Когда она вернулась, никто, казалось, и не заметил ее отсутствия. В основном из-за жуткого спора между Арлеттой и Яниной. Арлетта буквально рвала и метала.

– В такси, – объяснила она, – когда мы ехали домой, я сказала, что слова мадам Элоизы насчет острых заколок для шляп, которые надо всегда иметь при себе для самозащиты, полная чепуха. Половина женщин из ВААК и ВААФ, которых я встречала здесь и в Лондоне, буквально набрасываются на все, что носит брюки. И правильно делают, – продолжала она. – Война принесла свободу для женщин и мужчин – свободу от лицемерия. Каир для молодых женщин словно кондитерская для ребенка – вокруг такой огромный выбор, так много одиноких парней. Да еще если у партнера или партнерши есть талончики на обед в столовой – вообще красота! Тогда она сказала: «Ты что, совсем утратила приличия? – Арлетта мастерски передразнила Янину, закрыла глаза и томно покачала головой. – Лично мне не нужна свобода от всяких приличий! И мне жалко девиц, которые идут на это, – мужчины понимают, когда им продают испорченный товар».

– Испорченный товар! – возмущенно фыркнула Арлетта. – Вот дура! Но я ей перышки-то опалила. Сейчас она удалилась к себе и нюхает соли. Слишком уж она правильная для этой жизни. – И Арлетта комично поджала губы.

Она попросила Сабу отнести Янине ее вечернее платье. Сама она хочет принять ванну и полежать с закрытыми глазами: «Просто невыносимо видеть эту глупую корову!»

После таких чрезмерных эмоций Саба остро ощутила хрупкость мира, в котором они жили. Что там говорить о парнях и нарядах, когда за грязноватым окном к обычному каирскому уличному шуму – воплям торговцев, клаксонам, громким разговорам прохожих на дюжине различных языков – добавился непрерывный рокот самолетов и танков?

Когда Саба вошла к Янине, та спала, надев на глаза зеленую шелковую повязку и заткнув уши ватными тампонами. На комоде стояла фотография ее родителей, живущих в Гилфорде, – они взирали на мир со строгой улыбкой. Рядом стояла баночка крема «Пондс» и бутылочка «Гат Ривайвера». Будильник в кожаном футляре показывал четверть шестого. До приема оставалось три с лишним часа.

Саба посмотрела на нее. Бедная Янина! Она похожа на восковую куклу – и никому-то не нужна! Вилли как-то сказал, что Янина старше, чем выглядит: ей лет тридцать, и она никогда не была замужем. Узость интересов, ее странная, одержимая натура привели к тому, что в танце она была лучше, чем в реальной жизни. Впрочем, не такая уж она и плохая – просто не вызывала к себе симпатии. Вчера, сплетничая на ее счет, Вилли намекнул, что она, вероятно, до сих пор девственница, – первая и единственная за всю историю ЭНСА.

Арлетта тоже заснула – ее светлые локоны разметались по подушке и слегка шевелились под струями вентилятора, полные губы приоткрылись, руки раскинулись, словно она принимала весь мир. Как несправедливо, подумала Саба: в Арлетте было все, против чего предостерегала Сабу ее мать, – немыслимая смесь гламура и порока. Мужчины боготворили ее за это! Женщинам она тоже нравилась. Арлетта, при всей ее экстравагантности, была добрая: ее раздражали только такие узколобые существа, как Янина. Но людской характер всегда сложен, неоднозначен, и недавно Саба впервые уловила в глазах Арлетты обиду и зависть – в момент, когда сообщила ей, что, возможно, запишется у Клива для радиопередачи. Многие актеры ничего не могут с собой поделать. Это как в эксперименте с шимпанзе: когда одной самке дали лишнюю связку бананов, всех других стошнило.

Проснувшись, Арлетта выключила вентилятор и встала с постели. На ней были лишь шелковые пижамные штаны и кружевной лифчик – форменное нижнее белье она выбросила в первый же вечер, когда они прилетели в Каир, со словами «Рада была познакомиться».

– Можно я первая займу ванную? – зевая, попросила Арлетта. – Мне надо помыть голову.

– Только недолго, на десять оборотов, – предупредила Саба.

Она имела в виду таймер для варки яиц, который Янина возила с собой, утверждая, что он абсолютно необходим и хорошо дисциплинирует тех, кто любит подолгу намываться.

