Пока Саба репетировала, Дом бродил по улицам, перебарывая неприязнь к той, другой жизни Сабы, которая отрывала ее от него. Он уже смирился с тем, что во время выступлений она становилась пугающе чужая. Он делил ее с другими, делил в том числе и свое благоговение перед ее пением. Еще ему казалось не совсем нормальным, что она ухитрялась держаться так живо и естественно перед тысячами незнакомых людей. Он радовался, что за эти четыре дня исчезло легкое недоверие к Сабе, он понял ее до конца и их совместная жизнь стала простой.

Не зная, как скоротать эти два часа, он прошел по Рю Фуад и наткнулся на маленькую ювелирную лавку. Неторопливо созерцая изящные вещицы из эмали, он заметил в полутемной витрине голубой браслет в тонкой серебряной оправе, с изображениями египетских божеств, причем каждое было помещено в свое изящное звено.

Хозяин лавки, волоокий и экспансивный толстяк, притащил стул, похлопал Дома по коленке и настаивал, чтобы они выпили по чашке мятного чая или, может, по кружке пива «Стелла». Браслет он выложил на бархатную подушечку и стал объяснять значение каждого символа с азартом человека, знакомящего своего нового друга со старыми и очень любимыми друзьями. Вот это Гор – он ткнул пальцем в фигуру с головой сокола – бог неба и царственности. Это Осирис, бог плодородия и возрождения. Вот Изида с ее магическими чарами, и ах, вот она, – толстый палец ласково коснулся стройной талии богини, увенчанной серебряными рогами, – Хатхор, богиня любви, музыки и красоты. А еще она была посланницей мстительного ока бога Ра, богиней пьянства и разрушения. Торговец громко захохотал.

Ох, как обрадовался Дом, что он наконец-то нашел превосходный подарок для любимой – и нашел вовремя! До сих пор он не заходил дальше шоколадок и цветов и теперь был невероятно доволен. Он попросил ювелира выгравировать внутри браслета ее имя, а потом, со вспышкой вдохновения, слово «Озкорини» – «Помни обо мне». После того как подарок был упакован в симпатичную коробочку, Дому захотелось немедленно вручить его Сабе, однако до их встречи оставалось еще время, которое надо было как-то убить. Он решил выпить пива в расположенном неподалеку Офицерском клубе, хотя, странное дело, сейчас ему как-то не хотелось туда идти. Обычно он с радостью присоединялся к своим однополчанам. Но сегодня скоро перейдет в завтра, а завтра вокруг него будут парни и только парни, не считая странноватой девушки из ATS. А еще песок, палатки, вонючие сортиры с роем мух, телефонные звонки, выдергивающие из постели в самое немыслимое время суток, и все такое… усталость до мозга костей, отупение чувств и эмоций. Ужас при мысли о том, что в какой-то из дней его полет внезапно оборвется.

Размышления неизбежно привели его к Джеко. К его кричащему рту на искаженном ужасом лице в фонаре его «Спитфайра» за секунду до того, как его поглотило пламя.

Шагнув из тени на сокрушительную жару, он вспомнил тот ужасный обед с родителями Джеко после похорон – внезапный злобный взгляд его матери, когда она протянула ему соус, мгновенно преобразившийся в любезную улыбку хозяйки дома. Если бы не Дом, Джеко никогда бы не стал летать, и она это знала.

– Простите. – Он наткнулся на пожилую египтянку, шедшую навстречу, и та сердито сверкнула черными глазами.

Будь внимательным. И перестань думать об этом! Идет война. Чего от нее ждать?

– Эй, Дом! Старик! – Когда он вошел в бар, с кожаного табурета поднялась высокая фигура Барни и двинулась к нему. Дом был так рад его видеть, надежного и сильного, что едва не разрыдался. «Люди ведь не рассказывают о том, какой изматывающей бывает новая любовь, – думал Дом, садясь рядом с приятелем. – О том, какую тревогу она несет с собой».

– Где ты пропадал?

– Не могу говорить! – Дом схватил себя за горло и закатил глаза. – Умираю от жажды.

Барни с готовностью отправился за пивом.

«Когда-нибудь, – думал Дом, глядя вслед своему другу, – мы с Сабой будем со смехом вспоминать ночную ссору – ее бурную ярость, мою собственную глупость…»

В тот день в середине ночи, часа в три, он встал попить воды, а когда вернулся в постель, долго лежал, опершись на локоть, и глядел на нее. Пламя свечи мерцало на ее лице, по-детски беззащитном, – и он ругал, корил себя. Он любил ее – он знал это без тени сомнения. Любил ее талант, ее жизнелюбие и темперамент. Он хотел беречь ее, быть ей верным. И он должен сдерживать свой резкий язык, вспыльчивый и нетерпеливый нрав. Чтобы не обижать ее.

