Позади остался беспримерный марш-бросок. Илья шел почти по отвесной стене к гребню, а мимо постоянно сходили сухие лавины и гремели камнепады. Илья двигался между разветвляющимися кулуарами от конфорсика к конфорсику. И ступни в тесных, с чужой ноги, промокших скальных туфлях начинали дубеть. А без туфлей тут не пройти.

Поскольку шлямбуров не хватило, он вынуждено сдюльферял до первой ночевки, чтобы приткнуться на полке полусидя-полулежа. А потом был кулуар, куда постоянно обрушивались огромные ледовые и скальные карнизы. А вокруг все — рыхлое!

На последнего, седьмого по счету, мертвого монаха Кучин наткнулся у самого порога, вдыхающего серый мир провалами бойниц вымерзшего монастыря. Монах свернулся калачиком, будто пытался за выступом кирпично-красного гранита спрятаться от кинжального ветра и кутался в утлый оранжевый халатик. При касании ледоруба монах издавал хрустальный звон, и понять, замерз бедолага вчера, или сто лет назад, не было никакой возможности.

Похожий на поставленный вертикально блок сигарет монастырь одним боком прилип к отвесной стене, другим, подпираемым только ветром, навис над пропастью. Вот-вот не выдержит сложенная из перепачканных кизяком камней стена и сползет в многокилометровую пустоту. Сверху монастырь маскировала могучая снежная шапка, с боков вид на строение закрывали скалы, и обнаружить стены можно было только поднявшись тем путем, который проделал мегатонник. Сколоченная из шершавых кособоких досок дверь вряд ли спасала от ветра простуженные внутренности строения, настолько крупные щели зияли меж досками.

Снегопад прекратился пять часов назад так же внезапно, как начался. Свежий снег не украшали следы, из бойниц не доносилось ни единого шороха. И ожидать, что нынешние обитатели монастыря сами себя проявят, было бы нелепо. Строение казалось необитаемым миллионы лет, однако пнувший двери и сунувшийся внутрь Илья Кучин тут же нос к носу столкнулся со стариком Угхом, тем самым, пообещавшим проводить мегатонника на вершину.

— Ты обещал провести меня на вершину! — поймал жадно дышащий Илья за грудки аксакала, и фуражка китайской кавалерии чуть не улетела с благородных седин, заплетенных в косички. Запутавшийся в космах колокольчик жалобно тренькнул.

— Ты и так уже почти на вершине Сигарматхи, — парировал совершенно не испугавшийся Кучинского оскала старец, — Чай с жасмином? Кофе с горным медом, кукри на облепихе? — старик по одному разжал разом ослабевшие от такой наглости чужие пальцы у своего горла, — Проходи, садись, будь как дома. Ты не простудился? Может, аспиринчику?

— Так это и есть Крыша Мира? — Илья посмотрел на потолок, будто опасаясь, что тот сейчас рухнет. Своды слагались из тесанного камня и подпирались деревянными сваями. По камню кустились мочалки инея. Однако огонь в камине (или как здесь называют очаг?) пыхтел. И шипел на огне котелок с растапливаемым снегом.

— Не будь занудой. Хочешь кофе с горным медом или чай? До вершины отсюда пятьсот сорок три метра. Но ответы на свои вопросы ты отыщешь не там, а здесь. — И аксакал примостился на занозистый по паучьи основательный табурет, как бы приглашая Илью взгромоздиться рядом на такой же.

Это было плохо продуманной ловушкой. Вроде бы столько дверей сходилось в зале со всех сторон, что проконтролировать сумму опасностей не оставалось ни единого шанса. А все шумы заговорщицки заглушал свистящий сквозь щели ветер. Но Илья фиксировал чуть приметные облачка выдыхаемого пара в трех точках зала. Чтоб в случае чего не мешало, мегатонник невинно сбросил в угол скудное снаряжение и поправил овечью шкуру на свободном табурете.

— А где твои спутники? — уселся Илья. Он работал «на живца». Он вполне сознавал, что находится на мушке этих самых спутников. Только ведь не начнут они палить раньше, чем из чисто профессионального любопытства выпытают у славянина, какого черта он рыщет так высоко над уровнем моря.

— Всему свое время. Обещаю, ты не покинешь этот кров с неразрешенными загадками за душой. Расскажи сначала, труден ли был твой путь сюда?

— Когда пористый лед чередовался со снежными ножами, я не испугался. Когда, поднимаясь по провешенной веревке, увидел, что она больше чем на половину перебита камнем в метре от точки закрепления, я пожалел, что сачковал тренировки. Когда на гребне шквальный ветер стал полосовать лицо и руки ледяной крошкой, и снег казался тверже гранита, я решил, что это предел. Но, как видишь, старик, я все равно нашел силы дойти до вершины Сигарматхи и продолжить прерванную нападением снежных людей беседу. — произнося умышленно длинную тираду, спрятавшийся в клубах выдыхаемого пара Кучин тщательно осматривался. Его явно не ждали и сложили снаряжение на виду. Лыжи, ледорубы, спальные мешки… Снаряжение на четверых. И на этом реконгсценировку можно было сворачивать и затевать партизанские игры с беготней по нежилым помещениям с поочередным выведением из строя противников по системе «Медведка» (Учение о принципах боя без оружия против вооруженного противника в лабиринте. Разработано по итогам слежки за московскими диггерами). Кабы…

— Кстати, о йети. Они остались в снежном плену?

