Самолет с рокотом летел сквозь ночь в Стамбул. У Сабы возникло кошмарное ощущение, что она скользила куда-то в бездонную пропасть, что все происходит слишком быстро и хаотично. Озан спал впереди, в трех рядах от нее, со своим обычным самодовольным видом. Она и не думала, что окажется вот так вместе с ним. Где его жена? Его помощники? Что сейчас делает Дом? Ей было страшно даже подумать, что она так его обидела.

Перед отъездом из Александрии она поругалась с Элли.

– Я не могу уехать, не сказав ему, – объявила она. – Он ждет меня – завтра он вернется в свою эскадрилью… Я хочу забежать к нему.

Элли занималась «голливудской упаковкой», как она это называла, – бросала одежду в раскрытый чемодан, не складывая ее и не упаковывая в бумагу, как делала это обычно. После слов Сабы она широко раскинула руки, изображая удивление.

– Сейчас нет времени, – сказала она. – Я знаю, это безумие, но они заедут за тобой через двадцать минут, а твой самолет улетает сегодня вечером, и тут я ничего не могу поделать. – Без обычной, тщательной косметики глаза Элли казались голыми. – У меня тоже тяжелая ситуация. Теперь у меня нет работы и мне негде жить. Ох, как мне надоело, что за меня все решают другие… и Тарик злится, а я надеялась, что он проведет эту неделю со мной… Так что все сплошной мрак, правда?

В конце концов, они нашли компромисс.

– Слушай, дорогая, – взмолилась Элли. – Напиши ему письмо – я отвезу его в ту же минуту, как ты уедешь, и тогда он хотя бы будет знать, где ты.

Саба растерялась от волнения. Учитывая предостережения Клива, что могла она сообщить Дому, чтобы это было безопасно? В конце концов, у нее получилась унылая записка, торопливая и холодная. Ее мозг ежился от стыда, когда она представила, как ее будет читать Дом. И что он теперь подумает о ней.

Зафер Озан, одетый сегодня особенно элегантно, в светлый костюм и жемчужно-серый галстук, стряхнул с себя дремоту и настроился на общение. Покачиваясь, он прошествовал по проходу и сел рядом с ней.

– Можно я немного посижу рядом с тобой? – прокричал он, перекрывая шум двигателей. Его небольшое, сильное и полноватое тело оказалось в неприятной близости – а Саба как раз ощутила приближение тошноты.

– Ты довольна, что летишь в Стамбул? Ты была прежде в Турции? – Он повернулся к ней, наблюдая ее реакцию; вероятно, он ожидал, что для нее это будет большим подарком. – Ведь ты сказала, что там родился твой отец.

– Они уехали, когда он был мальчишкой. – Ей тоже пришлось кричать в ответ. – Отец хотел путешествовать… хотел путешествовать. – Она надеялась, что теперь он замолчит.

– Напомни мне, из какого города… из какого города он уехал? – не унимался Озан.

– Из маленькой деревни Ювезли, – ответила Саба. – Они почти ничего о ней не рассказывал.

– Кажется, я знаю ее – это на дороге между Ускюдаром и побережьем Черного моря, – сказал он. – Симпатичное место, мы можем показать его тебе. И не смотри с такой тревогой, – весело добавил он, – у тебя будет лучшая жизнь твоего времени… – Он поправился: – Лучшее время в твоей жизни.

Теперь двигатели гудели ровно. В круглых окошках Саба видела облака; на мили и мили внизу пространство спокойно наполнялось багряными и золотыми красками закатного солнца.

– Я забыл спросить, – сказал Озан, – про твои занятия с Фаизой. Тебе они понравились?

– Очень, – оживилась Саба. – До этого я пела только несколько турецких песен, в основном детских, а по-арабски вообще не пела.

Озан заерзал в кресле. Покачал головой.

– В Стамбуле эти песни не понадобятся. Арабский – официальный язык в Бейруте, и там мои друзья ревностно относятся к тому, чтобы песни звучали на арабском. В Стамбуле, – с гордостью заявил он, – люди больше открыты Западу. Там мы смотрим на вещи шире.

Она почувствовала странную смесь облегчения и разочарования – как ученица, которая долго готовилась к экзамену, а потом узнала, что его в последний момент отменили. Прежде Озан с такой страстью говорил о песнях, а теперь у Сабы закралось подозрение, что они для него важны примерно так же, как сырная соломка или арахис на его вечеринке.

