Глава первая

I

Дождь лил уже четыре дня без перерыва, когда Демельза Полдарк заметила спускающегося в долину всадника.

Пелену дождя гнал юго-западный ветер, только никак не мог прогнать, прижимая тучи к земле и скрывая мрачное море, а узкие тропы превратились в потоки бурлящей грязи. Демельза любила подобный дождь — такой легкий для конца января, после декабрьских бурь. Для шахт погода всё равно не играла роли, ведь по большей части добыча велась под землей, а работники на поверхности привыкли мокнуть, но ферме дождь не сулил ничего хорошего. Нампара стояла в центре клочка обрабатываемой земли.

Невозможно было даже выйти из дома, чтобы не промокнуть, и потому все жили с постоянным ощущением сырости, несмотря на огонь в очаге. Пятно на потолке в библиотеке, которым всё собирались заняться, но так и не взялись, увеличилось ещё на несколько дюймов, сквозь плохо подогнанные окна сочилась влага, ковры кое-где отсырели. Но постоянная ходьба людей туда-сюда удручала куда больше, чем мелкие проблемы с домом — у дверей стояла грязная обувь, сушились мокрые чулки, нагретые пальто и плащи воняли сырым мехом, сырой тканью и промокшими людьми, а непогоду невозможно было удержать снаружи. Но не стоило беспокоиться или сердиться из-за того, что дом выглядит потрёпанным и неопрятным. Придёт день — и скоро он снова будет сиять.

А снаружи стало уже так тепло, что примулы показали носики с желтыми прожилками. Дождь оставлял на щеках соль и нежно щекотал их. Но эта ласка обманчива — не успеешь сообразить, как уже вымок. И всё же вдыхать этот соленый и влажный воздух было приятно, он очищал легкие.

Джереми находился в Брюсселе с молодой женой, по-прежнему в армии, но, к счастью, в безопасности, поскольку война закончилась, а Клоуэнс вышла за Стивена Каррингтона, которого безмерно любила, как, наверное, не любил его никто другой, и поселилась в Пенрине. В отсутствие старших детей Демельза проводила много времени с Изабеллой-Роуз — той вот-вот должно было исполниться тринадцать — и двухгодовалым Генри. Росс всегда твердил, что ей не следует перетруждаться («Ты же хозяйка, пусть другие делают тяжелую работу»), но ей трудно было последовать его совету, возможно, из-за собственного скромного происхождения, о чем она никогда не забывала, и потому не могла велеть кому-то сделать то, с чем сама могла справиться лучше и быстрее, а кроме того, ее просто переполняла энергия. Хотя в последнее время энергия переполняла ее с перерывами, а потому иногда она следовала совету мужа.

Он не мог заставить ее сидеть без дела, но теперь занятия стали более спокойными. Например, дважды в неделю навещать Джуда и Пруди Пэйнтеров. Или долгие прогулки по пляжу или к утесам с Изабеллой-Роуз, которая щебетала и искрилась удовольствием от всего подряд — из всех детей она больше напоминала Демельзу своей кипучей энергией, хотя порой и раздражала мать, но та никогда этого не показывала.

А еще Демельза ходила на шахту вместе с Россом и встречала его по пути домой. Суетилась в любимом саду, пока еще едва пробудившемся, но почва там была слишком песчаной, чтобы размокнуть и превратиться в грязь. Она присматривала за обмолотом и просеиванием овса. Поила Мальву, свою вороную лошадь, настоем собственного приготовления от простуды и кашля. Посещала Кэролайн Энис (та категорически отказывалась выходить из дома во время дождя), пила с ней чай и болтала о жизни.

Росс наконец-то был дома и с проснувшимся интересом погрузился в дела шахты и усадьбы. Демельза чувствовала бы себя еще лучше, если бы над ней не висела необходимость принять важное решение, это мучило ее, в особенности когда она просыпалась еще в полутьме и прислушивалась к шелесту дождя и ровному дыханию Росса.

До отъезда из Лондона Росс встречался с премьер-министром, и они обсудили миссию, с которой его могут послать в Париж — в качестве офицера по особым поручениям британского посольства, чтобы разузнать настроения во французской армии. Пока что дело находилось в подвешенном состоянии, лорд Ливерпуль ожидал дальнейшего развития событий для принятия решения, а Росс всё не мог определиться, хочет ли поехать. Предполагалось, что с ним свяжутся в конце февраля.

С тех пор много всего произошло. Америка и Англия подписали мирное соглашение, и герцог Веллингтон, скорее всего, останется британским послом в Париже, хотя и стал там непопулярен (или таковым его сделали события). Герцог вряд ли принял бы капитана Полдарка с распростертыми объятьями, потому что возражал против его появления в качестве наблюдателя в Португалии, перед сражением под Буссако.

Герцог не произнес слова «соглядатай», но пожаловался в письме брату, министру иностранных дел, на присутствие «некоего наблюдателя», присланного, как он полагал, недружественными членами кабинета министров. Неизвестно, прочел ли Веллингтон хвалебный рапорт Полдарка по поводу его командования, когда вернулся в Англию, но Росс уж точно не собирался отправляться на задание, где его встретят с подозрением, а не с готовностью сотрудничать, так что вероятность поездки в Лондон, а потом и в Париж в новом году уменьшилась. Утренние тревоги Демельзы тоже отступили.

Но вот по мосту скачет этот незнакомец в официальном наряде. Через минуту он спешится и, отряхиваясь от влаги, появится у двери.

Обычно в такую погоду никто не придает значения тому, что дом выглядит неопрятным и грязноватым, ведь всем знакомым известно, что небольшое сельское поместье — это практически ферма. С незнакомцами — совсем другое дело. Четыре минуты с тех пор, как она его завидела, Демельза носилась по дому, собирая сапоги, чулки, плащи и шарфы и рассовывая их по комодам, встряхнула ковры и коврики, очистила стол в гостиной, превратила скатерть в мешок для всякого барахла и запихнула ее в шкаф с учетными книгами Росса. И тогда в дверях гостиной появилась верная Джейн Гимлетт.

— Если не возражаете, мэм, там пришел человек к капитану Полдарку. Звать его Филипс. Мистер Филипс.

— Пригласи его сюда. И пошли кого-нибудь за капитаном Полдарком. Думаю, он еще на Грейс.

На самом деле Росс не был на Уил-Грейс, хотя и заходил туда. Накануне он ездил в Редрат и делал там покупки вместе с Мэтью-Марком Мартином и Кэлом Тревейлом. Они могли бы управиться и без него, но, как и Демельза, он ощущал неопределенность, непонятное ожидание, чувство, что время не бесконечно, и это сподвигло его принять более живое участие в делах усадьбы и шахты. Помимо всего прочего, Росс купил три центнера картошки, чтобы наполнить оскудевшие кладовые, мешок с гуано и мешок натриевой селитры. Последний предназначался для ранней капусты, и Росс остановился перемолвиться словечком с Эрном Лоббом и Сефусом Биллингом, которые разбрасывали удобрение и рыхлили поле.

Он увидел, как из дома в сторону Уил-Грейс направляется Джон Гимлетт, а потом тот заметил хозяина и свернул к нему. Джон передал сообщение, и они вместе пошли к дому, хозяин и слуга, почти что друзья.

Демельза разговаривала в гостиной с худощавым молодым человеком в темной одежде, от воды ставшей еще темнее на манжетах и коленях. Не мундир, но Росс догадался о профессии визитера по военной выправке, когда тот встал.

— Меня зовут Хьюберт Филипс, сэр. Простите, что даю левую руку, но на правой у меня кой-чего не хватает.

Росс увидел, что у него осталась только часть ладони — указательный и большой палец.

— Мистер Филипс? — сказал он.

— Лейтенант, если точнее, сэр. Потерял часть руки в Саламанке, так что теперь не гожусь для армии.

— Какой полк?

— Семьдесят четвертый. Это была славная победа.

— Мой кузен служит в 43-м, в Легкой дивизии. А сын сейчас в Брюсселе, в 52-м.

Минуты три они разговаривали о прошедшей войне, пока Демельза облизывала губы, теребила волосы и гадала, когда же они перейдут к делу.

Филипс достал портмоне, а из него письмо.

— Сэр, я привез вам депешу от премьер-министра. Он сказал, что она срочная, потому он и не мог отправить ее с обычной почтой, но по правде говоря, чтобы добраться до вас, мне пришлось три дня трястись в почтовой карете, а потом верхом.

Росс взял письмо и вскрыл пальцем печать.

— Если вы добрались по земле за три дня, то вы сильно вымотались. На некоторых дорогах просто все кости растрясешь. Я с радостью предложу вам выпить. Обед будет через полчаса. Надеюсь, вы к нам присоединитесь.

— Благодарю вас, сэр. Вообще-то... — он умолк.

— Что? — улыбнулся Росс.

— Мне велено дождаться вашего ответа, его сиятельство ждет, что вы дадите его в течение суток. — Он повернулся к Демельзе. — Так вот, мэм, поскольку это довольно отдаленное место, вероятно, мне понадобится где-то переночевать. Я военный и привык к простым условиям, так что не беспокойтесь на мой счет.

— Мне нет нужды беспокоиться, — ответила она. — Можете остаться здесь, нам будет приятно. У нас не очень уютно, и мне жаль, что вы увидели дом в таком... мокром состоянии. Обычно всё не так.

— О, не сомневаюсь, мэм. Наверняка летом здесь замечательно.

Демельза продолжила вежливый разговор, едва задумываясь над тем, что говорит. Она почувствовала облегчение оттого, что прибытие гостя никак не связано с Джереми. Хотя ее старшему и любимому сыну больше не грозили опасности войны, она не могла избавиться от страхов иного рода. Тут никогда точно не знаешь.

Потому что она подозревала, а теперь была почти уверена — пару лет назад Джереми вместе с двумя приятелями каким-то удивительным образом (она не могла понять каким) ограбил дилижанс, и пока что это сошло ему с рук.

Эта мысль родилась из шестого чувства, а потом, собирая крупицы информации, она пришла к выводу, что ее сын — преступник, и однажды ранней осенью устроила опасную вылазку в ствол старой шахты, прозванный Лестницей Келлоу, и там, в боковом тоннеле, обнаружила ясное доказательство того, чего она так боялась. Три мешка с инициалами, написанными черной краской: Д., С., П. или Н. И бумаги. И печать банка Уорлеггана. И кольцо. А еще серебряную круговую чашу, так называемую чашу любви, с гравировкой на боку «Amor gignit amorem». Теперь чаша стояла на буфете в столовой Нампары. В последнем письме Джереми попросил убрать ее в комод в его комнате, и надо не забыть так и сделать.

Росс, конечно же, ничего об этом не знал и никогда не узнает, если Демельзе удастся сохранить всё в тайне. Для нее находка стала ужасным потрясением. Воспитанная на строгих принципах методистов, несмотря на пьяницу и дебошира отца, она быстро научилась у Росса легкомысленно относиться к религии и ограничиваться парой посещений в год церкви Сола. Она в самом деле привыкла к его вере, точнее ее отсутствию, как утка к воде, для Демельзы в этом не было никаких проблем, как бы ни просил ее брат Сэм подумать о спасении души, она добродушно не обращала внимания на эти мольбы.

Достаточно быть здоровой и вести себя прилично. Больше ей ничего и не требовалось. Но стать разбойником... Если его схватят, то повесят на перекрестке Баргус, а потом кости бросят в неосвященную могилу. А ведь речь шла о Джереми, ее старшем сыне, наследнике поместья после Росса — ста с лишком акров земли, двух шахт и славного имени. Росс стал самым известным Полдарком из всех доселе живущих, но и его предки были пусть и довольно разгульными, но все-таки землевладельцами, судьями, устроителями охоты, покровителями церкви — в общем, мелкая, но достойная знать Корнуолла в течение трехсот лет.

Демельзе страшно хотелось обсудить это с Россом, но она знала, что не должна. Чутье подсказывало ей, что он никогда не должен узнать. Но ей так хотелось спросить его: что мы сделали не так? Неужели мы неправильно воспитывали детей? Они так и не выучили десять заповедей и не поняли, что их нужно воспринимать всерьез? Может, мы были с ними слишком снисходительны — приходи-когда-хочешь, уходи-когда-пожелаешь — неужели свобода ведет к вседозволенности? Ее-то пьяный отец таскал за волосы и стегал ремнем, как только мог дотянуться.

А отец Росса, по его словам, был безразличен к единственному сыну, холоден и груб. По сравнению с родителями, Джереми рос в тепличных условиях всяческих удобств и мягкой заботы. И оказался типичным продуктом подобного воспитания — творческой натурой, добродушным, способным выйти из себя только при виде жестокого обращения с животными — он всегда сбегал, когда резали свинью. Талантливый инженер, даже более чем, высокий, нескладный, иногда апатичный, но добрый и остроумный. И как подобный человек мог совершить совершенно несвойственный ему поступок?

II

Росс закончил читать письмо. Демельза снова вернулась к действительности и немного успокоилась. Росс свернул письмо, потом снова развернул и протянул ей. При этом лейтенант Филипс поднял брови.

Она прочитала:

Дорогой капитан Полдарк!

Как Вы помните, 24 ноября прошлого года мы обсуждали Вашу поездку в Париж со специальной миссией. Мы условились, что не позже конца февраля Вы дадите мне знать, примете ли предложение, если правительству Его Величества понадобятся Ваши услуги.

С тех пор события быстро развивались. Заключен мир с Америкой, и он продолжится к выгоде обеих сторон. Но положение во Франции стало еще более запутанным.

Как Вы понимаете, я хорошо о нем осведомлен, но мне показалось необходимым иметь особого наблюдателя, докладывающего о личных впечатлениях мне напрямую. Франция опять стала себе хозяйкой, больше в ее границах нет иностранных войск, но как она разрешит свои проблемы — дело первостепенной важности для остальной Европы.

Герцог Веллингтон назначен вместо виконта Каслри нашим представителем в Венском Конгрессе [1]Венский конгресс — общеевропейская конференция, в ходе которой была выработана система договоров, направленных на восстановление монархий, разрушенных французской революцией 1789 года и наполеоновскими войнами, и были определены новые границы государств Европы. В конгрессе, проходившем в Вене с ноября 1814 по июль 1815 года под председательством австрийского дипломата графа Меттерниха, участвовали представители всех стран Европы.
и пробудет там до окончания переговоров, а они могут затянуться месяца на три. Герцогиня останется в Париже. А значит, в посольстве всё сложится именно так, как и ожидалось, когда я сделал Вам это предложение. Нашим полномочным послом станет родственник Веллингтона и его адъютант при Буссако, знакомый Вам лорд Фицрой Сомерсет, который с радостью Вас примет.

Ваша служба, если Вы согласитесь, будет сугубо неофициальной. Было бы неплохо, если бы Вас сопровождали супруга и дети, это создаст впечатление, что Вы отправились на трехмесячный отдых, но, следуя полученному уже в Париже совету, посетите различные подразделения французской армии — подходящий предлог можно легко изобрести — и доложите мне напрямую о господствующих там настроениях. Разумеется, для этой цели Вам предоставят щедрые средства, чтобы Вы с семьей могли устроиться с удобствами.

Вполне возможно, что Ваш визит в Париж долго не продлится — всё будет зависеть от его результатов, но мне поскорее нужны эти сведения, а потому хотелось бы, чтобы Вы прибыли в Париж не позднее второй недели февраля.

Для этого я посылаю специального курьера, он получил указания прождать Вашего ответа сутки. Понимаю, что этот срок короче, чем было предусмотрено в ноябре, но надеюсь, что после возвращения домой Вы успели подумать над предложением и уже пришли к какому-то решению.

Всегда Ваш, и т.д., и т.п.,

Ливерпуль

Файф-хаус, 26 января 1815 года

 

Глава вторая

I

При необходимости несколько месяцев усадьба может обойтись и без присмотра. Джон Гимлетт, хоть сам никогда не занимался сельским хозяйством, но знал достаточно, чтобы дать указания и поддерживать дела в порядке. А выйдя из запоя, последовавшего за свадьбой Клоуэнс, Бен Картер трудился не покладая рук, стараясь показать себя компетентным управляющим шахты. Грейс потихоньку угасала, но добыча на Лежер была стабильной, а руда хорошего качества: жил в старых выработках Треворджи оказалось много. Мистер Хорас Тренеглос, уже давно покойный, много лет назад как-то заметил, что уважает древних — они знали, где копать. Шахта работала еще во времена римлян и с тех пор не единожды исчезала из поля зрения, но по-прежнему приносила красную медь, цинк и серебро.

По крайней мере, в ближайшие годы Полдаркам будет хватать на хлеб с маслом. Как и шахтерам, Росс об этом позаботится. В графстве, даже в стране, пока что ничто не предвещало послевоенный бум, и Нампаре с окружающими деревнями удавалось жить, в отличие от многих в округе, чуть выше уровня бедности.

Тридцатого января Демельза с раннего утра отправилась к ближайшей подруге. Годы обошлись с Кэролайн Энис не так благосклонно, как с Демельзой, которую лейтенант Филипс счел второй женой Росса. И прежде худая, Кэролайн стала даже костлявой, но гордый и умный профиль компенсировал потерю ярких красок.

— Ах, вот оно что, — сказала она. — Судя по лихорадочной спешке, я уж было подумала, что Хью Бодруган в кои-то веки поднялся с постели и преследует тебя своими непристойными предложениями. И что вы решили?

— Пока ничего, — ответила Демельза. — Или почти ничего. Мы должны ответить к полудню.

— Да будет тебе. Вы же согласитесь, верно? Кто же отвергает подобные предложения? Свобода Парижа за английские деньги! И великолепные три или четыре месяца в самом изысканном и шикарном городе мира!

— Именно этого я и боюсь, — сказала Демельза. — Я ведь не говорю ни слова по-французски. Я там просто потеряюсь!

— Ты нигде не потеряешься, дорогая. Эти опасения не делают тебе чести. А Росс что думает?

— Говорит, что без меня не поедет.

— И это правильно. Значит, ты должна дать ответ, и поскорее.

Демельза облизала губы.

— Предположим, я скажу, что без тебя не поеду.

После небольшой заминки Кэролайн рассмеялась.

— А вот это будет неправильно. Хотя и сказано от души. Думаю, Дуайту есть что сказать по этому поводу!

— Что ж, в прошлом году мы разговаривали, сама знаешь, о совместной поездке в Париж после войны. Разве вы оба не собирались составить нам компанию? Дуайт хотел навестить своих друзей-ученых, а пока мужчины будут заняты, мы с тобой могли бы посмотреть Париж. Это было бы чудесно!

Кэролайн нахмурилась, глядя в окно — на стеклах по-прежнему блестел дождь. 

— Не отрицаю, это заманчивая мысль. Но разве ты не сказала, что вы должны уехать совсем скоро?

— Если мы поедем... да.

У двери раздались шаги, и вошел Дуайт.

— Демельза, — сказал он, — я только что видел Росса и знаю, что вы все здоровы, так что ты пришла не за помощью. Сейчас еще так рано, что я даже удивлен, когда это моя жена успела одеться, чтобы тебя принять.

Двадцать пять лет ухода за больными придали его всегда серьезному лицу немного мрачноватое выражение, но в обществе друзей Дуайт всегда сиял. После пленения во Франции его собственное здоровье оставляло желать лучшего, и, как раздраженно заявляла Кэролайн, он вечно цеплял всякие хвори от простонародья. Он буквально загонял себя работой, но давным-давно, еще в лагере для военнопленных, пришел к убеждению, что разум и воля способны перебороть многие телесные недуги. И хотя он был вполне доволен своей жизнью в отдаленном уголке на юго-западе и редко его покидал, доктор Энис завоевал определенную репутацию и переписывался со многими известными мыслителями.

— Что ж, она пришла не за помощью в обычном смысле, — сказала его жена.

Он поцеловал Демельзу.

— Так ты видел?.. — спросила она.

— Росса? Да. По дороге из Мингуза, у Агнеты был приступ эпилепсии. Да, он мне рассказал.

— Что?

— О том, что вам предложили. И что нужно ответить до полудня.

— Разумеется, они поедут! — вмешалась Кэролайн. — Нельзя же отвергать такую возможность! Но Демельза хочет, чтобы мы поехали с ними.

— Как и Росс.

— Дуайт! — просияла Демельза. — Так вы поедете? Вы оба поедете?

Дуайт опустил саквояж и нежно дотронулся до плеча жены, когда прошел мимо нее.

— Ты промок, — неодобрительно заявила Кэролайн.

Дуайт согрел руки у камина.

— Мы ведь это обсуждали. И обещали... Но я просто не могу поехать прямо сейчас. На время отсутствия в течение полутора-двух месяцев я должен найти себе на замену кого-нибудь посообразительнее Клотуорти. Есть один молодой человек в Эксетере, который мог бы приехать, но это требует времени. Я сказал Россу, что мы могли бы поехать на Пасху. Это довольно скоро — Страстная пятница уже двадцать четвертого марта.

— На Пасху! — разочарованно воскликнула Демельза.

— Я знаю, это хуже, чем если бы мы поехали вместе. Но Росс сказал, что если вы примете предложение, то должны отбыть на следующей неделе. Для нас это неприемлемо. А кроме того, Росс разберется с делами в Париже и к Пасхе, возможно, будет посвободней. Ведь мы поедем как обычные туристы, вы же там с полуофициальной миссией. И когда мы приедем, то в полной мере насладимся общением, и в кои-то веки, возможно, именно Демельза устроит Кэролайн экскурсию!

Все замолчали, только Гораций Третий грыз косточку.

— Это не то, чего я хотела, — сказала наконец Демельза.

Кэролайн наклонилась вперед и похлопала ее по руке.

— Это не то, чего хотела и я, но я думаю, и довольно неожиданно, что Дуайт прав. Пасха — отличное время!

Демельза потеребила локон темных волос, еще влажных от дождя.

— Дуайт, а для детей в Париже безопасно?

Он отвернулся от окна и обменялся взглядом с Кэролайн.

— Как мне на это ответить? Опасности есть везде. Не думаю, что Париж менее законопослушный город, чем Лондон.

— Я беспокоюсь о других опасностях.

Как и Дуайт, хотя он надеялся избежать прямого ответа. И тут вошла миссис Майнерс с горячим шоколадом, который попросила Кэролайн, так что снова можно было собраться с мыслями.

Когда миссис Майнерс ушла, Дуайт сказал:

— Ты говоришь о рисках для здоровья? Что ж, опасности есть везде. В прошлом месяце в Плимуте была вспышка холеры.

— Но не в Нампаре, — отозвалась Демельза.

Наступила напряженная пауза. Когда-то давно Дуайт лечил Демельзу и ее первую дочь от смертельного воспаления горла, выкашивающего графство, и Джулия умерла.

— Я не могу дать тебе совет по этому поводу, дорогая, — мягко сказал он. — Тысячи детей преспокойно растут в городах. Ты обсуждала это с Россом?

— Нет. Да и как бы я смогла? — Когда Кэролайн вопросительно посмотрела на нее, Демельза снова потеребила локон. — Не в моем стиле перекладывать ответственность. Или вселять в Росса страх.

Кэролайн протянула Дуайту чашку шоколада, а тот передал ее Демельзе.

— А Софи и Мелиору мы возьмем? — с живостью спросила Кэролайн.

Кэролайн тоже потеряла ребенка. Но вполне в ее духе было ринуться на штурм этой крепости в присутствии Демельзы. Такова была их дружба.

— Разумеется, — ответил Дуайт.

II

— Мой ответ графу Ливерпулю, естественно, конфиденциален, — сказал Росс, — и я не знаю, насколько вы в курсе содержания письма, которое мне привезли.

— Совершенно не в курсе его содержания, сэр, — ответил Хьюберт Филипс. — Я знаю лишь, что должен как можно скорее доставить ответ. Надеюсь сделать это не позднее третьего числа.

— Вам предстоит тяжелое и малоприятное путешествие. Путь по морю обычно гораздо удобнее и не менее быстрый, но встречные ветра иногда могут задержать судно на неделю, и тогда все преимущества будут потеряны.

Филипс застегнул ремень. 

— Это мой первый визит в Корнуолл. Здесь наверняка чудесно летом.

— Да и зимой неплохо, — сказала Демельза, — когда нет дождя.

— Мой дядя в молодости бывал в этих местах. Он часто упоминает шахты. Приятно видеть две из них за работой. Обе на вашей земле, сэр?

— Одна. Но обе принадлежат мне.

— Их всегда называют Уил, верно? Что это значит?

— Не всегда, но обычно да. Это из корнуольского и означает «яма».

Филипс склонился над рукой Демельзы.

— Весьма признателен за ваше гостеприимство, мэм. И за всё остальное. Даже мой плащ на удивление сух.

— Боюсь, это ненадолго, — ответила она. — Хотя ветер переменится, облака разойдутся. Через пару часов...

Филипс улыбнулся.

— Увы, я не могу столько ждать. Но было приятно познакомиться с вами обоими. И двумя вашими прекрасными детьми.

Один прекрасный ребенок как раз прислонился к стене у двери, руки сложены за спиной, носок приподнят, так что на полу только пятка. Белла рассматривала Хьюберта Филипса с интересом и восхищением. Во время его недолго пребывания в доме она вела себя тише и хвасталась меньше обычного. Она проследовала за тремя взрослыми к парадной двери и до ожидающей лошади.

Филипс взял из рук Мэтью-Марка Мартина поводья и сел в седло. Он снял шляпу, а остальные помахали ему, пока он медленно удалялся вверх по долине.

Демельза не ошиблась. Над морем показалась полоска ясного голубого неба, почти неразличимая среди туч. Дым от пыхтящей Уил-Лежер плыл вместе с ветром, заслоняя приятную весть.

