Саба села в такси возле отдела реквизитов и поехала в студию звукозаписи Британских Вооруженных Сил. Но потом, к ее недоумению, машина свернула с шоссе Шария Порт-Саид, запрыгала по неописуемо разбитой улице и остановилась возле серых домов, где на натянутых между окнами веревках сушилось белье. Таксист протянул ей записку, напечатанную на машинке: «Поднимись на третий этаж; тебя заберут через час».

Она шагнула в древний, скрипучий лифт и нервно покосилась на грязный потолочный светильник, полный песка и дохлых мух, на свое волнистое отражение в зеркале. Все это мало походило на студию звукозаписи.

На площадке третьего этажа стоял Дермот Клив. Он открыл сетчатую дверь лифта.

– Прелестно, – он подал ей руку, – какой подарок. Любезно, что ты приехала. – На этот раз он был в элегантном тропическом костюме и пятнистом галстуке-бабочке. Тонкие светлые волосы падали на глаза, а широкая, искренняя улыбка придавала ему сходство с непоседливым школьником.

Они прошли в маленькую, полутемную квартиру, где витал легкий запах шамбалы – эту специю она знала от Тан; бабушка любила добавлять ее в блюда, так пахла вся ее одежда.

– Надеюсь, вы не возражаете против того, что мы встречаемся здесь, а не в студии, – тут проще говорить, – сказал он.

Она успокоилась и присела на краешек дивана, на котором лежали пластинки и ноты. Неопрятная комната с полками, заваленными книгами и бобинами, с бутылками джина «Гордон», с граммофоном показалась ей знакомой и даже уютной.

Дверной проем в конце комнаты вел в маленькую кухню. Дермот готовил там чай на газовой горелке и непринужденно болтал, словно они были давние друзья. Он сказал, что пьет слишком много чая и что тут можно купить восхитительные смеси, если знаешь, где искать. Потом перешел к приготовлению пищи. Его слуга, Бадр, убирал квартиру и выполнял разные поручения, но вечно спорил с ним, так как хотел готовить на свой лад. Но это ничего, хуже нет, когда перед тобой пресмыкаются. Да и проще готовить самому, особенно во время работы.

К чаю он принес тарелку восхитительного печенья.

– Обязательно попробуй вот это, – посоветовал он. – От «Гроппи». Они выходцы из Швейцарии. У них самые вкусные штрудели и миндальное печенье, какие мне приходилось есть, – абсолютно божественные.

Она хрустела печеньем, когда Клив сказал, что, на его взгляд, Макс Бэгли был слишком резок с ней.

– По-моему, ты пела потрясающе, а от твоего исполнения песни «Странный фрукт» у меня волосы зашевелились. – Он вскочил и заглянул в зеркало. – Вон, парочка волос так и торчит до сих пор.

Его слова рассмешили ее. Ей было интересно с ним, и она испытывала странное возбуждение.

– Вообще, хорошая песня – такая мощная штука, да еще в таком исполнении. – Он глядел на нее с искренним восторгом. – Я люблю наблюдать, как меняются лица людей, когда они слышат приличную песню. По-моему, в них пробуждается человечность. Знаешь, чего не понимает наше военное командование? – Он размешал сахар в чашке и сделал небольшой глоток. – Что вся болтовня о свободе и демократии нашим парням по фигу. Ой, пардон. Как правило, они идут на войну драться за своих подружек, матерей, за своих детей. Только им нужно об этом напоминать, что ты и делаешь. И это гораздо, гораздо важнее, чем думают многие.

Он говорил верные слова, и они падали в подготовленную почву. Жара, тоска по дому изматывали. Саба стала плохо спать, она подолгу лежала без сна, и в те унылые ночные часы жалела, что вообще приехала в Северную Африку. Ты нехорошая, испорченная девчонка, твердили ей ночные демоны; твоя душа почернела от грехов и гордыни; ты плохая дочь. Твоя бедная мать плачет по тебе, отец тебя проклял. Неудивительно, что тебе никто не пишет.

Он подлил ей чая. Внезапно она поняла, что проголодалась, и налегла на миндальное печенье. А он продолжал с восторгом рассуждать о блестящем вкладе некоторых певиц в дело победы.

– Конечно, я не могу назвать имена, но эти певицы стали неотъемлемой частью военного механизма. Сами того не сознавая, они обладают огромной властью; они свободно ездят всюду, не вызывая подозрений, и, конечно, заставляют людей забыть о себе, о своих мелких интересах. Ты понимаешь, на что я намекаю? – Он пристально посмотрел ей в глаза, а потом неожиданно и заботливо стряхнул крошки с ее рукава.

