Почему Николай II столь равнодушно относился к победам и поражениям на театре военных действий во время Первой Мировой? Отчего разбитые наголову нацистские лидеры бежали именно в Латинскую Америку? Почему в России год за годом случаются неурожаи? Что послужило толчком к принятию решения сбросить на Японию две атомные бомбы, хотя исход Второй мировой войны уже ни у кого сомнений не вызывал? В связи с чем накрылся медным тазом проект РАО ВСМ, занимавшегося строительством высокоскоростной железнодорожной магистрали Москва — Санкт-Петербург?

Эти вопросы пока не занимали двоих кое-как примостившихся на крутой обледенелой кочке людей. Под осень уровень воды на болотах поднялся, а потом внезапно грянули морозы, так что от островка осталось одно название. Квадратный метр суши — а остальное лед, лед, лед.

На заляпанных камуфляжными кляксами полушубках знаки отличия отсутствовали — ни тебе званий, ни малейшего намека, к какому славному роду войск относятся бойцы. Да и сама форма, следует сказать, была порядком ношенной и грязной; только высокие армейские ботинки сверкали никому в центре Муринских болот не нужным, парадным блеском и отражали низкое серое небо.

— Послужишь с мое, земеля, и твоя очередь пинать молодых настанет, — безапелляционно сказал один, задумчиво скребя щеку, покрытую двухдневной щетиной. Кожа под щетиной была бугристая, в рытвинах, словно после оспы. А еще такая кожа бывает у людей, которые пацанами баловались с пиротехникой. И добаловались. — А пока ты — самый что ни есть распоследний салабон. И обязан выполнять все, что дедушка пожелает. Усек?

Вокруг, над простирающимися во все стороны замерзшими болотными топями было тихо как в могиле. Воздух висел недвижимо. И в этом мертвенно-морозном воздухе отвесно вниз медленно-медленно опускались огромные, размером с ночных мотыльков, снежинки. Падали — и исчезали из реальности, едва коснувшись черных зеркал аккуратных прорубей. Прорубей было тринадцать.

До самого, манящего полоской леса, заштрихованного падающим снегом, горизонта тверди не наблюдалось. Кочки, опять кочки, еще раз кочки, укрытые сугробами. Под снежными шапками равнодушно покоились трухлявые, подкошенные болотной болезнью тощие стволы деревьев, наполовину вмороженные в припудренный снегом лед; над ними возвышались пять выдолбленных из цельных кусков льда истуканов, стоящих в кружок у чахлой елки. Метра по три в высоту — точные копии каменных болванов с острова Пасхи. Только ледяные. А елку охранял полупрозрачный Дед Мороз, тоже трехметровая дылда, похожая то ли на Ивана Сусанина, то ли на партизана. Нет, конечно же, на партизана, потому что в ледяных руках он сжимал ледяной ППШ.

— Какой я салабон? У меня же боевое задание на счету, — недовольно возразил боец помоложе, нервно вертя в руках спиннинг с жестяной рыбкой на леске. Полушубок на нем сидел мешком и, чтоб холод не забирался снизу, был туго перетянут ремнем — два пальца под бляху не просунуть.

— Клал я на твое боевое задание, — сурово сказал «дедушка». — Это генералам нужны твои задания, и за успешное выполнение они тебя медальками обвешают. А в суровом солдатском коллективе медальки не в счет. Главное — срок службы. Усек, зема?

— Усек, — сумрачно вздохнул молодой боец и понурил голову с большой, не по размеру ушанкой, сползающей на нос.

— А коли усек, то давай начинай: ловись рыбка большая и маленькая…

— Ну откуда ж на болоте рыба возьмется? — возмутился молодой.

— Ты, Зыкин, как мешком стукнутый… — важно сплюнул в лунку старший и вдруг молнией вскочил на ноги. — Тихо!

А снег вокруг все так же падал в полном безмолвии. А ледяные копии исполинов с острова Пасхи молча стыли, обрастая снежной шерстью, и внимательно прислушивались к беседе двух солдатиков.

Нет, все спокойно. Значит, показалось.

— О чем это я? — снова присел на корточки бывалый боец.

— О том, что на болоте есть рыба, — обречено сказал Зыкин. В юных, почти детских глазах читалась вселенская тоска.

— Да что я, мешком стукнутый? — возмутился старослужащий. — И ежу понятно, что здесь рыбы нет. Только какой ты, на фиг, мегатонник, если не можешь поймать рыбу там, где ее нет? Ты фантазию свои напряги. Дедушку-то уважь.

— Кучин, мне посылку должны прислать… — попытался откупиться молодой.

— Значит, так, салага, — сладко потянулся Кучин. — Не «Кучин», а «любимый дедушка Кучин». Ладно, я не требую «горячо любимый» — зима все же на дворе. А во-вторых, посылку ты мне и так отдашь. А в-третьих… А в-третьих, когда я был молодым, мне довелось в Перу, в подводных пещерах под озером Титикака рыбку ловить. Прятался я там от неких очень настырных водолазов. А почти каждая рыбка, которая мне попадалась, была перетянута портупеей с микроминой — что твои наручные часы. И ничего, живой я. Усекаешь? — Кучин так хитро улыбнулся, что было не понять — правду он говорит или врет.

Скорее всего, правду: перипетии, в которые попадали мегатонники на боевых заданиях Родины, сплошь и рядом оказывались причудливее самой изощренной выдумки.

Под армейским полушубком, где-то у сердца Кучина раздалось приглушенное пиликанье сотового телефона. Кучин с кряхтением поднялся на ноги, стянул зубами рукавицу и запустил руку за пазуху, в тепло.

