Едва забрезжил рассвет, они поехали в Лахор. Тори – за рулем старенького «Толбета», Роза – возле нее с картой на коленях, Вива – на заднем сиденье.

В машине было слишком шумно, и Вива не могла участвовать в разговоре, чему тихонько радовалась: идея нагрянуть к Фрэнку начинала казаться ей нелепой, и она уже досадовала на подруг, уговоривших ее на такую авантюру. При одной лишь мысли о том, что он находится совсем неподалеку от нее – бреется или одевается, принимает пациентов, пьет чай, – у нее от волнения пересыхало во рту.

Чтобы как-то отвлечься, она думала о Тоби и его птицах. Накануне вечером, за ужином, он рассказывал про них. Поначалу Тоби показался ей удивительно милым и добрым, но слишком говорливым, но теперь, когда он привык к ней и не суетился, она обнаружила, что у него суховатый юмор, а его речь изобилует бриллиантами метких словечек и умных суждений. В последние пару недель он изучал перелетных птиц – чирков и полярных крачек, которые, подобно английским невестам из рыболовецкой «флотилии», прибывали в Индию на зимние месяцы. Тоби рассказал, как осиротевшие молодые птенцы иногда находили самую невероятную замену матери – пуловер, бутылочку с горячей водой, подмышку или даже бумажный самолетик – хоть что-то, особенно если это «что-то» движется.

Откинув голову на спинку сиденья, она размышляла, что Уильям был для нее скорее бумажным самолетиком, чем бутылочкой с горячей водой. Он появился в ее жизни в первые, ошалелые лондонские недели, когда она была совершенно одна и отчаянно тосковала хоть по какому-то общению. Он назвался близким другом ее родителей и пригласил на постановку «Турандот» в театр «Ковент-Гарден». В ресторанах, где они часто бывали, Вива с жадностью ждала рассказов о ее родителях, о Джози, но постепенно в ней росло ощущение, что на их имена как бы наложено табу.

Да и Уильям по своей природе не был рассказчиком: он любил конкретику, факты. Он давал ей горы советов – как распоряжаться деньгами, где жить, от каких людей держаться подальше. И когда наконец он положил ее к себе в постель, это показалось ей фокусом иллюзиониста; они оба старались делать вид, что ничего между ними не было, и это оставило в ее душе ощущение пустоты и смятения. Его никогда всерьез не интересовали ее потребности, желания, характер; для него она была каким-то проектом, нехитрой задачкой, шарадой.

Фрэнк был совсем другим. Теперь она это понимала. В ту ночь в Ути он овладел ею как мужчина, без смущенных улыбочек и оправданий, без ощущения, что это нечто недозволенное. Но что ее действительно тогда потрясло, так это открытие, что она ему очень нужна; такого она не чувствовала у других мужчин, с которыми встречалась. Ей показалось, что Фрэнк хотел понять ее как человеческую личность, индивида. И это ее пугало – фактически она много лет бежала от этого, – но одновременно и восхищало.

Вива взглянула на свое отражение в дверце автомобиля. Вот теперь ей предстоит испытать унижение – ведь он красивый мужчина, избалованный женским вниманием, а она вела себя с ним нехорошо, даже пренебрежительно. Скорее всего, за это время он успел найти себе другие варианты.

Ее волной захлестнула тоска. «Ты слишком много думаешь», – упрекнула она себя и выглянула в окно.

День понемногу занимался. Бледное утреннее солнце светило над местностью, похожей на пережаренный омлет. Две хищные птицы парили над равниной, взмывали в небо и ныряли вниз, а потом уселись на нечто, похожее на обглоданный козий скелет. Какая суровая тут жизнь!

Они обогнали старика и женщину, тащившихся по пыльной дороге. Каменные фигурки из доисторических времен. Оба босые; он вел осла, она несла на голове вязанку хвороста. «Толбет» протарахтел мимо; женщина положила вязанку возле сараюшки величиной с угольную яму и посмотрела им вслед.

На переднем сиденье Тори и Роза спорили насчет переключения передач.

