Вива старалась прогнать свои страхи сном, но проснулась через полчаса, замерзшая, с болью в шее. Вероятно, близилась последняя ночь празднования Дивали. В прошлую ночь она слышала приглушенные выстрелы петард, радостные крики, шипение фейерверка. При мысли о том, что люди неподалеку живут обычной жизнью – смеются, едят, обнимают своих детей, – она чувствовала себя еще более одинокой, словно человек в лодке, оказавшийся в океане, далеко от берегов.

Теперь она еще больше сомневалась, что выйдет отсюда живой. Если Гай все время шпионил за ними, бог знает, что он мог наговорить про нее мистеру Азиму. «Кто будет горевать обо мне, если я сегодня умру? – подумала она. – Кому будет не безразлично?» Она представила свои похороны. Там будут Дейзи и, может, Талика и Судай; некоторые волонтеры из приюта, миссис Боуден, возможно, Клара, ирландская сиделка, которая никогда ей не доверяла и не симпатизировала, из какого-то католического чувства долга. Тори, несомненно, приедет из Амритсара; Роза с ребенком из своего далекого Банну. Яснее, чем когда-либо, она видела, в каком хрупком мире они живут, как ей нужны их смех и любовь.

И Фрэнк. Как больно ей теперь думать о нем. Он приедет. Теперь она была почти уверена в этом. Он пытался стать ей другом. Искореженные судьбой люди, такие как она сама и мистер Азим, всегда защищают себя, свои семьи, религию, свою гордость и потаенное, раненое «я». Фрэнк открыл для нее свое сердце, не делал тайны из своих чувств. Какой храбростью это казалось ей теперь.

Лежа в темноте, она вспоминала тот чудесный день в Каире, когда все так много смеялись, не подозревая о буре, заваривавшейся на пароходе… А гостевой домик в Ути?.. «Не смей стыдиться этого», – сказал он ей потом.

Она вспоминала дождь, ливший за окном, слабый свет, пробивавшийся сквозь деревянные жалюзи; вспоминала их влажную кожу и сбитые простыни; и как потом, прежде чем она успела опомниться, они сидели, глядели друг на друга и хохотали. Он обнимал ее, прижимал к себе, держал ее лицо в ладонях и глядел на нее. Ворочаясь с боку на бок, она вспоминала, что его улыбка начиналась с озорного блеска в зеленых глазах, с двух ямочек на щеках и уж потом ослепляла ее своей красотой. И как она пыталась спрятаться, защититься от этой непобедимой улыбки, говорила себе – пускай другие женщины покупаются на нее, а она, Вива Холлоуэй, стреляный воробей, не верит никому.

При мысли об этом она недовольно поморщилась. Какая же она дура! В конце концов, что плохого сделал бедный парень? Разве что перешел черту, которую Вива провела для себя так давно, что теперь это уже не имело смысла?

Что ж, это признание, тем более что ее подруги, Роза и Тори, считали ее загадочной и смелой. Фрэнку она нравилась такая, и он пытался ей помочь. И любил он ее по-мужски, безоглядно.

Ее мысли метались. Да, да, да, вот что это было: жизнь без оглядки. Он перешагнул через свою одежду, оставил ее на полу, он хотел ее, а она его. Но почему утром она сказала ему «нет»?

– Фрэнк, – прошептала она в темноте. Больше всего ей сейчас хотелось обнять его. Но она упустила свой шанс.

Когда на следующее утро явился мистер Азим, она решила, что будет делать.

– Я вот что думаю, – сказала она. – В Бикулле есть дом, где, возможно, прячется Гай.

Он смерил ее подозрительным взглядом.

– Почему вы говорите мне это только теперь? – У него были темные круги под глазами. Похоже, что он спал так же плохо, как и она.

– Ночью я думала о вашем брате, – ответила она. – С каким нетерпением вы, вероятно, ждали его. Представляю ваш шок, когда вы увидели его лицо, как это было ужасно.

