На следующее утро Тори предложила Виве и Розе прокатиться верхом.

Тоби нарисовал для них схему. У школы, сказал он, двадцать акров дорожек для верховых прогулок, одна из которых ведет к озеру, приятному месту для пикника. С ними может прокатиться и Фредди на школьном шетландском пони, которого можно вести в поводу. У них есть специальная корзинка для младенца под названием хауда, в которой он может разъезжать как император. Тоби сказал, что конюх пойдет рядом с Фредди пять или десять минут, потом вернется домой, чтобы девушки могли перейти на хороший галоп.

Хороший галоп. При мысли об этом у Вивы ушла душа в пятки.

Через час они с Розой ехали рысью по аллее тополей, которая вела в лес. Пони Вивы, серый араб с красной уздечкой, деликатный и резвый, таращился на все, что шевелилось: на попугаев, листья, солнечные пятна на дорожке.

Каждая мышца в ее теле сжималась от страха.

За завтраком, на вопрос Тоби, умеет ли она ездить верхом, она ответила не думая: «Да, в детстве я много ездила». Но когда у тебя нет ни родителей, ни братьев с сестрами, одна из проблем состоит в том, что ты часто говоришь какие-то вещи, не зная, так ли это на самом деле. Может, «много» означает всего четыре или пять раз? Или она ездила каждую неделю? Она даже не могла вспомнить.

Несколько секунд назад, когда оба пони испуганно шарахнулись от какой-то птицы, она чуть не упала, а Роза не утратила своей великолепной осанки, словно они с лошадью были одно целое.

Впрочем, в памяти Вивы сохранилась одна отчетливая картинка, как они с отцом мчались на лошади в Шимле. Ей было года три, максимум четыре. Он прискакал откуда-то по дороге – она до сих пор помнит громкий конский топот, – нагнулся из седла, подхватил ее с земли, будто игрушку или перышко, посадил перед собой в седло и понесся опять куда-то к горизонту. А она тогда чувствовала, как лошадь под ними взрывалась от распиравшей ее энергии, чувствовала силу отцовских рук, державших ее.

Ее лучшее воспоминание.

– О чем ты задумалась? – Роза пыталась отвлечь ее от тяжелых мыслей, разговорить. Она щурилась на нее из-под козырька шлема.

– Да так…

– О-о… – Роза с сомнением покачала головой. – Ладно, слушай, сейчас я поцелую Фредди и отправлю его домой с конюхом. – Легко соскочив с пони, она поправила чепчик на головке малыша и поровнее усадила его в корзине, потому что он сполз вниз. – Бедняжка, по-моему, устал.

Она с нежностью смотрела вслед сыну, пока маленький шетландский пони не увез его за кипу деревьев.

– Ладно. – Она снова вскочила в седло. – Теперь мы с тобой можем хорошенько прокатиться.

– Замечательно. – Внутри Вивы все сжалось от страха.

Они выехали за ворота, спугнув стаю зеленых попугаев. Впереди Вива увидела длинную извилистую тропу, которая плавно шла в гору между туманных деревьев. Роза сказала, что это идеальное место для галопа.

– Готова?

– Готова.

Роза исчезла в клубах пыли.

Когда Вива отпустила поводья, пони рванул вперед как ракета, пытаясь догнать сородича, и на Виву нахлынул ужас. Я взлетаю в небеса… я взлетаю в небеса… Ветер хлестал ей в лицо, конские копыта грохотали по набитой тропе. Вперед, вперед, мимо проносились кусты, потом был сырой участок среди деревьев, пахнущих корицей; пони перепрыгивал через поваленные деревья. Когда они остановились наверху горы, лошади были скользкими от пота, а Роза и Вива радостно смеялись. Напряжение, не проходившее все эти дни, немного отпустило.

– Ах, какое блаженство! – Роза с разрумянившимися щеками и падавшими на плечи светлыми волосами казалась двенадцатилетней девочкой. – Какое абсолютное, невероятное блаженство. – Она и ее гнедая лошадь словно слились на секунду в одно целое – два красивых существа в самом расцвете молодости. Какая она красивая, подумала Вива, и очень храбрая.

