «Гаммельн» радиусом действия пятьсот метров, в спецчастях всех армий мира ласково прозванная «мышеловкой», «Калашников-Универсал-91» на 87 патронов и восьмизарядный миниарбалет «Тэ-Эль-215» с дальностью боя 250 метров), третий же шел порожняком (на самом деле это был товарищ генерал Семен, тот самый, почти сутки назад посещавший подземный объект У-17-Б в сопровождении ныне покойного полковника А.П.Громова).

Работяги остановились возле крашенных шаровым цветом дверей, ведущих во внутренности будки, слаженно принялись разматывать кабель и щелкать тумблерами вольтметра, громко переговариваясь меж собой на малопонятном простому смертному арго:

– Фаза, бля, фаза, – ворчал один. – Говорил же русским, бля, языком – пробоя не было, значит, бля, все путем.

По документам звали его непритязательно: Борис Иванов. Не по документам – может, как-то иначе. Ему более подошло бы имя Ашот или что-нибудь в этом роде, столь явно сквозь неухоженную поросль на лице и косметическую грязь угадывались восточные черты лица и смуглая от природы кожа. Под промасленной (в действительности заводской, а не электриковской, – на спецскладе нужного размера не оказалось) робой угадывалось жилистое тело. Не показные анаболические бугры, а кое-что посерьезней.

– Да что ты, бля, заладил – пробой да пробой, – откликался его коллега. – А если жахнет, бля, под вечер, когда напряжение скакнет, – так город без света, бля, останется? А ещё и компенсаторы, бля, в полнеба рванут. И как ты тогда с Михалычем, бля, объясняться будешь – дескать, пробоя не было и, бля, значит, все путем?

Наряд этого почти законопослушного гражданина (по лежащему в заднем кармане штанов паспорту – Краюхина Сергея Петровича) более соответствовал играемой роли. Под оранжевой «трамвайной» жилеткой – роба не промасленная и не синего «заводского» цвета, а добротно засаленная и землисто серая. Широкая рязанская рожа, грязные (грязь опять же косметическая) русые кудри и два отсутствующих передних зуба веско свидетельствовали о его пролетарском происхождении.

Окажись случайно рядом кто-нибудь из спецотдела парфюмерной фабрики «Первомайская заря», он бы с удивлением обнаружил, что от работяг отчетливо тянет засекреченным одеколоном «Белое пятно» – крайне вредным для собак.

– Бля, давайте-ка пошустрее, мужики, – торопил обоих третий (товарищ генерал). – Мне ещё на шестой объект до темноты поспеть надо… Бля.

Так, беззлобно переругиваясь и дружно работая, электрики уложили кабель в четыре слоя полукольцом вокруг входа в будку, установили на асфальте готовый к залпу вольтметр – дулом повернув его к ведущей из двора арке, после чего двое остались у дверей, а третий (товарищ Семен), с натугой приоткрыв похоронно стонущие в заржавевших петлях створки, погрузился в царящий внутри прохладный полумрак.

Какие-то металлические решетчатые ящики, пучки маслянистых проводов на стенах, блики на стеклах каких-то приборов, таинственный гул электричества – все странно, все непонятно… но только для постороннего: генерал знал, что несмотря на темноту в его сторону уже бесшумно поворачиваются стволы автоматических пулеметов, направляются сенсоры опознавателей и устремляются внимательные лучи спаренных детекторов.

Тихий, вкрадчивый женский голос произнес:

– Проведите, пожалуйста, идентификацию. До начала пресечения проникновения осталось одиннадцать секунд… Десять секунд… Девять секунд… Восемь секунд…

Как-то нехорошо было на душе у вошедшего. Ощущение сродни тому, когда не уверен, выключил ли дома утюг, и никак не можешь вспомнить. Да и жара неприятно на нервы действует. Давление подскочило. Нет, точно: гроза будет. Эх, годы, годы…

Деятельный генерал ненавидел приближающуюся старость. Конечно, он далек был от романтических глупостей – вроде того, что уйти из мира следует в пятьдесят-шестьдесят, дабы не превратиться в брюзжащую руину на потеху молодым да зубастым. Он мечтал прожить столько, сколько удастся урвать у времени. Таблетки вечно какие-то глотал. Реклама какой-нибудь новой панацеи его бесила. Умом-то понимаешь, что против природы не попрешь, что чепуха это, но все равно как заведенный отрываешь зад от генеральского кресла и, как климаксирующая старуха, волочишься в аптеку.

Ох, как ненавидел он молодых…

И вдруг в руках у него оказалась ниточка – тоненькая, почти не осязаемая, но все-таки ниточка. Тропка, ведущая в глубину лет. К личности самого Иосифа… «Загадка Сталина». Установка Икс. Вдруг это и есть то, что он тщетно ищет в аптеках? Ведь генералиссимус умер не своей смертью… И черт его знает, сколько бы ещё протянул, не перевербуй Лаврентий бойца из его личной охраны.

Товарищ Семен расстегнул карманчик на жилете, сунул внутрь руку, ощущая пальцами непривычно тонкий материал негенеральской формы. Потом пальцем отжал неприметную пластинку; открылся потайной клапан. Оттуда генерал вынул обычную с виду метрошную карточку, заученно повернулся направо и сунул её в стальную коробку – в старомодную, подернутую ржавчиной замочную скважину. Гул на миг прервался, и бесстрастный голос, оборвав фразу: «Пять секунд… че…», меланхолично возвестил:

– Идентификация прошла на ура. Милости просим.

Очень приятно. Ведь, по сводкам, нет-нет, да и откажет аппаратура. Сделаешь как надо, а она, сердечная, не смазанная, не подвинченная, свой срок отслужившая, ка-ак долбанет…

В глубине будки со скрипом отворилась невидимая дверца. Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен.

Генерал проследовал по звонкой, с дырчатыми ступенями металлической лестнице, и очутился в небольшом пыльном зальчике.

Опять тусклый свет желтой, оплетенной проволокой лампы и пляшущие тени на шершавых, как коровий язык, стенах. Зачастил он что-то в подземное царство. Не к добру.

Конечно, довели Россию, денег никогда ни на что не хватает. Но все-таки можно же было дезодорант для таких постов придумать. Почему всегда этот навечно въевшийся запах пота, точно в задрипанной спортивной раздевалке?

Генерал с трудом контролировал себя. Чувствовал, как растет давление. Вот так когда-нибудь посреди пути и хватит кондратий. Был товарищ Семен, и нет товарища Семена… Впрочем, сейчас такие мысли опасны как никогда. Где твоя хваленая железная воля, товарищ генерал?

Молодой связист, до появления гостя сидевший за пультом, тут же оказался на ногах: ноги на ширине плеч, в вытянутых руках матово-равнодушно посверкивает недавно чищенный «макаров» – дуло глядит прямиком в переносицу генерала. Но и генерал не лыком шит: едва он попал под наблюдение сканирующих лазеров, как в его руке ярко заалел активированный невидимыми лучами «жетон доступа».

Увидев знак, радист убрал оружие и вытянулся по стойке смирно. Ничего реакция у радиста. Сойдет. Но теперь следовало бы его выдрать. За расстегнутый подворотничок, за неуставные штиблеты вместо сапог, за сапоги, аккуратно накрытые шляпками поганок – портянками – и отставленные в уголок на просушку. Радист – он не белая кость и не голубая кровь. Что дозволяется бойцам, радисту не положено не только по Уставу, но и по неписаным законам фирмы… Ладно, черт с ним. Живи, сопляк.

– Вольно, сержант, – благосклонно разрешил товарищ Семен и спрятал жетончик обратно в карман. – Можете идти. Дальше я сам.

Коротко козырнув, молоденький радист, дробно гремя штиблетами по металлическим ступеням, взлетел наверх; бронированная дверь захлопнулась за ним с плотоядным причмоком. Все звуки, кроме шмелиного гула аппаратуры, растаяли.

Генерал остался один в подземном бункере. На всякий случай обернулся.

Скорее рефлекс, чем подозрение, будто кто-то может таиться здесь, вжавшись в припорошенные пылью провода или втиснувшись в щель за стальной кожух вентиляционного агрегата.

Семен отер пот со лба и сел за пульт.

Пульт представлял собой обычную клавиатуру от ПК с вмонтированным в левый бок микрофоном, телевизор «Горизонт» с расширенным диапозоном и кучу проводов, антенн и усилителей, разобраться в переплетении которых мог лишь специалист.

Генерал таковым специалистом не был; поэтому он просто нажал «ENTER» на клавиатуре и стал ждать.

Любой сеанс связи с Господином Доктором вгонял товарища Семена в беспросветное уныние. И не потому, что таинственный некто, называющий себя Господином Доктором, был невидим и безымянен. Силен он был, вот в чем дело – сильнее генерала и сильнее Конторы. Сколько сил и времени генерал потратил на то, чтобы выявить загадочную личность своего работодателя, – слов нет. Но тщетно: неведомый Доктор так и оставался неведомым.

Однако сегодня малоприятного разговора не избежать: генерал провалил возложенную на него операцию по уничтожению Анатолия Хутчиша (кодовое имя Буратино). Когда он увидел сводку о происшедшем в подземелье ЦУМа, то в первый момент растерялся. Так растерялся, что едва не приказал объявить положение «А». Но вовремя опомнился: танки на улицах и комендантский час могут вызвать ненужные подозрения. А ведь что-то надо предпринять. Необходимо. Поэтому он, скрепя сердце, вышел на связь с безликим Господином Доктором.

Вскоре экран «Горизонта» подернулся мельтешащими черточками «снега», потом – поверх помех – проступила цветастая надпись: «ВВЕДИТЕ КОД, ПОЖАЛУЙСТА».

Генерал послушно набрал комбинацию из семи цифр: 1500825.

«ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ, ПОЖАЛУЙСТА», – попросила в ответ машина.

Генерал нажал семь букв: С, R, E, M, N, E, W.

Действия отработаны до автоматизма. В свое время Семен не поленился потренироваться – ошибись он хоть на одну букву, сработает термическая микробомба, вмонтированная, может, в пульт, может, в телевизор, может, в кресло. Генерал представил, как под ним взрывается заряд, и, что странно, фантазия настроила его на нужный тон. Деловой.

Место предыдущей просьбы на экране заняла такая:

«ВВЕДИТЕ ШИФР, ПОЖАЛУЙСТА».

Уверенно ткнув ещё в четыре кнопки «клавы» (Y, G, О, R), генерал выполнил и это требование. Все. Термобомбы можно уже не бояться. Теперь генерал был волен набирать что угодно. Теперь главной опасностью было то, что машина сохранит в памяти «проделанную работу». Нет, шалишь, на хитрую задницу найдется бур с винтом.

От непривычки заслезились глаза, дьявол их побери. У себя в конторе товарищ Семен за компьютер предпочитал не садиться: излучения побаивался, как побаивается старуха современную стиральную машину, да и полагал, что по чину несолидно.

«ПРОПУСК ПОЛУЧЕН, – наконец обрадовал телевизор. – ВЫ ИМЕЕТЕ ДОСТУП К ЭКРАНИРОВАННОЙ КОММУНИКАЦИИ, ПОЖАЛУЙСТА. ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ С АБОНЕНТОМ НЕ ВЕДЕТСЯ».

Вообще-то сегодня генерал впервые пользовался этим каналом связи – на обычную игру с явками и паролями не хватало времени.

Черно-белая рябь на экране сменилась землистого цвета фоном, на котором проступил размазанный силуэт человека неопределенного пола.

– Генерал! – раздался из стенных динамиков грозный, искаженный гармонизаторами голоса рык, и от этого звука товарищ Семен съежился в кресле. – Мы надеемся, что наша маленькая просьба выполнена и вы выходите с нами на связь исключительно для того, чтобы подтвердить сей непреложный факт.

Под давлением замогильного голоса генерал стал вовсе маленьким и жалким. Куда делось с таким трудом найденное подходящее настроение?

– Э-э… – пролепетал он в черно-блестящий, как надраенные сапоги, микрофон. – Да, Господин Доктор. Безусловно, да. Объект У-семнад…

– Давайте обойдемся без конкретики, – перебил голос.

– Конечно, конечно, – заискивающе протараторил товарищ Семен, приказав себе не дрейфить. Помялся немного и заговорил уверенно и четко: – М-м… Так вот, в данном мне в разработку объекте произошло два взрыва – в коридоре с… комнатами и в шахте лифта, – повлекшие за собой массовый обвал потолочных перекрытий. Спасательная группа извлекла одиннадцать непострадавших обитателей объекта и один труп, который идентифицирован как мичман Жи… э… в общем, который нами идентифицирован. Среди спасенных нужного нам субъекта не обнаружилось. Поскольку проникнуть к дальним участкам объекта, а именно к интересующей вас камере с… каверзным номером, не представилось возможным из-за проникновения на объект грунтовых вод и угрозы ещё одного обвала, я приказал установить бетонную подушку на месте входа в бывший объект, а также, под видом профилактических исследований, провел его сканирование с помощью мягкого излучения – в целях обнаружения теплокровных, движущихся, производящих шум и просто биологически активных предметов. Таковых не оказалось. Следовательно, если субъект чудом остался жив после взрыва, то на поверхность он уже не выберется.

Генерал по возможности бесшумно перевел дух. Фигура на экране не шевелилась. Эх, подумалось Семену, добраться бы до этой сволочи! Не ликвидировать бы, конечно, и не сдать – кому нужен ещё один орден… Но подчинить. Заставить работать на себя. Разыграть тончайшую, на пуантах комбинацию и выйти в ферзи.

В зале царила наэлектризованная тишина, нарушаемая гудением трансформаторов, потом бесплотный голос вкрадчиво произнес:

– Генерал, поправьте нас, если мы ошибемся. Согласившись работать вместе с нами, вы должны были отчетливо понимать, что от вас требуется неукоснительное выполнение всех наших поручений.

– Да, я…

– Мы щадим вас и этими поручениями особо не обременяем. Мы обеспечиваем вас всем необходимым для безбедного существования и лишь изредка просим о небольших одолжениях.

– Я…

Генералу стало страшно. Очень страшно. Рука потянулась к карману, за таблетками, но он представил, как это будет выглядеть на экране «с той стороны», и просто разгладил робу.

– И какова же ваша благодарность? «Кроты», взрывы, обвалы, сканирование какое-то дурацкое… Погубили весь отряд уничтожения. Причем не свой – президентский. Чуть ЦУМ не развалили! И что в результате? Субъект мертв?

– Я же объяснял вам, что…

– Объясните проще: мертв субъект или жив? Да или нет?

– Ну… – замялся генерал, потом выдохнул, будто в прорубь нырнул: – Да. Мертв.

– Гарантии?

– …

Можно было истерично рассмеяться, можно было вызвать сержанта, забрать у него «макаров» и застрелиться.

– Вы видели труп? – безжалостно продолжал допрос инфернальный голос.

– Н-нет…

Генерал невольно, с нарастающим гневом начал вспоминать, как его завербовали. Идиотская история. Конечно, смерть Андропова – дело темное, но, видит Бог, рук к этому генерал не прикладывал и, в сущности, до сих пор не ведает, что там имело место быть в действительности. Но разве в Управлении можно оправдаться, когда улики против? Это вам не «Семнадцать мгновений». И теперь, чтоб не всплыл компромат, он, боевой генерал, сотрудник разведывательного управления, должен выполнять «просьбы» какого-то иноземного работодателя!

Силуэт на экране брезгливо передернул плечами.

– Откуда же такая уверенность? Или вам неизвестно, во сколько мегатонн оценивается мощность этого человека?

– Известно, – сухо ответил генерал, поймавший нужную волну. Очень уж он не любил, когда его распинают как мальчишку. – Но мне также известно, что активация резервных возможностей субъекта происходит лишь в самых критических ситуациях. Иными словами, пока не припрет, он остается обычным агентом мощностью от силы в полмегатонны. Поэтому в основу операции уничтожения я положил именно внезапность и стремительность – чтобы не успели включиться скрытые силы субъекта. Считаю, что операция проведена успешно.

– А если он замаскировался под одного из одиннадцати уцелевших? – споткнувшись о паузу, полюбопытствовали с экрана.

– Никак нет, – почувствовав неуверенность в словах абонента, приободрился товарищ Семен. – Каждый из обитателей объекта был нами тщательнейшим образом проверен на поверхности и…

– А если он выбрался из объекта до прибытия «кротов»?

– Никак нет. Группа ликвидации прибыла непосредственно после того, как я и сопровождавший меня… воинский чин покинули объект.

Еще одна пауза. На этот раз подольше.

– Хорошо. Я поверю вам, – медленно, будто нехотя, произнес таинственный собеседник. – И приму меры на тот случай, если вы все же ошибаетесь… Все, конец связи.

Изображение исчезло. Компьютер зачирикал, верноподданно доверившись вирусу, поедающему набранные несколько минут назад коды, а заодно и втихаря от начальства записанные скучающим сержантом игрушки.

Вызвав сторожа катакомб сигналом корабельного ревуна, товарищ Семен с лукавым прищуром сообщил ему о вирусе, смявшем финал сеанса связи. Не смог удержаться от мелочной мстительности за развешанные на сапогах портянки. И мимо схватившегося за голову бойца направился вверх по звонким ступеням. В принципе, все прошло нормально. Его оставили в живых, его оставили на службе, его ценят, ему доверяют. Так что побарахтаемся еще…

– Володя, обедать! – первым делом услышал он, оказавшись снаружи, – какая-то заботливая мамаша звала свое чадо.

Снаружи было мирно и покойно, как в детстве. Хотя и душновато. Нет, точно дождь будет, что бы там синоптики ни вещали. Старые раны не врут. Разика два глубоко вздохнув (но разве за два вздоха справишься с одышкой?), командир кивнул лжеэлектрикам – пора, мол, собирать манатки – и тяжело полез в бронебойное брюхо служебного автомобиля.

Бригада споро свернулась, «аварийка» сонно заворочалась в узких пределах асфальтовых дворовых тропинок…

Тесно было генералу в полутемных внутренностях фургона «Аварийная служба», теснило в груди. Ныло сердце. Стар уже был товарищ Семен для таких игрищ. И сам сознавал себя старым… Скинуть бы сейчас лет эдак тридцать – эх, с каким блеском он провел бы эту операцию! Всех обставил бы, всех – и своих, и заокеанских, и узкоглазых… И установка Икс принадлежала бы исключительно ему, товарищу генералу Семену… Ну почему, почему чертов ящик нащупали только сейчас, почему не во времена Бровеносца?

Хотя нет. При Бровеносце порядок был. Кто бы позволил ему, разведчику Семену, действовать на своей территории? То есть позволили бы, конечно, но за высочайшим позволением пришлось бы обращаться непосредственно в Центральный Комитет, а там обязательно поинтересовались бы: что за установка, да для каких целей, да не пригодится ли в «народном хозяйстве»… Так что сейчас спокойнее стало работать. Хошь на родине, хошь в загранице – все друг за другом следят, а ни шиша не видят. У семи спецслужб шпион без «колпака».

Слухи о некоем сверхсекретном проекте, якобы разработанном в пятьдесят втором году и курируемом лично генералиссимусом, бродили среди сотрудников Первого и Второго Главных Управлений Комитета давно – туманные упоминания о таинственном оружии встречались во многих архивных делах, но никто толком ничего не знал: все материалы, чертежи, пояснительные записки, технические описания вкупе с участниками были уничтожены в самом начале пятьдесят третьего.

Кто-то из коллег полагал, что советские ученые в те года создавали супербиологическое оружие, поскольку вместе с материалами этого проекта были почему-то уничтожены дневники академика Павлова, Мичурина и Тимирязева, а дневников Вавилова найти не могут до сих пор; кто-то уверял, будто сталинские орлы корпели над созданием суперкомпьютера, а все притеснения адептов «лженауки» – это так, для отвода заокеанских глаз… Говорили разное. Но все сходились в одном: если такая установка и была создана, то её применение наверняка в корне изменило бы ход мировой истории.

В отличие от сослуживцев, генерал не считал установку уткой, каковые стаями порхают по коридорам спецотделов, и придерживался собственной версии. Никого в неё не посвящая.

Прибор этот – никакое не оружие.

Ведь чего ещё может желать всемогущий Император, имея в своем распоряжении сказочные богатства, слепое обожание миллионов подданных и безграничную власть?

Только одного.

Личного бессмертия.

Вот в чем заключалась суть давнишнего, засекреченного дальше некуда проекта: по приказу генералиссимуса очкарики создавали прибор, дарующий человеку вечную жизнь.

И, судя по количеству секретов и смертей вокруг этого проекта, такой прибор был создан – не позднее пятьдесят второго.

Однако Сталин воспользоваться им не успел – испугавшись того, что Иосиф может превратиться в бога не на словах, а на деле, Берия в пятьдесят третьем устранил Хозяина. Разумеется, чтобы самому завладеть установкой. И тоже не успел: Никита в сговоре с маршалом Жуковым убрали конкурента.

Но прибор-то, установка Икс эта проклятущая, существовала! И существует по сей день! Правда, никто, ни единая живая душа – что-что, а секреты при Сталине хранить умели – не знает, где она находится.

Никто не знает. Даже приблизительно. Кроме пяти человек, входящих в руководства Главного разведывательного управления МО России, Главного штаба и Службы внешней разведки (бывш. Первого главного управления КГБ СССР), – людей, которых пришлось посвятить в результаты своих разработок, поскольку без их помощи Семену прибора не видать, как своих ушей. Ослабло ведомство генерала за последние годы. Голова всесильного монстра ЦК развалилась под ударами молота Перестройки, и некогда послушные детишки разбежались кто куда. СВР России, ГРУ Министерства обороны России, ГУО России, Морская разведка МО России, и т.д. России, и т.п. России… Теперь каждый сам себе хозяин, каждый тянет одеяло в свою сторону. А нет единого кулака – нет и былой силушки.

Операцию «Золотой ключ» по поиску установки Икс разработал лично генерал Семен – в тайне от своего руководства, и за полтора года кропотливой работы кое-чего достиг. Он выяснил, что загадочный прибор, скорее всего, находится на одном из кораблей Черноморского флота.

А флот-то в руках у хохлов. И отдавать флот хохлы не собираются. Случайно ли?..

Эх, надо было сразу присваивать операции гриф «три восклицательных знака» – тогда бы не произошло утечки информации…

Генерал скрипнул зубами от досады.

А тут ещё этот Господин Доктор, провались он пропадом. Почему он «попросил» убрать Хутчиша именно сейчас, а не месяцем раньше? Или неделей позже? Верно, Хутчиш – очень опасный человек. После того как он потребовал в качестве оплаты за операцию жизнь Семена, генерал и сам начал сомневаться, стоит ли поручать задание ему… Но Доктор-то как пронюхал о Хутчише? Или он тоже ищет установку Икс?

Не было печали…

Чтобы отвлечься от мрачных раздумий, генерал, прикрыв глаза и якобы задремав, прислушался к тихой беседе товарищей Бориса и Сергея. Перед подчиненными он старался играть отца родного. Сурового, но доброго. Раз в три месяца делал, и это даже записывалось в еженедельник под гриф «сделать обязательно», широкий жест: то квартиру подсобит молодой семье быстрее получить, то премию выпишет. Раз в три месяца показательно карал кого-нибудь проштрафившегося, но милостиво дозволял коллективу взять на поруки. Эти двое, Боря и Сережа, в его отделе были ещё новичками. Да и вообще – новичками. И грозного Семена им лицезреть не доводилось, только доброго.

Семен невесело усмехнулся. Эх, молодо-зелено, провели удачно операцию, под огонь не попали, расслабились. А ведь ещё ничего не кончено, надо ещё до места доехать. Ведь лакомый же кусочек кое для кого – сам генерал Семен, без должного прикрытия, без группы поддержки…

Да-а, мельчает молодежь. Куда катимся…

– Отставить разговорчики на задании! – прикрикнул на них Семен. – Дело ещё не кончено.

Борис и Сергей обиженно умолкли. Ничего, не развалятся. Мало ли что по дороге может случиться.

И – как в воду глядел. На очередном светофоре рядом с «аварийкой» притормозил неприметный «рафик».

 

Эпизод пятый. От отшельника слышу

26 июля, вторник, 11.12 по московскому времени.

С начала атаки «кротов» на объект У-17-Б, точнее, с момента смерти полковника Громова прошло двадцать два часа одиннадцать минут.

Дешевые черные туфли, наверняка поставляемые из Китая безвестным челноком, слегка жали. Обутый в эти туфли прапорщик Хутчиш шел, не забывая внимательно вглядываться в отражение улицы в стеклах киосков – на всякий случай проверялся, хотя ЦУМ остался далеко за спиной. Не забывая время от времени незаметно бросать сзади себя щепоть протертого в пыль табака, добытого из злополучной громовской «беломорины». Средство старое как мир, но на первых порах и оно сгодится. Наверняка в данный момент те, кто его разыскивают, расширили радиус поиска до нескольких километров, и даже вот эта девушка в джинсовом сарафане с потешной таксой на кожаном коротком ремешке может оказаться сотрудником соответствующей службы, ведущим боевое патрулирование. Мало ли что у врага имеется на Хутчиша помимо личного дела. Хранится где-то и образец крови, и образец запаха. Ведь их, мегатонников, раз в три месяца ощупывала и осматривала бригада врачей из Четвертого управления.

Нет, ну что за жизнь! Казалось бы, приличный универмаг, Центральный как-никак, торговое лицо города, можно сказать, а ведь и там китайскую туфту за чистую Англию выдают!

Последний раз они с ребятами ходили в самоволку месяц тому назад. Уже было по-летнему тепло. Встречные девушки дразнили голыми коленками горячую солдатскую кровь. Хутчиш тогда хотел пойти в библиотеку, но приятели затащили его в мороженицу, а потом в недорогой ночной клуб. С этой «дискотеки» пришлось уходить по крышам, поскольку бдительная билетерша вызвала военный патруль.

Засунув водку в карман брюк под пиджак, Хутчиш перешел на другую сторону Пушечной улицы и свернул направо. Он не торопился. Погожий день, солнышко, воздух, даже насыщенный бензиновой гарью, был ему по душе – пересидел он в своем подземелье. Пора бы и размяться.

Хотя он не любил столицу своей Родины за гвалт и суматоху. Ему больше нравились Прага, Мехико и Вена. Не по душе ему была и набирающая скорость европеизация города. Казалось, Москва теряет какое-никакое, но свое лицо.

Эх, будь у Анатолия побольше времени, сходил бы посмотреть на Храм Христа Спасителя… Но – после, дорогой товарищ, после на памятники архитектуры смотреть будем. Не время сейчас.

Неторопливо двигаясь по тротуару, Анатолий столь же неторопливо обсасывал в голове ситуацию – будто карамельку по рту перекатывал. Итак, он получил приказ выполнить боевую задачу и факт получения подтвердил. Значит, задание надо выполнять. Дело за малым – узнать, в чем оно заключается. Впрочем, кое-что ему было известно: задание включает в себя решение проблемы либо с Курильскими островами, либо с Черноморским флотом. Типичная картина «пойди туда, не знаю куда». Было бы смешно, если б не было так грустно. Сволочи, Громова свалили, он-то каким боком виноват? Просто оказался не в том месте и не в то время?.. Конечно, можно бы добраться до Генштаба – приказ наверняка исходит оттуда… Однако тот факт, что «кроты» появились сразу после ухода усатого генерала, более чем настораживает. Значит, где-то утечка информации. Значит, неизвестная (пока неизвестная) сила пытается помешать распоряжению Генштаба. Значит, утечка именно в Генштабе и появиться там равносильно провалу. Что ж, будем действовать в автономке, не привыкать. Приказ есть приказ. И надо отомстить за безобидного старика Громова. Хутчиш улыбнулся и немного прибавил шаг, с удовольствием отметив, как при мысли о таинственном враге непроизвольно напрягаются готовые к схватке мышцы. Это хорошо. Таким он и должен быть – в любую секунду готовым нанести удар и услышать последние слова отбывающего на Поля Вечной Охоты противника. Интересно, что он услышит на этот раз? «Мы можем договориться…» – сипел, задыхаясь, лорд Грегори Инч. «Оглянись, ты в наших руках», – пытался применить дешевую уловку барон Айгер фон Шьюбаш. «Мы ещё встретимся, пусть и на том свете!» – визжал, ломая ногти о молибденовую дверь, лжебарон де Фредерикс. В сущности, подобные изречения легко предсказуемы. Интересно, доведется ли прапорщику когда-нибудь встретить недруга, способного перед смертью выдать что-нибудь нетривиальное?

Через три улицы Анатолий вышел на ту, которую искал – Преображенскую. Здесь машины ездили значительно реже, да и народу было поменьше.

Прапорщик огляделся. Вокруг говорила и показывала себя Москва, город, который преклонения у него не вызывал. Деревня, она и есть деревня. Пусть выклевываются инкубаторские «Макдональдсы», а стены занавешиваются ковбоями Мальборо и слонами Аэрофлота, но измученные квартирным вопросом москвичи не меняются.

Постояв секунду у подъезда как бы в задумчивости, а на самом деле изучая отражающуюся в окне первого этажа обстановку у себя за спиной, Хутчиш толкнул выкрашенную грязно-синим дверь и бодро затопал по ступенькам на третий этаж. После того как ему пришлось пробиваться по заваленной трещине, лифтом пользоваться категорически не хотелось.

Под ногами захрустела шелуха от семечек. Анатолий нагнулся и сдул мусор в лестничный пролет – это нам ни к чему.

Домофон был давно изничтожен хулиганствующим элементом, в подъезде ощутимо воняло мочой. Между первым и вторым этажами ноздри прапорщика резанул прокисший дух мусоропровода. Как ни странно, на стенах, выкрашенных в тот же грязно-синий цвет, не было ни скабрезных надписей, ни почти неизбежных «RAP!!!», «Антонов дурак», «ACID» и «Игорь + Оксана =».

Нет, ну как это его угораздило прихватить китайский ширпотреб? Прапорщик с отвращением поглядел на треклятую обувку. Несоответствие «костюм – обувь» ему очень досаждало, лишало уверенности в себе, столь необходимой при выполнении задания. (Ибо, как писал классик, недостаток воспитания можно скрыть молчанием, недостаток манер – сдержанностью, но несоответствие между цветом галстука и цветом носков вопиет.) А с таким настроением легко проколоться. Разве можно хорошо сыграть Мефистофеля с деревянной шпагой?

Анатолий уже готов был остановиться на третьем этаже, у двери, обитой древним, выкрошившимся на изгибах дерматином, с медной табличкой «50», но вниз по лестнице мимо китайских туфель Хутчиша шмыгнул черный кот, и прапорщик затопал ступеньками дальше наверх.

Он не был суеверным. Всего-навсего ему не понравился дверной глазок. Этот глазок при нажатии кнопки звонка или при повороте двери всего на три градуса автоматически фотографировал визитера . А раз в месяц или чаще в подъезде должен появляться то ли водопроводчик, то ли электрик, то ли почтальон: перезаряжать микрофотоаппарат.

Квартира номер пятьдесят принадлежала Андрею Михайловичу Сверчкову – человеку в околофлотских кругах довольно известному. Особенно Андрея Михайловича ненавидели морские историки.

Историки, например, получали звания и повышения окладов за то, что проповедывали, будто Цусимское сражение русский флот проиграл из-за бездарного командования. Андрей же Михалыч, на основании неоспоримых архивных данных, доказывал, что командование было вынуждено пожертвовать кораблями, иначе в русско-японской войне Россия потерпела бы ещё более сокрушительное поражение. И к истории торпедной атаки Маринеско дотошный Андрей Михайлович добавил несколько штришков, суть самой истории меняющих кардинально. И к Пирл-Харбору, за что американцы сначала вручили послу СССР ноту, а потом одумались и пригласили господина Сверчкова А.М. читать лекции в Вест-Пойнт. Естественно, коли это произошло в восемьдесят четвертом году, никто его лекции читать не пустил, а военные историки возненавидели пуще прежнего.

В общем, Андрей Михайлович был, что называется, широко известен в узкий кругах. Официальных ученых степеней не имел, да и не мог иметь. Не имел и публикаций в научно-исторической литературе, хотя в рукописях у него дома, в старом обшарпанном письменном столе лежало восемь книжек. Разве что в пору озорной гласности от трудов Андрея Михалыча кормились несколько корреспондентов «по разоблачениям», но славы ему эти публикации не прибавили. Разве что на том же письменном столе историка пылился почти десятилетней давности конверт от самого Уильяма Крау с обещанием в самом ближайшем времени изучить возможность закрытой публикации монографии «К вопросу об участившихся катастрофах танкеров в семидесятые годы». На самом деле письмо это состряпали умельцы из морской разведки России и сама рукопись границу не пересекала, а в настоящее время, в обстановке глубочайшей секретности, скрупулезно изучалась отечественными экспертами.

Внешне Андрей Михайлович вполне походил на немолодого и неофициального следопыта. Носил неопределенного стиля костюмы без галстука или грубой вязки свитера. Голову зимой и летом покрывал мышиного цвета беретиком. Обувался черт те во что. Очень любил тельняшки, хотя море видел только с берега: здоровье не позволило в юности Андрею окончить не то Мореходку, не то ВВМУ имени Крузенштерна.

Сегодня у Михалыча был праздник. Нашелся ученик, готовый слушать старика раскрыв рот и бескорыстно.

Ученика звали Кирилл. Он пыхтел за спиной, не в затылок, а поверх затылка, переступая ботинками то ли сорок пятого, то ли сорок шестого размера.

– Кирилл, – сказал Михалыч ученику, – вот тебе забавный факт. Ежегодно весной, в одни и те же дни, – из кармана черно-серого старенького пиджака он достал ключи, чуть не уронил и принялся отпирать дверь, – на вокзалах необъятной России можно заметить юных лейтенантов, одетых с иголочки, почти всегда под мухой, которые кортиками режут хлеб и колбасу. – Дверь открылась. – Это я к тому, что я живу скромно и даже лишней вилки у меня не найдется.

– Я же говорил, – пожал пышными плечами новообращенный ученик Кирилл, руки которого были заняты краковской колбасой, хлебом, пакетом с картошкой, жестянкой с чаем и пакетом молока. – Надо было ещё пузырь взять. Под водку и без вилки можно обойтись.

– Кирилл, ты не прав, – добродушно улыбнулся историк. – От водки косеешь. И становишься дураком. А дураку ни закон, ни исторические факты не писаны. Я согласен, что умение пить водку помогает сделать любую карьеру, даже карьеру историка. Например, где и кем был бы сейчас академик Боронако, не пей он столько, и, главное, с теми, с кем надо, водку? Только, к сожалению, к настоящей науке это не имеет никакого отношения.

Не разуваясь, оба прошли в комнату, весьма, надо сказать, грязную, и ученик, повинуясь жесту учителя, сложил, а точнее, вывалил снедь прямо на письменный стол, меж деталями разобранного старинного секстанта.

– Шкипер, а картошку здесь, что ли, чистить? Из серии: устроим в пионерлагере тараканов родительский день?

Ученик брезгливо поджал губы и брезгливо отступил от стола. Кличку «Шкипер» он дал учителю в самом начале знакомства. Старик был не против. В глубине души эта кличка Михалычу даже нравилась.

– Ты, дружок, за картошку не беспокойся. Я картошку сам почищу. Я её перечистил столько, сколько тебе и не снилось. Ты лучше на кухне чаек поставь. Кстати, о картошке. В семьдесят третьем на Тихоокеанском флоте поспорили как-то в ресторане Дома офицеров капитан авианесущего крейсера «Норильск», капитан подлодки «Комсомолец Бурятии» и командир береговой батареи: чей матрос быстрее почистит картофелину. Как думаешь, кто победил? Старшина второй статьи Долженко с подводной лодки. Уложился в две секунды, за что получил от командира внеочередной отпуск на десять дней… Ты чай будешь ставить или нет?

Кирилл спохватился, взял жестянку чая «Индийский» со стола (жестянка утонула в его лапищах, как шайба в перчатке хоккейного вратаря) и с интересом посмотрел на бумагу, на которой жестянка стояла. Это оказался пожелтевший «Боевой листок». С виршами неизвестного флотского поэта, воспевшего тот факт, что Кронштадт ни разу не сдавался врагам. Кирилл усмехнулся рифме «знамя – пламя» и пошел ставить чай. Некогда он собирался стать филологом. Написать исследование «Влияние Хэмингуэя на Довлатова».

Сверчков, вывернув шею, с уважением посмотрел на спину ученика. Это надо же – такой громадой вымахать! Интересно, где он себе одежку покупает? Не в «Трех толстяках» же. По меньшей мере пятьдесят шестой размер, четвертый рост. Пива, наверное, легко кружек двадцать усосет. Ну ладно, не двадцать. Пятнадцать.

В маленькой тесной кухне Кирилл с тоской огляделся. Не кухня, а хижина тети Пеппи Длинныйчулок. Как бы тут чего не задеть, не сломать нечаянно. И не перемазаться. Очень уж противно. Дома у Кирилла, хоть он и слыл принципиальным холостяком, была абсолютная чистота. Все выстирано, прополощено, высушено и остужено. Даже не то что кошку, канарейку заводить Кирилл не желал: от зверя слишком много грязи. Организм организму – друг, товарищ и враг. А здесь…

Наискосок кухню перебежал дородный таракан, похожий на арбузное семечко. Кирилл побрезговал его давить. С отвращением, двумя пальцами повернул скользкую от въевшегося жира ручку горелки. Услужливо полураскрытый спичечный коробок, что покоился на закопченной, бархатной от прилипшей пыли плите, тронуть не решился. Зажег горелку своей «Зиппо», конечно же, паленой. Слегка обжег костяшку указательного пальца.

Андрей Михайлович потянулся, скорчил пыльному зеркалу скорее веселую, чем злую рожу, ногой выдвинул из-под стола кастрюлю с засохшими макаронами, подхватил нож для резки бумаги, пакет с картошкой, плюхнулся в расшатанное, вытертое до ниток кресло и бодро принялся картошку стричь, бросая очистки в окаменевшие макароны.

Наверняка гэбэшник, без злобы подумал Михалыч про Кирилла. Дожили, никому кроме ГБ в этой стране подлинная история не нужна. Ну что ж, зато за мои байки меня будут добросовестно кормить.

Чайник закипел, картошка была почищена.

– А на что они спорили? – вернулся из кухни ученик; ручка чайника практически утонула в его громадной лапище.

– Кто? – не понял задумавшийся о своем Михалыч.

– Ну эти, унесенные ветром на Тихоокеанский флот.

– Во! Это и есть самое интересное. Спорили они на бороды. Все трое носили бороды. И проигравшие по условиям должны были бороду сбрить. Кстати, впоследствии носить растительность на флоте запретили всем, вплоть до высшего командного состава. Только если командующий флотом лично даст «добро». Это случилось после того, как во время пожара на ракетном катере один мичман задохнулся. Борода помешала противогазу плотно облечь мичманскую физиономию. Принес чайник? Давай теперь ставь картошку вариться. Кастрюлю там найди какую-нибудь почище.

А то в этом доме не то что раздражение после бритья, как бы тут холеру или брюшной тиф не подцепить… Бациллы размером с Моби Дика. Наверняка, хотя посмели на глаза показаться только тараканы, есть и прочие домашние животные – клопы, муравьи… крысы. Точно! Вот только крыс здесь не хватает. Тогда бы уж эта квартира от Люберецкой свалки ничем не отличалась.

Ученик вернулся на кухню, а Михалыч взял со стола железную кружку с грубо намалеванной божьей коровкой, вывернул пальцем подсохшую заварку в помойное ведро. Налил в кружку свежий чай, полез рукой за шкаф, вытащил заросшую пылью подзорную трубу – не то; поставил трубу на место и полез рукой дальше. Выудил полбутылки дрянного коньяка «Белый аист» и плеснул в кипяток, сколько влезло. Остальной коньяк спрятал обратно.

От водки отказался, зло подумал на кухне Кирилл, значит, не доверяет. А сам небось сейчас в чай себе коньяк из-за шкафа долил. Думает, старый дурак, что никто этого не видит. Как же, никто, когда в квартире три «глазка» установлено. Один в комнате, по одному на кухне и в коридоре. А этажом выше целая квартира арендована, чтоб следить за Андреем свет Михалычем. Мало ли какие гости на огонек заглянут. Было бы нелепо их прозевать…

Кирилл раздраженно скрипнул зубами, ставя вымытую под картошку кастрюлю на газ. Уже с картошкой. Черт с ней, пускай разваривается на фиг.

По природе аккуратист, он был очень недоволен заданием и тихо завидовал тем, в квартире сверху. Правда, тараканы, успешно плодящиеся внизу, забредали и на этаж выше. Не только сквозь естественные щели, но и через пробуравленные дырки для «глазков».

Кирилл машинально посмотрел в правый верхний угол кухни, туда, где притаился кухонный «глазок»… и выматерился вслух. От неприметной дырочки с прозрачной вермишелиной оптики – по стене, по дряхлым блекло-зеленым обоям расползалось мокрое пятно. Как минимум это означало, что оптический прибор выведен из строя. Его наверняка закоротило. А как максимум…

Лейтенант ФСБ Кирилл Сердюк поспешил в комнату. В коридоре по пути он обнаружил, там, где и ожидал, ещё одну протечку. А третье пятно растекалось по обоям в комнате.

– Шкипер, мы, кажется, тонем! – агент ткнул пальцем-сосиской в угол. – Организмы сверху натравили на нас Соргазмово море!

Андрей Михалыч чуть не поперхнулся горячим чаем тире коньяком, чуть не пролил горячий чай тире коньяк сначала на себя, потом на «Боевой листок» с сагой о Кронштадте, наверняка имеющий некую историческую ценность.

– Вот же козлы, – неинтеллигентно выразился Михалыч. И сообщил ученику: – Там какие-то буржуи помещение под офис сняли.

Под что снято помещение на самом деле, ученик распространяться не стал, а зашагал к двери. Как назло Михалыч увязался следом, а повод остановить хозяина Кирилл с ходу не нашел.

Они споро поднялись на лестничную площадку выше этажом. Дверь обидчиков оказалась незапертой. Лейтенант пожалел, что по условиям задания сдал табельное оружие. Такого, чтоб «верхние» сами оставили дверь открытой, не могло быть в принципе.

Пока Сердюк в нерешительности медлил, историк, не подозревающий о грозящей опасности, дернул дверную ручку. И с порога поинтересовался:

– Что ж вы, новые сволочи, творите, а?!

На нижней площадке послышались шаги. Спокойные шаги кого-то из жильцов. Это хорошо, подумал Кирилл, чем больше организмов, тем лучше. Но шаги тут же и стихли.

Кириллу представилось, что сейчас раздастся вопль – историк наткнется на трупы «слухачей», а может, и на их убийцу. Но вместо этого Михалыч растерянно повернулся к ученику и робко промямлил:

– Кажется, никого. Войдем, что ли?

Не может быть, чтоб никого, мелькнуло в голове лейтенанта. Но не хватило смелости пойти вперед и самому проверить помещение. Зная, что поступает очень неправильно и что если все обойдется, то начальство такое поведение отметит в лучшем случае выговором с занесением, лейтенант только растерянно кивнул.

Михалыч вошел. Стараясь упрятаться от всех возможных опасностей за грузной спиной учителя, впрочем, недостаточно широкой, чтобы укрыть могучего ученика от пули-дуры, вошел и Кирилл.

Из комнаты в прихожую медленно плыли смятый лист бумаги, исписанный мелким почерком, и два окурка. Воды успело налиться на два пальца.

Михалыч, звучно шлепая по воде, кинулся на кухню закручивать кран. А Кирилл, набрав побольше воздуха, заставил себя войти в комнату. Что б ему было, если б не вошел? Ну, увольнение по статье «Ж». Ну, презрение в глазах товарищей по оружию. Зато – живым бы остался. Жизнь, она дается человеку всего раз, и не фиг подставляться под пули ради дерьмовых двух лимонов в месяц плюс льготы на проезд в общественном транспорте. Но вошел.

Кожаный диван, стол, шкаф, стулья – все на месте. Даже больше: аппаратура – лейтенант, с опаской озираясь на кухонную дверь, открыл и закрыл (двумя пальцами за ручку) дверцы комода – аппаратура на месте. Точно «слухачи» преднамеренно решились покинуть помещение. Но как они посмели?

Так, проверим ещё раз. Жаль, диван кожаный, с кожи легко кровь смывается. Вот с габардина – замаешься. Был у Кирилла один случай…

Стоп. Не о том. О работе думать надо.

Стулья на месте? Целы? На месте. Целы. Шкаф? Шкаф. Твою мать, что же здесь все-таки произошло? Куда ребята делись? Лови, лови, товарищ Сердюк, момент истины – пока ещё товарищ, но на грани того, чтобы стать гражданином.

Чавкая явно пропускающими воду туфлями, с кухни в комнату вошел историк. В левой руке, как охотник подстреленную утку, он торжественно держал непочатую бутылку водки «Смирновъ».

– Это, так сказать, компенсация морального ущерба. Пошли отсюда. Нас внизу закуска ждет.

– Так от водки же тупеют. Выпил – и матрац, – напомнил Кирилл, тупо разглядывая бутыль. Откуда она здесь взялась? Или, несмотря на строжайший запрет, «слухачи» пили на службе? Что ж, в своем рапорте он подробно расскажет и о незапертой двери, и об этой бутылке. Глядишь, начальство поймет, что в столь нелепой ситуации лейтенант Сердюк вел себя не то чтобы героем, Мальчишем-Кибальчишем, но все же разумно, честь мундира не роняя.

– Ноги промокли. А если простуда? – резонно ответил старик. – Пошли, чего встал. Не то придется изучать водолазное дело. Я как-то писал про водолазов. Был такой знаменитый водолаз – старшина Джозеф Карнеке. Это он в Пирл-Харборе после седьмого декабря корабли со дна поднимал…

– Пошли, – легко согласился Кирилл: чем быстрее они уйдут, тем от греха подальше.

Они вернулись, метя ступеньки и прихожую влажными следами, и Михалыч проворно смотался на кухню. За стаканами.

– Выпить надо немедленно. А то насморк схвачу.

«Беги, беги, – зло подумал Кирилл. – Так-то оно лучше. А то – „От водки тупеют“! В досье русским по белому написано: „Склонен к алкоголизму“. А ежели так в досье написано, значит, пей и не выделывайся. И в шалмане, где я тебя цеплял, тоже за мой… пардон, за государственный счет пиво хлебать не гнушался, как лошадь Пржевальского. А тут выпендривается…»

Пятно протечки на стене в коридоре доросло до пола. И на полу начала образовываться лужа. Чуткий нос Сердюка уловил знакомый, неожиданный здесь запах. Пахло любимой маркой крема для обуви. Неужели Шкипер иногда чистит ботинки?

– Это даже неплохо, – сообщил повеселевший историк, увлекая ученика в комнату и приглашая сесть на стул-ветеран. – Заодно и полы помоются.

– Может, что-то надо делать?

Фээсбэшник знал, что нужно делать: под каким-нибудь предлогом покинуть дом и из телефонной будки доложить о происходящем начальству.

– Вон на стенке уже не ручей, а гинекологические древеса растут.

Кирилл продолжал мочить шутку за шуткой, как велела легенда, хотя было уже, ох, как не до шуток. Лучше бы сегодня дежурным офицером оказался не майор, а подполковник. Майор, собака, не будет делить на правых и виноватых.

– А что тут поделаешь? Пока вся вода не протечет ко мне, а от меня на второй этаж, ничего не поделаешь. И эти гады будут обязаны всем ремонт сделать. Ты не знаешь магазин, где самые дорогие обои?

Кирилл непроизвольно усмехнулся. Ему пришло в голову, что когда-нибудь и за похороны этого неформала придется платить тоже родной ФСБ.

– За это следует выпить, – стремясь хоть чем-то занять подопечного, а самому в это время решиться хоть на что-нибудь, предложил Кирилл. Но в голову, как волосы в рот, как мухи в варенье, как Жириновский в Президенты, лезли мысли: «Щас бы пивка холодненького… Щас бы диск Хендрикса на полную…»

– Вот и я про то же. – Радостный Михалыч свернул пластмассовую головку бутыли и разлил по стаканам. Один стакан протянул ученику, второй взял в руку так, словно это и не стакан вовсе, а грузинский рог с «Хванчкарой», но тут взгляд его зацепился за что-то на столе.

– Вот здесь, в газете, сказано, что начался новый этап переговоров о разделе Черноморского флота. Давай выпьем за то, чтобы весь флот остался российским.

Кирилл выпить смог. Закашлялся разве что. И не потому, что водка оказалась чересчур крепкой. Нет, выпивать Кирилл умел, отсюда и задания часто получал соответствующие.

Но… когда они уходили из квартиры, никакой газеты на столе не было. Там лежал пожелтевший «Боевой листок».

– Да. С Черноморским флотом не все так просто, – прислушиваясь, как алкоголь начинает согревать душу, довольно откинулся на спинку кресла Михалыч. – Казалось бы, кому он нужен, этот образцово-показательный флот? Знаешь, теперь у молодых лейтенантов перед распределением в голове одна мысль: лишь бы не попасть на ЧФ. Уж лучше в Гремиху. И не только теперь. Всегда так было. Ну, не всегда, где-то с начала пятидесятых. Перспективы служебного роста на ЧФ – никакие. Если туда попал, считай, выше командира корабля не поднимешься. В Севастополе, если ты не по гражданке одет, пивка не смей попить. Тут же патруль заметет, хоть ты лейтеха, хоть каптри. А патрули идут с дистанцией в сто метров. Жуть! Совершенно не понимаю, на кой ляд Украина и Россия этот флот делят-делят, а поделить не могут. Да пропади он пропадом!

Историк перевел дух, успокоился малость и поднял раскрытый и сложенный посередине «Московский комсомолец».

– А вот в этой газетенке, – с коньяка он явно пересел на конька, – пишут про Курилы. Опять-де бравые японцы долю требуют. И подпись под статьей хорошая: «А.Созидалов». Знаю я этого Созидалова. Раз в три месяца захаживает, сволочь. Кричит с порога: «Михалыч, спасай! Дай наколку, а то я тут по бабам загулял, неделю в редакции не появлялся, редактор уволит». Добрый я человек. Конечно, наколку даю. А он потом, гад, в разных газетах в статье только названия меняет. Хоть бы раз проставился, скотина.

– Ну и что Курилы? – находившийся в этот миг очень далеко отсюда, спросил из вежливости лейтенант Сердюк, почесывая темя для ускорения мыслительного процесса.

– Курилы – ерунда, – отмахнулся Шкипер. – Бравые японцы таким образом только свой кодекс Бусидо тешат. Не кодекс, а комплекс неполноценности какой-то. Дескать, никому никогда ничего не прощаем. А на самом деле они давно смирились. Мы даже за это пить не будем – за то, чтоб Курилы нашими остались. Все решилось ещё в девятьсот третьем, даже до русско-японской.

– А газеты эти откуда взялись? – пошел ва-банк Сердюк.

– Наверно, водолазы подбросили, – сам же и засмеялся над шуткой слегка захмелевший мастер. – Я про водолазов целую книгу написал. Про Джозефа Карнеке. «В сером скафандре с алыми подошвами, легкой водолазной походкой…»

Кирилл слушал вполуха. Не выдержал, тяжело встал, вышел в коридор. Резко оглянулся – никого. Заглянул в ванну. Под ванну. Зашел в туалет. Обернулся. Спустил воду. Вышел на кухню. Никого. Вернулся.

– Я вот думаю, – тревожно озирая комнату, поделился думой ученик, – что стекающая вода может попортить книги на стеллажах в твоем шалмане.

– Не беспокойся, – отмахнулся учитель и разлил по второй.

Пронзительно зазвонил стоящий на убогом табурете рядом со стопкой книг телефон. Михалыч привычно, не поднимаясь из кресла, снял трубку.

– Але.

Лицо его приобрело растерянное выражение.

– Тебя, – удивленно протянул он трубку.

– Было бы нелепо думать, что это не по работе и не очень важно! – соврал Кирилл и поймал себя на том, что чуть не покраснел от тупой шутки. – Я на всякий случай дал твой телефон. Извини, Шкипер, что без спросу.

– Не припомню, чтобы я тебе давал домашний номер, – пробормотал Шкипер под нос.

– Алло, Кирилл? – раздался в трубке знакомый голос.

– Ну? – бесстрастно ни опроверг, ни подтвердил это утверждение Кирилл, хотя мысленно вздохнул с облегчением. Значит, живы. Здоровы. Он не один.

От телефонной трубки ощутимо воняло чесноком. Тем не менее брезгливый лейтенант был вынужден потеснее вжать пластмассу в ухо.

– Слушай. Что-то не то происходит. Мы получили из… главного офиса приказ, подтвержденный паролем, оставить на час помещение для какой-то важной встречи. Возвращаемся, а здесь полно воды. И дверь нараспашку. У тебя там все в порядке?

Прежде чем ответить, Кирилл взвесил фразу, а потом холодно, но с подтекстом произнес:

– Не уверен.

– Понимаешь, кран закрыт. Батареи целы. И полно воды.

Подтекста на той стороне не поняли. Сволочи, о себе только думают.

– Это не мои проблемы, – холодно отрезал Кирилл.

И внутренне возликовал. Всю вину удастся свалить на «слухачей», и, может быть, повезет отделаться выговором без занесения. Карьера спасена!

– Понимаешь, все «глазки» закоротило. Мы не видим, что у вас там творится. Может, тебя на мушке держат?

– Хватит чушь нести! – отрубил Кирилл и с треском повесил трубку.

Какая тут, на фиг, мушка, сами пост прошляпили… Но ведь действительно что-то не то творится. Мистика. И задание-то плевое, качай информацию из диссидента. Нынче такое задание – дефицит. За такими заданиями в очередь становятся… И вдруг – мистика какая-то. Откуда?..

Михалыч как-то странно посмотрел на ученика и повторил:

– Не припомню, чтобы я тебе давал домашний номер!

– Брось, Шкипер, – отмахнулся фээсбэшник. – Тебе по диссидентской твоей натуре всюду агенты мерещатся. Помнишь, как мы в пивной познакомились? Ты тогда оверкиль совершил.

– Ну извини, извини, – подобрел Михалыч, словно заранее ждал, чтобы его успокоили. – Давай лучше выпьем. – Виновато пряча глаза, он покосился на телефон, потом на стопку книг рядом с телефоном. И радостно возопил: – Вот она где! А я-то гадаю, куда её сунул! Это учебник офицера турецкого флота шестьдесят четвертого года издания. А интересен этот учебник тем, что в нем вероятным противником рассматривается наш флот. Российский. Тогда – советский. Так вот, в случае начала военных действий у турецкого флота обнаруживается одна, всего лишь одна задача. Не атака Севастополя, не охрана родного побережья, а патрулирование у Босфорского пролива. И несмотря на то, что флот у турков хилый, эта задача при поддержке босфорских береговых укреплений легко выполнима. О чем это свидетельствует?

Михалыч азартно схватил стакан и хлопнул его залпом.

Хлопнул свою дозу и Кирилл, судорожно думающий совсем о другом. Можно ли найти злой, а стало быть, человеческий умысел в свалившихся сегодня на голову событиях?

– О чем? – машинально подыграл он.

– О том, что при любом раскладе с началом военных действий Черноморский флот теряет стратегическую перспективу. Наши корабли можно даже не топить. Запер на выходе из Босфора – и все. Они никому, кроме турецких рыбаков, не опасны… А теперь ответь: кому нужен флот, не способный решать стратегические задачи? Не можешь? Тогда я отвечу. Бесцельное, но дорогостоящее существование Краснознаменного Черноморского было бы оправдано только в одном случае: если б боевые задачи флота укладывались в рамки превентивной доктрины. Иными словами, если б корабли были оснащены достаточно мощным оружием первого удара.

– А по-моему, нам уже пора закусывать, – прервал ученик пламенную речь наставника. – Картошка уже поди сварилась. Если блюдо обладает недостаточно пикантным вкусом, добавьте колбасы.

Распаленный поднятой темой, Михалыч вопреки собственным правилам не отправил на кухню ученика, а отправился сам:

– А такого оружия на тех посудинах нет и быть не может, иначе я бы знал, стало быть, в оборонной доктрине флота наличествуют… Е-мое, ты только глянь!

Полный смутных подозрений, фээсбэшник выдвинулся следом: что там еще?

– Осторожней! – прикрикнул учитель. – В лужу не вступи. Тебе её контуры ничего не напоминают?

– А что такое? – косясь по сторонам и неловко топчась на месте, полюбопытствовал агент.

– Ты присмотрись. Это же точь-в-точь контуры Черного моря!

Кириллу стало совсем нехорошо. Он почувствовал, как волосы шевелятся на голове. Захотелось втянуть побольше воздуха, закрыть глаза и переждать, пока все кончится. Действительно, лужа не просто напоминала, а один в один совпадала с контуром Черного моря. Как иллюстрация из атласа. Чертовщина какая-то… А я ведь не крещеный, с тоской подумалось лейтенанту…

Чуть в стороне от лужи агент разглядел мокрый след. Подступил, приставил рядом со следом ногу. Мой? Не мой.

Нехорошо, ой как нехорошо стало лейтенанту ФСБ Кириллу Сердюку. Черт с ней, с должностью, с завтрашним выговором. Или с увольнением. Все гораздо хуже.

Впервые в жизни он столкнулся с чем-то необъяснимым. Затмение какое-то. Разве ж так с людьми можно? В висках застучала кровь, сердце в большой груди завертелось белкой. Мозг покрылся коркой льда, об которую стали с дробным грохотом ломиться короткие пульсирующие мысли: «Выгонят!.. В сером скафандре с алыми… Нельзя поминать лукавого к ночи…»

Разом протрезвевший Михалыч прошаркал на кухню. Ученик, как сомнабула, следом. Михалыч что-то сказал, но агенту в этот момент почудилось, будто подул сквознячок от открываемой входной двери; он оглянулся – нет, показалось, заперта дверь – и потому не расслышал учителя.

– Что ты говоришь?

– Тайна Черного моря… – задумчиво повторил Андрей Михалыч Сверчков.

 

Эпизод шестой. Я шагаю по Москве

26 июля, вторник, 15.37 по московскому времени.

Поймите женщину с трудной судьбой кассира и с весьма романтическим складом мышления, который, в силу внешних обстоятельств, был вынужден трансформироваться…

Не так.

Жила-была девушка. Даже девочка. Закончила школу. Году эдак в шестьдесят четвертом. То да се, развенчание кукурузы… Спустя три-четыре годика пламенные юноши перестали читать ей стихи вечерами на парковых скамейках. Нашли себе помоложе. Спустя ещё года два девочка оказалась никому не нужна – не то чтобы самому обаятельному и привлекательному, но хотя бы который не слишком уж часто выпивал. Тем более – мама зудела.

Годы прошли, и превратилась эта девочка…

Марья Антоновна оторвала усталый взгляд от очередной бумажки с пенсионерскими трудно разбираемыми закорючками, получила деньги.

Отсчитала сдачу и неприятным, севшим за день голосом рыкнула:

– Следующий.

Благообразный дедушка прозрачными от ветхости пальчиками в бурых старческих веснушках сгребал с прилавка три синенькие бумажки. А в это время Марья Антоновна, радуясь минутной паузе, перевела взгляд поверх деревянной, вытертой ладонями посетителей стойки, поверх немного пыльного стекла с читаемой справа налево черно-смоляной надписью «КАССИР» и широкой бойницей для общения с клиентами, поверх сопящей очереди – туда, где за распахнутой настежь и зафиксированной половинкой ноздреватого кирпича дверью сберкассы клонился к закату постылый рабочий день. Где её ждал ежевечерний моцион по супермаркетам.

Сегодня она купит не ножки Буша, а треску.

Зря она стала работать в центре, рядом с Красной площадью. На окраинах все дешевле. И потом, здешние старички – в прошлом начальнички, с такими следует повежливее, не то начнут донимать жалобами сановитых друзей детства.

Внезапно взор Марьи Антоновны споткнулся о молодого симпатичного (ах, где мои семнадцать лет?) человека, одетого в очень представительный, сразу видно, что импортный, серый костюм. Молодой человек вел себя странно.

В очереди он не стоял и, кажется, не собирался её занимать. Он не интересовался курсами валют. Он остановился у доски с «наглядной агитацией», где изо дня в день засиживались мухами плакаты вроде «Потому что сто долларов – это всегда сто долларов», и аккуратно, ногтями, принялся выдирать кнопки, фиксирующие на доске одну из глянцевых листовок.

Сердечко Марьи Антоновны екнуло. А вдруг это ограбление? Ее ведь ещё ни разу за почти тридцать лет монотонной работы не грабили. Конечно, такой приятный молодой человек не станет стрелять в усталую женщину. И она не настолько глупа, чтобы давать повод.

Чуть ли не в лицо Марье Антоновне ткнула счет за телефон полная, распаренная многотрудным ожиданием своей очереди старуха в очках на резинке. Скоро и я превращусь в такое чудовище, мельком подумала Марья Антоновна и склонила голову, надеясь не только искоса досмотреть странные манипуляции молодого человека, но и найти в них смысл.

Ах, как хочется, чтобы это все-таки оказалось ограбление! Ну же, молодой человек, смелее доставайте из-под полы пистолет, стреляйте в потолок и запрыгивайте на стойку, как это делал обаяшка Патрик Свейз в фильме… в фильме… как же он назывался-то? Ну, про этих, которые на досках по волнам катаются. Вы обязательно должны заявить: «Спокойно, это ограбление! Всем на пол, вашу мать!», а потом приставить ствол к затылку потянувшегося к тревожной кнопке старшего кассира Владислава Петровича, за то, что он вечно старается переложить долю своей работы на подчиненных, и вкрадчиво спросить: «Ты что, герой?..»

Анатолий наконец отодрал глубоко впившуюся в доску последнюю кнопку, снял плакат с рекламой международной платежной системы VISA International, аккуратно свернул плакат в трубочку и большим пальцем честно вогнал назад в дерево освободившиеся кнопки. Одна, две, три, четыре.

После чего он, естественно, заметивший внимание кассирши, подмигнул ей и приложил палец к губам: пусть это останется нашей маленькой тайной.

Кассирша открыла рот, но не крикнула, а хлопнула челюстью, как аквариумная рыба. Она боялась навредить молодому человеку, потому что у неё было доброе сердце.

– Вы деньги примете, или что? – сварливо поинтересовалась баба в очках на резинке, и Марья Антоновна отвела взгляд от молодого симпатичного.

Хутчиш вышел на улицу. Вздохнул, выгоняя из легких влажную духоту сберкассы, поднял глаза. Кажется, дождик собирается. По низкому небу от краев к центру сползались тучи, царапаясь о кремлевские башни. Теснясь и толкаясь, как посетители в сберкассе. Пухлые, мутно-серые, похожие на подушки и одеяла в мятых, несвежих наволочках и пододеяльниках.

Анатолию сегодня дождь был нужен, как амулет искателю целебных кореньев. Дождь должен был обернуться его оружием. Но оттого, что приходилось опираться не на точный математический расчет, а на эфемерный прогноз метеорологов, Хутчиш испытывал недовольство собой. Настоящий воин никогда не станет полагаться на изменчивую погоду. Настоящий воин не ступит на тропу войны, пока не соберет запас пеммикана, не проверит, крепки ли мокасины, поет ли тетива лука. Хотя были в этой неопределенности и свои приятные стороны: не надо действовать по заранее разработанному плану, скучая, делать заранее просчитанные шаги, отвечать на заранее предсказанные ходы противника, а можно фантазировать, импровизировать, на ходу выстраивать поведение.

Поэтому внешне Анатолий был спокоен, как сытый питон. Ни один мускул не выдавал бурю противоречивых чувств в его душе.

Он обвел глазом улицу в надежде присмотреть себе какое-никакое укрытие от грядущего дождя и вздохнул второй раз. С досады. Его засекли. Засекли на четвертой сберкассе. Он же рассчитывал, что успеет обойти хотя бы десяток.

Шагах в тридцати впереди, у красно-белого, похожего на гигантскую урну киоска «Кока-колы» споткнулся на месте и тут же замер, уткнувшись в ценник, кургузый толстячок с гипсовым слоеным пирогом на левой руке.

Тучи собрались в тесный кружок, словно разыгрывающие мяч игроки регби. Шпик заставлял себя думать о чем угодно, только не об искомом субъекте. Слежка – дело тонкое. Поэзия косых взглядов, танец неприметных движений, гамбиты предугаданных ходов. А под занавес – аплодисменты купюрами.

– «Спрайт», будьте добры.

Спрятав платок, толстяк здоровой рукой протянул юной продавщице скомканную пятерку и покосился в сторону сберкассы. Заметил или не заметил? Интересно, что он делал в сберкассе? Может, встречался с сообщниками? И что это за белая палка у него в руках? А может, у него в сберкассе явка? Не забыть бы отметить в отчете.

Агент наружки Дмитрий Умкин (по кличке «Умница», как же иначе?) потянулся за сотовым телефоном, вчера выданным под расписку и сегодня втиснутым в задний карман джинсов. Неудобно как с одной рукой-то…

Рука замерла на полпути.

А вдруг субъект засек слежку? Ведь предупреждали, что он крайне опасен. И невинное движение руки может принять за попытку достать пистолет. И начнет пальбу. А попасть в толстяка Умкина проще простого. Как некстати вчера он по настоянию жены затеял ремонт нужника на даче!

– «Спрайт» будете брать? Что ж вы очередь задерживаете? – пока относительно вежливо напомнила о себе юная продавщица, хотя никакой очереди не было и в помине.

Что странно: жарища-то какая! Не иначе, дождь будет. Или ливень.

– Буду.

Агент виновато схватил картонный стаканчик. Немного расплескал.

Юная продавщица поморщилась, но, увидев гипсовую повязку, промолчала и начала промакивать прилавок некогда белой губкой.

– Сдачу не забудьте.

Отхлебывая отдающий водопроводом, приторно сладкий и недостаточно холодный «Спрайт», Дмитрий поверх стаканчика осторожно глянул в сторону сберкассы.

Черт побери! Субъект испарился. Со злостью швырнув полный стакан в фирменное бело-красное мусорное ведро, Умница выхватил из заднего кармана джинсов телефон и неловко, большим пальцем принялся набирать номер.

Набрал. Приложил черную коробочку к уху. В трубке сохранялось полное молчание. Черт побери, забыл включить. Эх, не обучали его этому, не обучали. Не забыть бы отметить в отчете.

Дмитрий включил телефон и повторно выстукал номер.

– Алло. Привет любимой супруге от Умницы. От Умницы, говорю, приветик! Я нашел такой, как ты заказывала. Да, шкаф. Да, славянский. Только здесь очередь дикая, как бы не раскупили… Мебельный магазин почти на углу Ленивки и Лебяжьего. Захвати баксов двести и дуй сюда. А то у меня не хватает. Не хватает, говорю, двести баксов!..

Полегчало. Как-никак четверть гонорара он уже заработал. Наташка теперь получит, если, черт побери, поступит в институт, новую дубленку. И ещё останется, чтобы младшенького, спиногрыза проклятого, в школу прилично снарядить…

Дмитрий быстро затопал по горячей слоновьей коже асфальта, жадно вглядываясь во встречные лица, подозрительно ощупывая взором чужие спины, то и дело зыркая на противоположную сторону улицы. Сломанная рука сладко ныла на перевязи в предвкушении двадцати миллионов, заработанных умственным трудом рублей. Миновал сберкассу. Мимоходом стрельнул глазами в распахнутое жаркое нутро: не нырнул ли преследуемый обратно? Не похоже. Метнулся за угол. И все-таки что за палка белела у субъекта в руках? Думай, Умница, думай.

Филер Умкин в настоящее время работал на охранную службу банка «Хазарнефтегаз» и выслеживал предводителя шайки хакеров. Так ему объяснил безымянный заказчик, когда вручал фоторобот.

Супермаркет. Нанайский ресторанчик «Яранга». Думай, Умница, думай. Мебельный салон… Умкин удумал – толкнул дверь с прилаженным посредством скотча меню; на него дохнуло экзотическими маринадами. В общем-то прилично пахло, не общепитом. Окинул взглядом пыльный, заваленный старыми стульями гардероб и по крутой деревянной лестнице на одном вздохе взбежал на второй этаж. Черт побери…

– Слышь, – отсапываясь, спросил он у могучего сонного охранника, стерегущего вход в пустой зал. – Здесь мой приятель только что не появлялся? Молодой такой, худой, в сером костюме?..

Выдумать что-нибудь пооригинальнее не хватило ни времени, ни дыхалки.

Охранник смерил Умницу взором, перекатил во рту справа налево терзаемую уже с полчаса «Ригли сперминт» и лениво поделился:

– Не-а. У нас посетитель ближе к вечеру идет. Ты вечером приходи, тогда посетитель косяком валит.

Последние слова охранник говорил уже в затылок торопящегося агента. Затылок и все, что пониже, на охранника впечатления не произвели. Рубашонка простенькая, джинсики задрипанные. Не-а, не придет такой посетитель вечером.

Охранник сладко зевнул и принялся размышлять, слабо ли ему доплюнуть до конца лестничного марша.

И очень хорошо, что размышлял долго, потому как по ступенькам уже поднимался новый посетитель. Вот бы прикол получился, если б плюнул. С одного взгляда и ежу понятно, что это – Посетитель. В крутом сером костюме.

– А вас только что приятель здесь искал, – с налетом панибратства и по-халдейски заискивая, доложил охранник. – Однорукий бандит.

– Если б вы знали, как меня достали поклонники. Не говорите никому, не надо, – поделился Анатолий, на охранника не взглянув, а лишь поощрительно потрепав по плечу. И то ли вздохнув, то ли всхлипнув, прошествовал в совершенно пустой зал.

Не спеша огляделся. Облезлые шкуры белых медведей на стенах; куцые рога олешек где только можно, кондиционер настроен на «вечную мерзлоту». Заведение средней руки. Но сойдет. Выбрал столик у окна, однако так, чтобы из окон и с крыши дома напротив ничего было не разглядеть. Отодвинул стул, не дожидаясь помощи уже спешащего официанта, и сел. Лицом к входу. Когда садился, незаметно стряхнул пыль с брючины. Свинюшник в этом гардеробе…

Да уж, если выследили не на десятой, а на четвертой сберкассе, то, используя формулы Шредингера-Гейзенберга, можно вычислить, что на поиски брошено около двух тысяч агентов наружки. Разыскивающих кто залегшего на дно вора в законе, главаря полуразгромленной группировки, кто международного террориста Абу, а кто – агента белорусской разведки. Прибавим равномерно рассредоточенных по городу человечков эдак сто ликвидаторов и что-нибудь около пятидесяти снайперов на крышах.

И нечего пенять на усатого Семена. Генералу подобная охота не по зубам.

В игру включился кто-то неизмеримо более сильный.

Что ж, главное – силу неведомого врага – Хутчиш разведал. Теперь можно спокойно отобедать и – на севастопольский поезд. После лекции историка Сверчкова Анатолий твердо уверился, что загадочная установка находится на одном из кораблей именно Черноморского флота. Разумеется, билеты покупать на Курском вокзале не стоит. Зачем посвящать вражескую «наружку» в свои планы?

Настроение понемногу улучшалось. Теперь Анатолий не был одиноким воином, остановившимся на опушке и издавшим боевой клич в надежде, что враг ответит и тем самым выдаст свое присутствие. Теперь Анатолий точно знал, где сидит фазан. И не имело никакого значения, что это оказался не фазан, а легендарная птица Роуг, потерянное перо которой, падая, превращается в каменный нож и не успокаивается, пока не напьется человечьей крови.

– Мне, пожалуйста, постное мясо на ваше усмотрение, только не телятину, пару салатиков не слишком острых, только без ягеля. Лапшу, только без бульона и приправ. Просто китайскую лапшу. И ножницы.

– Ножницы? – оторопело переспросил официант. – Вы собираетесь есть ножницами?

– Есть я собираюсь вилкой и ножом. Но кроме вилки и ножа мне нужны ножницы, – с напускной скукой объяснил прапорщик. – И, пожалуйста, побыстрее. У меня очень мало времени.

Точнее, у Анатолия было восемнадцать-двадцать минут. По тем же формулам Шредингера-Гейзенберга. Именно столько потребуется неведомому противнику, чтобы район незаметно оцепить, незаметно же сгруппировать внутри оцепления силы и начать прочесывание. Незаметное для посторонних. Это не страшно. Лишь бы дождь выдался на славу.

За окном тучи столкнулись с тучами. Просыпанной горстью монет чиркнула по крышам Москвы молния. Словно пересчитывая купюры, зашелестел дождь. В ресторанчике стало темнее.

Официант споро принес заказ. Официант торопился. Он надеялся подглядеть, что же такое странное будет вытворять клиент с портновскими (других не нашлось, даже у бухгалтерши) ножницами, но нарвался на столь свирепую улыбку, что ретировался за стойку. Подышал на пару бокалов, зачем-то переставил с места на место початую бутылку «Бифитера». Сунулся на кухню и вернулся, злобно шепча: «Сам ты пошел». Безнадежно взглянул на три недели отдыхающий самоучитель борьбы нанайских мальчиков. (Пустышка: с этой стороны с директором не задружишься.)

Томимый бездельем официант направился к охраннику за дверь. Перекурить. Хотя терпеть не мог охранника за изо дня в день прокручиваемую, будто рекламные ролики по ящику, тему, как он, охранник, когда-нибудь завербуется то ли во французский Иностранный легион, то ли в Голубые каски и на прощание начистит рожу эскимосу-хозяину.

– Странный какой-то, – мотнул официант головой, не поворачиваясь. – Ножницы заказал.

И подпалил зелененьким «Крикетом» сигарету «Честерфильд». «Парламент» нравился ему больше, но «Парламент» покупать официант себе не позволял. Копил. Надеялся когда-нибудь выкупить заведение у хозяина. Тогда он здесь все переиначит. Во-первых, потратится на интерьер, во-вторых, поднимет цены, в-третьих, возьмет другого повара…

Некурящий охранник прекратил мусолить жевательную резинку и ответил:

– Артист какой-то. Че-то рожа незнакомая. От поклонников у нас прячется. Наверное, какая-нибудь классическая музыка. Знаешь, сколько они зашибают? На родину как в отпуск приезжают. Иностранный легион со смычками, твою маму…

Охраннику тоже было скучно. Но шеф заведения – эскимос, помешанный на дисциплине. Будь у кабачка русский хозяин, наверное, дозволялись бы некоторые вольности. Например, необязательно торчать именно здесь, если мало посетителей. Наверное, разрешалось бы спуститься вниз, к входу, или пошататься по залу. А тут – стой и не жужжи.

Помолчали.

Охранник от безделья принялся слегка постукивать носком туфли по навешенному на перила строгому черному зонту-трости, выбивая неведомый мотивчик. По представлениям узкоглазого хозяина, в случае дождя охранник обязан особо дорогих гостей с этим зонтом препровождать до машины. Но в лакеи охранник не нанимался.

Когда до фильтра осталось две затяжки, по лестнице застучали быстрые шажки. В ресторанный зал спешила, задорно улыбаясь, милая красавица лет восемнадцати от роду. Черные прямые волосы выбивались из-под мокрого мотоциклетного шлема. В волосах, как драгоценные камни, поблескивали капельки дождевой воды. Одета девушка была сплошь в черную кожу – тонкую, дорогую, хорошей выделки и почти не заляпанную рокерской символикой. Вроде как дочь обеспеченных родителей, от избытка энергии водящаяся со шпаной, однако прекрасно разумеющая, что будущее ждет её иное. Светское.

Ольга мило, уголками губ улыбнулась официанту и охраннику. Каждому показалось, что улыбнулась именно ему. «Чаще улыбайся, – дрессировали её инструкторы. – От мужика ждут объяснений, тебе же достаточно лишь улыбнуться. Это оружие посильнее пистолета будет».

Едва Ольга остановилась и чуть поджала детские нецелованные губки, как официант предупредительно распахнул дверь, а охранник почему-то нелепо, вместо того чтобы обмахнуть посетителя металлоискателем, вытянулся по стойке смирно.

На самом деле ей было девятнадцать. И она шла выполнять свое первое задание. Дебют. Сердечко настороженно сжималось в юной, ещё не испытавшей трепета первой любви груди. Нет, ей не было страшно. Она искренне верила, что если выпадет шанс, то все у неё получится. И дальше начнется иная, романтическая жизнь. Ее лицо светилось надеждой, и от этого девушка казалась ещё красивее.

На кого она сейчас работает, Ольга не знала. Задание получила в неподписанном конверте: фоторобот и аванс. Конверт подсунули под дверь в студенческом общежитии, где она договорилась с комендантом, в двух шагах отсюда. Этот район был её «портом приписки».

Если в нанайском ресторанчике окажется некто, хотя бы отдаленно напоминающий фоторобот, его следует задушить, пристрелить или отравить на месте. Ольга предпочитала стрелять, хотя и ядами пользоваться её обучили на совесть.

Искусство отравления у них преподавал – конечно, не на педагогическом факультете, студенческий билет которого рядом с другими такими же липовыми мандатами сырел в кармане кожкуртки, – некто К.Буруху (Ольга так никогда и не узнала, как расшифровывается К.), молдавский грек из семьи со сложными религиозными порядками. Какая-то секта. Например, он никогда не ел после заката, не заигрывал с ученицами и свято верил в близкий конец света. Скорее всего, из-за всеобщего потепления. И судя по сегодняшней недавней духоте, он был прав.

Оля вошла в зал. Как принцесса. Она не знала, но догадывалась, что в другие залы и кабинеты на этой улице под разными предлогами входят другие наемные убийцы. Как ей хотелось, чтобы обреченный персонаж достался именно ей! Ему уже все равно, а у Оли тяжело болеет бабушка, а такие операции делают только в Германии. А стоит такая операция ни много ни мало – пятьдесят тысяч дойч-марок.

Ради бабушки Оля была готова даже пойти на паперть. Даже на панель. У девушки не было подруг. Кроме бабушки. Ребенком Оля любила, чтобы бабушка брала её на колени, доставала черепаховый гребень и под усыпляющее расчесывание детских кос рассказывала о закулисной жизни Мосфильма, где работала вахтером. Бабушка, так и не ставшая актрисой, передала свою мечту внучке. И Оля старательно зубрила роли в драмкружке при ТЮЗе, до обмороков тиранила себя домашними заданиями репетиторов. Она верила, что когда-нибудь настанет решающий день. И все увидят, как она талантлива.

Жизнь распорядилась несколько иначе, но девушка не жалела. И на этом новом, выбранном ею пути её ожидали пока не сыгранные гениальные роли и звание народного артиста. Пусть и анонимные.

Как обычно складывается карьера наемного убийцы? Сначала помотайся по Тьмутараканям, Мухосранскам и прочим Урюпинскам, отстреливая местных депутатиков и королей райцентровских колхозных рынков. Поживи в провинциальных гостиницах с неистребимым запахом затушенных в банке из-под шпрот окурков. Поборись за то, чтобы тебя заметили, предложили ангажемент. И только потом, если нашелся приличный импресарио, появятся хорошие заказы в областных центрах, затем – в столицах бывших республик. А после пойдут сказочная Прага, солидная Вена, веселый Париж, непутевый Нью-Йорк… И уже не ты радуешься любому оплаченному нажатию курка, уже сами заказчики ищут тебя с предложениями о работе. Приглашают в «Максим» и «Метрополитен Опера»… Лимузины, коктейли, кутюрье…

Ей выпал один шанс из тысячи. Дебютировать в столице, с нижней ступеньки прыгнуть сразу наверх. И дебют этот был назначен на сегодня.

Оле повезло. Никаких сомнений: за столиком, лицом к ней, но склонившись над тарелкой, сидел он. Ее Ромео. Ее Болконский. Ее Годо. Ее первый партнер в начавшейся давным-давно, в Древней Греции, трагедийной пьесе о жизни и смерти, о жертве и палаче, о любви и ненависти.

Анатолий как раз закончил ваять вторую карточку и сунул её, ещё не просохшую, в карман. К сожалению, у него было только четыре плаката VISA, на каждом из которых только по одному изображению кредитной карточки в натуральную величину. А муляжи требовались двусторонние. Самое трудное здесь – разложить по склеиваемой поверхности состав из лапши пополам с зубной пастой столь равномерно, чтобы чужие пальцы, когда карточки немного подсохнут и станут похожи на пластиковые, не ощутили неровностей. Хотя бы в течение двух секунд.

Хутчиш отложил ножницы.

Жаль, поесть так и не успел. Ну не беда: случалось ему обходиться без пищи и месяц. Однажды, например, чтобы не загнуться среди торосов и айсбергов, он неделю продержался на супчике из гагачьего пуха, выпотрошенного из штатного в антарктической экспедиции пуховика.

Не поднимая головы, Анатолий подхватил правой рукой вилку, левой – тупой столовый ножик и метнул в сопровождаемую официантом гостью, которая уже достала из-под полы кожаной курточки и наводила на него «беретту» с длинной, маслянисто черной колбаской глушителя.

Девушка завизжала, словно ей за шиворот вылили графин ледяной воды. Футбольным мячиком запрыгал легкий мотоциклетный шлем. Взметнулось облако черных, с бархатным отливом, девичьих волос. Анатолий успел отметить, что убивать его пришла очень красивая девушка.

Олины мечты разом пожелтели, как страницы девичьего дневника. Умчались в небытие загорелые голубоглазые немногословные шатены, посадив в свои лимузины других барышень, остались непримеренными наряды от самых дорогих кутюрье, осталась без надежды на выздоровление бабушка. Никогда не играть Оле Леди Макбет в Белфасте (Мекке и Ла Скале в одном лице для террористов всех стран и народов) или Отелло в Лос-Анджелесе…

Официант оторопело уставился на симпатичную посетительницу, которая вдруг остановилась, будто наткнулась на невидимую стену, и непонятно зачем вскинула вверх руки. Вскинула – и не опускает.

Наконец официант разглядел, что девушка руки опустить не может. Аккуратно, за черные кожаные рукава запястья симпатичной посетительницы были пришпилены: правый рукав к деревянному косяку двери вилкой, а левый к верхней балке столовым ножом. Но даже не это самое удивительное. Непонятно откуда в правой руке девушки оказался настоящий огромный пистолет, да ещё с глушителем.

А единственный посетитель уже рядом. И берет он девушку за подбородок. И нежно так, ласково, молниеносно – тюк затылком о косяк. Глаза девушки закатились, пистолет бесполезной железкой тяжело брякнулся о паркет.

– Вот, значит, какой обед вы здесь подаете?! – неожиданно зарычал посетитель на бедного официанта. – Да здесь заговор!!!

На ум официанту не пришло ничего лучше, как залепетать что-то из прочитанных в детстве книжек:

– Не извольте гневаться…

А посетитель, ну точно у себя дома, гад, запустил руку во внутренний карман девичьей куртки и выгреб пачку разноцветных корочек.

Следующее, что увидели растерянные официант и охранник, так это спину. Спину посетителя в шикарном сером костюме, уносящего казенный зонт-трость. Не к месту официанту подумалось, что один раз живем, деньги копить – занудой быть. Может, махнуть рукой и купить себе такой же великолепный костюмчик…

Внизу, на пятачке зашарканного паркета дожидался Дмитрий Умкин, нетерпеливо пританцовывая, словно в очереди у туалета. Пытался под гипсом шевелить пальчиками. Вроде бы не очень больно. Потихоньку заживает. Вот получит он гонорар и шиш с маслом своей благоверной отдаст. Сам будет определять, на что потратить, а без чего можно и обойтись. Чтоб эта дура поняла, с кем, черт побери, рядом живет.

Анатолий молча подошел. Вырвал из здоровой руки сотовую трубку, раскрошил между пальцами. Не мудрствуя, простеньким приемом «вертушка» зашвырнул Умницу в гардебное скопление ветхой мебели.

Хрясь!.. – полетели щепки стульев.

Дзинь!.. – тонко запела освободившаяся пружина из-под лопнувшей обшивки.

– А-а-а!.. – жалобно завопил Умница от боли в сломанной ноге, нарастающей с каждым ударом пульса.

Прапорщик вышел на улицу, щелкнул кнопкой, распуская купол зонта, и повернул туда, где над крышами высились кремлевские башни.

Почему туда? Причин несколько. Самая простая: район оцеплен, на каждой крыше может сидеть снайпер с дальнобойной игрушкой, который выискивает именно его, Анатолия Хутчиша. А у него, Анатолия Хутчиша, нет даже плевенького «зауэра» в кармане… Впрочем, каким бы крутым ни был хозяин потенциальных снайперов, есть только одно место, где он не сможет разместить своих стрелков. Какой из этого вывод? Только один: значит, нам туда дорога. Эх, давненько не бывал я на Красной площади. Особенно при столь «стесненных» обстоятельствах.

Над головой вибрировал клюшечный треск молний и сшибались друг с дружкой хоккеисты-тучи, норовя прижать противника к борту. Дождь выдался что надо. Какой и нужен был. Палочка-выручалочка. Анатолий повеселел ещё больше.

Прикрыв зонтом затылок и спину (дождь – ерунда, лишь бы случайный снайпер не смог надежно прицелиться), Хутчиш машинально шагал в особой манере «мазурка» и разглядывал трофейные мандаты. Направо полетел читательский билет библиотеки имени Ленина. Заводской пропуск на кондитерскую фабрику имени Бабаева полетел налево. У Лобного места в руках у Хутчиша остались два документа: студенческий билет МГИМО и удостоверение помощника депутата от фракции ЛДПР на имя Елены Ковальской. Прямо сейчас, без соответствующих приготовлений выдать себя за пани Ковальскую не представлялось возможным, поэтому придется жертвовать новоиспеченной кредиткой.

Постовой на воротах Спасской башни Савелий Дерендяев по случаю дождя был погружен в тоскливые раздумья. Погружен настолько глубоко, что нижней губой едва не ковырялся в носу. До смены ещё полчаса, а дождь не утихает.

Тут он увидел приближающегося из пелены дождя молодого человека в приличном, но подмокшем костюме, и подобрался. «Как это он умудрился промокнуть, если у него зонт?» – подумал сметливый постовой: нас, дескать, на мякине не проведешь.

Молодой человек резким движением выхватил руку из кармана брюк и ткнул Савелию в нос удостоверение помощника депутата.

Но уроженец оренбургского края боец Дерендяев не стал проявлять бдительность, брать, как положено, удостоверение в свои руки, сличать фото с оригиналом, проверять наличие допусков, а лишь лениво кивнул. Да ещё и зевнул напускно. Проходи, дескать, мил человек.

И когда мил человек прошел, Савелий, воровато косясь, быстро нагнулся, схватил и сунул в карман парадных форменных брюк, не отряхнув даже от налипшей грязи, оброненную кредитную карточку. Вот счастье-то привалило! Скорее бы с поста сменили.

Мыслями часовой унесся в далекий и сладкий, блестящий, как самовар, мир, в котором присутствовали видеомагнитофон с алмазной головкой, телик «Сони Тринитрон» с плоским черным экраном и длинноногие девушки. Председателева дочка, тоскующая на далекой оренбургщине, теперь казалась уродиной. Что ж, по Сеньке и шапка.

Ливень разогнал зевак и чиновников, но Анатолию все же повезло: сразу за желто-белым, влажным, как омлет, Дворцом Съездов из двух строгих, подчеркнутых никелированными молдингами-кантами «мерсов» выбиралась под неистовствующий дождь хилая группа туристов явно высокого полета и выстреливала парашюты зонтов.

Хутчиш круто повернул к туристам, с одного взгляда вычислил экскурсовода и официальным тоном спросил, демонстративно предъявляя, но не выпуская из рук удостоверение:

– Я так понимаю, это и есть та самая итальянская делегация?

Конечно, то были макаронники – кто же ещё станет так громко переговариваться на неаполитанском наречии?

Анатолий утонул в глубоких и умных глазах экскурсовода. И нагло не захотел выныривать.

Экскурсовод оценил бравый вид подошедшего и кивнул. Старенькому гиду, пережившему нескольких генсеков, сразу же захотелось беспрекословно подчиняться. Он узнал эту характерную манеру – говорить негромко, но с интонацией, не позволяющей сомневаться в полномочиях. Манеру застревать в глазу осколком зеркала Снежной Королевы.

– Да, – подтвердил старейший кремлевский экскурсовод Яков Михайлович Цеханович. – Это наши неаполитанские гости.

И попытался на всякий случай улыбнуться. Улыбка получилась жиденькая, чуть виноватая. Уже годика три гражданину Цехановичу не доводилось выжимать из тонко чувствующей, ранимой души подобную улыбочку.

– Представьте меня, пожалуйста, – тихо и без нажима, но все равно не попросил, а приказал молодой человек в дорогом сером костюме. – Я Хутчиш. Анатолий Хутчиш. Помощник депутата от фракции Либерально-демократической партии России.

– А вы не?.. – с робкой надеждой начал гид Цеханович.

– Нет, – холодно отрезал помощник депутата.

– Ладно, – кротко кивнул повидавший в жизни всякое Яков Михайлович. Повернулся к подопечным. По въевшейся привычке машинально их пересчитал (один, два… шесть). И экскурсионным голосом привлек общее внимание: – Signore e signori! Permettete mi presentarvi Anatoliy Hutcisch, aggiunto deputato alla frazione LDPR, e uno dei grandissimi partiti della Russia altuale. – Столь грубой лестью экскурсовод наступил на осиное гнездо своей совести. И был, не сходя с места, закусан до смерти. – Si aggregato con noi alla scopo…

– Alla scopo di sistemare i contatti, – подсказал Анатолий.

Как старорежимный офицер он щелкнул каблуками рядом с опасной лужей и вздернул подбородок, параллельно вспомнив, что не мешало бы побриться.

Неаполитанские гости восторженно зажестикулировали, отнесясь к небритому партийному функционеру как к очередной московской достопримечательности рангом не ниже Мавзолея. А синьор Ринальдо Витали посчитал за нужное жарко потрясти руку Анатолия и обнажить в полной радушия улыбке искусственные зубы, голубоватые, как туалетный кафель.

Якова Михайловича поджимал регламент, и без того нарушенный нежданным ливнем. Поэтому, считая, что необходимые формальности соблюдены, он перешел к исполнению прямых обязанностей – затараторил на итальянском средней руки:

– Per favore, prestate attenzione alla maestosa a tre ordini dalle cupole dorate torre del companile di Joana Grande – e dominante d'archetittura del Cremlino di Mosca…

Синьор Ринальдо экскурсовода не слушал. В компанию директоров обувных фабрик он, по сути, напросился, используя родственные связи. Один отправиться в Москву побоялся. Слишком уж уверенно итальянские газеты убеждали синьора, что в столице России мафия покруче палермовской будет.

А опасаться местной мафии синьору Витали приходилось потому, что приехал он сюда с не вполне законной целью: найти способ извлечь сокровища, вмурованные, как гласит семейное предание, под одного из стерегущих вход в Патриаршью ризницу львов.

 

Эпизод седьмой. Последний из Преисподней

26 июля, вторник, 16.00 по московскому времени.

Покойный полковник Громов был прав: личное дело прапорщика А.Хутчиша (субъект номер 001, кодовое имя «Буратино») бесследно исчезло из Архива примерно месяц назад. Когда пропажа обнаружилась, разумеется, началось дознание; разумеется, заработала бумажная проверочная машина («В ответ на ваш входящий номер такой-то от такого-то числа отвечаем исходящим номером сяким-то от сякого-то числа…»), но – вхолостую; разумеется, начальник Архивного отдела был переведен на нижеоплачиваемую должность (заместителем директора районной библиотеки в г. Электросталь)… и, разумеется, похититель обнаружен не был.

Впрочем, генерала Семена сам факт пропажи не особенно обеспокоил: не до таких мелочей сейчас.

Вспомнилась уже ставшая легендой «аквариумная» история о том, как после смерти генералиссимуса бериевские орлы записали беседу между Хрущевым и Жуковым. В беседе высокие стороны пришли к соглашению, что Лаврентия к власти пускать нельзя никак, иначе всем кранты. А посему «очкастую гниду» (как недвусмысленно выразился Никита) следует «врасплох арестовать».

Но случилось страшное, запись куда-то делась, и орлы настолько перетрухали, что не решились Лаврентию Палычу доложить даже о факте беседы. В результате Всемирная история стала на себя не похожа.

А лента с записью потом нашлась. Через два года после того, как одного из орлов торжественно выгнали на пенсию. Нашлась в запасном сейфе. На ней орел и повесился – с досады.

Так что брызгать слюной по поводу пропажи личного дела стоит погодить. В конце концов, человек, более того, десятимегатонник – не иголка в стоге сена, он не мог не оставить следов. Ведь были у него контакты, связи, операции, и все это задокументировано, запротоколировано и надлежащим образом отражено в соответствующих материалах.

Поэтому генерал приказал Архиву свернуть все текущие дела, работу Аналитической группы распихал по смежным отделам, а саму группу подключил к архивникам; он разыскал даже плешивого Карпа Савельевича Будко – ныне персонального пенсионера, а в недавнем прошлом человека, который как в собственной квартире ориентировался в многокилометровых подземных коридорах Архива, по протяженности, запутанности и беспорядочности не уступающих московскому метрополитену. Товарищу Семену даже пришлось свалить подготовку служебной записки с анализом и прогнозом операции «Спящие счета» на второго зама, хитрого пронырливого одесского еврея, верного, однако, до последней капли крови, поскольку слишком многим в учреждении отдавил ноги. Взвалить – и терпеливо дожидаться результатов. Терпеливо – хотя времени не хватало катастрофически: со дня на день переговоры с Украиной могут закончиться, и тогда ни флота, ни установки Икс нам не видать.

Единственной задачей «архиваторов», аналитиков и возглавившего группу Будко было отыскать во всем многообразии документов хотя бы малейшие ссылки на субъект номер 001, кодовое имя «Буратино». На выполнение задания он отвел им сутки – прекрасно понимая, что и за неделю они не справятся.

Группа закончила работу через двадцать с половиной часов – исключительно благодаря плешивому Карпу Савельевичу.

И теперь на рабочем столе генерала Семена устрашающими Монбланами возвышались груды папок, ждали своего археолога курганы папочек, а своего дворника – похожие на кучи осенних листьев ворохи отдельных листочков бумаги.

В эпоху тотальной компьютеризации хозяева Управлений разведки и контрразведки не торопились оснащать свои пенаты этим детищем НТР, справедливо полагая, что добраться до суперзащищенных компьютерных файлов врагу будет несравнимо легче, нежели проникнуть в местный архив и вынести оттуда нужную документацию. Поэтому даже распоследние особо важные материалы хранились по старинке, в напечатанном виде.

Генерал вздохнул, тяжело сел за стол. Могли бы и по порядку разложить – главное наверху, второстепенное пониже.

Он взял верхнюю папку – самую, как ему показалось, тонкую, из покоробленного временем пегого коленкора. В папке, как в матрешке, пряталась ещё одна – поменьше. Генерал привычно открыл её в конце, оглядел лиловую чернильную печать: не вскрыта ли. Не вскрыта. Над печатью синел штамп с надписью: «ТОЛЬКО ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ. В СЕЙ ТЕТРАДИ ЛИСТОВ ПРОШИТЫХ, ПРОНУМЕРОВАННЫХ И ЧЕРНИЛЬНОЙ ПЕЧАТЬЮ СКРЕПЛЕННЫХ 16».

Любой документ из Архива, будь то хотя б плевенький акт о списании спирта, имел гриф доступа не ниже ДСП, поскольку даже из акта о списании спирта опытный разведчик может выяснить массу полезных вещей.

Чем сейчас и собирался заняться генерал Семен.

Он опять безрадостно вздохнул и открыл первую страницу. Поехали.

Копия свидетельства о смерти Анатолия Анатолиевича Хутчиша, студента-заочника второго курса Московского инженерно-строительного института (см. Личное дело 1770/07.ВВ, Анатолий Хутчиш, субъект «Буратино»). Умер от гриппа в 1984 г., похоронен на Ваганьковском кладбище (г. Москва), участок номер 2786.

Генерал раздраженно отбросил папку. Липовые свидетельства о смерти его совершенно не интересовали: все обитатели объекта (пардон, бывшего объекта) У-17-Б де-юре считались умершими – во избежание… Семена же интересовали отнюдь не официальные материалы. Он взял следующую, сладковато пахнущую мышами папку. Эт-то ещё что такое?

Отчет американской этнографической экспедиции, в семьдесят четвертом году работавшей в резервации индейцев Чин-чень-а-Чиу – одного из самых загадочных племен, живущего в резервации несколько южнее города Форт Майерс (тоже мне город нашли, засранцы, деревенька с задрипанной мэрией, жителей небось тыщ пять душ, а туда же – «город»), в двухстах километрах от Мексиканского залива. Генерал бегло просмотрел русский перевод. Начальник экспедиции Г.Арчер (он же – майор ВМС США Г.Баквитсон, см. дело ИЛ-464/17) извещал ректорат нью-орлеанского этнографического института, что его группой среди жителей племени обнаружен мальчик несомненно белой расы (белокурые волосы, голубые глаза, строение черепа и скелета и т.п.). Мальчик, которому на вид было лет десять, изъяснялся на странной смеси местного наречия (Мио-Уио, см. Справочник редких наречий, М., Просвещение, 1981 г.) и другого языка, опознанного одним из членов группы как русский. После длительных бесед группе удалось выяснить, что мальчика зовут Толиа. Отчество: неизвестно. Фамилия: неизвестна. Индейцы называют его Хутшиш, что в переводе с Мио-Уио означает Перспективный Воин, Вышедший На Рассвете Из Моря С Большой Рыбой В Руках. Полных лет: восемь. Несколько следующих страниц отчета отсутствовали, зато вместо них было помещено уведомление, что, дескать, ознакомиться со стенограммой диалога между найденышем и переводчиком группы Дж. Фареллом, результатами первичного медицинского обследования найденыша, а также с материалами о перевозке найденыша в Нью-Орлеан можно, если заглянуть в Личное дело 1770/07.ВВ, субъект «Буратино».

Генерал нахмурился. Так что же это получается? Получается, что наш субъектик «Буратино» – американец?! Бред какой-то. Что там дальше…

Он перевернул страницу. Дальше не было ничего, кроме небольшой записки, отпечатанной на хорошей «Короне», и подколотого к ней обыкновенной скрепкой перевода на русский: «Дорогой сэр! С сожалением вынужден известить Вас, что наш юный друг самым непостижимым образом исчез из запертого фургона на пересечении Тринадцатой Западной улицы и Вилайет Авеню (не знаю, имеет ли это какое-то значение, но именно здесь расположено консульство СССР). Уверяю Вас, ни о каких промахах со стороны моих людей в данном случае речи быть не может. Однако я приказал провести самое тщательное расследование, о результатах которого незамедлительно Вас извещу. Остаюсь искренне Ваш,

Г.Баквитсон».

Генерал Семен задумчиво почесал в затылке. Ладно, в конце концов, пока это не так важно, откуда взялся наш Пиноккио… Но если и в остальных документах будут содержаться столь же исчерпывающие сведения, то поиски крупиц полезной информации затянутся на неделю…

Он взглянул в окно, и мысли его снова вернулись к «Спящим счетам». Эту операцию проводило не ГРУ и не СВР. Более того: несмотря на все старания и потерю двух агентов в Бейруте, Аквариуму так и не удалось выведать, кто же истинный автор операции. Так же осталось нераскрытым подлинное её название.

А потом вдруг, ни с того ни с сего, официальный Израиль начал требовать от швейцарских банков обнародования информации, кому принадлежат деньги на замороженных с конца Второй мировой счетах. Пока что об этих требованиях знал лишь дипкорпус, но минет месяц-другой, и все журналюги – от «Файнешнл Таймс» до каких-нибудь сраных «Будней Мичигана» – вцепятся бульдожьей хваткой в столь жирный кусок и примутся рвать на части в надежде добраться до мозговой косточки.

Скажем прямо, ГРУ с этой загадкой не справилось. Обделалось по самые помидоры. И непосредственный начальник Семена (большинству сотрудников Аквариума известный как сержант Попов из отдела кадров) свалил на него изготовление отписки. Благо генерал славился умением «лепить дымовые завесы». Это было очень кстати, поскольку отписка – что дышло… Генерал спохватился – не о том надо думать, не о том, – машинально похлопал себя по карманам в поисках сигарет, потом одумался (он ведь два года как курить бросил), кинул в рот импортную таблетку, проглотил, не запивая, и открыл следующую папку.

Копии накладных о выдаче курсанту Хутчишу А.А. форменной одежды и приказа о том, чтобы поставить его на довольствие. Дат на этом документе почему-то не стояло, но Семен обратил внимание на размер одежды и обуви, а также на то, что в довольствии были указаны: пол-литра молока в день, пятьдесят граммов карамели «Барбарис» раз в день и порция мороженого «Бородино» раз в неделю.

Ага, смекнул генерал. Из российского консульства в Нью-Орлеане парнишку переправили в СССР, где толковые люди мигом смекнули, на что он способен. Молодцы, не проворонили будущего десятимегатонника. Сколько ж лет ему было тогда? Такие накладные были введены году эдак в семьдесят шестом, значит, лет десять, не больше. Родителей, получается, так и не удалось разыскать? Не удалось, значит, выяснить, как русский мальчуган по имени Толя оказался среди американских красножопых?..

Так, стоп. Пауза. Нельзя столько думать над каждой писулькой. Надо искать. Искать зацепку. Намек. Знак. Лучик света, который высветит тропинку к прапорщику Хутчишу. Если, конечно, тот выжил после обвала. Если нет – то все хорошо. Если да, то что он станет делать? Даст знать о себе отцам-командирам? Вряд ли: такие люди действуют в одиночку… Что тогда? Приступит к выполнению задания, которое не успел получить? Вот это вполне может быть. Кило – и мегатонники обожают трудности. Как китайские пионеры, ей-богу.

Генерал закрыл и эту папку, посмотрел на часы. Половина пятого, а он еще, можно сказать, и не приступал. Надо бы поторопиться… Да и закусить пора бы. Обеденное время давно прошло.

Он уперся ладонями в столешницу, оттолкнулся – и кресло на колесиках послушно откатило его от груды ветхих документов к устрашающему серо-огромному сейфу допотопной конструкции. Семен повернул крестовидную рукоять, с натугой открыл дверцу. Достал с полки термос (китайский, какой же еще?) с какао и завернутые в полиэтиленовый «кэмеловский» пакет бутерброды. Грустно усмехнулся: сколько раз говорил жене: ну не надо, у нас же столовая прекрасная, адъютант принесет все, что угодно. Ан нет – так и не сподобился ни разу спуститься на второй этаж, так и держится на домашних бутербродах. Пока себе желудок окончательно не посадит.

Так раздумывал генерал Семен, впиваясь зубами (слава Богу, пока ещё своими собственными) в сочную солоноватую мякоть бутерброда с ветчиной и запивая обжигающе горячим, приторным какао прямо из горлышка: эскулапы не рекомендуют кофе.

Эх, жалко, нет времени на «Спящие счета». Хотя, конечно, второй зам не подведет, сделает как надо, нет у него такой привычки – подводить. А как все можно было хорошо обыграть! Например, будто бы официальному Израилю под какие-нибудь темные делишки срочно понадобились неподконтрольные деньжата, а лучше – золотишко. Благо, рынок золота лихорадит… Кстати, а почему так лихорадит рынок золота? Ведь презренный металл, как утверждают сводки, так низко не падал в цене лет двадцать. В ЮАР прииски вот-вот закроют.

Генерал подумал, что он несколько поторопился свалить работу на второго зама. Но ведь времени-то нет. Нету, и все. Или играйся со «Спящими счетами», или с «Буратино». Два столь серьезных дела параллельно вести – это мы уже проходили. Слава Богу, что живы остались.

Эх, с каким аппетитом он приговорил бы сейчас миску полтавского борща! Сначала нужно казнить и выпотрошить гуся. И сварить. Потом нарезать свеклу соломкой и тушить, поливая бульоном и уксусом. Не помешает слегка обжарить смешанные с томатной кашицей мелко нарубленные морковку, петрушку и лук. А потом в кипящую воду засыпать галушки из гречневой муки. Гуся следует класть уже напоследок, когда обжигающий борщ из кастрюли разливаешь половником по тарелкам. Эвелина, жена старика Князева, отменно готовила полтавский борщ. Бедный Ванька, надо бы заехать к нему как-нибудь…

Рука Семена с зажатым в ней душистым бутербродом замерла на полпути ко рту. А почему, собственно, он то и дело возвращается к треклятым «Счетам»? Ведь, по сути, дело это важное, но не настолько же. Провал «Счетов» грозит ему лишь серьезным взысканием, а если он не найдет вовремя треклятого Хутчиша, то… Генерал поежился. О последствиях даже не хотелось думать. Господин Доктор ошибок не прощает. А тут ещё угроза треклятого мегатонника – убить. И если мегатонник найдет установку, но передаст её не генералу лично в руки… Охохонюшки-хохо.

И Семен вновь вернулся к пыльным папкам. К этим треклятым пыльным папкам.

Заявление в бухгалтерию пансионата-люкс «Столичный» с просьбой о выделении двадцати восьми рублей ноль-ноль копеек наличными на покупку наручных часов «Восток» в качестве вознаграждения победителя в ежесезонном конкурсе «Алло, мы ищем таланты!». Победитель – Хутчиш А.А. Дата: 28.07.81. И внизу опять беспощадное: см. Личное дело ?1770/07.ВВ.

Генерал знал этот пансионат. На самом деле это была строго засекреченная разведшкола, расположенная под Будогощью. Чудесные места! А именными часами награждались лишь отличники боевой и политической подготовки, причем исключительно после успешного выполнения своего первого личного задания. А уж стать первым в конкурсе талантов (недельная одиночная автономка в области пониженной выживаемости и самостоятельное возвращение на место прописки) – это извините. Это уже суперменство какое-то. Сколько ж Хутчишу было в восемьдесят первом, пятнадцать, что ли? Ну и ну! Что-то дальше будет…

Дальше была выцветшая, некогда ядовито-зеленого цвета тетрадочка в двадцать четыре страницы, содержащая выпускное сочинение Анатолия Хутчиша, ученика десятого «Б» класса школы номер четыре города Карабах (Армения). Тема сочинения: «Как я провел каникулы у бабушки». Оценка: 5. Содержание: аналитическая записка к вопросу о национальной напряженности в области и возможности социального взрыва в ближайшие пять-десять лет.

В углу генеральского кабинета – это было даже внесено в служебную инструкцию адъютанта – неизменно вот уже десяток лет стоял ящик «боржоми». Не пластиковый, а по-советски из алюминиевой проволоки. Двадцать бутылок, как положено, с благородным налетом ржавчины вокруг горлышка. Как генерал ненавидел «боржоми», никому не объяснить. Но выпивал ежедневно не меньше бутылки. И ещё больше ненавидел веселого врача-майора из Четвертого управления, который и заставлял ежедневно лакать эту дрянь.

Семен посмотрел на ящик и с тоской вспомнил, что положенную дозу сегодня даже не начинал. Память увела ещё дальше. С каким восторгом лет десять назад он обнаружил, что ему поставили однажды «боржоми» «искусственной выработки» – как написал в объяснительной поставщик.

Эх, времена были другие. Времени тогда хватало на все. Лишь три часа потребовалось генераловой бригаде, чтоб выйти на подпольный заводик теневиков. И прижать этих теневиков к ногтю. Жаль, не дожал. Ситуация изменилась. Теперь эти теневики гонят свою воду, считай, в открытую. А о десятилетней давности истории вспоминают как о ночном кошмаре, растаявшим с первыми лучами перестроечного солнышка. Будь оно неладно.

Он продолжал задумчиво перебирать утратившие первоначальный цвет папки. Да-а, вот времена были. Да что времена! – люди, генерал, какие были люди! «Карл» Ванька Князев, «Лягушатница» Яна Линкова… С такой командой разве мы просрали бы Советскую Империю? Разве «Блондинчик» Зяма Кацнельсон позволил бы вшивой Эстонии тявкать на могучего хозяина? Или взять «Карла» Князева: допустил бы он, чтоб какой-то Израиль требовал от самой Швейцарии обнародования счетов? А «Молоток» Вова Молодцов – разрешил бы, что ли, американцам пускать свой ветерок в пустыне?.. Теперь таких остались единицы, и одну из этих единиц он, генерал Семен, должен превратить в ноль. Единицу под именем Анатолий Хутчиш. Ну и времена настали…

Он продолжал машинально перебирать папки. Мелькали названия операций и кодовые слова, пароли и клички. «Том Сойер красит забор»: знаем, темная история с захватом Гренады непонятно кем; что, Хутчиш и там успел побывать?

– однако!.. «Рок-н-ролл мертв»: как же, как же, дьявольски запутанное дело о схожих чертах в смертях Мэрилин Монро, Джима Моррисона, Фредди Меркьюри, Курта Кобейна и Виктора Цоя. Так до сих пор, кстати, точный ответ и не найден…

Генерал продолжал механически перебирать папки. Нет, шалишь. Что-то важное проскользнуло в просмотренных им материалах. Что-то знакомое. Что-то такое мы уже когда-то встречали. Понять бы, что именно… Мелочь, заноза, соринка в глазу, но было, было нечто оч-чень интересное… Генерал постарался расслабиться, не обращать внимание ни на что конкретное, попытаться ухватить самую суть разрозненных и разноплановых документов…

И продолжал перебирать папки.

Содержимое документов фиксировалось лишь, так сказать, внешней частью сознания разведчика. В мозгу генерала Семена уже начался сложный аналитический процесс, расчетливо холодная обработка данных, поиск логических связей и просчет возможных вариантов. Две мысли, только две мысли, пока ещё не облеченные в слова и образы, мучили его. Первую можно было определить как: «Не может быть, не может быть, таких совпадений не бывает…», а вторую – «Почему нет, почему нет, ведь многое сходится…» Напряжение, возникшее между этими двумя противоположными идеями, создавало и разрушало ассоциативные цепочки, побуждало строить воздушные замки предположений и придумывать вероятностные сопоставления, непрочные, как мыльные пузыри.

С чего все началось? Бессилие перед неприступной горой дряхлых документов, содержащих имя Хутчиш. Сожаление, что нет достойных людей, сумевших бы разобраться со «Спящими счетами». Только полноценный Иван Князев, друг старинный по кличке «Карл», смог бы в течение суток решить эту проблему… Свидетельство о смерти. Странный (если не сказать больше) индейский мальчик по имени Толя – как он попал на территорию бывшего потенциального противника?.. «Счета» – «Буратино»… Полтавский борщ Эвелины Князевой… Чертово «боржоми»… Сожаление о прошедших временах… об ушедших людях – «Реликте» Валентине Максовой, «Карле» Иване Князеве…

Иван Князев «Карл» – «Карл» Иван Князев.

В мозгу Семена что-то тихонько щелкнуло, и детали головоломки встали на свои места.

Генерал почувствовал, как мигом вспотели ладони, кровь бросилась в лицо и сердце бешено забухало где-то в районе кадыка. «Не может быть – почему бы и нет»…

Он нервно расстегнул сдавившую горло верхнюю пуговицу рубашки. Он судорожно полез в карман, судорожно кинул в рот ещё одну таблетку, запил остывшим какао. А почему – не может быть? История знает и не такие совпадения. Но – надо проверить, надо проверить. Господи, в которого я никогда не верил, сделай так, чтобы все совпало. Вот это будет козырь!..

Стоп. Нужна передышка. Сердце должно перестать бешено колотиться внутри грудной клетки. А козыри от нас никуда не убегут.

Товарищ Семен откинулся на спинку кресла и три раза глубоко вздохнул, закрыв глаза. Не помогает. Тогда с дистанционного пульта он включил установленный на кряжистой тумбе монитор – так, чтобы можно было смотреть, не вставая из-за стола.

На монитор выводилось изображение происходящего в любом из подчиненных генералу двадцати пяти кабинетов, трех коридоров и одного мужского туалета – женщин в подчинении Семена не значилось. Впрочем, если Семен и включал Ти-Ви, то последние дня два смотрел только одну программу: «Кабинет номер триста семнадцать».

Майора Барышева навязал Аквариуму опальный спикер. До этого Барышева с позором выперли из президентской охраны. Надо ж было додуматься – выплатить агенту в далеком южном штате Луизиане гонорар стобаксовыми купюрами нового образца через два дня после их введения в обращение! Для ГРУ неприятным моментом в этой истории было одно: Коржаков начал вербовать агентуру и в Ю Эс Эй. И с молчаливого согласия своего начальника, писаря Попова, товарищ генерал свалил на спикеровского протеже самое безнадежное дело – «Зимовка Дюймовочки», дело о неизвестно кем отданном приказе «кротам» атаковать объект У-17-Б.

На экране замелькала опрятная лысина Барышева – вид сверху. Майор вышагивал перед замершим помощником.

– И что следует из протокола? – задал майор риторический вопрос помощнику, не поворачиваясь и угрожая пустоте указательным пальцем.

– Не могу знать, – почел за лучшее не строить своих версий помощник.

– В протоколе утверждается, что на первом горизонте обнаружен окурок сигареты «Ява» и раздавленная муха с оборванными крыльями! Подпись: «Эксперт Лордкипанидзе»! О чем это говорит?

– Не могу знать. – Помощник не стал менять выбранную линию поведения.

– Но ведь Громов курил «Беломор», а «кроты» не курят по определению! Что это значит?

Майор взял документ кончиками изящных пальцев и закружил с ним в вальсе, как с дамой.

– Не могу знать!

– Значит, окурок бросил кто-то посторонний!

Майор Барышев воинственно ткнул пальцем вверх. Прямо в камеру. И посмотрел, куда попал. Искорки безумия в его глазах были размером с куриные яйца.

Генерал зычно расхохотался. Смеясь, хлопнул себя по ляжкам, чуть термос не опрокинул. И выключил монитор. Ладно, спикера за такого кадра можно только благодарить. Но – потехе час, а делу время. Успокоился – теперь можно и за работу.

Средним пальцем левой руки генерал нажал прохладную кнопку, упрятанную под столешницей; высокая, обитая коричневой кожей дверь тут же бесшумно распахнулась, и на пороге, как чертик из табакерки, возник адъютант. Он был в гражданском, но цивильная одежда не могла скрыть военную выправку. Серый костюм-пара (брюки с безукоризненной стрелкой, покрой пиджака удачно скрывает пухлую наплечную кобуру), рубашка в тон костюму, галстук в тон, ботинки в тон. Даже цвет волос в тон. Выглядит так, будто за ним буквально через три минуты заедет «линкольн» и он отправится на прием к Мбаго .

Адъютант аккуратно прикрыл за собой дверь, выжидательно замер на пороге аллегорической скульптурой «Граница в надежных руках».

Генералу нравился этот хлопчик. Всегда подтянутый, предупредительный, исполнительный, нелюбопытный, молчаливый, спокойный, уверенный.

– Копию дела номер 516 дробь 4 точка ВВ ко мне на стол, – негромко приказал Семен, стараясь не выказать волнения. – Жду вас… – Он прикинул: спуститься в архив – две минуты, вручить предписание, получить требуемое, расписаться в журнале – минута сорок, подняться обратно – ещё две. Итого пять сорок. Накинем пяток для ровного счета. – Жду вас через пять минут сорок пять секунд. Исполняйте.

– Есть, – коротко кивнул адъютант и бесшумно исчез за дверью.

В ожидании дела номер 516-и-так-далее Семен встал из-за стола, подошел к окну. Звук шагов скрадывался толстым ковром с замысловатым «таруханским» узором мягких, успокаивающих глаз оттенков. Остановился возле низкого подоконника с одиноким кактусом в глиняном горшке, заложил руки за спину, принялся задумчиво покачиваться с пятки на носок, чувствуя, как холод отпускает сердце, высыхает пот на руках и дурман покидает голову. «Горячее сердце, холодная голова и чистые руки», – как все-таки правы бывают порой классики…

В Москве шел дождь – явно затяжной. Наконец-то, а то все жара и жара. Хорошо. Внешний мир расплывался от струек стекающей по стеклу воды, едва заметно дрожал от работающей «глушилки», которая заставляла стекла мелко вибрировать, сбивая тем самым настройку лазерных подслушивающих устройств.

«Грибов будет много, – рассеянно подумал генерал. – Эх, в лесок бы сейчас. С палаткой, денька на два…» Неужели за тридцать с лишком лет никто не догадался сопоставить такие очевидные данные? Впрочем, чему удивляться: в недрах Архива таится столько всякой информации, большей частью к тому же строго засекреченной, что порой лишь чистая случайность помогает наткнуться на необходимые сведения. Случайность. Везение. Удача. Фарт. Как сейчас. Неужели ему в руки попал козырь, о существовании которого все давно забыли?.. Ох, сколько к осени грибов будет в Подмосковье…

Раздался вежливый стук в дверь, и на пороге возник давешний адъютант. Под мышкой он держал пухлую старомодную папку омерзительно сиреневого цвета с белыми в прошлом шнурками. Генерал, недовольный тем, что его отвлекли от лирики, бросил взгляд на настенные, квадратные, без выкрутасов часы, отсчитывающие вечность над портретом Рихарда Зорге, и ледяным тоном произнес:

– Вы прибыли на шесть секунд раньше. Делаю вам замечание.

Лицо адъютанта осталось бесстрастным, как у древнегреческой скульптуры. Он приблизился к гигантскому столу из натурального тиса, бережно положил папку несколько в стороне от остальной груды бумаг и вытянулся в ожидании дальнейших распоряжений.

– Вы свободны, можете идти.

– Есть.

Когда адъютант покинул генеральские апартаменты, генерал вернулся за стол, машинально нажал под столешницей другую кнопку (мягко клацнув, сработали замки дверей; мягко прошуршав, опустились шторы на окнах, отражающие любой вид излучения) и некоторое время разглядывал папку.

Потрепанная, но не очень, с выцветшей надписью на верхней картонке:

516/4.ВВ. ЛИЧНОЕ ДЕЛО.

Субъект «КАРЛ».

Доступ только для разряда «Ц».

Не выносить, не копировать, не выпускать из рук, не читать вслух, не демонстрировать окружающим.

Генерал порылся в верхнем ящике стола, выудил оттуда портативный детектор из черной пластмассы и несколько раз прошелся им в воздухе над папкой. На черной панели зажегся зеленый огонек: посторонних предметов не обнаружено. Так и должно быть, но – береженого Бог бережет.

Семен спрятал детектор обратно в стол. Глубоко вздохнул – Господи, пусть это окажется то, что нужно! И открыл папку.

Прошлой и, казалось бы, давно забытой жизнью дохнуло на генерала. Той жизнью, где была полевая работа, настоящие друзья и конкретные враги; где не было этого опостылевшего кабинета, закулисных игр и запутанных комбинаций. Тогда выручала стремительная тактика; сейчас же приходится полагаться на скучную стратегию.

С большинством материалов Семен был знаком не понаслышке, а в некоторых операциях сам принимал участие на пару с Князевым. Как же давно это было!..

«Комарик» – тысяча девятьсот пятьдесят девятый, установка дорогущей разведывательной аппаратуры на вершине Джомолунгмы. В те годы ни о каких спутниках-шпионах ещё не могло быть и речи, поэтому успех операции сулил Советской стране такие преимущества перед противником, которые тысячекратно окупили бы любые затраты. Увы, операция провалилась. Двенадцать трупов, оставшихся на снежном погосте, четырнадцать обмороженных и ампутированных конечностей, двести семьдесят миллионов рублей старыми, похороненные на дне ледяной пропасти, – таков её итог. Князев тогда на собственных плечах вытащил восьмерых из-под внезапно обрушившейся лавины – и Семена в том числе, а потом ещё голыми руками, вместе со своей женой, которая также принимала участие в этой операции, рыл в мерзлом снегу могилы…

Спустя пять лет генерал (тогда – всего лишь капитан) уйдет с оперативной работы и с головой погрузится в бумажную рутину.

