Такер нашел отца пятью милями севернее, где тот с двумя работниками разыскивал отбившихся от стада животных. Одного взгляда на лицо Джеда Гарретсона было достаточно, чтобы понять, что летняя жара ему не на пользу, и Такер зло выругал себя за задержку. Нездоровый румянец пятнами покрывал лицо отца, пот так и струился, пропитывая красный шейный платок, свистящее дыхание говорило о предельной усталости.

– Проклятие, ты плохо выглядишь!

В тревоге Такер произнес эти слова резче и громче, чем собирался. Один из подручных, старик Небраски, проработавший на ранчо не меньше десяти лет, бросил на него неодобрительный взгляд, но промолчал, только махнул рукой в знак приветствия. Заметив пасущуюся невдалеке корову, он ударил лошадь пятками и направил ее в ту сторону, оставив Такера наедине с отцом.

Джед Гарретсон сплюнул и сверкнул на сына глазами:

– Со мной все в порядке. Что это ты выдумал?

– А то, что сегодня чертовская жара. Ты устал, только и всего.

Джед бросил на него испепеляющий взгляд, но Такер давно привык к норову своего папаши и выдержал его, не дрогнув. Когда он чувствовал, что прав (а в этот момент он был прав на все сто), то нечего было и стараться поставить его на место взглядом. В такую жару человеку с больным сердцем нечего делать на улице, и Джед это знал. Он хотел доказать как себе, так и окружающим, что он все еще в отличной форме, что он все еще настоящий мужчина и хороший работник.

– В самом деле, поезжай домой и прими пару ложек лекарства, которое прописал Док Карсон. Я сам справлюсь.

– Ты с кем разговариваешь, парень! – взвился Джед, и румянец на его щеках стал еще ярче. – Я тебе не какой-нибудь старый пень, я еще покрепче твоего буду, так что прикуси язык и не смей говорить, что я плохо выгляжу, когда самочувствие у меня отличное!

– Ну да, ну да. Язык я прикушу, но завтра на всякий случай съезжу в город – закажу гроб. При такой жизни он очень скоро тебе пригодится.

– Тогда что ж ты явился сюда, ехал бы уж сразу за гробом! Или я тебе еще зачем-то нужен, парень? Может быть, затем, чтобы кусать меня, как ядовитая змея!

Они раздраженно уставились друг на друга; затем Такер вдруг, не сдержавшись, фыркнул. Как может он винить отца за упрямство, если сам упрям, как осел? Правда, упрямее Джеда Гарретсона не сыскать на всем свете. Уж таков он уродился.

– Чего это ты фыркаешь? Что смешного? – сурово осведомился Джед. – Ну? Скажешь или будешь целый час хихикать, как школьница?

Такер начал подыскивать ответ, который умилостивил бы отца, но тут подъехал Небраски, погоняя перед собой корову.

– Все, хозяин, эта была последняя. Мы с Лесом отгоним их на пастбище.

– Здесь, может, и последняя, – рявкнул Джед вслед старому ковбою. – Я еще съезжу проверю за Плоской скалой.

– Нет, не съездишь, – твердо возразил Такер, ухватив отцовскую лошадь за поводья. – Время терпит.

– Уже нет, – отрезал Джед. – Из-за этого ублюдка Маллоя у нас теперь на две руки меньше.

Пальцы Такера сами собой разжались, и поводья упали. Вопреки жаре ему показалось, что его окатили ушатом ледяной воды. Это все, что означала для отца смерть Бо? Потерю рабочих рук?

Но уже в следующую минуту здравый смысл возобладал. Этого не могло быть. Просто Джед не из тех, кто горюет открыто. Он никогда бы не признался, что любил старшего сына, что тоскует по нему. Он почти никогда не упоминал о Бо с самого дня похорон, и это означало, что душевная рана его не затянулась. Точно так же он никогда не говорил об умершей жене. Такер знал лишь, что Дороти Гарретсон умерла, давая ему жизнь, и что отец очень любил ее. Иногда Такеру казалось, что отец так и не смог простить ему смерти матери, как не сумел оправиться от удара, нанесенного этой внезапной потерей.

И не только этой.

– Сегодня в девчонку Маллой стреляли, – вдруг вырвалось у Такера.