Они вернулись в гостиную, а Белла продолжала глазеть на уменьшающегося вдали всадника. Росс нагнулся и поворошил угли в камине. Пламя высветило его худощавую, но крепкую фигуру. Демельза стояла рядом и молчала. Когда Росс выпрямился, она посмотрела на него очень серьезно и задумчиво.

— Ну вот, — сказал он, — свершилось.

— Свершилось.

Он взял ее за руку, и ладонь Демельзы мягко скользнула в его.

— Через неделю у нас будет куча дел.

— Ты сказал — через неделю?

— Я обещал ему, что поеду одиннадцатого или двенадцатого.

— Ох, столько всего нужно успеть! Я могу приехать с детьми позже?

— Лучше не стоит. Мне было бы спокойней, если бы мы путешествовали по Франции вместе.

— Как и мне!.. Но ты не думаешь провести несколько дней в Лондоне?

— Судя по письму Ливерпуля, дело срочное. Даже не знаю почему.

— А я не знаю, почему они не оставят нас в покое! — сказала Демельза. — Наверняка недешево стоило отправить сюда курьера из Лондона.

— По шиллингу за милю. Может, шиллинг и три пенса. За двести восемьдесят миль набегает прилично, я согласен.

— И все-таки я горжусь, что они этого не сделали, — сказала она через некоторое время.

— Чего?

— Не оставили тебя в покое.

— И ты совершенно не рада? Я везу в Париж женщину, которая этого не хочет?

— Думаю, когда придет время, мне это понравится. Но предвкушение наводит на меня тоску. И всё же, разве не сказано в Библии «Куда ты пойдешь, туда и я пойду»?

— Примерная жена, да?

— Ты сказал примерная или приметная?

— Лейтенант Филипс явно считает, что приметная. Кстати, мне кажется, что Белла тоже в него влюбилась.

— Я в него не влюбилась, — сказала Демельза. — У него слишком близко поставленные глаза.

Росс обнял ее.

— Что ж, мы достаточно долго обсуждали это вчера вечером... Только мне бы хотелось, чтобы здесь был Джереми или чтобы Бен имел больше времени себя показать.

— Заки стало получше.

— Да, Заки стало получше. И вряд ли Бен опять запьет. Нужно послать весточку Клоуэнс. И Верити.

— Думаю, если бы у меня было больше времени, я бы предпочла их навестить.

— Ты видела их обеих на Рождество.

— Но не рассказывала им о поездке, сам знаешь. Если я поеду во Францию на целых три месяца, то хотела бы перед этим повидаться с Клоуэнс.

— Думаю, это она должна сюда приехать. У тебя много дел — собрать вещи и подготовиться к отъезду в следующий понедельник, нужно столько всего успеть, не стоит терять целый день, отправившись к Клоуэнс в Пенрин.

— Что ж, если она приедет, то так даже лучше. Боже ты мой, да у меня уже колотится сердце!

— Надеюсь на это, а иначе я бы послал за доктором Энисом.

— Росс, страшно жаль, что они не могут поехать вместе с нами!

Росс увидел в дверях Изабеллу-Роуз и улыбнулся ей.

— Входи, Белла. У нас есть кое-какие планы на твое будущее.

— Что? Господи! Что происходит? Скорее рассказывайте.

— Академия для юных леди миссис Хемпл. Ты ведь знаешь, что обо всем уже условились, и ты должна приступить к занятиям семнадцатого числа.

Белла скривила губки.

— О да. Куча девчонок... Но что изменилось? По вашим лицам видно — что-то изменилось!

— Кое-что изменилось, — подтвердил Росс.

Его лицо было таким мрачным, что Белла хихикнула.

— Да полно, папа, я же знаю, это что-то хорошее!

— Это только время покажет. Но ты не поедешь к миссис Хемпл до сентября.

Белла завизжала от радости. Для девочки с таким мощным голосом это было проявлением самых глубоких чувств.

— Папа-а-а-а! Что?! Мама-а-а! Как здорово! То есть я вообще не пойду в школу, до самого сентября? Какое счастье, какое счастье!

— На счет этого мы еще не решили, — сказала Демельза, — но так уж вышло, что твоему отцу предложили провести ближайшие три месяца в Париже, и мы, по всей видимости, поедем с ним.

Белла подпрыгнула на целый фут.

— Париж! То есть во Францию? Там, где гильотина! Папа, мама, я вас обожаю!

Чуть не задушенная в объятьях Демельза посмотрела на Росса и расхохоталась. Росс тоже засмеялся. Передразнивая дочь, Демельза обвила руками шею Росса и в точности так же его прижала. Восторг Беллы растопил опасения ее матери.

— Росс, ты покажешь мне гильотину? — спросила Демельза. — Всегда мечтала посмотреть!

— Думаю, она до сих пор там, — ответил Росс, — но в последнее время не так часто используется.

— Ох, — сказала Белла, — а еще там театры, выставки, танцы и балы. И никакой школы! Я уже немного знаю французский. А к сентябрю буду говорить намного лучше!

На шум приковылял из кухни малыш Генри, а за ним миссис Кемп. Увидев улыбающиеся лица, он тоже засмеялся. Демельза оторвалась от остальных, подхватила его и поцеловала.

— Генри, — сказала она. — Генри, а ты поедешь с нами?

Миссис Кемп не перешагнула через порог, а стояла там, вытирая руки фартуком.

— Поедет с нами, — радостно сказал Генри. — Кемпи поедет с нами.

Демельза и Росс переглянулись.

Генриетте Кемп (хотя никто не осмеливался называть ее по имени) было за шестьдесят. Она служила няней у Тигов и впервые появилась в Нампаре как учитель игры на фортепиано для Демельзы. Тогда Демельза и сама была еще почти девочкой и воспринимала миссис Кемп как старуху. Потом та переехала в Нампару, чтобы присматривать за Клоуэнс, да так и осталась, почти не покидая поместье, она занималась детьми, обучала их читать и писать и занимала место Демельзы в отсутствие хозяйки.

Она была суровой и малообщительной женщиной без возраста, корнуоллкой до мозга костей, хотя и получившей хорошее воспитание. Родилась она в Маунт-Амброзе, около Редрата. Никто никогда не видел и не слышал о мистере Кемпе, но болтали, что в самом начале их брака он погиб в море. Она выглядела и вела себя как старая дева, была убежденной методисткой, но не позволяла отсутствию дисциплины в доме Полдарков омрачить ее любовь к детям и первой ученице.

А первая ученица в этом время думала о том, что устами младенца глаголет истина. «Я не могу ничего сказать, пока не посоветуюсь с Россом, — подумала она. — Не могу навязать ему еще одного человека, за которого придется платить. Но разве платит не государство? Разве не естественно для жены британского посланника взять гувернантку для детей?»

— Да, любимый, — ответила она Генри. Тот уже получил удовольствие от объятий и теперь вырывался. — Ты ведь поедешь с нами? Мы едем за море.

— Море! — пропела Изабелла-Роуз. — Море, чудесное море. Миссис Кемп, мы едем во Францию, во Францию, во Францию! Je suis, tu es, il est. Nous sommes, vous êtes, ils ont!

— Ils sont, — поправила миссис Кемп. — Белла, прошу тебя, не кричи. Оставить Генри с вами, миссис Полдарк?

— Да, пожалуй, — ответила Демельза. — Росс...

Росс поднял руку.

— Миссис Кемп, — сказал он, — меня пригласили в Париж на три месяца. Я беру с собой жену и детей. Мне кажется... нам всем кажется, что было бы очень хорошо, если бы вы поехали с нами.

Миссис Кемп потеребила фартук. Хотя она редко занималась делами по дому, руки у нее были такие, будто она годами драила полы.

— Святые небеса! Куда? В Париж, вы сказали?

— В Париж.

— Невероятно. То есть во Францию? В эту ужасную страну?

— В эту ужасную страну. Мы уезжаем через неделю. Не могли бы вы обдумать предложение? Миссис Полдарк ответит на ваши вопросы. Могу дать вам... мы можем дать вам сутки на размышления.

 

Глава третья

I

В тот же день в конце января, когда Демельза почуяла, что молодой всадник, скачущий под дождем по долине, нарушит ее спокойствие, ее старшая дочь, Клоуэнс Каррингтон, принимала другого нарушителя спокойствия.

Она в одиночестве отправилась кататься на Неро. Стивен был дома, а не в море, но занимался собственными делами. Обычно он не скрывал их от нее — он без конца делился с женой планами и надеждами, так что Клоуэнс спокойно отнеслась к временному недостатку доверительности.

По утрам она часто ездила верхом. Конечно, это было не то же самое, что в Нампаре — никакого длинного пляжа, на который накатывают ворчливые волны, в лучшем случае можно было проехать по узким тропкам вверх по холму, до пустоши над Фалмутом. А там удавалось и пустить коня в легкий галоп, а то и в карьер, и любоваться дивными пейзажами с далекими утесами и морем. Вроде те же воды, и всего за углом от мыса Лендс-энд, просто с видом на Ла-Манш, а не на Атлантический океан, но всё же море выглядело другим.

Здесь не было таких пляжей, как на северном побережье, полоска песка была более узкой и обычно мягче, потому что приливы ниже, а утесы, пусть острые и грозные, достигали только половины привычной высоты. Клоуэнс скучала по вздохам прибоя, перекатывающегося по скалам чуть ниже Нампары, по глухому рокоту прилива в скалах, по запаху водорослей, пелене брызг и вкусу соли на губах.

Не то чтобы она возражала. Она была замужем за любимым человеком, всю зиму они чудесно проводили время вместе — охотились раз в неделю, а то и дважды. Часто вместе с леди Харриет Уорлегган. С тех пор как Стивен доверил свои дела банку Уорлеггана, он преуспел.

Они потратили немало денег. Охота — недешевое удовольствие, и обычно раз в неделю после охоты они ужинали в Кардью с Харриет Уорлегган, а потом играли в карты и кости. Разрыв Джорджа со своим сыном Валентином лишил Харриет компании молодежи, которую тот собирал, когда бывал дома, и она взяла в привычку приглашать некоторых друзей пасынка, к примеру, Энтони Трефузиса, Бена Сэмпсона, Перси и Анджелу Хиллов и Рут Смит, остаться после охоты на ужин и игру до рассвета. Клоуэнс со Стивеном входили в это общество. Иногда с ними ужинал и Джордж, но чаще предпочитал перекусить в своем кабинете или поужинать до них вместе с Урсулой. Он никогда не оставался на карточную игру — никогда не мог понять игру на деньги ради удовольствия.

Но он всегда был любезен со Стивеном и Клоуэнс, хотя всё ее существо восставало против этой дружбы. Стивен не знал о ее настороженности. Он считал, что находится на короткой ноге с одним из самых влиятельных людей Корнуолла, вскоре станет ценным клиентом банка, а в будущем его ждет процветание. И действовал он в соответствии с этими представлениями.

Пенрин, где жили Стивен и Клоуэнс, был старинным вольным городом и стоял в глубине залива Пенрин, дома сгрудились по склонам холма. Население составляло около тысячи человек. Город считался древнее и благороднее Фалмута — его более крупного и молодого соседа. Ему даровали самоуправление в 1236 году специальной хартией, за четыреста лет до того, как Фалмут стал городом. Между двумя городами существовало яростное соперничество, потому что более глубокая гавань и более крупные доки Фалмута отнимали у Пенрина доходы.

Клоуэнс никогда раньше не жила в городе, и он казался ей странным и скрытным. Все, с кем она встречалась, вели себя любезно, некоторые даже заискивающе. Но она была чужаком, они оба были здесь чужаками. Двадцать лет Клоуэнс наслаждалась жизнью и принимала людей и обстоятельства как есть, не беспокоясь о чудачествах и классовых различиях. Одной из причин ее успеха в Бовуде, резиденции Лансдаунов в Уилтшире, стало отсутствие наигранности, естественное поведение — она просто не знала, что должна вести себя в соответствии с положением в обществе. В Нампаре Клоуэнс тоже обращалась со всеми как с равными, и поскольку все знали, кто она такая, то никто этим не злоупотреблял.

В Пенрине всё оказалось по-другому. Жители города делились на определенные категории, а она не подходила ни под одну из них. Полдарков здесь едва знали, но Клоуэнс явно была леди, а ее отец — не только владельцем шахт, но и членом парламента. Стивен же, как всё сообразили, не принадлежал к той же породе и даже не из Корнуолла, хотя был жизнерадостным, дружелюбным, щедрым и процветающим. Они снимали небольшой дом, один из немногих, выходящий окнами на залив, лошадей держали у Кэмброна в «Сундуке жестянщика». А еще они находились в родстве с Блейми из Флашинга. Они также ездили на охоту, что поднимало их на уровень выше по сравнению с соседями.

Зимой Клоуэнс часто думала о любимом брате Джереми и гадала, как он устроился в Брюсселе с новой и прекрасной женой, которую с таким трудом добился — ведь она поначалу отвергла его, чтобы выполнить волю семьи, выйдя замуж по расчету, и этого Клоуэнс никак не могла забыть. Возможно, теперь всё будет хорошо, но Клоуэнс больше чем кто-либо знала, насколько Джереми увлечен этой девушкой, о его депрессии и тщетных попытках казаться веселым, когда на самом деле страсть к Кьюби привела его на грань отчаяния. Это было сродни безумию. Клоуэнс надеялась, что всё позади. Она считала, что, как только пройдет первый восторг, с Кьюби будет не так-то легко ужиться. Конечно, письма Джереми создавали впечатление подлинного счастья. Но она не будет полностью уверена, пока снова его не увидит.

Когда Клоэунс въехала под дождем на конюшню, Кимбер, милый мальчишка-конюх, вышел, чтобы принять Неро. Дождь шел уже почти неделю, но этим утром проглянуло солнце и бросило косые лучи на залив. Было время прилива, и вода между пристанью и стоящими на причале кораблями блестела, как нож. А теперь опять зарядил дождь, и река исчезла в туманной дымке, видимость упала до сотни ярдов. В тумане всё выглядело загадочным, даже знакомые мостовые теперь уже знакомого города.

Отсюда до дома рукой подать. Рядом с «Сундуком жестянщика» находилась свечная лавка, за ней постоялый двор для моряков «У Мадда», имеющий не очень хорошую репутацию, потом дом кузнеца, производителя якорей, затем дом таможенника, за ним дом утонченной дамы по фамилии Карноу, она занималась портняжным делом, а в следующем доме жили Каррингтоны.

Когда Клоуэнс подошла к дому, выглянула мисс Карноу.

— Ой, миссис Каррингтон, где-то с час назад вас спрашивал молодой человек. Я не знала, когда вы вернетесь.

— Он назвался? — спросила Клоуэнс.

— Нет, я не догадалась спросить. Но сказал, что вернется.

Глаза у мисс Карноу были маленькими и косили. Трудно сказать — то ли от шитья при скудном освещении, то ли они свидетельствовали о ее особой, всепроникающей любознательности. Клоуэнс склонялась ко второму варианту.

Он поблагодарила соседку и вошла в дом. Вид из него открывался великолепный, но домик был небольшим. Всего четыре комнаты внизу и четыре наверху, но все крохотные. И совсем никакого палисадника, но у каждого дома имелся небольшой садик на заднем дворе и земляной туалет. В саду Каррингтонов находилась водокачка, снабжавшая водой семь домов, так что и на заднем дворе они не могли уединиться. Клоуэнс проводила время главным образом в доме, вспоминая наполовину позабытые навыки шитья, чтобы повесить на все окна ярко-оранжевые шторы с тесьмой.

Она не сомневалась, что соседи считают шторы вызывающе яркими, но Стивену они нравились, и это главное.

Он велел не ждать его к обеду, так что Клоуэнс разогрела себе пирог в маленькой каменной печке, еще теплой после приготовления завтрака, а потом сняла амазонку, сапоги и приступила к еде, разрезав пирог пополам и налив в него молока.

Она как раз закончила, когда увидела на мостовой молодого человека. Клоуэнс сразу почувствовала, что это и есть тот самый юноша, о котором упоминала мисс Карноу, и теперь поняла особое любопытство в ее глазах — подобные взгляды обычно вызывали у Клоуэнс неприятное ощущение. Дело в том, что молодой человек был почти что в обносках и с небольшой бородкой, что в те дни означало не осознанный выбор, а скорее отсутствие денег на цирюльника.

И точно — юноша остановился у их двери и постучал. Клоуэнс убрала остатки обеда, сунула ноги в туфли и открыла дверь.

Вероятно, ему было не больше двадцати — высокий, широкоплечий блондин с резкими чертами лица и ясными голубыми глазами. Он выглядел худым, но не тощим, но одежда на редкость потрепанная: выцветшая рубаха, когда-то, видимо, синего цвета, с прорехой на плече и одним рукавом, оторванным на четыре дюйма, приличная шерстяная куртка синего цвета, новее всего остального, грубые темно-синие штаны, залатанные парусиной и стянутые на лодыжках веревкой, и стертые до дыр парусиновые башмаки, откуда торчали голые ноги.

— Простите, — сказал он, — дома ли мистер Стивен Каррингтон?

Голос был хриплым, с акцентом западных графств, но речь правильной.

— Боюсь, что нет. Он должен скоро появиться.

Гость помолчал.

— А вы миссис Каррингтон, мэм?

— Да.

Он бросил взгляд вправо и влево, как будто ожидал увидеть хозяина дома.

— Это касается одного из его кораблей? — спросила Клоуэнс.

— Ну... в некотором роде, можно и так сказать... — Юноша погрыз большой палец и оглядел Клоуэнс. — Видите ли, я только что сошел на берег. Мы пришвартовались на заре. «Аннабель». Ее и отсюда видно, вон тот бриг.

— Да, я вижу.

— Из Ливерпуля. Хотя хозяин из Бристоля. Идем с грузом свечей, мыла, щеток, веревок и шпагата.

Клоэунс посмотрела ему за спину, вниз по склону холма. Мощеная улица круто спускалась прямо к гавани.

— Кажется, мой муж уже идет, — сказала она. — Я вижу его голову. — А потом добавила: — Говорите, из Бристоля? Вы были знакомы, когда он там жил?

Молодой человек вспыхнул и повернулся в том направлении, куда она указывала.

— В общем, да, мэм, можно и так сказать, хотя много лет не виделись. Видите ли, я его сын.

II

— Любимая, — начал Стивен, — я говорил, что мне нельзя было приходить к тебе, не покаявшись. Я очень старался сделать это до свадьбы, да и потом, но ты же сказала — пусть прошлое останется в прошлом, а я как трус всё так и оставил. Да, я трус. Теперь в этом нет сомнения. Но только представь, как я стремился к тебе. Однажды я уже тебя потерял, жил без тебя больше года. Я был разбит и не знал, что делать. Ведь если бы я сказал тебе перед свадьбой, что был женат, пусть давно, но был, то мог бы снова тебя потерять. Разве нет?

Они лежали в постели, на сквозняке от чуть приоткрытого окна мерцала пара свечей. Клоуэнс не отвечала. Ей было трудно справиться со своими чувствами, а передать их ему — совсем невозможно.

— Даже если бы ты меня не прогнала... Если бы ты великодушно меня простила, твои родители не простили бы. Твой отец меня как-то спрашивал, не имел ли я жён в каждом порту, и я его обманул. Он не принял бы моих оправданий, ни за что.

Помолчав минуту, она сказала:

— Значит, тебе пришлось обмануть и меня.

— Да, и я объяснил почему. Думаешь, если бы я признался тебе о Марион раньше, ты бы не поделилась с родителями? Ты ведь такая открытая и честная. По-настоящему честная. У тебя такая семья, и я всегда ею восхищался и жалел о том, что не вырос в такой же. Но не вырос. В тех местах, откуда я родом, жизнь была совсем другой.

Клоуэнс уставилась на низкий потолок.

— А после нашей свадьбы?

— Я был слишком счастлив. Именно так, слишком счастлив. И что сделано, то сделано, так я решил. Если я поступил неправильно, то этого уже не исправить. Рассказав тебе, я бы облегчил свою совесть, но какой ценой! Сделав тебя несчастной. Испортив нашу совместную жизнь. Устроив напряжение там, где его быть не должно. Вот я и решил не будить спящую собаку...

— До сегодняшнего дня.

— Да, любимая, до сегодняшнего дня.

Стивену хотелось до нее дотронуться, приласкать, пока она тихо лежала рядом, ее грудь едва уловимо поднималась и опускалась. Он знал ее тело, каждый дюйм, знал ее обнаженной и знал о своей способности приводить ее в экстаз. Но из-за этой новоприобретенной сдержанности Стивен не сделал попыток до нее дотронуться.

— Расскажи мне о Марион, — попросила Клоуэнс.

Он молчал, а потом глубоко вздохнул.

— Нам было по семнадцать. Она была дочерью кузнеца. Просто детское увлечение, легкомысленное, смех и шутки, как это бывает между детьми, но шутки кончились, когда я сделал ей ребенка. Ты знаешь о законах про незаконнорожденных?

— Немного.

— Если девушка забеременеет и обвинит молодого человека в отцовстве, а он на ней не женится, то его отправят в тюрьму. Многие хорошие люди сгнили в тюрьме из-за этого закона. А я уже однажды побывал в тюрьме, и мне этого хватило. И мы поженились. В следующем году родился Джейсон. Мы никогда толком не жили вместе. Ее отец взбеленился, что я лишил ее шансов найти приличного мужа. Она продолжала жить дома. И Джейсон с ней. Я навещал их время от времени, но после рождения ребенка на меня ополчилась и Марион, так что мы редко виделись. Потом я уехал и поступил на службу к сэру Эдварду Хоупу. Конечно, мне пришлось отправлять им деньги, так что самому никогда не хватало. А потом...

— Что потом?

— Когда Джейсону было лет десять, его мать подхватила оспу и умерла. Я покинул сэра Эдварда Хоупа и отправился в море. Я... больше ничего не выплачивал. Я не видел Джейсона с пятилетнего возраста, пока он не появился как... как...

— Как непрошеный гость?

— Сегодня. Боже, я был ошарашен! Поверить не мог, что это он. Пойми, милая, я поразился не меньше, чем ты. Пресвятая дева, да я просто опешил!

— Я оставила вас вдвоем, — сказала Клоуэнс. — Подумала, что для тебя так лучше. Так что не знаю, чего он хотел. Просто встретиться с тобой?

— Нет. Какой-то коз... Кто-то сказал ему, что я в Корнуолле и преуспеваю, и он решил этим воспользоваться. Каким-то образом. Он хочет получить работу. Он уже бывал в море, так что, если ты позволишь, я найму его на один из своих кораблей, немного продвину по службе, дам неплохое жалование. Я пока еще не знаю, насколько он хороший моряк. Ему всего восемнадцать... Знаю, знаю, он выглядит старше, это всё из-за бороды, но ему всего восемнадцать и многого он не ждет. Хотя бы зарабатывать будет получше...

— Если я позволю?

— Да, милая. Решать тебе. Ты можешь не захотеть, чтобы э-э-э... мой сын болтался поблизости. Вполне естественно с твоей стороны не желать его больше видеть. Так что скажи, что думаешь.

Клоуэнс поразмыслила.

— Разумеется, меня это совсем не радует, Стивен. Хотя, пожалуй, совсем по другим причинам. Но не думаю, что должна перекладывать мою печаль, мое разочарование на твоего сына. Ведь случившееся — не его вина.

— Да, — неуверенно произнес Стивен. — Не его.

— Думаю, ты прав, предполагая, что мне не захочется часто его видеть, в смысле каждый день, потому что он будет напоминать о неприятном. Но ты безусловно в долгу перед ним, разве не так? Ты не был внимательным отцом, но можешь хотя бы помочь ему теперь.

— Хорошо. Именно так. Я рад, что ты так думаешь, милая.

— Вообще-то, — сказала Клоуэнс, — я удивилась, когда ты сказал, что он ушел. Разве была необходимость отсылать его на ночлег к Мадду, ведь мы прекрасно осведомлены о сомнительной репутации и неопрятности этого заведения? Он мог бы переночевать здесь.

— Я подумал, что тебе это не понравится. Но уверен, он способен о себе позаботиться. Я дал ему денег на ночлег, а завтра пригляжу за тем, чтобы получше приодеть. Но уверяю, дорогая, тебе не придется его видеть.

— Но он существует, — отозвалась Клоуэнс.

— Да... он существует. И будет постоянно напоминать мне о том, как неправильно я поступил по отношению к тебе.

Снаружи царила тишина. Откуда-то лился свет, как будто от костра, и мерцал на шторах. Потом в ночи крикнула чайка.

Клоуэнс поняла, что Стивен так и не осознал, в чем был неправ. «Если любишь кого-нибудь, то любишь таким, как есть, целиком, с достоинствами и недостатками, вот чему меня научил год в разлуке. И если бы он сказал мне, что был женат и имеет сына, было бы это так уж плохо? Неужели я бы этого не приняла, как и то, что однажды он пырнул ножом человека в доках Плимута и убил его, как и то, что он лгал, пытаясь выпутаться из положения, когда его опознал Эндрю Блейми, как и то, что до свадьбы у него были отношения с девушками в Соле или Грамблере, как и то, что, как я подозреваю, у него был роман с бедняжкой Вайолет Келлоу. Разве то, что он женился, совсем юным, почти мальчишкой, хуже этого?»

А что плохо, так это то, что он не признался ей, утаил и тем самым солгал, посчитав, что это никогда и не всплывет, если повезет. Плохо, что он ей не верит и не доверяет. Когда люди живут в любви, они должны всё друг другу рассказывать. О другом-то он постоянно болтает.

— Ты еще не спишь? — спросил Стивен.

— Нет.

— Это случилось... он выбрал совсем неудачный день.

— Почему?

— Потому что я приготовил для тебя сюрприз. Приятный сюрприз. И рассчитывал тебя порадовать. А теперь... В общем, вряд ли теперь что-то сделает тебя счастливой. Не сегодня. Наверное, и не завтра. Но всё же я должен тебе сказать. Потому что именно этим я весь день занимался. Ради тебя. Главным образом ради тебя.

