Когда Озан приехал в следующий раз, он велел шоферу не выключать мотор.

– Послушай меня. – Пронзительные, черные глаза сверкнули из дверей на Сабу. – Я думал о нашем предыдущем разговоре и хочу сделать тебе предложение, которое покажется тебе жестоким. Но я человек бизнеса, я должен подготовить шоу и хочу, чтобы ты в нем участвовала. Если ты согласишься, я помогу тебе его найти, а если он погиб, – на этот раз Озан говорил без обиняков, – ты узнаешь об этом. – И он снова сверкнул глазами.

Было восемь утра. Она не успела одеться и стояла перед ним в ночной рубашке. Это ужасно ее злило, она непроизвольно прикрывала грудь, хотя в эти минуты ей хотелось совершить в ответ нечто яростное, например заорать или изо всех сил ударить его по лицу. Его циничное предложение собрало в себе все, что она уже стала ненавидеть в шоу-бизнесе, – его дешевые, оловянные ценности, эгоизм, стремление продержаться любой ценой, как бы это ни вредило другим людям.

– Это бессовестный шантаж, – заявила она.

– Да, – согласился Озан, украдкой разглядывая ее. – Завтра я вернусь, и ты скажешь мне свой ответ. У тебя есть сутки на размышление.

– Не трудитесь и не приезжайте, – в бешенстве закричала она. – Глупый человек, его уже искали. Он погиб, а я улетаю домой. Мне прислали билет еще на прошлой неделе.

Хлопнула дверь. Он ушел, а она накинула на себя дождевик и, рыдая от ярости, побрела к Нилу. Автомобили, извозчики, ослики с тележками спешили мимо нее, обдавая ее чулки грязными брызгами. Переходя через улицы, уворачиваясь от машин, не обращая внимания на свист из проезжавшего мимо армейского грузовика, она думала лишь об одном: Озан такой же циничный и противный, как все остальные. Его предложение было грязным и низким: она должна была петь, чтобы Озан выяснил, жив Доминик или нет.

Каменные львы на мосту Хедива Исмаила Паши были мокрые от дождя и, казалось, слабо светились; рыбаки, накрывшись кусками брезента или старыми газетами, удили рыбу, положив на перила свои удочки. Под мостом неслись грязно-серые воды Нила. В них мерцали огни барж, тусклые, словно рыбьи глаза. «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали» – когда-то пела она вместе с Карадоком эти строки, положенные на музыку Уильямом Уолтоном. Ее учитель с какой-то печальной радостью сказал ей, чтобы она прониклась этими словами, прочувствовала их в миллионной степени и затем вернула назад. Глядя на могучую древнюю реку, Саба вспоминала свои первые дни после приезда в Каир. Как они хохотали с Арлеттой по любому поводу, как ехали на такси в «Мена-Хаус» в ту ночь Голубой луны. Как по дороге домой пели озорные песни. Вспоминала их беззаботные завтраки во дворике «Минервы», свои первые темные очки, потерянные невесть где (новые она так и не купила), первые концерты. Несмотря на трудности, это был самый насыщенный период в ее жизни. Теперь она не видела ничего, кроме печали на лицах изможденных стариков, торговавших безделушками возле своих жаровен. Молоденькие солдаты бродили с унылыми физиономиями по мокрым базарам в поисках дешевых сувениров для дома. «И плакали, когда вспоминали о Сионе; на вербах, посреди его, повесили мы наши арфы». Слова псалма бессвязно всплывали в памяти.

«Я хочу умереть». – Мысль эта сделалась настолько привычной, что уже не пугала.

Она шла через мост без какой-либо цели, когда услыхала за спиной торопливые шаги.

– Саба, стой! – закричала Арлетта. Мокрые волосы липли к ее лицу. – Ты куда направилась?

– Все в порядке – честно тебе говорю. Оставь меня, все нормально.

Она немного сочувствовала Арлетте – ведь горе и страдание быстро надоедают окружающим.