– Да, ужасно, – согласился Азим. – Мой брат этого не заслужил.

Она заглянула ему в глаза.

– Я думала и о нашем приюте. Я не очень рьяная верующая, так что тут дело не в боге, но я подумала, каково бы мне было, если бы у нас в Англии группа индийцев пришла в какую-нибудь школу и пыталась учить детей своим обычаям. Я бы отнеслась к ним с подозрением, даже сердилась бы… – Может, она слишком много говорит? Азим взирал на нее с откровенным скепсисом, крутя кольцо на мизинце. Он ждал. – Дело в том, что я устала, – сказала она. – Я надеюсь, что вы отпустите меня, после того как я приведу вас к нему.

– Он разозлится на вас. Он не джентльмен.

– Мне плевать. Я хочу уйти отсюда.

Он снова взглянул на нее и выпятил губы.

– Это не в вашей компетенции, – сказал он после долгой паузы. – Решать буду я.

– Конечно, – торопливо согласилась она, растягивая губы в улыбке. – Просто я подумала, что глупо с моей стороны не помочь вам, если я могу это сделать.

Уголком глаза она видела, как дорогой английский ботинок нервно стучит по полу. Азим встал и вздохнул.

– Где он живет в Бикулле?

– В квартире возле фруктового базара. Точный адрес я не знаю, но найду, если вы отвезете меня туда.

Его глаза с тяжелыми веками подозрительно уставились на нее.

– Я вернусь в половине шестого.

Он пришел в пять тридцать, на этот раз с блузой и кашмирской шалью, которые швырнул ей на колени. Азим снова надел на свою упитанную фигуру шальвар-камиз, белоснежный, с красивыми перламутровыми пуговицами.

– Скорее, скорее. – Он сидел перед ней на стуле, расставив ноги.

– Куда мы пойдем? – Ей было неприятно слушать свой дрожащий голос.

– Мы походим по улицам и посмотрим, не подведет ли вас память.

Она посмотрела на него.

– По-моему, это хорошая идея, – сказала она. – Я буду стараться.

Он подозрительно посмотрел на нее.

– Почему вы теперь стараетесь? Что изменилось?

– Я устала, – повторила она. – Я не знаю, почему я должна за него отвечать.

Она не убедила его.

– Он отомстит вам за это.

– Мне плевать. Я хочу уйти отсюда.

– Повторяю, – сказал он. – Это не зависит от тебя. Решаю я. Ведь ты сразу можешь побежать в полицию. Угадай, кому из нас они поверят.

– Конечно, – уныло согласилась она. – Просто я подумала, что если могу помочь, то нужно попробовать.

Он чудовищно громко фыркнул, словно пытаясь прочистить голову.

– Скажите еще раз, где он живет в Бикулле.

Она закрыла глаза и сделала вид, что вспоминает.

– Либо возле фруктового базара, либо в маленькой квартирке возле Джайнистского храма на Лав-Лейн, – ответила она. – Я гора, – она нарочно сказала слово «чужая» на хинди, – так что будьте терпеливым со мной – во время Дивали все выглядит не так, как обычно.

Его глаза холодно скользнули по ее лицу.

– Отличия совсем небольшие, – предостерег он. – И Бикулла тоже не очень большой район. Если попробуете сбежать, я вас убью. – И он добавил что-то на урду – она не поняла, ругательство или молитву.

– Для меня, – сказал он, – это будет не грех, а благое дело. Мне не нравятся такие женщины, как вы. Вы приносите позор нам и нашим детям.

Она старалась не показать свой страх, когда он протянул к ней руку с острым кинжалом.

От разрезанной веревки на ее запястьях осталось три глубоких шрама.

– Не теряйте времени, – прорычал он, когда она стала растирать их. Все намеки на дружелюбие исчезли. Он вложил кинжал в кожаные ножны, висевшие на поясе.