Дальше, дальше…

«Ножик в тумане», шестьдесят шестой, «Букварь», шестьдесят восьмой (трагическая история, бедный Ванька), «Шиш вам», семидесятый… «Красная борода»…

Вот оно. Вот то, что искал генерал. Операция «Красная борода», семьдесят второй год. Он вздохнул (Боже, пусть это будет то, что надо) и впился взглядом в машинописный текст, за которым стояли боль, отчаяние, крики о помощи…

Закончив читать, генерал Семен встал из-за стола, вынул из алюминиевой ячейки бутылку «боржоми», откупорил её о подоконник и (горло было как наждак) ополовинил.

Сердце билось несколько учащенно, левое веко подергивалось, пальцы ног непроизвольно поджались, но мозг работал четко, без скрипа и перебоев.

Итак, мозаика сложилась в неожиданную картину. А сложил её он, генерал Семен. Никто, ни один человек за четверть века не смог найти связь между бесконечными докладными Ивана Князева и странным найденышем в стаде американских индейцев, а он смог…

Итак, Иван Князев, бывший оперативник ГРУ МО и Первого ГУ КГБ, нынче персональный пенсионер с инвалидностью второй группы, друг и соратник на протяжении десятилетий. И кроме того, как только что выяснилось, – лишний туз к колоде. Да какой там туз, джокер!

И лишь он, генерал, знает о его существовании. Знает, как им сыграть. Противник может просчитать все комбинации, предсказать любую ситуацию, вычислить любой поворот событий… Но иногда вдруг всплывет вот такой вот джокер, и весь карточный домик прогнозов рухнет в одночасье. Надо только знать, где и когда выложить на стол джокера. Знать, за какие ниточки подергать, на какие клавиши души нажать, чтобы человек, не сознавая того, стал играть по твоим правилам. Надо отмести все личные чувства, забыть о дружбе и помнить, что главное – это дело.

Итак.

Вводим в игру Ивана. Прапорщик, будь он неладен, ищет установку Икс. Князев ищет прапорщика. А что, может выгореть! И, стало быть, незачем валить самого Хутчиша. Пусть он выйдет на корабль, а Князев выйдет на Хутчиша. Прапорщик находит установку, Иван находит прапорщика – и тут мы подсекаем леску. По-простому говоря, мы ловим прапорщика на живца. Точнее, не так: мы ловим установку на Князева… Я ловлю, поскольку никто, ни Аквариум, ни Господин Доктор гребаный о Князеве знать не знают. Лихо! Установка – мне, Хутчиш – Князеву, чуть позже труп Хутчиша – Доктору.

Возвращаясь за стол, генерал машинально достал расческу, возбужденно провел ею по остаткам волос, привычно дунул на зубцы. А ведь придется самому ехать к Ивану – такое дело никому не поручишь. Это его козырь, его проходная пешка… Но ехать придется одному, без прикрытия. А это, знаете ли… Конечно, в Аквариуме полно тайных выходов на случай чрезвычайных ситуаций, гримерный и костюмерный отделы работают выше всяческих похвал, и все же, все же…

Генерал содрогнулся, вспомнив бой на улице, когда он возвращался после переговоров в трансформаторной будке.

Он до сих пор не знал, кто именно из противостоящих сторон организовал нападение на «аварийку», но враг был сильным и умным: он не только вычислил местонахождение Семена, но и отважился на прямую атаку. Неужели утечка? Генерал находился в положении шахматиста, проводящего одновременный сеанс на десяти досках. Американцы, израильтяне, китайцы, даже свои, русские, – все охотятся за установкой, и у каждого может найтись множество причин к тому, чтобы уничтожить генерала.

Когда раздолбанный «рафик» остановился рядом на светофоре, Сергей негромко скомандовал: «Ситуация Б!»

За шофера (не того штрафника, что сидел в кабине, исполняя роль «болвана», а настоящего – находящегося внутри бронированного фургона, за дисплеем, на который передавалась картинка с портативной видеокамеры, вмонтированной в синюю мигалку «Аварийной службы») – так вот, за шофера был Борис. Он кивнул и положил пальцы на клавиатуру, ожидая дальнейших распоряжений.

«Ситуация Б» означает угрозу атаки. Сергей метнулся к пульту управления стрельбой. Генерал стиснул зубы, но с места не двинулся: он прекрасно понимал, что любым своим действием лишь помешает работе профессионалов.

Водитель «рафика» на секунду включил брызгалку, чтобы промыть лобовое стекло, а работающие дворники смахнули несколько капель в сторону машины, где сидел генерал. Капли эти попали на лобовое стекло «аварийки», моментально растеклись по нему сплошным тонким слоем, и тут же раздался негромкий зуммер: это липовый шофер подал сигнал тревоги – видимость из кабины упала до нуля. Таинственный противник применил поляризованную жидкость «Альфа-тета-зет», находящуюся на вооружении многих спецслужб мира. Стекло, на которое попадала эта жидкость, с контактирующей стороны оставалось прозрачным, зато, если смотреть с другой стороны, превращалось в совершенно непроницаемую для света поверхность. Но, к счастью, машина управлялась не из кабины, о чем враг, судя по всему, не знал.

– Ситуация Ц! – рявкнул Сергей и кивнул Борису: – Начали.

Ситуация Ц означает начало атаки противником.

На светофоре загорелся зеленый свет, и поток машин двинулся по улице.

Неукоснительно соблюдая правила дорожного движения, «рафик» и «аварийка» так же тронулись с места.

Сергей взялся за рукоять джойстика, дернул его вправо и нажал красную кнопку. Из выхлопной трубы «аварийки», торчащей из-под левого борта, вылетело черное облако сгоревшей соляры и бесплотно окутало правое заднее колесо «рафика». Окутало – и спустя мгновенье рассеялось, но кислотный газ успел впиться своими невидимыми зубами в резину покрышки.

Повинуясь знакам дорожного движения и включив поворотники, обе машины повернули на проспект. По-видимому, шины «рафика» были изготовлены из кислотостойкого материала, поскольку вражеское транспортное средство даже не снизило скорости.

Эта погоня не имела ничего общего с погонями из голливудских фильмов: обе машины неспешно ползли в потоке автомобилей, и посторонний наблюдатель ни за что бы не догадался, что на его глазах разыгрывается битва не на жизнь, а на смерть.

По боку фургона дробно застучало, как во время крупного ливня. Если б не бронированная обшивка, «аварийка» мгновенно превратилась бы в решето с невидимыми глазу дырочками: английское оружие ближнего боя «Симстресс» стреляет порциями прошивающих все на своем пути игл, диаметр которых не превышает четырех ангстрем…

– Еще один справа, – негромко сообщил Борис.

Генерал взглянул на экран компьютера. Справа их нахально подрезал навороченный БМВ с тонированными стеклами. По логике вещей, «аварийке» нужно было немного уйти влево… но слева, как приклеенный, тащился громыхающий «рафик».

– Чего ждешь, Серега? – прошипел Борис, яростно втискивая фургон в щель между заполонившими ряды машинами. – Гаси его!

– Не фига, – бросил стрелок. – Это не враг. Враги на таких крутых тачках разъезжать не будут. Чтоб их каждый гаишник тормозил? Ты давай следи за «рафом» – неровен час, уберет он нас…

Субчик в БМВ грозно просигналил и, поскольку «аварийка» на его притязания на полосе не реагировала, подопустил левое стекло и смачно плюнул в борт «аварийке». После чего, удовлетворенный, захохотал и газанул вперед – как головастики шарахнулись в стороны от него «москвичи» и прочие «жигуленки».

Слюна повисла на желто-красном борту и стекать вниз не торопилась.

– Вот с-сука, – прошипел сквозь зубы Борис. – Догнать бы да показать, кто мы есть на самом деле…

– Отставить, – буркнул товарищ Семен. – Следите за дорогой, товарищ Борис.

А вокруг продолжала бурлить московская круговерть: лоснящимися эритроцитами по артерии проспекта текли автомобили, лейкоцитами сновали туда-сюда пешеходы, ленивые и одурманенные жарой.

– Давай на Толоконникова, – скомандовал товарищ Семен. – Там дорога узкая, одна полоса всего, оторвемся.

– В кабинете у себя командуйте, товарищ генерал, – огрызнулся Борис. – На Толоконникова «кирпич» в конце, а за ним – гаишный пост. Если эти там прижмут, то нам крышка.

– Если прижмут, то нам крышка, – машинально, сквозь плотно сжатые зубы, повторил генерал, нисколько не обидевшись на резкость низшего чина. – Ладно, действуй как знаешь. Поиграем в эти игрушки…

Противно взвизгнули шины – когда фургон круто свернул в тихий переулок. Увеличив скорость, «рафик» проскользнул вперед и включил красные габаритные огни.

Генерал почувствовал, как липкие струйки пота потекли из подмышек. Кто напал на них? Чужие или свои? Враг ли пронюхал, что ему известно об установке? Или наши узнали, что он ведет двойную игру? А может быть, Господин Доктор, его таинственный работодатель и тайный начальник, решил отыграться за провал штурма объекта У-17-Б?..

Экран водительского монитора неожиданно подернулся рябью, и шофер Борис заскрипел зубами от досады: вместе с «габаритками» враг включил лазерную установку, сбивающую настройку любой электроники – неприятель, как видно, понял, что одной лишь «альфа-тета-зет» «аварийку» не проймешь.

– Стреляй, Серега, уйдет! – простонал водитель.

Сергей беззвучно выматерился.

К счастью, тогда все кончилось хорошо.

 

Эпизод восьмой. Назад в позапрошлое

26 июля, вторник, 16.46 по московскому времени.

Катерок качало на побитых оспой, матово отражающих шершавое небо волнах Москвы-реки.

Вода была сверху – лил такой дождь, что казалось, будто катерок занесло куда-нибудь в верховья Янцзы вместо столицы Российской Федерации; настоящий ливень. Вода была снизу – троим предстояло нырнуть и вплавь добраться до облаченного в гранит берега, как когда-то в старину подбирались к Кремлю лазутчики Батыя.

Крупные капли ложились кучно. Словно зерно из комбайна, подумалось Насибову.

Папа стоял под брезентовым навесом и наущал Тихомирова. Тихомиров слушал, полуотвернув голову и предоставив Папе лицезреть впалую серую скулу. Его взгляд гулял по набережным горбатой Москвы, автоматически фиксируя перспективные, в случае форс-мажорных обстоятельств, естественные укрепления. Привычка.

При своем громадном росте Тихомиров вряд ли весил больше сотни килограммов, но никак не напоминал сухопарых длинноруких холериков. Мышцы и ещё раз мышцы – ничего лишнего. Вот только слегка желтоватый цвет кожи – следствие тропической лихорадки. Эта болезнь зацепила Андрея во время одной операции в бассейне Амазонки. Операция была самая рядовая: сбор и консервация ядов натурального происхождения для нужд секретной промышленности. Но однажды Тихомирову пришлось кухонным тесаком отмахиваться от стаи пираний – пошел картошку к Амазонке почистить, а здоровенная анаконда утащила под воду.

Пираний он, конечно, покрошил, получив всего десяток укусов. Вот бациллы сквозь эти ранки и просочились в организм.

– Он меня кинул, – сказал Папа и многозначительно поджал толстые влажные губы, гордый, что именно ему, а не кому-то из сотни других прочесывающих столицу пап выпало исполнить пожелание Господина Доктора.

Тихомиров кивнул, глядя на размытый пеленой дождя силуэт Водовзводной башни. Облаченный в гидрокостюм, боец очень напоминал парковую статую атлета из Папиного детства.

– Он нашел дорожку гонять через таможню голландскую «бешеную» говядину, – сказал Папа.

В талантах Андрея Тихомирова Папа не сомневался. Волкодав ещё тот. Рекомендации лучших собаководов.

Тихомиров кивнул, следя, как волна качает перфорируемые дождем остатки радужного маслянистого пятна у борта катера. Эдакий двухметровый морской конек-горбунок.

– Коровы были здоровые, но их умертвили во избежание, – зачем-то сказал Папа и нахмурился. Не оправдывался же он, в самом деле, перед этим отморозком.

Тихомиров кивнул, провожая взглядом ползущий божьей коровкой по мосту далекий троллейбус. Еще не вечер, но окна троллейбуса светились желтым электрическим светом.

– Он не должен уйти, – сказал Папа. – Ты его чпокнешь и скажешь: «Привет из Амстердама!» То есть наоборот: сначала скажешь, а потом чпокнешь.

Тихомиров наконец посмотрел Папе в глаза. И хотя в этом взгляде не было ничего предостерегающего – бессмысленный взор рептилии, – Папе расхотелось давать наставления.

Как бы подытоживая «инструктаж», Папа щелкнул короткими пальцами и выступил из-под навеса. Рядом возник откормленный бодибилдинговыми пилюлями детина с тростинкой зонта в лапище.

Тихомиров молча свирепел. Внешне вел себя как обычно, лишь ещё молчаливей. О том, что командир взбешен, ведали только Запольский и Насибов. Они знали почему, и это их смешило. Не только это. Их смешил и возомнивший себя вершителем судеб толстогубый Папа-бизнесмен, и его бестолково бряцающая оружием братва. При другом раскладе ребятки «подмели» бы катерок в три секунды.

А ещё Запольский и Насибов веселились потому, что наконец предстояло реальное дело. Руки чесались, и топорщились плавники.

Андрюшу Тихомирова вывести из себя мало кому удавалось. Даже в светлой памяти республике Чад, когда между распираемой, как новенькая зажигалка, пороховыми газами пещерой и спасительной полоской озерной воды не имелось ничего, кроме десятка вражеских пулеметных гнезд и пяти сотен обреченных на бессмертие шагов по белому, как соль, червивому от воронок песку; когда камни вокруг шкворчали и плавились в огне; когда кучерявые «шоколады» лезли под пули, как ночные мотыльки на лампочку, свято убежденные, что патроны-то у засевших в пещере, красноглазых от порохового дыма чужаков вот-вот кончатся и тогда осажденных белых людей можно будет, например, сварить на медленном огне, – даже тогда Андрюша только меланхолично засылал в раскаленный, плевавшийся гильзами «калаш» новые рожки.

Вот и сейчас Тихомиров вовсе не заморачивался тем, что цель почему-то находится в Кремле, а не отсиживается где-нибудь на загородной даче, под охраной двух дюжин гоблинов.

Решив, что больше ему на палубе нечего делать, Папа потопал в каюту. Сомневаться, что все получится как надо, причин не было. Как не было причин объяснять наемникам, что они отправляются убирать не мифического бизнесмена-конкурента Сумарокова, а загадочную личность, чем-то не угодившую самому Хозяину. Чем меньше будут знать исполнители, тем позже состаришься.

Качок-холуй перехватил зонт в другую руку. Холуй вымок, как огурец в рассоле – до пупырышек, до мыльной скользкости, но это не важно, лишь бы на шефа не упало ни капли.

Едва Папа удалился, на палубу выскользнул парнишка лет пятнадцати, малек мальком, и испуганно завертел головой. Увидев готовящихся к заплыву, парнишка повеселел: успел.

Его умоляющий взгляд встретился со взглядом Андрея Тихомирова. Андрей поморщился. Но ему очень нужны были деньги. Ведь ради них, денег-то, он, боевой пловец, со своими ребятками и оказался на этом катерке. В батраки к бандюганам, короче, нанялся. Наступил на горло собственной чести. А что делать прикажете? Семью кормить надо, да и Светка, рыба-пила, тоже денег что ни день требует, а разводиться не хочет…

Оба, Андрей и пацаненок, без лишних объяснений, по-матросски широко ставя ноги на мокрую палубу, проследовали на ют. Здесь, скрытые от посторонних взоров, они остановились, и парнишка протянул боевому пловцу скатанную в трубочку стодолларовую бумажку.

Тихомиров угрюмо сдвинул брови, но деньги взял и сунул под резиновый рукав.

Приехал в Москву шабашить – не дергайся. Передвинул свисающую на резинке маску с груди на спину. Нащупал двумя пальцами под горлом замок «молнии» и нехотя, медленно потянул за ушко вниз. Пустое, что одежка под гидрокостюмом промокнет. Зато сто долларов – это всегда сто долларов.

Расстегнув гидрокостюм, Андрей принялся расстегивать на животе пуговицы рубашки. Капли дождя застучали по вытатуированному у сердца портрету анфас лохнесского чудовища. Капли дождя моментально намочили и сбили в клочья курчавые рыжеватые волосы, покрывающие грудь и живот. Стал отчетливо виден напрягшийся железный крест пресса. Мышцы и ещё раз мышцы – ничего лишнего.

Мальчишка проворно дернул из-за пазухи воздушный пистолет, приставил к животу Тихомирова и нажал на курок. Щелкнул выстрел, похожий на звук захлопнувшейся мышеловки. Расплющенная свинцовая пулька отлетела прочь.

Боевой пловец с отвращением взглянул на живот, оранжево-коричневый, как брюхо лялиуса, где рядом с двумя старыми быстро набирал сок новый синяк, и принялся молча застегиваться. Застегнувшись, Андрей затопал к своим.

– Возвращайтесь скорее, я у отца ещё стольник стырю, – не скрывая восхищения, посулил двигающийся следом парнишка-малек. Сын самого Папы.

Из кубрика просочился смех: там коротали время за пивом призванные Папой боевые горные егеря, десантники и боевые спелеологи. Очень уж Папа хотел угодить Хозяину, которого никто никогда не видел. А если и видел, то уже никому ничего не расскажет. Расстарался Папа. Впрочем, простой бойцов, оставшихся не у дел, будет оплачен по минимуму.

– Люди гибнут за металл, – оскалился Насибов, приветствуя командира нехитрой шуткой.

Его глаза холодно блеснули; в них не было ни веселья, ни зависти; одна бесконечная, безумная пустота.

Трое исполнителей смертного приговора псевдо-Сумарокову щелкнули пластилинового цвета резинками надеваемых масок. Вошли в воду без всплеска и вынырнули без шума. Помогли друг другу вскарабкаться на гранитный парапет. Сдвинули маски на затылок. Хватаясь за пучки травы, выбрались на асфальт. Насибов, поскользнувшись на вязкой глине, чуть не упал. И только рассмеялся.

– Слышь, командир, – окликнул Запольский. – Что ж они, гады, с экологией делают? Знали бы, что в сплошной мазут нырять придется, больше б запросили.

– Это ещё что, – откликнулся вместо Тихомирова Насибов. – Я нырнул поглубже, а там в тазиках с цементом два утопленника волосами шевелят. Это у самого Кремля-то! Представляю, сколько таких русалок в округе.

Насибов от души расхохотался. Он и убивал так – всегда с шутками-прибаутками, с сумасшедшей смешинкой в пустых глазах.

Дождь разогнал пешеходов, а из залитого водой автомобильного окна не поймешь, в прилипшей ли к телу мокрой одежде люди перебегают дорогу, или в черно-синих гидрокостюмах. Насибов засвистел детскую песенку из «Красной шапочки»: «Кушай, сыночек, пока твои зубы не превратились в клыки…»

Только хохотуну Никите позволял Андрей подобные шуточки. Все ж таки однополчанин.

Еще один затянутый скользкой травой склон. В траве мокрый придорожный мусор. Никита Насибов протянул Андрею руку, помогая лезть вверх. На тыльной стороне ладони была вытатуирована кистеперая рыба; на пальцах – буквы: «СКАТ» .

Тихий был человек Андрей Тихомиров. Слова не скажет. А причина самая банальная. Результат той истории, когда под Владиком во время обычного тренировочного заплыва на дальность его окружила стая дельфинов.

Он сперва не въехал, что дельфины натасканные, поскольку млекопитающие субмарины затеяли игру с боевым пловцом, как кошки с мышкой. И не сразу врубился, что натасканы звери корейцем или японцем – короче, не нашенским, чужестранным инструктором. И в общем-то не имело значения, врубился или не врубился. Дельфины поиграли-поиграли и выстроились в боевой порядок: пятеро удерживают пловца на глубине, а двое клювами вырывают загубник. Шутки кончились. Тут же из непроглядного мрака выплыла касатка. Тоже оказалась дрессированная…

Ну, здравствуй, Кремль. Красная, мокрая и скользкая, словно не из кирпича, а из очищенной свеклы, покрывшейся капельками проступившего сока, семиметровая стена. Пусть и увенчанная двурогими зубцами-мерлонами, как шут дурацким колпаком, – тоже несерьезная преграда для трех отпетых боевых пловцов, решивших подхалтурить за счет отпуска. А ливень – это даже хорошо: какой боевой пловец боится воды? Зато система «День-ночь», как краб на тухлятину реагирующая на биообъекты массой от тридцати килограммов, боится и, значит, отключена. Кремлевские тайны сторожит только «Нестор-216». Спасибо гидрометцентру за наши счастливые будни. Если б не дождь, Папе пришлось бы платить за ликвидацию Сумарокова не пловцам, а парашютистам.

Трое злоумышленников не стали мудрить с присосочными стеноходами – не столько из-за традиционной нелюбви к заумным примочкам, сколько потому, что во время дождя это опасно: коэффициент скольжения хрен просчитаешь. Хотя со стороны очень красиво – черно-синие ящерицы на красном.

– Ой, я, кажется, в дерьмо вляпался, – брезгливо поджал ногу Запольский и старательно принялся вытирать подошву о траву.

Командир группы решил не отчитывать подчиненного. Если вляпался, значит, так было надо. Не салабон, чтоб на первой же противопехотной мине подрываться. Значит, больше ступать было некуда. Это ж Кремль, здесь вся земля в «секретках».

– Не вытирай. Мало ли чье. Может, это сам насрал. Может, потом ещё хвастаться будешь, – хихикнул Насибов. – Или, может, это ты из-за высотобоязни…

А глаза так и оставались холодными и пустыми, словно не человек шутил, а механически открывала рот сиамская бойцовая рыбка.

Контрабасно загудела тетива раскладного арбалета, выплюнув керамический зуб на капроноволокнистом шнуре, и спустя минуту на стену взмыл, по-паучьи поджав ноги, последний – Андрей.

Не сопряженная с заданием опасность и не то, что приходится брать грех на душу – профессионал против профессионала, – бесили командира группы. Ничего не боялся Андрюша Тихомиров и не верил ни в Бога, ни в черта. Только вот стеснительным он стал после службы на Тихом океане. Стеснялся, что во рту зубов – один, два, расчет закончен. Пока бился с касаткой, дельфины вместе с загубником оприходовали и челюсть, как крабы дохлого морского ежа. Андрюша уворачивался от торпедных атак касатки, пытался прорваться к поверхности и, пуская кровавые облачка, выталкивал прочь изо рта с корнем вывороченные зубы, которые тут же вертикально шли ко дну.

А вставную челюсть вместе с оружием, содержащим металлические части, пришлось оставить на сохранение Папиному холую.

И ещё проблема, нет, проблемка, именно проблемка: в арсенале работодателя в достатке имелись снайперские винтовки и даже гранатометы, а вот чего-нибудь пластикосодержащего, что не заставит «Нестора» плотоядно мигать красным огоньком на пульте охраны в Боровицкой башне, не нашлось.

Ну что ж, наши руки не для скуки. А руки наши длиннее, чем щупальца кальмара.

Наводчика они разглядели за деревьями не сразу. Молодой человек подпирал ствол древней липы и искренне полагал, что сей услугой Папе сможет оплатить немалую долю доминошного долга придурку Шустрому. Не выйдет: если попал Папе в лапы, то это навсегда.

Пусть со стороны сие выглядело как минимум глупо, Михаил Карчек изображал застигнутого непогодой врасплох и забившегося под дерево туриста. А что ещё оставалось делать?

Карчек служил Папе. За мелкие подачки, за возможность бесконечно откладывать расчет по долгам с Шустрым. А ещё точнее – за чувство причастности к чему-то таинственному и великому. А как иначе не потерять остатки самоуважения?

Карчек когда-то журфак закончил, в молодости известным репортером стать собирался, русский язык оттачивал, чтобы грамотным быть, на московский «Московский комсомолец» работал внештатником – пока не выперли…

Не помогли ни журфак, ни мечта юности. Покатился Миша Карчек по наклонной, в домино начал играть, и что теперь? Теперь работает на Папу, беззаветно почитает его и служит ему верой и правдой.

Собранная в морщины кора дерева сыро пахла плесенью; прижавшись к мокрому стволу, оставляющему на рубашке пятна, махровые, словно сажа, Карчек то и дело проводил рукавом по лбу и волосам, сбившимся в истекающие водой пряди, и тер окуляры выуживаемым из-под брючного ремня краем рубашки. Затем снова водружал нелепые в непогоду солнцезащитные очки на мокрый нос.

Не помогало. Не рассчитанный на сильный дождь цейсовский прибор дальнего видения бастовал.

Одно радовало: отсюда, из-за декорирующих изнутри кремлевскую стену деревьев даже невооруженным глазом было видно, что вокруг двух «мерсов» нет никакого движения. И не должно быть ещё около часа. Иначе что это за экскурсия, да ещё в такой потоп?

Карчек не волновался. Только слегка побаивался надвигающейся простуды, поскольку уже явно шмыгал носом. А чего ещё ожидать, проторчав сорок минут под проливным дождем?

Еще Карчеку очень хотелось в сортир, но покинуть пост было никак нельзя. Также никак нельзя было совершать мокрое дело здесь – вдруг случайный патруль засечет и препроводит в отделение, а там поинтересуются: что это у вас, гражданин Карчек, за аппаратура с собой? Уж не затаили ли вы, гражданин Карчек, черные мысли против кремлевских мечтателей нового поколения?

О том, что он, именно он засек господина Сумарокова, Карчек уже отправил депешу на катер. И гордился собой Карчек – словами не передать. А может, это подкрадывающаяся температура пополам с лихорадкой приводили «шестерку» в состояние эйфории? Нет, не «шестеркой» в этой игре был Карчек! И сквозь стену дождя ему уже виделся его звездный час, медали, ордена и много-много денег. Возможность выйти в тузы. Папа не должен, не имеет права забыть того, кто, невзирая на непогоду, выстоял на самом важном рубеже. В жизни всегда есть место подвигу.

Поделом вам, господин бизнесмен Сумароков. Делиться надо. И не надо не по понятиям кидать почти святого Папу.

Тяжелая ладонь опустилась на плечо господина Карчека как раз тогда, когда он в очередной раз протирал окуляры. Сказалось все: и нервное напряжение последних двух часов, и грядущий насморк, и выпитая с утра от скуки бутылка «Тверского». В общем, мочевой пузырь не выдержал, и по мокрой брючине поплыла вниз горячая волна.

– Где он? – коротко спросил Карчека один из троих, наверное, старший; могучий атлет со впалыми щеками, с пергаментной желтоватой кожей.

Одетые в рубашки и брюки, сухие рубашки и брюки, быстро промокающие рубашки и брюки, мокрые рубашки и брюки, трое окружили наблюдателя. Из-под земли появились, что ли?

– Не ссы в компот, дядя, там повар ноги моет, – беззлобно сказал второй – приземистый, с сумасшедшей веселостью в глазах, – как клешнями шевеля лопастями ладоней.

Заметил, что ли… И попытался собраться:

– Там он. Там. В Оружейной палате. – И зачем-то похвастался: – Чтоб он меня из «мерса» не усек, я в Царь-Колокол спрятался. Прямо в дырку. Внутри там летучие мыши ночуют.

– Ты у нас молоток, – похвалил второй, со студеными, аж мороз в паху, глазами. – Секи, там, под забором кой-какое барахлишко осталось. Посторожи. Знаешь, что мы с тобой сделаем, если барахлишко пропадет?

– Да не дрейфь ты, – успокоил первый. – Ты вот что, когда мы подойдем к дверям, ты свою кнопочку нажми, – говорил он, а скулы почти не двигались.

Говорил одними губами. Желтокожий такой, как песчаная гадюка.

И, больше не глядя на истекающего соплями Карчека, трое уверенной походкой, словно не под дождем, а на параде, направились к отмытому до блеска зданию музея.

Карчек лихорадочно выковырял из кармана подозрительно тяжелый батончик «Марс». Когда три фигуры слились у музейного входа в одну, он разодрал упаковку и нажал кнопку на черной, отнюдь не шоколадной поверхности.

Входя в вестибюль, Насибов, Запольский и Тихомиров услышали набирающий силу утробный ревун и довольно переглянулись. Тихомиров даже слегка повеселел.

– Че рот раскрыл?! – рявкнул, хлопнув дверью, Насибов на растерянного седобрового вахтера. – Инструкции не знаешь? Смотреть в глаза! Какие действия положены при воздушной тревоге?.. Куда подсматриваешь?! – Насибов кулаком ударил по дереву стойки. И сказал, полуобернувшись к Запольскому: – Записывай, старшина: вахтер Оружейной палаты не знает, что делать при воздушной тревоге. Хромову выговор с занесением! Ничему его, видать, Матиус Руст не научил.

Вахтер, пытаясь по инерции скосить глаза на вопиющую о незыблемости противоналетных мер инструкцию, вертикально притороченную к внутренней стороне стойки, понял, что невольно подставляет самого товарища Хромова, коменданта Кремля, и жалобно запричитал:

– Знаю! Знаю! Положено следовать в бомбоубежище!

Единственное, что краем глаза вахтер успел зацепить в инструкции, – это входящее в его обязанности требование «опустить затемнение».

– Так почему не следуем?! – насел в свою очередь Запольский. – Смотреть в глаза! А если б это была не учебная тревога?!

И предъявил удостоверение. Краснокожее, как лососевая икра. Вроде бы свидетельствующее о том, что вахтер перед обладателем такого мандата и пикнуть не смеет. Пост сдал – пост принял. Не до рассматривания удостоверений было вахтеру. Не был он уже той рыбой-иглой, как в юности. Худо было вахтеру. Ревматизм угрем ерзал в его костях.

По ступеням сверху, оставляя на ковровой дорожке носовые платочки и художественные буклеты, уже ниспадала шуршащей волной толпа благообразных старушек, в центре которой бурунами гарцевали итальянцы во главе с Яковом Михайловичем Цехановичем. Колонну беспорядочно отступающих иноземцев замыкала тургруппа горластых немцев в шортах, из которых торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом ноги. В пестрых гавайках навыпуск. Обвешанные фотоаппаратами и видеокамерами. Среди них мелькали три блеклые девицы – не пользующиеся косметикой и мужским вниманием.

Вахтер, с молоком матери впитавший экстракт субординационных требований Школы красных курсантов НКВД, не решился посмотреть в глаза насевшего инспектора. Кроме того, обрушившийся снаружи ливень нажал на самую тревожную кнопку в организме вахтера. Свое здоровье старик потерял, когда в сорок шестом в крымских камышовых плавнях выслеживал скрывавшихся от депортации татар. Ревматизм, туды его в КПЗ. Попробуй вытянуться по стойке смирно перед ревизором, когда с тылу ревматизм инспектирует твои косточки.

– Товарищи! – старорежимно выкрикнул нашедший выход из ревматизного эндшпиля вахтер и кинулся навстречу людскому потоку. – Без паники! Это тревога учебная!

За стеной раздался мощный, глухой удар – то сработала автоматическая блокировка входов-выходов «Алмазного фонда».

Синьор Ринальдо Витали, итальянский турист, примкнувший к группе директоров обувных фабрик, кое-как уразумел смысл происходящего, и тут же в его голове возник план: узнать кремлевский код сигнала воздушной тревоги, купить на черном рынке соответствующий приборчик и сыграть воздушную тревогу. А когда все убегут, спокойно достать сокровища из-под каменного льва.

Это был прекрасный план. Жаль, не обойтись без помощника. Синьор Ринальдо принялся искать глазами местного партийного функционера из какой-то там ЛДПР, одетого, как признал ушлый итальянец, в костюм от Ferretti. Но тот как сквозь землю провалился. Может быть, он уже снаружи? Однако и снаружи бойкий функционер замечен не был. Щурясь под дождем, синьор позволил толпе увлечь себя в бомбоубежище. И Санта-Лючия с ним, с синьором.

Было в лицах незваных инспекторов что-то от голодных, дождавшихся своего часа мурен.

Среди хаотично бегущих туристов господина Сумарокова не оказалось. Значит, наверху где-то господин Сумароков. Значит, в прятки решил поиграть. Давай-давай, кто не спрятался, я не виноват.

Боевые пловцы переглянулись. Тихомиров молча кивнул Запольскому на вахтерский стул. Тот безропотно проследовал за стойку. Сел, камбалообразно пошевелив задом, проверяя, насколько надежно ветхое сиденье, и отгородился от окружающего мира газетой с двумя проткнутыми пальцем дырочками. На запястье наколка – морской змей обвил подводную лодку. (По контурам рубки специалист узнал бы в лодке несколько устаревшую «Золотую рыбку».) Глаза сквозь газету – красные, настороженные глаза морского окуня.

А Тихомиров с Насибовым по носовым платочкам и художественным буклетам метнулись ступенями наверх.

Одна дверь – никого.

Вторая…

Вот он, голубчик, затаился возле экспозиции.

Брызнули осколки витрины, запульсировала сирена сигнализации и тут же заглохла, отключенная предусмотрительно оставшимся внизу сотоварищем. Это Андрюша по-молодецки кулаком разнес ближайшую витрину, хранящую старинное, позапрошлого времени оружие, схватил старинный шестопер и кинулся на господина Сумарокова, меланхолично рассматривающего сокровища московских правителей; господина Сумарокова, поправляющего грубый серый с малиновой ниткой чесучевый галстук; наглого господина Сумарокова, не подозревающего, что его час настал.

А Сумароков, казалось, только и ждал нападения: схватил прямо с витрины – она почему-то оказалась незастекленной – саблю Пожарского, похожую на антикварный серебряный столовый ножик. И, проворно увернувшись, болезненно шлепнул плашмя по заду пролетевшего мимо убийцу.

Низкорослый Насибов жадно хохотнул, зажал в правой клевец и нахлобучил на темя шлем Ярослава Всеволодовича. Вжимая голову в плечи, как морская черепаха, обошел принявшего боевую стойку бизнесмена по кругу. Тюкнул востроносым, напоминающим односторонний альпинистский молоток оружием в предпоследнее витринное стекло и, выгребя из острых осколков щит Мстиславского, занял боевую позицию рядом с командиром – полностью экипированный.

– Я добр, но отходчив, – по-щучьи оскалился Насибов жертве. В глазах боевого пловца запылал огонек жажды крови.

Княжеский шлем, частично увитый серебром, спереди, над заслоняющим переносицу серебряным «клювом», был украшен контуром какого-то архангела. Сей архангел не сулил супротивнику ничего хорошего. Кто на нас с мечом попрет…

Насибов держал клевец как саперную лопатку – за конец рукояти прямым хватом. Молодец, умеет. Так опытный воин сжимает томагавк. Вся сила сосредоточена в кольце, образованном безымянным пальцем и мизинцем. Он готовил несколько отвлекающих диагональных взмахов, чтобы внезапно нанести цепляющий горизонтальный удар, а если противник окажется сноровистым, то тут же перевести удар в другую плоскость, наколоть вражье колено или локоть – как сподручней окажется, – а затем перекинуть пальцы, меняя хват на обратный, и воткнуть острие в пах бизнесмена.

Анатолий Хутчиш любил подраться всерьез и надолго. Чтобы мышцы всласть поразмять, чтобы кровушку по жилам разогнать. Хотелось покружить, побегать по залам, заодно и экспозицию посмотреть – когда ещё доведется! Но увидев, как эти варвары обходятся с сокровищами Родины, решил быть краток.

Двое кинулись в атаку. Навозной мухой у плеча Анатолия прожужжал шестопер. Тонко пискнула сабля, оставляя зарубку на древнем щите.

Сабля Анатолию нравилась. Испытывал он чисто воинское уважение к этой скромной, не похожей на прочие экспонаты ветеранше с обломанной гардой – выкованной персидским мастером Нури, сыном Арисера. И Анатолий берег боевую ветхую подругу, с плеча не рубил.

Тихомиров с Насибовым в сече вели себя иначе, к оружию пиетета не выказывали, как не испытывает землекоп любви к лопате: сломает – новую выдадут.

И пусть они держали в руках непривычное для себя оружие, но что-что, а воевать умели. И, что особенно важно, являли собой «сыгранный» коллектив. Каждый знал, кто отвлекает, а кто готовит коварный завершающий удар, кто заходит под правую руку, а кто слева, кто в «час пик» должен подставиться (и не сдрейфить) – лишь бы господин Сумароков не уполз из княжеских палат живым.

И все бы у них получилось тютелька в тютельку, кабы не чересчур крепким орешком оказался «заказной» мясоторговец Сумароков, кинувший Папу. Зажатый между алчно вжикающими клевцом и шестопером, выписывающий своей (пардон, ополченца Пожарского) сабелькой невпечатляющие петли Нестерова, он, казалось, ещё полсекунды – и нарезанной селедочкой осыплется на пол. Выставив открывшиеся на месте ударов щербатые мослы, пачкая музейный паркет своей маслянистой торгашеской кровью.

А не фига!

Из самого невероятного, крайне неудобного положения – ноги расставлены слишком широко, туловище к земле под сорок пять градусов, и нужно моментально перестроиться, ибо над головой уже занесен шестопер, – бизнесмен сумел отразить удар.

Вопреки всем правилам средневекового боя (если вооружен, никогда не норови повергнуть супостата голой конечностью: ударишь кулаком – взмахнут мечом, и нет кулака; ударишь ногой – и нет ноги), Анатолий вдруг подставил саблю под сыплющиеся на голову удары, закружил юлой и…

Получив пинок ногой в солнечное сплетение, Насибов отлетел в дальний конец зала. Раздавил спиной стекло последней витрины, погрузился в блестящий строй рыцарских доспехов. Где и успокоился. Не спасла княжеская амуниция. И стальные истуканы принялись падать один за другим, издавая грохот, который напомнил теряющему сознание Насибову сцену из далекого детства: родной колхоз, ферма, шофер из кузова сбрасывает порожние, пахнущие чуть подкисшим молоком бидоны – только вернулся с молокозавода. Смачно потягиваются рослые загорелые доярки. Нестерпимо щебечут птицы…

Потеряв напарника, Тихомиров по-акульи плавно скользнул к двери и оглянулся в поисках дополнительного вооружения. Взгляд его упал на сплетенные из тысячи мелких колец кольчуги. Ну что ж, поиграем в Спартака. Вперед, спартаковцев смелый отряд!

Андрюша стал наступать, намотав край кольчуги на кисть левой руки, с каждым шагом хлеща с плеча стальной рубашкой, стараясь зацепить голову супротивника и одновременно намечая, в какое место достать шестопером.

Его учили, что бой холодным оружием не может длиться долго. Противники сошлись – кто-то ошибся, кто-то победил. Без лишних раундов. Его учили, что в таком бою нельзя ни пугаться, ни быть безрассудно храбрым. Его учили, что в таком бою нет морали и нет правил. Его учили…

Его недостаточно учили.

Коротка оказалась кольчужка. Или ворог оказался изворотливее.

Хутчиш выждал момент, перехватил саблю половчее и двинул навстречу, выписывая ею восьмерки. Заслепила-заворожила старинная сабля Тихомирова; прозевал Тихомиров финт. И вот стоял бизнесмен Сумароков с саблей в метре от него, а вот стоит лицом к лицу, глаза в глаза. И вот как шарахнул торговец говядиной подводного пловца лбом в лоб – словно морской скат хвостом достал. Потемнело в глазах у Андрюши Тихомирова. И как стоял, так и грохнулся он об пол. Из кармана сырой рубашки бабочками выпорхнули и уснули рядом с оглушенным телом три стодолларовые бумажки.

Анатолий потер лоб, недовольно окинул взглядом разгромленный зал, виновато вздохнул, шагнул к третьей витрине и бережно возложил на историческое место выручившую в трудную минуту сабельку. Сверху аккуратно опустил снятое загодя стекло.

По повадкам, по особенной манере вкладывать в удар силы больше, чем надо, он понял, что его противниками выступали боевые пловцы. А из этого следовало, что где-то у кремлевской стены схоронены гидрокостюмы, и теперь уйти от тысячи преследователей не составит труда.

Вот, вот зачем ему нужен был ливень. Вот зачем молился он на Гидрометцентр. Не будь дождя, что бы он делал, например, с парашютным шелком?..

Осталось нейтрализовать последнего пловца – того, кто с вахтерского пульта выключил сигнализацию.

Подобрав с пола две зеленые бумажки, а одну оставив на чай, Хутчиш одернул серый со стальным отливом, ничуть не помявшийся – что значит заморское сукно! – костюм, поправил галстук и пулей рванулся на выход. Не стал тратить время на бег по ступеням, спрыгнул сверху через перила и с выдохом ударил кулаком сквозь разложенную газету. Не успев даже дернуться, Запольский обмяк.

Внимание же Анатолия вдруг привлекла сама газета. «Вечерка». Не глядя на поверженного врага, не слушая надрывный вой воздушной тревоги, он не спеша наклонился, поднял её. Встряхнул, распрямляя. Где-то здесь мелькнуло… Ага, вот.

Вчитался. Короткая заметка, повествующая о том, что гостившая в Москве китайская труппа пекинской оперы «Ка-бара-сан» завтра вечером отправится в Санкт-Петербург на Международный театральный фестиваль, а уж потом посетит с гастролями Украину и, в частности, Севастополь. Газетка-то вчерашняя, стало быть, театр уезжает сегодня. Что ж, неплохо.

Эти несколько набранных шестым кеглем, шрифтом «Прагматика» строчек в корне изменили не только планы Анатолия Хутчиша, но и, к счастью, финал нашего романа.

Враг, начавший охоту за мегатонником, без сомнения, могуществен. Но он не может находиться в Москве – с близкого расстояния очень сложно руководить всей операцией. Большое, как известно, видится на расстояньи. Не может противник обретаться и за семью морями. Значит, он расположился поблизости, в крупном городе, имеющем современные средства связи, транспорт и агентуру.

Иными словами, враг притаился в столице, но в другой.

Иными словами, в Петербурге.

Если я не могу узнать о пресловутой установке Икс в генеральном штабе, где наверняка меня ждут как свои, так и чужие, значит, я должен узнать о ней у неприятеля. Там уж точно меня встречать с распростертыми не собираются. Короче, мне нужно проникнуть во вражеский стан, а уж оттуда, с багажом выуженных сведений, двинуться в Севастополь. Хотя бы в составе этого театра, как его, «Ка-бара-сан». Как говорится, дома у врага и стены стрелять помогают…

Кстати, а случайно ли китайский театрик движется таким же маршрутом?

Я собрался в Севастополь, и они собрались в Севастополь. А ведь на первой же лекции талдычили: не верь совпадениям. А ведь на второй лекции внушали: неприметность не всегда на руку разведчику. Подчас наоборот – лучше быть очень и очень приметным, вот только маску следует выбрать предельно безопасную. Продавца мороженого, например. Или уличного клоуна. Или актера…

Теперь повторим пройденное. Я в Севастополь, и они в Севастополь. Только прежде театр решил погостить в Северной Пальмире. Зачем?

Ладно, это можно оставить на потом.

Значит, решено. В Петербург.

А тем временем наверху в своей каморке проснулась бабка Меланья, служащая в музее техничкой. Это была некогда знаменитая на всю страну ударница, а ныне одинокая старушка, к тому же глуховатая. Большую часть дня она беззаветно дремала, но к закрытию всегда просыпалась: срабатывала многолетняя привычка. Выйдя в зал, бабка всплеснула руками:

– Матерь божья, опять эти демократы пьяный дебош устроили!

Однако, заметив зеленую бумажку, Меланья проворно её сцапала и немного успокоилась. Потому что сто долларов – это всегда сто долларов.

 

Эпизод девятый. Двое под зонтом

26 июля, вторник, 18.56 по московскому времени.

В этом городе, несмотря на лето, было холодно, ветрено и сыро. И грустно. А ещё её очень удивляло, что совсем нет каштанов. Правда, Артем после встречи с каким-то своим армейским дружком рассказывал, что видел каштаны в парке. Все равно не то.

И одуванчики здесь все ещё желто смотрели в небо, а в Киеве их белые парашютики давно уж разлетелись, унесенные ветром. Их и след простыл…

А ещё этот город был совсем не таким, какой она придумала. Почему-то ей казалось, что Петербург – это вечный праздник. Может быть, она повзрослела?..

А ещё её томило ощущение неведомой угрозы. Хотя, конечно же, страхи были пустые. Не было никаких оснований предполагать, что таинственные партнеры её убитого начальника смогут найти Марину здесь.

Порыв ветра прокатил мимо шуршащий целлофановый комок обертки из-под чипсов.

Сегодня Марина решила все рассказать Артему. Не хотелось, очень не хотелось. Но надо.

Вдоль чугунной оградки, что отделяла летнее кафе от прогулочной дорожки, усердно посыпанной кирпичной крошкой, прошествовала скучающая чета. Только ребенку, пятилетнему карапузу, было весело. В ручонке он держал палку, извлекал из оградки трескучую трель и тараторил бесконечную считалку:

– У попа была собака, он её любил, она съела кусок мяса, он её убил, в землю закопал и надпись написал: «У попа была собака, он её любил…»

На несколько секунд детская беззаботность отвлекла внимание парня и девушки. Увы – лишь на несколько секунд.

– Артем…

Марина достала из сумочки солнцезащитные очки. Надела, хотя солнышко и не собиралось выбираться из-за туч. Смутилась своего жеста и сняла. Но не убрала в сумочку, а положила рядом, на местами влажную пластиковую поверхность столика.

– Я тебе должна кое-что рассказать. Понимаешь, Петра Львовича убили не из-за наркотиков. Точнее, не за то, что он от жадности решил заняться ещё и наркотиками…

Артем пожал плечами. Ему было все равно, за что убили Петра Львовича. Главное, что Марина теперь не со своим начальником, а с ним. С ним. И пусть они сняли в гостинице два раздельных номера, пусть он ни разу Марины не коснулся, да и, наверное, никогда не коснется, все равно ему ужасно повезло. Он ей нужен.

Посетителей в кафе было немного – дождь разогнал всех отдыхающих. Лишь за столиком возле стойки примостились две худосочные девицы в обтягивающих узкие бедра мини-юбках. Девицы Марине не понравились. Главным образом потому, что Артем исподтишка бросил на них несколько оценивающих взглядов. Те лениво потягивали пиво из полулитровых одноразовых стаканов и негромко переговаривались.

Ветер сорвал с липы сердцевидный перепончатый листок и бросил на столик. Между Артемом и Мариной. Попав краем в оставшуюся после дождя лужицу, листок прилип, только изредка вздрагивал, когда ветер теребил его. Несмотря на теплую куртку, Марина почувствовала озноб.

– Знаешь, Артем, Петр Львович был страшным человеком. Он начал давать мне таблетки – чтобы привязать навсегда. И я, как дура, их глотала. Я была счастлива, мне казалось, что я любима… Дура. Какая я дура! Оставь меня, я не имею права погубить твою жизнь.

Артем молча отхлебнул из миниатюрной чашечки остывший кофе. Кофе был дрянной. Жалко потраченных денег.

Марина достала из сумочки пачку легкого «Мальборо». Прикурила. Убрала зажигалку, а заодно и солнцезащитные очки.

– Ты не позволяй мне слишком много курить. – Она вымученно улыбнулась. – Ты сильный. Ты пришел и забрал меня, когда мне это было больше всего нужно… Как ты думаешь, нас не смогут здесь найти?

– Смотря кто искать будет, – философски пожал плечами Артем.

– Неужели смогут? Разве мы где-то прокололись?

– Мы покупали билет до Петербурга на свое имя. Мы меняли валюту по моему паспорту. Мы зарегистрировались в гостинице, – равнодушно перечислил спутник.

Порыв ветра снова покатил шепелявый комок из-под чипсов – теперь обратно. Хрустнула, провалилась сквозь остальные, прошелестела вниз сломанная ветром ветка ближайшей липы. Окружающие деревья сочувственно закачали кронами. Вдоль гравиевых дорожек пошла волнами трава.

Девицы наконец допили пиво, поднялись, раздраженно одернули юбчонки и с недовольным видом направились к выходу из кафе: час проторчали, и ничего!

Ноги как палки, подумала Марина, наблюдая за сладкой парочкой. Кривые палки. И чего Артем на них косится?

Артем мысленно перевел дух. Это не слежка. Просто девчонки зашли пивка попить… Нельзя в каждом видеть врага, нельзя.

Радиостанция «Балтика» из приемника сообщила скучающей буфетчице, а заодно и немногим посетителям, что уже девятнадцать часов. И застрочила в эфир пулеметную ленту новостей: «Российско-украинские переговоры о разделе Черноморского флота в очередной раз зашли в тупик…»

Артем поежился. В рубашке с короткими рукавами ему явно было холодно.

– Надо купить и тебе какую-нибудь куртку. – Марина загасила на треть скуренную сигарету в полной воды пепельнице, наклонилась и заботливо провела пальчиком по покрывшейся гусиной кожей мужской руке. – А ещё надо снова платить за гостиницу. Сколько у нас денег осталось?

«Как известно, тридцать первого июля китайская провинция Гонконг, в течение ровно ста лет бывшая экономически и политически самостоятельным государством, снова присоединится к Китаю, – просвещало слушателей радио. – По этому поводу в нескольких городах Гонконга прошли демонстрации протеста…»

Прикосновение девичьей руки обожгло Артема. Он вздохнул и глухо ответил, глядя куда-то в сторону:

– Теперь у нас есть деньги. На некоторое время. Только не спрашивай, откуда они взялись.

– Ты сильный, – грустно улыбнулась Марина. – Давай убежим далеко-далеко. Где нас никто не найдет.

– От кого же мы убегаем? – Артем посмотрел девушке в глаза.

Она не отвела взгляд.

– Точно не знаю. К сожалению, Петр Львович не поощрял разговоры между сотрудниками лаборатории. Мы были каждый сам по себе. А потом Петр Львович стал за мной ухаживать…

Артем поморщился. Не так, словно ему противно слушать, а так, словно загнал занозу в палец.

– В последнее время он очень изменился. – Погруженная в воспоминания, Марина не замечала недовольства спутника. – Все время шептал что-то себе под нос, руки нервно потирал… Говорил, что теперь-то он точно им всем нос утрет. Говорил, что узнал одну страшную тайну. Чуть ли не тайну века. Что Сталин, оказывается, был не дурак и все очень точно рассчитал. Что он, Петр Львович, получит много денег, и вот тогда-то мы с ним заживем по-царски…

– Ты думаешь, его убили из-за какой-то тайны? – Артем перевел деланно равнодушный взгляд на качающиеся кроны деревьев.

– Я не знаю. Не знаю! – Пальцами правой руки Марина принялась крутить простенькое серебряное колечко на левой. Потом снова полезла в сумочку, достала очки и положила их на стол. – Я невнимательно слушала Петра Львовича. Я думала, у него начинается психоз. Он рассказывал про какой-то жутко секретный аппарат, якобы созданный по приказу Сталина. Про липовое «дело врачей». Мол, не было никакого заговора медиков – просто таким образом Сталин избавлялся от посвященных в тайну… Много ещё чего. Я не запоминала. У многих в нашей лаборатории нервы были не в порядке… Но когда Петра Львовича убили, когда перевернули все вверх дном в моем кабинете, когда подожгли мою квартиру, когда тот грузовик едва меня…

– Хорошо, хорошо. Не продолжай. – Артем успокаивающе потрепал Марину по рукаву. Коснуться её оголенного запястья он не решался. – Может, все это как-то связано с твоей работой?

Марина всхлипнула, но не заплакала. Сдержалась. И покачала головой.

– Нет. Вряд ли. Мы ничем таким не занимались. Нам приносили кровь на анализ. Много-много пробирок. Каждый день через мои руки проходило около тысячи пробирок. Судя по сигнатуре, кровь свозили со всего света. И из Конго, и из Вьетнама, и из Боливии… Может, мы занимались проблемой СПИДа? Кстати, Петр Львович ещё рассказывал, что СПИД, оказывается, это никакой не вирус, а обыкновенный сбой в какой-то программе. Просто иногда попадались бракованные «паразиты». Да, Петр Львович так и говорил – «паразиты». Мол, и на старуху бывает проруха, а за три приема «заразить» весь земной шарик и ни разу не ошибиться, это никто не сумеет.

– Заразить земной шар? Что он имел в виду?

– Не знаю, не знаю! Наверное, всеобщую вакцинацию против оспы в странах Третьего мира. По распоряжению Сталина. В сорок восьмом, пятидесятом и пятьдесят втором её проводили… Вот. А я должна была определять реакцию антител на…

– Подожди, – прервал Артем. – Я в этом ничего не понимаю. Сначала расскажи, что это была за лаборатория, кому подчинялась?

– В том-то и дело, что неизвестно – кому. Зарплату платили регулярно. Очень хорошую зарплату. Не то что Ритка в своем агентстве платит.

Неподалеку от кафе остановились двое мужчин и заспорили вполголоса. Тот, что был в длинным бежевом плаще, тряс головой и, по очереди загибая пальцы перед носом собеседника, убеждал в чем-то. Собеседник же, в мятом плаще и мятой шляпе, да и сам какой-то помятый, на эти пальцы не смотрел, зато энергично возражал и уверенно тыкал коротким толстым перстом в сторону кафе. В углу рта прыгала изжеванная спичка.

Наверное, решают, не раздавить ли пузырек по случаю мерзостной погоды, подумал Артем и снова повернулся к подруге:

– Но вы же не на улице работали?

Марина, озябнув, попыталась засунуть руки в рукава куртки, как в муфту, но из-за тесных манжет это у неё не получилось, и она спрятала руки под себя. Однако долго так просидеть не смогла.

– Не на улице. У нас был отдельный двухэтажный домик на территории инфекционной больницы. У каждого свой кабинет. В коридоре сидел охранник. Угрюмый, неразговорчивый. На выходе сидел другой охранник – точно такой же. Обед нам доставляли бесплатно. Даже пропусков в больницу не выдали. Свой вход с улицы, а охранники всех знали в лицо… – развела руками Марина. – Артем, Артем, почему нас преследуют?

Артем покосился на беседующих мужчин. Бежевый плащ наконец безнадежно махнул рукой, достал из кармана пухлый конверт и отдал Мятому плащу. Мятый тут же успокоился, конверт взял, пощупал, небрежно сунул во внутренний карман. Затем прикоснулся пальцем к полям шляпы и неспешно двинулся к выходу из парка.

Артем посмотрел в глаза подруге. И честно поделился своими подозрениями:

– Может быть, кое-кто думает, что Петр Львович посвятил тебя в свою тайну.

Он снова взглянул на Мятого.

Мятый шел как-то странно: согбенно, медленно, приволакивая ноги и держась края гравиевой дорожки. А где же Бежевый?

– Но я не знаю никакой тайны!.. – вспыхнула Марина.

– Но им-то это неизвестно.

– Кому – им?

Буфетчица на несколько секунд приглушила песню о танцующем тарантеллу босоногом мальчике, чтобы принять заказ у двух плюгавых мужичков. Судя по небрежности в одежде, местных. Мужики взяли бутылку водки, два бутерброда и, простелив газетами не успевшие высохнуть после недавнего дождя белые пластмассовые стулья, успокоились через столик от Артема и Марины.

Представить, как в такую погоду кто-то босиком танцует тарантеллу… бр-р-р!

– Что же нам теперь делать? – беспомощно спросила Марина, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. – Может, в милицию…

– Подожди, – вдруг резко прервал Артем, наклоняясь к девушке поближе. – Эти двое достали и пьют водку из своей сумки, а купленную в сумку спрятали…

Нет, ничего он не успел предпринять. Ничего. Заболтался, заговорился. Отвлекся.

А рядом с их столиком возник обладатель бежевого плаща.

– Быть не может! Марина Николаевна? – картинно всплеснул он руками. – Правду говорят, что если соскучился по старым друзьям, поезжай в Петродворец.

Мужчина развернул и бросил на мокрый стул газетку. Сплюнул под ноги и уселся, не спрашивая разрешения.

– Кто это? – деланно равнодушно спросил Артем у Марины. Костяшки его сжатых в кулаки пальцев побелели.

Лицо Марины сразу стало некрасивым. Даже для Артема.

– Это… друг… Петра Львовича. Господин Барышев. Из Москвы, – запинаясь, едва смогла произнести девушка. И зачем-то добавила: – Петр Львович нас знакомил в ресторане «Старая крепость». Этот человек приезжал в Киев на симпозиум по проблемам оспы.

– Что ж вы, девушка, – неожиданно чужим голосом спросил Артем, – не сказали, что хотите в ресторан? Но только, раз вы одна, без подруги, вам придется выбирать, со мной вы в ресторан хотите, или с вашим знакомым.

Марина растерялась. Она ничего не поняла. А друг Петра Львовича, очевидно, сделал из сказанного определенные выводы и более уверенно развалился в шатком пластмассовом креслице.

– Не думаю, чтобы эта дама, – с явным нажимом начал он, – предпочла ваше общество.

– Ну, это уж ей решать! – достаточно правдоподобно возмутился Артем.

Наконец Марина уловила, чем отличается новый голос её спутника от прежнего: совершенно исчез украинский акцент.

Марина боялась смотреть в лицо сидящего напротив, она смотрела на своего спутника. И не узнавала. Артем ерзал и глядел куда угодно, только не в сторону девушки.

Мужчину в бежевом плаще происходящее явно развлекало. Он вдруг резко наклонился вперед, стукнул локтями о белый влажный пластик и прошипел, открыто рисуясь:

– Слышь, братан, тебе сказали: сходи погуляй. Значит, сходи погуляй. Хрена тебе будет дальше везти в жизни, если ты послушаешь наш с ней базар.

– Но я хотя бы имею право допить кофе. Я ведь за него заплатил! – жалко запротестовал Артем и поднял свою чашечку – вроде как уже сдавшись и подыскивая благовидный предлог, чтобы ретироваться.

А в следующее мгновение Марина увидела опрокидываемое белое днище столика, противно скребущего двумя ножками кирпичную крошку. Взвившиеся птичьими крыльями полы бежевого плаща. Раскоряченные куриными лапами, заштрихованные венами бледные лодыжки московского знакомого Петра Львовича, далеко высунувшиеся из брючин… И два опадающих пятна подошв с налипшим мусором.

Первому метнувшемуся к ним мужику Артем выплеснул в оскалившуюся морду холодный кофе, и пока тот нелепо тряс головой, оставил на лбу второго лжепьяницы отпечаток своего каблука.

Из-за стойки, заглушая радио «Балтику», истошно завизжала буфетчица, словно её медленно резали циркульной пилой. Были ещё какие-то звуки, но они тонули в визге.

Первый мужичок протер рукавом глаза и тут же получил два гулких удара в живот. Подняться он уже не смог. Как и второй, медленно сползший по железному столбу парусинового зонта, предназначенного укрывать посетителей от солнца в жару.

Артем не стал оглядываться, проверяя сокрушительность своих ударов, а с места подпрыгнул высоко вверх и двумя ногами приземлился на днище перевернутого стола, под которым возился друг Петра Львовича, освобождая запутавшийся в кармане плаща шокер.

Пластиковый стол противно, как вафля, хрустнул пополам.

Артем подобрал с земли сумочку, схватил за острый локоть закрывшую лицо руками девушку и потащил к калитке кафе.

Сквозь перерывы в визге буфетчицы, требуемые для очередного вдоха, прорывались клочки веселенькой песни от радио «Балтики» про морячек и моряков.

– Подожди, – вдруг очнулась Марина. – Я потеряла очки! – тяжело дыша, выкрикнула она.

Он её не отпустил. Продолжал тащить по дорожке.

– Это мои любимые очки!

Зная, что делает Артему больно, Марина добавила:

– Мне их подарил Петр Львович!

И опомнилась. Истерики как не бывало.

Инстинкт самосохранения подавил волну паники. На щеках проступили красные пятна стыда. И уже не Артем тянул Марину по раскладываемому ветром пасьянсу сорванных листьев, а Марина Артема.

– Не туда, – придержал он её и, опасаясь новой вспышки истерики, попытался объяснить как можно спокойнее: – Их всего четверо. Значит, не подозревали, что ты не одна. Где-то есть ещё машина. А в ней шофер. Я его, кажется, видел. Он наверняка вооружен. Нам туда нельзя.

Слова на девушку не подействовали. И не потому, что он неправильные выбрал – вряд ли какие-нибудь другие возымели бы действие. Наверное, она их и не услышала, но подействовала интонация. Марина вцепилась, как в спасательный круг, в протянутую Артемом сумочку. И подчинилась.

Они быстро пошли прочь по аллее к фонтанам. Мимо выкрашенных в зеленый, но успевших облупиться указателей, одиноко противостоящих ветру среди всеобщего движения: травы, листьев, воды и посетителей. Мимо группы горластых, несмотря на красные от холода носы, немцев, безрассудно отправившихся в Петродворец в продуваемых ветрами гавайских рубахах навыпуск и шортах. Из шорт торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом и покрытые синими цыпками ноги. Три принадлежащие группе и не пользующиеся косметикой и мужским вниманием девицы с высокомерной завистью проводили глазами пару.

Артем и Марина свернули направо от шипящего змеей фонтана – туда, где за качаемыми ветром деревьями билась о рябые гранитные валуны кучерявая волна. Мимо киосков с мороженым, мимо печальных продавцов надувных шаров кислотного цвета, мимо смеха, доносящегося от ещё царем Петром придуманных водооросительных забав.

Но не доходя до воды, Артем ещё раз свернул направо и увлек Марину подальше от людского говора и шума фонтанов.

К беглецам спустилась от самой кроны белка, надеясь на подаяние. Но инстинкт тут же подсказал зверьку: что-то в этой паре не так. Опасностью повеяло от беглецов. И белка взлетела обратно на дерево, обиженно ругаясь.

Деревья заслонили окружающий мир. Осталось лишь небо – с растерзанными ветром, как старые афиши, облаками, и полоска воды, всхлипывающей у обкатанных гранитных обломков.

Марина едва не поскользнулась на влажной, прело пахнущей траве, но Артем поддержал её, потянул к самой воде, заставил, вскрикивающую и охающую, перепрыгивать с камня на камень.

За большим валуном обнаружилась лодка, прикованная ржавой цепью к вбитому в гранитный щебень ржавому колышку.

Пока Марина, брезгливо и зябко ежась, забиралась в лодку, Артем сбил нехитрый замок и оттолкнул, намочив джинсы по колено, челн от берега.

Ритмично, под вдох и выдох, лопасти весел погружались в зелено-бурую гущу водорослей, пригнанных волной.

– Ты забрал меня, как вещь, – Марина нашарила в сумочке сигареты и попыталась прикурить. Дрожащие после пережитого ужаса руки и ещё более свирепствующий на открытом пространстве ветер позволили ей сделать первую затяжку далеко не сразу. – Неужели думаешь, что я теперь тебе принадлежу? Что… Что ты себе позволяешь?.. – выдохнула она гневно, но вдруг сломалась, поникла, стыдливо опустила голову в сложенные ладони (Артем все же успел заметить фарфоровую слезинку на её щеке) и заплакала – беззвучно, безнадежно, беспомощно. Узкие её плечи вздрагивали под теплой салатового цвета курткой с капюшоном.

У Артема защемило сердце. Но он сжал зубы, не пуская в душу жалость, налег на отполированные многочисленными ладонями рукояти весел. Вода запенилась за облупившейся кормой лодочки; Артем греб сильно, быстро, уверенно, выгоняя из груди гнев и сантименты. Как ему хотелось прижать плачущую девушку к груди, запутаться пальцами в волосах, отливающих синевой на фоне воды, погрузить губы в пахнущие омелой локоны… Однако он продолжал яростно грести, точно бил в колокол. Точно дрова рубил. Потому как не время сейчас. Потому как негоже пользоваться секундной слабостью любимой… Р-раз, р-раз, р-раз – бицепсы и грудные мышцы вздувались под его продуваемой кремовой рубашкой.

Он улыбнулся одними уголками губ:

– Ты – маленький, запутавшийся человечек. Для меня ты навсегда останешься той вздорной девчонкой из параллельного восьмого «Б».

Марина хотела что-то сказать, но по её лицу текли слезы. Шмыгнув носом, она все же выдавила:

– У попа была собака, он её любил…

Артем устало отпустил весла, и те глубоко ушли в желто-черную воду. Здесь, вдали от берега, волны не пытались швырнуть лодку на камни, а толкали, толкали вдоль суши.

– Надеюсь, ты не врала, – Артем неожиданно притянул к себе сумку девушки, – когда говорила, что не успела привыкнуть к таблеткам.

В глазах Марины отразились волны, Артем, сумочка и испуг.

Брошенные за борт три целлофановые упаковки – две нетронутые, одна наполовину опустошенная – не утонули, но поплыли рядом, вздымаемые и опускаемые волнами, словно родинки на груди спящего человека.

Лодка мерно двигалась к закату, огромному, как будущая жизнь.

 

Эпизод десятый. На сцене появляется дама

27 июля, среда, 02.30 по московскому времени.

Долиной, зноем опаленной, По грудь в высоком ковыле, ой ковыле, Семен Михайлович Буденный Скакал, скакал на рыжей кобыле…

Алиса томно проводит язычком по пухлой вздернутой верхней губе, повинуясь ритму музыки a-la «городской шансон», обвивает ногой продольный прут псевдоржавой решетки.

Он был во кожаной тужурке, Он был во плисовых штанах, ой да штанах, Он пел народну песню «Мурка» Аж со, аж со слезою на глазах…

Нога у Алисы длинная, стройная, загорелая в солярии, шоколадного цвета. Потом Алиса напрягает широчайшие мышцы спины.

Когда ж дошел до того места, Где Мурка мертвая была, ой да была, Мокрым-мокра его тужурка, Навзрыд, навзрыд рыдает кобыла…

С едва слышным щелчком расстегивается застежка черного кружевного лифчика (двести долларов ценой), и последняя деталь туалета падает к её ногам, обнажая небольшие, упругие груди, смотрящие на мир острыми пумпочками сосков.

Когда же и штаны промокли И плакать не было уж сил, да не было сил, Четыре белых эскадрона Семен, Семен Михалыч зарубил…

Ниже этих заманчивых апельсинчиков, но выше виноградины пупка примостилась термотатуировка храма Спаса-на-Крови (только с подозрительно большим количеством куполов). Купола колышутся, как пьяные.

Эх, мало! Еще два белых эскадрона Семен Михалыч зарубил!!!

Достигнув кульминации, музыка стихает.

И тут же, взамен музыке, врубается лай цепных псов. Слава Богу, в записи. Как утверждает хозяин заведения, клиентам говорить не о чем, поэтому фирма должна сама заботиться, чтоб их уши «не простаивали».

– Какая баба! – восторженно выкрикнул плюгавенький мужичонка за седьмым столиком.

Кореша мужичонки сконфуженно потупили взор. Они-то пока соображали, что находятся в приличном месте.

Завсегдатаи «Крестов» бешено зааплодировали, засвистели, затарахтели ложками по алюминиевым тарелкам. Полный абзац. Отвесив легкий поклон, улыбнувшись и помахав ручкой им на прощание, Алиса собрала разбросанное барахло и неспешно удалилась со сцены за кулисы.

– Нет, ну какая баба! – горячился мужичонка за седьмым столиком.

Его можно было понять – первый день на воле. И богатенькие корефаны решили отметить возвращение братка кардинально. Показать некоторое время отсутствовавшему, как изменились житуха и вольный город Питер. Предъявить самый крутой городской кабак, стилизованный под места не столь отдаленные.

Бдительный вертухай Семенов, по стилю заведения облаченный в форму ВВ с красными погонами, перестает стучать головой не сумевшего расплатиться клиента о стену, украшенную плакатами с автографами групп «Петлюра», «Лесоповал» и «Сектор Газа». Клиент по стене сползает вниз. То-то же. Небось решил (клиент, в смысле), что раз кабак под тюрягу сработан, то можно на двести тыщ «деревянных» покутить. Нет, шалишь. Я ради тебя, засранец, поганить плакат Михаила Круга не стану.

Бдительный вертухай Семенов заступает дорогу собравшемуся войти в элитный ночной бар «Кресты» потрепанному посетителю в мятом плаще, в низко надвинутой на глаза жеваной шляпе. Посетитель этот идет спокойно, уверенно, как к себе домой, но наметанным взглядом Семенов тут же определяет: не наш, не завсегдатай. Поди, похмелиться тянет после запозавчерашнего.

– Папаня, – бесстрастно говорит бдительный страж, – у нас закрыто. Санитарный день.

Папаня поднимает голову, и свет неонок, разноцветно мигающих над входом, освещает его лицо.

– Эй, дед, – вдруг говорит он и оскаливается во весь щербатый рот. – Слухай, я только откинулся с кичи – среди лепил терся. Когда в пульманы баланы чалили, из-за одного шланга богоны покурочил, но это фуфло все. Так мне один делаш на соседней лежке трекал, что у вас тут хавира клевая. Трендел или взаправду?

– А… Ну да, – отвечает цербер, уже несколько сбитый с толку – никак он не ожидал, что этот тип окажется из причисленных. И добавляет зачем-то: – Хавира-то клевая, базара нет, только вход за башли.

Лицо у папани одутловатое, морщинистое, с синеющими на носу прожилками. Ежиком топорщатся жиденькие усики. Однако взгляд устремленных на охранника водянистых глаз нагл, молод, вызывающие неподвижен; так смотрят те, кто имеет право входить, куда им вздумается. В любом, самом секондхэндовском костюме.

– Неужели? – с нескрываемой издевкой осведомляется посетитель и вынимает изжеванную спичку изо рта. Короткими, кривыми, с плохо остриженными ногтями пальцами. – И кто же мздоимец?

– Че? – не понимает Семенов.

– Кто на общаке, толкую, – благодушно поясняет посетитель, поводя спичкой в такт просачивающейся из заведения музыке.

– А… Так, это, касса, то есть общак направо. А гарде… то есть вошебойка налево.

– Спасибо… сынуля.

Посетитель легонько и несколько барственно хлопает охранника по плечу, возвращает спичку на привычное место в пасть и входит внутрь «Крестов».

Семенов поворачивается к не сумевшему расплатиться клиенту. Ах ты, козел…

Под потолком гримерной плавают синие полосы сигаретного дыма, и иногда кажется, что Вилли Токарев, запечатленный на воткнутой под край зеркала фотографии под ручку с Алисой, не удержится и наконец чихнет. Алиса накидывает на плечи черный шелковый пеньюар и, сев у зеркала, принимается смывать грим с лица и термотатуировку с живота.

– Ну, как там толкотня? – лениво любопытствует Виолетта Быстрицкая. (В миру её зовут Таней Куколкиной, и днями работает она каким-то экономистом в какой-то совместной фирме. Выходить ей в следующий номер.)

– Фуфло, а не публика, – столь же лениво откликается Алиса. На сегодня свое она уже оттрубила. Промакивает лицо увлажняющей салфеткой, комкает её и, не глядя, выбрасывает в мусорное ведро у соседнего стола. Попадает. – Ленивые и сонные как мухи… Козлы.

– А они всегда такие, – подает голос из-за отороченного лампочками зеркала Женька Лыкова. – Онанисты хреновы. На голых кралей поглазеть – и больше ничего не надо. Аль, кинь хрычку.

Перед Женькой на гримерном столике ненавистный «Словарь блатного жаргона»: завтра шеф устраивает экзамен.

Алиса достала из сумочки початую пачку «Жерминаль», сунула в щель между зеркалами. Зеркала могучими болтами привинчены к стене. Фиг с ним, что зал – сплошной бетон. У шефа свой бзик насчет стиля. Но уж комнаты для барышень мог бы по-человечески оборудовать.

– Держи.

– Ага, спасибо… Ниче себе, «Жерминаль»! Ну ты косишь, подруга! Шикуешь. Я про такие читала только. В «Совершенно секретно».

– Кручусь понемногу, – невнятно отвечает Алиса. Невнятно – потому что в этот момент бактерицидным полотенцем стирает помаду с губ.

– Ага, как же, – вставляет свое Виолетта/Татьяна. – Как ни крутись, а туфельки твои новенькие не меньше трехсот «бакинских» тянут. На какие шиши? Или туловищем по утрам в «Паласе» подхалтуриваешь?

Под столом Лже-Виолетты размякает и уже начинает попахивать купленная перед работой мороженая камбала. Кельнер, скотина, на просьбу положить в холодильник предложил перепихнуться.

– Да ладно вам, девчата, – миролюбиво говорит Алиса. И вздыхает. – Я ж одна живу, без мужа. Мне много не надо, вот и откладываю помаленьку на то, на се…

– Это точно, – вздыхает в ответ Женька. – С мужиками этими расходы одни, никто работать не хочет. Козлы. Аль, на сигареты. Спасибо. А слыхали, что наш бугор нового удумал? В меню поставит услугу «Шмон». Если кто закажет, мы должны будем этого козла обыскивать и хватать за причинные места.

Алиса скептически хмыкает. Не верит. Вот, например, неделю назад слушок прошел, что начальство настоящих, тех, что на Арсенальной, «Крестов» подало в суд на директора «Крестов» понарошных, а судья в иске отказал – дескать, название это не есть официально зарегистрированное, поэтому Закон об авторских правах тут не действует. Тогда разъяренное начальство пообещало водить сюда своих подопечных, для пущей схожести с прототипом… И что? Липой оказался слушок, самим шефом пущенный в рекламных целях.

– Ладно, – вздыхает в поддержку Женьки Таня-Виолетта и шумно поднимается из-за стола. – Мне на выход. Телеса оголять перед этими… козлами.

– Удачи, – выдыхают в унисон Алиса и Женька Кравцова.

Официантка Люда, ловко обогнув выставленный локоть какого-то хмыря, приближается к почти пустующему столику, задвинутому в угол зала. «Почти» – потому что все же один человек за ним сидит; человек, весьма равнодушный к происходящему на сцене, ибо отсюда ни шиша не видать.

– Пайку вмазать желаете? – без интереса интересуется официантка Люда у скучающего хмыря, кладя привычно на столик меню.

Слова «пайку» и «вмазать» даются ей с трудом. Но что делать – фирменный стиль. Сразу видно, что хмырь – не завсегдатай. Помятый, нечесанный. Даже, вызлунь, плащ и шляпу снять не удосужился.

Обычно новички меню листают с интересом. Здесь тебе и макароны «Джентльмены удачи», и баланда «Из общего бачка», и торт, фаршированный напильниками. Впрочем, новички заказывать подобное не рискуют. Выбирают обычные стейк или осетрину.

– Желаю, – отвечает хмырь. И вперивает в неё взгляд ничего не выражающих, водянистых глаз. – Тоник без джина. Для разгона.

– Не канает. На киче тебе тоник фукать будут, – говорит Люда неприязненно. – Из безалкогольных только коктейль «Чифирь». Шестнадцать кусков.

– Заметано, – нагло ухмыляется хмырь. – А кича без меня пусть побалдеет.

– А вошебойка у нас на выходе, – говорит Люда неприязненно.

– Спасибо, – нагло ухмыляется хмырь. – Буду выходить, обязательно загляну. А ты пока, девонька, мне Алису Витальевну из гримерной позови. Знаешь такую?

За седьмым столиком дошли до кондиции. Празднующий освобождение увлеченно лепит корешам горбатого, как спал с женой начальника зоны. Корешам это до фени, они осоловело шарят глазами по сцене и непринужденно икают.

– Лохмачам с железняками корешаться запрещено, – говорит Люда неприязненно. – И я те не девонька.

– А мы и так с ней кореша, – бесстыдно ухмыляется хмырь. – С Алисой, в смысле. Толкни ей, что по надости. – И роняет между страничками меню зеленую десятку.

Несмотря на банкноту и даже не смотря на банкноту, Люда удаляется.

Алиса окидывает взглядом зал. Ага, вот он. Сидит, как американский ковбой занюханный, закинув ноги на столик, невозмутимо сосет что-то из искусственно «состаренной» алюминиевой кружки с галантно выбитым инвентарным номером. На подиум, где соблазнительно изгибается Татьяна, даже не смотрит. Сосредоточенно водит пальцем-сосиской по строчкам какой-то книжонки, какой именно – издалека не видать. На меня, чуть раздраженно думает она, он тоже не смотрел, что ли?

Подходит к столику в своем отпадном платье (черный бархат, декольте ниже некуда, юбчонка выше некуда, туфельки – те самые, только не за семьсот, а за все штуку сто купленные, скромненький золотой кулончик за штуку девятьсот на шее); ножки – стройные, грудки – упругие, губки – призывные, взоры – томные, прическа – ветер Балтики… А на плече покачивается в такт шагам миниатюрная сумочка питоньей кожи с золотисто бликующим замочком и стальными уголками – страшное оружие в опытных руках. Вот она я, женщина-вамп.

Я – это Катя Куликова, девятнадцать лет, студентка-заочница педагогического факультета Петербургского Университета экономики и финансов, удар левой ногой – триста килограммов на квадратный сантиметр. Я – «спящий агент» Интеллиджент Сервис, позывные «Рыжая». Я – это Анна Туманова, девятнадцать лет, отец эмигрировал в Канаду в девяносто пятом, вожак молодежной банды, анонимный консультант фильма «J.F.K», ничей не агент, удар правой ногой триста сорок килограммов на квадратный сантиметр, кличка «Бешеная». И, наконец, я – Алиса Витальевна Кравцова, некогда агент одного ныне почившего в бозе государства, профессионал, лишенный обязательств перед кем-либо, работающий на того, кто больше заплатит, уроженка г. Черкассы, высокая рыжая зеленоглазка, исполнительница экзотических танцев в клубе «Кресты», удар головой двести девяносто два фунта на квадратный дюйм, кодовое имя, разумеется, «Лис».

Персонаж с седьмого столика в третий раз собирается пойти заказать «Мурку». Осоловелые корефаны устало повторяют, что звук здесь не «живой». Персонаж настаивает. Ему очень хочется услышать со сцены фразу «Для нашего гостя из солнечного Магадана…»

Алиса брезгливо сталкивает со стола мужские ноги в излишне душистых носках и садится напротив помятого гражданина. Откидывается вальяжно на спинку. Закуривает «Жерминаль». От собственного «зиппера». Гражданин козел даже огонька не предложил. Спрятал книжонку (только теперь она увидела название бестселлера: «Слепой против хромого») в боковой карман плащика и уставился, фраер, своими водянистыми буркалами прямо в глаза, зеленые, как и положено рыжеволосой.

– Ну? – тихо и холодно говорит Алиса.

В этот момент ей по барабану – кто да что. Ее больше волнует, что эта образина портит стиль. Здешнее место – её прикрытие. И чтобы создать себе тут уютное гнездышко, Алиса потратила немало сил. Поэтому любое посягательство на гнездышко вызывает раздражение.

– Вообще-то, это я должен говорить «ну», – тихо и миролюбиво роняет гражданин. – Потому что именно вы, Алиса Витальевна, позвонили мне надысь и предложили работу. Честь имею представиться, – он приподнялся и коснулся указательным пальцем бесформенной тульи своей шляпы: – Василий Полосун, частный детектив. И, пожалуйста, давайте будем говорить на русском языке.

Выскользнув из рукава, легонько стукнула о стол визитная карточка с затрепанными уголками.

«Вот черт», – думает Алиса и, чтобы выиграть время и собраться с мыслями, медленно затягивается и медленно выпускает вверх струйку дыма. Дым попадает в конусный луч лазера и вспыхивает дрожащим зеленым цветом. Что ж он сюда-то приперся, я ж ему на завтра встречу назначила в «Доменикосе»…

– Как вы нашли меня? Ведь я не давала вам своих… – спрашивает она – и осекается.

А внутри растет недовольство собой. Грубо работаешь, Алька. Если пытаешься прикинуться дурочкой, веди себя естественней.

Дорогой длинною, по полю минному, Под скрип колес, с горилкою в ведре…

Лже-Виолетта притягательно движется по подиуму в такт хрипловато-интимному припеву и при этом не забывает бросать мимолетные взоры на шестнадцатый столик, где уединились Алиска и ейный приятель. На её бедре – татуировка восходящего солнца и чайки на его фоне.

С дивчиной гарною, в зубах с цигаркою И с маузером в желтой кобуре!

Нет, приятель на «клиента» не похож. А вот на кого похож, так это на бомжа: потрепанный, жалкий и малоимущий. Но Алиска почему-то смотрит на него почти влюбленно. К их столику подходит официантка Люда, и они на мгновение прерывают разговор. Стало быть, секретничают.

– Что ж, дело понятное, – говорит Василий Полосун, задумчиво кивая мятой шляпой цвета питерского неба, после того как Алиса Витальевна вполголоса изложила ему суть заказа. Достает из коробка новую спичку, сует в рот и принимается усердно жевать её. – Могу сказать, что вы обратились по адресу… Вот только…

Чуткий нос детектива усекает, что заказчица курит не хухры-мухры, а самый настоящий «Жерминаль». Французская разведка?.. Впрочем, делать выводы рано: мало ли где она эти сигареты достает…

– Что? – Алиса нервно крутит клипсу в ухе, где у неё запрятана недюжинная доля кураре.

– Я – профессионал, Алиса. Надеюсь, вы это поняли по тому, что я здесь, и готовы к некоторым расходам. Вам известно, сколько я беру за работу?

На самом деле он просто тянет время, обдумывая, какое решение предстоит принимать. А так не хочется…

Желваки Алисы напряглись. Наглец, он ещё про деньги говорит! Ну ничего, ничего, успокоила она себя. Скоро ты не так запоешь… И она все увереннее крутит клипсу.

– Мои знакомые рекомендовали вас как одного из лучших специалистов. Сколько же?

Алиса несколько растеряна. Действительно ли её гость настолько туп, или прикидывается?

– И ваши знакомые не ошиблись… Позвольте, я подытожу. Итак, ваш жених вернулся из Москвы в Петербург и на вокзале бесследно исчез. Милиция отказывается искать его, поскольку время для объявления розыска ещё не подошло. Вы обеспокоены и решили нанять частного сыщика. Я правильно понял?

Посетитель тянется рукой вперед, словно пытается Алису пощупать. Словно сомневается, не призрак ли бестелесный перед ним сидит.

– Да. Сколько? – ледяным голосом спрашивает Алиса, притворяясь такой дурой, что самой противно.

И отводит мужскую руку. Ей такие касания неприятны.

– А какую сумму вы расположены истратить на поиски любимого человека? – парирует Василий Полосун. Для пущей достоверности достает из внутреннего кармана фляжку на полпинты, отвинчивает крышечку и делает внушительный глоток. Жаль, он не может видеть выражение глаз заказчицы. Интересно, напряглась ли она, когда он полез за пазуху.

Фляжка вновь исчезла во внутреннем кармане. Он знал, что, будь у него там пистолет, в следующий раз его жест не вызвал бы подозрений. И у него оказалось бы три секунды форы для прицельного выстрела.

Алиса нехорошо улыбнулась (чего Василий не заметил. Или сделал вид, что не заметил), достала из сумочки блокнот и ручку, быстро чиркнула сумму и протянула листок мужчине. Мужчина со скворчанием всосал в себя глоток коктейля и наклонил над листком голову, притворяясь, что смотрит на цифры. На самом деле он услышал, как ручка шуршит по бумаге, и сразу понял: сумма заканчивается четырьмя нулями.

– Это, надо понимать, в конвертируемой?

Василию Полосуну заказчица не нравилась. Почему, интересно, она появилась именно сейчас? Неспроста, ох неспроста…

– Надо понимать.

Алиса забирает листок и поджигает его «зиппером». Кидает в пустую консервную банку из-под килек в томате, что служит здесь пепельницей. Края у банки будто обгрызаны. Алисе на секунду становится скучно, и она обводит взором пустые бетонные стены с размазанными по ним всполохами от прожекторов. Швырнуть бы идиота головой на эту стену…

– Ага-а… – тянет детектив. – Сойдет. В качестве аванса.

А сам прислушивается и принюхивается к шипящей в банке бумажке. Значит, здесь у вас «фирменные» пепельницы? Очень кстати.

За седьмым столиком достаточно откровенно обсуждают назначенное на воскресенье ограбление банка. Свежеосвобожденный тычет пальцем в далекий настенный плакат «Их разыскивает милиция» и пытается объяснить корешам, что к этому следует стремиться. Кореша со смехом растолковывают, что всего лишь за сотню сраных баксов в этом зале под этой вывеской свой портрет может повесить любой желающий.

К столику подходит официантка Люда, размахивая декоративным букетиком, сплетенным из колючей проволоки, и неприязненно обращается к хмырю:

– Еще чего-нибудь желаете? Могу порекомендовать «Архипелаг ГУЛАГ»…

– Я – нет. Разве что – дама, – нагло ухмыляется хмырь.

– Спасибо, Люд, пока ничего, – холодно бросает Алиса. И официантка неприязненно удаляется. После чего Алиса вновь обращается к Василию: – Насчет аванса – это шутка, надеюсь?

– Как сказать. Все зависит от объекта поиска, – отвечает Василий. И поясняет: – Можно искать загулявшего на недельку мужа, а можно – снежного человека в тайге… Второе, как понимаете, немного дороже.

А сам пальцами измеряет стол. Зар-раза, к полу привинчен. Стулья тоже…

Седьмой столик заказал «облаву». Вошли три вертухая из обслуги, положили заказчиков на пол, одного обшмонали. Вертухаи угадали: оружие оказалось у обыскиваемого. Он недовольно отмаксал два куска баксов. Если б вертухаи не угадали, то за счет заведения всю сидящую за столом компанию пришлось бы обнести фирменным напитком «Вышка». Такие приколы здесь в ходу. Шеф поставил на определенную публику и выиграл. Надо ж было додуматься: дорогущий кабак для урок! Да уж, не прогадал шеф. И теперь скупает недвижимость где-то в Анталии.

Алиса затушила окурок в банке из-под килек в томате, среди останков листка из блокнота. Потом сказала:

– Нет. Это не снежный человек. Это простой человек. Это мой жених… – Девушка понимала, что финал близок, как смерть у чахоточного. Она б с удовольствием нашпилила посетителя на колючую проволоку, но та была слишком далеко – гирляндами обвивала колонны.

Судя по духам, заказчица ещё та. Судя по манере разговора, тем более ещё та. Наверняка в мини-юбке, наверняка с глубоким декольте… Стриптизерша, одно слово. Но вот на кого она работает? Не может быть, чтобы это было совпадение. Таких совпадений не бывает. Работодатель Сенсей предупреждал… Поэтому Василий говорит лениво, вкрадчиво, будто первокласснице:

– Алиса Витальевна, вы же умная женщина. Как вы сами только что сказали, вы с вашим женихом знакомы всего лишь полгода. И вот он исчезает. Вы, разумеется, в панике. Вы, разумеется, стремитесь его найти. И не жалеете денег для этого. Однако… Алиса Витальевна, подумайте здраво. А если он сделал ноги? Ведь он запросто может оказаться типом, скрывающимся от алиментов, или вором, или соблазнителем, или чьим-то мужем, или чьим-то конкурентом, или, наконец, коммунистом-подпольщиком… Не зря же милиция никого не объявляет в розыск, пока не пройдет определенный срок…

Василий очень старается быть похожим на обычного туповатого частного сыщика, банально торгующегося, банально работающего. Жадного, как мелкий взяточник.

Музыка кончается, и паузу снова заполняет транслируемый по всем динамикам лай овчарок.

– Сколько? – спокойно говорит Алиса, а у самой от ненависти аж скулы сводит.

Как бы так изловчиться и опрокинуть клипсу в его «Чифирь»?

Василий вздыхает и спрашивает:

– Имя-то хоть есть у вашего жениха?

Так спросил Полосун и напрягся, прислушиваясь. По интонации голоса он безошибочно определял, лжет клиент или нет. Если стриптизерша соврет – пусть катится на все четыре. Если скажет правду – посмотрим, сорри за каламбур. А вот если полуправду, если эта история с «женихом» лишь прикрытие, то она поплатится. Не жить ей. Он не знает, на кого работает девица (рыжая, судя по феромонам, которые никакими духами не забьешь), да и знать не хочет. Нет человека – нет проблемы. Поэтому он, будто невзначай, опирается правой рукой о столешницу, пальцами левой задумчиво оглаживает банку из-под килек в томате, сдвигает ноги под себя и изготавливается к прыжку. И не зря.

Алиса говорит тихо-тихо, едва шевеля губами, произносит именно те слова, которых он ждал и боялся: «Анатолий Хутчиш».

Виолетта-Татьяна заканчивает публичное раздевание и нехотя удаляется с подиума: ей до смерти интересно было посмотреть, чем закончится беседа Альки и помятого гражданина.

Однако – работа есть работа, и она под дряблый стук ложек о миски упорхнула за кулисы. Под тут же врубившийся магнитофонный лай упорхнула – и пропустила самое интересное.

Что делать потом, после убийства, Василий Полосун не думает. И не из таких переделок выходили. Когда его попытались кислотой облить… Ладно, сейчас не до мемуаров. Прорвемся.

За седьмым столиком опять объясняют, что «Мурку» заказать не удастся. А впрочем, шутит кто-то, можно подойти к бетонной стене, стукнуть трижды и сказать: «Стань передо мной, как лист перед травой» – и заказать «Мурку». При слове «трава» стол взрывается дружным смехом.

Все происходит в мгновение ока. Детектив опрокидывает на девушку свой недопитый коктейль «Чифирь» и прыгает через стол. Гирлянды из колючей проволоки бросают жуткие тени.

Расчет Василия прост: любая женщина, даже профессиональный разведчик, остается женщиной, и в первую очередь инстинктивно бросается спасать собственных детей и собственное платье. Поскольку детей здесь не наблюдается, какой-то миг она будет отвлечена пятнами «Чифиря» на своем выходном платье (платье именно выходное: такое как рабочую одежду не носят), и этого мига Полосуну должно хватить. Он с разворота в прыжке очерчивает в воздухе стремительный полукруг левой рукой с зажатой в ней банкой из-под килек в томате. Центр полукруга приходится аккурат на незащищенную шею работницы ночного клуба, и, по идее, острые края банки должны перерезать ей сонную артерию.

Алиса сказала тихо-тихо, одними губами: «Анатолий Хутчиш» и еле заметно сдвинулась чуть влево. Она пока не могла предугадать, как поведет себя этот задрипанный детектив, и посему была готова к любым неожиданностям. Неожиданность не заставила себя ждать: едва в прокуренном воздухе растворился последний звук «ш» фамилии разыскиваемого субъекта, как детектив вылил на её платье свое пойло и сиганул через стол. Глупо: здесь же посетители, работники, охрана, в конце концов… Хотя – надо отдать должное: удар мастерский. Мастерски молниеносный. А пятна что – пятна отстирываются. Даже кровь отстирывается.

Алисе очень мешает рябящий разноцветный свет прожекторов, но она успевает заметить летящий ей в горло острый край пепельницы и сдвигается ещё немного влево. Отработанным движением перехватывает руку с банкой и несильно дергает вправо, ускоряя и направляя полет Василия в ту же сторону. Мужчина в потертом плаще перелетает через стол, по-кошачьи мягко приземляется на выставленное, чтобы смягчить удар, предплечье и, используя собственную инерцию, откатывается на полметра вправо, между пустующими столиками номер восемь и номер десять – чтобы уйти из-под возможного удара, сгруппироваться и напасть снова.

У стриптизерши оказались хорошая реакция и кое-какие познания в технике боя. Поняв, что удар банкой из-под килек в томате пропал втуне, Полосун позволил противнику ухватить себя за руку и перебросить через стол: так он получил секундную возможность подготовиться к контратаке. «Пепельница» свое уже отыграла. Теперь придется биться голыми руками. Эх, жаль я сюрикены дома оставил.

За седьмым столиком опять объясняют, что «Мурку» заказать не удастся. А вот если попробовать «На улице Гороховой», то, может, и получится.

Алиса применяет коронный прием: резким движением оттягивает вниз эластичное платье, обнажив на секунду обоих лапушек. Расчет прост. Любой мужик от этого приема хоть на миг, но обалдеет, инстинктивно устремит на такую прелесть взгляд, запнется – тут-то и делай с ним что хошь. Но фокус не удается.

Алиса несколько озадачена. Противник в рукопашном бою делится на две категории: плохой смотрит в то место на твоем теле, куда собирается ударить, хороший смотрит тебе в глаза. Этот же помятый Василий смотрит прямо перед собой – сквозь тебя, сквозь окружающие предметы, в бесконечность, и лишь изредка вздергивает головой, точно прислушиваясь к чему-то.

Увидев, что детектив привстал на левое колено, оперся на правую руку и немного согнул левую руку в локте, изготавливаясь к удару, Алиса опускает правое плечо и позволяет сумочке соскользнуть. Ловит её за ремешок и, несильно размахнувшись, ударяет ею Полосуна по сгибу левой руки. Полосун на миг теряет равновесие, но этого мига Алисе достаточно: она привстает с сиденья, дотягивается до детектива, рывком за грудки притягивает его лицо к своему и шепчет:

– Василий, Василий, ты самый глупый агент на свете! Я – Лис.

Все происшедшее заняло одиннадцать секунд; большинство редких посетителей «Крестов» даже не заметили, что за самым дальним столиком только что вспыхнула и погасла маленькая война. Официантка Люда выскочила из кухни – посмотреть, что случилось, и, если надо, кликнуть вертухаев (вертухаи в лице Семенова околачивались где-то у выхода под кумачовым транспарантом «На свободу с чистым лопатником» и ничего не заметили). Ничего интересного не обнаружила и Люда, когда подбежала к столику номер шестнадцать, за которым чинно сидели Алиса и бомжеватого вида хмырь.

– Алиса Витальевна, с вами все в порядке? – с тревогой в голосе и неприязнью к хмырю спросила она.

– Все в полном порядке, – ослепительно улыбнулась та. – Пепельница упала, вот и все. Замени, пожалуйста.

Официантка Люда неприязненно поглядела на хмыря; хмырь сидел набычившись, но вполне мирно.

– Щас принесу, – сказала она и удалилась.

Спровадив надоедливую Люду, Алиса выжидательно поворачивается к напарнику.

– Шляпа моя где? – хмуро осведомляется Полосун и проводит рукой по взъерошенным редким волосам.

Потом, никого не стесняясь, запускает лапу за пазуху и делает три вдохновенных глотка из фляжки. Алиса замечает плохо выбритый участок кожи над елозящим вверх-вниз кадыком.

Василий Полосун, уроженец г. Санкт-Петербурга, владелец и единственный детектив агенства «Мальтийский сокол», он же – агент четырех разведок мира, участник семнадцати международных операций по ликвидации, он же – агент некоего Господина Доктора, хотя об этом не подозревает; кодовое имя «Вискас». Два дня назад по закодированному каналу Вискас получил задание отыскать в городе определенного человека. Кроме того в задании говорилось, что в руководство ему будет прислан агент по имени «Лис». Надо ж было так проколоться – он-то решил, что если «Лис», то обязательно мужчина. Ай, как стыдно…

– Под столом твоя шляпа, – холодно бросает Алиса и закуривает новую сигарету, пока детектив, пыхтя, копошится под столом. И, когда тот, увенчанный искомым головным убором, вновь всплывает в поле зрения, бросает:

– Что ж ты, напарничек, на людей кидаешься-то без предупреждения? Платье мне испортил…

Алиса ещё тяжело дышит. Не от перегрузок – от негодования.

– А что ж ты, милочка, сразу не сказала, кто ты есть? – парирует, отсапываясь, Полосун. – Отстирается платье.

Персонаж с седьмого столика сходил в туалет и сейчас с восторгом, громогласно объясняет корешам, что такой параши в жизни не видывал. Что здесь, на воле, совсем обурели, парашу на фотоэлементах делают, волки позорные. Кореша не врубаются, что тут удивительного.

Алиса несколько смущена. Она ещё не встречала мужиков, которые хоть мельком, исподтишка, не зыркали бы хищно на её ноги. А этот таращится глаза в глаза, будто и не мужик вовсе. Может, голубой? – мелькает мысль. И ещё ей жаль пропавшего втуне приема «оголенная грудь». Мужиков пять на этой мульке сложили головы. А Вискас…

– Должна же я была проверить, каков ты из себя, – игриво пожимает она плечами. – А если не отстирается?

– И как, проверила? Ты с «Тайдом» стирай.

– Проверила. С «Тайдом» сядет.

– Тогда гони пароль, чтоб все честь по чести. С гонорара новое купишь.

– Держи, Фома неверующий. – Алиса вынимает из сумочки непочатый «киндерсюрприз» и пускает его катиться в сторону Василия. Фольга шуршит по деревянной столешнице. – Знаешь, сколько платье стоит? С гонорара…

Василий, опять странно дернув головой, ловит западную сладость, разворачивает, на ощупь проверяет целостность шоколадного слоя, сдирает его и раскрывает желтое пластмассовое яйцо. Детальки игрушки сыплются на стол, в лужицу от «Чифиря».

Потом из правого кармана плаща Вискас достает точно такой же «сюрприз» и проделывает те же операции.

Потом из двух комплектов деталек ловко, не глядя, собирает игрушку – миникопию императорского дворца в Киото. Мокрые пальцы вытирает о полу плаща.

Алиса смотрит на его действия скучающе.

– Убедился? – лениво осведомляется она.

В ответ на обидные слова, донесшиеся из-за третьего столика, за вторым столиком достали и демонстративно положили перед собой обрез, изготовленный из винтовки Мосина. Третий столик посовещался, подозвал Люду и отправил второму столику пузырь «Мартеля». Обрез со стола исчез.

Василий придирчиво, с крестьянским тщанием ощупывает получившуюся фигурку – нет ли где несоответствий. Но детали двух разных «киндерсюрпризов» подходят друг к другу идеально. Тогда он вздыхает и отодвигает «парольную» игрушку в сторону.

– Убедился. И что дальше?

– Не, не клиент, – отвечает официантка Люда стриптизерше Виолетте. – Может, отец или брат старший. Очень уж мило беседуют.

– Понятно, – с сожалением вздыхает Виолетта: интересней было б, если б Альку клиент снял. Тогда прояснилось бы, откуда у неё деньжата водятся. Она ещё раз выглядывает из служебки и несколько секунд смотрит на парочку за столом номер шестнадцать. Парочка мирно разговаривает. Виолетта с сожалением вздыхает ещё раз: скучно. – Ну ладно. Пойду я. Рабочая ночь заканчивается – светает.

– Задача ясна? – добавляет Алиса после паузы.

За седьмым столиком празднующий освобождение наконец успокоился. Лицом в салат. Вот она какая, воля-то. Кореша, еле ворочая языками, обсуждают идею сыграть в русскую рулетку. Да вот беда – волына есть, но это «вальтер», а не револьвер. Впрочем, такой затык корешей не останавливает, и они удаляются на свежий воздух. Поиграть в старинную русскую игру. Бугор остается мирно сопеть в салат.

– Ясна-то ясна, но есть одна проблемка, – говорит Василий Полосун. Молчит некоторое время (за которое официантка Люда успевает поставить на их стол новую пепельницу), а потом продолжает: – Я, разлюбезная Алиса, детектив, а не киллер. И убивать никого не намерен. А то у меня лицензию отберут.

– На этот счет не беспокойся, – спокойно отвечает девушка. – Ты, главное, найди его, а уж об остальном я позабочусь.

– Да кто он вообще такой, этот Хутчиш? – морщится Вискас. Задание ему не нравится, несмотря на гонорар. – Знаешь о нем хоть что-нибудь? И кто его ищет?

Алиса нехотя пожимает плечами.

– Ничего не знаю. Слух среди наших прошел, что двадцатимегатонник. Круче некуда. Вранье, конечно, но все равно. В Москве чуть ЦУМ и Кремль не взорвал, еле отстояли. А вот кто его ищет, кто нас нанял… Этого, милый Вискас, лучше нам с тобой не знать. Себе дороже. Наша задача – локализовать субъект и уничтожить. Ты – локализуешь, я – это самое…

– Понятно. А что в Аквариуме? Что этот… как его бишь… генерал Семен?

– А вот тут мы лопухнулись малость: попытались прижать его, когда он однажды почти без прикрытия катался. Думали выпытать у него информашку. Все впустую – только людей потеряли. Представляешь, он простым тараном опрокинул нашу тачку и ушел. А после этого заосторожничал, лег на тюфяки, и теперь к нему не подобраться.

Она затушила сигарету в новой пепельнице и наклонилась поближе к Полосуну. Прошептала еле слышно:

– А ещё говорят, этот Хутчиш ищет установку Икс.

– Ого! – выдыхает Вискас. Потом тоже наклоняется к напарнице и шепчет: – А что это за установка?

– Понятия не имею. Но что-то крайне секретное. В правительстве только человек пять были в курсе. Были, да все вышли. Говорят, мол, наш Белый дом оба раза брали только для того, чтобы карту с её месторасположением найти. Ни фига не нашли.

– Я-асно… – после долгой паузы, словно и не услыхал ничего нового, тянет Вискас. – Значит, работать будем в паре. Есть какие-нибудь соображения?

– Как ни странно, есть. Субъект в городе. Я придумала, на что его можно поймать. Слушай.

Они шептались до самого закрытия клуба.

 

Эпизод одиннадцатый. Дан приказ ему на сервер

27 июля, среда, 4.22 по московскому времени.

Голодно стуча колесами, поезд прогромыхал под очередным мостом. На секунду сделалось чуть темнее – самую малость, ибо день рождался сырой и хмурый. Не лето, а недоразумение. Неяркий, струящийся из-под потолка купе свет окрашивал фигуры в болезненные, серо-землистые тона. В этом свете четверо сидящих вокруг стола казались массивнее и угрюмей. Двое кидал, двое лохов.

За накрахмаленными шторками с фирменной зеленой кляксой замелькали первые дома. Потянулись непрезентабельные пыльные и закопченные пригороды, оживляемые редкими в такую рань, спешащими по своим делам поселянами и поселянками. По купе заплясали угловатые тени, вагон сильно качнуло.

Дима хищно оскалил желтые зубы в улыбке, похожей на доброжелательную, и дал сдвинуть карты Анатолию. Не положил колоду, как того требует этикет, на узкий вагонный столик, а из руки. Анатолий промолчал: пока не время.

Железнодорожный сквознячок взъерошил белесый пух на Диминой лысине. Полуотвернувшись от стола, Дима подмигнул подчеркнуто томно и сладко потягивающемуся Паше: начинаем. Действительно, пора было поторапливаться. До прибытия поезда на Московский вокзал в Санкт-Петербурге оставалось минут двадцать.

Паша отработанно замолотил следующую байку – с энтузиазмом, размахивая вроде бы бессмысленно руками. В общем, пассируя, отвлекая внимание.

– У меня приятель был, кореец. Корейцы – жутко азартный народ, век джокера не видать. Собираются в местной чайхане и готовы резаться в кости ночь напролет. И вот его жена забросила дом, детей, скотину – все ради игры. А он однажды не выдержал. Пришел и уволок её домой за волосы… Так на следующий день эта задрипа подстриглась налысо!

Паша и Дима были очень похожи: одинаковые взгляды, короткие, как укол. Одинаковая суетливость в движениях. Приблизительно равный возраст – граждане не первой свежести. Схожие лысины, блестящие постным маслом, одинаковые присловья: «карту ломать надо», «заварился – наварился». Пику оба называли «жир». И все же чувствовалось, что в этой паре шалтай-болтаев Дима был главнее.

Дима наигранно жизнерадостно захохотал над шуткой приятеля. Голос у него был стариковский, дребезжащий, визгливый, как скрипучая уключина. Эдакий живчик с короткими волосатыми пальцами. Руки у него были шершавыми, в каких-то рубцах, ногти черные. А шрам на щеке – грязновато-белого цвета, со свинцовым оттенком.

Нетрезво засмеялся и Петя. Мелко затряслись нечесаные хайры.

Хутчиш вежливо растянул уголки губ и взял свои карты. Посмотрел в них с некоторой брезгливостью – в соответствии с играемой ролью солидного, преуспевающего бизнесмена, слегка уставшего от жизни и потому без проблем согласившегося на сомнительное предложение. Дескать, в секу и дурак сыграет. На руках – дама, король и восьмерка пик: двадцать восемь.

В глубине души Анатолий карты презирал. Огненная вода и азартные игры – вот что превратило приютивший его некогда могучий народ в племя мужчин в юбках. Кукурузную водку и азартные игры привезли с собой по большой соленой воде бледнокожие койоты, и великие воины не поняли, что война бывает разной. Что валеты, дамы и короли – такие же солдаты бледнокожих, как стрелки королевской гвардии. Если б Анатолий вышел на боевую тропу в родных прериях, он бы ни за что не взял карты в руки – это покрыло бы его имя несмываемым позором. Но в краю бледнокожих действуют другие законы и другие правила ведения боя.

В окно подмигнул синий светофор, тут же бодро отстрелялся встречный поезд. В дверь купе вежливо постучала проводница. Не беспокоя дверную ручку, сообщила сквозь перегородку:

– Прибываем! Сдавайте постельные принадлежности.

Проводнице Дима и Паша вроде бы были знакомы. Это угадывалось по тому, как они с вечера заказали у неё коньяк. Жадная полная баба в фирменном, прожженном на рукаве сюртуке. В перспективе её, должно быть, ждала благодарность в конвертике – за неназойливость.

Анатолию безотносительно к происходящему вдруг подумалось, что если все его маршруты сложить в одну линию, то, наверное, расстояние до Луны он преодолел с десяток раз.

Прапорщика компания устраивала. Нечто подобное он и выискивал, когда несколько часов назад перебрался с крыши поезда внутрь и пошел по вагонам. (На Ленинградском вокзале в Москве Хутчиш появляться поленился, предвидя бурные хлопоты его «провожающих», и благоразумно остановил свой выбор на одном дряхлом, пустующем то ли складе, то ли ремонтном цехе, впритык подступающем к железнодорожной линии возле сортировки. Спустя некоторое время питерский поезд примчался к то ли складу, то ли цеху без прапорщика, а умчался от сооружения уже с дополнительным пассажиром на крыше.)

В этой компании не интересовались, почему да зачем Анатолий направляется в Северную Пальмиру. В этой компании достаточно было сказать, что работаю, мол, директором и соучредителем. Двоих в этой компании до зуда под мышками интересовала нагло высунувшаяся из нагрудного кармана дорогого серого пиджака солидная кредитная карточка. А Петю…

Подвыпивший Петя наивно радовался, что имеет возможность рассказывать всем, какой он крутой, и что он знаком с директором агентства недвижимости «Интероксидентал» и со всеми официантками в канадском ресторане «Стейк», куда ездит ужинать аж губернатор Ленинградской области, и что у Пети дома есть книга с дарственной надписью А.Константинова – того самого – да-да! – автора «Бандитского Петербурга», и что Константинов советовал Пете не валять дурака, а писать роман, потому как у Петра талант.

– А я помню, пригласили меня поиграть в одно солидное казино, – многозначительно сообщил осоловевший с полбутылки нешибкого коньяка Петя. Пил только он один. – Прошелся.

Петя кинул на банк червонец.

– Гляжу, а ко мне за стол Кобзон садится. И так вежливо: «Позволите?..»

Петя расстегнул пуговку видавшей виды джинсовой рубахи: душно. Почесал свирепо запястье, перетянутое бисерной фенечкой.

– Прошелся, – лениво сказал Анатолий Хутчиш и положил три свои карты на столик рубашкой вверх – рядом со стопочкой выигранных купюр: что-то около двухсот пятидесяти долларов.

Дима тоже не пропасовал. И после хода жадно и нетерпеливо захрустел крючковатыми пальцами.

Анатолию дальнейший ход событий был известен назубок, как пятый том дээспэшного учебника «Особенности использования песчаных укрытий в качестве отвлекающего фактора для субтропических областей»: эта сдача – предпоследняя. У него и ещё у кого-нибудь, скорее всего, у Димы окажется по двадцать восемь. У Пети и у Паши – по тридцати одному. Карты сданы специально, чтобы нагнать банк.

Следующим будет сдавать Паша. Анатолию он сдаст тридцать два, а Диме – три туза. Шулеры принялись наконец бомбить фраеров.

– Ну и как? Обыграл Кобзона? Или тебе больше в любви везет? – сонно ковыряясь в ухе, спросил Дима.

Играя ленивого командировочного, озабоченного только тем, как убить время. Роль ему явно не шла. Гораздо естественней было бы встретить Диму где-нибудь у границы с тяжеленным рюкзаком за плечами, набитым польскими презервативами и ранглеровскими лейблами.

– Да сущую ерунду выиграл, – невинно радуясь вопросу, махнул ладошкой Петя и чуть не опрокинул бутылку с остатками коньяка. – Штуки две, не больше. – И настороженно обвел стол взглядом: верят ли?

– Тебя, наверное, карты любят, – изобразил зависть Дима.

Это у него вышло более иронично, чем правдоподобно. Устал.

Паша на всякий случай отставил бутылку подальше и под рост ставок поведал байку о том, как у них на заводе мужики отмечали похороны Брежнева. Составили список, спустились на вахту и передали требование начальства всем вахтерам быть на траурном собрании. Вахтеры, расписавшись напротив своих фамилий, манкировать собрание не решились. Гурьбой потопали разыскивать красный уголок ремонтного цеха. Завод остался без охраны, и литейный цех в рабочее время, в полном составе отправился в ближайший магазин за водярой. Именно тогда, под водку, его, Пашу, и научили играть в трыньку. И он знатно выиграл. Новичкам знатно везет.

Паша, естественно, врал. Ни на каком заводе он не трубил. Мордой не вышел. Но байку рассказывал, заразительно смеясь. И, как минимум, Петю рассмешил. Петя в ответ поведал историю, будто его в командировке приняли за генпрокурора с инспекцией и насовали взяток тонн на десять.

Раздача кончилась так, как Хутчиш и предвидел. Свара с банком в семьсот сорок два доллара. Вход – триста семьдесят один доллар. Анатолий наконец вынул прельстительную карточку из кармана, бросил поверх вороха денег. Поближе к себе, чтобы кидалы не имели возможность усечь липу. Всем своим видом в эту минуту Анатолий свидетельствовал, что на кредитке висят несметные богатства – гораздо внушительнее, нежели требуемая для участия в раунде сумма.

– А однажды, – нетрезво сказал Петя, – Пугачева так проигралась, что я ей тачку ловил. С тех пор она меня на все свои концерты приглашает. Хотите, билеты достану?

Последние слова Пети были полны грусти. Ему выпало всего семнадцать очков. Он ещё попытался свериться с Анатолием, но Хутчиш, из вежливости взглянув в Петины карты, молча указал молодому человеку на колоду.

На Петю больно было смотреть. Он проигрался в пух и прах. Неухоженные хайры поникли, будто ветви плакучей ивы. Брови сложились в птичку.

Дима довольно поскреб лысину; рука незаметно, как ему казалось, скользнула за ворот рубашки.

Началось.

Паша уже не старался скрывать презрение к будущим жертвам. Во взгляде маленьких поросячьих глазок проявилась надменность. Жесты стали резче. Улыбочка уступила место оскалу. При желании можно было разглядеть примостившуюся на его плече химерную музу, хлопающую крыльями и истошно каркающую: «Пиастры! Пиастры!».

Анатолий увеличил ставку. Дима, словно ему за шиворот забрался клоп, задергал плечами, ответил на увеличение ставки и яростно зачесал между лопатками.

Что-то у него не заладилось. Губы съехались гармошкой. Белесый пух на лысине заволновался, как ковыль, когда по нему мчится табун.

Паша с недоумением посмотрел на Димины манипуляции, но пока повышение ставок поддержал. Пашина роль в процессе бомбления была незначительная: отвлекать веселым трендежом и нагонять банк, чтобы клиент не мог до поры открыть Димины карты и соскочить с минимальными потерями.

За окном вагона прошмыгнул облупленный перрон с несколькими заспанными аборигенами. Почти у каждого – плотно набитая скарбом сумка на колесиках. А на небе – тучи. Тучи, тучи, тучи… Хмурое утро.

Анатолий ещё раз утроил ставку. Сделал это по-элегантному индифферентно.

Дима поддержал, а сам левой рукой, надеясь, что сие не видно для лохов, принялся осторожно выщипывать на грузном боку заправленную в брюки ткань. Надеясь, что, может быть, хоть так удастся извлечь загодя приготовленную для пальмировки, но как сквозь землю провалившуюся карту.

Паша на всякий случай начал очередную байку, однако спутал текст и осекся, сопя так, что в соседнем купе зашевелились. Глаза его закрылись, точно ромашки перед дождем, лицо побагровело.

Хутчиш ещё раз увеличил ставку.

Делая вид, что с ним ничего особенного не случилось, что это просто нервный зуд, Дима ответил двумя стодолларовыми бумажками и открылся.

На руках у него было два туза, а на крапленой душе – маленькая надежда, что Паша, подтасовывая, сбился и не сдал Анатолию тридцать два.

– Три болта, – бесстрастно сказал Хутчиш, наконец выдав, что знаком с карточным жаргоном, и сбросил карты поверх денег.

Он бы выиграл и без третьего туза, однако из ребячливости не только увел карту у салаг, но и продемонстрировал настоящий катальский класс.

Дима от возмущения клацнул зубами. Его припрятанный за шиворот червовый туз непостижимым образом перекочевал в руки этого напыщенного лоха. Дима ещё не врубился, что перед ним далеко не лох, а мастер несравненно более высокого класса.

Поезд притормаживал у последнего перрона. В окне замелькали бетон, асфальт и дремлющие на соседних путях вагоны.

Паша, как сидел сбоку, так с полуоборота и съездил пребольно Диме по скуле. Димины глаза свирепо блеснули, лопнула прокушенная насквозь губа. Дима, хрюкнув в бешеном азарте, запустил руку в карман засаленных брюк. Чернокрылая уродина-муза взвилась и летучей мышью забилась о перегородки.

– Ша! – властно сказал Хутчиш, щелкнул выкидным лезвием, с любопытством посмотрел на трофейный нож и снова щелкнул, загоняя лезвие обратно.

Это было как раз то, что Дима лихорадочно искал в кармане брюк.

И это было первое с начала операции добытое в бою оружие, которое Анатолий решил оставить себе.

Поезд остановился. Хутчиш, не глядя на сжавшихся и воровато зыркающих катал, подчеркнуто не спеша сложил аккуратной стопочкой выигранные деньги и убрал во внутренний карман шикарного, ни капельки не помявшегося за ночной вояж пиджака. Подхватил с верхней полки доставшийся по случаю портфель, в который был сложен доставшийся по случаю гидрокостюм, и сказал начавшему трезветь Пете:

– Во-первых, закрой рот. А во-вторых, пошли. Не оставлять же тебя с этими гиенами.

Верно послужившую липовую кредитку он оставил каталам. С улыбкой победителя.

Петя засуетился, робко попросил шулеров встать и вынул из-под нижней полки спортивную сумку. Слизывающий кровь с прокушенной губы Дима так растерялся, что пребольно стукнулся головой о верхнюю полку. Анатолий бросил на столик стодолларовую купюру. Чтоб мужики с проводницей расплатились, и вообще… Не надо людей до крайности доводить.

– Извините, нас не представили… – несколько напыщенно пробормотал ежащийся от утреннего холода Петр, семеня за Анатолием по сыроватому перрону.

– Я Хутчиш. Анатолий Хутчиш. Директор российско-английского СП «Азбука», – бесстрастно отрекомендовался победитель карточной баталии, думая о чем-то своем, далеком.

– А меня зовут Петр. Можно просто Пьеро – это мой никнэйм в чате. Знаете, я мотаюсь между Питером и Москвой, я в этой компании чужой, у нас головной офис в столице, а здесь так, представительство. Я провайдер. В Москве всех знаю. Алла Пугачева, например, мне…

Его пылкая речь совершенно не соответствовала еле слышному голосу.

– Ты все деньги проиграл, провайдер?

Хутчиш краем глаза автоматически фиксировал мельчайшие детали происходящего: охотящихся за пустыми бутылками желтушных бомжей; милицейский патруль, пересекающий перрон; пятна луж.

– Все, – потупился Пьеро.

Более жалкого персонажа трудно было представить. Одет в давно не стиранную джинсовую униформу, размера на четыре больше. Патлатый, щуплый, лопоухий. Да ещё в бесстыжих веснушках. Да ещё небось заядлый толкинист.

– И куда ты сейчас? Домой?

Петр пожал плечами и сделал рукой невнятный жест, чуть не сбив фуражку с браво проносящегося мимо носильщика, под завязку груженного чемоданами.

– Не. Мать спит еще, не хочу будить, да и через весь город пилить. До офиса доберусь – метро вот-вот откроют. Там вздремлю часика два… Ведь всю ночь не спал, дурак…

Он хлюпнул носом, передернув губами. Лучше бы карты передергивать научился.

– Ладно, Пьеро, – принял решение Анатолий, спускаясь по ступеням к стоянке такси и утягивая за собой безденежного компьютерщика. – У тебя в офисе кофе есть?

Сырое утро нехотя красило бледным светом грязно-зеленые стены старого вокзала. Похмельно просыпался с хилым рассветом северный город.

Часы на вокзальной башне показывали пять шестнадцать утра. Дачники в рубищах и власяницах молчаливым скопом бежали на электричку. Взгляды обращены внутрь себя. Пахло беляшами. Дежурное освещение закрытых по раннему времени ларьков тускло сочилось сквозь ставни.

Вот так, без особой помпы, можно сказать – затрапезно встретил Анатолия город четырех, если считать ещё и сексуальную, революций. Торговцы раскрепощенной прессой уже заняли посты и сонно топорщили плечами, как нахохлившиеся грифы.

– Зачем же здесь? На Невском такси гораздо дешевле, – попытался быть полезным провайдер, но не встретил заинтересованности в загадочном и властном директоре СП.

Плотнотелый извозчик цепко оглядел гостей и равнодушно прицокнул языком: не тот коленкор. Без чемоданов, не пыхтят, потом не обливаются, по сторонам зенками ошалело не шарят. Не иначе как командировочные из столицы – только что московский прибыл.

– Куда едем? – нехотя поинтересовался он.

Анатолий легонько пихнул в бок на ходу клюющего носом Петю. Петя встрепенулся и подсказал:

– На Петроградскую сторону. Дивинская, дом три. Тут совсем рядом…

– Давай, – столь же нехотя вздохнул водила и со звяком крутанул на толстом указательном пальце ключи. Приценился к костюмчику Анатолия, гостя великого города. – Полтинник.

Петя возмущенно набрал полную грудь воздуха, намереваясь высказать лихоимцу нелестное мнение о его расценках, но Хутчиш пихнул его в бок вторично. Дело не в деньгах. Прикол заключался в том, что, лови прапорщик машину на улице, ему б пришлось пропустить первую, вторую и третью, а ещё лучше вообще в машину не садиться. Здесь же вокзальные «отбойщики» ни за что не пропустят вперед водилу-чужака, будь тот хоть на машине ФСК. Хоть на штатном линкольне президента Ельцина.

– Годится, – сказал директор «Азбуки» и добродушно улыбнулся. – Запрягай. Только без попутчиков.

Таинственный противник, конечно, уже вычислил, куда из Москвы делся разыскиваемый. Но вряд ли он сумеет столь оперативно организовать дружескую встречу в Питере. Однако не следует долго светиться на вокзале, а следует как можно быстрее покинуть точку прибытия. Инструкции не дураки писали.

В такси уютно пахло бензином. И ещё внутри было гораздо теплее, чем снаружи.

– …Ваша фирма не имеет своего сервера? – удивленно всхрапнул Петя, неуклюже забираясь на переднее сиденье неновой «волги». «Волга» вырулила на Невский проспект. – Быть того не может!..

Анатолий предпочел обосноваться сзади – легче наблюдать, нет ли хвоста. Хотя сейчас это не важно. Сейчас все решала скорость. Скорость выбора оптимального направления атаки и скорость её проведения.