В ванной, под раковиной, стоял треснувший таз, в нем было замочено трико Янины. А на раковине флакон шампуня, где Янина пунктуально помечала карандашом уровень оставшейся жидкости. Саба слышала, как Арлетта открыла краны, и из них мучительно медленно потекла ржавая вода. Пока подруга плескалась и стонала, Саба беспокойно мерила шагами комнату и обдумывала свой странный разговор с Кливом, пугавший ее и одновременно приводивший в восторг.

Ее роскошное платье висело на дверце гардероба, обещая начало новой, красивой жизни. Тени на улице делались длиннее, а под ложечкой поселился неприятный холодок. В этот момент все в ее жизни казалось ей шатким и непрочным.

Чтобы успокоиться, она мысленно перебирала песни, которые могла бы спеть для мистера Озана, шевелила губами и напевала первые строчки «Мази», любимой песни отца. Давным-давно она ничего не пела по-турецки, и всякий раз, когда пела, ее захлестывала волна горя и злости. Ни словечка от отца! Как нечестно с его стороны и какая потеря для них обоих, ведь когда-то они были так дружны. Следующий куплет она спела для него, спела от души, и ей показалось, что песня захватила ее. Такой странный эффект она замечала и раньше, особенно когда пела по-турецки. Закончив песню, она утерла слезы. Эх, баба, эх!.. Ведь ты первый сказал мне, что я умею хорошо петь. Почему я должна теперь отказываться от своего призвания?

Когда настала ее очередь идти в ванную, ее настроение опять переменилось. Теперь ей вспомнился Дом. Ее гордость была задета, когда она увидела его в «Кавуре» с той девушкой, но она все равно вспоминала его. Сейчас ей захотелось, чтобы он оказался вечером на том приеме, увидел ее в шикарном платье, понял, как сильно она изменилась и какое сокровище он тогда потерял. Намыливая подмышки, она мысленно прокручивала такой фильм: Закат. Дом стоит на террасе в смокинге, с буйной шевелюрой, за его спиной пальмы. Она идет к нему, роскошная женщина в платье от Скиапарелли, с сигаретой в перламутровом мундштуке, на ее губах играет загадочная улыбка – ведь теперь ей поручена важная работа, вклад в дело победы…

– Саба! – раздался за дверью раздраженный голос Янины. – Пожалуйста, перестань так жутко завывать. И вообще, ты занимаешь ванную слишком долго, на двадцать оборотов.

Потом закричала Арлетта:

– Выходи! Такси придет через полчаса!

Когда они вышли на улицу, даже Янина невольно согласилась, что вечер был чудесный, с легким, приятным ветерком. Они проехали мимо бронзовых львов, украшавших мост Хедива Исмаил-паши; в водах Нила отражались красные и золотые огни речных барж. На горизонте, подобно крыльям бабочек, трепетали паруса фелук.

Еще когда они садились в такси, мимо проехал армейский грузовик. При виде девушек сидевшие в кузове солдаты разразились восторженными воплями, замахали руками, стали делать неприличные жесты.

– Я терпеть их не могу, – процедила сквозь зубы Янина, вцепившись пальцами в вечернюю сумочку. В бледно-зеленом вечернем платье она напоминала молодую королеву. – Зачем мне все это?

Такси везло их по каирским улицам, наполненным трескучей музыкой. По тротуарам шли мужчины в белых джеллабах, часто с фонарем в руке. Иногда между домов открывался вид на Нил, где возле берега кое-где плавали туши мертвых ослов.

– Фу! – Янина скривилась и зажала нос. – Какой ужас!

– Ничего ты не понимаешь, – пошутила Арлетта. – Ведь это священные воды Нила.

Саба громко засмеялась. Еще утром она пребывала в глубокой депрессии и вся жизнь казалась ей роковой ошибкой. А теперь она с восторгом ехала в восхитительном платье по кривым улицам огромного, странного города навстречу новым впечатлениям.

За городом их взорам открылись новые картины – большие, богатые дома среди деревьев; старик, спокойно сидящий у костра; худая лошадь, терпеливо ждущая хозяина; стайка уличных мальчишек. Самир, чья жена убиралась у них по утрам, уже говорил им про ужасный неурожай этого года, катастрофический для деревни. И все-таки при виде этих случайных сцен возникало впечатление обычной, мирной и спокойной жизни, которая течет тут много веков и не иссякнет, несмотря на войну в пустыне.