— На проводе! — пошутил он в вынутый мобильник. Но тут же улыбка исчезла с его лица. — Что?!. На сколько?.. Ни фига себе! — Отстранив «трубу» от уха, Кучин по правилам йоги вдохнул полную грудь праны, позволил себе две секунды для гарантированного успокоения и принялся отмерять абоненту веские, выверенные приказы: — Семенов, ты мне это паникерство прекрати! Сам знаешь, отступать некуда! Хватит, дооступались! Стоять до последнего, таков мой окончательный и бесповоротный приказ!

Зыкин с надеждой посмотрел на мобильник. Очень хотелось, чтобы случилось что-нибудь страшное, и бессмысленная рыбалка отменилась сама собой. Например, было бы чудесно…

В «трубе» завибрировали панические нотки, но Кучин был непреклонен:

— А я тебе говорю, не смей ничего продавать! Отставить Аргентину! Ни одной акции не сбрасывать! Дурак ты, не понимаешь! Ты вот что, Семенов, ты под шумок «Интел» покупай… Да знаю я, что на Московской нету, ты на Нью-Йоркской бирже брокера найми… При чем тут Билл Гейтс?! Я тебе русским языком говорю: «Интел»! Усек? Ну, отбой.

Он с треском сложил «трубу», проворчал под нос что-то вроде: «Как дети малые, честное слово, ничего без меня сделать не могут!» и вдруг увидел, что молодой боец продолжает неуверенно вертеть спиннинг в руках.

— Шлангуешь? — грозно поднял брови Кучин. Грузный, запорошенный снегом, в этот момент он очень напоминал Зыкину важного пингвина. Вот только пингвинов Зыкин не боялся ни капельки.

— Илья, ну чего ты ко мне докопался? — умоляюще сложил он брови «домиком» в последней попытке отвертеться от рыбалки. — Вон, Рокотов с Сысоевым — салаги на нашем объекте почище моего будут, чего ты к ним не пристаешь?

Рядовой Владик Рокотов и матрос Коля Сысоев прибыли в расположение объекта после осеннего призыва.

— Да они ж шнурки необтрепанные еще! — искренне удивился Кучин. — Ни одного боевого задания! До присяги их даже за елкой не послать. Они и дырявый ботинок из проруби не вытянут, не то что угря. А ты уже боевое крещение получил, первое задание выполнил…

Зыкин еще раз покорно вздохнул и, свистнув леской, закинул жестяную рыбку в прорубь.

— То-то. А я, пожалуй, поработаю малость.

Довольный собой старослужащий отошел к огромному пню и несколькими взмахами рукавицы освободил от снежной шапки покоящийся на пне предмет.

Это оказался простенький второй «Пентиум», укрытый от снега полиэтиленовой пленкой. Провод питания компьютера тянулся к похожей на колесо проволочной клетке, замаскированной жухлыми косичками брусники. Куском проволоки к клетке было присобачено полено. Да нет, не полено, потому что со стороны клетки в деревянном чурбане виднелось дупло.

На всякий случай Кучин еще раз обмахнул компьютер рукавицей, сгоняя последние снежинки, и даже осторожно подул на клавиатуру. Рукавица была особая. С отдельным указательным пальцем. Чтобы на курок нажимать.

— Ну как клев? — весело поинтересовался старший. И не дожидаясь ответа скомандовал: — Ты, Синдерелла, давай не филонь. Сказал дедушка электрических угрей наловить, — значит, должен в лепешку разбиться, а наловить. А то белки слишком дорого обходятся. Орешки, чай, импортные, всю прибыль сжирают.

Зыкин скривился. Не любил он, когда коллеги-мегатонники его Синдереллой звали. Обидное прозвище все-таки. Но поделать с этим ничего не мог: после успешно проведенной им операции, связанной с реноме Билла Клинтона, кличка прилипла к нему как банный лист и даже попала на первую страницу Личного дела рядового Валерия Зыкина — в графу «Кодовое имя».

Кучин склонился над клеткой и из пестрого целлофанового пакетика принялся сыпать внутрь фисташки.

— Цыпа-цыпа-цыпа…

Одна за другой из дупла в клетку-колесо выпрыгнули три пушистых рыжих зверька и дружно накинулись на кормежку.

— А что? — позволил себе вопрос Зыкин, не отрываясь от манипуляций со спинингом. — Опять кризис?

— Не похоже, — любуясь белками, задумчиво протянул Кучин и снял вторую рукавицу. Рукавицы положил на пенек слева от компьютера. — Просто Международный Валютный Фонд Аргентине в кредитах отказал. Говорят, сперва нужно Бразилию на ноги поставить.

Белки крутились в колесе все быстрее. Замерцал, начал наливаться светом экран монитора — затянутый морозными узорами, как вологодскими кружевами. Через сотовую связь Кучин вышел в Интернет, набрал адрес Токийской биржы и погрузился в анализ движения акций. Йена падала, Евро росло, доллар еще не очухался после Бена Ладена.

Стуча толстыми пальцами по клавишам компьютера и не отрываясь от экрана, боец продолжал парить салабона:

— А потом, как угрей наловишь, за игрушками сгоняй. — Что-то привлекло его на экране, и Кучин недовольно буркнул сам себе: — Опять Бразилия! Свет клином сошелся на этой Бразилии!

— Какими еще игрушками?

— Какими-какими! Новый Год через неделю, забыл? А чем мы елку украшать будем? И елку ты какую-то дохлую притаранил. Лысая, куцая… Эх, Зыкин, учить тебя и учить…

Сквозь шторы падающего снега пробился далекий рокот мотора.

— Тьфу ты, пропасть! — в сердцах воскликнул Кучин и хлопнул рукавицами оземь. — Ну не дадут поработать спокойно!.. Давай, Синдерелла, сворачивай рыбалку. Чует мое сердце, начальство пожаловали. «Ми-8мт», человек десять, судя по звуку двигателя. Будут теперь — «Равнение налево», «Равнение направо». А у меня тем временем акции медным тазом накроются! Повезло тебе с рыбалкой, земеля…

Он выключил компьютер, натянул перчатки и привычно принялся замаскировывать машину снегом. Белки шустро, словно прошли обучение в спецназе, попрятались в дупло.