Это сумело привлечь внимание отца, и тот приостановил лошадь. С минуту он молчал, как бы размышляя.

– Кто?

– Не знаю. Я был слишком далеко и только мельком видел его. По виду мужчина, в черном, на темной лошади.

Такер мысленно отметил, что одежда на отце черная и что лошадь у него темно-гнедая.

– Ну? Убили ее?

Равнодушие в его голосе почему-то наполнило Такера гневом. Странным, нелогичным гневом, который нельзя было выказать.

– Кто бы то ни был, он промахнулся, – сдержанно ответил он, – а поскольку местные стреляют превосходно, то скорее всего ее пытались просто припугнуть.

– Тогда к чему болтать об этом? Какое нам обоим дело до девчонки Маллой?

Джед впился взглядом в лицо сына, и тот постарался встретить его спокойно, но внутри у него все кипело. Каким бездушным, холодным голосом спросил отец, убили Эмму или нет! В момент, когда в нее стреляли, Джед Гарретсон был занят поиском отбившихся коров. Значит, это точно не он. Но как можно быть таким равнодушным к участи ни в чем не повинной девушки, пусть даже из семьи Маллоев? У Такера возникло зловещее предчувствие. Все и без того из рук вон плохо, но в любой момент могло стать еще хуже.

– Какое нам дело? Никакого, отец, если только это не был один из наших ковбоев. Может, кому-то пришло в голову расплатиться за смерть Бо.

– Да ты спятил, парень! – проворчал Джед, стаскивая шляпу и отмахиваясь от слепней, норовивших куснуть лошадь в ухо. – Среди наших людей нет сброда. Они, конечно, ребята горячие и за хозяина в огонь и в воду, но стрелять в бабенку не станут, будь она даже Маллой.

– Может, так оно и есть.

Немного поразмыслив, Такер пришел к выводу, что отец скорее всего прав. Но он был слишком встревожен и предпочел бы знать наверняка.

– Я все-таки зайду – поговорю с нашими ребятами.

– Дело твое.

Несколько минут без шляпы не сослужили Джеду доброй службы. Теперь он буквально обливался потом, так что черная рубаха промокла на груди насквозь. Он уже почти тронул лошадь, но вдруг передумал.

– Вот что я скажу тебе, парень, и ты лучше запомни мои слова. Если шериф Гилл вскорости не упрячет Маллоя за решетку, то следующим, кто выстрелит, буду я сам. И выстрелю я не в спину.

– Только не делай ничего скоропалительного, – быстро сказал Такер, бестрепетно встречая суровый взгляд отца. – Дай шерифу время и возможность сделать свою работу. Ну а если толку от него не будет, я сам займусь Уинтропом Маллоем. Негодяй заплатит за все зло, которое причинил нашей семье. Уж я найду способ, даю слово!

С полминуты Джед пристально смотрел сыну в глаза, словно хотел заглянуть ему в самую душу, потом кивнул, удовлетворенный. У него не было причин сомневаться в преданности Такера, ведь яростная ненависть к Маллоям была в той же мере частью их семейной жизни, как и любовь к ранчо. Кроме того, они вместе оплакивали смерть Бо, хотя старый Гарретсон ни за что не признался бы в этом. Печаль о погибшем сыне была тем сильнее, что не имела выхода и тлела глубоко в душе, еще больше разъедая ее. Не было и часа, чтобы Джед не думал о мести.

Маллой должен расплатиться за все! Когда это случится, многолетняя вражда, теперь уже кровная, наконец прекратится. Но не это главное. Главное, что победа останется за Гарретсонами.

– Вот что, – вдруг сказал он, надвигая поглубже шляпу, чтобы скрыть от сына смертельную усталость, – поеду-ка я и впрямь домой, а к Плоской скале отправляйся ты. За всеми этими делами я подзапустил расчетные книги. Сам знаешь, чем дольше за них не садишься, тем легче потом запутаться. В конце концов, ты мой младший партнер в бизнесе, вот и отрабатывай свою долю, хе-хе!

– Не откажусь, – легким тоном заверил Такер и добавил еще небрежнее: – Не забудь выпить лекарство. Оно в верхнем ящике…

– Черт возьми, парень, придержи язык! По-твоему, я не знаю, где это чертово лекарство? У меня не в порядке сердце, а не мозги!