– …Анатолий Сергеевич, за Интернетом будущее! – захлебывался словами Петя, полуобернувшись с переднего сиденья. – В ближайшем будущем не останется газет, не будет магазинов в нашем привычном понимании!..

Стратегическое назначение Черноморский флот потерял в самом начале холодной войны, думал о своем Хутчиш. Аккурат когда Турция встала под знамена НАТО и надежно перекрыла Босфор.

«Волга» свернула на Фонтанку. Анатолий бросил взор на серые волны реки – на секунду показалось, что из стремнины торчит едва заметная тростиночка перископа. Нет, показалось. Хвоста пока не было.

– …Анатолий Максимович, число серверов за год увеличивается в четыре раза! – сладко чирикал Петя. – Неуклонно, неостановимо!..

Однако ни тогда, ни после флот не был расформирован. Разве что в состав ЧФ не ввели, когда они появились, атомоходы. Любому пацану известно, что на Черном море базировались только дизельные подводные лодки. Естественно, атомного оружия на борту не имеющие… А если это умный ход командования – коль нет пусковых установок, значит, противник не будет наносить ядерный удар по флоту? Хитро, ничего не скажешь. Так что же было там, в самом начале холодной войны, в сорок шестом – начале пятидесятых? А точнее, в пятьдесят втором, как подсказал военно-морской знаток Андрей Михайлович Сверчков? Для чего именно Черноморский флот являлся – и является – маскировочной сеткой?

Обогнув Летний сад, «волга» на «зеленой» волне вылетела на Кировский мост и помчалась по Каменноостровскому проспекту.

– …Анатолий Сергеевич, в Интернете можно найти любую информацию, понимаешь, старик, лю-бу-ю! – распаленно шмыгал носом Петя. – От памятников литературы до новейших исследований в области ядерной физики! И много ещё что! Я тебе покажу!..

А были в самом начале холодной войны гонения на вейсманистов-морганистов у нас и известное дело супругов Розенбергов в Штатах. Ну, Розенбергов оставим на совести тогдашнего директора ФБР Эдварда Дж.Гувера и его подельника, сенатора Маккарти. А вот к возвышению нашего академика от сельского хозяйства тов. Т.Д.Лысенко стоит присмотреться повнимательней. И не забыть о трехэтапной вакцинации обитателей Третьего мира, проводившейся якобы для профилактики оспы…

«Волга» свернула с проспекта на какую-то улицу и лихо тормознула у темного парадного; над входом светился номер дома: 3. За всю дорогу шофер слова не вымолвил. Рабочий день только начинался, а его уже тошнило от воняющего перегарчиком клиента на переднем сиденье с евоной пустопорожней болтовней.

Петя подобострастно попытался взять Анатолия под локоть, понял всю нелепость своих притязаний и побежал ругаться с вахтером. Хутчиш неторопливо расплатился с извозчиком и выбрался из машины.

– Ну и что, что такая рань! Если я арендую помещение, то имею право появляться в любое время! Как ваша фамилия? Я доложу начальнику! Что из-за вас завтра съезжаю!..

Анатолия встретила сиротливая обстановка нераскрутившейся фирмы: недельный мусор, выдающий решение директора экономить на уборщице, случайная мебель, повидавшая офисы оргтехника.

Пьеро суетился. Сначала искал кофейник – тот оказался у соседей, и пришлось опять ругаться с вахтером. Потом сбегал в туалет мыть чашки. За это время на столе, заляпанном окружностями от чайно-кофейных емкостей, под номером газетки «Сорока», исчерченным маркером вдоль и поперек, Анатолий нашел листок чистой бумаги и прозрачную одноразовую ручку. Черкнул несколько строк. По привычке не упускать мелочей развернул калачик факса, выползший за ночь из тайваньского аппарата. Нахмурился. Вот оно, значит, что… Обидно. Оторвал с хрустом листок, сложил и убрал в карман. Потом детально осмотрел пыльный, забытый на подоконнике приемник «Иволга».

– Анатолий Рудольфович, прошу к столу! – напыщенно позвал Петя с порога. – Не обращайте внимания на художественный беспорядок. Это у нас перед ремонтом. Расширяемся мы. Под потолком будем барельеф делать – Кокодемоны из «Дума», Дюк Ньюкем, очаровашка Китана из «Мортал Комбата», ну и прочие…

Он плюхнулся на кресло и запустил компьютер. Шмыгнул носом. Ввел пароль. Утер нос рукавом. Выбрал нетскейповскую иконку. Кликнул. Когда открылся доступ к Интернету, ввел заветный адрес http://sex.super.com.br/~vsex.

Анатолий прихлебнул «растворимый» напиток и, не скрываясь, зевнул. Потер небритый подбородок. Щетина уже даже не кололась – плохо это. Не эстетично. Он принялся бриться, сверяясь с отражением в дисплее второго, незадействованного ПК.

Если б гостеприимный хозяин оторвался от «паутины» и повернул на секунду голову, его челюсть ещё долго бы оставалась в подвешенном положении. Анатолий не стал использовать для бритья ни попавшийся под руку консервный нож, ни трофейную выкидуху – мало ли что на этом ножичке висит, а мегатонники народ все ж суеверный. Толя просто чиркал у щек подобранной на столе зажигалкой и тут же прижимал к плавящимся волоскам случайное полотенце, смоченное из того же кофейника. Это называлось бриться по-армейски. Так брились деды и прадеды, защищая Родину от фашистских захватчиков.

Петя тем временем ввел ещё один пароль (его Анатолий прочитать не смог: пальцы Пьеро порхали над «клавой» с высокой тактовой частотой, а в окошке пароля вместо символов возникали только звездочки), и на экране замелькали фривольные картинки. Девица с мужиком. Девица с двумя мужиками. Девица с веслом.

Анатолий фыркнул. К компьютерам он почтения не испытывал – считал их тупиковой ветвью развития цивилизации.

Пьеро принял фырк за знак одобрения и, полагая, что клиент у него в кармане, не поворачивая головы, с хитрецой спросил:

– Ну как, убедил я тебя, что без Интернета никуда? На этих картинках сломалась даже редактор одной влиятельной газеты. Хочешь, я про тебя там положительную статью устрою?

– Ладно. – Хутчиш закончил бритье и отставил недопитую чашку. – Хочешь, я научу тебя зарабатывать на Интернете пятьсот долларов за три минуты? Причем без всякого криминала?

Такого поворота Пьеро не ожидал. Напротив, это он сам должен был предлагать клиенту заработать на Интернете. Однако прокомпьютеренные его мозги зашелестели сами по себе. Пятьсот за три минуты?..

Значит, так. Через какой-нибудь Yahoo арендуем электронный почтовый ящик. Потом… Стоп, это уже криминал. Нет, все равно максимум получается не больше семисот в месяц.

Пьеро поскреб рябой от веснушек подбородок.

– Хочешь? – спросил Анатолий и отвернулся к пыльному приемнику «Иволга». Тронул пальцем заднюю стенку. Стенка тут же отвалилась. Ковырнул проводки консервным ножом. Еще раз ковырнул.

– Когда мы делали веб-страницу для Двадцатого треста… – начал было Петя.

– Хочешь? – в третий раз спросил Анатолий, и стало ясно, что больше он повторять не собирается.

– Да, – услышал Пьеро свой голос. И кто-то незнакомый прошептал над самым ухом: «Пиастры! Пиастры!»

– Тогда набери вот этот мессэдж и отправь через и-мейл вот по этим адресам, – оставив до поры приемник в покое, протянул гость заранее подготовленную бумажку.

Петя бумажку взял. Для этого ему пришлось встать и сделать два шага по шуршащему под подошвами мусору. Вчитался в каллиграфические строчки:

– «Кто желает узнать тайну Черного моря… пусть перечислит в течение трех минут на счет»… На какой счет? – Пьеро поднял на гостя осоловелый взгляд. – Тут дальше пропуск…

– На твой свой счет, болван, – жестко объяснил Хутчиш. – Есть же у тебя свой счет?

– Есть… А что это за адреса? – никак не мог въехать прядущий ушами Пьеро.

– Это адреса толстых кошельков, – разжевал Анатолий.

Не объяснять же, что с давних пор резиденты предпочитают селиться под крышами консульств, получая таким образом вместо геморроя нелегальщины дипломатическую неприкосновенность. А посему любой многотонник должен знать электронные адреса всех консульств наизусть. Се ля вуха.

– И ты… вы, Анатолий Борисович, думаете, что кто-то…

– Интересно, а происшедшее в поезде тебя ничему не научило?

Пьеро шумно выдохнул, потом с хлюпаньем втянул в себя воздух, подбирая сопли, и зло отвернулся к монитору. Зашаркал «мышкой». Он пребывал ещё в том возрасте, когда напоминание о промахах бьет по самолюбию.

– Ай, мне-то что. Я-то, конечно, отправлю. Только вы зря ожидаете, что фокус пройдет.

Клиент в его глазах резко упал. Надо ж додуматься – ловить денежки на прием «Люди добры, поможите, сколько можете!». От клиента следовало срочно избавляться.

– Крути баранку да помалкивай, – позволил себе улыбнуться Хутчиш и ободряюще хлопнул парня по плечу. А рука-то тяжелая.

– Сделано, – холодно бросил Петя, подвел курсор к окошку «отправка почты», стартанул и поднялся с кресла. – Но если вы думаете…

– Я не думаю. Я знаю. – Анатолий забрал у Петра бумажку с текстом. Затем не спеша достал из внутреннего кармана пачку выигранных денег, отсчитал пять плешивых президентов Франклинов и сунул под клавиатуру. – Я тебе обещал пятьсот долларов за три минуты? Получи и распишись… А теперь у тебя есть пять минут, чтобы навсегда покинуть это здание. Если не покинешь, то очень пожалеешь. Кстати, приемник я заберу. Все равно через полчаса здесь ни одного целого прибора не останется.

Хутчишу совершенно не было жаль парня: пока он искал чистую бумажку, на глаза попался недавний, судя по дате, факс. Как вы думаете, что же там пришло Петюне?

По факсу прислали фоторобот. Фоторобот Анатолия Хутчиша.

Подхватив баул с гидрокостюмом и приемник, оставив Пьеро самого заботиться о своей судьбе, Хутчитш вышел на улицу. Ворчащего под нос вахтера взглядом не удостоил: ты, старый, скоро доворчишься.

На улице было чуть холоднее, чем в помещении. Утро плавно перетекало в день. Лица прохожих были уже не такими мятыми. Анатолий вдохнул свежий, ещё не перенасыщенный выхлопными газами воздух, выдохнул, постоял мгновение, щурясь на обнаружившееся солнце.

Ну здравствуй, Питер…

Пешочком прогулявшись до «Петроградской», – кто додумается его здесь искать?

– прапорщик превратил в киоске крупную купюру в веселую пригоршню жетонов и прошел к крайнему игровому автомату «Джек пот».

Сперва нужно сделать так, чтобы редкие в этот час игроки не заглядывали через плечо. Хутчиш это сделал: неожиданно четвертый по счету от него автомат «Калифорния», гремучий, как обвешанный медалями ветеран, через раз начал извергать порции жетонов. Зеваки переместились туда и принялись мешать советами мосластому чернявому очкарику-везунчику. На Анатолия же никто не обращал внимания.

Не спеша прапорщик монетой отвинтил сбоку аппарата болтик и открыл доступ к электронным кишкам машины.

В Москве ничего подобного у него бы не вышло. В Москве нет единой, состоящей из четырехсот единиц сети игровых автоматов, охватывающей тридцать пять станций метро. И пусть разработчик этой системы не предвидел, что его сеть можно использовать как гигантскую «рамку» для охоты на лис; несмотря на частотные помехи, такой поворот был вполне осуществим. Правда, охота в этом случае велась не в обычных параметрах. Приемник, не обращая внимания на фазы и амплитуды, выискивал в эфире вероятностные апостериорные плотности радиоимпульсов. Все просто как апельсин: после провокационного электронного письма, отправленного Петюней, в обычных консульствах лишь пожмут плечами: мол, либо чья-то шутка, либо адресом ошиблись. Зато в стане врага начнется переполох. Следовательно, где плотность сигналов будет выше, там и прячется неприятель.

Коньком Хутчиша были вражьи явочные квартиры и шпионские гнезда. Однажды, например, чтобы выявить подставную фирму, являющуюся прикрытием для французской разведки в Нижнем Новгороде, он по «Желтым страницам» выписал десяток подозреваемых офисов и натравил на них налоговую полицию. Полиция повязала все фирмы, поскольку, как известно, никто не идеален. Все, кроме одной. Которая, разумеется, и оказалась подставной.

Меланхолично кидая в прорезь жетоны и не забывая дергать ручку, Анатолий подсоединил приемник к боку мелодично булькающего и пиликающего игрового автомата и принялся медленно крутить верньер старенькой «Иволги»: пеленговал.

Австрийское консульство – ничего. Американское – пусто. Германское – штиль. Английское – выходной. Французское – мертвый час. Японское…

Японское!

Японское!!!

Японский городовой…

 

Эпизод двенадцатый. Что ещё нужно человеку…

27 июля, среда, 16.15 по московскому времени.

Неповоротливый слепень без особого энтузиазма вписал генерала Семена в окружность, на бреющем зашел с обвислого тыла, ткнулся в непрокусываемо-плотную джинсовую ткань и, обидевшись, полетел искать другую добычу.

Солнышко отцепилось от верхушек сосен и наконец-то убавило термический напор. Где-то в отдалении, в лесу под Балашихой, четырежды прокуковала кукушка.

Семен свернул на извилистую гравийную тропинку, ведущую к дому; дом был скрыт за соснами, но генерал дорогу знал хорошо и поэтому шел уверенно. Гравий скрипел, похрустывал под подошвами ботинок. В зарослях жимолости издавали свое громкое разноголосое «ж-ж-ж» пчелы, деловито набивающие брюхо нектаром цветов. С соседнего участка тявкнула невидимая собачонка – тявкнула и затихла: показала, что, дескать, бдит, службу несет. На дорожку не торопясь вышла расфуфыренная курица, глянула на Семена одним глазом, потом, точно испугавшись чего-то, с треском ломанулась в крапивные джунгли у обочины. Семен улыбнулся.

Вот и цель: участок номер тридцать шесть, несерьезно огороженный декоративным, аккуратно выкрашенным в зеленый цвет штакетником. С участка раздавалось приглушенное «тюк!.. тюк!.. тюк!..». Генерал пригнулся, проходя под ветвями беспардонно разросшихся вишен, достиг калитки, откинул ржавую, чисто символическую щеколду, вошел на территорию дачи. Калитка при этом гостеприимно скрипнула – признала своего.

Рядом с доисторическим коробом салона ЗИСа, приспособленным под сарайчик, «каплей» в отставке Иван Князев в линялых тренировочных штанах и старой, но чистенькой и в двух-трех местах аккуратнейшим образом заштопанной тельняшке (правый рукав заправлен под резинку штанов) рубил дрова. Ловко управлялся одной рукой: концом лезвия топора с длинной рукоятью цепляет полено, водружает на иссохшую колоду, выдергивает топор, коротким выверенным движением наносит удар (тюк!) – и две половинки разлетаются в разные стороны. Судя по количеству таких половинок, «каплей» занимался этим делом с обеда.

Был он высоким, крепким шестидесятидвухлетним старцем с ястребиными чертами лица, с ежиком проволочных, совершенно седых волос, с обгорелым лицом. Подайся такой герой в Голливуд, Клинту Иствуду пришлось бы переквалифицироваться. Генерал знал Князева давно, года эдак с пятьдесят седьмого, и время от времени заглядывал к нему. И всегда восхищался старым другом.

В те далекие времена ещё не было десятимегатонников, да и вообще – тонников не было. Никто не поднимался выше пяти зорге… А Князев уже тогда был оценен в триста зорге и по праву считался лучшим «ничейным агентом»… Даже после трагической случайности, в результате которой Князев потерял руку, он остался в строю, и лишь после печально известной операции «Красная борода» досрочно ушел в отставку. А продолжи он работу, какие штуки они с генералом могли бы выкидывать! Например, вернуть МиГ, угнанный в Японию перебежчиком. Или хотя бы вызволить Альенде из осажденного президентского дворца. Или, например, этот так и не реализованный проект – убийство Мартина Бормана. Ведь было, было: на какой-то момент скрывающегося гитлеровца засекли в Буэнос-Айросе, но пока судили-рядили, Борман почуял хвост, ушел от наблюдения и сгинул. А ведь как все хорошо задумывалось – партайгеноссе должны были кончить ледорубом, чтобы упрочилась легенда о том, что сподвижник фюрера якобы пахал на НКВД… Но – нет, не сложилось.

К щеке товарища Семена прилип визгливый комар. Генерал шлепнул наглеца.

Хотя Князев был далеко и сам производил немало шума, шлепок он расслышал.

Опустил топор и повернулся к незваному гостю, пытаясь против солнца разглядеть, кто пожаловал.

Шестьдесят восьмой, операция «Букварь». Иван Князев (тогда ещё в чине капитана, но уже трехсотзоргеист) и Семен (тогда ещё полковник, но уже допущенный к материалам с грифом «два восклицательных знака») совместно прорабатывали новые разрозненные слухи о библиотеке Ивана Грозного в московской канализации; ниточка расследования неожиданно повела их в сторону, и, как следствие, они оказались в степях Средней Азии, где местные наркобароны, тогда только начинавшие выходить на международный уровень, захватили ракетный комплекс превентивного удара, руками спившегося компьютерщика перепрограммировали систему запуска и вознамерились провести ядерную атаку колумбийских конкурентов. Пока Семен с группой спецназа уничтожал зарвавшихся азиатских лиходеев, что окопались в подземном пункте управления стрельбой, Иван Князев проник в шахту баллистической ракеты, за четырнадцать секунд до старта обыкновенной медной проволокой примотал боеголовку к крепежам пиропатронов второй ступени и по каналу газоотвода шахты выбрался наружу.

К сожалению, старт сорвать не удалось, но операция все равно закончилась успешно: вторая ступень вместе с несработавшей боеголовкой упала в воды Атлантики… А вот струя раскаленных газов из сопла ракеты, вырвавшаяся наружу через газоотвод, изувечила Ивана Князева. Ирония судьбы: выйти живым из стольких заварушек на чужбине и стать инвалидом у себя же на родине!

Но что делать? Во все времена, во всех странах-государствах внешней разведке строго-настрого запрещалось работать на своей территории. И всегда и везде запрет этот нарушался. Да и как иначе? Ведь в большинстве зарубежных операций, проводимых что Первым управлением КГБ, что ЦРУ, либо были задействованы соотечественники, либо сам ход операции подразумевал необходимость совершения каких-либо акций на родине. Однако коллегам что из Второго управления, что из ФБР-АНБ препоручать задание было западло: операция наша, мы её и закончим, и награду получим.

Поэтому и ЦК, и Конгресс частенько закрывали глаза на нарушение этого запрета: лишь бы дело делалось.

Вот и сделалось дело.

– Семен!..

– Иван!..

Старые друзья обнялись.

– Какими судьбами?

– Да вот… Решил проведать старого друга. Ну… как ты?

– Понемногу. А ты?

– Трепыхаюсь.

– Как Наталья?

Семен пожал плечами:

– Скрипит старушка. Привет передавала.

– Спасибо. Ну что мы на пороге стоим? Пойдем в дом.

– Я тут привез с собой мелочь всякую – осетринку там, бутылочку…

– Да брось ты. Что я, голодаю, что ли?..

Они сели на веранде и некоторое время внимательно смотрели друг другу в глаза.

«Постарел, постарел, – с грустью отметил Семен прибавление морщин на лице товарища. – Интересно, бежит ли он в аптеку, стоит иноземцам по телевизору иноземную дрянь похвалить? Вряд ли. Вишь, весь день дрова рубил, а не вспотел даже… Нужны ему эти таблетки! Живет на природе, на всем, как говорят засранцы в белых халатах, „экологически чистом“. Живет, как привык».

Прежде, во время оно, «ничейники» для поддержания боеготовности определялись в заповедники «на подножный корм». Только вот пристанища им возводить запрещалось. Если случайно сталкивались с лесником, появлялись очередная охотницкая байка про снежного человека и выговор в личном деле «засвеченного» бойца. Ареалом обитания Князева значилась Беловежская Пуща, где, кстати, о йети слыхом не слыхивали.

«Плюнуть, что ли, на все, купить домик в такой же глуши и тихо дожить, что осталось…»

Генерал тряхнул головой, отгоняя соблазнительно вредные мысли.

«А ведь ты, братец, сдал, – подумалось Ивану. – Шмотки с иголочки, гражданку, небось, раз в год напяливаешь, бодрый, подтянутый, вроде парень хоть куда, но… мешки под глазами, сосуды на щеках – такие подробности мужчину не красят. Небось бегаешь по аптекам, небось коньячку хряпнуть не удерживаешься…»

– Угощу-ка я тебя кое-чем особенным, – сказал Иван и, легко поднявшись, пошел в дом.

Генерал напрягся. Не потому, что не доверял. В таких ситуациях быть готовым к худшему – для службиста давно укоренившийся рефлекс.

Но хозяин дома уже вернулся, держа в руке литровую бутылку «Посольской». Бело-черная этикетка была изрядно затерта, золотистая пробка носила следы неоднократного и не всегда бережного отвинчивания. Внутри булькала не прозрачная водка, а ликерно-розовая жидкость, от одного взгляда на которую у Семена рот наполнился слюной.

– Это получше твоих «Реми Мартенов» и «Баллантайнов» будет. Сам гнал. Перегонка шестерная. Потом углем чистил от сивушных масел, потом ещё два месяца на зверобое настаивал.

– Самогон, что ли? – опасливо нахмурился генерал.

– Сам ты самогон, – беззлобно ответил Князев, доставая из тумбочки два стограммовых граненых стакана – не расширяющихся кверху, а прямых, как гильзы. Почитай, антиквариат. – Это – нектар, амброзия, напиток богов.

– Ванька, слушай, мне ж нельзя, – слабо запротестовал Семен. – Печень, етить ее… Да и сердце не того…

А сам немного отодвинулся, чтобы чуткий нос друга не уловил выхлоп после вчерашнего, старательно забитый «орбитом» без сахара. Транспортное приключение плюс информация, неожиданно всплывшая из папки с личным делом Князева, выбили генерала из колеи, и он решил вчера немножко успокоить нервы. Да переусердствовал.

– Во-во, для сердца это самое милое дело, – согласился Князев. – Давай-ка сначала по чуть-чуть.

Одним движением он свернул голову бутыли-ветерану и плеснул жидкости по стопкам. Жидкость маслянисто поблескивала в солнечных лучах, пробивающихся сквозь маскировочную сетку берез на соседнем участке. «Как красиво, – вяло подумалось генералу. – Солнце в бокале. Выпьешь, и солнцем полна голова. „Солнцем полна голова“, – кажется, это название книжки шансонье-ренегата Ива Монтана». «Когда поет далекий друг…» – вспомнились генералу слова полузабытой песенки, посвященной пресловутому Иву ретивым отечественным одописцем. А по-нашему – «Когда нальет далекий друг…» Генерал улыбнулся родившейся шутке и посчитал, что её можно и вслух произнести:

– Ну – когда нальет далекий друг!

– Ну – за встречу. – Князев потянулся было за своим стаканом, но отдернул руку. – Тьфу ты, голова садовая, совсем забыл. Погоди немного. Я, кстати, твою задачку вроде решил…

И он вновь исчез в доме.

Генерал опасливо покосился на свою порцию; градусы над стопкой так и порхали. Нельзя ведь, докторишки категорически сказали, печень, аритмия, давление, – шептала одна часть его сознания. А вторая увещала: подумаешь, стопочка. Те же докторишки говорят – можно понемногу, сосуды, дескать, расширяет. Опять же – нельзя не выпить со старым другом…

Вдруг промелькнуло: а не сыпануть ли Ваньке в стаканчик из голубенькой капсулы-пробирки – той, что всегда на всякий пожарный во внутреннем кармане лежит? У соратника язык развяжется, глядишь, и что-нибудь ценное всплывет…

Нет. Незачем. Не для того мы в эту тьмутаракань приперлись, чтобы языки развязывать. И так все у нас получится.

Отставник появился на пороге – с лимоном, блюдцем и ножиком.

– Во, лимончик принес. Как же без лимончика? Сам, между прочим, выращиваю в теплице. Хочешь на теплицу взглянуть?

– Давай-ка позже, – выдавил из себя улыбку Семен, а сам подумал: если сарай из ЗИСа, то из чего же теплица?

– Ну, позже, так позже… А там, брат, у меня такие помидоры зреют! Звери, а не помидоры.

Князев сел, положил лимон на блюдце и одной рукой разделал его на шесть частей.

Ловкости его мог бы позавидовать любой самурай. Не стареют душой ветераны! Генерал ещё раз с досадой вспомнил об ускользнувшем Бормане. Ведь для Ивана – что перочинный ножик, что мясницкий тесак, что алебарда, что ледоруб. Взмахнет, не мигнет…

– И вообще, урожайный год будет, это я тебе как специалист заявляю. – Не переставая говорить, он отработанным движением взял себе генеральскую стопку, а генералу пододвинул свою (даже, наверное, не заметил этого движения, гад, чуть-чуть раздраженно подумал генерал), – клубника, яблоки, смородина – все в рост идет. Куда девать потом буду, не знаю. Приезжай по осени, вареньем нагружу по самое некуда. Дочку хоть порадуешь. Как, кстати, Ленка? Школу закончила?

– Вань, – улыбнулся на этот раз вполне искренне Семен, – Лена уже институт закончила, замуж выскочила и уже сделала меня дедом.

– Да ну?! Вот черт, время-то как летит… Ну, передавай ей привет. Давно родила-то?

– Год будет.

– И кого?

– Мужика.

– Как назвали?

– Иваном.

Иван сдвинул кустистые брови к переносице, помолчал, откашлялся и взялся за стопку:

– Редко видимся, редко… Ну, чего мы ждем. За встречу?

– Давай за встречу.

Они чокнулись. Выпили. Князев крякнул, кинул в рот ломтик лимона, принялся усердно жевать.

Поток лавы обжег генеральское небо, хлынул в глотку, по пищеводу добрался до желудка… и неожиданно растекся там успокаивающе нежной, расслабляюще сладостной волной тепла. Мгновение спустя откуда-то из глубин тела поднялся зверобойный дух, ароматным туманом проник в носоглотку, окутал мозг мягкой периной. Генерал медленно выдохнул через нос. Князев следил за его реакцией. В глазах однорукого двухмегатонника плясали веселые искорки.

– Ну как?

– Да… – только и смог произнести Семен. – Это, брат, не самогон. Это, знаешь ли, мгновенная смерть через пятнадцать секунд…

– А ты говоришь. – Старый друг усмехнулся и потянулся за бутылкой. – Еще по маленькой?

– Стой, да погоди ты… дай дух перевести. Я ведь, считай, последний раз на Новый год пил – и то «шампуськи» грамм двести, – соврал Семен. Опустил глаза, зачем-то ковырнул носком ботинка некрашеные доски пола веранды, чуть прогибающиеся под весом стола и сидящих за ним людей. В ботинках ногам было жарко. Следовало не ботинки, а сандалии какие-нибудь, что ли, надеть. Побоялся, что песок набьется. Теперь сиди, дурень, прей. – Да и не за тем я к тебе приехал…

– А, ну да, конечно. Может, есть хочешь? У меня борщ домашний, свининка по-флотски – пальчики оближешь.

– Нет, Вань, спасибо. Я в конторе пообедал.

Спецслужбы обратили внимание на Ивана Князева в пятьдесят первом – шестнадцатилетний курсант всецело соответствовал тогдашним требованиям: прекрасные физические данные и показатели умственного развития; военнослужащий, сирота. Отец погиб на Белорусском фронте, мать пропала без вести…

На самом деле не пропала мать без вести: в сорок восьмом году Нина Князева, тридцатилетняя вдова капитана разведроты, высокая статная красавица с гривой черных вьющихся волос, была арестована, осуждена и расстреляна по статье «Измена Родине» (ретивые служаки НКВД вычислили, что именно к ней относятся строчки из популярной песни «Кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?»; а все дальнейшее было лишь вопросом времени и техники допроса). По счастливой случайности Иван в лагерь для детей изменников Родины не загремел, а был отправлен в приют, оттуда – в Суворовское училище, где его и приметили службисты… К счастью, он так никогда и не узнал о судьбе матери.

– Так, это, я вроде бы решил твою задачку, – продолжал меж тем «каплей» в отставке Иван Князев.

– Какую это?

– Ну, помнишь, ты приезжал посоветоваться насчет этого араба.

– А, да…

Генерал вспомнил: года полтора назад, в начале весны, когда его отдел занимался делом «Человек-Видимка», он действительно просил помощи у Князева.

– Так вот, я тут покумекал на досуге, – сказал однорукий агент, – и, кажется, смекнул, где прячется Салман Рушди. Ты ведь это хотел знать?

Не спрашивая согласия, он вновь разлил по стопкам.

Солнце, завершая свой дневной путь, склонялось к западу; двор окрасился призрачно-оранжевыми тонами. Крадучись, мимо веранды прошмыгнула беременная кошка – в надежде отловить какого-нибудь воробья, затесавшегося в толпу кур. Генерал прикинул, как эту кошку мог назвать бравый приятель. Небось Раисой Максимовной. Армейский юморок – он одинаков, как похмелье.

– Нет, Ваня, – отмахнулся генерал и машинально взял стопку. – Это все уже в прошлом. Я к тебе по другому делу.

– Понятно, – ухмыльнулся Князев и сгреб стаканчик в ладонь. Пальцы у него были длинные, узловатые, сильные, с аккуратно остриженными ногтями, перевитые ниточками вен. – Просто так, без дела, по-дружески ты не заезжаешь. Ну, что там у тебя? Сейчас разберемся. Давай-ка. За успехи в заработанной плате.

Они опять выпили и опять скушали по ломтику лимона. После чего Семен приказал себе твердо: больше ни-ни. И так в голове непривычная легкость образовалась.

– Для начала – сувенир.

Генерал полез в пакет и извлек оттуда пустую жестянку из-под пива, от обычных банок отличающуюся не только рисунком, но особой формой колечка, что запечатывало доступ к содержимому.

– Вот, экспериментальная модель, ещё в производстве нет. Спешиал фор ю. Знаешь, что это такое? Американцы, как тебе известно, давно уже гундосят о том, что, дескать, обычные жестянки негигиеничны. Дескать, мало ли какая зараза сидит на ней, а тебе её к губам прижимать приходится. Ну и придумали, наконец: видишь, ушко такой формы, что почти целиком закрывает верх банки. Отодрал его – и соси пиво на здоровье.

– О! – поднял брови Князев. Похлопал себя по карманам тренировочных, выудил потрепанный очечник, достал из него очки, нацепил на нос и наклонился к раритету.

Генерал не без гордости подумал: у меня-то со зрением все тьфу-тьфу-тьфу… Пока.

– Таких ещё не видел, слыхал только. Эх, мне бы старые возможности… Спасибо, Сеня.

Князев бережно повертел подарок в руке, то отводя далеко, то приближая к самому носу. И вдруг воскликнул:

– Кстати! Ты ж ещё не видел! У меня несколько новых экземпляров появилось, и кое-какие из них – прелюбопытнейшие, доложу я тебе. А ну-ка, подъем, на вечернюю поверку становись!

Князев пружинисто поднялся из-за стола.

И хотя товарищ Семен бессовестно разомлел под закатным дачным солнышком и две принятые на грудь родили внутри товарища Семена непомерное благодушие, но все ж таки нашлись силы оторвать зад от сиденья и проследовать вслед за распалившимся Иваном в святая святых. Под тараканий скрип половиц.

А что поделать – коллекционер он коллекционер и есть. Даже если мегатонник…

Несколько театрально старик Князев отдернул полиэтиленовую полупрозрачную шторку. Как в гостиничной душевой, право слово.

«Хольстен», «Хайникен», «Припс», «Фельдшлоссен», снова «Хольстен», но уже темное, снова «Хайникен», но уже с арабской вязью… банка на баночке, возьмешь одну, и композиция рухнет – коллекция Князева предстала во всем своем великолепии перед глазами Семена, уже, впрочем, давным-давно посвященного в тайную страсть друга.

А страсть коллекционировать емкости из-под пива родилась много лет назад. Кажется, в пятьдесят четвертом, за два года до очередной арабо-израильской войны.

О готовящемcя покушении знали все, но никто не ждал, что на крыше дворца может оказаться снайпер. А снайпер там был. И снайпер превосходный – с восьмисот метров из плевенькой МВшки, против солнца, сквозь тучу пыли, поднятую подъезжающим помпезным кортежем из шести черных «мерсов», он засадил пулю аккурат в сердце Азлану.

К счастью, Азлан остался жив – он проник во дворец тайно, без всякой помпы, в окружении лишь трех охранников.

Остался жив и Иван Князев, который был загримирован под Азлана и торжественно двигался на заднем сиденье «мерса»-кабриолета к «собственной» резиденции. Жизнь ему спасла вот эта самая двенадцатиунцевая банка из-под «Континентал Кан», что сейчас занимает почетное место на самой вершине коллекции – сплющенная, поцарапанная, с ровной дырочкой на боку.

В богатом, но тяжелом халате, при чалме и наклеенной длиннющей бороде Князев изнывал от жары, потел, чесался, шепотом проклинал дурацкий маскарад, плохо работающий кондиционер «мерса» и перестраховщиков из Восточного отдела… и поднимал настроение лишь глотком прохладного пивка. Хлебнет украдкой из баночки – и снова спрячет в складки одежды (пива госдеятелям Малазии не полагалось), поближе к сердцу, ловя на себе завистливые взгляды охранников из кортежа… И никто не ждал, что на крыше дворца может оказаться снайпер.

Пуля в медной оболочке на исходе восьмисотого метра своего смертоносного полета уже потеряла начальную скорость, но убойной силы вполне хватило бы, чтобы зацепить сердце жертвы. Хватило бы – если б на её пути не оказалась на две трети пустая жестянка из-под «Континентал Кан», спрятанная в складках тяжелого халата. Небольшая гематома «на два часа» от левого соска лжепомощника госсекретаря – вот и весь результат этого покушения.

Генерал с трудом оторвал взор от покореженной банки.

Спустя пять лет то же пиво чуть не погубило Ивана Князева. Попался он глупо. Впрочем, не по своей вине – командование и предположить не могло, что оппортунисты осмелятся на открытую акцию.

Бомбы, которыми чуть ли не под самую крышу был начинен Муданчжанский пивзавод в Китае, Иван в последний момент, конечно, обезвредил, но – ценой собственной свободы. Связанного, избитого, оглушенного Князева оппортунисты бросили в работающий наполнитель, откуда по бутылкам разливалось темное «Чжиньгпхоу Хуахе»: пленный, конечно, помрет в муках, захлебнувшись пивом, но ведь далеко не сразу!

Потом, уже в Москве, Князев, который восемь часов дожидался верных правительству отрядов, с головой погруженный в бурлящее пиво и глотая мизерные порции воздуха через открывающуюся на две с половиной секунды заслонку между баком наполнителя и наполняемыми бутылками, доверительно признался генералу Семену:

– Это было так же весело, как фиги крутить сломанными пальцами… – Потом вдруг хитро ухмыльнулся: – Но ещё сложнее было удержаться и не насосаться этим пивом до полного изумления!

Вот с тех пор Иван и стал безнадежно суеверным – как, впрочем, любой агент, ходящий по лезвию бритвы. Иван свято уверовал, что между ним и пивом есть некая мистическая связь. И занялся коллекционированием пивных аксессуаров. Сублимация, не иначе…

Семен тряхнул головой. Прочь дряхлые воспоминания. Надо раскачивать Ваньку на пиве, а потом неожиданно выстрелить.

Он посмотрел чуть ниже продырявленной жестянки «Континентал Кан». И для затравки ткнул пальцем в розовую, восьмидесятых годов, с намалеванным бравым глуповатым морячком Джонни банку «Харпа»:

– О, эту узнаю. Ради этой банки ты пустил ко дну яхту некогда знаменитого газетного магната.

Князев от удовольствия гортанно рассмеялся, вспоминая былое:

– А какой шум-то тогда поднялся! Никто не мог врубиться – как, за что, почему. Версии, версии, версии… – Он аккуратно водрузил подаренную Семеном банку на вершину жестяного домика. Отошел на шаг, полюбовался. – Да, баночка та стоила мне определенных усилий. Но ты не туда смотри, ты сюда смотри. Про раскопки в Шумере читал?

Генерал, на всякий случай изображая почтение, перевел взгляд и проникся не понарошку, всерьез.

На навесной полочке, под стеклом, на фоне фиолетового бархата стояла древняя тримфора. Лакированные обнаженные (то ли ассирийские, то ли месопотамские – Семен не разбирался) атлеты, высоко неся свои завитые бороды-лопаты, соревновались в беге по диаметру сосуда.

– Пива выпили, а сортир один на всех.

– Ни фига, – возразил Князев. – Это они бегут благодарить свою богиню, Нинкаси, что пиво впрок пошло.

Потом прищурился на старинную посудину и восторженно прошептал:

– Она запечатана. К сожалению, распечатывать особого смысла нет. Не вино ведь, пиво. Давно прокисло.

– Надеюсь, когда ты за ней охотился, никто не пострадал, – по-доброму улыбнулся в усы генерал.

– Опять той старой историей пенять мне начинаешь?

Помолодевший Князев, доверив Семену созерцать коллекцию, вернулся на веранду и принялся собирать приборы на металлический поднос. По ситуации и по настроению старым друзьям следовало немедленно выпить.

– Да, начинаю! – подхватил генерал, повысив голос так, чтоб его было слышно на веранде. – Надо ж додуматься – из-за сраной пивной пробки чуть операцию не провалил!

В ответ донеслось:

– Но ведь не провалил же! Ведь президент тогда живым не ушел. А крышечка-то, по которой нас засек металлоискатель в аэропорту, была не простая. Там такая шикарная опечатка! За эту крышечку мне в Вологде предлагали три в идеальном состоянии этикетки от «жигулевского» дореволюционного.

«Бирофилист треклятый», – промелькнуло у Семена. Но нельзя злиться. Нельзя.

Генерал взглянул на пять пустых, похожих друг на друга, как две капли пива, бутылок из-под швейцарского «Фалькенброя». Похожих-то похожих, но, как он знал, вся соль была в изнанке этикеток.

– А чего это у тебя пять одинаковых «Фалькенброев» стоит, а? – громко поинтересовался Семен.

– А ты на этикетки взгляни, недотепа! – донесся с веранды веселый, азартный голос друга.

А чего генералу на них глядеть? На них, этикетках этих, печатались игральные карты: если соберешь покерную комбинацию («стрит» там или «флеш-ройаль» какой-нибудь), то тебе премия светит – от десяти тысяч франков, в зависимости от расклада. Не хухры-мухры. В князевской же коллекции стояли бутылки с этикетками «червовый туз», «крестовый туз», «пиковый туз», «джокер» и «бубновый туз».

Семен отвлекся от их созерцания, обернулся на шум за спиной.

Князев с прижимаемым к груди подносом, на котором были и лимончик, и стаканчики, и початая бутылка, появился в дверном проеме. Лучи заходящего солнца очень контрастно выписали на некрашеных половицах человеческий силуэт. Один луч угодил в бутылку и, расколовшись, замигал семафором.

На фоне закатного света вокруг головы Ивана седые коротко стриженные волосы светились, словно ореол. Лица друга Семен не видел, но точно уловил своим многолетним нюхом, что – вот он, вот он, момент. Пора. Сейчас или никогда. Отринул всяческое дружелюбие, глубоко вздохнул и на выдохе тихо произнес, как в спину другу выстрелил:

– Знаешь, Иван, а я, кажется, нашел твоего сына.

Князев поднос не уронил.

 

Эпизод тринадцатый. Интерлюдия

Короче, ребята, попал я. Была ли наша встреча лишь дурацким совпадением или тут приложили свою потную ручонку некие могущественные силы? Вот уж не знаю. Эх, да что попусту голову ломать – что случилось, то случилось. Попал и попал. Видать, у меня судьба такой… Ладно, чего уж там.

Значит, так: я – Иван Анатольевич Князев, двадцатитрехлетний младший лейтенант, трехсотзоргеист (или, как теперь приказано выражаться, двухмегатонник), ничейный агент спецслужб Советского Союза, мастер, скажу с ложной скромностью, по четырем видам спорта и кандидат по девяти; высокий статный голубоглазый блондин. А сколько женских сердец разбилось о мое каменное сердце, и не сосчитать! И – Эвелина Зигг, двадцать один год, уроженка Польши, сотрудница французской, итальянской, канадской и португальской разведок, а на самом деле – секретная агентесса ЦРУ; высокая, стройная, тогда – коротко стриженная брюнетка. Сколько мужчин обожглись о её ледяную душу!

Ясное дело, в моей жизни были женщины, не будем кокетничать, много женщин – и в курсантские годы, когда с толпой сорвиголов мы бегали в лихие самоволки, и после, когда по долгу службы приходилось трахать жен послов и сенаторов… Но, скажу высокопарно, в моем сердце никогда не поселялось чувство, которое принято называть Любовью. Понимаете, меня, почитай что с пеленок, страна воспитывала, Советский Союз наш нерушимый, и прежде всего я был советским офицером. Поэтому чувство долга перед Родиной для меня всегда стояло выше всех прочих чувств. Так-то.

Конечно, были мужчины в жизни и Эвелины Зигг, чего уж греха таить, – и в колледже, и на муштре в разведшколе, и после, когда по долгу службы приходилось трахаться с послами и министрами… Но в Настоящую Любовь она не верила. Не верила, и хоть ты тресни. Феминисткой законченной она была, вот что, работа, работа, работа – другого для неё и не существовало вовсе, а мужиков она использовала лишь как средство для достижения цели. Причем, заметьте, чужой цели, цели командования своего сучьего, сути которой, цели то бишь, она частенько даже не просекала.

Как, за каким лядом нам выпало встретиться, я не знаю. И вряд ли узнаю когда-нибудь.

Мы встретились в пятьдесят восьмом, на карнавале в Венеции. Я прибыл туда, чтобы «рассекретить» исход тайной встречи америкосовского стального и иранского нефтяного королей (давайте без имен, а?) – те должны были договориться о нюансах новой политики в отношениях с Хрущевым, что, безусловно, весьма интересовало советское правительство. Я поселился в отеле «Корона» и в вечер перед встречей «высоких сторон», чтобы обдумать последние детали операции, спустился в бар. Ее я увидел сразу и – бац! – сразу понял: она. Вот моя судьба. Бляха-муха, никогда в такие штучки вроде любви с первого взгляда не верил, а тут на тебе…

Эвелину Зигг стале-нефтяные короли не интересовали. Она отмечала успешное выполнение очередного задания – убедить молодого перспективного режиссера экранизировать один из романов Яна Флеминга, задания «ястребов», которые на некоторое время одержали в Конгрессе верх над «жаворонками». Отмечала она в одиночестве и никого не хотела видеть. Поэтому, когда высокий симпатяга-блондин, улыбаясь во все шестьдесят четыре зуба, подсел к ней за стойку, она просто отвернулась от него, явно давая понять, что спутники на сегодняшний вечер ей не нужны… Но – вокруг буйствовал безумный, слепящий карнавал, но – блондин был столь галантен и остроумен, но – она чувствовала себя одиноко в чужой земле… И случилось то, что случилось.

Бляха-муха, да Ромео-то со своей Джульеттой драной – всего лишь недоростки желторотые. А я и Эвка были, ни много ни мало, разведчиками-профессионалами, огонь, воду и ещё черт знает что прошли. Против шуров-муров этих сопляков итальянских на дыбы встали лишь их папашки с мамашками – люди пусть и крутые, но не дальше Вероны, или как там ее… За нашими же спинами стояли две, извините, Сверхдержавы, в одной из которых никто не знает, где ещё так вольно дышит человек, а другая, сами понимаете, the land of the free and the home of the brave. Что-то общее есть, не правда ли? Ну, как бы то ни было, обе палестины об стенку готовы были расшибиться, чтобы разорвать порочную связь между влюбленными. Между нами, иными словами. Короче говоря, девять раз нас пытались разлучить, причем четырежды – четырежды! – с применением необратимых, как принято у нас выражаться, методов (по два с каждой стороны). И девять раз нам посчастливилось избегнуть ловушек. Ей-богу, ни я, ни Эвка не собирались бросать работу… точно так же, как ни я, ни Эвка не собирались бросать друг друга. В нашем случайном романе не было государственной измены. В нашем случайном романе была лишь Любовь. Да-да, именно так: Любовь.

А эти мудилы из правительств прям взбесились. По дипломатическим каналам принялись закидывать друг друга гневными требованиями, униженными просьбами и всем таким прочим, чем принято закидывать друг друга в щекотливом ситуасьене. А нам, ребята, на все было наплевать: и на правильные фразы, и на угрозы, и на взывания к долгу чести. Что-что, а долг и честь у нас в крови бултыхались наравне с эритроцитами. Мы продолжали работать… каждый на своего хозяина.

Это странно, однако очень быстро обе державы смекнули: убеждать нас расстаться – бессмысленно, а уничтожать столь мощных агентов – глупо. И обе державы, что странно, махнули на нас рукой. Плюнули, короче, на нас с высокой колокольни. Дескать, работают, и ладно.

А вот потом случилось самое интересное – Эвка стала работать на Советы: я перевербовал её. Да бросьте вы, неужели думаете, что эфемерные преимущества социалистической системы перед капиталистической привлекли ее? Ни хрена; просто агентесса Зигг любила меня, во-первых, и любила свою работу, во-вторых. А вот я любил свою страну, во-первых, и любил Эвку, тоже во-первых. Понятно, Родину предать я не мог, и подругу, черт возьми, бросить не мог… А ей, по большому счету, наплевать было, на чье правительство она работает. Такая уж она была, агентесса Зигг по имени… Эвелина.

Эвелина, Эвелина, четыре сладких слога. Как же так получилось?

Знаете, я считаю, что бабам, взращенным в странах с патриахальным укладом, по большому счету начхать, где работать. Зато у них наличествует некое подсознательное желание всецело подчиняться мужу. Умно, да?

…А потом, в декабре шестьдесят третьего, мы поженились, и подполковник Семен был свидетелем жениха… Может быть, ему, бляха-муха, приказали быть свидетелем? Не знаю. Сомневаюсь. Мы с Семкой все ж таки друзья. Кровные братья, почитай, бляха-муха.

…А потом была опасная, изнуряющая работа и была сжигающая, одурманивающая любовь. С Эвкой мы всегда работали в паре и никогда – против Америки. Советское командование пошло на эту уступку, ибо понимало, что только в спарке эти странные агенты сумеют выполнить самые невозможные задания. Нечего тут зубы скалить. Я сказал, невозможные, стало быть, так оно и есть. Если весил я две мегатонны, а Эвка – килотонн шестьсот, то вдвоем мы тянули на все пять мегов. Такая, блин, арифметика.

А вот чего никто не мог понять, так это как, откуда могли возникнуть чувства между гражданами враждующих государств? В кулуарах Первого управления КГБ поговаривали, что Иван Князев просто выполнял очередное задание – перевербовку сильного агента противника. Поговаривали, что Эвелина Зигг секретными каналами перегоняет на Запад информацию, которую во сне выбалтывает её муж. Поговаривали даже, что оба перевербованы ЮАР и готовят что-то.

А нам плевать было на этот треп – мне и… Эвелине.

Эвелина, Эвелина, Э-ве-ли-на… Кто виноват в том, что все так случилось?

…А потом, в сентябре шестьдесят шестого, у нас родился мальчик, в честь деда по отцовской линии названный Анатолием, и Эвелине на какое-то время пришлось оставить оперативную работу.

…А я продолжал отдавать свой патриотический долг Родине. Виделись мы в общей сложности, почитай, месяца по четыре в год. Толька, засранец, рос как на дрожжах, я, признаться, не узнавал сына, когда возвращался. Но, надо сказать, он меня тоже с трудом узнавал. А что прикажете делать? Я, как твой виртуоз Москвы, мотаюсь по всему миру, куда партия и правительство пошлет, пули, блин, зубами ловлю и ордена «в стол» зарабатываю… руки вот лишился… из-за которой, проклятущей, все и произошло… А он, Толька то есть, без меня ходить начал – раз, заговорил – два, читать выучился – три… Кстати, первое слово, которое он произнес, знаете, какое было? Хрена вам – «папа-мама». «Конспилация» он сказал. Так-то…

Но уж за те самые положенные четыре месяца мы отрывались по полной программе, будьте нате. Ялта, Сухуми, Анталия, Эйлат, Кипр, Флорида – я, Толя и… Эвелина.

Эвелина, Э-ве-ли-на… Два легких, почти одинаковых звука на выдохе: Э… Ве… И два легких, почти одинаковых касания языком н?ба: Ли… На… Эвелина.

Я не знал про операцию «Красная борода». Тогда, в конце октября семьдесят второго года мы арендовали коттеджик в тихом кемпинге неподалеку от пляжа Монро Каунти сказочно красивого острова Ки Вест, что мокнет в волнах Мексиканского залива, и сутками напропалую занимались исключительно важными вещами: с Толькой мы ловили рыбу, охотились на диких мамонтов и сражались со злобными красными кхмерами; с Эвкой мы (пока Толя ловил, охотился и сражался) занимались любовью, устраивали заплывы по территориальным водам, ловили неуклюжих шершавых крабов и снова занимались любовью…

И так минуло два из положенных четырех месяца.

…А потом, в последний день декабря, заверещал мой бипер. И через бипер, секретной морзянкой, мне, то есть нам передали приказ: немедленно, в течение двадцати двух часов прибыть – куда бы вы думали? – в Гавану! Мне и Эвке.

Много позже мне стало известно, что случилось: Эрнандес совершенно случайно узнал, что кубинские динамитеросы планируют очередное покушение на Фиделя (то ли тридцать третье, то ли тридцать седьмое по счету), и поспешил доложить нашенскому ГРУ. Покушение было назначено на первое января, в годовщину Революции. Где именно – неизвестно. Кто именно станет начиненным взрывчаткой «камикадзе» – тоже неизвестно. И, что самое дурацкое, я, то есть мы с Эвкой, оказались единственными «ничейниками» в радиусе ста миль от Фиделя.

Приказ есть приказ. За полчаса собрав манатки, мы рванули. Я, Эвка… и Толя, пацаненок шести лет.

До начала праздника Дня Кубинской Революции оставались считанные часы; выехать из Штатов и добраться до Гаваны легальными путями мы никак не успевали. Пришлось пойти на некоторые хитрости. С вертолетной площадки к югу от Атлантик-стрит я поднял «легковушку» LX-300, знаете, прогулочный такой двухместный вертолетик с несерьезным пластиковым пузырем вместо кабины, без дверей. Посадил на пассажирское кресло Эвку, сам забрался на место пилота, Тольку сунул между нами. И рванул в сторону Гаваны.

Лететь было – через территориальные воды и границу – часа два, не больше, несмотря на то что дул сильный боковой, а в море-окияне назревал нехилый шторм. И мы бы успели, бляха-муха.

Если б не моя отсутствующая рука… И если б не «Торнадо F3», поднятые по тревоге долбанного радара, который засек нас и в «мертвой зоне».

Две голубоватые молнии мелькнули мимо «пузыря», оставляя за собой белый пушистый хвост инверсионного следа. «Вертушку» нашу качнуло, и секунду спустя в наушниках послышалось на казенно-обманно-вежливом аглицком: «Вы находитесь в воздушном пространстве Соединенных Штатов Америки… Сообщите свои код доступа, позывные и индекс коридора… Если вы не имеете доступа, то просим вас немедленно изменить курс. Если требования не будут выполнены, мы будем вынуждены принять меры. Thank you».

Какие коды, какие позывные и индекс? Мы летели Фиделя долбаного спасать!

Я хранил полное радиомолчание, сжав зубы и молясь лишь об одном: дотянуть до границы Кубы, а там разберемся…

Дотянуть нам не дали. Разобрались раньше. На втором круге и без второго предупреждения «Торнадо» открыли огонь. По нам.

От первых ракет я ушел – не впервой. Но началась такая болтанка, что «вертушка» едва не потеряла управление.

Бляха-муха, я бы отстрелялся от этих «Торнадо» из своего ТТ; пилотов, может, не поубивал – все ж таки скорость у них поприличнее нашей, да и «фонари» пулеустойчивые, но спесь с них посбивал бы.

Если б не рука моя. А точнее, отсутствие оной. Очень, знаете ли, непросто это – одной рукой одновременно и вертолетом управлять, и стрелять из пистолета. Эвка, конечно, стреляла не многим хуже моего, но – она держала Тольку, чтоб из кабины не вывалился, пока нас швыряло из стороны в сторону.

И на третьем заходе «Торнадо» нас достали. Я заложил такой вираж, который никаким уточкиным с чкаловыми не снились, а Игорь Иванович Сикорский, увидев, что я вытворяю с его детищем, ни в жисть не поверил бы. Подумал бы, что бредит…

В общем, вираж-то я заложил, кабину из-под удара убрал, но и только: америкосовская ракета влепилась аккурат в наш решетчатый хвост.

Потеряв хвостовой винт, «вертушка» закрутилась, что твое чертово колесо, и камнем ухнула в шторм. Из кабины меня выбросило, как пробку из бутылки «Миржанэ». Глотнуть воздуха не успел: вхолостую работающий винт вспорол соленую воду в сантиметре от моей головы, и пришлось быстренько уходить на метр в глубь моря-окияна.

Наконец, вынырнул. И тут же был с головой накрыт пенистой зеленовато-серой волной. Пока выплывал, пока отплевывался и отфыркивался среди ревущей стихии, успел заметить: вертолетик мой развалился на куски и верной дорогой идет на дно. Но не его кончина меня беспокоила – я искал Эвку и Толю, жену и сына. И за секунду до того, как следующий вал захлопнул надо мной свою пасть, увидел голову Эвки метрах в десяти от меня – жена моя цеплялась за вогнутый обломок плексигласа, оставшийся от «пузыря» кабины. Я нырнул, рванулся к ней; всплыл рядом, ухватился за тот же кусок. Эвка была одна. Без Толи.

Шторм ревел, неистовствовал, брызгал слюной вокруг нас. Атлантика, любимая Атлантика, которую я избороздил вдоль и поперек, неожиданно показала свое истинное, стогневное лицо: она хотела нас погубить, стиснуть в своих соленых ладонях, утянуть в бездну, убаюкать на темной постели из колышащихся водорослей…

– Толька?.. – выдохнул я, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь среди брызг и колеблющихся утесов воды.

– Не знаю… – сказала моя жена сквозь рев свирепого, винопенного океана. Лоб её пересекала глубокая, сочащаяся густой кровью царапина. – Я… я потеряла его… – Лицо её было мокрым – то ли от слез, то ли от морской воды. – Я ПОТЕРЯЛА ЕГО!!! – Ее пальцы, вцепившиеся в край плексигласового обломка, побелели от напряжения, длиннющие волосы, которые она мне изредка, когда пребывала в игривом настроении, позволяла расчесывать, спутались, слиплись от пены, облепили лицо.

Я сжал зубы.

– Не дрейфь, любимая. Прорвемся. Как всегда.

– Как всегда… – эхом ответила она, немного успокоившись, и попыталась улыбнуться, все равно прекрасная, как Венера.

А высоко над нами реяли, скользили наперерез ветру альбатросы, орали благим матом, перекрикивали грохот бури, душу мне выворачивали наизнанку.

В принципе, это был ещё не полный капут: утлая плексигласовая посудина могла выдержать, если б мы забрались в нее… Переждали бы непогоду, дотянули до берега… Могла бы выдержать. Однако, как я понял, чуть наклонив её, только одного человека.

Одного.

Это поняла и Эвелина Зигг. Моя жена.

– Как всегда, – повторила она.

И я уже понимал, что сейчас произойдет, и, словно заколдованный, не мог даже… по щекам её отхлестать, что ли? Застыл, словно ледяная вода проникла в сердце и вытеснила кровь собою.

А когда схлынула очередная волна, Эвелина быстро поцеловала меня в губы, шепнула:

– Толя… Найди…

И отпустила соломинку, за которую мы цеплялись. А у меня в голове гремела наперекор буре музыка с карнавала в Венеции, который нас познакомил. И волны плясали вокруг, как ряженые на этом карнавале.

После следующей волны я Эвелину уже не увидел…

Эвелина, Эвка, Э-ве-ли-на, морская королевна…

Что дальше было, я плохо помню. Вроде орал в беснующуюся тьму, звал её, звал сына… но ответом был лишь рев злопевучего шторма.

А где-то высоко и далеко, в опрокинутом небе докладывал по команде об уничтожении цели командир ведущего «Торнадо». Через две недели он умрет от сердечной недостаточности.

Короче, сутки спустя, когда шторм разрядил свой боекомплект, меня подобрали кубинские рыбаки. Покушение на Фиделя сорвалось, как я узнал из газет (не сработал детонатор во взрывчатке на теле динамитероса), но меня это уже не интересовало.

Вот, в общем-то, и все. Слушать про то, как я полтора года, забросив работу, занимался только поисками пропавших жены и сына, вам, ребята, будет не интересно. Конечно, я их не нашел… Зато нашел в брюках, в которых переживал всю эту штормовую катавасию, кольцо, что я подарил Эвке на пятую годовщину свадьбы. Как я понимаю, она успела сунуть его в мой карман – до того, как… ну, сами понимаете…

Вот.

А потом я подал в отставку. Не было уже сил работать. Выдохся я после того случая. Спекся. Отставку командование приняло, даже не отговаривало. Я уехал сюда, под Балашиху. Ушел, короче говоря, от дел.

Ладно, ребята, что было, то было. Видать, у меня судьба такой.

 

Эпизод четырнадцатый. Японский городовой

28 июля, четверг, 07.02 по токийскому времени (01.02 по московскому времени).

Несмотря на солидное историческое прошлое и близость к Эрмитажу, дом по адресу набережная р.Мойки, 29, особой архитектурной достопримечательностью не являлся.

Любопытно, думал Хутчиш, а с чего это японцы выбрали себе под консульство здание не где-нибудь, а рядом с Генштабом Ленинградской Военно-морской базы? И Нева отсюда в двух шагах…

Кроме того, даже на первый взгляд очень неудобное с точки зрения безопасности строение. Всего три этажа, хотя налево – четырех-, а направо – пятиэтажное, да ещё и с надстройками. Кажется, что любой дурак по крышам проберется.

Новый наряд Хутчиша мог вызвать дрожь в коленках у завсегдатаев подиумов. Армани, наверное, выпал бы в осадок от зависти. Причем наряд был состряпан исключительно своими руками из двух, не столь уж важно откуда взявшихся простыней. Белые ночи – сами понимаете, без маскхалата хоть на улицу не выходи. Простыни были сыроваты: днем опять с неба капало.

Чтобы придать балахону редкий и неповторимый розовый колер «бутон сакуры» (прихоть красившего стены консульства маляра), прапорщику пришлось побегать по ларькам в поисках самого ядовитого оттенка ликера шерри. Ведь японцев на мякине не проведешь, их в начальной школе обучают различать до полутора тысяч цветовых оттенков.

Анатолий выскользнул из тесного чердачного окна, сделал несколько осторожных шажков по жалобно скрипящей жестяной кровле и наконец перебрался на крышу японского консульства, огороженную по периметру сеткой, что опоясывала букет разнокалиберных узловатых в суставах антенн и «тарелок» с логотипами производителей. Сетка будто специально была ржавой дальше некуда и серьезной преградой не являлась.

Однако Хутчиш знал, что настоящий контроль осуществляется сверху. Вражьи коммерческие спутники каждые пять секунд производят спектральное сканирование поверхности крыши, и не дай Бог температура какого-нибудь пятачка окажется на несколько десятых градусов выше – тут же по консульству будет объявлена боевая тревога.

Поэтому туфли Анатолия были дополнительно обмотаны двойным слоем поролона, также вымоченного в разведенном шерри, и перетянуты похищенными из автомобильной аптечки бинтами – чтоб не оставлять «горячих» следов, а на голове в такт осторожным шагам покачивался придерживаемый руками, до краев наполненный тазик. Вода, как известно из школьного курса физики, плохой теплопроводник. А кроме того, после недавнего дождя на слегка покатой крыше во вмятинах оставались лужи. Посему спектральная съемка будет показывать только жесть и воду, воду и жесть.

На тазике сбоку красовалась размашистая надпись «Вести». Тазик Анатолий нашел в здании редакции Ленинградской областной газеты, фасадом выходящем на соседнюю улицу, откуда и началось восхождение.

Подступив к краю, Анатолий оглянулся на телебашню, зубочисткой ковыряющую небо вдалеке. Вот откуда надо попробовать запускать бумажные самолетики-то!

А потом призадумался.

Все-таки странно. Неужели его таинственный супротивник – Япония? С чего бы это? Неужели самураям мало проблем с Курилами, чтобы ещё и на какую-то установку зариться?

Но ведь переделанный в радиолокатор игральный автомат недвусмысленно указал именно на японское консульство – именно здесь наблюдался скачок плотности радиоимпульсов.

Странно, странно. Что ж, разберемся.

Анатолий наглухо закрепил купленную сегодня в магазине «Садовод» слегка модернизированную, воняющую солидолом лебедку и стал бесшумно спускаться по нежно-розовой стене, бережно придерживая на макушке тазик, чтобы тот продолжал укрывать от бдительных визиров вражьих спутников.

Ветер с Невы, перемолотый мясорубкой переулков, почти не трепал обмундирование маленького розового привидения. Защитный цвет одежки без застежек как нельзя лучше сливался с цветом стен.

Верхолаз думал о постороннем и приятном: о милой юной продавщице из «Садовода», о только что поступившем на вооружение российского спецназа самовзводном гранатомете РГ-6, весящем вместе с боекомплектом всего 5,8 кг, о массивном каталоге Русского музея «Живопись 1920-1930», который купил сегодня по случаю и отложил в укромное место вместе с гидрокостюмом, о том, что вновь в резервации Большого Каньона растет число сторонников Катающегося на Ягуарах…

К сожалению, о том, как расположены окна и есть ли удобные выступы и карнизы, Хутчиш не имел никакого понятия. Столь незащищенное с виду японское консульство на самом деле являло собой оборудованную по последнему слову науки и техники крепость.

Всякий, кто проходил мимо здания (даже по другой стороне Мойки), автоматически фиксировался видеокамерами. Потом изображение анализировал компьютер. Учитывались не только рисунок лица, цвет и длина волос, ширина шага, но даже детали одежды. Если, например, в течение года мимо консульства проходили два разных человека, но в одном и том же пальто (не одинаковых пальто, а именно в одном и том же), то компьютер сигналил о подозрительном факте. Полученные данные сверялись с картотекой, куда были занесены все обитатели окрестных домов.

Хотя был уже довольно поздний час, консульство продолжало усердно трудиться. Мерно урчали принтеры, вырабатывали озон ксероксы, сновали взад и вперед, не забывая церемонно раскланиваться друг с другом, сосредоточенные работники.

Возле приоткрытого по случаю теплой погоды освещенного окна на третьем этаже Хутчиш приостановил спуск. Держась за тонкую проволоку одной рукой, другой он вытащил из складок маскхалата трофейную выкидуху, щелкнул лезвием и, пользуясь им как зеркальцем, заглянул в комнату (тазик, балансирующий на макушке, ежесекундно грозил рухнуть на асфальт).

В комнате беседовали двое сыновей Страны Восходящего солнца, и беседа эта показалась Анатолию прелюбопытнейшей.

– Конбан ва, Муцухито-сан! И дес ка?

– Сигэнори-сан! О-мэ ни какар этэ эрэ сий!..

Очень кстати, что Хутчиш в свое время не поленился выучить японский.

– Здравствуйте, господин Муцухито. Разрешите войти?

– Господин Сигэнори! Какая приятная неожиданность! А мы ждали вас только на будущей неделе!.. Конечно-конечно, проходите, располагайтесь.

– Видите ли, господин Муцухито, обстоятельства несколько изменились. Как оказалось, времени у нас не так уж много. Господин Доктор прибывает через два дня, и к его приезду все должно быть готово.

– Все уже готово… почти. Желаете ознакомиться с результатами анализа?

– Для того я и здесь.

– В таком случае, господин Сигэнори, снимайте плащ, вешайте его сюда и садитесь тут. Надеюсь, вам будет удобно… Судя по вашему плащу, дождь уже закончился?

– Еще днем, господин Муцухито. Солнце вышло из-за туч, и неспокойные волны реки Мойка маслянисто отсвечивают в его предзакатных лучах. Воздух свеж, насыщен влагой, и ветра нет… Погода напоминает мне… э-э… Знаете ли вы иероглиф «коун-рюсуй», господин Муцухито?

– Разумеется, господин Сигэнори. «Облака, плывущие над рекой», если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. Именно таким же спокойствием и умиротворением, каким веет от этого старинного иероглифа, сейчас преисполнен сей столь чужой и столь милый нашему сердцу северный город гайдзинов… Впрочем, мы отвлеклись. Позвольте же мне взглянуть на ваши расчеты, господин Муцухито.

– Сию минуту, господин Сигэнори…

Клик-клик.

– Пока идет загрузка программы, разрешите предложить вам чашечку свежего, горячего чая.

– Не могу отказать вам, господин Муцухито.

– Вот… пожалуйста.

– …

– Умоляю вас, не обожгитесь.

– Спасибо. Вкусно. Какой сорт чая вы использовали?

– Прошу извинить меня, господин Сигэнори, но сорт местный. Называется «Майский чай». В пакетиках… Увы! Наша родина столь далеко, и нам не всегда выпадает возможность привозить настоящие сорта. Впрочем, если заварить его особым способом…

– Не надо извиняться, господин Муцухито. В конце концов, Япония и Россия – государства восточные, и между нами не такие уж большие различия, как уверяют некоторые математики из Эдо, и здешний чай не много проигрывает по сравнению с нашим. Причем не только чай… Однако я вижу, что ваша программа уже загрузилась.

– Благодарю, что обратили на это мое внимание, господин Сигэнори. Вас интересуют окончательные результаты или промежуточные также?

– Давайте пройдемся по промежуточным, а потом рассмотрим всю картину в целом.

– Как вам угодно.

Клик-клик.

– Итак, взгляните на экран компьютера. На основе предоставленного пакета данных – скромно замечу в скобках, данных скупых и неполных – мы попытались построить несколько предикторских моделей и методом усреднения выбрать наиболее вероятный сценарий развития ситуации. Наиболее правдоподобный, так сказать. Анализ проводился по трем ступеням: нулевая, она же проверочная, первая и вторая. Перед вами – нулевая ступень.

– Ага, ага… А что означают эти красные линии?

– Это, господин Сигэнори, результаты мотивационного анализа поведения субъекта Хутчиша, аппроксимированные на уже произошедшие события; результаты эти были получены в ходе разработки социальных наклонностей и стержневых личностных установок исследуемого субъекта. Заметьте, прогнозируемый исход событий на девяносто три процента совпал с реальным исходом. Это означает, что, по крайней мере в первом приближении, вероятность развития ситуации именно по нашему сценарию близка к единице.

– Пони… Да, кажется, понимаю. Какие именно ситуации вы прогнозировали на этой… нулевой ступени?

Клик-клик.

– Ситуация один – первая красная линия: субъект покидает подземелье с менее чем тридцатипроцентными потерями.

Клик-клик.

– Ситуация два – вторая красная линия: субъект укрывается в наиболее защищенном от искусственных раздражающих факторов месте, устраняет в означенном месте три единицы из этих факторов с менее чем трехпроцентными потерями и покидает его. Более или менее точное направление ухода субъекта нам, к сожалению, определить не удалось, однако программа в финале выдала только один иероглиф: «суй». Это означает, что субъект наиболее вероятно воспользовался водными путями отступления. Добавлю, что, наложив ситуационную карту на карту местности, мы однозначно определили эту точку: резиденция здешнего императора и его сегуната, именуемая Кремлем…

– Прошу вас, господин Муцухито, не надо лишних слов, будьте кратким. Ведь все эти события уже произошли, а упоминание конкретных названий крайне нежелательно… э-э… в стенах консульства, вам ясно?

– Прошу прощения, господин Сигэнори. Ясно. Гхм…

Клик-клик.

– Ситуация три – третья красная линия: субъект определяет главный фактор противодействия техническими методами и направляется к нему.

– Куда?

– Понимаете, господин Сигэнори, насколько мне известно, в информационном фоне нашей резиденции сегодня утром были отмечены кратковременные нелинейные помехи, что можно однозначно определить как попытку прослушки. Просчитав специфику методики этих действий, я сделал вывод, что нас зафиксировал именно разыскиваемый субъект. И теперь он направляется сюда… как мне кажется.

– Кажется? Вам кажется, господин Муцухито, или вы это знаете наверняка?

– Видите ли, господин Сигэнори, при наличии весьма скупых исходных…

– Ладно, ладно, не начинайте сначала. Что ж… Давайте-ка теперь посмотрим первую ступень. Надеюсь, там мы отыщем больше… э-э… ясности.

Клик-клик.

– Вот, господин Сигэнори. Первая ступень – прогноз дальнейших перемещений субъекта. Мы воспользовались пакетом данных заочного тестирования профессионального тренда субъекта, экстраполировали их и наложили на горизонтальную динамическую карту местности. После чего применили метод элиминации. И вот какой результат получили.

Клик-клик.

– Д-да… Вижу. Другими словами, господин Муцухито… Я, конечно, не специалист, но, насколько я понимаю, ваш экстраполятор указал три наиболее возможные точки появления субъекта: город Санкт-Петербург – восемьдесят девять процентов, город Севастополь – восемьдесят два процента и город Гонконг – шестьдесят семь процентов. Я прав?

– Безусловно, господин Сигэнори. Вероятность остальных лежит ниже сорока восьми процентов. Хотя первоначально точек было девять, но, воспользовавшись методом триангуляции, мы выявили только три.

– Но почему точка «Севастополь» находится ниже точки «Санкт-Петербург»? Ведь связка «субъект Буратино – объект установка Икс» однозначно указывает на точку «Севастополь»!

– Не знаю, господин Сигэнори. Эти результаты выдал экстраполятор.

– А ничего поконкретнее ваш экстраполятор не выдал?

– Э-э… Ну, конкретно сказать трудно, господин Си…

– То есть?

– Экстраполятор утверждает, что субъект достигнет главного фактора противодействия в течение девяти часов после пеленгации им факто…

– Я очень прошу вас, господин Муцухито, давайте попроще!

– Это не я утверждаю, это утверждает экстраполятор, господин Сигэнори… но… по результативным выкладкам выходит, что… в общем, субъект уже находится здесь.

– Здесь?

– Здесь.

– Где это – здесь?

– В этом здании, господин Сигэнори.

– Бред какой-то… А вы уверены, что следовало применить метод именно этой… как ее… триангуляции?

– Видите ли, нами отмечено, что в промежуточных данных настораживающе часто упоминается цифра «три»: три красные линии на нулевой ступени, три искусственных раздражающих фактора в Крем… в известном вам месте, три уровня прогнозирования – включая нулевой, три вероятностные точки появления субъекта, три посторонних фактора…

– Погодите, погодите. Это ещё что такое – посторонние факторы?

– Позвольте показать вам вторую ступень, господин Сигэнори.

– Я весь внимание, господин Муцухито. Хотя… Впрочем, ладно. Показывайте.

Клик-клик.

– Вторая ступень выявляет посторонние пози – и негативные человеческие факторы, способные повлиять на развитие ситуации. Иначе говоря, мы рассчитали вероятность появления каких-либо незапланированных лиц – агентов или случайных людей, не важно, – которые могут либо помочь исследуемому субъекту в выполнении его задачи, либо помешать. Должен отметить, что задача эта оказалась не из легких: в операцию вовлечено такое количество, так сказать, действующих лиц из разных… м-м… «ведомств», что уровень «белого шума» возрос почти до критической отметки. Однако, использовав программу социодинамических реакций…

– Уффф…

– …Разработанную компанией «Хосэгава Инкорпорейтед», мы сумели отсечь посторонние, стохастические частоты методом каскадного редуцирования. И вот что получили.

– Да-да. Что же вы получили?

Клик-клик.

– Смотрите. Синяя кривая второго порядка, выходящая из центра координат, – это и есть наш субъект. На штрих-пунктиры можно не обращать внимание – это резонансные линии…

– Постойте, господин Муцухито. Постойте же!.. Что такое резонансные линии?

– Ну, например, случайные водители, которые подвозят субъект, продавщицы в магазинах, у которых субъект покупает минимально необходимое, хозяева квартир, где субъект ночует, et cetera. Вы понимаете?

– Да. То есть, надеюсь, что да… Продолжайте, пожалуйста, господин… э-э… Муцухито.

– Наибольший интерес представляют вот эта, эта и эта области. Первая, та, что расположена во втором квадранте, однозначно является доминирующим посторонним фактором – позитивным с нашей точки зрения. Определенно, сюда программа поместила нас – агентов Господина Доктора то есть. Остаются две области: лежащая слева от оси ординат и справа…

– Никогда не думал, что все это так сложно.

– …Первая – это негативные для нас посторонние факторы. Таких факторов примерно три единицы. А вторая – справа – факторы, которые могут нам посодействовать. В количестве двух единиц. Таким образом…

– Стойте!

– А? Что-то случилось, господин Сигэнори?

– Нет… Нет, ничего… Но… Уважаемый господин Муцухито, я всего лишь простой посланец Господина Доктора и мало что смыслю в математическом прогнозировании. Поэтому – не могли бы вы рассказать обо всем этом нормальным японским языком?

– С удовольствием, господин Сигэнори. Прошу прощения за то, что я в разговоре с вами невольно злоупотребил специальной терминологией…

– Не стоит, господин Муцумото… Муцухито. Будьте любезны, объясните мне все проще.

– С радостью, господин Сигэнори. Итак, как мы уже знаем, исследуемый субъект покинул защищенное место в городе Москве. Далее он с вероятностью восемьдесят девять процентов направится сюда, в город Санкт-Петербург, где продолжит поиски установки Икс. Из всего многотысячного количества задействованных в операции агентов различных ведомств программа выделила нескольких, могущих в корне изменить ситуацию – как в лучшую сторону, так и в худшую. Это: а) сам Господин Доктор; б) трое неизвестных лиц, которые, вероятно, станут помогать исследуемому субъекту; в) двое неизвестных лиц, которые станут мешать ему и, следовательно, помогать нам. Существует также ещё одна линия, очень слабо выраженная: двое неизвестных, один из которых станет помогать, а второй мешать субъекту…

– Хорошо, хорошо, я понял. Их имена, должности, на кого работают?

– Увы, господин Сигэнори, для получения такой информации у нас недостаточно данных…

– М-м-м-м-м… Какой прогноз выдала ваша программа в результате?

– Некоторое время ситуация сохранит относительное динамическое равновесие. То есть любые действия-противодействия не будут выходить за рамки уровня. А потом, через три-четыре дня, последует качественный скачок.

– Так. Скачок какого рода?

– Этого я сказать не могу.

– Не можете. Зато могу сказать я: мне все понятно. Что ж. Большое спасибо, господин Муцухито. Вы очень, оч-чень помогли мне.

– Но, господин Сигэнори, программа…

– Извольте не перебивать меня! О сомнительных результатах вашей сомнительной работы я доложу лично Господину Доктору. И пусть он сам решает, как с вами поступить. Субъект здесь, ха! Где здесь? За дверью? Под столом? Или, может быть, за окном висит?

– Но, господин Сигэ…

– Хватит! Где мой плащ? Вот он. Десятки часов, сотни специалистов, тысячи киловатт, миллионы гигабайт информации потрачено только для того, чтобы вы сообщили мне: «этого я вам сказать не могу», «недостаточно данных», «вероятно», «возможно»!

– Но, господин Си…

– Сайенара, господин Муцухито. И мой вам совет на прощание: совершите харакири до того, как это вам предложит Господин Доктор.

– Но, госпо…

Клик-клик.

Когда за окном хлопнула дверь, Анатолий очнулся от дремы (старею, мелькнуло в голове, раньше суток по шесть мог не спать, и как огурчик), потянулся, размял затекшие члены. Плеснул себе в лицо воды из тазика, чтобы взбодриться. Капля угодила на фуражку выбравшегося из сторожевой будки поразмять косточки постового. Постовой испуганно взглянул вверх, зябко поднял воротник и вернулся в будку – в ожидании дождя. Внутри здания раздался глухой удар гонга. И почти тут же свет в окнах начал дисциплинированно гаснуть. Потом в течение нескольких минут скрипела и хлопала дверь, прощаясь с непрописанными в жилом секторе сотрудниками.

Хутчиш и не заметил, как сгустились немочные питерские сумерки. С Мойки потянуло прохладой и запахом тухнущих водорослей – морем, одним словом.

Но – надо действовать дальше. Бесконечно висеть снаружи опасно. Любому запаренному сверхурочной работой клерку могло прийти в голову распахнуть окно, чтобы подышать свежим воздухом или полюбоваться на белые ночи. Самураи – такие лирики, такие лирики…

Хутчиш спустился ко второму этажу и очень обрадовался, что очередной кабинет пустует. А то пришлось бы подниматься обратно, перекреплять лебедку, спускаться снова – и все с этим проклятым, идиотским, сволочным тазиком, опасно балансирующим на голове.

Спускаться ниже, на землю, смысла нет. Лазутчик отцепил «лонжу», и проволока, увлекаемая пружиной, по-мушиному жужжа, поползла обратно на крышу. Прощай, лебедка. Ты свое отслужила.

Открыть снаружи шпингалет труда не составило, однако ступать на пол прапорщик не спешил.

Окно не было под сигнализацией. Значит, работники консульства не боялись «форточников». Почему?

Разведчик, замерев на корточках на подоконнике, снял с головы и поставил обрыдший тазик среди пушистых кактусов. Осмотрелся. Что ж, Япония Японией, а обстановочка-то – стандартная. Евростандартная. Помещение семь на пять метров, два черных стола (на одном скучает выключенный компьютер), стены обиты белой дырчатой звукоизоляцией, запертая дверь серого цвета с пошленьким плакатиком-календарем, изображающим призывно улыбающуюся азиаточку, на столе тарелка с недоеденными побегами молодого бамбука, пол отчего-то покрыт не ковролином, а тонкой пленкой с впаянной в неё мелкой металлической сеткой.

Ага, понятно, почему на окне нет сигнализации. Хутчиш был знаком с такими штучками.

С помощью нехитрой системы зеркал можно обмануть фотоэлементы; используя специальный костюм, можно пройти через тепловые или инфракрасные датчики; при посредстве обыкновенной пластмассовой авторучки и трех распрямленных скрепок можно отключить вообще что угодно. Но пьезосигнализация, подключенная к полу и включающаяся незамедлительно, как только дверь закрывается снаружи на замок, ни на какие уловки не поддается: увеличение давления свыше пятисот грамм на любой квадрат пола тут же включает тревогу: «В кабинете чужой!».

Хутчиш закусил нижнюю губу и ещё раз, более внимательно оглядел комнату.

Спящий Койот забирался на Красную Скалу (куда ни один воин подняться не смог), используя только вампум из кожи буйвола да восемь орлиных перьев. Как – догадаться мог каждый, но догадался ведь лишь Койот… Замок в двери – наш, расейский, без прибамбасов, победимый.

Анатолий тихонько прикрыл за собой оконную фрамугу – затвором лязгнул шпингалет. Потом достал выкидуху, отобранную у вагонных шулеров; блеснуло лезвие. Потом аккуратно взломал короб осветительного провода (хорошо, что по евростандарту проводка не скрытая), перерезал его и потянул. Одна за другой с тихими щелчками отскакивали алюминиевые скобочки, которыми провод в белой изоляции крепился к стене – выше, выше, до самого плафона. Достаточно. Хутчиш привязал к проводу выкидуху, раскачал её, прицелился и – отпустил. Импровизированные качели полетели к противоположной стене, к двери. С еле слышным стуком нож ударился о косяк, отскочил; Хутчиш поймал его.

С первого раза не получилось. Ерунда, время пока терпит. Он подкорректировал длину «качелей», изменил угол толчка, повторил операцию.

На пятый раз выкидуха стукнулась аккурат о замочную скважину. Отлично.

Анатолий вздохнул и отломал лезвие: жаль, но ничего не попишешь. Достал из нагрудного кармана три сбереженные с начала автономки проволочки, в последний раз прищурился на треклятый дверной замок. «Французский», модель «Радуга», девяносто первого года выпуска. Будь то ригельный или там «Цербер» какой-нибудь, пришлось бы повозиться, а так – халява, ногтем открыть можно.

Две хитрым образом согнутые проволочки он сунул в рукоятку ножа – в зияющую «рану» на месте клинка, а одну – туда же, но перпендикулярно к первым. После чего раз семь обернул экс-выкидуху проводом, сосредоточился, задержав дыхание, и мягко толкнул её от себя, в сторону двери.

На лету размотавшись и, таким образом, раскрутившись вокруг своей оси, импровизированная дзюророкаки вошла точнехонько в замочную скважину и по инерции провернулась в ней. И щелкнул замок, открываясь. И отключилась сигнализация.

Так-то, братья самураи.

Безбоязненно шагнув на теперь «молчащий» пол, прапорщик отцепил поролон от туфель, как солдат, после боя снимающий портянки на просушку. Подумав, снял и сами туфли: он чтил чужие традиции. Нечего в чужой монастырь со своим уставом соваться – даже если монастырь синтоиский, а Устав воинский. Освободил повешенный ножик и присобачил отодранный провод на место. Ножик, протерев от отпечатков, воткнул в горшок с кактусами, – ой, а что это у нас выросло? Потом осторожно приоткрыл дверь.

Нет, никто не подглядывал в замочную скважину, и никакой засады снаружи тоже не было. Облегченно вздохнув, воин решился сбросить маскхалат, под которым обнаружился серый костюм. Маскхалат был повешен во встроенный шкаф, пополнив собою коллекцию кимоно – ой, а кто здесь шерри облился?

Понятное дело, в этой комнатенке искать было нечего: во-первых, судя по обстановке, принадлежала она чину уровня восьмого заместителя шестого помощника, а во-вторых, как значилось в совсекретной методичке «Планировка, расположение и оснащение помещений в посольствах, консульствах и представительствах зарубежных государств на территории СССР», главный компьютер консульства Японии в Санкт-Петербурге находится на третьем этаже, комната ?311. Значит, нам туда дорога.

За дверью обнаружился длинный коридор, мягко освещенный настенными светильниками в форме обезьяньих и лисьих оскаленных морд – направо он заканчивался тупичком, а налево поворачивал под прямым углом. И никого. Рабочий день закончился, дети Страны Восходящего солнца разошлись по гостиничным номерам и снятым квартирам.

Вновь надев туфли, Хутчиш метнулся к противоположной стене. Ткнулся носом в репродукцию Ло Пиня «Ван Сичжи наблюдает за гусем». А картинка-то китайская! Выждав мгновение, он вернулся обратно, но уже метрах в пяти налево от двери. Перед носом оказалась картина Юнь Шоупина «Куст гвоздики и три бабочки». Опять китайская!

И так, совершая маневр, отдаленно напоминающий упражнения по челночному бегу, прапорщик добрался до угла. Серый линолеум скрадывал его шаги. Он дошел до лестничной площадки и замер. Собрался сигануть назад. Передумал. Нахмурился.

Потом расслабился и продолжил путь: сверху, неспешно водя туда-сюда шваброй по ступеням, спускался сухонький дедуля при жиденькой седой бороденке, в простой полотняной одежде. И напевал что-то негромко себе под нос.

Ночной уборщик всего лишь.

Хутчиш молча посторонился. Старичок молча (если не считать беспрерывной и, на взгляд Хутчиша, немелодичной песенки) надвинулся. Ткнул шваброй Хутчиша по ступне. Хутчиш поднял левую ногу. Старичок протер участок пола под ней. Хутчиш опустил левую и поднял правую. Старичок протер участок пола и под второй ногой прапорщика. Потом, так ни разу и не взглянув на незваного гостя и продолжая неспешно драить линолеум, исчез за углом.

– Симасэн, – буркнул Хутчиш ему вслед, играя пресловутую японскую вежливость. Ответа не получил. Пожал плечами – странный народ эти самураи – и, перескакивая через ступеньку, поднялся на третий этаж.

Опять поворот. Шум из-за поворота. Пришлось выставлять в проход носок туфли. Благо обувка была начищена до зеркального блеска и кое-какое отражение можно было в ней рассмотреть.

Из кабинета ? 315 в коридор вывалились двое японцев – аккуратно подстриженные, низкорослые, но мускулистые, в цивильных серого сукна парах, при белых сорочках и спокойно-зеленых тонов галстуках. Один придерживал второго за плечи – согбенного, словно ему только что закатали йоко-гери.

Второй (чуть не плача, но непреклонно): Нет, господин Арекино, я не могу! Это противоречит кодексу моего клана Тогакурэ. Я загоняю иголку ему под ноготь, а палец-то мягкий! Я не могу мучить живого человека, пусть и другой расы. Это… это… это… средневековье какое-то…

Первый (жестко): Вы должны, господин Сандзиро. Вспомните пятый пункт катакаси-но-дзюцу: хладнокровие по отношению к незнакомцу есть один из залогов победы, ибо незнакомец есть потенциальный враг. Как вы можете называть себя настоящим воином, если не в состоянии спокойно допросить пленного?!

Второй (чуть не плача, но гордо): Я – воин, господин Арекино, но не палач! Вы посмотрите на него! Он же ничего не знает! Зачем мы пытаем его? Даже после множественного применения манрики-кусари он говорил, что знать не знает никакого Хутчиша! И ещё он кричит от боли. Я не могу слышать его крик!

Первый (несколько рассерженно): Господин Доктор приказал нам узнать, откуда у пленного информация о нас, господин Сандзиро, и если мы не узнаем, то его гнев падет на нас!

Второй (чуть не плача, но твердо): Господин Арекино, когда я его бью, у него идет кровь, а я не могу видеть кровь! Я не заплечных дел мастер, я самурай, и не намерен участвовать…

Договорить он не успел.

Анатолий, заинтригованный упоминанием собственной фамилии, сделал скользящий шаг из-за угла. Спорщики на миг отвлеклись от своих проблем и посмотрели на третьего лишнего. Второй, г-н Сандзиро, не успел ничего предпринять, поскольку после нанесенного Хутчишем ура-кена по затылку рухнул без чувств на линолеум. Зато Первый, г-н Арекино, надо отдать ему должное, ловко отскочил назад и сделал вращательное движение руками. Из рукавов пиджака в ладони послушно скользнули рукояти кусари-гамы и кагинавы. Господин Арекино принялся вертеть ими в воздухе, как заправский миксер «Мулинекс». Самурай прекрасно понимал, что перед ним не простой вор, убийца или террорист – иначе тот бы не проник беспрепятственно на территорию консульства. Поэтому не торопился нападать. И это дало Анатолию время, чтобы стремительно наклониться, стремительно обыскать бесчувственного Второго, г-на Сандзиро, и стремительно выпрямиться. А выпрямился Хутчиш уже при обнаженном ниндзя-кэне.

Г-н Арекино пружинисто, в стиле синоби-еко-аруби шагнул вперед и, накручивая кугинавой яростные защитные восьмерки, провел стремительный выпад кусари-гамой.

Анатолий понимал, что перед ним не простой охранник и не обычный дуболом. Поэтому он почел за лучшее не проводить контрудар, а, уйдя влево и пропустив зубец кусари-гамы над собой, вскинул отобранный у г-на Сандзиро ниндзя-кэн. Цепочка кусари-гамы намоталась на клинок, и Хутчиш резко повел лезвие влево-вниз, вырывая оружие из ладони противника. Кусари-гама тихо звякнула шагах в шести от дерущихся. Один-ноль.

Г-н Арекино работал в смертоносной, но негибкой манере «ката»; Анатолий же использовал более сложную, но и более эффективную манеру «вадза».

Лишившись кусари-гамы, противник воспользовался правилом ма-ай и плавно отступил. Взяв меч обратным хватом, прапорщик скользнул следом за ним в манере ногарэ. Самурай замер. Замер и прапорщик. Движения Хутчиша зеркально повторяли движения неприятеля. Анатолий, в соответствии с «рицудо», намеренно подстраивался под ритм противника, чтобы затем неожиданно сломать свой ритм и «вломиться» в действия врага.

Угрожающе-сладко пела рассекающая воздух и выписывающая замысловатые фигуры цепочка кагинавы в руке г-на Арекино; по-змеиному шипел вращающийся в руке Хутчиша ниндзя-кэн. Коридор был слишком узок для поединщиков, при каждом движении приходилось учитывать расстояние до стен и потолка.

Г-н Арекино был уверен в своей победе. Он думал, что с искусством владения подобным древним оружием знакомы лишь самураи старой школы. Он не знал, что в руках настоящего воина любой предмет может оказаться смертоносным, не только самурайский меч.

– Мне хорошо с тобой, – вдруг подал голос г-н Арекино. – Свист твоего ниндзя-кэна напоминает мне убаюкивающий голос ветра в камышах префектуры Тиба на закате солнца.

– Благодарю, – поклонился Анатолий. – Для настоящего воина это честь – уснуть под голос ветра на закате солнца.

– Боги не каждому дают такую возможность, – согласился, улыбнувшись, г-н Арекино.

– Тем слаще будет сон избранного богами, – добавил Хутчиш.

Краем глаза он уловил, как правая, лишенная оружия рука г-на Арекино незаметно скользнула в боковой карман пиджака, и в следующий же миг черный миниатюрный торнадо промелькнул в стоячем воздухе консульства. Не останавливая вращательные движения ниндзя-кэном, прапорщик выбросил вперед левую, свободную руку, перехватил в воздухе металлическую «свастику» с остро отточенными краями и с подкруткой метнул её обратно. Сякен прошелестел в воздухе и впился точнехонько в рукоять кагинавы противника. Г-н Арекино на секунду сбился с ритма, чем Хутчиш не замедлил воспользоваться. Одним плавным движением в стиле сидзэн он сломал выстроенный неприятелем ма-ай, переместился на расстояние прямого удара, нырнул под падающую ему на голову кагинаву и навершьем ниндзя-кэна несильно ткнул в точку хи-тю, расположенную в межключичной ямке на теле врага.

Коготь кагинавы с глухим стуком вонзился в покрытие стены; оружие выпало из безвольных пальцев самурая. Г-н Арекино осел на пол, как сорванный ветром лепесток лотоса, под репродукцией китайского живописца Яо Динмэя «Река под снегом».

Если бы Хутчиш применил технику дзю-нэн-гороси, то противник откинул бы копыта. Однако убивать японца прапорщик не собирался: полежит несколько часиков и оклемается.

Анатолий не стал возвращать ниндзя-кэн в деревянные ножны – просто сунул его за пояс: добытое в бою оружие не оставляют на поле брани. После обыскал бесчувственные тела. Ничего интересного или полезного не нашел, кроме пропуска в консульство. Сложив пальцы в фигуру «най-дзиси», он поклонился поверженному г-ну Арекино и тихо произнес:

– Спокойных сновидений в камышах префектуры Тиба.

И только потом заглянул в кабинет ?315, откуда вывалились двое самураев.

Вдоль стен кабинета стояли шелковые ширмы с акварельной яркости рисунками: Фудзияма, Фудзияма и ещё раз Фудзияма… Чтобы во время пыток кровь не брызгала на обои. Кафельный пол был чист. Если не считать двух лужиц клюквенного морса. Кабинет был пуст. Если не считать кресла под сиротливой, но мощной лампочкой без плафона и щуплого человечка, к этому креслу привязанного. Правый глаз пленника заплыл, на скуле расцветал лиловым цветом свежий синяк, затмив и слив воедино рябь веснушек.

Прапорщик в сердцах сплюнул:

– Ты-то, балбес, как тут очутился? Я же русским языком сказал: у тебя есть пять минут, чтобы навсегда покинуть свой офис!

– Честное слово, я ничего не знаю… – прохныкал Петя-Пьеро, мутным левым глазом косясь на гостя. – Пожалуйста, не бейте меня… – И попытался защитить лицо руками. А руки-то – к подлокотникам привязаны.

– Вот навязался на мою голову… – пробормотал Хутчиш, отвязывая Петюню от кресла и стараясь не вступить в клюквенные лужицы. Не из брезгливости, а дабы потом не наследить. Помог горе-компьютерщику встать, несильно пошлепал по щекам, чтобы привести в чувство.

– Давай, давай, врубайся в действительность. Это я, Анатолий.

– А-а… Поезд… да-да… – вроде бы узнал программист. Покачнулся. Но на ногах устоял. Шмыгнул носом. – Анатолий Михайлович… Меня похитили… Меня убить хотели… – И собрался разреветься.

– Ну-ну, – ласково похлопал прапорщик компьютерщика по спине. – Успокойся. Все позади. Ты вот что, ты, кажется, в компьютерах разбираешься?

– Я?.. Ну, секу маленько… – непонимающе прошамкал разбитыми губами Пьеро.

– Отлично. Пойдем-ка.

– Куда?..

– А поможешь мне кое-что пошукать в электронных джунглях.

Придерживая за плечо упирающегося и все норовящего обернуться назад, к пыточному креслу Петюню, Хутчиш вывел его в коридор, быстро заслонил корпусом распростертые тела оглушенных палачей, чтобы, не дай Бог, программист в обморок не рухнул, и подошел к двери с номером 311, где, согласно методичке, находился главный компьютер консульства.

Дверь в комнату напротив картины Чжан Цзэдуаня «Вид сунской столицы Бяньляна» отчего-то была незаперта. Эту оплошность Хутчиш исправил – закрыл её на замок за собой.

Если судить по парадному строю бесценных китайских ваз эпохи Минь вдоль одной стены и выставленного на специальные подставки собрания бонсай вдоль противоположной, они оказались в рабочем кабинете какой-то важной японской шишки.

В другой раз Анатолий непременно изучил бы экспонаты импровизированного музея; сейчас же ему было не до того. Да и не доверял Хутчиш вазам. После того как однажды в Греции, в гостях у Андреаса Папандреу, решил в одной из ваз на время схоронить папку с умыкнутыми из сейфа политика секретными документами. Оказалось, что в этой же вазе грек хранит запасной пистолет. А поскольку Папандреу очень любил играться с оружием – разбирать там, смазывать, передергивать затвор и целиться в зеркало, – то исчезновение документов из сейфа обнаружилось раньше положенного срока. И пришлось спешно сматывать удочки.

Осторожно ступая, Хутчиш подвел Пьеро к самому большому предмету в кабинете – установленному на широкой буковой лавочке компьютеру. Стула не полагалось.

Хутчиш опять снял туфли, опустился на грубую тростниковую циновку перед машиной и включил питание. Замигал экран. Пьеро сел за клавиатуру.

Оказавшись в родной стихии, перед монитором то есть, Петя преобразился. Как шелуха, осыпались с него страх, боль и усталость, обнажив юркого, толкового специалиста. Разве что вечно хлюпающий нос несколько портил благостное впечатление.

– Так-так, – бормотал Петюня в экран и тыкал по клавишам, оставляя на них крупчатые томатные капельки из истыканных иглами пальцев. – Это мы понимаем… Пароль, говоришь, нужен?.. На тебе пароль, получай… Ага, проскочили! Конечно, мы свои, мы не хакеры какие-нибудь… Так что искать будем, Анатолий Валерьевич?

– Тайну Черного моря, – загадочно улыбнулся Хутчиш.

Конечно, здесь могло быть полно подслушивающей аппаратуры. Например, Анатолий доподлинно знал, что когда в Булонском лесу сажают молодые деревца, то приглашают неприметных спецов-садовников, и те вживляют в стволы жучки, для дятлов не интересные. И полиции не надо беспокоиться о наружке, если подозреваемые по обыкновению истых французов забивают там «стрелку».

Но волка бояться – черным следопытом не стать.

На экранах появилось меню закрытых для доступа файлов. Анатолий напряженно ждал, не мешал. Он понимал, что, возможно, приближается если не к развязке, то, по крайней мере, к кульминационной точке операции. От того, какая именно информация находится в памяти машины, зависят его дальнейшие действия. Не может же быть, чтобы в консульстве, этой цитадели врага, они не отыщут хоть какие-то данные по загадочной установке! Но почему японцы? Почему японцы, если картинки на стенах явно китайского происхождения?..

Минуло полчаса, час, за окном забрезжил новый день, однако Петюне не удалось найти ни бита информации об установке Икс. В запароленных файлах они обнаружили массу интереснейших сведений – несколько обоснованных версий того, почему Сталин в свое время предпринял немотивированные и крайне жестокие гонения на кибернетику; статистические данные о проведенной Союзом якобы в гуманистических целях повальной противоосповой вакцинации населения стран Третьего мира в конце сороковых – начале пятидесятых; отсканированные дневники Вавилова, считавшиеся пропавшими…

Все. Хутчиш, положив руку на плечо провайдера, остановил работу.

Под внимательным взглядом мегатонника Петюня смутился и зашаркал взглядом по коврику для «мыши», как напроказничавший мальчишка.

– Скажи, друг мой, Петр, – вкрадчиво спросил Анатолий. – Ты специально приключения на свою голову ищешь?

– Я… Я не хотел… – пискнул провайдер. – Это они меня выкрали…

– Да я не про то. Я про это.

Хутчиш извлек из кармана изрядно помявшийся листок факсовой бумаги с собственным фотороботом, который он утром унес из Петиной фирмы.

– Скажи, друг мой Петр, на кой ляд ты ввязываешься в эти игры?

Пьеро непонимающе посмотрел на факс. Потом на Анатолия. Снова на факс. И, наконец, сопоставил изображение с оригиналом. И испугался ещё больше.

– Ты же не разведчик, Петя, – проникновенно надавил Хутчиш. – И не шпион. И не агент. Кто тебе прислал мою карточку?

– Я не знаю… Я его никогда не видел… Мы через Интернет общались… Он попросил меня разыскать вас в Москве… Посулил семьсот баксов…

С каждой фразой голос его становился все тише и тише, пока не превратился в невнятный шепот. Последними разбираемыми словами были: «Я больше не буду…»

Анатолий вздохнул:

– И тебе это надо? Тебе жить надоело? Вот что, друг мой Петр. Мотай-ка ты из города. Немедленно. Дача у тебя есть? Есть. Вот туда и мотай. Домой не заезжай. Мало ли что… Понял? Понял, я спрашиваю?

Он вернул Пьеро фоторобот, вручил конфискованный у г-на самурая Арекино пропуск, объяснил, как найти выход. Отпер и открыл дверь нараспашку.

– Надеюсь, на этот раз ты будешь послушным?

Не веря в спасение, Петя с грацией цапли рванулся прочь. На пороге кабинета притормозил и с надеждой проблеял:

– А вы в спину мне стрелять не будете?..

Ответом ему был несильный пинок в ягодицу.

И Петю как ветром сдуло.

Даже за освобождение не поблагодарил, гад.

Анатолий снова запер дверь и вернулся к файлам. Дневники Вавилова? Придется сидеть, пока не прочитаю эти фотокопии от корки до корки.

Хутчиш понимал, что разгадка где-то рядом. Что все эти файлы имеют непосредственное отношение к разыскиваемой установке Икс, однако найти в них общее звено, увязать их один с другим не мог. Пока не мог. Но ведь если они, файлы, лежат в памяти машины, значит, это кому-нибудь нужно!..

За спиной Хутчиша бесшумно открылась дверь.

 

Эпизод пятнадцатый. Солнце выходит из-за Фудзи

28 июля, четверг, 02.14 по московскому времени.

– Ну и за каким чертом мы сюда залезли? – сварливо, как на седьмом месяце беременности, с надрывом поинтересовалась Алиса, в очередной раз откидывая со лба непослушную челку.

Эх, если бы её, отважную, сейчас увидел кто-нибудь из постоянных клиентов бара «Кресты»…

Последние лучи уходящего в западные страны солнца запутались в рыжей гриве, как огоньки именинных свечей в марципановых завитках. Романтичная идиотка. Опять в историю влипла.

– Ты хотела своего Хутчиша грохнуть? – огрызнулся Василий Полосун по кличке Вискас, в очередной раз дуя на обветренные, потерявшие былую чувствительность пальцы. – Вот отсюда и грохнешь. – И полез в карман за очередной спичкой.

Спичками за время знакомства он Алису уже достал. Она не знала, что это не просто дурная привычка. Сплюнув изжеванную стружку, можно по звуку определить расстояние до ближайшего предмета. Да и из чего преграждающий дорогу предмет сделан, опытный человек на слух разберет.

– Нашел его, что ли?

С удивлением Алиса поняла, что боится высоты. Тренироваться, балбесина, следует. И голос соратника, неважно о чем толкующего, был ей необходим, как опора под ногами. Поэтому она не могла молчать – словами отгоняла дрожь.

Балансировать подошвами на ребре металлического уголка было нерадостно. Однако цель оправдывает средства. Вискас был собран, как новоиспеченный студент перед зимней сессией.

– А то! Я, между прочим, сыщик, притом профессиональный, а не «топтун» какой-нибудь. И вовсе не обязан тут с тобой торчать. Нашел – и все. Тьфу.

На очередном шаге нога не нашла опору. Василий с усилием задержал дыхание, глубоко вздохнул, заставляя вернуться на место желудок, изготовившийся выплеснуть содержимое. Разложил нервные клетки по предписанным местам. Уф… теперь можно двигаться дальше. К сожалению, здесь спички были бесполезны, разве что задубевшие пальцы можно размять, пока новую достаешь. Но ведь – черт побери, здесь же, Василий точно помнил, раньше торчал отросток тавра. И где он? То ли спилили расхитители, то ли память прохудилась…

– Ладно-ладно. Только я высоты боюсь без тренировки. И ноготь вот сломала.

Судя по шелесту комбидресса, Алиса, наверное, протянула ноготь под нос помощнику.

– Вниз не смотри, страшно и не будет. А ноготь отрастет. Осторожнее, здесь крепление слабое.

Естественно, девушка тут же посмотрела вниз.

Под ними простирался город. Окрашенный в карминные тона, расчерченный на муаровые прямоугольники крыш, сдобренный зелеными горошинами тополей центр города. Страшно, аж жуть. Кирпично-желтый воздух, перетянутый импрессионистскими венами улиц, напоминал сказки о каналах на поверхности Марса.

Они вскарабкались почти на самую верхушку питерской телебашни, пристегнули страховочные карабины и, усевшись на металлические балки, постарались устроиться с максимально возможным в таких условиях комфортом. Сердца верхолазов тикали, как часовые мины. Вискас откинул капюшон альпинистского пуховика и подставил разгоряченное напрягом лицо ветру, поющему свою грустную песнь о Гайавате в паутине стальных балок.

Внизу, в городе, уже наступила бледная, прозрачная, как корка льда, петербуржская ночь, но здесь, в восьмидесяти метрах над землей, сквозь рваные облака на западе ещё просвечивало солнце.

– Валяй, расшнуровывай свою пушку, – сказал Василий. – Где японское консульство, знаешь?

Про пушку Вискас не шутил. Алиса взяла на дело не обыкновенную СВДшку, а нечто напоминающее противотанковое автоматическое ружье Симонова образца сорок первого года.

– Ну… Вроде вон оно розовеет, километра три-четыре отсюда. Смотри, правильно я показываю?

Алиса вытянула изящную ручку в направлении Мойки. Ее преисполняла благодарность к непутевому партнеру. За то, что деликатно не обращает внимание на смочивший рыжие локоны «испужный» пот, за то, что он есть. Рядом, можно дотянуться рукой и убедиться, что не одна она здесь, на страшной высоте…

– Сама смотри, – отчего-то обиделся Вискас. – Мое дело сторона. Субъект твой в этом консульстве, вот и все. Хочешь – вали его, хочешь – нет. Я свое дело сделал.

Комбинезон монтажника-высотника, который Алиса надела поверх теплого свитера с «оленями», синел на фоне пасмурного неба. Пожав плечами, девушка зубами стянула с руки черную бархатную перчатку – более подходящей амуниции под рукой не оказалось, – скинула с плеча зачехленную В-94 и профессионально ловко, этого уж не отнимешь, принялась собирать ее: удлинила приклад стволом, щелкнула казенником, приспособила оптику. Навела перекрестие на розовое здание японского консульства, подкрутила верньер. От ветра ствол тянуло в сторону.

– Ну, готова. Дальше что? – буркнула она и поправила «горошину» радиосвязи в ухе; «горошина» только и норовила, что предательски выпасть.

Алисе было неприятно, что где-то в глубине души она всегда остается женщиной. Стоило в голосе Вискаса прозвучать властным ноткам, и вот уже не она руководит ситуацией, а мужчина. Мужик. Естественно, Василий ползет по арматуре, как белка, карабкается, как драпающий от собак котяра, но напомнить, кто главный, для порядка не помешает.

– Дальше жди, – откликнулся Вискас. Оседлав балку и сцепив под ней ноги для пущей устойчивости, он преспокойно достал из коробка очередную спичку, сунул в рот. – Суженый-заслуженный выйдет оттуда. А если не выйдет, значит, его без нас завалили.

– А на фига сюда забираться-то было? – не унималась Алиса, прищурившись одним глазом, а другим разглядывая консульство через перекрестье оптики. – Нельзя, что ли, было его с земли достать? Я слыхала, что тут излучение…

На самом деле она не боялась излучения. Она боялась высоты.

– Нет никакого излучения. Я тут года четыре назад куковал, когда менты пытались пришить мне покушение на Невзорова. Я у них бельмом на глазу, и нате – такой случай подвернулся. И жив до сих пор, и шерсть цела. А забрались мы сюда потому, что в консульство японское только по крышам можно проникнуть. И то, если с вражьего спутника не засекут. Хутчиш твой не дурней нас с тобой. Раз он туда по крышам вошел, значит, по крышам и уходить будет. Не отвлекайся, прозеваешь. Где его потом искать?

– Какого черта его понесло на эти галеры… – замороченно вздохнула Алиса. Однако приспособила цевье в рогатине балок, скрепленных крупными ржавыми болтами, сделала поправку на ветер и замерла в ожидании. Словно лисица у норки кролика.

Вискас хмуро сплюнул измочаленную спичку в раскинувшуюся под их ногами бездну.

Обслюнявленная щепочка, подхваченная ветром, покружила и прилипла к лобовому стеклу служебной «волги», спешащей попасть на другую сторону Невы до развода мостов.

В общем и целом «волга» неплохо слушалась руля. Конечно, попискивали колодки, конечно, карбюратор вел себя как любой карбюратор госмашины. Не частная собственность. Впрочем, не до жиру. И так генерал, нагрянувший с якобы инспекционной проверкой, отнял лучшее, что было в парке.

– Вот дьявол, – буркнул генерал Семен.

– Что такое?

– Дерьмо какое-то к стеклу прилипло. Вытереть бы…

Раздражен был генерал сверх меры. Хотелось выматериться. Но перед лицом старого друга сдержался. Мат – он для слабых. Или для быдла.

– На мосту останавливаться запрещено.

– Знаю. Хорошо хоть, до развода успели.

Фарами «волга» вычислила медитирующую над рекой влюбленную пару в прилипших к телу футболочках. Луч смазался о чугунные узоры перил и заелозил о задний номер неторопливой «газели». Справа и слева по Неве мигали первомайскими лампочками стационарные пароходики. Мимо мчащихся на «волге» проносилась в обратную сторону настоящая жизнь. Жизнь без тревог и великих свершений.

Помолчали. На съезде с моста генерал чуть притормозил, и «волга» мягко качнулась на стыках разводного механизма.

– И ты сам высосешь все это пиво? – кивнул Семен товарищу на полиэтиленовый мешок с десятком разнокалиберных и разноцветных банок.

Под ложечкой ответственного работника Службы внешней разведки недобро засосало.

В столице – черт ногу сломит. Вроде бы собираются вводить осадное положение.

Бандиты друг в друга стреляют.

В Кремле без причин сработала воздушная тревога.

Кремлевский охранник задержан в увольнительной при попытке получить бабки по фальшивой кредитке.

В бухгалтерию Аквариума пришел счет из ЦУМа на почти полторы тысячи долларов – за приобретение по безналичке рубашки от «Tean Colonna», галстука от Гуччи, костюма от Alberta Ferretti и туфель «Pioneer».

Как бы погон не лишиться при такой катавасии. Опять же – зам докладывает, что сосланный в подчинение генералу Семену майор Барышев в отсутствие шефа развил бурную деятельность, во вторник съездил за казенный счет в Петербург и с тех пор не объявлялся…

– А ты сам слопаешь все купленные таблетки? – отшутился однорукий двухмегатонник Иван Князев.

Порыв ветра сорвал огрызок спички, подбросил повыше, закрутил и швырнул в волнующуюся пену реки. «Волга» умчалась в сторону Мойки. Туда, где между пятиэтажкой и четырехэтажкой втиснулось японское консульство.

За окном кабинета раздался шум подъезжающего автомобиля. И ещё в затылок Хутчишу дунул легчайший сквознячок.

Уловив за спиной еле заметное движение, Анатолий стремительно обернулся. На пороге, со спины освещенный неяркими светильниками, улыбался давешний старичок-уборщик со шваброй в руках.

– Домо аригато, – как можно искреннее улыбнулся в ответ прапорщик. – Корэ ва хэ я фухицус на.

– Уважаемый господин Хутчиш, – на безукоризненном русском языке сказал старичок, по-хозяйски проходя в комнату и усаживаясь на циновку невдалеке от прапорщика, – не лучше ли будет, если я на правах гостеприимного хозяина предложу вам услуги экскурсовода в дебрях моих файлов?

Вынув из кармана колокольчик, старик позвонил. Казалось, серебряный звук был столь тихим, что не долетит даже до двери. Однако в кабинете тут же появилась миловидная служанка в кимоно, с вычурной, утыканной длинными шпильками прической и до предела напомаженным лицом. Церемонно поклонившись, она поставила между мужчинами медный поднос, на котором помещались две крошечные фарфоровые чашечки и сакэшник на пол-литра. Старичок быстро сунул в узкую девичью ладошку клочок рисовой бумаги, и служанка удалилась.

– Дорогой господин Хутчиш, – с неожиданной доброжелательностью продолжал дедушка и разлил сакэ по наперсткам. – Я рад, что вы сегодня утром получили мое приглашение и решили нас навестить. Опасаться вам нечего. Вы мой гость. А по законам восточного гостеприимства, если с вашей головы упадет хотя бы один волос, пока вы находитесь на территории этого дома, я буду вынужден пригласить моих помощников и совершить сеппуку.

И все же в демонстративном радушии угадывалась стрихниновая порция фальши. За искусственной жизнью в глазах мерцала пустота. Бесцветные губы двигались механически, рождая тысячи лет назад записанные на магнитофон слова.

– Заверяю вас, ни один волос с моей головы пока не упал, и всей душой верю, что не упадет и впредь, – улыбнулся Хутчиш и пригубил сакэ. – Хотя вы, должен сказать, в Москве весьма виртуозно пытались поправить мне прическу. Я имею в виду историю в нанайском ресторанчике и в кремлевской Оружейной палате.

Трудно поверить, но похожая на состарившегося Щелкунчика, худая, немощная, говорящая и умеющая приторно улыбаться машина заставила Анатолия занервничать. А действительно ли живой человек потягивает сакэ рядом?

– Согласен, я недооценил вас, – заметил дедуля. – Но теперь обстоятельства изменились. И поверьте, мой дорогой господин Хутчиш, здесь вам ничто не угрожает.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, мой пока безымянный хозяин. И хочу уверить, что и вам бояться нечего. Пока вы на территории этого дома.

Анатолий пожалел, что из уважения к традициям снял обувку: он не менял носки уже двое суток.

– Я рад, что мы в приблизительно равных условиях и прекрасно понимаем друг друга, – сказал старичок. – Кстати, спасибо, что вы столь деликатно обратили внимание на мою оплошность: я не представился. Можете называть меня Господин Доктор, славный господин Хутчиш.

Дедушка сидел близко. Странно, но даже на таком расстоянии казалось, что хозяин кабинета не дышит. Не вздымались и не опускались складки грубой, белой до стерильности ткани. В паузах между словами не вздрагивали ресницы. Не колыхались жиденькие, серо-желтые, будто никотином пропитанные волосы. Даже по-старчески светлые глаза не двигались в отведенных для них глазницах, будто нарисованные.

– Не стоит благодарности, Господин Доктор. Я с радостью буду произносить любое доброе имя, которым вы соблаговолите назваться. И я рад, что вы прибыли не через два дня, как помянул ваш гонец в разговоре с математиком этажом выше, а именно сейчас, и, тем самым, подарили мне возможность познакомиться с вами визави.

– Память о нашем знакомстве я сохраню до конца своих дней, господин Хутчиш, хотя бы уже потому, что придется отрезать язык одному из моих помощников. А я не сторонник интенсивных методов. После них так трудно заснуть…

Только сейчас Анатолий понял, что не швабра была в руках дедули, а смертоносный синоби-кай, и настороженно сдвинулся на край циновки. Однако это незаметное движение дедуля уловил, отложил швабру подальше и изобразил примирительную улыбку, оттесняя могильное безразличие в глубь глаз. Пустота сжалась в маленькие плотные комочки мрака. Анатолию невольно захотелось прикоснуться к старику. Убедиться, что эта плоть излучает тепло человеческого тела, а не холод глиняной куклы, приводимой в движение тантрической энергией.

– Великодушный господин Хутчиш, поверьте, я не вижу в вас врага. По крайней мере, сейчас. Мы, как вам, должно быть, уже известно, делаем одно дело: пытаемся разгадать некий миф, предположительно имеющий отношение к Черноморскому флоту. Вопрос лишь в том, кто раньше обнаружит отгадку – вы или я. Конечно, в этой занимательной игре участвуют и ещё несколько… э-э… ведомств, но, полагаю, их пока можно в расчет не принимать: они, как говорят в нашей стране, запускают бумажных журавликов вместо камикадзе.

Старичок легко поднялся на ноги и, заложив руки за спину, принялся мерить шагами кабинет. Хутчиш настороженно наблюдал за ним. Старичок подошел к коллекции бонсай. И Анатолию показалось, нет, он был готов дать аппендицит на отсечение, что дедушка относится к деревьям-карликам как к питомцам. Тут же выяснилась ещё одна особенность: среди питомцев явно был любимчик. Эту вскарабкавшуюся на обломок камня сосенку Анатолий назвал бы «Страус, спрятавший голову в песок». Чешуйчатая кора тонкостью линий напоминала сверхсложный рисунок тушью. Исковерканный жестокой прихотью садовника ствол выстраивал изумрудные облачка иголок в каскад. Очевидно, общение с «пейзажами на блюдах» было во сто крат милей хозяину положения, нежели беседа с незваным гостем.

Далее старик цедил слова, не поворачиваясь.

– Итак, нас двое: вы – с вашими удивительными способностями, и я – с самой разветвленной в мире агентурной сетью, с самыми современными техническими средствами. А ведь задача у нас одна…

Доктор, словно почерпнув энергию у зеленых вассалов, вдруг заговорил громко; в Анатолия отравленными стрелами полетели колючие звуки:

– Так не будет ли лучше объединить наши усилия, по крайней мере, на этом этапе? Не торопитесь говорить «нет», милейший господин Хутчиш. Загляните внутрь себя. И упаси вас Будда подумать, что я собираюсь вас перевербовывать – я знаю, что это не удастся. Я предлагаю вам сотрудничество хотя бы ради того, чтобы Тайну чисто случайно не разгадал кто-нибудь посторонний. Ведь, как известно, чем глубже болото, тем красивее лотосы.

– У вас великолепно готовят сакэ, достопочтенный Господин Доктор, – похвалил Анатолий. – Не знаю, как и благодарить вас.

Прапорщику наконец удалось стряхнуть навеянное черным колдовством оцепенение.

Японец запнулся, развел руки и разжал кулаки.

– О, в качестве благодарности, – скрипуче, как несмазанная дверца шкафа, засмеялся он, и в голосе впервые за время разговора послышались ехидные нотки, – вы можете сделать для меня одну вещь, которая разом решит наши проблемы – хотя и несколько иначе, чем я рассчитывал. Только вряд ли этот выход вас устроит.

– И тем не менее, что же это?

– Вы могли бы немедленно умереть, – повернувшись к собеседнику, буднично предложил помолодевший Доктор и быстро добавил: – Уважаемый господин Хутчиш, давайте не будем играть в прятки и поговорим начистоту.

– С удовольствием. – Анатолий сцепил пальцы на животе, но вспомнил, что читающий по жестам легко узнает здесь попытку «закрыться», и, разжав пальцы, изобразил полное внимание.

– Установкой Икс я занимаюсь не один десяток лет, – тихо проговорил Доктор; маска безопасного, благообразного старичка соскользнула, обнажив лик хитрого, коварного, безжалостного врага. – Почти сорок лет! И мало в этом преуспел. Так неужели вы думаете, что вам удастся выйти на неё за каких-то две недели? Мальчишка!

Теперь хозяина кабинета трудно было принять за бездыханную куклу. Бешеная ярость оживила блеклые черты. Кровь прилила к губам, но сделала их не красными, а фиолетовыми. Пустота медузой всплыла из бездны глаз и насытилась черным цветом. Оказывается, пустота может иметь цвет.

– Не знаю, – прапорщик наивно пожал плечами. – А вы как думаете?

Таким противник ему нравился больше.

– Я думаю, что вам это не удастся!

Хваленая японская невозмутимость ненадолго оставила Господина Доктора. Он сделал зловещую паузу. И опять послышался голос не человеческий, а какой-то механический.

– А ещё я думаю, что вам, достойнейший господин Хутчиш, в высшей степени неосмотрительно разгуливать по ночам без оружия и без поддержки. Не хочу пугать вас, но…

– Спасибо за беспокойство, любезный Господин Доктор, – растянул губы в почти искренней улыбке Анатолий. – Но, право, не стоит. Я люблю гулять по ночам.

Меч под одеждой нагрелся от тела, и ощущение прижатого к коже металла успокаивало.

Японец с шумом выпустил воздух из легких и вновь уселся напротив собеседника.

– Что ж, – сказал он, – вижу, разговор у нас не клеится.

А сам явно думал о чем-то другом. И слова его пахли тленом и вечностью.

– Отчего же? – серьезно возразил Хутчиш и без разрешения налил себе ещё сакэ. Наглость, конечно, однако ничего не поделаешь. – По-моему, мы мило беседуем… А вообще, милейший Господин Доктор, вы сами предложили не играть в прятки. Я охотно поддерживаю ваше предложение – похоже, нам есть что рассказать друг другу. Я с нетерпением жду, когда вы откроете свои карты. Вероятно, вы знаете что-нибудь, чего не знаю я, и это поможет нам в нашем коллегиальном деле. Как известно, чем ближе к алтарю, тем больше монахов, наидобрейший Господин Доктор… Театральных наук. Можете смело причислить меня к ярым поклонникам театра Пекинской оперы «Ка-бара-сан».

Это был один из немногих козырей прапорщика. Логическое умозаключение – не более того. Поэтому Анатолий столь долго его придерживал. И, кажется, выложил вовремя.

Китайские картинки на стенах в японском консульстве, китайские вазы в кабинете… Плюс информашка о китайском театре из газеты, найденной в Оружейной палате. Театре, который отчего-то повторяет предполагаемый маршрут самого Хутчиша: Санкт-Петербург – Севастополь. Совпадение? Как выяснилось, нет.

Господин Доктор несколько секунд придирчиво разглядывал ухоженные ногти на левой руке, но было заметно, что под жиденькими волосиками идет внутри черепной коробки напряженная мыслительная работа.