— Не знаю, Стивен. Счастье — конечно, нет. Не стану притворяться. Но если ты хочешь сказать что-то приятное...

— Думаю, я могу сказать кое-что приятное. Ты знаешь фермера Чудли?

— Слышала фамилию. У него поля за городом, да?

— Ага. В общем, я ходил к нему утром, мы провели вместе три часа и под конец договорились, что я куплю у него три акра у тропы, ведущей к Сент-Глувиасу. А там я собираюсь построить дом!

Клоуэнс некоторое время молчала.

— Стивен, ты и правда меня удивил.

— И порадовал?

— Очень порадовал. Ты ничего об этом не рассказывал!

— Хотел сделать грандиозный сюрприз. Еще я побывал у каменщика в Глувиасе, его зовут Джаго. Он сказал, что может приступить к кладке фундамента в следующем месяце!

— А ты решил, каким будет дом — какого размера, сколько комнат и так далее? Потому что...

— Конечно, не решил. Это решать тебе, нам вместе.

Радость от этой новости притупила боль, но боль никуда не делась.

— Там должно быть место для полудюжины слуг, — сказал Стивен. — А еще конюшня, просторная конюшня. Конечно, для начала у нас будет мало слуг и лошадей, но нужно позаботиться, чтобы для них нашлось место в будущем.

— И кто за это заплатит? Мы можем себе это позволить?

— Доступный мне кредит в банке Уорлеггана составлял две тысячи, но недавно его подняли до трех. «Адольфус» обошелся мне в тысячу семьсот пятьдесят гиней, а починка и оснащение — всего в две сотни. «Шасс-Маре» и «Леди Клоуэнс» в следующем квартале принесут неплохую прибыль, так что у меня есть свободные деньги, чтобы подарить моей нареченной дом — конечно, недостойный ее, потому что любой будет ее недостоин, но такой, который она бы не постыдилась назвать своим домом!

Долой печаль, нужно порадоваться вместе с любящим мужем, который так многое для тебя делает, щедрым не на красивые слова, а на поступки и заботу. Гордый муж, которым можно гордиться. Любящий муж и лгущий муж. Почему второе значит не меньше первого?

— Стивен, — сказала она, — это так мило с твоей стороны. Я... очень рада. Правда. Не знаю, что еще сказать. Это... это странное событие, которое сегодня произошло. Я просто... просто не могу проглотить его, как устричный сок для излечения анемии. Это случилось, и мне очень жаль.

— Мне тоже.

— Но я надеюсь, что через пару дней всё будет выглядеть по-другому. И завтра, или когда ты пожелаешь, я взгляну на планы нового дома. И сделаю это с радостью.

Они продолжали лежать молча, пока догорали свечи. На шторах снова отразился свет с улицы. Стивен поднялся и выглянул в окно.

— Что там такое? — спросила Клоуэнс.

— Костер на пристани. Было бы странно, если б в такую погоду что-нибудь загорелось.

Он снова лег и задул свечи.

— Теперь спать?

— Сколько тебе лет, Стивен? — спросила она.

— Тридцать семь.

— Ясно.

— Я сбросил себе три года. Казался себе слишком старым — слишком старым для тебя.

Они долго молчали.

— Ты спишь? — спросил Стивен.

— Нет.

— Знаешь, всё это случилось, потому что я слишком сильно хотел быть с тобой. С тех пор как я решил, что ты меня любишь, я боялся тебя потерять, потерять эту любовь. Я бы сделал что угодно, чтобы тебя получить. Что угодно, чтобы тебя удержать.

— Что ж, ты меня получил. Как бы то ни было. И теперь этого не изменить.

— А ты хотела бы?

— Нет.

— Это делает меня самым счастливым человеком на свете.

— Стивен, не могу назвать себя самым счастливым человеком на свете, но не знаю, как это объяснить. Может, стоит пока это оставить и постараться поспать.

— Всё дело в том, — сказал он, — что я недостаточно хорош для тебя. Я знал это со дня нашей встречи.

— Не стоит повторять это так часто.

— Почему?

— Я могу тебе поверить.

Он хохотнул.

— А теперь ты вылитая мать.

— В каком смысле?

— Остроумная. Насмешливая. Даже когда я тебе не нравлюсь.

Нравиться? Любить? Да, тут есть разница. Случайно или осознанно, но он выбрал верное слово.

— Доброй ночи, Стивен.

— Доброй ночи, любимая.

III

На следующий день Кэл Тревейл принес письмо от ее матери с сообщением, что в понедельник они все уезжают из Нампары в Париж. Поскольку время поджимает и нужно много всего успеть, никто из них не сможет приехать проститься. Не могла бы она приехать в Нампару в среду или в четверг и остановиться на ночь, чтобы они рассказали о своих планах? Естественно, если Стивен свободен, они будут рады видеть и его. Кэл доставил такое же письмо тетушке Верити и сказал, что зайдет за ответом через час.

Клоуэнс сказала, что ему нет нужды возвращаться, и нацарапала записку с согласием. Она быстро выяснила у Стивена, что тот поехать не сможет.

Клоуэнс отправилась в Нампару в среду утром и к тому времени больше не видела Джейсона Каррингтона.

 

Глава четвёртая

I

В Бельгии сыпал снег. С тех пор как прапорщик 52-го Оксфордширского полка Полдарк привез молодую жену из Грейвзенда в Антверпен, а оттуда в Брюссель, стояла ненастная ветреная погода. Переправа прошла без особых трудностей; море окутал непроглядный холод серого неба; и похоже, с того времени и стал падать легкий снежок.

Они прибыли в казарму Джереми, но быстро переехали в маленькую, но приятную комнату на улице Намюр. Служебные обязанности Джереми в мирное время носили условный характер: редкие занятия по строевой подготовке и военной стратегии, иногда визиты и кое-какие поручения старших офицеров. В остальном у них всё складывалось отлично, они ходили на частые балы и званые вечера, познакомились с другими английскими семьями, прибывшими сюда, потому что кто-то из семьи носил военную форму; ездили в Суаньский лес в нескольких милях к югу от города, читали, беседовали, ходили по магазинам и предавались любовным утехам.

Они отдавались друг другу со всем пылом новобрачных и примесью еще какого-то чувства. Четыре года назад Джереми убегал от таможенников, и его укрыла эта властная девушка. И с той поры стала для него единственной. Беззаветно преданный ей, как одержимый, он перестал замечать других женщин. Такая губительная и невыносимая любовь встречается редко, а он страдал от неразделенной любви свыше четырех лет.

И тогда, окончательно потеряв всякую надежду, Джереми решил последовать безумному отцовскому совету и напоследок увидеться с Кьюби. Как вор, он забрался ночью к ней в замок и каким-то непонятным образом убедил ее, сам до сих пор не понимая, как ему это удалось, уехать вместе с ним. И она уехала. Они сбежали, как в средневековом рыцарском романе, и Кьюби сознательно отдалась ему до свадьбы. Сбылась его мечта; порой ему не терпелось увидеть ее, чтобы удостовериться — это не сон, а холодный и циничный реальный мир.

Что касается Кьюби, то после отказа Валентина от брака с ней, она смирилась с мыслью навсегда остаться старой девой и даже посчитала, что счастлива жить с матерью, сестрой, братом и двумя его детьми в прекрасном замке, строительство которого все еще не завершено; и тут перед ней предстал высокий офицер, повзрослевший и более уверенный в себе, и внезапно на нее нахлынуло сильное чувство, влечение, которого она прежде не ощущала, едва осознавая или успевая сообразить, что оно значит... Кьюби не мучилась сомнениями, разочарованиями, внезапными прозрениями. Порой она вспоминала оставленную в Каэрхейсе семью, но только как тень прошлого.

Словно в ее характере столкнулись все чувства, эмоции, невольно сдерживаемые здравым смыслом, поэтому прежде ее не взволновала мысль о свадьбе с Валентином, обаятельном юноше, который ее не любил, и лишь совсем немного всколыхнуло обожание Джереми, желающего только ее на всем белом свете.

Плотина чувств вовремя прорвались, к счастью для Джереми и благодаря ему. Прорвалась окончательно — единожды поддавшись чувствам, Кьюби уступила им дорогу. Она с радостью дарила свое прекрасное тело мужу по первой же прихоти, то целомудренно, то вызывающе, то исступленно, в зависимости от настроения. Они предавались любви до полного изнеможения. Но не насыщались друг другом.

Они прекрасно ладили, пылко, радостно, ничего не скрывая. Джереми не видел в ней ничего дурного, как и она — в его поступках. Даже появление Лизы Дюпон, его бывшей любовницы, не омрачило настроения. Эта интрижка случилась, когда Джереми утратил все надежды на Кьюби. Теперь он даже не смотрел на Лизу, и после второй встречи та пожала плечами и спокойно отошла прочь. 

           — Милая девица, но, по-моему, станет толстушкой, — сказала Кьюби. — Я счастлива, что ты выбрал меня.

Они жили прекрасно. У Джереми лежали деньги в брюссельском банке — следствие той авантюры, о которой он старался не вспоминать, а когда они закончились, он взял кредит. Кьюби, умудренная горьким опытом расточительства брата, стала экономить, но Джереми сказал, что скоро получит деньги за счет прибыли от Уил-Лежер, и можно покупать в кредит, в расчете на то, что они оплатят счета, когда Джереми покинет армию.

Когда это случится? Довольно скоро, думал он. В условиях мира во всей Европе полки, скорее всего, распустят, хотя до него доходили слухи, что союзники не сошлись во взглядах на Венском Конгрессе, и не исключено, что британское правительство решит пока оставить войска в Европе. Предпочтительно остаться до октября, тогда он отслужит два года. И если все пойдет хорошо, он сможет продать свой офицерский чин, хотя этот полк не самый привлекательный, и вернуться в Корнуолл к Рождеству.

Тем временем жизнь в Брюсселе протекала славно.

Невзирая на то, что она редко вспоминала о прошлой жизни, Кьюби слегка омрачало отсутствие вестей из Каэрхейса (ни слова), поэтому, когда она получила письмо, то нервно сломала печать и поднесла бумагу к окну, чтобы прочесть. Его послала мать.

Моя дорогая дочь!

Не знаю, что побудило тебя сбежать из дома обманным и тайным путем. Мы с твоим братом, не говоря уже о Клеменс, страшно расстроились, по-настоящему горевали по поводу обстоятельств твоего побега. Письмо, что ты оставила, ничего толком не разъяснило, в нем сказала, что сама не можешь понять этот поступок. И твое последнее письмо, хотя и более подробное, мало что прояснило.

Не думаю, что из-за каких-то поступков или слов мы могли утратить твое доверие. Ты убедила нас, что счастлива дома и рада предстоящему браку с Валентином Уорлегганом. Когда все сорвалось, пусть и не по нашей вине, ты не расстроилась, в отличие от нас, и стала ждать, пока не подвернется подходящая партия.

Вместо этого ты выбрала мистера Джереми Полдарка. Приятный юноша и джентльмен. Он произвел весьма отрадное впечатление, когда приходил сюда, и мне известно, что Клеменс очень хорошо о нем отзывается.

Я, как и все мы, желаю тебе только огромного счастья. Вы будете жить в Брюсселе? У нас, как тебе известно, остались печальные воспоминания о Валхерене, где погиб твой брат. Какое огромное облегчение, что война наконец окончена, и если победители не рассорятся, можно надеяться на продолжительный мирный период.

Огастес в Лондоне, все так же служит в Казначействе, и я написала ему о твоем замужестве. Полагаю, Джон в этом месяце отправится в Лондон, как того требуют кредиты и другие дела. Здесь очень сыро, начиная с самого Рождества, безветренно и уныло, расцвели примулы и камелии.

Твоя любящая мать,

Франсис Беттсворт

Кьюби прочитала письмо дважды, а потом передала Джереми. Тот погрузился в чтение на пару минут, а затем с улыбкой вернул ей письмо.

— По-моему, ты уже на полпути к прощению.

— Пришло еще вот это, — произнесла Кьюби и передала ему клочок бумаги.

Там было написано:

Дорогая-предорогая Кьюби, милый Джереми, как же я вам обоим завидую!

С любовью, Клеменс.

II

По всей видимости, Генриетта Кемп сумела преодолеть вечное недоверие к французам и недовольство вырождением их столицы, за сутки обдумав и приняв приглашение Росса, и на рассвете следующего понедельника они впятером выехали из Нампары и потряслись по грязной дороге в Лондон. Они поселились в привычных апартаментах Росса на Георг-стрит в районе Адельфи. Росс сообщил в письме премьер-министру об их прибытии в столицу, и тот пригласил его к себе в Файф-хаус в десять утра субботы. Вечером в пятницу Росс повел Демельзу и Изабеллу-Роуз в припорошенный снегом театр «Друри-Лейн».

Они посмотрели комедию Томаса Мортона «Город и деревня» с мистером Эдмундом Кином в роли Рубена Гленроя, а потом музыкальную пьесу «Рубины и бриллианты». Росс втайне считал эти пьесы довольно убогими, но жене они понравились, а восхищение Изабеллы-Роуз позабавило обоих — глаза дочки сверкали подобно бриллиантам. Она восхищенно сцепила руки и светилась удивительной радостью. Словно ей, как Жанне Д'Арк, явилось видение, правда, не святое, а жизнь, воплощенная на сцене, среди мишуры. Спектакль ее поглотил. Она затерялась в блестках, свечах, пудре, краске, духах, репликах, произносимых неестественным голосом, во всей этой грандиозной и восхитительной выдумке.

В самом конце, когда они собрались уходить, кто-то окликнул Росса:

— Капитан Полдарк!

Это был крепкий и хорошо одетый молодой человек с резкими чертами лица. Он улыбнулся. Затем посмотрел на Демельзу.

— Миссис Полдарк. Какая приятная неожиданность. Эдвард Фитцморис. Вы помните...

— Разумеется, — ответила Демельза. — Как вы поживаете, лорд Эдвард? Вы, наверное, не знакомы с нашей младшей дочерью, Изабеллой-Роуз?

Они беседовали, одновременно продвигаясь с толпой к выходу. Поскольку Демельза не видела его с того дня, когда Клоуэнс ему отказала, то уж было подумала, что может возникнуть некоторая натянутость, как тем утром, когда они покинули Бовуд, но Эдвард явно уже давно оправился от разочарования. Он наверняка понял, с долей сожаления размышляла Демельза, что это к лучшему, и необузданная вольнолюбивая белокурая девица из Корнуолла никогда не привыкнет к блестящей, но ограниченной светской жизни, которую он ей предлагал. Теперь она жена молодого моряка-предпринимателя, живет в небольшом домике в Пенрине и выглядит (Демельза вспомнила ее последний визит в Нампару) менее оживленной, чем обычно, с кругами под глазами.

Само собой, вскоре прозвучал вопрос. Уставившись на скопление экипажей, Эдвард Фитцморис спросил, как поживает их старшая дочь. Она замужем? Что ж, это ведь неудивительно, верно? И счастлива? Хорошо, замечательно. Что ж, они провели чудесную неделю в Бовуде. Жаль, что вас там не было, сэр. И еще одна милая дочурка! Сколько ей? Пятнадцать?

Демельза улыбнулась Белле, которая сверкнула глазами в сторону Эдварда, а затем многозначительно улыбнулась матери, чтобы та продолжила игру.

Как здоровье леди Изабел? А лорда и леди Лансдаун? Его брат и невестка чувствуют себя хорошо. У них теперь двое сыновей, знаете ли. Тетушка Изабел переболела подагрой, но теперь совсем поправилась. У нее новая слуховая трубка, которая, как утверждалось, лучше усиливает звук, нежели предыдущая, хотя он не замечает разницы. Нет, он все еще не женат, но занят по горло в парламенте и другими общественными делами.

— Может, заглянете к нам с тетушкой на следующей неделе на чай в особняк Лансдаунов? Генри и Луиза в стране, но...

— Это очень любезно с вашей стороны, — ответил Росс. — Но мы направляемся в Париж. Скорее всего, в понедельник.

— В Париж? Я там был в октябре. Прекрасная мысль. Едете отдыхать, я полагаю?

— Да, отдыхать.

— Где поселитесь?

— Нам все организовали.

Фитцморис заметил нерешительность, с которой Росс отвечал на предыдущий вопрос, поэтому, чуть улыбнувшись и приподняв бровь, взглянул на него и не стал больше расспрашивать.

— Вы с удивлением отметите необычность города, миссис Полдарк. В каком-то смысле он старомоден по сравнению с Лондоном, как будто долгие годы войны затормозили его развитие. Город весьма суровый, но много приятных людей. Если вы не торопитесь, капитан Полдарк, позвольте дать вам имена пары моих друзей, которые будут рады познакомиться с вами и с удовольствием покажут в Париже все, что пожелаете.

— Благодарю. Я вам очень признателен.

— И не забудьте взять в поездку ножи и вилки. Во Франции они ценятся на вес золота по причине нехватки стали и прочих металлов.

Они разошлись через несколько минут, и как только оказались подальше от чужих ушей, Белла воскликнула:

— Какой прекрасный мужчина!

— По-моему, у Беллы входит в привычку находить всех мужчин прекрасными, — сказал Росс.

— Ой, папа, ты иногда такой гадкий! Но ведь он милый, правда?

— Очень приятный человек, — согласился Росс. — Побольше бы таких.

— Совершенно согласна, — прибавила Демельза.

III

Последний раз Росс встречался с графом Ливерпулем на Даунинг-стрит, но сегодня поехал в Файф-хаус, личную резиденцию премьер-министра, построенную около века назад в старом частном саду Уайтхолла. Его пригласили к премьер-министру минута в минуту, как только пробили часы в зале.

Лорд Ливерпуль, сидевший у камина, поднялся, чтобы поприветствовать его, и произнес:

— Хорошо, что вы пришли, Полдарк. Вы, конечно же, знаете Роберта Мелвилла.

Росс обменялся рукопожатиями с мужчиной чуть моложе его самого, высоким, с плотно стиснутыми губами и волосами с проседью.

— Да, разумеется. Как поживаете, Мелвилл?

Роберт Дандас был другом Питта и решительным сторонником лорда Ливерпуля. В 1811 году он унаследовал от отца титул, а на следующий год Ливерпуль, сформировавший свое первое правительство после убийства Спенсера Персиваля, назначил Мелвилла Первым лордом Адмиралтейства. Насколько было известно Россу, он все еще занимал этот пост. Можно только догадываться, почему он здесь...

— Возможно, вы решили, что у Адмиралтейства есть свой интерес в этом деле, но это не так, — сказал лорд Ливерпуль, положив конец его домыслам. — Но лорд Мелвилл помогал мне во многих ситуациях, касающихся Франции, и я позвал его как старого друга, чтобы он встретился с вами и послушал наш разговор. Как вы наверняка уже поняли, дело не касается Кабинета министров, вы отправитесь как мой личный представитель. Но если возникнут какие-то ситуации, о которых вы захотите доложить во время моего отсутствия, лорд Мелвилл выступит моим заместителем.

— Я был бы счастлив узнать, о каких именно ситуациях должен вам докладывать, милорд, — ответил Росс.

Ливерпуль позвонил в колокольчик.

— Не хотите ли бокал бренди, чтобы согреться?

— Благодарю.

— В Корнуолле идет снег? — спросил лорд Мелвилл.

— Нет, только дождь — очень сильный.

— Вы, должно быть, совершили длинное и утомительное путешествие. Оно занимает три дня?

— Именно так. Но я всё равно намеревался вскоре вернуться в Лондон. Палата общин ведь уже собралась?

— С прошлого четверга, — ответил Ливерпуль. — Но там нет такого неутомимого человека, как вы, Полдарк.

— Я далеко не всегда таков, — заметил Росс, — но слышал, что готовится билль о зерне, и собирался выступить против него.

Возникла пауза, когда вошел слуга и поставил поднос на столик. Росс отвлекся на несколько секунд, любуясь гобеленами, сделавшими известными и дом, и его хозяина.

— Несомненно, мы обсудим билль о зерне чуть позже, — сказал лорд Ливерпуль. Но сейчас, возможно, не время. Разумеется, я знаю, что вы симпатизируете реформам... Кстати, вы в курсе, что Каннинг благополучно добрался до Лиссабона?

— Да, я получил от него весточку две недели назад. Он писал, что слег в постель с подагрой, а потому еще не приступил к своим обязанностям. — Росс почувствовал боль в лодыжке. — Что до реформ, милорд, как вы и сказали, сейчас, возможно, не время их обсуждать, но, признаться, я разочарован и подавлен тем, что со времени провозглашения мира не произошло никаких улучшений в условиях жизни Англии.

— Мы действуем, но медленно, — заметил Мелвилл.

— Многие из тех, кто поддерживает это правительство, — сказал Росс, — как и я, считали, что сколько-нибудь серьезные реформы должны подождать до свержения Бонапарта. Кажется, это Уиндхем сказал: «Кто же станет чинить дом в тайфун?». Да и Питт, разумеется, свернул свои реформы именно из-за войны. Но теперь... Теперь их точно стоит возобновить. Труженики и в полях, и на фабриках должны получить возможность жить порядочной, честной жизнью. А не страдать от голода посреди чужого изобилия.

Они отхлебнули бренди. Росс заметил, что его высказывание не встретило особого одобрения.

— Поверьте, — сухо заметил Ливерпуль, — я и сам не удовлетворен условиями в нашей стране, и, если позже вы захотите внести свой вклад в сессию парламента, то сможете ненадолго вернуться. Вас будут держать в курсе. Естественно, билль о зерне не представят раньше конца марта, и не сомневаюсь, он вызовет споры и обсуждения по всей стране. В то же время, глядя на международные отношения, мы видим другие проблемы.

— Вот почему я должен в такой спешке отправиться в Париж?

Лорд Ливерпуль моргнул одним глазом.

— Не в спешке. Но сейчас вы нужны мне там.

— Могу я спросить зачем, милорд?

— Как я уже говорил при нашей последней встрече, за последние десять месяцев во Францию вернулось больше ста пятидесяти тысяч военнопленных из России, Пруссии и Англии. У многих из них остались очень неприятные воспоминания о противниках, и теперь они жаждут возможности отомстить. В то же время, прибытие такого количества aristocratic émigrés вызовет расслабленность, разбавление великолепной армии Бонапарта за счет восстановления юнцов и стариков в должностях, которые они получат исключительно по праву рождения и благодаря иным привилегиям. Все это приведет к негодованию и беспокойству.

Росс наклонил голову.

— Да, безусловно.

— Но я не говорил вам, — добавил лорд Ливерпуль, — что в октябре я отправил своего брата, полковника Дженкинсона, на задание, которое, по задумке, походило на ваше. Его прикомандировали ко Второму пехотному корпусу генерал-лейтенанта, графа Рея в Валансьене. В своих донесениях он говорил о тревожном уровне недовольства во французской армии.

— И как он описывал это недовольство?

— По его словам, армия кишит тайными обществами. Многие из них бонапартисты, ставящие своей целью свергнуть Людовика — правда, не вернуть Наполеона, а посадить на трон его сына. Другие поговаривают о герцоге Орлеанском. Многие из высшего офицерского состава, как он говорит, роялисты, но рядовые не могут принять Людовика и то, что они называют его коррумпированным двором.

— И чем же, по вашему мнению, я могу быть полезен?

— Отчеты моего брата крайне мрачны и слишком отличаются от тех, что поступают от нашего нового посла, лорда Фицроя Сомерсета, который более восторженно докладывает об отношении к Бурбонам. Сомерсет, конечно, очень юн — он хоть и бравый военный, но не слишком разбирается в дипломатии и иностранных делах.

— Как и я, — вставил Росс.

— Как только Бонапарт отрекся, — продолжил Ливерпуль, — мы сделали, полагаю, все возможное, чтобы вернуть Францию на путь взаимопонимания с другими странами. Одна из самых главных целей нашей политики — видеть Францию стабильной и сильной. В противном случае баланс сил слишком сильно сместится в пользу России или Пруссии. А тем временем, в Вене Талейран от имени Франции ходатайствует об урегулировании таких трудноразрешимых вопросов, как независимость Бельгии и границы Франции на Рейне. Если во время работы Конгресса Франция погрузится в анархию или гражданскую войну, это станет чудовищной неудачей не только для него или нашей политики, но и для будущего мира в Европе.

Россу налили второй бокал бренди. Мелвилл улыбнулся.

— Больше никакой контрабанды, Полдарк, — сказал он, разглядывая свой бокал на просвет, — честь по чести доставляется из Арманьяка с уплатой всех пошлин.

— Кажется, вы считаете, что каждый корнуоллец в душе контрабандист, — заметил Росс.

— А разве нет? Я побывал там лишь однажды, и у меня осталось ощущение, что пристрастия тамошних жителей... Неординарны.

— И именно поэтому вы отправляете меня в эту... Эту неординарную миссию?

— Я отправляю вас, — отрезал Ливерпуль, — памятуя о значимых услугах, которые вы оказали Короне, особенно о последней миссии в Португалии, когда вы не единожды послужили стране.

Росс потягивал арманьяк, за который уплатили все пошлины. Он как будто слушал речь Каннинга.

— Вы хотите, — поинтересовался он, — чтобы я присоединился к вашему брату, милорд?

— Нет. Я отправил его на юг, чтобы он прощупывал почву в Марселе, а затем поехал в Бордо. Разумеется, там к королю относятся куда благосклоннее, чем в Париже. Но мне нужно второе мнение, мнение другого рода. Мне нужен человек, не настолько связанный со мной и, следовательно, менее официальный. Кто-то, проводящий отпуск в Париже и общающийся с офицерами в непринужденной обстановке. Ваш отнюдь не беглый французский станет преимуществом. А то, что вы привезете с собой семью, развеет подозрения.