– Конечно, конечно, – примирительно сказал Такер и подстегнул лошадь, прежде чем отцу пришла в голову еще какая-нибудь колкость.

Сумерки уже опускались на «Клены», стояла тишина, когда он вернулся домой. Солнце едва нырнуло за линию гор, поэтому их вершины все еще были окрашены в тревожный кроваво-красный цвет. Такер миновал барак для ковбоев – те как раз сидели за ужином – и направился к дому, невольно замедляя шаги по мере приближения. Ему нисколько не улыбалось провести очередной вечер вдвоем с угрюмым отцом.

Когда он шагнул через порог, словно холодная рука коснулась его спины и скользнула вдоль нее. Какая бы жара ни царила снаружи, в доме всегда было прохладно, даже холодно. Возможно, он был велик для троих… а для двоих стал непомерно просторен. А может, каждому дому нужна женщина, чтобы наполнить его теплом, радостью, добрыми чувствами?..

В этом доме ничто не говорило о том, что под его кровлей когда-нибудь находилась женщина. Голые полы не прикрывал ни единый, даже самый потертый ковер. Не было ни комнатных растений, ни мягких подушек на диване – ничего от уюта и комфорта. Только старое индейское одеяло небрежно свисало с отцовского кресла, из швов которого торчал конский волос. В домах других ранчеро Такеру приходилось видеть множество черточек благополучия – вроде кружевных занавесок и картин, но в этом доме шторы были тяжелые, темные, стулья и стол грубые, какими бывают предметы самой первой необходимости. О красивой скатерти и речи не шло. На непокрытом дубовом столе расставлялись разнородные миски и кружки, а затем старый повар Куки, сутулый и рыжеусый, просто бухал на середину стола огромное блюдо с мясом, а рядом – миску с картошкой или бобами.

Никто не обвинил бы Гарретсонов в привычке к роскоши и комфорту.

Вот и хорошо, с вызовом подумал Такер. Кому нужны роскошь и комфорт? Только какому-нибудь слабаку, неспособному довольствоваться малым. Он не из таких, отец тоже. Да и Бо был парень простой, без дурацких затей.

Роскошь и комфорт нужны разве что женщинам. Например, Эмме Маллой. Можно представить, сколько безделушек в ее доме… привезенных, должно быть, из самой Филадельфии.

Вот и хорошо, пусть любуется на них, ему-то что за дело до этого? У него в брюхе урчит, как у голодного волка!

Но как ни хмурился Такер, как ни злился на себя, он так и не сумел за целый день выбросить Эмму из головы. По правде сказать, он думал о ней с самого ее возвращения, с той минуты, когда увидел на веранде, явившись без приглашения в дом Маллой. Она выглядела такой изящной, почти хрупкой, в своем воздушном платьице, но как храбро она загородила ему дорогу! Она всегда была не робкого десятка, Эмма Маллой. Даже когда он бросил ее в траву и грубо навалился сверху, она не испугалась… Хотя, впрочем, испугалась, конечно, но, кроме страха, в ее глазах были гнев, возмущение, протест. И ожидание. Он мог бы поклясться, что, пусть недолго, видел в ее глазах ожидание.

Чего? Поцелуя? Почему бы и нет?

Правда, она ужасно возмущалась и даже заявила, что день пятилетней давности был худшим в ее жизни, но в это как-то не верилось.

Такер усмехнулся, беспокойно меряя шагами узкое пространство своей спартанской комнаты.

Эмма Маллой помнила тот поцелуй, как помнили его поцелуи и ласки другие женщины, с которыми ему приходилось бывать. Он никогда не задавался вопросом почему, принимая как данность, что нравится женскому полу. Но он был доволен, что произвел впечатление именно на эту девушку. Более чем доволен, – только справедливо, что она помнила его поцелуй, раз он тоже помнил. Он тоже помнил. Почему?

Может быть, потому, что до той минуты ему не приходилось целовать невинную девушку. Ему было восемнадцать тогда, и весь его опыт по части женщин ограничивался возней в сене с податливой местной красоткой по имени Сьюзи Мэй и одним посещением номера со шлюхой из городского салуна, который оплатил Бо в виде подарка на день рождения.