— Клянусь, так оно и было, когда я двинулся по вашему следу!

…кабы Илья не заприметил на стене ностальгически знакомый узор, вырезанный по камню. Не узор, а текст на древнеславянском. Написанный ризами. Но здесь Кучин почувствовал веское прикосновение к затылку некоего предмета. И услышал голос. Знакомый шепелявый голос шведского разведчика Кнута:

— Попалша враг коварный!? Наконеш ты в наших руках. Шам шкажешь, на кого работаешь, или тебя поторопить?

Подкрасться к мегатоннику со спины, так, чтобы тот прощелкал, способен далеко не всякий фаршированный спецметодиками суперагент. Илья понял, что недооценивал горного егеря. Но не столько самоедством сейчас занимался Илья, сколько плотнее прижимался затылком к загадочному предмету. Старался на ощупь определить, чем это там угрожают.

Итак, сначала. Приставленный предмет имеет прямоугольное сечение 3 Х 5 сантиметров в месте соприкосновения с затылком. Не пахнет оружейным маслом и горелым порохом. Холод не чувствуется, значит, не металлическая конструкция, а из пластика. И наверняка это — не хитрость вроде оттопыренного пальца в кармане, поскольку проще было бы отключить Кучина ударом по голове.

— Говори немедленно, на кого работаешь? — брызгал слюной на затылок Ильи Кнут.

— Я вас спас от лютой смерти, в пещере приютил, а вы… А еще на русских гуманитарную бочку за Чечню катите! Европа, называется.

— У тебя пять шекунд прижнатьша, на кого ты работаешь!

Зеленый салабон вроде Зыкина отчаялся бы. Но умудренный Кучин не таков. Он-то смекнул, что, скорее всего, к затылку приставлен полевой гамма-излучатель, работающий на изотопе кобальт-шестьдесят (Похожей штуковиной, только отечественного производства, убрала серого кардинала татарских сепаратистов Кузахметова лучшая ликвидаторша Россиии Мария Козлова. Правда, этот подвиг похоронили под тридесятью грифами «Сов. Секретно»).

— Можешь не притворятьша, я жнаю, ты охотишьша жа ключом.

— Ключ от чего? — угрюмо буркнул Илья. Самое паскудное — даже предельно хитрым рывком не уйдешь из под конически расширяющегося луча ни в сторону качать маятник, ни на безопасную дистанцию.

— Ключ от уштановки. Шидеть! — пресек швед невинное поползновение Кучина покинуть табурет.

— Когда птица Янахома стучит клювом по ветке, от звука трясутся горы на горизонте, — раздалось холодное сбоку. Это в общий зал по ступенькам со второго этажа стал спускаться Кортес. Высокий и статный, в запахнутом на груди подбитом мехом черном скрипучем пальто. Только рубец отчетливо читался на лице, от стужи и кислородного голода еще более мертвенно-белый.

Кортес знал, что ему помогают боги. Подозрительный Мартин до последнего таил, где спрятан ключ номер два. И в результате у Кортеса на подхвате не оказалось опытных альпинистов. Поэтому срочно пришлось приглашать в союзники Бруно вон Зеельштадта. Бруно помог с альпинистами, потому что делить мир на двоих выгоднее, чем на тринадцать. Но боги вывели Бруно из игры, ведь мир должен принадлежать только Кортесу. Одному Кортесу и никому, кроме Кортеса. Потому что боги хотят управлять миром через Кортеса. Хау.

Словно услышав подсказку богов, встал и заговорил аксакал Угх:

— Ты не герой, — ткнул он крючковатым пальцем в грудь Кучину, или не подозревая, или плюя на то, что тоже оказывается в зоне поражения пучка изотопного излучения, — Я сделал свой выбор, — старик неожиданно проворно стянул сапог с левой ноги и водрузил этот неароматный яловый предмет на козлоногий деревянный стол, — Ключ в сапоге, и я вручаю его тебе. Я не рискнул сам уничтожить ключ, вдруг от этого оружие станет еще опасней? Но ты сможешь. Ты — предсказанный герой с отметиной на лице! — Теперь коричневый палец старца целился в медленно приближающегося и кривящего губы в мрачной ухмылке Кортеса, — Еще я должен сказать следующие слова. Я их заучил в детстве и не знаю тайного смысла: «Чтобы уничтожить оружие нужно поменять право на лево. Тогда сила уйдет в пустоту!». А остальную часть тайны ключа я поведаю внизу, когда спустимся с гор.