– Увы, старик, у них закончилось «Бичерс», только «Гиннес» осталось. – Барни со стуком поставил на стойку бутылки и ухмыльнулся. – Господи, как хорошо, что ты здесь.

Он шумно хлебнул из кружки и, когда в ней осталась только пена, рассказал, что большинство ребят из их эскадрильи решили провести последнюю увольнительную в Каире, там безопаснее. А сам он умирал от скуки и даже играл в бридж с бригадиром и матроной из местного госпиталя.

Он открыл вторую бутылку.

– Ну, привет! – Они чокнулись кружками. – Наслаждайся жизнью, пока можешь, – сказал Барни. – Вчера я наведался в «ЭлДжи39» – узнать, что новенького. Вести менялись, как трусы на шлюхе.

– Сегодня я видел над городом самолеты, – сказал Дом. – Еще подумал, не нам ли их прислали.

– Будем надеяться, – серьезно ответил Барни. – Тут на днях я разговаривал с механиком – несколько наших машин уже все, капут. Песок в фильтрах воздухозаборников.

Во время их разговора в бар вошли четыре «осси», австралийских пилота; на них были новые мундиры, чистые, отглаженные. По контрасту с ними остальные летчики в их пропыленной одежде защитного цвета выглядели неважно. На стойке появились новые бутылки. Парни небрежно расселись на кожаных табуретах. Последовал обмен именами, биографиями, эскадрильями, и все с подчеркнутым равнодушием, которого на деле никто из них не испытывал. Такой была их бессознательная реакция: страх, притворство. По словам одного из австралийцев, в Египет прибывало все больше и больше войск. Они слышали, что большой удар произойдет где-то через неделю. После такого сообщения парень вздохнул, словно говоря, что нет ничего восхитительнее железнодорожного расписания.

Эта новость ударила Дому в голову словно алкоголь и вызвала восторг и смятение. Всего лишь час назад, сидя в ювелирной лавке, с подарком в руке, он чувствовал себя таким кротким и мирным… И тут на него снова нахлынуло стремление летать, драться, и он не мог его контролировать, как не мог держать под контролем и желание любить Сабу, стать ее защитником.

Он съел отвратительный сэндвич с сыром и выпил еще бутылку пива. В каком-то смысле, да, после изнурительных высот последних дней для него стало определенным облегчением вернуться, так сказать, в базовый лагерь и в мужскую компанию. Теперь он снова мог посмеяться, например, над «ювелирно точной» посадкой Бастера Картрайта – так близко от ангара, что он сбросил тюрбан с головы стоявшего там механика-индуса. Или даже послушать пространный рассказ одного из «осси»: высокого, рыжего парня с белесыми ресницами, который всегда прикреплял зеркало от своего авто на самолет, – это обеспечивало его лишней парой глаз.

Но на середине второй бутылки Дом с нежностью подумал о Сабе: как она сидит в ванне, как отливает медью ее тело, как извиваются в воде ее темные волосы. Сейчас она поет, счастливая и сосредоточенная. Несмотря на ее ночные слезы, у нее крепкая сердцевина. Вот и хорошо. Ей это пригодится.

Еще после пары бутылок он положил коробочку с браслетом в нагрудный карман и решил пойти прямо к «Золотой Лошади», чтобы сделать Сабе сюрприз после репетиции. Когда три дня назад Саба предупредила его с неожиданной решительностью, чтобы он не приходил туда без ее разрешения, он был удивлен и обижен. Он не привык к тому, чтобы им командовали женщины. Но сегодня, в их последний день перед разлукой, все наверняка будет иначе. Самое главное, рассуждал он, шагая по приморскому проспекту Корниш, – не испортить их прощальные часы слишком грустным или мрачным видом, ведь и он сам, когда она рыдала минувшей ночью, чуточку прослезился, а это не дело для боевого летчика.

Надо им искупаться и поплавать, подумал он, когда перед ним появилось сверкающее, бирюзовое море. Отличная мысль! Они спустятся на Стэнли-Бич, возьмут напрокат купальник и плавки, потом что-нибудь выпьют в пляжном кафе и поймают такси. После этого у Сабы еще будет время принять ванну, одеться и поехать на эту чертову звукозапись. Хоть он теперь и был готов на поправки в своей программе взаимоотношений с Сабой, хитроватый задний ум по-прежнему бубнил про «проклятое радио». Сегодня Дом хотел, чтобы она принадлежала только ему одному. И точка.