Так или иначе, он не мог забыть поцелуй за овином на ранчо Маллоев. С тех пор Эмма приходила ему на ум бессчетное число раз и в самое неожиданное время – например, когда он проезжал мимо школы, а то и во время отгона скота на торги, когда ковбои к ночи валились с ног от усталости.

Сколько раз он говорил себе, что это нелепо, глупо! Подумаешь, поцеловал угловатую девчонку!

Вот только ему казалось, что она первая потянулась тогда к нему. И потом, она была не просто девчонка. Она была Эмма Маллой, дочь его злейшего врага.

Но прошлое оставалось в прошлом – до сегодняшнего дня, – и он никогда не мечтал повторить тот поцелуй. Он даже не был уверен, что захочет снова поцеловать ее. Теперь он знал, что желает этого, но объект его желаний стал еще более запретным, чем прежде.

Взрослая Эмма оказалась еще более упрямой и вредной, чем маленькая. Легче управиться с дверью, которую заклинило, чем с ней. Ядовитые замечания так и сыплются у нее с языка. И надо же, чтобы при этом она была изысканна и хрупка на вид, как тончайший хрустальный бокал!

Такер вдруг перестал шагать. Ни с того ни с сего ему пришло в голову, что в доме Гарретсонов все-таки есть кое-что по-настоящему красивое, что можно назвать предметом роскоши. Это была фарфоровая статуэтка арфистки, принадлежавшая его матери. Она стояла в гостиной на столике, рядом с портретом в потемневшей серебряной рамке, и своей изысканной, хрупкой прелестью контрастировала с остальным убранством дома. И все же Джед не убирал ее с глаз подальше.

К своему удивлению, Такер понял, что фигурка напоминает ему Эмму Маллой. У нее была так же гордо повернута головка, а застывшее движение руки и пальцев, касающихся струн, было грациозным, как движения Эммы. Эту прекрасную, хрупкую фигурку так легко было разбить! Но уязвимость делала ее красоту совершенной.

Между тем подошло время ужина. Такер спустился в столовую, стараясь глядеть прямо перед собой, чтобы ненароком не бросить взгляд на фигурку.

Следовало бы давным-давно остепениться и завести семью, думал он мрачно. Тогда и думать было бы не о чем. Ему случалось размышлять о том, что неплохо бы жениться, чтобы возвращаться домой не только к ворчанию отца и бесконечным препирательствам с ним по любому поводу, но и к приветливой улыбке, к теплу и ласке.

Он знал, что кое-кто из горожанок и одна-две дочери местных ранчеро, как тактично говаривала Сью Эллен, «неровно к нему дышали». Однако связать свою жизнь с одной из них означало бы проститься со свободой. Про себя Такер называл это – «попасть в загон», а он ненавидел всякого рода изгороди и заборы. Жениться означало начать достойную жизнь и навсегда покончить с визитами в заведение «Иезавель», с салуном, игорными столами и девицами на любой вкус. Отказаться от выпивки с друзьями, от хорошей партии в покер, от ночей каждый раз с другой и заняться только работой – тяжелой работой изо дня в день, без просвета. И всегда отчитываться в каждом своем шаге, в каждой отлучке, в каждом опоздании.

Наконец по здравом размышлении Такер пришел к выводу, что нет на свете женщины, которая стоила бы свободы. Что он попросту не из тех, кто женится.

Так-то оно и лучше, заключил он. Вот взять Бо. Когда Бо было двадцать, Патриция Стоктон разбила ему сердце, выйдя замуж за Генри Дэниелса и уехав в Уичито. Понадобились годы, чтобы он пришел в себя от удара и начал ухаживать за Тэрой Маккуэйд.

Но только дело наладилось, как появился Уинтроп Маллой с заряженным ружьем и ненавистью в сердце и превратил любовную драму в кровавую трагедию.

Можно было не сомневаться, что женственная и хрупкая внешность его дочери скрывает черное сердце, – так порой прекрасный цветок прячет яд в своей сердцевине. В конце концов, в ней текла ядовитая кровь Маллоев. Правильнее всего выбросить прелести Эммы из головы и заняться вплотную убийством Бо, чтобы заклеймить хозяина ранчо «Эхо» как преступника.