— Ключ должен хганиться у меня! — последним выступил на щуплый свет из тьмы коридоров Курт. Его ноздри шумно всасывали скудный на кислород воздух, изъеденная морозом кожа на лице мерзко шелушилась, но правую руку он с многозначительным видом держал в кармане пообтрепавшейся куртки «Cocon», — Я получил приказ от Бгуно хганить найденный ключ при себе. Чего бы это ни стоило, — многозначительно улыбнулся швед Кортесу покрытыми струпьями губами.

Тогда и Кнут отступил в сторону скупо потрескивающего очага, чтоб не превратиться в случайную мишень, и взял на прицел и Кортеса с Угхом. К сожалению, он прекрасно помнил, сколько мгновений потребовалось русскому, чтобы вырубить егерей на базаре, и держал дистанцию.

— Речная вода сильней лесного пожара, по этому мудрый кайман живет в реке, а не на берегу, — отцедил Кортес выдыхаемый пар, покорно отодвигаясь от стола с сапогом. Он был еще очень далек от мысли, что боги его покинули.

— Будь готов стгелять без пгедупгеждения, — приказал Курт Кнуту на английском, чтобы все всё поняли правильно, — Я только доложу Бгуно, что мы завегшили опегацию и вегнусь. Эй, стагик, где у тебя гация? — жаль, у Курта не было приказа ликвидировать Кортеса. Но если тот только дернется…

— В этом доме нет рации. Мне не о чем говорить с остальным миром.

Кажется, про Илью на секунду забыли. Он бы мог выполнить фигуру «нетопырь» из техники кшатриев и раствориться в коридорах. Но слишком интересной показалась завязывающаяся беседа, чтобы уйти не попрощавшись.

Курт равнодушно достал из-за пазухи отточенный альпинистский костыль и метнул. Костыль пискнул сквозь разреженный воздух и пригвоздил дряблую пятерню старика к столу. На сапог брызнули капли крови. От боли аксакал заскреб босой пяткой по каменному полу. Курт приготовил второй костыль:

— Кого ты хочешь надуть? Я видел забгошенную на кгышу антенну. Считаю до тгех. Пули на тебя жалко, но если ты не пгизнаешься, железка войдет тебе точно в гаймогитную пазуху.

— Старик еще не рассказал, как пользоваться ключом, — не поворачиваясь лицом к Курту, процедил Кортес. Сам он решил пока ничего не предпринимать, ожидая подсказки богов.

— Хочешь меня убедить, будто сам не знаешь, от какой волшебной двегки этот ключ? Не вегю. Газ… Два…

— Рация есть, — спасовав перед угрозой, понурился Угх и стал, морщась от боли вытаскивать за ухо застрявший костыль, — Загляни в сарай, откати в сторону старый жернов и разгреби высохший куриный помет.

— Кнут, отпгавляйся в сагай, а я здесь постогожу.

— Радишт — ты, а не я. Кроме того я лучше владею «Щейтнотом».

Курт заскрипел зубами, но пошел на выход. Когда за ним захлопнулась дверь, и стих удаляющийся по снегу вкрадчивый скрип шагов, Кортес как бы невзначай кивнул Кнуту:

— Суровый у тебя начальник. Но чем сильнее стонет на ветру пальма, тем больше муравьев грызут ее корни. Когда вместе с МОИМ ДРУГОМ Бруно подбирали исполнителей, я изучил его досье. Забавно, что он еще и отчаянный бабник. В досье была пачка фотографий, где Курт Йоханнсон с замужней дамочкой вытворяет такое, что не всякий муравьед сумеет. Кажется, ее звали Ингрид. Ингрид… Ингрид… Нет, фамилии не помню. — Кортес говорил, а перед глазами стояла совсем другая женщина — дрянная вожделенная белокожая внучка Бормана, по прихоти богов отравившая сердце воина. Но все равно Кортес продолжал полагать, что боги за него. Иначе бы шведы держались вместе до самой развязки. А развязка приближалась неумолимо.

Услышанное подействовало на шведа, словно удар под дых. Кучин решил, что шепелявый Кнут Юргенсен вот-вот грохнется в обморок. Наверное, шляясь по горам, парень подцепил воспаление легких. Или это горная болезнь? Дуя на сочащуюся кровью ладонь и стараясь отвлечь себя от боли, подал голос старик. Он обращался к Кортесу:

— Какие нехорошие люди тебя окружают, однако!

— Заткнишь, тухлая шкумбрия! — непонятно почему взбесившись, взвизгнул Кнут.

И тут Кортес дал повод восхититься собой. Стоящий на столе сапог вдруг взмыл, будто ожил, и каблуком впился точно меж бровей психующему Юргенсену. А в следующее мгновение Кортес уже поднимал с каменного пола выпавший из чужой руки излучатель «Цейтнот». Поднял и похлопал по щекам вырубленного наповал Кнута:

— Бразильский кофе слишком крепок для людей, привыкших дышать морской солью.