Они услыхали журчание ручья, вдоль которого шла тропа. Их пони били копытом по красной земле. Тогда подруги спустились к ручью и отпустили поводья, позволив лошадям опустить голову и сделать несколько жадных глотков. На другом берегу ручья взлетела цапля. Легкая рука Розы прикоснулась к локтю Вивы.

– Сейчас ты выглядишь намного лучше.

– Правда? – Вива сжала поводья. Что-то в обеспокоенной улыбке Розы заставило ее насторожиться.

– У тебя правда все в порядке?

– Да-да, все замечательно. – Вива похлопала пони по шее. – Я рада, что ты подумала об этом.

– Вообще-то, я просто так спросила.

– О-о, – сказала Вива, – ну, как бы то ни было, а у меня все нормально. А как там у тебя?

Роза странно посмотрела на нее.

– Правду сказать или так?

– Правду.

– Я не знаю, с чего начать, – вздохнула Роза. – За этот год так все переменилось.

– Правда? Как?

Прядь светлых волос упала на лицо Розы. Она заправила волосы под шлем.

– Приезд сюда, в Индию. Все остальное. Я ведь ехала сюда, даже не задумавшись о том, что меня тут ждет.

– Роза! Неправда; ты всегда была самой разумной из нас.

– Ой да ладно, Вива. Ты наверняка видела, каким ребенком я была. – Две капли пота потекли по ее щекам. – Полнейшим ребенком.

Вива встревожилась. Внезапно ей показалось, что Роза очень страдает.

– Ты думаешь, что могла как-нибудь приготовиться к встрече с Индией? – спросила Вива. – Это как крупная луковица: каждый слой, который ты снимаешь, показывает тебе что-то такое, чего ты не знала об Индии – или о самой себе.

– Я говорю сейчас не только об Индии, – продолжала Роза с тоской. – Я говорю о своем замужестве, о Джеке. Поначалу это было ужасно.

Вива настолько поразилась ее словам, что у нее побежали мурашки по голове. Она-то думала, что Роза помалкивала о Джеке, потому что не хотела хвастаться перед Тори своим красивым мужем.

– Абсолютно ужасно, – продолжала Роза. – Я так робела, так скучала по дому, мне так было скверно с ним и с его окружением.

– Надо же! – воскликнула Вива, помолчав. – А как теперь? – Она ужасно огорчилась за Розу.

– Ну… – Роза опустила голову и теребила поводья, – в чем-то стало лучше – по крайней мере, в спальне – поначалу это казалось таким грубым.

Они расхохотались, и из кустов с криком вылетела куропатка.

– Ну, так все-таки лучше? – осторожно спросила Вива. – Ну, все остальное.

– Нет – хотя, только отчасти… – Роза колебалась. – Понимаешь, стало хуже. Гораздо хуже.

– Как?

– Ну… – Роза тяжело вздохнула. – Ты не возражаешь, если мы поговорим об этом?

– Конечно, нет, – солгала Вива, зная, что потом Роза пожалеет о своих откровениях.

– Случилась одна вещь. Ужасная. – Роза долго молчала, прежде чем смогла продолжать свою исповедь. – В Пуне. Как-то раз я пошла в клуб. Джек был в лагере, и в женской части бара были только я и еще несколько офицерских жен. Одна из них, миссис Хендерсон, заядлая старая сплетница, говорила особенно много гадостей про всех: как они плохо обращаются с прислугой, как мало отдыхают и так далее. Все было ужасно, ужасно скучно, и я почти не слушала ее. Но потом она, по-моему, специально, перевела разговор на мужчин и на то, какие они свиньи. Наступило какое-то особенное молчание, и все старались не глядеть на меня и казались смущенными. Момент был какой-то странный, и потом миссис Х. сказала: «Ох, неужели я влезу туда с моим шестидесятым размером?» Она была массивная, как тонна кирпичей. И все переменили тему.

Я была тогда такая наивная, что скоро забыла бы об этом или списала все на то, что миссис Х. все приукрашивает, но через пару вечеров я вошла в гостиную, а Джек читал там письмо и плакал. Когда я его спросила, почему он плачет, ну, ты знаешь Джека, хотя нет, конечно, не знаешь, но он иногда бывает ужасно честным. – Роза тяжело вздохнула. – Он мне сразу и признался.

– В чем?