Она не знала, что и ответить, – все, что пришло ей на ум, казалось самонадеянным, даже невероятным.

– При определенной ситуации… – его длинные пальцы крутили авторучку, – ты согласилась бы сыграть роль приманки?

– Как это – приманки? – насторожилась она.

Он быстро поправился.

– Ну, помочь нам. Тебе это было бы интересно?

– Возможно, но я не совсем понимаю, что конкретно мне нужно делать.

– Сейчас я приведу маленький пример, – ответил он. – Сегодня, на этом приеме в «Мена-Хаусе», ты будешь в основной группе. Но ты могла бы кое-чем нам помочь, если согласишься.

– Но как? Как я могу вам помочь?

– Ну, ты сделаешь дополнительно одну маленькую работу, – сказал он. – Но если не хочешь, можешь отказаться. Ты ведь, по твоим словам, немного говоришь по-турецки. Меня это заинтересовало, потому что на приеме будет очень интересный для нас человек, влиятельная фигура на Ближнем Востоке. Он турок, его зовут Зафер Озан. Ты могла бы спеть для него по-турецки пару песен?

– Только и всего?

– Только и всего. – Он усмехнулся и заглянул ей в глаза. – Он обожает европейских певцов, но при этом страстный патриот. Поэтому я уверен, что ты ему понравишься, а если так, то после войны у тебя благодаря этому появится масса работы.

– Ого, – оживилась она. – Заманчиво.

Он снял колпачок с золотой авторучки и что-то нацарапал в записной книжке.

– Вот только я не понимаю… Я думала, что приехала сюда на запись радиопередачи. – Она посмотрела на магнитофон, стоявший на тумбочке.

– Да-да, конечно, я очень хочу записать несколько песен в твоем исполнении. Я только что начал программу «Солдатская любовь» – ну, там будут популярные песни, звуковые письма солдат домой, все очень-очень трогательно. Но вот сейчас неожиданно возникло это новое обстоятельство, и, честно тебя заверяю, – если ты откажешься, то это тоже нормально. Впрочем, по-моему, ты из тех, кто любит работать, – добавил он с приятной улыбкой.

– Нам всем не терпится приступить к работе, – сообщила она и чуточку заерзала. – Нам обещали на этой неделе рассказать про наш маршрут.

– Я видел его, – бесстрастным тоном сообщил он. – Скоро вы все узнаете. – И добавил, чуть понизив голос: – Мне нужно было поговорить с тобой отчасти и поэтому. Давай-давай, угощайся. – Он подвинул к ней блюдо с печеньем.

– Нет, благодарю. – Возможно, он все-таки попросит ее спеть, а как она это сделает с набитым животом? – Так ты видел наш маршрут? А я думала, что это страшная военная тайна.

– Так и есть. Хотя ты, вероятно, уже поняла, что здесь ничего не может долго держаться в секрете. Как говорится, сплетни тут единственный надежный источник… Саба. – В его бледно-голубых глазах читалась усталость, белки были испещрены красными прожилками. Вообще, он показался ей старше, чем она думала. – Времени у меня немного, – он обвел взглядом комнату, – и у тебя тоже, так что я перейду к делу. Здесь я не только записываю передачи, кроме этого я работаю в другом, ключевом отделе британской администрации, который время от времени делает более секретные вещи. Ты понимаешь, на что я намекаю?

– Кажется, да. – В ее душе затрепетала легкая тревога, смешанная с восторгом, словно ее внезапно ввели в серьезный, взрослый мир.

Он почесал нос. Кожа на нем была бледная и тоже с сеточкой тоненьких прожилок.

– Так вот. Насчет сегодняшнего вечера. – Он встал, поправил занавески и снова сел. – Не беспокойся, работа пустяковая. – Он покровительственно, как добрый дядюшка, похлопал ее по коленке. – Тебе будет интересно. Мы вовсе не намерены бросать тебя в какие-либо авантюры. Если хочешь, это маленький тест – мы посмотрим, насколько ты готова с нами сотрудничать. Он абсолютно безопасный. Я буду рядом, но разговаривать со мной ты не должна. Там будет обычный, пестрый набор людей – несколько оставшихся британцев, парочка бизнесменов, армейских офицеров, а также важные местные персоны, с которыми мы хотим вести дела. На такие сборища часто приглашают девушек, так сказать, для украшения. Так что твое присутствие никому не покажется странным. Тебя попросят спеть.