— Обширное задание, — заметил Росс.

— Именно.

— И непростое.

— Вы так считаете?

— Вы же помните, милорд, что генерал Веллингтон не одобрил моего присутствия в Буссако: ему казалось, что я — наблюдатель, посланный членами Кабинета, настроенными против него.

— Помню. Но ведь вы доказали обратное.

— Да, но он все равно относился ко мне без особой благосклонности. Будет жаль, если Фицрой Сомерсет решит, что меня послали отслеживать, как он ведет дела!

Лорд Мелвилл протянул ноги к огню. Он начал набирать вес.

           — Роберт говорил мне, что вы друг Фицроя Сомерсета.

— Это преувеличение. Мы трижды встречались. Но думаю, он относится ко мне по-дружески, как и я к нему.

— Тогда не думаю, что... Надеюсь, я буду прав, если скажу, что никто не просит вас докладывать о решениях нашего посла. Вас просят составить собственное мнение о состоянии дел во Франции. У нас противоречивые сведения, и нам нужен еще один взгляд. Вот и все. Я прав, Роберт?

— Да, — произнес второй Роберт, — именно этого я и хочу. — На самом деле, — заметил Мелвилл, — вас просят всего лишь провести отпуск в Париже, как делают сейчас многие другие богатые и титулованные англичане. Составьте свое мнение и дайте нам знать о нем. Думаю, это соблазнительная перспектива.

— Так и есть, — согласился Росс. — Но прежде чем я уеду, милорд, не могли бы вы сообщить мне об аргументах в пользу билля о зерне? Я знаю лишь тех, кто выступает против него, а, возможно, стоит оставаться непредвзятым.

— С удовольствием, — согласился Ливерпуль. — Обещаю предоставить список аргументов до вашего отъезда. Но прежде всего, пожалуй, вам стоит понять, что если другие страны не заботятся об интересах крестьян, нам тоже не стоит за это браться.

— Я беспокоюсь не о владельцах ферм, а о поденщиках как из деревень, так и из городов.

— Именно так. Именно так. Конечно, обеим сторонам есть что возразить...

Часы снаружи пробили половину, и почти сразу же к ним присоединились маленькие серебристые, стоящие на камине. Часы его сиятельства явно шли правильно.

— Когда, по-вашему, мы должны выехать?

Глаз Ливерпуля снова дернулся.

— Полагаю, завтра вечером. Утром принц-регент возвращается из Брайтона, и вы должны повидаться с ним перед отъездом.

Росс не сдержал удивления:

— Он тоже знает об этой миссии?

Повисла тишина. Мелвилл вновь наполнил бокал Росса.

— Не то чтобы знает, — объяснил Ливерпуль. — Но я попросил его даровать вам титул баронета. Полагаю, это необходимая часть нашего предприятия.

IV

— Что?! — вскрикнула Демельза. — Что, Росс? — К счастью, дети гуляли с миссис Кемп, иначе их бы испугал крик матери. — Ты... Они... Они хотят, чтобы ты... Ох, Росс. Ох, Росс. — Она схватила его за руки, притянула к себе и поцеловала. — Но ты же отказался! Сказал, что отказываешься! Тогда в Нампаре, в тот вечер, когда ты впервые рассказал мне об этом. Ты сообщил, что отказался...

— Я прекрасно помню, что сказал! — рявкнул Росс. — Что сказал тебе и ему! Разумеется, я отказался тогда, отказался и сейчас! Не хочу никакого незаслуженного титула! У него создалось какое-то глупое представление, что мне чрезвычайно важно согласиться. Так считает и Мелвилл. Они говорят, убеждают, что обычный капитан в Париже, где полно титулованных особ, не годится для их целей. У Мелвилла есть список офицеров французской армии. Практически каждый из них — граф или барон. Даже рядовые, выслужившиеся при Бонапарте, имеют титул — то есть те, которые не рождены герцогами и князьями! Боже мой, знать бы заранее, во что я...

Она поцеловала его в уголок губ. 

— Ты бы отказался ехать?

— Да!

— А сейчас?

Росс резко расцепил ее объятия, отошел к окну и выглянул на улицу, припорошенную снежком, посмотрел сначала на торговку апельсинами, затем перевел взгляд на другую, с капустой в тележке. Он молчал и думал о разговоре с Кэролайн Энис сразу после Рождества. Она тогда сказала:

— Слышала, тебе предложили титул.

— Да.

— И ты отказался?

— Да.

— А каковы причины твоего отказа?

Росс объяснил. Кэролайн слушала его с тем особым очаровательным вниманием, предназначенным только для него, с искоркой юмора, притаившейся в глазах.

— Мой дорогой Росс, а вдруг ты все же ошибаешься?

— Если ты считаешь мои доводы ошибочными, значит, таковым же и считаешь мое решение.

— Ты живешь в выдуманном идеальном мире, Росс, где титулы упразднены. Но такого мира не существует, в отличие от титулов. И порой они приносят пользу. Вот этот титул, если он передается по наследству, может когда-нибудь принести пользу Джереми, если тебе он не нужен.

— Пусть он живет своей жизнью. Люди должны полагаться на собственные силы.

— Разумеется. Но ведь когда ты покинешь этот мир, то оставишь ему и другим детям в наследство шахты, дом, хозяйство? Их ведь не раздадут беднякам. Что же тогда неприятного в том, чтобы оставить в наследство титул?

Он хмыкнул.

— Ты рассуждаешь, как стряпчий.

— Ничего подобного, я рассуждаю так из любви. И подумай, как обрадуется Демельза.

— Демельза? Что за вздор? Да ей противна сама мысль! Она отказалась.

— Само собой, отказалась, когда узнала о твоем отказе. Но она отнесется с восторгом, может, и не к тому, чтобы зваться леди Полдарк, а когда тебя станут называть сэром Россом! Спроси у любой женщины. У любой. Я не шучу. Уверяю тебя.

***

Он вспоминал об этом разговоре этим утром в кабинете лорда Ливерпуля, мучаясь сомнениями. Если он снова откажется, то миссию отменят? Вряд ли. Они это подразумевали и, получается, блефовали? В конце концов он решил не поддаваться на их блеф.

Он отошел от окна и тронул Демельзу за руку.

— Мне не следовало раздражаться.

— А что, если следовало? — спросила Демельза. — Глупости. У тебя есть причина раздражаться, Росс.

— Но не на тебя.

Она отбросила кудряшку, лезущую на глаза.

— Почему же не на меня? Да, тебе следовало сердиться на меня, потому что я не вижу особого вреда в этом незначительном титуле. Ведь «сэр» — это всего лишь незначительный титул? Разве мы обязаны его использовать по возвращении в Корнуолл?

— По-моему, тебе придется, — ответил Росс. — Леди Полдарк.

Она поднесла ладони к лицу.

— Египетские боги! Да!

— Именно эти слова я от тебя услышал, когда впервые увидел. Лет тридцать тому назад, верно?

— Какие слова?

— Египетские боги. Ты пожаловалась на тех пьяных хулиганов, которые отрезали Гаррику кончик хвоста!

— Мать честная, они ведь правда отрезали! Росс... — она запнулась.

— Что, дорогая?

— Сколько же всего со мной случилось за это время.

— С нами обоими многое случилось. Я повстречал тебя, будучи пьяницей и почти разоренным мелким помещиком. Ты и представить не могла, какую партию словила!

— Ничего я не ловила, — возразила Демельза.

Росс почесал нос. 

— А я вот тогда не ведал, как мне повезло. Боже всемогущий, счастливейший день моей жизни.

Наступила тишина, Росс молча наблюдал за торговкой капустой. Когда он вновь отвернулся от окна, то удивился, увидев жену в слезах.

— Демельза, что такое?

— Ты редко одариваешь меня комплиментами, Росс.

— Боже ты мой, ничего подобного! Я делаю это постоянно, просто ты забываешь!

— Я не забываю! Может, это не такие комплименты?

С внезапной нежностью, перекрывшей досаду и недовольство, он обнял жену, вытащил платок у нее из рукава и вытер слезы.

— Это всё чертовы делишки Каннинга, — процедил он. — Они с Ливерпулем учились в Оксфорде и с тех пор не разлей вода. Получив должность в Лиссабоне, Джордж заключил своего рода сделку с Ливерпулем, чтобы его сторонников в Палате общин вознаградили за верность. В ноябре Ливерпуль мне в этом признался! Борингдон стал графом, Хаскиссон стал главным уполномоченным по лесам, Левесон-Гоуэр стал виконтом. А теперь они на меня хотят это повесить!

— А разве... разве это так с-страшно? — всхлипнула Демельза.

— Ну-ну, успокойся, — утешал он, когда слезы снова полились. — Так нельзя. А если дети вернутся?

— Они пока не вернутся, — ответила Демельза, — потому что отправились к Тауэру.

— Долго они еще будут гулять?

— О, еще с часок, пожалуй.

— Отдайся мне.

Она вытаращила на него мокрые от слез глаза.

— О чем ты говоришь?

— А ты как думаешь? Ты мне нравишься, когда плачешь.

— Любовь моя, еще не время, так неподобающе, неприлично. Средь бела дня! У нас для этого целая ночь!

— Выражаешься прямо как Джуд.

— Не смеши меня, — она пыталась подавить икоту.

— Перестала наконец рыдать?

— Да.

— Прямо горючие слезы.

— Я знаю, отчего это, — продолжила Демельза, — получение титула ударило тебе в голову, и ты захотел уложить служанку. Но раз никого не оказалось под рукой, ты решил, что сойдет и женушка.

— Именно так, — согласился Росс, — все верно.

— И вообще, — продолжила она, — меня нисколько не волнует твой титул. А вот ты немного волнуешь.

— Расскажешь мне наверху, — посоветовал Росс.

— Ох, так значит, наверху, да?

 

Глава пятая

I

До Дувра они добрались в воскресенье и сели на десятичасовой пакетбот до Кале. Море слегка штормило, ветер был встречный, и плавание заняло шесть часов. Демельзу тошнило, Беллу и миссис Кемп тошнило, только новоиспеченный баронет и его сын чувствовали себя прекрасно.

***

— Итак, капитан Полдарк, пять лет прошло, верно? — спросил принц-регент.

— Ровно пять, сэр, в этом месяце.

— Тогда вы пытались вразумить меня по поводу блестящих способностей командующего в Португалии и моего долга по отношению к Англии.

— Я лишь ответил на ваши вопросы, сэр.

— А мне помнится не так. Совсем не так. Ну что ж, вразумляли вы меня или нет, но вы стали свидетелем, как Англия и ее принц-регент сохранили веру в миссию страны и освободили Европу от тирана!

— Безусловно, сэр. И вся Англия за это признательна.

— Кроме вигов, а? Кроме вигов.

Пять лет, подумал Росс, довольно мягко обошлись с предполагаемым Георгом IV. В тот раз он тяжело дышал, нетвердо держался на ногах и раздулся от излишеств роскошной жизни, которую этот представитель Ганноверской династии посвятил удовольствиям и потаканию собственным прихотям. Лишь пару раз Росс сумел заметить в этой груде жира проблеск живого ума. Теперь принц-регент выглядел не хуже, даже немного лучше. Возможно, его последние любовницы, склонные к более сдержанному образу жизни, пошли ему на пользу, по крайней мере, предотвратили быстрое ухудшение состояния. Старик, его отец, как говорили, сейчас уже осознавал только прикосновения и запахи и не мог самостоятельно передвигаться.

— А теперь мне сообщили, что вы едете в Париж с новым заданием. Что это за задание?

Столкнувшись с прямым вопросом, Росс немного подумал и ответил:

— Полагаю, меня направили наблюдателем, сэр.

— Как в Португалию, да? Значит, так и есть. У моего правительства, по крайней мере, у некоторой группировки внутри правительства, есть собственные идеи. Надеюсь, ваша миссия станет успешной.

— Благодарю, сэр.

Принц потеребил рукоять сабли.

— А верно ли, Полдарк, что вы имеете пристрастие к дуэлям?

Кто нашептал ему эти бредни?

— Ничего подобного, ваше высочество. Один раз в жизни мне пришлось драться на дуэли, и удовольствия я от этого не получил.

— Что ж, позвольте предупредить вас, друг мой. Парижане сейчас с ума сходят по дуэлям. Может, потому, что больше не дерутся на войне и пытаются выплеснуть избыток энергии другим способом, не знаю. Но они повсюду видят оскорбления, а если это случится, вас вытащат в шесть утра на какой-нибудь продуваемый ветрами пустырь, с пистолетами, секундантами и всем прочим, даже пикнуть не успеете. Вы хороший стрелок?

— Неплохой, я полагаю. Но не более.

— Что ж, ходите осторожно и избегайте темных углов. Лично я не терплю этот обычай, как не терпят его и английские законы, но французам это нравится.

— Я ценю ваше предупреждение, ваше высочество.

Принц хмыкнул.

— Странный народ эти французы, а? Ни сдержанности, ни чувства юмора. Помните бунт лорда Гордона?

— Кажется, тогда я был за границей.

— Возможно. Это было тридцать пять лет назад, плюс-минус год. За девять лет до заварушки с Бастилией. Теперь уже и не вспомню, с чего всё началось.

Принц погрузился в собственные мысли, и Росс гадал, не забыл ли он о цели встречи.

— Надо полагать, это имело какое-то отношение к человеку по фамилии Гордон. В общем, в Лондоне творился ужас. Народ обезумел. Двери всех тюрем распахнулись настежь: Флит, Маршалси, тюрьмы Королевского суда. Заключенных освободили, прямо как в Бастилии. Некоторые винные фабрики подожгли — кажется, Лангсдейла, джин раздавали всем желающим. Говорят, люди валялись в канавах и лакали джин прямо из них. Всюду мародерство и поджоги. Мой отец — вы же знаете, он не тиран, но и не тряпка — в конце концов приказал вывести конную гвардию. Они разогнали толпу саблями и штыками. Погибло двести восемьдесят человек или около того. И человек тридцать вздернули. Практически мгновенно. Мертвых так и не нашли — их тела сбросили во Флит. Еще до зари поврежденные дома оштукатурили, а заляпанные кровью стены Банка Англии побелили. На следующее утро стояла тишь. Никто не требовал расследования, ни парламент, ни народ. А ведь эти события были куда более кровавыми, чем взятие Бастилии. Но привели ли они к двадцати годам революции и жаждущему крови диктатору? Нет. Всё было кончено за одну ночь. Полагаю, у Англии больше благоразумия.

— Похоже на то, — согласился Росс.

Принц снова взвесил в руке саблю и зевнул.

— Что ж, а теперь вам лучше опуститься на колено, сэр. Таковы традиции, знаете ли. Ну, если ваша спина еще гнется... Не бойтесь, я не собираюсь рубить вам голову.

II

Когда переполненный пакетбот достиг Кале, началась суета и давка. Полдарки забронировали комнаты в самом крупном и известном постоялом дворе месье Дессена — утверждалось, что там сто тридцать кроватей и шестьдесят слуг. Хотя и немного запоздало, они собрались в гостиной своих апартаментов и позавтракали свежей макрелью, жареной олениной и чаячьими яйцами, запив всё это красным вином. Потом все отправились по постелям и забылись тяжелым, но беспробудным сном, невзирая на крики, топот ног и передвижения других прибывающих и отбывающих путешественников.

На следующее утро было необходимо получить новые паспорта, и когда с этим было покончено, а счета оплачены, пробило десять, и их уже ожидал дилижанс — две потрепанных и проеденных молью кареты, соединенные вместе и запряженные тройкой огромных тягловых лошадей, медленно вышагивающих по ухабистым улицам. Кучер оказался низким брюнетом в драном синем мундире, с бронзовыми серьгами и густыми усами. Форейтор — в длинной синей рубахе, кожаном фартуке и огромных грязных сапожищах, выглядящих так, будто он переходил гавань вброд. Карета с грохотом потащилась прочь из города. По-прежнему сыпал мелкий снег. Несколько часов проехали без остановок, не считая смены лошадей, миновали Булонь, Саме, Кормон и добрались до Монпелье, где Полдарки провели вторую ночь, а Беллу и Генри искусали клопы.

Генри, то есть Гарри, как его чаще называли, был спокойнейшим ребенком и очень напоминал Демельзе Клоуэнс в детстве. В нем не проглядывало нервное напряжение Джереми, ни постоянное бунтарство и самоутверждение Беллы. Но ему не понравились зудящие красные точки, и он ныл весь следующий день во время поездки, начавшейся в шесть утра и закончившейся в пять вечера в Амьене. Здесь постоялый двор оказался чище, а хозяин предложил лосьон для облегчения укусов.

Демельза не спала во время тряски и раскачивания на ухабах и смотрела в окно, сидя рядом с Россом, наблюдала и слушала, а иногда поеживалась, сунув руки под мышки, и пораженно вздрагивала.

— Я не понимаю ни слова, Росс, — сказала она. — Это хуже голландского. И они такие потрепанные! Видимо, война дорого им обошлась. Но какая страна! Совсем как Англия, разве нет? Совсем никакой разницы!

— А ты ее ожидала?

— О да! Это же Франция. Ты бывал здесь прежде и знаешь, как она выглядит. Но я ожидала, что местность за городом будет другой — другая ведь страна.

— Это и есть другая страна.

— Но если закрыть глаза, то можно подумать, что это Англия, только бедная часть Англии, совсем захудалая. Деревья такие же, но тоньше, и коровы такие же, но тоньше, и собаки такие же.

— Но тоньше?

— Ну да, именно так. И всё гораздо грязнее. Когда мы приедем в Париж?

— Думаю, часам к четырем.

Они проезжали по Шантильи, чудесной деревне с высокими деревьями вдоль дороги, и мимо возникающих среди густой темноты зимних лесов замками. Трясясь по дороге, они миновали целые поля с кривобокими кустами высотой не более двух футов, и Росс сказал, что это виноградники, потом подъехали к Сен-Дени, где остановились подкрепиться, а незадолго до темноты завидели грозные ворота Парижа.

Ворота обрамлял высокий деревянный забор под охраной солдат, нищие и мальчишки-оборванцы с интересом глазели на вновь прибывших, а неопрятные женщины кричали с порогов грязных хибар и деревянных лачуг.

Здесь изучили их паспорта, и они пересели в частный экипаж поменьше, поскольку дилижанс направлялся к Нотр-Дам. И снова они покатились по узким запруженным народом улицам — Лондон по сравнению с этим казался просторным. Заторы, шум и наседающая толпа между осыпающимися средневековыми домами, чьи силуэты пронзали темное небо. Дети-попрошайки бежали вдогонку за каретой, лошади пятились и скользили на подтаявшем снегу, переворачивались тележки, в переполненных тавернах возникали драки, воняли открытые сточные канавы, кругом злобная солдатня и нищие, нищие повсюду, и тут, довольно неожиданно, карета миновала самое неприятное место старого города и выехала на обширное открытое пространство — площади Согласия.

— Белла, — сказал Росс, — именно здесь стояла гильотина. Видишь ограждение на том пятачке? Именно там умер король, прежний король, и все аристократы, а еще Дантон с Робеспьером, когда подошла их очередь, и многие тысячи других. Жаль, что ее убрали, но это одно из немногих хороших деяний Наполеона.

— Ох, какая жалость! — воскликнула Белла. — Мне бы так хотелось увидеть ее в действии.

— Кстати, клянусь Богом, он сделал не только это, — добавил Росс, оглядываясь вокруг после двенадцати лет отсутствия. — Это совершенно новый город! Вся эта часть. Вот Дуайт удивится, когда увидит.

III

Британское посольство располагалось на улице Фобур Сент-Оноре. Огромное красивое здание когда-то принадлежало принцессе Полине Бонапарт и лишь недавно перешло в руки британцев — его приобрел Веллингтон от имени британского правительства. Говорили, что за особняк заплатили почти миллион старых франков.

Они свернули к высоким открытым воротам, кучер переговорил с караульным, и лошади зацокали по двору, где справа находилась конюшня, а слева — нечто похожее на кухню. Затем Полдарки поднялись по великолепной изогнутой лестнице к парадной двери.

Измотанные после поездки, с двумя детьми и служанкой, они чувствовали себя грязными и потрепанными. Их поприветствовал хорошо одетый секретарь по фамилии Маккензи, а два лакея в алых ливреях и белых париках отвели наверх, в их комнаты, и отнесли багаж. Демельза как никогда в жизни чувствовала себя не на своем месте. С другой стороны, на миссис Кемп, все три дня жалеющей о том, что пересекла реку Теймар, особняк произвел впечатление и приободрил своим величием.

Именно на это и надеялась Демельза — усталость и неудобства прошедших двух недель быстро позабудутся. В их распоряжение предоставили две большие комнаты на втором этаже, плюс дополнительную гардеробную, если понадобится, и пока они осматривались и распаковывали сундуки и саквояжи, а еще один лакей разжигал камин, вошла худенькая привлекательная женщина лет двадцати и поприветствовала их. Это была Эмили, жена Фицроя, она принадлежала к семье Уэлсли-Поул и была племянницей герцога Веллингтона. За ней вошел и сам временный британский посол. Фицрой Сомерсет был молод, хорош собой, со свежим цветом лица, проницательными глазами и орлиным носом, как у его матери, в девичестве Боскауэн.

Позже они вместе поужинали и познакомились с герцогиней Веллингтон — довольно заурядной и похожей на старую деву дамой с землистым цветом лица. Вероятно, она была не старше Демельзы, но выглядела так, будто принадлежит к другому поколению. Оказывается, только вчера она получила известие о гибели любимого брата в бессмысленном сражении под Новым Орлеаном, состоявшемся уже после достигнутой договоренности о мире, и потому принимала мало участия в разговоре. Присутствовал также второй человек в посольстве, мистер Чарльз Багот.

Фицрой Сомерсет обменялся с гостями любезностями по поводу Треготнана и Фалмутов и заверил Росса, что совершенно оправился после ранения при Буссако, а также сказал, что следующим вечером устраивает прием, будут присутствовать различные персоны, с которыми Россу полезно встретиться. А леди Фицрой Сомерсет тем временем посоветовала Демельзе снять квартиру на улице Виль-Левек, неподалеку от посольства, но предложила им провести в посольстве еще одну ночь, чтобы было время для обустройства.

Вскоре дамы удалились, а трое мужчин перешли к портвейну.

Через несколько минут Сомерсет вдруг произнес:

— Я вскользь осведомлен о цели вашего визита, Полдарк, и всячески постараюсь вам поспособствовать.

— Благодарю. Какое облегчение, что вы знаете.

— Облегчение?

— Да. Если правительство посылает специального представителя, чтобы он докладывал лично, некоторые послы могли бы воспринять это как недоверие их собственным депешам. — Росс решил говорить начистоту.

Сомерсет улыбнулся, но довольно холодно.

— Ливерпуль — как старуха, везде видит подвох. Он и в Англии такой, не только здесь. Отсюда и его совершенно лишние репрессивные меры при первых признаках недовольства.

— Согласен. А что Франция?

— Что касается Франции, то, конечно, Бурбоны правят неуверенно. Да и как могло бы быть иначе? Такой динамичной стране правление старого подагрика, да еще навязанного извне, наверняка покажется унижением. Но я думаю, что крепкий французский средний класс, в особенности в провинции, уже устал от войны и кровавой резни и приветствует мир и возвращение мирной торговли, поскольку теперь может спокойно смотреть в будущее. Еще ведь и года не прошло! Дайте им время!

— Герцог тоже так считает?

— До своего отъезда герцог был чрезвычайно непопулярен, и думаю, его отъезд пошел только на пользу. Нельзя сказать, что непопулярным он стал по собственной вине, разве что не считая высокомерия, осмелюсь утверждать, но как военный представитель победивших держав он был постоянной причиной жалоб, и любое недовольство тут же переносилось на него, пусть и без причины. Я знаю, мое назначение временное, но надеюсь, что он не вернется до окончания Конгресса. И также надеюсь, что тактично назначат кого-то другого, совершенно нового, без атрибутов выдающегося генерала-победителя.

— А как вы считаете, французская армия лояльна королю?

Сомерсет потянулся за портвейном.

— Позвольте мне, сэр, — сказал Чарльз Багот, приподнимаясь.

— Вы поймете, что Ливерпуль никогда не полагался на депеши из посольства по поводу этих сведений. Он выпестовал армию осведомителей, которые шлют отсюда конфиденциальные отчеты. Не знаю, следует ли критиковать такой подход. Ливерпуль считает их необходимой ветвью правительства, но я не сомневаюсь, что в итоге он получает слишком много рапортов о состоянии умов во Франции. А по-другому и быть не может, ведь во Франции сколько французов, столько и мнений! В конце прошлого года полковник Дженкинсон, брат Ливерпуля, приехал в Париж и посетил другие города, и хотя я не видел его рапортов, но думаю, они были тревожными.

— И без причины?

— По моему мнению — да. И по мнению герцога. Слишком много разговоров о бонапартизме. Но на самом деле это слово используется как способ показать оппозиционную настроенность. Многие люди, использующие его, не хотели бы возвращения Наполеона. Но лорд Ливерпуль, как я сказал, за каждым кустом видит революционера, и подозреваю, его брат считает так же.

Росс подумал о том, что в Лондоне он пил французский бренди, а в Париже — португальский портвейн. Интересно, а что Каннинг пьет в Лиссабоне?

— Ваш завтрашний прием...

— Ах да. Вот что я вам скажу, друг мой, Париж — это сплошные приемы, танцы, опера, театры и множество разнообразных развлечений, несмотря на бедность, которая закралась повсюду. И завтрашний прием — один из многих. Но я устраиваю его главным образом для того, чтобы вы и леди Полдарк могли встретиться с некоторыми людьми, которые будут полезны вам в обществе и для других целей, а также, чтобы понять кое-какую политическую подоплеку.