– Что у него есть другая женщина.

– Ох, не может быть! – Вива взяла Розу за плечо. – Какой ужас. Это правда?

Ей не нужно было и спрашивать – красивый профиль Розы расплылся в горестной гримасе.

– Да, правда. Зря он признался мне; думаю, было бы лучше, если бы он все отрицал. И хотя там все закончилось, когда он женился на мне, все время, пока мы плыли на пароходе, он встречался с ней. Он оправдывается тем, что ему было трудно сказать «прощай». Поначалу я была в таком шоке, что молилась, чтобы ребенок умер, потом думала, что покончу с собой. Я понимаю, что это звучит смешно, но я была так далеко от дома, и все было ужасно.

– Это была какая-то знакомая женщина?

– Нет. – Роза то ли вздохнула, то ли всхлипнула. – Ее имя Сунита. Она индианка. Красивая, образованная бомбейская девушка. Когда я спросила его, любил ли он ее, он ответил, что испытывал к ней огромную благодарность, что она так многому научила его и вообще была очень хорошая. В общем, он любил ее.

– Ох, Роза, ну и дела.

– Да. – Роза гладила гнедую гриву своего пони и тяжело дышала. – Это были самые скверные дни в моей жизни, и я рада, что могу хоть с кем-то поделиться.

Лошадь шла шагом под деревьями, солнечный свет играл на лице Розы.

– Вот почему я в тот раз настояла, что поеду с вами в Ути. Но, приехав, чувствовала себя обманщицей. Я столько плакала, что удивляюсь, как не вымыла из себя слезами ребенка. А вы обе так радовались за меня.

– Ох, Роза. – Виве стало грустно. – Надо было все нам рассказать. Для чего тогда нужны подруги?

– Вива, – Роза посмотрела ей в глаза, – и это говоришь ты?

Вива сделала вид, что не слышала этих слов.

– Так что же ты сделала?

– Ну, еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой несчастной. Я даже ненавидела его, хотя никогда в своей жизни не испытывала ни к кому ненависти, кроме одной жуткой девчонки в школе, которая всем делала гадости. Меня приводило в бешенство то, как он извинился передо мной, примерно так. – Роза изобразила мужской бас. – «Послушай, Роза, извини, но мужчины – это мужчины, и такие вещи случаются». И потом он долго дулся, как будто это я во всем виновата. Ох, я была в ярости. Нет, я вовсе не хотела, чтобы он ползал передо мной на коленях, но страшно обиделась. И хуже всего то, что я начала его реально любить. Не так, как в книгах или в театре, а в мелочах. Я любила, когда его рука обнимала меня в постели, любила кормить его обедом или ужином, даже беспокоиться о его запорах – он один из немногих моих знакомых в Индии, у кого случаются запоры, – не смейся, Вива, это так. – Она стряхнула на траву пот с конской шеи.

Когда они подъехали к озеру, три цапли улетели, хлопая крыльями. Расстелив коврик, Вива и Роза сели на него.

– Я надеюсь, ты не возражаешь, что я рассказываю тебе все это. – Роза немного побледнела.

– Дорогая, по-моему, ты очень храбрая, – ответила Вива. Сама она никогда бы не смогла рассказывать о себе вот так, вслух.

– В том, что я осталась с ним, нет никакой храбрости. – Роза сняла шлем и тряхнула волосами. – Что мне еще оставалось? Возвращаться в Хэмпшир, разведенной и беременной? Я бы разбила родителям сердце; к тому же в письмах я им писала, как все чудесно и здорово. На бедную маму столько всего обрушилось после войны – смерть брата, папина болезнь; мне хотелось, чтобы она радовалась хотя бы за меня. – Роза закрыла глаза, словно от боли. – Но ведь Джек не хотел меня обидеть.

– Он рассказывал о ней?

– Нет, точнее да, но только один раз, когда я настояла на этом. Он не мог сказать о ней ничего плохого. Пожалуй, я уважаю его за это. Но мне достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять, что он любил ее, а может, и любит до сих пор.

Вива с удивлением покачала головой. Роза такая справедливая и честная.