Над лесом, сквозь пелену медленно падающего снега вяло проявлялось пятно вертолета, все четче, все больше деталей. Действительно, «Ми-8мт», грязно-зеленого цвета, с флагом России на фюзеляже, с укрепленными на балочных подвесках ракетными установками «УБ-16». Наклонив тупую морду, как идущая по следу борзая, он сделал круг над болотами и стал заходить на посадку. Черные зеркала воды в лунках пошли рябью, крошечные волны принялись лизать ледяные стенки. Вертолет завис над объектом; пропеллер мелко нашинковывал перемешанный со снегом воздух. Ветер свернулся в тугую спираль и шарахнулся в разные стороны. Толстые резиновые колеса коснулись ненадежного льда, скововшего Муринские топи.

Бортмеханик распахнул дверь и отдал честь генералу — дескать, мы на месте, прошу на выход.

В салоне вертолета было худо-бедно тепло и выбираться наружу не хотелось. Через «не хочу» Евахнов, одернув подбитую мехом летческую куртку, отважно ринулся наружу. Больно ударился плечом, чуть не сорвал генеральский погон о какую-то фиговину и чуть не потерял с головы папаху. Не привык он к вертолетам. До того, как его бросили на объект У-18-Б, он в чине полковника командовал где-то на северо-западе России питомником собак — истребителей военных объектов.

Однако после трагической гибели полковника Громова, начальника бывшего объекта У-17-Б, Генштаб назначил на эту должность его, Евахнова. А что? Характеристика безупречная, с людьми ладит, подчиненные уважают. Нехай поруководит самой секретной в России точкой. Категория два, большое доверие! И приходилось Евахнову, уже в звании генерала, вертеться. Хотя обитателей объекта У-18-Б — мегатонников, «ничейных агентов», бойцов последнего рубежа — он, откровенно говоря, побаивался. И, в частности, не понимал, почему им позволяются всяческие поблажки.

Поднятое пропеллером снежное пшено искололо лицо и набилось за шиворот. Суеверно боясь, что бешено вращающийся пропеллер может зацепить, генерал вжал голову в плечи и отбежал на полусогнутых. Папаху пришлось придерживать рукой.

Следом за ним из вертолетного чрева выпрыгнули двое техников в ярко-оранжевых комбезах и принялись споро выгружать черные ящики. Руководящий ими из открытой двери зам по тылу полковник Авакумский выкрикивал распоряжения, но в оглушительном монотонном «уйоум-уйоум-уйоум» винта ни черта было не разобрать. Техники полковника не слушались.

Из снежной круговерти навстречу бегущему генералу вдруг вынырнул пепельно-серый ствол кривобокого дерева, к которому на уровне папахи был скотчем пришпандорен болтающийся на ветру листок с текстом. Генерал заинтересовано притормозил, прижал бумажку пальцем и стал читать:

«НА ТЕРРИТОРИИ ОБЪЕКТА У-18-Б ЗАПРЕЩАЕТСЯ: табакокурение, самогоноварение, алкоголеупотребление и последующее песнопение…»

Правильно, подумал Евахнов, порядок всюду прежде всего. Но глаза бежали дальше: «…а также: идолопоклонение, столоверчение, рулеткокручение, нефте-, золото— и газодобывание…» — генерал не понял — «…кровопускание, самолетовождение, канатохождение, шпагоглотание, бомбометание, стекловыдувание…» — генерал не поверил своим глазам — «…мочеиспускание, семяизвержение, собаковыгуливание, нарковкалывание, закононепослушание, уставонезанание…» — пышное лицо генерала стало наливаться кровью — «…костроразведение (в связи с крупновероятностью пожаровозникновения), а также фото-, кино-, видео— и девкосъемка (в связи с реальноопасностью спидозаразки)…» — генерал в ярости сорвал бумажку и во всю глотку заорал, перекрикивая оглушительный клекот несущего винта вертолета:

— Дневальный!!!

— Отделение, смир-р-рна! — рыкнуло из снежного бурана над самым ухом генерала.

— Это что такое, что такое это?! — затряс бумажулькой генерал — благо теперь он, щурясь от колючего снега, разглядел дневального — вытянувшегося по струнке рядового Зыкина. — Превратили армию в КВН, понимаешь!

— Зам по воспитработе приказал вывесить! — не моргнув глазом отрапортовал Зыкин, отстраненно гадая мозжечком, что сегодня будет на ужин — греча или макароны. Откуда-то на нем появился чистенький, новенький, с положенными по Уставу цацками полушубок. На рукаве — красная повязка дневального, на поясе — штык-нож.

— Родине нужны герои, а рождаются дебилы, — сбавил тон генерал Евахнов, не скрывавший нелюбви к бывшим политрукам, скомкал неуставной листок и попытался выбросить. Скотч прилип к ладони.

Генерал выматерился и со второй попытки бумажку победил. Ветер подхватил ее, закружил и умыкнул куда-то в снежную пелену.

— Дневальный, командовать общее построение!

Несмотря на то, что генерал был, в общем-то, безобиден, обитатели объекта У-18-Б не шибко любили своего командира — пожалуй, за излишнюю верность буквам уставов и приказов. Понимать же надо, что в подчинение ему досталась белая кость, а не стройбат какой-нибудь. И темными долгими вечерами они частенько поминали добрым словом полковника Громова с «семнадцатки». Вот кто умел проникнуть в тонкую душу мегатонника, кто соображал, что никакими уставами и приказами «ничейного агента» не укротить — себе дороже… Но Громов был убит злокозненными врагами, подземный объект У-17-Б ликвидирован, бойцов перебросили на Муринские болота, на новый объект, У-18-Б, поставили над ними какого-то уставника…

— Отделение, становись! — молодцевато выкрикнул Зыкин, глубоко вдохнув колючий ангинный воздух.