Вероятно, она поехала прямо на запись, размышлял он, небрежно стоя у фонарного столба через дорогу от «Золотой Лошади». Либо это, либо репетиция слишком затянулась. При ярком свете дня клуб с его выцветшими маркизами и пыльными ставнями казался на удивление негламурным. Дом напрягал слух, пытаясь услышать ее пение, но слышал лишь обычный уличный шум на Корниш, цоканье копыт худых кляч, удаленный гул голосов, плавившийся на жарком солнце. При виде собаки, яростно выкусывавшей блох на сточной решетке, радость от встречи с Сабой растаяла, и Дом почувствовал свою уязвимость – это была ее территория, и он был на ней чужой. Он стоял на палящем солнце, в нем нарастало раздражение. Хватит стоять тут за мешками с песком, словно какой-нибудь захудалый шпион. Возвращайся на Рю Лепсиус и жди ее там. У нее будет больше времени на сборы.

Он зашагал назад; дома расплывались и кривились в его боковом зрении; по спине текли струйки пота. Отныне, предупредил он себя, нужно держать под замком свои эмоции. Он знает почти наверняка, что после возвращения в эскадрилью его повысят в звании до командира эскадрильи. Об этом ему сообщил измотанный Пол Риверс, мечтающий вернуться домой. Теперь от него будут зависеть жизни многих ребят, и он не должен вести себя как истеричная девица.

К тому же Александрия, по официальным оценкам, была сейчас самым опасным городом Египта. Это было заметно – испуганные люди, сожженные дома, одичавшие собаки и кошки на улицах. Правда, некоторые чудаки отказывались уезжать и по-прежнему купались в море возле пляжа Клеопатра-Бич и пили «Сингапур-Слингс» в опустевших отелях, однако в скором времени возле посольств и банков выстроятся очереди охваченных паникой людей. Безумием было встречаться с Сабой здесь, когда Роммель планировал со дня на день захватить город. Дом должен настаивать, чтобы она уехала.

К нему бросилась стайка уличных мальчишек. С преувеличенным американским акцентом они клянчили жвачку, сигареты и «первосортный уиски».

– Мистер, хотите мою сестру? – спросил один из них с противной ухмылкой. У него только начал пробиваться пушок на верхней губе.

На другом углу мимо него прошествовал крестьянин с ослом, нагруженным связками сахарного тростника.

В их комнате на Рю Лепсиус он сначала сидел и курил, ожидая, что на лестнице вот-вот послышатся ее легкие шаги или ее песня. Но он слышал лишь чужие голоса, доносившиеся с улицы. Так прошел первый час ожидания.

Потом он начал собирать свои вещи: ботинки, пистолет, рубашки; снял свои носки с плечиков, куда она их повесила. Выкурил еще одну сигарету, а когда почувствовал голод, оставил ей записку, сбегал на улицу и купил у уличного торговца невкусный фалафель. И уже тогда, при виде оранжевого солнца, клонившегося к горизонту, его охватила паника. Вдруг она не добралась до студии звукозаписи? Или задержалась там и не может с ним связаться? Вдруг возле нее разорвалась случайная граната и Саба лежит, истекая кровью, на какой-нибудь пыльной улице? Или, может, их глупая ссора расстроила ее сильнее, чем она показала, и теперь она наказывает его, заставляя ждать?

Он искал ее несколько часов. Сначала возле конторы ЭНСА, где записка на запертой на замок двери сообщала, что все переехали в Каир. Потом в кафе «Дилавар», совершенно пустом, не считая трех стариков, регулярных посетителей.

Он бродил по узким улочкам, засыпанным щебнем; с кованых фонарных столбов жутковато светили голубые тени. Бродил и думал, не свихнулся ли он от ревности. (А ведь он точно испытывал ревность почти что с первой минуты их встречи, хотя не очень понимал ее причину.) Еще он думал о миражах. Во время учебных полетов им рассказывали, как мираж способен создавать на горизонте оазисы и реки, даже горы, хотя на самом деле там только бесплодные пески. Искажение перспективы, стремление к чему-то, чего нет. Он видел, что пение Сабы оказывало такое же магическое действие на мужчин, для которых она пела, – на их усталых лицах загорались надежда и счастье; ее песни служили зеркалом, в котором отражалась их жизнь. Да поможет ему бог, если он ошибочно принял четыре дня физического удовольствия за нечто прочное и реальное.

Теперь он был уверен, что она ушла. В шесть часов он снова помчался к клубу. Ведь кто-то там должен был знать, где она.

День заканчивался, над гаванью расплавленной магмой разлился закат, окрасив облака в багряные и лиловые цвета. Кричали чайки и, казалось, смеялись над ним. Глупец, идиот, ты думал, что можешь удержать ее! Подбежав к клубу, он остановился, жадно глотая воздух. Минут пять барабанил в запертую дверь, потом пнул ее ногой. Наверху открылось окно, выглянула немолодая женщина, которую он уже где-то видел; сквозь ее мокрые волосы просвечивала розовая кожа головы.