Клив перешел на шепот. Его взгляд стал сосредоточенным и серьезным.

– Этот человек, Озан, невероятно богат. Он один из самых богатых людей на Ближнем Востоке и, между прочим, очень приятный и культурный человек с неплохим чувством юмора. Не знаю, насколько ты осведомлена в нынешней турецкой политике, но сейчас в стратегическом и политическом плане Стамбул стал одним из наиболее важных городов мира, соблюдающих нейтралитет. Как союзники, так и страны германской оси стремятся наладить с ним прочные отношения. Так что любая крупица…

– Но ведь…

Клив сжал ее руку и тотчас отпустил.

– Позволь мне договорить. Я знаю, что ты хочешь сказать: «Что я-то могу сделать?» Объясняю. Страсть Озана – музыка, а значит, и его слабое место. До войны он возил сюда всех великих музыкантов. Тут побывали Бесси Смит, и Элла, и Эдит Пиаф, и ряд превосходных певцов из Греции, о которых ты, возможно, и не слышала. Сейчас он разочарован из-за действующего ныне запрета – сюда нельзя привозить зарубежных артистов, если только, конечно, они не приезжают с ЭНСА или из США. Даю гарантию, что он, услышав твое пение, заинтересуется; у него превосходное чутье на таланты.

Саба нервно облизала губы. Ох, как заманчиво все звучало! Тем более после ее конфликта с этим проклятым Бэгли.

– Война закончится, и он тут же вернется к своему любимому занятию – станет устраивать турне по Средиземноморью. Рынок очень богатый, и дружить с Озаном очень полезно. Он отзывчивый и добрый.

– Так что же сегодня? – прошептала она.

– Ну, у них в «Мене» прекрасные музыканты, египтяне, которые знают, как играть по старым стандартам. Поэтому мне хочется, чтобы ты удивила его, спев одну песню по-английски, а другую по-арабски или по-турецки, неважно. Ты можешь это сделать?

– Да, мы с бабушкой всегда пели их дома. Но что потом?

– Ничего. Разве что господин Озан пригласит тебя выступить в его клубе. Впрочем, мы на это и надеемся. Ты просто пришли мне открытку со словами «Шоу прошло успешно». Я пойму, что ты имеешь в виду. Без подписи. Вот по этому адресу. – Он написал его на листке. – Вот, взгляни и запомни. Тебе все ясно? – Он улыбнулся. – Не очень сложно, правда?

– Кажется, ты сказал, что тоже будешь там.

– Да, буду, но еще раз повторяю – со мной не разговаривать. – Он откинул со лба прядь волос и снова подмигнул Сабе – мрачно, зловеще, как бандит.

Она взглянула на адрес, скомкала бумажку и вернула ее собеседнику.

– Или я должна ее проглотить?

В ответ он лишь усмехнулся.

– Другие вопросы есть?

– Скажи, Арлетта, или Макс Бэгли, или капитан Фернес, или кто-нибудь еще знают об этом?

– Макс Бэгли знает ровно столько, сколько должен знать, – ответил Клив. – Больше – никто, так что не обсуждай это ни с кем. Что касается девушек, скажи им как бы невзначай, что ты, возможно, споешь для меня пару песен в программе вещания на Ближний Восток. Моя программа передается по египетскому радио. И все. Есть еще вопросы?

– Только один. – Она посмотрела на Клива. – Когда ты сказал, что я, возможно, подружусь с мистером Озаном, ты действительно имел в виду обычную дружбу? – Если он предполагал, что она готова пойти и дальше, то он ошибался.

– Ох, ты бы видела, как сверкнули твои глаза, – усмехнулся он. – Твоя мать может гордиться тобой. «Я, мол, не такая», – насмешливо пропищал он. – Итак, повторяю. Все, что от тебя требуется, – спеть пару песен и раскрыть свой слух. И тогда, не исключено, ты сделаешь что-то, чем сможешь гордиться до конца своей жизни… но если не хочешь, то не надо… подумай еще раз хорошенько… – С этими словами он разжал пальцы и отпустил ее руку.

– Нет-нет, я хочу! Я готова! – воскликнула она. В ней бурлил восторг. Она уже представляла себе, как когда-нибудь расскажет об этом отцу, как смягчится его строгое лицо, а в глазах вспыхнет гордость, когда она скажет: «Вот видишь, папа, я не просто пою – я помогаю британскому правительству».

– Хорошо. – Длинные пальцы Клива сжали ее руку. – Ты вступаешь в игру.