И тут же на тесной полянке у единственной на этом участке болот чахлой елки как из-под земли выросло с дюжину бойцов. В разномастной форме — моряков, ракетчиков, танкистов, в ЛТО. С самыми разными знаками отличия. Но никого в офицерском звании. Генерал мысленно поморщился: балаган, а не воинское отделение. А если завтра война?

Вертолет продолжал лопатить воздух — иначе бы лед не выдержал, и болото проглотило машину.

Злой морозный ветер трепал полы полушубков и шинелей, снег бил в лицо, однако никто из воинов даже не поежился. Стояли как вкопанные. Ели глазами начальство.

— Отделение, по порядку номеров — …тайсь! — скомандовал Зыкин, пряча в карман выброшенную генералом бумажку. Шутки шутками, а секретность секретностью. Нельзя такими бумажками разбрасываться. Попадет в недобрые руки, и задумается враг, что такое У-18-Б.

— Первый, второй, третий… — задергала разношерстная шеренга головами. — …одиннадцатый!

Одиннадцатый — мичман в черной шинели с горящими желтым огнем пуговицами, бляхой ремня и «крабом» на фуражке — выступил на шаг вперед:

— Расчет окончен!

Техники завершили разгрузку черных ящиков, расставили их полукругом и скрылись в тепле вертолетного брюха. Полковник Авакумский спрыгнул на лед, боязливо притопнул — не провалится ли — и принял из нутра громыхающей машины две фанерные посылочные коробки.

— Дневальный, почему не все в строю?! — нахмурился Евахнов.

— Товарищ генерал, старший прапорщик Хутчиш направлен в санчасть! — отрапортовал Зыкин, ненароком глотая снежинки.

Не мог же он объяснять, что самому крутому из «чертовой дюжины» обитателей сверхсекретного объекта, бойцу мощностью десять мегатонн, который по заданию Родины за последние три года пару раз спас мир от порабощения, — что ему начхать и на генерала, и на построение. И что дрыхнет в данный момент старший прапорщик Хутчиш у себя в апартаментах номер тринадцать.

— Ладно, Зыкин, — наконец позволил себе подобие улыбки генерал. — Встать в строй.

— Есть! — исполнил команду дневальный.

Из вертолета выпрыгнули пять фигур в ярко-белых даже на фоне снега куртках с отороченными мехом, надвинутыми на лица капюшонами, и засуетились вокруг ящиков, успевших, благодаря снегу, из черных превратиться в серые: растянули и подключили какие-то провода, расчехлили какие-то футляры, слаженно и, главное, абсолютно молча, расставили какие-то блестящие стойки… Зам по тылу махнул рукой пилоту, и оглушительный грохот пропеллера перерос в надсадный вой. Вертолет отлепился от тверди, в облаке снега поднялся в воздух, качнул на прощание балочными подвесками с ракетами и взял курс обратно на Москву.

Стих вдали рев двигателей, унялась снежная круговерть; над Муринскими болотами вновь воцарились тишина и зимнее умиротворение. Вертикально падали крупнокалиберные снежинки, касались черных зеркал воды в тринадцати прорубях и таяли, не рождая кругов.

Генерал снял папаху, двумя хлопками ладони отряхнул ее от снега и вновь водрузил на голову. Пошел вдоль строя. В тиши после рева двигателя снег очень громко скрипел под его парадными ботинками.

Весьма не понравилось Евахнову, что старшина Кучин небрит. И уже готово было сорваться с языка Евахнова «Два наряда вне очереди», но вспомнил товарищ генерал о цели визита и решил на этот раз парня простить.

— Товарищи бойцы! — Он остановился и закачался с пятки на носок перед строем. Хрусть-хрусть, хрусть-хрусть. — От имени командования Вооруженных сил России поздравляю вас с Днем Рождества!

— Ура!!! — коротко рявкнула дюжина глоток — так, словно рявкала сотня, а то и тысяча бойцов.

— Однако не стоит забывать, товарищи воины, что международная обстановка… Доровских, я к кому обращаюсь?.. Продолжает оставаться крайне напряженной…

Генерал запнулся, шагнул к мичману Мильяну, крайнему слева, и похлопал того по груди. Вроде как поощрительный жест. Но на самом деле генералу просто показалось, что под шинелью у мичмана припрятана бутылка. Действительно — просто показалось.

— Не стоит забывать, что наше государство и с суши, и с моря окружают государства, которые не могут простить нам…

Тут генерал заметил, что рядовой Шикин его совершенно не слушает, что пялится рядовой куда-то за спину генерала и что лицо рядового вытягивается, вытягивается, вытягивается… Бац — и челюсть отвисла.

— Ладно, — снисходительно махнул рукой Евахнов. — Отставить лекцию о международном положении. Согласно приказа («Приказу», — дружно, но мысленно поправили мегатонники командира) верховного командования сегодняшний день объявляется праздничным. И в ознаменование праздника на территории вверенного мне объекта У-18-Б решено провести торжественный вечер. Вольно! Разойдись! Веселитесь, бес с вами.

И генерал повернулся лицом к пятерым фигурам, среди которых суетился и мешал полковник Авакумский.

А там, а там…

Одна из фигур, закончив подключать аппаратуру, устало откинула с лица капюшон, встряхнула головой — и по плечам рассыпалась грива иссиня-черных волос. Фигура оказалась девушкой. Девушкой? Девушкой! Одна, две, три, четыре, пять, расчет окончен — все девушки! И какие! Не красивые, нет — сногсшибательно красивые. Без всяких сомнений, хотя глаза у всех подруг были завязаны траурными ленточками — из соображений секретности. Пятеро высоких, стройных, большеротых, большезубых, наверное, большеглазых, смуглых жгучих брюнеток снизошли на территорию сверхсекретного военного объекта. Эдакие необъезженные кобылицы. В шеренге мегатонников кто-то гулко сглотнул.