Но выстрел, прозвучавший в этот жаркий день, не выходил у Такера из головы. Он был сделан на границе двух земельных владений, и потому подозрение падало прежде всего на людей Гарретсонов…

– Ты совсем мало ешь, – заметил он, выходя из задумчивости.

До этого они с отцом, сидя друг против друга за обеденным столом, поглощали ужин в молчании. Верхушки гор почти утратили свои закатные краски, и в долине залегли серые, унылые тени.

– Нет аппетита, – лаконично ответил Джед.

Он с отвращением посмотрел на жареную говядину с картошкой и бобами на своей тарелке, словно прикидывая, не отодвинуть ли все это, но потом все-таки подхватил на вилку еще кусочек. Он ел нехотя, потому что таков был вечерний ритуал, но с удовольствием прекратил бы это занятие. Взгляд его был скорее печален, чем угрюм.

– Вспоминаешь Бо? – не удержался Такер и тут же снова уткнулся в почти пустую тарелку.

– Чего ради? Воспоминаниями его не воскресишь, – буркнул отец.

Два оставшихся в живых Гарретсона посмотрели друг на друга. Некогда густые волосы Джеда сильно поредели за последние годы, и в них все больше проступала проседь. Он был одного роста с Уином Маллоем и все еще выглядел крепким, но Такер уже знал, как порой обманчива внешность. Еще полгода назад Джед мог сделать вдвое больше, чем теперь. Нынче он легко уставал, а порой доходил до полного изнеможения, но ни за что не признался бы в этом. Признать себя больным означало для него признать себя слабаком. Это касалось и внешних проявлений горя.

– Если бы Бо не убили, скоро все могло бы измениться для нас троих, – задумчиво произнес Такер. – Он женился бы на Тэре Маккуэйд и поселился здесь, в «Кленах», а потом они завели бы детишек. Пару, а то и троих. Дом сразу ожил бы…

– Если бы да кабы! – перебил отец резко. – Что толку рассуждать о том, чего все равно уже не будет?

– Наймешь кого-нибудь?

– Нет, – буркнул Джед и атаковал вилкой кусок мяса, словно врага. – Сам справлюсь. Я и сейчас могу работать за троих.

– Неделю. А потом помрешь.

Вилка со стуком полетела в тарелку. За этим последовал удар кулаком по столу, от которого подпрыгнули кружки.

– Хватит делать из меня старикашку, парень! Я выполнял большую часть работы на этом ранчо, когда вы с братом еще под стол пешком ходили!

– Я давно уже не хожу пешком под стол, если ты заметил, – возразил Такер невозмутимо, в душе поражаясь своему терпению. – И потом я тоже имею право голоса в делах ранчо, включая и твое здоровье.

– Мое здоровье оставь мне, парень.

– Дьявольщина! Ты хоть раз в жизни можешь уступить? Судьбу тебе не одолеть, пойми ты это!

– Уступить? К дьяволу! Я не знаю, как это делается!

Остывая, Джед достал две сигары из нагрудного кармана и бросил одну из них через стол сыну. Такер ловко ее поймал, и они прикурили в мрачном молчании. Вопреки только что разразившемуся спору странное чувство близости и взаимопонимания возникло между Гарретсонами.

Пока дымились сигары, ничего больше не было сказано, и только ночные шорохи и звуки, доносящиеся в открытое окно, нарушали тишину. Затушив окурок, Джед заговорил так, словно сказанное само собой разумелось.

– Пожалуй, стоит кого-нибудь нанять. Лишних рук на ранчо не бывает.

– Вот и славно.

– Не воображай, что переспорил меня.

Такер счел за лучшее промолчать. Он чувствовал, что разговор еще не закончен.

– По-моему, ты что-то задумал, – сказал он чуть погодя. – Скажешь, что именно, или я должен догадаться?

– Я думал о том, что эта девчонка вернулась.

– Ты говоришь о Маллой?

– Угу. Слышал, она красотка. Не знаю, я ее раньше вообще не замечал.

– Ну и как это связано с наймом еще одного подручного? – поинтересовался Такер.

– Очень даже близко связано, если хорошо подумать. – Старый Гарретсон многозначительно улыбнулся. – Когда ее папашу вздернут за убийство Бо, у девчонки на руках останется громадное ранчо. Работы там невпроворот. Она захочет от него избавиться – если не сразу, то после того, как наломается всласть. – Улыбка его стала шире от предвкушения. – Могу побиться об заклад, что мы заполучим «Эхо».