— Здесь есть один человек, полковник де ла Блаш, — сказал Багот, — он говорит, что знаком с вами и хочет вновь встретиться.

— Не припоминаю никого... — озадачился Росс.

— Не уверен, что он с вами знаком, но думаю, вы знали его сестру или жениха сестры — графа де Сомбрея.

— Ну разумеется! Я буду рад с ним встретиться. Когда я был в Париже в последний раз, двенадцать лет назад, я пытался найти мадемуазель де ла Блаш, но не сумел.

— А что произошло с де Сомбреем? — спросил Фицрой Сомерсет. — К сожалению, я страдаю от одного недостатка — я слишком молод.

— Мы с де Сомбреем и еще многие другим принимали участие в англо-французском десанте на побережье Бретани, около Киберона. Это было в девяносто пятом году. Серьезная затея с большим конвоем британских кораблей, плюс намерение поднять восстание шуанов, годами ведущих партизанскую войну с якобинцами. Высадился большой отряд французов, подняли королевский флаг, но вторжение не удалось из-за недостатка организации и дисциплины. Генерал Лазар Гош возглавил армию республиканцев и победил. Гош дал слово сохранить жизнь всем сдавшимся, но Национальный Конвент поступил иначе, и около семисот человек, в основном аристократов, расстреляли. Лидеров вроде Шарля де Сомбрея казнили позже.

На некоторое время они замолчали.

— Это была последняя надежда Бурбонов, пока в прошлом году Наполеон не отрекся, — добавил Росс. — Если бы высадка удалась... А вместо этого мы еле унесли оттуда ноги.

— Я часто думаю, как это французам приходит в голову называть Британию «коварным Альбионом», — сказал Багот, — ведь не найти людей коварнее самих французов, в особенности по отношению друг к другу!

IV

Демельза еще не спала, когда вошел Росс, они лежали в постели и вели обрывочный разговор.

Он рассказал о том, что происходило внизу.

— Леди Фицрой Сомерсет — милая и приятная, правда? — сказала Демельза. — Насчет герцогини я не уверена. Очень напряжена. Она обожает герцога. Но, конечно же, гибель брата... Тебе не показалось, что у Гарри с утра был легкий жар?

— Меня это не удивит после такого путешествия. Ты взяла для него микстуру?

— Я дала ему кое-что. Миссис Кемп думает, что это зубы.

— Белла прекрасно вела себя за ужином.

— Росс, не знаю, было ли правильным ее приводить, но она так взросло выглядит, и к тому же это ее взбодрило. Леди Фицрой Сомерсет решила, что ей шестнадцать!

— Как и Эдвард Фитцморис.

Демельза зевнула и потянулась.

— Ну, вот мы наконец и в Париже! Среди этих лордов и леди я чувствую себя изнуренной.

— Ты ведь и сама теперь леди.

— Знаешь, — сказала она, теребя локон на лбу, — знаешь, я никак не могу себя таковой почувствовать, но здесь, в Париже, это не имеет значения! Мы живем здесь в мире притворства. Я могу легко притвориться леди Полдарк, это будет весело! Сделаю вид, будто привыкла к жизни в высокородном семействе. Но когда мы вернемся домой...

— И что тогда?

— Тогда... там... я всегда буду... всегда буду Демельзой Полдарк, миссис Росс Полдарк, как всегда была. И больше мне ничего не надо.

— В конце концов ты обнаружишь, что это одно и то же.

— Надеюсь.

Где-то снаружи часы пробили полночь.

Когда они вместе посчитали удары, Росс сказал:

— Я уже задумался, не теряю ли я здесь время понапрасну.

— Почему вдруг?

— Фицрой Сомерсет достаточно умен, несмотря на юность. И хотя он выражался очень любезно и дружески по отношению к нам, ведь мы всегда были друзьями, думаю, его раздражает, что Ливерпуль вечно шлет новых советников и шпионов. И я его не виню. В любом случае, он считает, что страхи по поводу недовольства во Франции сильно преувеличены. Как, очевидно, считал и Веллингтон, уехавший всего месяц назад. Его бодрые рапорты не убедили Ливерпуля, но премьер-министр, насколько я знаю, всегда опасался якобинцев, что в Англии, что во Франции. Мне следовало бы сделать в Англии нечто большее, чем просто обозначить протест против условий жизни народа, прежде чем поехать на это задание. Потому что революционером скорее делают условия, а не принципы. Ты знаешь, к примеру, что в Англии до сих пор действует «Акт об изменнических деяниях»? Он запрещает общественные собрания и наказывает за написание, печать и речи против правительства.

Демельза несколько секунд серьезно смотрела на него.

— Не вполне уверена, что поняла тебя, Росс.

— Разумеется, я знаю, что скажет Ливерпуль по поводу этого акта — пусть он и действует, но редко используется. Но само его существование — это постоянная угроза для тех, кто желает высказать свое мнение. А теперь еще билль о зерне! Я спрашиваю о том, что делаю — получил титул и прекрасное оплачиваемое путешествие в Париж, просто чтобы узнать о якобинских и бонапартистских настроениях во французской армии? Если бы я был более значительным человеком...

— То что?

— Если бы я был более значительным человеком, то решил бы, что меня хотят подкупить. Но раз это просто смешно — я не могу повлиять на мнение парламента, мое влияние просто смехотворно мало — то могу лишь предположить, что он вполне искренне послал меня сюда. Но кто знает, будет ли от этого толк.

— Сегодня лишь первый день, — сказала Демельза. — Мы здесь всего несколько часов. Поживем — увидим.

 

Глава шестая

I

Проснулись они поздно, никто их не разбудил. Позавтракали в своих комнатах с видом на широкие лужайки длинного бульвара с множеством экипажей, а потом слуга сопроводил их до квартиры на улице Виль-Левек. Она находилась на третьем этаже четырехэтажного здания и была просторной, светлой, со ставнями на окнах, защищающими от отсутствующего солнца, скудно обставленной и со сквозняками, несмотря на зажженные камины и двух лакеев, поддерживающих в них огонь. Фицрой Сомерсет накануне предупредил Демельзу, что «французы не вполне понимают, что для англичан означает камин».

Шелковые портьеры нуждались в стирке, по углам скопилась пыль, а местами висела паутина, к тому же в квартире было слишком много зеркал в позолоченных рамах. Но кухня выглядела чистой, кровати — вполне чистыми, и определенно хватало места для всех. Белла протанцевала по всей квартире, прыгая с ковров на наборный паркет и обратно и напевая «Травушка созрела» — к счастью, только вполголоса. Генри ковылял по ковру, в конце концов стукнулся головой о массивный стул и тут же объявил его своим.

Обедали они в посольстве и там же переоделись к приему, назначенному на пять.

Демельза порадовалась тому, что пару лет назад потратила кучу денег на новые платья для поездки в Бовуд. Возможно, они и не были на пике моды, но вполне в стиле времени и не выйдут из моды еще года три.

К тому времени, как прием достиг полного размаха, собралось блестящее общество. Росс познакомился с моложавым артиллерийским офицером, бригадным генералом Гастоном Руже, и тот ему очень понравился. Жизнерадостный, откровенный, обаятельный человек со шрамом после дуэли, по сравнению с которым старый шрам Росса выглядел булавочной царапиной. Его часть была расквартирована в Осере, и Руже пригласил Росса посетить её «в любой день на следующей неделе, когда я вернусь пообедать с сослуживцами и провести там пару ночей». Он был большим поклонником Наполеона до последнего мрачного сражения в прошлом году, когда встал на сторону Нея и других генералов. Тем не менее, из пары полушутливых замечаний создавалось впечатление, что ему не очень-то просто принять правление Бурбона. Руже сказал Россу, что его отец был торговцем, а сам он начинал клерком у адвоката. В девятнадцать он вступил в армию, а в тридцать восемь стал уже закаленным ветераном полусотни сражений.

Гастон Руже выглядел в точности тем человеком, с которым Россу для сомнительного задания агента графа Ливерпуля следовало завести знакомство, и потому он принял приглашение. Руже спросил его, не собираются ли она завтра вечером в оперу, и пригласил в свою ложу.

Некоторое время Демельза стояла рядом с мужем в главном зале, прислушиваясь к тому, что могла разобрать, и восхищаясь, хотя и не показывая этого, роскошью убранства анфилады залов для приемов. Это и в самом деле был дворец, не такой огромный, как Бовуд, но превосходящий его в великолепии. В канделябрах уже горели десятки свечей, хотя еще не стемнело, освещая барельефы, статуи, позолоченные кресла и картины, вокруг сновали женщины с обнаженными плечами в элегантных платьях и мужчины в ярких мундирах.

Но потом не по годам развитая Белла потащила ее в большой салон, где подавали мороженое. Демельза никак не могла решить, брать ли Изабеллу-Роуз на прием, ведь она как раз в самом неуклюжем возрасте — наполовину ребенок, а наполовину девушка — и не понятно, где проходит грань. Настояла на ее присутствии Эмили Фицрой Сомерсет, поскольку будет и другая молодежь, к тому же Белла высокая и развитая, чрезвычайно энергична и, когда ей удается сдерживать энергию в определенных границах, очень привлекательная девушка. Накануне за ужином и сегодня за обедом она так хорошо себя вела, что заслужила эту милость.

Но как же ужасно оказаться на острове в океане говорящих по-французски! Правда, большинство из них, обнаружив, что Демельза ничего не понимает, смогли произнести несколько слов на английском, улыбались, кивали и вообще ввели себя очень любезно. Перед тем как Белла ее увела, Демельза слышала, как Росс говорит на корявом французском с бригадным генералом Руже, и решила, что должна во что бы то ни стало выучить язык. Завтра же утром первым делом нужно найти преподавателя для нее и Изабеллы-Роуз, и если это не понравится миссис Кемп (обладавшей поверхностными знаниями, но воображавшей, что знает больше), то так тому и быть.

Она провела на приеме уже довольно много времени и гадала, скоро ли можно будет ускользнуть, когда кто-то за спиной произнес:

— Леди Полдарк?

Она повернулась и увидела стройного молодого человека с длинными волосами, спускающимися до плеч, и не менее длинными усами. Он был в ярко-синем бархатном сюртуке, зеленом вышитом жилете, темно-желтых панталонах и улыбался ей, как будто они знакомы. Демельза могла точно сказать, что никогда в жизни его не видела.

Она почувствовала комок в горле — как всегда, когда кто-то называл ее новым титулом.

— Да?

— Меня зовут Хавергал. Кристофер Хавергал. Эмили сказала, что вы здесь, и я уверен, что с такой-то необычной фамилией вы наверняка в родстве с майором Джеффри Чарльзом Полдарком из 43-го Монмутширского. Если я ошибся, умоляю меня простить. 

Он посмотрел на Изабеллу-Роуз и улыбнулся.

— Джеффри Чарльз — сын моего кузена, — ответила Демельза. — Сын кузена моего мужа. Он в соседнем зале. Я имею в виду мужа. Так вы... мистер Хавергал?

— Лейтенант Хавергал, мэм. Имел честь драться под командованием майора Джеффри Чарльза Полдарка в сражении за Тулузу — последнем сражении войны. А вскоре после этого, увы, майор Полдарк подал в отставку.

Изабелла-Роуз взглянула на лейтенанта Хавергала и улыбнулась.

— А вы до сих пор в армии? — поинтересовалась Демельза.

— Я перевелся из 43-го Монмутширского, прежде чем полк отправили в Америку, теперь я в 95-м стрелковом. Сейчас в отпуске, разумеется. А раз мы не воюем, наслаждаюсь долгим отпуском в Париже. Могу я спросить, мэм, эта юная леди — ваша дочь?

— Да, это Изабелла-Роуз, наша вторая... третья дочь.

Лейтенант Хавергал поклонился.

— Прелестная девушка.

— Благодарю, — сказала Демельза, а Белла снова взглянула на него, ничуть не смутившись.

— Но как же иначе, чего же еще ожидать? — отозвался Хавергал. — Простите за такую фамильярность. 

Вид у него был такой, словно он не сомневался в том, что фамильярность будет прощена.

Демельза решила, что если бы не прическа, он выглядел бы намного моложе. Возможно, это извиняет фамильярность.

— Уверена, что Россу хотелось бы с вами встретиться, — сказала она.

— Благодарю, мэм. Как я понимаю, майор Полдарк женат на испанке, верно? Не знаете, он в Париже?

— Вряд ли. Последнее письмо он прислал из Испании. В конце прошлого года у них родился ребенок, дочь.

— Как славно. Вы здесь надолго, леди Полдарк? В смысле, в Париже?

— Что ж, пожалуй да, мы только что прибыли. У нас квартира на улице... какой, Белла?

— На улице Виль-Левек, — ответила Белла, уже правильно ухватившая произношение.

— Я пробуду здесь еще две недели. — Хавергал подкрутил ус, и без того уже гладкий и блестящий. — Могу я к вам зайти? Это была бы честь для меня.

Внимание Демельзы ненадолго отвлекло появление двух необычных людей, только что вошедших из прихожей.

— Разумеется, — ответила Белла вместо рассеянной матери.

Оба вновь прибывших были среднего роста и среднего возраста. Первый — в шелковом сюртуке и коротких черных панталонах, как у священника, длинный белый шейный платок подпитывал впечатление, что он церковник, но не понять, к какой ветви церкви он принадлежал. Лицо худое, румяное и какое-то гориллообразное. Он был гладко выбрит и не прикрывал седеющие рыжеватые волосы париком, а маленькие карие глаза налились кровью.

Спутник его облачился в бледно-голубой сюртук, панталоны и белый жилет. Он обладал длинным крючковатым носом и чувственными губами. Судя по цвету кожи, он перенес желтую лихорадку, а один глаз прикрывала повязка. Выглядел он помощником первого гостя, не слугой, но более мелким чином того же ордена. Оба оглядывали комнату и гостей.

Демельзу омывал поток разговоров на французском.

— Где расквартирован ваш полк? — спросила она.

— В окрестностях Брюсселя, мэм.

— Мой сын в армии. Джереми Полдарк. Он тоже в Брюсселе. Может быть, вы его встречали?

— Какой полк?

— 52-й Оксфордширский.

— Возьму на заметку, чтобы познакомиться с ним, когда вернусь.

Бригадный генерал Руже представил Россу еще трех французских офицеров, блистающих золотом и зеленым, и на некоторое время Росс с удовольствием присоединился к разговору. Иногда ему недоставало знаний французского, и он не успевал разобрать предложения, но понял, что все эти офицеры до предыдущего года служили в наполеоновской армии. Один участвовал в захвате Москвы и катастрофическом бегстве, другой, по фамилии Маршан, сражался при Буссако под командованием Массены. Но всё это уже в прошлом. Они не выказывали никаких признаков печали или обиды из-за поражения, вопреки мнению Ливерпуля, но возможно, просто прирожденные хорошие манеры не позволяли им выдать чувства перед Россом.

Десять минут спустя он взглянул через большие открытые двери и увидел, что два странных типа среднего возраста болтают с Демельзой — один в черном шелке, другой в голубом и с повязкой на глазу. Она улыбалась им и отвечала, хотя явно чувствовала себя не в своей тарелке.

Во время паузы в разговоре Росс спросил Руже:

— Что за два человека беседуют с моей женой?

На изуродованном шрамом лице Руже промелькнуло язвительное выражение.

— В черном — герцог Отрантский, а второй — месье Тальен. — А потом он добавил: — Оба сумели пережить революцию.

— Вот как.

— Месье Тальен отправил Робеспьера на гильотину. Герцог Отрантский так долго умудрялся подольститься ко всем, что никто не может в такое поверить, разве что кроме меня.

— Трудно поверить, что ужасы революции были не так уж давно. Сколько прошло после казни Робеспьера — двадцать три года?

— Двадцать один.

— Но герцог, и в революционном совете?

— Тогда он был Жозефом Фуше. Возможно, вы слышали это имя. Много лет он служил министром полиции при Бонапарте. Вообще-то, до прошлого года.

— И как так вышло, что он... что они — желанные гости на этом приеме?

Руже улыбнулся.

— Скорее не желанные, а приемлемые. Простому солдату вроде меня не понять все зигзаги французской политики. А вам, сэр, как англичанину, это еще сложнее. Фуше был среди тех, кто подписал смертный приговор Людовику XVI, а его брат, взойдя на трон, простил герцога Отрантского и оставил ему свободу и влияние. Влияние, я полагаю, нужное слово. У него как будто всегда было влияние, и король этим пользуется. Фуше выпутается из любой заварушки, выплывет из любого котла грязных политических интриг и будет снова на коне.

Росс огляделся.

— Интересно, кто представил их моей жене.

— Не думаю, что они дожидались, пока их представят. Тальен — известный дамский угодник, всю жизнь был распутником. А ваша жена, сэр, если позволите, настоящая красавица.

— Мне тоже так часто кажется, — ответил Росс, но тем нее менее посмотрел на Демельзу по-новому.

— Она так свежа, так естественна и не манерна. Разумеется, я говорю о ее внешности, ведь я едва ее знаю, но могу предположить, что она столь же ненаигранно ведет себя в жизни.

— Вы совершенно правы.

Пока леди Полдарк была озабочена беседой с двумя революционерами среднего возраста, лейтенант Хавергал отвел Изабеллу-Роуз в сторонку.

— Надеюсь, мисс Полдарк, ваша матушка позволит мне показать вам Париж, пока вы здесь.

— Чтоб меня, — сказала Белла, которую никогда прежде не называли мисс Полдарк. — Это было бы замечательно, но не думаю, что мама разрешит. Ведь Париж — такой опасный город!

— Опасный, да. Но при этом потрясающе красивый. Возможно, ваша матушка к нам присоединится, и мы вместе отправимся в сады Тиволи? Там великолепные представления.

— Было бы замечательно, — повторила Белла, глядя на его усы и гадая, будут ли они щекотать при поцелуе. — Вам следует спросить матушку, потому что вам она скорее разрешит, чем мне.

На мгновение они замолчали.

— Вы видели розовый будуар? — спросил Хавергал. — Видите, вон там... — Он отвел ее туда, положив палец на ее руку. — Это козетка принцессы Боргезе. Как вы знаете, она сестра Наполеона. Обычно она возлежала на козетке всё утро, принимая посетителей.

Белла осмотрела комнату — элегантные портьеры и козетку из голубого шелка и атласа. Потом бросила взгляд на Хавергала — тот смотрел на нее с откровенным восхищением. Белла на несколько секунд ответила тем же откровенным взглядом, потом улыбнулась и благородно потупила взгляд.

Они медленно вернулись в главный салон.

— Сегодня утром я чуть не нарвался на дуэль, — сказал Хавергал. — В этом городе кругом дуэли. Но ссору спровоцировал Чарли Крэнфилд, лорд Крэнфилд. Мы были вместе, все вчетвером... — Он запнулся. — Наверное, это не слишком подходящая история для ушей юной леди.

— Вы немедленно должны мне рассказать, иначе я взорвусь от разочарования.

Он засмеялся.

— Что ж, это была просто буря в стакане воды, поверьте. Видите ли, мы все обедали в «Вери», знаменитом ресторане около Пале-Рояля, и заказали вино, красное. Когда мы вышли, какие-то попрошайки попытались продать нам разные отвратительные безделушки, и Крэнфилд выкинул их товар в сточную канаву. Один француз проходил мимо и возмутился, так Крэнфилд и его столкнул в канаву. Увы, француз оказался капитаном Третьего стрелкового полка, и после стычки они обменялись карточками, чтобы встретиться утром.

— Ого, — сказала Белла.

— Ну вот, дорогая мисс Полдарк, вчера вечером я пришел в свою квартиру уже очень поздно, и там было заперто, так что Чарли Крэнфилд предложил: «Давай с нами, Кристофер». И я пошел к ним и переночевал на диванчике перед горящим камином. Рано утром раздался стук в дверь. И кто это мог быть, если не наш стрелок и его друзья, жаждущие дуэли? Из спальни появился Чарли Крэнфилд в одних спадающих панталонах и дырявом ночном колпаке. Видите ли, он так заботится о том, чтобы колпак был сухим, что несколько раз его подпалил. А за ним вышел и капитан Мерриман из Лестерширского полка, завернутый в огромное одеяло, а под ним одни армейские панталоны, а потом и еще один, позабыл его имя, потирая глаза и насвистывая через щель в зубах, которую он просверлил специально, чтобы имитировать кучеров. И ни один из трех не понял ни слова из того, что говорят стрелок и его секунданты!

— Ого, — сказала Белла, хлопнув в ладоши.

— В общем, можете себе представить, как я пригодился в качестве переводчика, поскольку я единственный в комнате владел обоими языками, хотя и не особенно хорошо. Но мне удалось донести до Чарли Крэнфилда, что месье Стрелок предоставляет выбор оружия ему. Чарли уже и позабыл о ссоре и нанесенном им оскорблении, но был рад поучаствовать в драке, так что он выбрал огнестрельное оружие. Он-то считал, дорогая, милая мисс Полдарк, что это означает пистолеты, но это означало ружья, то есть, с двадцати шагов уж точно отправит в царствие небесное того, кто зазевается спустить курок. Наши французские друзья немного опешили, но, похоже, уже готовы были согласиться, когда Мерриман, стоящий спиной к камину, по-прежнему жарко горящему, убрал руки с ремня, и его панталоны свалились до щиколоток!

— Ого, — хихикнула Белла.

— Именно так всё и было! При виде такого устрашающего зрелища все расхохотались, даже французы, и тут же позабыли всё остальное, и в результате мы вместе распили бутылку вина, по счастливой случайности оставшуюся с вечера! И такое случается в Париже сплошь и рядом! Позвольте принести вам еще одну порцию мороженого.

***

— Мадам, — сказал Жан-Ламбер Тальен, — я был в вашей стране в 1801 году, пленником, но обращались со мной почтительно. Я возвращался из Египта, где издавал официальную газету, и мое судно захватил британский крейсер и привез меня в Англию.

— Я рада, что с вами хорошо обращались, — сказала Демельза.

— И это действительно так. Разумеется, я не был военнопленным, как вы понимаете. Но как с бывшим президентом Конвента, мистер Чарльз Джеймс Фокс и люди его круга обращались со мной со всем почетом.

Несмотря на отсутствующий глаз, он не был лишен привлекательности. Но всё же привлекательности какого-то неприятного свойства. Единственный карий глаз сверкал. Длинный красный нос выдавал в нем человека презрительного и разборчивого. У него была раздвоенная и чувственная нижняя губа. И он явно не чурался охоты на дам, несмотря на возраст — около пятидесяти. Пахло от него лавандой.

— Как я понимаю, вы в Париже с мужем, мадам. Он сегодня здесь?

— Да, в другом зале. Капитан... то есть сэр Росс Полдарк.

— Леди Полдарк. Похоже на французскую фамилию. Вы частично французы?

— Нет, корнуольцы.

— А, Корнуай. Никогда там не был. Он похож на нашу Бретань, верно? Бретань я знаю очень хорошо. И надолго вы в Париже?

— На несколько недель.

— Вы здесь на отдыхе?

— Э-э-э... Да. Я никогда прежде здесь не была. А мой муж приезжал в 1803 году.

— Тогда надеюсь снова с вами встретиться, мадам. И многократно. Париж — большой город, но маленький. Понимаете?

— Боюсь, нет.

— В нем много людей из... из les vins ordinaires . И мало тех, кто имеет значение для жизни страны. Так что представители этой маленькой группы постоянно встречаются — встречаются, смешиваются и снова встречаются в других обстоятельствах. Эта смесь не всегда та же самая, но состав похож.

Во время этой тирады герцог Отрантский рассматривал Демельзу и собравшееся общество с тем же холодным, оценивающим взглядом, с каким, без сомнения, смотрел на гильотину за работой. Демельза поняла, что ее колебания при ответе на вопрос о том, на отдыхе ли они здесь, были тщательно отмечены и записаны в ледяном расчетливом мозге. Она не имела представления, кто такой герцог Отрантский и в чем его интересы, знала лишь, что он ей не нравится и она ему не доверяет. Вообще-то, при менее благоприятных обстоятельствах она даже боялась бы его.

Собравшегося освободить ее от внимания двух странных типов Росса на полпути задержал Джон Маккензи, помощник посла, и сказал, что с ним желает поговорить полковник де ла Блаш. Стоящий рядом с Маккензи щеголеватый моложавый мужчина шагнул вперед и пожал Россу руку.

— Дорогой друг, — сказал он, — если это не звучит слишком сильно при первом знакомстве, но думаю, много лет назад вы встречались с моей сестрой Жоди в Корнуолле.

— О да, — откликнулся Росс, — встречался. — Она была обручена с Шарлем де Сомбреем, и мы встречались в поместье Трелиссик у реки Фал. Это было много лет назад. Лет двадцать? Кажется, летом девяносто пятого.

— Увы, бедняга Шарль. В то время мне было всего одиннадцать... Такой благородный и щедрый человек. Он был последним из рода де Сомбрей. Теперь восстановленные права на поместья отошли кузену с другой фамилией. А вы вроде бы участвовали в той трагической высадке в Кибероне?

— Да. Я был с ним почти до конца.

— Мадемуазель де ла Блаш узнала, что вы здесь, и будет рада снова встретиться. Может быть, мы могли бы устроить встречу?

— С удовольствием. Так ваша сестра не вышла замуж?

— Вышла за австрийца, но теперь вдова. Когда вернулся король, она снова приняла девичью фамилию. Теперь она глава семьи. Наши родители, конечно же, окончили жизнь на гильотине. Но она расскажет вам об этом при встрече. Ваша жена здесь?

— Да. Пойдемте, я вас с ней познакомлю.

 

Глава седьмая

I

В конце февраля Клоуэнс провела одну ночь у Энисов. В этом году Пасха была ранней, и они уже начали готовиться к поездке в Париж, к друзьям.

