В самом ли деле я полагал, что Иммануил Кант — убийца? Хотя бы на одно мгновение? Способен ли был вообразить эту странную картину: Роланд Любатц весело болтает о чем-то, а профессор Кант тем временем приобретает шесть костяных игл для хладнокровного убийства шестерых ни в чем не повинных жителей Кенигсберга? В его-то возрасте? И при его-то состоянии здоровья?

Если подобная мысль на какое-то краткое мгновение и промелькнула в моем взбудораженном мозгу, фраза, столь решительно вписанная в памятную книгу галантерейщика, спасла меня от следующего шага по направлению к непростительному заблуждению. То, что я прочел, было не чем иным, как циничной пародией на всеми уважаемые и повсюду цитируемые слова Иммануила Канта. Всматриваясь в неуклюжие буквы, складывавшиеся в издевательское высказывание, записанное незрелой, почти детской рукой, я вдруг понял, что в течение последних дней знакомый призрак несколько раз касался моей руки и всякий раз проходил неузнанным.

Впервые я не увидел этот зловещий призрак в тот самый день, когда семь лет назад приехал в Кенигсберг и столь неожиданно был приглашен на обед в дом профессора Канта. Его старый лакей отсутствовал — он отправился на похороны сестры. За тридцать лет постоянной службы тот день стал для лакея первым, когда он не сидел за обеденным столом вместе с Кантом. Вскоре же после того, как я вернулся в Лотинген, шестидесятилетнего слугу изгоняют из дома, где он верой и правдой проработал так много лет, и запрещают впредь заходить туда. И тем не менее фрау Мендельсон видела его несколько раз входящим в особняк Канта и выходящим оттуда в разное время дня и ночи. Она сама мне об этом сообщила. Она видела Мартина Лямпе!

Лямпе удалось проникнуть в гостиную профессора Канта и выйти из нее вскоре после того или незадолго до того, как там был я. Мы с Мартином Лямпе были подобны двум спутникам, вращающимся вокруг некой огромной планеты по параллельным орбитам и потому никогда не встречающимся. Но почему же Кант позволил Лямпе вернуться из изгнания?

Я мог только догадываться. Возможно, слуга сыграл на великодушии, присущем его бывшему хозяину. Может быть, встречи с ним относились к числу непреодолимых привычек философа, регулярность и постоянство этих визитов успокаивали его, вызывая ощущение порядка и стабильности, которые были жизненно важны для благополучия стареющего профессора. То, что для Канта было не более чем безобидной болтовней со старым добрым конфидентом, на самом деле являлось ключом к силе Мартина Лямпе. Подобно кукушонку в чужом гнезде, он одного за другим выкинул всех других птенцов. Ближайшие друзья Канта пытались изгнать лакея, но он ловким маневром опережал их, и они оказывались в той яме, которую копали для него. Мартин Лямпе никогда не отдалялся от Иммануила Канта. Ни на мгновение. Он внимательно наблюдал и за мной, за каждым моим шагом. И как только я начал вытеснять его в качестве доверенного лица Канта, он попытался разделаться со мной. Он убил сержанта Коха, полагая, что убивает меня. Приманкой для него стал водонепроницаемый плащ. Кант, должно быть, упомянул в их беседе, что передал его мне. Лямпе же было неизвестно, что я, в свою очередь, навязал его Коху.

Но зачем было Лямпе убивать других? Неужели все они имели какое-то, пусть очень незначительное, отношение к Канту, которое я еще не смог установить? Вполне вероятно, что Кант мог консультироваться у нотариуса, а как насчет остальных? Ян Коннен был кузнецом, Паула Анна Бруннер торговала яйцами, Иоганн Готфрид Хаазе был просто полоумным городским бродяжкой. И почему сам Кант ни разу не упоминал обо всех этих людях, если он их знал?

Я нашел убийцу, однако не мог понять, что им двигало. Необходимо было разыскать его и заставить говорить. Но откуда следует начинать поиски? Где он живет? Где скрывается? Я извлек карманные часы. Была половина шестого утра. Тем не менее я поспешил вниз по Кенигштрассе в направлении, противоположном Крепости. В голове у меня мысли нервно налезали одна на другую. И я молился…

«Всемогущий Боже, прости Тотцев, мужа и жену. Прости Анне Ростовой ее прегрешения и преступления. Прости слабость Люблинского, — выговаривал я про себя. — Все они погибли из-за моей слепоты и непрофессионализма. И помоги мне остановить Мартина Лямпе!»

Он отыскал способ действия и орудие, идеально подходившие его физическому состоянию и возрасту. Подобно хитрому пауку, он соткал паутину коварства, чтобы изловить в нее свою жертву. И когда несчастная муха попалась в его сеть и была надежно обездвижена, он нанес ей удар, впустив в нее весь яд, который имелся в его распоряжении.