Перед мысленным взором Такера явились упрямо вздернутый подбородок и сверкающие решимостью синие глаза.

– А я бы не поставил на это, – сухо заметил он.

– Есть способы убедить самого несговорчивого человека. Что ж, подумал Такер, все это не лишено смысла. План вполне может удаться. Когда отца Эммы повесят, она наверняка от позора сбежит назад в Филадельфию. Девчонка не посмеет и носа показать в округе, если будет носить клеймо дочери убийцы. А зачем ей тогда ранчо? Только чтобы управляющий воровал в отсутствие хозяина?

Выходит, недалек день, когда Уиспер-Вэлли освободится от Маллоев раз и навсегда. Гарретсоны вернут свое с лихвой, а через десяток лет о вражде будут вспоминать как о чем-то давно минувшем.

– Ты прав, отец. Это вполне возможно, – согласился Такер медленно.

Он вытянул ноги и уселся поудобнее, насколько это позволял стул с прямой жесткой спинкой. Ему пришло в голову, что день изгнания Маллоев, день расплаты, может прийти совсем скоро, если кто-нибудь, прельстившись наградой, донесет на убийцу.

– Хорошо, что мы назначили вознаграждение. Алчность может подтолкнуть свидетелей. Кто знает, не окажется ли Уинтроп Маллой за решеткой уже через пару дней?..

– Вот и я на это надеюсь. Значит, нам надо поскорее нанять еще кого-нибудь, а может, и не одного. У меня предчувствие, что к осени дел будет по горло. Только на то, чтобы купить и переклеймить скот, потребуется уйма времени и сил, а потом его еще надо перегнать. Да нам нужно нанять не меньше дюжины!

В довольной улыбке Джеда проскользнуло злорадство.

Такер, напротив, не чувствовал никакой радости, ему не терпелось поскорее покончить с разговором. Он хотел, чтобы справедливость восторжествовала. Хотел, чтобы вражда закончилась раньше, чем прольется новая кровь. Смерть Уинтропа Маллоя решала обе эти проблемы.

– Сейчас я еду в город, – сказал он, вставая. – Там я дам знать, что мы ищем работников.

– Правильно, мой мальчик, правильно!

Немного погодя, направляясь к выходу, сквозь распахнутую дверь кабинета Такер увидел отца, уже склонившегося над расходной книгой. Дом казался не более шумным и оживленным, чем притихшая, безветренная ночь за его стенами. Такер направился к бараку наемных работников. В отличие от кое-как сколоченных сараев, в которых ютились ковбои на своих ранчо, в «Кленах» они жили в добротном бревенчатом строении, толщиной стен не уступающем хозяйскому дому. Здесь же находились плита, на которой старый Куки готовил свои незатейливые блюда, и камин на случай холодов. На стенах там и сям висели над нарами картинки, вырезанные из журналов. На вырезках сияли ослепительными улыбками красотки в купальных костюмах, роскошных бальных платьях, огромных, украшенных перьями шляпах.

К появлению Такера в бараке уже царило мирное вечернее настроение, предшествующее скорому сну утомленных нелегкой работой мужчин. Небраски и Линк Таннер лениво перекидывались в карты, Лес углубился в дешевый роман, Билл Рейберн что-то вырезал ножом из куска дерева. Это было его любимое занятие перед сном – на полочке над его койкой уже собралась целая коллекция кроликов, белок и енотов. На сей раз к ним должна была, судя по уже готовому крылу, присоединиться какая-то птица. На самой дальней койке кто-то похрапывал, кто-то писал письмо.

Люди занимались чем придется, в зависимости от интересов и привычек, и когда молодой хозяин ступил через порог, его приветствовали с уважительной фамильярностью, столь распространенной на Западе.

Прежде чем заговорить, Такер оглядел ковбоев, задержав на каждом пытливый взгляд. Все это были люди проверенные, давно ему знакомые, они работали на Гарретсонов годами. Невозможно было представить ни одного из них стреляющим в женщину, пусть даже для того только, чтобы ее попугать. Уважающий себя ковбой считал зазорным даже выругаться в присутствии женщины.

– Сегодня кто-то стрелял в Эмму Маллой, – наконец негромко произнес Такер.