– Ерунда, – заявила Арлетта, взглянув на ее лицо. – Сейчас мы сядем в такси и поедем домой.

На улицу Антихана они вернулись, промокшие до нитки. Арлетта быстро приготовила кофе «Кэмп» – развела порошок кипятком. Они закутали в тюрбан мокрые волосы и уселись в халатах перед маленьким электрокамином.

– Саба. – Арлетта взяла ее за руку. – Знаешь, дорогая, так не годится. Ты до смерти меня напугала. Давай, выкладывай, что у тебя на душе.

Сначала Саба пыталась уклониться от разговора и что-то бормотала о плохом настроении и о том, что соскучилась по дому.

– Это все?

– Нет. – Она опустила голову и крутила в пальцах чашку. – Я решила, что больше не буду петь.

– Ой, перестань! Ты сама знаешь, что это несерьезно.

– Нет, серьезно.

– Что-что? – Арлетта с ужасом смотрела на нее.

– Я много думала. Мое пение не стоит того.

– Чего того?

– Ну, понимаешь, тех редких моментов восторга. – Саба закрыла глаза. – Мое пение причинило столько боли близким мне людям.

– Саба, предупреждаю, что я перестала тебя понимать. – Глаза Арлетты сощурились и напоминали злые щелочки.

– Ну, я уже решила, что лечу домой и там буду заниматься чем-то другим, не знаю – стану учительницей, или библиотекаршей, или секретаршей. Лишь бы не чувствовать себя виноватой или глупой. Да тут еще предложение, которое мне сделал мистер Озан…

Она стала объяснять, хотя в глазах Арлетты сверкал лед и она нервно теребила прядь волос.

– Понимаешь, он не оставил мне выбора, – возмущалась Саба. – Он требует, чтобы я согласилась спеть на одном концерте в Александрии и на одном в Каире. Ты не представляешь, с каким ужасом я думаю об этом.

– Для тебя это не будет слишком трудно. Главное – начать. – Глаза Арлетты снова смотрели открыто и дружески; она опять уговаривала. – Между прочим, мы могли бы спеть с тобой дуэтом. И вообще, Озан всех знает в Каире и Алексе, – напомнила она. – Если уж кто-то и может найти Дома, то это он.

– Да, ты права, – согласилась Саба, подумав про себя, что ей надоело смотреть на людское бахвальство.

– А если ты все-таки согласишься, – оживилась Арлетта, – то у меня к тебе будет несколько предложений. Только не обижайся. Чтобы мы снова нашли мадам Элоизу, чтобы ты снова начала есть и вылезла из проклятой ночной рубашки, а еще чтобы мы немедленно отправились к парикмахеру, потому что никому не нужна девушка с неопрятными волосами.

Впервые с утра Саба улыбнулась.

– Ты настоящая зануда, – сказала она. – И я очень тебя люблю.

– Ну вот, сейчас опять намокнем – уже от слез.

– Не беспокойся, я больше не буду рыдать.

Они проговорили возле маленького камина еще час. Арлетта, которой предстояло вечером выступать в уличном кинотеатре, накручивала волосы на бигуди.

– Саб, – сказала она, ловко фиксируя бигуди резинкой, – раз мы живем с тобой вот так, нос к носу, я должна признаться тебе кое в чем. Ты только не сердись на меня, пожалуйста.

Саба удивленно посмотрела на подругу.

– Не сердись, – повторила Арлетта, – но у меня сейчас новый друг.

– Слушай, почему я должна на тебя сердиться? Просто из-за того, что Дом?..

– Нет, слушай и помолчи. Это Барни – друг Доминика.

Они долго молчали, прежде чем эти слова дошли до сознания Сабы.

– Друг Доминика? Когда это произошло? – Саба тряхнула головой. Ей все казалось странным и далеким от нее.

– Когда ты лежала в госпитале. – Арлетта положила на стол сэндвич. – Мы встретились с ним, много говорили, а потом неожиданно… переспали.