Минут через сорок они прибыли в Гизу и увидели цепочку фонарей, освещавших дорогу к отелю. Арлетта повернулась и торжественно объявила:

– Девочки, послушайте меня. Сегодня ночь голубой луны – наслаждайтесь каждой ее минутой.

Янина, стонавшая, что ее укачало, лишь удивленно скривила бледное лицо. Но Саба все поняла и согласилась со словами подруги. Так Арлетта называла самые восхитительные моменты жизни, какие вообще бывают; ночи голубой луны бывают очень редко – лишь несколько раз в жизни. И важно понять, что это именно такая ночь, насладиться ею и потом жить этими воспоминаниями, когда будешь коротать свои дни в какой-нибудь дыре на английском побережье.

Такси затормозило у ярко освещенного фасада. Швейцар в униформе, с огромной декоративной саблей помог гостьям выйти из машины.

Прямо перед собой Саба увидела три древние пирамиды. Они уходили в ночное небо, окруженные мириадами ярких звезд. Ее поразила их красота – до этой минуты пирамиды представлялись ей чем-то наподобие русалок и единорогов, персонажами сказочного мира, и она никак не ожидала, что они могут служить декорацией для вечеринки.

Проняло даже Янину.

– Вот это да, – пробормотала она (это была ее высшая оценка). – В самом деле впечатляет.

Отель «Мена-Хаус» стоял на гребне невысокого холма. Пламя в дюжинах фонарей трепетало от легкого ветерка, и казалось, что дворец парил в кобальтово-синем воздухе, словно сказочный воздушный корабль. Кусты жасмина, цветущего на террасах, источали сладостное, неземное благоухание.

– Готовы, девочки? – спросила Арлетта. – Тогда вперед!

Арлетта обладала необыкновенным умением – величественной и вкрадчивой поступью, какой ходят кинозвезды по красной ковровой дорожке, – и в особых случаях демонстрировала его по максимуму. Ради смеха они с Сабой иногда упражнялись у себя в комнате, в пижамах. «Ты выставляешь вперед бедра и небрежно покачиваешь ими, вытягиваешь шею и устремляешь свой взор куда-то вдаль, словно тебе наплевать на всех и вся», – учила Арлетта.

Теперь они развлекались и демонстрировали свои навыки, спускаясь по короткой лестнице. На первой террасе группа молодых людей в смокингах застыла при виде их, словно статуи в Помпеях. Наступила драматическая пауза; потом оркестр грянул джазовую мелодию. Навстречу своим подчиненным устремился Фернес; на нем был полковой мундир, выставлявший напоказ обширный, на удивление женственно округлый зад капитана.

– Пока вы тут все в сборе, – сказал он, положив на локоть Сабы свою потную ладонь, – я хочу познакомить вас кое с кем. – Потом, словно вспомнив о хороших манерах, добавил: – Девочки, вы хорошо выглядите. Молодцы!

На нижней террасе краснолицые слуги подбрасывали в огонь ветки розмарина, на котором жарились два барашка. На длинном столе стояло угощение: яркие салаты, дрожащие террины, огромная индейка, горы креветок и устриц. Саба, успевшая проголодаться, глотала слюнки, но на нее тут же нахлынуло привычное чувство вины – здесь много еды, а там, дома, ее так мало, и это несправедливо.

– Вы только поглядите! – с детским восторгом воскликнула Арлетта. В отблесках пламени ее волосы казались золотыми. Она привела Сабу к другой лестнице, спускавшейся к бассейну, – там горели сотни свечей, они мерцали, напоминая огромный сапфир.

Саба пыталась отыскать среди моря лиц знаменитого мистера Озана. В ее представлениях он был старый, смуглолицый и толстый, типичный восточный богач, но не обнаружила никого, кто бы соответствовал такому описанию. Лица мужчин были в основном европейские, белокожие.

– Девочки, не отставайте. – Фернес, казалось, собирался представить их всем гостям.

– Приятно видеть свежую кровь, – прорычала одна из англичанок, вероятно, жена высокопоставленного военного; ее красное, некрасивое лицо не выразило никакой радости. – Как видите, многие из нас уже уехали домой.