– Где она? – крикнул он. – Где Саба?

Она велела ему подождать, сбежала вниз и после бесконечного скрежета замков открыла дверь. Теперь он узнал ее – это была Фаиза Мушавар минус ее макияж. В сумерках ее кожа казалась желтой, как пергамент. Брови неровно подведены коричневым карандашом.

– В чем дело? – сердито спросила она. – Кто вы?

– Доминик Бенсон, – ответил он. – Помните, я был здесь с Сабой? Мы встретились с ней в вашей комнате.

Она пристально посмотрела на него своими выпуклыми глазами.

– Нет, не помню. – Зеленоглазый кот пытался пролезть мимо ее ног в дверь. Она преградила ему дорогу. – Сюда приходит много мужчин.

– Пожалуйста, – взмолился он. – Где Саба?

Он сообщил ей, что утром уезжает, возвращается в пустыню, что они с Сабой условились встретиться во время ланча, что он прождал ее весь день. Пока он говорил, Фаиза качала головой.

– Я не знаю, куда она уехала. – Фаиза глядела куда-то мимо него. – Другой город, другой концерт. Артисты долго не задерживаются на одном месте. – И она пожала плечами, как бы говоря: «А чего ты ждал? Она певица, сейчас война. Может случиться что угодно».

– Вы хоть знаете, когда она вернется? – спросил он как можно спокойнее.

Она опять пожала плечами.

– Она работает, поэтому никогда не знаешь… – Ему показалось, что ее акцент усиливался с каждой фразой. – Спрашивай у англичан, а я не знаю. – Ему показалось, что скоро она вообще заявит, будто не знакома с Сабой.

– Вы можете мне сказать, у кого она остановилась в Алексе?

Он весь день ломал голову, злясь на себя. Петерсон? Пальмерстон? Матиссон? В своей эйфории от встречи с Сабой он не обратил на это внимания.

– Нет. – Фаиза покачала головой.

«Хватит прикидываться, старая дура. Я знаю, что ты нормально говоришь по-английски».

– Послушайте, – негромко взмолился он, хотя ему хотелось заорать на всю улицу. Кот глядел на него, в его глазах отражалось огненно-красное небо. – Миссис Мушавар, пожалуйста, помогите мне. Вы учили ее. Она уважает вас. Вы должны знать. – Через несколько часов грузовик увезет его в пустыню. Возможно, он больше никогда не увидит Сабу. – Пожалуйста.

Ее нарисованные брови поползли кверху. Казалось, она была готова что-то объяснить, но потом снова замкнулась.

– Извини за это, но я не знаю. Она здесь этим утром, очень хорошо. Сейчас ее нет. – И Фаиза захлопнула дверь перед его носом.

Короче, все его старания ни к чему не привели. Следующие несколько часов он провел, слоняясь по обычным для англичан злачным местам, надеясь, что каким-то чудом она окажется там. В баре «Сесил» было полно девушек из АТС. Одна или две с надеждой улыбнулись, увидев его. Еще одна сказала, что если эта Саба еще в Александрии, то она ненормальная. Это страшно глупо, увези ее в Бейрут, да поскорее.

Поздно вечером Дом вернулся в свою комнату, сел на стул и уронил голову на руки. На душе у него было тоскливо. Из гавани доносился протяжный и печальный рев корабельной сирены. В семь утра они встретятся с Барни возле офицерского клуба. Барни договорился со снабженцами, что они подбросят их до аэродрома на своем грузовике. Он должен ехать, он хотел этого. На следующий день эскадрилья получит приказ, и начнется то, что они в шутку называли «большой бемс». Отпусков и увольнительных долго не будет; зато будут бои, яростные и нескончаемые. Возможно, он погибнет в одном из них, так и не попрощавшись с ней.

Он сходил с ума от злости и разочарования. Что зря потратил драгоценное время. Потом приказал себе успокоиться. Побрился, приготовил постель и стал складывать в ранец оставшиеся вещи – защитные брюки, карту и носки, которые она постирала. И тогда увидел ее записку.

«Неожиданно уезжаю на концерты. Так жалко. Я люблю тебя. Надеюсь, что скоро вернусь. С любовью, Саба».

Не веря своим глазам, он перечитал записку несколько раз. Такая короткая, такая небрежная. Ни адреса, ни толковой информации, почти что отписка. Да, она возвращалась сюда, теперь он это заметил; нет ее расчески и мыла, да и вся одежда исчезла, кроме красного платья, оно висит в шкафу. Он снял платье с плечиков и положил на кровать. Вдохнул слабый запах роз и жасмина и издал тоскливый стон. Он никогда и не думал, что любовь способна так больно ранить – он чувствовал себя раненым, искореженным, словно кто-то ударил его ногой в живот.