— Отделение, разойдись! — Дневальный продублировал приказ вместо опешившего командира отделения сержанта Кудлатого, и только тогда столбняк отпустил тела бойцов. Бойцы нерешительно сломали строй, не отрывая взглядов от нежданных гостей.

Полковник Авакумский продолжал что-то строго втирать гостьям, но гостьи его не слушали. Наконец полковник раздраженно покачал головой и, оскальзываясь на льду, подбежал к Евахнову.

— Товарищ генерал, разрешите доложить! — Щеки его пылали багрянцем — то ли от морозца, то ли от служебного рвения. Опускающиеся на них снежинки испарялись, не коснувшись. — Участники праздничного концерта к выступлению готовы! Разрешите начинать?

— Начинайте. И, товарищ Авакумский, про посылки не забудьте.

— Есть не забыть про посылки! — Этот выдох принес гибель еще одному дивизиону снежинок.

Четко повернувшись через левое плечо и едва не упав на льду, полковник бегом вернулся к гостьям. Три девушки наощупь, с томной грацией надели на плечи расчехленные гитары, как невесты надевают подвенечный наряд, выстроились полукругом перед микрофонами. Четвертая встала за клавиши фоно в позе Ярославны, собирающейся оплакать князя. Пятая села за ударники, держа палочки, как кокотка сигарету. Приготовились. А какие широкие глаза были у одичавших на болоте воинов! Пропасти бездонные, а не глаза.

Стылый воздух вдруг прорезал кошачий визг зашкалившего микрофона, что-то противно затрещало, потом раздался стократно усиленный черными динамиками голос зам по тылу Авакумского — гулкий, как из цистерны:

— Начинаем праздничный концерт, посвященный Дню Рождества! Выступает вокально-инструментальная группа «Арабес…», тьфу, «Амазонки», город Рио-де-Жанейро, Бразилия. — Полковник громко зашуршал бумажкой-подсказкой. — «Шизгара», слова Робби ван… ван… ван Ле-у-вена, музыка народная. Песня исполняется на английском языке!

С лап охраяняемой «пасхальными» истуканами елки сошла миниатюрная лавина. Любопытная белка высунула мордочку из дупла возле сокрытого от генерала компьютера, повела носом и шмыгнула обратно.

А юркий полковник уже торопился обратно — с двумя фанерными ящиками под мышками.

— Чего встали, бойцы? Не тушуйтесь. Праздник сегодня. Можно расслабиться. — Отец-командир Евахнов огляделся. М-да. Ни камбуза, ни солдатской столовой. Как-то неуютно посреди поля Рождество справлять. Взор его наткнулся на ледяных исполинов.

Бойцы У-18-Б, не отрывая взоров от свалившихся с неба дам, проворно разложили и зажгли костерок. Секунд за пять. Как на учениях по выживаемости. Разумеется, не будь рядом начальства, наплевали бы они до поры и на посылки, и на костерок, а бросились бы обхаживать и охмурять музыкантш… Но начальство было некстати рядом. Ему не прикажешь.

А начальство в это время недоуменно разглядывало ледяных истуканов, окруживших чахлую елочку. Бред какой-то. Откуда они здесь, зачем? Стоят и демаскируют объект на всю Ивановскую. А еще ледяные болваны кого-то сильно напоминали Евахнову. Вон тот вроде отдаленно похож на самого Евахнова. Не очень, не очень. Этот — на нынешнего начальника Генерального штаба. Третий — уже явно шарж на министра обороны, четвертый — страшно подумать на кого… неужели на самого… Нет, это ж какое нахальство нужно иметь!

— Рокотов! — надрывался полковник. — Получить посылку!

Рядовой Рокотов не слышал. Глаза Рокотова, устремленные на дев, затянуло поволокой. Лицо приобрело такое выражение, будто вояка сейчас опустится до сочинения стихов. Полковнику пришлось чуть ли не силой заставить Рокотова взять в руки ящик.

— Зыкин! — отвлек полковник дневального от созерцания по-кошачьи безукоризненных движений солистки. И Зыкин вдруг почувствовал в руках тяжесть. Посмотрел на руки: оказывается, и ему посылка. Вскрытая, естественно. Мало ли родственники что неуставное выслали.

Отойдя немного в сторонку от тут же забывших о нем однополчан, Валера Зыкин бережно поставил посылку на сугробик, присел рядом на корточки и развернул. Спасибо, дедушка, один ты у меня на белом свете. Сверху, аккуратно завернутые в полиэтилен, лежали две сине-белые банки сгущенного молока. Производство заграничной Белоруссии. Зыкин проглотил слюнки. Под баночками угадывались несколько пар шерстяных носков и еще что-то, но что именно, Зыкин разглядеть не успел.

— О, сгущеночка! Люблю. — Кучин в распахнутом полушубке — он не стал переодеваться к построению — перегнулся через плечо Валеры и одной лапой по-хозяйски сцапал обе емкости.

А у артисток что-то не ладилось с аппаратурой. Солистка вдруг нагнулась над одним из черных ящиков, умопомрачительно оттопырив обтянутый белыми кожаными брючками зад в сторону воинов. Чудное мгновенье!

— Кучин, ну елки-палки! — возмутился Валера. — Это ж мне из дома прислали… — Слова застряли в горле, потому что юный воин краем глаза зацепил мимолетное видение.

— Цыц, салага! — беззлобно задвинул его старшина, разом охрипший от наблюдения за манипуляциями солистки, и зашуршал полиэтиленом. — Главком велел делиться с боевыми товарищами. И потом, я тебе уже объяснял, что не «Кучин», а «любимый дедушка Кучин». Когда ты поумнеешь? — в словах старослужащего не было ни капельки от обычной суровости. Да и смотрел старослужащий не на Зыкина.