– Значит, в Стамбуле есть и джаз?

Она предупредила себя: держи язык за зубами. Она летит туда с определенной целью, чтобы выполнить некую работу. Если она не будет твердо помнить об этом, у нее пропадет концентрация, и тогда ничего не получится. К тому же она будет еще и невыносимо скучать по Доминику.

– Да, джазисты у меня первоклассные, – заверил ее Озан. – Всякий раз, когда в Париже или Лондоне появляется хорошая новая пластинка, я привожу ее, и они быстро учатся играть новую композицию или песню.

Он усмехнулся, глядя на Сабу.

– Я с восторгом предвкушаю, как тебе будет интересно в Стамбуле. А ты?

Да, частично это чувство передалось и ей тоже – это был какой-то болезненный восторг, от которого напрягались все мускулы в ее теле.

– И, конечно, другой плюс твоей поездки… – Озан посмотрел на потемневшее море, покрытое морщинами волн, – в том, что приятно хоть ненадолго оказаться подальше от того ужаса. Ситуация в Александрии поистине жаркая. Так что мы счастливчики.

Проснувшись на следующее утро, Дом по привычке протянул руку туда, где все эти дни лежала Саба, но там было пусто. Внизу, в холле, звонил телефон. Полуодетый, он помчался туда и получил, как обычно, слабый удар током, когда схватил трубку. В зеркале отражалось его лицо, такое мрачное, что он с трудом себя узнал.

– Ах, хорошо, что вы здесь, – послышался сквозь треск слабый голос. – Ну, с вами говорит подруга Сабы, мадам Элоиза. Черт побери, ужасная связь, извините. – Снова треск и слабый, пропадающий голос. – Вы получили записку от Сабы? Да… хорошо, ей пришлось уехать довольно внезапно. Но вообще… Как я поняла, вы уезжаете завтра или сегодня? Вообще… да. Нет… простите, что? Ох, этот чертов… – На несколько секунд полная тишина.

– Она слишком спешила, чтобы рассказать мне подробности – что-то насчет вечеринки где-то там или еще одного концерта, – но она хочет, чтобы вы знали, что она в безопасности, у нее все хорошо и что она свяжется с вами, как только узнает, где будет. Ну, прямо Алиса в Стране чудес. Ее адрес? Нет, простите, даже понятия не имею. Я просто отвечаю за гардероб актрис. Думаю, надежнее всего отправить письмо на каирский адрес ЭНСА; они… ох, черт, ужасная связь… они перешлют. У меня впечатление, что она уехала ненадолго. До свидания. Удачи вам. Извините, что так вышло.

На аэродром они ехали в грузовике, везшем туда провиант. Барни сидел у заднего борта и что-то сердито бормотал. Как-то раз он сказал Дому то ли в шутку, то ли всерьез, что умеет хорошо делать только три вещи: есть, летать и убивать, и вот теперь все они будут востребованы. Обстановка накалялась до предела, и Дом понимал, что должен надежно запечатать все мысли о Сабе и отодвинуть их куда-нибудь в дальний угол памяти, словно неисправный мотор, иначе они его уничтожат.

После приезда он несколько часов играл с парнями в футбол на пыльной площадке и радовался, что наконец-то погрузился в спокойное, вязкое безмыслие.

Потом пил пиво со своим командиром эскадрильи Риверсом. Как и ожидалось, тот заявил, что уже отлетал положенные две сотни часов и больше не может, выдохся. Его усталое лицо, опухшее от солнечных ожогов, все в розовых пятнах каламина, не могло скрыть облегчения.

– Дом, командование хочет, чтобы ты взялся за это, хотя бы на время, так что давай, старик, – сказал он и угрюмо добавил: – Получишь кучу удовольствия.

Чувство, которое при иных обстоятельствах можно было бы назвать гордостью за свои достижения, пробилось сквозь все неурядицы, словно яркая рыбка сквозь темную воду. Это была честь, нечто такое, чего стоило добиваться, чем он мог бы похвастаться перед ней.