Кнут, не приходя в сознание, в ответ лишь застонал. Илья показательно медленно отлепил зад от паучьеногого табурета и отступил в бок, дескать, меня можете не стесняться. Пора танцевать «нетопыря», или еще рано? Рано, латинос не поспешил нацелить отнятое оружие на мегатонника.

— Стрекоза, угодившая в каучуковый сок, никогда больше не взлетит. Собирайся, добрый старик, — подсказал Кортес Угху, — Нечего тебе здесь делать среди плохих людей. Спускайся вниз. Я отыщу тебя у подножия горы.

Старик возмущенно крякнул, но погодя, что-то там себе придумав, стал собираться. Сгреб с табурета овечью шкуру и обмотал босую ногу. Развязал пояс и стал поверх шкуры воротить скрепляющие узлы. Он это делал медленно и неловко, болезненно морщась, как драящий сортир первогодок.

— Кто ж так заворачивает? — скривился Кучин, который в жизни перемотал столько портянок, что хватило бы выстелить экватор, и, взглядом испросив добро, склонился над ногой аксакала, — Здесь загибаем, здесь подтыкаем, а здесь фиксируем. Теперь, когда ткань намокнет, и узел задубеет, твой «валенок» никогда не развалится. — Илья крепко подозревал, что жив, пока присутствует старик. Кажется, Кортес старается перед Угхом выглядеть добреньким.

— Тугжече (Спасибо (непал.)). Ты не соврал, когда сказал, что йети остались под снегом?

— Нет. Все так и было. Давай, перевяжу руку.

— Лишнее, однако. — Угх снял фуражку и вынул из кармана кожаный чехол с витиеватым орнаментом. Извлек золотую иглу и, прошкандыбав к очагу, начал прокаливать ее над чахоточно-блеклыми языками пламени.

Кортес и Кучин заворожено следили за манипуляциями аксакала, будто сговорились дождаться его ухода. Старец на кончик иглы насадил жгут высушенных трав. Зажав другой конец иглы зубами, Угх освободившейся здоровой рукой нащупал одному ему известную точку на темени. Вынул иглу изо рта и погрузил в огонь.

А тем временем ветер снаружи насыщался злобой. Сначала разыгравшийся ветер заставил дверь поскрипывать и покряхтывать. Потом скрип перестал прерываться и постепенно превратился в тягучий всхлип. А далее к этому звуку присоединились голоса всех глоток-коридоров простуженного монастыря. Рождаемый там вой походил на волчий.

— Пришедшие с Запада не знают, — бубнил под нос аксакал, — Что у вершины каждый путник оставляет ценную вещь, клочок одежды, каплю крови или жизнь целиком, как символ перерождения. Хочет путник того или нет, — жгут начал тлеть, и старик медленно ввел кончик иглы в ранее нащупанную точку. Грязные космы, оплавляясь, захрустели, и завоняло паленым волосом.

Кровотечения почти сразу остановилось. Старик вынул иглу, притушил жгут, как хабарик, и спрятал инструмент. Кнут слабо зашевелился, опять издал глухой стон. Угх вынул из-под лавки лыжи. Неловко в охапке поднес их к двери и бросил за порог на снег:

— Я жду тебя у подножия горы, — последние слова, прежде чем отбыть, он адресовал Кортесу.

Кортес взял на прицел излучателя ворочающегося на студеном полу Кнута и натянуто улыбающегося мегатонника:

— Вижу, ты силен в оказании первой помощи. Ну-ка теперь поухаживай за человеком из страны селедки.

Деланно безрадостно Кучин протопал к шведу. И стал хлестать того по щекам, косясь на сапог, но не переставая учитывать, кого ищет раструб «Цейтнота». Между прочим, Илья сумел незаметно обыскать шведа — без толку. Помаленьку Кнут очухался:

— Что это было? — посмотрел он на божий свет воспаленными, мутными глазами.

— Молнии не только убивают, но и дарят людям огонь, — процедил Кортес с насмешкой.

Взгляд возвращающегося в суровую действительность Кнута зацепился за яловую гармошку сапога. И рука шведа сама собой потянулась к вожделенному предмету. Но вместе с сознанием вернулась память. Ингрид… Подлая шлюха!.. Цепляясь за ножку стола, швед поднялся и стыдливо спрятал руки за спину. Теперь про валяющийся сапог он просто-напросто забыл.

Илья демонстративно отступил в угол, чтобы в случае чего опять оказаться в стороне. Если Кортес не попытался лишить мегатонника жизни сразу после ухода старца, значит, отводит Илье еще какую-то роль в своих планах.

— Старый Угх сказал, что ключ в сапоге, — нехорошо улыбнулся Кнуту Кортес, — Неси его сюда. Проверим вместе.

Посмотрев на недвусмысленно нацеленное оружие, Кнут Юргенсен решил не спорить. Отстранено поднял сапог за голенище и с громким стуком брякнул на стол. Далее, подчиняясь подсказке раструба излучателя, отступил на пару шагов. Кажется, сейчас до пресловутого ключа ему не было никакого дела. Другие мысли кипели и плавили мозги Кнуту Юргенсену.