Фернес подводил их все к новым группам; их бесцеремонно разглядывали с головы до ног и задавали почти те же самые вопросы: как они прибыли в Египет, морем или самолетом? Они поют или танцуют? Ах, как замечательно, как чудесно! Что за дисциплина! Кто-то добавил, что мужчинам нужны такие красотки. А что, они играют на музыкальных инструментах? Да, конечно, весело ответила за всех Арлетта: она сама играет на ксилофоне, а ее подруга – она больно щипнула Сабу – прекрасно играет на валлийской арфе. Кто-то восхищался их платьями и спрашивал про новости с родины. Некоторые говорили, что им стыдно за такое изобилие, но что поделаешь – нет смысла морить себя голодом в знак солидарности. Одна дама сказала, что, когда они год назад сошли с супругом в Дурбане, ее поразили две вещи: яркое солнце и обилие продуктов. Но теперь она тоскует по серому небу и дождю – по дому. Она страдает из-за разлуки с детьми, тем более в такое опасное время.

– Ладно-ладно, – перебил ее супруг. – Ты забыла о наших правилах? Никаких разговоров о войне в такой вечер. – Он обнажил зубы в улыбке. – Надо наслаждаться жизнью, пока есть возможность. Правда, девушки?

– Скорее всего, вы тут долго не задержитесь, – пробормотала женщина, прежде чем ее увели прочь. – Большинство семей военнослужащих уже перевели в Южную Африку или в Судан, где немного безопаснее. – На ее узком, типично английском лице блестел пот. Она показала им молодую вдову морского офицера, который скончался в здешнем госпитале. Невероятный храбрец. Вдова держала в руке маленькую рюмку шерри и вежливо слушала пожилого мужчину, который наклонился к ней и что-то рассказывал.

Луна поднялась выше и осветила вершины пирамид. На темном бархате неба зажигались все новые и новые звезды. Девушек передавали от группы к группе, словно редкое угощение. Потом окончательно стемнело, и лица на террасе стало трудно различать.

– Ого! Сколько же времени? – стали спрашивать пожилые гости. Горячими, липкими руками они пожимали руки актрисам и говорили, что были рады с ними познакомиться и непременно придут на концерт. Но мистера Озана по-прежнему не было видно, как и мистера Клива. Саба не знала, то ли радоваться этому, то ли огорчаться, хоть и испытывала облегчение.

Когда старшее поколение удалилось, молодежь сняла смокинги и развязала галстуки-бабочки. Оркестр заиграл неторопливый джаз, и все двинулись к небольшому танцполу, оборудованному среди стройных пальм возле бассейна.

Мистера Озана не было. Чтобы скоротать время, Саба танцевала с долговязым молодым шотландцем, который наступал ей на ноги и тут же пускался в бурные извинения. Он сообщил, что он хирург, работает в Триполи и оперирует по шесть дней кряду.

– Какой приятный вечер! Жалко, что я такой никчемный танцор. – От его общества ее спасла группа пилотов из Королевских ВВС Западной пустыни. Парни упали перед ней на колени и стали клясться в любви до гроба.

Ей хотелось спросить, знают ли они Доминика Бенсона, но она побоялась нарваться на насмешки или, хуже того, объяснять их отношения, которых, по сути, и не было. И все-таки – какая идиотка! – она мечтала, что он вот-вот появится на террасе и увидит, как шикарно она выглядит в этом зеленом платье.

Она смеялась, танцевала и что-то говорила, когда вдруг наступила тишина. Резко оборвалась джазовая мелодия, стихли смех и разговоры. Все направили взоры на лестницу, по которой неторопливо спускался осанистый мужчина в поразительном смокинге цвета бургундского. Он любезно улыбался, пожимал руки, и вот уже джазисты заиграли «Ведь он такой хороший парень». Когда мужчина подходил к танцполу, возле Сабы появилась Арлетта; при лунном свете она казалась золотоволосой русалкой.

– Минуточку, дорогой. – Она обворожительно улыбнулась хирургу, ждавшему следующего танца, и отвела Сабу в сторону.

– Зафер Озан, – шепнула она с лукавой усмешкой в глазах. Ее волосы щекотали ухо Сабы. – Тот самый, о котором я говорила. Офигенно богатый.