Мимолетный миг удовольствия разрушил Барни, отмечавший с ним это назначение тепловатым пивом «Уортингтон». Они играли в шахматы, и Барни, держа в руке ферзя, поинтересовался:

– Я все хотел тебя спросить – ты слышал что-нибудь о той девчонке из ЭНСА?

Дом напряженно улыбнулся.

– Нет, не слышал.

Партию они доиграли в угрюмом молчании. Дом когда-то немного рассказал Барни о Сабе после их встречи в Исмаилии. Тогда он был на седьмом небе от счастья и не мог удержаться. Барни, немного под градусом, тут же запел: «Я мечтаю о белой любовнице», потом положил руку на плечо Дома и мрачно заявил: «Теперь послушай! Слушай… слушай важную вещь, я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал: в этих куколок из ЭНСА влюбляются все, так что будь осторожен». Короче, он превратил их восхитительную встречу с Сабой во что-то тривиальное, обычное, и Дом злился на себя за то, что поделился с ним.

Когда к восьми вечера стемнело, они молча убрали шахматы и легли спать. Барни устал, Дом тоже. Он лег на отсыревшую койку, натянул на себя одеяло и, прежде чем закрыть глаза, почувствовал ее отсутствие – оно отозвалось в нем физической болью, словно удар. Он был слишком уязвлен, чтобы злиться, слишком взрослый, чтобы зарыдать, но от обиды у него перехватило горло. Она уехала, просто взяла и уехала, и он даже не знал куда.

На следующее утро состоялся брифинг. Важный: коммодор авиации Бингли, солидный, с осанкой директора школы, прилетел из штаб-квартиры Королевских ВВС с сообщением, что долгое ожидание закончилось. Учебные и разведывательные полеты, бои с тенью, вынужденные посадки, долгое сидение в пропитанных потом летных комбинезонах в ожидании взлета были отменены в последнюю минуту. Теперь эскадрилья была в полной боевой готовности.

Двадцать семь парней, среди них Дом, сидели на стульях в жарком до умопомрачения командном пункте аэродрома, не проявляя ни интереса, ни энтузиазма, но у каждого бешено колотилось сердце.

Бингли призвал их быть внимательными. Британская разведка выяснила важный факт. В ночь на 30 августа, в полнолуние, генерал Роммель планирует нанести удар по южной части союзного фронта в районе Эль-Аламейна. Предполагается, что он нанесет его ночью между Мунасибом и Карет-эль-Химейматом, в месте, по его представлениям, слабо защищенном минными полями. Если немцы прорвутся, будет открыта дорога на Александрию, и тогда бог весть что может случиться.

– Наша задача, грубо говоря, разбить «Люфтваффе» в ближайшие десять дней.

Глядя на молодых парней, Бингли со страхом думал, кто же из них уцелеет после этого, а кто погибнет. Он выразил строгим тоном искреннюю надежду, что все достаточно отоспались, так как в обозримом будущем им предстояло эскортировать бомбардировщики «Виккерс Веллингтон», базирующиеся на ЭлДжи91. Летать придется часто. Все отпуска отменялись до особого распоряжения, добавил он, и Дом по сложным мотивам испытал облегчение.

– Вопросы есть?

– Сколько дней это продлится, по вашим оценкам?

– Надеюсь, эта миссия будет короткой, – ответил Бингли. – Несколько дней, и все. Но может и затянуться. – Он обвел взглядом ряды усталых парней. – Если Роммель сумеет прорвать нашу линию обороны и захватит Египет, он получит превосходную площадку для новых атак в Средиземноморском регионе. Если мы его остановим, думаю, у нас будет очень хороший шанс закончить эту войну.

– Благодарю вас, сэр. Мы приложим все силы, – сказал Дом, когда брифинг подошел к концу.

Когда они шли в клуб-столовую, Бингли сообщил по секрету Дому, что до него дошли тревожные слухи, будто у некоторых «Киттихауков» встречается эксплуатационный изъян – у них неожиданно открывается система подачи кислорода, а иногда она забивается песком. Еще он сказал, что у них осталось только десять исправных «Спитфайров», шесть из них на передовой, а у двух уже заканчивается срок эксплуатации.

Когда он спросил у Дома, готов ли он лететь с ним и забрать из ремонта «Спит», Дом сразу согласился. Он был готов на что угодно, лишь бы отвлечься от невеселых мыслей.