– Ой, ладно, Арл, как это – вы неожиданно переспали? Какое глупое выражение. – Саба не на шутку рассердилась. – Ты ведь не можешь неожиданно соединиться с мужчиной, словно муха какая-нибудь, которая спаривается в воздухе. Лучше скажи – мы занимались любовью.

– Ладно – мы занимались любовью. – Арлетта прищурила глаза, обдумывая фразу. – Хотя я бы не назвала это так.

– Как бы ты это назвала?

– Мы просто переспали, извиняюсь за свой французский. Он был в полной прострации из-за гибели Дома, а я беспокоилась за тебя.

– Ах, так ты улеглась с ним в постель из-за того, что беспокоилась за меня? Интересно.

– Отчасти да. Слушай, я не оправдываюсь, но и у меня было еще то настроение. Я думала, что нам скоро крышка. – Глаза Арлетты наполнились слезами. – А я тебя очень люблю, это правда.

Это было так очевидно, что Саба, хоть и дрожала от злости, заставила себя умерить свое возмущение. Она не знала Барни, ничем не была ему обязана – ее реакция была спонтанной, как и все прочее в ее жизни.

– Ох, Арли, извини. – Она обняла подругу. – Сейчас я такая противная, просто не знаю, что делать. Ты любишь его?

– Могла бы, но не думаю, что мне это нужно. Он такой сумбурный. И вообще, разве ты не помнишь, я рассказывала тебе о своем маленьком сыне?

Она достала из кармана фотокарточку, и ее губы расплылись в улыбке при виде золотых кудряшек и милого личика.

– Мой маленький шалунишка, – проворковала она.

– Может, ты расскажешь о нем Барни?

– Не стоит. – Арлетта помрачнела. – Ребенок от другого мужчины никогда не бывает афродизиаком.

– Но если он тебя любит… – Она ничего не могла с собой поделать и относилась неодобрительно к физиологическим отношениям без душевной привязанности. – Он мог бы принять твоего ребенка. После войны приятно обзавестись семьей.

– Нет. Мысль, конечно, приятная, – решительно заявила Арлетта, – но не будем отрываться от реальности. Этот парень не смотрит на меня как на возможную жену. Почти все его друзья погибли, я для него как одеяло, под которым можно спрятаться, и это хорошо. Я на десять лет его старше, а он сейчас в таком шоке из-за твоего Дома, что у него в голове сумятица. Там у них был еще один общий друг, Джеко. Дом говорил о нем?

– Нет.

– Они учились вместе еще в школе.

– Да.

Они поглядели в окно. Муэдзин призывал правоверных к вечерней молитве. Дождь давно перестал. Небо окрасилось в цвета заката и превратило крыши домов в красочные замки.

– Барни сказал, что Джеко сбили, и Дом терзался, что не должен был брать его в полет.

– Запоздалые сожаления. Бедный Дом.

– Все бедные, – согласилась Арлетта. – Война – страшная штука. Не знаю, почему ее так любят мужчины. – Тяжело вздохнув, она стала укладывать волосы.

– Ты мне вот что скажи, – попросила Саба. – Барни знает что-нибудь обо мне?

– По-моему, немного знает.

– Должно быть, он ненавидит меня. Дом наверняка рассказал ему, как я уехала.

Молчание Арлетты было красноречивее всяких слов.

– Было непросто, – сказала она потом. – Я рассказала ему все, что могла, о твоих злоключениях в Турции. Не знаю, поверил ли он… Ладно, дорогая моя. – Арлетта внезапно вскочила. Такого грустного лица Саба еще у нее не видела. Фотку сына она бережно убрала в косметичку. – Мне пора на концерт.

Часа в два ночи Саба проснулась. За окном было черным-черно. Она подумала про Билла, жениха Арлетты, о котором подруга упоминала все реже. Интересно, жив ли Билл, утешается ли он с какой-нибудь другой женщиной или вернулся домой, к мамочке? В эти минуты война показалась ей тяжким молотом, вдребезги разбившим все их жизни.