Озан заметил их; он смотрел на них с другой стороны танцпола.

– Тебе не кажется, что он по-своему очень симпатичный? – Арлетта послала ему воздушный поцелуй. – В стиле Бунтера. – И она помахала ему рукой.

Саба взглянула на Озана и отвела глаза. Лишь успела увидеть, как сверкнули его зубы, когда он жал руку своему очередному собеседнику.

– Его все любят, – сообщила Арлетта. Теперь она подняла руку и шевелила пальцами, посылая привет, словно робкая девочка.

– Ты откровенно флиртуешь, – сказала ей Саба.

– Конечно, – весело согласилась Арлетта. – И он не против, уверяю тебя.

Когда он направился к ним, Арлетта торопливо сказала:

– Дорогая, давай порадуем его. Я попрошу музыкантов сыграть «Ночь и День». Может, ты споешь? Он любит эту песню.

– Может, ты сама споешь? – Саба внезапно смутилась: может, Клив хотел, чтобы Арлетта тоже спела, или это чистое совпадение?

– Да ладно тебе, милая. Я танцую. Это ты у нас с голосом. Даже чертова Янина это признает.

– Неужели? – удивилась Саба. – Она ни разу мне не говорила об этом.

– Конечно, не говорила – ведь она себе на уме. Я тоже, но ловко это скрываю. – Она в шутку щипнула Сабу за руку. – Давай, прыгай на сцену, пока он не подошел.

Саба поднялась на маленькую сцену. Джазисты – пианист, тенор-саксофон и контрабас, – вероятно, знали, что она придет. Они заиграли мелодию песни, пианист кивнул ей, и Саба запела, поначалу нервничая из-за непривычной обстановки. Но вскоре забыла обо всем, ведь песня есть песня. Отгородилась ото всех, закрыла глаза и пела для жасминовой ночи. Счастье золотистым медом растекалось по ее телу. Вот что ей нравилось. Вот в чем она сознавала свою силу.

Когда песня закончилась, раздался рев одобрения. Озан подошел к сцене, остановился перед Сабой и смотрел на нее. У него были черные глаза, и в них отражалось пламя костра.

– Ты знаешь другие песни? – спросил он. – Спой что-нибудь для меня.

Понимая, что это, возможно, ее единственный шанс, она запела турецкую песню «Нежная роза моих мыслей». Когда-то ее пел отец и перевел ей слова: «Ты навеки поселилась в моем сердце, словно нежная роза; ты живешь в моем сердце, словно любимый соловей». Гости озадаченно переглядывались, но Саба заметила, что у Озана загорелись глаза, а суетившиеся вокруг него официанты удивленно поглядывали на нее. Потом – ах, как она наслаждалась этой ночью, этим выступлением! – музыканты поддержали ее и заиграли «Ozkorini», популярную арабскую песню из репертуара великой певицы Умм Кульсум. Как когда-то объяснял ей отец, «Ozkorini» означает «думай обо мне», «помни меня». Официанты с восторгом бросились к сцене и бурно хлопали, когда Саба спела отрывок из знакомой им песни.

Она опять занервничала, отправившись по стезе этой песенной богини, но снова отдалась во власть надрывной мелодии, и, когда допела, из темноты раздались крики «Аллах!» и «Ya Hayya!». На ее глаза навернулись слезы. В эту минуту ее любимый, ненавистный отец был рядом с ней. И все-таки он осудил бы ее.

Мистер Озан молчал; лишь глядел на нее и качал головой.

– Тут слишком шумно, – крикнул он и кивнул на толпу. – Завтра. Мы увидимся завтра.

Он зашагал прочь под аплодисменты джазистов, словно это он был настоящей звездой вечера. Тут же нарисовался капитан Фернес – вероятно, он стоял где-то по соседству.

– Что ж, было интересно, я даже не ожидал, – крикнул он на ухо Сабы. Хотя его губы улыбались, он сильно, словно тисками, сжал ее руку и сообщил, что он позволил себе вольность и вызвал для них такси. Рявкнул на Арлетту, чтобы она надела туфли – в щелях пола и в трещинах мостовой могут прятаться скорпионы. Янина тут же подтвердила его слова и добавила, что одна ее подруга попала вот так в больницу с опасным укусом. А Клив так и не показался.