– Нет, Роза, не так, – сказала Тори. Мотор взревел, и машина рванулась вперед. – Вот как это делается. Ногу вниз, ногу вверх, ногу вниз, вперед.

– Это автомобиль, Тори, а не ходули с пружиной, – возразила Роза, возмущенно поднимая брови, – впрочем, как хочешь.

– Вива, – сказала Тори через плечо, – послушай-ка. Когда мы приедем в Лахор, ты как предпочитаешь, чтобы мы остались с тобой, ну там, для моральной поддержки и все такое, или выметались поскорее?

– Нет, – поспешно ответила Вива. – Не надо оставаться. – Ей невыносимо было думать, как кто-то будет свидетелем ее фиаско. – Лучше будет, если вы приедете за мной часа в четыре; времени будет достаточно. Если я не застану его, тогда просто погуляю по городу, – добавила она, словно целью этой поездки был осмотр местных достопримечательностей. – Мне это интересно. Конечно, у него наверняка много приглашений на Рождество, – добавила она. – Но мы хотя бы пригласим его лично.

Тори переглянулась с Розой и качнула головой. Роза тихонько вздохнула.

Начались окраины Лахора, равнинного города, где доминировал высокий холм. Тори вылезла из машины и сверилась с подробной картой, которую набросал для них Тоби. Теперь она увидела очертания Шиш-Махала, Дворца Зеркал, и это означало, что теперь, по ее расчетам, они находились в нескольких милях от больницы.

Но Тори еще полчаса колесила по узким улочкам, яростно сигналя, прежде чем они внезапно выскочили на базарную площадь и поехали к величественному, но обветшавшему эксцентричному зданию с могольскими арками и широкими окнами. К его ступенькам вели два ряда пыльных кактусов.

– Вот и приехали. – Тори нажала на тормоз. – Вот и больница Святого Патрика, где сейчас живет Фрэнк. Вива, ты точно не хочешь, чтобы мы остались?

Подруги с беспокойством смотрели на нее.

– Абсолютно точно, – ответила она, хотя ее сердце готово было выскочить из грудной клетки. – Все в порядке, не волнуйтесь.

– Конечно, – пробормотала Роза. – Кто б сомневался.

Тори повернулась и поцеловала Виву в макушку.

– Удачи тебе.

Пока Тори и Роза разглядывали больницу, Вива украдкой вынула из сумочки зеркало и увидела в нем свое бледное напряженное лицо. Она поднесла зеркальце ближе к глазу: места, где были стежки, побледнели, но следы гематомы еще можно было различить. Впрочем, при неярком освещении их почти не заметишь.

Она подняла глаза и увидела улыбку на лице Тори.

– Ничего, сойдет по сельской местности, – Вива тряхнула головой.

Она открыла дверцу и встала одной ногой на мостовую.

– Ну, я пошла, – сказала она со вздохом. – Возьму себя в руки. Буду закалять характер.

– Да, – с готовностью отозвалась Роза. – Это ужасно хороший способ.

«Не важно, – хотелось добавить Виве, – у меня все замечательно, я радуюсь жизни. Я могу прекрасно прожить и без этого…» Но подруги уже скрылись в облаке пыли, оставив ее одну.

Внутри больницы за столом, отгороженном веревочкой, сидел мужчина с нафабренными усами и в униформе и что-то записывал в большой журнал. Вива направилась к нему, стуча каблуками по мраморному полу. Когда она остановилась у стола, он перестал писать и взглянул на нее.

– Чем могу служить, мадам? – спросил он. – Я здесь комендант.

– Я ищу доктора Фрэнка Стедмана, – сказала она, но он покачал головой, прежде чем она успела договорить.

Утомленный грузом возложенной на него ответственности, он стал листать свой журнал.

– Никого с таким именем нет, – сообщил он через некоторое время и для убедительности проштемпелевал пустую страницу. – Вам надо поискать где-нибудь еще – возможно, в госпитале Святого Эдварда: там много британцев.