Тут в распахнувшуюся дверь вместе с поднятым снежным вихрем влетел Курт, тряся зажатой в кулаке вырванной с корнем перекидной антенной, и завопил:

— Бгуно пгопал! Бгуно исчез!!! — шнур антенны извивался, будто оживленный проклятием махатм. Курт хлопал малиновыми от удушья губами.

— Что ты несешь?! — патетически зашипел Кортес, впрочем, глядя не на Курта, а на бочком подбирающегося к коллеге угрюмого Кнута. Не забывая сохранять в поле зрения и Илью.

— Бгуно как сквозь землю пговалился, а чегез день испагилась и его секгетарша из Амстегдамского офиса. Полиция на ушах. Высокопоставленные дгузья из пгавящей пагтии на ушах. Акции падают. Надо допгосить этого гусского садиста, откуда он знает пго установку?!

— Вы же сами в пещере проболтались! — почти искренне возмутился Кучин.

— Ингрид, — прошептал Кнут, следя за движениями напарника, как цапля за лягушкой.

— Это гусские! Теперь я точно понял, это КГБ похитило Бгуно и выпытало у него все пго установку! — рука Курта брезгливо отшвырнула антенну прочь, неумолимо скользнула за пазуху и вернулась с заточенным костылем.

Ингрид, — еще тише прошептал Кнут.

— Считаю до трех… — начал Курт Йоханнсон, но не досчитал и до одного.

Потому что на него кошкой бросился Кнут и раскоряченными пальцами вцепился в горло. Хрипы и сопение двоих горных егерей смешались в бескислородный коктейль. Единственное, что дальше шведы сделали дружно, это грохнулись на каменный пол и покатились. Над борцами взвились клочья ваты из курток «Cocon». Это не был поединок суперменов, это была схватка двух обезумевших зверей.

И здесь Илья приметил, как Кортес проворно сунул руку в сапог, выдернул ее, уже сжимающую какой-то пластиковый прямоугольник. И опустил с шулерской ловкостью этот прямоугольник в стоящий за спиной на полке горшок. Так вот для чего он стравил шведов.

Студеный сквозняк взъерошил воротник пальто латиноса. Студеный сквозняк заметался по залу подобно испуганной, попавшей в западню твари. Попытался спрятаться в очаге, но только взвил бакенбарды пепла и запутался в бахроме огня.

Из кучи-малы раздался отчаянный визг. Это Курт пропорол костылем Кнуту бедро до кости. Ледяная сталь пронзила эпидермис, рассекла мышечную ткань и сняла стружку с накостницы. Потом из свалки же хлопнул приглушенный пистолетный выстрел. Это Кнут завладел пистолетом и всадил Курту пулю в кадык. Пуля пробила натянутую кожу, превратила хрящи и мышцы в кашу и застряла в шейном позвонке посреди взбитого в гоголь-моголь спинного мозга.

Весь в клубах пара Кнут встал на ноги, и вид его был страшен. Глаза пылали бешенным огнем. Чело, будто в родинках, в мелких бисеринках мгновенно примерзшей крови. Щека расцарапана, а из распахнутой штанины хлещет кровь, только уже своя.

— Жначит, Бруно ишчеж? — спрятав слепую ярость внутрь, спросил Кнут Кортеса, исподлобья буравя взглядом и качелей раскачивая руку, сжимающую пистолет, будто решая, в какую сторону ствол повернуть. Каждое слово он выговаривал предельно отчетливо и оставлял между словами большие промежутки, чтоб подкопить кислорода.

— Если он жив, он обязательно объявится, — презрительно процедил Кортес, — Если он мертв, ты подчиняешься мне, — Кортес для пущей убедительности нацелил излучатель на оставшегося в живых шведа. Индеец не боялся глупой смерти, ведь к нему благоволили боги. И еще он с великой радостью раздавил бы шведа, как червяка. Но не время. Швед должен до конца исполнить роль, которую ему продиктуют покровительствующие Кортесу боги.

— Ешли он жив, он обяжательно объявитшя, — будто урок, медленно и как бы сквозь сон повторил Кнут, — Ешли он мертв, рушшкий тоже должен умереть, — поднявшееся дуло пистолета стало лениво, но неотвратимо искать опору на лбу Ильи.

— Я здесь не один. На подходе особая добровольческая рота скалолазов имени Семена Тянь-Шаньского. Я им на привалах у костра песни под баян наяривал. За меня они базальт готовы грызть! — кажись, Кучин здесь засиделся. Давно пора было идти на прорыв. Нет, прямолинейно рваться к двери не наш метод. Предпочтительней тройное сальто, и мегатонник в одном из темных коридоров. Успеет латинос отреагировать? Судя по замашкам, успеет с вероятностью пятьдесят на пятьдесят.

— Рушшкие идут? Гм, «Рушшкие идут» — где-то я уже это шлыхал. Ну и что?

