После смерти родителей Вива часто гостила на Рождество в домах людей, которых едва знала: кузин, а однажды, когда никого не удалось найти, с их школьным садовником, чья бездетная жена дала ясно понять во время угрюмого рождественского завтрака, что за кусок индейки неплохо бы и заплатить.

И когда к ней пришло приглашение от Тори – в виде картонного слона, на котором она написала: «Рождество в Амритсаре – приезжай!» – она поначалу хотела отказаться. Она страстно ненавидела Рождество, да и без него чувствовала себя ужасно.

Ее спасение от мистера Азима обошлось ей дорого: пять стежков на шраме над глазом, трещина в ребре, головные боли и бессонница. Она утратила уверенность в себе. С ней обстоятельно побеседовал сержант Баркер, раздраженный шотландец, обливавшийся потом в своем мундире. Он дал ей понять, что раз она, одинокая женщина, предпочла жить в одном из наименее благополучных пригородов Бомбея и игнорировала рекомендации британский властей, вот она и получила свое; еще ей повезло, что она осталась жива.

Но им с Дейзи по крайней мере удалось найти для Гая комнату в бомбейской платной лечебнице. Доктор Ратклифф, мягкий, сухопарый человек, управлявший ею, был когда-то жертвой горчичного газа и успешно лечил пациентов с нервными расстройствами. Он тоже считал, что форма деменции у Гая, возможно, являлась разновидностью шизофрении. Он дал Дейзи и Виве статью на эту тему, автор которой, доктор Бойла, утверждал, что на это состояние, которое когда-то считалось симптомом сверхактивного, даже дегенеративного мозга, следует смотреть с большим сочувствием. «Недостаточно, – сказал Ратклифф, когда показывал им территорию, – просто написать «чокнутый» о пациенте, как делают некоторые мои коллеги. Мы должны найти для него если не лечение, то хотя бы щадящий образ жизни».

Гая поместили в спокойную, солнечную комнату на краю двора. Для него составили режим дня, состоявший из приема пищи и физических упражнений. Окно комнаты выходило в маленький сад, в котором Гай любил трудиться.

Немного поправившись, Вива стала его навещать. Они вместе сидели во дворе, пили лимонад, и в ее последний визит он сказал: «Прости, что я обижал тебя. Я не хотел». Таким спокойным она его еще не видела. Он хорошо владел собой и казался счастливым.

Но через четыре дня после этого из Ассама приехал отец Гая. Он специально явился к ним в приют, чтобы заявить Дейзи и Виве, что он не признает никаких шарлатанов-психиатров и что его сын меньше всего нуждается в женской опеке. Он привез для Гая билет до Англии. Его старый приятель наверняка найдет для парня место в своем полку. Несмотря на все былые неприятности, полученные от Гая, когда он, бледный и потрясенный, пришел к ней прощаться, она снова почувствовала смесь вины и ответственности, а еще уверенность, что парня снова бросают к волкам. Гай специально попросил доктора Ратклиффа отвезти его в приют, чтобы он мог попрощаться. Они сидели на скамейке у офиса Дейзи. Неожиданно он обнял ее за плечи и уткнулся в ее плечо как ребенок.

– Я не хочу ехать, – сказал он. – Ты можешь что-нибудь сделать?

– Нет, – ответила она и поняла, что так оно и есть. Ведь она не его мать и не опекун. Его родители не доверяют ни ей, ни доктору Ратклиффу, считая его шарлатаном. Гай был вне ее контроля, и она никак не могла исправить его жизнь.

Он снова обнял ее.

– Ты красивая, – были его последние слова. – Когда-нибудь я хочу жениться на тебе.

У нее пошла кругом голова от таких слов.

После этого Дейзи, уезжавшая в Англию на Рождество, настояла на том, чтобы Вива тоже отдохнула. По ее словам, в приюте на Рождество останутся только шесть детей. Миссис Боуден и Ваибхави присмотрят за ними.

«Возьми две недели, тебе они просто необходимы – я запрещаю тебе волноваться из-за этого парня и работать над твоей проклятой книгой. Поезжай!»

Когда за две недели до Рождества поезд прибыл в Амритсар, Вива с облегчением обнаружила, что Тори встречала ее одна. Ей не хотелось больше ни с кем видеться.

– Вива! – На лице Тори засияла радостная улыбка. Она крепко обняла ее и заглянула ей под шляпку.

– Господи! – воскликнула она. – Твой глаз! Что случилось?

– Да так, ничего – ничего особенного. Он просто так выглядит страшновато, на самом деле все почти зажило. – Вива с ужасом ждала этого вопроса. Проклятый глаз до сих пор был зримым свидетельством ее позора, и, хотя она по-прежнему жила в страхе перед Азимом, нужно было как можно скорее забыть тот инцидент. – У меня было маленькое приключение, а потом я упала. Я расскажу тебе за ужином. Ах, Тори, просто не верится, что я здесь. – Она оперлась на руку Тори. – И какой чудесный день.

В самом деле: небо чистое как стекло и совершенно голубое.

– Впрочем, мы с Тоби решили так: нечего этому несчастному солнцу портить наше английское Рождество, – пошутила Тори, когда они шли под руку к машине. – Он собирается сыпать на нас с чердака кусочки ваты, чтобы мы чувствовали себя как дома.