– Что ж, – наконец сказал китаец, – полагаю, это справедливо. Я расскажу вам все, что знаю сам, большая часть моего рассказа, очевидно, покажется вам скучной, поскольку вы наверняка знаете, о чем пойдет речь. Но проявите же терпение к болтливому старику. Итак… Смею ли я надеяться, что и вы будете откровенны со мной, мой милый господин Хутчиш, как я буду откровенен с вами?

Могло показаться, что намек Анатолия на причастность Господина Доктора к театральному миру не только уверил старика, будто лазутчик знает достаточно, и пытаться от него что-либо скрыть означает угробить намечающийся контакт. Также могло показаться, что намек ещё и настроил старца на определенный образ. И старик стал невольно играть роль трагического персонажа.

– Не сомневайтесь в этом, мой гостеприимный Господин Доктор. И, как минимум, можете не тратить времени на рассказ о том, почему в японском консульстве столь свято чтут китайскую культуру, что даже стены украсили китайскими картинками. Я и так понимаю – чтобы угодить вам, очень-очень важному гостю.

Анатолий чувствовал: что-то в беседе изменилось. Или ему действительно удалось переиграть древнего монстра? Вряд ли. Тут нечто другое. Вурдалак принял некое дьявольски опасное решение. Но вот какое?

– Итак, любезный господин Хутчиш, вы ознакомились с содержанием моих скромных работ по установке Икс, которые я ввел в компьютер… – попытался вернуть разговор в нужное русло Господин Доктор.

– Поверхностно, досточтимый Господин Доктор, весьма поверхностно… – легко согласился с переменой темы лазутчик. А мысленно отметил, что, возможно, наспех вывешенные к приезду директора китайского театра репродукции скрывают тайну не менее любопытную, нежели установка Икс.

Господин Доктор встал и вновь принялся шагать по кабинету: пять шагов до одной стены, пять до другой.

– Да. Там, в компьютерных файлах, спрятан труд всей моей жизни, и весь он умещается на пяти дискетах. На этих дискетах – Тайна Черного моря. Ею я заинтересовался давно, когда ещё учился на Русском факультете Токийского университета, – точнее, заинтересовался я тогда абсурдностью, бессмысленностью существования Черноморского флота. И пришел к выводу, что он является лишь хитроумной декорацией. Но – декорацией для чего? И тогда я приступил к собственным исследованиям. Ночей не спал, кимоно в библиотеках просиживал, гримировался гейшей и подпаивал в портовых кабаках русских торговых моряков. Однако, как это обычно и бывает, внутри одной тайны скрывалась другая, в ней – ещё одна… Совсем как ваша матрешка. Я открывал их одну за другой, и открытия лавиной сыпались на меня. Теперь я уже не понимаю, почему никто раньше не додумался, не смог понять то, что понял я. Кусочки мозаики сложились передо мной в одну картину – пугающую, притягательную и великую.

Хутчиш сидел со скучающим видом, дескать, мне все это известно, но каждой клеточкой мозга впитывал информацию. Решение загадки – что же именно затевает сие ветхое чудовище – прапорщик отложил на потом.

– Вы никогда не задавались вопросом, благонравный господин Хутчиш, отчего Император Сталин невзлюбил кибернетику? Невзлюбил до такой степени, что её апологеты все до единого, по его приказу, оказались в лучшем мире? Ведь, при всей своей жестокости, Сталин знал мир от Инь до Ян и не мог не понимать, какие перспективы открывает эта новая наука перед ним и перед его страной… Ответ на этот вопрос на моих пяти дискетах. Но не хватает малого. Сущего пустяка. Точки Икс. Может быть, вы окажетесь удачливей меня? А не размышляли ли вы, возвышенный господин Хутчиш, куда пропали дневники Вавилова? Почему были сожжены дневники Тимирязева и Мичурина? Отчего эти достойные мужи пребывали в фаворе у Императора, тогда как гениальный Вавилов – в опале? Почему в фаворе оказался и академик Лысенко, который вообще ничего в сельском хозяйстве не смыслил? Повторюсь, Император Сталин был отнюдь не глупым человеком. Может быть, вы ответите и без дискет?

И все-таки тревога колобродила в душе лазутчика. Смутная догадка, что за вспышкой искренности притаилась гремучая змея. И тончайшие изменения в настроении фиолетовогубого колдуна тоже очень не нравились. Старый дьявол говорил с интонациями охотника, уже заполучившего жертву в силки.

Прежде чем ответить, Анатолий взвесил слова и, главное, интонацию, с которой они будут произнесены.

– Значит, логично будет предположить, что, подвергая гонениям кибернетиков и генетиков, Сталин преследовал какие-то свои цели. А именно – отвлечь внимание потенциального врага от другого, тайного проекта, – сказал он, а сам невольно взглянул в окно.

Если ошибся, если старец услышал не правильный ответ, то наилучшим выходом будет в это окно и прыгнуть. Порезы – ерунда, важно выжить и выполнить задание.

Нет, не ошибся. Старик до сих пор верил, что Хутчишу все перечисленное известно. Или продолжал делать вид, что верит. Даже не заметил настороженного взгляда. Точнее, не понял смысл взгляда. Сам подступил к окну, чтобы Хутчиш не мог видеть, как старческие морщины полосует боль. Боль от бессилия перед тайной. А мальчишка может помочь ему отыскать установку. Может.

– Вы умны, господин Хутчиш, – сказал он, глядя на два автомобиля под окнами консульства. – Слишком умны. Но напрасно пытаетесь делать вид, будто ничего не знаете. Другой секретный проект, сказали вы? Отвлечь внимание, сказали вы? Нет. И вам об этом известно. Именно привлечь внимание потенциального врага и тем самым доказать ему, что никакого секрета не существует, – вот чего добивался Император Сталин. И добился. Ибо, на словах притесняя кибернетиков и генетиков, он тайно руководил разработкой нового, идеального оружия. Господин Хутчиш, ваши ученые в пятьдесят втором создали несколько миллиардов сверхмощных биокомпьютеров…

Замершие под окнами машины Господина Доктора не интересовали. Наверняка в местном компьютере уже готов ответ – кто пасет консульство, почему, зачем.

Двое в серой «волге» с правительственными номерами молчали уже полчаса. Горячка спешки растаяла с млечным рассветом. Сидящий за рулем нервно барабанил ногтями по баранке и то и дело нетерпеливо ерзал; другой же сидел спокойно – открыв окно, он наслаждался влажным предутренним ветерком. Мерно, вхолостую, урчал двигатель.

– Нет, ну не понимаю я! – наконец сдался усатый генерал Семен и в сердцах хлопнул обеими ладонями по рулю, обтянутому дырчатой черной кожей. – Почему Ленинград, когда «Буратино» должен был отправиться в Севастополь? В задании же четко было указано: Се-ва-сто-поль, Черноморский флот!

Генерал не собирался изображать надрыв, само собой получилось. Сдал старик. Эти безумные, безумные, безумные, переперченные новостями последние дни укатали сивку.

– Во-первых, уже давно не Ленинград, а Санкт-Петербург. А во-вторых, это все потому, Сеня, что ты видишь не всю картину в целом, а только кусочки, – мягко, словно смертельно раненному, ответил его друг, однорукий Иван Князев по прозвищу Карл, и прикрутил окно: культя ревматически ныла. Проклятый климат. – Не можешь увидеть или не хочешь. И газеты плохо читаешь. Невнимательно.

За годы знакомства товарищ Семен многозначительность «Карла» успел возненавидеть и простить. Никуда не деться. Прими его таким, какой он есть, или не имей общего дела.

– Газеты-то тут при чем?

Стыдно признаться, но усатый Семен газет не читал лет уж пять. А на фига тогда референты нужны? Опять же, на стол каждый день ложится с десяток сводок. По ГРУ, по ФСК, по… – лучше не помнить, по… – лучше забыть. И на сводки-то времени обычно не находилось.

– При том. Полистай на досуге подшивки «Известий». Только вдумчиво листай. И с виду нестыкуемые обрывки информации такого тебе могут порассказать! Вот например. Третьего июня мы подписали договор о дружбе с Киевом. Так? И тогда же во Франции на выборах победили социалисты. А уже пятого Германия подняла очередную бучу насчет возвращения репатриантских долгов СССР. Тебе не кажутся подозрительными все эти события? Если в сумме?

Генерал сосредоточенно сопел, ворочал носом, задумчиво глядя на розовеющее невдалеке здание японского консульства, потом честно признался:

– Не-а. Если в сумме, то не кажутся.

– Десятого числа в Британию был назначен новый российский посол, – терпеливо, точно объясняя задачку первокласснику-дебилу, продолжал Иван, – и в тот же день твои гэрэушиники запузырили на орбиту новый спутник – 11Ф644, кажется. Усекаешь?

– Ванька, кончай говорить загадками! – рассердился вконец сбитый с толку Семен. – Скажи просто и ясно: какого хрена мы торчим в Ленинграде перед консульством япошек уже второй час?

– Мы ждем, когда оттуда выйдет мой сын, – спокойно ответил Князев.

– Он что, там?!

– О чем я тебе и толкую.

В эту минуту «Карл» был похож на Карпова, выигравшего-таки у Каспарова.

– Пффф… Но ты-то откуда знаешь? В его задании четко было…

Параллельно генерал скосил глаза на притормозивший у ворот консульства джип «гранд чероки». Подзагулявший япошка, отмурлыкав положенное оставшейся за рулем ночной бабочке, выпрыгнул из машины. До последней фибры души Семен возненавидел припозднившегося азиата в мятом плаще. Ведут себя как на оккупированной территории. Наших шлюх снимают. Жаль, не сорок седьмой. Генерал показал бы желтопузому лечь-встать, лечь-встать. Жаром по пылу, с пылу по жару.

– Если б ты прекратил кривляться и честно рассказал мне, в чем суть его задания… – вернул его к реальности напарник.

– Да не могу я, это гриф «три восклицательных знака»…

Ну не мог же Семен признаться приятелю, что в обход командования ищет какое-то сверхоружие!

– …Мы бы не здесь торчали, а сидели б в моем номере да коньячок за встречу кушали – втроем.

– Хрена он будет с тобой коньяк кушать. Он на задании, в автономке.

А самому ужасно захотелось коньячку. Так и представилось, как душистый глоток греет желудок.

– Со мной – будет, – убежденно возразил Иван Князев. Вдруг прикрыл лицо рукой и в который раз проговорил: – Мы с ним одной конторе служили, одной! Но так ни разу и не встретились… Почему, Господи, почему?

Генерал распахнул было рот для пустопорожней банальности, но счел за лучшее промолчать. Князев вновь приоткрыл окно. И тихо сообщил:

– В местной «Вечерке» промелькнула короткая информация, что на День Военно-Морского флота в Питер первым прибывает эскаэр «Тамбовский комсомолец», приписанный к Черноморскому флоту. Сегодня прибывает. Остальные подтянутся чуть позже… Поэтому мой сын здесь. Уверен, что здесь. Потому что не тупее меня.

– Ну хорошо, – примирительно сказал генерал Семен, хотя логики в словах трехсотзоргеиста не находил по-прежнему. – А почему японское консульство?

Но тут внутри генерала вдруг нервно затрунькал орган: па-ба-ба-бам! А если действительно сейчас из дверей выйдет «Буратино»? И как тогда быть? «Буратино», пообещавший убить Семена по выполнении задания…

«Что я ему скажу? – лихорадочно зашелестел мыслями генерал. – А может?.. Чушь. Или… Тоже туфта. Неужели хана? Быть не может. А, вот что я скажу. Нет, я отвечу. Я скажу: „Толя, познакомьтесь, это твой папа“. И выждав, выцыганив причитающуюся паузу, отстрадав ее: „Надеюсь, кто старое помянет…“ Или это лучше не сейчас, а за обещанным коньячком? Ведь я и они – вот сила, которая спасет мир! Мы ж эту тайну!.. А если он решит, что это по моему приказу „кроты“ штурмовали объект У-17-Б?.. А почему – по моему приказу?.. Почему чуть что, сразу я?.. Нет, ну мало кто мог приказать…»

Вспомнилось, как один из советников Никиты Сергеевича забился на бутылку коньяка, что натравит на художников-авангардистов генсека, которому те живописные «измы» были по барабану. Натравил. Нашептал, что такими «конструктивистскими» и «кубизмическими» методами на Запад переправляются секретные планы размещения стратегических ракет. Дескать, не картины это, а шпионские донесения, которые иностранные «туристы» фотографируют, а потом у себя дома расшифровывают. Приказ растоптать выставку художников бульдозерами последовал незамедлительно.

– Консульство потому, что первого августа Гонконг официально будет присоединен к Китаю, – сказал Иван Князев.

Семен не успел ни удивиться, ни возмутиться нелепому ответу, – рука Ивана Князева больно сжала его плечо.

– Вот он!

Из ворот консульства прогулочным шагом вышел субъект Анатолий Хутчиш, кодовое имя «Буратино».

 

Эпизод шестнадцатый. За корочку хлеба

28 июля, четверг, 06.23 по московскому времени.

Розовая стена здания навевала воспоминания о розовой наволочке на подушке.

Вода в Мойке раскачивалась, как панцирная сетка просиженной кровати, на которую брось матрац и падай спать, не раздеваясь. Спать действительно хотелось. Кофею бы глоток. Такого же смолянисто-непрозрачного, как вода в Мойке.

– Кажется, мы не одни, – нарушил молчание заерзавший на кожаном сиденье частный детектив Василий Полосун по прозвищу Вискас, стоило напарнице заглушить мотор.

– А? – оторвалась от своих мыслей Алиса.

Она пыталась переварить новый, почти противоположный первому приказ заказчика, заставивший, рискуя ухнуть в пустоту, спуститься по обросшим городской копотью балкам, потом искать перевозчика через Неву – мосты развели, потом подкрадываться к неосторожно кем-то оставленному во дворе «джипу-чероки»…

– На этой же стороне набережной. Чуть дальше. Машина. «Волга», кажется. Движок работает. Уже полчаса, судя по звуку. Семьдесят шестой бензин, значит, тачка государственная… Не пора ли когти рвать, а, начальник?

Алиса ладошкой протерла чуть запотевшее лобовое стекло «чероки». И точно: серая «волга» стояла немного дальше по Мойке; из выхлопной трубы вился сизый дымок и тут же растворялся в воздухе. Сколько человек в машине, было не разглядеть.

– Похоже на то, – задумчиво проговорила она, усилием воли заставляя себя не мусолить в голове приказ, а настроиться на предстоящий эпизод. Эпизод обещал быть интересным.

– Может, твои орлы?

– Нет. Я сейчас одна работаю. Ну, то есть с тобой.

Вискас пожевал губами. По всем статьям выходила неприятная перспектива. Непредвиденно, значит, плохо.

– А ты уверена, что приказ на отмену ликвидации этого Хутчиша поступил именно от этого твоего Доктора?

Более страшную каверзу придумать было трудно.

– Ясное дело. Там такой кодированный сигнал и такая частота, что ни один двадцатимегатонник не раскусит. Русским языком мне было сказано: операция по ликвидации отменяется, теперь моя задача – до поры до времени охранять субъект как зеницу ока. А потом…

– Тогда кто в «волге»?

– Наши конкуренты?

– Знающие, что субъект в консульстве?

– Тогда прикрытие Хутчиша?

– А он не один разве работает?

– Тогда не знаю.

Они помолчали. Вискас в очередной раз пожалел, что взялся за этот заказ. Сидел бы сейчас дома без денег и проблем и не чирикал.

– Ваши предложения, экселенц? – наконец поинтересовался детектив.

– А вот что мы сделаем, Вискас, – сладко потянулась Алиса. – Мы надинамим и этих, и Хутчиша, и… Доктора.

– Чего? – опешил Василий Полосун. – Доктора?!

– Ага, – беззаботно улыбнулась девушка. – Если поступил приказ Хутчиша не зачищать, а, наоборот, оберегать до поры, значит, с Доктором он договорился. Значит, из консульства он выйдет не с пустыми руками. Мы его, конечно, оберегать будем, но от лишнего груза освободим. И посмотрим, что такого ценного в его багаже есть. Ну, а потом, как Доктор и велел, Хутчиша подставим… Только пустого.

– Ладно, – поморщился осторожный детектив, – ты начальник, тебе решать. А с этими в «волге» что делать-то будем?

– Есть два варианта, – сказала Алиса. – Один тупой, другой глупый. Который предложить сначала?

– Давай тупой.

Вискас лихорадочно перебирал в голове аргументы: что он уже давно не мальчик, забывающий снять пистолет с предохранителя, что спокойная старость в перспективе лучше, чем несколько штук баксов наличными прямо сейчас, что…

– Мы выходим из машины и напрямую спрашиваем у этих в «волге» – мол, кто такие, да чего тут ошиваетесь. Если начинают юлить или заводиться, расстреливаем их к чертовой бабушке.

Бодрости в голосе предводительницы что-то не хватало. Не присутствовал и энтузиазм. Ведь ружьецо-то они впопыхах решили припрятать на телебашне до следующей ночи. А с пистолетиками, которые у них остались, можно было, начав игру, с удивлением обнаружить, что играешь в поддавки.

– Да уж, тупее некуда. А второй?

Вискасу было лень перечислять очевидные минусы предложенного мероприятия.

– Ждем Хутчиша и действуем по обстановке…

Василий неодобрительно хмыкнул. Потряс головой, отгоняя сладко поющих над ухом слуг Морфея. Поморгал слипающимися глазами:

– Ладно. Тогда сыграем в се лямур.

Вискас, нехотя сняв пуховик, перебросил его назад, к возлежащей на сиденье шляпе, открыл дверцу и зычно сказал:

– Ну что ж, моя нефритовая лягушечка, завтра, точнее – сегодня, в семь вечера жду тебя в «Трибунале»!

Он постарался, чтобы в голосе чувствовалась подлинная страсть. А получилось, как будто у него зуб на зуб не попадает от холода.

Сей спектакль не был рассчитан на знакомого с настоящим японским акцентом, слава Богу, дремлющего в своей будке постового. А для тех, в «волге» с госномерами, и так сойдет.

– Подожди, – въехала в мизансцену агентесса, проворно схватила подчиненного за руку и втянула обратно в машину.

Ей роль удалась несколько лучше. Все-таки профессионалка.

– Крепче, крепче целуй, – мурлыкал в жидкие усы Вискас. – За нами наблюдают.

В его словах не чувствовалось, однако, горячего стремления воспользоваться ситуацией. Только насмешка. Впрочем, незлобливая.

А в промежутке между страстными объятиями напарник вдруг не удержался и смачно зевнул. Алиса с беспокойством заметила, что так недолго и захрапеть, и решила двигаться энергичней – для обоюдной бодрости.

– Спичку бы вынул, козел, – прошипела она, обвив руками шею напарника.

Ей было и противно, и смешно, она понимала, что перед таинственными зрителями следует изображать бурное копошение, а не затяжные прыжки. Движение само по себе завораживает и отвлекает от попыток проанализировать увиденное, повертеть так и эдак на прочность, на достоверность.

– Надеюсь, – прикалывался сквозь жаркие поцелуи соратник, оклемавшийся от приступа дремы, – эта музыка будет вечной.

– И не мечтай.

Алиса вдруг начала упираться как девочка.

– Почему? – искренне удивился Вискас, получивший по лапе, прокравшейся под девичий свитер в обход комбидресса.

– Потому что – вот и герой нашего романа.

Из дверей консульства прогулочным шагом вышел субъект Анатолий Хутчиш, кодовое имя «Буратино».

Прогулочным шагом выйдя из дверей консульства, прапорщик на миг остановился. Опасность он почувствовал тут же: в десяти метрах от входа, слева и справа, стояли две машины – серая «волга» с гэбэшными номерами и забрызганными грязью бортами и чистенький, лоснящийся, навороченный «джип-чероки» цвета «коррида». С вечера возле здания консульства этих машин не было.

Хутчиш быстро прикинул обстановку: если одаривший пятью дискетами Господин Доктор не соврал и наружка действительно снята, это могут быть только люди генерала Семена. Назад нельзя: охранник уже запер двери, и тратить драгоценные мгновения на попытку растолковать что-либо сонному японскому парню бессмысленно. Боец в будке тоже не Сталлоне. Остается одно – сигануть через ограду в Мойку. А дискеты как же?..

Передние дверцы серой «волги» распахнулись, и в сером свете белой ночи показались генерал Семен собственной персоной и какой-то высокий однорукий старик; где Хутчиш видел этого старика, почему его лицо кажется ему знакомым, как генерал сумел вычислить Анатолия – на эти вопросы времени не было. Времени хватало только на то, чтобы рвануться к парапету.

Сидящие в «джипе» тоже не остались безучастными наблюдателями.

– Это ж Семен, мать его! – ахнула Алиса.

Впрочем, удивляться по поводу явления вражьего генерала было некогда: она боялась, что не сумеет заставить угнанную машину подчиниться как родную. У каждого мотора свой норов. Но все вышло в аккурат.

Двигатель «чероки» взревел по-медвежьи, ослепительно вспыхнули фары, и с места в карьер иномарка хищно бросилась вперед. Завизжали шины, и автомобиль встал как вкопанный между «волгой» и Хутчишем. Распахнулись две левые дверцы – со стороны водителя и пассажира сзади. Ослепительной красоты рыжеволосая ведьма в комбинезоне монтажника-высотника на миг опустила ногу на асфальт. За её плечом грузно маячила фигура мужчины. Оба были прапорщику незнакомы.

– Если хочешь жить, залезай, – только и сказала огненноволосая ведьма.

«Генерал Семен не мог отыскать меня в одиночку: мозгов не хватило бы. Значит, ему кто-то помогает. Кто-то достаточно смекалистый, чтобы вычислить мое местоположение и в перспективе спутать мои планы. С другой стороны, „джип“ у рыжеволосой не простой, а „джип-чероки“. Названный в честь гордого индейского народа…»

И Анатолий сделал выбор.

Выхватив из-под рубашки меч, он швырнул ниндзя-кэн и – пробил переднее колесо «волги». Генерал присел, закрыв лицо руками крест-накрест. Наверно, решил, дурашка, что прапорщик не держит слово и способен шлепнуть его раньше времени.

В данном случае старинная английская поговорка насчет того, что знакомый черт лучше незнакомого, не годилась: от генерала Семена априори не приходилось ждать ничего хорошего. От рыжей чертовки приходилось ждать чего угодно. В том числе и помощи. Поэтому Хутчиш одним прыжком залетел в кабину «джипа-чероки».

Машина рванулась с места едва ли не раньше, чем пассажиров в ней стало на одного больше, и с визгом свернула за угол.

Вискас сидел, затаив дыхание. Невероятно, – он, обладатель столь чуткого слуха, что способен при включенном телевизоре усечь топот вышедшего на охоту клопа, не обнаружил у пассажира никакого оружия. Ни кобура не скрипнула, ни ножны о ногу не стукнули, ни… ровным счетом ничего. И от этой суперменской беззаботности становилось не по себе.

А Хутчиша разбирал смех. Его бросало на пухлом сиденье чуть ли не под потолок, и он смеялся взахлеб, не в силах слово вымолвить.

Абсурдно было бы считать, что это нервы. Просто в зеркало заднего обзора беглец увидел, как генерал Семен в ярости пнул пробитое колесо. А ещё прапорщика догнали уместившиеся в зеркале физиономии его спасателей: потрепанного мужичка с намертво впаянной в уголок губ слюнявой спичкой и бешено выворачивающей руль рыжеволосой дивы с обалдело и обалденно расширившимися глазами.

Что ж, кое-чего он достиг – всего-то за одну ночь: получил представление о распроклятой установке Икс, познакомился с врагом номер один и обвел вокруг пальца подленького Семена… Интересно, что за мужик был вместе с генералом? А, ладно, не до того сейчас…

– Тебя случаем не контузили? – недовольно повел жиденькими усиками мятый тип, китайским болванчиком качаясь на поворотах.

Из приемника, загадочно мерцающего алыми цифрами 104.4, какая-то иностранка негромко просила: «Close your eyes… Give me your hand…» Глаза действительно хотелось закрыть. И поспать немного. А вот руку подать было некому.

Рядом неумолимо сползал под ноги альпинистский, истекшего срока годности пуховик. По стилю эта одежка подходила мятому пассажиру с переднего сиденья и, наверное, его собственностью и являлась. Значит, незнакомцев только двое. Третьего не дано.

Анатолий наконец загнал веселье в разумные рамки, потер лицо пятерней и сказал уже спокойнее:

– Шеф, тормозни перед светофором. Сколько с меня? Двадцатки хватит?

Ему было все равно, как начать предстоящий разговор. Почему бы и не так? Ясно, что это не практикующие самаритяне. Значит, на доске появились новые фигуры. Ох уж мне эти шпионы, плюнуть некуда…

Ответа он не получил, поэтому продолжил гнуть свое:

– А куда это мы, собственно, летим, точно на пожар? Вроде за нами никто не гонится… – Точно: хвоста не было. Машин вообще не было – по пустому, как после атомного удара, Питеру лишь ветер гнал пыль и обрывки мусора. Серый утренний свет навевал дрему. – Не ровен час, ДТП устроим…

– Не дури, – шикнула прелестница и обнажила зубы, достойные рекламы «Блендамеда». – Сейчас Семен поднимет в ружье все контролируемые ГРУ службы…

За стеклом со скоростью компьютерных персонажей мелькали столбы и киоски. Колесом провернулось тлеющее оранжевой щебенкой Марсово поле, а за ним ощетинился ветками Летний сад.

– Семен? А ктой-то? – ненатурально удивился Анатолий.

Рыжая пропустила его слова мимо ушей:

– …А Вискас знает, где тебя на время спрятать.

Перекресток за Фонтанкой она проскочила не раздумывая, наверное, даже не заметив красный свет на светофоре.

– Вискас? – хмыкнул Анатолий и внимательнее взглянул на потрепанного джентльмена. – Дурацкая кликуха.

Вискас тяжело засопел:

– Хамье. Мы тебя, можно сказать, с того света вытащили.

Он принюхивался к пассажиру и спешно расшифровывал запахи. Алкоголь? Рисовая водка. Граммов сто. Неужели мегатонники пьют? Что еще? Отчетливый запах пота. Неужели мегатонники потеют? Ничего не понимаю. Может, это подсадная утка? А настоящий Хутчиш издалека потешается над нами?

– Наличие того света наука отрицает, – снова весело рассмеялся Хутчиш. – Какое ГРУ? Вы, ребята, наверное, обознались. Я – простой исследователь восточного фольклора. В консульстве засиделся со своим другом из далекой страны за бутылочкой сакэ. Вы не могли бы притормозить, а то, боюсь, меня стошнит от качки.

– И много фольклора собрал? – зло прошипел Василий. – Дискет пять?

Злость была реакцией на страх перед загадочным пассажиром. Насквозь фальшивым, опасным и непредсказуемым, как тиранозавр в брачный период. И столь же безжалостным.

Алиса больно ткнула Вискаса локтем в бок. Но прапорщик не стал западать на услышанную фразу. При современном развитии техники было бы наивно ожидать, что их диалог с господином директором театра «Ка-бара-сан» никто не прослушивал. Прослушивает несколько организаций сразу, и в этот момент в разных уголках Питера невыспавшаяся резидентура пинками подвигает агентов на подвиги. А эти двое – первые ласточки, желающие умыть руки в мутной воде. Что ж тут волноваться?

– О! Я узнал много удивительных и прекрасных пословиц. Например: «Сколько ни давай обезьяне бананов, зад у неё все равно красный».

Хутчиш откинулся на спинку сиденья и блаженно закрыл глаза. Как Сизиф, который наконец-таки закатил камушек на вершину горы.

С точки зрения Лиса и Вискаса, ни за что не позволивших бы себе закрыть глаза в присутствии агентов другой разведки, столь пренебрежительная наглость только подчеркивала крутость того, кто оказался в их машине на заднем сиденье.

– Не о том, не о том, Василий, – вдруг в тон интонации Хутчиша вступила в беседу рыжеволосая. – Будет лучше, если я поговорю с нашим новым другом сама.

Лис уже была не рада затеянному. Пассажир оказался безнадежно отмороженным, ну ни капельки ничего не остерегающимся. И весил он, если верить слухам, двадцать мегатонн.

Выведя машину на Литейный проспект, девица прекратила провоцирующие ГАИ штучки с рулем, скоростью и тормозами. И, поправив челку, заворковала:

– Такой милый мальчик, пусть и силой в двадцать мегатонн, потерпит глупую болтовню наивной девочки?

Присутствие рядом человека, по статистике умеющего убивать триста легко вооруженных человек в минуту, конечно, холодило внутренности. Но сильнее всяческих страхов было желание просто уткнуться носом в руль и уснуть.

– Лучше, конечно, помучиться, – легко согласился Анатолий, внутренне веселясь от того, что слава увеличила его потенциал вдвое. Эх, надо было бы ещё и в московском Дворце Съездов какую-нибудь драчку сотворить…

– Тогда буду краткой. Мы – я и Вискас – из противостоящей Доктору фирмы. Установка Икс нам до лампочки, главное, чтоб Господин Доктор её не сцапал. Поэтому шеф послал нас к тебе в разнорабочие. Не побрезгуешь? И еще. Нашего шефа не интересуют самурайские дискеты. – Снова неприметный тычок в бок Вискаса. – Ему ведомо кое-что покруче. Вот он и велел включить маячок и для тебя.

Высказалась и замерла. После этих слов Хутчиш либо примет условия, либо решит, что потенциальные партнеры ему не ровня. И, чтобы избежать утечки информации, устроит «зачистку». Как нерадостно, когда тебя «зачищают»…

– И все же, барышня, когда вы за рулем, прошу вас не оборачиваться. Мне некогда в аварии попадать.

И то хорошо, что не стал с ходу глаза выкалывать, аорты перерезать и прочие фокусы вытворять, на которые мегатонники большие мастаки.

– А маячок называется «ленинградское дело», – заученно отрапортовала рыжая дива. – Помнишь такое? То самое. Один из подвигов Лаврентия Павловича.

Она сразу понравилась Хутчишу. Как женщина. Если использует дезодорант «Ханимекс», значит, к нравственным категориям относится легко, но всерьез ни разу никого не любила. Если духи «Луцион» – значит, не дура, не шлюха, не стерва. Так, по крайней мере, учит учебник.

Анатолий проводил взглядом выглядывающие из-за крыш гуашево-синие луковки храма. В данный конкретный момент его не очень занимали речи шпионов-попутчиков. Надо будет, повторят десять раз.

Дива смущенно тряхнула головой и повторила с нажимом:

– Один из самых подленьких подвигов партайгеноссе Берии.

А ведь, кажется, интонация, с которой это было произнесено, достойна доверия. Возможно, у этой странной пары за спиной стоит нечто большее, нежели дурная попытка на халяву вписаться в эпицентр образовавшегося вокруг установки Икс тайфуна.

– Барышня, я вас умоляю. Следите за дорогой.

Дива на всякий случай стерпела и эту детскую выходку. Продолжила:

– Поверьте, мы ваши союзники.

Тут Хутчиш почесал затылок. Столь банальный поступок тем не менее произвел на парочку сильное впечатление. Им мучительно хотелось узнать, что скрывается за этим жестом. Явно ведь неспроста он репу чешет. Будет тебе мегатонник просто так чесаться.

– Девушка, я от вас устал, – обезоруживающе улыбнулся Анатолий. – Я занимаюсь исключительно восточным фольклором. А диссидентские байки меня интересуют мало.

Машину опять затрясло: хороший асфальт кончился.

«Чероки» притормозил, перевалился через трамвайные рельсы, срулил с улицы и по колдобинам пробрался на задний двор типового крытого рынка. Встроенные в панель автомобиля электронные часы показывали семь ноль одну утра. Рыжая автогонщица мотор не заглушила.

– Ну что ж, – устало зевнул Вискас. – Мы тебя привезли туда, где восточного фольклора хоть попой ешь. Той попой, которой ты уселся на мою шляпу.

– Да, – согласился Анатолий, выуживая из-под себя тряпичный блин. – Перекусить бы не мешало. Хотя рынку я бы предпочел ужин в недорогом ресторанчике, а потом восемь тихих часов в мягкой постельке… Можете подсказать гостю города на Неве, где у вас тут кормят и спать укладывают?

Ответом было молчание. Хутчиш пожал плечами и с сонной улыбкой принялся ждать, что будет дальше.

Дальше мятый человечек выполз из машины, неловко протопал по асфальтовым выбоинам к недолговечному коробу из стекла и бетона, вписавшемуся меж постройками екатерининского фонда, нащупал и нажал кнопку звонка у крашенных в зеленый армейский цвет ворот. Огненновласая ведьма задумчиво барабанила пальчиками по рулю, не выдавая любопытства, хотя сама здесь оказалась впервые. Да и до любопытства ли, когда сзади сидит нечто, эквивалентом объединяющее Содом, Гоморру, Хиросиму и Нагасаки.

– Вас, наверное, зовут Алиса.

Прапорщик положил руку на шершавый подголовник переднего сиденья и сунул голову между креслами. Волосы дивы пахли «Пантином про-ви», кожа – консенсусом «Ханимекса» и «Луциона», старый комбинезон – машинным маслом.

– Почему-то мне кажется, что вам подошло бы это имя. Несмотря на одежду. Диссонирует одежда, извините за откровенность.

– Верно, Алиса, – блеснув зубками, подтвердила дива.

И принялась стаскивать с себя комбинезон монтажника. Под ним обнаружились линялые штаны «Lee» и свитер с якутскими народными мотивами. Комбинезон рыжая небрежно швырнула на заднее сиденье, рядом с прапорщиком и пуховиком, а сам прапорщик, к сожалению, продолжения стриптиза не дождавшись, развил тему разговора:

– А я Хутчиш. Анатолий Хутчиш. Собиратель восточного фольклора…

Снаружи Вискас, кое-как вернувший шляпе форму, сказал что-то в притулившееся сбоку от ворот переговорное устройство. Ворота со скрипом открылись. Скрип был как зевок человека, ночь боровшегося с рулеткой в казино, но оставшегося при своих. Алиса тронула педаль газа, и «джип» плавно вкатился внутрь.

Место, где они очутились, можно было принять за обычную разгрузочную площадку для дальнобойщиков, пригнавших из прекрасного далека фуры с арбузами, дынями или помидорами. Если бы не одно но.

Возле давно не беленной стены на рукодельном коврике верблюжьей шерсти сидел одетый в полосатый халат и пеструю чалму древний, как скифская баба, азиат и потягивал дымок из видавшего виды мельхиорового кальяна. На коленях сторожа покоился автомат Калашникова. Лак на прикладе облез, и ясно видны были несколько впитавших грязь параллельных зарубок. «Джип» проехал мимо. Отрешенный страж глазом не повел. «Джип» повернул направо и остановился.

Анатолий, выбираясь из «чероки», от души хлопнул дверцей. Стоящий рядом с машиной Вискас дернулся, будто его пчела укусила. Из предбанника вдогонку отчетливо сладко пахло опиумом. Вышла из машины и предводительница. Потянулась, изогнувшись, как кошка.

Но ни громкий хлопок дверью, ни это действие не привлекли внимание там и сям занимающихся своими очень важными делами статистов.

Глазам прапорщика предстала умилительная картина. Вроде это был торговый зал рынка: тюки с нераспроданным вчера товаром, лабиринт выложенных белым кафелем прилавков с отчасти неубранным вчера товаром, бетонный, пахнущий плесенью пол, запахи домашнего творога, запекшейся коровьей крови, подгнивших мандаринов, специй…

А ещё это очень походило на тренировочный лагерь коммандос. Один межприлавочный коридор был заставлен опутанными колючей проволокой деревянными козлами, и несколько черноволосых смуглых бойцов в полной боевой выкладке учились подползать под эту проволоку, прорубая в ней проходы швейцарскими ножами. У стены, каким-то хитрым образом втиснутый в помещение, стоял дальнобойный МАЗ с фургоном, и несколько шурави на себе таскали внутрь параллелепипеды явно тяжелых зеленых армейских ящиков. Анатолий отметил, что в одной связке пыхтят и иранец, и сириец, и курд – значит, вояк объединял признак не национальный, а то ли религиозный, то ли финансовый.

– В девять, к приезду директора, – на правах гида Вискас повел группу в глубь строения, – здесь будет обычный рынок, а пока…

Экскурсия свернула за угол.

– Весело тут у них, – констатировал Хутчиш, разглядывая по дороге двоих детей Востока, которые кропотливо маскировали самодельное часовое взрывное устройство пучками петрушки, кинзы, салата и прочей травки.

– Куда это ты нас привел? Кто они такие?

Алиса озиралась вокруг с видом семиклассницы, впервые очутившейся в секс-шопе.

Анатолий же никаких признаков удивления не выказывал. Хотя и взял на заметку, с какой скоростью бойцы преодолевают проволочные заграждения, какой взрывчаткой начинен «будильник», и многое другое.

– Террористы, – буднично пояснил Василий. – Международные. Базу тренировочную здесь организовали. «Священный самум» называется. Местным мафиози «мандаринных» денег вбухали уйму, разослали приглашения «диким гусям» по всему свету, плюс дали подписку о несовершении терактов в пределах города. Отцы и согласились – зачем нашим бандюганам лишние заморочки со взрывами и убийствами?.. Салям, – поздоровался он, проходя мимо поджарого пышнобородого афганца в белом, закляксанном кровью халате, методично, с десяти шагов швыряющего отточенные мясницкие ножи в подвешенный на крюки ряд коровьих туш.

– Салям, – ответил, не отрываясь от работы, бородач.

Тут же, рядом с рабочим местом бородача, Вискас, изобразив физиономией мину «так здесь принято», вынул из наплечной кобуры полицейский «бульдог» и положил на пень для разделки туш. Алиса пожала плечами и нехотя пристроила рядышком никелированный дамский «браунинг» с инкрустированной перламутром рукоятью. Далее оба посмотрели на Хутчиша.

Прапорщик в ответ только лучезарно улыбнулся. Честно признаться, огнестрельное оружие он недолюбливал. Во-первых, запах оружейного масла в ненужное время и в ненужном месте способен подставить агента не хуже, чем буденновка и тянущиеся за спиной стропы парашюта. Во-вторых, толковые специалисты при осмотре задержанных очень пристально изучают любые потертости и мозоли, да и одежду на предмет характерных мест износа чуть ли не до ниточки распускают. А в-третьих – зачем огнестрельное оружие человеку, знающему, например, сорок семь способов умерщвления обычной одноразовой зажигалкой «Крикет»?..

– Вай! Васылый! Какые луди, а?! – повернулся к гостям, жизнерадостно улыбаясь, ещё не старый, бритый наголо детина. До этого он руководил пятью молодыми голыми по пояс узбеками, отрабатывающими броски через бедро на джутовых мешках с картошкой. – Ныкак нэ ожидал! Ваш прыход – это такая неожиданность для мэня! Сейчас стол накривать будэм, барашка рэзать будэм! У мэня есть одын живой барашек – толко сем мэсяцев, как родился! Мясо нэжное, как кожа юной пэри, вкусное, как глоток воды в пустыне!..

Алисе представились сочные, плачущие жиром ломтики мяса на шампуре. Вискас уже свирепо раздувал ноздри, предвкушая блаженный аромат. Анатолий довольно подумал, что к баранине наверняка найдется и приличная корочка свежеиспеченного домашнего хлеба.

Несмотря на шрамы и перебитый нос, лицо здоровяка внушало доверие – пожалуй, благодаря широкой улыбке. Хутчиш никак не мог определить национальность гостеприимного хозяина. Немного казах? Чуть-чуть туркмен? А может, сельджук? Но к этому огромному, полному от природы, а не от лени, гибкому и наверняка умеющему быть смертельно опасным телу испытал невольное уважение.

Заметив интерес Анатолия, хозяин истолковал его по-своему и кивнул на мучающихся с картошкой пареньков:

– Ну пасматры вокруг, что делается, да? Плохо, ай, плохо маладеж воспитываэм. Что за воины растут, а? Камча тверже таких воинов…

Одет говорящий был в широкие спортивные шаровары «Адидас» и застегнутую на все пуговицы черную рубашку. Между шароварами и простенькими войлочными тапочками выглядывала полоска белых носков; задний карман отвисал под тяжестью сотовой трубки.

– Да, все у тебя по-прежнему, – повел ухом из-под шляпы Василий. – Даже старик Джавдет на воротах живехонек.

– Ай, чэго ему сдэлается, он жэ опиумом накачэн, как бурдюк вином! Нэ охраннык, а мучэние для нас, нычэго нэ помнит, своых нэ узнает… А вэд какой воин был, да? Как в гражданскую красных по Срэднэй Азыи ганял, да? Как маладой барс горных казлов ганял. Толко потому и дэржу старыка – седыны его уважаю…

Террорист безнадежно махнул могучей ручищей с пятаками мозолей. На руке блеснул золотой браслет «роллекса».

Вискас попытался отвлечь гостеприимного азиата от печальной темы:

– Кстати, Рахид, познакомься. Это мои друзья – Алиса и Анатолий.

Алиса, засмотревшаяся на двух облепленных блестками рыбьей чешуи борцов, которые пытались зарыть друг друга в гору ещё вздрагивающих плавниками лещей, повернулась и сотворила виноватую улыбку. Дескать, у вас здесь все столь феерично, я прям теряюсь.

– Вах, твои друзья – всэго «Самума» друзья! – обрадовался смене разговора главарь. – Их враги – всэго «Самума» враги! И ужэ мертвые враги, да?

Рахид обнял Хутчиша и трижды чмокнул пахнущими восточной кухней губами в щеки. Потом повернулся к Алисе. Посмотрел. Прикрыл глаза. Сглотнул. Вымолвил:

– Вах… Красавица… – Тряхнул лысиной, замахал руками. – Ай, ладно, за столом пагаварым, а то скажэтэ патом, что я вас голодом морыл, а?

И, дружелюбно подхватив под локти Алису и прапорщика, увлек компанию вверх по ступеням, мимо стенгазеты с передовицей «Фильтрующийся вирус ящера особенно бурно развивается…», в помещение с корявой, от руки намалеванной надписью «Посторонным вход нелзя».

Кабинет, куда они вошли, оказался неожиданно просторным. Более из-за отсутствия лишней мебели, чем из-за собственно размеров. Между рамами окна сохли отлетавшие свое мухи.

– Садытесь, гости дарагие, – кивнул Рахид на стулья, окружающие пустой стол без скатерти. – Вася, ты рассказал сваым друзъям, как мы пазнакомылыс? И пэрэстань, радной, я тэбя очень прашу, эти спычки жевать. Сейчас шашлык кушать будем!

Мебель явно осталась от социалистического прошлого и при малейшем движении ходила ходуном. В одном из углов «офиса» сиротливо алел на гвоздике вымпел с соответствующим профилем, отороченный поблекшей золотистой бахромой, как кочевничий бунчук.

– Да ладно, чего уж там, познакомились и познакомились… – буркнул Вискас, оглаживая край стола.

– Нет уж, рассказывай, – весело подначила Алиса, незаметно для себя тронутая вниманием доброго, веселого террориста. – Нам ведь интересно, как ты ввязался в международное террористическое движение…

– А, зачэм так гавариш? – всплеснул руками главарь; в его глазах кувыркнулись озорные бесята. – Мы маладеж ваэват учим, мужчынами быт учим, а ты – тэ-ра-ри-сти-ческое движение!

Анатолий ухмыльнулся. Его позабавил прикнопленный к стене газетный портрет президента США, изрешеченный дырочками от стрелок-дартс.

– В общем, я для Рахида одну операцию состряпал, – нехотя вынул спичку изо рта Василий. – В деле Якубовского перевел стрелки с Ирака на Израиль. Плевое дело.

– Нэ то гаварыш, – хлопнул огромной ладонью по столу Рахид. Задребезжали оконные стекла. – Главное, нэ что пэрэвел. Главное, как красиво пэрэвел. На красотэ мыр стоит, да? Правилно я гаварю, дэвушка?

Алиса засмеялась. Но тут же стала серьезной: они торчат здесь уже битый час, а до сих пор к сути не перешли.

– Дело в том, – начала она и кивнула на Хутчиша, – что нашему другу, любителю восточного фольклора, – простим девушке маленькую месть, – негде остановиться на некоторое время…

Рахид громко захохотал.

– Бойкая! Я лублу бойких!

– Уважаемый Рахид, – решил поторопить события и Полосун, – понимаешь, тут такая закавыка. Наш приятель крепко досадил одной очень важной шишке, и ближайшие несколько дней шишка эта будет ставить город на уши…

– Как можно гаварить о дэлах на пустой желудок! – укоризненно покачал головой террорист, легко сорвался с места и, подступив к двери, выглянул: – Зухар, Джамиль, пэрэкройте виходы. Отсуда никаго нэ випускать. Фатим, пазвани Гюзель, пусть удэржит дирэктора этого Аллахом проклятого мэста в кровати до третьего намаза. Саслан, распорядыс насчет пэрэкусит дарагим гостям. И, эй, дарагой, кто тэбя учил так работать?

Из-за необъятной спины Рахида Хутчиш все же разглядел того, к кому последние слова относились, – чумазого чернобрового парнишку в десантном комбинезоне, присевшего на ступеньки и пытающегося спрятать «макаров» в арбузном чреве и замаскировать дырку так, чтобы не видно было со стороны.

– Тэбя поймают на этом арбузэ, тэбя посадят из-за этого арбуза, а патом мнэ скажут, что я плохо тэбя учил! – Тренер недовольно захлопнул дверь и повернулся к гостям. – Да, – сказал он. – Так о чем ты гаварил, дарагой Васылый?

– Почтенный Рахид… – начал было Вискас.

– Что такое, дарагой? – весело перебил детектива хозяин терлагеря. – Развэ у твоего друга язика нет? Абидно, клянусь, пуст сам скажэт о сваих дэлах!

Анатолий вежливо улыбнулся:

– Наверное, опасность несколько преувеличена. Я простой собиратель восточного фольклора. Записываю обряды, факты собираю…

Отчего-то командир лагеря вдруг перестал ему нравиться. Что-то изменилось в пластике и повадках притворяющегося человеком зверя.

– Ой, дарагой, – вернулся к столу, но не сел Рахид, – я тэбэ такой обряд расскажу, палчики оближещ. Значит, пиши: в яму бросают голого чэловека и крысу. Чэловек должен крысу удавить. Но эсли она хоть раз укусит, то нэ считается. Давай следующую крысу. Ты нэ павериш, какие бойцы из сопляков палучаются…

Ну и что? Хутчиш слыхал о таких приемах тренинга. Только слыхал, потому что их, будущих мегатонников, натаскивали иначе. С завязанными глазами запускали в заставленное барахлом помещение, и в течение часа неофит должен был, не снимая повязки, поймать в спичечный коробок запущенного инструктором таракана – единственного на всю территорию охоты. В противном случае курсант отчислялся.

Впрочем, у курсантов были свои способы, как пронести страховочного живого таракана с собой.

Так что учиться Анатолию у Рахида было нечему. А вот приготовиться ко всяким восточным пакостям следовало. Ой, перестал террорист нравиться прапорщику, ой, перестал.

Тем временем Рахид внимательно посмотрел на Алису, оскалился и продолжал:

– Или вот, напрымэр, другой обряд: когда к тэбэ приходят двое нэвэрных с очен красивой дэвушкой, то нэвэрных следует пасадить на цеп, а дэвушку забрать в гарэм. Красывый обряд, да? Но, главное, правилный.

Маска гостеприимного хозяина спала с покрытой шрамами рожи Рахида, и стало ясно, что как он говорит, так и собирается поступить.

– Эй, Рахид, дорогой, – миролюбиво сказал Вискас и сунул руки в карманы мятого плаща. – Обряд, слов нет, красивый, но нам бы насчет друга приютить…

– Приютим друга, приютим, – на полном серьезе заверил его Рахуд. – И тэбя приютим. И дэвушку тоже. Не беспокойся, дэвушка давольна будэт. У меня все жены давольные, ни одна не жалуется.

– А ты меня спросил, козел, хочу ли я довольной быть? – презрительно прошипела девушка.

– Вах, как нэхорошо разговариваешь! – обиделся террорист. – Но ничэго: я лублу нэхороших…

Анатолий повернулся к Рахиду:

– Может, перекусим сначала? А то на пустой желудок, сам говорил…

Предоставив соратникам проявлять себя, он включил «слабака».

– Пэрэкусим, абязательно пэрэкусим! – засмеялся восточный человек. – Вот сэйчас дагаваримся с дэвушкой, и пэрэкусим.

– Рахид, мы же вроде друзья с тобой, – начал было Вискас. – Как ты гостей привечаешь?

– А какой ты мнэ друг? – искренне удивился кавказец. – Ты нэвэрный есть, а не друг! Да, помог ты мнэ раз, кто спорит? Так что тэпер, прикажешь тэбя абедом все врэмя кормить? Прятать тэбя все врэмя? А платыт кто будэт? Шота Руставэли будэт? Или аятала Хамэни будэт? Нэт, Васылый, ты платыт будэш! Сэйчас будэш! Но нэ рублями-долларами будэш. Дэвушка твоя мнэ нравится, дэвушка твоя будет в моем гарэме лубимой жэной! А там и пэрэкусит можно…

– Хорошие у тебя друзья, – буркнул Анатолий. И вздохнул: – Боюсь, опять не поедим…

– Да я таких, как ты, чурка черномазая! – крикнула Алиса и, отбросив в сторону стул, вскочила на ноги.

Свитер на груди бурно, но ритмично вздымался и опадал. Щечки раскраснелись, верхняя губа приподнялась в яростном оскале столь обворожительно, что Хутчиш непроизвольно улыбнулся, любуясь дивой. И продолжал с интересом следить за развитием событий.

– Вах, как нэвэжлыво гавариш! – повернулся к рыжеволосой Рахид. – Но ничэго, я лублу нэобъезженных кобылыц…

Воспользовавшись тем, что террорист на мгновение отвлекся, Вискас выдернул руку из кармана плаща и без замаха, сбоку вогнал в полную задницу азиата иголку одноразового шприца – чуть левее выпирающей из карманчика «трубы». Носил же Василий Полосун кое-что с собой на всякий случай.

Рахид как стоял, так и обрушился на пол всеми мослами, точно изможденный трехмесячной жаждой корабль пустыни.

Хутчиш обиженно поковырял пальцем столешницу: ну а я что говорил – перекусить опять не удастся…

Тут они поневоле должны были прислушаться, не услыхали ли прочие террористы подозрительный шум в красном уголке рынка. Прислушались. Террористы вроде не услыхали. Или, ослепленные верой в непобедимость лидера, решили, что Рахиду придавить гостей, как лишний раз помолиться. Вот, значит, и молится.

Алиса легонько пнула носком белой кроссовки в бок террориста (бок заколыхался студнем) и проворчала:

– Аксакал столетний, мать его, а туда же. Сначала, дэскат, стол накриват будэм, а потом – в гарэм, дэскат, жэна лубымая. Все вы, мужики, одинаковые… – Она оборотилась к напарнику: – Чем это ты его?

– На всякий гвоздь с резьбой своя гайка отыщется, – мрачно сказал Вискас и продемонстрировал бодрствующим опустевший шприц. – «СпокоНоМал-8». Радикальное снотворное. Коня на скаку остановит. Видишь две синие полоски возле поршня? – Для пущей убедительности он ткнул корявым пальцем в красный крестик возле поршня. – Значит, двойная концентрация. Иначе этого быка не пронять…

– Что ты сказал? – Алиса наклонилась поближе к шприцу.

– Я говорю, концентрация двойная. Иначе, говорю, этого быка…

– Да нет, до того. Что ты про полоски сказал?

– А! Две синие полоски, говорю…

Анатолий поправил галстук. Очевидно, в предстоящей буче его соратники сами не справятся. Да и ему придется нелегко. Вискас действительно сделал большую глупость.

– Синие, говоришь? – продолжала скрипеть зубами Лис.

– Ну.

– Две, говоришь? – не унималась Лис.

Анатолий с любопытством естествоиспытателя наблюдал, как на распростертом теле азиатского мастодонта постепенно начинают надуваться булыжники мышц. Как твердеет, превращаясь чуть ли не в сверхпрочный керамит, кожа. Как под давлением разбухающей массы начинают расползаться швы на рубахе.

– Ну. А чего?

Весьма довольный совершенным подвигом Полосун никак не мог уразуметь, какого лешего атаманша допытывается.

– Василий, ты самый глупый агент на свете, – вздохнула Алиса, словно уже похоронила друзей, и покосилась на поверженного сына Востока.

– Это ещё почему? – обиделся Вискас, услышав обидные слова вместо праздничного салюта.

– Потому, что на шприце не две синие полоски. А крестик. Причем красный. Причем один. Ты слепой, что ли?

– Ах ты ж ешкин кот! – схватился за голову Вискас и едва не проткнул себе глаз злосчастным шприцем. – Перепутал! Вместо снотворного я ему другое впрыснул!

Сраженный зельем террорист заворочался и пробормотал что-то невнятное на родном языке. И Хутчиш наконец понял, к какой национальности принадлежит оппонент. Хотя какое это теперь имеет значение?

– И чем же он у нас уколотый? – обеспокоенно поинтересовалась Алиса, ещё не веря, что случилось самое страшное.

– «Парадом Победы», – обреченно выдохнул Вискас и на всякий случай отодвинулся подальше от азиатского тела.

Тело заскребло когтистыми лапами по лимонному, ещё советской выделки, линолеуму, оставляя на нем глубокие борозды, и попыталось встать – для начала хотя бы на четвереньки.

– Идиот, – шепнула Алиса. – И на кой ты таскаешь с собой…

Закончить фразу она не успела.

Пушечный удар кулака из положения в приседе швырнул Вискаса к двери. Впрочем, тертый детектив оказался мужиком невероятно крепким и с одного удара не вырубился. Браво, Киса! Разве что шприц раздавил. И в ужасе закрыл лицо руками, воя от боли, как драная кошка. Чтобы не видеть последующего.

Анатолий безрадостно отметил про себя, что ему потребуется не меньше получаса транса, чтобы докачать себя до требуемого уровня.

Не было у Хутчиша получаса. Не было!

Рахид же терминаторно собрался на полу и встал. Зарычал, обводя дарагих гастэй мутным взором. Увидел Алису и потянул к ней растопыренную пятерню, оканчивающуюся кривыми грязными когтями. Алиса завизжала. Рахид с ревом рванул на груди рубаху, и без того трещавшую по швам, точно статические разряды. По полу бойко заскакали пуговицы. Обнажилась могучая, как Красная площадь, поросшая джунглями курчавых волос, бронебойная грудь. Рахид двинулся на будущую лубымую жэну взбешенной гориллой. Его шаги аукнулись критическим дребезжанием оконных стекол. Шаткая мебель закачалась волнами. При следующем шаге раздутая «ПП» до невероятных размеров тварь дико замолотила по кирпичам грудных мышц кулаками-гирями и заревела.

Или троице показалось, или на самом деле (конечно, померещилось, однако галлюцинация была коллективной) уколотый спецсредством бармалей прибавил в размерах настолько, что чуть ли не шкрябал лысиной побелку на потолке, а лапы, покрытые серебряным, дыбом вставшим ворсом, удлинились, словно пожарные рукава, и приобрели гибкость щупалец космических монстров.

«Парад Победы» не оставлял попавшим в западню шансов. Под его действием человек с распоротым животом способен побить мировой рекорд на стометровке. А тут и живот врагу вспороть нечем.

Верное решение нашла Алиса – кинулась к окну, словно плененная горянка, предпочитающая броситься со скалы, но род не опозорить. Не то чтобы она рассчитывала успеть. Однако надо ведь было что-то делать. Фигуры переместятся, изменится расклад. Может, хоть одному удастся просочиться на волю, а там, глядишь, «ПП» даст обратный ход, и азиатский кинг-конг скрючится от ломок в темной каморке. И все ему станет до фени.

Рахид не сомневался, что неверные через торговый зал не пробьются. Не зря ж он натаскивал своих янычар-кунаков. А вот что красавыца можэт, прыгая в окно, причинить сэбэ ущэрб, ныкуда нэ годылось. Кто тогда скрасыт часы его отдыха? К тому же Рахиду на миг показалось, что за окном действительно не чужой пыльный город, а родные горы. Убьется, дура. Инерция мышления, что поделаешь… Вах, как бешено стучится кровь в висках Рахида! Вах, как ему сейчас хочется убивать и насиловать! Как в старые добрые времена в Пакистане.

С пластикой и молниеносностью уссурийского людоеда террорист метнулся на опережение будущей жемчужины гарема.

А Хутчиш, решивший тоже поучаствовать в этих салочках, соскользнул со стула на пол, пребольно ударился затылком, но все же достал Рахида циркульной подсечкой.

В последний момент Алиса отшатнулась от окна, и набравший стартовую скорость, со сверхзвуковым ревом оторвавшийся от взлетной полосы Рахид головой вперед застрял в оконной раме, как рыба в неводе. К коллекции застарелых шрамов прибавилось ещё несколько.

Пружинисто вскочив на ноги, Анатолий без лишних нежностей отодрал Вискаса от стены, толчком ноги распахнул дверь и ринулся на прорыв. Алиса поспешила следом.

Груженный подносом с шампанским и фруктами Саслан, не успевший сделать два последних до двери шага, получил тем же подносом по ратиновой кепке-аэродрому и покатился вниз по лестнице.

Стайку молодых узбеков троица прошла, как ложка сквозь малиновое варенье. Разве что темп чуть-чуть сбился.

За воротник хутчишского бутиковского пиджака ухватился пышнотелый абрек в тюбетейке, свободной лапищей он уже вытаскивал из ножен прямой клинообразный кинжал. Судя по синеватому отливу металла – гарджаутской чеканки. Анатолий вывернулся из пиджака, полуобернувшись, хлопком ладони напялил тюбетейку абреку на нос и пяткой ткнул преследователя в голень. Начинающему террористу стало так больно, что он прорвал ткань пиджака ногтями и до крови поранил ладонь. Даже не закричал: воздуху не хватило.

А прапорщика потеря пиджака очень огорчила. Будучи, как любой разведчик, суеверным, Анатолий, пока задание не выполнено, предпочитал ни в коем случае не менять обмундирование. Дурная это примета – менять одежку. И вот выходит, что зря он мучился, в грязной рубахе разгуливал и с начала автономки ни разу не менял носки.

Вискас же, в какой-то момент оказавшийся замыкающим, учуял подсолнечное масло в установленном на прилавке многолитровом бутыле и опрокинул сей стеклянный сосуд на пол за своей спиной. Погоня двух бросившихся за ним узбеков-борцов тем и закончилась.

В другой проход меж прилавками наперерез беглецам рванулось человек семь, вооруженных чем под руку попалось – от сечки для шинкования капусты до ржавых крючьев для перетаскивания мясных туш. Алиса швырнула с прилавка им под ноги пару-тройку горстей грецких орехов. Конечно, лучше бы это оказались металлические шарики – да где на наших рынках шарики сыщешь? Впрочем, и так хорошо. Двое вырвавшихся вперед преследователей упали, арьергард натолкнулся на рухнувший авангард… Вышла неплохая куча-мала.

– Бей неверных, спасай Ислам! – на хорватском языке вопил из далекого угла человек в черкеске. Пожалуй, он единственный не спешил принять участие в веселье.

Еще один душман, выдернув из-под прилавка двустволку, целился в них из-за циферблата весов. Алиса на бегу метнула на чашу весов сиреневобокий крепенький баклажан. Вторая чаша дернулась вверх и ударила стрелка под приклад. «Дурят народ», – мимоходом отметил Хутчиш, увидев за клубами порохового дыма, что весы показали два с половиной килограмма, хотя баклажан больше двух ну никак не тянул. Пуля срикошетила от стальной балки под потолком и чмокнула шину МАЗа. С шипением грузовик начал оседать на бок.

– В ящиках динамит! – крикнул, перекрывая поднявшийся в торговом зале гвалт, бородач, знакомый Полосуна, в окровавленном белом халате. – Не стрелять!

Алиса уже заводила «чероки». Вискас уже карабкался на сиденье рядом. Меж тем прапорщик постарался импровизировать сносную дымовую завесу, вытряхнув навстречу преследователям мешочек молотого красного перца. Багровых туч на всех не хватило, и ещё с полминуты Хутчиш встречными бросками дынь сбивал летящие в него мясницкие ножи.

«Джип» разревелся, как раненый марал. Анатолий прыгнул позади Алисы и Полосуна. Последний нож растрескал стекло на дверце. «Джип» сквозь проперченное розовое облако полетел прямиком на старого наркомана Джавдета, свирепо ковырявшего предохранитель «калаша». Чвак. Лобовое стекло залило красным. Лебединая песня оборвалась, не начавшись. Анатолий поморщился. «Джип» с силой шарахнул оплетенным арматурой радиатором по запертым дверям.

Атас подкрался незаметно: двери удар выдержали.

– Держись, фольклорист! – на пределе голосовых связок завопила рыжая бестия и, не разворачивая машину, погнала назад.

Преследователи шарахнулись во все стороны, как осколки гранаты. Крики, скрежет, шум и гам со всех сторон.

«Чероки», пробуксовывая протекторами по бетону, задом бегемотисто потрусил в центр торгового зала. Зацепил бортом, опрокинул и раздавил кадку с солеными огурцами. А дальше-то куда?

Притягательные губы Алисы сложились в некое подобие улыбки. «Джип», набирая скорость и гремуче искря бортами о прилавки, помчался по проходу, сминая и переламывая козлы с колючей проволокой.

– Поберегись! – срывающимся голосом закричала Алиса, и «чероки», взлетев по транспортеру, заваленному мешками картошки, оказался снаружи здания рынка, приблизительно на высоте полутора метров от земли.

Хлобысь! Машина с грохотом и клацаньем обрушилась на асфальт всеми четырьмя колесами. С громким «мя-у-у!» метнулся в сторону жирный кот, в это раннее время шакалящий вокруг рынка, чего бы пожрать на завтрак. Задний бампер чиркнул о бордюр тротуара. Снова посыпались искры. С пустым цинковым звоном покатился к едреням сорванный глушитель.

В общем, приземление получилось ещё то. Однако рессоры машины и зубы вжавшихся в сиденье каскадеров выдержали испытание на прочность.

– Черт бы тебя побрал, Вискас! – только сейчас начала психовать рыжая, не сбрасывая скорость и унося спутников прочь от рынка по выбоинам и колдобинам Девятой Советской улицы. – Хорошенькое место ты выбрал, чтобы пересидеть! И друганы у тебя классные!

Голос её перекрывал радостную пулеметную трескотню мотора, более не сдерживаемую глушителем.

– Да, нехорошо получилось. Промашка вышла, – вздохнул Вискас, с минуту сопел обиженно и вдруг завелся: – А какого черта ты ему глазки строила? Какого черта улыбалась?

– Я ему глазки строила?! Да ты сам… – И куда теперь? – после паузы спокойно поинтересовалась Алиса.

Жаль, они не могли видеть в этот момент наконец выбравшегося в разгромленный зал Рахида. Действие «Парада Победы» кончилось и пошла обратная волна. Хотелось то ли застрелиться, то ли передушить всех подчиненных. Или наоборот.

Мелодично запиликала сотовая связь. Террорист вяло поднес «трубу» к уху.

– Але, я слюшаю, гавари, ну?

Но, услыхав голос звонившего, он нашел силы собраться, слепить лоскутки физиономии и тела хотя бы в подобие детища барона Виктора Франкенштейна.

– Рахид, дарагой, – сказала трубка. Связь была великолепная – словно собеседник находился в соседнем кабинете, а не на Средиземноморском побережье. – Всэ дэла бросай. Ест харошая тэма. Появился в вашем горадэ один чэловэк. Нэ человэк, а бэркут. Арел, а нэ чэловэк. С виду-то так, ничэго особэнного… Вашэ Височэство, извынытэ, у мэня ошен важний разгавор… Это я нэ тэбэ, Рахид, – сказала трубка. – Запаминай примэты. Худой, как дыкий кабан по веснэ, длынный, как мэчэть, волосы свэтлые, как сухая канапля… Слюшай, Вашэ Височэство, плэват на папараццы, дайтэ с чэловэком поговорит, а?.. Это я нэ тэбэ, Рахид, – сказала трубка. – Запаминай, Рахид. Этот беркут ахотытся за какой-то свэрсэкрэтной машинкой русскых. Если ты нэ достанэш эту машинку, то ны тэбэ, ны мнэ болшэ трех мэсяцэв не прожыт. Автомобылную аварыю сделают, или ещё что… Слушайтэ, Дыана, что ви сэбэ пазваляетэ?! – раскричалась трубка и закончила более спокойно: – Это я нэ тэбэ, Рахид. Ну бивай, Рахид. Аллах акбар.

«Ту-ту-ту-ту-ту…»

Рахид выронил «трубу» из обессилевших пальцев.

 

Эпизод семнадцатый. О любви не говори

28 июля, четверг, 08.41 по московскому времени.

– Ну ты же сыщик, Вискас, ты же частный детектив! – кипятилась Алиса, надрывая горло, чтобы перекричать оставшийся без глушителя мотор «чероки». – Ни в жисть не поверю, что у тебя нет ни одной конспиративной квартиры!

Обстановочка была ещё та. Весьма привлекающая внимание: машина, помятая, как шляпа Вискаса, да ещё с забрызганным кровью лобовым стеклом, бессмысленно шарила по оживающим улицам. Среди переполненных автобусов и троллейбусов. Кстати, «джип» уже, наверное, попал в списки угнанных машин. Хорошо еще, что гаишники не любят работать в час пик.

Василий вяло кричал в ответ напарнице:

– Квартира есть! И не одна! Восемь! Но, как ты правильно подметила, я – детектив частный, стало быть, под колпаком у Комитета работаю! Стало быть, все мои явки им известны лучше меня! Стало быть, и генералу Семену они известны! Уже!

За витринами магазинов начиналось шебуршание. Лица редких прохожих были хмуры и сосредоточенны. Да уж, это не Рио-де-Жанейро.

– Я ж просил высадить меня у светофора, – встрял Анатолий. Развалившись на заднем сиденье, он боролся со сном и голодом. – И не было бы этих заморочек.

Алиса глянула на него в зеркальце. Задержала взгляд чуть дольше, чем нужно. И беззлобно отчеканила:

– Цыц! Нам приказали тебя охранять-оберегать, вот мы и работаем! Правильно?

– Она игриво толкнула Вискаса в бок. – Ты чего такой кислый? Пока вроде удачно отделались!

– Да я коробок со спичками потерял у этих горцев, будь они неладны! – расстроенно проорал поверх авиационного рева двигателя Василий. И надвинул шляпу на глаза.

Не только из-за спичек он переживал. Не нравилось детективу поведение мегатонника в лагере террористов. Никого не замочил. Вперед не лез. То ли специально давал проявить себя партнерам, то ли двадцатимегатонник – ненастоящий.

Что у нас за страна, подделывают водку, стиральный порошок, романы про Конана-варвара и даже двадцатимегатонников!

– Да уж, потеря невосполнимая, – вздохнула рыжая, едва сдерживая смех. – Дьявольщина, ни фига не видно…

И все-таки на душе у неё было хорошо. Хотя бы потому, что мероприятие с террористами завершалось пусть и не так, как задумывалось, но относительно благополучно. А то, что товарищ Много-Много Матахари особых подвигов не совершил, – ему только в зачет. Токарь шестого разряда тоже побрезгует точить фаски на конвейере.

Анатолий попросил:

– Алиса, притормозите, пожалуйста, на минуточку.

Ему непостижимым образом удавалось говорить, не напрягая голосовые связки, и всем было слышно.

Алиса весело взвизгнула:

– А ноги не сделаешь?

Тут ей показалось, что на обочине мелькнула серая форма гаишника. Нет, пронесло. С недосыпу померещилось.

– Куда я от вас теперь денусь.

«Чероки» остановился у обочины на Лиговском, не доехав до Обводного канала метров двести. Хутчиш, несколько секунд повозившись на заднем сиденье, вышел из машины – уже без носков. Носки он комкал в руке, примериваясь. Было не жалко: все равно менять пора давным-давно.

К оставшимся в машине разом вернулись все страхи и подозрения. Что-то сейчас должно было произойти, а что – непонятно. Алиса прикинула: ведь из носка в умелых руках может выйти неслабое оружие ликвидации. Неужели… Нет, она наконец поняла. И на сердце стало легко, как после выигрыша в лотерею. Анатолий решил сделать то, с чем не справились «джиповские» дворники – не размазать, а вытереть кровавую слякоть.

Хутчиш, конечно, усек, что попутчики напряглись. И будь у него другое настроение, он, может быть, потянул бы время. Как минимум, чтобы лучше прицениться, на какие акции по отношению к нему готовы новые знакомые в критические моменты. Однако вероятность заинтересовать гаишников нестандартным видом машины возрастала в геометрической прогрессии. Поэтому Анатолий смело принялся оттирать носками кровь с лобового стекла. Алиса наблюдала за его действиями с интересом, а Вискас беспокойно ерзал на месте. Что происходит, ему было слышно плохо.

Спустя минуту стекло сияло, как новенькое, а прапорщик, аккуратно кинув использованные детали туалета в урну, занял прежнее место в «джипе».

И сказал:

– Вот. Теперь бы мне переодеться во что-нибудь не мешало.

Рыжая пожала плечами.

– Сделаем. Коли деньги есть.

– Есть кусочек. Еще остался.

Следующий шаг прапорщика тоже неслабо удивил парочку. Они ожидали, что двадцатимегатонник пожелает осмотреть какой-нибудь навороченный бутик. Ан нет. Они подъехали к обычному магазинчику «Wrangler», не магазинчику даже, а так, колониальной лавочке. И, поскольку заведение ещё официально не открылось, ворчащий сторож получил в зубы рублевый стольник.

Не стесняясь партнеров, Хутчиш переоделся в пузатые кроссовки, пепельные джинсы и черную футболку с рисуночным, непотребно размалеванным бас-гитаристом из группы «Kiss», отчего стал совсем похож на желторотого, в меру гопничающего юнца. Причем – Алиса глазам не поверила – из старой, небрежно сосланной в мусорное ведро одежды Хутчиш не извлек никаких шпионских прибамбасов, кроме пяти дискет. Неужели он пошел на задание с голыми руками?!

Они вновь забрались в опостылевшее нутро «чероки», и Алиса наконец решилась:

– Ладно! В этой машине долго мотаться опасно! Есть у меня одно неприметное гнездышко! Однокомнатное. Посидим спокойно и покумекаем, как дальше быть!

По встречной проехал гаишный «газон». Первый за утро. Обошлось без эксцессов. Благо, наши герои в тот момент были прикрыты кормой «шаланды», груженной бетонными блоками.

Анатолий спросил:

– А холодильник там есть?

Алиса ответила, что есть, но пустой. И рванула к Витебскому проспекту. Когда «джип» оказывался в гуще машин, гороховая дробь мотора становилась менее заметна, поэтому Алиса предпочитала дороги-труженицы, несущие на плечах КамАЗы, МАЗы и ЗИЛки.

«Чероки» свернул с Варшавской улицы в укрытые зеленью, тихие лабиринтики хрущевок. Алиса заглушила движок. Мотор, пугая голубей и старушек, напоследок выдал очередь в полный голос вперемежку с облаком синего дыма и замолк. Пассажиры выбрались на свежий воздух, с облегчением потянулись.

Алиса руководила:

– Тачку здесь бросим, чтоб не засветиться, а дальше пешочком! Недалеко!

По инерции она не сказала, а крикнула. И смутилась. Смущение было ей к лицу.

Девушка топала чуть впереди, указывая путь, мужики по бокам. Шли без лишней спешки, чтоб не привлекать внимание мам, прогуливающих наследников в колясках, и засевших за кремовыми шторами пенсионерок. Очередной подъезд оказался искомым.

Возле дышащих на ладан почтовых ящиков на первом этаже Алиса замешкалась, покопалась в одном, под номером 41, и выудила из фанерного чрева связку ключей.

Вискас, внимательно прислушиваясь к её действиям, спросил:

– Не боишься ключи в почтовом ящике оставлять?

Алиса подмигнула напарнику:

– Да кто ж полезет в эту халабуду? Там и брать-то нечего. И потом, у меня заготовлена пара-тройка сюрпризов для того, кто хуже татарина…

Через запертую дверь одной из квартир троицу облаяла собачонка. Ступени лестницы были чуть влажные – очевидно, только что дворничиха закончила наводить марафет в подъезде. Никому из троих даже в голову не пришло воспользоваться лифтом. Не дети.

Поднялись на третий этаж. Алиса поковырялась ригельным ключом в замке обшарпанной, крытой кое-где драным дерматином двери под номером 41. Замок клацнул и открылся.

– Прошу, гости дорогие. Вот она, хижина тети Али.

Мимоходом Хутчиш отметил в дверном косяке наличие достаточно дорогого устройства, при проникновении в квартиру чужаков орошающего несколько квадратных метров по ту и эту стороны двери дождичком серной кислоты. И испытал невольное уважение к бесшабашной красавице. Что ни говори, молодец девка. Хоть и стерва. Хоть и на противника работает.

Вискас первым делом кинулся обнюхивать всю квартиру по периметру, касаясь мебели, стен, подоконников, притолок.

– Ботинки сними, олух! – весело прикрикнула Алиса, захлопывая и запирая дверь.

Видно было, что она рада снова оказаться дома. Хотя видно было и то, что хозяйка здесь появляется редко.

Не дожидаясь вторичного напоминания, Анатолий скинул кроссовки, отыскал под тумбочкой несчастного вида тапочки, надел их и прошел в комнату.

Из мебели в квартире были полуторная тахта возле окна, накрытая клетчатым пледом и с коллекцией плюшевых лисят, стол с пластиковой столешницей в окружении четырех стульев да трехстворчатый шкаф. Одинокое женское пристанище. Телевизора, этой неотъемлемой принадлежности любой обители современного человека, не наблюдалось.

Анатолий похвалил, оглядевшись:

– Что ж, миленько.

Отвыкший от уюта прапорщик чувствовал себя неловко. Гибкий, как пантера, он вдруг осознал, что боится нечаянно задеть какой-нибудь предмет, опрокинуть какой-нибудь сувенир.

А Алиса распорядилась:

– Василий, дуй в магазин. Сэйчас стол накрыват будэм, гулят будэм. И не чета этим абрекам. А потом покумекаем, что дальше делать. Пустое брюхо, как говорили древние латиняне, к работе глухо.

– А на какие шиши? – угрюмо поинтересовался Вискас, появляясь в дверях кухни, где он только что закончил ощупывание плиты, колонки, шкафчика с посудой, кухонного столика и двух табуреток. – Ты, между прочим, мне сумму с четырьмя нулями нарисовала в своих «Крестах». Конвертируемую. В качестве аванса.

Алиса вздохнула:

– Господи Боже мой, Василий, какой ты нудный!

Полезла в задний карман джинсов, достала комок мятых купюр, отсчитала несколько банкнот.

– Запомни: требовать деньги с женщины – это ниже мужского достоинства.

Роль хозяйки ей шла и нравилась. Может быть, она тыщу лет мечтала привести в дом гостей, да работа не позволяла.

– Ну да, ну да. А спички в твоем доме есть, женщина?

– Нет спичек. Нету! У меня плита и колонка от шокера зажигаются. Обыкновенного, тайваньского. Устроит? «Зиппо» ещё есть. Сигареты прикуривать.

Анатолий мысленно присвистнул. Браво, рыжая! Ведь даже он никогда бы не додумался разжигать костер от шокера.

Вискас проворчал, разглаживая врученные деньги:

– Понятное дело – бабы. Ничего в доме нет… Что брать-то?

Алиса задумалась.

– Ну… Сервелата возьми, сыра там, «Эдера» какого-нибудь. Хлеба. Водку не бери, – посчитала нужным уточнить хозяйка. Мало ли что взбредет в голову товарищу Полосуну. Привык небось к клофелиновым методам. – Короче, на свое усмотрение. Ты что, есть не хочешь?

– Ясное дело, хочу. Где магазин?

– Супермаркет налево. На Варшавскую выйдешь, там увидишь.

Вискас проворчал:

– Ага. Щас. Увижу… Ладно. Я пошел. Не балуйте без меня. – На пороге он обернулся к Алисе: – А когда я вернусь, твои «сюрпризы» для нежданных гостей меня не шарахнут?

Алиса сказала:

– Если ломиться в дверь не будешь, а позвонишь, как воспитанный человек.

Наконец Хутчиш и Алиса остались наедине.

В жизни Анатолия уже были три женщины. Первая – коренастая Хейтси-Эйбиб, жрица одноименной бушменской богини наживы. Она не вынимала изо рта трубку, стреляла из лука лучше Анатолия и, как он ни пытался её отучить, обращалась к нему «масса». Хейтси-Эйбиб захватили в плен родезийские наемники после того, как у неё кончились стрелы в колчане. И разорвали пополам, привязав к двум слонам. А прапорщик тогда отлучился помогать партизанам тсонга…

Потом, через два года, в ирландской рыбачьей деревушке мегатонник встретил Мэри Скаурс. К сожалению, она оказалась агентом САС-22, точнее – его формирования «Каунтереволюшионари Вофе», и горечь раскрыть эту тайну выпала именно влюбленному прапорщику…

А третье чувство было платоническим. В госпитале под Калининградом, где Анатолий провел недельку, подлечивая простреленное плечо, у него случился возвышенный роман с медсестрой Тосей Сусловой. Тося, раскрыв рот, слушала солдатские были (естественно, только те, которые можно рассказывать), а потом тихонько плакала в морге, чтоб никто не увидел. А в не свою смену она шила мегатоннику маскхалат из накрахмаленных бэушных простыней. Его уже ждало задание в Антарктике. На прощание он подарил девушке букет незабудок и самиздатовскую книжку «Раковый корпус»…

Анатолий сказал Алисе совершенно искренне:

– Хорошо у тебя тут.

Несмотря на то, что хозяйка не баловала это пристанище частыми появлениями и квартире явно не хватало мужской руки, от дома веяло домом. Родным. Где мама и воскресные обеды всей семьей.

Алиса согласилась:

– Сойдет в первом приближении.

Скинула высокие белые кроссовки, спиной упала на тахту, сгребла лисят в охапку, прижала к груди. Огненная грива разметалась по одинокой подушке.

– Уффф… Вымоталась я что-то за сегодня. Старею, наверное.

Если она и ждала, что Хутчиш опровергнет последнее допущение, то не дождалась. Анатолий подошел к окну, но открывать фрамугу не стал. В верхнем правом углу жирным пауком притаился подозрительный механизмик. Явно из гвардии механических сторожей.

Когда наконец в этом городе установится нормальная погода? Серо-белые облака распушенной грязной ватой обложили небо. В этом свете и листья деревьев казались серыми, неживыми. Окрестные жители, которые не на работе, ещё дрыхли. Только тройка бабушек у противоположного подъезда с утра пораньше судачила о былом.

И все-таки хорошо сейчас на воздухе. Хорошо на свободе. Можно не думать о задании, о преследователях, о том, что эта рыжая ведьма в любой момент способна засадить тебе остро отточенный зубик в яремную вену, можно махнуть куда-нибудь на Вуоксу с байдаркой и удочками…

Так размышлял прапорщик Анатолий Хутчиш, а глаза его в это время быстро, цепко и профессионально вычисляли пути вероятного отхода, направления возможной атаки, потенциальные огневые снайперские точки и зоны эвентуального прямого контакта с противником. А что, неплохое место выбрала рыжая. Удобное в стратегическом отношении. Молодец.

На подоконнике, рядом с зажигалкой и пепельницей, лежала пачка сигарет «Жерминаль». Где-то мегатонник уже встречал это название. Вспомнил. Ну конечно, – в материалах щелоковского дела. Не в официальном обвинении, а в «совсекретном» к нему приложении. Хитрый дедуля Андропов, топя нежелательного претендента на престол от МВД, представил узкому кругу избирателей дополнительно собранное досье, в котором, среди прочих ужасных рассказок, нюансиком присутствовали и обнаруженные при обыске дачи Щелокова два блока нелояльных сигарет.

Сам Анатолий не курил. По оставленному окурку опознать человека легче, чем по отпечаткам пальцев.

Алиса в свою очередь краем глаза разглядывала подопечного. Высокий. Симпатичный, хотя с первого взгляда и не заметно. Худощав, правда. Впрочем, это не жалкая худоба, свойственная многим неспортивным парням, но поджарость стремительного, ловкого, сильного гепарда…

Алиса почувствовала горячую пустоту в желудке. Есть хочется. Где этот Вискас?..

Анатолий обернулся, оперся поясницей о подоконник. И Алиса отвернула голову, не мешая любоваться собой.

– Это твоя квартира?

Она сказала:

– Ага. Муж мне её подарил, – по-хозяйки осматриваясь: не нужно ли прибрать чего, и не поворачиваясь к гостю, вроде не придает особого значения этому факту.

Хутчиш спросил удивленно:

– Ты замужем?

– Была. Муженек квартирку мне оставил в качестве откупного… Ай, не хочу говорить об этом. – Она сделала паузу. – А ты?

– Что я?

– Ты женат? – еле слышно слетел с губ почему-то невероятно важный для любой женщины вопрос.

– Не-а.

Ответ не оставлял никаких сомнений: узы Гименея были прапорщику по барабану.

– Чего так? Парень вроде видный.

Девушка отнюдь не лезла в душу. Готова была отступить тут же, как почувствует, что приблизилась к запретной черте.

– Да работа все, работа… Некогда.

Скучно было Хутчишу распространяться на эту тему.

– Смотри, годы-то уходят, – позволила она ещё один малюсенький шажок в сторону черты.

Анатолий промолчал.

Алиса порывисто вскочила с тахты и сказала:

– Ну, ты тут располагайся, чувствуй себя как дома. А я пока в душ залезу. Разит от меня, поди, как от чернорабочего на восточном базаре.

Хутчиш потянул носом воздух.

– Я, во всяком случае, ничего не чувствую.

Соврал из вежливости. Ароморобот девушки он профессионально внес на соответствующую полочку в голове. И теперь с закрытыми глазами был способен узнать Алису на любом «пати».

– Зато я чувствую. Не скучай, я быстренько. Если кормилец наш явится, откроешь? Или лучше меня кликни: там замок хитрый, с секретом.

– Справлюсь, не впервой.

Столь трогательная забота не могла вызвать у Хутчиша ничего, кроме ироничной улыбки.

Предоставленный самому себе, он внимательно осмотрел комнату – как учили, слева направо. Это был не настоящий обыск, все ж таки в гостях надо соблюдать приличия, но кое-какие результаты появились. Во-первых, в одном из лисят, а также среди пыли на шкафу и в банке с рисом на кухне обнаружились якобы бессмысленные детальки – соединенные вместе, они превращались в миниатюрный пресс. Очень удобная машинка для изготовления отравленных пуль. Во-вторых, на кухне же оказалось излишне много химического стекла, и по осадку в одной из колб Хутчиш сообразил, что не так давно для каких-то своих надобностей Алиска изготовляла симпатические чернила. Ну и кроме того, за ножкой тахты пряталась припорошенная пылью, нетронутая упаковка противозачаточных таблеток. У прапорщика хватило навыков определить, не распечатывая упаковку, что это действительно пилюли, а не замаскированные под них капсулы с ядом или пластиковой взрывчаткой.

Удовлетворенный осмотром, Анатолий в ожидании хозяйки сел на тахту.

Из ванной рыжая дива появилась раскрасневшаяся, облаченная в розовый махровый халатик, едва прикрывающий колени, перехваченный пояском на талии. Покачивая чалмой, сооруженной из веселенького цветастого полотенца, в тапочках в виде потешных лисьих мордочек она прошлепала через комнату и уселась рядом с Анатолием. Полы легкого халата разошлись, обнажив стройные девичьи ноги, покрытые искусственным загаром; запахнула небрежным жестом халатик. По квартире плыл сладковатый аромат.

– Вот теперь я снова в форме и готова к бою.

В её устах это заявление звучало многообещающе.

Она перегнулась через Хутчиша, легонько коснувшись грудью его плеча, дотянулась до подоконника и вернулась в исходное положение с изящной прозрачной пластиковой пепельницей, зажигалкой и пачкой сигарет в руках. Вытряхнула сигаретку (Хутчиш взял «Зиппо» и галантно дал ей прикурить), к запаху «Палмолайва» примешался аромат «Жерминаля».

Анатолий мысленно поморщился: табачный дух он не жаловал. Но – в гостях не поспоришь. Тем более в гостях у такой женщины.

Алиса помолчала, размышляя о чем-то, и вдруг сказала решительно, выпустив к потолку тонкую струйку сизого, светящегося в лучах утреннего солнца дыма:

– Ну-ка, ложись.

– В каком смысле? – не понял Анатолий.

Девушка сорвала с головы полотенце-чалму, и ворох упоительно рыжих, ещё влажных волос рассыпался по её плечам, едва прикрытым халатиком.

– В том смысле, что ты очень напряжен. Это плохо. Тебе надо расслабиться. Ложись-ложись, кому говорят…

Вздохнув, Хутчиш повиновался – откинулся на подушки.

– А если Вискас придет?

– Поэтому нужно торопиться. Надо многое успеть, пока его нет. Ты не согласен?

Алиса затушила в пепельнице едва начатую сигарету, склонилась над гостем:

– Не так, дурачок. Ничком ложись. На живот. Ноги вытяни. Руки под голову. Во.

Ни к селу ни к городу Анатолию вспомнился свадебный обряд в заокеанском индейском племени, мальчишкой приютившем его. Юноша, вознамерившийся войти в вигвам к новобрачной, должен был прикатить суженой угнанный у бледнолицых мотоцикл, в идеале – «харлей». Естественно, этот обряд возник в шестидесятых, после того как в резервацию кинопередвижка привезла фильм с Джеймсом Дином. До просмотра ленты индейские юноши, не заморачиваясь, уводили у гринго белых кобылиц. Если же испытание оказывалось молодому воину по силам, старейшины натирали жениха и невесту рыбьим жиром и оставляли наедине.

Алиса подобрала полы халатика и оседлала Анатолия. И прямо через футболку принялась массировать ему спину, перебирая мышцы, как арфистка струны.

Сначала было неприятно и даже больно, но несколько мгновений спустя Хутчиш почувствовал сладкое тепло, растекающееся от плечей по всей спине, ниже, к поясу, по ногам. И едва сдержал довольный стон. Сказал лишь сквозь зубы:

– Умеешь.

Алиса ответила:

– А то. Только ногти немного мешают.

Она не стала распространяться о том, что этому приему её обучали в Таиланде, в год сорокалетия Махи, в закрытой школе тайского массажа престарелой мадам Йип Фэнг – в свое время мадам считалась одной из лучших платных убийц, работающих на государство. Коварство этого метода с непроизносимым для европейского языка названием заключалось в том, что одним неприметным нажатием пальца на некоторые точки на теле массажируемого можно было вызвать инфаркт миокарда, инсульт или даже банальный простатит.

Но сейчас Алиса не собиралась применять свое искусство на практике. Субъект нужен был ей живой и здоровый. Она наклонилась пониже, к самому уху Анатолия, и прошептала:

– Слушай меня внимательно, Буратино. Потому что повторять у меня времени не будет. Эту информацию я по крупицам собирала в течение семи лет. Ты слушаешь?

Анатолий в это время лениво отгонял от себя мух сна. Но кивнул. Слова рыжеволосой приятно щекотали ему ухо.

Алиса продолжала:

– В начале девяностых в правительстве России оказалось много питерских экономистов – Гайдар, Чубайс и иже с ними. Такой бурный приток молодых-энергичных из Северной столицы был вовсе не случаен. За всем этим кто-то стоял. Кто-то управлял процессом проникновения питерцев к вершинам руководства.

Анатолий тихо предположил:

– Кто-то местный тайком тянул одеяло власти на себя? Пытался ослабить влияние Москвы?

Сонливость как рукой сняло. Стало интересно: новые факты в деле о загадочной установке Икс? Или Алиса гонит дезу?

– Я тоже поначалу так думала. Но нет. Тут все гораздо сложнее. И более странно.

Нежные пальцы Алисы замерли, перестали мять и растирать спину субъекта «Буратино».

– В разгар перестройки одна ленинградская общественная организация, «Новое время», копала под КГБ, осаждала закрытые архивы и гнала волну на коммунистов, требуя реабилитации невинно пострадавших в сталинские времена – ну в общем, как и прочие демократы в те годы. Однако было отличие: в организацию входили родственники расстрелянных и репрессированных по «ленинградскому делу». Помнишь такое?

– А как же. «Две тысячи жертв коммунистического террора – по одному только „ленинградскому делу“!»

– Две тысячи сто восемь человек, если вернее. Это точная цифра.

Хутчишу с трудом удавалось не выказывать интерес. Тем более что плотно прижатые к спине девичьи ладошки не хуже индикаторов прослушивали эмоциональный фон пациента. Так вот для чего понадобился массаж!

– Что?.. – больше играть безразличного сонного жлоба не имело смысла.

– Что слышал.

Анатолий резко перевернулся на спину. Лицо Алисы, обрамленное шапкой сияющих волос, оказалось совсем рядом с его лицом – стоит немного приподняться и коснешься его губами…

Потрясенный, он сказал:

– Но ведь две тысячи сто восемь – оптимум преграды информационной волны!

Влажные трепетные губы Алисы ответили:

– Совершенно верно. В те годы формулы ван дер Лаастена ещё не применяли к социодинамическим процессам, однако гэбэшники интуитивно угадали, что это число идеально подходит для пресечения распространения слухов. Как бы то ни было, по «ленинградскому делу» было расстреляно и репрессировано две тысячи сто восемь человек.

– Но, насколько я помню, это дело было высосано из пальца! Чего ради такие жертвы?

Алиса мотнула головой и фыркнула – прядь вьющихся волос упала ей на лицо. Потом продолжила:

– Правильно. Чистка в Ленинградском обкоме являлась лишь ширмой для чего-то большего. Для сохранения какой-то другой тайны. Ради которой некто на самом верху не задумываясь отправил на смерть более двух тысяч человек.

Анатолий осторожно убрал со лба девушки отвлекающий внимание локон.

– И что же раскопали твои демократы из этого «Нового времени»?

– Ничего.

– То есть как?

– А вот так: ни-че-го. Спустя год после своего рождения организация благополучно развалилась. Потому что развалилось руководство. Кто неожиданно получил приглашение в Израиль, кого скоропостижно уволили с работы, кто выгодно женился на дочери банкира… кто попал под машину.

– Иными словами, ты хочешь сказать, что они действительно раскопали нечто и им по-тихому заткнули рот?..

Алиса чуть раздраженно ответила:

– Ничего я не хочу сказать. Но мне доподлинно известно одно: все обвиненные по «ленинградскому делу» так или иначе имели отношение к строительству на «Северной верфи» какого-то корабля. А ход строительства контролировал сам генералиссимус. Лично.

– Какого корабля?

– Какого-то. Не знаю. Боевого. Знаю только, что для Черноморского флота. Ведь твое задание связано с Черноморским флотом, да?

Помолчав немного, Анатолий спросил:

– Но тебе-то откуда все это известно – про корабль, про судоверфь?

Губы Алисы задрожали, она склонила лицо к шее прапорщика, чтобы тот не увидел слезы в её глазах, и прошептала едва слышно:

– Тот человек из руководства «Нового времени»… который попал под машину… это мой отец…

И девушка тихонько расплакалась. Хутчиш бережно обнял её вздрагивающие плечи, погрузил лицо в одурманивающе пахнущую паутину волос.

– А я уже тогда работала на… в общем, на одну фирму. И кое в чем помогала папе. Тайно, конечно.

– Значит, ты полагаешь, что проникновение питерских политиков в российское правительство не случайно? Что это как-то связано с установкой?

Алиса подняла голову и оперлась локтями о грудь Анатолия.

– Да. Полагаю. Потому что такие жертвы оправданны только в том случае, если за ними скрывается нечто действительно грандиозное. Посмотри, как все удачно складывается: Сталин постарался до минимума снизить число посвященных в историю с установкой. Но после того, как Берия чужими руками убрал Императора, все концы потерялись. Потом проходит без малого сорок лет, и «Новое время» совершенно случайно нападает на след установки. Какие-то люди, скорее всего из руководства ленинградского КГБ, тут же смекнули, что перед ними – золотая жила, и взяли дело под свой контроль. Даже Москву в известность не поставили. Перестройка, тут каждый за себя.

Анатолий подхватил:

– А поскольку все материалы об установке наверняка находятся в московских закрытых архивах, началось планомерное внедрение агентов питерского розлива в российское правительство! С одной-единственной целью: выяснить месторасположение установки. – Он прикрыл глаза и закончил: – Однако долго держать свое открытие в тайне местным гэбистам не удалось, и вот уже ФСК, ГРУ, ЦРУ и черти в ступе гоняются за мифической машинкой…

– Совершенно верно. За одним исключением: я сомневаюсь, что сохранились хоть какие-то документы, связанные с установкой. Заметь: никто не знает, что это за устройство, но все полагают, что с его помощью можно изменить ход мировой истории… Отсюда и более двух тысяч жертв «ленинградского дела», и суета разнообразных разведок, и покушения на тебя.

– Но кто именно руководил засылкой питерских агентов в Москву? Наверняка он знал гораздо больше про установку. Например, название корабля…

– Не знал.

– Почему?

– Потому что надо говорить в настоящем времени: «знает».

Анатолий резко сел и обхватил Алису за плечи. Легонько встряхнул. Прошептал:

– Он жив?

– Да.

– Ты знаешь, кто это?

Пауза. Потом едва слышно:

– Да.

– Кто?

Алиса отвернулась, мягко освободилась из объятий прапорщика.

– Я… я боюсь… Это очень страшный человек… Он… Но… я ведь для того и пошла на контакт с тобой, чтобы ты помог мне продолжить дело папы… Самой мне не справиться…

Анатолий жестко спросил:

– Кто он?

– Некий Тернин Дмитрий Владимирович. Человек, не имеющий никакой должности в городском правительстве и тем не менее сидящий в одном из лучших кабинетов и визирующий самые важные вопросы.

Хутчиш изменился в лице.

– Как минимум, это говорит о том, что твоя квартира небезопасна. Если ты знаешь его имя, значит, он знает твое. Надо уходить. И как можно быстрее.

Девушка испуганно взмахнула ресницами.

– Ты думаешь…

– Именно. Надо рвать когти. Черт, и так много времени потеряли. Собирайся.

Одним прыжком соскочив с тела прапорщика, Алиса метнулась к шкафу.

Анатолий тоже встал. Размятые мышцы спины приятно ныли. Он продолжал:

– Отъедем немного на общественном транспорте. Потом где-нибудь позаимствуем автомобиль. Что-нибудь нелепое. Пока гаишники разевают рот, нас и след простыл. Подойдет «победа» в хорошем состоянии или ВАЗ-»десятка».

– Мне ещё подруге надо позвонить. – Выгребая из шкафа ворох одежды, Алиса кинулась на кухню переодеваться. – Чтоб на работе подменила.

– Из города позвонишь. Операцию тоже разработаем на свежем воздухе. Твои стены могут иметь уши.

– Что ты говоришь? – донеслось с кухни. – Думаешь, светлое мне лучше?

Когда раздался вежливый дверной звонок, Алиса, уже переодевшаяся в светло-салатный костюм от Гуцци и полупрозрачный блузон от Кардена, открыла дверь и с порога накинулась:

– Где тебя черти носят?!

Вискас, перекладывая набитый доверху полиэтиленовый мешок в другую руку, раздраженно ответил:

– В твоих супермаркетах драных ни одной нормальной спички нет! Зажигалки – пожалуйста, каминные спички – навалом, поджиги электрические для газовых плит – бери не хочу, а спичек нет! Полквартала обегал, пока нашел!

– Да иди ты!.. – Она понизила голос: – Все в порядке?

Вискас самодовольно кивнул: «Спрашиваешь!»

Алиса продолжала в полный голос:

– Мы тут, понимаешь, с голоду пухнем! Ладно, хватит базарить. Собираемся.

Вискас опешил:

– Куда это?

– На кудыкину гору. Возникли новые обстоятельства. Сейчас нет времени объяснять, по дороге. Еду в холодильник свали.

– Что, опять не поедим?.. – Вышедший из комнаты Хутчиш горестно вздохнул.

 

Эпизод восемнадцатый. Пациент скорее мертв, чем жив

28 июля, четверг, 11.56 по московскому времени.

Судя по бессмысленным локерам, зеркалу заднего обзора со встроенными часами и двойным термометром, прозрачному декоративному набалдашнику на рукояти переключения скоростей, в котором бултыхался какой-то ярко-синий студень, и прочей шелухе, серая «девятка» скорее всего принадлежала новому азербайджанцу. Ее Алиса одолжила покататься возле магазина «Мегатехника» на Бассейной. Взяла, конечно, без спроса и зазрения совести: ведь «чероки» свое уже отыграл, а колеса-то нужны – не на метро ж ехать.

Машинка попалась путевая. Шла ровно, почти бесшумно, руля слушалась беспрекословно. И вообще производила впечатление сошедшей с конвейера не ранее чем неделю назад. Наверное, так оно и было.

Хутчиш, Алиса и Вискас оставили машину на платной стоянке у кафе и проглотили слюнки, узрев благоухающие гамбургеры. Но народу в кафешке было битком; поэтому голодная троица в толпе беззаботных туристов и мающихся бездельем в рабочий день горожан перебежала дорогу и, озираясь на старорежимные декоративные бело-черные будки, затопала по некрашеным доскам Иоанновского, увенчанного стилизованными под прошлый век фонариками моста, что соединяет большую землю с Петропавловской крепостью.

Барражирующие тучи едва не цеплялись за шпиль Петропавловки, ежеминутно грозя разодрать об ангела серое брюхо и разразиться водопадами. Впрочем, пока обходилось. Солнцу пробиться сквозь небесную армаду не удавалось.

В реквизированной машине на заднем сиденье нашлась кожаная куртка. Чуть великоватая для Хутчиша, и, меряя шагами мост, Анатолий с любопытством перебирал содержимое карманов: записанный на салфетке телефон девушки Нади; ключи с брелоком для стрижки ногтей; рецепт «катания» водки на обратной стороне ресторанного счета.

Поначалу, ещё на Варшавской, Алиса, распаленная собственным рассказом о «ленинградском деле», намеревалась с места в карьер мчаться в Смольный и вытрясти душу из злонамеренного чиновника, но Анатолий охладил её пыл – напомнил, что без доброй легенды и подготовленных тылов соваться в цитадель власти бессмысленно.

Поэтому троица решила, чтобы не терять времени зря, наведаться в Балтийский дом, официальный устроитель театрального фестиваля «Новая радуга». Наведаться и присмотреться к участникам китайского коллектива «Ка-бара-сан», ближайшим соратникам Господина Доктора Театральных наук, специально экспортированным из Китая. Но – обломились: в сонном и пустом здании Балтдома сухонькая билетерша не без злорадства сообщила плямкающему из-за спички Вискасу, что сегодня все гости выступают в Петропавловке, под открытым небом. Здесь недалеко.

Недалеко было пешком, а вот на машине пришлось поморочиться.

Да, Анатолий Хутчиш поверил Алисе и Вискасу, что визит в Смольный, возможно, прольет свет на «ленинградское дело» и тайну установки Икс. Поверил, поскольку, как ему было известно, один из вице-губернаторов нынешней администрации в прошлом служил адмиралом. Тоже отчаянно любопытный фактик.

Поверил новоявленным друзьям Анатолий Хутчиш. А зря.

Совсем рядом астматично чихнула пушка, отмечая полдень. Кто-то из туристов вяло зааплодировал. На пологих берегах под стенами крепости несколько компаний совершали уик-эндовские ритуалы: расстелив на травке плед, под пиво перекидывались в шашки или без всяких пледов давили бутылку винца на троих. Компаний было немного, только опешившие от успешной сдачи экзаменов абитуриенты да алкаши. Что может быть лучше плохой погоды? Вода в Неве мурлычущей кошкой терлась о берег. Вода была цвета промасленных долларов.

Прижавшись спиной к крепостной стене, на корточках сидел относительно молодой нищий с исписанной картонкой на груди: «Я не ел три дня. Дома больная жена…» – и меланхолично насвистывал мотивчик из Сюткина.

Людской ручеек внес дрейфующую троицу в Петровские ворота. За спиной остался плакатик, приглашающий на вертолетные пятнадцатиминутные экскурсии всего за восемьдесят тысяч. Равнодушные ко всему статуи Беллоны и Минервы в тесных нишах смотрели в вечность. Далее поток людей миновал куцеватый Инженерный дом и вытек к Петропавловскому собору и усыпальнице, где и прекратил свое поступательное движение.

Где-то здесь, в одном из флигелей, размещалась Аэродинамическая лаборатория Российской академии наук. Хутчиш подумал, что коль выпала оказия, то неплохо бы зайти к ребятам – познакомиться, поделиться своими придумками и дополнениями к теории динамики полета – не зря же столько бумаги на самолетики извел. Да опомнился. Нельзя. Он в автономке.

Может, погода была виной такому настроению, но лица экскурсантов были угрюмы. Даже карикатурный памятник Петру не пробудил ни у кого улыбки. Словно посетители не гулять и дышать воздухом сюда шли, а исполнять повинность.

Бывшая неприступная крепость (неприступная, быть может, лишь потому, что никто никогда взять её приступом не пытался), крепость, с семьсот восемнадцатого года бывшая тюрьмой для политических, нынче превратилась в балаган. На асфальтированной площадке между угловатой тенью Монетного двора и собором резвились театральные коллективы со всего света – демонстрировали на импровизированных подмостках всем желающим свои таланты.

Вот слева труппа с красивым названием «Матумба» (Берег Слоновой Кости) – четверо полуголых мускулистых гостей с жаркого континента, блестящих от пота, бряцающих бисером набедренных повязок, – изо всех сил лупит деревянными, покрытыми искусной резьбой палками по пустым, витиевато размалеванным металлическим бочкам; сквозь размалевку проступают закрашенные буквы: «PETROL».

Хутчиш машинально попытался найти скрытые порядок и ритм в гулких радостных ударах (а вдруг темнокожие таким образом, по типу азбуки Морзе, информацию передают – «субъект здесь, начинаем операцию»?), но ничего толкового обнаружить не сумел. Когда же артисты закончили номер, высокий, бритый наголо негр из редких зрителей, случайно оказавшийся поблизости от фланирующей троицы, чистосердечно и зычно захлопал в ладоши, повернулся к Анатолию и, не сумев сдержать первобытного восторга, проговорил:

– Kum ngvada t'g'd'm, t'g'd'm, yo?

– Bgamgu pta kon? – из вежливости поддержал разговор Хутчиш, с тихой грустью вдыхая терпкий дух свежеспиленной сосны.

Помосты, наверное, поставили этой ночью, кое-где в неровностях асфальта золотой жилкой секлась деревянная стружка. По неизъяснимой прихоти сознания запах сосны напомнил прапорщику другую сцену: так же истово бьют по натянутой шкуре бизона раскрашенные краской мужчины, а мальчик в толпе юных сверстников издалека наблюдает за взрослыми. Терпкий запах костров, жаркое солнце прерий… Было и прошло.

– Oh, e pta «N'domy rampata k'krolz urugu-do», – ответил негр-меломан.

Может, он даже заметил, что собеседник не разделяет его радости, а может, просто был хорошо воспитан. Во всяком случае, больше с Хутчишем разговаривать не стал.

Вообще, напрасно Хутчиш заявился в Петропавловку. Настроение почему-то испортилось. Не ровен час, какой-нибудь случайный топтун наткнется на него, доложит куда надо, и снова пойдет игра в салочки. Надоело Анатолию бегать от всяких разведок. Ему хотелось есть и спать. Ни задорные негры, ни разыгрываемая на соседнем, плачущем янтарной слезой помосте белорусская пьеса из жизни водяных, русалок и прочей нечисти, пусть и исполняемая на национальном языке, его не занимали. Да и сама идея вывести фестиваль «Новая радуга» в массы не нравилась мегатоннику. Мероприятие отдавало профанацией. Национальные театры – все же зрелище для искусствоведов, а не для туристов из Пскова.

Ну вот, пожалуйста: как в воду смотрел.

Небогато одетая девушка, несмотря на пасмурную погоду, в темных очках, метрах в десяти от троицы вдруг схватила за руку своего спутника – крепкого чернявого паренька – и с жаром зашептала ему на ухо, косясь в сторону Вискаса. Что-то знакомое было в лице девушки, но очки мешали идентификации. И хотя действия девицы, одетой в салатового цвета куртку с капюшоном, были до умиления непрофессиональны, Анатолий, к стыду своему, не смог из-за царящего гвалта ничего услышать. По движениям губ успел лишь ухватить: «Это он, это он!..»

Хутчиш потянулся было дернуть спутника за рукав и сообщить, что, дескать, у него, Вискаса, сфотографировались знакомые, но передумал. Наверняка это не агенты – ни один агент не повел бы себя столь дилетантски. Если только своими топорными действиями не собирался привлечь внимание Вискаса. Сам же Вискас, остолоп эдакий, не замечал опасности. А с другой стороны, девица знает Василия, а Хутчиш где-то видел девицу. Это неспроста. Надо разобраться.

Артем тоже узнал сволочь, на которую обратила внимание Марина. Сомнений нет: именно этот тип в жеваной шляпе, с неизменной спичкой меж пухлых слюнявых губ привел за их столик в Петродворце «друга Петра Львовича», шикующего бежевым плащом. Значит, снова вычислили, гады.

Сбежав из Петродворца на утлой лодочке, Артем и Марина сошлись на том, что лучше всего им спрятаться среди людей в городе. В толпе, конечно, могут оказаться враги, но напасть будет гораздо труднее. Беглецы посетили Музей-квартиру Достоевского, Музей артиллерии. Побывали в Русском музее и на футбольном матче. К удивлению Марины, в этом городе женщины совсем не осветляли волосы перекисью водорода. И ещё девушку очень удивляло, как мало в Петербурге загорелых людей. Это в середине-то лета!

Марина время от времени начинала нервничать, ломала едва прикуренные сигареты, донимала Артема нелепыми упреками. Артем с собачьей преданностью сносил её выходки, мысленно оправдывая Марину: она, дескать, не ведает, что творит.

Кроме того, теперь Артем был вооружен и чувствовал себя увереннее. Голыми руками нас не взять. Сами с усами. И сами сделаем первый шаг. Посмотрим, какого рожна им от нас надо…

С точки зрения Марины Артем повел себя неправильно. Ну почему он никогда её не слушает? Вместо того чтобы, схватив подругу за руку, сквозь толпу туристов ринуться прочь, он мягко развернул девушку и потянул к узкому пустынному проходу между гранитными стенами экс-казематов в сторону Нарышкинского бастиона. «Я не я, если никто следом не пойдет».

Артем достал из шероховатой картонной пачки «беломорину», сунул в рот, но прикуривать не спешил.

А ведь он до сих пор не курил. Вот до чего довели парня приключения! Бедненький… Зачем ему нужно курить? Тут спасаться надо, а он курить собрался. Он что, издевается? Эгоист.

Марина испугалась. Старые страхи вновь затопили её душу. Теперь к типу в шляпе присоединились ещё двое – светловолосый долговязый парень в футболке с изображением бас-гитариста из «Kiss» под кожаной курткой и какая-то рыжая пигалица. Пусть все встречные мужики считали своим долгом обернуться на пигалицу, Марина не нашла в ней ничего особенного: ноги худые, грудь еле выпирает, патлы не уложены… И все же от неё веяло смертельной опасностью…

Марина была на грани истерики. Ее ногти пребольно впились в руку спутника, но девушка этого не замечала. Когда между ними и троицей оказался ларек с красивыми, лазурью расписанными пасхальными яйцами, беглянке пришла на ум глупая идея сбросить куртку, авось это поможет стать незаметной. Девушка вопросительно посмотрела на спутника. Тот все не прикуривал.

Увидев, что парочка направляется в сторонку, к одинокому ларьку, торгующему хот-догами, Хутчиш сказал Алисе:

– Ну, вы как хотите, а я есть хочу. У меня сейчас пупок с позвоночником поцелуется. Вон ларек с сосисками – съем штучку и догоню.

Из-за крыш взвился экскурсионный вертолет, громкий, как будильник, и заслуженный, как кастрюля на кухне.

– Не отравись смотри, – ничего не заподозрила Алиса.

Она размышляла, не позабавить ли соратников сообщением, что вертолет этот ночью превращается в арендуемую нуворишами летающую баню – с выпивкой и девочками. На борт втаскивается переносная парилка, закупаются напитки… Ее с подругами зазывали-зазывали, да она не пошла.

– Ерунда, и не такое едали. – Хутчиш тоже взял на заметку летательный аппарат: наверняка ведь, чтобы не дразнить ПВО, он оснащен системой «свой – чужой».

– Вон там, кажется, какие-то китайцы выкаблучиваются. Наверное, это наши и есть. Мы туда пойдем, догоняй.

– Лады. Тебе купить?

– Купи. Только без горчицы. И кетчупа поменьше.

– Заказ принят. Эй, Вискас, будешь сосиску? Извини, что-то никак мне к твоей кличке не привыкнуть.

– Ась?

Василий в это время задумчиво принюхивался, как суслик, выискивающий, откуда опасностью дует. Ему было не до обид.

– Сосиску, говорю, будешь?

– Сосиску? Горячую? Ладно, давай свою сосиску… Вот черт, чем же это пахнет?..

Покинув напарников, Анатолий пробрался сквозь толпу ротозеев. Обогнал, пройдя совсем рядом, странную пару и первым подошел к ларьку. Попутно выбросил в мусорницу покрытый каракулями талончик на проезд и вроде бы случайно обернулся.

Не-а, не агенты. Никак не агенты. Ну какой агент, скажите на милость, пройдет мимо выброшенной другим агентом исписанной бумажки? Кроме того, при каждом шаге в кармане чернявого отчетливо позвякивало – по звуку ключи, а не монеты. Но ведь ни один разведчик мира, будь он хоть «спящим», хоть контрразведчиком, хоть простым топтуном, не позволит себе такую роскошь, как посторонние звуки при передвижении. Долой все брякающее – этот девиз зарублен на носу любого сотрудника спецслужб.

Анатолий немного расслабился.

Ларечное убожество сувениров его не развлекло. Грустно смотрелись непременные пасхальные яйца, угрюмые рожи матрешек – криво размалеванные, наверное, таким же угрюмым, как и его произведения, мастером.

Хутчиш пристроился в конец небольшой очереди алчущих вкусить хот-дог и продолжал краем глаза отслеживать парня и девушку. На секунду их заслонила группа горластых немцев в гавайках навыпуск и шортах. Из шорт торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом ноги. Немцы сосали «Туборг» из банок и с чисто германским стоицизмом ждали хорошей погоды. Три девицы в группе косметикой и мужским вниманием не пользовались.

Когда немцы наконец открыли обзор, Хутчиш увидел, что наблюдаемые напряженным шагом миновали ларек и медленно углубились в проход к южной куртине.

Прапорщик быстро провел рекогносцировку. В случае чего, можно уйти через Трубецкой бастион. Удивительно, но в толпе театралов никого из вражеской наружки он не заметил. Ни тебе колючих взглядов, ни бесцельных блужданий. Неужели Докторишка не соврал и Хутчишу действительно дан carte blanche? Чертыхнувшись про себя (до вожделенной сосиски оставалось три человека), прапорщик покинул очередь и устремился следом. Всем своим видом показывая, что вот он я, не прячусь, иду на контакт.

Он догнал парочку почти у самой куртины, соединяющей Трубецкой и Нарышкинский бастионы. На шум шагов за спиной девушка обернулась. Испуганно сдернула с носа очки. И только тут Анатолий узнал её – фотография девушки содержалась в одном из файлов на дискетах, которые подарил прапорщику Господин Доктор. А если соблюдать точность, в одном из файлов, пароль к которым подобрал Петюня, потому что сам Хутчиш изучать дискеты не собирался. Файл назывался «Сотрудники закрытой лаборатории микробиологических исследований Ц-24, г. Киев, ул. Космонавта Тюрина, 12».

Прапорщик не стал заранее просчитывать, что он скажет парню и девушке, а что не скажет. Во всеобщем шуме и гаме они казались столь же отверженными, как и он. По скованности их фигур можно было понять, что им страшно, что это не соперники, а обыкновенные беглецы. Сорванные ветром опасности и пытающиеся выжить.

– Я Хутчиш. Анатолий Хутчиш, – успокаивающе сообщил прапорщик. И больше ничего сообщить не успел.

Потому что чернявый паренек тоже обернулся. Не зажженная «беломорина» во рту смотрела прямо в лицо многомегатоннику. Расстояние было слишком маленьким, чтобы Хутчиш смог контратаковать или хотя бы отклониться. Раздалось тихое «фук», и фукнувший из патрона табак мягко ударил прапорщику в нос.

Это было как укус испуганного зверька. Так пытается клюнуть едва оперившийся, выпавший из гнезда птенец руку того, кто поднял его с земли. Но иногда и жесты отчаяния бывают действенными.

Конечно, это был не табак. Это был краткодействующий, но сильный отрубон «Пробел 417».

И, подчиняясь законам биологии, прапорщик отрубился. Музыка и песни резвящихся актеров слились в мерный белый шум. Запах сосновой смолы перестал напоминать о былом. Зачем он сюда пришел? Посмотреть на китайцев… тайце… тай… ай…

На горе Нютоушань шла битва между войском сунского военачальника по имени Ио Фэй и войском цзиньского полководца по имени Учжу. Учжу теснил Ио Фэя. Генерал Гао Чун поспешил на выручку соратнику. Под натиском превосходящих сил противника Учжу отступил. Гао Чун бросился в погоню. Учжу принялся скатывать с горы большие металлические телеги, чтобы остановить неприятеля. Гао Чун смело раскидывал все препятствия и в конце концов пал смертью храбрых. Пьеса называлась «Битва на горе Нютоушань».

– Зато у них песни красивые, – пожал плечами Вискас после того, как Алиса, добавив парочку убийственных комментариев, ознакомила его с содержанием бесплатно раздаваемого либретто.

Девушка выбросила цветастый буклетик в пластиковую урну, и задумчиво посмотрела на помост, где изгалялись трое замаскированных под огородные пугала актеров из труппы «Ка-бара-сан». Они то пели по-китайски, то говорили речитативом по-китайски, то вдруг ни с того ни с сего начинали танцевать китайские танцы. Перед этим помостом топталось столько же зевак, сколько и перед другими. Мол, нам, татарам, до балды.

– Не о том думаешь, Вася. Секи, как они движутся.

Двигались актеры действительно на «ять». Как мангусты. Несмотря на накладные бороды, килограммы грима, яркие, нелепые и отчаянно неудобные костюмы. Алиса на их месте давно бы полгардероба растеряла. Шапку уж точно уронила бы, а этим хоть бы что. Приклеивают они шапки, что ли?

– Ну? – Вискас на помост таращиться не стал.

– Это настоящие бойцы. Не чета некоторым.

Алиса подумала, что, может быть, Полосуну плохо видно из-за слишком высокого помоста. Чуть актер передвинется в глубь сцены, и уже нижняя половина туловища в мертвой зоне. Наверное, чтобы детально изучить нравы и повадки труппы пекинской оперы «Ка-бара-сан», следовало забраться куда-нибудь повыше. Типа телебашни. Шутка.

– Е-мое, вспомнил!

Оказывается, напарник не очень-то её слушал.

– Что вспомнил?

За время знакомства агент Лис успела привыкнуть: у Полосуна природное чутье на всяческие каверзы судьбы. И если он сообщает о чем-то с подобной интонацией, значит, худшее, конечно, впереди.

– Запах вспомнил!

– Какой ещё запах?

Алиса повела носом. Вроде бы от китайцев ничем не пахнет. Все прочие ароматы перебивало благоухание сосновых стружек.

Вискас мгновение помялся.

– В общем, второго дня я работенку одну выполнял для какого-то типа из Москвы. Скупердяй, мать его, еле «тонну» выбил. Так он заказал мне найти в Питере одну девку – просто найти, и все. Я и нашел. Так от нее, девки этой, пахло «Сиреневым кустом» – духи такие, в Киеве бодяжат. Редкая дрянь, хотя стоят немерено…

– Знаю, знаю. Ну и что с этими духами?

– А то, что минут десять назад пахнуло ими. Значит, девка где-то здесь.

– Не гони, Вискас. Мало ли кто душится этой отравой…

Почему-то в этот момент Алису кольнуло подозрение – уж не начал ли напарничек вести самостоятельную игру. Придумал нелепый повод для… А вот для чего именно, это мы сейчас увидим.

– Черта с два: эту отраву к нам не экспортируют, – буркнул Вискас. – Ни под каким видом. Наш рынок дерьмом обожрался давным-давно.

– Ну допустим, девка здесь. И что с того?

Ну же, сволочь, отвечай, зачем ты какую-то чушь про духи выдумал? Что у тебя на уме? Избавиться от меня хочешь, покуда субъект в очереди мнется? Сам все бабки получить хочешь? Или про мои собственные игры против Доктора ему же и настучать? Я для тебя никто, ты для меня никто. Мы – два дикобраза, жмущиеся от холода друг к другу и ранящие друг друга иголками! Стоп. А как же Вискас без меня свяжется с Доктором? Шалишь, никак. Значит, её подозрения из пальца высосаны. Извини, погорячилась.

– Не знаю. А где наш юный друг, кстати?

Лицо Полосуна продолжало хранить озабоченный вид. Неуютно он себя чувствовал на открытом пространстве.

Алиса обернулась к ларьку с хот-догами. Прапорщика в очереди не было. Не было его и нигде поблизости. Алиса закусила губу. Неужели отвалил? Тоже мне, Карлсон…

К сожалению, Хутчиш Карлсоном не был, а то упорхнул бы из плена с превеликой радостью.

Придя в себя, он не поторопился открывать глаза. Прежде следовало кой в чем разобраться. Даже несмотря на то, что голова плохо соображала. Вроде связан. Вроде скотчем. Хуже скотча может быть только капроновая веревка.

– Откуда у тебя эта дрянь?

Если говорят вслух, значит, их как минимум двое, неуверенно прикинул пленник и параллельно отметил, что неуверенность является следствием инъекции «Пробела 417». Это никуда не годилось. Ну связан, ну скотчем, ничего особенного, если сознание под контролем. Если же иначе, то и паутинкой можно так опутать – ни в жисть не освободишься. Когда Белый Орел желает наказать, он лишает разума. А далее проштрафившийся находит себе проблемы сам.

– Сама сделала. Вчера. Меня Ирка научила. В Киеве еще. Я и запомнила рецепт. Вдруг, думала, пригодится. Вот и пригодилось…

Прапорщик мысленно поморщился. После этих слов отпадала потребность отгадывать, зачем Анатолия спеленали: колоть будут какую-то микстуру. Предстоящее мероприятие ничуть не радовало. Мало ли что девчонка в шприц наболтала. Вдруг перепутала проценты составляющих или схватила что-нибудь не то с полки. Так и коньки отбросить на халяву можно. Когда дети играют в шпионов, трупы вокруг скапливаются быстрее, чем если бы за ломберным столом встретились взрослые.

И даже если при составлении инъекции инструкция не нарушена, где гарантия, что эти сопляки используют одноразовый шприц?

Анатолию представилось, как нервная девица на грязной кухне готовит снадобье. Сперва кипятит зелье в закопченной плошке, потом процеживает сквозь серую марлю. Потом остаток собирает в не вымытую после обеда столовую ложку и долго держит её, проклятую, над синим огоньком зажженной таблетки сухого спирта. А волосы спадают на лоб и лезут в глаза, а по лбу катятся виноградины пота. Бр-р-р…

Видение было до невозможности ярким. Спасибо влиянию «Пробела 417».

– А ты уверена, что подействует?

– Должно. Препарат новый, но уже проверенный.