— Разве вам на всякий случай не нужен заложник?

— Мы наберем шебе любых жаложников школько угодно, — кровь умаялась хлестать ручьем. Или егерь ведал какой-то способ останавливать ее усилием воли?

— Но я — не «любой» заложник. Я — очень хороший заложник. Умею штопать, собирать съедобные коренья, играть на баяне… Поверьте, я не буду вам обузой. — Илья приготовился. Сейчас указательный палец шведа двинется назад. Илья переместил вес на правую толчковую ногу…

— Прекратить! — прошипел Кортес и снова навел излучатель на шведа, — Русский останется жить. Без вариантов. — Индеец буквально предвкушал, с каким ликованием он отнимет жизнь у шведа. Но этот час еще не настал. Индеец смертельно завидовал любви бледнолицего к оставшейся на другом краю континента женщине.

— Почему? — не отвел от Кучинского лба пистолет Кнут.

Кучин видел даже то, как пульсирует жилка на указательном пальце шведа. Пришла пора «нетопыря»? Сейчас или никогда?

— Хотя бы потому, что помог Угху слепить обувь. Я умею быть благодарным.

Тогда Кнут медленно, будто получая от этого удовольствие, перевел ствол с Ильи на латиноса:

— Ты отпуштил живым непальша. Теперь ты хочешь оштавить живым рушшкого. Ты играешь в подлую индейшкую игру. И я не жнаю правил.

— Я тоже не уверен, что Угх у подножия горы сообщит мне что-то новое. Но не собираюсь упустить даже малейший шанс. Зато я знаю, почему вымерли саблезубые тигры.

— Пошему?

— Они слишком быстро убивали всю дичь в округе и потом подыхали от голода.

— Почему же тогда выжили шнежные баршы? — слова слетали с языка шведа так же медленно, как в безветренную погоду опускаются с неба большие снежинки. Так же медленно, как стекала загустевшая кровь по штанине.

— Потому что барсы не норовят перегрызть друг дружке глотку, — прошипел Кортес, — Ты не промахнешься, и я умру. Но и я успею выпустить достаточный пучок изотопов, чтобы через неделю и ты загнулся от лучевой болезни. По этому я прав. Русский останется жить. — Индеец не боялся смерти. Говоря красивые слова, в этот момент он был мыслями очень далеко. Там, где в джунглях его сородичи охотились на другую белую женщину — юную Герду Хоффер. Кортес в этом с трудом признавался даже самому себе, но страстно желал обладать телом приемной внучки Бормана. Но, желая обладать, он ради бледнолицей женщины не пошевелил бы и пальцем. А швед вон ради любви убил соратника. Кортес завидовал, Кортес считал, что швед очень скоро обязан умереть.

Кнут Юргенсен пожевал время еще с секунд двадцать и убрал пистолет:

— Ешли Бруно мертв, я подчиняюшь тебе, — словно потеряв всякий интерес к происходящему швед прошаркал к сваленным вещам. На автомате сориентировался в припасах, ловко, как на тренировках по выживанию, вскрыл санитарный пакет, распорол для удобства ватную штанину и наложил марлевую повязку.

— Забирай сапог, мы немедленно уходим, — приказал уставший ждать Кортес.

— Я? Ты доверяешь мне хранить ключ?! — наконец кое-какой румянец появился на расцарапанных щеках скандинава. Несколькими оборотами бинта поверх штанины он залатал прореху.

— Курт настаивал, чтобы ключ находился в ваших руках, пока не объявится Бруно.

— А рушшкого мы так и оштавим? Один раж он наш уже вышледил…

— Хочешь, свяжи. А лишнее снаряжение выкинь в пропасть.

— Хочу, — Кнут плотоядно облизал губы, кивнул Илье, чтоб тот сел на табурет и не рыпался.

Илья безропотно подчинился. Кнут подобрал обрывок перекидной антенны и стал наматывать круги вокруг туловища мегатонника. Огонь болезненно жался к тыльной стенке очага и неровно дышал из-за пронизывающих сквозняков. Огонь, так же, как и людей, лихорадило от нехватки кислорода. Отдельно и особо тщательно, так, чтобы проволока впилась в кожу, швед скрутил запястья за спиной и лодыжки. И соединил их перетяжкой, чтоб Кучин не мог даже разогнуться.

— Ты зря столько возишься. Опять надвигается буран, — влез руками в лямки рюкзака Кортес.

— Готово, — Кнут остался доволен содеянным, насколько это было возможно в его полуобморочном состоянии. Впрягся в рюкзак, взял в охапку лыжи, подцепил лишнее снаряжение и, сипло хрипя, поволок наружу избавляться. Только кровавые разводы после него остались на камне. С такой раной на такой высоте обычный человек долго не протянет. Может, шведские егеря знают какой-то секрет?

— Он вернется, чтобы тебя прикончить. Надеюсь, ты успеешь к этому приготовиться, — подмигнул Кортес Илье и тоже покинул гостеприимные своды.