— О всеблагой Господь! — произнес я вслух. — Спаси душу Амадея Коха.

Кох так и не узнал, насколько близко он подошел к открытию истины. С жаром молился я за его честную душу, плотнее запахиваясь в плащ от пронизывающего утреннего холода.

«И да поможет мне Бог!» — подумал я в конце, хотя в самой мысли было больше иронии, чем благочестия. Я был обманут, но судьба все-таки не заставила меня расплачиваться за ошибку собственной жизнью.

Я достиг места своего назначения, отворил скрипучую калитку, ведущую в сад, и начал стучаться в дверь с гораздо большей силой, чем входило в мои намерения. Наконец на мой стук вышел слуга. Поправляя парик, он бесцеремонно сообщил мне, что в столь ранний час его хозяин не принимает визитеров.

— Сейчас только шесть часов утра! — добавил он. — Кроме того, он простужен. Сегодня он вообще никого принимать не будет.

— Ему придется сделать исключение, — упрямо настаивал я. — Скажите ему, что поверенный Стиффениис должен сообщить нечто чрезвычайно важное.

Слуга захлопнул дверь, но через несколько минут открыл ее снова. Не произнося ни слова извинения за свою грубость, он жестом показал мне дорогу в переднюю и оттуда на второй этаж.

Герр Яхманн сидел в постели, опершись на гору подушек, его серый шерстяной ночной колпак был надвинут на самые брови. Воздух в комнате был пропитан камфорными парами.

— Опять вы? — приветствовал он меня с демонстративной неприязнью. — Последний кошмар долгой ночи.

Я уселся на стул рядом с кроватью, не извинившись и не дождавшись приглашения.

— Я пришел по поводу Мартина Лямпе, — сказал я. Яхманн внезапно выпрямился. — Я хочу, чтобы вы сообщили мне все, что вам о нем известно.

Он снова упал на подушки с тяжелым и громким вздохом и закрыл глаза под опухшими покрасневшими веками.

— Я полагал, что вашей задачей было найти убийцу, Стиффениис, а не собирать сплетни о слугах.

— Мне нужна ваша помощь для защиты профессора Канта, — произнес я резко и стал ждать, пока Яхманн откроет глаза и взглянет в мою сторону. Но он был неподвижен и молчал. — Вы знаете фрау Мендельсон? — продолжил я.

Он кивнул, однако ничего не ответил.

— Она говорила мне, что не раз видела, как Мартин Лямпе входил в дом профессора Канта.

Если бы я сообщил Яхманну, что по улицам Кенигсберга разгуливает на свободе голодный полярный медведь, его потрясение вряд ли было бы столь же сильным. Глаза его мгновенно раскрылись, и он злобно уставился на меня.

— Не подпускайте этого человека к Канту! — крикнул он так громко, что его вопль спровоцировал приступ сильнейшего кашля. Сила его неприязни к Лямпе повергла в растерянность даже меня.

— Вы мне рассказали все, что я должен о нем знать, герр Яхманн?

Старик ничего не ответил, а только еще ниже натянул шерстяной колпак на голову и плотнее запахнулся в шаль, как будто вместе со мной в его комнату пришел зимний холод.

— Лямпе был не просто слугой, — медленно ответил он. — Он был чем-то большим, гораздо большим. Без него профессор Кант просто не мог жить. Как ребенок без матери. Своими интеллектуальными достижениями Кант во многом обязан Мартину Лямпе.

Вероятно, он заметил выражение предельного недоумения и недоверия на моем лице.

— Вы, верно, полагаете, что я преувеличиваю? — Яхманн улыбнулся бледной улыбкой. — Мартина Лямпе демобилизовали из армии, а Канту нужен был слуга. В то время это было удачным совпадением. Кант ведь совершенно беспомощен. Он абсолютно не способен себя обслуживать. И Лямпе пришелся очень кстати. Представьте, профессор сам не может даже надеть чулки. Таким образом, вся повседневная жизнь Канта организовывалась и контролировалась грубым солдатом, послушно выполнявшим любое приказание хозяина. Если Кант требовал, чтобы его ежедневно будили в пять часов утра, капрал буквально исполнял его требование. Если профессор желал соснуть еще немного после назначенного времени, слуга безжалостно вытаскивал его из постели, как ленивое дитя. И Кант был благодарен ему за это. Профессор нуждается в жесткой дисциплине, которую ему могли дать только мать и такой человек, как Лямпе.

Яхманн прервал рассказ, чтобы высморкаться.

— Но почему он изгнал его после стольких лет преданной службы? — продолжил я расспросы.

Утерев нос платком, герр Яхманн ответил:

— Он представлял величайшую опасность для своего хозяина. Мартин Лямпе стал… незаменим.

Я внимательно всматривался в бледное лицо Яхманна. Губы его дрожали, глаза горели болезненным огнем. Казалось, Мартин Лямпе в него самого вселяет ужас.