До этого на него были устремлены взгляды, полные сдержанного любопытства, но теперь на лицах выразилось напряженное внимание. Наступило молчание настолько полное, что спящий проснулся и приподнялся на локте. Билл Рейберн, который учился с Эммой и Такером в одном классе, застыл с ножом в руке.

– Что с ней? – быстро спросил он.

– С ней все в порядке. Стрелявший промахнулся. Немая сцена на этом закончилась, ковбои зашевелились с явным облегчением. Однако ни один из них не вернулся к своему занятию. Все ждали продолжения.

– Может, кто-то что-то видел или слышал? Чужие в округе не появлялись?

Поднялся негромкий шум, напоминающий гудение пчел в улье, – ковбои переговаривались, обменивались замечаниями. Потом гул голосов сменился отрицательным покачиванием голов. Такер видел на лицах только неодобрение: стрелять в женщину! Стыд и срам!

– Это правда, ее отец застрелил Бо, но это не причина, чтобы опозорить себя, стреляя в его дочь.

– Ее здесь даже не было, когда Бо был убит, – заметил Такер.

– Верно, – согласился Лес, ероша густые и длинные черные волосы, унаследованные от индейских предков. – И потом, Эмма Маллой прехорошенькая. У кого поднимется рука выстрелить в нее?

– Я знал ее, когда она была росточком с котенка, – проворчал старик Небраски.

– Если бы мне и захотелось сделать что-нибудь с Эммой Маллой, то уж точно не пристрелить, – сказал Билл Рейберн и подмигнул Такеру.

Было ясно, что ковбои хорошо поняли цель его позднего визита, и им были вовсе не по душе подозрения, пусть даже и не высказанные.

– Что ж, я рад, что мы понимаем друг друга, – со значением произнес Такер, – но все же еще раз повторю, что враждуем мы с Уинтропом Маллоем, и только с ним. Когда его станут вешать за убийство, мы все придем посмотреть на казнь и скажем: туда ему и дорога. Но дочь его не имеет к этому никакого отношения. Ее не было в долине в день убийства Бо, и пусть каждый помнит об этом.

Ответом ему был одобрительный гул. Кивнув на прощание, Такер покинул барак и на этот раз направился на конюшню. Он надеялся, что теперь, после разговора с ковбоями, сумеет выбросить из головы события дня, но не тут-то было. По дороге к городу он продолжал размышлять и вспоминать.

Постепенно недавнее облегчение сменилось раздражением. Какого черта он так печется о безопасности Эммы Маллой? Какое ему вообще до нее дело? Пусть этот болван, ее жених, приезжает и кудахчет над ней, как курица!

Жених.

Такеру вспомнилась «парфянская стрела», выпущенная Эммой, когда они расставались. Само собой, у нее есть жених. У таких, как она, поклонников хватает, и один из них очень скоро становится женихом, самый напористый и самый богатый. Думает небось, что выиграл большой приз, и знать не знает, что сидит на крючке, как глупая рыбина, попавшаяся на приманку. Ну и ладно, кто бы он ни был, ничуть его не жалко!

Однако болван-жених скоро заявится в долину собственной персоной. Эмма наверняка будет таскать его повсюду, выставляя напоказ, а под конец заявится с ним на танцы в честь Дня независимости. То есть через две недели.

Вот и славно! Будет кому присмотреть за тем, чтобы ей не снесли ее бестолковую голову, подумал Такер нарочито грубо и выругался в полной тишине на залитой лунным светом дороге. Внезапно ему ужасно захотелось выпить – не воды, а виски в заведении «Иезавель»; он сухо сглотнул. А к виски всегда прилагалась девочка, все равно какая, они там все неплохи. Блондинки, одна к одной. На Западе любят блондинок. Брюнеток с синими глазами в заведении отродясь не бывало.

Девочки, к которым он ехал, иначе двигались, иначе смеялись, но они умели заставить его забыть долгие и одинокие ночи в доме, где боль и ненависть укоренились крепче, чем радость и веселье.

«Интересно, – вдруг подумал Такер, – удастся ли забыть и то, что самая красивая женщина в мире – мой кровный враг?» Внезапно он усомнился в этом. Что ж, кроме девочек было еще виски, и уж оно никогда не подводило.