«Во-первых, ты тоже вернешься, чтобы забрать брошенный в горшок ключ», — подумал Илья, — «А во-вторых, наконец, понятно, почему ты не позволил меня застрелить. По каким-то своим соображениям ты желаешь избавиться от шведа моими руками, хотя раненный — он уже совершенно не боец».

Илья старательно принюхался. Сначала все заглушал муторный аромат крови. Потом прояснились прочие мотивы: запахи прогорклого пота, дубленой кожи, меда, вяленого мяса… Нужную мегатоннику вонь источал соседний горшок с тем, куда Кортес опустил пластиковую карточку ключа.

«Будь на подхвате кто-нибудь из своих, тот же салабон Зыкин, все решалось бы гораздо проще. А так приходится подставлять себя под пули и вообще…» — Кучин вспомнил, как низко натянул над умаявшимся и дрыхнущим без задних ног салагой простынь, а затем потряс за плечо и ласково так прошептал: «Валера, потолок падает!». Вот смеху-то было!

Илья, связанный по рукам и ногам, сумел подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы, когда седок на табурете приземлился, табурет не выдержал и хрустнул на рожки да ножки. От провисающей проволоки теперь мегатонник освободился бы без труда, но вот руки и ноги… В три кенгуриных скачка Кучин оказался рядом с грубой навесной полкой и боднул ее лбом.

Горшки полетели вниз, как матросы с палубы тонущего корабля, и крякнули на сто осколков. По рельефу камней потек овечий жир, а среди осколков осталась зеленеть пластиковая карточка «Американ экспресс».

Хитро. Наверное, если посторонний сунет ее в обыкновенный банкомат, секретный код, отпирающий где-то какой-то электронный замок, сотрется. Банкомат в древней тибетской крепости установить забыли, да и Кучину не хотелось выводить загадочное оружие Российской Империи из строя. В такое неспокойное время, когда гидра международного терроризма поднимает голову, самим пригодится.

Илья спиной вперед плюхнулся в лужу жира и принялся во всю грабаться и плескаться в жиже связанными руками. Запястья стали скользкими, будто мегатонник по локти ковырялся в котле с узбекским пловом.

Там, где раньше висела полка, остался вколоченный в стену гвоздь. Мегатонник по-кенгуриному двинул туда. Зацепил кокон проволоки за шляпку гвоздя и стянул со скользких запястий, словно чулок с женской ножки. Было чудовищно больно, но сдирать проволоку с не измазанных жиром рук было бы еще больнее.

После этой операции распутать ноги оказалось — раз плюнуть. Распутал.

Подобрав «Американ экспресс», Илья, будто хирург задрав руки вверх чтоб не капать жиром на пол (малейший след для настоящего индейца лучше проспекта), подошел к трупу Курта, разжал мертвецу челюсти и засунул «ключ номер два» глубоко в пасть. Затем вернулся к очагу и устроился на уцелевшем табурете ждать. Теперь он мог себе позволить прочитать письмена на стене вдумчиво:

«Я обращаюсь к любому, кто сумеет не принять за пустые узоры и прочитать эти слова. То есть я обращаюсь к любому патриоту России. Знай, неведомый потомок, что Шамбалы нет. Шамбала — это суеверие, фантазия, миф, который я подпитывал и раздувал в меру своих скромных сил. Шамбала — это скорлупа ореха, надежно защищающая другую тайну. Великую Тайну Российской Империи, Тайну Тихого Океана. И я надеюсь, что Российская Империя, благодаря сокровенному знанию снова воспрянет из праха и станет могущественнее на зависть врагам.

Знай, неведомый потомок, что путешествующий с караваном по Тибету и остановленный местными властями на плато Чантанг я в ноябре 1927 года нашел возможность тайно покинуть лагерь и прибыть сюда. Моей подлинной миссией было не вручение послания „Всемирного Союза Западных Буддистов“ Далай-ламе, и уж никак не шпионаж в пользу Таши-ламы. По заданию тайного мистического общества „Единое Трудовое Братство“ я выяснял, сохранилось ли и годно ли к немедленному употреблению самое мощное оружие из всех, когда-либо существовавших на Земле.

Именно это оружие придумал революционер-бомбист Кибальчиш в застенке Петропавловской крепости, и потом пришлось распространять слухи, будто он изобрел ракетный двигатель. Именно за секрет этого оружия он выкупил жизнь и постригся в монахи. Потом пришлось говорить, будто его казнили. Именно составной частью этого оружия является Транссибирская железнодорожная магистраль. Именно ради установки этого оружия совершал свои путешествия Пржевальский, и погиб российский флот в Цусимском сражении.

Оторвавшись от соглядатаев английских экспедиционных войск, я нашел приют в этом монастыре. О, радость — оружие оказалось в превосходном состоянии. И здешние ламмы-нигма [92]Носящие красную одежду.
 согласились во имя торжества Будды принять на хранение один из двух ключей к запуску самого страшного оружия на Земле.