— А ну тебя. — Зыкин в сердцах отвернулся от боевого товарища.

Стараясь сгладить заминку, Авакумский перехватил микрофон и заполнил паузу, пугая сонные снежинки:

— Эта песня о том, что на небе очень много звезд, но среди них одна моя!

— Колесов, не наглей! Потоньше намазывай! — донеслось со стороны костерка. Там вспомнили про посылку рядового Рокотова и принялись дружно потрошить ее, потому что глупый зам по тылу заслонил девиц широким торсом. — Паштет не для тебя одного прислали!

— Да ладно, я ж вам, оглоеды, весь бекон отдал! — вскинулся полумегатонник гвардии старшина Глеб Колесов, тишком намазавший бутерброд толстым-толстым слоем рокотовского паштета, пока однополчане отвлеклись на артисток. Сам Рокотов топтался поблизости — ему из присланных продуктов достался фиг, потому как молодой еще, а «дедушкам» калории необходимы. Глаза матроса метались туда-сюда — от певуней к быстро исчезающему содержимому посылки и обратно.

— А я не люблю бекон. Я паштет люблю! — возразил сержант Кудлатый.

— Хоре ругаться, мужики, — встрял тоже несколько подсевшим от близости дамского общества голосом прапорщик Доровских и сунул пустую руку в ближайший сугроб. Вынырнула рука уже с видавшем виды алюминиевым чайником.

— Ладно, — смилостивился Кучин, поскольку полковник перестал заслонять красавиц. — Я ж не жлоб какой-нибудь. Держи. — Он достал из пакета банку и кинул ее Зыкину. Зыкин хмуро поймал банку на лету. — Тебе половина и мне половина. Сечешь мою доброту? А ты даже угорьков электрических наловить заленился. Эх, Синдерелла, Синдерелла… Больше ничего из провизии не прислали? Ну тогда пошли к ребятам, нефиг тут единоличником сидеть… — И отвернувшись, старослужащий замурлыкал: — И я хочу в Бразилию, к далеким берегам…

Следует признать, что голос у него был.

Зыкин вздохнул, поплотнее запахнулся в полушубок, подхватил посылку и следом за старшиной захрумкал по снегу в сторону костра. По дороге они синхронно ногтями взрезали банки, отогнули крышки с неровными краями и принялись прихлебывать тягучую сладкую массу.

— Садитесь, мужики, — подвинулся на запорошенном бревне мичман Мильян, завидев подошедших Кучина и Зыкина. Глазки его уже подозрительно блестели. — «Спрайту» хотите?

— Ну-ка, ну-ка! — Генерал, который неприкаянно бродил среди бойцов, отказываясь от угощений и выискивая наверняка заныканную мегатонниками водку, оживился и торжествующе потянул руку к литровой пластиковой бутыли, где густо бултыхался «Спрайт». — Дайте-ка сперва мне попробовать, что у вас там за горючее…

Зыкин подумал, что мичман начнет Ваньку валять, будто и не слышит ничего из-за скрипов и шорохов в динамиках, но вышло иначе.

— Конечно, товарищ генерал, пожалуйста, угощайтесь! — лучезарно улыбнулся Мильян, переложил бутыль из левой руки в правую и только потом протянул ее генералу.

Бойцы затаили дыхание, на миг даже забыв про певуней.

Генерал недоверчиво бутыль осмотрел, понюхал горлышко, сделал осторожный глоток. «Спрайт». Чистый. Не подкопаешься. Командир растеряно хмыкнул и вернул лимонад Мильяну. Тот взял бутыль правой рукой, переложил в левую и отдал Кучину.

Присев на бревнышко, Кучин раскрутил содержимое бутылки «винтом» и сделал могучий глоток. Крякнул. Закусил сгущенкой. Выдохнул:

— Ниче… Хороший лимонадик уродился. — На глазах его выступили слезы; он передал бутылку Зыкину. — На, земеля, приложись по случаю.

— Не, спасибо, я не пью, — отказался тот, грустно лелея взором солистку и даже не замечая, что носки в забытой посылке уже не видны из-под снега. Она — известная актриса, а он кто? Невидимый боец невидимого фронта, и все… Конечно, можно попытаться заинтересовать певунью рассказами о своей нелегкой службе, о заданиях, однако говорить правду запрещала подписка, а врать Зукин не умел.

— Так! Вы что тут мне голову морочите?! — взъярился Евахнов, который внимательно наблюдал за перемещениями «Спрайта». — Старшина Кучин, отдать мне бутылку!

— Есть! — гавкнул Кучин. Чуть замешкавшись, переложил емкость в другую руку и радушно протянул генералу.

Генерал в бессильной злости сплюнул и отвернулся. Нет, не понимал он мегатонников. Хотя…

Хотя не мечтал он уже о генеральском звании на своем северо-западном посту. Думал, и в отставку полковником уйдет, а вон оно как все переменилось. Новая должность оказалась с повышением.

А мегатонники хитро перемигнулись. Наивный, кто ж «ничейника» за руку умудрится поймать?

Кое-как, наощупь солистке удалось вставить нужный штекер в нужное место. К великому огорчению зрителей она выпрямилась и повернулась к микрофону. Положила на него ладонь. На миг замерла, дав слушателям время проникнуться. И…

Одинокий, удивительно чистый девичий голосок медленно, проникновенно затянул под задумчивый перебор струн соло-гитары:

Песня разлились над заледенелыми топями, казалось, отодвинула морозы, согрела землю красивой мелодией. Эхо от ревербератора наполнило жизнью стылые болота. Даже снежинки приостановили свой полет, замерли во вроде бы потеплевшем воздухе, наслаждаясь музыкой…

И вдруг — грянуло. Бас-гитара, ритм-гитара, фоно, ударники, слаженный квинтет лихо подхватили припев:

Бойцы хорохороились. Каждому хотелось выдвинуться вперед на максимально допустимое к девушкам расстояние. Каждому хотелось слушать и слушать. Заткнувшись самому и заткнув рот соседу. Но поступить так — значило дать повод для насмешек на год, типа «Ради бабы на елку влезет». И каждый считал своим долгом, перекрикивая музыку, завернуть какую-нибудь сентенцию. Дескать, девичьи чары мне по барабану.