Ей надо было выделить на это больше времени – в Индии всегда все занимает больше времени, чем ты ожидаешь.

– Я точно знаю, что он работает здесь, – заявила она. – Он изучает гемоглобинурийную лихорадку.

– Подождите здесь, пожалуйста, – сказал он. – Я посмотрю. – Он отвел ее в сумрачную затхлую комнату, набитую пациентами; когда она вошла, все замолкли и уставились на нее.

Когда ее глаза привыкли к полумраку, она увидела напротив себя старика. Он тяжело дышал, с его лица не сходило выражение мучительной агонии. По обе стороны от него терпеливо сидели, должно быть, его домашние – жена, два сына и дочь. Они принесли с собой кастрюли и свернутый матрас.

Теперь их глаза неотрывно смотрели на нее. Она была взвинчена, нервничала, и ей даже хотелось крикнуть им: «Пожалуйста, не смотрите!»

Через несколько минут вернулся комендант. Он снял очки, направил на нее усталый взгляд и тяжело вздохнул. Ему явно хотелось, чтобы все были свидетелями, как он страдает от ее назойливости.

– Тут нет никакого доктора Фрэнка Стедмана, он работает где-то в другом месте. – И он махнул рукой куда-то за плечо.

– Послушайте. – Вива встала и посмотрела ему прямо в глаза. – я пришла сюда не ради лечения. – Она перешла на хинди. – Доктор Фрэнк мой друг.

– О! О! – Его лицо внезапно превратилось в одну сплошную улыбку. – Глупое недоразумение, простите за ошибку, мэмсахиб. Пожалуйста, распишитесь здесь.

Он достал бланк с несколькими печатями, крикнул что-то мальчишке, который тут же вынырнул из темноты.

– Отведи мадам мэмсахиб в кабинет доктора Стедмана. Быстро!

Она шла за мальчишкой по полутемному коридору и, внезапно уловив запах жареной еды и жидкости Джейса, фенола, почувствовала, что у нее готов взбунтоваться желудок. С обеих сторон она видела зарешеченные, словно в тюрьме, окна, силуэты пациентов на железных койках. Вокруг больных и умирающих суетились родственники и, казалось, чувствовали себя здесь как дома. Кто-то лежал на узкой койке рядом с пациентом, другие, сидя на корточках, варили еду на маленьких примусах; одна женщина переодевала мужа в свежую рубаху.

Мальчишка остановился поболтать с худым, как скелет, мужчиной, лежавшим на полу. Смуглая женщина, вероятно жена, сидела на полу, скрестив ноги, и варила ему в горшке дхал. Когда женщина подняла голову, Виву поразила ее сияющая, почти сердечная улыбка, которая как бы говорила: «Мы все едины в болезни».

– Осторожнее, мэмсахиб, – сказал мальчишка, когда они двинулись дальше. Мимо них пронесли на носилках завывающего старика, обмотанного грязными бинтами. Когда он оперся на локоть и вытошнил дорожку зеленой слизи, у Вивы тоже начался спазм. Как Фрэнк выдерживает такое?

– Вот. – Мальчишка открыл дверь в конце коридора. За ней оказалась прямоугольная площадка, покрытая пылью. На веревке висели серые бинты. – Миссис, – он показал на маленький белый домик с облупившейся штукатуркой. – Доктор Стедман там.

Она положила несколько монет в его протянутую ладонь, а когда он ушел, подошла к двери.

– Фрэнк. – Она тихонько постучала. – Фрэнк, это я. Можно войти?

Дверь отворилась; он стоял на пороге, босой, сонный, с всклокоченной, как у ребенка, шевелюрой и растерянно моргал. На нем была голубая полосатая пижама.

– Вива? – Он хмуро посмотрел на нее. – Что ты тут делаешь?

В тени деревьев раздался шорох, треснула ветка. На них с любопытством уставился мальчишка. Фрэнк прикрикнул на него, и тот исчез.

– Лучше уж зайди внутрь, – холодно сказал он. – Не стой здесь.