Больше рассказать я не смею даже тебе, неведомый патриот России. Ты и так слишком прикоснулся к Великой Тайне, и теперь пусть непосвященные продолжают искать Шамбалу.

Это утверждаю я, кавалер ордена Будды Всепобеждающего, глава Всемирного Союза Западных Буддистов, Великий посол Западных Буддистов Рета Ригден, на Родине носящий имя Николай Рерих».

Минут через двадцать на пороге вновь нарисовался свирепо улыбающийся Кнут Юргенсен. Сапог он держал в левой руке:

— От ваш, рушшких, вше жло. Под вами штонало пол Европы пошле войны. Да и прежде вы были ишчадиями ада. Мой предок погиб под Полтавой!..

— Ты не забыл проверить, есть ли внутри сапога ключ? — огорошил нагло не прячущийся от убийцы Илья.

Кнут соображал из последних сил, потеря крови и недостаток кислорода — дурные советчики. Швед застыл, что-то мучительно в голове переваривая. Потом, судя по гримасе, отмел сомнения и решительно полез под куртку за пистолетом. Но пистолета там не оказалось.

— Кортес специально подстроил так, чтобы ты вернулся сюда безоружным, и я тебя убил.

— Ключ был в одном из горшков, которые разбил русский, — из-за спины шведа подал голос призраком объявившийся Кортес, — Русский перепрятал ключ или уничтожил, — Кортес подтолкнул шведа внутрь дома упершимся в спину стволом, — На холоде люди не чувствуют, когда у них крадут оружие. — и свободной рукой отнял яловый сапог.

И снова скрипнула дверь, хотя казалось бы, уже больше некому появляться в заброшенном монастыре у Вершины Мира. На скрип двери невольно дернулись Илья и Кнут, но только не Кортес. А в проеме двери стоял старик Угх, сгорбленный под грузом ответственности за неправильное решение, и смотрел прямо в глаза Кучину:

— Третий раз тебя спрашиваю, однако. Ты точно оставил снежных демонов Алсу под снегом?

— Оставил, дедушка. Оставил. Вызвал спасателей и поспешил за вами, пока следы не замело.

— О горе мне! Я не тому отдал ключ!!!

Вдруг ветер стал завывать еще громче. Костер вспыхнул, как глаза у кошки, которую внезапно осветили. Кортес, не поворачиваясь, сунул пистолет под мышку, будто градусник, и выстрелил. Поймавший пулю грудью Угх охнул и свалился. Лицом на каменный пол, ногами на снег. Колокольчик в волосах прощально звякнул. Кортес благодарил богов человеческой жертвой.

А мегатонник (Кортес давно раскусил, что это именно мегатонник) пускай себе живет и радуется. Пускай теперь отправляется ловить пузатого Мартина. И если партайгеноссе ускользнет от сородичей Кортеса, то от мегатонника ему не уйти. Именно такую интригу и выстраивал Кортес, когда неделю назад организовал утечку информации с рассчетом, чтобы Российский генштаб насторожился. Чтобы, прежде чем объект У-18-Б будет втоптан в грязь, заслал кого-нибудь из бойцов последнего рубежа погулять по Памиру и Бразилии.

Ненавидеть всех людей белой расы скопом Кортеса научил сам Мартин, и Кортес оказался прекрасным учеником. Теперь, когда русский наконец применит своего хваленого «нетопыря», не забыть бы прихлопнуть шведа с его великой любовью к бледнолицей самке.

— Это кара за ошибку. Тугжече. Я не тому отдал ключ. Конец Света! — прохрипел аксакал и смолк навсегда.

Илья выстраданным тройным сальто перебросил себя в один из темных коридоров. Раздался еще один выстрел и предсмертный вскрик последнего шведа. Было слышно, как Кнут тяжело шмякнулся. И дальше поплыл затихающий скрип по снегу.

Латинос не мог убежать далеко, пока ключ оставался в чужих руках. Илья решил, что Кортес засядет где-нибудь за выступом скалы, ожидая, когда безоружный русский слепо бросится в погоню. Засада — любимая уловка любого индейца. Илья сохранял спокойствие и двадцать минут, и час, и три часа… Он бродил по заиндевевшим галереям тибетского монастыря и осторожно выглядывал из окон. Где прячется Кортес, он так и не смог отгадать. Потом выяснилось, что обувка покойного Курта оказывается россиянину в самый раз.

Потом пришло осознание факта, что латинос позорно бежал, отринув всякую надежду завладеть ключом. И искать беглеца не имелось уже никаких нужды и возможности. Снова испортилась погода, и поземка зализала все следы. Она гнала снежную муть от одного выступа скалы к другому, она тормошила заклякший труп буддийского монаха и сметала излишки снега в пропасть, будто мусор.

Прав был покойный Угх, каждый из добравшихся до тайного монастыря паломников здесь что-то оставил. Илья ради ритуала наколол палец и стряхнул выступившую бусинку крови. Как символ, что он прощается с прежней жизнью.