— Хорошо поют, чертовки, хоть и с акцентом, — покачав головой, надсадно проорал прапорщик Доровских (которому, все знали, медведь на ухо наступил) и бережно подул на горячий чай. — Жалко девок.

— неслось с «концертной площадки».

Солистка сделала шаг вперед, оседлав микрофоную стойку, как ребенок деревянного коня. И бедрами начала выделывать такие кренделя, что мало кто смог бы вытерпеть пытку. Ведь вроде для всех она это вытворяла, но ни для кого конкретно.

— А вкусненьким можно было бы и поделиться, — сказал в пространство сержант Кудлатый. — Западло в одиночку-то сладкое жрать… — Где женщины, там до ссоры недалеко.

— Брось, Витек. Ты ж знаешь, что Валера сам не свой до сгущенки. Пусть порадуется напоследок. Ему скоро на дело идти. — После того, что бойцы видели на импровизированной сцене, неожиданно спокойный голос сработал не хуже ушата холодной воды в летний день. И — что удивительно: сказано было тихо, а все услышали.

Мегатонники обернулись. Неизвестно как, неизвестно когда, не оставив за собой даже цепочки следов, среди них оказался тринадцатый обитатель объекта У-18-Б — высокий худощавый блондин в накинутой на плечи зеленой фуфаечке. Аккуратно поддернув брюки, он примостился на краешке бревна. Откинул со лба непослушную прядку волос. Зевнул.

— Толян! — воскликнул Кучин, невольно притоптывая ногой в такт движению бедер солистки. — Здорово! «Спрайту» будешь? По случаю!

— Лучше чайку горяченького налейте, — попросил прапорщик Анатолий Хутчиш. — Что у вас тут за дискотека? Спать не даете.

— Товарищ генерал поздравляет нас с Рождеством!!! — объяснил Шикин, передавая Хутчишу исходящую паром эмалированную кружку.

— А! Ну-ну. — Хутчиш кружку взял, неторопливо обернулся и, не вставая, кивнул Евахнову: — Здравия желаю, товарищ генерал.

Генерал засопел. Будь его воля, он сгноил бы ни в грош не ставящего начальство наглеца на нарядах вне очереди. Но знал генерал, что этот обуревший прапор ему не по зубам. Да что там ему, — сам министр обороны как-то объявил Хутчишу десять суток «губы», а на следующий день примчался самолично извиняться. Не просто извиняться — перед строем!

На третьем глотке сгущенки Зыкину в рот полезла какая-то инородная пакость. Мысленно выматерившись — даже сгущенку нормально варить разучились, уроды! — он подцепил пальцами кусочек обслюнявленной полоски, потянул наружу, но потом передумал и незаметно затолкал обратно.

— Товарищ генерал, разрешите обратиться! — решил разрядить обстановку сержант Кудлатый. У него бабушка была армянка. — А танцы будут? Ну, в целях близкого ознакомления с творчеством вокально-инструментального коллектива… — И подмигнул с той долей панибратства, которую генерал еще мог позволить.

И кончилась песня. И снова вроде бы забарахлила техника у девчат. Может, падающий снег закоротил контакты? Девицы-красавицы словно чувствовали, что их пожирают глазами. Такие позы принимали, так томно выгибали спинки, что у бойцов пот на лбу проступил.

— На его месте я б туда не совался, — задумчиво протянул Кучин, наблюдая, как полковник Авакумский, скользя по льду, бежит к замолчавшим девушкам, чтобы объявить следующюю песню.

— Ну так и предупредил бы, — логично посоветовал Кудлатый. Из ансамбля ему больше всего нравилась та, что за ударными. Егоза.

— Нефиг. Сам понимать должен, что не в обычную вэ-чэ погостить приехал. Что здесь даже дышать сторожко надо, не то что бегать… Эй, Синдерелла, ты куда?

— Отолью пойду. — Зыкин поднялся с бревнышка и отошел за елку, подальше от ушлых сотоварищей. Оглядевшись — не подглядывает ли кто — он вновь подцепил краешек постороннего предмета в банке и стал вытягивать бумажную ленточку — точь-в-точь как телеграфная.

«СОВЕРШЕННО СЕКР…» — меленькими буковками в одну строку было напечатано на ней; дальнейший текст скрывался под слоем сгущенки. Зыкин сунул конец в рот и принялся обсасывать с ленты сгущенку.

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, — гласила очищенная надпись. — ПО ПРОЧТЕНИИ УНИЧТОЖИТЬ. БОЕВОЕ ЗАДАНИЕ. АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ ПРОВЕДЕННЫХ…»

Лента была длинной. Зыкин в задумчивости почесал репу. Он надеялся, что дали добро его рапорту с Чечней, а оно, видишь как, повернулось.

Нет, то не забарахлила техника, то пришел черед следующего номера концертной программы. На последних шагах полковник Авакумский поскользнулся окончательно, и быть бы ему в горизонтальном конфузе, но первая среди красавиц, солистка, выступила навстречу, лихим движением головы откинула иссиня-черную гриву волос за плечи и ловко, хоть и вслепую, подхватила полковника. И возложила его левую руку на крутое бедро, а правой доверила свою ладонь.

Полковник опешил. Полковник никак не ожидал, что его пригласят, но подобрался и втянул живот.