После декабрьских бурь зима в Корнуолле стала мягкой и влажной, бесконечные дни мороси перемежались деньками, похожими на весенние, когда внезапно проглядывало солнце. Но в конце февраля начались холода, и Клоэунс поехала в Киллуоррен под кружащимся на ветру снегопадом. Старый потрепанный дом, который двадцать лет назад лишь слегка подремонтировали, поскольку его хозяев и так всё устраивало, в косых утренних лучах солнца выглядел сырым и грязноватым.

Клоуэнс с удивлением обнаружила там Певуна Томаса — он принял у нее лошадь, а открывший дверь Дуайт объяснил, что Майнерс подвернул ногу, а Боун свалился с инфлюэнцей, вот они и одолжили Томаса из Плейс-хауса. Валентин и Селина уехали в Кембридж, так что без него там легко могли обойтись. Сол Гривс, оставшийся за старшего в отсутствие Уорлегганов, даже дал Дуайту понять, что не сильно расстроится, если Певун не вернется.

Они поднялись наверх, в гостиную, и Кэролайн обняла Клоуэнс и протянула бокал канарского, для аппетита перед обедом. Потом они весело проговорили несколько минут, а Дуайт показал Клоуэнс вырезку из «Таймс» и поинтересовался, читала ли она.

Клоуэнс взвизгнула от удивления.

— Святые небеса! Ну ничего себе! Мама говорила, что перед Рождеством ему это предлагали, но он категорически отказался!

— Он и отказался. Не могу представить, что заставило его передумать — наверняка на него надавили. Он бы ни за что не согласился по собственной воле.

— Почему же это? — спросила Кэролайн. — За десять лет он так много всего сделал для правительства, для страны — и не получил никакой награды. А член парламента он уже чуть дольше. Иногда он даже пренебрегает собственными делами — вспомните о неприятностях с воровством олова. Это случилось, когда ты была еще маленькой, дорогая, но бывали и другие проблемы. Так что не может быть ничего более подобающего и правильного, он должен наконец получить по заслугам!

— Это весьма подобающе и правильно, — согласился Дуайт. — Я рад, что он принял предложение, но всё равно поражен.

— Баронет... — произнесла Клоуэнс, уставившись на вырезку. — Это ведь означает, что титул передается? Ну и ну! То есть однажды появился сэр Джереми. Боже мой, вот так потеха! И мама! Не могу поверить. Леди Полдарк! Хотя вряд ли для нее это что-то изменит. Ох, я так рада!

— Не вздумай ее поддразнивать по этому поводу, — сказала Кэролайн. — Когда она вернется домой, то среди знакомых людей несколько месяцев будет чувствовать себя не в своей тарелке, но потом все привыкнут и позабудут, что было как-то иначе.

— Я ждала письмо, — сказала Клоуэнс, — но видимо, всё это время они провели в пути. Интересно, добрались ли они уже до Парижа.

За обедом Клоуэнс щебетала о себе и о Стивене, и как процветает его береговая торговля, и о новом доме, который он собирается построить, и о мебели, которую они купят, когда смогут себе это позволить, и о вечерах в Кардью, и о честолюбивых планах Стивена стать хорошим охотником и ездить на Неро, а не на одолженных у леди Харриет лошадях, и как жаль, что Кэролайн охотится с Форбра, было бы чудесно, если бы они смогли поехать все вместе.

На прошлой неделе, по словам Клоуэнс, в Фалмут для оснащения и ремонта пришел американский приватир. Морские законы — странная штука, ведь он получил необходимую помощь, хотя позже будет гоняться за нашими же кораблями в Проливе. А другой фрегат привез новости о потерях в последнем сражении на войне с Америкой, у Нового Орлеана, и те, кто видел списки, говорят, что они пугают. 

— А что слышно о Джереми? — спросила Кэролайн.

— Как раз на прошлой неделе я получила письмо. Он вполне доволен службой в армии. Похоже, он мало времени проводит за муштрой, а всё больше водит Кьюби на балы, приемы и чаепития. И кажется, они счастливы, очень-очень счастливы.

Кэролайн показалось, что Клоуэнс говорит слишком много и слишком оживленно, не в ее характере столько болтать. Какое впечатление она пытается создать? Что она хочет сказать? Что уже скучает по родителям? Или это потому, что она до сих пор не носит ребенка? Или ее брак со Стивеном не так удачен, как она рисовала в романтических мечтах?

Кэролайн задала эти вопросы Дуайту, когда они легли спать.

— Проблема Клоуэнс в том, — сказал Дуайт, — что она не умеет притворяться, и когда пытается, выходит у нее плохо... Но мы можем только гадать. Возможно, у нее всё хорошо, просто замужество привело к переменам в жизни.

На следующее утро стояла прекрасная погода, и Клоэунс поехала повидаться с Джудом и Пруди, но около полудня начался густой снегопад, по свинцовому небу гуляли черные тучи, и она решила вернуться.

Не сумев убедить ее остаться еще на одну ночь, Кэролайн сказала:

— Тебе не следует ехать одной. В любом случае, для одинокой леди это небезопасно, когда кругом столько нищеты.

— У вас вряд ли получится меня убедить, — ответила Клоуэнс, — ведь вы и сами часто ездите верхом в одиночестве. Я прекрасно сумею о себе позаботиться.

— Вовсе нет, после окончания войны я почти не выезжаю в одиночестве. Когда вокруг шатается так много нищих солдат, это небезопасно.

— С тобой поедет Певун, — сказал Дуайт.

Клоэунс засмеялась.

— А в одиночестве мне разве не будет безопасней?

— О, в седле он держится прекрасно. И его сильно недооценивают. Однажды он получил репутацию деревенского дурачка, и с тех пор люди смеются над его попытками избавиться от этого унизительного ярлыка.

— Дуайт уже давно пытается ему помочь, — объяснила Кэролайн, поморщившись.

— Потому что он сам пришел ко мне за помощью! В некоторых отношениях он тугодум, почти дурачок, согласен, но в других вполне соображает и готов учиться. И он действительно кое-чему научился. Хочу дать ему постоянную работу, и он станет другим человеком. Но я знаю, что он, скорее всего, откажется.

— Почему?

— Потому что безнадежно влюблен в Кэти Картер, старшую горничную Плейс-хауса.

— Кэти Картер? Сестру Бена? Я не знала. Я думала, что знаю обо всем происходящем в Грамблере и Соле! — сказала Клоуэнс, немного смутившись, из-за безнадежной влюбленности в нее Бена. Именно Бен, подравшись со Стивеном, стал причиной отсрочки их свадьбы более чем на год. — А почему безнадежно?

— Кэти придерживается общепринятой точки зрения, что он дурачок. А кроме того, ходят слухи, что она крутит шашни с Солом Гривсом. Конечно, это более естественный союз.

— Дуайт не любит Сола Гривса, — сказала Кэролайн, подняла с ковра Горация Третьего и погладила его курносый нос.

— О, это не более чем смутное чувство, — объяснил Дуайт, всегда старающийся быть справедливым. — Я никогда его не лечил. Но он двуличен — со знатью льстивый, а тех, кого он считает ниже себя, пытается запугать.

— А Валентин и Селина долго будут отсутствовать?

— Должны вернуться к Пасхе.

II

Клоуэнс вместе с долговязым и улыбающимся провожатым отбыла в половине первого. Певун сел на одну из лошадей Дуайта, и поначалу с трудом поспевал за Неро, полным энергии после ночи в незнакомой конюшне. Но когда Неро немного выдохся, Певун вполне справился. Он уважительно держался на корпус позади, приноравливаясь к скорости Клоуэнс.

Лежал снег, что необычно для Корнуолла. Часто вслед за снегопадом выходило яркое солнце и растапливало снег. Сегодня всё заволокло густыми туманными облаками, холодными и липкими. Покинув лесистую местность у Киллуоррена, они поднялись к вересковой пустоши, где блеклый пейзаж подчеркивал блеклость дня. У развалин шахтных строений и работающих шахт тут и там теснились приземистые домишки. И повсюду возвышались груды отвалов, похожие на холмы. Между ямами и кучами пустой породы пробирался караван мулов. Босоногие дети в обносках и с землистыми лицами копошились в воде, промывая руду. Клоуэнс поежилась и пустила Неро рысью.

Когда они проехали мимо самых неприглядных пейзажей, она снова замедлила ход, а когда и Певун стал ехать медленней, остановилась и подозвала его.

— Ты когда-нибудь здесь бывал, Певун?

— Неа, мэм, досюдова не добирался. Не знаю этих мест.

Клоуэнс отметила, что его голос стал ниже по сравнению с прежним дискантом. Он как-то подобрался, уже не был таким неуклюжим и сутулым, как она помнила, а верхом не мог и продемонстрировать свою необычную походку вприпрыжку.

— Надеюсь, ты найдешь дорогу обратно.

Певун оглянулся — как будто чтобы в этом убедиться.

— А как же. Я уж завсегда найду дорогу домой.

— Что ж, теперь я в полной безопасности. Осталось всего несколько миль, вон к тому леску. Снег усиливается. Ты можешь спокойно меня здесь покинуть.

На его лице отразились раздумья, почти смятение, он как будто не знал, что теперь делать. Потом лицо разгладилось.

— Ну нет, мэм. Хирурх мне велел. А я всегда делаю, как велит хирурх. Провожу вас до дому. Так велел хирурх.

— Тебе нравится работать у доктора Эниса?

— А как же, мэм. Он столько для меня сделал. Провожу вас прям до дому. Так он велел.

Они спустились по склону. Теперь, когда они покинули зону горных выработок, стало очень тихо, мир превратился в наполненную тишиной чашу, только звякала и скрипела упряжь и цокали о камни копыта, от морд лошадей шел пар, как и от дыхания наездников, где-то вдалеке время от времени кричала птица.

Певун по-прежнему держался на почтительном расстоянии, но Клоуэнс снова подождала его и возобновила разговор. Теперь она поняла, что имел в виду Дуайт. Где-то под глупостью скрывается разум.

Певун неохотно рассказывал о своей работе в Плейс-хаусе, и тут вдруг замолчал и осадил лошадь.

— Что это?

— А что? Я ничего не слышала.

— Слушайте! Вот, сейчас!

Оба остановились. Ветер обдувал лицо Клоуэнс мягким, как голубиный пух, снегом.

— Вот! Опять! — сказал Певун.

Теперь она расслышала. Вой, где-то слева, и довольно далеко. Сейчас они по-прежнему ехали по пустоши с ежевикой, утесником и боярышником, но недалеко уже виднелись рощицы вязов и других деревьев.

— Похоже на собаку.

— Ага. Или на корову. Я посмотрю, можно?

— Я с тобой.

Они свернули с тропы и по диагонали направились к леску.

— Стой, — сказала Клоуэнс, — это же чья-то земля. Изгородь совсем новая. Где мы можем быть? Недалеко от поместья лорда Деворана? Нет, его земля вниз по склону. Наверное, это имение Хиллов. Ты видишь дом, Певун?

— Неа, мэм.

Они оказались у небольших ворот с накинутой на столб проволочной петлей. Снова раздался вой, на сей раз гораздо ближе. Клоуэнс соскользнула с Неро и открыла ворота.

— Оставим лошадей здесь, — сказала она. — Путь для них слишком неровный.

— Давайте я съезжу посмотрю, мэм. Вам не стоит. Давайте я посмотрю.

Она не обратила на его слова внимания и пошла за ворота по заросшей тропе шириной едва ли в пару футов. Снег налипал на ветки и рушился, если их задевали. Ее меха вскоре стали белыми, подол платья словно вышит снегом.

Хотя был еще день, лес скрадывал свет, из-под нависшего снега хмурились тени. Певун дважды споткнулся. Но Клоуэнс заметила, что он больше не ходит на цыпочках.

Вой прекратился. Они подождали, но ничего не произошло, только горностай пересек им путь, а на ближайшем дереве заворочался фазан. Тропа вела к поляне ярдов десять в диаметре, но там как будто и заканчивалась.

— И что теперь? — спросила Клоуэнс.

— Думаю, сюда. Небось где-то тута. — Он замер. — Может, нам лучше вернуться.

— Погоди немного.

Тишина. Тихо падающий снег забил уши ватой.

— Эй! — позвала Клоуэнс. — Есть кто-нибудь?

Это сработало. В десятке ярдов слева тут же раздался вой. Певун пробрался сквозь подлесок, весь покрывшись снегом. Клоуэнс последовала за ним и остановилась.

Это была собака, застрявшая в ловушке. Очень большая собака, размером с молодого теленка, но поджарая. С гладкими серыми боками, крупной головой, острыми ушами и красным высунутым языком. Клоуэнс часто видела ее раньше у камина Уорлегганов — Джордж ее не выносил, но терпел ради Харриет. Пес угодил в железный капкан, одна лапа застряла в пружинном механизме с короткими железными зубьями.

— Мать честная, — сказал Певун. — Да это ж капкан на человека. Спаси Господи!

У Харриет было два дога — Кастор и Поллукс. Который из них? Пес явно провел в капкане несколько часов и искромсал лапу в попытках выбраться. Но у него не было ни шанса, потому что капкан держался на стальной цепи, а та крепилась к утопленному в земле камню. Собака еще дышала, но ее глаза были закрыты.

— Кастор, — позвала Клоуэнс.

Один глаз открылся, в нем мелькнул разум. Похоже, она с первого раза догадалась правильно.

— Кастор. Бедный пес. Ох, бедняжка, мне больно на тебя смотреть. Певун!

— Да, мэм?

— Ты можешь открыть капкан?

— Ага. Он же как все капканы, только поболе. Нужно раздвинуть две половины обратно.

— И у тебя хватит сил? Пружина может быть очень упругой, чтобы никто не мог открыть.

— Ага. Но это просто потому, что не дотянуться, видите? Тута только сила и сноровка нужна. Сила и сноровка. Как же он ужасно воет. Того гляди прыгнет и куснет.

— Вряд ли. Он меня знает. Верно, Кастор? Ты же меня знаешь, мальчик? Он знает, что мы пытаемся ему помочь, и совсем ослаб. Потерял много крови. Думаю, нам стоит попытаться. Я обниму его за шею, а ты приступай. Получится открыть быстро?

— А как же, я быстро умею открывать.

III

Джордж Уорлегган пребывал в дурном настроении. Обычно сдержанный и с крепко стиснутыми губами, он редко позволял себе роскошь гневаться. И редко чувствовал гнев. При первом же признаке его раздражения большинство людей обращались в бегство. Но не жена. Сегодня же его настроение было чрезвычайно мрачным.

Он твердил себе, что это не имеет значения. Для него больше не играет ни малейшей роли, что происходит с этими захудалыми и надменными Полдарками. Их соперничество испарилось со смертью Элизабет, как и положено. Случайные встречи с тех пор были редки и даже если и были, то враждебны (в особенности встреча в Тренвите, когда Джеффри Чарльз устроил представление из-за испанской жены), и всё равно ни к чему не приводили, да и вряд ли могли привести. Эта глава закончена, а дверь запечатана. Так почему же он в такой ярости из-за заметки в «Таймс»?

Он редко читал светскую хронику. Джордж изучал парламентские сводки, чтобы находиться в курсе событий, это проще, чем самому ездить в Палату. Он всё меньше и меньше склонялся к тому, чтобы предпринимать утомительное путешествие в Вестминстер. Также Джордж читал морские новости, затем новости из-за границы, а остальное просматривал на предмет каких-нибудь влияющих на рынок событий. Но по чистой случайности взгляд выхватил имя, и Джордж прочитал заметку. «Принц-регент милостью своей даровал капитану Россу Веннору Полдарку из Нампары, что в графстве Корнуолл, титул баронета». И только. Всего три строчки.

Больше всего Джорджа потряс титул баронета, ставящий его старинного врага выше обычного рыцаря, ведь этот титул передается по наследству. Было время, когда и сам Джордж хотел подергать за ниточки в парламенте, чтобы добыть тот же титул для себя, но после жестокой ссоры с Валентином, не предполагающей примирения, потерял интерес. При мысли о том, что Валентин что-либо от него унаследует, Джорджа просто выворачивало. Если бы только титул могла получить малышка Урсула... Урсуле Джордж отдал бы всё.

Он злобно гадал, каким образом Россу удалось повлиять на Ливерпуля. Эти его дурацкие поездки за границу могли хорошо выглядеть на бумаге, но на самом деле имели минимальное значение. Ни одно правительство в здравом уме не станет притворяться, что они заслуживают признания.

Разумеется, Росс давно уже состоит подхалимом при Каннинге, и хотя Каннинг сейчас в тысяче миль отсюда, командуя Португалией из Лиссабона, он наверняка сохранил влияние в нужных кругах. Пара-тройка его приспешников в прошлом году получили награды и синекуры.

В любом случае, это случилось, придется теперь с этим жить. Но Джордж знал по опыту, что титул означает для простонародья, в особенности в Корнуолле, и ему ненавистно было думать, что произойдет, когда этот высокомерный и полный предрассудков мелкий сквайр вернется вместе с женой, бывшей служанкой. Невыносимо.

В это время года Харриет редко открывала «Таймс», и Джордж не собирался ей рассказывать. Пусть узнает, когда придет время. Да и если он скажет, она только посмеется. Ей даже может не хватить вкуса и такта, и она открыто порадуется. Джордж женился на Харриет через много лет после смерти Элизабет, и потому его супруга никак не участвовала в старой вражде. Ей как будто нравился Росс Полдарк. Однажды она сказала: «Он похож на человека того сорта, который, если уж вытащит саблю из ножен, то отшвырнет ножны прочь!». Но это, вероятно, только чтобы позлить мужа. Харриет даже танцевала с Полдарком на приеме в Тренвите. Она отказалась принять точку зрения мужа и не пыталась поставить себя на его место, чтобы понять причины долгой вражды.

Конечно, она могла сегодня открыть «Таймс», поскольку шел снег и охоту отменили. Несомненно, она бы так и поступила, но ее до смешного взволновало незначительное событие — пропал один из ее догов. Поллукс (Джордж решил, что это Поллукс) вчера пришел домой грязным, взъерошенным и с исцарапанными лапами и мордой, как будто пытался пробраться через колючую проволоку. Но Кастор так и не появился. Для собак было нехарактерно далеко удаляться от дома — несмотря на гигантские размеры, они были совершенно домашними и редко выходили, хотя никто их не удерживал. Но если поблизости оказывалась течная сука, они тут же бросались вдогонку, и эти случаи всегда веселили Джорджа. Псы забывали о своих обязанностях и верности щедрой хозяйке. «Ха, — подумал Джордж и с удовольствием рассмеялся бы ей в лицо, если бы посмел, — нет места верности, когда поблизости бродит сука».

За прошлый год его отношения с женой не улучшились. Они редко ссорились открыто, но она меньше чем когда-либо принимала во внимание его слова. Конечно, это в какой-то степени имело место с самой свадьбы, но она всё меньше беспокоилась о том, чтобы придавать этому оттенок добродушия и юмора. Она жила в его доме, тратила его деньги, потому что собственных у нее не было (триста фунтов в год, как окольными пулями вызнал Джордж), а делала, что пожелает. Харриет по-прежнему иногда принимала его в своей спальне, и для Джорджа это всё еще были волнующие отношения, на следующее утро он был готов многое простить и забыть, а она снова напускала на себя отстраненное аристократическое безразличие. Та женщина, которой она была ночью и которой он многое бы отдал, исчезала, и ее место занимала сестра герцога Лидса.

И сегодня со всё нарастающим раздражением он подумал, что Харриет проявила бы меньше беспокойства, если бы исчез ее муж, а не мерзкий слюнявый дог.

Всё утро она искала пса вместе со слугами, но снизошла до того, чтобы вернуться к обеду и в задумчивости проглотить несколько ложек. По ее словам, они добрались до самой реки Фал, до Рестронгет-Крика. Другой отряд прочесывал район около Ки, а третий — Перранвелл. Джордж осознал, что в доме не осталось слуг, а обед почти холодный. Поллукс, сказала Харриет, оказался совершенно бесполезен, собаки не могут взять след в снегу.

— К завтрашнему дню он растает, — сказал Джордж.

— Завтра может быть уже слишком поздно.

Джордж понял, что она не настроена принимать утешения, и потому бросил попытки ее утешить. Вместо этого, жуя пирог из оленины со сладким соусом, он задумался о вещах куда более близких его сердцу, к примеру, о том, что поведение одного члена парламента от его карманного округа Сент-Майкл-Коллтон стало совершенно неприемлемым и нужно заставить его подать в отставку, или о прибыли на Уил-Спинстер, где после двух лет скромной добычи и закрытии части шахты обнаружилась новая жила, обещающая высококачественную красную медь, или о том, что гранитные карьеры у Пенрина приносят неплохие деньги, или о том, как он скучает по малышке Урсуле, отправившейся на первый семестр к миссис Хемпл — если бы не снег, он бы поехал сегодня в Труро, чтобы поговорить с ней, когда она вернется домой.

— Мэм, будьте так добры... — сказал внезапно появившийся в дверях Смолвуд.

Смолвуд служил у них конюхом, и Джордж уже собрался приказать ему выйти, поскольку ему здесь не место, но дело явно было важное. Рыжие волосы Смолвуда покрывал снег, и он обращался не к хозяину.

— Да? — всполошилась Харриет. — Есть новости?

— Кажется, его нашли, мэм.

— Что? Где?

Она встала, и стул рухнул за ее спиной.

— Его принесли к задней двери, мэм. Леди со слугой. Думаю, он...

Харриет уже бежала к кухне. У двери в окружении других слуг стояли две лошади. С одной спешивалась Клоуэнс, едва узнаваемая под слоем грязи, снега и кровавых пятен. На другой лошади, которую держал в поводу Певун, лежал огромный пес, его налитые кровью глаза были прикрыты, выглядел он печально и жалко, язык высунут, передняя лапа перевязана.

— Осторожно! — предупредила Клоуэнс. — Аккуратней. Не дайте ему упасть. Двое с этой стороны, двое с другой... Ох, добрый день, Харриет. Мы привезли Кастора. Это же Кастор, верно? Мы нашли его в капкане в лесу, в нескольких милях отсюда. Думаю, на хорошей кормежке он поправится.

 

Глава восьмая

I

Они прожили в Париже две недели. Посетили оперу с генералом Руже и его женой, сады Тиволи с лейтенантом Хавергалом, вечер у герцогини Орлеанской и бал у герцога де Грамона, который говорил по-английски без акцента и служил капитаном 10-го гусарского полка. Они побывали в Лувре и полюбовались множеством шедевров, свезенных туда Наполеоном. Проехались по улице Тюильри до самой площади Каррузель и поглазели на бронзовых лошадей, украденных из собора Святого Марка в Венеции, все еще ждущих, пока их водрузят на вершину незаконченной Триумфальной арки.

Росс провел две ночи во Втором армейском корпусе в Осере в качестве гостя генерала Руже и дважды отправил депеши домой. Они встретились с мадемуазель де ла Блаш и поужинали с ней и ее братом у Тортони. Не зная, стоит ли сыпать соль на старые раны, но чувствовавший необходимость соблюсти былое обещание, Росс передал ей кольцо, полученное от Шарля де Сомбрея двадцать лет назад. На глазах Жоди выступили слезы, но она рассыпалась в благодарностях и надела его. Оно казалось ничтожно маленьким среди других колец.

— Когда я услышала о Шарле, то была очень подавлена. Я задержалась в Англии еще на два года. А когда брат пошел в английскую школу, переехала к тетушке в Вену. Там я познакомилась с бароном Эттмайером и через год вышла за него. Он служил при дворе. Когда в 1806-м году он умер, я вернулась в Париж уже баронессой Эттмайер, но не предъявила претензий на имущество своей семьи. Восемь лет... Думаю, теперь я могу ему сказать, Анри?

— Конечно.

— Восемь лет я была une espionne . Докладывала королю Людовику и иногда членам вашего правительства о событиях и настроениях в Париже, и давала кое-какие сведения об армии и флоте, которые могла добыть.

— Которые зачастую добывал для нее я, — вставил полковник де ла Блаш. — Если бы ее раскрыли, то расстреляли бы. Вы ведь понимаете, что такое espionne, леди Полдарк?

— Догадываюсь, — ответила Демельза.

— Если вам вдруг захочется выучить французский, — сказала мадемуазель де ла Блаш, — пожалуйста, приезжайте как можно чаще. Я убеждена, что общение и разговоры окажутся лучше любого учителя!

— Благодарю вас.

Она сильно изменилась со времен их встречи в Англии. Когда-то черные волосы стали рыжими, а в манерах появилось что-то хрупкое; у глаз образовались усталые морщинки. Говорили, что она была любовницей одного из самых способных генералов Наполеона. Сейчас она держалась так честно и открыто, что казалось сложным представить ее живущей в мире хитрости и притворства.

— Когда Наполеон пал, у меня появилась возможность вернуть часть нашего имущества. Я взяла себе nom de demoiselle — теперь ведь имя семьи вновь имеет значение. И я снова не замужем! И теперь мы вернули себе примерно половину имущества, куда больше, чем король сумел добыть для многих своих подданных. Благослови его Господь!

— Аминь, — отозвался Анри.

— Вы жили в Англии, полковник? — спросила Демельза. — У вас прекрасное произношение.

Все рассмеялись.

— Я жил в Англии десять лет, леди Полдарк. Жил десять лет, но затем тоже уехал в Австрию, а потом сражался в Нидерландах — верите или нет, на стороне Англии — но последние три года снова провел в Англии, жил в Хартвелле при короле и служил в его личной охране. За это время я во многом разочаровался, делать там оказалось особо нечего. Но я был молод и честолюбив. Прислуживать при несуществующем дворе — не лучший способ провести молодость.

— А сейчас? — спросил Росс, впрочем, уже зная ответ.