— Каким образом он мог представлять для него опасность, сударь? Я вас не понимаю.

— Вы знаете Готлиба Фихте? — спросил он вдруг и не стал дожидаться, пока я отвечу. — Фихте был одним из самых многообещающих студентов Канта. Когда вышла его докторская диссертация, многие считали ее автором Канта. Они думали, что он воспользовался именем Фихте как удобным псевдонимом, что, естественно, было неправдой. Фихте часто навещал своего учителя, и Кант всегда очень тепло его принимал. Но после публикации диссертации в их отношения закралась холодность и даже враждебность. Их взгляды разошлись. Да и философская мысль сменила направление. Чувство, Иррациональное, Пафос стали новыми ключевыми понятиями. Эпоха Разума уходила. Логика давно вышла из моды, и на Иммануила Канта смотрели как на артефакт прошлого. А потом Фихте без всякой явной провокации опубликовал язвительный памфлет против Канта, в котором обвинил его в интеллектуальной лени. И вскоре с невероятной наглостью явился к нему домой, заявляя, что желает поговорить с бывшим наставником.

— И Кант принял его?

— Конечно, принял. Вы ведь знаете, какой он. Ему всегда интересно побеседовать с кем-то, от кого можно ожидать формулирования новых концепций. Мартин Лямпе все воспринял совершенно в ином свете.

Я задумался на мгновение над услышанным.

— Лямпе был всего лишь слугой. Что он мог сделать?

Яхманн не обратил никакого внимания на мое возражение.

— Фихте прислал мне письмо, в котором описал то, что случилось в тот день, — продолжал он. — По его словам, он даже опасался за свою жизнь.

Он опустился на подушку, словно его совсем оставили силы.

— Что он сообщил вам? — продолжил я расспросы, не давая собеседнику ни минуты передышки.

Яхманн поднес ко рту фланелевый платочек, сделал глубокий вдох, и густой аромат камфоры разнесся по комнате.

— Выйдя из дома Канта в тот вечер, Фихте оказался в полном одиночестве в переулке. Был густой туман и уже стемнело, но вдруг Фихте почудилось, что кто-то его преследует. Он ускорил шаги, преследователь сделал то же самое. Вокруг не было никого, к кому Фихте мог бы обратиться за помощью. Поэтому ему не оставалось ничего, как повернуться лицом к тому, кто шел за ним по пятам.

— И Фихте узнал его? — спросил я.

Яхманн кивнул:

— Узнал. Это был Иммануил Кант.

На мгновение я подумал, что жар помутил рассудок старца.

— Не тот дружелюбный Кант, с которым Фихте только что беседовал, — продолжал Яхманн, — а некий демон, жуткая пародия, очень похожая на Канта, одетая, как Кант. Он бежал за Фихте с кухонным ножом в руках и перерезал бы ему горло, если бы молодой человек не оказался проворнее. Фихте узнал его. Он увидел, что перед ним не профессор Кант, а его престарелый лакей, который за полчаса до того наливал им обоим чай в почтительном молчании в гостиной Канта.

— Господи помилуй! — не смог я сдержать восклицания, подумав, а не был ли тот вечер началом безумия Мартина Лямпе.

— Фихте назвал его злым воплощением Канта.

— Почему вы не рассказали мне об этом раньше? — спросил я.

Герр Яхманн несколько мгновений молча смотрел на меня.

— И какую пользу вы почерпнули бы из моего рассказа? — холодно ответил он вопросом на вопрос.

— А Канту было известно о происшедшем? — попытался я исправить ошибку.

Яхманн дернулся под одеялом так, словно его ужалила гадюка.

— Вы что, меня за полного идиота принимаете, Стиффениис? В их доме произошла страшная катастрофа: личности поменялись местами. Слуга стал хозяином.

— И вы его прогнали, — заключил я.

— Я попытался подкинуть Канту идею, что ему нужен более молодой слуга. Потом я написал вам, Стиффениис, и попросил не общаться с профессором. Я хотел, чтобы философ прожил старость в мире и спокойствии. Канту необходима защита от окружающего мира. Ему чрезвычайно вредны смущающие дух влияния, которые исходят от таких людей, как вы и Мартин Лямпе. Возраст сказался на стабильности и ясности ума профессора.

Меня крайне расстроила параллель, которую провел герр Яхманн между Лямпе и мной. Он все еще не мог простить мне ту тесную дружбу, которая установилась между мной и его бывшим другом, и не скрывал своей неприязни. Он нас обоих рассматривал в качестве одинаково вредных привязанностей Канта.

— Вскоре после того как я его уволил, — продолжил он, — я сделал еще одно открытие. И оно было в высшей степени печальным. У Лямпе была жена! Он был женат в течение двадцати шести лет, и никто не знал об этом.