– Я жутко ревновала – если бы не Фредди, не знаю, что бы я сделала. Сами роды были ужасными – потом я расскажу вам с Тори, не сейчас. Все случилось дома по неудачному стечению обстоятельств, далеко от госпиталя. В тот вечер Джек вернулся домой из патруля и, когда из дверей увидел меня с Фредди на руках, заплакал. Лег возле меня, попросил прощения и сказал, что будет заботиться о нас до конца своих дней. Слова такие старомодные и смешные, и так много значили, – но к тому времени, – Роза махнула рукой, словно отгоняла муху, – я в них не нуждалась. Все снова переменилось. Он лег рядом со мной, обнял меня, Фреди лежал у нас на груди, и когда я выглянула в окно и увидела, ну, как огромен мир – луна там, звезды, – я поняла, что никогда еще не жила такой полной жизнью. Мне даже трудно выразить это словами. Еще я знала, что если расстанусь с ним, то потеряю половину меня самой.

– Господи. – Вива была удивлена, что Роза действительно, кажется, рада. Сама бы Вива моментально бросила бы такого мужчину.

После ленча Роза уснула на коврике с печеньем в руке. Казалось, ее утомила исповедь. Вива пошла взглянуть на лошадей, которые щипали траву с путами на ногах, а когда вернулась и легла рядом с подругой, подумала, как же она была поглощена сама собой в Ути, раз даже не заметила, что Роза сильно огорчена. Потом она подумала, что часто так ошибается, думая, что на свете есть счастливые люди, такие как Роза и Джек, которым судьба даровала красоту, либо деньги, либо заботливых родителей, – и они скользят по жизни, им не приходится проходить через многочисленные трудности, как другим. Как выясняется, все не так, и страдают все, но только по-разному.

Поразило ее и то, как Роза рассказывала свою историю – просто и чистосердечно. А ведь Вива с Тори могли бы догадаться о ее состоянии, если бы были ее по-настоящему близкими подругами. И истина сделает вас цельными. Но может, ты знаешь другого человека до той степени, в какой он готов открыть перед тобой свое истинное нутро? Эта мысль облачком сгущалась на краю сознания Вивы.

В этот момент она могла бы без проблем рассказать Розе о случившемся в Ути, о Фрэнке и Гае. Роза поняла бы ее и, может, дала какой-то разумный совет. Но ее дверь, казалось, уже захлопнулась, и открывать ее слишком боязно – за ней может оказаться угрюмый пустырь.

За этими мыслями последовала и более обидная: что всю свою энергию Роза тратила сначала на попытки любить мужчину с пятнами на совести, а потом и на любовь к нему. А Вива потратила свою энергию на то, чтобы не любить мужчину, на намеренное бессердечие. Она тоже преуспела в этом – по крайней мере, так считала, – и теперь снова могла работать и выживать. Кто же из них прав?

От напряжения у Вивы запульсировал шрам; все было слишком сложно. Вот если бы ей удалось сгустить то, что Роза ей говорила, до приемлемой мысли – до чего-то, чему она могла бы аплодировать, поверить, о чем могла бы сожалеть.

Когда она была ребенком, аналитический ум ее отца часто приводил ее в замешательство, отвечая вопросом на вопрос. Как-то раз она спросила: «Как сделать аэроплан?»

Он спросил: «Какая польза от аэроплана?»

Она ответила: «На нем можно летать», и тогда он заставил ее перечислить то, что нужно для того, чтобы летать: крылья, невесомость, скорость и так далее.

Так вот – какая польза от того, что мужчины и женщины живут вместе – кроме очевидной вещи, продолжения рода? Кров? Защита? Вон женщины-суфражистки уже меняют правила. Чтобы заниматься сексом? Расширить твое понимание любви, вынося ее за пределы своей личности? Но это звучит безнадежно – высокопарно и романтично; ясное дело, что некоторые люди причиняют друг другу ужасную боль – но как ты на деле узнаешь об этом до того, как тебе причинят боль? Конечно, это самая большая игра из всех.

Она старалась думать об этом чисто абстрактно, но вдруг перед ее глазами возникли ямочки на щеках у Фрэнка – его улыбка, неожиданно озаряющая светом его лицо, – и она крепко зажмурилась. Нет, ей нельзя вспоминать о нем вот так, зримо. Ее шансы ушли в прошлое. Все позади.