— Я все еще состою в королевском Garde du Corps, но теперь, помимо обязанностей во дворце, также служу полковником артиллерии. Когда король вернулся на трон, он хотел сделать меня генералом, но множество людей куда старше меня ждали почестей, так что я предпочел отказаться. Это одна из причин враждебности, царящей сегодня в Париже. Король обязан слишком многим людям, кое-кто все двадцать лет провел в изгнании вместе с ним, а потому они почти не видели войны. Он в долгу перед ними и теперь должен обеспечить их должностями, ранее принадлежавшими членам Императорской гвардии Бонапарта. Недовольство здесь никого не удивляет.

— Это пройдет, — заметила Жоди, — время охлаждает и страсть, и зависть, — она улыбнулась Демельзе.

Росс задумался о разговоре, состоявшемся между ним, генералом Руже и еще двумя офицерами в Осере.

Второй по старшинству офицеров, седеющий полковник, сказал:

— Эти люди, пришедшие, чтобы забрать власть, сэр, пытаются выкопать труп, захороненный еще четверть века назад! Они собираются жить так, как жили в 1790-м! Они ничему не научились, но и ничего не забыли. Хорошо, признаю, во имя свободы, равенства и братства свершилось немало жестоких злодеяний, но благодаря им родились великие новые идеалы. Когда Бонапарт стал императором, он не попытался повернуть время вспять — он, скорее, взял все хорошее, принял собственный кодекс правосудия, уравнял всех перед законом и заставил всех закону подчиняться. Вот почему мы сражались за него так хорошо и так долго! Но эти роялисты со своими бесконечными накрашенными и припудренными графинями и герцогинями, ничтожными князьками — они настолько высокомерные, наглые и самолюбивые! Их ненавидят повсюду. Они больше не Франция! Они умерли вместе с Людовиком XVI!

Другой человек, генерал, держался тише. 

— В прошлом месяце я посетил прием у короля, — посетовал он. — Туда пришел и маршал Ней со своей женой, герцогиней, потому что ее муж получил герцогский титул. Но я видел, какой холодный прием ей оказали эти старые аристократы, как они ее унижали. Мадам Ней чуть не разрыдалась!

Повисла тишина, и Росс произнес почти те же слова, которые сказала Жоди де ла Блаш три дня спустя:

— Возможно, еще просто слишком рано. С обеих сторон были и правые, и виноватые. Время поможет приспособиться к новым обстоятельствам.

Никто не ответил. Сделав над собой усилие, Руже заговорил:

— Думаю, король делает для армии все, что может. Задолженности погашены. Большая часть кавалерийских полков получила новых лошадей. Поставки нового обмундирования и оружия уже обсуждаются. Всего несколько дней назад он сказал генералам: «Мне стоит опираться на вас, господа». Думаю, стоит отдать ему должное.

— Какое-то время мы надеялись, — ответил полковник, — что он попытается вернуть Бельгию. В конце концов, это наше исконное владение. Но нет. Он слишком миролюбивый, дряблый и слабый. Армия помнит о своих прошлых триумфах, но лишена шанса их повторить.

В тот вечер многое было сказано.

После ужина с де ла Блаш они вернулись домой поздно, но Белла еще читала в постели. Демельза взглянула на книгу и обнаружила, что это иллюстрированное французское издание под названием «Стрекоза и муравей».

— Кристофер дал почитать, — объяснила Белла.

Демельза и Росс переглянулись, но поцеловали дочь на ночь, ничего не сказав.

За эти две недели Кристофер и Белла провели много времени вместе, даже слишком много. Все это казалось беспечным и веселым, и Демельза не хотела превращаться в надсмотрщицу для собственной дочери и портить ей удовольствие. Хавергал казался ей кем-то вроде старшего брата. Ведь он даже младше Джереми. Правда, куда более самоуверен и сильно расширяет ее кругозор, но при этом крайне внимательно относится к тому, как вести себя с ней и что говорить.

Влияние, пусть и не такое важное, на парижскую жизнь Беллы также оказала дружба с Этьеном, одним из слуг. Он был не слишком хорошим слугой, но немного знал английский и радовался возможности поболтать с Беллой, попутно обучая ее французскому. Этот страстный бонапартист заразил Беллу идеей, что Наполеон не побежден, а всего лишь предан своими генералами. Он также научил ее новой песне.

— Что это ты поешь? — однажды спросила Демельза.

— «Марсельезу», мама. Aux armes, citoyens! Formez vos bataillons! Ну разве эта мелодия не прекрасна?

Росс не имел ничего против революционных песен, но, в отличие от Демельзы, видел дружбу своей дочери с Кристофером Хавергалом вовсе не в таком радужном свете. Хавергал — офицер и матерый вояка, пусть еще и довольно юный. Белла недавно была ребенком, но теперь уже не ребенок. По крайней мере, не выглядит как ребенок. Восторженное внимание Хавергала неожиданно сделало ее намного красивее. Небольшие прыщики на щеках исчезли как по волшебству. Волосы, казалось, стали более пышными. Ее глаза, и без того сияющие, теперь горели каким-то глубинным огнем. Разумеется, в ее возрасте это ничего не значит. А известен ли вообще Хавергалу ее возраст?

Что до возраста, Росс нередко поглядывал на свою жену, размышляя, знали ли суетящиеся вокруг нее мужчины, сколько ей на самом деле лет. Их с Беллой ситуации прямо противоположны. Если Белла иногда выглядела едва ли не на десять лет старше, то Демельза — на десять лет моложе. Росс задумывался, кого же он породил, кого же воспитал и на ком женился. Несмотря на языковой барьер, Демельза наслаждалась поездкой.

Домохозяйка из Корнуолла на протяжении последних десяти лет (если не считать небольшого выхода в свет в Бовуде), она прекрасно вжилась в роль жены капитана Полдарка и хозяйки Нампары, не слишком заботясь о своей внешности, пока та устраивала ее любимого мужа. Такова жизнь, так она и текла. Демельза стала женой одного из самых выдающихся людей Корнуолла, которого горячо любила, а он любил ее не менее преданно; матерью пятерых детей, четверо из которых живы. Она волновалась, заботилась о них, любила их и мужа. Мать и жена в счастливой семье. Чего еще желать?

Уж точно не внезапно оказаться в этой странной столице без какого-либо знания заморского языка, на котором здесь говорят. Не понимая ни слова, выхватывая отдельные фразы то здесь, то там, обходясь предложениями на плохом английском, с которым были знакомы ее друзья, гости и соседи. Но внезапно, без малейшего на то намерения обнаружив себя в центре внимания стольких мужчин, она почувствовала, что у нее захватывает дух.

Может, таковы все иностранцы. Может, таково здешнее общество, где процветают симпатии и антипатии, но ее поразило — и, Бог свидетель, нельзя сказать, чтобы неприятно поразило — такое количество откровенных ухаживаний. Разумеется, у нее даже мысли не возникало изменить Россу; но все это не могло не вдохновлять, не отвлекать, не вызывать смех, а порой не волновать и возбуждать.

Возник слух, что на самом деле она знает французский куда лучше, чем притворяется. А ее попытки объясниться на ломаном языке воспринимались как заговор с целью посмеяться над французами и их языком. Ее честные ответы на утонченные комплименты признавались остроумными. Ее общества искали и женщины — женщины куда более зрелого возраста, уверенные, что они все еще в самом расцвете лет.

Ей пришлось пройтись по магазинам — покупок, сделанных для Бовуда, оказалось недостаточно — и Жоди де ла Блаш поехала с ней как переводчик и консультант. Не только отвезла ее в подходящие магазины, но и настояла, чтобы товар продали по приемлемой цене, и делала такие замечания насчет некоторых прекрасных тканей или туалетов, что Демельза оскорбилась бы, будь она модисткой. Но как только они все купили, оплатили и поехали домой, Демельзу переполнило восхищение. Жоди оказалась очень женственной, но во французском духе, Демельза никогда не встречала никого подобного.

С молчаливого согласия Росса они купили два новых платья, одно для вечера, другое дневное. Дневное платье было из нефритово-зеленой кисеи с подкладкой из серого марокканского шелка, а вечернее — из богатого сливово-фиолетового бархата с открытыми плечами и широким шарфом из серебристого тюля. К нему полагались чрезвычайно модные сандалии, а также чулки, веера и ридикюли. Демельзе становилось смертельно страшно от мысли, сколько все это стоит, но в то же время смертельно хотелось все это надеть. Как и все остальные мужчины, Росс одобрил результат. Но в отличие от остальных мужчин, он мог доказать свое одобрение, когда они возвращались домой вечером, а чаще всего — уже под утро. И хотя прошло много лет с тех пор, как он влюбился в жену, теперь он словно влюбился заново.

Он даже, вот уж чудо из чудес, разрешил заказать новый костюм для себя самого у Стауба с улицы Ришелье, поскольку его вечерний наряд безнадежно устарел. Бриджи и чулки вообще больше не надевали, за исключением королевских приемов. Молодые люди, как правило, носили яркие сюртуки, вышитые жилеты, узкие панталоны с пуговицами на щиколотках и туфли на низком каблуке.

Жоди попыталась убедить Демельзу сделать прическу à la Titus, то есть коротко постричься и завить волосы: носить новые шляпки станет гораздо легче, да и вообще это последний писк моды. Но Демельза лишь согласилась постричься чуть покороче. Ей не хотелось терять так много волос, часть самой себе, и было страшно показаться на глаза Россу. Но когда он ее увидел, то согласился с таким компромиссом и одобрил прическу.

Иногда она смотрела, как Жоди красится. Жоди наносила румяна на уши, виски и под брови. Это казалось удивительным. Демельза не позволила Жоди прикасаться к собственному лицу, но, оставшись в одиночестве, немного поэкспериментировала, и результат оказался интересным.

Конечно, ее многое удивляло в этом странном городе. Все плюются, причем и женщины, и мужчины — и в церквях, и в магазинах — растирая плевки подошвой. На улицах нет тротуаров для пешеходов, а потому стоит быть начеку, ведь в любой момент из открытого окна могут вылиться помои. Простолюдины носят деревянные башмаки, что делает шумные улицы еще более шумными. Воздух гораздо чище, чем в Лондоне, но мусора здесь даже больше. Еда странная, зачастую низкого качества, но с богатыми ароматами.

Она смущалась, когда за ними, как за англичанами, неслась толпа приплясывающих и смеющихся уличных мальчишек. Впрочем, многие взрослые вели себя не лучше, вставляя громкие и нелестные замечания об их шляпах или нарядах. С другой стороны, на улицах крайне редко попадались пьяные, а с лошадьми всегда хорошо обращались. Да и люди, если не считать тех, кто стремился их оскорбить, были очень вежливы. Беллу развеселило, когда она увидела, как арестовывают мужчину, помочившегося на стену.

Все шло прекрасно.

Или почти прекрасно. Не считая настойчивости Жана-Ламбера Тальена, вовсе не желающего уступать более молодым и красивым людям и замечать отвращение, которое испытывает к нему Демельза. Не желая портить отношения, Демельза пыталась скрыть свою неприязнь. Менее толстокожий мужчина давно бы отступил. Именно с ним оказалась связана первая неприятная сцена за время их пребывания.

Росс, державшийся еще менее терпимо по отношению к людям, которых недолюбливал, сохранял верность собственной стратегии — выслушивать всех и в общих чертах соглашаться с каждым. Так что к месье Тальену он относился снисходительно и с прохладной вежливостью, которую тот ошибочно мог принять за дружбу. Хотя едва ли он вообще думал о чувствах Росса, потому что был уверен — любую женщину, долго состоящую в браке, перестает заботить собственный муж. А эта бесхитростная англичанка с красивым лицом и очаровательными манерами просто не может не влюбиться в него, совершившего столько приятных завоеваний в прошлом.

Напряжение достигло апогея, когда Росс вернулся из Компьена, где остановился на ночь во дворце как гость месье Вандома, приятеля де ла Блашей. Перед его возвращением Тальен пришел к ним в квартиру. Демельза была одна, если не считать двух слуг: миссис Кемп с Изабеллой-Роуз и маленьким Генри ушли.

В полдень Росс, весь в пыли и уставший из-за раннего подъема, отдал лошадь конюху. Месье Тальен и леди Полдарк пили кофе. Леди Полдарк сидела на самом краешке кресла, готовясь отразить наступление француза.

— О, сэр Росс, не так ли, — произнес Тальен, ставя чашку и вставая. — Я пришел, чтобы пригласить вас двоих на прием, который устраиваю вместе с герцогом Отрантским в доме нашего хорошего друга, мадам де Брюн, она и станет хозяйкой вечера. Будет ужин и немного карт. Очень великосветский вечер.

— А, месье Тальен, не так ли, — отозвался Росс. — Боюсь, мы не сможем принять ваше приглашение.

Тальен поправил повязку на глазу и улыбнулся Демельзе.

— Но вы ведь даже не знаете даты! Думаю, мадам получит большое удовольствие, проведя время в таком обществе.

— Думаю, — отрезал Росс, — мадам не получает большого удовольствия от общества, в котором она проводит время сейчас. Я понятно выражаюсь?

— На что вы намекаете? — француз по-прежнему обращался к Демельзе. — Мы ведь прекрасно беседовали, не так ли? Прошу, скажите своему мужу, что он заблуждается.

Росс не дал Демельзе ответить.

— Как я уже сказал, сэр, я не рад вашему присутствию. Как и моя жена. И мы не станем искать встреч с вами в дальнейшем.

Тальен наклонился и одним глотком допил оставшийся кофе.

— В этой стране не принято сносить оскорблений, месье. К сожалению, я не в том состоянии, чтобы просить сатисфакции, поскольку отсутствие одного глаза ставит меня в невыгодное положение. Возможно, на это вы и рассчитывали, прежде чем сказать мне подобную грубость.

— Если угодно, — отозвался Росс, — я встречусь с вами, предварительно завязав один глаз, чтобы условия стали равными. Это стало бы для меня и сатисфакцией, и удовольствием — избавить мир от отбросов, подобных вам.

Тальен изменился в лице и взял Демельзу за руку.

— Вынужден оставить вас, мадам. Полагаю, вы очень несчастны с подобным мужем.

Росс схватил его за воротник. Кофейная чашка упала и разбилась.

— Проваливайте, — велел он.

Тальен ударил его по руке, когда Росс поволок его к двери.

— Это вам так просто с рук не сойдет.

— Проваливайте, — повторил Росс, — иначе я убью вас прямо здесь!

II

— Где вы вчера были? — спросила Белла.

— О... Гулял с друзьями.

— Наверняка пьянствовали и распутничали.

Хавергал расхохотался.

— Моя прелестная девочка, негоже таким дурным словечкам слетать с ваших губ!

— Я жила в сельской местности, — ответила Белла, — и кое-что понимаю в жизни.

— И будете судить обо мне по вашей скотине? Как не стыдно! Вы не признаете, что я человек со всевозможными чувствами, переживаниями и увлечениями, какие только может иметь молодой человек? Это не животное чувство, уверяю вас.

— А какое же тогда?

— Доброго дядюшки.

Оба разразились хохотом, а миссис Кемп схватила непослушного Гарри за руку, тот опять далеко убежал.

Они гуляли по бульвару дю Тампль, где некий месье Гиньоль ежедневно устраивал представления с куклами Панчем и Джуди.

Миссис Кемп часто выводила детей на прогулку, при этом Генри иногда возила в коляске, «ради их здоровья»; а спустя неделю, постепенно убедившись, что при свете дня улицы Парижа не представляют особой опасности, она стала захаживать все дальше и дальше, главным образом на широкие, обрамленные деревьями бульвары Мадлен, Пуасоньер и Итальянский. В этот раз они совершили более длительную прогулку к дю Тампль, поскольку она посчитала это хорошим развлечением для детей. Каким-то загадочным образом перед ними появился лейтенант Хавергал. Разумеется, он дерзко последовал за ними.

— Ох, лейтенант Хавергал! — неодобрительно воскликнула миссис Кемп. — Как странно встретить вас здесь!

— Неужто? — улыбнулся Кристофер, элегантно снял шляпу и поклонился. — Это популярное местечко, и я отважился предположить, что вы, вероятно, сюда придете. Вот я и пришел, а по пути осмелился купить вам букетик.

— Мне? — удивленно спросила миссис Кемп и недоверчиво уставилась на него. — Что ж, вам известно, мне не следует принимать такие подарки. Разумеется, это любезно с вашей стороны, но...

— И вы примете его в качестве ответной любезности, — довершил Кристофер, вручая ей букет.

— Джуди, — вдруг сказал Генри. — Джуди. Кемпи, а где Джуди?

— Сейчас. Одну минутку, — продолжил Хавергал. — Видишь, я приготовил тебе местечко рядом со мной, Генри. Вставай. Вот так! А пока мы ждем, я куплю тебе глазированное яблоко. Ну, как тебе?

Генри схватился за палочку и сразу принялся лизать глазурь.

— А для мисс Полдарк, — продолжил Кристофер, вручая ей перевязанный пакет, — коробочку леденцов, специально выбранных для певуньи.

— Благодарю, Кристофер, это так любезно.

Миссис Кемп с Генри на руках сидела между ними, пока они перешептывались друг с другом. Хавергал быстро смекнул, что она чуть глуховата, и воспользовался этим преимуществом. Он даже сообразил, которое ухо хуже слышит.

Вскоре на сцене появился человек, переодетый в Панча, и обратился к зрителям на резком гнусавом французском. Монолог никак не кончался.

— Ты понимаешь, о чем речь? — спросил Кристофер.

— Ничегошеньки не понимаю.

— Он напомнил мне учителя верховой езды когда-то давно в Англии. Ты не понимаешь ни слова из сказанного, хотя он и изъясняется на английском.

Белла захихикала.

— Ты охотишься, Белла?

— Совсем мало. Мои родители вообще не занимаются охотой, но у меня есть тетя, как бы тетя, которая иногда берет меня с собой.

— На лис?

— А на кого ж еще?

— А я охочусь на любое зверье. На кроликов, горностаев, кабанов, гусей, уток, полевых мышей, кротов, полевок — короче говоря, на всех, кто прячется в норах...

— Первый раз в жизни встречаю такого забавного человека.

— ...а иногда охочусь на людей. И на маленьких девочек...

— Я не маленькая девочка!

— Ты же сказала, что я забавный. И я никогда не стану охотиться на тебя, Белла. Только ухаживать.

— С карамельками?

— Обязательно. Но заметь, я подарил миссис Кемп букетик. Разве ты не знала, что я пришел повидать миссис Кемп?

Белла опять захихикала, и оба с удовольствием задвигали челюстями, пока француз не закончил вступление и представление не началось.

К сожалению, им пришлось покинуть представление задолго до конца, к особому неудовольствию Генри, потому что миссис Кемп сочла зрелище непристойным, и не без причины.

III

— Я все еще волнуюсь за тебя, — сказала Демельза. — Даже если он не вызовет тебя сам, то легко может подначить своих дружков-офицеров затеять с тобой ссору. Все только и судачат о дуэлях.

Росс пожал плечами.

— Такое может случиться. Я буду предельно вежлив со всеми.

— Поверю, когда сама увижу!

Они лежали в постели. Демельзу разозлила резкость мужа.

— Сегодня уже первое марта, — продолжила Демельза. — Через три недели приедут Дуайт с Кэролайн. Поскорее бы.

— По-твоему, они присмотрят за нами?

— Я не об этом. Но они старинные друзья. С ними ты можешь так разговаривать, в такой манере.

— К их приезду многое может проясниться.

— Что именно?

Он не ответил, сам не понимая, почему не поведал Демельзе об остальном.

Помолчав некоторое время, Демельза заговорила о другом:

— Миссис Кемп рассказала, что лейтенант Хавергал опять присоединился к ним сегодня днем. Милый юноша и такая приятная компания...

— Я должен его предупредить.

Демельза повернулась на другой бок, чтобы видеть профиль Росса при свечах.

— По-моему, он немного ей увлечен, как и она им. Это несерьезно. Ей всего-то тринадцать.

— Джульетте было четырнадцать.

— Кто такая Джульетта?

— Ромео и Джульетта.

— А, понятно.

— Некоторые девочки рано взрослеют. Шекспир хорошо это знал.

Она накрыла его ладонь своей.

— Подожди до конца недели. Мне кажется, его отпуск вот-вот закончится.

Свеча уже оплывала, но Росс не торопился ее тушить.

— Демельза, послушай. Я говорил с тобой не совсем откровенно, ей-богу, сам не знаю почему, ведь мне нечего от тебя скрывать. Насчет Тальена... Мне многое о нем известно. Иначе я не стал бы говорить ему тех слов.

— Что такое?

— Во второй наш визит к де ла Блаш я рассказал Жоди о цели моей поездки во Францию. Не было причин это скрывать. Из ее слов стало понятно, что пусть ее миссию в качестве агента Бурбонов в Париже прикрыли, поскольку необходимость в ней отпала, но все равно она поддерживает связь со многими своими источниками, с которыми имела дело до свержения Наполеона. Я решил, что она может мне помочь, и она помогла. Вчера вечером в Компьене я ужинал с месье Вандомом, и тот поведал много интересного о настроениях в армии. Среди прочего герцог Отрантский, то есть Фуше, а также его приспешник Тальен замышляют восстание, чтобы свергнуть Людовика и посадить на трон сына Бонапарта, короля Римского (под властью регента, поскольку мальчику четыре года). Жоди слышала, что мятеж планируют начать под руководством генерала Шестого армейского корпуса из Лилля примерно через пару недель, и Вандом это подтвердил.

— Так значит, Фуше и Тальен изменники. Их нельзя арестовать?

— Все это только домыслы. А доказательств нет. А пока Фуше — советник короля!

— У меня голова кругом идет. Как ты поступишь?

— Сообщу об этом Ливерпулю. Но, по правде сказать, я не только это хотел тебе сообщить, объяснить свою особенную враждебность к Тальену. Разумеется, меня возмущает его наглость и нахальные попытки соблазнить тебя прямо у меня под носом. Но есть кое-что еще. Помимо этого. Жоди рассказала... Само собой, ты помнишь высадку британских войск в 1795 году, в которой я принимал участие, когда погибли жених Жоди Шарль де Сомбрей и многие другие... Предприятие изначально было обречено на провал и закончилось разгромом армией генерала де Гоша — такого же блестящего военного, как Наполеон. Последним оставался де Сомбрей и около тысячи человек в сильно укрепленной позиции, пока у них не закончились боеприпасы. Затем он вступил в переговоры с генералом де Гошем, который уверил, что они могут с честью сдаться и их пощадят. Но тут из Парижа прибыл представитель Конвента и приказал не исполнять обещанное; поэтому после сдачи восемьсот человек — в большинстве своем знать и аристократов — расстреляли на поле за Отри. А предводителей вывезли к крепости Гарен в городе Ванн, включая Шарля де Сомбрея, и казнили. Представитель Конвента лично руководил казнью, чтобы никто не сбежал. Его звали Жан-Ламбер Тальен.

IV

В тот солнечный весенний день после полудня флотилия из семи небольших кораблей начала высаживать людей на песчаный пляж на южном побережье Франции, в заливе Жуан, неподалеку от Фрежюса. Десант состоял из шестисот пятидесяти офицеров и солдат Старой гвардии, ста восьми польских улан, без лошадей, но с седлами, около трех сотен разношерстных добровольцев, а также жен и детей членов бывшего генерального штаба императора — всего около тысячи ста человек, вооруженных и со скудным багажом.

Возглавлял их человек с грузной, несколько обрюзгшей фигурой, в серой шинели, поскольку воздух был еще прохладным, и в знаменитой потрепанной треуголке, с полудня украшенной кокардой с триколором — красным, белым и синим. Никто не мешал высадке, почти никто ее и не увидел. Когда он ступил на берег, сердечные приветственные крики его сторонников почти растворились на открытой местности. Потом корабли отсалютовали из пушек.

Этот человек всего два года назад был хозяином Европы и теперь вернулся, чтобы потребовать принадлежащую ему по праву империю.

 

Глава девятая

I

По медицинской моде того времени, раскладывающей людей по типу темперамента, Стивена Каррингтона зачислили бы в сангвиники. Сейчас он чувствовал, что оседлал волну успеха и несомненно продолжит подниматься наверх, пока не заработает состояние.

С тех пор как он женился на Клоуэнс, всё шло как по маслу. Еще совсем недавно его подобрали в бухте Нампары — голодающего моряка без гроша в кармане, но вот он уже женился на прекрасной, воспитанной девушке из хорошей семьи, его финансирует самый влиятельный банк Корнуолла, а сам он владеет тремя судами — тремя, между прочим! — и они приносят неплохие деньги от торговли вдоль побережья или через Пролив. А еще он строит собственный особняк с видом на гавань Пенрина. Всё шло как нельзя лучше.

Таков уж он был по натуре, что не обращал внимания на проблемы, которые пришлось преодолеть, чтобы три судна начали приносить прибыль. После женитьбы Стивен тратил больше, чем зарабатывал, а строительство дома еще добавило долгов. Но всё это было естественным течением жизни человека, только вступающего в мир морской торговли. Главная трудность заключалась в том, чтобы обеспечивать суда постоянными заказами. Торговля шла, но требовалось за ней поспевать. Двухнедельный простой судна стоил столько же, как и неделя судна занятого. Даже «легкий груз», как это называли, с наполовину полным трюмом, обычно означал потери.

«Леди Клоуэнс» под командованием Сида Банта легко встроилась в рутинную торговлю. Она забирала в Труро олово или медь в Гуике и шла с ними в Лондон, а обратно возвращалась с разнообразными грузами для мелких портов на корнуольском побережье: бакалея для Деворана и Порт-Наваса, соль и белая глина для Гануоло и Портлвена, скобяные товары, а иногда связка книг для Пензанса. Поскольку «Леди Клоуэнс» имела неглубокую осадку, она могла заходить почти в каждый заливчик, и Сид Бант, лучший навигатор среди прочих, вводил ее в гавань и в прилив, и в отлив. Он знал, как с ней управиться. Замечательно и умело.