– На кошках? – нервно попытался пошутить парень. – Проще было его сразу прикончить…

– Нет, Т?ма. Мы не можем уподобляться этим… этим гадам. Мы просто зададим ему несколько вопросов.

Теперь глаза можно было и не открывать. И так ясно: у парня и девушки сообщников нет. Во всяком случае, поблизости. Иначе Хутчиш уловил бы звук ещё чьего-нибудь дыхания или скрип мусора под ногами.

Парень стоит слева, девушка – справа. Очень удобно, если собираешься внезапно атаковать. Но атаковать прапорщик решил погодить. Сначала выпытать у детишек, зачем они играют с огнем и, вообще, где взяли спички. Да они и Вискаса знают – это не совпадение.

– И о чем будем спрашивать?

– О деле, Артем. О «деле врачей». Те, кто убил Петра Львовича и сейчас гонятся за мной, знают что-то очень важное. Они думают, что Петр Львович якобы успел сообщить мне какие-то сведения. Поэтому я должна быть в курсе. Чтобы бороться. Чтобы было с чем идти к прокурору…

Анатолий с тоской отметил, что попал в лапы непробиваемых праведных идиотов. Теперь не мешает установить, на какой территории происходит данная сцена. Пахнет прелью. Чуть пошевелил ногой – мягко. Значит, его положили на голую землю. Холодновато, но ветер отсутствует напрочь. Значит, его отволокли в помещение. Если тщательно прислушаться, произнесенные слова рождают почти незаметное эхо. Процентов девяносто шесть: прапорщика доставили в помещение пять на семь метров с каменными стенами. Прикинем. Действие «Пробела 417» длится от полутора до четырех минут – в зависимости от комплекции одурманенного. Где за это время можно спрятать безвольное тело в Петропавловке, чтобы и пол был земляной, и тесные стены каменными?

Только в одном месте. В каком-нибудь реставрируемом каземате.

Ого! Спасибо, ребятки, теперь я приравнен к декабристам и прочим узникам самодержавия!

– А если этот тип – всего лишь шестерка?

– Тогда мы узнаем, кто стоит за ним.

И в правое плечо Анатолия укусила сколопендра. И впрыснула порцию горячего яда.

Притворяться не пришедшим в сознание уже не было смысла.

Хутчиш открыл глаза. Мир покачивался, точно прапорщик плыл на пироге по неспокойной Атлантике. Слегка подташнивало. Все стало вокруг голубым и зеленым. Проникшая в плечо доза безнадежно рассасывалась по капиллярам.

Опутанный липкой лентой по рукам и ногам, он лежал на земляном полу в одном из долгореставрируемых казематов южной куртины Петропавловской крепости. Неровный пол к правой стене проваливался настолько, что добрую четверть каземата занимала затхлая лужа, в которой буйками плавали голубенькие банки из-под «джин-тоника», торчала кость, приобретшая от древности маслянисто-желтый цвет, и бугрилось несколько макушек, весьма похожих, если б не ржавая накипь, на бильярдные шары. Очевидно, забытые с героических времен пушечные ядра.

Лунную поверхность стен оживляли отчерканные мелом и кусками кирпича визитные надписи: «Улан-Удэ 75», «СПТУ-32» и т. д. Под другой стеной, аккуратно поставленные, явно свежие, красовались пустые водочная и две пивные бутылки. Хлипкая, проржавленная решетка, закрывавшая вход в каземат, была сорвана, снаружи доносились отзвуки музыки, птичий щебет и близкий плеск невских волн, поднятых, скорее всего, прошедшим мимо экскурсионным двухпалубным пароходиком.

Дьявольщина, вот так разведчики и сгорают – на пустяках, на сущей ерунде, из-за случайностей, не поддающихся прогнозированию даже самых крутых стратегов из ГРУ. Хутчиш, например, слышал байку о семимегатоннике Сереге Броздунове по кличке Пиркс. Осенью восемьдесят пятого, когда Карлссон стал министром обороны, под видом директора канадской холдинговой компании Броздунов был заброшен из Москвы в Стокгольм, имея тайную цель затормозить свежие натовские планы расширения на Восток. Легенда у Сереги была – не подкопаешься. Прикрытие – Клинтону не снилось. И что же? Зима в Стокгольме выдалась морозной, и Серега прибыл туда в роскошном пальто. С меховым воротником. Натуральным. Из бобра, кажется.

Прямо на перроне его осадили местные придурки из «Гринписа», сорвали воротник, а самого Пиркса потащили в ближайший околоток. В соответствии с ролью разведчик не сопротивлялся. А дежурный офицер, надо сказать, попался въедливый и не поленился проверить весь липовый Серегин маршрут Оттава-Стокгольм… Только через год Пиркса обменяли на какого-то засветившегося слухача-шведа из пресс-службы Кремля, а в подземном объекте У-17-Б над горе-канадцем потешались ещё очень долго.

Теперь Анатолий на собственной шкуре почувствовал, что это такое – наступивший на грабли мегатонник… Он смотрел на освещенную дневным светом решетку.

В каземат вошел одетый в кожаные куртку и брюки бледнолицый, вооруженный непомерно длинным кремневым ружьем. Пришелец посмотрел на прапорщика и неодобрительно погрозил ему пальцем. Дескать, нельзя же позволять с собой такое выделывать. Притороченный к охотничьей шапке хвост енота закачался несинхронно пальцу. Рядом с бледнолицым появились двое краснокожих. Один явно в годах, второй – впервые ступивший на тропу войны. Узоры на торсах и лицах – боевая раскраска ли-ленапов. Пожилой индеец занес над головой Хутчиша томагавк, но молодой отрицательно покачал головой, доставая нож для снятия скальпов. И вдруг троица исчезла.

Решетка была последним островком посреди океана безумия, за который цеплялся одурманенный разум. И необходимо было не сорваться. Необходимо было отгадать, какую именно «сыворотку правды» вкололи ему эти двое, чернявый парень и нервная девушка, что сейчас стоят у его распростертого, запеленутого в скотч тела.

Не простой галлюциноген, это точно. Со всякого рода искусственно наведенными галлюцинациями Хутчиш справлялся проверенным дедовским способом – достаточно скосить глаза, и предметы, которые не раздвоятся, те и окажутся плодом воображения.

Не барбитураты, не пентотал натрия, не пентобарбитал – это не менее точно: от барбитуратов, снижающих потребление кислорода мозгом, клонит в сон, тогда как Хутчиш сейчас чувствовал небывалый подъем сил и стремление общаться. Даже голод отступил.

Стены каземата раздвинулись, и Хутчиш оказался в бревенчатом доме на сваях посреди озера. В распахнутую дверь было видно, что к дому приближаются две пироги. В каждой – размахивающие копьями гуроны. Если все размахивают копьями и никто не сидит на веслах, пироги должны остановиться, подумал десятимегатонник. Однако пироги приближались.

В укрытие Хутчиша полетели стрелы, стрекозами отбрасывая тени на воду. Одна попала в грудь пленника, но боли он не почувствовал.

Значит, амфетамины? Хорошо, коли так. Барбитураты ему нравились меньше, особенно сегодня. А амфетамины подстегнут организм, впрыснут в кровь адреналинчику, прочистят мозги. Исчезнет истома, разве что зуд между лопатками может появиться. А с зудом только ленивый не справится.

Да, но тогда откуда галлюцинации? (Смотри на решетку, Толя, не отвлекайся…)

Может, ввели какую-нибудь дрянь на основе наркотического амитал-натрия с примесью галлюциногенного селивелина, чтобы приглушить и изменить восприятие действительности, а затем впендюрили кубиков десять первитина или бензодрина – чтобы уже не отключался, пребывал пусть и в замутненном, но сознании? Нет: укол был только один, это Анатолий помнил точно. Думай, прапорщик. Смотри на решетку и думай.

Две химеры о чем-то переговариваются. Спорят. Если скосить глаза – раздваиваются. О чем спорят – не слышно: в ушах – то затихающий, то накатывающийся гул. Сколько прошло времени после инъекции? Минут пятнадцать, если только в этом мире время течет соразмерно со временем действительным. Почему они ни о чем не спрашивают? Ждут – чего?

Психика не выдерживала напора зелья и грозила рухнуть, сломаться. Но Хутчиш знал: если он продержится ещё минут пятнадцать, действие препарата начнет ослабевать. Даже меньше, минут через десять – пустой желудок начнет отторгать зелье раньше, и яд бесполезными каплями пота выйдет из тела через поры.

Хутчиш попытался прислушаться к своим ощущениям, ни на секунду не отрывая взгляд от решетки. Мелко подрагивает левая икра, и мурашки бегут по пальцам связанных за спиной рук – значит, препарат химический, неорганический (метаболизм Хутчиша плохо справлялся с химией). Стало быть, это не «Черная метка» и тем более не отвратительный В-750. Дальше: различного рода, даже самые интимные, откровения так и просятся быть высказанными смело, аж во рту пересохло. Еще несколько минут, и прапорщик заговорит, выдаст таинственной парочке все, презрев секретность… Однако, помимо помутнения рассудка, прилива сил и сухости во рту, никаких прочих изменений в самочувствии не наблюдается: сердце работает ровно, дыхание не учащено, кровообращение нормальное, температура тела обычная – значит, это не тетрахлордибензостадитол и не «исповедальник», после применения которых человек обычно превращается в питомник для всевозможных болезней…

Думай, Толя, думай. Чтобы бороться с врагом, нужно знать его оружие. Хотя ты и так справишься. Плевое дело. И все-таки чем же тебя накачали? «Сыроежка номер восемь»? Нет, та действует медленнее и с ней проще совладать. ПМД-14, прозванный рыцарями плаща и кинжала «Платон Мне Друг»? Тоже нет: после «Платона» всегда не хватает воздуха, зато просыпаются необузданные сексуальные фантазии, а тут все наоборот… Вот, помню, во время операции «Десять негритят» в Нигерии Андрюшка Горбунков, плененный и накачанный «Платоном» под завязку, бежал в пустыню и, пока добирался до базы, наткнулся на небольшой прайд… Не о том, не о том. Черт возьми, я узнаю, я догадаюсь, чем вы меня накачали…

Донять многомегатонника простой дурью невозможно, значит, препарат непростой, на толчке не купишь. Исходя из пункта отправления парочки (девчонка упоминала Киев), он наверняка из арсенала «старьевщиков».

Ну, снадобья киевской лаборатории нам по зубам, тут и думать нечего. Бюджетный отдел украинской ФСБ в свое время резко сократил дотации лаборатории, мотивируя эту акцию тем, что подручные средства можно раскопать и бесплатно; поэтому «старьевщикам» приходилось работать буквально на подножном корму. Из-за чего зачастую очередное изобретение сдавалось госприемке с недоделками – вспомнить, к примеру, печальную историю с Мишей Берлиным, который на кипрском пляже намазался «старьевщицким» быстродействующим кремом для загара, а тут какой-то присоседившийся «лягушатник» возьми да прикури сигаретку…

Воспоминания так и просились на язык. Анатолий из последних сил держал рот закрытым.

Чернявый парнишка спросил о чем-то Хутчиша. Помимо воли Хутчиш разлепил сухие, как порох, губы и, не сводя глаз с решетки, выдавил из себя:

«Что?..»

Точнее, попытался выдавить. Из его уст вырвался сдавленный хрип, в глотке будто поработала бригада штукатуров. Однако чернявый понял, что Хутчиш вопроса не понял, и повторил:

– Вы можете говорить?

Неловко чувствуя себя в роли палача, Артем не смог сразу избавиться от робости в голосе.

– Д-да…

Действие препарата достигло пика. Говорил не Анатолий, а кто-то другой, но реплики почему-то рождались в его, прапорщика, гортани. Самому же прапорщику уже было наплевать на допрос. Он чувствовал, нет, знал, что сможет победить этих сморчков…

– Вы будете говорить? – продолжал чернявый, склоняясь над пленником, как уже поставивший диагноз хирург над больным.

– Д-да…

– Вы хотите говорить?

– Д-да…

Чернявый обернулся к спутнице и что-то сказал ей. Та нервно передернула плечами.

Анатолий ощущал, как тело его наливается небывалой мощью, в голове проясняется. А зачем ему, собственно, бороться с этими козявками? Я ведь такой сильный, я все могу сказать им, они ведь все равно ничего не поймут, я вырвусь, я…

Спокойно, Анатолий. Ничего не предпринимай. Они пока заняты разговором друг с другом, зачем тебе встревать? Вот когда обратятся к тебе, тогда и посмотрим. А пока – думай, воин, думай. Смотри на решетку. Куда смотреть? На решетку. А что такое «решетка»?..

Три кита, три способа узнать у человека правду: барбитураты, амфетамины, профобины. А) после введения препаратов барбитуратной группы «пациент» открывается, только когда пребывает в полусонном, самонеконтролируемом состоянии – перед наркотическим забытьем и непосредственно по пробуждении;

В) после введения некоторых препаратов амфетаминной группы человек, наравне с небывалым душевным подъемом, испытывает такое доверие, такую симпатию к экзекуторам, что, находясь в полном сознании, выбалтывает все добровольно и с радостью, опасаясь лишь одного: как бы чего не забыть и не пропустить; С) после введения препаратов группы профобинов информация поступает под напором ужаса, испытываемого к палачам, страха перед их непобедимой мощью, предчувствия неминуемой гибели…

А, В, С – все. Пока ещё «лекари» не придумали других растормаживающих способов воздействия на психику человека, скрывающего информацию.

Но почему, почему я хочу говорить, если не засыпаю, не чувствую симпатии к этой парочке и не трепещу перед ними от страха? Потому что я сильнее их. Потому что я мудрее их. Потому что я…

Стоп. Вот оно.

Хутчиш не испытывал страха. Хотя во всех случаях А, В и С страх присутствует, пусть и неосознанно, скрыто, на уровне подсознания, но – присутствует. И Хутчиш наконец вычислил дьявольское зелье, которым его накачали. Галлюцинации оказались лишь побочным эффектом.

Это был метапроптизол, «лекарство против страха»: недавно разработанная в лаборатории ?17, аналогов в мире и способов борьбы с ней пока не имеющая «сыворотка правды». Изготовленная на основе пшеничной горилки. Уничтожающая любые проявления страха – от опасения порезаться во время бритья и боязни сказать что-то не то в компании до трепета перед пытками и ужасом перед смертью. И теперь Хутчиша уже не волновало, каким манером его хотят заставить говорить. Он будет говорить, потому что может и хочет делать все, что пожелает. Он все равно умнее и сильнее экзекуторов. И никто не сможет заткнуть ему рот.

Это и было хуже всего.

– Кто вы такой? – опередила вопросом своего партнера девушка; её звонкий от волнения голос проник в сознание прапорщика, не встретив никаких преград. Словно голос матери.

И Анатолия прорвало. Анатолий начал говорить. Правду.

– Кто я такой? Я не знаю. Нет-нет, правда не знаю. Наверное, никто. Ведь я не существую – по всем документам и справкам я числюсь давно и неоспоримо мертвым. У меня нет родителей, нет жены и детей. Я – это моя работа, и только моя работа – это я. Одно без другого не существует.

– Но имя-то у вас имеется? – терпеливо поинтересовался чернявый.

Девушка, шурша тканью салатовой куртки, потянулась к сумочке за сигаретами и зажигалкой. Сигареты нашлись, а вот зажигалки на месте не оказалось. Наверное, потеряла. Это было очень обидно.

– Конечно. Я же человек… Хотя и в этом я подчас начинаю сомневаться…

Под воздействием метапроптизола ты не опасаешься ничего. Даже проявить малодушие. И Анатолий проявил его. Сделал акцент на жалости к самому себе, потому что больше нечем было заслониться от зелья, раздирающего шлюзы мозга.

– Имя! – вкрадчиво проговорил тот, кого девушка назвала Артемом.

– Вам нужно имя? Пожалуйста: меня зовут Анатолий Анатольевич Хутчиш. Но так ли это на самом деле – мне не известно. Честное слово. Я сирота. Я найденыш.

Он говорил, говорил и не мог остановиться.

– Сирота?.. – несколько сбитый с толку Артем взглянул на спутницу.

Та передернула плечами, но кивнула: врать под действием этого препарата невозможно. Потом принялась завороженно крутить простенькое серебряное колечко на пальце. Очень Артем не любил, когда она так делала.

– Да. Меня воспитывали не родители, – всхлипнул Хутчиш. Комплексы, о существовании которых он даже не подозревал, перли из него, как грибы после дождичка. – Меня воспитала моя страна. Мои командиры. Старшина Голованов, прапорщик Ткачук, майор Нефедов… Так кто же я на самом деле? Винтик в боевой машине. Который выточили под конкретную работу. Те, кто всегда остается в тени. – Он сглотнул комок в горле. – Знаете ли вы, что это такое: норматив бега две тысячи метров по пересеченной местности – в догонялки с десятью пограничными собаками? Или юниорское тренировочное задание – начать громко говорить по-русски поблизости от входа в рижскую пивнуху «Земозела»?

– Анатолий сделал паузу, сдерживая плач. Не сдержал. – Значит, я не человек. Меня учили. Натаскивали. Направляли. Дрессировали. Вразумляли. Лепили из меня, человека, машину смерти…

Хутчиш не играл. Хутчиш изливал душу. То, что он никогда раньше не задумывался о подобных вещах, его уже не интересовало. Хутчиш торопился рассказать все. Слезы обильно текли по его щекам (выходил метапроптизол), тело содрогалось в рыданиях.

Марина закусила кулак. Потянулась к сумочке за сигаретами. Вспомнила, что потеряла зажигалку. На мгновение её лицо стало некрасивым. Но истерики не случилось.

– На кого ты работаешь? – твердым тоном попытался прервать поток словоизлияния Артем. Он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией. Пленный говорил не переставая, но пока ни на слово не приблизился к делу. И, повернувшись к спутнице, Артем зло бросил: – Ты не соврала, что прекратила глотать таблетки?

– На кого я работаю? – взахлеб рыдал Хутчиш и опять же говорил правду: – Этого я тоже не знаю. Нет-нет, я не вру. Я служу своей стране. Однако что это такое – моя страна? Я давал присягу не пожалеть жизни, если потребуется, для защиты моей Родины, Союза Советских Социалистических Республик. Но – где сейчас этот Союз? Нет его. Значит, я не защитил его? Значит, я предал Родину? Убейте меня, я не достоин жить…

– Кто твой начальник, кто стоит за тобой? – продолжал упорствовать Артем.

– О-о, не знаю, не знаю! Наверное, Генеральный штаб. Или ГРУ. Но как он выглядит? Как его имя? Во что ГРУ одевается, чем пахнет, какая у него походка? Я никогда не видел его в лицо, какая досада… Я получаю приказы и, заорав «Есть!», заорав «Ура!», бросаюсь выполнять их. Но кто отдает эти приказы? Зачем посылают меня в Антарктику ставить радиомаяк с дальностью действия всего сто пятьдесят километров, или на Фараллонские острова, чтобы трахнуть немую дочку Дуайта Кристоферса? Я не в курсе. Я просто выполняю задание…

– Ладно-ладно, – попытался успокоить разошедшегося пленника Артем и быстро проговорил, понимая, что время истекает: – В чем заключается твое нынешнее задание?

Вот тут уж прапорщик при всем желании соврать не мог. И зарыдал снова:

– О, если б я знал хотя бы это! Я должен найти кое-что. Какую-то секретную установку. Непонятно чью. Непонятно как работающую. Непонятно зачем. Мне известно только, что её существование каким-то образом связано с Черноморским флотом, дневниками Вавилова и «ленинградским делом». Мне удалось выяснить, что…

Вс?.

Пятнадцать минут истекли.

И Хутчиша начала обволакивать слякотная волна отвращения к самому себе. Противно и тошно. Его затрясло, как наркомана, не догнавшегося следующей дозой.

– Елки-моталки, – вдруг спохватился чернявый. – Мы ж не обыскали его! Глянь-ка, что у него в карманах.

Марина стояла, задумчиво закусив дужку очков. Неосознанно копируя жест некоей американской звезды.

– Ну сколько повторять можно! – подхлестнул Артем.

Девушка спохватилась, наклонилась над пленником и… и выпрямилась.

– Я не могу. Это неприлично.

Артем болезненно поморщился, но комментарии придержал при себе. Склонившись, он выгреб горсть добра из кармана куртки, найденной Хутчишем на заднем сиденье «девятки».

– Этим он ногти стриг, сволочь. – Парень брезгливо бросил на землю брелок с ключами. – Это телефон какой-то Нади. А вот ресторанный счет. По ресторанам шляться привык, падла!

– Погоди. – Марина легонько обвела пальцами линию губ и потянулась к бумажке. – Там на обратной стороне что-то.

– Точно. Формулы какие-то.

Честный Артем не был силен в рецептах паленой водки, он передал счет подруге.

– С этим мы пойдем к прокурору!

Марина спрятала трофей в карман, не стала сознаваться в химической малограмотности.

– Тогда все, – сказал чернявый. – Ни хрена мы не добились. Давай его кончать.

Надо было слышать, с каким смаком он произнес последнее слово!

Артем сунул руку в карман.

Анатолий стал прикидывать, как двумя ногами подшибить горячего парня под коленную чашечку.

– Артем! – взвизгнула девушка. – Не стреляй! Его девушка Надя ждет… Бедняжка, связалась с такой мразью… Пусть дождется. Пусть хоть кто-то в этом городе будет счастлив.

– Мы не можем оставлять свидетелей, – жестко прервал её спутник.

По интонации можно было понять, что в необходимости предстоящего Артем пытается убедить главным образом себя.

– Бутылки можно забрать? – вдруг нарушил трагичность момента бомж, заглянувший в каземат. Воняющий за версту. Растрепанный, как больной помоечный голубь.

Девушка схватила спутника за рукав и по стеночке потянула к выходу. Артем не сопротивлялся.

А ещё через десять минут Анатолий Хутчиш, ошалело мотая головой и вытряхивая из мозгов остатки дурмана, нашел отчаявшихся когда-нибудь увидеть его Алису и Вискаса.

– Извините, хот-доги кончились, – произнес он на полном серьезе.

 

Эпизод девятнадцатый. Хождение во власть

29 июля, пятница, 14.34 по московскому времени.

Пришлось напрячься, чтобы открыть заржавленную, кряхтящую, но ещё крепкую дверь. Она словно не хотела пускать Алису внутрь, словно внушала ей своим скрипом: «Не надо, отступи, ещё не поздно…» Закусив нижнюю губу, Алиса рванула дверь на себя. Ну и, конечно, та сдалась.

В телефонной будке стоял тошнотворно сладковатый запах мочи. Обрадованные выглянувшему сквозь тучи солнышку, три мухи затеяли игру в воздушный бой a la «мессершмитты-110». Алиса, задержав дыхание, шагнула внутрь. Как французская королева на эшафот.

Она сняла неприятно теплую трубку. Брезгливо приблизила к уху. Опустила в щель один из метрошных жетонов, загодя отрытых среди табачного крошева в сумочке.

Немного постояла в раздумье. А не послать ли все в черту? Не отпустить ли поводья и втрескаться по уши, втюрить в себя этого забавного белобрысого паренька? И быть счастливой, как Афродита, смахнувшая с себя пену.

То и дело в её памяти всплывали несколько мгновений, проведенные с врагом наедине. Что-то произошло с Алисой, что-то изменилось в её душе с тех пор. И ещё вспомнилось, как он беспечно вышел из консульства. Как он мило шутил, особенно это его: «Я – простой собиратель восточного фольклора…» И ведь любая одежда ему к лицу! И кожа у него такая бархатная, это чувствовалось даже сквозь футболку…

Полно, агент Лис, уж не запала ль ты и в самом деле на этого блондинчика?

Волна неконструктивных мыслей схлынула, оставив в горле мыльный осадок. Алиса вздохнула поглубже и решительно набрала семизначный номер приемной городской администрации, с отвращением прикасаясь пальцем к залапанному, липкому диску.

– Алло? Соедините меня с начальником службы безопасности Смольного, – официально, холодным тоном сказала она. – Кто говорит? Девушка, какая вам разница, кто говорит? Я не грублю. Девушка, я хочу сообщить начальнику службы безопасности жизненно важную информацию, и у меня есть лишь минута…

Вс?. Алиса не выдержала и грохнула трубкой о рычаг. Во-первых, ей очень не хотелось делать то, что она делает. Во-вторых, здесь, напротив парка, скрывающего Смольный, у бывшего Дома политпросвещения, нашелся только один телефонный автомат, и рыжекудрая красавица не могла позволить оппонентам засечь, откуда исходит звонок. Поэтому говорить следовало не более сорока секунд. И то хорошо, ведь специалисты в Москве научились определять, откуда звонок, за семь с половиной секунд.

Глубоко вздохнув и почти успокоившись, Алиса снова набрала казенный номер. Солнце послало девушке безразлично прощальный воздушный поцелуй и нырнуло в тучи. Может, не хотело знать, что произойдет дальше. Холодное летнее солнце.

– Алло? Девушка, это я вам только что звонила. Вы готовы соединить меня с начальником охраны? Готовы? Вот и умница… Алло? Неважно, кто говорит. Я хочу сообщить вам, что в багажнике припаркованного у ворот Смольного «опеля» маньяк заложил бомбу. Это очень опасный маньяк. Родом из Восточной Германии. Он вбил себе в голову, будто если «Зенит» встретится с «Баварией», то обязательно выиграет… Знаю, что фигня… Да, и это тоже знаю. Давайтэ покорочэ, да? Так вот, теперь он, маньяк этот то есть, пытается сорвать матч, убив губернатора Петербурга. Цвет машины – «синий металлик»…

Вс?. Последний метрошный сребреник остался на память о мерзком поступке. Служба должна отработать полученный сигнал. Пусть голос с той стороны и не выразил доверия к услышанному. Понятно, её соединили не с начальником, а с дежурным офицером. Алиса, брезгливо поджав губы, вышла из стеклянной кабинки, вяло отпустила сопротивляющуюся совковыми пружинами дверь. Та оглушительно хлопнула. Словно отрезала последний путь к отступлению.

Улыбаясь, хоть и было на душе скверно, Алиса зашагала по белым полосам дорожного перехода к огородившимся пятиколонными портиками желтым павильонам. Поймала краем глаза восторженно-плотоядные взгляды двух втиснутых в пиджачки и галстуки мужичков-старперов. Да, со стороны она выглядела на все сто. В светло-салатном костюме от Гуцци и карденовской, выдающей девичьи тайны блузке. Расклешенные от колен, почти невесомые брюки волновались от томных вздохов ветерка. Салатный – цвет предательства.

В ушах все ещё звучал последний радиоприказ шефа. Давеча, когда Алиса, выцелив крышу японского консульства, сделала поправку на ветер и приникла глазом к оптике винтовки В-94, в горошине радиоприемника, вставленного в ухо, вдруг зашуршало, потом чистый девичий голосок быстро пропел: «Arise, ye who refuse to be slaves…» На предпоследнем такте голос почти незаметно сфальшивил. Затем в ухе щелкнуло, и монотонный, равнодушный ко всему женский голос размеренно, будто диктант, проговорил: «Господин Доктор – Рыжему Лисенку. Ветер переменился. Пусть белая слива продолжает цвести до поры до времени. Заслони её бумажной ширмой от лунных лучей. Усердно поливай водой из горного ручья. Когда завяжутся плоды и лепестки опадут, пусть девяносто девять поэтов на рисовой бумаге черной тушью напишут про сливовую рощу поэму. Посылаю несколько капель воды из горного ручья. Конец послания Розового Фламинго. Продолжение: капли из горного ручья. В начале перестройки одна общественная организация, „Новый путь“…»

Через две минуты в приемнике опять щелкнуло, и все стихло. Даже статические помехи.

Несмотря на эвфемизмы, новое задание было ясно: ликвидация субъекта отменяется. Теперь надлежит оберегать его, как твою мать. Приручить, оградить от контактов со всеми прочими агентами. Нашпиговать дезой под завязку и спровоцировать на шаг, который навсегда дискредитирует и его, и русскую разведку. Свяжет субъекта «Буратино» по рукам и ногам. Чтобы земля под ним горела. Чтобы простой рабочий, оставив станок, выходил патрулировать свой подъезд, свою улицу, свой спальный район. Чтобы простая секретарша тут же, когда в офисе мелькнет кто-то, хоть одним родимым пятнышком на субъекта похожий, звонила куда следует. Чтобы из неизвестного героя смельчак превратился в зачумленное чудовище.

Короче, нужен скандал. И Господин Доктор предложил ей наводку – «несколько капель из горного ручья». Соответствовала ли эта наводка действительности или являлась дезой до последнего слова, Алиса не знала. И не хотела знать. Равно как и – почему Господин Доктор неожиданно передумал и приказал играть по новым нотам, более сложным. Она получила задание и должна его выполнить. «Отбой, Вискас, – сказала рыжеволосая, балансируя на металлическом двутавре телебашни. – Спускаемся. Теперь у нас другая партитура…»

Пока спускались, она продумывала дальнейшие действия. Дискредитировать противника – задача нелегкая, но в принципе выполнимая. Как говорит наш дорогой шеф, и борца сумо можно научить нырять за жемчугом. Эх, Чикатило уже поймали. А было бы здорово: списать на субъекта зверства престарелого душегуба! Но Вискас подсказал ей более крутой вариант – с террористами.

Вариант сорвался из-за самих же террорюг.

И вот теперь, после телефонного звонка в службу безопасности Смольного, шестеренки наконец завертелись. Рубикон перейден. Ставки сделаны. Мосты сожжены. Кости брошены. И т.д.

Зайдя за павильоны цвета старой фотографии, Алиса увидела в отдалении имитирующего праздное любопытство охранника. С независимым видом тот покрутился вокруг «опеля», потоптался, воровато оглянулся и постучал, прислушиваясь к рождающемуся из багажника звуку.

«Идиот, – мельком подумала Алиса. – Ладно там, сигнализация. А если „бомба“ должна сработать от прикосновения?» Охранник протяжно зевнул, раздраженно пожал плечами, сплюнул под колесо пустующей тачки и вернулся в Смольный.

Алиса шла не спеша, машинально стараясь не наступать на черные, сочащиеся мертвой водой трещины в асфальте и грустно склонив голову, чтобы никто из редких прохожих не разглядел блестящую в уголке глаза слезинку. Парковая сирень кивала ей вслед фальшивыми сердечками листьев. Ветер ласково шептал на ушко глупости, пытаясь отвлечь от печальных мыслей. Даже солнышко на мгновение выглянуло из-за туч, чтобы поднять девушке настроение. Но тщетно. Не смогло светило растопить сковавший душу лед.

Желтый, словно пораженный гепатитом, Смольный дворец прятался за липами, тополями и елями. Помимо цвета, было ещё что-то болезненное в этом здании. Наконец Алиса поняла: возведено оно в той же архитектурной манере, что и большинство российских санаториев для сановных, но безнадежно хворых пациентов. Впечатление довершали арки центрального входа, выстроившиеся в шеренгу редкими старческими зубами. Жизнь есть тлен…

Из высоких вращающихся дверей Смольного вынырнули два охранника и мимо памятника Ленину и клумб торопливо просеменили за ограду, к припаркованному «опелю».

Миша Струпов снова осторожно постучал по багажнику. Глухо, как в танке. А сигнал есть сигнал. Миша протянул старшему дежурному связку включенных в опись КПП ключей: не хочешь ли попробовать открыть?

– Открывай, – лейтенант Виктор Мотылин отступил на коротенький шажок.

Лейтенантом он был уже два месяца. Не то чтобы зазнавался, но субординацию блюл. А впереди сияла усеянная звездами лестница в небо: старший лейтенант, капитан, майор… И следовало не ловить ворон, а карабкаться, карабкаться и ещё раз карабкаться вверх.

А ведь на какие хитрости в поисках вероятного патрона не пускался юный золотушный лейтенантик! Об истории «вот мама посылку из села прислала, не изволите ли отведать, товарищ подполковник?» и вспоминать стыдно. История «а вот лейтенант Дрындин, напившись, про вас говорил…» тоже ничем хорошим не кончилась.

В общем, не везло молодому лейтехе. Может, потому, что харизмой не вышел? Худой, шклявый, болезненный – чуть сквозняк, чихает. Кожа дряблая, почти прозрачная. Волосы мышиного цвета. Издалека с шинелью сливаются. Пробовал покраситься, так потом пришлось наголо подстричься – застебали коллеги.

– Может, лучше саперов?

Миша, безрадостно моргая слипающимся глазами, переступил с ноги на ногу. В бомбу он не верил, но чем черт не шутит. Раз в год и «опель» взрывается. Червячком в животе юлил легкий мандраж. Глисты первыми покидают тонущий корабль…

– Двенадцатый звонок за месяц, – зло процедил лейтенант. – Я в Управлении появиться не могу, чтобы какая-нибудь зараза не подколола. И так за глаза нашу смену «Бурей в пустыне» называют. Открывай!

И отступил ещё на один шажок. Смерть страшнее позора.

Миша скорчил недовольную гримасу. И все-таки он понимал лейтенанта. И подозревал кое-что, о чем Виктор, слава Богу, не догадывался. Вот визгу-то поросячьего было б.

Мишка Струпов имел все основания полагать, что по крайней мере четыре из двенадцати анонимных звонков лежат на совести его брошенной подружки Зоси. Зося оказалась на редкость мстительной девкой. А тут опять о бомбе сообщили женским голосом… Ну, Зося, гляди, доиграешься.

– Эй, долго ты будешь в носу ковыряться?

Миша Струпов тяжело вздохнул и принялся по очереди тыкать ключами из связки в щель замка. Себя он утешал тем, что даже если внутри заряд и окажется, то взрыв произойдет по велению часового механизма, а уж никак не из-за того, что открыли багажник.

Вчера они с Андроном сняли двух подруг, привели в общагу. Под «Алазань» с водярой устроили по углам параллельный палкодром на панцирных ложах. А тут вдруг Инга решила своего жениха навестить. В три часа ночи. Дылда ревнивая. Ой, что было! Эх, жаль, теперь свадьбы не будет. А ведь Инга одна живет, в трехкомнатной хазе на Кораблях.

У Миши засвербили свежие царапины под формой. Хорошо хоть, не в харю вцепилась. Красотой своей Струпов дорожил. Перед зеркалом отрабатывал страстный взгляд. И регулярно получал нагоняи за неуставной роскошный чуб от начальства. А говорят, прибалтийки нрава холодного. Хрена тут холодного…

Ну а по большому счету, никакой бомбы в багажнике быть не должно. По полученным из отдела пропусков оперданным (спасибо Насте, надо б к ней с коробкой конфет, что ли, подвалить… хотя – не с конфетами к ней нужно, ох не с конфетами…), сочно-синий «опель» принадлежит оч-чень важному иностранцу, заявившемуся в экс-мэрию с весьма конкретным визитом к весьма конкретному лицу. Так что, скорее всего, там окажется дипломат с ворохом нигде не учтенных «гринбаксов», а никакая не бомба, – так кумекал сержант Струпов.

На седьмом ключе замок сдался. Поднимая крышку, Миша непроизвольно отвел глаза вбок, словно сварщик без щитка, и увидел вдалеке соблазнительную, заманчивую, притягательную девичью фигурку в салатного цвета пиджачке. Впрочем, Миша тут же про неё забыл, потому что повернулся к содержимому багажника. В багажнике оказалась не бомба и не дипломат с бабками, а человек. Голый по пояс. Связанный бельевыми веревками. С кляпом во рту. Человек мигал красными глазами, как сова, застигнутая врасплох фотовспышкой. Серая, грязная челка приклеилась к пухлому лбу.

Это был типичный альбинос, достойный представитель арийской расы. Разве что ростом не вышел.

– Ich bezahle jede Summe, egal wieviel, – жалобно заскулил связанный креативный директор фирмы «Опель», едва изо рта у него вынули кляп. – Solche Barbaren bei Bestechungsangelegenheiten brauchten sie schon einbisher mehr Feingefuhl? – стенал освобождаемый по мере того, как с него кольцами опадали веревки. Слезы унижения оставляли грязные дорожки на щеках. Белесые ресницы слиплись в лучики.

Витя и Миша на посулы ничего не отвечали. Знай себе, нахмурив брови, разматывали путы. Не столько по ментовской традиции («Проследуем в отделение, там разберемся»), сколько потому, что ни один, ни второй зи дойч не шпрехал, а веревки оказались зафиксированы изрядно мудреными узлами. Потянешь здесь – немец чуть не задохнется, потянешь тут… стоп, назад-назад.

Растеряны оба гвардейца были выше крыши. И маскировали обалдение подчеркнутой суровостью. Освободив иноземца, они немедля повели его в здание. Однако в вопросах собственности немец оказался предельно рационален и щепетилен и сперва плотно закрыл багажник. Потом порылся в карманах мятых брюк, вынул и сдавил брелок сигнализации. Тачка ответно пискнула, мигнув фарами. И только после этого досрочно освобожденный позволил увести себя под руки – шагать самому у него получалось не гуд. Ноги затекли, и тысячи бешеных муравьев под кожей нестерпимо кусались.

Стоило троице войти в Смольный, к «опелю» подошла давешняя, замеченная Мишей рыжеволосая красавица с глазами на мокром месте, без проблем открыла дверцу собственным ключиком и села за руль. Сигнализация галантно промолчала. Девушка тронула сцепление, повернула ключ зажигания. Немецкая машинка, как отлично выдрессированная немецкая овчарка, почуяв твердую руку хозяина, подобострастно заурчала. Из выхлопной трубы вылетело облачко тюлевого синевато-серого дымка.

Огненногривая незнакомка несколько секунд сидела не двигаясь, печально склонив прелестную головку, потом заставила себя вынуть из бардачка пять дискет и переложила их в сумочку с хромированными уголками. Бросив на бывший институт благородных девиц взгляд, полный неизъяснимой грусти, она отпустила педаль сцепления, нажала на газ и медленно укатила прочь, в загримированную тучами даль.

По первоначальному замыслу, Хутчиш должен был погореть на террористах. Отличный был план, не подкопаешься.

Под предлогом, что Алисе вдруг срочно понадобилось припудрить носик, Вискас вызвался бы её сопроводить до WC, а многотонный квартирант остался бы за столом с Рахидом-па-шой один на один. Спустя три минуты, после анонимного сигнала на закрытой частоте, база террористов подверглась бы дружескому визиту группы «Альфа». По закону гор абреки грудью встали б на защиту гостя. Спустя ещё девять минут с обеих сторон оказалось бы достаточное количество трупов, и в дальнейшем Хутчиш прочно должен был ассоциироваться с мусульманскими радикалами. Но – не случилось. Рахид-бек не к месту воспылал страстью, а у Шахерезады в запасе не нашлось подходящей сказки, чтоб остудить пыл сластолюбца…

Хотя, может, оно и к лучшему. Одно дело – пришить Хутчишу соучастие пусть и в громкой, но невыразительной террористической деятельности, и совсем другое – покушение на губернатора. Тут уж супермену станет не до установки Икс. Поэтому в ход пошли «капли из горного ручья», подсказанные Доктором.

А вот то, что Алиса снова угнала тачку, «опель» на этот раз, принадлежащий креативному директору по восточным территориям фирмы «Опель», было чистой воды самодеятельностью. Пошептавшись с Вискасом, наемники пришли к одному и тому же выводу: уровень случайно почерпнутой информации не оставлял им надежды выжить по завершении операции. Господин Доктор не миндальничает со свидетелями.

Поэтому, хошь не хошь, а чтобы уцелеть, начинай свою игру. Но не забывай до последней минуты изображать преданность. Лис преданность изобразила. А сейчас и Вискас с другого телефонного автомата подливал масла в огонь: трезвонил по всем экранированным дежурным телефонам, вплоть до ГАИ, и сообщал о маньяке, проникшем в Смольный.

Устранив суперагента, Господин Доктор сделает следующий ход и даже не заподозрит, что А и В ознакомились с информацией на дискетах. И даст следующее задание. А уж когда нужно будет спрыгнуть с разогнавшегося поезда, Алиса сумеет выбрать. Пусть и ценой никчемной жизни напарника-детектива. Вот только паренька жалко…

Поворачивая руль, девушка бросила прощальный взгляд на дворец. В холодном, пропоровшем тучи солнечном луче здание выглядело чистым до стерильности. Как выпотрошенный патологоанатомом и приготовленный к погребению покойник.

В это время дежурный лейтенант, наивно полагающий, что честь закрыть грудью амбразуру дота и спасти губернатора достанется только ему, испытывал в плечах приятный зуд. Словно кто-то большой и добрый, не снимая с Вити форму, уже прилаживает к его новым погонам звездочки. Вместе с сержантом они выяснили, что герр Хенкель, освобожденный ими из узилища собственного автомобиля, действительно является креативным директором фирмы «Опель». Что он действительно проживает в гостинице «Санкт-Петербург». Что у него действительно назначена неофициальная встреча с господином Терниным Д.В.

И, что самое главное, означенный герр Хенкель уже двадцать минут как находится в здании – о чем есть соответствующая запись в журнале.

Значит, маньяк связал настоящего герра и под его именем проник в Смольный.

Но докладывать начальнику охраны администрации Санкт-Петербурга лейтенант не спешил, хотя инструкция – вот она, пылинкой режет глаз.

В руках лейтенанта топорщил пахнущие ветхостью страницы схваченный с полки немецкий разговорник. Наконец-то пригодился. Перед лейтенантом раскачивался на стуле освобожденный капиталист и сквозь зяблый стук зубов выстреливал в молоко краткие немелодичные фразы. Сержант примостился на краешке стола, держа невостребованный стакан воды. Фриц оказался брезглив. В конце концов, именно его брезгливость убедила стражников, что перед ними подлинный герр. А вот кто сейчас на третьем этаже, в кабинете Тернина, – это ещё предстоит выяснить. Хотя поначалу они пошли ложным путем. Лампа в глаза герру, парочка пощечин герру, спарка «добрый следователь – злой следователь», то да се. Ну, кто старое помянет…

Кое-как, больше из жестов, чем из слов, но достаточно быстро дежурной охране удалось просечь, что, когда герр Хенкель, отправляющийся в Смольный из гостиницы «Санкт-Петербург», сел в подогнанный к ступеням «опель», его на родном языке окликнул некто. После чего герр Хенкель очнулся в багажнике, стреноженный по рукам и ногам.

Бесконечно счастливый, что ему наконец-то поверили, герр креативный директор хватал за руки и заглядывал в глаза сидящих – одного за столом, другого на столе – и пыхтящих беломором милиционеров. «Sie mussen mir helfen meine professionale Ehre zu retten!» – высокопарно умолял он. И от столь красивых слов тесная прокуренная дежурка превращалась в блиндаж на передовой линии фронта. Фронта борьбы за справедливость.

Над застеленной сиротским одеялом койкой набирала силу кантата о славе русского оружия. Гром победы, раздавайся! Лейтенант уже чувствовал себя увитым орденскими лентами, отяжеленным весом кольчуги из медалей. От манящей перспективы жестоко взопрели ноги. И некстати вспомнилось, что на правой пятке прорвавшийся носок грозит ноге волдырем.

Проверяя, правильно ли он все понял, Виктор полистал разговорник, спросил у герра Хенкеля: «Wie komme ich den Drezden Gallery?» – и изложил сержанту озаривший полушария план задержания маньяка:

– Надо Дмитрия Владимировича под каким-нибудь предлогом вызвать из кабинета!

Заявись маньяк в кабинет к кому другому, лейтенант бы действовал более прямолинейно, не слишком заботясь о жизни заложника. Однако с Дмитрием Владимировичем подобная фишка не катила. Как гласили разносимые пугливым шепотом слухи, можно было не только погон лишиться, но и головы.

– Надо, – не стал перечить сержант, оставляя при себе мнение, что не худо бы и начальника охраны оповестить.

– Вот и займись, – приказал лейтенант. – Как вызовешь, объявляй по громкой связи тревогу. А я на задержание.

Чтобы прибавить себе уверенности, Виктор снял со стены рябой матюгальник и повесил на грудь. Достал из кобуры табельный «макаров» и храбро загнал патрон в ствол. Герр Хенкель испуганно наблюдал за его манипуляциями. Испуганно, но с интересом: будет что потом рассказать Марте и киндерам. Виктор с пистолетом наголо вышел из помещения охранки. Солдат свободы.

И тут его барабанные перепонки подверглись массированной атаке тревожных сирен.

Не понял!

Каково же было сперва удивление, а потом и негодование лейтенанта, когда он узрел группу захвата в касках и с пластиковыми прозрачными щитами, просачивающуюся цепью сквозь трезвонящие благим матом аэропортовские прямоугольники металлоискателей. То прибыли бойцы с Литейного, 4.

Следом напирала толпа белозубых, коротко стриженых омоновцев. В серых рубашках с закатанными рукавами, с короткими модификациями «калашей» на корсетах бронежилетов. Омоновцы цокали металлическими набойками шнурованной кирзы, хищно вращали глазами и были готовы растерзать на кусочки растерянных штатных охранников Смольного в недорогих однотипных костюмчиках, с бирочками на правом боку – за то, что чуть припозднились и бригада из главка оказалась первой в очереди.

Какой-то руоповец воздел над головой ручной пулемет, словно реку вброд переходил, а перед ним и перед прочими руоповцами надрывали глотки и рвали поводки десяток овчарок. Их пасти пузырились, как яичница на сковородке.

Лейтенант кинулся к штатному охраннику, влекомый сверхзадачей затребовать доклад: почему, трах-тибидох, не доложили? Но по ноге пребольно проехались рифленым ботинком, и стало ясно, что сейчас не до докладов.

Такого столпотворения Смольный не видывал с октября семнадцатого. По толпе шарахались самые противоречивые версии происходящего. Кто-то пришел брать группу вооруженных рязанских скинхэдов, прибывшую в город под видом туристов, а кто-то – объявивших акцию протеста бывших сотрудников разведки ГДР.

Как водится, среди толпы обнаружились общие знакомые.

– О, Олежка, здорово! Какими судьбами?

– Какими-какими… Не слыхал, что ли? Обманутые распространители газеты «Правда на дне» Смольный оккупировали… Эй, ошалел? А ну не толкайся!

– Санек, черт лысый, куда прешь со своей бандурой? Осади назад.

– Лыжню!

– Леха, ты, что ли?

– А кто ж еще? Как всегда – впереди на лихом коне…

– Ну, тебя под маской и не признать.

– Не слышу!

– В маске, говорю, не узнал тебя!

– Не напирай, не напирай, всем по маньяку достанется!

– А вы че последними прибыли? Сигнал четырнадцать минут назад поступил!..

Руоповцы с омоновцами по пути в Смольный забились на ящик коньяка – кто окажется ловчей и первым возмутителя губернаторского спокойствия повяжет. Одной овчарке отдавили лапу, и она цапнула обидчика до крови, прямо сквозь высокий черный ботинок. Гимнастической лентой извивался бинт из походной аптечки. Воздух и стены вибрировали от лязга оружия, хриплых команд, грохота подошв и соленых шуток.

Дежурный лейтенант Виктор Мотылин постеснялся бежать обратно в караулку под натиском превосходящих сил союзников и поэтому решил скоренько возглавить атаку – главным образом, чтобы не быть затоптанным. Маловразумительных воплей из его матюгальника никто не слышал и не слушал, однако группы захвата с планировкой оплота власти знакомы не были и позволили местному увлечь себя. Вооруженная от придонных течений до пенистого гребня волна рванулась вверх по вишневой ковровой дорожке, к лестнице на второй этаж.

Двумя же этажами выше, в просторном, светлом кабинете Дмитрия Владимировича Тернина царили покой и умиротворение. Неярко серебрился, отражая дневной свет, добротно натертый паркет. Диван и кресла у стены были обтянуты белой материей. До революции кабинет, скорее всего, занимала классная дама.

Хозяин кабинета и тот, кто представился как герр Хенкель, неторопливо и с достоинством обсуждали возможность инвестиций концерна «Опель» в экономику города. Фриц говорил на ломаном русском.

Позиция немецкого гостя казалась простой и недвусмысленной. Фирму не интересовала перспектива возведения новых заводских корпусов где-нибудь в районе Гражданки. С другой стороны, высокие таможенные пошлины делали российскому автомобильному рынку для собранных за границей машин полный аллес гемахт. С третьей стороны, и «Фольксваген», и другие конкуренты всерьез планируют разместить дочерние предприятия на территории России. А о корейцах лучше и не вспоминать. С учетом всего вышеперечисленного совет директоров пришел к выводу, что концерн «Опель» не отказался бы получить в долгосрочную аренду, с условием обязательных переоборудования и модернизации, часть производственных площадей и мощностей Кировского завода.

Немец излагал свои взгляды пространно и с апломбом, кивая волевым подбородком в такт произносимому и характерным движением отбрасывая со лба русую прядь, – как человек, не привыкший к возражениям. Если требовала необходимость, отпускал приютившийся на коленях портфель и позволял себе лихо рубануть воздух. При всей решительности этих жестов ни лампа с зеленым абажуром на столе, ни телефон, выполненный под декаданс начала века, ни декоративный чернильный прибор ни разу не были задеты. Собеседник вряд ли мог это учуять, но портфель попахивал пенициллином. Дожди виноваты. В тайник просочилась вода.

Одет гость был в несколько широковатый дорогой пиджак, широковатую белоснежную дорогую рубашку и простые удобные джинсы.

Господин Тернин мог только позавидовать европейскому демократизму. Ему-то ежедневно приходилось носить костюм и галстук в любую погоду.

Позиция городской администрации, излагаемая устами Дмитрия Владимировича, выглядела не менее прозрачной. Городу нужны инвестиции. Однако вопрос с Кировским заводом можно решить лишь в Москве. И вынужденный, как это ни отвратительно, подчиняться столичным правилам, Дмитрий Владимирович мог бы поспособствовать встрече герра с нужными товарищами. Однако здесь предстоят расходы, размеры коих трудно пока определить…

Глаза чиновника кружили по выбеленному потолку, по белым, без всяких узоров обоям, по разложенным на зелени сукна газетам. Пухлый зад чиновника никак не мог притерпеться к недостаточной мягкости кресла и недовольно ерзал.

Как-то иначе предполагал будущую встречу Хутчиш. Мелковат оказался чиновник, простоват и бесхитростен. Или крепко маскировался.

– О, их понимайт! – добродушно прервал чиновника русый ганс. – Мой дедушка воевать на Остен фронт. Он рассказывать, что вы здесь все пьянитса. Шнапс! Я есть готов пить с нужный человек ведро шнапс!

Наконец Хутчишу удалось приблизиться к подлинной цели своего визита. На сегодняшний вечер у него планировалась жестокая пьянка – с сованием денег в декольте официанткам, с плясками на столах и битьем зеркал. Соучастниками этой пьянки должны были выступить несколько свежих приятелей – высокопоставленных питерских бюрократов. А уж во время пьянки Анатолий найдет возможность задать разомлевшему Тернину парочку вопросиков про «ленинградское дело» и название корабля.

И тут зазвонил телефон. Дмитрий Владимирович поморщился, как от ревматической боли. Ну не дают работать, прерывают становящуюся все более и более интересной беседу – несмотря на строгий приказ ни с кем не соединять.

– Алло… Да, я… Да, слушаю… Оставьте при себе ваши извинения, ближе к делу…

Теперь он выглядел действительно как настоящий большой начальник. На лбу сложились три морщины, брови стрелкой обрисовали направление главного удара. Острый нос выгнулся крючком.

Анатолий как бы невзначай положил ладонь на деревянный стол рядом с телефоном. Дерево – хреновый резонатор, но если постараться… И Хутчиш скорее не услышал, а почувствовал обрывок тревожного сообщения: «»Опель»… багажник… настоящий герр… маньяк… повод покинуть помещение…»

Не отрывая от уха трубку, закончившую связную речь и теперь только пикающую, Дмитрий Владимирович с полными испуга глазами повернулся к гостю. И чуть инфаркт не получил.

Как такое могло случиться? Секунду назад улыбчивый, радушный, фриц теперь смотрелся безумцем. Волосы всклокочены, рот оскален, из уголка рта на стол потекла ниточка ядовитой слюны. А глаза!..

Зрачки гостя заблестели волчьими ягодами. Он наклонился к не занятому трубкой уху чиновника и жарко зашептал, царапая мочку резцами:

– Без глупостей. Ты так похож на Филиппа Киркорова. Я ненавижу Филиппа Киркорова. У меня в портфеле восемь динамитных шашек. Сейчас мы медленно-медленно встаем и медленно-медленно выходим из кабинета.

Хозяин кабинета почувствовал, что от гостя исходит тонкий запах тлена. Или это от портфеля?..

Не столько упоминание о динамите, сколько сравнение с мужем женщины, которая поет, выбило у Дмитрия Владимировича паркет из-под ног. Он полностью потерял волю к сопротивлению. Он медленно-медленно поднялся из-за стола, позволил маньяку положить руку на свое плечо и, влекомый им, медленно-медленно пошел к двери.

Дверь бесшумно, как во сне, медленно-медленно отворилась. В приемной секретарша, встретившаяся взглядом с «немцем», осталась сидеть, открыв рот и прикипев сведенными судорогой пальцами к кнопкам Alt, Del и Ctrl на клавиатуре. В коридоре было пусто. Лишь в отдалении приостановились перекинуться сплетней две дамы, судя по прическам – из роно.

Восприятие чиновника обострилось до предела. Он подумал (и тут же поверил в придуманное), что в портфеле маньяка помимо динамитных шашек хранятся не отмытые от крови хирургические орудия убийства. Дмитрий Владимирович живо представил стальной блеск скальпеля и зубастость пилы для отделения хрящей. Боже мой, подумал чиновник, не схожу ли я с ума? Выходец из глубинки, он суеверно считал, что сумасшествие заразно. И в этот момент закулисная часть его сознания фиксировала один за другим проявляющиеся симптомы: вот померещилось, что ковровая дорожка какая-то не такая, вот показалось, что стены гораздо темнее обычного, вот ноги не слушаются… А лечебница-то совсем рядом – пешком дойти…

Прапорщик подвел бюрократа к укрытой вишневым ковром лестнице с алебастровыми перилами. К сожалению, дорога была отрезана, ибо снизу вверх селевым потоком поднималась волна разномастных групп захвата. Все хотели спасти губернатора, все хотели отличиться.

Анатолий увидел их. Они увидели Анатолия.

Точнее, Анатолий оценил только авангард атакующих: пластиковые щиты и каски. Остальное ему открыли звуки. Любой мало-мальски обстрелянный солдатик по выстрелу узнает оружие. Наш же прапорщик умел различать виды вооружения и по другим звукам. «Калашникова» всегда выдает характерный скрежет затвора и особый скрип ремня. Гулкий, сухой звук удара прикладом ручного пулемета по перилам также трудно спутать с чем-либо. Исходя из этого сольфеджио, прорваться сквозь ряды нападающих Хутчишу не светило.

Находящегося в первых рядах дежурного лейтенанта, как прикладом в лоб, ударила мысль: что, если не он… не сейчас… то медалей не хватит… И как резаный завопил в матюгальник:

– Ахтунг, ахтунг! Хенде хох!

На этом его словарный запас иссяк. Но звук подхватило дождавшееся своего эхо и разнесло по зданию. А далее сквозные галереи и коридоры Смольного наполнил бешеный лай овчарок. Преследователи оскалили клыки. В глазах запылал азарт погони.

Хутчиш недовольно прикинул обстановку. Его подставили. Подставили Алиса и Вискас. А ведь такая приличная девушка! Нет, он нигде не прокололся, его именно подставили. Это было ясно из обилия разномастных эмблем, бликующих на петлицах и рукавах серых и пятнистых форменок, словно кто-то забрался на колокольню Смольного собора и отбацал на колоколах пожарную тревогу.

Значит, бедный г-н Тернин был здесь ни при чем. Совсем ни при чем. Ничего он не знал ни про «ленинградское дело», ни про корабль. Рыжая все выдумала, чтобы заманить прапорщика в западню. Жаль.

Опять драпать. Когда ж это кончится? Нет, ей-богу, лучше б я в Севастополь…

Хутчиш легким пинком послал чиновника вниз по лестнице, а сам что было сил рванул вбок по коридору.

Коридор тянулся вдаль бесконечно. Металлические номерки на каштановых прямоугольниках дверей едва успевали подмигивать. Как кстати он прихватил из тайника портфель! Преследователи вряд ли готовы к тому, что преступник будет уходить по воде.

– Извините, девушки! Да-да, именно что горит… Сидите-сидите, мне вон туда. А как же, конечно, назначено…

Секретарши испуганно захлопывали раковины пудрениц. Одна вроде ничего, смазливенькая.

Хутчиш не рискнул искать схорон на территории городского правительства – нишу там какую за статуей или каморку на чердаке. Не людей опасался, собак. Собаки – удар ниже пояса. Собаки – это нечестно. Я так не играю.

– Партизанен, сдафайся! – неслось следом мегафонное эхо. Лейтенантик гнался по пятам за орденом.

– Ради Бога, простите, здесь у вас так душно. Ради Бога, не обращайте на меня внимания, я только открою окно, какая вам разница, кто я и откуда, меня здесь уже нет.

Окно во внутренний двор предъявило Анатолию несколько строительных вагончиков. Трактор с перебитой гусеницей, застывший подбитым танком. Экскаватор, похожий на искореженную прямым попаданием зенитную установку. Анатолий сиганул в песчаную кучу. Какой у вас неудобный подоконник. Любопытно, каким образом благородные девицы до исторического материализма втаскивали внутрь ухажеров? На связанных узлами простынях, или из состриженных кос веревки вили?

– Фойер!

Лейтенант вспомнил в громкоговоритель ещё одно подходящее слово, узрев из окна сумасшедшего футбольного болельщика, драпающего во всю прыть, как школьник с уроков, и размахивающего портфелем.

Бойцы из групп захвата оказались доками в иностранных языках, и за спиной Анатолия заплясали песчаные фонтанчики. Пули зарикошетили о стальные плоскости строительной техники. Охотники рискнули – и кулями посыпались вниз. Ловить так ловить. Под рифлеными ботинками зашкворчал гравий. Пуля высадила лобовое стекло трактора. Под одним бойцом проломилась серая от дряхлости доска, перекинутая через канаву. Пуля проколола маслянисто-зеленый бок вагончика. Один из бойцов влип в теплую лужу незастывшей смолы. Пуля сбила гребень засохшей грязи в оставленной экскаватором колее. Пуля рассекла пустую бутылку из-под портвейна.

Легко преодолев несколько траншей и куч щебня, Хутчиш перемахнул через полутораметровый забор. Оставил на песчаной, шириной в десяток метров, полосе всего лишь восемь шагов. Вдохнул манящую сырость открывшейся обозрению Невы. Не задержал взгляд на качающейся невдалеке от берега плоскодонке с рыбаками. Нырнул в непрозрачные, цвета кока-колы, воды.

И не увидел, как под плоскодонкой вдруг вздулся огненный пузырь и поглотил рыбаков, целящихся из скорострельных удилищ в преодолевающих забор преследователей.

Вращаясь и оставляя за собой дымный след, на территорию Смольного прилетел огрызок весла; левая уключина, раскаленная добела, разбила грязное окно в сборочном цехе неподалеку расположенной мебельной фабрики.

Тела любителей порыбачить летним деньком так никогда и не нашли. Да никто и не искал.

 

Эпизод двадцатый. Капитан Тротил

29 июля, пятница, 15.42 по московскому времени.

В ушах заухали филины.

Холодная пучина обволокла прапорщика, отнимая у тела тепло, быстро утяжелила одежду, выдавив цепляющиеся за складки пузырьки воздуха. Придерживая портфель, тянущий ввысь, как поплавок, Анатолий мощными гребками двигался параллельно замусоренному дну. Под ним таяли в мутной мгле валуны, обросшие перистой бурой тиной, обглоданные ржавчиной стальные клочья чего-то, вросшие в грязно-кирпичный песок лысые автомобильные покрышки.

С каждым гребком руками и толчком ногами, увеличивающими расстояние от берега, вода становилась все холоднее, а мусор мельчал: не валуны, а обкатанные камни, не ржавые остовы автомобильных кузовов, а отдельные фрагменты – велосипедный насос, алюминиевый чайник с черной дыркой вместо носика, дохлая кошка, дверная ручка…

Прочь метнулась стайка рыбок, блеснувших медяками. И когда воздух начал колюче закипать в легких, Анатолий сквозь клубящуюся в воде грязь разглядел искомое.

То есть ему был нужен практически любой представитель придонного хлама – лишь бы достаточного размера и более или менее целый, чтобы внутри можно было переждать непогоду, разыгравшуюся на территории Смольного. А нашел он форменный клад: давным-давно опустившийся на дно пузатый буксирчик.

Ржавый там, где облупилась черная, как мазут, краска. Борта и низкая рубка затянуты лишаями водорослей и обрывками сетей, облеплены ракушками. Видать, не одно поколение рыбаков разражалось матом, вытаскивая невод в этом месте реки.

Выпустив вибрирующий пузырь отработанного воздуха и плавно перебирая ногами, Хутчиш перевернул портфель вверх тормашками и расстегнул. Из кожаного нутра вывалился и начал сам собой разворачиваться трофейный черно-синий костюм боевого пловца, под водой очень похожий на крупного ската. Выплыла и беззвучно распахнулась, уплывая вниз и вбок, книга с картинами художников-авангардистов. Чтобы одежку не отнесло течением, Анатолий крепко вцепился в прорезиненную ткань, а сам сунул голову внутрь портфеля, жадно всасывая ноздрями сохранившийся там воздух. Отпущенный на волю альбом репродукций, шевеля плавниками страниц, растаял в закромах водяного.

Теперь у преследуемого снова появилось несколько «подводных» минут, и следовало поскорее обрядиться в более подходящий для избранного образа жизни костюм. А кораблик-утопленник должен был как нельзя лучше укрыть беглеца от слишком прытких преследователей-ныряльщиков, ежели таковые найдутся.

Водоизмещением усопшая на дне посудина похвастаться не могла. Тонн пять от силы. То ли здесь хорошо потрудилось течение, то ли поработали винты проходящих вверху теплоходов, но утопленник совершенно не врос в грунт. Дейдвудная труба оканчивалась целехоньким, может благодаря кормовым отводам, винтом. Из клюза свисал обрывок якорной цепи, облепленный пучками водорослей. Бак завершался брашпилем – носовой лебедкой, вряд ли пригодной к употреблению, поскольку проржавевшая бухта троса напоминала скорее морского ежа, чем катушку. Ни выше ватерлинии, ни ниже пробоин не наблюдалось. Интересно, какая трагедия разыгралась здесь много лет назад?

Неприятный осадок после провала операции в Смольном почти растворился. Ведь подспудно Хутчиш, конечно, ожидал от Вискаса и Алисы какой-нибудь каверзы. И все-таки жаль. Такая красивая девушка…

Работая бедрами, как выдра, Анатолий подплыл к отверстию откинутого люка и заглянул внутрь. Хоть глаз выколи. Хорошо, что сегодняшнее приключение свалилось на его голову не где-нибудь в южных морях. Там у подобного обиталища наверняка обнаружился бы свирепый хозяин – спрут или мурена. И пришлось бы биться насмерть.

Воздух в легких кончался. Выставив вперед руки с зажатым комом гидрокостюма – если на пути окажется преграда, резина спружинит и смягчит удар, – Анатолий в сопровождении маленьких холодных водоворотиков решительно скользнул в горловину.

И очутился в кромешном мраке, потому что люк за его спиной тут же захлопнулся. Точно раковина, злорадно защемившая руку искателя жемчуга.

То была самая доподлинная темнота, в которой даже он, десятимегатонник, ничего не мог разглядеть. Абсолютная темнота. Герметическая.

Он попытался отдраить предательский люк, но тот, как приваренный, не поддался ни на микрон.

Это было очень досадно. Этого он никак не ожидал. Однако в любом неприятном положении есть свои минусы и плюсы. Например, здесь, в тесной рубке мертвого кораблика, под подволоком обнаружилась воздушная подушка, пусть воздух и вонял тиной, как из кингстона. И вместо того чтобы гнать волну, в панике царапая ржавые переборки, Анатолий без суеты натянул резиновую шкуру, а мокрое тряпье запихал в портфель и закрыл замочек.

Вряд ли это ловушка.

Что, выбежав из Смольного, Анатолий бухнется в невские воды и отыщет мертвый буксир, никакой, даже самый изощренный ум, даже сам Господин чертов Доктор не мог предположить, а уж тем более не мог подготовить столь достойную встречу. Поэтому Хутчиш, облачась в резину и вытянув перед собой руки, спокойно принялся нащупывать проход внутрь корабля. Чувствительность возвращалась к озябшим пальцам. Для этого усилием воли пришлось заставить кровь бежать быстрее по венам и артериям рук. Так учил старый Длинная Рука, а потом будущий прапорщик повторял пройденное с прапорщиком Ткачуком и майором Нефедовым.

Над головой вдруг зашипели кобры, раздался долгий всасывающий звук, и Анатолий заметил, что уровень воды начал понижаться. Все быстрее. По шею, по грудь, по пояс…

Потом под потолком вспыхнули две мутно-зеленые овальные лампы. Появились и другие звуки: простуженно зафыркала невидимая помпа, отхлебывая воду. И вот уже непроглядная, похожая на малахит вода жалобно плескалась в шероховатых от коррозии углах.

– Где я? Куда я попал? А вдруг это?..

О Балтика!

Здесь проходил путь из варяг в греки, арабское серебро несколько веков подряд текло в Европу этим руслом. Здесь пролегали нарвский и выборгский фарватеры. Здесь тонули датские, шведские, польские и Ганзейского союза шхуны. Здесь в семьсот десятом году, во время Выборгского сражения, было потоплено около восьмидесяти шведских и русских фрегатов. Здесь дожидаются своих Жаков Кусто семидесятичетырехпушечный шведский линейный корабль «Енигейтен», ставший на вечный прикол на дне в семьсот девяностом; английский барк «Мэйфлауэр», коснувшийся дна в восемьсот семьдесят пятом; тридцатрехпушечный броненосец «Гангут» водоизмещением семь с половиной тысяч тонн; в сорок первом угодивший в историю теплоход «Сибирь» и отправившийся кормить рыб в сорок четвертом военный транспорт «Эсборн»; и многие, многие, многие другие. Немерено тайн скрывает в своих водах седая Балтика, есть где разгуляться алчному охотнику за стариной!

Однако утопленник, в чреве которого, подобно Ионе, оказался гонимый прапорщик, вряд ли успел оставить сколько-нибудь заметный след в популярной истории и вряд ли представлял ценность для подводных археологов. Контуры приборов и материал, из которого окружающее было изготовлено, свидетельствовали, что буксирчик имеет датой рождения год приблизительно шестидесятый-шестьдесят пятый. А по клейму на азимутальном круге навесного компаса Хутчиш определил, что кораблик делался на Ливерпульской верфи. Made in не наше.

Но и практическая ценность содержимого корабля не вызывала доверия. Все, буквально все корабельные причиндалы если и могли ещё служить, то лишь на честном слове (скорее всего, матерном) и на последнем дыхании. Клинкет – задвижка на водоотливе – была крест-накрест перебинтована, дабы не развалилась, тряпицей, очень похожей на капроновый женский чулок. Латунный лагун был измят, как меха гармошки…

Инстинкт, который не имел привычки обманывать, приказал Анатолию обернуться. И прапорщик, подняв изумрудные брызги спавшей до колен воды, обернулся.

Овальный лаз с высоким комингсом был левее. И в этом лазе, с тылу освещенный неярким зеленоватым светом, застыл со скрещенными на груди перчатками водолазный скафандр. Так же обросший речной плесенью, такой же старый, как и сам буксир. Из-за прозрачного, с трещинкой, забрала Анатолия изучали два внимательных человеческих глаза. Лоб за аквариумным стеклом украшала родинка, нарисованная вроде бы жженой веточкой сандалового дерева. Но что родинка! – под скрещенными руками на брюхе висел опутанный водорослями крупнокалиберный ручной пулемет «Гочкис-00».

– Можешь мне объяснить, – глухо донеслось из нутра скафандра, – почему ты, дубина стоеросовая, поперся в Смольный днем, а не ночью, как всякий нормальный человек?

Морское чудо ступило на трап пушкинским Каменным гостем.

Уж к чему-чему, а к такому вопросу Хутчиш был не готов. Точнее, он вообще не готовился к тому, что на глубине десяти метров под водой придется отвечать на чьи-либо вопросы. Конечно, это мог быть кто-нибудь из «черных следопытов», обшаривающих затонувшие корабли. Но откуда у «черного следопыта» персональное плавсредство? Скорее уж Хутчиш поверит в правдивость старой балтийской легенды о людях-черепахах.

– Что с дурня возьмешь, – махнул рукой скафандр, снял через шлем пулемет и прислонил к переборке недалеко от себя. – Ладно, становись к штурвалу. Уходить нам пора. Рыбаков липовых я взорвала, теперь жди атаки морского змея. Шутка.

Из сказанного Хутчиш понял только, что в скафандре женщина. И то не по голосу, а по роду глагола. Впрочем, собеседник враждебных намерений не проявлял, хотя вполне мог считать, что взятое на борт инородное тело находится в его власти. И то ладно.

– Приготовься к всплытию с твердого грунта, – сипло донеслось из-за скафандрового забрала.

Капитанша ни на йоту не сомневалась, что зачислила в команду дельного матроса и приказ будет выполнен бодро и молодцевато. Такая уверенность будила в душе Анатолия серьезные подозрения и – льстила.

– Есть приготовиться к всплытию с твердого грунта!

Решивший пока беспрекословно подчиняться, прапорщик (а может, уже мичман?) пристроил истекающий невской водой портфель на шпангоут и занял пост по боевому расписанию у мореного, с фактурно проступившими годовыми кольцами колеса. Вроде как снятого с телеги. Видимо, это и был штурвал. За неимением лучшего. Спавшая вода хлюпала уже на уровне подошв вдоль крайнего стрингера. Облизывала нижнюю балясину трапа, ведущего к задраенному носовому люку.

Кораблик-утопленник, пардон, хитроумно замаскированную подводную лодку, качнуло. Вода, собравшись в упругую живую складку, отсвечивая черно-зеленым лаком, побежала по палубе к желобу ватервейса, затем обратно, но медленнее.

Кэп создала дифферент на нос и работой гребных винтов враздрай начала раскачивать присосавшуюся к грунту субмарину. К гриппозному кашлю помпы прибавился монотонный стук дизельного движка в стиле диско.

– Врешь, я отчалю от этого рифа, – сама себе под нос пробубнила капитанша.

Наконец под днищем смачно чмокнуло, и снова по палубе зашаталась черно-зеленая складка воды.

– Эй, юнга, – разжаловала Хутчиша повеселевшая командирша, – можешь называть меня госпожа Даккара, хотя кое-кто из врагов присвоил мне прозвище Капитан Тротил. Надеюсь, тебе никогда не доведется величать меня так.

– Хорошо, госпожа, – принял условия игры мегатонник, мучимый вопросами: какая новая сила вступила в игру и каковы намерения этой силы? ЦРУ, французы, «Моссад»? Эмираты, Индийская морская разведка? А может, горячие эстонские парни? Или, не приведи Нептун, итальянцы?

Кстати, кстати!

Ведь была в истории советского Военно-Морского флота черная страница с итальянским акцентом. В пятьдесят пятом году стоящий на севастопольском рейде линкор «Новороссийск» вдруг ни с того ни с сего на виду всего города рванул и опустился на дно Северной бухты. При чем здесь итальянцы? А притом, что прежде этот корабль назывался «Джулио Чезаре» и был конфискован у потерпевших поражение во второй мировой макаронников. А чуть погодя итальянский Скорцени – капитан второго ранга, бывший командир диверсионно-штурмовых средств ВМФ республики граф Боргезе – получил высшую правительственную награду. Спрашивается: за каким чертом итальянцы полезли в Черное море и почему взорвали именно этот старый, никому не нужный корабль? Банальная месть? Не смешно.

А не логичней ли предположить, что гибель линкора обуславливалась попыткой сорвать размещение на его борту установки Икс? Допустим, произошла утечка информации на одном из кораблей Краснознаменного Черноморского Флота…

– Не «хорошо», а «есть», – сурово оборвала нить рассуждений прапорщика госпожа, показывая, что не потерпит на борту любимчиков.

Дышала она тяжело и часто, как человек, взбирающийся на крутую гору.

Анатолий краем глаза окинул помещение. Это была одновременно и кают-компания, и кубрик, и боевая рубка, и камбуз. Это был единственный жилой отсек подводной лодки.

Прямо под носом рулевого, над самопальным штурвалом, заменявшим списанный некогда за борт подлинник, торчал глубиномер – с запотевшим изнутри стеклом, несмотря на попытки загерметизировать прибор пластилином. Справа, на расстоянии руки, болтались на проводе наушники акустика; с них капало, как с весенней сосульки. Дальше по кругу высились механизмы, упакованные в нержавеющие, влажно блестевшие в зеленом свете кожухи. Механизмы подозрительно напоминали приборы торпедных стрельб.

Слева занимали место такие же кожухи. Значит, точно: торпедные аппараты. Правого и левого борта. Над кожухами слева была натянута парусиновая койка. В ней дрожала в такт дизелю малахитовая лужа. А с выпяченного парусинового дна, как в самогонном приспособлении, падали капли: кап-кап-кап…

Ну, каждый устраивается как может, обставляя свою жизнь доступными ему предметами комфорта. Анатолий вспомнил, как на пару с отважной Хейтси-Эйбиб брал в заложники губернатора Гереро, и вдруг жена губернатора выносит мужу термос и орет белугой, что губернатор привык на ужин пить горячее молоко, и без термоса я вас никуда не отпущу, лучше убейте…

– Юнга, твое лицо мне почему-то знакомо, – просипела госпожа Даккара из скафандровых внутренностей. – Ну-ка скажи-ка, имя Эвелина Зигг тебе ничего не говорит?

– Никак нет, – честно ответил Хутчиш. – А кто это?

– Одна моя давняя подруга, – пробормотала капитанша, и Анатолию показалось, что в её голосе появились нотки грусти. – Ладно, не отвлекайся. – И вдруг рявкнула: – Курс?!

– Норд-норд-ост, сэр! – легко разгадав назначение ещё одного прибора, браво отрапортовал Хутчиш.

– Ход?!

– Шесть узлов, сэр! – хватанул Хутчиш ртом порядочную порцию запаха тины.

– Глубина?! И не паясничай! Какой я тебе сэр, дьявол тебя побери?!

– Десять, нет, девять метров, мэм!

– Так десять или девять?!

– Девять!

– Хреново, – осталась недовольна капитанша и сама себе возразила: – А ниже пока нельзя.

Она заняла позицию у свисающего сверху допотопного агрегата, являющегося, очевидно, системой поднятия и опускания перископа.

– Госпожа Даккара, – решил удовлетворить любопытство прапорщик, – не могли бы вы снять скафандр? Я отвернусь.

– Не могу, – ответила капитанша. – У меня хроническая кессонная болезнь. Я навсегда обречена находиться под давлением двадцать атмосфер. Спасибо известному тебе Господину Докторишке.

– Этому китайцу? – удивился Хутчиш. – Вы знакомы?

– Китаец-то он китаец, да не простой, – вздохнула кэп. – Впрочем, сам узнаешь. Если до урочного дня успеешь. Если не полный кретин. Мы с Доктором старые знакомые и закадычные враги. Давным-давно, в тот день, когда правящий городом товарищ Романов праздновал в Зимнем дворце свадьбу своей дочери, я заглотила крючок, заброшенный Господином Доктором. И, как ты можешь догадаться, крючок этот назывался «ленинградское дело». И так же, как ты, полезла в якобы пустой Смольный…

– Мы одинаково небрежны, – посмурнел Хутчиш.

– Не хныкать!

Скафандр плюхнулся на штабель пропитанных водой, покоробившихся картонных ящиков. Картон под дамой просел, но незначительно: внутри картонных ящиков находилось нечто немнущееся.

– Акустик, прослушать горизонт! – командовала со смаком морячка – наверное, ей редко доводилось заниматься этим приятным делом.

Анатолий нахлобучил наушники. С тщанием прогнал стрелку по кругу.

– Пока тихо.

– Оно и странно, – прогудел скафандр. – Не может быть, чтоб рыбаки работали без прикрытия… Ладно, не бери в голову.

– Значит, в ялике рыбачили люди Доктора?

Хутчиш снова прокрутил в памяти пленку с отснятым побегом из Смольного. Оказывается, неведомо для себя он выскользнул из более хитроумной ловушки, чем предполагал.

– Рыбачили-рыбачили, а я им бутыль гашеной извести под киль подвела, чтоб больше не браконьерствовали. Они должны были всю ораву гнавшихся за тобой ментов из крупнокалиберного пулемета положить. Как кегли. Чтоб невинную кровь на тебя повесить. Чтоб ты, да и правоохранительные органы в урочный день у Докторишки под ногами не путались, а были озабочены своими проблемами. Про урочный день ты, понятное дело, пока не знаешь. Ну и пес с этим. Зато теперь у меня в арсенале есть пулемет. – Капитанша явно гордилась совершенным. В голосе слышались не только радость от успеха и детское счастье от владения новой игрушкой, но и мстительное удовлетворение. – Йе кахте мудже бара харш гота ге!

Хутчиш взял на заметку эту фразу. Но делать скоропалительные выводы касательно причастности командирши к индийской разведке не спешил: мало ли в какой стране можно нанять агента. И стал просчитывать, с чего это госпожа Даккара проявляет невероятную осведомленность.

Впрочем, это была не самая мудреная шарада. Проще пареной репы. При современной технике подслушивания большинство разведок уже начинают отказываться от заградительных мер вроде ежедневного вылущивания «жучков» и «волосков» из стен, одежды и кишечных трактов своих людей. Единственным более или менее действенным средством остается обрушивание на противника неперевариваемых массивов информации. Чтобы важные данные составляли объем, соответствующий капле в море. А вот Господин Доктор на свою службу безопасности понадеялся. Спасибочки.

Интересно все ж таки, на чьей стороне вступила в большую игру новая шахматная фигура в водолазном скафандре? И какой она масти? Нет, вряд ли мэм работает на итальянцев. По неписаной традиции, идущей со времен Возрождения, итальянские спецслужбы стараются не привлекать к работе женщин. Уж очень трудно контролируемы и нелогичны в поступках.

Значит, «Моссад»? Суета израильтян вокруг фашистского золота, со времен второй мировой оставшегося в закромах швейцарских банков, в свете всеобщей охоты за установкой Икс может означать только одно: евреи копят деньги, чтобы попытаться выкупить установку у того, кто её добудет. Или оплатить работу своего суперагента.

– Госпожа Даккара, кажется, обо мне вы знаете достаточно. Если нужно представиться, то я – Хутчиш. Анатолий Хутчиш, автономная боевая единица России. А вы на кого работаете?

– К сожалению, Толя, давным-давно уже только на себя. – И хотя голос хозяйки с трудом справлялся с передачей эмоций, не оставалось сомнений, что поведанная далее история завершится печальным финалом. – Это дело началось сорок с хвостиком лет назад, когда молодую выпускницу океанографического факультета Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы, индианку из штата Пенджаб, завербовало ЦРУ. Почему не «Моссад» или «Интеллиджент Сервис»? Просто-напросто ЦРУ повело себя проворней прочих. У молодого дарования не было, как принято сейчас говорить, спонсора для подводных исследований. А ЦРУ предоставило девушке и деньги, и вот этот старый плавучий чемодан, стоило пообещать, что я, молодой ученый, кроме научных изысканий буду уделять время и решению некоторых специфических задач…

Вдруг в наушниках Хутчиша яростно захрипело и затарабанило. Тысяча морских дьяволов принялась отплясывать «яблочко» босыми пятками на барабанных перепонках.

– Шум винтов с правого борта. По носу!!! – автоматически молниеносно отреагировал прапорщик.

– Дистанция?! – подхватилась с картонных ящиков командирша. Настолько проворно, насколько позволил скафандр.

– Близко! Очень близко! Почти над нами!

Анатолий почувствовал себя не в своей тарелке.

А вот госпожа Даккара знала, что делать. Вырубила двигатель. И приложила замурованный в водолазную перчатку указательный палец к забралу, вводя тем самым на подводной лодке режим полного молчания.

Откуда взялся враг прямо над головой, смекнул и прапорщик. Вражеский корабль дрейфовал по течению, прослушивая реку от берега до берега, пока искомая лодка не оказалась рядом. Теперь началась охота. И, как ни странно, предмет охоты – начиненный тайнами под завязку Анатолий Хутчиш – ничего не мог предпринять. Ему оставалось только наблюдать за действиями капитанши.

Без сомнения, госпожа Даккара не впервой оказывалась в столь стесненных обстоятельствах. Она спешно рванула расползающийся промокший картон на верхнем в штабеле ящике и в три-четыре движения освободила из коробки новенькую чугунную кастрюлю-скороварку с плотно подгоняемой крышкой. В кастрюле оказалась розовая, если довериться искусственному зеленому освещению, пушистая игрушка – будто только что сошедший с рекламы батареек «Энерджайзер» кролик в темных очках и с тарелками. Госпожа Даккара нажала на кролике кнопку, и игрушка бешено заколотила тарелками друг об дружку. А через секунду надежно закупоренный в скороварку весьма шумный кролик отправился за борт. Для чего был использован небольшой люк, очень напоминающий мусоропровод.

– Так-то, брат, – обращаясь к своему закадычному врагу, еле слышно прошипела подводная обитательница, – попутного галса тебе в…

Но тут она спохватилась, что негоже пожилой леди выражаться в присутствии молодого человека.

Что ж, госпожу Даккару можно было понять и даже поощрить за изобретательность. Растеряв штатные имитаторы шума винтов, она использовала то, что под рукой. И пусть это был не идеальный выход, какое-никакое течение все же сносило подводную лодку прочь от места, куда на шум будут падать глубинные бомбы охотника.

И каждая минута промедления людей Доктора работала на госпожу Даккару и её пассажира.

В рубке повисла напряженная тишина, зеленая, как тоска, и нарушаемая только слабым плеском воды под ногами и шумом винтов преследователей, слышным сквозь железо бортов без всяких наушников.

Хутчиш молча указал глазами на картонные коробки: может, одного электрического кролика недостаточно? И по отрицательно закачавшемуся шлему скафандра понял, что сует нос не в свое дело.

А госпожа Даккара, мучимая неизвестностью, потопталась на месте и решительно дернула на себя крышку кранца. Вместо боеприпасов в ящике оказались стоящие в четыре ряда (половина пустые, половина полные) литровые бутылки исторического кубинского рома «Гавана клаб». Капитанша взяла початую бутыль и характерным жестом предложила юнге. Все так же продолжая соблюдать режим абсолютного молчания.

Но тут лодку с невероятной силой тряхнуло. Пулемет упал, подняв рой брызг цвета свежей травки. Под ноги малочисленной команды вынесло небольшой деревянный анкерок, крутануло юлой и раскололо о стальное ребро пиллерса. Стрелку эхопеленгатора дернуло влево, за красную черту, и зашкалило там намертво. Вырванная толчком из скользких перчаток бутылка тюкнулась о палубу, и в сторону ближайшего вантервейса плещущая вода понесла зеленовато-бурое расплывающееся пятно. Манной кашей поползли вбок картонные коробки с кроликами в герметичных скороварках.

Хутчиш, чтобы его не шмякнуло о переборку, вцепился руками в румпель. Капитанша – в рукояти перископа.

Не успела лодка выправить крен, как её потряс новый удар. Водоворотом закружило оставшиеся от анкера щепки.

Рядом с головой Анатолия, между двумя швеллерами бимсов появилась рваная дырка размером с крупную пуговицу, и ледяная вода влепила прапорщику хлесткую пощечину.

Капитанша на пробоину никак не отреагировала и достала из кранца новую бутылку. Анатолий понял, что проблема спасения утопающих относится целиком к его компетенции.

Кислорода в баллонах его гидрокостюма не было. Весь вышел, ещё в Москве-реке. Одалживать кислород у госпожи Даккары смысла не имело: все равно не даст. Помпу включать нельзя ни в коем разе: у врага длинные уши.

Прапорщик, уворачиваясь от жесткой струи и не отпуская левой рукой румпель, достал из портфеля мокрый ком экспроприированной немецкой рубашки, подхватил присланный прибоем под ноги брусок подходящего размера. Обернул брусок мокрой тканью. И одним точным ударом деревянного молотка – морское название инструмента Анатолий забыл, все-таки он не моряк – вогнал импровизированную пробку в пробоину.

Третий взрыв глубинной бомбы оказался гораздо слабее, и лодку лишь крепко качнуло. Капитанша, не обратив на взрыв никакого внимания, вскрыла бутылку рома и подсоединила горлышко бутылки к немудреному приспособлению в скафандре.

Хутчиш разглядел спрятавшуюся за трещиной в стекле шлема и подведенную ко рту госпожи коктейльную соломинку шланга. И поверил в услышанную печальную историю. Господа Даккара была типичным агентом-затворником.

– Мое время гнить среди кораллов ещё не пришло, – довольно кивнула морская волчица, всосав щедрую порцию рома и усаживаясь на разъехавшийся штабель картонных коробок. – Так, значит, ты установку Икс ищешь. Ну-ну. И как успехи?

Анатолий пожал плечами:

– Спасибо, понемногу.

– Твой приятель, генерал Семен, уверен, что установка дарит вечную молодость. Кретин, – фыркнула Капитан Тротил. – А ты как думаешь?

Прапорщик нахмурился и тихо спросил:

– Микробиокомпьютеры во всех нас, в каждом человеке на этой планете. Да? Они размножаются и передаются из поколение в поколение. Верно?

– Ага, – буднично, но серьезно ответила госпожа Даккара и скрестила ноги, как будто отдыхала на завалинке. – Но только это не про меня. Я-то чистая. Мой папашка был рьяным буддистом и на приманку с вакцинацией не клюнул. Да и мамашке не позволил. А мужиков у меня не было, скажу тебе как солдат солдату. Так что, если кто-то установку инициирует и начнется катавасия, я буду в стороне. Навоевалась. Хватит.

Хутчиш промолчал.

– Но если ты, юнга, найдешь её раньше Докторишки и раздолбаешь на хрен к едрене матери, то я не обижусь, – столь же спокойно продолжала капитанша. – Потому что не нравится мне, когда кто-то людей за ниточки дергает и приказывает им, как жить. Мне вот попробуй приказать…

И вдруг взревела, как корабельный ревун:

– Эй там, на палубе, курс?!

И позволила себе, черт с ними, с приличиями, несколько непечатных выражений в адрес Доктора Театральных наук. Словно он мог её слышать.

– Норд-норд-вест!

Хутчиш кинулся к приборам смутившийся и зардевшийся. Запах тины его больше не донимал. Свыкся прапорщик.

Конечно, не очень-то уютно было в пенатах госпожи Даккары, но свобода – понятие относительное.

– Держать норд-норд-ост! – приказала капитанша. С кряхтеньем наклонилась, чтобы вернуть в прежнее положение упавший ручной пулемет. Сделала она это с такой нежностью, с какой пятилетняя девочка укладывает спать любимую куклу.

– Есть держать норд-норд-ост! – заправски откликнулся Анатолий.

– Глубина?!

– Одиннадцать метров!

– Ну да, – не удивилась леди. – Слегка зачерпнули бортом воды. – Она хлебнула ещё рому и подвела итог: – Пустяки. Через пяток минут, когда торпедоносец Доктора отойдет на пару кабельтовых, врубим и помпу, и ход. Спрячемся под опорами Большеохтинского моста. Нас оттуда будет не выцарапать, как моллюска из раковины. Эта якорная стоянка как раз для меня. Кстати, юнга, заруби на носу: если ты увидишь рыбаков с удочками, закинутыми в Фонтанку или Обводный канал, то знай – никакие это не рыбаки.

Анатолий не стал спрашивать, почему Капитан Тротил не опасается вражьих ныряльщиков с магнитными минами. Сам себе ответил на незаданный вопрос: наверное, госпожа давно отучила врагов от подобных глупостей. Ведь ему довелось наблюдать лишь один незначительный эпизод в длящемся годы поединке.

– Не дрейфуй… тьфу, не дрейфь. От бомб уворачиваться мне приходится не реже раза в месяц. Ис бат се сада ирте рахна чахие! – поделилась леди, сделав очередной глоток рома, окрашенного бортовым светом в зеленый. – Господин Докторишка года два назад купил теплоходик и под видом речных экскурсий тралит Неву туда-сюда. То под мостами отсиживаюсь, то под «Авророй». А пустить сторожевик ко дну не могу. Внимание к себе привлеку. Может, Доктору того и надо. Своих людей беречь он не научен. Вот этой хреновиной, – морская волчица потрясла перед носом юнги плоским черным приборчиком, – я отправила кормить рыб не менее сотни его головорезов.

– Но разве нет других способов выжить подводную лодку из Невы? – галантно поддержал беседу Хутчиш.

Принцип работы прибора, переделанного из обыкновенного «тетриса», он понял без объяснений – по внешнему виду доработок. Нечто вроде антирадара, только с функцией наведенного лидирующего сигнала. Нацеливаешь приборчик на вражью боевую технику, нажимаешь кнопку, и посылаемый ежесекундно в эфир радиосистемой вражьей техники сигнал «я – свой, я – свой» меняется на провоцирующую любую систему опознавания абракадабру. И вот уже во вражий танк или самолет летят родненькие УРСы, НУРСы и ракеты «земля-воздух».

Госпожа Даккара неопределенно махнула резиновой перчаткой и сунула приборчик обратно в клапан на груди.

– А плюнуть и отвалить? Зачем вам установка Икс? – задал Хутчиш как бы между прочим самый важный вопрос.

– Да хрена мне сдалась эта установка! Но куда ж я денусь с подводной лодки?

– обреченно развела резиновыми перчатками пленница пучины. – Видите ли, юноша, я в какой-то момент закрутилась, замоталась и однажды вдруг узнала, что давно обещанную дамбу в Финском заливе р-раз – и построили. И что выход из Невы для меня отрезан.

Это печальное признание не могло не потребовать допглотка. Пожилая леди хлебнула рому и вдруг сипло загорланила старую песню, дирижируя резиновой перчаткой:

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! Пощады никто не желает!

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросил Хутчиш.

– Пробовала, – отвлеклась от вокальных упражнений госпожа Даккара. – Стала пробивать дорогу через подземные озера, так чуть метро не затопила. Слыхал про плывун на «Лесной»? Моя работа. Так громче музыка! Играй победу! Мы победили! И враг бежит, бежит, бежит! Так за царя, за родину, за…

И вдруг, не закончив строфу, она совершенно трезвым голосом сообщила:

– Тумге смрит парта ге : установка Икс – это небольшой, похожий на гироскоп прибор. Размещен на камбузе СКР «Тамбовский комсомолец». Который вчера прибыл в Питер на День Военно-Морского флота. Найди её, юнга. Найди раньше Докторишки. И раньше Семена…

Сказав так, капитанша опустила глаза и уставилась на палубу с видом человека, который сам сдался, но не желает, чтобы сдавались другие.

Хутчиш молчал, не зная, что сказать. Потом, желая подбодрить и поблагодарить свою спасительницу, негромко произнес:

– Адья дживамага , госпожа Даккара. И это наше счастье.

 

Эпизод двадцать первый. Миллион в брачной корзине

30 июля, суббота, 11.14 по московскому времени.

– Юрий Николаевич, к вам тут посетитель, – без восторга сказал охранник в телефонную трубку. – Говорит, что по делу. – Прикрыл мембрану ладонью и поднял глаза на гостя: – Как вас зовут?

Еле сдержал зевок, хотя сидел чинно, не развалясь, за столом. На случай визита большого начальства.

– Петр Балаганов, – ответил Петя заискивающе, смутился и добавил посолиднее:

– Я друг Юры.

Он почему-то стеснялся взглянуть в лицо охраннику. Поэтому уткнулся глазами в раскрытый посередине журнал сдачи-приема ключей.

– Говорит, что Петр Балаганов. Друг, – передал охранник собеседнику на том конце провода. Помолчал, слушая ответ, потом буркнул: – Хорошо, – и повесил трубку. – Ждите, за вами сейчас спустятся.

После чего недовольно вздохнул и, как за неприятную работу, вновь взялся за прерванное чтение бандитского боевичка «Презерватив для убийства».

Стоять над душой охранника было неприлично, и Петя начал мерить шагами вестибюль. От фанерного стенда с перечнем фирм, арендующих площади в этом здании, до выставленного из чьего-то офиса за ненадобностью засохшего фикуса в кадке. От уводящих наверх ступеней под мрамор до высоких, скрипучих, выкрашенных в серый цвет входных дверей.

На подоконнике лежала стопка рекламных листовок: «Вы не правы, если считаете, что автоматический определитель давления нужен только пожилым. В молодом возрасте очень важно…» На стенде с перечнем арендаторов к названию «Издательский Дом» безвестный хохмач приложил руку, и получилось «Издевательский Дом».

Лучше б Петюня стоял на месте. Звук его шагов действовал на нервы охраннику.

Лохматый посетитель доблестному работнику охраны не нравился. Несмотря на пасмурность погоды снаружи и скупость неонового освещения внутри здания, посетитель был в больших, старомодных темных очках, закрывающих пол-лица. Но не нужно слыть Шерлоком Холмсом, чтобы заметить: распухшую физиономию гостя украшают два сочных лиловых фингала. Гопник какой-то. Или шпион, ха-ха… Нет, совершенно не занимала внимание охранника бесхитростная книженция. Зачем только такое печатают?

А посетитель Петя чувствовал себя очень неуютно в просторном фойе с огромными запыленными окнами. Изменником Родины чувствовал он себя.

Когда пяток дней назад с ним через Интернет связался давнишний партнер по кое-каким делишкам, связанным с хакерством (что греха таить: подрабатывал Петюня иногда взломом компьютерных паролей для разных заказчиков), и за семьсот долларов предложил поискать в столице одного человека («факс с его портретом высылаю, деньги переведу сегодня же»), Петюня сдуру согласился. А что такого? Мало ли – может, родственника какого ищет…

Не сразу, ох не сразу младого веснушчатого Пьеро посетила отрезвляющая мысль, что если раньше партнер просил лишь о пустяковых услугах из разряда «мелкое хулиганство», то теперь дело попахивало шпионажем.

Познакомились они с заказчиком год назад в одном из эротических чатов, быстро нашли общий компьютерный язык и иногда совместно промышляли побочным зарабатыванием денежек, однако Петя до сих пор не знал, кто его приятель, откуда и чем занимается. Звали его Мойл, но Пете не было известно, настоящее это имя или никнейм.

Поэтому, получив электронное письмо (факс с изображением блудного паренька должен был прийти попозже), Петя сначала попытался узнать, из каких краев работодатель – интересно стало.

Поскольку электронный адрес Мойла заканчивался на edu, а не кодом страны, то Петя с помощью простенькой программы WS Ping32 решил выяснить географическое месторасположение чужого провайдера, а уж потом раскопать, кто он таков. Но на первом же шаге случился облом – на экране высветилось сообщение: «НЕВОЗМОЖНО УСТАНОВИТЬ АДРЕС ОТПРАВИТЕЛЯ». Использование другой программки – CiberKit – дало такой же результат.

Ага, просек Петюня, замаскировался. Ну ничего, и такие пассворды взламывали. Мы тоже не сисопы какие-нибудь. Пусть у недоступного Мойла проксюха анонимайзированная и IP не взламываемый, но постоянный коннект-то ему нужен! В случае чего пингами закидаю. Не на штатовцах каких-нибудь работаем – на Linux'е, между прочим, с нормальными исходниками.

Петя попробовал узнать хотя бы название чужого провайдера посредством услуг сервера tamos.com/bin/dns.cgi?, однако и там потерпел фиаско: вер ответил, что искомого провайдера в природе не существует.

Ерунда, не сдавался Петя, нормальные герои всегда идут в обход, и с помощью стандартной утилиты tracert из-под девяносто пятых «виндов» попытался проследить путь, который проделал броузер – вплоть до отправителя.

Здесь Петю ждал неприятный сюрприз: цепочка из полутора тысяч перевалочных пунктов, сделав петлю чуть ли не по всему земному шарику, оборвалась где-то в районе Малайзии, а на скрине вдруг вспыхнула багровая звезда Давида и один за другим появились три устрашающих месседжа – на иврите и, чуть ниже, на английском: «BANNED ACCESS!», «EXIT NOW!», «USER'S IDENTIFY COMPLETE!».

Иврита Петр не знал, но английские предупреждения понял мигом: не в первый раз. Пришлось спешно рвать когти, пока действительно имя юзера не вычислили. Едва в 9600 не залетел. Даже хайджек не помог. Даже пришлось HotBird'ом следы заметать – чтобы свора сторожевых программ не достала.

Не достала. Ушел Петя от погони. Не ламер все-таки. Однако и работодатель ему достался – будьте-нате! Профессионал, елы-палы. Надо же – через простой tracert хакера вычислил! Да кто он такой, честное слово?

Вот тут-то, в воскресенье вечером, Петр впервые почувствовал, что лезет в чужие игры. Международные. Противный шепоток заворчал в ухе: «Вот так все и начинается», а потом перерос в крик души: «Завербовали!».

Ладони незадачливого провайдера вспотели. Первым побуждением было немедленно связаться с Комитетом Глубокого Бурения, но, во-первых, телефона Комитета он не знал, а звонить по «ноль два» как-то постеснялся. Что он скажет дежурному? Меня через Интернет вербует какой-то вражеский агент?

А может, захватить самолет и улететь из страны?..

Нет. Так поступают только трусы.

Часа полтора Пьеро тупо пялился в мертвый экран и жалел себя. До слез. Перебирал дела, которые не успел совершить за столь короткую жизнь.

Потом отпустило. Страхи отпрянули и зачахли. Почему чуть что, так сразу шпионские страсти? Мало ли зачем человека ищут? Вон, в швейцарских банках обнаружили золото, экспроприированное нацистами у евреев в Великую Отечественную. Так, может, Мойл наивных наследников по континентам собирает? Естественно, не бескорыстно… А ему, Петюне, за основной труд всего семьсот баксов?! Жидовская морда!

Ну ничего, когда наследничек окажется в руках у Пети, поговорим с Мойлом по-мужски. Или десять процентов, или обходитесь без наследника.

Найти человека в Москве для Петюни труда не составляло – почему же на халяву не прокатиться? Были у него знакомые в компьютерных центрах и столичного ГУВД, и ЦАБа; к тому же семьсот баксов никогда не помешают, да и в белокаменную давно хотелось прошвырнуться.

Поэтому, отпросившись у директора, Петя утренней «Стрелой» махнул в Москву. Благополучно забыв получить факс с портретом наследничка.

Он неплохо провел в Москве понедельник и вторник: встретился со старыми приятелями, такими же упертыми компьютерщиками, обменялся последними байками, ну выпили, конечно… И о цели своего визита вспомнил только на вокзале.

Решил стучать себя кулаком в грудь до последнего. Точнее, в клавиатуру. Мол, искал, высунув язык, да не нашел. Разве ж в Москве найдешь кого…

Тут-то и начались его неприятности: сначала карточные шулеры в поезде, потом странный попутчик с дурацким предложением заработать пятьсот долларов за три минуты, и в результате – камера пыток в японском консульстве… А уж во что самураи превратили его офис, лучше и не вспоминать.

И с трудом отринутые подозрения вернулись: «Завербовали! Израиль! „Моссад“!»

Петина рука машинально отправилась за ворот рубашки. В сыром и мрачном фойе ему стало душно.

– У-у… – только и сказал спустившийся сверху Юра Вольнов, увидев расцвеченное лиловыми тонами лицо приятеля. – Где это тебя угораздило?

Увиденное не могло не вызвать улыбку.

Когда Юра ухмылялся, он становился похож на распаренного, только что завершившего банную церемонию порядочного семьянина – с росинками пота на розовом лбу.

– Да так, – смущенно шаркнул ножкой Петя и робко пожал руку приятеля. – Бандитская пуля. Слушай, у тебя компьютер свободный с «аськой» найдется? Мне бы пообщаться с одним челом…

Юра, технический директор брачного агентства «Офелия», поморщился и потер небритую щеку. Когда Вольнова напрягали чужие просьбы, он становился похож на невыспавшегося товароведа из «застойных» карикатур.

– Народу полно… А что ж твоя провайдерская фирма, обанкротилась, что ли?

Когда призрак банкротства начинал маячить перед кем-нибудь из Юриных приятелей, технический директор принимал это близко к сердцу. Потому как, потеряв работу, друзья-товарищи первым делом искали Вольнова. И Юре доводилось снова становиться похожим на карикатурного товароведа.

– Да по выходным сервак глючит, – соврал Петя. Не будешь же объяснять, что фирма через пятнадцать минут после ухода белобрысого вагонного попутчика была обращена в руины вежливыми азиатскими лиходеями, а связанный Петя увезен в местный филиал японской разведки. – У меня деньги горят, вот и нужно до заказчика добраться. Ну не скриптуй, старик, на полчасика всего-то початиться! Если хочешь, кэшну за коннект!

– Следи за фонтами, – буркнул Юра. – Когда это я с приятелей деньги брал… Ладно, пойдем, найду тебе комп.

Широкая лестница легла под ноги. Несмотря на старания уборщиц, она казалась безнадежно грязной. Ввиду субботы здание на шаги людей отвечало только безжизненным эхом. Петя поневоле жался к приятелю. В роли завербованной вражьей разведкой человеческой единицы он чувствовал себя крайне противно. Словно запил молоком салат из свежих огурцов.

– Вот лучше скажи: ты коды какие-нибудь вскрыл в «Старкрафте»?

Когда Вольнов западал на какую-нибудь игрушку, он походил на крикливую торговку сосисками в тесте с Сенной площади. Всплескивал красными ручками, потирал разрумянившиеся ладошки, загибал розовые пальчики.

– Два, – поспешно, немного заискивающе ответил Петя. – Чтобы противник продал тебе волшебные манускрипты, введи «no glues», а чтобы строители шевелились поэнергичнее, надо ввести «operation cwal». Устроит?

– Сойдет. Потом запишешь.

Они промаршировали по неотреставрированной части этажа. Ведра с засохшим суриком, доски, постеленные на пол, но не закрепленные и некрашеные, с ясными отпечатками подошв, и прочие детали художественного беспорядка остались за углом.

– Ну, как бизнес? Процветает? – полюбопытствовал гость, вступив в зону евростандарта, подчеркнутого щедро шуршащим под ногами ковролином.

Пете не хотелось оставаться один на один с неутешительными мыслями.

– Скрипим понемногу. От клиенток отбоя нет, даже по выходным. Хотя, казалось бы, лето – богатые телки на Кипре должны пузо греть, а бедные в огородах спину гнуть. Так нет же: прут и прут.

– Любовь покоя не знает…

После приключения в японском консульстве Петя сутки отлеживался дома, ожидая с минуту на минуту прибытия милиции, или ФСБ, или, на худой конец, киллеров. Однако никто не пришел. И Петя осмелел. Если разобраться, то в разгроме провайдерской фирмы он не виноват, а наоборот, является стороной пострадавшей – о чем свидетельствуют разноцветные фонарики на лице. Тут менты к нему не подкопаются. Никаких государственных секретов он также не разглашал, потому как не знал ни одного. Значит, и у ФСБ на него ничего нет. Подумаешь, в Москву разок смотался! А то, что белобрысый этот – как его, Анатолий Семенович, что ли? – попросил отправить электронное письмо в различные консульства, так это, извините, неподсудно.

Белобрысый, белобрысый… С него-то все неприятности и начались. Надо связаться с Мойлом и выспросить у него, какого дьявола коллега подставил Петю под удар. Да ещё и не под один удар. И все по лицу. Заодно деньжат пусть подкинет – в компенсацию за издержки… Иудей несчастный.

Юра Вольнов слукавил: поскольку на дворе суббота, клиентов в его офисе на третьем этаже было не очень много – четверо. Дородная матрона, похожая на фрекен Бок, аляповато одетая девушка с модным отсутствием всякой прически на голове, похожая на Пеппи Длинныйчулок, и две барышни сомнительной профессии, нервно курящие и о чем-то шушукающиеся в углу.

Юра подвел Петю к пустующему компьютеру у окна.

– Вот, – сказал Юра. – Моя машина. Час в твоем распоряжении. А потом – извини, мне работать надо.

– Конечно, конечно, Юр…

Петя сел на краешек черного вращающегося кресла. И вздохнул поглубже, набираясь отваги.

Затренькал телефон. Миловидная девица за секретарским столом сняла трубку и заученно произнесла:

– Алло, Международное агентство знакомств «Офелия». Да, мы оказываем услуги по знакомству русских женщин с иностранными мужчинами с целью создания семьи. Да, через Интернет. Да. Да. Обслуживание в течение полугода. Нет, гарантию, что вы выйдете замуж за это время, мы не даем. Потому что не даем. Дама, я повторяю, такую гарантию мы дать не можем. Нет. Нет. Не можем. Пожалуйста, триста двадцать тысяч рублей за полгода обслуживания… Ну где же это дорого?..

На том конце, очевидно, бросили трубку. Миловидная девица с ненавистью посмотрела на телефонный аппарат.

Петя вздохнул, подвел курсор «мышки» к «ромашке» в правом нижнем углу экрана и кликнул, открывая доступ к Ай-Си-Кью. Потом ввел девятизначный цифровой код связи с Мойлом.

Загадочный иностранный Мойл, Петин работодатель, к счастью, был на он-лайне.

«Xe,f[f lehfr» – напечатал Петя.

Увидел, что не переключился на русский шрифт. Ткнул клавишу Сtrl. Набрал сообщение по новой и отправил адресату:

«Здравствуйте, Мойл. Это Пьеро. Вы здесь?»

«Где вы пропадали столько суток? – пришел незамедлительный ответ. – И почему вы связываетесь не с вашего компьютера? Номер айсикьюшный другой!»

– Да, – сказала девица в телефон. – Это Международное агентство знакомств «Офелия». Да, мы помогаем русским девушкам в знакомстве с иностранцами…

«Потому, – злобно тыча по кнопкам клавиатуры, напечатал Петя, – что мой компьютер сломали. Какие-то японцы. В среду еще. Довольны?»

Пальцы заныли, вспомнив боль от пыточных иголок.

– А вы там с мужчиной разгова… – недоспросила сунувшаяся было через Петино плечо Пеппи Длинныйчулок, отпрянула, обиженная Петиными взглядом и видом, вернулась к брезгливому перелистыванию стопок фотографий зарубежных мужиков, жаждущих отыскать себе русскую женушку.

– Триста двадцать тысяч рублей за полгода обслуживания вас в Интернете, – сказала девица. – Что значит – дешево? Нет-нет, мы не жулики, мы солидная фирма…

На том конце, очевидно, бросили трубку. Девица беззвучно, движением руки показала Юре, где у неё сидит такая работа. Когда Юре что-нибудь показывали особы женского пола, это не вызывало у технического директора никакой реакции. Приспособился. На службе и дома.

«Докажите, что вы действительно Пьеро», – попросил Мойл.

«Чего это ради?» – возмутился Петя. Хотя первый запал уже схлынул. И уже не решительный обличитель сидел за компьютером, а жалкий и ничтожный человечишко. Тварь дрожащая. И потребовалось не менее трех секунд скрипа зубов, чтобы заставить себя возгореться праведным гневом.

«Я хочу быть уверен, что разговариваю именно с вами, а не с подставным лицом».

Петя хмыкнул (еще и не верит! Ну ладно, получай, еврей, гранату!) и напечатал:

«Да ради Бога. Помните, Я для ВАС вскрыл КОД ДОСТУПА в шведскую фирму Nivida? Так вот напоминаю: код этот таков: NCS-214.VGU…»

«Стойте, стойте! – вспыхнуло в „окошке“ ответное сообщение. – Я верю, верю!»

«То-то».

Петя вдруг осознал, что может безбоязненно хамить заказчику.

Из факс-машины на столе у девицы, тихонько треща, высунулся язык бумаги. Девица оторвала его, бегло просмотрела и громогласно объявила:

– В понедельник прилетает дон Эсмеральдо из Испании! Кто подавал заявку на встречу с ним?

– Я! – басом выкрикнула женщина, похожая на фрекен Бок, и жадно колыхнула телесами.

– Я! – пискнуло, подхватившись с места, существо, похожее на Пеппи Длинныйчулок.

– Номер сто шестнадцать, – кивнула девица на фрекен Бок. – Запоминайте. Вы встречаетесь с доном Эсмеральдо во вторник, второго августа, в четырнадцать ноль-ноль в холле гостиницы «Европа». Номер четыреста двадцать один. – Кивок на Пеппи: – Встреча с доном Эсмеральдо в ресторане «Дворянское гнездо», в среду, третьего августа. Распишитесь в уведомлении.

– А почему это я позже встречаюсь? – возмутилась Длинныйчулок, едва не выплюнув жвачку.

– А как я с ним разговаривать буду? – всполошилась фрекен Бок, тряся бюстом. – Я же ни хрена по-иностранному не разговариваю!

У Пеппи, судя по всему не имеющей языковых барьеров в общении с испанцами, было явно больше шансов охмурить иноземца.

«Ваши неприятности как-то связаны с моим маленьким поручением?» – после небольшой паузы поинтересовался Мойл.

«Напрямую, – веско отпечатал Петя. – Я нашел вашего человека, я вступил с ним в контакт, я расположил его к себе… А что в результате? Моя фирма разорена, меня избили, я остался без денег!»

Две сомнительной профессии крашеные шатенки, облаченные в змеиные микроюбки и прозрачные блузки, шептались в уголке о своих потенциальных иноземных женихах:

– …Гийом мой спрашивает по телефону: «У тебя сколько мужчин было до меня?»

– А ты что?

– Я говорю: «Двое».

– А он что?

– Поверил.

– Идиот…

«Насчет денег не беспокойтесь, Пьеро. И забудьте про этого человека. Если у вас есть какие-нибудь письменные или аудиовидеодокументы, связанные с ним, уничтожьте. Он погиб. Утонул в Неве…»

– Почему у вас не предусмотрены курсы скоростного изучения иностранных языков? – бушевала фрекен Бок. – Хотя бы одного языка! Но иностранного! Почему у вас нет услуг переводчика?!

– А в интимной обстановке с доном Эсмеральдо вы тоже будете требовать услуги переводчика? – резонно спросила девица-секретарь.

– Какая интимная обстановка?! Я за границу хочу уехать! Я вам не проститутка! Но разговаривать со своим женихом я должна или нет?!

Если б офис освещался не люминесцентом, а люстрой, то люстра закачалась бы.

– Наплюйте, – с выигрышных позиций своего возраста попыталась успокоить конкурентку Пеппи Длинныйчулок. – Язык любви до Мадрида доведет.

«Надеюсь, вы не станете утверждать, что это я его утопил?» – спросил Петя у своего работодателя. Безнаказанность пьянила.

«Ну что вы, Пьеро, как можно? Просто расскажите, как было дело. О вашей встрече с клиентом и почему ваш офис оказался разграблен».

Поскольку одно сообщение через Ай-Си-Кью не должно превышать килобайта, то Пете пришлось отправить штук пятнадцать посланий, дабы изложить все с ним происшедшее. Иногда он кидал тревожные взгляды на Юру: не собирается ли тот вежливо попросить? Нет, Юра на другой машине проверял свежие подсказки. Когда Юра сидел за компьютером, он всегда высовывал между губами кончик языка. Это его не красило.

«Дела… – ответил Мойл. – Ну да ничего. Мы ещё повоюем».

– Я хочу поговорить с вашим директором! – заявила фрекен Бок, напирая грудью на девицу за телефоном. – Где ваш директор?

– Дома директор, – хладнокровно заявила девица. – Сегодня суббота, между прочим. Будет в понедельник.

– Да?! – взъярилась фрекен Бок. – А я во вторник с мужем встречаюсь, вы не забыли?

– С мужем! – громко фыркнула Пеппи Длинныйчулок и принялась демонстративно накрашивать губы.

«Скажите, Мойл, вы шпион?» – написал Петя, наплевав на всякую конспирацию. Хотел дописать: «Сами воюйте, без меня», но не рискнул. Бунтующих агентов дарят контрразведчикам на день рождения. И эта последняя, простая, в сущности, истина мигом поставила распоясавшегося Пьеро на место.

Еще одна пауза. Потом:

«Вы, насколько я знаю, уже пытались узнать, на кого я работаю. Успокойтесь. Не на „Моссад“. Я редактор очень популярного в Израиле журнала «Бэсэдэр». Пьеро, вы хотите заработать миллион долларов за два дня? Тогда не задавайте дурацких вопросов».

У Пети с плеч свалился многотонный груз. У Пети на сердце стало легко и звонко. К Пете вернулась жизнь, в душе расцвели яблони и груши.

Миллион!

О такой сумме таинственный Мойл пока не заикался… Впрочем, и блондинчик предлагал пятьсот баксов за три минуты, а что из этого получилось? Но ведь пять сотен он, Пьеро, заработал, пусть и ценой парочки синяков… А из чьего кармана эти деньги – неважно.

«Хочу», – кратко ответил Петр, сжигая за собой мосты. Ввязался, так уж иди до конца.

«В таком случае, – передал Мойл, – мы должны торопиться. Времени у нас осталось только до завтра. До воскресенья. Вы готовы довериться и помочь мне?»

«Миллион баксов?» – переспросил Петя.

«$ 1 000 000», – подтвердил Мойл.

«Что я должен делать?»

– Да, – сказала в трубку девица, игнорируя вопли фрекен Бок, – это Международное агентство знакомств «Офелия». Нет. Нет. Мы помогаем русским девушкам выйти замуж за иностранца. Да, только замуж. Нет, адресов мы не даем. И телефонов не даем. Мужчина, я ещё раз говорю: наши клиентки желают выйти замуж, а не… Мужчина, вы иностранец? А из какой страны? Нет, Кавказ это не заграница. Не знаю почему. Не заграница, и все! Мужчина, позвоните в эскорт. Нет, телефона я не знаю.

«Во-первых, – передал Мойл, – запомните: до тридцать первого июля вы должны отыскать кое-какие документы. Это легко. И это очень важно. Вы уже проявили себя как опытный и многообещающий работник. Я полагаюсь на вас. Я все выяснил, я все разузнал и разведал. Поэтому сделать это вам будет проще простого».

«Под воровскую статью хотите меня подвести?!»

Петя шутил. Пете хотелось шутить.

«Да ни Боже мой, Пьеро! Никто не просит красть! Эти документы хранятся в тайнике чуть ли не с начала века. Никто о них не знает, никакой исторической ценности они не представляют».

«Тогда что это за документы?» – Петя упивался тем, как жестко он ставит вопросы, как цепко владеет ситуацией, какой он молодец.

– Да, – сказала невозмутимая девица в трубку. – Это Международное агентство знакомств «Офелия». Да. Да. Что?.. – Она вдруг вытянула трубку перед собой и посмотрела на нее, точно на гремучую змею. Потом снова, но уже опасливо поднесла трубку к уху. – Алло. Да… Погодите, я правильно понимаю – вы хотите познакомиться с иностранцем? Ага. Верно, но… Да, работаем, однако только для тех, кто с целью брака… Правильно, но… Ясно. Значит, вы хотите выйти замуж за иностранного мужчину, так? Послушайте, молодой человек…

«Точно неизвестно, – отстучал Мойл. – Но от этих документов зависит очень и очень многое. Если мы не найдем их до вечера воскресенья… Впрочем, ладно. Судя по всему, это дневники академика Вавилова, знаете такого?»

Послание, превысив килобайтный предел, закончилось. Но вдогонку ему тут же прилетело продолжение:

«…Его расстреляли. Его и ещё многих специалистов. „Дело врачей“, помните? Но на самом деле все было не так…»

Следующее послание:

«Как – мы не знаем. Известно только, что академик Вавилов изучал возможности передачи по наследству приобретенных генетических признаков. Вся правда скрыта в его дневниках. Да за такие материалы все информагентства мира…»

– А мне мой Ричард написал, – показала подруге письмо одна из крашеных шатенок, – что он like dance from dusk till dawn. Ты же вроде сечешь по-английски?

– Ну… – нерешительно согласилась потенциальная невеста Гийома, скрипя тонюсенькой полоской мини.

– А что это значит?

– Покажи-ка письмо… Ну, это вроде бы значит, что он любит танцевать на столе с высоким дауном…

– Правда?! Идиот…

«Я понял, – ответил Петя. – Я согласен. Где спрятаны дневники, вы знаете?»

«Нас никто не подслушивает?»

Петя оглянулся.

«Никто. Это закрытая линия связи. Где дневники, Мойл?»

– Да, – сказала девица в трубку, – это Международное агентство знакомств «Офелия». Кого? Минуточку. Юрий Николаевич! Вас. Голос детский – сын, кажется.

Юра Вольнов подошел к телефону:

– Але. Привет, сынуля. Что-то случилось?

Некоторое время он напряженно слушал, изредка вставляя «ага», «ну» и «понял». Потом лицо его неожиданно посерело, трубка выпала из безжизненных пальцев. Юра медленно опустился на стул.

«В полу кабинета заведующего хирургическим отделением Военно-медицинской академии есть тайник, – передавал Мойл. – Дневники спрятаны в сейфе. Шифр – буквенный. Название корабля, чье кормовое украшение находится над главной лестницей Военно-морского музея. В Петербурге. Это у вас в городе. Вам будет очень просто узнать его. И изъять дневники. Вы на связи, Пьеро?»

– Что случилось, Юрий Николаевич? – встревоженно спросила девица.

– Мне домой надо, – прохрипел Юра.

– С кем-то плохо, да?

– Д-да… С сыном…

«На связи», – медленно отстучал Петя.

«Ты должен найти их, Пьеро. До завтрашнего вечера. И переслать мне по факсу. Справишься?»

«За миллион баксов в Кремль проникну», – храбро пообещал Петя, испуганно взглянув на друга. Но оторваться сейчас от компьютера не мог: взор его застилали зелененькие купюры.

– Я же говорил ему, чтоб никогда не трогал мой компьютер! – вдруг заорал Юра Вольнов. – Негодяй! Убью!

«В Кремль не надо, – возразил редактор, или кто там это был на самом деле. – Там нет ничего интересного. Дневники Вавилова – вот что представляет настоящую ценность. Так я могу положиться на вас, Пьеро?»

«Разумеется, Мойл».

Юра заплакал – горестно, неудержимо, навзрыд. Повернулся к Пете и сообщил:

– Этот маленький негодяй звонит мне и спрашивает: «Папа, а что такое „ФОРМАТИРОВАНИЕ ДИСКА С:/ ЗАВЕРШЕНО“?»

 

Эпизод двадцать второй. Морская болезнь

30 июля, суббота, 14.07 по московскому времени.

Петя, чуть наклонясь, читал академически сухие надписи: «Банник с прибойником», «Сдвижной фальшвейерник», «Вспышечник шуфла»… Выставленное в витрине оружие казалось игрушечным. Не верилось, что, подсобляя себе этими штуковинами, каких-нибудь триста лет назад люди сеяли смерть. Старомодные, из эпохи начала восьмидесятых солнцезащитные очки-стрекозы норовили соскользнуть с носа и покончить с собой на паркете. То, что очки больше подходили для женщины, чем для мужчины, Петю смущало не очень, лишь бы бланши скрывали.

А может, выставленное в витрине оружие казалось ненастоящим потому, что вокруг, раскинув паутину ненастоящих снастей, выставляли напоказ лакированные деревянные бока модели старинных кораблей. И хотя некоторые были размером в восемь ксероксов или с настоящий катер, даже подлинные экспонаты они заражали болезнью нереальности.