— Но он ведь жил в доме Канта…

— Да, и проводил там день и ночь. В течение всех лет службы у него. — Яхманн покачал головой. — С точки зрения условий работы Лямпе брак кажется чем-то совершенно абсурдным.

Он сделал паузу, погрузившись в мрачное молчание.

— У Лямпе были какие-нибудь познания в философии? — спросил я.

Яхманн пожал плечами:

— Что простой пехотинец может знать о таких вещах? Да, он умеет читать и писать, но главное в том, что им овладела навязчивая идея. Однажды он заявил мне, что Кант не способен работать без его помощи. И не раз я заставал его на кухне, листающим труды хозяина. Один лишь Бог знает, что он в них вычитывал! Покидая дом Канта, Лямпе предупредил меня, что профессор не напишет больше ни одного слова без его поддержки. Боюсь, пророчество безумца оправдалось.

— Вы что-нибудь слышали о нем после его увольнения? — спросил я.

Яхманн, казалось, раздулся от возмущения.

— В последнее время я очень редко общался с Кантом. И тем не менее я старался сделать все, что в моих силах, чтобы не допустить Лямпе в его дом. Я с содроганием думаю о том, что профессор не подчинился моему запрету. — Он взглянул на меня, глаза его сверкали лихорадочным блеском и слезились. Слезы текли по щекам. — Фрау Мендельсон уверена в том, что видела именно его?

— Она видела, как он выходил из дома. Не далее как вчера. Она мне так сама сказала.

— Найдите его, Стиффениис! — крикнул Яхманн. — Найдите этого человека, пока он не натворил чего-нибудь страшного.

— А у вас есть какие-либо подозрения относительно того, где он может находиться, сударь?

Яхманн устремил на меня взгляд коршуна.

— Его жена знает. Она живет… они живут, — поправился он, — где-то неподалеку от Кенигсберга. Где точно, не знаю. У меня никогда не было особого желания что-то подробно о нем выяснять. А теперь, Стиффениис, — он наклонился ко мне и протянул холодную влажную руку, — прошу меня извинить. Весьма признателен вам за все, что вы сделали для профессора Канта.

От меня не ускользнул тот язвительный сарказм, который прозвучал в его последней фразе.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не позволить Мартину Лямпе…

Я замолчал, испугавшись, что и без того уже сказал слишком много лишнего, но Яхманн меня не слушал. Он вновь извлек из маленького фарфорового тазика полотенце и положил его себе на голову, чтобы под этим тентом вдыхать пары камфоры. Мне недвусмысленно предлагали удалиться.

Я вышел из дома Яхманна, в конце улицы поймал двуколку и попросил сонного возничего довезти меня до Крепости. За всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз, но совсем не о сне думал я, вбегая к себе в спальню. Где Лямпе? Где его жена? Я не мог воспользоваться услугами жандармов, чтобы найти их. Никто не должен знать о связи между Лямпе, кенигсбергскими убийствами и профессором Кантом. Я закрыл за собой дверь и почувствовал себя мухой, попавшей в бутылку. И, словно муха, я метался из стороны в сторону, натыкаясь на стеклянные стенки, а ведь выход был совсем недалеко. Если бы я был чуть-чуть внимательнее, если бы я осмелился… Решение проблемы было достаточно очевидным. Существовал человек, которому я мог задать вопрос о Мартине Лямпе, — сам профессор Кант. Он, несомненно, должен знать, где находится его бывший слуга. Но могу ли я задать вопрос так, чтобы не выдать причины, по которым мне вдруг понадобился Лямпе?

Резкий стук в дверь мгновенно загнал эту мысль, подобно испуганной крысе, в самый дальний и темный уголок моего сознания.

Когда я открыл дверь, то обнаружил солдата с осоловелым лицом, который уже занес кулак, чтобы постучать еще раз.

— Срочное сообщение, сударь.

— Что такое?

— Там, внизу, сударь. Какая-то женщина хочет вас видеть.

Я никого не ждал. Неужели Елене по какой-то причине вздумалось приехать в Кенигсберг? Точно так же, как, повинуясь некоему необъяснимому импульсу, педелю назад она отправилась в Рюислинг на могилу моего брата.

— Она говорит, что ее зовут фрау Лямпе, — добавил солдат.

Я поспешил вниз по лестнице, чувствуя громадное облегчение и возблагодарив Провидение. Говорят ведь, что неисповедимы пути Господни. Насколько же верны эти слова! В тот момент надежда вновь пробудилась у меня в груди. В действительности радостное чувство оказалось не более чем последним шагом на моем пути вниз, в бездну погибели и заблуждений. Посланник принес мне ключи от запертого склепа, который я тщетно пытался взломать. А я не мог и предположить, какой ужас ожидает меня там, как только повернется ключ, и я войду внутрь.