Закрыв за ними дверь, он неотрывно глядел на нее несколько секунд и сказал:

– У тебя была травма.

Ее рука непроизвольно дотронулась до шрама.

– Это мелочь, ничего особенного.

– Так почему же ты пришла сюда?

Она заставила себя выпрямиться.

– Я надеялась, что мы сможем поговорить.

– Сначала мне нужно одеться.

Она отвернулась. Он натянул брюки поверх пижамы.

Комната была безликая, случайная. В гардеробе стояли два больших чемодана с наклейками «P&O» (британского пароходства).

Она вспомнила, как впервые увидела его: он шел с этими чемоданами по трапу «Императрицы» упругой походкой, с обворожительной улыбкой, до противного уверенный (или тогда ей так казалось), что одинокие женщины будут пачками падать к его ногам. Никакого намека на печаль по любимому брату или на волнение перед новой работой. Даже она, так много знавшая о том, как скрывать свои переживания, приняла за чистую монету его маску «своего парня».

При виде его чемоданов она даже успокоилась на мгновение. Он не сидит на одном месте и скоро уедет. Все пройдет, все забудется.

Он зажег лампу, подвинул к ней стул.

– Почему ты пришла? – повторил он тем же бесстрастным голосом.

Она вздохнула. Вот он сидел напротив нее, она видела его лицо: его кожу, волосы, полные губы. На нее нахлынула такая волна эмоций, что она чуть не расплакалась.

– Почему на твоих окнах решетки? – спросила она.

– Воруют, – ответил он.

Она снова вздохнула, с дрожью, и сама ужаснулась, что так легко теряет контроль над собой.

– Стакан воды у тебя найдется? – прошептала она.

– Конечно, – вежливо ответил он. – Налить туда чуточку бренди?

– Да, пожалуйста.

Он достал два стакана и тихонько выругался, немного плеснув бренди на стол.

– Так что с твоим глазом? – спросил он, садясь.

На секунду она подумала, не прикинуться ли ей, что это единственная причина и цель ее визита. Обратившись к его профессиональной чести, можно восстановить хоть частично мосты между ними, и он никогда не узнает, зачем она приходила на самом деле.

– Я упала, – сказала она. – В Бомбее, на рынке, и ударилась головой. Сейчас я почти выздоровела.

Он наклонился к ней. Провел пальцем по ее брови и посмотрел на нее.

– Дейзи мне сказала, что тебя похитили.

– Правда? – Она почувствовала, что сгорает со стыда.

– Она была в ужасе и думала, что тебя уже нет в живых. Вот почему она позвонила мне. – На его лице отразилась боль, но боль спокойная, даже смущенная. – Ты запросто могла погибнуть.

Грязноватый желтый свет сочился сквозь зарешеченные окна. Вдалеке слышался грохот колес, плеск воды.

– Я послал в приют два письма, но не получил ответа ни от тебя, ни от Дейзи. После этого я решил, что ничего не хочу знать. Слушай, – сердито сказал он и выставил перед собой ладонь, словно отгораживаясь от Вивы, – я перестал думать об этом. Я больше ничего не хочу. Даже не знаю, почему ты здесь.

– Я не получала никаких писем, – залепетала она, – клянусь. Их перехватывают, сейчас там сплошная неразбериха. Приют доживает последние дни – Дейзи уже предупредили, чтобы она готовилась его закрыть. И, оказалось, оказалось, – внезапно, к ее возмущению, она расплакалась, – что половина детей ненавидят приют.

Он молчал. Потом спросил:

– Ты закончила книгу?

– Нет, – ответила она. – Половина напечатанного на машинке пропала. У меня остались блокноты, но не думаю, что я сумею все восстановить. Вот так мы живем. Прости, если я огорчила тебя.

Она шумно выдохнула, словно после удара под дых.

Впервые она сказала кому-то правду о своей книге. Большинство листов рукописи были либо порваны, либо испорчены как-то еще, пока она находилась у Азима. Когда она вернулась, горы мусора ждали в ее шкафу. В тот вечер, разговаривая с Тоби, она лгала – слишком больно ей было говорить об этой катастрофе.