А может, оружие гардемаринов выглядело фальшивым потому, что рядом с Петей топтались не седоусые румянцевские или суворовские богатыри, а горластые немцы, бесцеремонно тыкающие в экспонаты пальцами и подначивающие друг друга наверняка скабрезными шуточками. Некрасивые девицы-немки из их компании косметикой и вниманием своих и чужих мужчин не пользовались. Худые, обросшие оранжевым пухом, торчащие из шорт ноги немцев казались выточенными из светлых пород дерева, как и корпуса уменьшенных копий фрегатов, некогда принесших славу российскому флоту.

За каким чертом Петю понесло в Военно-морской музей, он и сам не смог бы ответить. Какого рожна он не уймется, для него тоже оставалось загадкой. Так ли уж он верил в обещанные деньги?

Чай, не маленький. Идиота проще убить, чем заплатить ему миллион долларов. И ведь сарацин Мойл даже не объяснил толком, как он собирается передать вереницу зеленоликих президентов. Вспомнилась невеселая кавээновская шутка: «Я тебе по факсу послал миллион долларов»…

Все. Решено. И не стоит откладывать. Сейчас Петя выходит из музея и, никуда не звоня, никому ничего не объясняя, мчится на Витебский вокзал. И отправляется на дачу. И сидит там безвылазно неделю, как улитка в ракушке. А лучше месяц. Заметано.

Но, вместо того чтобы действительно покинуть музей, Петя двинулся дальше, от экспоната к экспонату, задирая голову, чтобы лучше разглядеть развешанные под потолком выцветшие трофейные флаги.

Класса до шестого Петя любил играть в солдатики. У него были две пластилиновые армии – «наших» и французов (влияние добротно скроенных батальных сцен в «Войне и мире» Бондарчука). Каждая армия в сотню штыков. Вместо того чтобы делать домашние задания, Петя, пока родители не вернулись с работы, самозабвенно заставлял свои армии маршировать друг на друга.

И вот здесь, в музее, призраки пацаньих грез вернулись. В голову пришла эдакая фантазия: бриг «Виктория», держа нос по ветру, заходит в борт к чайному клиперу «Лаперуз». Полный абордаж. Зажав зубами кортики, при помощи абордажных крючьев пираты запрыгивают на вражеские ванты. Порох на полках кремневых пистолетов отсырел. Шпицрутены на исходе. У пиратов вплетены в косички горящие труты, чтобы поджигать запалы швырятельных бомб. Босые загрубелые пятки стучат по палубе. Испанский гранд прокусывает воротничок, в котором ампула с цикорием…

Петя опомнился, тряхнул лохмами. Ведь он сюда явился как серьезный, ответственный человек. С поручением.

Но о поручении думать не хотелось. Волны Невы вдруг стали солоней, чем воды Индийского океана, плескались в неправильно прямоугольные иллюминаторы бывшей Биржи, а ныне Музея военно-морских викторий, и шептали красивое слово «аврал»…

Ноги понесли Петю к выходу из музея. Чтобы доставить на Витебский вокзал, а далее целым и невредимым на дачу. От греха подальше.

Однако не успел Петя поравняться с макетом двадцатипушечного брига «Улисс», как узнал входящего в зал очередного посетителя.

Нет, Петя не обознался. Не мог обознаться. Пусть на человеке вместо солидного костюма были надеты вытертые джинсы, «косуха» и черная футболка под ней. Это был именно он, собственной персоной. И хотя, если верить сообщению Мойла, сей гражданин намедни утонул в Неве, этот неприятный момент, судя по цветущему внешнему виду, не доставил ему особых неприятностей.

Самый пристальный взгляд не мог бы обнаружить во внешности Анатолия Андреевича никаких свидетельств скоропостижной смерти. Ни тебе синего отлива одутловатой кожи, ни вспученного живота, ни трупного окоченения. Странный знакомый был живее всех живых. А это значило, что беднягу Пьеро опять надули. И ещё это значило, что обещанный миллион баксов тоже может оказаться эфемерным посулом. Компаньон Мойл, оказывается, любит приврать.

Бочком, бочком, вжав голову в джинсовый воротник, Петя двинулся в глубь корабельно-макетных снастей. Кажется, Анатолий Александрович его не засек. Вот и славно.

Петя обогнул греющуюся в искусственном дневном свете палубу императорской яхты «Ливандия» и добросовестно уткнулся носом в экспонаты, покоящиеся в углу под стеклом: фуражка лейтенанта Шмидта и скрипка лейтенанта Шмидта.

Так мятежный лейтенант ещё и на скрипке играл? Как интересно. Петя по принципу страуса: если я не вижу, значит, и меня не видят, постарался целиком уйти в созерцание музейных сокровищ.

Но нежелательной встречи избежать не удалось. Крепкая рука уверенно хлопнула его по плечу. Петя вздрогнул, словно его застукали на воровстве фисташек в супермаркете.

– Опять ты, – устало вздохнул блондин, глядя на Петюню как на несмышленого котенка, снова нагадившего в ботинок. – Я же тебе русским языком сказал: уматывай из города подобру-поздорову!

Петя собрался что-нибудь соврать, но ничего путного в голову не приходило. Тогда он решил просто промолчать, виновато опустив глаза. Буркнул лишь, стараясь, чтоб звучало весомо:

– Тут дело у меня одно осталось недоделанным…

Стилистика произнесенного покоробила самого Петра. Кроме того, виноватые глаза и достоинство в голосе выдавали юношу до покраснения ушей своей несовместимостью. Осталось только собирать несуществующие ворсинки на одежде.

– Знаю, знаю, – грустно улыбнулся блондин. – Дело на миллион долларов.

Петя вскинулся, испуганно хлопнул губами, но смекнул, что это просто шутка такая, оборот речи, и ни в чем Анатолий Рудольфович его не подозревает.

– Нет, я действительно собрался отсидеться на даче… Но тут предложили…

Он замолк и смущенно поковырял прыщ на подбородке.

– Ага, – кивнул блондин. – Мне бы тоже побриться не мешало… Ну что с тобой делать, горе ты мое луковое? Где тебя спрятать, чтоб ты под ногами не путался?

Хутчиш повертел головой, словно собирался присмотреть убежище для юноши прямо здесь, в музейном зале.

Хотел ли Петя, чтобы его спрятали? Наверное, хотел. Лучшего выхода из положения, чем передоверить себя этому прекрасно владеющему обстановкой блондину, и выдумать нельзя было. А может, взять его в напарники и на паях оттяпать зеленый миллион? Уж Анатолия Ивановича проныре Мойлу не надуть.

Все, решился Петя. И уже рот раскрыл, чтобы про Мойловы провокации рассказать… да видимо, плохо провайдер знал себя.

– Анатолий Максимович, – готовый к скандалу, начал запасаться воздухом Пьеро, – почему вы не оставите меня в покое? Неужели так трудно оставить меня в покое!

И, как перед дракой, снял огромные солнцезащитные очки.

Он повысил голос и этим привлек внимание посетителей музея. Удивленные лица выдвигались из-за паутины игрушечных лееров и бушпритов. Очевидно, им поднадоело созерцать дары моря. Любопытно, что бы они сказали, если б узнали, что за неполный рабочий день прапорщик Анатолий Хутчиш по собственной воле перелопатил столько пластов «флотской» информации, что теперь запросто мог садиться за написание «Большой Морской энциклопедии» в двадцати семи томах? Теперь от одного слова «шпангоут» у Хутчиша могла случиться морская болезнь.

– Ты кое-что перепутал, – обдав морозом, взглянул Хутчиш в обрамленные синяками глаза провайдера. – Ты собирался рассказать мне о деле на миллион долларов, а не истерики закатывать.

Анатолий водрузил мигом заткнувшемуся скандалисту очки на нос и вывел из музейного зала. Разочарованные зрители, которым было отказано в динамичном зрелище, вернулись к созерцанию статичных форм.

Вход в зал по бокам от дверей охраняли трехметровые латунные фигуры матроса и офицера-краснофлотца. Только здесь Петя опомнился и попытался вывернуться из веско лежащей на его плече руки. Куда там.

– Не рыпайся, дурик, – подмигнул мегатонник и неожиданно для Пети сам убрал руку. – Я ведь тебе добра желаю.

– А мне сказали, вы утонули, – ни к селу ни к городу признался Петя.

– Не дождутся, – успокоил лихой знакомый.

– Кто не дождется? – с самонадеянностью ночного мотылька Петя захотел приблизиться к огоньку тайны.

– Никто не дождется, – кратко обрубил концы блондин. – Говори лучше, зачем в музей пришел.

Так я тебе все и рассказал, подумал Петя. И его прорвало.

Все выложил он вагонному знакомому. И про то, как для дядюшки Мойла ломал компьютерные пароли, и про то, зачем в Москву ездил. И про миллион долларов за дневники Вавилова, и про «дело врачей», и про то, что, по сообщению израильтянина, шифром в сейфе является название эсминца, кормовое украшение которого висит над парадной лестницей музея.

– Это «Гангут», что ли?

– «Гангут», – вздохнул Пьеро, уже жалея, что выговорился.

Анатолий нехорошо прищурился, склонил голову и, глядя в упор в темные стекла Петиных очков, сурово порекомендовал:

– Не лез бы ты в эти дела, провайдер. Мой тебе совет. Если и дальше хочешь радовать мир своим существованием. Забудь о дневниках.

– Почему? – отступил на шаг компьютерщик, всеми фибрами души подозревая в знакомом нечестного игрока.

– По кочану.

Хутчиш облокотился на перила, жестом пригласив Петю сделать то же самое.

– Что ж мне с тобой, непоседой, делать…

Площадка перед входом в зал находилась на втором этаже. Вниз вели две надраенные до блеска мраморные лестницы. Их белизну подчеркивали выкрашенные в цвет морской волны стены. А в пролете левой лестницы, прямо перед носом беседующих, помещался установленный вертикально экспонат нестандартного размера – десятиметровая, цвета хаки сигара первой советской баллистической ракеты Р-11ФМ. Привернутая к стальному боку табличка оповещала, что такими ракетами оснащались подводные лодки шестьсот одиннадцатого и шестьсот двадцать девятого проектов.

– Ничего себе дура, а? – кивнул Анатолий на экспонат. – Вот бы такой болванкой да по нашим супротивникам!

– А кто они, наши супротивники? – продолжал совать нос куда не следует отважный Петя. – Японцы, да?

Анатолий Николаевич сложил губы трубочкой и отрицательно покачал головой – дескать, никаких японцев больше и быть не может. Или это означало, что с японцами он уже разобрался?

Потом Хутчиш загадочно улыбнулся:

– Кажется, придумал.

– Что? – Петя решил добиться ответа хоть на один из вопросов.

– Куда тебя деть. Любишь за девушками ухаживать? – Вопрос, требующий не ответа, а очередного вопроса.

– За какими девушками?

– Не за какими, а за какой. Симпатичная девушка. Только нервная немного. Ну, это от волнения. И заметь, если ты ей скажешь, что по просьбе Копперфилда на компьютере проверял его трюки на безопасность, она тебе поверит.

При этом прапорщик подумал, что беседовать о девушке, даже о такой, как Марина, ему гораздо приятней, чем о боевых кораблях и коварных шпионах. Призрак морской болезни шелушился в горле.

– Какая девушка? – переспросил сбитый с толку Петя. – Откуда возьмется? Да что вы мне…

– Милая девушка, с фарфоровым личиком и стройными ножками. Тоже «делом врачей» интересуется. Вы с ней найдете общий язык. Она явится сюда из Эрмитажа через… – Анатолий повернулся к дающему тусклый свет окну, сделал ладонь левой руки лодочкой и приставил к ней указательный палец правой. Посмотрел на тень от пальца. – Сейчас у нас четырнадцать часов двадцать шесть минут. Значит, они появятся через три-четыре минуты. Только ты её спутнику не хами. Очень негибкий тип.

– Она что, на вас работает?

– Боже упаси! – Анатолий как бы даже испуганно отстранился от Пьеро. – Да ты не беспокойся. Она сама тебе все расскажет. Поразительная особа, совсем не умеет язык за зубами держать.

Последние слова несколько остудили юношу.

– А она хоть в компьютерах шарит?

– Ну ведь не за тем, чтоб вы в «тетрис» на деньги играли, я вас знакомлю, – хмыкнул мегатонник.

Петя хотел спросить: «А зачем вы нас знакомите?», но Анатолий поверх Петиной головы крикнул вниз:

– Артем, друг мой, только давай сразу договоримся – без этих твоих понтовых прибамбасов!

Поднимающуюся по беломраморным ступеням и смотрящую под ноги Марину знакомый голос ужалил, точно шершень. Еще она почувствовала, как свело судорогой руку спутника, поддерживающую её за локоть. Девушке захотелось бежать прочь. Тут мысль, блестящая, как скальпель, полоснула сознание: но разве она уже не пыталась сбежать? И разве ей это удалось?..

А Артем, её верный Артем, загипнотизированно сделал следующий шаг по ступеням вверх. Предатель. Ей ничего другого не оставалось, как шагать вслед за ним.

И вот наконец они перестали смотреть снизу вверх на человека, которого допрашивали в неотреставрированном каземате Петропавловки. Допрашивали – и чуть не убили.

Может, Артем и собирался снова фукать ему в лицо некондиционным табачком, но Хутчиш посчитал нужным повторить:

– Ребятки, я вам не враг. Чесслово. Поэтому не надо тыкать меня кастетом в висок или дамской булавкой в печень. Лады?

И этих слов хватило, чтобы лишить киевлян остатков воли.

Марина и Артем затравленно молчали. То, что они перестали смотреть на Анатолия снизу вверх, им нисколечко не помогло.

А Петя, не очень-то вникая, о чем разговор, сквозь темные стекла во все глаза смотрел на личико девушки. И лицом, и фигурой она напоминала ему куклу Барби. Невольный страх проник в мятущуюся душу. Вдруг он не так одет или что-то не то сделал и теперь навсегда станет неприятен для обладательницы этих двух бездонных голубых лагун? Вдруг она догадалась, почему он в очках? Вдруг ей нравятся причесанные, а не патлатые?

Пальцы Марины машинально нырнули в сумочку, среди пудреницы, помады и прочей дребедени отыскали сигареты и зажигалку. Вспыхнул огонек, девушка выдохнула никотиновое облачко.

– А вот этого не надо, – укоризненно, как умудренный педагог, покачал головой мегатонник. – Музей ведь. Не поймут-с.

Пальцы Марины послушно переломили сигаретку посередине (та хрустнула сухой веточкой) и выбросили в лестничный пролет.

– Возьмите себя в руки, – наконец разозлился Анатолий. – Вы в музее, а не в конюшне!

Он посторонился, выпуская из двери насмотревшихся всякого и живо это обсуждающих немецких парней и девиц, заглянул в пролет, пытаясь углядеть, куда упала незатушенная сигарета, но мешало зеленое туловище баллистической ракеты.

– Что вам от нас надо? – разжал челюсти Артем, когда немцы удалились, и сделал шаг вперед, словно намереваясь закрыть девушку своим телом. – Почему вы нас преследуете?

Он сунул руки в карманы и сжал кулаки, словно ждал своей очереди на прием к стоматологу.

– Я? – искренне удивился прапорщик, все-таки готовясь к какой-нибудь безобразной выходке слишком уж прямолинейно мыслящего и действующего гайдука. – Помилуйте, да кто ж вам так клеветать-то позволит! Вы, между прочим, первыми на меня напали. В Петропавловской крепости, напомнить? А надо мне от вас немногое. Сперва я подозревал, что вы имеете отношение либо к итальянской, либо к литовской разведке. Но на моем допросе вы во всем чистосердечно признались. Выньте, пожалуйста, руку из кармана. Поверьте, драка никому не нужна. И потом – здесь музей все-таки. Храм прошлого, как-никак.

На самом деле существовало ещё одно доказательство, что Артем не имеет отношения ни к какой из разведок. У агентов всех стран в ходу опознавательные пароли. Встретив незнакомца, агент обязательно ввернет в пустячной беседе несколько ключевых слов и оценит реакцию. Артем с этой стороны себя никак не проявил.

Сам же мегатонник к подобным шпионским трюкам относился с пренебрежением. Во-первых, никогда ключевое слово не подобрать настолько хорошо, чтобы оно уместно вписывалось в любые обстоятельства. А незнакомый мужчина, обращающийся к вам в туалете аэропорта со словами: «Это вы заказывали „Пьяный корабль“ Рембо в твердом переплете?» – выглядит идиотом при любом раскладе. Во-вторых, даже после обмена правильными паролями настоящий агент не доверится незнакомцу. Он будет проверять и перепроверять собеседника каверзными вопросами. Так стоит ли морочиться?

После некоторого колебания Артем подчинился и сразу стал как будто ниже ростом. И Марина это поняла.

– Я хочу сдать вам на поруки этого молодого человека. – Хутчиш указал на не знающего как себя вести Петю. – Это очень талантливый молодой человек. Провайдер Петр. Можно Пьеро. И кстати, тоже занимается «делом врачей». Так что вам есть о чем поговорить. Но если с ним что-нибудь случится, мне будет обидно. И если с вами что-нибудь случится, мне тоже будет обидно.

Марина собралась заявить, что о ней есть кому заботиться, да прикусила язычок. Сейчас эта фраза прозвучала бы смешно. А спутник непредсказуемого Хутчиша ей показался чересчур высокомерным. Ну и что, что они провинциалы. Подумаешь…

Анатолий прервался, чтобы принюхаться к неожиданно появившемуся нюансу в музейных запахах. Или взаправду потянуло паленым? Прапорщик перегнулся через перила. Вроде горелой тряпкой из-под ракеты пахнет. Никак уборщица в дюзах сушильный склад устроила?

А Марина рассматривала очень талантливого молодого человека «в порядке, обычном для любой женщины»: глаза, прическа, руки, обувь, одежда. Глаза незнакомца скрывали большие темные, романтические очки. Прически практически не было – нечесаную копну волос трудно назвать прической. Руки у молодого человека были красивые, тонкие и не знали куда себя деть. А также не знали, что за обувью и одеждой следует ухаживать.

Артем в свою очередь тоже взглянул на новоявленного знакомого и оценил, что свалит, случись такая надобность, этого худомерка одним прямым в челюсть.

– Ребята, – сказал Хутчиш, – нам пора уходить. Да не таращьтесь вы друг на друга, как на новые ворота. У вас хватит ещё времени в гляделки поиграть.

Тут запах дыма почувствовали и «ребята». И покорно пошли вниз по ступеням за мегатонником.

Если сперва Анатолий Хутчиш собирался как-либо дать знать администрации музея о намечающемся пожаре, то теперь решил погодить. Что-то внутри не позволило. А интуиции прапорщик привык доверять.

Сдерживая невольно убыстряющийся шаг, отряд искателей приключений спустился в вестибюль. Ну а бредущий следом Пьеро на экспонаты не отвлекался. Его глаза как зацепились за выглядывающие из-под простенького, но миленького платьица кукольные ножки, так там и остались. Хутчиш тоже не стал оглядываться на притаившийся в сумраке вестибюля макет эскадренного миноносца «Пламенный» проекта 56 ПЛО в разрезе. Ради которого, собственно, и заглянул в музей. А вернее, ради того, чтобы узнать, где у миноносца камбуз, поскольку устройство корабля во многом повторяло устройство СКР «Тамбовский комсомолец», на котором была спрятана установка Икс.

Петя мучительно выдумывал какой-нибудь комплимент, с которого было бы кстати начать беседу с приглянувшейся ему девушкой. В голове назойливой мухой витало пошленькое: «Я хотел бы быть мышкой, бегающей по вашему коврику». Легче было за один присест одолеть «X-com», чем выжать из себя вслух нечто подобное.

Впрочем, кто сказал, что ответная симпатия рождается от удачных комплиментов? Неужели нет другого способа произвести выгодное впечатление? Пригласить в ресторан – отпадает сразу, и не потому, что денег жалко, а потому, что не любит Петя возиться с широким ассортиментом столовых приборов: ложку в одну руку, вилку в другую, нож в третью…

Чем ближе к выходу, тем чаще стучали каблучки Марины.

Пыльный, пустой гардероб. Напротив бабушка, задремавшая в ожидании покупателей открыток. Через одну перегоревшие люминесцентные трубки под потолком делают пол похожим на шкуру огромной зебры.

Вот уже рядом прямоугольник дневного света с двумя рогатыми шарами подводных мин по бокам.

«А почему бы мне не пригласить девушку в летнее кафе? Ведь это дешевле и прилично. И под каким-нибудь предлогом отделаться от её угрюмого спутника. А если она скажет, что ей понравилось в Эрмитаже, я пообещаю экскурсию по закрытым фондам. Интересно, а как бы на моем месте поступил Анатолий Семенович?..»

– Артем, я обращаюсь к тебе как к старшему, – нагоняя стойкого оловянного солдатика, доверительно приглушил голос Анатолий. – Отправляйтесь на дачу к этому не в меру талантливому молодому Пете и переждите там хотя бы до понедельника. В воскресенье все эти игры патриотов должны закончиться. И носа оттуда не кажите. И его от себя никуда не отпускайте. Однажды он из передряги выбрался относительно целым. Второй раз ему может не повезти.

Артем на всякий случай кивнул, хотя ничего не понял.

– Не суйтесь за дневниками, – продолжал увещевать Хутчиш. – Пустое… Эх, знал бы заранее, я б вам дискету с этими дневниками подарил… да пропала дискета. Одна лиса умыкнула…

Петя отрицательно завертел головой, как ребенок уворачивается от ложки, когда радетельная мать в избытке пичкает его кашей. Он настолько увлекся перебором вариантов начала ухаживаний, что забыл, где находится. Жест же означал, что в дилемме «летнее кафе – ресторан» не победило ни то ни другое. Петя решил пригласить девушку в театр. Вроде он слыхал, что сейчас в городе проводится фестиваль «Новая радуга». А поскольку фестиваль фольклорный, то билеты не должны стоить дорого.

Марину покоробило, что их недавний пленник шепчется не с ней, а с Артемом. В отместку обоим она немного отстала и взяла талантливого провайдера под руку, как бы обозначая допустимую границу сближения между союзными сторонами. Еще этим она хотела показать, кто здесь главный, и пусть Хутчиш не командует. У Пети в зобу дыханье сперло и все кафе с театрами вылетели из головы.

Прапорщик прочитал скрытый смысл Марининых действий и позволил уголкам губ улыбкой признаться в этом. А зря. Все равно что показать жест «о'кей» – колечко из указательного и большого пальцев – выходцу из Средиземноморья, где, как известно, этот жест означает небанальную сексуальную ориентацию.

Для Марины недобитый хам перестал существовать.

Дневной свет, льющийся пусть и с пасмурного неба, резко ударил четверку по глазам приливной волной. В уши песком набился шум легковых машин и троллейбусов. Поэтому Марина не сразу задала юноше в очках вопрос, который её очень волновал:

– А что с вами произошло? – Чужие грустные истории её интересовали до глубины души.

– Да я это… – замялся Петя, потянулся снять очки, но опомнился. – Мне это… Короче, Билл Гейтс предложил поработать над «Виндоуз 98». А его подчиненные из зависти наняли бандитов. Еле отбился… Попомните мое слово, без меня «Майкрософт» крепко облажается!

Кукольные ресницы распахнулись широко-широко, приглашая сказочного принца в плюшевый мир.

Хутчиш хотел что-то сказать, но благоразумно отвернулся, усилием возвращая на место вывихнутую улыбкой челюсть.

Один удар в пах, локтем по затылку, потом прыжок двумя ногами сверху, подумал Артем.

И тут рвануло.

Все звуки и переживания заглушил кошмарный треск, будто взорвался великанский кинескоп. Петушиными перьями закружили нарезанные ломтики крови. Навстречу разверзшейся крыше Военно-морского музея разверзлось пепельное небо. Скрежета тормозов перепуганного транспорта слышно не было – мир утонул в пучине адского рева. Черный «форд» беззвучно врезался в черную «пятерку». Потерявший управление троллейбус проломил ограждение моста и завис, до половины высунувшись над рекой. И десятиметровая кубинская сигара цвета хаки – первая советская баллистическая ракета, – ослепив зрителей бенгальскими снопами огня из сопла, всосалась в низкие тучи.

Асфальт тряхнуло, как при землетрясении, обсмоленные лоскутья крыши бумерангами осыпались на землю.

– Ничего себе, – вздохнул Анатолий, поднимаясь и отряхивая брюки. – Я думал, не взлетит. Значит, уборщица в сопле не только половые тряпки прятала, но и химический очиститель… – Ясно как божий день: при подготовке ракеты к отправке в музей боеголовку демонтировали, а вот про твердотопливный заряд забыли. И тряпки, которыми беспечная уборщица заткнула дюзу, воспламенившись, послужили своего рода запальным контуром. Давление и температура в камере сгорания поднялись до критической отметки, топливо возгорелось – и произошел самопроизвольный запуск. – Да-а, умом Россию не понять…

 

Эпизод двадцать третий. Клен ты мой опальный

30 июля, суббота, 16.00 по московскому времени.

На почти отвесном склоне голой, продуваемой всеми ветрами скалы, тонкой и острой, словно меч-катана, с уступами, напоминающими изломы ширмы, примостилась древняя, как само время, сосна.

В течение десятилетий цепляясь корнями за бесплодный гранит, питаясь лишь дождевой водой и скудными отложениями минеральных солей в скальных трещинах, противостоя напору ураганных ветров, секущих ливней и безжалостного солнца, она не засохла. Победила. Подняла над мертвым камнем свое искривленное в борьбе со стихией, но в той же борьбе закаленное, могучее тело, распростерла над миром сучья-лапы. Кора её была серой и морщинистой от старости, ветви, укрытые пышной хвоей, тянулись к небу, знаменуя триумф жизни над всеми превратностями судьбы.

Господин Доктор смотрел на не покорившееся времени древо, слегка искривив в полуулыбке тонкие бескровные губы. Казалось даже, что в глубине холодных глаз прячется что-то человеческое.

Потом на лицо старого разведчика вдруг набежало облачко озабоченности. Он взял с изящного полированного столика специальные миниатюрные ножницы, склонился над кроной сосны и осторожно, любовно обрезал слишком сильно выросшую ветвь. Выпрямился и ещё раз оглядел миниатюрную, не более пяти дюймов высотой, сосну на скале, сотворенной из кусочка туфового камня.

Придраться не к чему: вот оно, совершенство.

Эх, в нынешние суматошные времена искусство «того, что растет в плошке», или бонсай, уже не то. Нынешние бонсаисты знай себе выращивают уродливых карликов, напрочь забыв, что их призвание – создавать макрокосмос в микрокосмосе, отражать неразрывную гармонию между человеком и природой, показывать, что, как и бонсай, сам человек является лишь малой частью Вселенной, «зернышком риса» среди великолепия гор, полей, лесов и рек… А эти сопляки – тяп-ляп, и готово: получите кривую палочку, небрежно воткнутую в землю, зато гордо названную «Китайская айва туманным утром в Су-чжоу».

За окном проворчал автомобиль. И смолк. Маленький, узкий переулок – никто бы не догадался, что здесь находится конспиративная квартира одной из самых сильных разведок мира.

Из соображений конспирации здесь даже не тронули оставленную хозяевами обстановку, естественно, просветив все, что просвечивается, и простучав все, что простукивается. Господин Доктор привык к скитаниям по свету и давно приспособился к несколько великоватым для себя европейским диванам и стульям. Ведь в действительности между чистым бытием и приписываемыми ему признаками нет того противоречия, которое представляется на первый взгляд…

Вот и зеркало в пластиковой рыжей раме на стене – просто зеркало для непосвященного, но стоит нажать кнопку на пульте, как оно превращается в элегантное средство связи.

Господин Доктор вздохнул, отложил отрезанную веточку и ножницы на столик и повернулся к экрану, вмонтированному в стену над статуэткой гагатового Будды. Несколько секунд бесстрастно разглядывал изображение, потом произнес:

– Генерал, мы вами недовольны. Вы не догадываетесь почему?

Теперь в глазах Доктора ничего человеческого не осталось. В экран смотрели студеные ледышки доисторической рептилии, чудом дожившей до наших дней. Подобные переходы не являлись результатом каких-либо мимических упражнений из актерского арсенала. Такова была самая сущность старого китайца.

Господин Доктор говорил едва слышно. Он не любил кричать, шуметь и вообще как-то проявлять эмоции. Слишком долго жил он на этом свете, слишком многое видел и испытал, чтобы сейчас позволять себе кричать. Да и церемония ухаживания за бонсай не терпела несдержанности.

Однако подхваченный чувствительным микрофоном звук его голоса проходил через гармонизатор и достигал ушей собеседника в виде грозного рыка, от которого у любого начинали самопроизвольно трястись поджилки и потеть ладони.

Изображение на мониторе пошло мелкой рябью. Генерал Семен по ту сторону экрана поежился. Старый, обрюзгший, подвластный порокам человек. В гражданской одежде. С взъерошенными усами. Даже, кажется, небритый. Бедный, зачем ты полез не в свое дело? Впрочем, Доктор не испытывал к продажному генералу жалости. В течение почти двадцати лет он заботливо, как бонсай-клен, выращивал своего агента, то милостиво удобряя его похвалой и дензнаками, то хладнокровно обрезая разросшиеся веточки самонадеянности и гордыни. Творение удалось на славу… Но теперь его роль сыграна, и оно должно быть выкорчевано. Ведь Семен был не более чем одной из тысячи отыгранных пешек, которыми управляла умелая рука резидента и которые в результате должны были принести ему установку Икс. Принести, иными словами, господство над миром.

– Господин Доктор, – донесся из динамика хриплый голос собеседника, – я предпринял все необходимые шаги, чтобы выполнить ваше поручение…

Кто бы мог подумать, что бравый вояка может так низко пасть? Кто бы мог подумать, что генерал Семен способен умолять с дрожью в голосе, а прикажи, так и ползать на коленях?

За последние дни Семен сильно сдал. Даже на нецветном экране отчетливо синели круги под глазами, взгляд затравлено метался, силясь вырваться из капкана монитора и увидеть Господина Доктора воочию.

Господин Доктор мысленно усмехнулся. Только мысленно, потому что улыбаться не умел, как не умеет улыбаться кобра.

Нет, уважаемый, ничего у тебя не получится. На своем экране ты видишь лишь размытый силуэт, ты слышишь лишь грозный, повелительный голос… И никогда тебе не увидеть мой истинный облик. Ты даже не узнаешь, бедный генерал, что я нахожусь совсем рядом – в одном городе с тобой, в холодном Санкт-Петербурге. Я тебя вижу, ты меня нет.

– И каковы же ваши успехи? – с едва заметной издевкой поинтересовался Доктор.

Гармонизатор голоса усилил эмоциональную окраску фразы и издевку превратил в угрозу, лишний раз подтверждая неоспоримую буддийскую истину, что восприятие объекта есть факт его доступности чувствам, причем вне сознания он не имеет самостоятельного бытия.

Генерал на экране монитора нервно откашлялся. Постарался заставить себя говорить так, чтобы слова звучали хоть чуточку бодро:

– Я отыскал необходимого вам человека. Вы были совершенно правы, Господин Доктор: после взрыва на объекте У-сем… на известном вам объекте он выжил и перебрался в другой город…

– Вы Хутчиша, что ли, имеете в виду? – фыркнул Господин Доктор. И отвернулся, чтобы скрыть маслянистый блеск глаз, как у сытой анаконды.

Пусть его и собеседника разделял непроглядный экран, расслабляться не стоило даже перед постсоветским олухом.

Радость схлынула быстро, как и пришла, и уже равнодушный взгляд не задержался на брошенной поверх продавленного дивана милицейской форме (любил старик шататься по чужим странам переодетым), миновал дряхлый секретер со свисающей из выдвинутого ящика резиновой маской прежнего российского министра обороны.

Всего за два дня надоел Доктору и этот город, и эта квартира. Пора сворачиваться. Завтра, завтра установка Икс будет в его руках. Установка – и весь мир.

Глупый генерал, он ещё не знает, что ненавистный мегатонник навеки почил в водах реки. Ни один из семидесяти трех «рыбаков», расставленных Господином Доктором вдоль берегов, не засек Хутчиша после того, как блондин нырнул в мутную жижу Невы. А продержаться под водой без акваланга в течение часа не сможет даже десятимегатонник. Мало того, люди Господина Доктора в Неву сбросили несколько глубинных бомб – чтоб наверняка.

Как учил Будда, не существует не только ничего вечного, но нет вообще длящегося бытия. Следовательно, не существует субстанций ни духовных, ни материальных. Следовательно, больше нет такой субстанции, как зарвавшийся прапорщик.

– Я… я полагал, – заерзал высвечиваемый человек на экране, – что упоминания имен и названий не желательно для…

– Оставьте свои шарады. Этот канал связи экранирован, и утечка информации исключена. К тому же у нас нет времени на разгадывание ваших недомолвок. Так что там с этим Хутчишем?

Доктору нравилось произносить переполненное шипящими имя нейтрализованного мегатонника, как змее нравится шипеть. Хваленый гигантский прапорщик на самом деле оказался лилипутом – как кукольный Годзилла, лишь при помощи киношного ремесла обращенный в исполинское чудовище.

Хозяин конспиративной квартиры знал тысячу гениальных примеров внедрения жучков. Например, два года назад здесь, в России, он перевербовал азербайджанского шпиона, подбросив на его пути марковую бундесовскую купюру. Поскольку азербайджанец был скрягой, синюю бумажку с незнакомым ему немецким деятелем культуры он спрятал у сердца и, не подозревая, что жучком является контрольная полоска фольги, закладывал себя без стеснения.

В другой раз на коврике у порога квартиры нужного человека агенты Доктора рассыпали пакетик очень похожих на маковые зерна штуковин. Через недельку, когда несколько «маковых зернышек» на обуви занесло в прихожую, квартиру нужного человека затопили. И вода, уходя в неприметные щели, разместила штуковины столь надежно, что и дрессированным мышам не обнаружить.

Однако за безопасность своего собственного укрытия Господин Доктор имел все основания не беспокоиться. Вот.

В тонком искусстве бонсай торопиться нельзя. Вырастить микроскопическое дерево и не дать ему погибнуть – это полдела. Главное – постичь сущность растения. Как после долгих лет учебы настоящий художник может тремя штрихами изобразить бамбук на ветру.

Опытный бонсаист (а Господин Доктор по праву считался мастером-бунджином) сначала в течение года обдумывает замысел нового бонсай, прежде чем приступить к неспешному выбору саженца. Затем начинается самое трудное: кропотливое обрезание корней в соответствующее время, чтобы научить дерево замедлять рост, устранение лишних ветвей, чтобы открыть форму ствола, опрыскивание по графику, подкармливание по графику, искусственное старение побега… И вся эта работа продолжается в течение десятилетий. Только так, спокойно, без суеты, размышляя и медитируя, можно достичь совершенства.

– Я и говорю, – рискнув позволить себе нотку раздражения в голосе, сказал генерал Семен, – указанный субъект, имя Анатолий Хутчиш, кодовое имя «Буратино», действительно уцелел во время взрыва на подземном объекте У-семнадцать-Бэ. Мне удалось отыскать его в Санкт-Петербурге и выйти на визуальный контакт. Однако устранение субъекта сорвалось по независящим от меня причинам. Я предпринял несколько…

И почему северные варвары считают Японию родиной бонсай? – размышлял Господин Доктор, любуясь своей сосенкой. Саикеи, «растущий пейзаж», появился в Японии во времена династии Тан – спустя три века после того, как китайские мастера открыли первые школы аналогичного искусства пхен-шин.

За окном раздался девичий смех. И растаял, как умирает осенью мотылек.

– Достаточно о Хутчише, генерал! – жестко прервал резидент словоизлияния собеседника. – Забудьте о нем. Анатолий Хутчиш мертв. Вчера он утонул в Неве. И между прочим, вы здесь совершенно ни при чем.

– Мертв? – переспросило изображение. И надолго замолкло. Потом потрясенно выдавило из себя: – Вы хотите сказать, что прапорщик погиб? Быть не может… Как же теперь… Что же мне теперь делать, Господин Доктор?

Господин Доктор уловил непокорность в голосе Семена. И ещё что-то настораживающее. Как гадюка чувствует поднырнувшую под корягу и умирающую от страха лягушку. Почему генерал огорчился, узнав о гибели «Буратино»? Неужели он ведет свою собственную игру? Может, тоже ищет установку и хотел переманить мегатонника? Каков наглец…

– Генерал, а какого роста был первый киношный Годзилла? – вдруг спросил резидент с оттенком презрительности. И, не дожидаясь ответа, хладнокровно продолжал, поглаживая сосну по пушистой макушке. Миниатюрная хвоя приятно щекотала ладонь. – Ваша миссия завершена. Вы не оправдали наших надежд. Впрочем, мы люди не жестокие и поэтому дарим вам жизнь. Возвращайтесь в Москву и приступайте к своей официальной работе. Прощайте, генерал. Конец связи.

Не имело значения, поверит Семен в то, что его, под завязку начиненного тайнами, отпускают с миром, или не поверит. Посвященные учили, что сам факт возникновения сознаваемого представления в сознаваемой форме есть свет знания, освещающего самого себя. А преподанные уроки и затраченное время стоили неизмеримо больше, чем никчемная жизнь продажного офицера.

Это время можно было употребить иначе. И так, чем старше становится Доктор, тем меньше у него остается свободных часов для созерцания бонсай.

Эту сосну Pinus Aristata, наиболее подходящую для выращивания в европейских климатических условиях, Господин Доктор посадил в конце декабря сорок первого года – сразу после того, как за исключительные достижения был удостоен высшей награды из рук самого Хироты. Награды за успешно проведенную операцию, в результате которой практически весь Тихоокеанский флот США был разгромлен меньше чем за два часа.

Разве могли японцы подозревать, что молодой, едва разменявший третий десяток сотрудник кокурюкай уже тогда работал на китайскую разведку? И ведь не только на китайскую! И что именно благодаря «успеху» этой операции японский план захвата Китая, Юго-Восточной Азии и Тихого океана потерпел сокрушительное фиаско?

Без малого шестьдесят лет Господин Доктор ухаживал за карликовым деревом с особыми тщанием, любовью и заботой, пока оно не стало вершиной творчества бонсай. Все эти годы сосна служила резиденту талисманом, символом удачи – сосна, в восточной философии олицетворяющая собой жизненный опыт, достоинство и осененную опытом мудрость. Олицетворяющая самого Доктора.

– Как же это… – булькал генерал Семен с экрана монитора. – Вы не можете отстранить меня… Вы не имеете права… Я помогал вам…

Ага, значит, правильно, удовлетворенно подумал резидент. Значит, генерал ведет свою игру. Конечно, товарищ Семен не мальчик и прекрасно понимает, что такое выйти в тираж. Понимает он и то, что если агенту указали на дверь, то назад свои слова не возьмут. Никогда. Разве что поручат решение парочки задач напоследок, лучше – с летальным исходом.

Однако в этом случае агент получает хоть какую-то гарантию, что, доколе задание не выполнено, его не ликвидируют. То есть у «пенсионера» появляется некоторый временной промежуток относительной безопасности. И ежели собеседник выпрашивает нечто подобное, значит, в самостоятельно затеянной игре он не так уж далек от финиша.

Но что же замыслил многоликий Семен? Как жаль, что до завершения миссии его нельзя просто сдать местной контрразведке. Да и после завершения тоже не стоит. Международный скандал привлечет ненужное внимание.

Хотя и Семен наверняка смекнул, что выдачи его пока не предполагается. Тогда – неужели он не верит, что в Москве, выставив в караул лучшую роту дивизии имени Дзержинского, он будет недосягаем?

В том-то и дело, что генералу нельзя сейчас уезжать в Москву. Знание, не поставленное в связь с чистым бытием, не есть знание. Победа, одержанная в уме, не есть победа. И нам остается лишь поманить товарища генерала полной победой, чтобы он сам затянул удавку на своей шее.

– Скажите, генерал, – медленно, со скоростью ползущей в жаркий полдень с водопоя гюрзы, произнес Господин Доктор, не отрывая взора от сосенки, – вы тоже ищете установку Икс?

– Я?! – возмутился генерал, как будто его обвинили в чем-то постыдном. Спохватился. Открыл было рот, чтобы возразить. Потом помотал головой. Потом кивнул. И наконец понурился. Ум профессионала подсказал генералу, что скрывать сей факт поздно.

– Ясно, – сказал Доктор. – И как ваши успехи? Ну же, генерал. Давайте откроем карты. Вы, например, знаете, что установка находится на одном из кораблей Черноморского флота?

Кивок.

– А что этот флот содержался исключительно из-за нее?

Бесстрастные вопросы оплетали горло жертвы, словно кольца питона.

Опять кивок.

– Вы не так глупы, как кажетесь, – резидент отмерил капельку лести из ядовитого зуба в кувшин тщеславия. – Возможно, наши отношения ещё продолжатся…

Господин Доктор в последний раз оглядел свое творение и перешел к другим растениям. Опрыскал сацуки, подрезал сучки у миниатюрного клена, поправил ленточку из пальмового волокна, которой были обвязаны ветви хачи-но ки можжевельника, но затем, не в силах противиться соблазну, снова вернулся к сосне. Созерцание любимицы всегда настраивало его на нужный лад.

– Ну хорошо. А известно ли вам, на каком из кораблей эта установка размещена?

Это был самый главный вопрос, на который даже Доктор не знал ответа. А ведь правильное познание предшествует достижению цели, то есть является причиной этого достижения – так учит Будда.

Поэтому резидент постарался спросить как можно более бесстрастно, чтобы гармонизатор голоса сдуру не усилил волнение спрашивающего.

Вопрос абсурдный. Потому что Доктор до позавчерашнего дня не мог проникнуть ни на один из вражеских кораблей, пока те следуют крейсерской скоростью. А генерал ГРУ мог запросто. С инспекцией или каким другим дружеским вертолетным визитом.

Но Господину Доктору был важен не сам отрицательный ответ, а то, как именно ответит завербованный. Словами или движением, склонив голову или таращась в экран.

И, почувствовав облегчение, когда генерал медленно покачал головой, резидент благодарно посмотрел на свой бонсай. Значит, ещё не все потеряно. Значит, он пока опережает противников на несколько сброшенных змеиных кож.

Однако как отвязаться от пронырливого генерала? Если через свои каналы Семен отыщет корабль первым…

Надо отвлечь его. Отравить его мысли ядом лжи.

– Скажите, генерал, вам бы хотелось и дальше помогать нам в работе? За соответствующую, разумеется, плату?

Зрачки генерала сузились. Незаметно для хозяина шершавый язык облизнул губы.

– Не смею надеяться… – прошептал Семен, словно доброволец, которому доверили полковое знамя.

Когда дела не позволяли Господину Доктору заниматься растениями самолично, уход за ними препоручался троим специально обученным помощникам – мастерам старинной школы «вэньженьхуа», чьи принципы сложились девять веков назад, во времена «Южной Сун».

Но если Доктору удавалось отвлечься от работы, он запирался в своем кабинете и занимался исключительно бонсай. И тогда ничто, никакие происшествия, никакие тревожные сообщения не могли отвлечь его. Даже если б объявили о начале ядерной бомбардировки, Господин Доктор сначала не торопясь закончил бы ритуал ухаживания за деревцами, а уж потом спустился бы в бункер.

– Слушайте меня внимательно, генерал. Я знаю, где находится установка Икс…

Ясней ясного перед внутренним взором иноземца прокручивались предстоящие события. Гонимый азартом, но пущенный по ложному следу Семен свернет шею на одном из виражей. И что тут поделаешь, любил Доктор одаривать звуками своего голоса будущих мертвецов. Если это считать суеверием, то – да, Господин Доктор был суеверным.

Вид пучеглазого генерала, с раскрытым ртом ловящего подсказку, вызывал отвращение.

А ведь требующих неотложного решения проблем накопилось действительно много.

Совсем не во-первых, но все равно неприятно: пропали двое его людей, Лис и Вискас. Агенты излишне самостоятельные, но неплохие. Конечно, Доктор подозревал, что взбалмошная девчонка Лис обязательно захочет сама попытать счастья в поисках установки Икс – для того он и подсунул ей через Хутчиша пять никчемных, напичканных бесполезной информацией дискет… Однако неприятный осадок в душе остался. Все, ну буквально все пытаются вести собственные партии в этой игре! Каждый рвется в Наполеоны. Впрочем, Будда им судия.

Но главное другое.

До наступления первого августа, урочного дня, когда Гонконг официально должен присоединиться к Китаю, осталось меньше двух суток. А установка Икс все ещё недосягаема.

– Вчера ночью она была демонтирована нашим противником и с борта корабля перенесена в другое место… Вы действительно готовы сотрудничать дальше?

Генерал кивнул, не закрывая рот, потом опомнился и отбарабанил:

– Верой и правдой!

– И если я сообщу вам её новое местоположение, вы клянетесь доставить установку мне?

– Голову положу!

Генерал чуть не козырнул резиденту вражьей разведки. Но ведь он был без фуражки…

– Впрочем, вам некуда деться. На вас собран чемодан компромата, и хранится этот чемодан у Коржакова. До поры до времени. Но его всегда можно открыть. Да-да, не удивляйтесь, господину Коржакову его передал некий майор Барышев, переведенный в ваше ведомство. Помните такого? А Барышеву, каким бы идиотом он ни казался, палец в рот не клади…

Доктор говорил и видел, что собеседнику на компромат начхать, верит, сердешный, что с установкой в руках ему сам черт не брат.

– Вы, наверное, не знаете, что именно Барышеву принадлежит идея психологического давления на разведки стран НАТО. Представитель некоего липового русского рекламного агентства обошел несколько фирм типа «Кока-кола», «Рибок», «БМВ» и предложил размещать их логотипы на шпионском снаряжении. Все равно, дескать, в России готовится глобальная операция по выявлению и задержанию, а снаряжение с вашими логотипами покажут по всем каналам…

Слова-пустышки мячиками отскакивали от пола, стен, потолка.

– Майор исчез несколько дней назад, – подал голос генерал.

– Верно, – легко согласился Доктор. – Он в Петербурге. Ищет какие-то дневники, якобы могущие пролить свет на «дело врачей». Ну да пусть ищет, нас с вами это не касаемо…

Неожиданно китаец замолчал и подошел почти вплотную к экрану.

– Генерал, как по-вашему, в чем заключается принцип работы установки Икс?

Семен в свою очередь придвинулся и страшным шепотом выдал мечту благополучного номенклатурщика:

– Она дарит вечную молодость!

Если бы Господин Доктор умел, он бы расхохотался во все горло.

Какая ирония судьбы! Ведь он теперь знает все об этом страшном оружии, ему известны принцип действия установки, по сигналу которой активируются вакцинированные биокомпьютеры; её внешний вид – начиненный железной требухой шар; её основные технические характеристики: дальность сигнала с борта – не более пяти тысяч метров, однако сигнал можно ретранслировать через любой спутник…

Загадкой остается одно: на каком из кораблей, прибывших в этот северный город на праздник Военно-Морского флота, она расположена. На каком?!

А сроки поджимают. Время стремглав убегает прочь.

– Имейте в виду, господин генерал, если вы и на этот раз подведете нас или, не приведи ваш Бог, попытаетесь смошенничать… – пригрозил резидент (в отличие от кошки, гадюка не играет с пойманной мышью).

Но что же делать? Даже обладая неимоверным количеством агентов в этом городе, Господин Доктор не мог обыскивать все корабли. Сейчас важно удержать инициативу и до полуночи тридцать первого июля доставить установку в…

Нет, не японское консульство. И даже не китайское. Но до поры до времени – молчок об этом.

А застывший по ту сторону экрана предатель ждал, боясь шевельнуться. Вдруг передумает резидент, вдруг расхочет ставить задачу?

Господин Доктор отошел от монитора, прикоснулся к теплому стволу сосенки, как будто пытался найти у неё ответ. Может, заслать жадного генерала в Ботанический сад?

Как холоднокровное земноводное, он нуждался в теплых предметах. Он жил отнятыми у них силами.

Жалко. Жаль деревья, которые генерал выкорчует в поисках несуществующего клада.

– Так где находится установка? – не выдержал, спросил, нарушил тишину товарищ Семен.

Ну, если не флора, тогда остается фауна.

– Генерал! – Господин Доктор резко повернулся к экрану и, хотя собеседник не видел его, резко, со стремительностью атакующей кобры вытянул в сторону Семена указательный палец. – Генерал, не мне вам говорить, сколь велика ценность этой установки. Я доверяю вам её демонтаж и доставку в мою резиденцию, адрес которой вы узнаете после успешного выполнения моей просьбы. В средствах и методах не ограничиваю. Я знаю, насколько велики ваши возможности и обширны связи. Неудача с устранением Хутчиша – не ваша вина. Поэтому я полагаюсь на вас.Х

Слова не были пустыми. Слова имели конкретную задачу – убедить Семена, что с ним сейчас не играют. Вбить в широкий потный генеральский лоб идею столь глубоко, чтобы никакие бессонные сомнения не могли её выдавить. Поэтому не стоило жалеть слова. Мудрые учат: не вполне осознанное представление относится к разряду сомнительных. А сомнительное знание не есть то, которое лежит в основе целесообразных действий человека.

И Доктор привлек весь свой театральный опыт, чтобы ему поверили.

– Генерал, – тихо, с расстановкой, взвешивая каждое слово, произнес он. – Установка Икс находится на территории ленинградского Зоологического музея. Под скелетом таймырского мамонта.

 

Эпизод двадцать четвертый. Майор Сорви-голова

31 июля, воскресенье, 13.08 по московскому времени.

Где-то на Неве стояли корабли. Где-то в квартирах, в барах и на набережных говорились первые тосты и опрокидывались первые рюмки.

На этом берегу Невы было тихо и сонно, словно никакого Дня Военно-Морского флота и не существовало вовсе. Разве что солнце под конец недели расправилось с циклонами и антициклонами.

По истечении шестой минуты молчания Марина в третий раз хрустнула суставами пальцев. Неосознанно. Нервно.

И шалея от собственной смелости, Петя полуобернулся и взял её руки в свои. Успокоить. Защитить. Пригреть, отведя глаза.

Взгляд девушки заскользил по безжизненным шеренгам окон. Дальше, дальше, туда, где под крышей второго параллельного корпуса возвышался современный серый пенал гостиницы «Санкт-Петербург».

Ее ладошки были влажными и не по-летнему холодными. Мелко подрагивающими. Марина не обратила внимания на Петин поступок. Как зачарованная, она смотрела на черный провал входа в приемный покой; по причине запоздалой июльской жары дверь была открыта настежь и походила на распахнутую в агонии пасть мифического чудовища. Не нравилось Марине и само длинное, как перрон, здание Военно-медицинской академии. Сонное, точно укушенное мухой цеце. Гнетущее впечатление – впрочем, как и все прочие лечебные заведения – производило оно на девушку.

Из-за капризов природы лишь недавно отцветшая сирень и таинственно шуршащие на легком ветерке кроны тополей расточали вокруг неуемный, дикий аромат зрелой листвы, восторг перед скоротечным питерским летом, скрадывали доносящиеся с проспекта ворчанье и бензинно-солярную вонь транспорта… А посреди этого буйства жизни, безучастные ко всему, мертво застыли желтовато-серые, холодные больничные корпуса. От асфальтированных подъездов и невысоких эстакад поднималось колеблющееся марево.

Стиснув зубы, Марина поежилась, хотя они с Петей стояли, почитай, на самом солнцепеке.

Может, стоило прислушаться к совету белобрысого хама и бросить затею с поисками дневников Вавилова? Но ведь талантливый Петя сказал, что в них, в дневниках этих, скрыта тайна «дела врачей», а без разгадки Марине не жить…

Нет, надо быть сильной и довести расследование до конца. Где же Артем, чего он медлит?

Неожиданно девушка задумалась: почему, она выбрала эту стезю если с таким отвращением относится к храмам, так сказать, здравоохранения? Хотя, отучись она в Институте торговли, наверное, не смогла бы без неприязни смотреть на универмаги. Мир ухитрялся поворачиваться к киевлянке худшей своей стороной, что бы она ни затевала…

Петя почувствовал, как девушка вздрогнула, и мягко сжал её пальцы. Даже хотел было предложить подруге свою куртку – все равно ему в ней жарко, – но джинсуха была далеко не первой свежести… да и слишком это нагло – на второй день знакомства. Поэтому Петюня застеснялся. Поэтому, не отпуская девичьих ладошек, немного наклонился к Марине, вдохнул сладковатый запах её волос, внутренне содрогнулся от выползших на поверхность неуместных фантазий и тихо, но по возможности твердо сказал – первое, что в голову пришло:

– Не бойся. Думаешь, ты одна больниц боишься? Федоров однажды тоже испугался – Первому секретарю комсомола Кубы Луису Ибарули операцию на глазной нерв делать отказался наотрез. Ему и министр здравоохранения звонил, и чуть ли не сам премьер упрашивал – ни в какую.

Петиному голосу не хватало вескости. Той вескости, что сквозила, например, в голосе Анатолия Валентиновича.

В глубине души Петя восхищался стремительно ворвавшимся в его жизнь новым знакомым. Да и Артем, если вдуматься, тоже выглядит солиднее Пети. Хотя кто он есть – цепной пес без высшего образования. Сомнительно, чтобы он хотя бы в девяносто третьих «виндах» кумекал.

– И что? – машинально спросила Марина, думая совсем о другом.

– Ну, тогда позвонил я. Говорю: «Славка, что ж ты, черт старый, людей подводишь? Езжай немедленно в больницу и делай операцию!»

Тут вроде бы самое время настало девушке грустно улыбнуться, а парню девушку обнять утешительно за плечи, притянуть к себе, погрузить лицо в рассыпавшиеся, пахнущие «Тимотеем» волосы… Даже предваряющую это действие дрожь в менисках Петя почувствовал, но объятия не случилось: из входа в приемный покой выглянул Артем, уже почему-то в белом халате и в белой шапочке, и, не стесняясь окружающей тишины, гаркнул:

– Ну? Где вы там? Шевелитесь, шевелитесь! – И, словно даже не допуская мысли, что девушка может его не послушаться, исчез.

Марине было очень неприятно, что Артем позволил себе такую интонацию. Когда-нибудь она все выскажет Артему. Тоже мне, дурочку нашел. Помыкает, как женой… Или во всем виновато новое платье?

Пока соратники спешили на зов, Артем повернулся к милиционеру в серой форме, сгреб со стойки прозрачную полиэтиленовую папку с документами и, сунув её обратно в пластиковый дипломат, сообщил:

– Идут уже. А халатики у вас, между прочим, неглаженые. Нарушаете?

Роль давалась ему легко. Без лишних выкрутасов Артем решил подражать манере поведения ротного старшины Геворкяна, которого, кстати, люто ненавидел за бульдожью хватку. А Маринка… Маринка потерпит. Должна.

– Дык не я ж халаты глажу, – равнодушно пожал плечами служивый и повесил трубку внутреннего телефона.

Он только что заступил на пост и, по большому счету, плевать хотел, кого принесло в выходной: всего лишь нового завхирургией или аж целую инспекцию из Здравотдела. Он Минобороны не подчинялся. Мол, наше дело маленькое: не допускать побегов из и проникновений в, а об остальном пусть военные эскулапы-эскалопы заботятся.

Скучающий взгляд милиционера елозил по пропахшим дезинфекцией рядам вешалок в расформированном на лето, неосвещенном гардеробе, по запертому окошку регистрации, по бетонному полу, но никак не по посетителю.

Артем моментально просек, о чем думает ставленник от МВД. Когда на крыльце показались «помощники вновь назначенного главхирурга» – худощавый длинноволосый парнишка и девушка со струящимися по плечам волосами, – он сухо бросил:

– Халаты не гладите, но и мышей не ловите. Майор Черкасов из двадцать пятого отделения мне тут между делом рассказал, что у вас «синяки» из травмы частенько за пойлом к метро бегают. Причем в больничных пижамах. Патрули замаялись их вылавливать и обратно препровождать.

«Помощники» уже подходили к своему «командиру»; Артем поспешил стукнуть пальцем по стойке и пригрозить:

– Хоть я и буду заведовать только хирургическим, но разгильдяйства не потерплю. Ни в каких подразделениях. Так и передайте.

Эти веские слова бросили стража в краску. Но сказанные негромко, остались здесь, не потревожив тишину пахнущего антибактерицидным пластырем здания.

Тишина на первом, тишина на втором и сонная тишина на третьем этаже.

Наконец они перестали целоваться, и Верочка, томно вздохнув, положила голову Павлу на плечо. Павел Быстров, дежурный хирург, по возможности незаметно для девушки поерзал на подоконнике: крашенный белым подоконник в аппендиксе между этажами – высокий и неудобный – жестким краем больно впивался ему в ягодицу. В правую.

– После смены поедем ко мне? – прошептала Верочка.

Обязательная для младшего обслуживающего медперсонала накрахмаленная шапочка съехала на ухо, и из-под неё выбилась прядка светлых волос.

Павел задумчиво накрутил прядку на палец.

– Не знаю, малыш. Мать просила заехать, с ремонтом помочь…

Он внутренне поморщился: сейчас опять ныть начнет.

Но тут в отделении зазвонил телефон – городской, судя по звуку; далекое дребезжание разносилось по пустым белым коридорам, вызывая неуютное ощущение: всегда чувствуешь смутное беспокойство, когда слышишь, как в пустом помещении трезвонит телефон.

Дррринь… дррринь… дррринь…

Пять, шесть, семь раз. Никто не подходил.

Павел опять поморщился – на этот раз в открытую:

– Да где её носит? Трубку не снять, что ли?

– Может, она в туалете. Писает.

Верочка несмело улыбнулась.

Десять… Одиннадцать…

– Тогда надо подойти. – Павел мягко отстранил девушку и со вздохом облегчения соскользнул с подоконника. – Разорется ведь, грымза старая: почему на посту никого нет?

Вера нехотя кивнула. Поправила шапочку, одернула задравшийся халатик.

– Конечно, Паш. Иди.

Неужели нельзя поменьше трагизма в голосе?

– Не обижайся, ладно?

– Иди-иди.

– Иду. А ты – чуть погодя. Вдруг эта грымза засечет нас за неуставными отношениями.

Шутка не удалась. Верочка опять наклонила голову и на этот раз её не подняла.

«Опять плакать будет», – решил Павел и торопливо вышел в длинный коридор хирургического отделения. Достала.

Семнадцать… Восемнадцать…

Миновав Верин столик и шагая по крытому линолеумом полу, он поглаживал затекшую ягодицу и невесело размышлял над тем, что, дескать, многие ведь врачи не прочь закрутить шуры-муры со смазливой сестричкой, тем более – студенточкой-третьекурсницей. Но почему-то именно ему, Павлу, досталась эта прилипала. Нет, мордашка у Верки симпатичная, базара нет, и фигурка что надо, не ломака девчонка и заводится с пол-оборота… Ну, переспал с ней разик-другой, ну, цветочки-конфетки дарил… Так теперь она каждое свое дежурство подстраивает так, чтоб вместе с ним оказаться – то напарниц подменить попросит («А я за тебя потом отдежурю!»), то грымзе в жилетку наплачет («Отпустите меня на сегодня, бабушку в Мариуполь провожать надо, а я послезавтра в ночную выйду…»). Влюбилась, коза, не иначе. И что теперь делать? Павел горестно вздохнул.

Столик старшей медсестры – в закутке между операционной и кабинетом дежурного хирурга – действительно пустовал. Нет на месте грымзы. Лежит лишь её сиротливо брошенное вязание.

Про это вязание знала вся академия. Вот уже шестой месяц Алена Максимовна творила длинный свитер-реглан под горло на знакомую тему: учебное пособие строения человеческого организма. В продольном разрезе. В шесть цветов. Уже были готовы правый рукав и половина груди, на которой постепенно вырисовывались лицевые мышцы, гортань, трахея, бронхи и верхний краешек легких.

Сильнее перипетий очередного бразильского сериала весь обслуживающий персонал больницы беспокоило: для кого вяжется, кто будет носить это произведение анатомического искусства?..

Двадцать три… Двадцать четыре…

Настойчивый, однако, попался звонарь.

Грымза, значит, гуляет где хочет, а я, значит, на посту торчи, да?

Павел снял трубку, сказал недовольно:

– Але.

– Куда я попала? – осведомился напористый женский голос. Незнакомый.

– Смотря куда вы целились, – логично ответил Павел.

– Это «Союзконтракт»? – после паузы с надеждой предположил абонент.

– Нет, это его филиал, «Союзпушнина», – со злостью ответил Паша.

И брякнул трубкой о рычаг. Номер сначала научись набирать, потом звони.

Он выпрямился. Вернуться, что ли, к Верке? Не хочется. Пойду-ка лучше отолью.

И он направился в противоположный конец коридора, к дверце с буквой «М».

Никого вокруг. Тишина царит в хирургическом отделении. Спокойная, домашняя тишина воскресного послеобеденного отдыха – никак не мертвое безмолвие.

А вот из-за чуть приоткрытой двери зава по хирургии доносится вкрадчивый шорох. Странно. Никого ведь тут не должно быть уже…

Скорее от безделья, чем из любопытства, Павел потянул на себя дверную ручку и заглянул внутрь.

Стоящая к нему спиной фигура в белом халате торопливо, но ловко перетряхивала ящики стола. И обернулась на краткий всхлип петель. Недовольно нахмурилась. Резко задвинула ящик.

– А, так вы здесь? – замявшись, дружелюбно спросил хирург Павел. И почувствовал себя крайне неловко. – А я думал, вы ушли…

– Нет, как видишь, – ответно улыбнулся человек в медицинском халате. – Пока я здесь… Кстати, ты не мог бы мне помочь? Никак одну бумажку не найду…

Обнадеженный (нагоняя не будет) Павел зашел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Почему эта особа ищет свою бумажку в чужом пока кабинете, в голову не пришло. Поэтому хирург Быстров приблизился к фигуре и спросил:

– А что вы ищете?

– А вот это.

Неуловимым движением фигура выхватила из кармана халата блестящий предмет и резким движением выбросила тонкую, изящную руку вперед и вверх. Павел увидел, как в лицо ему несется металлическое острие. Увидел быстро приближающиеся пальцы с аккуратно подстриженными ногтями. И успел только зажмуриться.

Удар был точен. Хирургические ножницы с едва слышным чмоком вонзились точно в зрачок левого глаза дежурного хирурга. Глазное яблоко лопнуло, алый сгусток вперемешку с тягучими волокнами выплеснулся на бритую щеку; ножницы, с усилием преодолевая сопротивление плоти, погружались глубже – в мозг.

Наконец фигура отпустила орудие убийства и отступила на шаг, чтобы кровавая слизь не запачкала халат. Чистенькой захотела остаться.

Павел ещё был жив. Покачиваясь, он ещё стоял на ногах. Однако не понимал, что с ним. Он услышал тихий хруст хрящей внутри головы – точно переломилась сухая веточка, увидел вспышку ослепительного света. А в остальном все, казалось бы, было без изменений. Разве что… Правым глазом он с тупым любопытством разглядывал знакомые по операциям никелированные колечки ножниц, отчего-то вдруг оказавшиеся непривычно близко от лица, аккурат на уровне переносицы.

Что-то теплое, вязкое потекло по щеке, солоновато коснулось губ, скользнуло на подбородок.

Не боль, но отголосок боли пришел позже – несильный, тупой, мурашками побежавший по внутренней стороне черепа. А ещё Павел почувствовал холод стали, ни с того ни с сего оказавшейся у него внутри головы.

– Э-э-э-э… – само собой вырвалось из распахнутого рта.

Нижнечелюстная кость перестала держаться в поджатом положении, и вязкая слизь затекла между губ. Неприятно коснулась языка. Руки, конвульсивно скрючившись, безвольно упали. Нейроны перестали транслировать сигналы мозга.

Тело кулем повалилось вперед. Фигура в белом халате ловко подхватила падающего под мышки и оттащила в угол.

Хирург Павел Быстров перестал существовать. Два сведенных воедино стальных лезвия, царапнув по тонкой «носовой» перегородке черепа, расположенной над глазным нервом, пронзили лобные доли головного мозга. Не получив команды продолжать работать, сердце остановилось, для хирурга стали несущественны готовящиеся всколыхнуть академию грядущие события и прочая, связанная с прибытием нового начальника, суета.

Артем (он же, по липовым документам, подполковник медицины А.Шляпников) закончил отчитывать сникшего постового, приглашающе кивнул помощникам и строевым шагом прошествовал внутрь пустынного холла, где уже появилась встречающая их несимпатичная женщина в снежно-белом халате. Помощники нового зава поспешили следом – мимо милиционера, который даже не потребовал у них документы. Не до того было милиционеру: упоминание стационарных, однако рыскающих вокруг у Финбана в поисках спиртного «синяков», раз за разом попадающих в отделение, погрузило его в тяжкое уныние. Ведь пациенты-»алики» и ему самому, бывало, в тоскливые октябрьские вечера приносили в клювике бутылочку…

Тем временем Артем энергично пожал руку женщине. Несимпатичная женщина попыталась вырвать руку из рукопожатия.

– Здравия желаю. Подполковник Шляпников. Можно просто – Александр Леонидович. А это мои помощники – Марина Николаевна Голубикина, анестезиолог, и Петр Петрович Балаганов, хирург. Будут работать вместе со мной.

«Анестезиологом меня назвал, – раздраженно подумала Марина. – Проклятое успокоительное все забыть не может…»

После ослепительно солнечного дня снаружи её глаза с трудом привыкали к сумраку помещения. Запахи внутри были знакомы по прежней работе, однако встреча с привычным не помогла избавиться от пробравшегося внутрь тела холода. Еще немного, и её начнет колотить дрожь. Мариночка, может, ещё не поздно уйти? Вернуться в Киев, где мама, где каштаны…

До сих пор она не могла простить верному рыцарю его неджентльменскую выходку – Артем выбросил в унитаз таблетки вернамозола, которые Марина купила вместо хлеба. И чего он этим добился? Ни хлеба, ни таблеток.

– Простите… – запнулась встречающая и нервно потерла руки, словно испачкавшись, – простите, это в каком смысле – работать?

– А, простите, с кем имею честь? – Гостю только и оставалось, что быть предельно энергичным и властным, как проклятый ротный старшина Геворкян.

– Я – старшая медсестра лейтенант Трофимова Алена Максимовна, – с достоинством ответила женщина, поджав тонкие блеклые губы.

На заднем плане Петя сделал невнятный шажок назад. Марина тоже.

– Тогда в обычном смысле будем работать! – весело воскликнул Артем, но, заметив недоумение на лице собеседницы, нахмурился: – А что, вы разве не получали приказ из министерства?

«Волосы она красит, – вдруг поняла Марина и ощутила к лейтенанту Трофимовой неприязнь с первого взгляда. – Седеет, наверное…» И машинально перевела взгляд на ноги медсестры. Широкие в голенях и чересчур тонкие в щиколотках. Марина одернула себя: не хватало еще, чтобы все заметили, как она таращится на старуху в ослепительно белом халате. Кстати, на лацкане халата какое-то пятнышко наблюдается, словно лак для ногтей пролили…

Сестра же смотрела на Артема не мигая. Милиционер с интересом прислушивался к разговору.

А Марина злилась. Умом поведение Артема понять можно, но сердцу не прикажешь. Ее разбирало зло на своего телохранителя. Иногда (как, например, сейчас) Артем становился совершенно чужим, незнакомым человеком. Всякий раз до ужаса противным.

– Нет, ну вот же волокита наша извечная, русская, а? – Артем повернулся к помощникам, однако, поскольку те хранили испуганное молчание, добавлять больше ничего не стал, а согнул левую ногу в колене, положил на колено дипломат, открыл и выудил из пластмассовых портфельных недр папку. – Вот. Смотрите. Хорошо, что я копию с собой захватил… Так… Где это… Ага, вот!

Он победоносно вынул из папки лист бумаги, папку спрятал в дипломат, дипломат закрыл, снял с колена, колено выпрямил, дипломат поставил между ног, тряхнул листком, распрямляя, и дальнозорко вытянул руку.

Артему хотелось провести мероприятие демонстрации документов как можно быстрее. Так впервые вышедшие на сцену актеры сминают роль, так начинающие романисты комкают финал. Пусть в ущерб достоверности, лишь бы поскорее отделаться. Только железная воля помогала ему не суетиться.

От старшей медсестры так пахло камфорным маслом, словно она применяла сей медицинский препарат вместо духов. Отгадать по её лицу, как она относится к предложенному ей спектаклю, было не трудно.

– Извольте: приказ по Министерству обороны, копия в Министерство здравоохранения, копия главному врачу Военно-медицинской академии г. Санкт-Петербурга… туда-сюда… ага, копия т. Шляпникову А.Л. «Сим приказываю… Первое: за халатное отношение к обязанностям и в связи с многочисленными фактами нарушений, несовместимыми с врачебной этикой и званием офицера, с первого ноль восьмого девяносто седьмого уволить заведующего отделением хирургии Военно-медицинской академии г. Санкт-Петербурга. Второе: ВРИО заведующего отделением хирургии Военно-медицинской академии г. Санкт-Петербурга с первого ноль восьмого девяносто седьмого назначить подполковника Шляпникова А.Л. Третье: в трехдневный срок подготовить материалы по ревизии финансово-хозяйственной деятельности означенного отделения. Четвертое: в недельный срок подготовить документы для аттестации всех работников означенного отделения на предмет их профессиональной пригодности. Пятое…» Ага, ага… Ну, дальше неинтересно – передача госимущества, инвентаризация, кадровые перестановки, кто за что отвечает, тыры-пыры-растопыры… Все. Подпись, печать. Прошу ознакомиться.

Обретя сверхзадачу по системе Станиславского, Артем играл превосходно. Можно сказать, гениально играл. Если б не сопутствующие обстоятельства, Марина обязательно восхитилась бы другом. Но сейчас ей было не до того. Достаточно одного телефонного звонка, и… Ох, как это будет унизительно! Милиция, протоколы, тюрьма… Никакой актерский талант не поможет. И зачем она только убежала из Киева? На Крещатике теперь, должно быть, жарко, каштаны качают большими мудрыми головами, шепчут что-то, благоухают…

– Почему же я никаких распоряжений не получала? – ледяным голосом осведомилась медсестра, и морщинки вокруг её ненакрашенных губ обозначились двумя четкими полумесяцами.

Артем обезоруживающе улыбнулся, во вражескую цитадель пошла шифрограмма: «Объясняю для идиотов».

– Так ведь официально приказ вступает в силу только завтра, а сегодня воскресенье. Думаю, уже утречком ваш главный получит факс с приказом. А я вот решил пораньше приехать – посмотреть, как тут да что, без суеты и сутолоки. Провести рекогносцировку, так сказать.

Он хохотнул и запанибратски подмигнул медсестре.

Та, однако, оставалась каменной и неприступной, поэтому и тон «подполковника» похолодел.

– В общем, я предлагаю незамедлительно ознакомить меня с вверенным мне хозяйством, а завтра с утра займемся бумажными делами. Идет?

Зря он сказал это «идет». Не соответствовало избранному приказному тону.

Сфальшивил на последней ноте. Заметила или не заметила? Тут бы кстати пришлась интермедия группы поддержки. Псевдовоенврач оглянулся.

Мысли Марины витали далеко.

Но ведь там, в Киеве, смерть. Там «друзья» Петра Львовича, её бывшего начальника по лаборатории, там страшно… Нет, надо продержаться. Надо отыскать эти противные дневники – тогда, с доказательствами в руках, она смело может идти к прокурору…

Провайдер Петя нерешительно топтался на месте, роясь взглядом в дебрях темного гардероба. Лицо белое – то ли от страха, то ли от толстого слоя пудры из Марининой пудреницы (чтобы загримировать синяки).

Сор-ратнички, блин…

Артем вспомнил, с какими заботой и вниманием Маринка пудрила прыщавую рожу провайдера, даже кончик языка высунула от старания, и гнев вернул его в правильную колею играемой роли.

Он резко протянул приказ Трофимовой. Та вдумчиво изучила «липу», хотя могла бы особо не стараться: документ был состряпан – не подкопаешься. Потом медленно вернула его Артему и несколько мгновений пристально рассматривала гостей. Молча. Не шевелясь.

Пауза затягивалась. Алена Максимовна муссировала версии. Самыми подозрительными являлись занюханная джинсуха и неумело заретушированные гематомы Петра Петровича. Поверить, что этот патлатый гопник – медик, можно было только, если услышать, что паренек недавно вернулся с передовой.

Милиционер скучающе смотрел в окно, где изнывала от жары природа. Ему хотелось в Озерки – загорать и купаться.

Артем мысленно радовался, что не прихватил на спектакль никакого оружия. В случае провала критики будут интерпретировать пьесу как мелкое хулиганство, не более.

Марине стало совсем неуютно. То есть до такой степени, что неосознанно она ногтями вцепилась в Петино запястье.

Петя боли не почувствовал: ему тоже стало не по себе. Взгляд бесцветных, водянистых глаз этой высокой, сухопарой женщины, в неприятно белом, безукоризненно отутюженном халате и с выбившимися из-под накрахмаленного чепчика жиденькими завитушками крашеных волос, не выражал ни подозрительности, ни враждебности – вообще ничего не выражал, лишь холодный интерес… и именно это пугало больше всего.

«Да ведь она старая дева!» – с проблеском мстительной радости догадалась Марина, но радость была недолгой.

Медсестра наконец пошевелилась – как выворачиваемые суставы, хрустнули складки её халата – и произнесла:

– Разрешите вас на минутку, товарищ подполковник.

По тому, с каким нажимом было произнесено «товарищ подполковник», Марина поняла, что Трофимова не верит ни единому слову Артема. Сердечко беглянки затрепыхалось в ледяных оковах страха. Почему же Петр молчит? В душу Марине закрался червячок недоверия к даровитому программисту.

Тем временем медсестра и Артем о чем-то тихо беседовали позади стеклянной будки милиционера, возле столика с местным и городскими телефонами. И беседу эту можно было назвать какой угодно, только не дружеской: Трофимова что-то сказала лжеподполковнику, лжеподполковник недоуменно ответил; она взялась за трубку городского телефона, быстро, по памяти нащелкала номер и, ожидая ответа, повернулась к собеседнику. После чего бросила ещё несколько фраз, от которых Артем переменился в лице.

Что-то не так, поняла Марина. Что-то не то происходит.

Мысли девушки заметались, как подопытные мышки, завидевшие человека в белом халате. Куда она звонит? В милицию? Неужели кто-то предупредил больницу, что новый зав не тот, за кого себя выдает? Почему Петр молчит?

Она боялась взглянуть на друга-провайдера, чтобы не выдать охватившее её смятение: краем глаза медсестра следила за спутниками Артема. Киевлянке до мурашек под языком хотелось сейчас принять успокоительное. Но успокоительного не было. Не было, хоть ты плачь: Артем выбросил все таблетки. Дура, дура, и зачем я только с ним связалась…

– Я хочу знать, товарищ подполковник, – со спокойствием арктических пустынь сказала старшая медсестра Артему, – что тут происходит. И если вы не сможете правдоподобно ответить мне на мой вопрос, я буду вынуждена вызвать милицию.

Артем попытался улыбнуться. Лицевые мышцы норовили забастовать.

– А в чем, собственно говоря, дело?

– Значит, не можете, – недобро прищурила Трофимова прозрачные, как химическое стекло, глаза. – Или не хотите. Хорошо. Ладно. Я не знаю, кто из вас врет, но кто-то врет несомненно. Сейчас я позвоню в Горздрав и все выясню.

Она снова сняла трубку городского телефона, набрала номер, прижала трубку к уху. Повернулась к Артему. Волна камфорного запаха густым налетом осела на трахеях обманщика.

– Хотите знать, в чем дело? Я вам расскажу. За два часа до вас приходил один человек. И тоже отрекомендовался новым заведующим хирургическим отделением. Тоже имел при себе приказ и все необходимые документы. Подпись, печать. Как положено. Те же самые, что характерно. Только вот помощников у него не было… Что скажете?

Выдох застрял внутри легких. Артем несколько секунд молчал. Пол медленно вращался у него под ногами.

Да, это был удар. Но кем нанесенный и куда нацеленный? Подстава? Чья? Совпадение? Не бывает. Медсестра врет? Зачем?

Артем не пытался скрыть свое изумление – во-первых, все равно не получилось бы, а во-вторых, по легенде ему, подполковнику Шляпникову, положено изумиться. Нет, баба вроде не лжет. Хотя – кто их, баб, разберет…

– Не понял вас, лейтенант, – сухо сказал он. Сухость далась легко, потому что все слюнные железы забастовали тоже. – То есть получается, теперь тут у вас два заведующих?

Трофимова раздраженно повела плечом и с лязгом повесила трубку. Сказала отрывисто:

– Никто не подходит. Воскресенье… Не знаю. Вам виднее, два у нас новых зава или три – считая старого.

– Бред какой-то… Ну позвоните моему предшественнику, позвоните в министерство, черт возьми!

Не сдаваться, не сдаваться, – внушал себе лжец. – И верить в соратников, они тоже должны выстоять. Один побежит – проиграют все.

– Вашему предшественнику позвонить не могу, – отчеканила Трофимова. – Он со вчерашнего дня на Дне Флота. Может, в Кронштадте, может, в Усть-Луге. А дежурный в министерстве все равно ничего толком не знает.

Артем нащупал в кармане связку ключей, это чуть-чуть помогло успокоиться. И медленно процедил сквозь зубы:

– Очень хорошо. Оч-чень. И где же сейчас этот мой… коллега?

Трофимова на миг замешкалась, и сей факт не укрылся от внимания Артема. «Врет?»

– Ушел, – нехотя произнесла старшая медсестра. – Незадолго до вас. Осмотрел отделение и ушел.

Артем шумно, как и подобает попавшему в нештатную ситуацию штабисту, выдохнул (отлегло), но внутренне оставался собранным и готовым к решительным действиям.

– Ничего не понимаю. Генерал Прокофьев лично мне… Впрочем, ладно. Но документы-то свои, приказ, копию приказа этот тип оставил? Или тоже унес с собой? Как его звали хоть?

– То ли полковник Евдотьев, то ли полковник Евдокимов. Не помню. Если хотите, пройдемте наверх, у меня записано.

Впервые айсберговый лед медсестры дал трещину, и Артем понял почему: она сказала – «у меня записано». Значит, если липовый полковник действительно существует, Трофимова у него документы не забрала. Прошляпила. И теперь сама предлагает пройти наверх. Сама. Что нам и надо.

– С удовольствием. Хочу самолично взглянуть на бумаги этого Елисеева. И если найду в них хоть малейшую неточность… Вы сами должны понимать, что это для вас означает.

Первый тайм мы отыграли. И не с самым худшим результатом.

После паузы медсестра кивнула:

– Так точно. Понимаю. Хотя, позвольте заметить, если бы вы пришли завтра и обратились непосредственно к главврачу…

Она отступала по всем фронтам. Но не сдавалась. Как к нынешнему завотделением, так и к двум претендентам почтения не испытывала. Это не их, а её отделение. Ее вотчина. Ее Королевство Хромированных Поверхностей.

– Завтра? – натурально вскипел Артем. – Какой-то шарлатан пытался занять мое место, а вы говорите – завтра?! Немедленно! Я узнаю фамилию этого негодяя и лично позвоню министру! Слава Богу, у меня, в отличие от вас, есть номер домашнего телефона моего начальника!

Трофимова пожала плечами. Она хотела заметить, что, в отличие от министра, нынешний завотделением домашнего телефона не имеет вовсе, но сдержалась.

– А с моими помощниками что делать? – продолжал достоверно полыхать Артем. – Прикажете торчать им на лестнице?

Трофимова поджала губы.

– Идемте. Только пусть халаты накинут. Там разберемся.

Если этот, уже второй по счету претендент – не самозванец, у неё будут проблемы. Если не найти способ поставить нахала на место.

Отдавать власть в чужие руки Алена Максимовна без боя не собиралась. Документы предыдущего гостя она действительно прошляпила. Посему следовало отступить на заранее подготовленные позиции. Переформировать войска. Дать новичку возможность натворить ошибок, а потом нанести ответный удар.

Ждать долго не придется. Судя по тому, как напудренный помощник нового напяливает халат. Да и помощница жидковата. Наше дело правое. Ишь, Склифосовский выискался…

Артему было жаль Марину. Зря он её привлек к операции. Бедная девочка, столько натерпелась… Но вот провайдер раздражал все больше. Фуфло, а не мужик. Спасовал, ни единым словом не помог. А к Маришке липнет. Села муха на варенье, вот и все стихотворенье… Ничего, найдутся дневники, я на это стихотворение эпиграмму черкану. Прямо по роже.

Подковки на каблуках лжеподполковника зло и звонко цокали по коридорному линолеуму пустого хирургического отделения, разгоняя воскресную больничную истому и заверяя мир, что уж теперь-то власть в хирургическом находится в надежных руках, отныне все будет как надо и никаких поблажек.

Артем шел уверенно и нахраписто. Шагающий справа и чуть сзади Петюня старался шагать в ногу с Артемом, но путался в полах халата и постоянно сбивался с ритма. Идущая сзади, но чуть слева старшая медсестра сверлила затылок новоиспеченного начальника гиперболоидным взглядом. Замыкала шествие Марина, облаченная в новенький, по-снежному хрустящий халат. Мысли её были заняты одним: красным пятнышком на лацкане халата старшей медсестры. А вдруг это кровь?..

– Кто сейчас находится на отделении? – не сбиваясь с шага, строго поинтересовался Артем, когда процессия миновала двери со скромными буковками «М», «Ж» и надписью «Операционная».

– Я, дежурный врач и младшая медсестра, – без запинки отчеканила Трофимова. И зачем-то, может из любви к порядку, добавила: – Последняя – студент-практикант.

– И где они все?

– Должны быть на своих постах.

Медсестра удержалась от реплики о профессиональных и моральных качествах дежурящего вместе с ней персонала. Хотя колкие слова уже вертелись на языке.

– Добро. А больные?

– Все стационарные на втором этаже, в общих палатах. Сюда переводятся только перед операцией. А первая операция назначена только на вторник.

– Добро.

Артем резко затормозил около двери с табличкой «Зав. отделением». Некоторое время хмуро разглядывал табличку, потом повернулся к медсестре и с издевкой поинтересовался:

– Это – наш на троих завов кабинет?

Трофимова молча кивнула. Неприязнь пряталась в бесцветных глазах глубоко-глубоко.

– А ваш якобы новый зав, Евсеев этот, сюда заходил?

Трофимова молча покачала головой.

– Кабинет должен быть заперт?

Еще один молчаливый кивок.

– Ключи хранятся у вас?

Тот же самый ответ.

– Ясненько.

Артем толкнул дверь одним пальцем, словно брезговал к ней прикоснуться, и дверь вдруг легко поддалась, открылась. Артем торжествующе повернулся к старшей медсестре:

– Что скажете?

Трофимова побледнела. Скандал. В её королевстве!

В кабинете никого не было, но уже с порога всем стало ясно, что здесь кто-то побывал. Ящики стола выдвинуты, телефон и настольная лампа валяются на полу, дверцы стеклянного, под потолок, шкафа с какими-то банками-склянками распахнуты, выворочены книги из стеллажа, даже календарик сорван со стены. Изуродована даже электрическая розетка, и голые провода стыдливо торчат наружу. Единственным с виду нетронутым предметом в помещении был евростандартный платяной шкаф возле окна – он был закрыт.

Возможно, враг все ещё здесь. Возможно, он прячется в этом шкафу, готовый к нападению.

Бесшумно шагнув внутрь кабинета, Артем за неимением лучшего оружия вынул тяжелую связку ключей, внутренне собрался… и распахнул дверцы евростандартного шкафа.

Чтобы не закричать от ужаса, Марина до крови закусила кулак. Реакции старшей медсестры Артем не видел, зато Петюня с грохотом вывалился из кабинета и метнулся к двери с буквой «М».

В платяном шкафу никаких платьев не было. Не было там и прячущегося врага. А был там человек. В медицинском халате. Молодой. Симпатичный. Мертвый. Точно старую куклу, кто-то засунул тело в евростандартную тесноту. Правый, пронзительно синий глаз молодого человека таращился в потолок, из другого же торчал какой-то уродливый, металлически блестящий полип в обрамлении запекшейся, черной крови. Марина несколько секунд не могла понять, что это за нарост, а когда поняла, то вопль из горла с новой силой ударил в зажимающий рот кулак.

Это был никакой не полип: из левого глаза молодого человека, погруженные в череп почти до основания, торчали миниатюрные ножницы.

Артем резко обернулся. Лейтенант Трофимова превратилась в статую из белого мрамора, созданную неким гениальным скульптором в память о любимом лечащем враче-психиатре: обескровленные губы искривились, вылезшие из орбит глаза таращились на труп; но руки у этой скульптуры двигались – обхватив свою хозяйку за шею, они не давали воплю вырваться наружу.

Артем подскочил к медсестре и без размаха, но хлестко влепил ей пощечину. Помогло: руки безвольно упали по швам, воздух с хрипом проник в легкие, и лейтенант вновь обрела способность дышать.

– Кто, кроме вас, видел этого «зава»? – прокурорским голосом рявкнул Артем, не давая ей опомниться.

Ситуацию срочно требовалось брать в свои руки. Иначе объясняй потом следователю, кто ты да зачем документы подделывал.

С трудом оторвав взгляд от трупа, Трофимова непонимающе посмотрела на Артема.

– А?..

– Я спрашиваю, кто, кроме вас, видел чужака?

– Я… – пролепетала медсестра. – Еще постовой на входе… Не этот, другой, сменщик… Дежурный хирург… И все…

– Дежурный хирург может подтвердить ваши слова?

Трофимова отрицательно помотала головой.

«Точно врет, стерва, – мелькнуло у Артема. – Ну, сейчас я выведу тебя на чистую воду…»

– Почему?

Медсестра вытянула дрожащий перст в сторону человека с ножницами в глазу:

– Потому что… вот… это он и есть… дежурный…

– Так.

Единственный, кто мог бы подтвердить слова Трофимовой о незнакомце-конкуренте, мертв. А может, никакого конкурента-то и не было?..

– Быстро найдите фамилию этого «завотделением», – четко и безапелляционно, как на поле боя, рявкнул Артем. – Проверьте, на месте ли ключи. В милицию пока не звонить. Я сообщу куда надо. Ясно? Ясно, я спрашиваю?!

Оказывается, поняла Марина, Артем умел кричать. Страшно кричать.

– Так… точно… – пролепетала Трофимова.

Куда делись её неприступность и хладнокровие? Гремя каблучками, она, насколько позволяла узкая юбка, опрометью кинулась вдоль по коридору.

Однако искать документы лейтенант Трофимова не собиралась.

– Внутрь, скорее, – столь же напористо приказал лжеподполковник лжеанестезиологу, втолкнул спутницу в кабинет и прикрыл дверь.

– Как… – вымолвила Марина. – Что…

Она чувствовала, что ещё немного, и грохнется в обморок. Господи, ну хоть бы одну таблеточку. И тогда вернется спокойствие и ясность мыслей, исчезнет труп из шкафа, и они с Петром окажутся у него дома…

Проверенное средство несколько привело её в чувство – в голове прояснилось, а щека запылала после соприкосновения с ладонью Артема.

– Ты… – выдохнула она. – Ты ударил?.. Ты ударил меня!!!

«Ты отнял мое лекарство!» – на самом деле хотелось выкрикнуть ей.

– Тихо, девочка, тихо. – Артем бережно, но настойчиво прижал девушку к груди, повернул так, чтобы она не видела содержимое шкафа, и зашептал ей на ухо: – Это ничего. Это бывает. Ты же сильная, ты работала на них, ты должна знать о таких вещах… Позже поговорим, ладно? Сейчас нам надо торопиться. Где, этот провайдер сказал, хранятся дневники?

Марина не слушала его. Ей вдруг все стало ясно. Образ обезображенного трупа на миг исчез, желание заглотнуть вернамозолу отступило, а перед глазами возникла зловещая фигура Трофимовой с алым пятнышком на лацкане безукоризненно чистого халата.

– Это она, – жарким шепотом сказала Марина и мертвой хваткой вцепилась в плечи друга. – Это она убила… Медсестра!.. Артем, миленький, пожалуйста, уведи меня отсюда… Она тоже охотится за дневниками…

Артем проговорил сквозь зубы:

– Я знаю. Но, может быть, мы ещё успеем. Где дневники, Марина?

Это был вопрос, не предполагающий ответа. Девушку нужно было поддержать: поцеловать, погладить по головке или хотя бы обратиться к ней с вопросом. Потому что ей очень трудно. Потому что они остались вдвоем. Третий соратник дал деру. Где-нибудь в сортире унитаз пугает, провайдер хренов.

Петюня закончил прочищать желудок и медленно выпрямился над унитазом, чувствуя громадное облегчение. А вместе с тем и стыд, что покрыл лицо алыми пятнами, проступившими даже сквозь слой пудры. Теперь все было нормально. Просто почудилось. Откуда, скажите на милость, мог взяться труп в шкафу заведующего хирургическим отделением?.. Дюк Ньюкем ты мой, как стыдно-то перед Мариночкой. Сказалось напряжение последних дней, не иначе, эти дурацкие игры в шпионов и обстановка больницы. Хлоркой воняет.

Петя, наскоро вытерев лицо рукавом и пальцами расчесав лохмы, прислушался. Древние стены академии хранили вековую стерильную тишину. Наверняка ребята уже нашли дневники! Без меня!

Он украдкой приоткрыл фанерную, недавно выкрашенную в цвет морской волны дверь кабинки, машинально взглянул в висящее над рукомойником зеркало.

И не узнал себя. Неужели пудра так меняет человека?

Слишком поздно Пьеро сообразил, что смотрит не на свое отражение, а на человека, отражение заслоняющего.

Взвизгнув от ужаса, Петя попытался вновь захлопнуть тщедушную дверцу, но ему не дали.

Могучий рывок вырвал ручку двери из слабых от страха пальцев, чужая пятерня толкнула провайдера на унитаз. Откинутый стульчак натуженно скрипнул.

Нелепо разбросав ноги, Пьеро упал на холодный, мокрый фаянс, больно ударился копчиком. Фигура в белом нависла над ним, протянула тонкую руку куда-то по-над головой несчастного… С оглушительным ревом из бачка хлынул сливной поток, штаны на ягодицах Пети немедленно промокли. Как унизительно…

Петя собрался закричать. Но опоздал. Фигура в белом халате в один прием захлестнула сорванную с бачка оцинкованную цепочку вокруг горла Пьеро и резко затянула петлю. Холодный металл впился в Петин кадык, вдавил его внутрь, пережал дыхательное горло, пресек доступ крови в мозг.

Хотя сам Пьеро не мог этого видеть, но его напудренное лицо мигом отекло, глаза, испещренные красными прожилками, вылезли из орбит, изо рта вывалился посиневший язык.

А фигура в белом халате продолжала затягивать петлю, все глубже и глубже погружалась в горло цепочка, исчезая в складках кожи. Рассекая эпидермис, сальные железы и подкожную жировую клетчатку.

Петюня засучил ногами, попытался руками разжать мертвую хватку, но пальцы ослабели, он не чувствовал их, не чувствовал своего тела, не почувствовал даже, как рефлекторно разом опорожнились кишечник и мочевой пузырь, мир застлала фиолетовая пелена, он одуряюще медленно погружался в какую-то вязкую теплую субстанцию, молящие о глотке сладкого воздуха легкие разрывали грудь, в ушах гремели колокола, прав оказался Анатолий Романович, не надо было мне сюда, а надо было на дачу, к маме, мама, мамочка, колокола, это мое сердце так громко стучит, почему так громко, за что, поче…

Когда тело на унитазе обмякло, фигура в белом ещё несколько секунд, для надежности, не ослабляла петлю на шее долговязого паренька. Потом отпустила цепочку и с силой провела обеими ладонями по своему лицу, утирая горячий пот. Запах хлорки щипал глаза.

Итого: минус два. Такая вот арифметика.

Цепочка глухо брякнула о фаянс. Удушенный в нелепой позе застыл на унитазе, выпучив глаза на своего убийцу.

Укор в глазах мертвеца – это не страшно. Страшно, что в здании есть ещё люди. Которые могут опередить. Найти дневники раньше. И сейчас эти люди рядом с тайником.

Времени, чтобы не спеша обыскать каждый сантиметр кабинета и найти тайник с бумагами Вавилова, уже не было. Появление незваных гостей спутало все планы. Не стоило прятаться в туалете, ох не стоило! Но почему так не вовремя, черт возьми!

Хотя – ведь среди этих «следопытов» девчонка – та самая, сбежавшая из Киева! Как её, Мария, Марина?.. Марина, точно! Она наверняка должна знать, где спрятаны дневники. И на этот раз ей не уйти.

На цыпочках, на цыпочках. Под туфлями кафель туалета, под туфлями линолеум коридора. Ни единого скрипа. Только халат очень громко шуршит. Это плохо, мы должны быть незаметны, как моль. Приготовились, рывок…

Фигура в белом шмыгнула в операционную и притаилась за дверью. Самое время: со стороны кабинета завхирургией послышались легкие девичьи шаги.

Сервиз стальных чаш с лампами над операционном столом отразил искаженное злобой лицо лиходея.

Выждав минут пять и не торопясь выкурив сигаретку (еще минут десять), медсестра Верочка посмотрелась в карманное зеркальце, поправила шапочку, вздохнула грустно и покинула лестничный аппендикс. Услышала, как хлопнула дверь в другом конце коридора, но никого не увидела. Медленно прошла к своему месту.

Не сиделось. Хотя ящик стола занимал одолженный на выходные и ждущий, когда же за него возьмутся, академический фугас «Зуд кожи – нервно-рефлекторный процесс» под редакцией члена-корреспондента АМН СССР Ф.М.Бабаянца. Скоро экзамен. Неуютно было Вере на своем посту. Она давно хотела сказать Паше, что вот уже вторую неделю у неё задержка, да все не решалась. Не знала, как любимый отреагирует на это сообщение. Не знала, как отреагируют сокурсницы и начальство.

Она обратила внимание, что вот уже минуту водит карандашиком по чистой странице тетради. Надо же, у нее, оказывается, художественные способности, нарисованная распашонка очень похожа на настоящую.

Верочка встала, потянулась молодым гибким телом, улыбнулась сама себе (все-таки здорово, что у меня ребенок будет, останется со мной Паша или нет, только вот с курением пора завязывать) и направилась к туалету. Бездумно провела пальчиком по быльцу больничной каталки; жест был не лишен грациозности. Эту каталку использовали редко, слишком тяжелая и неповоротливая, если по ступеням с этажа на этаж. На носилках удобнее.

Верочка миновала стол дежурной медсестры, за которым сидела Алена Максимовна, и, не глядя, кивнула ей. Пошла дальше.

Девушка не обратила внимания, насколько необычен вид Трофимовой (неизменно строгий халат сидел как-то косо, обнажилась прыщавая ключица, шапочка съехала на затылок, и теперь сиротливые крысиные хвостики волос торчали в разные стороны). А зря не обратила. Зря не заметила она, как странно посмотрела старшая медсестра ей вслед.

Уже у дверей операционной девушка сморщила носик. Ей доводилось бывать в разных медучреждениях, и всюду нянечки, боящиеся бацилл, не жалели хлорки. Противный запах. Глаза режет. Кстати, о глазах. Верочке показалось, что в дверную щель за ней наблюдает чей-то зрачок.

Времени для раздумий и сомнения не было. Цель казалась так близка, что, когда мимо операционной процокали девичьи каблучки, когда в щели между раскрывающимися в обе стороны дверями с закрашенными белой краской стеклами мелькнула знакомая хрупкая фигурка, убийца неслышно распахнул одну створку и сделал шаг вперед. Движения были стремительны и отточены, как скальпель.

Старшая медсестра лейтенант Трофимова, сидя за своим столиком, пребывала в ступоре. Проработав в больнице пятнадцать лет, она насмотрелась на жмуриков, но те, умиротворенные, укрытые простынями, подготовленные к отправке на кремацию, не шли ни в какое сравнение с изуродованным и запихнутым в тесный шкаф телом дежурного хирурга.

Первым побуждением Трофимовой, когда она добежала до телефона, было немедленно позвонить в милицию. Но городской телефон мертво молчал.

Не работал и внутренний телефон.

Кто-то перерезал провода, догадалась старшая медсестра. И почувствовала, как желудок поднимается к горлу, как слюна во рту приобретает медный привкус. Она обессиленно опустилась на стул и застыла в шоке. Бежать, немедленно бежать, билось у неё в висках, но ватное тело не слушалось. Бессмысленный взгляд уперся в вязание с анатомическим атласом, до которого сегодня руки так и не дошли. Освежеванный человек со свитера невыразительно смотрел в сторону, демонстрируя зрителю расположение лицевых мышц. Тонкие спицы фатально перекрещивались на недоделанной аорте. На миг представилось, что странный подполковник, оставшийся со своей не менее странной спутницей в кабинете смерти, сейчас вынимает ножницы из глаза бедного хирурга и, хищно усмехаясь, стирает с них отпечатки пальцев.

А ведь подполковник ей сразу не понравился! Зачем она пустила его? Зря она отказалась от югославского контракта. Бинтовала бы сейчас в полевом госпитале штыковые раны, ассистировала при ампутации пораженных газовой гангреной конечностей. И горя бы не знала.

Мимо Трофимовой, даже не взглянув на нее, прошествовала младшая медсестра Верочка. Трофимова разлепила склеенные страхом губы, дабы процедить нечто сочувственное, типа «А Паша ваш того…», ведь все она про эту соплюху ведала. Трофимова хотела остановить девушку, предупредить её, что дальше идти нельзя, дальше смерть, однако язык не слушался. Она попыталась вскочить, однако что-то – или кто-то? – цепко держало её за халат.

Трофимова почувствовала, как от ужаса у неё в ушах сузились дырочки для ненадетых сережек. Кто-то стоял сзади! Кто-то её не пускал!

Обернуться не хватало смелости. Да тут целая банда!

Открыв рот, Трофимова беспомощно смотрела в спину удаляющейся Верочке и все терла и никак не могла оттереть пятнышко лака для ногтей на лацкане халата. Халата, прижатого задними ножками стула к полу.

А потом случилось страшное: когда девушка проходила мимо операционной, белый призрак метнулся из дверей ей наперерез, подхватил её и затащил внутрь. Все произошло мгновенно: вот девушка идет по коридору, а вот её уже нет. Словно она растворилась в воздухе, словно и не было её никогда… Лишь на полу осталась черная туфелька. С правой ноги.

Верочка почувствовала, как кто-то схватил её за шею и резко дернул назад. На миг она потеряла равновесие, но мига оказалось достаточно: кто-то втащил её в операционную, одна потно-солоноватая пятерня зажала рот, другая заломила руку за спину.

– Ну, вот и свиделись, Марина Николаевна, – прозвучал над её ухом угрожающий шепот.

Верочка действовала не раздумывая: острая шпилька её левой туфельки с силой вонзилась в ботинок нападающему, прорвала тонкий кожзаменитель и погрузилась в плоть между вторым и третьим пальцами.

Неизвестный, не ожидавший такого поворота событий, охнул и на секунду ослабил хватку. Верочка вырвалась из его объятий и, не оборачиваясь, бросилась к дверям.

Она бы успела, но бегать в одной туфле на высоком каблуке непросто. Верочкина нога подкосилась, она ухватилась за шаткий никелированный столик. Столик со звоном опрокинулся, тополиным пухом разметал вату, посыпались блестящие хирургические инструменты. Упала и сама Верочка, сбитая с ног подсечкой.

Линолеум прыгнул в лицо. Белая шапочка наползла на глаза, мешая.

Чье-то тело навалилось на жертву, подмяло, тонкая рука схватила за горло, заталкивая обратно рвущийся наружу крик.

Верочка ухитрилась извернуться на спину, длинными ноготками попыталась вцепиться в набрякшее, пурпурно-лиловое лицо лиходея.

Лиходей успел отклониться и в следующий момент кулаком нанес ей мощный удар в лицо.

Верочка почувствовала, как хрустнули, ломаясь в альвеолах, зубы; густая кровь вперемешку с костно-эмалевым крошевом тут же переполнила лунки в деснах, забила рот, потекла в носовые раковины и через миндалины к бронхам. От удара потемнело в глазах, левая сторона лица онемела. Расплющенные нервные окончания отключились, как после анестезии.

Неизвестный мужчина, вероятно, только сейчас разглядев свою жертву, тихо выматерился, пробормотал что-то вроде: «Блин, не та!» – и замахнулся для второго удара.

Однако так просто девушка сдаваться не собиралась – кем бы ни был нападающий. Спасая не себя, а будущего ребенка, Вера всхлипнула, нащупала на полу холодный металлический предмет, крепко сжала его в кулачке и вслепую нанесла удар ниже пояса.

Короткий, но острый как бритва клинок скальпеля вонзился в бедро неизвестному. Тот, казалось, боли не почувствовал; засопел, раздувая ноздри, выдернул скальпель – вместе с лезвием из раны морзянкой (точка-тире, точка-тире) выплеснулась алая струйка – и рефлекторно полоснул трофеем по горлу девушки.

Скальпель легко перерезал сонную артерию, пересек голосовые связки и прочертил кровавую дорожку чуть выше кадыка.

Тело девушки конвульсивно забилось, из зияющей раны вместе с выплескивающейся ярко-красной кровью вылетел булькающий хрип – это судорожно поджалась диафрагма, выдавливая из легких воздух.

Мужчина откатился в сторону, тяжело дыша, поднялся на ноги, выпустил из рук скальпель. Окровавленный инструмент глухо ударился о линолеум. Он посмотрел на свои пальцы. Кровь на запястьях быстро схватывалась и тянула кожу, как канцелярский клей. Пальцы дрожали. Кровь из пропоротой шпилькой ступни пропитала носок и теперь отвратительно хлюпала в ботинке. Кровь из раны на бедре теплой, липкой струйкой стекала по ноге.

Девушка в агонии колотила пятками по желтым квадратикам линолеума. Слетела и левая туфелька. Обеими руками она, уже бессознательно, пыталась зажать страшную рану на горле, остановить неудержимый багровый поток; кровь ручейками пробивалась между тонкими пальчиками, бежала по острым локоткам. А рана становилась шире и шире. Мышцы слабели, наливающуюся свинцом голову все безнадежней оттягивало вниз.

Наконец тело дернулось в последний раз и затихло. Руки медленно соскользнули на пол. В горле забулькало. Забулькало – и стихло. То умер, не родившись, последний призыв: «Паша…»

Мужчина огляделся, отразился в хромированных чашах выключенных ламп над операционным столом. Белизна операционной слепила глаза. Неплотно закрученный кран в рукомойнике тупо отсчитывал секунды: ток… ток… ток…

Он никого не собирался убивать, когда под видом нового завхирургией проник в академию. Он хотел всего лишь добыть проклятые дневники Вавилова, после чего тихо и незаметно уйти. Но все обернулось иначе. Теперь остается только одно: бежать. Жизнь дороже каких-то стародавних бумажек.

Рассеянные по линолеуму хирургические инструменты бросали холодные блики на стены. Багровое пятно подбиралось к перевернутой вверх дном эмалированной ванночке. Он наклонился, поднял два предмета: один отдаленно напоминающий уменьшенный напильник, а другой – увеличенный рейсфедер. Повертел их в руках, улыбнулся, сунул в карман. Потом задержал дыхание. Прислушался. Тихо.

Неизвестный выскочил в коридор, с каким-то безумным удовольствием прислушиваясь, как чмокает прилипающая к окровавленному полу подошва. Метнулся в противоположную от выхода сторону: к лестнице нельзя, там охрана. Путь только один – мимо проклятого кабинета завхирургией, мимо стола старшей медсестры, в закуток, где обычно тайком курят врачи. Там окно. Невысоко, второй этаж. Есть шанс. И немалый. Если никто не будет путаться под ногами…

Рассыпанные справки и истории болезней на медных скрепках яичной скорлупой шуршали под ногами. Хрустели, катаясь под каблуками, исписанные шариковые ручки. Был отодвинут темный сборный стол, снят участок дряхлого, ломкого линолеума под ним, выломано несколько, «елочкой» уложенных ещё при Боткине – Бехтереве, паркетин, с трудом, но открыта толстая металлическая дверца потайного сейфа. Интернетовский собеседник не обманул Петю: кодовое слово «Гангут», набранное на шести ручках с буквенными делениями, открыло доступ к самой страшной тайне века.

Марина сидела на стуле и, нервно комкая подол коротковатого, хрустящего крахмалом халатика, исподтишка рассматривала лекарственные препараты во чреве стеклянного шкафчика. Не отдавая себе в том отчета, она искала успокоительное. Ей нужно. Особенно сейчас, когда она так близка к победе. Одна-две таблеточки какого-нибудь занюханного «андориака» или, на худой конец, септаколоза не повредят. И Артем должен понять, простить и разрешить…

Увы, ничего интересного в шкафчике не было. Полулитровая бутыль со спиртом, йод-синька-зеленка, пакет с бинтами, пластырь… Она почувствовала нарастающее раздражение. Злость. Ярость. В шкафчике все что угодно, только не то, что надо!

Артем же нетерпеливо сунул внутрь бронированного ящика руку с налипшими деревянными крошками, словно пораженную ихтиозом, пошарил там и прошептал, отвлекая девушку от невеселых мыслей:

– Есть…

Маска спесивого подполковника слетела с его лица. Теперь он более всего напоминал Шлимана, нашедшего свою Трою.

Затаив дыхание, позабыв на время о трупе в шкафу и даже о таблетках, Марина следила за тем, как Артем извлекает на свет божий несколько перевязанных бечевкой, толстых, больших, как бухгалтерские книги, разбухших и пожелтевших от времени тетрадей. Документы, которые помогут ей избавиться от безжалостных преследователей, убийц Петра Львовича. К обложке верхней тетради был приклеен бумажный прямоугольник с выцветшей чернильной надписью: «Некоторые соображения по поводу возможностей управления высшими млекопитающими, основанного на механическом проникновении в генную структуру. Часть первая».

Артем поднял на Марину сияющий взгляд. Как он любил в этот миг свою подругу! Как любил! Обнаруженные бумаги сулили свободу. Ему и ненаглядной Марине, заблудившейся в изобретенном плохими людьми лабиринте, вечной восьмикласснице. Глаза Артема отражали свет в конце тоннеля.

– Мы победили, Мариночка!

Может быть, они сейчас впервые бы поцеловались. Каким красивым, каким одухотворенным был её верный паж! Какой очаровательной была невеста в новом платье!..

Но тут из коридора донесся истошный женский визг: это вышла из ступора старшая медсестра, увидев перед собой безумно ухмыляющегося новоиспеченного завхирургией номер один, который, как она думала, давно покинул здание.

Впрочем, она вышла из ступора ненадолго.

Для двоих искателей правды этот крик прозвучал подобно хлопку стартового пистолета.

Выломанные паркетины разъехались под ногами. Чуть не прищемив Артему палец, захлопнулась дверца сейфа. Поднятое облачко пыли, таившееся в щелях паркета, осталось позади, в кабинете завхирургией. Коридор простерся перед беглецами.

– Не туда, направо, направо! – яростным шепотом выкрикнул Артем, мысленно на чем свет кляня себя за нерасторопность; правой рукой он прижимал к боку связку исторических тетрадей.

Больничная каталка преградила дорогу. Артем пихнул её, и каталка нехотя отъехала. Тяжелая. Они побежали по пустому коридору в сторону курительного аппендикса.

Тишина, вернувшаяся на пост после крика, перестала быть сонной. Тишина стала зловещей. Мертвой стала тишина. И особенно мертвой вокруг дежурного стола.

С закрытыми глазами старшая медсестра сидела за столом в непринужденной позе, тонкая струйка слюны стекала по подбородку на некогда чистый халат…

Марина сбилась с шага и уставилась на медсестру. На душе стало холодно, словно зимней ночью девушка заблудилась в лесу. А из-за сугробов блестят хитрые глазки лешего.

Перед медсестрой Трофимовой лежал недовязанный, но уже не имеющий будущего свитер на анатомическую тему. Одна спица по-прежнему была воткнута в рисунок аорты, а другая переместилась немного выше.

Эта другая спица была аккуратно вставлена в левое ухо медсестры, а её заостренный кончик торчал из правого уха, и с этого кончика лениво скатывались тягучие темно-красные, почти черные капли.

– Артем, Артем, – застонала Марина, не в силах оторвать взор от мертвой грымзы. – Значит, что?.. Значит, это не она?.. Значит, кто-то другой убил?..

– Не знаю, – напряженно проговорил Артем и, нахмурившись, всмотрелся в мертвое, разом постаревшее лицо медсестры.

Только сейчас Марина сообразила, какой рисунок избрала погибшая для украшения свитера. Боже мой, да в этом городе одни сумасшедшие!

Линолеум выдал подсохшие отпечатки чьих-то подошв. Пунктир, пропадающий за углом.

Парень и девушка синхронно повернулись друг к другу и одновременно выдохнули:

– Пьеро!

В гнетущей тишине прозвучал отчетливый скрежещущий звук: Артем заскрипел зубами.

Конечно! Конечно, это патлатый программист! Ведь он исчез тут же, едва обнаружился труп хирурга!

Истина открылась перед ними во всей своей отвратительной сущности.

Именно Пьеро (что за фальшиво-претенциозное имя!) рассказал им сомнительную историю о дневниках Вавилова и советчике из Интернета. И подговорил выкрасть дневники. Зачем? Да потому, что в одиночку ему было не справиться. А когда до тайника оставался один шаг, подлец ушел в тень и оттуда, из тени, принялся исподтишка убирать свидетелей. Он, он заманил их в ловушку!..

Артем успокаивающе обнял дрожащую Марину за плечи.

– Не бойся. Я с тобой. Дневники-то у нас. И теперь отнять их будет не так-то просто. Возьми-ка.

Он протянул кипу тетрадей подруге.

– Зачем? – непонимающе прошептала она.

– Подержи пока. А я разведаю обстановку.

Не успела Марина возразить, как драгоценные тетрадки оказались у неё в руке, а Артем, милый, добрый, храбрый Артем, не попрощавшись и не обернувшись, исчез за поворотом.

Марина осталась одна. Если не считать мертвой медсестры. Черные капли все так же тягуче-неторопливо скатывались с острия спицы, торчащей из правого уха. Кап, кап… По капле в пять секунд. Нет, лучше не смотреть на медсестру. И не считать жуткие капли. Не надо смотреть. Нельзя.

Упала третья капля.

Из-за поворота не доносилось ни звука.

Марина обеими руками крепко, будто ребенка, прижала заветные документы к груди.

Кап… кап…

Где же Артем? Сбежал… И таблетки все выкинул.

Марина сглотнула комок в горле, с невероятным трудом заставила себя отвернуться от трупа медсестры и тихо позвала:

– Т?ма? А, Т?ма?..

Ломкий голос подчеркивал её слабость и беззащитность.

И, словно только дожидаясь, когда его позовут, Артем вышел из-за угла. Не спеша на негнущихся ногах двинулся к подруге. Глаза его смотрели сквозь Марину. Плотно сжатые губы растянулись в виноватой улыбке.

– Т?ма?..

Артем вытянул растопыренную ладонь, словно желая от чего-то предостеречь, разлепил губы…

Изо рта на грудь чвыркнул ручеек крови, и школьный друг повалился ничком на пол.

Справа на пояснице, напротив почек, торчал всаженный по рукоять надфиль для тонкой обработки накостного слоя голеностопа.

А над поверженным Артемом возникла фигура в окровавленном белом халате, с компактной циркульной пилой для ампутаций в правой руке.

– Вы?.. – побелевшими губами пробормотала Марина.

Студеной вьюгой закружили испуганные мысли. Захотелось, как в сказке, оказаться далеко-далеко от невзлюбившего девушку холодного Петербурга, в родном теплом краю.

Она сразу узнала этого человека. Друг Петра Львовича, обладатель бежевого плаща, тот, кто подсел за их столик в Петродворце и кого поколотил Артем. Барышев…

– Дневники, – ощерился майор Барышев, один из второстепенных замов генерала Семена. – Дневники у тебя.

Он не спрашивал. Он утверждал. Не в состоянии вымолвить ни слова, Марина затрясла головой и попятилась, ещё крепче прижимая документы к груди.

Майор наступал.

– Дай мне дневники, – спокойный, неторопливый, как инфекционный период чумы, голос.

Пила в его руке вдруг по-осиному загудела, завертелся небольшой блестящий диск, слились в мерцающий круг заточенные зубья. Хорошая машинка, «сименовская» – металлический прут за несколько секунд перережет, не то что косточку. От батареек работает. «Энерджайзера», например.

Марина как завороженная смотрела на циркульную мини-пилу. И продолжала отступать по коридору.

– Специально за этими дневниками я приехал в Ленинград… – ощерился Барышев, более похожий на монстра, чем на человека.

В пасти за редкими желтыми клыками корчился ядовито-фиолетовый язык… Неуловимо быстрый взмах заграничной машинкой – и на щеке Марины появился длинный порез. Сизая, вывернувшаяся наружу мышечная масса с тонкой риской подкожного жирового слоя быстро насытилась пунцовым. Мчащиеся по кругу зубья разбрызгали капельки крови, на белой стене возникла дугой изогнувшаяся цепочка влажно блестящих красных точек. Созвездие Девы.

Марина вскрикнула, подняла над собой, заслоняя голову, злополучные дневники.

– Бросил работу, нарушил приказ… – истерично перечислял обиды нечеловек.

Взмах – и пила разорвала халат и платье девушки на уровне пояса, вспорола живот.

Марина зашаталась, ноги её подкосились, и она спиной упала на порог разоренного кабинета завотделением. Бестелесными призраками упархивали в вечность черно-белые, накладывающиеся друг на друга воспоминания: черемуха за школьным окном, сплетни подружек, мамины духи и губная помада, виниловые пластинки и записочки с признанием в любви…

Удивительно, но ни боли, ни страха она не чувствовала. Она смотрела на себя как бы в экран телевизора, где показывают очередную голливудскую жуть. И думала только о том, що спидныця задэрлась, соромно видкрыв йийи стэгна до трусыкив…

Майора Барышева её ноги не волновали. В этот момент, по крайней мере.

Взлетает диск электропилы – и кисть левой руки, которой Марина пытается прикрыть голову, повисает на лоскутке кожи. Кровь из запястья брызжет, точно из разорванного шланга, осыпая кровавыми орденами грудь убийцы. Цикаво то як: пальци щэ ворушаться…

Перебирая неприлично обнаженными и неприлично незагорелыми ногами, оставляя влажные пятна горько пахнущего желудочного сока, она отползает в глубь помещения, натыкается на стеклянный шкафчик. На пол падает бутылка со спиртом, но не разбивается. Зато кисть левой руки остается лежать возле ножки стола. Усэ. Бильшэ нэ ворушыться. Ты ж мэнэ, ты ж мэнэ пидманула…

По телу от живота расходится мороз.

Сверкает разящий диск, и отсеченное девичье ухо вместе с девичьими локонами мягко шлепается на линолеум. Миру предстает невинно розовенький хрящик.

Нэвжэ щэ одна нова ранка? Якый жах! Цю тэж трэба полыты ликамы…

Бечевка, случайно попавшая под пилу, лопается, и тетрадки рассыпаются по полу. В распоротом животе противно булькает. Зозуля, золюля, скильки мэни жыты залышылося? Мовчыть зозуля…

Барышев победоносно склоняется над вожделенными документами, собирает.

И в этот момент совершенно самостоятельно, без всякой команды дивчины, её правая рука обхватывает горлышко бутыли со спиртом и раскалывает её о плешивую макушку человека в окровавленном халате. Человек с ног до головы облит летучей жидкостью.

Но сознания он почему-то не теряет. Взревев и тряся головой, майор Барышев выпрямляется, роняет разделочную машинку; на грязный линолеум сыплются дневники. Он принимается тереть глаза.

Вот тут-то за его спиной раздается гневный окрик:

– Ни с места! Милиция! Стрелять буду! Руки за голову!

На пороге стоит давешний милиционер, охранявший вход в здание.

Спирт щипал глаза, но злодей нашел силы рявкнуть:

– Немедленно оставьте нас одних! Вам что, дважды повторять надо? Вы мешаете операции!

Милиционер захлопнул рот. Ну и работенка у этих ребят…

Кое-как стряхнув щиплющие капли, Барышев вывел милиционера в коридор и врезал ему коленом в пах.

– Ой, – тихо сказал страж и присел, раскорячив ноги.

Барышев отфутболил подальше выпавший из руки милиционера табельный пистолет и, пока постовой пытался проморгаться от невольных слез, притянул к себе шуршащую колесиками, застеленную блеклой клеенкой больничную каталку.

Острый медицинский запах немного привел девушку в чувство. Она отползла за стол и вжалась в угол, рядом со сброшенным со стола телефоном. В опасной близости справа от неё двумя оголенными жалами ощетинилась сломанная электророзетка.

В распахнутую дверь ей было видно происходящее в коридоре. Но её это не интересовало. Маленькая девочка переживала горькое чувство обиды на плохого дядю, сделавшего ей больно.

Удар – и у пытающегося закрыться руками милиционера хрустнули лучевые кости. Это остервенелый убийца налег на каталку, и та поручнем ткнулась в стража порядка.

Еще удар, ещё и еще! Сначала милиционер пытался закрыться раздробленными руками, потом удары стального поручня приходились в уже незащищенную грудную клетку. Еще удар.

Милиционер сполз к плинтусу, оставляя на стене розовые разводы.

А Барышев бил и бил рукоятью каталки по кровавому месиву, в которое превратилась голова постового. Жирные, как тосол, цвета разварившегося картофеля плевки мозга очерчивали нимб вокруг раздробленного черепа.

Спирт жег раны майора, подстегивая злобу. Спирт напомнил о недобитом свидетеле.

Разделавшись с милиционером, Барышев резко повернулся к пребывающей в полузабытьи девушке. Спирт пропитал его одежду, струйками бежал по щекам и, высыхая, оставлял грязные дорожки. Лицо исказила ухмылка. Без лишних слов он протянул тонкую, но мускулистую левую руку и вновь подобрал дневники. Прижал их к груди. Потом ухватил Марину за подбородок и медленно, явно наслаждаясь мучениями жертвы, потянул его вверх.

Запах спирта ударил девушке в нос, обжигающей волной проник в легкие. Она судорожно вздохнула.

Ее липкая от собственной крови правая рука плавно поднялась, шурша кожей по обоям, и наткнулась на оголенные провода в розетке.

Растворенный в крови белок фибриноген на воздухе превращался в нерастворимый белок фибрин. Однако даже почти свернувшаяся кровь оказалась хорошим проводником.

Цепь замкнулась.

Удар электрического тока заставил тело девушки выгнуться дугой, однако на майора разряд подействовал куда эффективнее.

Между подбородком Марины и ладонью злодея дугой проскочила нитеподобная искорка; спирт моментально возгорелся, и секунду спустя человек в окровавленном халате вспыхнул синим пламенем. Еще секунду спустя огонь стал желтым, коптящим; сквозь гул и треск прорвался злобный вой.

Майор выпрямился, судорожно вытянул вверх объятую пламенем правую руку, левой все ещё прижимая к груди бесценные, но тоже занявшиеся огнем документы, потом медленно повалился на пол, дернулся и затих.

Минут двадцать огонь пожирал бездыханное тело вместе со злополучными дневниками, и за погребальным костром с интересом наблюдала мэртва дивчина по имени Марина. Обретшая покой и свободу. На её коченеющей щеке стыла фарфоровая слезинка.

 

Эпизод двадцать пятый. Куклы так ему послушны

31 июля, воскресенье, 14.48 по московскому времени.

