Птице нравится расхаживать, шелуху от тополей коготками перенизывать, низко-низко станет ей, — приземлиться станет проще в опрокинутый полет… не летается на ощупь между сдвинутых широт.

Пронзительные окна — словно бред. Не все ль равно, куда мне отшатнуться. Горящий запах пьяных сигарет капризом чьим-то может изогнуться. И вскинет крик, тупик дыханью — вдрызг! И выбредают глупые спасенья. Мелодия по памяти — каприз, каприччио над долей вознесенья. Еще! Чуть-чуть! Частичка сентября привстанет, оторвется и — свобода! …Слепые воды след посеребрят. Немые руки вычерпают воду.

Всеобъемлющая вода через видимое, земля полоской, дух захватывает простором, тянет спрятаться под толщину, и я прячусь… Моя молодая мама зовет, бегает по берегу песка в противоположные стороны, а я — рыба: вижу из-под воды тот сон, что приснится спустя сорок восемь лет, где мама, уже умершая, в клетчатом платье своего возраста, о котором сейчас не знает, зовет меня, бегая, молодая… Ни она и ни я не замечаем, что нет почему-то чаек. Море запоминает нас, чтобы потом вернуться.