Угрюмое молчание длилось долго.

– Я остановилась у Тори под Амритсаром, – выговорила она наконец. – Не знаю, слышал ли ты, но Тори вышла замуж, ее мужа зовут Тоби. Роза приехала туда со своим малышом. Все они просили уговорить тебя приехать на Рождество.

– Я знаю, – сказал он. – Тори как раз и сообщила мне, что у тебя все в порядке. – На его щеке заходили желваки. – Она уже звала меня, но я отказался.

– Ты куда-нибудь пойдешь?

– Пока не знаю.

Внезапно на нее снова нахлынула грусть.

«Я потеряла его, – думала она, – это моя вина».

– Что ж, тебе решать, – сказала она.

– Мне даже мысль об этом была невыносимой. Так! – Он попробовал улыбнуться, потом взглянул на часы, словно не мог дождаться, когда она уйдет.

В комнате накопилось столько боли, столько невысказанных слов, что она встала и охватила руками плечи.

– Я могу что-то сказать, что помогло бы тебе переменить решение? – спросила она. – Еще есть время.

– Нет, – ответил он. – Не думаю. Понимаешь, я не люблю людей, которые притворяются.

У Вивы похолодело под ложечкой.

– Я не притворялась.

– А-а, ну что ж, уже лучше, – сухо сказал он.

– Ладно. Слушай! – она почти кричала. – Прости меня. Тебе стало лучше?

– Нет, – ответил он с такой грустью, что она поняла – он не пытался обидеть ее. – Как ни странно, но нет, не стало.

Она взяла его за руку.

– Послушай, я нечестно себя вела после Ути. Тогда я просто испугалась.

– Что? – Он тряхнул головой.

– Ты можешь это понять?

– Нет.

Подняв глаза, она заметила, что он похудел за эти месяцы. Возле его рта залегли морщины. «Это из-за меня, – подумала она. – Из-за меня он выглядит старше и недоверчивее».

За стеной хижины плескалась вода. Лаяла собака. Взглянув на Фрэнка, Вива поняла, что если она не оправдает себя в его глазах сейчас, скоро будет уже поздно.

– Пожалуйста, Фрэнк, приезжай к нам на Рождество, – попросила она. – Я не могу сказать тебе все вот так, сразу.

Он встал и прислонился головой к оконной решетке.

– Нет, – заявил он, – я не могу ничего поменять из-за твоего каприза. Тут у меня пациенты, много дел.

Ему передалась ее обида. Она видела это по тому, как он держался, по выражению его глаз. Никогда еще она не понимала это так ясно.

– Фрэнк… – Она набрала в грудь воздуха и решила пойти в наступление. – Не хочу и не могу перед тобой оправдываться. Наверное, нехорошо с моей стороны напоминать о таком, но ты, может, помнишь, как я сказала тебе на пароходе, что моя семья погибла в автомобильной аварии? Это неправда. Они умерли порознь. – Она крепко сжала спинку стула, ее била дрожь. – Сестра умерла от лопнувшего аппендикса. Если бы мы жили ближе к больнице, ее бы спасли. Она была на тринадцать месяцев старше меня, и мы с ней были почти как близнецы.

Он долго смотрел на нее печальным взглядом, потом сказал:

– Я знаю, что это такое. Ты помнишь наш разговор на пароходе?

– Да, конечно.

Она заметила, как он побледнел даже при воспоминании об этом.

– Вива, – в его голосе вновь звучал гнев, – почему ты не сказала мне тогда? Я бы понял.

– Я не могла.

– По-моему, ты даже не сознаешь, какая ты закрытая. Вокруг тебя прямо-таки крепостной ров. Но продолжай. Теперь – твой отец. Расскажи про него. – Он внимательно слушал.

Она снова вздохнула.

– Отец был убит вскоре после этого. Его нашли с перерезанным горлом на железнодорожных путях возле Канпура вместе с семью рабочими, его подчиненными. Все решили, что их убили бандиты.