Когда он вышел из комнаты, она оделась под надзором пожилой женщины, глядевшей на нее с бесстрастным лицом. Ей дали поесть лепешку чапати, которую она запила солоноватой водой. Потом ее вывели на дневной свет.

На улице ее посадили в повозку рикши. Они сидели бедро к бедру с мистером Азимом, и это ее пугало. Перед тем как они двинулись в дорогу, он показал ей пистолет.

– Если вы осложните нам жизнь, – сказал он, – мы принесем вас в жертву. – Его фраза вызвала в ее памяти коз, которых она видела возле лавок мясников перед мусульманским праздником Курбан-Байрам.

Было шесть часов, не холодно, но мрачно и сыро; с неба исчезли все краски. Не считая двух раскрашенных дверей и огней в каком-то бедном доме, Дивали праздновали в этой части города очень скромно.

– Обычно я езжу на автомобиле, – зачем-то сообщил ей Азим, – но так будет лучше. – Его нога нетерпеливо стучала по полу повозки. Ему явно не нравилось такое унижение. Он рявкнул приказ испуганному рикше, потом повернулся к ней.

– Так где же он живет?

– Кажется, поблизости от Джайнистского храма. – Она решила держаться храбро. – Пожалуйста, проявите терпение. Я была там только два раза.

Он сердито взглянул на нее, и она услышала его вздох. Потом он достал пистолет, положил его на колени и прикрыл полой своего камиза.

Угрюмая улица, по которой они ехали, была пустой, не считая матери, стоявшей на коленях перед дверью, и двух маленьких девочек, рисовавших на пороге узоры Дивали.

– Когда мы выйдем из рикши, накройте голову шалью, – приказал он. – И если я скажу вам что-нибудь, отвечайте нормально. Сегодня ночью в Бикуллу явится Лакшми, богиня богатства. Так что, может, нам повезет. – Он фальшиво рассмеялся, она тоже.

«Вот что, должно быть, испытывает побитая жена, – думала она – настороженно чувствует каждое движение, каждый жест, взвешивает каждое слово». Но Виве надо продолжать игру: оставаться спокойной, разговаривать с ним как можно более дружелюбно. Если она сорвется, все пропало.

Она выехали на улицу Мейн. Вечернее небо было покрыто багровыми пятнами облаков, похожих на синяки. Справа от них, среди обветшалых домов, она увидела маленький храм. Освещенный сотнями маленьких свечей, он напоминал сказочную шкатулку с драгоценностями.

Она вздохнула.

– Мистер Азим, сколько дней продолжается этот фестиваль?

Он сверкнул на нее глазами и отодвинул ногу.

– Слишком долго, – проворчал он. – Дивали устраивается для людей с детскими мозгами.

Улица постепенно наполнялась праздничной толпой.

– Да, они, как дети, – повторил он, глядя по сторонам.

Вива почувствовала его одиночество, такое же, какое испытывала она. Он был таким же чужим на этих улицах.

– Вы никогда не празднуете его в своем доме? – спросила она.

– Я вам уже сказал, – нетерпеливо ответил он, – что мы с братом учились у вас, британцев. Мы учили английскую историю и стихотворения. Нас регулярно били – о чем это говорит? – Он возвысил голос. – До окончания школы я не знал ни одного индийского поэта. – И, помолчав, добавил: – Представьте себе это в вашей собственной стране.

Прежде чем она успела ответить, он выставил перед собой ладонь.

– Стой! – крикнул он рикше. – Поверни тут направо. А вы больше не говорите, – велел он ей. – Я должен сосредоточиться. – На его лице выступил пот.

– Я хотела сказать, что очень жалко, – сказала она через некоторое время. – У вас в Индии есть чудесные поэты.

Он громко фыркнул, приказывая ей замолчать, и заорал на рикшу, застрявшего в небольшой пробке, образовавшейся перед буйволом с телегой и праздничной толпой.

– Где он? – внезапно спросил у нее Азим.

– Я пока не знаю, – ответила она. – Вы можете сказать мне, где мы сейчас находимся?