Первоначально проект театрального фестиваля фольклорных коллективов «Новая радуга» путешествовал по столам высокопоставленных чиновников администрации Санкт-Петербурга не иначе как в папке с грифом «срочно». Сам мэр выразился в том духе, что дело это весьма достойное и немалую пользу городу обещает. Тогдашнего председателя Комитета по культуре и туризму даже отправили в Бразилию за казенный кошт – изучать опыт устроителей карнавала; председатель вернулся довольный и бил себя кулаком в грудь, что теперича с задачей справится. Однако сперва не задались Игры доброй воли, потом должность мэра переименовали в губернаторскую, а тут и в проведении «Олимпиады-2004» северной столице отказали.

Но проект-то запустили! Уже подписанные спонсоры, старые девы из Союза театральных деятелей и продюсеры, скрипя зубами, доделывали начатое и зарекались впредь водить дружбу с чиновниками. Тем не менее, в отличие от властей, зрители, соскучившиеся, видно, по этнографическим мероприятиям, фестиваль приняли и почти все билеты раскупили загодя.

Свое выступление на этом празднестве театр пекинской оперы (не путать с оперой «Куньцюй») «Ка-бара-сан» начал в четырнадцать ноль-ноль. В город белых ночей актеры привезли три работы. «Битву на горе Нютоушань» разыграли давеча в Петропавловке, «Схватку восемнадцати алоханей с царем обезьян Сунь Укуном» – эпизод древнего эпоса – давали вчера на утренник. Сегодня же показывали оперу на историческую тему «Цао Цао и Ян Сю».

Господин Доктор не жаловал нелегалку. Под прикрытием официальной вывески работалось и сподручнее, и интереснее. Опять же, есть чем заняться подчиненным в часы вынужденного простоя: если армия не воюет, она разлагается.

Сам же Господин Доктор покоя не знал. Пока актеры (тайные сотрудники внешней разведки КНР) в течение трех дней услаждали взоры северных варваров экзотическим зрелищем, босс без устали крутил маховик поисковой машины, понимая: время поджимает. Урочный день близок. Тысячи агентов в сотнях закрытых и открытых учреждений по всей России слали миллионы отчетов, донесений и докладов; люди Доктора проникали в архивы и библиотеки, под видом журналистов брали интервью у ветеранов флота, МВД и КГБ; десятки аналитиков пропускали через себя гигабайты информации, сортируя и вышелушивая главное, отметая второстепенное. И только полпроцента задействованных в операции имели представление, да и то смутное, о том, что именно они ищут. Иные же из девяноста девяти с половиной процентов были уверены, что готовят материалы для подробной энциклопедии российского и советского флотов, другие полагали, что собирают факты для очередного бестселлера о сталинских бесчинствах, третьи в поте лица разыскивали компромат на высокопоставленных чиновников, четвертые, пятые…

Об установке знал только один человек: сам Господин Доктор. И только ему было известно, сколько сил, государственных средств и человеческих жертв затрачено на её поиски. Поэтому Доктор не имел права проиграть. Ведь в случае удачи она принесет планетарное господство, славу и величие своей Родине, маленькой, несчастной, забитой стране, над которой нависла угроза вечного рабства. Китай? Кто говорит о Китае? Ну его к Чи-ю, этот Китай! Нет, речь идет о другом государстве, голосок которого на арене мировой политики столь слаб и немощен, что совершенно тонет в самодовольном хоре сверхдержав…

Ну ничего. Скоро все изменится. И дирижерская палочка окажется у достойнейшего.

Господин Доктор собственноручно обрабатывал поступающую ему на стол информацию. Как говорится, что с пагоды упало, конфуцианцам досталось. Не дрогнувшей рукой вычерпывал он из казны средства для подкупа, взяток, оплаты услуг посредников. Не спал. Почти не ел. Знал: разгадка совсем рядом, руку протяни. Еще немного, ещё чуть-чуть…

Время безжалостно осыпалось вокруг него листками календаря, как осенней листвой. Приближался урочный день, после которого все станет неважно. После которого останется только одно: пуля в висок.

И Господин Доктор торопился. И успел. Анализ последних поступивших документов экспроприированного архива бывшего председателя Комитета Государственной Безопасности Латвийской ССР, бывшего председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, одного из лидеров пресловутого ГКЧП и инициатора первого штурма Белого дома Бориса Карловича Пуго дал недостающие фактики. И теперь не оставалось никаких сомнений, что сверхоружие размещено на одном из четырех кораблей, прибывших в Питер на День Военно-Морского флота. Но вот на каком? СКР «Беззаветный»? Или СКР «Тамбовский комсомолец»? Крейсер «Грозный»? Или крейсер «Адмирал Серегин»? Эскаэры или крейсера? Вот в чем вопрос…

Главный персонаж оперы император Цао Цао, выхваченный из мрака овалом софита, густо навощенный красным (преданность и справедливость) и черным (честность и прямота) гримом, взмахнул просторными рукавами мандаринового халата и отступил на шаг. Его заковыристое движение отчасти напоминало реверанс, но имело совершенно иное значение.

– О, как признателен я вам, почтенные мужи, что вы прийти изволили без промедленья! Дела оставив, важные притом!

Роль императора была навечно закреплена за высоким, сухопарым китайцем Цин Боминем.

«Не надрываются», – без особого раздражения подумал Господин Доктор, озирая сцену из-за кулис. Ноздри вбирали привычный пропыленный запах тяжелого недвижимого бархата. Этот запах, запах театра, не рождал в давно иссохшей душе китайца никаких эмоций. Ничего не подозревающие приближенные лицедействовали вовсю. Без рвения, правда, но профессионально. Бедные овечки! Завтра они собираются праздновать день рождения своей бабушки, семидесятилетней старушки Освободительной армии. Уже и затарились, предвкушая… Они ещё не знают, что никакого праздника не будет. Что не будет никакого Китая. Они ещё не знают, что он, Господин Доктор, вычислил установку. Дело за малым: взять её. Пора переходить к решительным действиям. Отсчет пошел на минуты, и каждый человек на счету.

Доктор поискал глазами Дай Няньчжана. Тот, в противоположном конце сцены, под нарисованной на шелке скалой, картинно выставив ногу вперед и прижимая к груди круглый корпус инструмента, энергично щипал струны сипи.

Господин Доктор не крикнул, не шикнул, ни как иначе не дал о себе знать, лишь поманил его острым крючковатым пальцем. И хотя Дай в этот момент, в соответствии с амплуа «ушен» (воин-герой), смотрел четко перед собой, то есть в зрительный зал, но каким-то шестым чувством усек распоряжение начальника.

Не переставая играть на китайской круглой балалайке и не отворачиваясь от зала, Дай Няньчжан бочком-бочком обошел по диаметру поющего Цина и оказался рядом с прячущимся за кулисами Доктором. По правилам пекинской оперы пройденный круг означал, что персонаж совершил далекое пешее путешествие; такого эпизода сценарием, естественно, предусмотрено не было. Сбитые с толку актеры принялись косить за кулисы – куда это воин-герой намылился на ночь глядя, даже не испросив разрешения у императора? – а ведущий музыкальную тему Цин Боминь решил сделать вид, что самоволия не заметил вовсе; однако все же нечаянно сфальшивил, допустив голосом пассаж, более подходящий для амплуа «сяошен» (молодой герой), но уж никак не для «лаошен» (благородный пожилой герой).

«Отбросим соблюденье ритуалов: когда грозит опасность, не до них!»

Господин Доктор, соблюдая в бровях положенную суровость, окинул прибывшего по приказу Дая с головы до ног. Синий (горделивость и смелость) и лиловый (серьезность и деловитость) грим лежал по всем правилам.

Пусть лицедейство и не являлось главным в жизни подчиненных, однако в вопросах маскировки командир соблюдал крайнюю щепетильность. Если его люди выдают себя за актеров пекинской оперы, значит, они должны быть лучшими актерами пекинской оперы. Должны петь лучше, чем певцы оперы «Сы си», должны плясать лучше, чем танцоры оперы «Чуньтай», и должны декламировать лучше, чем чтецы из «Хэчунь».

Даже если Господин Доктор и остался доволен внешним видом ближайшего помощника, то ничем этого не показал. Он беззвучно пошевелил бескровными губами, словно ещё не решив, какой приказ отдать, и наконец еле слышно спросил:

– Обстановка?

Звук его голоса походил на шорох разрываемой рисовой бумаги.

Докладывать обстановку, продолжая игру на музыкальном инструменте, значило выразить непочтение, и Дай прекратил мучить струны сипи. Далее солирующий на сцене Цао Цао был вынужден издавать звуки гимна только под заунывный стон эрхуана, извлекаемый Чу Юйцзяо. Однако вербально отвечать со сцены кому-то из-за кулис противоречило всем театральным правилам – не только восточным, но и мировым. Поэтому Дай отодвинулся в полутень возле шелкового задника, но так, чтобы оставаться видимым для Господина Доктора, и принялся выделывать пассы, стараясь попадать в ритм императорской арии и по-прежнему глядя в зал: левая рука с оттопыренными четырьмя пальцами плавно изгибается над головой, оттопырив четыре пальца; правая, с зажатым в ней сипи и отставленным большим пальцем, поднимается на уровень плеч; Дай немного приседает, скрестив ноги, и откидывает голову назад; потом медленно поворачивается вокруг своей оси, разведя руки в стороны, кланяется налево, сгибает левую ногу в колене, легонько хлопает по ней инструментом…

Заметив, как старательно выкаблучивается актер, и подумав, что так и надо, осветитель за «пистолетом» на галерке, из русских, навел на него свое орудие труда. Оказавшись в круге света, Дай Няньчжан на миг сбился с ритма, но тут же продолжал как ни в чем не бывало докладывать:

– До окончания спектакля сорок одна минута. На спектакль продано двести тридцать три билета. Среди купивших, лиц категории «тао» – ни одного. Лиц категории «хэнь» – ни одного. Категории «сю» – три человека.

Угловатая, меняющая очертания тень мима жадно облизывала декорации. Сцена томно поскрипывала сухими досками.

Зрителям пантомима нравилась. Зрители, до этого напряженно пытавшиеся въехать в сюжет оперы, начали шушукаться.

Только после доклада, на правах ближайшего, проверенного временем слуги, Дай позволил себе ненавязчиво и с подобающей тревогой спросить плавным движением левой руки сверху вниз: «А что случилось?».

– Началось, – холодным шепотом бросил помощнику Господин Доктор. И по расширившимся на миг глазам понял, что услышанное истолковано правильно.

Раскрашенный в синий и лиловый Дай Няньчжан с покорной понуростью опустил руку с зажатым в ней сипи к дощатому настилу сцены. Это не было проявлением слабости. Это был безмолвный вопрос готового выполнить любое распоряжение слуги: «Прикажете остановить спектакль?»

Именно такого и подбирал себе в замы Господин Доктор. Не умеющего здраво рассуждать, зато готового в любое время дня и ночи с радостью умереть за командира. Не сомневающегося в правильности любого начальственного решения, как вербуемый в английский спецназ непалец.

Но что же делать? Спектакль прерывать нельзя: это будет выглядеть подозрительно. Но и ждать сорок минут Доктор не мог: каждый миг промедления приближал роковое завтра и грозил катастрофой.

– Действие продолжать, – выдержав паузу, решил Доктор. И тут же, без перехода, резко потребовал: – Перечислите зрителей категории «сю».

Дай словно ждал именно этого приказа, начал отчет: три раза легонько, неслышно топнул правой ногой по полу, четыре раза – левой, на миг прищурился, точно от яркого света, потом низко опустил голову – так, чтобы стала видна его перевитая золотой лентой косица, потом сложенными щепоткой пальцами левой руки изобразил волну, сделал три шажка назад, три шажка вперед…

«Шестой ряд, четвертое место: Светлана Золотарева, журналистка, трижды ездила в Китай челноком. Девятый ряд, восьмое место: Леонид Рязанцев, дальние родственники в Харбине. Связей не поддерживает. Одиннадцатый ряд, одиннадцатое место: Лисицын Денис Андреевич, искусствовед. Восточный факультет университета. Докторская диссертация по творчеству Лао Шэ».

– Терпеть не могу Лао Шэ, – без интонации процедил сквозь зубы Господин Доктор и крючковатым пальцем потянул к себе край кулисы, чтобы выглянуть в зал.

Он не боялся нарушить актерский принцип «Если, стоя за кулисой, ты видишь зал, то и зал видит тебя» – благо, режиссерское решение монолога Цао Цао позволяло совершить задуманное, оставаясь незамеченным, а идиот-осветитель к этому времени свой инструмент уже убрал, смекнув, очевидно, что в графике включения света «пистолет» на правой кулисе задействован не был. Освещена была только фигура Цао Цао с воздетыми руками, остальные персонажи таяли во мраке.

Впрочем, Господин Доктор Театральных наук озирал зал больше для проформы и не сильно присматриваясь. Решение он уже принял. Рискованное, но единственное. Чтобы и самураи были пьяны, и вассалы целы.

Будучи сыном Востока, с младых ногтей ревностно чтущим точность, исполнительность, пунктуальность и законопослушность, он и мысли не допускал, что, помимо трех человек несерьезной категории «сю», на спектакль может зайцем просочиться представитель вовсе не названной Даем категории «чжоу». Подвело, ой подвело Доктора незнание особенностей психологии российского зрителя!

– Всем перейти на старокантонский диалект, – тихо, точно слова эти предназначались лишь себе, отдал распоряжение командир. Он мог бы сказать это ещё тише, и все равно его бы услышали.

Дай сперва передал приказ группе – грустное пиликанье эрхуана вдруг скрасила недолгая цепь типично курехинских аккордов сипи – и уж затем посчитал возможным возразить Господину Доктору, проведя большим пальцем левой руки горизонталь на уровне кадыка: «Не слишком ли опасно…» Большая ошибка.

– Не слишком, – бесстрастно прервал резидент робкую криптофразу помощника. И уже без прежней жесткости, иронично намекая на начальственное благоволение, добавил: – Пойдемте подберем мне какой-нибудь наряд по теме. Проведем наше последнее партийное собрание прямо на сцене. Но зрители не должны ничего заподозрить.

Благо начальнику с подчиненным не пришлось говорить на английском, и подчеркнутое даже не интонацией, а намеком на интонацию «вы» ткнуло помощника носом в только что допущенную некорректность. Лягушки цаплю не учат.

– Почему последнее? – по недомыслию шепотом, а не жестом спросил помощник. Понял, что не получит ответа, что оплошал, и следом за быстро удаляющимся господином, беззвучно, как куница, выскользнул со сцены.

Прима Цин Боминь, исполняющий роль императора Цао Цао, выходец из Шанхая, приказал себе собраться с духом: кантонский, а тем более старокантонский, он знал паршиво (зато за полчаса голыми руками мог обезопасить шесть соток рисового поля от противопехотных мин-попрыгунчиков). Однако приказы не обсуждаются, и Цао Цао продолжал свою протяженную арию-монолог на забытом диалекте:

– И скажет грозная Ян Сю: «А где наместник Фу Цзиань? Хотеть я зреть его немедля!» И смерти есть сие подобно…

Зал, терпеливо готовый снести любую ересь, почти без потерь перенес экспромт. Только вот искусствовед Денис Андреевич Лисицын, откинувшись на спинку кресла номер одиннадцать в одиннадцатом ряду, обитого пурпурным, но уже несколько обшарпанным бархатом, с удивлением для себя отметил, что перестал понимать, о чем поет вписанный в яркую окружность луча от софита император Цао Цао. Вот до сих пор понимал, а дальше как отрезало.

Не то чтобы раньше Денис Андреевич отгадывал буквально все. Разговорный китайский его коньком не был. Однако следить за развитием сюжета полученное образование позволяло. А тут на тебе! И вроде слова те же самые. И вроде понятные слова. А смысл пропал.

Искусствовед Лисицын нервно теребил бородку. Бородкой он втайне гордился. Чай, не «шиком» брит. Покосился по сторонам. Зрители сидели с таким видом, будто все понимали. А белобрысый сосед на десятом месте так и вовсе кивал в такт отрывистому китайскому диалогу и улыбался, точно получал истинное удовольствие от заморского действа на непонятном наречии. Откуда искусствоведу было знать, что это и есть зритель категории «чжоу», как родным языком владевший старокантонским диалектом, – Анатолий Хутчиш, «зайцем» проникший на спектакль. Искусствовед вздохнул и вернул внимание к сцене.

На сцене тем временем Цин Боминь завершил гимн на патетической ноте:

– Враг притаился среди нас. И цель его неведома!

Может быть, товарищ император и сфальшивил на четверть тона, зато в свое время он был одним из тех, кого называли «синие вееры».

На последнем слове Цао Цао опустил глаза долу и приложил ладонь ко лбу, что означало глубокую скорбь. И все же ненатуральность движения была заметна из зала, поскольку между ладонью и лбом остался незначительный просвет. Актер инстинктивно опасался смазать границы между красным и черным гримом. Ведь контрастность переходов сообщала искушенным, что император некогда начинал службу с низших чинов.

Подсвеченные снизу разноцветными огоньками, актеры замерли в живописной мизансцене: в центре, с почти прижатой ко лбу ладонью, в мандариновом халате, стоял император Цао Цао. Слева, в метре от него, заломив руки, возвышался рослый для китайца Ли Чжунюн, по упомянутому в либретто зеленому (упрямство и хитрость) с искрой наряду которого можно было сделать вывод, что герой сей есть родственник императора по имени Гао Лай, замысливший недоброе.

Из-за спины коварного Гао Лая выглядывал подпевала Сун Имин и без азарта елозил смычком по струне эрхуана. Эту роль исполнял выкрасивший пол-лица в серебристый (инфернальность) цвет, немного полноватый, приземистый Чу Юйцзяо.

Справо от императора, приложив ладонь к уху – то ли чтобы лучше внимать владыке, то ли дабы разобрать, о чем перешептываются заерзавшие в предчувствии финала зрители, – широко расставив ноги, стоял жилистый, подобный ветви молодой вишни, Хэ Боацинь. Сегодня он играл управляющего канцелярией искусств неблагонадежного Чжана Яошена, и потому лицо его покрывала желтая (лукавость и злобность) краска. Тушь под правым глазом немного подтекла. Актер из него был так себе, но смекалки ему было не занимать.

Господин Доктор заметил Хэ Боациня и взял в услужение, когда в восемьдесят третьем Ли Симин, совершая инспекцию по бескрайним бамбуковым плантациям в провинции Учан, потерял именной перстень с монограммой самого Великого Кормчего, и тысяча триста саперов регулярных войск с миноискателями не сумели отыскать сию драгоценную вещицу. Расстроенный Симин уже собрался начать казни, но тут, шалея от собственной смелости, вперед выступил совсем юный Хэ Боацинь и предложил оригинальное решение.

В течение следующей недели жители окрестных деревень занимались ловлей галок, а когда число пойманных птиц перевалило за пять тысяч, солдаты привязали к лапке каждой из них по шелковой нитке и выпустили на плантации. Перстень был найден за два часа.

За спинами актеров, во всю ширину сцены, свободно ниспадал полупрозрачный шелковый задник, на котором рукой искусного художника были запечатлены древняя шестиуровневая пагода, кленовая роща и поросшая терновником скала. С этой скалы в финале главный герой должен будет броситься вниз (условно: актер подпрыгнет на месте).

Однако до финала было ещё далеко – двадцать девять минут.

– Чем провинили мы богов?! – в один голос выкрикнули более-менее обученные старокантонскому Гао Лай, Сун Имин и Чжан Яошен, изобразив таким образом, что песнь императора не оставила их равнодушными, и каждый сделал шаг к авансцене.

Далее по пьесе приближенные императора должны были разойтись в разные кулисы, чтобы отыскать таинственного Ян Сю, а Цао Цао полагалось метаться по сцене, поднимать пыль полами халата и петь заключительную арию «Пред взором моим юноши, кровью залитые, встали». В конце концов, потеряв рассудок от предчувствия беды для всей Поднебесной, император, согласно сценарию, должен прыгнуть в пропасть (как уже говорилось – подпрыгнуть на месте), а его приближенные, вновь выйдя на авансцену, с горечью оплакать участь своего любимого повелителя. Вс?. Занавес. Зрители, довольные, расходятся.

Однако действие самым неожиданным образом свернуло на другие рельсы, и в полной тишине на сцену быстро, четким командорским шагом вышел новый персонаж: седой и страшный, как мертвец. Воин-балалаечник торопливо семенил следом, пытаясь своим невозмутимым видом уверить зрителей, что вот такая вот она, пекинская опера, и удивляться тут нечему.

При виде предводителя актеры замерли. Рыпнулись было вытянуться во фрунт, но не стали. Управляющий канцелярией искусств медленно опустил задранную ногу. Сиротливо тренькнул эрхуан; его печальный звон, как звук лопнувшей бечевки чеховской бадьи, пронесся над притихшими зрителями.

Лишь в одиннадцатом ряду раздавался лихорадочный шелест программки: это искусствовед Лисицын пытался соединить увиденное с обещанным. Персонаж в программке отсутствовал. Искусствовед начал тихо накаляться, как утюг.

Вопреки мыслимым и немыслимым правилам, новоявленная фигура заняла место перед императором и повернулась к залу спиной.

Зловеще подсвеченная снизу красными и синими огнями рампы, она была облачена в длиннющий, грязно-сиреневого цвета, воняющий нафталином балахон с меховым подбоем и высоким решетчатым воротником, расшитым парчовыми летучими мышами и лягушками. Из длиннющих, волочащихся по сцене рукавов торчали худые руки, перевитые сизыми венами, как браслетами. Не хватало только уродливой короны на шишковатой голове для последнего штришка к образу знакомого с детства Кощея Бессмертного: ничего другого, более подходящего в театральном гардеробе подобрать Господину Доктору не удалось.

Остановившись перед придворными императора Цао Цао, Кощей в наступившей тиши заговорил гулким, замогильным речитативом, даже не помышляя о каком-нибудь па для отвода глаз. Стар был Господин Доктор, чтобы петь и плясать. Не бодхисатвы и будды горшки лепят.

– Последнее собранье партячейки театральной позвольте объявить открытым. Я буду председателем, а протокол вести почтенному Няньчжану мы поручим. Кто за? Кто против? Воздержался? Единогласно принято. Встань в строй, товарищ Дай Няньчжан.

Как котенка, прижимая к груди сипи, Дай на негнущихся ногах присоединился к соратникам.

– Как последнее! – в унисон по привычке спели, хотя и выбиваясь из размера, Цин, Ли, Чу и Хэ.

Этот неожиданный выкрик у четырех артистов получился столь искренним, что в зале невольно зааплодировали. Не хлопал лишь искусствовед Лисицын. Он нервно пытался рассмотреть программку на свет, пробовал на ощупь. И все равно не обнаруживал недостающего персонажа. На лицо искусствоведа постепенно наплывало выражение, какое обычно бывает у интеллигента, заметившего, что его опять обвесила продавщица: взгляд в себя и безвольные губы.

Господин Доктор смерил подчиненных тяжелым взглядом, в котором читались и укор за несдержанность, и презрение к горячности.

Как только улеглись хлопки неконтролируемых зрителей, командир мефистофельским басом продолжал:

– Откуда истеричность эта в вас? Вы бабы, а не воины! Я говорю: партийное собрание проводим мы. Я говорю: последнее. Так что с того? Ты, Цин Боминь, не отводи глаза. Уж так ли свято верен ты идеям Мао, как убеждаешь всех? А ты, друг Чу Юйцзяо – ведь было главным для тебя всегда иметь возможность убивать и кары вовсе не нести за это!.. Ты, Ли Чжунюн, который не способен запомнить три цитаты, не все ль равно тебе, за что сражаться? Дай, – шеф кивнул помощнику, – смело можешь записать в ведущемся тобою протоколе: собрание сие последнее…

Фигура в костюме Кощея выдержала трагическую паузу, готовясь выдать подчиненным страшную тайну. Напряжение достигло предела, напряжение почувствовали даже зрители, хотя и не могли понять, почему у них мороз по коже. Даже окончательно сбитый с толку Денис Андреевич перестал рефлексировать и отдался созерцанию зрелища.

Наконец Господин Доктор отчеканил, будто гвозди вбивал в старые доски сцены:

– …Поскольку в эту ночь Коммунистический Китай исчезнет! Кто за? Кто против? Воздержался? Единогласно принято.

И все же в его голосе можно было расслышать самодовольство свирепой рептилии, утащившей жертву на дно.

Дай в ужасе конвульсивно дернул рукой, словно именно он стал жертвой рептилии; сипи упал на пол, и над залом разнесся долгий печальный бряк. Доктор бросил на помощника ледяной взгляд.

Денис Андреевич услыхал слово, отдаленно напоминающее «коммунистический», и по-гусиному вытянул шею, мучимый загадкой, правильно ли он понял.

Той же загадкой мучился Цин Боминь, который плохо понимал старокантонский. И, поскольку его соратники хранили мертвое молчание, склонился к мнению, что правильно. И громко сглотнул слюну, – в тишине словно гайка булькнула в бак с водой.

Искусствовед на одиннадцатом кресле слегка успокоился. Слово «коммунистический» ему явно померещилось.

Потрясенные услышанным, солдаты Доктора Театральных наук кое-как совладали с собой и, памятуя о зрителях, постарались придать партсобранию какую-никакую видимость продолжения оперы.

Император Цао Цао картинно взмахнул накладной, как у Бармалея, бородой, якобы гневаясь на загадочного персонажа в чужеземном облачении, и от волнения запел в другом размере:

– Что станет с Великим Китаем? Скажи, командир, не молчи! Солдаты, тебе присягнувши, отпор дать готовы любому потенциальному гаду и на провокацию вражью достойно ответить!

– Прошу тишины, – одернул Господин Доктор взволнованных подчиненных – конечно, только тех, кто сек по-старокантонски. И сцепил пальцы на животе. В стороны шарахнулись рукава, подняв два пылеворота. – С Великим Китаем, столь вами любимым, ничто не случится. Сильнее лишь станет, могущественней и красивее страна… Вам предстоит выполненье заданья, которое славой покроет навеки и вас, и детей, и внуков, и правнуков ваших и принесет несомненную пользу Китаю…

– Вы что-нибудь понимаете? – сдался искусствовед Лисицын и повернулся к соседу.

– Что ж тут непонятного? – хмыкнул сидящий рядом, в кресле номер десять, блондин. – Не слыхали разве, что после прошлогодних гастролей в Китайскую Народную Республику Вахтанговского театра с «Принцессой Турандот» за Великой стеной стало модно включать в исторические пьесы импровизации на современные политические темы?

– Да что вы говорите? – уважительно всплеснул бровями Денис Андреевич, задумчиво выпятил губу и мысленно обругал себя за то, что совсем отстал от жизни со своим Лао Шэ.

Господину Доктору почудилось нечто знакомое в доносившемся из глубины зала шепоте. Старик с презрением к себе отметил, что в такую минуту даже его нервы способны подвести. Он отринул ложные страхи. Никто из категории «сю» не может знать старокантонского диалекта. Стало быть, и опасности нет никакой. По большому счету, только один человек мог помешать резиденту. Это был Анатолий Хутчиш. Был. Да не всплыл со дна Невы…

Голос Господина Доктора превратился в яростный бронзовый набат.

– Еще сильней Китай ваш станет, – продолжал вещать со сцены сухой, как мертвое дерево, старец, – но в том лишь случае, коль ты, любезный Цин Боминь, найдешь возможность обыскать от клотика до юта прибывший в Петербург на местный праздник флота сторожевой корабль «Беззаветный» – второго ранга он. Ты, Ли Чжунюн, что ревностно столь чтишь свой партбилет: с аналогичной целью ты найдешь сто пятьдесят девятого проекта эскаэр «Тамбовский комсомолец» – сейчас швартуется он у Адмиралтейства. Ты, Чу Юйцзяо верный мой, пробраться должен непременно на крейсер «Грозный» – проекта пятьдесят восьмого он. А ты, Хэ Боацинь, обыщешь крейсер «Адмирал Серегин». Ну а Дай Наньчжан останется при мне – координировать он будет ход операции секретной. Вам в подчинение я выделю по двадцать человек. И нужной техникой для поиска снабжу притом. Паролем будет фраза «Пал-секам». Кто за? Кто против? Воздержался? Единогласно принято.

Приземистый Чу, блестя в лампочках рампы половиной выкрашенного серебрянкой лица, все же посмел пересилить робость и спеть о том, что мучило всех:

– Мой повелитель, кто же спорит, что задание – опасное смертельно и мало кто живым вернется. Но мы на острове Ханко остались целы, и на Курилах… Так почему ж последним наше партсобрание назвал ты?..

«Ты… ты…» – затихло заинтересованное эхо, попрыгав теннисным мячиком по макушкам терпеливых зрителей.

Сам резидент не шелохнулся, но зрителям мерещилось, что пришитые к высокому воротнику силуэты летучих мышей ожили.

Господин Доктор беззвучно пожевал губами и, чеканя слова, продекламировал:

– Да потому, что наш Китай Великий ещё сильнее сделается и ещё прекрасней… но Красным быть Китаем перестанет! Для новой, способной одолеть весь мир державы – скажу точнее: СВЕРХдержавы – должны до наступления полуночи добыть вы СВЕРХоружие, поскольку – пора вам тайну страшную узнать – не Гонконг к Китаю, но Китай к Гонконгу сегодня ночью, в полночь, будет присоединен!!!

К концу речи голос Доктора достиг фортиссимо, от которого затряслись крепления софитов и таинственно заколыхались кулисы. А ведь мог, если надо, старик. Не зря шептались, что нежный возраст он провел в монастыре Шао-Линь.

Эмоциональный накал театрального действа оказался столь сильным, что бедный осветитель зачем-то врубил полный свет. Рука сама нашарила на пульте тумблер. Свет резанул глаза и зрителей, и актеров.

Потоки ослепительных лучей затопили до того полутемную сцену, выделили каждую детальку в костюмах, каждую черточку на изуродованных контрастными красками лицах актеров, застывших скульптурной группой и внимающих последним, едва слышным словам предводителя:

– Кто за? Кто против? Воздержался? Единогласно принято.

Налитые кровью глаза, сжатые зубы, бисеринки пота. Словно не спектакль игрался, а шла борьба не на жизнь. Словно и зрителей, и актеров застали за чем-то незаконным и непотребным. Срамным настолько, что лучше уж сразу самому бритвой по венам.

Яркий свет разбудил работника сцены, закемарившего было за кулисой, и тот, решив, что спектакль наконец-то закончился, поспешно ткнул кнопку на стенном пульте. Дрогнул, с тихим шуршанием пополз вниз занавес и скрыл актеров.

И в этот занавес, где-то под самым потолком, врезался запущенный кем-то из зрителей, скроенный из программки бумажный самолетик.

Колдовство исчезло, оцепенение прошло, и миг спустя благодарный зал взорвался рокочущей овацией. На галерке юнцы из Театрального вскочили с мест, мелко залопотали в ладошки, далеко вперед вытягивая руки. Захлопали, освобождаясь от груза, самооткидывающиеся сиденья кресел.

Чей-то тоненький голосок истерично взвизгнул, словно обладатель его увидел мышь:

– Браво!

И тут же галерка поддержала:

– Браво!

– Бра-во!

– Бра!!! Во!!!

Смущаясь, искусствовед Денис Андреевич Лисицын полуобернулся к соседу:

– Прошу меня извинить, но если вы так хорошо разбираетесь в пекинской опере, не могли б вы объяснить, что произошло на сцене?

Но кресло номер десять оказалось пустым.

 

Эпизод двадцать шестой. Господа, вы звери…

31 июля, воскресенье, 16.21 по московскому времени.

Сержант Карташов, боец спецподразделения ГРУ «Помор», раздраженно надавил кнопку, и между Ростральными колоннами заметался пренеприятнейший вопль клаксона. Двое подвыпивших лоботрясов в форме курсантов ВВМУ им. Фрунзе и четверо не более трезвых девиц, которых лоботрясы обнимали за талии, испуганно шарахнулись обратно на тротуар. Старенький «ПАЗик», фырча сизым дымком из выхлопной трубы, проехал на зеленый свет, пересек стрелку Васильевского острова, свернул на Университетскую набережную.

– Четыре часа, а уже набрались, – прокомментировал себе под нос сержант.

– То ли к вечеру будет, – поддакнул сидящий впереди майор Горовец.

Автомат он поставил между ног и придерживал его коленями, чтобы тот не упал при резких поворотах. Поддакнул – и вновь замолчал.

Молчали и остальные шесть бойцов «Помора», выполняющие задачу по обеспечению охраны генерала Семена.

Молчал и сидящий в конце автобуса генерал Семен. Лишь нервно теребил прорвавшуюся коричневую обивку переднего сиденья, на котором расположились солдаты.

Молчал и мегатонник Иван Князев по кличке Карл – в полотняных брючках кофейного цвета и какой-то несерьезной белой рубашечке-безрукавке. Генерал искоса следил за другом: смотрит в окно, черт однорукий, достопримечательности разглядывает и в ус не дует. Пустой короткий рукавчик весело полощется на сквозняке из приоткрытой форточки. Как будто на экскурсии по историческим местам города-героя Карл, а не на боевой операции. И зачем-то значок «Почетный чекист» к кармашку присобачил. Никакой конспирации. Еще бы «Сиятельную Луну» нацепил, которую ему Барре в семидесятом подарил…

Семен ничего не сказал другу о доверительном сообщении Господина Доктора – о том, что установка передислоцирована в Зоологический музей. Чем меньше Карл будет знать, тем меньше будет путаться под ногами.

Операция входит в завершающую стадию, и сейчас важно не ошибиться. Не сделать неверный шаг.

Чтобы не ломиться с парадного входа на глазах у гуляющих матросиков и по случаю праздника находящихся в состоянии повышенной бдительности ментов, Карташов свернул в закуток между Зоологическим музеем и Кунсткамерой и остановился возле заднего в музей входа, в который скребся какой-то тип в кожаной куртке и при семилетнем с виду пацаненке.

– Брагин, разберись, – коротко приказал майор Горовец.

Однорукий старик беспокойно заерзал на продавленном сиденье. Не нравилось ему происходящее. Очень не нравилось.

Он бросил обеспокоенный взгляд на Семена. Не нравился ему и Семен в последнее время. Крепко сдал, нервничает много, и попусту… Да и Карл уже далеко не мальчик. Тоже излишне суетится. Наверное, оттого, что слишком долго ждал. Годы и годы.

Впрочем, Толя ведь тоже не дурак в пекло наобум лезть. Сейчас, наверное, откуда-нибудь корабли в бинокль разглядывает. Может, даже из этого музея… Или он уже разведал, на котором кораблике находится заветная дверца, за которой спрятана Тайна Черного моря?

Двери автобуса с шипением сложились гармошкой, и боец Брагин не спеша вышел наружу, радуясь возможности раньше остальных вдохнуть свежий воздух и размять ноги. Папаша с ковыряющим в носу ребенком не представлялся Брагину серьезной проблемой.

Зоологический музей был закрыт. Это стало понятно ещё возле запертой кассы, но Витя Шелепин продолжал раздраженно давить на кнопку звонка. Сволочи, ведь сами же на входе написали: «Выходной – пятница». А сейчас что? Сейчас воскресенье. Значит, музей должен вкалывать без базара. Звонок приглушенно дребезжал где-то в глубине музея, и этот печальный, одинокий звук, раздающийся в пустом здании, слышимый лишь чучелами и скелетами, вызывал неприятное чувство где-то в районе селезенки. Витя приник глазом к дверному глазку, но ни фига не увидел. Тогда он подергал ручку. Заперто, и хоть ты тресни.

– Папа, ну пойдем, закрыто ведь, – канючил Серега, дергая его за руку.

Сереге было скучно и повышать знания по зоологии не хотелось. А хотелось ему кататься на роликовых коньках вокруг БКЗ «Октябрьский», в компании таких же сорванцов.

Вите Шелепину тоже в музей не хотелось. Хотелось ему в «Шемрак», где каждое воскресенье под светлый «хольстен» они с друзьями обмозговывали текущие дела фирмы. Но – обязанности «воскресного папы» нужно выполнять. И Танька, коза, с радостью отправила их на выгул. Сама-то, поди, хрена Серегу по музеям таскает.

В тот момент, когда Витя вроде бы уловил шорох внутри здания, Серега прекратил канючить и, сунув палец в рот, переключил внимание на потрепанный автобус, остановившийся неподалеку. В автобусе было полно спецназовцев.

Шорох за дверью Вите Шелепину не померещился.

– Ну, чего там? – нетерпеливым шепотом спросил Вискас, не вынимая рук из карманов плаща.

– Ложная тревога. – Алиса на цыпочках отошла от двери. – Посетитель какой-то. На чучело мамонта, наверное, желает позырить.

Одета она была в рамках предстоящего мероприятия: черные джинсы в обтяжку, заправленные в высокие армейские ботинки на шнуровке, мужская рубашка в яркую красно-черно-белую клетку с закатанными по локоть рукавами, а поверх – коричневая жилетка с десятком карманов и карманчиков.

– Понятно. Может, звонок перерезать? Чтоб не долбил по ушам.

Вискас достал из недр бессменного плаща не первой свежести платок и украдкой высморкался.

– Да ну его. Потрезвонит и отвянет. Посетитель, в смысле. Не отвлекайся, Василий, мы тут не за тем.

– А ты уверена…

– Уверена, Вискас, уверена, – тихо, но раздраженно прервала Алиса. – Отсюда кораблики как на ладони.

– Смотри, если Доктор узнает…

– Не узнает. Ему сейчас не до нас.

К музею вроде бы подъехала машина, но Алиса уже шла прочь от двери.

– Эй, друг, чего воюешь? – раздался за спиной Вити Шелепина спокойный, даже ласковый голос.

Витя обернулся, и перед ним протянулась вереница кошмарных видений: задержание, обыск, КПЗ, допрос, арест, суд, тюрьма, лагерь под Тосно… А в кармане тысяча двести «зеленых». А за спиной спецназовца целый автобус его братанов по оружию.

– Так ведь заперто, – пролепетал Витя.

В мозгу завертелось: «При мальчонке-то не надо… Не надо при мальчонке-то…»

– Дядя, а вы моего папу арестовывать будете? – с надеждой спросил поганец Серега.

– А то, – добродушно пошутил человек с автоматом и потрепал поганца по светлым кудрям. Потом вновь перевел взгляд на папу. – Документы имеются?

– А как же…

Съежившийся Витя нашарил во внутреннем кармане паспорт (слава Богу, взял), подцепил, потянул, упустил, подцепил, выудил, протянул.

В голове билось: как же они вычислили, что у меня фура нерастаможенная прошла? Или Киреев заложил, падла?

– Дядя, а вы из ОМОНа? – спросил Серега.

– А то, – гордо сказал боец Брагин. Документы он не взял – лишь взглянул на них мельком. – Музей закрыт, что ли?

– Закрыт, закрыт! – часто и безнадежно закивал Витя Шелепин. – Заперто, я десять минут стучусь, звоню, а у них заперто…

– Дядя, а вы из автомата стрелять будете? – поинтересовался Серега.

– А то. – Не глядя на пацаненка, боец Брагин поправил ремень автомата и грозно процедил: – Ну, на нет и суда нет. А раз закрыто…

При слове «суд» Шелепин закрыл глаза. Сейчас спросят про незарегистрированное оружие, наркосодержащие вещества, колющие-режущие предметы, потом затолкают в автобус… В сознании почему-то возник образ большого, запотевшего, до верху наполненного «Хольстеном» бокала. Прощай «Шемрак», прощай навсегда… Неужели Киреев все-таки настучал, падла?

– …То давайте-ка быстренько отсюда, – услышал Витя. – Завтра приходите.

Когда родная «бомба» цвета «карина» умчала папу и сына прочь от музея, воображаемый «Хольстен» из сознания Вити Шелепина медленно перетек в мочевой пузырь и теперь настойчиво стучался в стенки, требуя разрешения на выход. Но Витя крепился. Он был уверен, что, если остановится, омоновцы окажутся тут как тут.

Расположившись на заднем сиденье и глядя в кормовое окно на стремительно удаляющийся автобус с милиционерами, Серега раздумывал, заплакать ему в знак протеста или нет – милиционер обещал арестовать папу, а папа почему-то сбежал. Весь кайф обломал, родитель фигов…

Внутри здания двое несанкционированных посетителей почтительно водили подбородками от экспоната к экспонату. Но не страсть к естествознанию пригнала их сюда: из окон верхнего зала, посвященного энтомологии, открывался умопомрачительный вид. Умопомрачительный потому, что позволял без труда наблюдать за прибывшими на День ВМФ кораблями Краснознаменного Черноморского Флота.

На всякий пожарный Алиса решила проверить, не разбудил ли своими звонками настойчивый любитель зоологии сторожа в каморке налево от главного входа. Не разбудил: две капли «СпокоНоМала-8» (того самого, который они по ошибке не вкололи горячему парню Рахиду на террористическом рынке) на стакан портвейна коня на скаку остановят.

Прав был Вискас, снотворное действительно радикальное. Сторож музея лежал щекой на столе и блаженно улыбался. Натекшая под щекой лужица слюны подбиралась к полупустой бутылке «Портвейна розового» и огромной импортной магнитоле.

– Ну, где ты там? – гнусаво подал голос Вискас, стоя на вершине лестницы.

– Иду, иду.

Алиса миновала черную скульптуру какого-то человека, должно быть зоолога, но очень похожего на Вольтера, – скульптуру, что призвана была встречать на входе посетителей и охранять доступ к гардеробу, и по правой лестнице взбежала в первый зал. Мимоходом в азарте щелкнула бюст Дарвина по носу: история, начавшаяся в минувшую среду в ночном стриптиз-баре «Кресты», подходила к своему финалу.

Тишина и полумрак были разлиты в воздухе. Вискас ждал напарницу возле исполинского, напоминающего остов дирижабля скелета синего кита, вознесенного на серебристых опорах почти под самый потолок. Вокруг законсервированными торпедами недвижимо плавали макеты, чучела и костяные каркасы прочих крупных морских тварей – финвала, афалины, белухи, морской свиньи, однако рядом с этим подводным дирижаблем они как-то не смотрелись.

Стоя рядом с колонной, за которой ни к селу ни к городу и потому стыдливо прятался жирафий скелет, непонятно как затесавшийся в компанию обитателей морей и океанов, Вискас снова тихо, но яростно высморкался (глухое эхо прокатилось среди звериных трупов и умерло неподалеку), потер слезящиеся глаза и поинтересовался: «Куда дальше?» – сиплым шепотом, хотя никто посторонний его услышать не мог.

– Туда. – Алиса прошла под исполинским скелетом. – Тамошние окна выходят аккурат на корабли… Ты простудился, что ли?

– Не… Ох… – Василий спрятал платок в карман. – Запах чуешь?

Девушка потянула носом воздух. В сером воздухе витал ненавязчивый аромат давно не проветриваемых шуб, на которые неделю назад пролили касторку. Скелеты береговой гориллы, шимпанзе и человека внимательно наблюдали за гостями из стеклянного шкафа слева от лестницы.

– Ну чую.

– Во. Аллергия у меня на эту дрянь.

Алиса фыркнула и собралась было съязвить по этому поводу, но Вискас неожиданно схватил её за руку и потащил налево, во второй зал, где дорогих гостей встречали акулы и скаты, прижал к стене за изготовившейся к прыжку рысью под стеклянном колпаком. Прежде чем детектив зажал ей рот рукой и шепнул на ухо: «Тихо!..», она успела подумать, что напарничек наконец-то попытается, как говорят девчонки из «Крестов», «прокомпостировать талончик», и приготовилась дать отпор посягателю, однако тут и она услыхала: где-то далеко-далеко, внизу, за гардеробом, открылась входная дверь.

Когда помеха в лице папаши с сынишкой была устранена, боец Брагин повернул за угол и дал отмашку коллегам – путь, дескать, свободен. «Поморы» слаженно посыпались из автобуса. Предпоследними вышли генерал Семен и Иван Князев, замыкал же отряд майор Горовец.

Нет, очень не нравилось генералу сегодняшнее молчание Карла. Ну перетрусил генерал, ну отгородился от опасностей добрыми молодцами. А кто б не заерзал после того, как в него швыряют самурайскую сабельку? Хорошо, в колесо встряла, а если б в глаз? А уж здесь, в двух шагах от установки, спрятанной под чучелом таймырского мамонта, перестраховаться сам Бог велел.

А может, Карл прочухал, что генерал установку отдавать командованию не намерен и сам бессмертием воспользуется, а отставного мегатонника призвал под свои знамена из коварства? Ведь черепушка у Карла ого-го! Легко догадаться может про такое. Да что про такое, Карл способен вычислить, что не только на себя генерал пашет, но и на некую вражью силу.

Приказы были не нужны: каждый и так знал, что ему делать. Рядовой Адымбаев присел возле входа, две секунды поизучал замочную скважину, потом, шевельнув плечом, дал «калашу» соскользнуть на землю. Сунул палец в «пенал» на торцевой стороне приклада, выудил «ежик» для чистки ствола и обратной его стороной поковырялся в замке. Замок щелкнул, дверь открылась.

«Поморы» были экипированы по форме В – неполной боевой: комбинезоны защитного серого цвета, автоматы-гранатометы, три запасных магазина, шлемофоны, штык-ножи. Гранаты, дальнобойные радиостанции, приборы ночного видения, сухпайки, противогазы и прочую дребедень Горовец разрешил оставить: и без них выкладка делала каждого бойца на тридцать два килограмма тяжелее. И потом, елки-палки, не на войну ведь идем – всего лишь охрану субъекта обеспечиваем, чтоб его перекосило. Поэтому Горовец позволил бойцам не надевать даже обязательные во время операций, но дьявольски неудобные, душные и тяжелые бронежилеты «Краб 96».

А ведь далеко не в кайф было на душе у генерала Семена. Тут, в Питере, пока все спокойно, но в Москве началась какая-то закулисная возня – кулисы так и трясутся. Вести из первопрестольной самые недобрые доходят. Точно раскаты надвигающейся бури.

Осведомленные о существовании установки Икс люди в Генштабе и ГРУ, те, с которыми Семен разрабатывал операцию «Золотой ключ» по её демонтажу и тайной доставке, желудями посыпались со своих постов. Адмирала Маринина в срочном порядке спровадили на пенсию. Генерал Дашков при самых загадочных обстоятельствах покончил с собой. Записку оставил глупую: «Это вечно продолжаться не может». Свой человек из самых верхов Семену весточку с оказией передал: дескать, и над его бедовой усатой головой молнии вот-вот засверкают – вскрылось кое-что из генеральских прожектов, о которых он, в интересах страны, правительству не докладывал. И вроде бы даже создана закрытая президентская комиссия по расследованию некоторых дурнопахнущих делишек ГРУ, и вроде бы грядут головокружительные кадровые рокировки там.

Нет, подумал генерал, и сжал кулаки в карманах штатской на молнии курточки. Меня не возьмешь. Пусть операция «Золотой ключ» провалились – плевать. Теперь каждый за себя. Зато установка моя. Шиш её Доктор получит.

А однорукий сотоварищ знай себе помалкивает. Надломилось что-то в их дружбе после предрассветной сценки у японского консульства.

А ведь сынок его того. Буль-буль в невской водичке… И хорошо. Меньше народу – меньше конкурентов. А Князев пусть пока надеется на встречу со своим отпрыском.

Майор Горовец про себя матерился. С самого утра – как только получил кодированный сигнал обеспечить охрану субъекта «Генерал» на всем маршруте его продвижения. Господи, центр города, народу полно, ну кому взбредет в голову покушаться на жизнь этого старого придурка Семена, да ещё в Зоологическом музее?

«Поморы» действовали по стандартной, отработанной схеме 2х3: рядовые Адымбаев и Тимохин бесшумно, как тени, проскользнули в темное, дышащее сухостью и пылью нутро музея. Замерли в пяти метрах друг от друга, вжавшись в стены длинного коридора и устремив во тьму стволы «калашей».

Пролетели три секунды. Все спокойно. Рядовой Брагин, сержант Карташов и старшина Приемыхов метнулись следом; застыли неподвижно у стен в пяти метрах впереди Адымбаева и Тимохина. Три секунды. Тишина.

Внутрь здания юркнула спарка рядовых Пелевина и Сорокина, неслышно пробежала мимо товарищей и оказалась в гардеробе. Бойцы рассредоточились вдоль стен и принялись водить дулами автоматов по сложной кривой, выцеливая потенциальную опасность…

Выждав положенные три секунды, в гардероб прошмыгнули стоявшие у самого входа Адымбаев и Тимохин, пересекли его и заняли боевые позиции у скульптуры какого-то старикана с хитрой мордой. «Академик Карл Максимович Бэр» – мельком углядел Тимохин поясняющую бронзовую надпись на пьедестале. Кто таков этот Бэр К.М., он не знал.

Мимо Тимохина призрачно пронеслись Брагин-Карташов-Приемыхов. Сержант шагнул в вестибюль у главного входа, заглянул в каптерку и ухмыльнулся, увидев мирно посапывающего сторожа рядом с полупустой бутылью портвешка и неимоверно большой молчащей магнитолой. Но будить сторожа не стал: пусть отдыхает ветеран.

То, что это был именно штатный сторож, сержант Карташов не сомневался: видел его фотку перед началом операции. Его и всех прочих сотрудников музея. Ведь если какой-нибудь зоолог-фанатик задержится в выходной день на работе и наткнется на «поморов», а «поморы» не будут знать его в лицо… Что ж, тогда одним сотрудником Зоологического музея станет меньше.

Всяко лучше не рисковать. Поэтому сержант Карташов шагнул к мирно дрыхнущему стражу и вонзил ему в предплечье иглу шприц-ампулы снотворного «СпокоНоМала-8».

Раз, два, три секунды.

Пока сержант Карташов усыплял и без того спящего сторожа, рядовые Пелевин и Сорокин обогнули скульптуру пожилого худощавого мужика («На Вольтера похож», – мелькнуло у Пелевина по поводу скульптуры) и уже неслись вверх по лестницам – Пелевин по левой, Сорокин по правой.

На улице остались лишь майор Горовец, генерал Семен и однорукий старик, в котором чувствовалась странная скрытая сила. Сам не понимая почему, майор относился к нему с уважением. Как к боевому товарищу. Не то что к этой штабной крысе высокого полета.

Неприязнь майора была генералу не в диковинку.

Но чуяло, чуяло его сердце: близка развязочка-то. Нервишки как струны, волосики ежиком. За тридцать с хвостиком лет беспорочной службы научился генерал такие диспозиции угадывать. Как пить дать, этим вечером начнется заключительный концерт по заявкам ГРУ. А он, Семен, прямо на сцене исполнит финальную партию. Если кто-нибудь, старик-калека например, возымеет наглость его освистать, то… Будем надеяться, «поморы» с одноруким пердуном справятся. Контрольный выстрел в голову, чтоб без сюрпризов. Без тухлых помидоров…

И в миллионный раз генерал Семен принялся гадать, правильно ли он определил, что установка Икс – не что иное, как прибор для омоложения организма, разработанный во славу товарища Сталина, да не спасший товарища Сталина от подсыпанного в табак яда. Должен, должен генерал Семен оказаться прав. Должно же ему хоть раз в жизни повезти?!.

Радиофон в ухе Горовца донес приглушенный шепот Приемыхова:

– «Улей» «Улей», я «Пчела 1». Как слышите.

– Слышу, старшина, – сказал Горовец. – Обстановка?

– В гардеробе штиль.

– Принял. Эпилируйте залы, чердак и подвал. Потом назад.

– Есть. Конец.

– Конец. – Горовец повернулся к Семену: – Товарищ генерал, разрешите обратиться.

– Обращайтесь.

– Пока все спокойно. Мои орлы прочешут здание и дадут знать, что все в порядке. Тогда мы и войдем.

Да, пока все было тихо. Ребята работали спокойно и слаженно. Ни суеты, ни лишних телодвижений. Спецы, ежкин кот.

Не совсем уютно чувствовал себя разве что рядовой Тимур Адымбаев. Ну не любил он чучела животных. И даже побаивался их.

Дед рядового Адымбаева, известный при жизни таджикский охотник, он же признанный таксидермист, он же хозяин внушительной коллекции охотничьих трофеев, Тынгиз Адымбаев, с внучачьего малолетства приучал Тимура к своей профессии. Хотел, старый маразматик, преемника оставить после себя. И кое в чем преуспел: оружие Тимур полюбил. Оружие. Но никак не саму охоту. Неподвижные, мертвые тела животных, в которые мастер-чучельник вдыхал видимость жизни, оставляли в душе маленького Тимура Адымбаева чувство беспокойства и страха.

Старик Тынгиз смеялся над внуком, трепал его по голове и приговаривал, что, мол, бояться не надо. «Если боишься зверя, значит, зверь сильнее тебя», – так говорил старый охотник. Но внук все равно боялся.

Три секунды. Следом за Пелевиным и Сорокиным Адымбаев и Тимохин взлетели по лестницам в первый зал, прижались к колоннам по обе стороны от хвоста сложившего ласты китового скелета. Предыдущая спарка замерла неподалеку от костяных остовов касатки и нарвала (последний был вооружен зловещим штопором вместо носа). Адымбаев-Тимохин заняли позиции возле лестницы на второй этаж, к экспозиции насекомых. Сквозь скелеты морских тварей зал просматривался великолепно. И зал этот был пуст.

Силуэты двигались бесшумно, согласованно, споро – в общем, профессионально. Алиса, скрючившись за витриной с какими-то дурацкими рыбками, до боли прикусила нижнюю губу. Без сомнения, пожаловали по их душу. Но кто? Люди Доктора, который каким-то неведомым способом вызнал предательство? Или подонок Хутчиш решил отомстить за подставу?

– Семь, – шепнул ей в ухо притаившийся рядом Вискас.

И шмыгнул носом. И поморгал слезящимися, покрасневшими глазками. Почти неслышно шмыгнул, но Алисе показалось, что шмыг громогласно разнесся по всем закуткам музея.

– Что?..

– Их семеро. Солдаты. Кажется, с автоматами. Черт, нос забит, плохо чувствую, но по смазке вроде «калаши»… Что делать будем, начальник?

В его руке был зажат родной «бульдог», ствол задумчиво смотрел в потолок. Другой рукой Василий комкал носовой платок. Нервничал.

Не отвлекаясь на пустопорожние проклятия в адрес судьбы, Алиса быстро прикинула: в обойме «браунинга» семь патронов, в сумочке, помнится, ещё с десяток. У Вискаса шестизарядный револьвер. В принципе, если экономить, если отобрать в бою оружие у противника – есть шанс…

Нет.

Она тряхнула головой. Ты бредишь, девочка. Это ж профессионалы, тебе с ними не совладать. Так что же делать?

Сваливать. И быстро.

– Уходим, – сказала она на ухо напарнику. – Туда, вглубь. Там, в торце третьего зала, за мамонтами, пожарная «запаска».

– Лады.

Вискас спрятал платок в карман. Несмотря на недуг, детектив был собран и деловит. Шутки кончились. Беззвучно рассредоточиваясь по музейному залу, неизвестные с автоматами виделись призрачными, бестелесными посланниками смерти.

– Тогда – ноги. Иди вперед, я прикрою.

– Нет, – вдруг твердо возразил Василий. – Ты впереди, я прикрываю.

– Слушай, – яростно зашептала Алиса, – сейчас не время для…

– У меня глаза слезятся. А тут темно, как у мамонта в желудке, – не менее яростно, с хлюпаньем потянул носом Вискас. – Если задену что-нибудь…

– Ладно. Пошли.

Алиса набрала полную грудь воздуха, как перед прыжком в омут и рванулась вперед.

А за её спиной вдруг оглушительно чихнул Вискас.

Рядовой Адымбаев выцеливал потенциальную опасность в первом зале и краем глаза косился на развалившихся под хвостом синего китовьего скелета моржа с клыками, морских зайцев, тюленя и сивуча. Очень, очень неспокойно было на душе рядового.

Детские страхи вновь холодными потными лапками сжали его сердце. Блеклый, неживой, лишенный солнечных яркости и тепла свет, струящийся сквозь серые шторы, превращал бессловесных узников музея в притаившихся, изготовившихся к прыжку чудовищ.

Напарник Адымбаева, рядовой Тимохин, в сером, сливающемся со стенами комбинезоне, стоял справа от лестницы и хладнокровно контролировал свою зону обзора. Что ему, тюфяку толстокожему, сделается…

А в следующий момент слева от Адымбаева, во втором зале, мелькнули две человеческие фигуры; и оттуда же внезапно грохнуло короткое, оглушительное, лающее, похожее на выстрел индонезийской крупнокалиберной винтовки Z-16-H: «А-К-Р-Р-Р-Х-Е-Й!!!» – и эхом заметалось меж стен и экспонатов.

Впрочем, эхо недолго гуляло по залам – его заглушил чахоточный кашель адымбаевского автомата.

Скользящим неритмичным шагом продвигаясь в глубь музейного зала, старшина искоса отслеживал параллельный курс рядового Брагина и сержанта Карташова. Не потому, что не доверял выучке бойцов: он не хотел опередить «поморов» или отстать от них. Его было не обмануть тишиной и кажущейся пустынностью закрытого музея. В отличие от майора Горовца, он воспринимал задание по охране генерала на полном серьезе и собирался провести «эпиляцию» помещений до конца. Не как на учебке. Как в бою. Потому что генералы зазря беспокоить «поморов» не станут.

Еще девять шагов, и троица достигнет первой спарки Адымбаев-Тимохин. Достигнет – и свернет во второй зал. Потом в третий. Потом, если не будет никаких неожиданностей, вернется в гардероб и доложит майору, что здание «эпилировано».

До спарки оставалось метров шесть.

Во втором зале что-то бухнуло, и тут же, без паузы сухо и надсадно затараторил «калаш» рядового Адымбаева.

Если по каким-то причинам фаза 3 (пассивное обеспечение охраны субъекта) скачкообразно переходит в фазу 4 (активное обеспечение охраны субъекта), «помор» перестает думать. Мыслительный процесс слишком медлителен, чтобы доверять ему в активной фазе. Когда грянуло непонятное и, стало быть, опасное «А-К-Р-Р-Р-Х-Е-Й!!!», а вслед за ним застучала автоматная очередь, головной мозг «помора» без приказа командира уступил командный пост мозгу спинному. Теперь все решали инстинкты, наработанные сотнечасовыми тренировками условные рефлексы и мышечная память. Фаза 4 означает, что скрытый враг приступил к открытым действиям и, чтобы победить, «поморы» должны упреждать неприятеля хотя бы на шаг. Тут «поморам» не было равных.

Опасность исходила из музейного зала, расположенного слева. Именно в том направлении, откуда донеслось «А-К-Р-Р-Р-Х-Е-Й!!!» и где мелькнули смутные, быстрые тени, сконцентрировал огонь рядовой Адымбаев.

Его напарник, рядовой Тимохин, среагировал на автопилоте: разум ещё не успел осознать происходящее, а тело уже разворачивалось в сторону потенциального противника, опускалось на одно колено, вскидывало оружие и нажимало на курок. Две параллельные линии автоматных очередей – одна выше, другая ниже – протянулись в музейный зал. Брызнули осколки витринного стекла. Попадали на пол экзотические рыбы. Шлепнулся на брюхо изрешеченный Raja batis – гладкий скат. С потолка рухнула и разломилась на тысячу кусков акула-катран (акула оказалась гипсовой).

Согласно боевому расписанию, первичная «эпиляция» была закончена через две секунды. Еще через три прыжка секундной стрелки, после того как Адымбаев и Тимохин сняли пальцы с курков, к ним присоединились пятеро «поморов», рассредоточились вдоль стен, заняли круговую.

Клубы порохового дыма, смешиваясь с формалиновым туманом, уплывали под потолок. Внутри зала, там, где притаился неприятель, жалобно звякнуло расколотое стекло.

– Обстановка, – негромко бросил старшина Приемыхов.

– Движение в помещении, – кратко, стараясь не выдать дрожь в голосе, ответил Адымбаев. – Наличие посторонних. Попытка атаки. Атака отбита. Потерь нет, число противника неизвестно.

– Так. Начинаем вторичную «эпиляцию». Пелевин-Сорокин, за ними Брагин-Карташов. Следом Адымбаев-Тимохин. Я прикрываю. Идем «клешней». Дистанция четыре метра.

Первая спарка исчезла в пороховой гари, застилающей вход во второй зал, а старшина, автоматически отметив время начала активной фазы (16.41), вызвал майора. О происходящем он не думал. Не было смысла. Ведь если в ход операции вкрадывается посторонний, заранее не просчитанный фактор, значит, операция под угрозой срыва и, значит, фактор подлежит уничтожению. Немедленному. Поскольку любая неожиданность однозначно интерпретируется как акция противника.

– Товарищ майор, докладывает «Пчела 1»…

– Ну?! Что у вас там за фигня творится?!

– Похоже, фаза 4.

– Та-ак… Продолжайте «эпиляцию», старшина. Докладывать по мере поступления данных. Конец.

У майора разом вспотели ладони и волнами пошли волосы под фуражкой. Ай-ай-ай, а бронежилеты-то я разрешил орлам на брать…

– Конец.

Что-то здесь было не то и не так. Карл это нутром чувствовал. Похоже, столкнулись «поморы» с кем-то, кто им не по зубам. А не по зубам ребяткам в этом городе только он, Князев, да его сын. Неужели Анатолий выбрал Зоо в качестве наблюдательного пункта? Вряд ли.

Майор повернулся к нетерпеливо топчущемуся Семену:

– Товарищ генерал…

– Говорите, майор, – хмуро поторопил Семен. – Почему стрельба?

– Очевидно, отряд выявил неустановленную вражескую тактическую единицу. Пока ничего более конкретного сказать не могу.

– Что же, ваши «помидоры» с одним человеком справиться не могут? – взъярился Семен. – Ваши действия?

– Продолжаю выполнять приказ – обеспечение охраны, – сухо ответил Горовец. – Вверенное мне подразделение проведет «эпиляцию» территории, и мы войдем внутрь.

Генерал лишь хмыкнул в ответ.

Но майор уже забыл про него.

В радиофоне раздалось истошное «Лягай!», после чего последовал такой БА-БАХ, что мозг едва не катапультировался через противоположное ухо. И снова автоматная трескотня.

Майор почувствовал, как у него вытягивается лицо. Стреляли из примкнутого к «калашу» гранатомета, применение которого внутри замкнутого помещения запрещалось строго-настрого – это все равно что бить молотком комара, сидящего у тебя на лбу.

Сержант Карташов и рядовой Брагин последовали за товарищами в зону действия фазы 4. Приготовилась последняя спарка. Адымбаев напряженно считал про себя: «И – раз… И – два… И…»

И – помещение второго зала взорвалось убийственным акустическим ударом, от которого вздрогнули стены древнего здания.

Наступившая после первых автоматных очередей тишина была оглушительной. Гробовой. Давящей. До звона в ушах.

Алиса стряхнула с головы осколки стекла, приподнялась на локте, осмотрелась. И тут же откатилась в сторону, едва сдержав вопль: прямо над ней, воинственно подняв длинные клешни, застыло на многосуставчатых ногах исполинское инопланетное чудовище. Пялилось на неё черными каплями глаз из-под толстого костяного нароста на лбу. «Длинноногий японский краб (Macrocheira kaempferi)» значилось на табличке под пришельцем. Алиса беззвучно выругалась: тьфу, дура, экспоната испугалась…

Она посмотрела налево. Рядом валялось чучело гигантского варана (Varanus komodoensis), а чуть дальше в луже остро пахнущего консерванта ничком лежал Вискас. Уткнувшись лицом в пол, обеими руками натянув свою дурацкую шляпу на уши. Неужели?..

– Эй… – шепотом позвала Алиса.

Нет, жив: Василий поднял голову, обалдело ею помотал, не вставая, зачем-то ощупал пол в пределах досягаемости руки. Тупо погладил упавшего варана по башке.

– Цел?

– Ф-фу… Чтоб я так жил…

Он хлюпнул носом. Языком перекатил дурацкую спичку в левый угол рта.

– Ну, если цел, тогда вперед.

Алиса с брезгливостью наблюдала, как к её упершемуся в пол локтю подбирается формалиновая лужа.

– Нет, – вдруг твердо шикнул Вискас. – Там профи. Семь стволов. Гранаты. Сейчас они посовещаются, поймут что к чему, а потом покоцают нас, как куропаток. Как этого.

Он приподнял чучело варана. В боку рептилии зияло аккуратное пулевое отверстие. Совсем недавнее.

Не вставая, Алиса извернулась, достала из подмышечной кобуры «браунинг».

– Так что же делать?

Василий на миг задумался. Около входа под чьим-то сапогом негромко хрустнуло стекло.

– Быстрее, Вискас, – зашипела Алиса. – Думай, родненький!

– Цирковой номер «Летающие слоны», – вдруг оскалился детектив во весь свой щербатый рот. – Нервных просят удалиться… Когда скажу: «Давай!» – давай вперед.

Ласково, как котенка, он прижал к груди чучело варана, достал из уголка губ спичку и чиркнул её о торчащий гнилым зубом из витрины осколок стекла.

В отличие от рядового Адымбаева, сержант Карташов сейчас чувствовал себя уверенно. Как дома. Как будто снова попал во времена своей боевой молодости: тогда были и джунгли Никарагуа, и весьма успешная, хотя несколько подзатянувшаяся операция «Новые берега». В джунглях-то было гораздо хуже, лес жил, шевелился, дышал; разноголосо орали обезьяны и попугаи, в высокой траве мелькали блестящие спинки то ли ящериц, то ли змей… и из-за каждого дерева какой-нибудь смуглый преверженец империализма норовил всадить в тебя пулю из трофейного автомата или отравленную стрелку из духовой трубки.

Именно благодаря тому, что сержант провел несколько месяцев в джунглях, он первым заметил опасность. Однако среагировал неадекватно.

Когда над рядами стендов и витрин вдруг бесшумно возник гигантский варан и, атакующе растопырив лапы, распахнув зубастую пасть, вывалив багровый язык, спикировал на первую спарку, сержант не раздумывал, ибо раздумывать было некогда.

Во всю глотку он рявкнул: «Лягай!!!», вскинул автомат, мгновенно поймал движущуюся цель на мушку и рванул пусковую скобу гранатомета. Сержант ещё успел заметить, что за зверем, рождаясь откуда-то из-под хвоста, тянется дымный скунсовый след – наверное, потому и воспользовался гранатометом; уже в следующий момент безосколочный снаряд, оставляющий за собой такую же дымную дорожку, ударил в возомнившее себя птицей пресмыкающееся. Птицеящер разлетелся на тлеющие ошметки, а тлеющие ошметки разлетелись по всему залу.

Вискас сделал ставку на единственную для них обоих возможность спастись – насытить неприятельскую зону обстрела ложными целями, как говорится – «сбить прицел», отвлечь внимание, но он никак не ожидал, что против первой же «ложки» неприятель применит гранатомет. Не дурственно, детектив, оч-чень недурственно.

Когда чучело варана, запущенное его рукой, взметнулось в воздух с уже занявшимся от спички хвостом – (для пущей абсурдности), детектив выдохнул: «Давай!» и вслед за напарницей грузно припустил к третьему, последнему залу. В спину им ударила жаркая волна, приподняла над полом, швырнула вперед. Алиса и Вискас влетели в зал головами вперед, а за их спинами витрины взорвались фонтанами стекла, пухом и перьями…

Когда жахнуло, рядовой Адымбаев находился за стендом, где в стеклянных банках и в разнообразных позах выставляли себя напоказ заспиртованные змеи, поэтому он не видел, что происходит впереди, он заметил лишь планирующую на головы товарищей бестию, услышал истошное «Лягай!», а потом вдруг все заспиртованные гады разбили свои узилища и скопом бросились на рядового.

Холодные, скользкие, извивающиеся тела облепили его тело. Рядовой Адымбаев, заголосив и машинально выпустив в потолок короткую очередь, рухнул от ужаса в обморок.

Белый как лунь от осыпавшейся с потолка известки рядовой Тимохин услышал нечеловеческий вопль товарища и рванулся на выручку. И без того полутемный зал наполнился дымом, химически воняющим пеплом и почему-то перьями; разглядеть что-либо в этом хаосе было невозможно – кроме лежащего неподвижно на полу и, по-видимому, мертвого Адымбаева. Черную ленту змеи, уютно свернувшейся на его груди, Тимохин принял за струйку крови и открыл беспорядочный веерный огонь прикрытия – вслепую, целя в «молоко», чтобы не попасть в «поморов».

«Чив-чив-чив», – южноафриканскими дроздами свиристели пули.

А снаружи музея находился тот, кто все слышал, но, связанный приказом по рукам и ногам, не смел принять участие в бою.

Целый рой голосов, доносящихся словно из потустороннего мира, то и дело прерываемых трескотней, похожей на статические помехи, разрывал барабанную перепонку в ухе майора.

«»Пчела 3», они прямо перед тобой!» Вжик. Ту-дум!

«Не вижу, не вижу!» Сжжж-уф! Фррр!

«На пол! Стреляю!» Уааау! Шварк!

«Есть! Попал, кажись!» Оееее-оле-дзинь-оле! Оле!

Тррр… Трррррр…

– «Пчела 1»! – заорал в микромикрофон майор. – Отставить стрельбу из гранатомета! «Пчела 1»! «Пчела 5», Тимур!

«Адымбаев убит!»

– Кто говорит? – Морщась, майор прижал пальцем радиофон, чтобы лучше слышать, где помехи, а где правда в происходящем.

«»Пчела 7», рядовой Тимохин! Я пока держусь, но не зна…»

«Трррр… Трр… Трр…»

«Антон, слева!»

«Вижу! Осторожно, падает!»

«Хрясь…»

«Чертовщина, откуда стреляют?.. О Боже!..»

«Не туда, Тоша, не туда! Они слева, слева!»

«Не понял, не понял, повтори!»

Трррррррр… Ссс-жжж, фук, фук, фук!

Раскрыв рот и прикрыв глаза, Горовец оторопело слушал голоса своих орлов.

– Что там происходит, майор? – оторвал его от этого занятия генерал Семен.

Глаза его сузились. Генерал никак не мог решиться принять крайне важное для себя решение.

– Н-не понимаю, – выдавил из себя Горовец. – Кажется, бой все ещё продолжается. С нашей… – Он откашлялся. – С нашей стороны потери.

– С кем бой?

– Не могу знать… – Взяв себя в руки, майор зачастил: – Товарищ генерал, судя по всему, бойцы столкнулись с превосходящими силами противника и теперь удерживают захваченные позиции в залах под номерами два и три. Разрешите оказать им огневую поддержку и…

– Не разрешаю! – рявкнул генерал, смекнув, что майор собирается драпать на выручку своих любимчиков и бросить его здесь под прикрытием одного лишь Князева. – Ваша задача…

– Моя задача – обеспечение безопасности! – взорвался миной замедленного действия Горовец. – Вашей безопасности, между прочим! И я её выполняю!

Он зло передернул затвор автомата, спустил шнурок фуражки под подбородок, чтоб не потерять в бою, и шагнул в здание Зоологического музея.

– Майор, я вам запрещаю! – толкнул его в спину бессильно гневным шепотом Семен. И вынул кулаки из карманов.

– Да пошел ты… – не оборачиваясь бросил Горовец, пылая по-детски красными ушами, и исчез в полумраке коридора.

– Я тоже пойду с ним, – вдруг встрепенулся Иван Князев, осознав неожиданный факт: бой явно затягивался. Это означало, что по другую сторону «поморских» баррикад запросто может оказаться его сын. Один-одинешенек бьется сейчас с полчищем вооруженных смертоносными жалами «пчел». Медленно отступая вдоль стеклянных ящиков с чучелами, все дальше и дальше, к тупиковой стене… – У тебя оружие есть?

– Иван… – только и смог вымолвить генерал. – Как же… Там же…

– Там, может быть, мой сын, – жестко оборвал старик. – Оружие, спрашиваю, есть?

Генералу хотелось крикнуть: «Твой сын мертв! Он утонул в Неве!»

Но он крикнуть не смог.

Карл ловко, одной рукой, обхлопал друга по бокам и вытащил именной «макаров». Выщелкнул обойму, проверил заполненность, загнал обратно и дослал патрон. Лузг-лязг.

– А ты жди здесь. Или не жди. Это уже не имеет никакого значения… Прощай, Сеня.

И мегатонник Иван Князев быстро, не оглядываясь, пошел внутрь.

А генерал Семен остался. Один. Всеми покинутый. Изнутри здания приглушенно доносились звуки сражения. Засада, как пить дать. Сволочь Доктор каким-то дьявольским способом прознал, что он, Семен, собирается прибрать к рукам установку, и решил расквитаться со своим восставшим вассалом, генералом могущественного ГРУ.

Черт с ним, с бессмертием, Сеня. Своя шкура дороже. Операция провалилась, ты проиграл и должен благородно капитулировать. Нехай молодые кулаками машут. Нехай этот урод однорукий своего выкормыша ищет. На дне Невы не забудь поискать, инвалид.

А у нас есть дела поважнее. В столице. Где, как оказалось, сейчас пусть и не по-старому тихо, но все ж не такой кошмар…

Две горькие пилюли под язык. Подсознательное ожидание снайперского выстрела в затылок. Несколько шагов на нетвердых ногах по асфальту. Струйка пота с шеи под воротник. Неуверенный взмах руки. Притормозившее такси.

И генерал Семен позорно бежал с поля боя.

 

Эпизод двадцать седьмой. Господа, вы звери (продолжение)

Рядовые Пелевин и Сорокин на секунду замерли, прижались к стенам около входа в третий зал. На половину удара пульса выглянули из-за укрытия. Слева вдоль зала тянулись витрины, демонстрирующие многообразие оскаленных приматов, справа же в стеклянных гробах находились северные хищники. Прямо на бойцов смотрели пустыми глазницами великанские скелеты мамонтов. Бивни первого в колонне мамонта были изогнуты вверх прокуренными угрожающими дугами. А позади шел бой.

Пелевин покосился на живописную экспозицию сразу за дверями в зал: волк, поднявший окровавленную морду над восковым трупом уже немолодого человека в плаще и шляпе а-ля ретро. Путешественника, должно быть, волчара завалил. Правильно. Нефиг шляться где не надо. Мелькнуло: может, туда, в зал, гранату запузырить? Но Пелевин эту мысль отбросил: дыму-пламени будет – ни черта не рассмотришь.

Он поднял указательный палец вверх, потом указал им внутрь зала: «Вперед». Сорокин кивнул и сквозь формалиновые миазмы скользнул за порог.

Пелевин, выждав положенные три тик-така и держа автомат на изготовку, нырнул за ним.

Он успел услышать два быстрых звука за спиной – «Кх! Кх!», ещё успел подумать: «Из „бульдога“ палят…», успел даже увидеть, как из спины заваливающегося на бок рядового Сорокина выплеснулся густой кровавый плевок. А вот боли он почувствовать не успел.

И не успели тела «поморов» найти себе место среди всеобщего бедлама, как Вискас выбрался из-под волчьего чучела, сунул «бульдог» за пояс, по-кошачьи бесшумно шмыгнул к трупам и скрылся среди приматов – но уже вооруженный двумя «калашами». Порядочек. Есть порох в пороховницах. Как говорилось в однажды слышанном по телеку фильме: «А теперь у меня есть автомат. Хо-хо-хо!» Куда же Алиска делась?

Алиса до пожарного выхода не добежала, прижатая к полу шквальным огнем. Притаилась неподалеку от Вискаса, возле макета, внутри которого застыла мама-лиса, леденцами глаз с умилением глядящая на своих неподвижно терзающих утку детишек в рыжих шубках. Алиса видела, как Василий уложил двоих нападающих, как завладел вражеским оружием и откатился налево, под прикрытие белого носорога.

Девушка помотала головой. Ей неприятен был вид лисьих чучел… А с другой стороны, агент Лис, – символично, не правда ли? Мама-охотница и куча детишек. Это ли не добрый знак, свидетельствующий, что все у нас получится? И счастливая мать получится, и куча детей. Только не рыжих, а таких же светленьких, как один симпатичный наглец… Так что повоюем, подруга.

Выбравшись наконец из порожденного взрывом гранаты дымно-перьевого ада, щурясь от гари, сержант Карташов и рядовой Брагин услыхали три пистолетных выстрела. На пороге следующего зала они увидели трупы товарищей – Пелевина и Сорокина.

Этого не могло быть. Но так было. Двое из отряда «помор» мертвы. Кто же прячется там, среди оборотней третьего зала? И кто остался позади? С кем воюет Тимохин? Что это за хитрые, безжалостные, неуязвимые бестии?..

Не сговариваясь, оба принялись поливать свинцом помещение, где окопался неприятель. Зал осветился неярким, прерывистым, словно от стробоскопа, светом. Шрапнелью брызнули обломки берцовой кости стоящего на переднем плане скелета – ленского мамонта, и остов доисторического зверя медленно завалился набок, грянулся оземь и развалился на составляющие. Остались от козлика ножки да рожки. Косточка к косточке в ряд…

Старшина Приемыхов не стал проверять, жив или мертв заваленный змеями Адымбаев. Не до того было: судя по всему, «поморы» схлестнулись с настоящим врагом. Вместе с прекратившим наконец беспорядочную стрельбу Тимохиным старшина нырнул в дымовую завесу, скрывающую перспективу выставочного зала, не зная, сколько ещё единиц потерял отряд.

Приемыхов и Тимохин догнали Карташова и Брагина в тот момент, когда те меняли магазины в «калашах» и готовились к решающему штурму «теплокровного» музейного зала. Пороховая гарь, пыль и копоть ухудшали обзор процентов на восемьдесят.

Хлопья штукатурки, похожие на значки «Десять парашютных прыжков», «За сдачу норм ГТО» и «За царапину в бою», осыпали грудь рядового Адымбаева. Еще это было похоже на метель. Ему привиделось, что он заплутал в пургу.

Адымбаев пришел в себя. Подсознание твердило, что чучела зверей каким-то мистическим образом ожили. Адымбаев со всей возможной скоростью отполз в угол. Он знал, как выглядит труп укушенного гюрзой. Привалившись спиной к стене, проверил автомат. И услышал глухое звериное рычание со стороны первого зала.

Майор Горовец замер возле входа во второй зал. Ноздри и глаза резал тяжелый запах. Тайком прочистил горло – ещё и першило от порохового дыма. Звуки боя откатились в глубь музея, и здесь царила тишина. Впрочем, Горовец на этот счет не заблуждался. Его бойцы несомненно столкнулись с матерым врагом. Поэтому майор тоже поднял автомат и беззвучно шагнул в разгромленный зал – с рыбами и пресмыкающимися. И услышал, как справа тихо клацнул затвор. Теперь он не сомневался: здесь враг. Убитым автоматы ни к к чему, а раненый «помор», если уж в состоянии держать оружие, не стал бы отлеживаться – обязательно уполз бы с поля боя. Ведь с минуты на минуту прибудет подмога – «скорая», ОМОН, то да се… Значит, там, за стендом со скатами, противник. Хитрый и ловкий. Так. Малый вперед. Сейчас мы тебя, паскуда, выковыривать начнем, как клеща из шеи…

Из-за стенда послышалась поступь звериных лап. Адымбаев покрепче упер приклад в бедро и взял на мушку проход между простреленными навылет витринами. Может, пальнуть наугад сквозь металлические каркасы? Нет. Не стоит. Надо бить наверняка. Второго шанса судьбой не предусмотрено. Жили у бабуси два веселых гуся. Остался один. Который из двух – вот в чем вопрос. Быть или не быть.

Майор Горовец коротко выдохнул и с разворота открыл огонь по спрятавшемуся в закутке неприятелю. Получай, фашист, что Бог послал.

Увидев перед собой силуэт гигантской гориллы, рядовой Адымбаев нажал на курок.

Пули разминулись в миллиметре друг от друга, но втуне не пропали.

От автоматного грохота Вискас почти оглох. Дым забивал ноздри. Нестерпимо хотелось чихать. Ежесекундно, самозабвенно, сладостно, со смаком. Что ж, Вискас, последние твои союзники – разве что осязание и «калаш». Не самое плохое – если учесть, что враг тоже почти ни шиша в дыму не видит. Бывало хуже.

Сидеть на ветке было дьявольски неудобно, мешал автомат. Воняющая многолетней пылью листва лезла в рот. Хорошо бы, ветка выдержала. Гипсовая все ж таки. А ведь ещё следовало замаскироваться. Иначе глаза и опыт солдат не обмануть. Они должны пройти мимо и не заметить.

«Поморы» изготовились. Потом Брагин, мысленно возопив: «Господи, спаси…», присел за углом, ловко кувырнулся через плечо рядом с распростертыми бездыханными телами Пелевина и Сорокина, откатился под прикрытие чудом уцелевшего развесистого дерева, опутанного коконом лиан, с силуэтами чучел орангутанов в густой кроне, и занял первую позицию.

Юлами ввинтясь в зал, делая обманные, мешающие точному вражескому прицеливанию движения, позицию два заняли Карташов и Тимохин.

Когда мимо первой пары бойцов проскользнул старшина Приемыхов, рядовой Брагин перенес вес тела на левую ногу и приготовился передислоцироваться на позицию четыре, но тут чучело орангутана на дереве вдруг зашевелилось, и, раздвинув ветви, в грудь Брагину уперся ствол автомата.

«Ку-ку», – сказал орангутан.

Простроченное по диагонали автоматной очередью, тело «помора» отбросило назад, в компанию Пелевина и Сорокина. Где оно и успокоилось в нелепой позе старой, всеми забытой тряпичной игрушки.

Рефлексы заставили Тимохина и Карташова развернуться на звук выстрела, вскинуть автоматы и нажать на курки.

Пули с визгом подрезали веточки муляжа тропического дерева, измочалили ствол; обезображенные чучела орангутанов повалились с ветвей, как огромные перезревшие кокосы.

Вискас в этот момент уже обрушивался вниз по стволу. Уже прятался за стволом злополучного дерева. Вискас бы успел. Но карман плаща зацепился за предательский гипсовый сучок и отнял четверть секунды.

Этого «поморам» хватило.

Две бешено мечущиеся по залу свинцовые нити пересеклись на спине частного детектива. Раскаленный поток вмазал Василия Полосуна лицом в ствол, искусственная кора разорвала ему скулу до кости. Брызнула кровь из рассеченной губы. Но это было неважно: агент Вискас, оседая на пол, был уже безнадежно мертв.

Вырванный из кармана пулей спичечный коробок развалился, и спички сложились на полу в надгробную букву W.

За секунду до того, как сзади раздались выстрелы, старшина Приемыхов занял позицию три – за тушей увенчанного огромными рогами лося. За полсекунды до выстрелов он отметил, что один из отростков на развесистых рогах, венчающих голову благородного лесного животного, имеет подозрительный металлический отлив, но проанализировать этот факт ему не удалось.

Три автоматные очереди слились в одну. Старшина Приемыхов увидел, как на конце этого металлического отростка вдруг вспыхнул яркий огонь, из которого в лицо несется цепочка черных пчел.

Голова старшины лопнула, точно гнилой арбуз. Завертевшись на месте, Приемыхов упал возле ног лося. В жухлую, подкрашенную музейным дизайнером солому, изображающую подножный корм.

Укрывшись за мохнатым туловищем лося, Алиса видела, как погиб Вискас, но сейчас ей было не до того. Когда шпынек мушки совпал с фигурой врага, она, как учили, задержала дыхание и плавно потянула спусковой крючок.

Автомат отрыгнул, словно страдал несварением желудка. Отдача свирепо ударила прикладом в плечо, трофейное оружие заходило ходуном, выплевывая скоропостижную смерть… – и вдруг захлебнулось на полуслове. Магазин иссяк.

Иссякло и хладнокровие агента Лис. Напарник погиб. Она осталась одна. Одинокий воин против вражьих полчищ.

Бессмысленно. Глупо. Как глупо… В уголке безумно красивого глаза каплей березового сока набухла прощальная слеза.

Толя, где ты?

Выяснять, попали ли они в кого-нибудь и если попали, то в кого именно, времени не было. Не оборачиваясь, рядовой Тимохин и сержант Карташов дружно прыгнули…

Тимохин не успел: пуля из дамского «браунинга» перехватила его на лету, вошла точно под левую лопатку. Рядовой как мешок упал на бок, однако боли от удара не почувствовал. По телу быстро разливалось холодное онемение, словно он отсидел ногу, – все выше и выше, добираясь до мозга…

Карташову повезло больше – пуля лишь оцарапала шею. Беззвучно чертыхаясь, он откатился правее и из положения лежа опустошил магазин. Потом вернулся на место падения и, лежа на боку, осторожно выглянул, готовый ко всему.

Но не к тому, что открылось его взору.

В первый раз рефлексы подвели сержанта Карташова. В первый и последний. Когда он наконец увидел воочию своего противника и понял, почему «поморы» проиграли, его палец притормозил на курке гранатомета.

Над поверженным старшиной Приемыховым, подобно Юдифи над трупом негодяя, возвышалась сама Смерть. Нет, не безобразная старуха с косой, а гибельно красивая зеленоглазая ведьма. Растрепанные волосы огненным ореолом сияли вокруг бледного лица. Из рассеченной брови по щеке стекала струйка крови, в глазах билось зеленое яростное пламя, рот, созданный для поцелуев, был оскален в звериной усмешке.

Широко расставив длинные, плотно обтянутые джинсами ноги, обеими руками сжимая блестящий пистолет, Смерть целилась в сержанта Карташова.

– Нет… – сказал сержант Карташов.

– Вискас, – непонятно ответила Смерть. И нажала на курок.

Пуля с глухим звуком вонзилась Карташову в ложбинку между ключицами, разворотила трахею и застряла в аорте.

Чувствуя, как неудержимый поток крови бьет из горла в мягкое н?бо, Карташов безотчетно сжал пусковое устройство гранатомета.

Граната с шипением вылетела из ствола и мгновение спустя взорвалась, угодив в колоссальный скелет южного слона.

Точно сметенные великанской рукой разлетелись кости. Ударная волна унесла и красавицу-незнакомку, как подхваченную ветром шаль.

Повсюду, повсюду царили смерть и разрушение. Тела людей лежали вповалку с чучелами животных – присыпанные стеклянным крошевом. Скорняжная мастерская доктора Моро, бросившего работу на середине.

Братская могила.

Труп храброго майора, труп солдатика в углу. Лица серы, отсочившиеся кровью раны тусклы. И ещё два трупа – на выходе из зала. Потрескивают, дымятся тлеющие обломки стендов. Формалин обтекает коптящие обломки, плавники, перья, чешую.

Иван Князев обходил залы, держа «макаров» стволом вверх и подсвечивая путь огоньком одноразовой зажигалки, которую держал в той же руке. Что же здесь произошло? Такое впечатление, что «поморы» просто помешались и перестреляли друг друга.

Положив пистолет и зажигалку на пол, он приподнимал головы трупов за волосы или переворачивал их на спину, вглядывался в лица. Каждый раз до крови закусывал губу. Живых не было, но пока не находилось и того, кого мегатонник боялся найти.

Вот около изрешеченного гипсового дерева, рядом с чучелом орангутана, лежит труп неизвестного мужчины. Руки его все ещё сжимают автомат. Изрядно мятая, но сохранившая помпезность шляпа валяется неподалеку. Слепые глаза смотрят в потолок. Неужели это он в одиночку совладал с отделением «поморов»? Дальше, дальше…

Среди разбросанных то ли слоновьих, то ли мамонтовых костей Иван Князев отыскал живого человека.

Женщину.

Пригвожденная к стене обломком огромного бивня, она часто, прерывисто, ознобно дышала. Князев склонился над ней и, не выпуская из руки пистолета и потухшую зажигалку, пощупал сонную артерию. Нет, не жилец. Бивень проломил ей грудину. Из носа и рта девушки стекали струйки фактурно-густой, как баклажанная икра, крови.

Жаль. Красивая. Чем-то неуловимо похожа на Эвелину…

И вдруг женщина приоткрыла замутненные, немыслимо красивые зеленые глаза, посмотрела на старика… и, улыбнувшись, что-то прошептала.

Князев наклонился ещё ближе, вслушиваясь.

– Толя, – повторила женщина. – Ты… пришел…

Иван почувствовал, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди. «Макаров» выпал из ослабевшей руки и с глухим стуком упал на пол.

– Что? Что ты сказала?

Голос не слушался его. Князев осторожно откинул с девичьего лба липкий от крови локон.

– Толя… Я хочу, чтобы… Мы… Я…

Она закашлялась, на губах вздулся кровяной пузырь, в котором отразилась, как в кривом зеркале, морда зебры.

– Тише, дочка, тише. – Князев успокаивающее погладил её по голове. Но не мог не спросить, хотя понимал, что у красавицы не хватит сил ответить: – Ты ведь знаешь Толю, да? Где он?

– То… ля… Я т-т-тебя…

Рыжеволосая голова безвольно упала на грудь.

Старик сел возле мертвой женщины, знавшей его сына, и тихо заплакал, обхватив голову единственной рукой.

Он не заметил и не услышал, как в клубах дыма возникла фигура высокого светловолосого молодого человека. На лице вошедшего в это урочище смерти застыло недоумение.

Потом взгляд его упал на пригвожденную к стене рыжеволосую диву.

– Алиса?! – испуганно воскликнул Анатолий Хутчиш. – Что здесь… Почему стреля…

Иван Князев поднял голову. Медленно, помогая себе рукой, пятная стену девичьей кровью, встал.

Хутчиш узнал его – этот однорукий старик преследовал его возле японского консульства.

– Вы?..

Прапорщик напрягся, готовый в любой момент к бою.

Но в глазах старика не было угрозы – только слезы и печаль.

– Сын, – тихо сказал старик. И неловко утер слезу рукавом. – Вот, значит, и свиделись.

За спиной Анатолия Хутчиша, в первом зале, не выдержав сегодняшних потрясений, с дробным грохотом обрушился на пол скелет гигантского синего кита.

 

Эпизод двадцать седьмой. У них походочка как в море лодочка

31 июля, воскресенье, 20.00 по московскому времени.

Сигаретный дым змеился под потолком кают-компании СКР «Тамбовский комсомолец». Сторожевик относился к ветеранам советского флота, закладывали его ещё в те незабвенные времена, когда денег на интерьеры не жалели.

Потускневший и кое-где облущенный лак на красном дереве свидетельствовал о расточительстве прежних интендантов. Диваны вдоль переборки лоснились вышарканными кожаными припухлостями.

На полотнах в витиеватых рамах безвестный подражатель Айвазовскому сталкивал фрегаты в абордажных, борт к борту, атаках или топил их в ураганных штормах. Цвета потускнели от времени: художник использовал дешевые краски.

Но сегодняшнее прозябание принадлежащего невесть кому – России или Украине – корабля откладывало восстановление былого великолепия на неопределенный срок.

Старпом ткнул окурок в пепельницу, смаклаченную умельцем-матросом из крышки списанного компаса. Несмотря на стесненное финансовое положение, он продолжал курить стильный «Кент». Считал ниже своего достоинства переходить на дешевые табачные суррогаты.

– Ярослав Данилович, а может, пошлем Главкома с его Верховной Радой подальше и останемся в России? – спросил старпом капитана.

И тут же спохватился: не стоило затрагивать это болезненную тему. Пусть даже его ближайший друг и командир мечтает остаться в Петербурге, он, старпом, ни на минуту не должен забывать, что в Севастополе на Максимовых дачах командира «Тамбовского комсомольца», капитана первого ранга Ярослава Даниловича Брянцева ждет супруга Надежда Павловна. И дети. Ой, как бестактно вышло…

– Чем предаваться нигилистическим фантазиям, уважаемый Афанасий Никитич, лучше давайте выпьем. – Они дружно выпили. – И еще, уважаемый Афанасий Никитич, я вас настоятельно прошу впредь ни с кем из команды подобных бесед не вести. Сами знаете: и пакгаузы имеют уши.

Старпом, которому лихое вливание в организм полста грамм «шила» не давалось столь легко, как кэпу, только теперь смог вдохнуть воздух и, переборов судорогу в руке, поставить эмалированную кружку на длинный, с пузатыми ножками обеденный стол.

Тот край стола, у которого сидели двое беседующих, под скатертью был безнадежно испорчен надписью, некогда выцарапанной разозорничавшимся вестовым: «ДМБ-93». У обоих в коротких стрижках заплуталась седина. У обоих вокруг глаз накопились морщины. Только у командира и седин, и морщин было больше.

Очередная рюмка – третья за полчаса (друзья решили отметить неприкаянный, как день рождения, праздник без помпы) – не прибавила старпому благоразумия, и он с настойчивостью перебравшего норму человека вернулся к злободневному вопросу:

– Неужели Надежда Павловна не может получить телеграмму типа «Срочно приезжай…». А что там отстучать дальше, мы придумаем. Старший лейтенант Янушпольский уговорит любую администраторшу заверить телеграмму любой печатью. Голову даю на отсечение, уговорит. Или вы думаете, Надежду Павловну не отпустят?

– Не я начал о Янушпольском, вы сами, – сурово посмотрел в глаза другу кэп. – С вашей подачи старший лейтенант на политзанятиях регулярно рассказывает матросам, как в начале Великой Отечественной эскадра наших кораблей вырвалась из окруженной фашистами Лиепаи. Янушпольский – мальчишка, но вы-то о чем думаете?

Командир корабля устало опустил кулаки на столешницу и уставился на пустую кружку. В эту минуту он выглядел невероятно постаревшим. Хотя под ношеной парадной формой угадывалось закаленное тело.

– Афанасий Никитич, представьте себе, вот мы здесь останемся. Потом останется кто-то еще. И еще. Но уже без кораблей, потому что корабли ни под каким видом из бухт не выпустят. И что получится? А получится, что в какой-то момент все, кто против раздела флота и против того, чтобы флот целиком стал украинским, сами же флот хохлам и уступят.

Капитан расстегнул верхний крючок парадного, по случаю праздника, кителя. Цепкий взгляд не смог бы придраться к блеску пуговиц и белоснежности формы, зато заметил бы штопку под мышкой. Благородная бедность.

– Но ведь ещё годик-другой, – не унимался старпом, – и «Тамбовский комсомолец» отправят в Северную бухту. Под автоген.

– Отправят, – стараясь не выказать подступившую к сердцу печаль, кивнул командир корабля.

Оба замолчали, думая о несчастливом городе Севастополе. Городе белом, как крылья чайки, потому что сложен из инкерманского известняка. Городе-подкове, выгнутой в сторону моря. Городе, в котором перебои с электричеством приходятся по пять-шесть раз на день. Случается, даже троллейбусы стоят, а горячую воду последний раз давали в девяносто пятом на Девятое Мая.

– Лучше выпьем, – первым не выдержал старпом и, не дожидаясь положительного или отрицательного ответа, разлил громко булькающий спирт из фляги по кружкам. Три булька – пятьдесят грамм.

Капитан встал, но вместо того, чтобы потянуться за кружкой, прошелся, разминая ноги. Положенный к парадной форме кортик глухо стукнул о спинку дивана, когда командир корабля взял с кожаных подушек заслуженную гитару.

Под пальцами тихо брынькнули струны.

– Да и сами посудите, любезный Афанасий Никитич, куда мы без Малахова кургана, Камышовой бухты и прогулки по Большой Морской?

– Но ведь надо же что-то делать, – поняв, что в очередной раз проиграл диспут, сдался старпом. – За державу обидно.

– Это всего лишь хорошая цитата, – сказал командир не то, что хотел услышать старпом.

На самом деле Ярослав Данилович догадывался, что неразбериха с Черноморским флотом рождена чем-то более значительным, нежели просто амбиции политиков-однодневок. Не давало Ярославу Брянцеву покоя, например, то, что он обнаружил, заглянув в гости к однокашнику Николаю, командиру «Бора», только-только спущенного на воду, и уже без вопросов подлинно российского, но приписанного к Севастополю РКВП: вооружение «Бора», все эти ракетные комплексы «Оса» и т.д., и т.п. более эффективны при атаке не натовской, а как раз-таки отечественной постройки кораблей. И возникло смутное подозрение, что если Черноморский флот не разделят так, как угодно России, то не достанется он никому.

А уж в этом случае Ярослав Данилович постарается, чтобы никто из вверенного ему экипажа в братоубийственном кровопролитии не участвовал и не сгинул. Он отвечает за своих людей перед их женами и матерями… Но и делить ответственность не собирается.

Командир с гитарой вернулся на прежнее место, закинул ногу за ногу и положил инструмент на колено. Струны отозвались, так фыркает, почуяв хозяина, верный конь.

– Что-то у нас сегодня не праздничное настроение, – отметил Ярослав Данилович. – Раскисли, как кисейные барышни.

– Возможно, пришло время пробить следующие склянки? – старпом недвусмысленно кивнул на недоупотребленный спирт.

– А что ещё остается делать? – И командир плеснул в горло обжигающую жидкость.

Старпом тоже употребил. Чтоб не было видно выступивших слез, скрипнул креслом, шагнул к иллюминатору… И глазам своим не поверил: по трапу неспешно поднимался белозубо улыбающийся негр с огромным магнитофоном на плече; следом за ним шагал статный, но хмурый старик.

Командир негромко запел, перебирая струны. У него был красивый мягкий голос. Не сильный, но умеющий раскрыть сверхзадачу песни… если, конечно, это не была попса. Особенно хорошо кэпу удавались тихие мудрые песни:

Принесла случайная молва Милые забытые слова,

Летний сад, Фонтанка и Нева…

Вы, слова залетные, куда?

Здесь шумят чужие города И чужая слышится молва…

Над головами зашипел старенький репетун, и по общекорабельной громкой связи раздалось сквозь чипсовый хруст помех:

– Дежурный офицер вызывает командира корабля.

Ярослав Данилович поморщился, бережно отставил гитару и направился в угол, к висящему на крючке «каштану».

– Капитан Брянцев слушает.

Никто никогда не видел и не слышал кэпа выпившим. Капитан умел сосредотачиваться.

Кэп отжал кнопку на переговорном устройстве.

– Товарищ капитан первого ранга, к вам… даже не знаю, как сказать… посетитель. Из Интерпола. Пропустить?

– Откуда? – не врубился кэп.

Навеянная предыдущей беседой да и жалобной песенкой Вертинского меланхолия увела мысли в сторону. Он всегда старался быть для подчиненных не только командиром, но и старшим другом. И в нынешней обстановке больше переживал не за себя, а за них. За бестолковых и растерянных, потерявших почву под ногами.

– Говорит, что из Интерпола. А так – вылитый негр. И по документам похоже…

– Вы там перепились все, что ли?

Вот уже его подчиненным от безделья и беспросветности положения негры мерещатся…

– Никак нет, товарищ капитан… Вылитый негр.

– Так точно, – встрял старпом. – Я видел его на трапе. Чистый мавр.

– Ну… проводи, – выдержав паузу, распорядился командир в микрофон и взглядом указал старпому на кружки и флягу.

Старпом подхватил вещественные доказательства и споро убрал в рундук. После праздновать будем, дорогой товарищ.

А по переборкам, словно рокот приближающейся к борту торпеды, гремела магнитофонная песня.

В кают-компании появился старший матрос Заруба, собрался доложить, вытянув руку к бескозырке, но бесцеремонный толчок в спину ему помешал.

В кают-компании появились весьма подвижный, жилистый однорукий старик и всамделишний негр с огромной, как «Титаник», магнитолой на плече. Старик тыкал в нос старпому и ничего не понимающему кэпу краснокожее удостоверение, тряс сединами и размахивал единственной рукой. Что он говорит, было совершенно непонятно, потому как рэпер, смертником засевший в доте черного ящика на плече негра, палил в окружающих длинными громкокалиберными очередями:

Make the rap! Hey baby! Make the rap! Step by step! Follow me! Hey baby! Make your rap!

Негр белозубо улыбался, словно его появление уже само по себе должно было вызвать у командира корабля радость, сопоставимую разве что с ликованием шестилетнего ребенка при виде Деда Мороза.

Это был всем неграм негр. Белые зубы уже упоминались, но они так сильно бросались в глаза, что лишний раз обратить на них внимание читателя ошибкой не будет. Лоснился оливковый лоб. Сияли черешневые влажные губы.

Столь необыкновенный цвет губ объяснялся обнаруженной у Алисы губной помадой, цвет кожи лица и рук – смесью пудры и жженой резины, наложенной посредством шарикового дезодоранта. Магнитола была одолжена у охранника Музея зоологии, приголубленного двумя порциями «СпокоНоМала». А вот волосы остались светлыми. Анатолий лишь немного подбигудировал их на нагретой над пламенем зажигалки дверной ручке.

Негр-блондин – это что-то! Особенно в зеленых полотняных шортах до колен, размалеванной павлинами рубахе, белых носках и белых же великанских кроссовках «Найк» на липучках и шнуровке. С турбонаддувом. С наборной анатомической подошвой. И с лампочками над каблуком, мерцающими при каждом шаге.

Наконец однорукий старик сунул удостоверение в нагрудный карманчик рубашки и яростным тычком указательного пальца вырубил чертову шарманку.

– …Если не прекратишь свои гарлемские замашки, Жаконя чертов! – во внезапно наступившей тишине прозвучал хрипловатый окрик старика. – Рапорт подам, ниггер черномазый!

А черномазый ниггер все улыбался.

– Он что, по-русски ни бельмеса? – нашел что спросить старпом, который плохо относился к любой форме расовой дискриминации.

– Лучше вашего бельмеса, – огрызнулся старик, без приглашения плюхнулся в кресло и блаженно откинул голову. Не стоило большого труда догадаться, что старику хочется лишь одного: вот так, откинувшись, сидеть в глубоком удобном кресле, в прохладе кают-компании, и чтоб никто его не тревожил. Но дело есть дело. Он оторвал затылок от подголовника. – В общем, так. Ребята, вы должны меня понять. Я – сотрудник ОБОПа, полковник Иван Князев. – Он опять достал удостоверение и вяло махнул им в сторону негра. – А эту гориллу мне навязали свыше – в рамках российско-американской программы по борьбе с наркотиками. Обмениваться опытом будем. Ума у неё на три копейки, у гориллы этой, зато родословная…

Полковник Князев брезгливо поморщился.

Открыв рот, старший матрос Заруба смотрел на негра так, что старпом яростным зырком указал ему на дверь. Заруба ретировался, но вряд ли обратно на пост. Должно быть, побежал товарищам рассказывать.

Командир корабля наконец попытался подчинить ход событий себе, хотя опрокинутые в трюма сто пятьдесят спирта подсовывали разгильдяйские мысли, типа того, что в День Флота и не такие чудеса могут случиться.

– Вас не затруднит объяснить все ещё раз? Мы с Афанасием Никитичем с удовольствием послушали бы. Все-таки вы появились несколько шумновато.

Старик тяжело вздохнул и рывком заставил себя встать.

– Значит, так. Это, – его сухой длинный палец указал на негра, – сын одного из племенных вождей Конго. Энтони Хутчиш его кличут. Поскольку племя евоное очень влиятельное, да и мамашка у него была американка, платиновая блондинка, сопляк был отправлен в Штаты, где получил высшее образование и приобщился к благам цивилизации. – Ненавидящий взгляд на магнитолу. – Хотя, по-моему, остался баран бараном.

Врубившись, в чем дело, старпом выступил вперед и, как вдалбливали на инструктажах перед заходом в порты чужих стран, вытянул руки по швам и произнес с отработанным достоинством:

– Мы рады приветствовать на территории нашего корабля представителя дружественной нам цивилизации.

– Назад!!! – зычно рыкнул старик и прихлопнул потянувшуюся к выключателю магнитолы черную руку.

– И все-таки хотелось бы понять, чем обязан, – настаивал на продолжении рассказа Ярослав Данилович.

– Так я и говорю. – Однорукий дед смахнул каплю пота со лба, горестно посмотрел на ладонь и вытер её о брюки. – Влияние родственников оказалось столь велико, что после получения диплома бакалавра, уж не буду распространяться, сколько буйволовых шкур это стоило, оболтуса по настоянию вождей забрили в полицейскую академию, а оттуда перевели в Интерпол. И вот он здесь, черт белобрысый…

– Но мы-то при чем?

Ярослав Данилович позволил себе улыбнуться. Очень уж его забавляла эта комическая пара. Опять же – сто пятьдесят грамм грели душу.

– А я объясню. – Старик развернулся на каблуках и зашагал в другой конец стола. – Из оперативных источников нашему отделу стало известно, что одесские мафиозники на последнем сходняке решили «вслепую» использовать ваш корабль для переброски в Питер партии героина. Таможенному досмотру вы же не подлежите? Не подлежите. Вот. Беспроигрышное дело. А меня, – полковник не стал выдерживать положенную после столь пренеприятнейшего сообщения паузу, – приписали к этому, мягко говоря, полномочному представителю Интерпола – чтоб он опыта набирался. Вызвали, нож к горлу приставили и говорят: или сопровождай эфиопа, или катись на пенсию. Кому охота на пенсию? Вам охота на пенсию? И так еле-еле на плаву держусь. Одной рукой.

Шутка не прошла: офицерам было не до шуток.

– Подождите, – потряс головой старпом, отгоняя веселящиеся в висках полтораста грамм «шила». – Вы же говорили, что он из Конго…

– Да хоть из Буркина-Фасо!.. – взорвался полковник и двумя пальцами, большим и указательным, с силой потер глаза. – Ох, извините, нервы уже ни к черту с этим мавром… Да какая разница? Главное, что у вас на корабле спрятано два кило героина. Наша задача – героин изъять, а вместо него положить два кило муки. Команда не должна ни о чем подозревать! Надеюсь на вашу поддержку.

– Какой муки? – перестал трясти головой старпом.

– Какой-какой – маисовой… Тьфу, какой маисовой, бляха-муха! Конечно, обычной, пшеничной, первого сорта. В мешок с мукой мы запрячем маячок, а когда получатели изымут товар, тут-то мы их… На берегу, конечно. Так что экипаж корабля будет ни при чем. Честь мундира не пострадает.

– А у нас на камбузе муки, кажется, осталось килограмма три, не больше…

Старпом беспомощно посмотрел на Ярослава Даниловича.

– Папа, – вдруг подал голос негр и одарил однорукого старца лучшей из своих улыбок, – вы заставляете меня краснеть. Ваши методы отстали от жизни.

Негр говорил на русском без малейшего акцента. Придерживаемый рукой музыкальный шифоньер по-прежнему покоился на плече. Видать, был не в тягость.

– Молчи, животное! – взревел старик. – Да я своего первого «языка» брал, когда тебя ещё и в проекте не было!

И все-таки Ярославу Даниловичу почудилось, что за показной яростью однорукого скрываются теплые чувства. Чего со спирту не померещится…

– А я, папа, не просил вас тащиться со мной на это задание, – чуть обиженно возразил негр. – Сами с усами.

– Вот уж дудки! – Старик показал напарнику жилистую фигу. – Я сказал: без меня – ни на шаг! Тем более дело такое тонкое. Дров наломаешь, а отвечать кто будет? Генерал Семен будет?

Потом он повернулся к морякам и безнадежно махнул рукой: дескать, сами видите, во что я вляпался.

– Что я только ни делал, чтобы отучить этого клоуна называть меня папой! Но у них на родине так принято. Нет, не подумайте, ещё с утра я не был расистом. Расист я последние два часа – с того момента, как повстречался с этим зулусом.

– Так он действительно иностранец? – невпопад спросил старпом.

– А где вы видели небритого российского мента? – логично ответил вопросом однорукий полковник.

– Подождите, подождите. – Теперь пришла пора трясти головой капитану. – Значит, вы утверждаете, что на вверенном мне корабле преступники переправляют…

– Не я утверждаю. Это он утверждает. – Очередной кивок на спутника. – По агентурным данным, мол, так выходит.

– Не может быть, – вслух подумал командир.

– Почему же не может? – возразил старпом. – Очень даже может. Помните знаменитую байку про «дивизион плохой погоды»? Как матросы на рынке в Бессарабии свинью купили в складчину и незаметно на корабль переправили…

– Свинью? – переспросил, бликуя зубами, негр. – Это на украинском жаргоне «экстази»?

Огоньки в кроссовках блеснули охотничьим азартом. Нынешнее обмундирование Хутчиш позаимствовал в подворотне универа у торговавшего «косяками» студентика-нигерийца. При столь доходном бизнесе тот голым не останется, а Анатолию нужнее. Ему ещё Родину спасать.

– А он, случайно, не мусульманин? – переняв манеру однорукого говорить о присутствующем негре в третьем лице, поинтересовался капитан.

– Нет, – успокоил старик.

– Тогда ладно… Нет, все равно я не понимаю. Кто подложил? Когда? Ведь чужие здесь не ходят.

– А вот это мы узнаем, когда схватим всю шайку-лейку. Могу вас успокоить: ни на кого из команды подозрение не падает… Но, господа офицеры, ближе к делу. Я ж понимаю, у вас сегодня праздник. Следует отметить. Поэтому предлагаю быстренько разобраться с героинчиком и разбежаться.

– И где же по вашим, как вы выразились, «агентурным данным», на вверенном мне корабле одесситы спрятали наркотик? – полюбопытствовал Ярослав Данилович.

Он был благодарен гостям хотя бы за то, что те развеяли праздничную хандру.

– Вот это деловой подход! – Старик единственной рукой похлопал капитана по расшитому золотом погону. – Известно где. Где обычно прячут. На камбузе.

– О! – вдруг обрадовался негр с магнитолой. – Я жил на кампусе! Когда учился в Иллинойсском универе. Однажды мы с корешами…

Старик метнул на него свирепый взгляд; тот пожал плечами и заткнулся, не переставая улыбаться.

Брянцев тоже посмотрел на негра и повернулся к однорукому:

– А… Извините, но не могли бы вы ещё раз показать удостоверение?

– Видишь, нам не верят! – с видимым удовольствием обратился назвавшийся полковником к африканцу. – Все из-за тебя. – Его рука полезла в карман. – И я бы тоже не поверил. Я ж тебе так и говорил: «Нам не поверят». А ты – «психическая атака, психическая атака»…

Командир напрягся. Старпом это заметил и напрягся тоже. Князев сунул командиру под нос красную книжечку. Более того: вопреки правилам даже отдал её в чужие руки.

– Папа, – продолжая улыбаться, спросил Анатолий, – По-вашему, лучше было бы пробираться на корабль по швартовочному тросу? Или, того чище, по шторм-трапу? Как тати ночные, так, что ли?

Старпому подумалось, что очень некстати у Ярослава Даниловича руки заняты – случись что, он не успеет выхватить кортик.

Капитан первого ранга Брянцев раскрыл красную книжечку. Посмотрел. Посмотрел внимательней. Еще раз пробежал глазами перечень полномочий. Вернул книжечку и застегнул верхнюю пуговицу.

– Афанасий Никитич, попрошу вас показать гостям любое место на корабле, которое они пожелают осмотреть, – повернулся кэп.

– Есть, товарищ капитан, – строго ответствовал старпом, уловив официальные нотки в его голосе и отметив, что у негра командир удостоверение почему-то не потребовал.

Аудиенция завершилась. Сотрудник ОБОПа и сотрудник Интерпола двинулись к выходу из кают-компании.

– Стойте! – вдруг выкрикнул кэп и потянулся к кортику. – Так, говорите, вы из Интерпола?

Не поворачиваясь, Анатолий сдвинулся на четыре сантиметра вправо, чтобы взять под свой контроль правый боевой сектор отца – «слепой», из-за отсутствующей руки.

Первое правило разведчика: если тебе задали острый вопрос, не думай, как ответить. Лучше постарайся вспомнить что-нибудь приятное на отвлеченную тему. Например, третий сексуальный опыт или вручение первой награды. Хутчиш в таких случаях всегда вспоминал предсмертные слова лжебарона де Фредерикса.

Иван Князев развернулся на тринадцать градусов влево, чтобы нейтрализовать старпома. Ай-ай-ай, нехорошо это – со своими-то воевать… Но как же они нас расшифровали?

Рука командира корабля миновала кортик и нырнула в карман. Зашелестела многократно свернутая газета.

– Одну минуточку. – Капитан развернул газетный лист и быстро нашел искомое. – Как фамилия президента американской Ассоциации следователей по делам о мошенничестве…

– Стив Альбрехт, – хором бросили через плечо однорукий и негр. И улыбнулись друг другу.

– …Из восьми букв? – по инерции договорил командир «Тамбовского комсомольца». – Альбрехт, говорите?

И принялся мысленно пересчитывать буквы, озираясь в поисках чего-нибудь пишущего.

– Автор книги «Мошенничество, луч света на темные стороны бизнеса», – похвалился эрудицией перед сыном агент Карл.

– Один из трех авторов, – снисходительно уточнил прапорщик Хутчиш.

– Поучи меня еще… – буркнул Карл.

– Не смею больше задерживать, – продолжая глазами шарить по кают-компании, простился капитан Брянцев.

И подумал, что не очень-то удивится, ежели забавная парочка обнаружит на борту внештатный груз. Сначала доведем флот до ручки, а потом возмущаемся. Да что наркотики? На подлодках давно нелегальных эмигрантов по Дунаю вверх переправляют.

Гости покинули кают-компанию. Старпом вышел из кают-компании вслед за гостями, но не прошли они и десяти шагов по коридору, как, незаметно для себя, Афанасий Никитич Лунев оказался ведущим. Подобные экспромты не являлись трудной задачей для мегатонников как старой, так и новой формации.

По гулкому трапу они спустились на вторую палубу. Встречные матросы, уступая дорогу, вжимались в переборки, меж всюду навешанных, выкрашенных в желтый цвет дюралевых ящиков. А уж как они гостей разглядывали!

Анатолий все ещё держал музыкальный ящик на плече.

Идея изменить цвет кожи принадлежала целиком ему. Папа, предпочитавший экстравагантности неприметность, был против, и спор отцов и детей длился минут десять. Но Хутчиш не был бы Хутчишем, если б отступился от принятого решения. Он всегда подходил к решению проблем не как ремесленник, а как художник.

Естественно, краситься в черный цвет особой надобности не было. Но как, скажите на милость, оправдать наличие у солидного бледнолицего интерполовца исполинских размеров магнитофона? А ведь шибко нужен был в задуманной операции магнитофон исполинских размеров. Работать, так с музыкой. Не тайком же на корабль пробираться…

А кроме того, воспитанный индейским племенем прапорщик, вступая на тропу войны, привык наносить боевую раскраску. Не столь уж важно, какого цвета. Без неё он чувствовал себя как на официальном приеме без галстука.

Начало операции: выход из подземного объекта У-17-Б, цвет раскраски белый (бетонная пыль). Конец операции: корабль, цвет раскраски черный. Символично.

– А ведь действительно какая-нибудь сволочь могла спрятать героин на эскаэре, – проникался серьезностью поставленной задачи старпом. – Здесь столько приборов – черт ногу сломит. Я назначения и половины не знаю. Забарахлит гидроакустика или там ещё что – мы ремонтную бригаду с берега вызываем. Сами не лезем, от греха подальше. Знаете небось, сколько часов военной подготовки отводится на изучение матчасти, а сколько на строевые занятия…

Вдруг Князев, в отличие от увлеченного сетованиями проводника, углядел, что люк одной из вентиляционных камер не задраен и в микроскопическую щелочку за ними следит настороженный глаз. Конечно, это мог оказаться кто-нибудь из команды корабля… если бы чуть ниже глаза не угадывался прорезиненный, лаково отражающий свет глухих плафонов костюм ныряльщика.

Значит, как минимум один из оравы головорезов Господина Доктора уже проник на корабль.

Не собираясь обращать на сей факт внимание старпома, Князев позволил Афанасию Никитичу проследовать мимо вентиляшки и, когда проходил рядом, с силой дернул люк на себя. Желтолицего бойца по инерции наполовину вынесло из укрытия, а ветеран с не меньшей силой вернул крышку люка обратно. Раздалось громкое «бум». Это ядро головы китайца встретилось с корабельным металлом.

Металл выстоял. Броня крепка.

Прервав рассуждения, Афанасий Никитич обернулся и увидел невозмутимые улыбки гостей.

– Здесь поосторожней. С непривычки можно крепко стукнуться, – на всякий случай проявил заботу старпом.

– Ничего-ничего, – заверил Князев. – У моего ниггера лоб крепкий, хоть кокос лущи.

Полагая, что инцидент исчерпан, старпом повел команду дальше. Вырубленный китайский лазутчик в вентиляционной камере не полагал ничего. И ещё около суток вряд ли способен был что-либо полагать…

Неожиданно Князев увидел под ногами лужу.

– Может, это обыкновенная течь? – в надежде, что вода стекла не с гидрокостюма очередного купальщика, высказал гипотезу старик.

Но происхождение лужи объяснялось иначе.

В следующем отсеке, прислонившись к стене, следил за секундной стрелкой на ручных часах отъевшийся на макаронах по-флотски годок. Пилотка на затылке, бляха ремня на неуставном месте. Погоны на плечах указывали, что за отданные флоту годы парень дослужился до корабельного старшины. Вид негра старшину не удивил. Фигли ему даже негры, когда не сегодня-завтра на ДМБ.

У ног старослужащего ползал на карачках карась и драил палубу мокрой ветошью, передвигая перед собой обрез с грязно-бурой водой.

Старшина с достоинством козырнул проходящему мимо старпому. А молодой боец, стараясь уложиться в норматив, даже не поднял голову.

Стоило троице скрыться в очередном отсеке, как по трапу сверху вниз прогрохотали ботинки-прогары.

– Стоять, Кымджыбеев! – притормозил старшина пробегавшего мимо бойца. – Ну-ка смотайся на камбуз и принеси мне компоту!

Матросик молча кивнул и ринулся вслед за удалившейся троицей. Годок лениво потянулся и вдруг зло хлопнул себя по роскошному чубу. Пошевелил губами, что-то бормоча под нос.

Старшина пнул карася в бок:

– Встань.

Тщедушная фигурка выпрямилась.

– Кымджыбеев, это ты?

– Я, – испуганно промямлил юнец, ожидая от старослужащего беспричинной вспышки гнева.

– Тогда кто пошел за компотом? – в раздумье потер нос могучий старшина. – Ничего не понимаю.

Неужели караси решили над ним поиздеваться? Да разве он сильно их дрючит? Вот его дрючили, это да.

Родной корабль, которому отдано три года, вдруг стал неприятельским. Потусторонние звуки зашелестели по отсекам.

Годок посмотрел вдоль прохода. Но и отправленный за компотом двойник Кымджыбеева, и старпом с неизвестными уже не просматривались.

– А если вы найдете героин, – лукаво спросил старпом, – корабль будет арестован?

– Ну почему сразу арестован? – вопросом на вопрос откликнулся Иван Князев.

– Ну хотя бы на пару месяцев? – выдал тайные чаяния черноморец.

– Поработаем над этой перспективой, – пообещал ветеран.

– Это я не для себя. У нас командир – душевный человек. Значит, можно надеяться?..

– Вы имеете на это все основания, – важно кивнул старик, тщательно прислушиваясь к отражаемому переборками звуку шагов, раздающихся сзади.

Не нравился этот звук Ивану. Моряки ставят ногу иначе. Князев обернулся к сыну.

Анатолий тоже почувствовал неладное. Добрый хлопец получился у Ивана Князева.

На камбузе инспекцию встретил полторашка, стармос Котляров. Невероятно худой, шустрый и наверняка прожорливый. Насквозь пропахший подгорелыми камбузными запахами.

Служба при продуктах располагает к некоторым вольностям в отношениях с начальством. Посему, услыхав от старпома безыскусную легенду, что, дескать, это товарищи из фирмы «Юниленд» планируют стать спонсорами нашего корабля по примеру Юрия Лужкова, тут же постарался наладить дружеские отношения.

– Знаете анекдот про роддом? – спросил он, косясь на белозубого негра, возвышающегося за спиной однорукого.

– «А теперь выноси остальных»? – без особого интереса предположил Князев, изображающий шпака.

– Не, другой.

– «Шутка: он все равно мертвым родился»? – Князев прищурился в темный угол, где доживала свое установка по перегонке морской воды в пресную.

– Нет.