– О господи. Это ужасно.

– Да. Хуже не бывает. Я мало его видела, он был одержим своей работой, но я его очень любила. Он всегда присутствовал в моей жизни. Превосходный человек и всегда старался быть хорошим отцом. – Она растерянно посмотрела на Фрэнка. – Самое ужасное, что я не помню ни его голоса, ни как он выглядел. Если бы Джози не умерла, мы бы напоминали это друг другу, а моя память такая непрочная. Как это неприятно.

– А твоя мать? Она умерла тогда же?

– Нет-нет, через год. – Она крепко зажмурилась. – Кто-то сказал, что от разрыва сердца – такое возможно с точки зрения медицины? – Она попыталась улыбнуться, но он не ответил ей тем же. – И вообще, мы никогда не были близки, – продолжала она. – Я даже не помню причины – скорее всего, что-то простое, – возможно, она больше любила мою сестру… Вскоре после гибели папы она пошла со мной на железнодорожный вокзал в Шимле, мы сели на поезд, и я вернулась в Англию, в свою школу-пансионат. Не знаю, почему она не захотела, чтобы я осталась с ней. Больше я ее никогда не видела.

– Ты должна была рассказать мне об этом раньше.

– Я не могла.

– Почему?

Разговор вымотал ее.

– Не знаю – отчасти из-за того, что не выношу, когда меня жалеют.

– Ты думаешь, я занимался с тобой любовью в Ути, потому что мне было тебя жалко?

– Нет. – У нее пропали все слова. Так много всего проносилось в ее голове, боль и нежность, злость на мать за то, что отправила ее прочь от себя.

Когда она взглянула на него, он снова отвернулся.

– Слушай, – сказала она снова, – пожалуйста, приезжай на Рождество. Мы все хотим, чтобы ты приехал.

Он допил бренди.

– Нет, – сказал он. – Я рад, что ты смогла рассказать мне все, но не могу.

Они опять помолчали.

– Знаешь, – сказал он, – когда ты ушла, я много думал обо всем. Даже об этом. – Он сердито показал на ее глаз. – Ты ведь не доверяешь никому, правда? И это так утомительно.

– Я… – Она начала что-то говорить, но он приложил пальцы к ее губам и тут же отдернул руку, словно обжегся.

– Не говори ничего, – сказал он. – Дай мне закончить. То, что случилось тогда в Ути, не удивило меня. Я знал, что это случится, и думал, что ты тоже знаешь. Но после этого ты заставила меня… заставила почувствовать себя… – его голос оборвался. – каким-то насильником, хотя я уже так тебя полюбил.

– Нет, нет, нет! – воскликнула она. – Все было не так.

Он взял ее за руки, привлек к себе, потом оттолкнул.

– Ты столько месяцев не вспоминала обо мне, пусть даже и не получила мои письма. Сначала я ждал, а потом подумал, что ты медленно убьешь меня, если так будет продолжаться и дальше.

Она взяла его лицо в ладони и тут же замерла: за окном она увидела Тори и Розу. С минуты на минуту они ворвутся в комнату, и все снова переменится.

– Слушай, – торопливо сказала она, слыша хруст гравия у них под ногами, – я вот что решила. До Рождества я съезжу на север, в Шимлу. Там похоронены мои родители. Я получила письмо от одной старой девы. Мне надо было давным-давно забрать сундук. Раз уж я решила, может…

Он не успел ей ответить, как дверь распахнулась.

– Фрэнк! – Тори обняла его за шею. Роза стояла рядом, держа в руке два пакета.

– Ой, Вива, у тебя все в порядке? – спросила Тори, по обыкновению не очень-то церемонясь. – Ты бледная как полотно.

Фрэнк предложил им бренди, но, казалось, не огорчился, когда они отказались. Роза, всегда тонко чувствовавшая момент, и теперь поняла все без слов. Она направилась к двери и сказала, что хочет посмотреть на звезды, которые уже показались на небе. Да и безопаснее было бы вернуться домой до наступления темноты.