– Вон там фруктовый базар. – Он махнул рукой на огромное приземистое здание, почти неузнаваемое в этот вечер в наряде из огней и блестящих украшений. Толпа густела, и теперь она слышала приближавшиеся крики и смех веселой компании, звуки труб. Рядом с ними бежал костлявый уличный мальчишка, пытаясь продать засиженные мухами сладости. Азим рявкнул на него, и мальчишка исчез.

Теперь они с трудом двигались по улице Мейн. Торговцы зажигали лампы на своих лотках. Небо озарилось тысячами и тысячами свечей. Азим злился – их задерживала толпа, несшая на помосте зловещего вида богиню из папье-маше.

– Поймите это, мадам. – Он возвысил голос, перекрикивая уличный шум. – Я знаю, вы все думаете, что мы все занимаемся таким идолопоклонничеством, но это не так. Я не занимаюсь. На мой взгляд, все это убивает нашу страну. По-моему, пора нанести ответный удар.

Его пальцы сжали рукоятку пистолета.

– Ганди тоже нас убивает, – заявил он. – Своей добротой. Мы слишком долго были слишком вежливыми. – Он повернулся к ней. Ненависть сочилась из него, словно туман.

– Случившееся с вашим братом стало, должно быть, последней каплей, – сказала она как можно спокойнее, потому что знала абсолютно точно, что он застрелит ее, не дрогнув.

– Сегодня я должен найти Гловера, – сказал он. – Мне сообщили, что завтра он может покинуть Индию на другом пароходе. – Он промокнул лоб платком. У него задрожали руки.

– Насколько я помню, это тут, – сказала она. – Два раза я ходила к нему, пересекала базар и потом… ой, извините. – Она покачала головой. – Я должна посмотреть не из рикши, а так. – Когда он повернул к ней лицо, она была уверена, что он видит ее ложь насквозь. Он на миг застыл в раздумьях, потом блеснул глазами.

– Я пойду прямо позади вас, – предупредил он. – Если вы попытаетесь убежать, я застрелю вас, но не сейчас, а потом, и никто не узнает, что с вами произошло. Понятно?

– Да, я поняла.

Он рявкнул рикше приказ. Тот остановился.

– Вылезайте, – велел Азим.

Когда она соскочила на мостовую, в десяти футах от нее начался фейерверк. Азим подтолкнул ее в спину, и они вошли в здание базара, где ее сразу оглушило блеяние овец и коз и крики птиц в клетках.

В ней назревала паника. Вкус металла во рту был вкусом страха. Звуки внутри здания нарастали до невыносимого грохота. Виве казалось, что она движется к непроницаемой стене из шума и человеческих лиц и что ее там ждет – неизвестно. Но она знала твердо, что от Азима надо бежать.

Впереди очень медленно шли две молодые девушки, увешанные украшениями с ног до головы, в новых сари; они весело щебетали. Когда они блокировали ей дорогу, Виве захотелось их придушить. Азим их не видел и торопил ее, толкая в спину дулом пистолета. «Джалди, джалди!» – повторял он.

– Я не могу идти быстрее, – ответила она.

Теперь ей стала видна широко распахнутая дверь в конце рынка; над ней на стропилах сидели голуби. Рядом с дверью сидели в клетках птицы; каждая клетка была освещена огнями Дивали.

За дверью она увидела другую толпу, которая стремительно текла к еще одному шаткому пандалу, окруженному музыкантами. В толчее базара она ощущала одновременно мощное течение толпы, сопоставимое с морским отливом, и жесткое, безжалостное дуло пистолета под своей лопаткой. Но теперь у нее не было выбора. Рядом раздался смех, потом радостный возглас. В воздухе запахло дымом, кто-то неподалеку закричал «Джалди!», и тут она упала. Чья-то нога ударила ей в зубы, и она услышала резкий треск; острая боль обожгла голову, тысячи и тысячи ног прогрохотали по ее мозгам, и все померкло.