И, помолчав, она добавила, крепко сжав руку подруги:

– Вива, мне не терпится вас познакомить. Тебе он очень понравится. Правда.

«Хорошо бы», – без особой уверенности подумала Вива. Знает ли Тоби, как она яростно отговаривала Тори выходить за него замуж? Она, Вива, – великий специалист по любви и браку! Но тогда она ужасно боялась за Тори.

Пока Тори везла подругу домой, Вива сделала себе строгое внушение. Одним из результатов ее плена у Азима стала клаустрофобия. Вива страдала от нее в поезде – у нее учащенно билось сердце, делались мокрыми ладони, в легких не хватало воздуха. И теперь, в машине, она уже наползала на нее будто серый туман. Она пыталась сосредоточиться на проплывавших мимо окна картинках – на запыленной деревне, на мужчине, который вел за собой худую белую лошадь, на старухе, бредущей по тропинке со связкой хвороста на голове.

Она ругала себя, словно была своим собственным плаксивым ребенком. «Помолчи, не раскрывай рот день-другой! Сиди в уголке и помалкивай! Забудь про свои проблемы…» Теперь пришла очередь Тори радоваться. Взглянув на подругу, Вива отметила, что та удивительно похорошела и буквально светится от своего нового счастья. Так что ее собственные проблемы надо отложить на несколько дней. Неужели это так трудно?

Через полчаса Тори остановила машину у ворот, над которыми красовался огромный герб.

– Вот и прибыли, – сказала она. – Это наш милый дом.

Они поехали к помпезному сооружению с башенками и причудливыми узорами. Перед ним на зеленой лужайке разгуливали два павлина и клевали зерна. Над ними виднелся щит: «Колледж Св. Варфоломея для сыновей джентльменов и махарадж в возрасте от семи до четырнадцати лет».

– Это еще не наш дом, так что не восхищайся, – весело заметила Тори. – Мы всего лишь бедные родственники.

«Толбет» запрыгал по гравию мимо крикетного поля, где на табло был вывешен счет 179:6 между Сент-Бартом и Равалпинди, мимо прямоугольника белых конюшен и площадки для поло, на которой одинокая фигура в тюрбане и бриджах играла в стикбол.

– Теперь, – объявила Тори, когда они свернули к полукругу деревьев за крикетным полем, – закрой глаза.

Виве до сих пор было больно закрывать глаза. По словам доктора, ей еще повезло, что она не окривела.

– Ну что, мы приехали? – Солнечный свет рисовал на ее веках подводные узоры.

– Теплее, теплее. – Тори сделала резкий вираж; гравий брызнул из-под колес.

– Вот! – Тори схватила ее за руку и крепко сжала. – Открывай глаза.

Впервые за долгое время Вива неожиданно для себя рассмеялась. Она словно попала в детскую сказку. На трубе дома сидел толстый Санта-Клаус; в каждом окне мерцали свечи; из горшков с бугенвиллеями свисали веревочные сосульки; свитки с яркими картинками, нарисованными с детской лихостью, заполняли пустые пространства на веранде. На одном был толстый волшебник в расшитом дорогими камнями тюрбане; на другом дети, катающиеся на санках среди тигров, обезьян и змей.

Над дверью висел транспарант, написанный огромными серебряными буквами: «Счастливого Рождества!»

– Как замечательно, Тори! – смеясь, воскликнула Вива. – Что за гений тут живет?

– Ну, точнее – гении, во множественном числе. – Тоби появился в сопровождении двух разнаряженных слуг. Они несли бокалы, шампанское и сырную соломку.

– Привет, подружка моей Тори, – сказал он и неловко протянул Виве руку.

– Нет, нет, подождите! – Тори помчалась вперед, притащила граммофон, и вскоре зазвучал голос Айвора Новелло «Дин-дон, перезвон поет».

– Я с трудом отговорил Тори топить камин, – сказал Тоби. – Температура, впрочем, всего лишь шестьдесят пять в тени. – Видя, с какой радостной улыбкой он смотрит на свою молодую жену, Вива подумала, что он выглядит очень молодо – взлохмаченные волосы, пальцы в чернилах, рубашка, выбившаяся сзади из штанов – и такой искренний. Она-то представляла его себе более лощеным и закрытым.

– Дорогой. – Тори обняла его за талию. – Дорогой, минуточку. Это моя подруга Вива. О которой ты уже так наслышан. Про свой глаз она расскажет нам позднее, так что пока не надо спрашивать.

– Приветствую, Вива. – Он тепло пожал ей руку. – Как насчет бокала шампанского?

– Охотно, – ответила Вива.

– Ох поди ж ты! – Когда он перелил пенящуюся жидкость, и она хлынула через край, Вива подумала: «Он нервничает не меньше меня».

Когда ей подали новый бокал, она вздохнула и сделала глоток. Видишь! – сказала она той части своей души, которая всегда чего-то опасалась. Видишь – можно радоваться уже трем вещам: что она добралась сюда самостоятельно; что Тоби не похож ни на пьяницу, ни на домашнего тирана; что никто пока не упомянул про Фрэнка, о котором ей не хотелось говорить. Так что, хотя все началось раньше, чем ей бы хотелось, будем радоваться Рождеству. Не скулить, не предаваться мрачным мыслям, не оглядываться назад, не заглядывать вперед.

Она подняла бокал и посмотрела на Тори.

– С наступающим Рождеством!