А далее началось танго на снегу. И загипнотизированные волшебным действом дали закружились вокруг танцующей пары. Все быстрее вписывались в водоворот кочки и проруби, ледяные исполины и полоска леса на далеком горизонте.

И казалось, будто не гитары рождают музыку, а музыка сама возникает внутри каждого из зрителей. И сердца суровых мегатонников подхватили жаркий ритм знойного танца.

И снег стал горячим, превратился в опадающий цвет акаций, пусть не развевалась мантилья, не стрекотали кастаньеты…

— Как думаешь, Толян, учебная тревога намечается или настоящая? — спросил Кучин и покосился на генерала, ошивающегося в опасной близости от замаскированного компьютера. В прошлое свое посещение генерал обыскал каждую пядь островка, но компьютер не нашел, был невероятно зол и заявил на подъеме флага, что он не он будет, если не изобличит того разгильдяя, который «спекулирует золотом и вынуждает Центробанк ради пополнения золотовалютных резервов девальвировать рубль».

Хутчиш пожал плечами.

— А что, будет тревога? — поинтересовался вернувшийся к костру Зыкин, вытирая липкие пальцы горстью снега. Ему было больно смотреть, как солистка танцует с другим.

Одна из гитаристочек подбросила белую розу, роза несколько раз перекувырнулась в воздухе. Полковник, завершая очередное па, наклонил исполненную грации партнершу, и та поймала цветок зубами, словно не закрывала траурная ленточка ее глаза от окружающего мира. И еще быстрее понеслись по окружности проруби, ледяные истуканы и кочки, сливаясь в сплошные линии. И снег превратился в соль.

— Молчать, салага, когда дедушки беседуют, — отшил Зыкина Кучин, а Хутчиш терпеливо пояснил:

— Валера, ты вертолет видел?

— На котором генерал прилетел? Ну, видел. — Большая снежинка села Зыкину на ресницу и растаяла. Горькая, как слеза.

— И что в нем было необычного?

— слова, слетающие с лиловых губ, припечатывались каблуками танцующих к горькому снегу.

— Я ж говорил — салага, — буркнул Кучин из-под опущенного лба, продолжая украдкой следить за генералом. Нет, пронесло и на этот раз. Евахнов ничего не заподозрил и захрустел снегом дальше.

Словно только эта четверка — генерал и три мегатонника — не попала под чарующую силу танца. Остальные бойцы уподобились ледяным истуканам, кто с чашкой стынущего чая в руке, кто просто с открытым ртом…

Ритм танца пульсировал в висках. Нервный и тревожный, скрывающий неведомую угрозу и заставляющий внимать этой угрозе с покорностью агницев. Перец и шафран хрустели на зубах.

В поднятом танцующей парой вихре кружилось низкое небо, жирным мазком живописца обжигала зрачки волнующаяся грива девичьих волос. И лепестки белой розы трепетали, как оперение пущенной из лука стрелы. И под расстегнутой на две верхние пуговицы шинелью полковника можно было углядеть вместо гастука концертную бабочку цвета хаки.

— Погоди, Илья, — отмахнулся Хутчиш и вновь повернулся к Зыкину. — Валера, это «Ми-8мт» был?

— Ну. — Под взглядом десятимегатонника молодой боец чувствовал себя очень неловко. Но то был не страх.

— Аналог гражданского «Ми-17», зеленый, с российским флагом на борту, ракетные установки «УБ-16» на балочных подвесках, экипаж три человека, двадцатидвухместный, грузоподъемность четыре тонны или три тонны на подвеске?

— Ох ты, мать моя женщина… — До Зыкина наконец дошло, почему ребята устроили партер так далеко от сцены. Он посмотрел в ту сторону, где скрылся вертолет, потом перевел взгляд на концертную площадку.

Смуглые пальцы терзали струны гитар, как зубы пантеры горло неспасшейся лани.

— Понял наконец? Молоток. — Не дожидаясь ответа Хутчиш поднялся. — Ладно, ребята, пойду вздремну. Сами справитесь или, может, пособить?

— Да ладно тебе, Толян! — сплюнул Кучин, словно ему на язык что-то попало, и удивленно попытался заглянуть внутрь банки сгущенки. — Не в первый раз. Помнишь, как к вентиляционной трубе на У-17-Б автралийцы подсоединили контейнер с мухами це-це… А ты рот закрой! — это уже Зыкину.

— Что ж теперь будет? — Зыкин непроизвольно сжал ни в чем не повинную, бедную банку, вминая стенки внутрь.

Да, прав был старшина Кучин: очень многому еще придется научиться рядовому Валерию Зыкину, прежде чем он станет полноценным мегатонником. Ведь это так просто: вертолет привез генерала и концертную бригаду, привез и должен увезти. Так зачем нужны ему пусковые установки на, не много не мало, шестнадцать ракет?!. Если б только для обеспечения безопасности груза, тогда б это были многоцелевые ракеты, а не класса «воздух — земля»…

А подгоняемые ритмом жестокого танца пульсы уже стучали, как пулеметы. Острое предчувствие неминуемой опасности разлилось по объекту У-18-Б, натягивая жилы, как струны.

И вот танцующая пара распалась; он и она встали по разные стороны концертной площадки. И, подхлестываемые ритмом, как ударами бича, пошли навстречу друг другу. И сошлись в последнем вираже.

Музыка оборвалась.

И белая роза стало вдруг алой. И полковник медленно завалился набок с кривым ножом под сердцем, и уже не было в происходящем ни гармонии, ни музыки. Полковник скрючился и замер.

И с одной стороны оказались подхватившиеся с мест мегатонники, а с другой присланные им на погибель валькирии.

— Ну вот, началось, — вздохнул Кучин, спрятав недоеденную сгущенку за пазуху, к мобильнику. И хрустнул пальцами. И застегнул полушубок. На все пуговицы.