– «Принял, и пас в поле!»? – Князев обшарил цепким взором подволок и приценился к полке, где сиротливо скучала трехлитровая бутыль томатной пасты.

– Не-а.

– «Умерла так умерла!»? – спросил негритянский спутник однорукого.

– Нет! – вне себя от восторга воскликнул кок: оказывается, черномазые умеют разговаривать по-человечески!

– «Раз пятьсот, два пятьсот, три пятьсот»? – Князев мимоходом погрозил спутнику пальцем, дескать, не встревай, когда белые люди разговаривают, потом поднял крышку чана и даже не поморщился, вдохнув аромат корабельного компота.

– Нет.

– «Не стреляй, командир, я здесь новенький!»? – Князев зачем-то провел указательным пальцем по строю вывешенных на крюках дуршлагов и половников. Те закачались, как вобла на солнце.

– Нет! – Кок осклабился, предвосхищая победу.

Князева задело. Князев секунду подумал. Здесь, как и на зоне, должны обитать только бородатые анекдоты. Кроме того, не верилось, что кок относится к поклонникам тонкого юмора. Тогда:

– «Туши лампу, они на свет ползут»?

– Точно, – сдался посрамленный стармос Котляров. Больше у него анекдотов в запасе не было.

– Вот что, голубчик, – прекратил балаган старпом, барабаня пальцами по крышке котла и нервно озираясь – он очень боялся испачкать парадную форму. Последний приличный комплект. – Смотайся-ка ты к начфину и принеси ведомость задержек по выплате окладов. Скажи, что я просил.

– Бу сде, – кинулся выполнять приказ и сконфуженный кок. Только прогары по палубе застучали.

Довольный Афанасий Никитич уставился на простукивающего переборку однорукого старика.

– Ну и где здесь можно спрятать героин?

Ему не хотелось, чтобы интерполовцы ушли несолоно хлебавши.

Князев не ответил. Он опустился на корточки и заглянул под пахнущий кислыми щами котел. Из-под котла, обиженно пискнув, шуганулась тощая крыса.

– А вот, – замялся старпом и, ломая спички, закурил «Кент», – если я, допустим, уйду в отставку и перееду в Питер с севастопольской пропиской, есть у меня шансы пристроиться, например, в вашей конторе?

– А ты смог бы, – думая о своем, шарил взглядом по камбузу однорукий старик, – три часа безвылазно просидеть в парилке сауны?

– Я б с удовольствием. Но у нас дома горячей воды нет.

– Нет воды, так и запишем. – Думая о своем, Князев стал прицениваться к осветительному плафону.

– Друг мой, – привлек внимание старпома Анатолий, – скажите, что это за прибор?

Черная рука конголезца указывала на привинченный рядом с манометром давления котла шар тусклого цвета, размером чуть больше футбольного.

– Ерунда, – отмахнулся старпом. – Сколько служу, эта хреновина всегда здесь была. К каждому смотру красим. А вот для чего она предназначена… – Он пожал плечами. – Надо у Котлярова спросить. Я ж говорил: на корабле столько приборов, что… Эй, погодите, что вы делаете! Осторожно, мало ли для чего он здесь?..

Князев повернулся к Афанасию Никитичу, положил руку ему на плечо и проникновенно посмотрел в глаза.

– Дорогой товарищ старший помощник, поскольку командир корабля распорядился оказывать нам всяческое содействие, не будете ли вы столь любезны оставить нас наедине на несколько минут? – Ветеран специально использовал капитанскую манеру изъясняться, чтобы старпому было психологически легче подчиниться. – Нам нужно поговорить с коллегой конфиденциально. Надеюсь, вы не найдете в этой маленькой просьбе ничего обидного. И, кстати, распорядитесь, чтобы трижды ударила рында. Это знак для наших людей на берегу. Только проследите лично. Осечки нам ни к чему.

Таким нехитрым обманом папа отослал морского волка подальше.

Старпом осторожно прикрыл за собой люк.

Оставшись одни, мегатонники склонились над прибором. На удивление легко он отвинтился от идущей снизу трубы, на которую давным-давно был водружен. Тут же стало ясно, почему, находясь более сорока лет среди жирных испарений камбуза, резьба не проржавела: труба была золотой. На глубине десяти сантиметров в ней сидела заплесневелая заглушка.

Золотым оказался и корпус самого прибора, многослойно выкрашенный в шаровый цвет. Гладкий корпус, без единого шва, с едва заметной, размером с портсигар, крышечкой. Вслед за отделившимся от трубы шаром потянулись два черных проводка, исчезающие в переплетении кабелей, что крепились к переборке. Анатолий осторожно развернул шар, хмыкнул и выдернул из прибора обыкновенный штепсель для радиоточки. Штепсель уныло повис на черных проводках.

– Значит, установка подключена к корабельному питанию, – вполголоса сказал Хутчиш. И откашлялся.

– Аккуратней, – вполголоса сказал отец. И тоже тихонько кашлянул. Нервы.

Взгляды «ничейных агентов» встретились. Потом оба посмотрели на шар, который Анатолий держал обеими руками.

Повисла тишина. Казалось, стихли даже обычные корабельные звуки.

Да, это была она. Установка Икс. Адская машинка, способная в одночасье взорвать весь мир. Запертый ящик Пандоры. Чудовище, дремлющее в ожидании своего часа.

Шар весил много, дьявольски много для своего размера – килограмм пятьдесят; золотой корпус излучал небывалую злую мощь, по сравнению с которой мощь водородной бомбы казалась лишь хлопушечным пшиком.

Отец и сын осторожно водрузили установку на обтянутый клеенкой стол для разделки рыбы.

– Inkes. Qyora pels, – как заправский конголезец, выдал Хутчиш, когда после нескольких манипуляций пальцами на гладкой поверхности открылась крышка.

– От такого и слышу, – пробубнил под нос Иван Князев. – Purken laske.

Ни отец, ни сын особой радости по поводу успешного завершения операции почему-то не испытывали. Усталость – да. Облегчение – конечно. Но радость?

Задание выполнено, возвращаюсь на базу – вот и все, что они могли бы сейчас сказать. Они просто сделали свою работу. И сделали её хорошо.

Под крышкой обнаружилась обыкновенная пластмассовая кнопка. А рядом с кнопкой, на винтиках – позеленевшая медная табличка с гравировкой:

Азия – 1 зв. Африка – 2 зв. Австралия – 3 зв. Европа – 4 зв. Южная Америка – 5 зв. Северная Америка – 6 зв.

Замерев, мегатонники смотрели на эту кнопку – такую обычную… и такую опасную.

– Как просто… и как страшно, – первым нарушил молчание ветеран. – Кстати, ты обратил внимание, что кнопка похожа на дверной звонок? Понимаешь, что это значит? – И, не дождавшись от сына никакой реплики, сам ответил на собственный вопрос: – Это значит, что вначале электрическую схему дверного звонка разрабатывали именно для этого прибора, а уж потом передали в народное хозяйство.

Анатолий наконец оторвался от изучения медной таблички.

– Папа, я вас умоляю. Вы уже достали меня этим эдиповым комплексом наоборот. Ну что вы каждую минуту норовите щегольнуть эрудицией, словно от этого зависит пресловутый стакан воды? Лучше подумайте, как мы эту дуру с корабля унесем, а потом через весь город переть будем.

Почему-то именно сейчас и именно здесь Хутчишу захотелось спросить: какой была мама? И были ли у неё огненно-рыжие волосы? Но он не спросил.

А старик вздрогнул, словно его обожгло. Опустил плечи и произнес:

– Извини… сынок. Я действительно сегодня немного не в своей тарелке.

– Прошу добро на войти, – раздалось от люка.

Там в грязной робишке с мокрыми рукавами стоял матрос. То ли киргиз, то ли кореец. Бескозырка с некогда белого цвета чехлом надвинута на глаза. В руке кружка, как у клянчащего милостыню калеки.

– Меня корабельный старшина за компотом послали.

– Ну так бери, за чем пришел, – кивнул Князев.

Матросик протиснулся между мегатонниками к бачку, бессмысленно улыбаясь и пялясь на чернокожего блондина, и поднял крышку бака. Мегатонники спинами заслонили установку, пока он зачерпывал жидкость из сухофруктов и брома.

Потом карась удалился, и ветеран, проводив мальчишку взглядом, повернулся к установке Икс и захлопнул золотую крышку.

– И что теперь?

Это был очень важный вопрос. Это был вопрос, который хоть раз в жизни задает себе каждый, подойдя к Рубикону.

– А ты как думаешь?

Впервые Анатолию далось «ты» в обращении к отцу. И по глазам старика Хутчиш понял, что они пришли к одинаковому выводу: установка Икс не должна достаться никому. Ни вашим, ни нашим.

– Прошу добро на войти. – Снова у входа замаячил матросик, робко уставившийся в палубу. – Товарищ корабельный старшина ещё компота хотят.

– Пришел, так бери, – переглянувшись с прапорщиком, позволил Князев.

И, когда матросик приблизился, со всей силой рубанул сверху вниз кулаком по грязной бескозырке. Из рукава робишки выскользнул и дзинькнул о палубу штык-нож. А у самого матросика подкосились ноги, и он кулем рухнул под ноги мегатонникам.

Ну конечно, это был китайский лазутчик, только очень похожий на прежнего матросика – то ли киргиза, то ли туркмена. Князев и сын распознали его по «неправильным» шагам.

Где-то высоко-высоко, на юте, трижды ударила рында.

 

Эпизод двадцать восьмой. Дорога к Храму

31 июля, воскресенье, 21.53 по московскому времени.

На серебристых фонарных столбах вдоль набережной по случаю Дня Военно-Морского флота были вывешены андреевские и георгиевские флаги. Серьезные серые корабли, зачерпнув якорями невское дно, набычились пушками и ракетами. Ветра почти не было. И флаги на фонарях, и флаги на кораблях не лопотали зазря. Флаги да ещё обещанный с минуты на минуту традиционный салют относились к официальной части праздника, все остальное – к неофициальной.

Праздник удался. У сходней толпа давила друг другу ноги. Под ногами перекатывались пустые бутылки. Толстые, худые, плешивые, бородатые, основательно пьяные, более-менее трезвые люди пришли к Неве вспомнить добрым словом пожертвованные Родине три и более года юности. А над толпой, над перетянутым троллейбусными и прочими проводами воздухом занозой впивался в небо шпиль Адмиралтейства.

«Тамбовский комсомолец», от мачты до мачты расцвеченный фантиками флагов, стоял как раз напротив сияющего шпиля – носом к Дворцовому мосту. С палубы хорошо просматривались гранитные львы, изготовившиеся к прыжку в ультрамариновую воду, якоря на гранитных подушках у стен желто-белого Адмиралтейства и текущий по набережной людской поток. А вот бело-зеленый торт Зимнего дворца и уж тем более что творится на Дворцовой площади, с палубы виделось плохо.

Бабахнул первый залп салюта и разрисовал небо фиолетово-сиреневыми пальмами. Бутылка водки «Нарком» гуляла из рук в руки. Большинство отважно запивало водку пивом «Балтика. Классическое» или «Адмиралтейским». В толпе дрались и братались. Бескозырки и мицы в сочетании с футболками, гражданскими рубашками, пиджаками от Володарского и свитерами выглядели нелепо.

– Эй, какой флот? – Рубашечка с коротким рукавом и руки по локоть в наколках: щит, флаг ВМФ, роза ветров, русалка и другие официальные лица.

– ТэФэ. – Нос жирно блестит, под и над глазами волны морщин, несколько подсохших прыщей. Суконные брюки-клеш, поясом врезавшиеся в раздавшийся живот, некогда растянутые на торпеде и сохраненные в домашнем музее.

– Ну не наглей, не наглей! По глотку же договорились! – Серые территории после бритья, волосы колосками.

– Да я в Эмиратах при Нахайяне служил. На одну зарплату я, жена и замполит, козел. – Волосы ежиком.

– Мы на баке картошку чистим, а натовская вертушка зависла, я в неё картофелиной… – Слаксы, собравшиеся в морщины.

– Меня на флот с Каспия призвали. Был коком на сейнере – стал коком на Пэ-эл. Да, атомоход… Так вот на Каспии мы икру сырой жрали. Хрен стоял с утра до… – Бородавка на подбородке.

Жахнул второй залп. Мудреный. Сначала махровые, пурпурные гвоздики по-октябрьски разделили между собой участки начавшего фиолетоветь по краям неба. Потом каждая гвоздика расцвела мириадами огненных лепестков. И небо превратилось в справочник цветов и оттенков. Желтый, красный, голубой – выбирай себе любой.

Анатолий Хутчиш ступил на шаткий трап. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. На деревянные сходни с прочерченными, как в школьной тетради, поперечными планочками. С захватанными, провисшими пеньковыми леерами. Отец за спиной. На палубе остались зевать пресыщенный зрелищем пьяной толпы, индифферентный вахтенный-первогодок и провожающий по Уставу корабельный дежурный лейтенант. Лейтенант в связи с праздником, естественно, масел. Смотрящий только поверх голов, перхоть на погонах, часы циферблатом к тыльной стороне запястья.

«Не ходи к нему на встречу, не ходи!» – пыталась переорать людские толпы потяжелевшая магнитола на плече.

– Не боись, прорвемся, – сказал за спиной новоявленный папа.

Старик прекрасно понимал, что сыну ободряющие слова ни к чему, но и молчать казалось неразумным.

Анатолий заметил, что напряжение дня сказалось на внешности отца. Отвык папа. На лбу залегла новая морщинка.

На прощание лейтенант с некоторой брезгливостью взял под козырек. Флотский народ не жалует ментов – пусть и из Интерпола. Хутчиш вежливо кивнул – в рамках роли «засланный казачок-негр». Папа, играя вторую скрипку, повторил жест сына. Умеючи. Старая школа.

Рев магнитолы, не успев оформиться, был проглочен чудищем всеобщего гама. Внезапно острый глаз Хутчиша засек от гранитного пирса движущееся под метровым слоем воды тело. Кто-то из китайских жуков-плавунов. Анатолий повернулся к отцу. Старику Князеву не требовалось что-либо объяснять. Глаз у него был не менее остер. Он на минутку передал пакет с мукой сыну.

Значок «Почетный чекист» с отогнутой легким движением пальца булавкой как бы невзначай полетел в воду и настиг подводного плавца. Силы броска хватило, чтобы острие булавки вонзилось в нужное место на шее китайского лазутчика. Как напитавшаяся водой тряпка, он плавно опустился на дно. Речная твердь ему пухом…

К сожалению, не последний это был китаец-ныряльщик. В бушующе-ликующей толпе гордящегося корабельным прошлым народа там и сям мелькали характерные желтые лица. Группа прикрытия. А в центре мельтешения лучился желтокожий китаец, управляющий процессом проникновения на крейсер, логотип физиономии которого Хутчиш зафиксировал в соответствующей ячейке памяти ещё на театральном партсобрании. С провисшими, как обледенелые снасти, бровями, сопящий сквозь два передних зуба, колючки в глазах. Рослый для китайца. Опасный и холодный, как бритва. А запах…

В небе повисли изумрудно-янтарные елочные шары фейерверка. Шары раскололись, словно достались в руки малым детям.

– Кино на камбузе раз в неделю, по четвергам… – Кожаные в обтяжку штаны на кавалерийских ногах, сережка в ухе, прическа «вечный огонь».

– Братан! Ни фига себе! Мы ж с тобой во Вьетнаме, в береговой обороне… – По-бульдожьи обвисшие щеки, нос расплющенный и несимпатичный.

Случай выдался наиневероятнейший. Китаец, курирующий корабль «Тамбовский комсомолец», вдруг столкнулся с однополчанином. Однополчанин хлопал капитана второго ранга китайского ВМФ Ли Чжунюна по неотягощенным погонами плечам и мусолил сопливые реплики в духе радио «Ностальжи»:

– А как мы этот ботик потопили?.. А помнишь директиву Ли Тиена? А как Ли Сан Хун в открытом эфире поздравил нас с Первым Мая и пожелал легкой смерти?

Не ждал, не ждал кантонский берсеркер, что подобное свалится на его желтокожий череп. И сперва растерялся. Но тотчас нашел выход из положения.

– Люди востосьная раса, – беспринципно коверкая словеса под невразумительного гостя страны северных варваров, отвечал Ли Чжунюн, – осень плохо смотреть вами. Вы обозналися.

И китаец принялся отмахивать такое количество приторных поклонов, чуть ли не подметая бровями пирс, что узнавший его мигом потерял уверенность в том, что встретил однополчанина.

– Извини, браток, – посмурнел он. – Обознался. Не обижайся. Знай: среди вас тоже классные ребята бывают.

Анатолий и прикрывающий тылы Князев на корабельном трапе были уязвимы, как солдаты в летнем камуфляже на заснеженном поле. У всех на виду. Тем паче, на плече Толи громоздился музыкальный ящик, отрыгивающий божекоровий «Гранитный камушек», в котором покоился вожделенный дюжиной разведок мира прибор.

И – нате: подарок судьбы.

Когда отмахавшийся от неожиданного побратима капитан второго ранга КВМФ Ли Чжунюн вернулся в ситуацию, подконтрольные личности попытались затеряться в толпе. Процесс ещё можно было вернуть на исходные.

Дыша в нос по ци-гуну, дескать, все нормалек, китаец пошевелил пальцами, словно любуясь перстнем, и его верные головорезы бросились выполнять не произнесенный вслух приказ.

– Эй, лахудра, куда прешь?

– Эх, попался б мне в пивбаре адмирал Шолохов Василий Демьяныч, не вру, морду бы набил за каспийские дела! – кричал в подпитии огромному, пышнотелому собеседнику мужичок в свитере грубой вязки и неизменном берете. Как ни странно, это был собственной персоной неформал-историк Андрей Михайлович Сверчков с учеником Кириллом Сердюком, агентом ФСБ. Все-таки вышла у Сверчкова на Западе какая-то брошюрка, и на гонорар он решил прокатить фээсбэшника посмотреть на настоящие корабли. Так сказать, отплатить конторе той же монетой.

– А вертолет вернулся, а мы продолжаем картошку чистить, а он на нас мешок с навозом высыпал, империалист… – Слаксы, собравшиеся в морщины.

В толпе мелькала группка горластых немцев, поминутно освещая себя и окружающих вспышками фотоблицев. Как и Хутчиш, в гавайках навыпуск и в шортах до колен. Как и Хутчиш, чужие на этом празднике. Из шорт торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом и покрытые синими цыпками ноги. В группе имелись три не пользующиеся косметикой и мужским вниманием девицы, с немалым интересом разглядывающие морячков.

– Значит, мы эту повариху по очереди, и тут… – Усы.

– Как будто не Праздник Нептуна, как будто не экватор под килем, а врач ни в какую: нету спирта, и все…

Спустя несколько песенных строф про каменное сердце круг замкнется, и в нем не будет посторонних. У Анатолия одна рука была занята сохранением музыкального контейнера. У Ивана единственная рука была занята двухкилограммовым пакетом с мукой, которую «интерполовцы» вынесли с борта «Комсомольца» под видом обнаруженной наркоты. А бойцы желтокожего спецназа – вот они, в двух шагах…

«Не ходи к нему на встречу, не ходи!» – воспевала малодушие «Божья коровка».

– Сынок, я хочу, чтобы тебе повезло, – сказал Иван Князев и ловко, на ходу просчитывая, кто может толкнуть справа, кто слева, обогнул прапорщика. – Это твое задание, сынок, ты должен выполнить приказ: сберечь установку.

Анатолий непроизвольно отметил, что это прощальное слово «сынок» отец произнес с микронной заминкой. А ещё подумал, что многое не успел спросить у старика. Не успел Иван Князев рассказать сыну, какая она была, Эвелина Зигг, какая у мамы была улыбка, какие добрые руки, как её не стало. И почему он так долго не мог найти сына.

Всю дорогу от музея до корабля они вполголоса обсуждали подробности операции. Анатолий все рассказал отцу: и про Капитана Тротила, и про зловещего Господина Доктора, и про пароль для врагов – Pal-Secam, и даже про то, что маленький Гонконг собирается нынче в полночь присоединить большой Китай к своей территории – впрочем, это произойдет лишь в том случае, если установка окажется в руках гонконгского резидента. Рассказал он и о продажном генерале Семене, и о славной, но запутавшейся девушке Алисе…

– Папа, внимательней, у них на бескозырках вместо орла или там звезды – иероглиф «чжэнь»…

Хутчиш понимал, что любая способная подсобить в предстоящей схватке информация гораздо ценней прощальных слезливых фраз.

– Не учи ученого. Мне Ким Филби до сих пор рубль должен. – Страшная для врагов улыбка перекосила лицо старика. – А вот у меня будет звезда!

Протискиваясь сквозь компанию хлещущих из горла водку, Иван Князев пакетом с мукой смахнул с темени одного из дошедших до кондиции мореманов беску и ловко водрузил себе на затылок.

Пьяный пропажи не заметил. А отважный старик изловил губами за конец телепающуюся черную с золотистым якорьком ленточку и закусил, чтобы не потерять беску, зубами.

На миг оглянулся и залихватски подмигнул сыну.

– Борись, Толька, – сказал он. – Служи Родине.

И шагнул навстречу врагу.

Преграждающий дорогу строй китайских головорезов замешкался. Командир китайских лазутчиков не ожидал проявления такой отваги от однорукого старика, но быстро справился со смятением и властно выкрикнул приказ. Перекошенные злобой желтые маски бросились на Ивана Князева.

Раздалось негромкое «пх!», и поле боя заволокло белесым туманом: мука из разорванного пакета буранно взвилась, запорошила вражьи зенки, набилась в ноздри, сугробами осела на бесках и плечах.

Русский люд, матерясь, раздался в стороны от не объявленной синоптиками снежной бури.

Китайский же люд расчихался и принялся усиленно тереть узкие глаза.

Мучная завеса задержала атаку всего на два вздоха, но это позволило Анатолию отдалиться от эпицентра бури на пять шагов.

Прокашлявшись, низкорослые убийцы сгрудились вокруг ветерана советской разведки, как свора касаток вокруг загнанного матерого кашалота. Вот один упал, зажимая желтыми пальцами глазницы с вдавленными внутрь черепа глазами, вот другой скорчился, с ужасом понимая, что в сей миг сломанное ребро внутри тела раздирает легкое пополам… Но даже смертельно раненные китайские бойцы из последних сил глотали разрывающий трахею крик, чтобы не привлечь внимание. А Князев дорого продавал свою жизнь в этом последнем, неравном бою. Эх, если бы ему вторую руку…

Вначале заморские гости, многообещающе скалясь, попробовали взять старика в клещи «каппа». Но оказалось, что однорукий ветеран, играя «ворона Гомбэя», уходит от смертельных ударов. Тогда командир перестроил людей в фигуру «фусэн», безжалостно назначив нескольких своих на должность жертв-»кукол фукусукэ».

Нате! Это вам за то, что старого боевого товарища Семена превратили в тряпку! Подойди поближе, ты, дурачок, небось и не подозреваешь, что я знаю этот прием. Как ты меня назвал? Фазаном? Фазаном! Я тебе покажу фазана! Получи! А, у тебя в рукаве ножик заначен? Кто на нас с ножиком пойдет… Это тебе за то, что я не успел рассказать сыну про мать, про Эвелину! Что, больно? А ты как думал? Думал, за тебя каскадеры отдуваться будут? Врешь, это тебе не кинобоевик! Ну-ка, ну-ка, что ж ты, милый, смотришь искоса? Ах, ты так? А мы вот так! А ты так? А мы вот эдак! Мало тебе? Тогда получи призовую игру… За Семена, за Эвелину, за мою несуществующую руку, за попранную Русь!!!

Невнимательным наблюдателям казалось, что это ещё одна радующаяся нежданной встрече компания тискает во флотских объятиях старых знакомых. Да здравствует День Военно-Морского флота!

А извергаемая музыкальным ящиком песня уплывала все дальше и дальше.

Анатолий Хутчиш мчался вперед, иногда обнимая счастливых флотских парней, иногда проталкиваясь плечом сквозь особенно сплоченные компании. Он продвигался так ловко, что ни один, даже в подпитии буйный морячок не принимал его толчки за вызов. Никто не обращал внимания на негра, каким-то образом затесавшегося на русский праздник.

Спеши, спеши, шикали подошвы. Флаги на кораблях и фонарях замерли, точно зрители на трибунах.

Магнитола пела, магнитола пила до дна за тех, кто в море, за тех, кому повезет.

Но если б звучание магнитолы коснулось уха истинного меломана, то меломан бы крайне удивился: прекрасный аппарат, с расширенными частотными характеристиками, выдавал халявное моно. А все потому, что перед операцией Анатолий с мясом выдрал из аппарата многоступенчатые акустические навороты – чтобы освободить место для установки Икс. Магнитола стала контейнером.

Навстречу перебегающему дорогу Анатолию бросился ларек с невероятно дорогими гамбургерами. И остался позади. Под подошвами кроссовок зашаркали узоры брусчатки.

В двадцати метрах от набережной толпа заметно редела. И уж слишком приметной была фигура негра с гигантской магнитолой на плече.

А на отца надежды нет. Что зря тешить сознание иллюзиями, однорукий старик вряд ли более минуты устоял супротив двадцати бойцов, прошедших школу китайских кварталов и завершивших образование в армейских спецлагерях.

Сжав зубы, глядя только перед собой, Анатолий Хутчиш стремился прочь от эпицентра праздника, мимо рекламных тумб и экскурсионных ларьков. В глазах резало, как от песка.

Эх, батя, батя… Не ходить нам с тобой на футбол, не ездить на рыбалку. И ведь до чего нелепо все получилось! О чем мы думали, когда демонтировали установку? Верно, верно, времени на раздумья не оставалось, надо было срочно рвать когти с обложенного китайцами, как загнанный волк собаками, корабля – пока Господин Доктор не подтянул к его борту основные силы. И все же…

Не нянчить тебе, батя, внуков. Не сидеть тебе, батя, на лавочке у подъезда, хвалясь перед стариками-соседями заботливым сыном. Не отправиться нам вместе в нелегальную турпоездку в Пентагон – а так мечталось…

Бело-зеленый и напыщенный, словно кочан капусты, Зимний дворец отразил завибрировавшими оливково-черными прямоугольниками окон следующий фейерверочный шедевр. От наших шедевров – вашим шедеврам. В небе повисла гигантская парадная люстра; фальшивые хрусталики огоньков расширили зрачки. Повисела люстра и рассыпалась, точно хулиган пальнул в неё из рогатки.

В сутолочном шуме жиденького скверика при Разводной площади, оставшейся за спиной беглеца, как всполохи фонариков ночью, заелозили ненавистные обрывочные фразы на китайском среди нормальной русской речи.

Пора было принимать кардинальное решение. И Анатолий принял его – в виде полупустой бутылки с кофейно-кремовым ликером «Болс»; принял из рук уже мало что соображающего короткостриженого парня, напялившего истерзанную временем и молью тельняшку поверх двубортного малинового пиджака.

– Выпей со мной, черная обезьяна! – миролюбиво просипел парень, наступая на развязавшиеся шнурки.

Напиток празднику не соответствовал. В такой праздник каждый должен пить только водку – причем не подкрашенный «цитрон» или клюквенную, а обязательно чистую водку, много водки… Или лучше неразбавленный спирт. Иначе – не моряк.

А Хутчишу как раз и требовалось вязкое шоколадно-непрозрачное содержимое бутылки и алюминиевая завинчивающаяся крышечка. С острым режущим краем, чтоб дружно рубить канаты. Потому как ничего другого колюще-режущего в карманах фальшивого негра не было. Спасибо, добрый русский человек. Ты не выпить негру дал, ты Родину спас.

Спеши, спеши, спеши, целуются с мостовой подошвы. На спине полощется размалеванная павлинами рубаха.

Добрый русский человек остался за спиной, растерянно озираясь: был черный парень, или это белая горячка? А бутылка куда подевалась? В руке ощущалась непривычная легкость. Добрый человек, чтобы увериться в потере, несколько раз сжал и разжал пальцы. И от души заехал в морду наступившему ему на ногу китайцу. Негры, китайцы – откуда? Чей сегодня праздник?! Выпускников Бонч-Бруевича или русских моряков?!!

Китаец упал, подпрыгнул, как ванька-встанька, и побежал дальше, даже не попытавшись отомстить. Смущенно одергивая непривычную гражданскую одежку. Пронырливый, как коростель.

Хутчиш был уже далеко. Рядом с небольшим рекламным воздушным шаром чая «Липтон», втиснувшимся меж надувной, в два человеческих роста, банкой пива «Beck's» и ждущей своего кинг-конга огромной, раздувшейся емкостью «кока-колы». Воздушные шары стремились ввысь, но были прикованы капроновыми шнурами с чугунными башмаками на концах к булыжной мостовой Дворцовой площади. Папа Анатолия, Иван Князев, наверняка выбрал бы воздушный шарик «Beck's», кто-нибудь из нового поколения погибшего объекта У-17-Б – «колу»… А прапорщик нацелился на то, что меньше всего привлекало зевак – «Да здравствует „Липтон“!» – и позволяло к официальной рекламе добавить два жизненно важных слова.

Магнитола завела Криса Ри – естественно, «Road to Hell», и Анатолий выключил ящик к чертовой бабушке: накаркает еще… Стало непривычно тихо. Даже гомон веселящейся толпы вроде бы поутих.

Рекламный воздушный шарик в пешем маршруте Хутчиша был отмечен как конечная остановка, и не имело никакого значения, что в целях рекламы дизайнер придал этой остановке форму чайника. Чайниками, если прапорщику удастся воплотить задуманное, окажутся враги.

Обстановка в окружающем мире изменялась медленно-медленно, словно нехотя. С черепашьей скоростью двигали руками и ногами посторонние. С черепашьей скоростью, вяло-вяло переставляли ноги и беззвучно хлопали ртами набегающие неприятели.

Одной рукой поливая белую поверхность шара дорогим заморским ликером, другой Хутчиш наотмашь рубил капроновые стропы острой кромкой крышечки. Стропы издавали контрабасный звук. Контейнер с установкой Икс он держал в зубах за ручку, чтоб не сперли.

Застывшие на парапетах и фронтонах Зимнего дворца, изрядно вызелененные временем скульптуры с одобрением смотрели на действия прапорщика. Поторопись, браток. Не дай себя сцапать.

Перекушенным спагетти отвял последний строп. Отшвырнув опорожненную пузатую бутылку и затупившуюся крышку, Хутчиш взял магнитолу в левую руку, намотал на кулак правой несколько размочаленных шнуров и начал подниматься, увлекаемый ввысь освобожденным воздушным шаром. Как прилипший к чайнику пакетик «липтона».

Первый из подбежавших китайцев чуть не поймал его за подмигивающий огоньком кроссовок, но этим самым кроссовком получил вмятину на носу – на долгую память. Второй лихорадочно расстегивал пуговицы рубахи, где под мышкой потно скрипела кобура.

Тут огромный воздушный чайник развернуло, и на другом его боку стала отчетливо видна наспех выведенная аршинными корявыми буквами надпись «PAL/SECAM».

Дворцовая площадь взорвалась аплодисментами. Аплодисменты предназначались отважному воздухоплавателю.

Хутчиш разминулся с ангелом, венчающим Александрийский столп. Мощная, вытесанная из гигантского гранитного монолита дорическая колонна стала прапорщику по щиколотки. Ангел на прощание отсалютовал бронзовой десницей.

Внизу бойцовыми петушками кукарекали китайцы-шестерки. Тыкали пальцами в ясно вырисовывающуюся на желтом «липтоновском» фоне надпись, не растекающуюся благодаря густоте ликера, и спорили, размахивая руками: следует ли принимать надпись за пароль или не следует. Как на базаре, честное слово.

Пока преследователи связывались с оставшимся на набережной предводителем, пока тот – с Господином Доктором, время было упущено. Анатолий взмыл на недосягаемую для прицельного пистолетного огня высоту.

От Александрийского столпа Анатолия понесло к Адмиралтейству. Пролетая над ним, прапорщик видел несколько дремлющих у ворот черных «волг», некрашеную оцинкованную крышу, снующих внизу матросиков срочной службы в белых голландках и синих гюйсах.

Далеко по краям горизонт заворачивался к небу. Надо было выжить во что бы то ни стало. Надо было обыграть одного из лучших игроков мира. Обыграть в игре, где ставкой служил этот мир.

Группа китайцев, явно снятая властным приказом Господина Доктора с оцепления другого корабля, семенила под подошвами прапорщика, с муравьиным усердием огибая углы Адмиралтейства. Все только начинается.

Прекрасный в своей устремленности, радостно горящий сусальным золотом шпиль с приевшейся эмблемой кораблика разминулся с чайником на оговоренном правилами судоходства расстоянии.

Теперь под ногами аэронавта клубились кроны парковых дубов, берез, лип, акаций; мелькнули зонтики летнего кафе и медный Петр, на всем скаку мчащийся в Неву.

И тут снова шарахнуло в полнеба. И полнеба заискрилось фейерверочным северным сиянием. Бриллиантовый дым окутал воздушный шар.

Это было даже к лучшему. Это отвлекало от безрадостных мыслей о всесилии врага.

Снизу вверх ударила следующая порция шутих. Косяк золотых рыбок прилип к стеклам небесного аквариума. Теперь Анатолий понял, что чувствует пилот бомбардировщика, угодивший на прицел зениток. Веселей только смерть.

Икринка золотой рыбки прожгла папуасно-яркий рукав рубахи, а следующий залп фейерверочных мортир швырнул летающий чайник на верхушку купола Исаакиевского собора и под фанфарный «пш-ш-шик!» превратил в сдувшийся парашют.

Пока Анатолий с помощью одной руки (в другой была намертво зажата магнитола-контейнер) выкарабкивался на крошечную огороженную площадку по лохмотьям ткани – несолидно лимонной, веселенькой, как пляжный ансамбль, и искал черное ничто вентиляционного окошка, китайцы четырьмя колоннами с разных улиц окружали собор. Вот они – не растерявшие задор предугаданные главные силы. А ведь, кажется, в мировой литературе подобная коллизия была описана, с грустью подумал Анатолий. Квазимодо, в одиночку отстаивающий Нотрдам-де-Пари.

В соответствии с архитектурными правилами середины прошлого века вентиляционное окошко должно быть где-то здесь.

Но прежде чем Анатолий нашел искомое, ему пришлось обежать всю площадку, расположенную в сотне метров от земли, на верхушке плафона главного купола. Великолепная панорама одолевшего болота города открылась прапорщику, и возбужденные нервы только обостряли чувство прекрасного.

Теперь у его ног вместо Сенатской лежала Исаакиевская площадь с другим памятником другому всаднику-государю.

Ну что ж, кто-нибудь из нас обязательно выиграет это пари со смертью. Или Доктор, или я.

Наконец Анатолий нашел искомое; поставил магнитолу на металлический заклепчатый пол площадки и склонился над лазом, ведущим в бездну.

В Исаакии, закрытом в этот час, свет был погашен, поэтому во тьме лишь угадывались контуры громадной мозаичной фигуры, похожей на розу ветров, над которой, с тихим шипением разрезая воздух, совершал свои бесконечные колебания маятник Фуко. Шарообразный, чуть больше футбольного мяча груз на бесконечно длинной нити троса. Не зря мегатонник тренировался видеть в темноте, ох не зря.

Анатолий вздохнул, ухватился обеими руками и принялся неторопливо, выбирать колючий, ходящий ходуном трос, наматывая его на локоть.

Ради чего он это делает, думать было вовсе не обязательно. Просто сыграл один из заранее просчитанных двухсот семидесяти трех вариантов решения проблемы. Сыграл – и ладно. Думать следовало не о варианте, а о себе. О друзьях и врагах.

Ощутив под ногами твердь, Анатолий воспрянул духом. Лихая бесшабашность азарта взбудоражила кровь, как допинг. Теперь можно и свой последний бой принять. Как это смог сделать папа. А повезет – так и ноги унести. Хотя…

Нет, нельзя недооценивать противника.

Да когда ж этот трос кончится-то?..

Мышцы были готовы лопнуть, вздулась шея, вены проступили на руках. Есть предел человеческим силам. Но есть и такое понятие, как «надо». Которое, бывает, становится сильнее любых стимуляторов. Все выше выбирая трос с маятником, Анатолий бормотал:

– Это вам за то, что отец не успел ничего рассказать про маму… Это за Алису…

И вот тяжелый шар маятника оказался в дрожащих от усталости руках.

Снаружи докатился грохот.

Шар маятника едва не выскользнул из потных ладоней. Еще чуть-чуть – и медное тело ухнуло бы во мрак, и эхо падения потрясло бы древние иконостасы… Нет, обошлось.

Ловкость рук и никакого мошенничества. Это сюда, а это сюда… Осторожно, соединяем… Торопиться не надо… Постепенно… Опаньки!

Когда прапорщик закончил свои дела и, подхватив сменившую начинку магнитолу-контейнер, вновь выбрался на смотровую площадку, картина внизу изменилась. Вслед за пехотой на площадь выдвинулась тяжелая техника: строительные машины. Гигантские шести – и восьмиколесные тараканы взяли в кольцо окруженную фонарями, медно позеленевшую от злости фигуру государя императора Николая I. Судя по всему, хитрая бестия Господин Доктор держал в городе строительную фирму. На всякий пожарный. Небольшое стадо ручных годзилл.

 

Боец с бензопилой наперевес выпрыгнул из оклеенной порнооткрытками кабины грейдера и этим неуставным орудием принялся показывать водителю бетономешалки, что именно тот должен делать. Дескать, поворачивай.

– Хоай ти-хо! Ти-хо! – приоткрыв дверцу, водитель бетономешалки огрызнулся. Дескать, куда ж я, дурья твоя башка, поворачивать буду?! Мне с асфальтоукладчиком не разминуться!

А вооруженный бензопилой боец горячился. Дескать, ты поворачивай, а там разберемся.

Жадно урчащие, суставчатые, как богомолы, ощетинившиеся выдвижными лестницами, ядовито-желтые строительные машины неторопливо прядали фарами. Одна, вторая, третья.

Сам Господин Доктор, почему-то так и не снявший шутовской наряд Кощея Бессмертного, широкими шагами летел к Мариинскому дворцу. Полы и рукава бутафорского наряда полоскались на ветерке.

Времени переодеться не нашлось, потому что на голову Доктора свалилась новая проблема. Что-то не заладилось у русских с космической станцией «Мир». Несколько часов подслушиваемых переговоров между ЦУПом и забузившим аварийным модулем ситуацию не прояснили. Пока удалось расшифровать только, что спасательный модуль отстыковался, сошел с орбиты и собирается совершить вынужденную посадку в неустановленной точке земного шара.

А если шифровальщик ошибся? А если орбитальный комплекс перестал подчиняться управлению и ведется чужой, незнакомой программой? И транслирует на весь земной шар некий сигнал? Чушь?

А какого роста был первый Годзилла?

А если мерзкий мальчишка активировал установку Икс и через усилитель на «Мире» действительно послал сигнал на все биокомпьютеры, в виде эритроцитов или бес его знает чего гуляющих по венам и артериям людей, которым пятьдесят лет тому назад сделали «прививку от оспы»? И детей тех людей, и внуков…

Только не паниковать! В себе Доктор был уверен на все сто. Прививки от оспы он не делал. В переливаниях крови не участвовал. Половым путем, если правильно предохраняться, биокомпьютерное зомбирование не передается. И он не такой дурак, как те тысячи и тысячи представителей «солидарной молодежи», которые примчались Россию на фестиваль в пятьдесят восьмом, а разъехались по домам уже тлетворные, с проказой зомбирования в крови…

Лимонно запульсировали мигалки на крышах монстров, бросая вокруг тревожные отблески. Часть китайцев, получив неведомые задания, разбежалась по проходным дворам. Их блеклые тени многообещающе растаяли без следа.

Несколько бойцов сунулось в салунно освещенный парадный вход свежеотреставрированной гостиницы «Астория». Что они соврали швейцару, навеки останется на их совести, но швейцар пропустил чужеземцев. Иные упырями шастали между серо-коричневыми гранитными колоннами собора и осторожно пробовали, не поддаются ли могучие литые двери, не пустят ли в святое место инородцев.

Особо посвященные, их было немного, не шибко таясь, разбирали снайперские винтовки из подрулившей к памятнику Николая I инкассаторской машины.

И ведь как назло! Народ, его, Хутчиша, народ, ничего не слышит, оглохший от салютов, одуревший от водки. Здесь, на площади, заступиться за соотечественника, спрятавшегося под куполом собора, могли бы только двое милиционеров, что стерегли раскинувшийся через площадь, украшенный флагами Мариинский дворец.

Увенчанное патриотическим флагом и накладными гипсовыми орденами здание цвета какао брезгливо отражало рокот незаглушенных моторов.

А Доктор прошагал легкой походкой победителя от ступеней Мариинского дворца, мимо российского императора, неспособного пошевелиться и растоптать гадину конем, мимо нескольких пихт и хилых скамеечек, к ступеням храма и сложил ладони рупором. До ушей Хутчиша докатился повелительный выкрик:

– Слезай оттуда!!!

Армия Доктора замерла за спиной своего предводителя. Строительные мастодонты, присмирев, прервали голодный рев.

Анатолий ничего не ответил. Даже дулю не показал. Растопыренными пальцами мазнул себя от лба к подбородку, стирая полосками черно-сажевую окраску. Отчего сразу стал похож на готовящегося к последнему бою Шварценеггера. Или вышедшего на тропу войны Гойко Митича. И отломанной от магнитолы антенной, как консервным ножом, продолжил вспарывать листовую жесть на относительно плоском участке крыши.

Банановой кожурой отлипала многослойная краска.

Вставил поглубже и, наклоняя, использовал стальной ус точно рычаг. А трещина в жести ползет. Десять, пятнадцать, двадцать сантиметров… Передвинул, вставил, наклонил. Как бы о рваный край жести не порезаться. Передвинул, вставил. Сам подполз ближе. Пройден первый метр. Еще десять сантиметров…

На площадь выехала ещё одна машина строительного назначения. Исполосованная желтой и черной краской. Опять же с янтарной стробоскопной мигалкой на макушке кабины. К выдвижному суставу машины была приделана серо-землистая кишка шланга, чтобы качать цемент на верхние этажи. Однако ни этот, ни прежде прибывшие гробы на колесиках угрозы для Хутчиша не представляли. Все эти суперсовременные телескопические лестницы в лучшем случае дотянутся лишь до смотровой площадки, расположенной в шестидесяти метрах под Хутчишем, на балюстраде барабана главного купола…

Нет, – Хутчиш разом осознал глубину своего заблуждения. Не надо думать, что враг наивен. Прибытие машин имело конкретную задачу в плане по завладению установкой Икс. То был тактический маневр Господина Доктора. Отвлекающий. Ведь явно просчитало заранее убеленное сединами чудовище, на какую высоту способны поднять выдвижные лестницы его воинов.

И Анатолий в пылу боя чуть не купился ни за грош. Но приготовил домашнее задание к даваемому Доктором уроку: перед спектаклем подсыпал в грим китайским актерам перетертую в пыль смесь аспирина «упса» с сухим йодом. Сами виноваты, нечего театральные причиндалы без присмотра в гримерной оставлять.

Сама по себе эта смесь запаха не имеет. Но стоит ей впитаться в кожу, как через пару часиков человек незаметно для себя начинает распространять стойкий аромат валерьянки.

И хотя было ещё не темно, да и фейерверочная шрапнель то и дело пыталась запалить небо с разных краев, острый глаз прапорщика своевременно приметил зажегшиеся на крышах окружающих площадь домов скопления зеленых светлячков. Это привлеченные запахом коты верными пажами сопровождали посланных Доктором снайперов.

Какая удача, что нанесение главного удара гонконгский резидент доверил особо приближенным головорезам-актерам!

Забравшись на крышу напротив храма, жилистый Чжан Яошен очень удивился, когда первым, кого он там увидел, был облезлый кот с обкусанными, как ногти, ушами. Кот приветствовал гостя радостным мяуканьем, но Чжан ни капельки встрече не обрадовался. Бабушка Юн Сан из его деревни говорила, что в прошлой жизни Чжан был котом и в этом существовании знак о близящейся смерти Чжану тоже подаст кот…

Под дулами снайперских винтовок Анатолию пришлось работать в стиле «Дядюшка Поджер» – делать массу лишних шажков и взмахов руками, обозначать ложные направления движения, беспричинно нагибаться, подпрыгивать. Больше танцуешь, чем работаешь. Передвинул, вставил, наклонил, подпрыгнул. Или: взмахнул руками, прихлопнул, передвинул, вставил, наклонил, притопнул. Танцевальный марафон на выживание…

Три винтовки гонялись на ним. Две плевались свинцом с крыши Мариинского дворца. Третья, более проворная, раз в две-три секунды гавкала из окна гостиницы «Астория». По нелепому совпадению снайпер выбрал аппартаменты, где покончил с жизнью один из величайших поэтов России.

Оказавшийся в шикарных апартаментах приземистый Сун Имин довольно, как бедро женщины, поглаживал приклад и негромко напевал арию из оперы «Цзы Чоу Инь». В том, что именно он снимет наглого бледнокожего с крыши храма, Сун Имин не сомневался.

Он был в более выгодном положении, нежели его коллеги. О плечи залегших на Мариинском душистых бойцов терлись алчущие валерьянки кошки. Томно мурлыкали, щекотали усами, норовили заглянуть в глаза, вернее в оптические прицелы. А когда их пытались прогнать, они выпускали когти и обиженно шипели. Так что снайперам на Мариинском было не столько до Хутчиша, сколько до похотливых котов.

О, хитрый Чжан Яошен понимал, почему белый человек танцует и что за фигуры чертит на крыше храма неправильного бога. Тот, кого Чжан должен убить, есть великий колдун, танцами и каббалистическими рисунками заговаривающий себя от пуль. Чтобы рассеять его колдовство, Чжан снял с шеи подвешенную на тесемке заячью лапку, что давным-давно повязала бабушка Юн Сан, провожая юношу из села в большую жизнь. И повесил на ствол винтовки.

Ничего, думал Анатолий Хутчиш, заканчивая вырезание квадрата жести три на три метра. За все ответите.

Пули иногда по очереди, иногда все сразу пытались ужалить прапорщика. Пока обходилось. Под ногами – мертвая площадь. Затихшие машины брошены рассеявшимися желтолицыми шоферами. Только ядовито-лимонные всполохи мигалок ранят глаза. А внизу, точно под Хутчишем, – со скрещенными на груди руками стоит, дожидаясь часа своего триумфа, Господин Доктор Театральных наук в театральном костюме Кощея Бессмертного. Господин японский резидент. Господин китайский резидент. Господин гонконгский резидент.

Высоко в небе выросла очередная хризантема салюта. И, словно ей было неприятно созерцание творящегося преступления, умерла.

Такова истина. Не огромный, обрюзгший, пораженный идеологическим параличом Китай в эту ночь проглатывает маленькое государство. Наоборот. Маленький алчный паразит, не желающий, согласно давнему договору, терять завоеванное за сто лет свободы, впивается в одряхлевшего исполина. И это только первый шаг. У паразита дикие аппетиты. Паразит хочет подчинить планету. С помощью зловещей установки Икс. И только десятимегатонник Хутчиш способен застрять косточкой в горле Гонконга.

Хотя какой он к лешему десятимегатонник? В лучшем случае тянет на четверочку с плюсом. Еле-еле. Ведь прощелкал клювом главное в японском консульстве, хотя уже тогда о роли Гонконга можно было догадаться. Ведь не то было важно, что на стенах гравюры китайских мастеров, а то, что мастера-живописцы как один родом из крамольной провинции. Эх ты, шляпа…

А при чем здесь японцы – так это проще простого: Япония, изображающая лидера, не имеющая сырьевых ресурсов, постепенно начинает переходить на второстепенные роли в регионе. Одними технологиями мир не завоюешь, други мои. И как тут, находясь на второстепенных ролях, позволить себе ослушаться важную шишку с материка? И кланяться пришлось, и сакэ подносить. Знали бы японцы, что не Китаю кланяются, а крошечному Гонконгу – так давно бы харакири себе сделали.

По пояс высунувшийся из окна гостиницы Сун Имин начал беспокойно ерзать. Тридцать две пули одну за другой послал в молоко никогда не подводивший карабин «Спикснейк-44», редкая машинка, использующая патроны от «магнума». Теперь Сун Имин напевал не арию из «Цзы Чоу Инь», а тему из «Богатой наследницы». Здесь он играл жениха, получившего отставку, несмотря на то что обещает достать невесте звезду с неба.

Снизу раздалось нестройное китайское «Ура!». Значит, врагу удалось открыть двери. Скоро они взломают дверь на лестницу, ведущую на смотровую площадку… Впрочем, Анатолия это нисколечко не огорчало. Быстрее чем за пять минут никто в мире не сможет по каменным винтовым ступеням взбежать на высоту более ста метров. А Анатолию и четырех минут хватит. Вот только снайперы…

Очередная пуля чуть не зацепила прапорщика. Срикошетила о купол и, как бритвой, сделала длинный надрез в сгибаемом прапорщиком пополам листе. Черт бы вас побрал! Теперь добытый с риском для жизни четырехугольник никуда не годился. Захотелось опустить руки.

По трубе колодца эхо поднимало топот преследователей.

Повешенная на ствол винтовки заячья лапка пропахла валерьянкой. Кот с обкусанными ушами вдруг прыгнул вперед, сцапал зубами амулет и, победно задрав хвост трубой, был таков. Чжан Яошен не боялся смерти. Чжана печалило только, что его останки лягут в землю вдали от родной деревни. Тем не менее он продолжал ловить в прицел фигурку непобедимого колдуна.

Но почему, собственно, надорванная жесть никуда не годится? Очень даже годится. Слегка поднапрягшись, Анатолий перебросил грохочущий, сложенный под прямым углом лист поближе к краю крыши – так, чтобы за ним, как за бруствером, можно было укрыться от снайперов.

Стало спокойнее. Не то чтобы жесть останавливала насвистывающие о смерти пули. Наоборот: поверхность сложенного листа с невероятной скоростью покрывалась рваными дырочками, словно ею занялся дятел Вуди. Зато прицельность снайперского огня резко упала. И на вырезание обломком антенны следующего прямоугольника ушло вдвое меньше времени.

Успею или нет? Модель «самолет» требует пять сгибов. Модель «кальмар» – больше десяти сгибов. «Ширококрылый самолет» – семь сгибов, и хотя у последней модели лучше маневренность и больше опорная площадь крыльев, но при изготовлении очень легко ошибиться с центром тяжести. Что у нас еще? Модель «коршун». Ну, это совсем несерьезно.

– Отдавай установку! Я обещаю тебе легкую смерть! – прокричал снизу Господин Доктор.

А разнобойный грохот шагов из шахты все ближе и ближе, словно шум миллионов крыльев налетающего облака саранчи. А скоплений изумрудных светлячков на окружающих крышах все больше и больше, и уже не три, но пять, шесть, семь стальных комариных хоботков мечтают поцеловать перекрестием оптического прицела Анатолия под сердце.

Сун Имин больше не пел. Руки машинально перезаряжали карабин и спускали курок, но в то, что когда-нибудь его пуля настигнет русского, приземистый китаец верить перестал.

Хутчиш сложил второй жестяной квадрат вдвое, попрыгал сверху, чтоб не разгибался. А заодно пусть и снайперы от трудов праведных отвлекутся, поломают голову, зачем он это делает. Ему всерьез становилось страшно. Успею или нет? Жесть откликнулась простуженным гулом и дрожью. Как не дрожать человеку, когда дрожит железо?

Потом, вдохнув полной грудью и задержав дыхание, он с усилием загнул по жестяному краю на каждой из половин листа. Получилось примитивно и не очень надежно. На авось. А ведь столько тренировался…

Смерть когтистыми лапами тянулась из винтового хода, смерть притаилась за отсветами кошачьих изумрудиков, смерть безжалостным големом ждала внизу…

Из нагрудного кармана выпал пожелтевший картонный прямоугольник. Фотография. Красивая молодая женщина. Улыбается. Длинные, струящиеся по плечам волосы. Ради такой и жизни не жалко.

Чья это фотография и откуда она взялась в кармане, Анатолий сообразил, только когда прочитал на обороте: «Ваньке от Эвы. Богатырь, помни обо мне, когда ты далеко! Э.З., 1962 г.».

Папа, папа, когда же ты успел? Глаза застлала пелена слез.

Потом, уже привычно вцепившись зубами в ручку магнитолы, мегатонник ухватился руками за рваные края летательного аппарата, построенного по принципу бумажных самолетиков. Разогнался, держа трехметровую жестяную игрушку перед собой, как держат доску, забегая в воду, любители покататься на гребне волны. И – ухнул в холодные объятия воздушного океана.

 

Эпизод двадцать девятый. И в Летний сад гулять ходил

31 июля, воскресенье, 23.13 по московскому времени.

Бежевые «жигули» резко затормозили – чтобы не задавить старика, то ли туркмена, то ли узбека, в развевающемся халате, расшитом золотыми и серебряными нитями, точно из-под земли выросшего.

Смешон был старик, трясущий плешивой головенкой. Нелеп, как сбежавший из детской сказки отрицательный персонаж. И балахон, разрисованный летучими мышами и лягушками, еле прикрывающий голую высохшую грудь, только подчеркивал его нелепость…

Раскинув руки наподобие креста, чертов старик перегородил дорогу «жигулям». Взвыли протекторы, водителя бросило на руль (губу бы расквасил, если б не ремень). «Жигуль» замер. И без того разозленный пьяными пешеходами в бескозырках и фуражках, наводнившими центр, водила высунулся из открытого окна и рявкнул:

– Жить надоело, сволочь старая? Совсем мозги пропил?

Неоновые рекламы мылом щипали глаза шофера, не давая подробнее рассмотреть наглеца. Фиолетовое небо вибрировало в такт дрожащим рукам – ведь чуть не задавил.

Старая сволочь обогнула машину и склонилась к окну. Скорость, с которой это было проделано, вызвала в душе водилы смутную тревогу.

– Мне до вокзала, – спокойно сказал старец. – Срочно. Плачу, сколько скажешь.

Слова были лишены всякой интонации. Не человек, а кукла механическая, для виду лязгающая челюстями, а на самом деле проигрывающая слова спрятанным внутри органчиком.

– Да пошел ты!..

Отгораживаясь от возможных неприятностей, водитель злобно завертел ручку.

Но прежде, чем окно успело закрыться, расставленные рогатиной указательный и средний пальцы старика ткнулись в акупунктурные точки на шее водителя.

Он и пикнуть не успел: сердце дало сбой и остановилось.

Господин Доктор вытащил мертвое тело из «жигулей», отволок – напился парень, не видите, что ли? – к бордюру и пристроил на тротуаре в позе спящего.

Его действия прохожими воспринимались как само собой разумеющееся. Видим, напился парень. Может, лучше в проходной двор его? А то тут его менты подмести могут. Да вы, дедушка, не беспокойтесь. Мы сами и на лавочку уложим, и карманы почистим. Дедушка, да он, вроде, не дышит! Дедушка, куда же вы?

Уже кто-то недовольно гудел сзади из синего «БМВ». Уже, любопытствуя, к инциденту поворачивались головы прохожих. И вопросы добровольных помощников, хлопочущих над телом шофера, становились все громче. Доктор поклонился зрителям и в манере «танцующий аист» сделал несколько шагов назад. К «жигулям».

Он прыгнул за руль, вдавил педаль газа. На красный свет машина вылетела на Невский, её занесло, бросило к белой сплошной полосе, протащило боком, едва не впилило в корму троллейбуса. Асфальт застонал под колесами. Кто-то из прохожих зажмурился. Однако умелая рука справилась с управлением, «жигуль» выровнял ход и, отчаянно сигналя неторопливому троллейбусу с наглой цифрой «10» на заднем стекле, потянулся по Невскому, к Московскому вокзалу. Доктор достал радиотелефон, связался с оставленными на попечение Дай Наньчжана войсками и отрывисто приказал:

– Вставайте на колеса. Заводите вентилятор. Субъект продолжает уходить воздухом. Золотая птица по другую сторону ручья. Подстрелите её.

Короткие, выверенные фразы. Слова сухие, как удары бамбуковых палок.

После чего Господин Доктор выбросил телефон в окно, чтобы не слушать виноватые всхлипы, если его люди не справятся и с этим заданием. Чтобы вообще больше не слышать голоса своих людей, при любом исходе сражения уже внесенных в Книгу Мертвых. Ведь никому ещё не удавалось накормить фазанов, сохранив при этом рис для посева.

А троллейбус не уступал и не торопился. А вверху реял на немыслимой жестяной конструкции русский мальчишка – прапорщик Анатолий Хутчиш.

А на немыслимой высоте над городом, повторяя зигзаги нелепого самолетика, расправив белые-белые, как антарктический снег, крылья, плыл Белый Орел, и в глазах вечной птицы мерцали галактики.

Бормоча про себя слова песни «и только дельтаплан поможет мне, поможет мне…», пребывающий на воздусях Анатолий выписал над зданием центральных авиакасс сложную восьмерку – чтобы рассмотреть привлекший его внимание бежевый «жигуленок», который, нарушая все правила дорожного движения, рвался с Малой Морской на Невский проспект.

Восьмерка далась не без труда. Все-таки несколько раз согнутый лист жести не был идеальным летательным аппаратом. Постоянно казалось, что самолетик отклоняется от курса влево. Постоянно казалось, что мышцы в какой-то момент не выдержат нагрузки и предадут. И даже повторяемые в уме для самовнушения песенные строки «наивно это и смешно, но как легко моим плечам…» пелись как «нас ждет огонь смертельный, но все ж бессилен он…».

Видно было плохо, жестяные плоскости закрывали обзор, но сцепивший зубы на рукоятке магнитолы Анатолий не сомневался: кто-то из китайцев вычислил его траекторию и попытается перехватить в конечном пункте.

На втором круге, ложась в правый крен, Анатолий разжал зубы и подбородком подтолкнул магнитолу. Соскользнув с края летающей жестянки, та ухнула вниз. Все равно больше не нужна, мешает только.

Пластмассовый параллелепипед, завывая, как немецкая авиабомба, всеми своими шестьюдесятью килограммами обрушился на токоприемник загородившего движение «жигулю» троллейбуса и скатился по покатому корпусу под колеса. На миг ночной воздух прорезал оглушительный магнитофонный вопль «Move! Your! Ass!», потом внутри параллелепипеда что-то клацнуло, и все стихло.

Зато с секундной задержкой посыпались отчаянно красивые в ночном воздухе искры, беспомощно заболтался в поисках провода ус троллейбуса, и обесточенная единица общественного транспорта замерла.

Хутчиш ещё успел заметить, как из «жигулей», зажатых со всех сторон неистово сигналящими машинами, вывалился Господин Доктор собственной персоной, замахал рукавами балахона, закричал на ни в чем не повинного водителя троллейбуса…

Анатолий попытался вновь оседлать попутный ветер. Не смог. Слабый воздушный поток, рожденный перепадом температур над нагретым асфальтом Невского проспекта и холодными водами Невы, понес прапорщика к Зимнему дворцу.

Подобное, наверно, чувствуют увлекшиеся воздушным боем летчики, когда кончается топливо. Земля льнула голодным зверем. «Планер» терял высоту. Еще немного, и снижение превратится в пике. Надо подняться повыше – там есть подходящие течения. Надо, Толя, надо.

И когда его искусственная птичка уже готова была запутаться в силках проводов, оплетших город на уровне крыш, прапорщику удалось сместить центр тяжести настолько, что нос птички снова потянулся к высям.

Высота двадцать пять метров, тридцать, сорок… Под Анатолием вильнул запруженный толпами морячков Дворцовый проезд, азартно блеснул брызгами извивающийся фонтан в скверике у Эрмитажа.

Потом суша и людской гам отодвинулись назад, и под воздухоплавателем раскинула свои катящиеся в Балтику, маслянисто блестящие волны Нева-река. Дворцовый мост протянулся по левую руку. По мосту в тараканьем забеге мчались на роликовых коньках китайцы, много китайцев, принимаемых горожанами за лихо резвящихся подростков.

От потока холодного воздуха слезились глаза. В буграх мышц накручивала обороты тупая боль. Несколько воздушных ям с удовольствием слопали достигнутую высоту.

Над водой похолодало, повеяло морской капустой и тиной; дельтаплан клюнул носом, прижимаемый нисходящими воздушными потоками, но Анатолий усилием ног немного увеличил угол атаки планера, на высоте примерно пятнадцать метров благополучно пересек набережную стрелки Васильевского острова, отметив свежую фанерную проплешину на крыше айсберга Военно-морского музея – вчера не по вине Анатолия отсюда стартовала баллистическая старуха, – и полетел в сторону светлеющих на фоне сиреневого неба Ростральных колонн.

Самолетик скользнул вниз, потом снова попал в восходящий поток – от огня второй Ростральной колонны. Огонь, разожженный в сей праздничный день в чаше-светильнике на вершине колонны, лизнул жестяное брюхо, и самолетик заплясал, как чудом уцелевший комар.

Теперь аэронавт находился на достаточной для маневрирования высоте – примерно пятьдесят метров над городом. Главное – не забраться ещё выше, чтобы не попасть под бдительные радиолокационные лучи ПВО Ленинградского военного округа, денно и нощно стерегущего мирное небо над городом.

Измученный и усталый организм прапорщика спешно объявил призыв последних сил для того, чтобы уцелеть, ум, как никогда, здраво перебирал варианты возможного развития событий. Иначе тот, кто остался на земле и до сих пор убежден, что установка Икс в руках прапорщика, окажется сильнее.

А Господин Доктор умел проигрывать. Точнее, умел проигрыш превратить в победу.

Неоновые огни и окна ресторанов цвета виски слепили гонконгского воина. Вокруг шаркали по асфальту варвары, озираясь на его нелепый, увенчанный высоким воротником наряд. Пусть озираются. Господин Доктор мог бы убивать их, как назойливых мух, десятками, сотнями, тысячами. Но ему нужна была всего одна муха. Та, которая оказалась чересчур назойливой.

Поняв, что беглец, а вместе с ним и установка уходят из поля зрения, Господин Доктор лихорадочно огляделся. На глаза ему попалась сработанная под старину карета с расфуфыренным для увеселения туристов, но грустным в столь поздний час кучером, влекомая понурой, равнодушной ко всему происходящему вокруг кобылкой темной масти. Кобылке было наплевать на гам и праздные шатания. Кобылке хотелось овса и спать. Поэтому она снуро брела точно по разделительной полосе, наплевав на ПДД.

Господин Доктор бросился наперерез карете, прыгнул на облучок и без экивоков спихнул кучера. Подхватил вожжи.

Почувствовав жгучий удар по боку, лошадка удивилась, прижала уши и перешла на аллюр. Подковы резво ударили в твердь асфальта. Застонали рессоры. Деревянные сочленения тарантаса взвизгнули.

– Хей-я! Хей-я! – что есть мочи нахлестывал бедное животное Доктор.

Встречные машины шарахались и оглашали проспект гневными сигналами клаксонов. Кобылка несла Доктора туда, где должен был прервать полет единственный встреченный Господином Доктором за долгую жизнь достойный противник, по нелепому стечению обстоятельств носящий русское имя.

Черпая надежду у незримо парящего в астрале Белого Орла, рея под безоблачным, но уже непрозрачным небом и лихорадочно пытаясь нащупать подходящие воздушные течения, Анатолий не сразу обратил внимание на посторонний звук справа, вмешавшийся в эфирные песни ветров.

А звук нарастал, ширился, заполнял собой привольную стихию меж землею и высью – далекий гулкий рокот, будто тысяча боевых барабанов били в унисон. Будто разверзлось небо и хлынул дождь из сгорающего на лету гранулированного фосфата. Будто за спиной непрерывно лупила в одну и ту же точку молния, и грозовые разряды слились в бесперебойный гром.

Прапорщик развернул самолетик и глазам его открылось феерическое зрелище.

Над куртинами и бастионами Петропавловской крепости, слева от шпиля, увенчанная мерцающим расплывчатым кругом, поднималась неповоротливая туша экскурсионного вертолета. На миг она зависла на уровне ангела, потом выцелила человека, распластавшегося на жестяном крыле, и, наклонив тупорылую морду с выпученными иллюминаторами, грозно двинулась в атаку.

Ритмично и хладнокровно вспыхивали позиционные огни – красные на хвосте и на левом борту, зеленый на правом; дробный грохот несущего винта, казалось, заполнял собою все воздушное пространство над городом. Никаких других звуков не осталось. Тяжелая машина неторопливо, но недвусмысленно увеличивалась в размерах, следуя траверсом к курсу Хутчиша.

Вот уже видны прилипшие к лобовому стеклу, злобно перекошенные морды роликовых конькобежцев. Кто-то грозил Хутчишу пистолетом, кто-то что-то выкрикивал – но в реве перемалывающих небо лопастей слышно, конечно, не было – что именно. А кривой, как ритуальный нож, плавник хвоста все ближе.

Заставив себя забыть о боли и усталости, Хутчиш качнул свой аппарат влево, жестяная пластина накренилась, потом вдруг клюнула носом вниз; у Хутчиша на мгновение перехватило дыхание.

Белый Орел жертвенным импульсом послал вниз остаток энергии и рассеялся в небытии, но именно последний толчок астральной силы помог птенцу не выпасть из гнезда.

Жирное акулье тулово вертолета промелькнуло в нескольких сантиметрах от цели, смутный круг бешено вращающегося винта прогрохотал над головой. Анатолия обдало горячей волной турбулентности, уши заложило от бесноватого рева мотора. Крыло испуганно завибрировало, выгнулось дугой, неожиданно рванулось из-под прапорщика, точно охваченный паникой скакун, норовящий сбросить седока, садануло по коленям. Только бы не упасть в реку, только бы не упасть.

Со скоростью и грохотом правительственного спецпоезда вертолет промчался мимо, задирая обоюдоострый плавник хвоста.

А воды Невы недалеко от стрелки Васильевского острова, вдруг вспенились, вспучились, забурлили, пошли водоворотиками, и на поверхности показалась небольшая надстройка. Надо же, и подводную лодку Доктор задействовал! Не будет конца напастям и мучениям, не будет мне покоя на этом свете, пока жив Господин Доктор.

Теперь его попытаются взять под перекрестный огонь.

Успокоенные крылья жестяного самолетика выровняли полет, поймали наконец попутный ветер; Анатолий увеличил угол атаки, чтобы подняться выше, и оглянулся – как там поживают наши азиатские друзья в геликоптере?

Друзья поживали ничего себе и отступать пока не собирались: вертолет развернулся по широкой дуге над Васильевским островом и пошел на второй заход. Взрыкивая. Неудержимо. Как бык на красную тряпку. Отточенными секирами лопастей нарезая на ломти ночной прохладный воздух. Догоняя. Задирая обоюдоострый плавник хвоста.

Скорость у вертолета была несравненно больше, зато в маневренности он уступал жестяному крылу. Поэтому китайцы оставили попытки протаранить, скомкать, раздавить махиной вертолета скорлупку «планера».

Когда вертолет завис над Дворцовым мостом, овальная дверь в фюзеляже распахнулась, и внутрь ворвались мокрый ветер и громыхание мотора. Из кабины не пойми что прокричал пилот в наушниках, тыча пальцем в пол. Его не слушали.

Откинув крышку деревянного армейского ящика и скользя не снятыми в запарке роликовыми коньками, один из преследователей подхватил грязно-зеленый тубус, привычно пристроил его на плече и высунулся наружу. Упругий воздух отхлестал его по щекам. Упорхнула снесенная набегающим потоком шапочка, косичка затрепыхалась по плечам, как агонизирующая гадюка. Глаза тут же наполнились слезами. Проморгавшись, стрелок поймал в перекрестие прицела проблескивающий вдалеке над городом жестяной самолетик и плавно потянул пусковую скобу.

Пересекая границу воды и суши над Дворцовой набережной, Хутчиш услышал негромкое, хлопушечное «пуф». Базука! Над городом!

Анатолий покрепче ухватился за края самолетика (пальцы перестали болеть, словно их уже не было) и потянул его на себя, отчаянно давя носками кроссовок и коленями на вибрирующую плоскость.

Совершая маневр ухода, крыло увеличило тангаж, рыскнуло туда-сюда, заметалось над Мойкой. Выпущенная из базуки ракета ширкнула под прапорщиком и булькнулось в канал Грибоедова. Лениво рассеялся тянувшийся за ней белесый дым.

Китаец промахнулся, но даже не заметил этого: вцепившись в поручень возле распахнутого люка и разинув рот от изумления, он смотрел, как прямо под вертолетом из мутных пучин медленно всплывает мятая, ржавая, обросшая водорослями, как хиппи волосами, посудина.

Над Невой разнеслось победоносное, десятикратно усиленное отчаянно хрипящими динамиками: «Врагу не сдае-отся наш гордый „Варяг“! Пощады никто-о не жела-а-ет!»

Китаец прикрыл веки, помотал головой. Потом снова открыл глаза.

Нет, галлюцинация не исчезла: на волнах покачивался невесть откуда взявшийся, доисторический, теперь уже непонятно, в какой цвет некогда выкрашенный буксирчик. Вода стекала по его шершавым бортам, пенилась на палубе, срывала наросты водорослей и ракушек, бурными потоками, как из водосточных труб во время ливня, хлестала из клюзов.

От могучего удара ногой распахнулась дверь надстройки, и на палубу с трудом выбралось нескладное существо в скафандре, подсвеченное сзади тусклым изумрудным светом. Отклонилось назад, разглядывая вертолет, и погрозило ему зажатой в левой лапе бутылкой. После чего бутылка полетела за борт, а существо демонстративно подняло небольшую коробочку в правой лапе и с размаху ткнуло толстым пальцем в какую-то кнопку на ней. Потом оперлось спиной о ржавую надстройку и выжидательно скрестило конечности на груди.

Пилот вертолета заметил, что погасла одна из лампочек на приборной доске – зелененькая. Несколько секунд он тупо смотрел на нее, пытаясь смекнуть, что это означает. К несчастью для себя, пилот не читал по-русски, и о чем предупреждает надпись между лампочкой и неприметным тумблером, гласящая «СИСТ. ОПОВЕЩЕНИЯ „СВОЙ-ЧУЖОЙ“ ВКЛ/ОТКЛ», не понимал. Может, стоит щелкнуть тумблером? А вдруг это прибор аварийной остановки двигателя?

Он повернулся к напарникам и открыл рот, чтобы попросить совета, но опоздал.

Вообще-то, воздушные границы города на Неве от проникновения извне призваны охранять истребители МиГ-21, но при чрезвычайных обстоятельствах, когда, например, в силу каких-либо причин означенное проникновение уже произошло или же имеет место несанкционированная попытка не отвечающего на запрос воздушно-транспортного средства покинуть границу города, дежурный офицер сообщает о нарушении воздушного пространства вверх по инстанции и ждет ответа. Если поступает приказ «уничтожить цель», включается автоматическая система пресечения «Душанбе 87».

Однако вчерашний инцидент с запуском из центра города неустановленной баллистической ракеты научил дежурного, что, пока дождешься приказа, цель может уйти, а ведь по шапке надают именно ему, дежурному. Поэтому, когда автоматика засекла над городом неопознанный объект и зарегистрировала отсутствие ответа на вторичный запрос «свой-чужой», дежурный не колебался. И, не дожидаясь приказа, задействовал систему «Душанбе 87».

Для активизации этой системы требуется четырнадцать секунд (приведение в боевую готовность систем ПВО последнего рубежа, предупреждение объекта о нарушении воздушного пространства, уведомление командования Ленинградского военного округа о нарушении воздушного пространства, внесение координат цели в бортовой компьютер ракеты, зажигание). Тактической же крылатой ракете «Молния» класса «земля-воздух» с головкой теплонаведения и неядерной начинкой требуется восемь секунд для поражения воздушного объекта в пределах города – старт, выход на боевой курс, обязательная «горка» для уточнения координат и засечения низколетящего объекта, включение системы наведения и – подрыв боеголовки в радиусе не более трех метров от цели.

Спустя двадцать одну секунду после того, как на приборной доске вертолета погасла лампочка, китаец-стрелок, все ещё разглядывающий кораблик, всплывший из Невы самым загадочным образом, был отвлечен движением тени по правому борту. Он обернулся и увидел (впрочем, увиденное осознать не успел) рядом с собой повисшую в воздухе белую сигару метров семи длиной, с выведенной по трафарету красной краской надписью «МОЛНИЯ ПВО ЛЕНИНГРАДСКИЙ ВО РФ». И мир потонул в белом сиянии.

Вспышка желто-оранжево-голубого пламени озарила полнеба, разорвав сгущающийся мрак ночи, высветила корпус восставшего из пучины и теперь неторопливо сносимого течением буксира. Фигура на палубе кораблика нырнула в рубку, рванула рычаги, открывающие цистерны главного балласта. Ржавый механизм заело, – как гирляндами, увешанный водорослями буксир со скрипом накренился на правый борт. А дальше – ни в какую.

Небо над Невой наполнилось тысячью горящих, разлетающихся во все стороны обломков, похожих на искры брошенной с балкона и ударившейся об асфальт сигареты. Объятый пламенем остов вертолета рухнул в реку на расстоянии четверть кабельтова от таинственного буксира, поднятая им волна швырнула человека в скафандре на рычаги, стекло шлема разлетелось вдребезги, и давление внутри прорезиненной скорлупы скачком сравнялось с наружным.

Вышедшая в свой последний боевой поход госпожа Даккара, Капитан Тротил, как её называли недруги, умерла в страшных мучениях – растворенный в крови под давлением азот снова вернулся в газообразное состояние. Кровь закипела. Тело Капитана Тротила осело на палубу и замерло в позе морской звезды.

Зрители на набережной радостно закричали, в воздух взмыли пятачки бескозырок. Город подумал, что это салют.

Удар волны освободил заклинивший механизм отпирания цистерн главного балласта. До Финского залива неуправляемый кораблик не доплыл: нашел пристанище на дне Невы-реки, в фарватере напротив разноголосого питерского порта.

Резервы противоборствующих сторон исчерпались. Резидент вражеской разведки и мегатонник остались один на один.

Проносившийся мимо Гостиного двора Господин Доктор, не натягивая поводья, обернулся на звук взрыва – как раз в тот момент, когда объятый пламенем вертолет разваливался на куски. А чуть в стороне, над тем местом, где, закрытые крышами домов, величественно вознеслись к небу купола Спаса-на-Крови, по-прежнему реяло и нагло отсвечивало золотом крыло похитителя установки Икс.

Карета брыкалась под чужеземцем, но старик балансировал, как заправский скейтбордист. Полы кафтана трепетали языками черного пламени. Пламени ненависти, сжигающей высохшее сердце Доктора.

Значит, подлый господин прапорщик каким-то образом ликвидировал группу прикрытия! Но как?! Он же безоружен! Опять он выиграл бой! Опять ускользнул!.. Ну ничего, милейший, от кого-кого, но от меня, Господина Доктора, тебе не уйти.

В запале Господин Доктор изо всех сил натянул левую вожжу, стегнул животное по крупу. Карета, угрожающе накренясь на левый борт и распугивая автомобили, свернула на Садовую, помчалась к хмурому коробу Инженерного замка – именно в ту сторону сносило летательный аппарат ненавистного прапорщика.

Вертолетной катастрофы над Невой Анатолий Хутчиш не видел: в этот миг он над куполами Спаса-на-Крови боролся с переменившимся ветром.

Внизу с Невского на Садовую с грохотом выворачивала злобная лягушонка верхом на черной коробчонке. Легковушки уворачивались от нее, как капли ртути. Тесная Садовая улица с высокими крышами прижавшихся друг к другу домов и трамвайными колеями, норовящими перешибить в суставах каретные колеса, вынесла к Марсову полю свирепо храпящую, взмыленную лошадку, запряженную в черный прогулочный экипаж, похожий на гроб Дракулы. Широко расставив короткие ножки, директор театральной труппы, командор трупов, Господин Доктор Театральных наук выхватил пистолет и на всем скаку открыл огонь по сливающейся с сумраком цели, готовой спрятаться за спину подкрадывающейся ночи.

Пистолетные выстрелы напоминали щелчки вожжей по потным лошадиным бокам. Доктор стрелял из девятимиллиметрового «браунинга», подаренного ему в шестьдесят восьмом одним из лидеров западногерманской террористической организации «Баадер-Майнхоф». Доброе оружие.

Хутчиш победил бы стихию, но две аккуратные, неизвестно откуда взявшиеся дырочки в левом крыле самолетика резко изменили и без того неустойчивые аэродинамические характеристики.

Планер завалился набок.

Его потянуло в сторону Марсова поля.

Слева внизу промелькнули отцветшие шапки сиреней, серые гравиевые дорожки, Вечный огонь…

Потом шпиль Инженерного замка подпрыгнул, клюнул и пропорол днище потерявшего управление самолетика. С волчьем воем самолетик вильнул, вошел в пике, пронесся над зубастой решеткой закрытого на ночь Летнего сада, чуть не свернул исполинский гранитный вазон около входа и рухнул в заросший ряской прудик. С испуганным кряком в небо поднялось несколько решивших заночевать здесь уток.

Утки метнулись в сторону канала Грибоедова, но здесь, отрезая им дорогу, на них нагнали страху истекающая пеной, копытами рубящая асфальт кобыла и гремучий, как змея, тарантас у кобылы на хвосте. Какие чудеса только не приключаются в Ночь Военно-Морского флота!..

Галопом пронесясь мимо Инженерного замка, мимо Марсова поля, вдоль Лебяжьего канала, лошадка спеклась. Двух метров не дотянула до набережной Невы. Упала, как подстреленная. По инерции черный гроб кареты наехал на животное, встал на дыбы, сбросил Доктора с облучка, точно объедки со стола в мусорное ведро, и распался карточным домиком.

Ловко кувырнувшись в воздухе, Доктор приземлился на четвереньки. Не распрямляясь, в позе голодного, нюхающего воздух шакала, взглянул на небо. И увидел, как проклятое жестяное крыло камнем бухнулось оземь – где-то на территории Летнего сада.

Значит, попал. Значит, прапорщик мертв. Ну наконец-то!!! Осталось только вырвать установку Икс из мертвых пальцев и до полуночи отвезти её куда следует.

А до полуночи остается меньше получаса. Цейтнот.

Спокойствие, господин резидент, только спокойствие. Заныло ушибленное колено. Но шахматный разум приказал телу забыть про боль до завершения эндшпиля.

Доктор затравленно огляделся. Проникновение в Летний сад преграждали грязные воды Лебяжьей канавки.

Желтоглазая полнолунная ночь уже вступала в свои права, выкрашивая деревья в серо-буро-малиновый, расстилая вокруг аппликации непроглядных теней, хлопая черными опахалами веток.

Облепленный с ног до головы ряской, перетянутый пулеметными лентами чахлых кувшинок, Анатолий Хутчиш выбрался на берег. Несколько секунд обалдело тряс головой. Потом нашарил в кармане фотографию мамы. Цела. Планер, отслужив свое, без пузырей пошел на дно.

Из-за отбрасывающей контрастную дырявую тень решетки доносились людские голоса – более-менее трезвые гуляки тыкали в него пальцами и о чем-то спрашивали друг друга.

Ну и денек выбрал Господин Доктор Театральных наук для сведения счетов! Предложил бы разобраться по-тихому, в каком-нибудь бункере или заброшенном нефтехранилище, как все нормальные супротивники, – так нет же. Народу на улице полно, все смотрят, потом ещё и слухи распустят, конспирации никакой. А за это в Генштабе по головке не погладят. Пиши объяснительные…

Горестно вздохнув, прапорщик встал, отжал край папуасской рубахи, убрал мокрую челку со лба и побрел в глубь сада – подальше от непрошеных зрителей. Вода в кроссовках отвратительно хлюпала.

Деревья приняли Анатолия под свою сень. Старые, уцелевшие с петровских времен липы протянули к прапорщику ветви, словно признавая в нем своего, словно желая дружески прикоснуться, погладить, взять на себя часть усталости. Однако где-то здесь, за липами и кленами, за стрижеными кустами боярышника, кизильника и жасмина, там, где дремлет памятник дедушке Крылову, притаился враг, который в покое не оставит.

Резидент торопился, вертел головой, как гриф, жадно вглядываясь в густеющий киселем мрак. Господина Доктора окружали древнегреческие статуи. Вот Сатурн пожирает собственного ребенка, вот Кларисса стоит, бесстыдно обнажив грудь. А ведь в Китае за распространение и пропаганду порнографии – смертная казнь. Правильный закон, нужно будет его сохранить и ввести повсеместно, когда завоюем планету. А тут – за каждой бесстыдной статуей могло скрываться по прапорщику.

Полноте, Доктор. Вы перетрудились. Прапорщик Хутчиш мертв. И лежит сейчас под обломками металлического воздушного змея. Сжимая в руках ненаглядную установку.

Господин Доктор хотел бежать, но сил не хватало, он мог только брести. А вокруг укоризненно шумели кронами липы, тополя, каштаны… Злые паучки в черепной коробке вяло шевелили мохнатыми лапками, предвкушая жирную муху.

«Ненавижу каштаны», – подумал Доктор.

И тут он увидел неторопливо движущуюся навстречу ему фигуру. И рука его сжала пистолет, в котором не осталось ни одного патрона.

Анатолий Хутчиш тоже увидел своего противника: в начале круглой площадки со скамейками по диаметру, к которой сходились светлеющие в лунном сиянии тропинки аллей, одна из статуй вдруг зашевелилась и сделала шаг вперед. Ноздри прапорщика резанул аромат ружейного масла, но по напряжению мышц руки противника, в которой тот сжимал браунинг, можно было определить, что железка весит не более пятисот грамм. Следовательно, обойма пуста.

Прапорщик устало замедлил шаг и вгляделся в согбенную фигуру, сумрачно ковыляющую ему навстречу. Зверски болели ладони, изрезанные острыми краями жестяного планера, попавшая в ранки болотная вода сулила воспаление. Ну, воспаление как-нибудь переживем, а вот…

– Это вы, Господин Доктор? – Мегатонник постарался, чтобы голос звучал весело.

Интересно, что приготовил почтенный Господин Доктор на десерт? А приготовить что-то он должен обязательно. Наверняка у него засиделась в резерве дюжина головорезов. И может быть, сейчас засадный полк Доктора, укрываясь за деревьями, окружает площадку… Но тогда враг вел бы себя иначе. Как минимум, активнее. Чтобы отвлечь внимание.

Старая шпионская примета: если у врага пустая обойма – жди беды. Значит, что-то не так. Значит, враг что-то замышляет. Однозначно. Никаких сомнений. Но как отгадать, как не ошибиться, не сделать неверный шаг, на который, возможно, враг и рассчитывает?

– Я, мой друг, я… – тихо ответила фигура.

В голосе ни зависти, ни ненависти, ни азарта. Полная луна растянула стремящуюся пожрать Хутчиша тень гонконгского шпиона.

Господин Доктор разительно переменился с момента их последней встречи.

Волосы всклокочены, реквизитный халат порван в нескольких местах, украшавшие его летучие мыши почти растворились на фоне свежих пятен грязи.

Да, некрасиво заканчивал партию Господин Доктор. То ли дело барон Айгер Шьюбаш – знал, что примет смерть от бокала с шампанским, но не утратил присутствия духа и держался, как подобает аристократу, до финального глотка. Или, например, лорд Грегори Инч, задохнувшийся в титано-молибденовой камере, но даже не помявший смокинга… Из всех противников Хутчиша, пожалуй, только лжебарон Фредерикс полностью «потерял лицо» в заключительной фазе операции. Фредерикс – и теперь Доктор…

Полно, Толя. Посмотри на себя, ты-то чем лучше? Мокрый, в каких-то кувшинках, лицо перепачкано негритянским гримом, рубаха какая-то несолидная, про шорты вообще речи нет. Тоже некрасиво. Ай-ай-ай…

Господин Доктор остановился на краю гравийного пятачка. Анатолий остановился у противоположного края. Обоим хотелось растянуться на ближайших лавочках, но оба стеснялись.

И все-таки зачем мальчишка тянет время? На первый взгляд, понятно, ждет, когда часы пробьют двенадцать… Но ведь не прост мальчишка, ой как непрост. На что он надеется? На случайный милицейский патруль? Вдруг он самовольно вышел из автономки и сообщил о происходящем в свой Генштаб?

Расслабляться нельзя ни на секунду. Игра подошла к финалу, господа. Только бы не подвело старое сердце. Но где установка? Мальчишка пришел с пустыми руками… Так ли?

– Я с самого начала был уверен, что вы не отступите, господин Хутчиш, – проговорил резидент. В голосе ни скрытой угрозы, ни уважительности – простая констатация факта. – Мне было приятно работать с вами. Вы почти выиграли.

Голос безжизненный, как шорох катаемого ветром окурка. Как тиканье настенных часов. Великий Будда, как он устал…

Анатолий через силу улыбнулся и вяло покачал головой. Не имело смысла демонстрировать бодрость духа. Кривобокие, изможденные, словно арестанты, тени выдавали правду о затраченных враждующими сторонами усилиях.

– Вы ошибаетесь, Господин Доктор. Я уже выиграл. Найдите в себе достоинство признать поражение.

– Где установка, господин Хутчиш? Где вы её спрятали?

Словно бесшумной пулеметной очередью, Доктор прошил взглядом темные кусты. Вздор, никто не прячется во мраке. Или не вздор?

– Установка в надежном месте. И вам её не найти… тем более за пятнадцать минут, что остались до наступления первого августа. Вы проиграли.

И опять, как во время знакомства в консульстве, маска хладнокровия сползла с лица врага, точно театральный грим. Два наиболее бойких паучка из черепной коробки перебежали в склянки глаз и обвили зрачки лапками. Глаза вспыхнули яростным огнем, рот ощерился в гримасе ненависти. Бесполезный пистолет выпал из руки, длинные узловатые пальцы изогнулись птичьими когтями. И, точно под влиянием полной луны, старик стал похож на оборотня-людоеда Дсонокву с медными когтями, собирающегося превратиться в койота и свистом заманивающего детей в лес.

– Установка, господин Хутчиш! Отдайте мне установку! Вы не понимаете, против кого идете!

– Прекрасно понимаю! – твердо ответил Анатолий. – Я иду – и всегда шел – против врагов моей страны. Я защищаю Родину. Это моя работа. И я стараюсь делать её хорошо…

Господин Доктор все больше походил на оборотня, проникшего в этот мир через отверстие в центре земли Сипаву. Его лицо стало совершенно черным, и казалось, что это не тень ветки заслонила луну, а шерсть пробивается сквозь иссушенную годами кожу.

– Установку создали русские! – закричал Доктор. – Ваша страна, господин Хутчиш, придумала ее! И если бы не смерть Императора Сталина, то весь мир сейчас принадлежал бы одному человеку – ему, Императору Сталину! Это вам нравится?

Такого в его обширной практике ещё не было. И понемногу в душе закрутилась юла противненького испуга. Но признаваться даже самому себе в позорном чувстве Доктор не желал.

Установка где-то там, за спиной прапорщика. Мальчишка спрятал её в зарослях! Ничего, Доктор отыщет её, пусть для этого придется выкорчевывать каждое дерево… Отыщет, как только убьет русского.

Не простое это дело – убить прапорщика. Тут нельзя промахнуться, нельзя ошибиться. Малейшая оплошность грозит…

Анатолий хмуро молчал. По верованиям воспитавшего его племени, первый человек, Пошейанкия, вел людей на поверхность земли сквозь три покрова туманов. И много было тех, кто в пути поверил злым духам и остался в небытии. Но он, Хутчиш, Анатолий Хутчиш – не маленький мальчик, с замиранием сердца слушающий страшные истории старух о людоеде-оборотне Дсонокве. Он – воин. Он не заблудится в желтом тумане.

– А теперь вы собираетесь доставить её своим начальникам, – шипел Доктор, в бешенстве царапая свои бедра ногтями. – Но как они поступят, когда установка окажется в их руках, вы не думали? Грядет мировая катастрофа, и виноваты в ней будете вы, тупой исполнитель чужой воли! А когда вы прозреете, господин Хутчиш, будет уже поздно. Вы покончите с собой, не выдержав груза совести…

Почему мальчишка в грязи? Почему на нем какие-то водоросли? Утопил установку в пруду и думает, я не догадаюсь?

Наверное, древний дух Земли Махео, как его нарекли чейенны, или Асен, как к нему обращаются апачи, или Авонавилона, как зовут его пуэбло, или Белый Орел, таково его настоящее имя, подсказал прапорщику нужные слова.

– Ну, мировая катастрофа пока подождет, – негромко возразил он. – Я уже говорил, что установка спрятана в надежном месте. Ни вам, ни генералу Семену до неё не добраться. Она не достанется никому. Так что за мир будьте спокойны, Господин Доктор.

Вдруг озарило: а не является этот пустопорожний спор последним и самым опасным оружием Доктора?..

Анатолий лихорадочно проанализировал все сказанное противником: не скрывается ли гипнотический контур в, казалось бы, невинных словах и фразеологических построениях? Нет, не скрывается. Опять пустышка.

– Как ты не понимаешь! – Доктор, кряхтя, воздел руки к молчаливо взирающему на них непрозрачному, оскалившемуся полной желтой луной небу. – Мальчишка! Камень, поднятый на вершину горы, неминуемо срывается вниз. Если установка существует, то ею обязательно воспользуются. Не сейчас, так завтра. Не завтра, так через десять лет. Нет, я не признаю своего поражения. Игра ещё не закончилась, и пока нет ни победителей, ни побежденных. Рано или поздно её найдут и активизируют… Так почему этими людьми не можем быть мы, Толя? Ты и я – вот сила, которая спасет мир от войн, конфликтов и распрей! Завтра, завтра же может наступить Золотой век!..

А страх уже победил Господина Доктора. И волна первобытного ужаса бурлила в душе китайца, топя любые здравые мысли.

– Нет, – уже не скрывая усталости (не пристало воину притворяться перед врагом), с печалью в голосе сказал Анатолий. – Завтра не наступит никогда. Для вас, Господин Доктор, по крайней мере. Потому что уже без одной минуты полночь.

Некоторое время противник стоял неподвижно. Потом руки его безвольно упали.

Две серебристые рыбешки выскользнули из широких рукавов его одеяния, мелькнули в ночном воздухе. Хутчиш почувствовал два тупых удара – в правое плечо и в левое бедро. Он покачнулся. Наклонил голову.

В плечо вонзилась изящная витая серебряная стрелка с зазубринами вдоль острия. Точно такая же торчала из бедра. Боли пока он не чувствовал.

– Что ж, – с ненавистью прошипел Господин Доктор и сделал шаг вперед, – если мне суждено проиграть, то и ты не выиграешь. Мои змеи бьют наверняка. Их зубы пропитаны ядом кураре. И я никогда не расстаюсь с ними.

Он сделал ещё шаг навстречу прапорщику.

Анатолий понял, что, выиграв войну, может проиграть сражение. От предстоящей схватки уклониться не удастся. А две впившиеся в тело занозы не позволят работать ни правой рукой, ни левой ногой. До тех пор, пока тренированный организм не свернет в ранах вокруг заноз отравленную кровь, двигать пораженными частями тела нельзя ни в коем случае. Иначе зараженная кровь вместо того, чтобы свернуться, по сосудам попадет в мозг.

Будь по твоему, проклятый шпион. Хочешь драться, трусливый койот? Будем драться. Я справлюсь с тобой одной левой рукой. Потому что я – прав.

– Око за око, зуб за зуб – так, кажется, у вас говорят? – громко сказал Доктор, останавливаясь посреди круглой площадки. – Ты опозорил меня, и я должен отомстить. Я не хотел убивать тебя, прапорщик. Я не люблю убивать. Но ты, видит небо, не оставил мне иного выхода. И пусть небо покарает меня, если я вру.

Словно в подтверждение своих слов, бездарный актеришка вторично поднял руки – для последнего, как ему грезилось, удара.

И небеса ответили господину Доктору.

В вышине над кронами деревьев Летнего сада раздался свистящий вой, потом что-то оглушительно грохнуло, ослепительная вспышка тысячи салютов высветила черные узловатые стволы древних лип. Земля закачалась на манер деревянных качелей. Тени заплясали брейк. Луна ослепла.

Струя газов, вырвавшаяся из сопел тормозных двигателей, швырнула Анатолия навзничь, вырвала застрявшие в мышцах стальные жала, протащила его по гравию, запорошила глаза горячей пылью. Из ранок выплеснулась загустевшая отравленная кровь.

Последовал глухой удар, словно стукнули тромбовочным снарядом, только в миллион раз громче, и все стихло. Лишь всполошенно кудахтали, шуршали в листве разбуженные пичуги. Лишь потрескивал остывающий металл.

Анатолий откашлялся, перекатился на бок, не забывая усилием воли гнать, гнать, гнать из организма кровь, чтоб ни одна молекула яда случайно не затесалась в капилляры, ведущие к жизненно важным органам, помотал головой, протер глаза. И только потом посмотрел на площадку, где секунду назад витийствовал зловещий Господин Доктор.

Господина Доктора не было. На его месте теперь возвышалась впечатляющая конструкция – закопченный шар на решетчатом пьедестале, погрузившийся в землю на полметра, почти целиком занявший своей тушей пятачок в окружении изломанных, обуглившихся скамеек, источающий струйки голубоватого дыма. Исполинский парашют в бело-красную полосу запутался в кронах деревьев, безвольно провисли стропы. Как в древнем предании огонь пожрал превращающегося в койота оборотня-людоеда Дсонокву, а развеянный по ветру его пепел превратился в москитов.

Хутчиш смотрел на свалившуюся с неба исполинскую консервную банку и никак не мог сообразить, что это такое. НЛО?.. Нет, даже сквозь дым, даже после ужалившей зрачки вспышки можно было рассмотреть на борту шара символический знак – красную звезду. Елки-палки, да ведь это же аварийный посадочный модуль со станции «Мир»!

– Прощайте, Господин Доктор Театральных и Конспиративных наук, – с уважением сказал Хутчиш. – До встречи в Полях Вечной Охоты.

Внутри шара что-то загромыхало, бумкнуло, клацнуло. Со скрежетом распахнулся неприметный люк и повис на петлях, покачиваясь и поскрипывая как-то особенно по-родному, словно сверчок за печкой.

Из темных недр аппарата выглянул коротко стриженный человек в серебристом комбинезоне, ошарашенно огляделся. Глотнул свежий воздух.

– Коля, мы живы… – прошептал он на чистом русском языке. То ли самому себе, то ли внутрь консервной банки. Потом взгляд пришельца упал на лежащего в десяти метрах от НЛО чумазого блондина в окровавленной рубахе с павлинами и шортах по колено. Несколько секунд оба разглядывали друг друга. – Hey, mister! – наконец несмело сказал пришелец. – Where're we? What's happen?

Блондин приподнялся на левой руке, пожал плечами и улыбнулся. Наконец мегатонник сообразил, почему интуиция подсказывала ему не тушить намедни зажегшуюся ветошь под допотопной баллистической ракетой в Военно-морском музее.

– Все нормально, мужики. Все о'кей. Просто наступает новый день. – Язык еле ворочался во рту.

Потом прапорщик Российской армии Анатолий Хутчиш перевернулся на спину, устало раскинул руки и устремил взгляд в небеса.

 

Эпилог. Объект У-18-Б

1 августа, понедельник, 20.30 по московскому времени.

На следующий день администрация Летнего сада не нашла лучшего выхода, чем закрыть сад «на просушку». Естественно, после длительного разговора с кем следует.

Просушкой занялся особый отряд УСО (Управления специальными операциями) петербургской Федеральной Службы Контрразведки, ключевые посты в котором занимали знаменитые «вымпеловцы». Помимо них хватало и штатских очкариков.

Последних в реактивном порядке вытаскивали из-за прилавков ларьков, из рекламных агентств, или агентств недвижимости, или прочих мест, где высококвалифицированные эксперты по баллистике, спектральному анализу, теории вероятности и прочим мудреным штучкам пережидали трудные, малооплачиваемые времена.

Одетые в вышедшие из моды двубортные клетчатые и в «елочку» костюмчики, эксперты жмурились на вечерний свет и чувствовали себя неуверенно. Отвыкли эксперты от осознания собственной значимости. С умным видом, демонстрируя, так сказать, товар лицом, они до хрипоты спорили над выуженным из озерца листом жести. Получалось, что в споре, скорее всего, победит низенький длиннорукий экс-сотрудник Института Экономических Проблем Переходного Периода, поскольку его голос был на целую октаву выше какофонического многоголосья оппонентов.

Вкратце его позиция сводилась к следующему: у таинственного аэронавта не было никаких шансов подняться на подобном аппарате в воздух, что очевидно из самой конструкции «крыла»; скорее всего, молекулярный анализ жести покажет, что «самолетику» не менее двухсот лет и что, вполне вероятно, все эти двести лет он спокойно пролежал на дне пруда. Примерно со времен падения Тунгусского метеорита.

Не к месту вспомнили недобрым словом Матиуса Руста.

Разогрев себя мантрическими рассуждениями о подъемной силе, угле атаки, срыве потока, ламинарности и турбулентности, а также о центрах тяжести и давления, научные работники перешли от «утопленника» к окопавшемуся космическому кораблю.

Оплавленный гравий похрустывал под дешевенькими турецкими сандаликами. Счетчики успокаивали допустимым уровнем радиации. Военспецы провожали процессию гражданских экспертов равнодушными взглядами.

«Не может быть!», «Вы только подумайте!», «Ах, как неудобно!» – всплескивали эксперты огрубевшими, отвыкшими от синхрофазотронов ладонями, заслышав, что, по всей вероятности, попадание по касательной в орбитальную станцию «Мир» произвел самозапустившийся экспонат Военно-морского музея (см. отверстие в потолочных перекрытиях означенного музея и оплавленный пол под ней) – баллистическая ракета морского базирования Р-11ФМ работы конструктора В.П.Макеева – и что несшие космическую вахту космонавты едва успели совершить аварийную расстыковку спускаемого аппарата со станцией и благополучно, хотя и вслепую, приземлились на территории Санкт-Петербурга.

Подняться на невероятную для себя высоту музейному экспонату помогло лишь то, что перед помещением в музей боеголовку демонтировали, оставив только обтекатель.

У остывшего модуля космической станции «Мир» разговоры велись тоже маловразумительные. Опять со своими комментариями вперед лез, размахивая длинными ручищами, бывший сотрудник Института Экономических Проблем Переходного Периода. Но после того как одну из версий он обозвал «происками ЦРУ», вокруг него образовалась мертвая зона.

Военспецов же почему-то гораздо больше занимали найденные в закопченной траве два заточенных штырька «белого металла» со следами человеческой крови.

В это самое время в хирургическом отделении Военно-медицинской академии вокруг накрытых простынями обгорелых трупов копошилась группа патологоанатомов. Старшему группы при виде содеянного неидентифицированным(и) убийцей(ами) вспомнилось, как в студенческие времена он грузил свиные туши на мясозаводе. Ничего страшнее за всю свою жизнь он не видел.

Другая группа криминалистов, вызванная дирекцией Зоологического музея, решила ничего не трогать, пока не удастся разбудить и допросить впавшего в летаргический сон сторожа. Впрочем, даже тронуть им ничего не дали: едва милицейское начальство узнало, что рядом с музеем обнаружен пустой автобус ПАЗ со специфическими госномерами, как все эксперты в мгновение ока были вытеснены угрюмыми молчаливыми коллегами из госбезопасности.

Подобные треволнения почти не коснулись руководства Исаакиевского собора. Сторож честно признался, что ночью он самовольно отлучался, а на крышу памятника архитектуры пробрались хулиганы и нанесли незначительный материальный ущерб – истыкали гвоздями один лист купольного покрытия и сперли другой. Руководство собора об этом неординарном случае вандализма заявило в милицию, но службы особую прыть проявлять не стали – у самих забот полон рот. Культурные ценности внутри храма не пострадали? Не пострадали. Маятник Фуко цел? Цел. И охота вам голову людям морочить?

Вниманием доблестных следаков было обойдено также заявление гражданки Белодедовой Анжелики Тихоновны 1924 г. р., маявшейся бессонницей в ночь с тридцать первого июля на первое августа и якобы видевшей шестикрылого серафима, что взлетел с крыши собора.

Правда, лейтенант Терешин, принявший это заявление, заинтересовался было странным совпадением: несколько пьяных матросиков, задержанных в эту ночь за нарушение общественного порядка, в один голос утверждали, будто бы своими глазами видели золотистое НЛО над Исаакием. Однако поскольку матросики помимо «летающей тарелки» наблюдали и дряхлого азиата в костюме Кощея Бессмертного, который мчался на старинной карете по Невскому и пулял из пистолета по этой самой «тарелке», то Терешин просто сдал протрезвевших задержанных в ласковые руки прибывшего в отделение патруля, а упоминание об НЛО из протокола вычеркнул.

Обломки экскурсионного вертолета, угнанного неизвестными лицами с территории Петропавловской крепости и сбитого ракетой Ленинградского военного округа, были обнаружены на дне Невы возле Дворцового моста. К сожалению, личности погибших установить не удалось – трупы были изуродованы взрывом до неузнаваемости.

За исключением этих происшествий, праздник Военно-Морского флота прошел без эксцессов, и органы правопорядка вздохнули с облегчением, когда встало солнце на рассвете первого дня августа. А ведь впереди ещё День ВДВ…

В Москве, столице нашей Родины, не имеющей выходов к морям, День Военно-Морского флота прошел ещё более спокойно. Можно сказать – буднично. Относительно незаметно отметили этот день столичные моряки. Ни тебе жертв, ни тебе виноватых.

Гораздо сильнее, нежели какой-то там рядовой праздник, прессу занимали неожиданно случившиеся лавинообразные кадровые перестановки, увольнения и скоропостижные уходы на пенсию в командовании Генерального штаба, руководстве ГРУ и даже в аппарате президента. Кое-кто из журналистов заикнулся было, что грядут-де политические землетрясения, а в августе по традиции следует ожидать очередного путча, однако в пресс-службах упомянутых учреждений на вопросы репортеров отвечали уклончиво или же вовсе хранили партизанское молчание.

На фоне управленческих пертурбаций совершенно затерялись неперспективный с точки зрения сенсационности факт закрытия на неопределенный срок Оружейной палаты в Кремле и фатальная цепь поломок, преследующих орбитальную станцию «Мир», с которой, как разнюхали некоторые проныры-журналисты, вечером тридцать первого июля так и вовсе была потеряна связь.

Но ведь ненадолго?!

Уже утром первого августа из Центра управления полетом сообщили, что ситуация нормализовалась, связь налажена и жизни космонавтов вне опасности.

Иными словами, прошедшая неделя ничего необычного и впечатляющего простому москвичу не подарила. Обычная неделя конца июля – тихая и теплая.

В сотне километров от столицы, на Богом забытых Муринских болотах, было ещё тише. Сырой стоялый воздух висел над буреломами. Еле слышный высоковольтный комариный звон, да шорох вечернего сквозняка в прелой траве, да редкие непонятные выкрики в отдалении лишь наносили дополнительные штришки на полотно первозданного безмолвия.

Равнодушные к своей судьбе, гнили трухлявые, подкошенные болезнью стволы деревьев, наполовину высунувшиеся из вонючей топи. Черную, непрозрачную плешь воды пытались поцарапать юркие серые водомеры. Над самой топью кружили, перехватывая заторможенных лесных комаров, пучеглазые стрекозы. Иногда с утробным бульком выходил из воды болотный газ.

Огромное, горящее пурпуром солнце коснулось голубеющего на горизонте леса, осколки светила рубинами дрожали в стоячей воде. Краски мира сместились в левую часть спектра.

Посреди бескрайней трясины на небольшом пятачке тверди возвышался замшелый пенек, руиноподобный, как дом в Берлине образца сорок пятого года. На пенек был водружен компьютер, а перед компьютером, оседлав влажный поваленный ствол, раскачивался загоревший до шелушения человек. Из одежды на нем были только офицерские бриджи, подвернутые до колен.

– Ты мне, сволочь, ваньку не валяй! – кричал человек в сотовую трубку, не отрывая взгляда от экрана компьютера. Голос его далеко-о-о разносился над угрюмыми болотами, подобно вою баскервильской твари. – Ты мне «Дженерал моторс» по четыре двенадцать бери! А Газпром сбрасывай по девять десять! Сбрасывай-сбрасывай, он долго не протянет! И давай пошустрее, у меня солнце садится!

На пригреве парили несколько латаных, выцветших гимнастерок, аккуратно разложенных вокруг пенька на жухлой траве. В траве горели бусинки ягод, светящиеся изнутри пунцовым.

Загорелый человек выключил телефон и недовольно покачал головой, обозревая гимнастерки. Черт, подсохли основательно. Намочить бы надо, да побыстрее, пока солнце не село.

Пришлось выключать компьютер, вставать, собирать гимнастерки, отсоединять их от машины и нести к омуту, подъедавшему островок с северо-запада.

Здесь обгорелый любитель природы осторожно, чтобы не поскользнуться, склонился над водой и окунул свернутую в ком одежду, топорщащуюся рукавами и воротниками, стараясь не поднять облако ила со дна.

– Привет, Кучин, – раздалось усталое за его спиной.

– Толян! – распрямился старшина Кучин, поворачивая к визитеру рябое после взрыва в Североморске лицо, тронутое благородной небритостью, и держа в руках ком гимнастерок, с которых ручьями лилась вода. – Здоров! Вернулся?! Как задание прошло?

Кучин действительно был рад видеть Хутчиша.

– Нормально, – вяло повел плечами, сгоняя настырного комара, Анатолий Хутчиш.

На этот раз, для разнообразия, он вырядился под колонизатора: белая рубашка, белые шорты, пробковый шлем.

– Ну и отлично.

Меготонники обменялись рукопожатием. Ладонь Кучина была холодной и мокрой от болотной воды, но по-прежнему крепкой. От стального пожатия соратника Хутчиш едва заметно поморщился.

– Зацепило? – участливо спросил Кучин, заметив пробежавшую по лицу товарища тень. И машинально потянулся к своей щеке. Он всегда так делал, когда узнавал о чужих ранах.

– Ерунда. До… свадьбы заживет, – отмахнулся прапорщик. И огляделся.

Никого на километры и километры вокруг – только зыбкая трясина, редкие кочки, набухающая пунцовостью брусника, комары, полыхающий багрянцем запад… и полуголый человек с компьютером посреди болот.

– А где ребята?

– В самоход пошли, в Малое Козодоево. Картошки накопать да девок пощупать, – оскалился Кучин. – Все, кроме Зыкина.

– Это ж двадцать семь кэмэ по топям.

– Дык и ты эту дорожку отмахал, не замаравшись, – кивнул Кучин на белоснежный, отглаженный до стрелочек костюм десятимегатонника – словно они встретились на улице Горького, а не в самом центре Муринской трясины. – Как нас нашел, быстро?

– По твоему реву ориентировался. «»Дженерал моторс» бери! Газпром сбрасывай!» Брокер ты наш неугомонный.

Анатолий поймал комара за крылышко возле самой щеки и отпустил его с миром.

Кучин смутился:

– Да, понимаешь, иена падает, зато акции «Дженерал моторс» очень любопытно себя ведут. Боюсь момент прозевать. А этот кретин Газпром скупать собрался…

– Ладно-ладно, – остановил Анатолий севшего на любимого конька Кучина. – А ты чего здесь, за дневальную прачку?

Кучин посмотрел на мокрую одежку в левой руке и смутился ещё больше.

– Не. Тут такое дело. Мокрая гимнастерка на солнце – это все равно что элемент солнечной батареи. Ток дает. Сам придумал. Вот сохнут они быстро, заразы…

Он кинул ком одежды под пенек с компьютером.

– Ладно, на фиг, все равно сегодня уже не поработать – солнце садится. Ну, ты как, привальную отмечать собираешься?

– О чем речь, – улыбнулся Анатолий и тряхнул полиэтиленовым пакетом, который держал в левой руке. В пакете глухо звякнуло.

Зоркий глаз Кучина помимо прочего сквозь почти непрозрачный пластик углядел корешок книги с названием «Кошмар на…», а чуткий нос уловил сквозь аромат буйно цветущей медуницы, оккупировавшей островок, запах халвы.

– Водка «Наша», настоящая, – сообщил Анатолий. – Из Питера. Ребята когда вернутся?

– Не раньше завтрашнего. А Зыкин – черт его знает. Да и чего хлопцам торопиться? Сам понимаешь, начальство к нам сюда ни ногой. Евахнов – это наш новый непосредственный начальник, заместо невинно убиенного Громова назначенный, – так вот он думает, глупый, будто с объекта У-18-Б выбраться потрудней будет, чем с «семнадцатки», светлая ей память. Кстати, наши тебя тоже вспоминали. Когда переехали сюда, Шикин даже уговорил полковника Евахнова номер твоих апартаментов прежним оставить – тринадцатым. Мол, вернется боец с задания, так ему приятно будет: вроде как в отчий дом вернулся. Во-он они, хоромы твои.

Кучин кивнул на махонькую мшистую кочку, снуло торчащую посреди подернутой ряской дрыгвы метрах в семи от островка с компьютером. Вокруг, расположенные в хаотичном беспорядке, виднелись несколько её сестричек. На кочке Хутчиша одиноко прозябала тоненькая, беззащитная березка.

– А вон та, правее, это стармоса Гореева, – продолжал Кучин задумчиво. – Ничего апартаментики. Гореев-то через месяц на ДМБ, салабона какого-нибудь пришлют на его место, так что я эту кочку, пожалуй, для себя оставлю… Или в зыкинскую лучше перебраться, как думаешь?

– А Зыкин сам где?

– А Зыкин, брат, на задании. Сечешь? Мегатонник – без году неделя, а ему уже операцию поручили. В чем там суть дела, я не знаю, что-то с Белым домом связанное. Слушай, Толян, может, вденем по чуть-чуть? За успешное окончание твоей операции?

– Дудки. По чуть-чуть не бывает. Когда это мы с тобой вовремя останавливались? А потом ребята вернутся, как я им с пустыми руками в глаза загляну?

– Ну, как знаешь. Тогда я к себе пошел. – Кучин прихлопнул на загривке комара и яростно растер его по шее. – Вот сволочные насекомые! К ночи звереют прямо. Какие, к лешему, комары могут быть, когда август месяц на дворе? Им уже спать давно пора!

– Болота, – пожал плечами Анатолий. – Ничего, скоро угомонятся.

– Да, скоро осень… пора золотая… а там и зима не за горами, падла… замерзнет все… Как я тут зиму переживу, даже не знаю… – Кучин зябко поежился, словно уже был заметен снегом, переступил босыми ногами и скорбно оглядел гибельное царство стоячей воды, гнилых деревьев и жухлой травы на редких островках суши. – Солнце-то еле-еле светить будет. И дни все короче. Эх, придется новый источник питания для компьютера мастерить, не то кранты моим акциям «Дженерал моторс»…

– Плюнь ты пока на «моторсы», – с чистосердечной улыбкой посоветовал Анатолий. – Я тебе, дорогой товарищ Кучин, лучше информацию предоставлю. Причем, заметь, бесплатно. Если у тебя вложено что-нибудь в экономику «восточных тигров», типа там Таиланд, Индонезия, Сингапур и иже с ними, то мой тебе совет: с завтрашнего дня спешно начинай свои денежки с этого рынка выводить. Потому как, дорогой товарищ Кучин, не позднее октября в этом регионе такой экономический кризис разразится, что и до России-матушки волна докатится. Потому как, дорогой товарищ Кучин, вчера «тигры» обделались по полной программе.

– Намек понял… – призадумался старшина и, погруженный в себя, побрел к компьютеру, оставляя на влажной траве цепочку следов босых ног.

– Эй, Кучин, – окликнул его прапорщик, усаживаясь на бревно перед дисплеем, – одолжи-ка твою «трубу» на две минутки.

– А зачем тебе? – спросил Кучин, продолжая перебирать в голове некие финансовые комбинации и заботливо укрывая компьютер от ночной сырости и вражьих спутников наломанными ветками ольшаника и лещины.

– Дельце кое-какое осталось незавершенным. Нужно сказать пару слов одному человечку. Обещал ему должок вернуть. – Глаза прапорщика холодно блеснули.

Кучин замялся:

– Понимаешь, Толя, аккумулятор садится, да и связь здесь паршивая…

– Кучин, – прапорщик посмотрел в глаза старшине.

– Ладно, – поняв, что лучше уступить, согласился старшина и нехотя сунул в руку Анатолию пластмассовый пенал сотового. – Только осторожней. Не намочи. А то помнишь, как Володька Мильян в восемьдесят девятом свой комсомольский билет закопал в кадке с геранью, а мать его решила цветочки полить… – Взгляд младшего по званию выписывал сложную кривую, лишь бы обмануть суровый взор товарища, елозил по мшаникам, спотыкался о кочки-апартаменты.

– Кучин!

– Все, все. Звони, кому хотел.

– А ты не подслушивай. Зачем тебе лишняя головная боль?

– Делать мне больше нечего, – обиделся Кучин и заколупал щеку, правильно поняв намек на головную боль. – Значит, точно махнуть по сто пятьдесят не хочешь?

– Не-а.

– Ну и не надо. – Он закончил укутывать компьютер и шагнул к кромке воды – в сторону своих апартаментов. – Тогда я спать пошел. Завтра с утречка работать надо. Если облаков не будет. С телефончиком-то аккуратнее все же. Эх, водица холодная, зараза…

Подождав, пока старшина не скроется с глаз долой и не затянется потревоженная ряска, Хутчиш включил «трубку», отстукал мелодичный номер и поднес её к уху.

Впервые за последние десять лет они с мужем собирались в отпуск. Причем на наш, нормальный Кипр, а не туда, где сексуальные массажистки. Причем муж сам предложил. А то все работа, работа – о себе никогда не думает. Некогда ему. Так, не забыть бы ещё розовенькое взять, с открытыми плечами. Говорят, оно меня молодит.

Продолжая складывать вещи в роскошный кожаный чемоданище, Наталья Петровна, возбужденная предвкушением завтрашнего отлета, без умолку разговаривала с мужем:

– Сеня, ты бы позвонил ещё раз шоферу, напомнил, что завтра в три машина должна быть здесь. А то получится как в прошлый раз. Тебе спортивный костюм какой брать – синий или в полоску? Да, пока тебя не было, Лена звонила, сказала, что Ванечка опять температурит. Надо бы заехать к ним, дочь родная, как-никак. Ну, это уж когда вернемся. Фу, как ты надымил!

Эту речевую какофонию из супружниного рта Семен не воспринимал. Мысли занимало иное. Правильно ли именно на Кипр? Может, пунктом А следовало выбрать что-нибудь менее западное, типа Чехии?

Нет. Как раз тур в бывшую соцстрану вызвал бы бурю подозрений. У нас не любят те страны, которым зло причинили.

Генерал Семен сидел в своей комнате и в декоративной пепельнице методично сжигал все бумаги из ящиков стола. Возвращаться с Кипра он не собирался.

Гроза, разразившаяся над всеми посвященными в суть операции «Золотой ключ» по нахождению установки Икс, пока генерала миновала. Пока. Специальная президентская комиссия, созданная для расследования закулисных игрищ в конторе, нашла столько отягчающих фактов, что сама запуталась. По расчетам генерала, до него доберутся только дней через восемь – аккурат он заслужил восемь пожизненных, хотя нашим УК и не предусмотренных. Хотя пожизненными в этой фирме дело обычно не заканчивается. Обычно либо пуля в висок, либо пуля из-за угла. И ага…

Вернувшись ночной «Стрелой» в Москву, даже не заезжая домой, генерал махнул на служебной «волге» в контору, где заперся в своем кабинете и до полудня корпел над длиннейшим отчетом о проделанной им самоотверженной работе, обосновав заодно государственную необходимость своего отсутствия в первопрестольной на период с двадцать восьмого по тридцать первое июля. Операцию «Золотой ключ» и установку Икс Семен не помянул ни словом. Основной упор в допущенных ошибках делал на собственные возраст и здоровье, а также на своего зама, как сквозь землю провалившегося майора Барышева. Вернется – пусть сам выкручивается. Тоже мне, презент от Коржакова.

Конечно, найдется какая-нибудь тварь, которая настучит, заложит, сообщит, доведет до сведения, нашепчет о причастности генерала Семена к несанкционированной операции «Золотой ключ». И тогда все. Финита, бля, комедия. Статистика неподкупна: это произойдет через восемь дней.

Впрочем, генерал Семен не намеревался сидеть и ждать, когда за ним придут. Давно уже в кармане гражданского пиджака лежали загранпаспорта на него и жену, визы и билеты на самолет с открытой датой; давно уже на личный счет в цюрихском банке он перевел два с половиной миллиона долларов. Прилетим завтра на Кипр и – прощай, неблагодарная Россия. А уж как пристроить свой талант на Западе, он найдет. Завтра, завтра…

Тихонько замяукал телефонный аппарат – тот самый, серый, страшный, с гербом Советского Союза вместо диска. Телефон прямой связи.

Руки генерала задрожали. Сердце в груди замедлило удары и одновременно усилило громкость. Его вязкие и редкие тудух-тудут-тудух гидравлически отдавали в ушах. А ещё в ушах начал нарастать звон невесть откуда налетевших болотных комаров.

Что, уже? Уже вычислили? Но почему тогда звонят, да ещё по этому телефону, почему сразу не едут? Может, это что-то другое?

Телефон продолжал ненавязчиво мурлыкать. Окружающий мир начал меняться в цвете. Только черно-белое, резко контрастное. И чуть-чуть трупной желтизны. По углам зашептались призраки. Кровь забродила и ударила в голову. Стало жарко. Очень жарко. Как в парилке.

Семен снял трубку и бережно, точно боясь разбудить лихо, поднес к уху.

– Алло. Ге… гене…

Неповоротливый шершавый язык, казалось, царапал н?бо. Кадык не желал двигаться. Скулы новокаиново занемели.

С первого раза не получилось. Голос сорвался. Он откашлялся сквозь наркоз ужаса и закончил фразу:

– …У аппарата.

Вместо ожидаемого верховного голоса в наушнике послышался другой. Но не менее знакомый. И не менее страшный.

– Товарищ генерал, разрешите обратиться! – раздался бойкий речитатив мертвого человека. – Докладывает прапорщик Анатолий Хутчиш! Боевое задание выполнено! По окончании его прибыл к вам согласно нашему уговору! В настоящий момент нахожусь возле подъезда вашего дома. Прошу сообщить номер вашей квартиры! А то охранники внизу отказались мне его назвать… Царство им небесное.

Перед глазами заплясали, издевательски хохоча, стеклянные червячки. Звон в ушах достиг апогея, и барабанные перепонки сдались. Судорога зародилась где-то на донышке желудка, ускоряясь, дотянулась до сердца и перекрыла клапаны. Полное крови сердце попыталось аварийным порядком опорожниться. Тщетно. Еще раз попыталось, хотя вторая попытка походила уже на конвульсию. И взорвалось, как дряхлый паровой котел.

Спустя четырнадцать минут после вызова прибывшие на спецкарете «скорой помощи» врачи констатировали смерть от инфаркта миакарда. То есть естественную смерть, как и обещал Анатолий Хутчиш.

Кардиолог молча развел руками и поднес снятую почему-то трубку телефона к уху. Как сотрудник Четвертого управления, с подобными аппаратами он был знаком и страстно мечтал когда-нибудь достичь уровня персональной «вертушки». Врач послушал короткие гудки, ещё раз развел руками и аккуратно положил трубку на рычаг.

Свершив задуманное, Анатолий тоже отключился и небрежно сунул сотовый в карман шорт. Потом откинулся на замшелый ствол, заложил руки за голову и устремил взгляд на угасающее полыхание неба на западе.

Он не улыбался .

Январь-апрель, 1998 г.