Но «Шасс-Маре», несмотря на стремительные обводы, славилась своей неустойчивостью — при ее постройке схалтурили, особенно при креплении элементов набора, так что во многих плаваниях судно испытывало трудности. Более того, ее капитан Эндрю Блейми, был хорошим моряком, но слабо разбирался в торговле. Привыкший к службе на пакетботах, то есть всего на ступеньку ниже военно-морского флота, он никак не мог приноровиться к новой роли капитана обычного каботажного судна. Да и денег ему вечно не хватало.

Эндрю для Стивена был занозой в заднице. Компанейский, как раз в его духе, но он буквально притягивал неприятности (что с людьми, что с ветром и водой), как магнит притягивает железные гайки. Стивен, недавно ставший солидным женатым человеком, всячески старался неприятностей избегать — по крайней мере, связанных с прошлым. С него хватило и внезапного появления сына. Эндрю, к счастью, ничего не знал об участии Стивена в ограблении дилижанса, но его знаний о прошлом Стивена хватило бы для повешения.

Конечно, Эндрю, как второй человек в компании, а тем более как кузен Клоуэнс, не стал бы его выдавать, но в подпитии он мог выболтать что угодно. Одно не вовремя произнесенное неосторожное слово мог услышать внимательный человек.

Таким образом, Стивену постоянно приходилось заботиться о грузах и обслуживании двух своих самых крупных кораблей. Уже некоторое время он обрабатывал Джорджа, чтобы заполучить часть перевозок гранита из карьеров у Пенрина. Эти регулярные перевозки — по крайней мере, в одну сторону, а из Лондона, Халла и Ньюкасла наверняка нашелся бы подходящий груз — означали бы постоянный прибыльный маршрут. «Шасс-Маре», пусть и построенная как рыболовецкое судно или приватир, прекрасно бы подошла, если бы выпал шанс.

Оставался еще его флагман «Адольфус», который главным образом торговал с Бретанью. После окончания войны торговый оборот, теперь вполне легальный, вырос. У французов нарасхват шли английские товары, которых они так долго были лишены, а англичане покупали шелк, вина и фрукты, до сих пор приходившие под покровом темноты и под угрозой захвата. Это была довольно легкая торговля — легкая в нахождении товаров, но не в получении денег, поскольку французы не спешили расставаться с золотом. И конечно, прибыль оказывалась довольно скромной, ее съедало обслуживание судна, жалование морякам и всё в таком роде. Ни в какое сравнение не идет с торговлей по ночам и без пошлин. А кроме того, можно было возить олово, с которого не уплатили налог, то есть нелегально, и это удваивало прибыль.

До сих пор, при поддержке Уорлеггана, Стивен предпочитал держаться в рамках закона, но иногда начинал беспокоиться.

Как-то прекрасным мартовским утром Стивен и Клоуэнс отправились к участку, где предстояло построить дом. Вообще-то, дом уже начали строить — срыли дерн и уложили часть фундамента. Мистер Джаго, мастер-каменщик, прошелся с ними, отмеривая шагами комнаты.

— Может, они и не выглядят очень уж большими, пока видишь только фундамент, — сказал Стивен, — но Джек Джаго говорит, что комнаты всегда кажутся меньше на плане, и думаю, он прав.

— Для нас вполне достаточно, — ответила Клоуэнс. — Боже, да ведь нас только двое, и ты говорил еще про двух слуг?

— Для начала. Но над конюшней будет место для дополнительных слуг.

— А мы можем себе позволить хотя бы двух?

— Здесь будет мой кабинет, — сказал он. — Клоуэнс, я давно уже думаю — когда мы сюда переедем, а я буду в отлучке, ты не могла бы за всем присматривать вместо меня?

— Присматривать? Ты про корабли?

— Только за финансовой стороной. И только пока я в отъезде.

— Разумеется, — немедленно отозвалась Клоуэнс. — С радостью.

— Правда, сердечко мое? И тебе не покажется это... неженским делом? Принижающим твое достоинство?

— Да с чего бы? Женщине позволено смотреть за делами мужа! Если кто-нибудь по глупости думает иначе, то пусть думает где-нибудь в другом месте!

Он стиснул ее руку.

— Для меня это будет неоценимая помощь. Я стараюсь как можно реже иметь дела с торговыми агентами, потому что они съедают прибыль. Но должен признаться, иногда меня просто зло берет — я не любитель бумажек, а теперь, когда меня финансирует Уорлегган, приходится всё записывать по его требованию. А еще меня вечно задерживают изготовители такелажа, канатов, свечей и так далее. Даже если я пропущу один отлив, то теряю деньги.

Клоуэнс была польщена его предложением и тоже в ответ стиснула его руку.

— Кстати, о тратах. Этот дом...

— Нужно планировать будущее и не бояться расширения, — ответил Стивен. — Учитывая, как идут дела, через несколько лет я разбогатею, и мы должны поселиться в подходящем доме. Да, через несколько лет твой отец будет рассказывать о своем зяте-судовладельце!

Клоуэнс не могла представить своего отца выражающимся подобным образом, но промолчала. Стивена отозвали, а она обошла новый дом по периметру, пытаясь вообразить его законченным. Отсюда не был виден залив, но открывался превосходный вид на бухту Фалмута. Сегодня солнце сверкало на разноцветных парусах, поднятых по ветру. Там были бриги, шхуны, шнявы, люггеры, шмаки. Вода переливалась темно-зеленым и ярко-синим на фоне бурых кораблей, пирсов и мысов полуострова Роузленд.

Клоуэнс порадовало предложение мужа, и она ценила энтузиазм, с которым он приступал к каждому новому делу. Впервые у него появились собственное предприятие и собственный дом. Даже если он преувеличивает из гордости за себя, если смакует новое положение, ну и прекрасно — если возникнут какие-то препятствия, у него хватит решимости и предприимчивости их преодолеть. Таков уж он.

Вчера вечером Верити сказала ей, что вместе с Эндрю-старшим собирается на месяц уехать в Портсмут, к старшему сыну Эндрю, Джеймсу Блейми, и Клоуэнс почувствовала себя одинокой. На Пасху ее семья будет в Париже, Энисы тоже, Джереми и Кьюби — в Брюсселе, а Блейми — в Портсмуте. Все разъедутся как раз в то время, когда ей больше всего хочется видеться с семьей и старыми друзьями. Но Стивен не должен этого заметить. Она не могла не думать о том, что он сделал такое предложение потому, что она до сих пор не носит ребенка. Вполне логично.

Она услышала шаги за спиной, повернулась и улыбнулась Стивену. Но это оказался Джейсон.

Отмытый и побритый, в добротной и чистой будничной одежде и в той же синей шерстяной куртке, его лицо немного округлилось, светлые волосы были причесаны, и он улыбался.

— Доброе утро, мэм. Чудесное, чудесное утро! Я думал, отец здесь...

— Он здесь, просто пошел переговорить с мистером Джаго.

Они стояли на солнце, рассматривая пейзаж. Стоя спиной к морю, можно было увидеть часть города, пергаментную и пороховую фабрики.

— Ты устроился, Джейсон?

— А как же, мэм. Это самое лучшее, что случалось в моей жизни. Завтра иду в Корк на «Шасс-Маре», везем сланец, древесину и олово. Капитаном мистер Блейми. Отец сделал меня его помощником.

— Где ты поселился? В Пенрине?

— Снимаю комнату у вдовы Кардью. Но с нашей последней встречи я побывал в Ливерпуле и в Глазго.

Обращение «мэм» с его стороны выглядело слишком официальным, но по имени — слишком фамильярно, Стивен бы не одобрил. Насколько знала Клоуэнс, в городе парня считали племянником Стивена, но неизвестно, долго ли удастся утаивать правду.

— Вон там пашут, — сказал Джейсон, — но поздновато, наверное, это из-за сырой погоды.

— Ну да, как же я забыла. Ты ведь вырос на ферме?

— Вроде того, ага. Но я не успел увидеть море, как уже мечтал о нем.

— Прямо как твой отец, — улыбнулась Клоуэнс.

— Ага, точно. Бабушкина сестра научила меня читать и писать. Она жила в коттедже в двух милях от нас и владела крохотной лавкой. А у дяди Зеда была мельница, он молол там на лошади овес и пшеницу для окрестного люда. Но он внезапно скончался, и тетушка Лу сама не смогла справиться. Но они жили получше нас, ходили в школу, пообразованней моего деда, он-то лишь за лошадьми умел присматривать, а больше ему и ничего не надо было. Но я часто помогал тетушке Лу, а она давала мне книги. Их было всего семь, не считая Библии, и четыре из них про море. Две назывались «путешествие кого-то там». Гал... Гул... Как его там. Я читал их снова и снова, с этого-то всё и началось. Тогда я еще и моря-то не видел. До десяти лет я видел только реки.

— Надеюсь, ты своей матушке помогал, — сказала Клоуэнс.

— О да. Дед держал осла и двух коров и иногда перевозил грузы, чтобы свести концы с концами. Я доил коров и правил ослом, а еще помогал с погрузкой. У бабушки был ревматизм, иногда она и согнуться не могла, чтобы снять башмаки и чулки. Тогда кто-нибудь из нас ей помогал, но порой я входил в дом и видел, как она сидит на полу и пытается раздеться, снимая чулки кочергой. По дому в основном всё делала мама, ну и деду помогала.

— А настоящие дяди и тети у тебя есть? — спросила Клоуэнс.

Джейсон прищурился.

— Настоящие?

— Ты ведь говорил о сестре своей бабки, так? А у твоей матери были братья и сестры?

Он снова прищурился. Может, солнце светило слишком ярко.

— А как же, двое, но они уехали из дома, когда я был еще маленьким.

Он умолк. Из ворот на поле, где вскоре будет построен его прекрасный новый дом, выходил человек. Он был в синем сюртуке и теплом желтом жилете, темных шерстяных панталонах и коричневых сапогах. Его золотистая львиная грива развевалась на ветру. Сюртук стал слишком мал, чтобы как следует его застегнуть. Они с Клоуэнс смеялись, что после свадьбы он раздобрел.

Но Стивен не обрадовался при виде сына.

— Что такое, Джейсон?

— Надеялся найти тебя здесь, отец, — сказал тот. — Мистер Бант послал меня спросить насчет замены носового якоря. Я знаю, он со шхуны «Феррис», но Бант говорит, что не того веса, как обещал Баркер. «Леди Клоуэнс» ушла с утренним отливом, и он хочет узнать...

Стивен обнял Клоуэнс.

— Передай Банту, чтобы сам сходил к Баркеру. Пусть скажет, что если Баркер продает нам не то, мы обратимся к другому. Сам я еду в Труро и не вернусь до утра.

Когда Джейсон ушел, Стивен сказал:

— Я как раз собирался тебе рассказать, мое сердечко, что хочу лично договориться о грузе ковров и циновок с Калвертом. Он думает, что может поторговаться, но я тоже готов в это сыграть. А еще мне нужно повидаться с сэром Джорджем насчет купчей на землю и всякого такого.

— Он в Труро?

— Да. Надеюсь, Джейсон тебя не побеспокоил.

— О нет, совершенно.

— Я делаю для него, что могу. Но его присутствие напоминает о том, как неправильно я поступил, не рассказав тебе о нем, и потому его общество доставляет неудобства.

Он отправился в Труро на ялике, вверх по реке, и пришвартовался к городской пристани — при хорошем ветре так было быстрее, чем по суше, к тому же Стивен так и не обзавелся первоклассной лошадью. По пути он пожалел, что не взял с собой Джейсона. По правде говоря, парнишка ему нравился. Наверное, это вполне естественно, когда обнаруживаешь взрослого сына, которого ты в последний раз видел ноющим младенцем, да еще такого похожего на тебя.

В поведении Джейсона не было ни намека на обиду за то, что его бросили, только радость от встречи с отцом. И восхищение. Он восхищался Стивеном, и тот грелся в лучах этого восхищения, как под летним солнышком. Джейсон был бóльшим романтиком, чем Стивен когда-либо. Прочитанные книги — «Путешествия Кого-то-там», «Пираты открытого моря» и «Корсары Берберского побережья» — нарисовали для него слишком романтичную картину морской жизни. Стивен, начавший свою недолгую карьеру торговца с весьма рискованного предприятия и многократно нарушавший закон, на пылкие расспросы сына пытался отвечать как законопослушный консерватор. Джейсон же считал каперство естественным призванием любого честолюбивого человека, а контрабанду — подходящим побочным доходом, полагая, что его новоприобретенный отец знает об этом всё.

Его новоприобретенный отец и правда знал об этом всё. Вот парадокс. Война закончилась слишком рано.

Отсутствие детей у них с Клоуэнс он не считал проблемой — всему свое время, нет нужды суетиться и волноваться. Но их отсутствие частично восполнялось появлением Джейсона.

Клоуэнс так хорошо это восприняла, да благословит ее Господь. Но Стивен ходил по натянутому канату, его могло погубить одно неосторожное слово.

Тем вечером он встретился с братьями Калвертами, поторговался с ними, они наконец ударили по рукам, потом он поужинал и переночевал на постоялом дворе «Бойцовый петух». Встал он рано и зашел к Джорджу в девять.

Джордж тоже хорошо выспался, а все его предприятия процветали. Накануне вечером Урсула была нежной и внимательной, а утром перед уходом обняла его и поцеловала. И потому он поприветствовал Стивена без каких-либо признаков недовольства. Он вряд ли мог быть более приветливым, потому что отношения с этим молодым человеком уже начали порядком его раздражать. Мало того, что Каррингтон женат на Полдарк, так еще и ведет себя слишком вольно (можно сказать, вообще никакого воспитания), слишком высокого мнения о собственных способностях, слишком самоуверен и от малейшего поощрения весь из себя исходит. И естественно, Харриет делает вид, что он ей нравится.

Но всё же именно Джордж стоит за превращением Стивена Каррингтона практически в одночасье в потенциально процветающего коммерсанта.

В то первое утро, когда они встретились в кабинете над банком, Джордж еще не отошел после ужасной ссоры с сыном по поводу его женитьбы на Селине Поуп, и ему пришла в голову циничная мысль поставить на ноги этого молодого человека вместо Валентина. Теперь он держал Каррингтона на расстоянии — до сих пор тот казался неплохим вложением, скорее всего, так и останется. Но если он переступит границы, которые мысленно установил Джордж, то быстро получит от ворот поворот.

В то утро предстояло подписать несколько документов, и потому вызвали Гектора Трембата. Этот высокий, худой, молодящийся и жеманный стряпчий пятнадцать лет назад получил то, что осталось от практики Ната Пирса, и с тех пор верой и правдой служил Уорлеггану (Росс теперь обращался к Барринтону Бердетту). Он получил хорошее воспитание и обладал приятными манерами.

Документы подписали и заверили. Стивен Каррингтон стал официальным владельцем четырех акров земли рядом с Пенрином и дома, строительство которого банк Уорлеггана и Уильямса собирался профинансировать. Они выпили по бокалу канарского, и Стивен заговорил о надеждах вовлечь одно свое судно в торговлю гранитом. Он прекрасно знал, что Джордж может решить это дело в его пользу одним взмахом пера, но Джордж, зная, что Стивен знает, не был к этому склонен.

Под конец они пожали друг другу руки, и Стивен ушел.

— Целеустремленный молодой человек, сэр, — почтительно произнес Трембат.

«Он бы нравился мне больше, если бы обладал твоим почтением», — подумал Джордж. Но только хмыкнул и склонился над бумагами на столе.

— Одно меня поражает, если можно так сказать, — продолжил Трембат. — Мне просто пришло в голову...

— Продолжайте, продолжайте.

— Вы помните, сэр Джордж, как послали меня к мистеру Роузу, привезти его из Лискерда, чтобы он мог опознать... опознать...

— Разумеется, помню! Я же не старый маразматик, чтобы забывать такие важные вещи! Так о чем вы?

Кадык Трембата дернулся, когда он нервно сглотнул.

— Я не говорил вам, сэр Джордж, потому что в то время это казалось малозначительным, ведь мистер Роуз собирался лично приехать и опознать людей, подозреваемых в ограблении дилижанса. А после его смерти это совершенно вылетело у меня из головы. Когда мы ехали в дилижансе из Сент-Остелла в Грампаунд, до того как у него начался приступ головной боли, он рассказывал о людях, с которыми в тот злосчастный день сидел в карете. И он сказал... он сказал, что особенно хорошо запомнил флотского лейтенанта. Как там его звали? Лейтенант Морган Лин, да, точно, лейтенант Морган Лин. Мистер Роуз сказал, что обратил внимание — у лейтенанта отсутствовал один клык. Простите, если я поднимаю бурю в стакане воды, но этим утром, при разговоре с мистером Каррингтоном, это стало очевидно. То есть, ну, вы понимаете, о чем я, что он... что у него...

— Не хватает одного клыка, — подхватил Джордж. — Я заметил.

— Так значит, не было нужды об этом напоминать! — облегченно выдохнул мистер Трембат. — Прошу прощения.

— Я заметил отсутствие зуба у мистера Каррингтона, — тихо произнес Джордж. — Но не знал, что мистер Роуз заметил то же самое у лейтенанта Моргана Лина.

— Вот как. Понимаю. Что ж, хорошо.

— Что ж, могу я кое-что вам посоветовать, Трембат? Если вы хотите и впредь вести со мной дела, пожалуйста, никогда не забывайте сообщать мне о подобных вещах. Не позволяйте им вылетать из головы. Это неподобающая черта для стряпчего. И если подобное повторится, мне придется искать нового стряпчего.

— Да, сэр, — произнес вспотевший Трембат. — Простите.

— А вы не припоминаете, мистер Роуз говорил, какой именно зуб у него отсутствовал — правый или левый?

Трембат задумался.

— Кажется, левый.

— И у мистера Каррингтона отсутствует левый.

— Именно так, — сказал мистер Трембат, нервно потирая ладони. — Именно так.

 

Глава десятая

I

Наступил день рождения Кьюби. Ей исполнилось двадцать три, на десять месяцев меньше, чем мужу.

Джереми решил устроить праздник в ее честь. Когда она спросила, могут ли они это себе позволить, Джереми ответил, что они всегда могут позволить себе предметы первой необходимости, а празднование дня рождения любимой супруги — самая насущная необходимость на свете.

Он устроит ужин на десять человек в их любимом ресторане «Англетер» и пригласит туда ближайших друзей, появившихся у них в Брюсселе. В числе особых друзей был Фредерик Бартон из Тивертона, тоже лейтенант. Еще Джон Питерс, сын фермера, недавно женившийся на бельгийской девушке с труднопроизносимым именем, которую называли просто Денке. И Дэвид Лейк, знакомый Валентина по Итону. И еще трое мужчин и две девушки. Праздник начался оживленно и не выдохся до самого конца.

Джереми теперь знал, какие блюда предпочитает его жена, и заранее сделал заказ в ресторане. Они отведали пирожков с яйцами всмятку и креветками; котлеты из ягненка с гарниром из петушиных гребешков и куриной печени; затем голубиный пирог со шпинатом и сливками, а также французский открытый яблочный пирог. Выдержанное рейнское вино пили бутылку за бутылкой. А потом заказали орехов, пирожных и сыр. Они просидели за столом с восьми вечера до полуночи, болтали, смеялись, спорили, сплетничали. В десять Джереми встал и поднял тост в честь Кьюби, которая покорила его сердце четыре года назад, а четыре месяца назад принесла в его жизнь радость, вручив ему свою жизнь.

Демельза наверняка удивилась бы сердечности и чувству, с каким говорил ее сын, учитывая, что тот привык прятать свои переживания за маской дружеской беззаботной легкомысленности.

Но и сами Тревэнионы не меньше бы удивились, когда Кьюби, из которой клещами приходилось вытаскивать ответы, поднялась и, откинув волосы, тихо произнесла: 

— В декабре я стала частичкой Джереми. И для меня не существует на свете иной жизни.

Разумеется, не обошлось без подарка. Это была рубиновая брошь, украшенная мелкими бриллиантами. 

— Безумие, — с трудом вымолвила Кьюби. У нее перехватило дыхание, ведь она знала, что они и так в долгах. — Но прекрасное безумие. Я так сильно люблю тебя, Джереми.

Он накрыл ее ладонь, так что каждый палец лежал на ее пальце, как на клавишах фортепиано. Возбуждающая ласка.

— Позже расскажешь.

К одиннадцати большинство гостей развеселились и опьянели. Обсуждали пошлость пруссаков, бесполезность бельгийцев, вероломство французов, беспощадность русских, ненадежность австрийцев, измену ирландцев, хвастовство американцев, а сверх всего полную негодность англичан.

Каждый гость праздника опирался на какие-то воспоминания, подтверждая все эти мнения, каждое из которых казалось смешнее предыдущего. Смех стал еще громче, когда заметили появление молодого офицера по имени Карлтон с неизвестной девицей. Он помахал рукой, и они помахали в ответ. Дэвид Лейк знал его лучше остальных и подозвал. И тут ресторатор отвел их к столику в другом конце зала. Карлтон усадил девушку, извинился перед ней и подошел.

Группа обменялась с ним шуточками, а он поздравил Кьюби с днем рождения.

— Кстати, вы не слышали? — спросил он. — Нет, вряд ли вы знаете. Недавно стало известно, что Бонапарт высадился во Франции.

Эти вести отрезвили двух-трех человек за столом, а остальные слишком развеселились, чтобы отнестись к этому серьезно.

Нет, Карлтон не знал подробностей. Лишь то, что Бонапарт высадился где-то на юге. Они получили новости посредством нового семафорного телеграфа. Каким-то непонятным образом Наполеон удрал с Эльбы. Он же обещал вернуться, когда расцветут фиалки. Что ж, прошу прощения, но я должен присоединиться к моей милой Клотильде.

Когда он ушел, разговор продолжился, но непосредственность исчезла.

— Представьте себе, — заговорил Дэвид Лейк. — Старина Бони вернулся. Но это просто пустяки. Любопытно, на что он рассчитывает?

— Вряд ли он может на что-нибудь рассчитывать, — вступил в разговор Бартон. — Еще не прошло и года, как его изгнали. Говорят, по пути на Эльбу ему пришлось сидеть в закрытом экипаже, все свистели и плевали ему вслед. Даже собственные генералы от него отреклись.

— Это может означать начало гражданской войны во Франции, — высказался Джон Питерс.

— Сомневаюсь. У него нет сторонников. А где сейчас Носатый? Разве он не посол в Париже?

— Нет, он в Вене, — объяснил Джереми. — На Конгрессе. С Талейраном, Меттернихом и остальными. Мои родители сейчас в Париже. Я попросил отпуск, чтобы приехать к ним на Пасху

— Можешь пока забыть о своих планах, мой мальчик. Тут уж точно поднимется легкая паника, раз старина Бони разгуливает на воле. Пока его не схватят и не отправят обратно на Эльбу с веревкой на шее.

— Веревку еще тогда надо было обмотать вокруг шеи и затянуть потуже! — воскликнул другой гость. — Еще в прошлом году, когда мы его поймали. Или засунуть в мясорубку, как вам? Навсегда с ним разделаться, чтобы не сеял смуту!

После ужина все прошли в танцевальный зал и танцевали до трех ночи. Когда Джереми с Кьюби добрались до своей комнаты, на часах было без двенадцати минут четыре. Огонь в спальне почти догорел, поэтому Джереми спустился вниз за дровами, чтобы вновь разжечь камин.

— Не трогай ни единой пуговицы, — обратился он к Кьюби. — Я все до одной хочу расстегнуть сам.

Что он и сделал при мигающем свете пламени. Когда оба полностью разделись, она подошла к кровати и легла, пока Джереми одновременно целовал и ласкал ее. Казалось, из ее темных глаз с длинными ресницами исходит свет.

— Это не похоть, — проговорил Джереми, — это любовь.

— Только любовь, — ответила Кьюби и взяла его лицо в ладони.

 

Глава одиннадцатая

I

Вести достигали Парижа не сразу, а когда наконец дошли, то поначалу не возымели никакого действия. Король сидел на троне. Бурбоны правили Францией. За пределами границ могущественные армии могущественных королевств не позволят вновь перевернуть мир с ног на голову. Во дворце первыми услышали новость, что Бонапарт покинул Эльбу; многие считали, что он отправился в Африку или искать убежища в Египте. И только четвертого марта семафорный телеграф подтвердил, что Наполеон во Франции и движется с побережья, по пути выступая с заявлениями.

Пятого марта у лейтенанта Хавергала истекал срок парижского отпуска, ему предстояло вернуться в свой полк в Лувен. Он пригласил миссис Кемп, Изабеллу-Роуз и Генри посетить Ботанический сад. Демельза убедила Росса ничего не говорить юноше, и поскольку это его последний день в Париже, она их отпустила.

Сад находился далеко, по другую сторону Сены, поэтому Хавергал нанял экипаж. Там оказался не только ботанический сад, но и большой зоопарк, который особенно понравился Генри и Белле, ведь она ни разу в жизни не видела живых слонов, не говоря уже о других необычных существах, выставленных на обозрение. Волки, пантеры, гиены, дикобразы, олень, газель, лоси и аж шесть львов, при одном из них жила собака в качестве питомца. Куда бы ни направился огромный зверь, маленький терьер-полукровка преданно бегал за ним, а иногда лев высовывал большой язык и облизывал голову песика, после чего терьер опрокидывался на спину и весело лаял.

Поскольку Генри лазил куда вздумается, миссис Кемп целиком сосредоточила внимание на нем, и у Кристофера появилась куча времени, чтобы поболтать с маленькой певуньей.

— Видишь вон того медведя, — указал он, — с белым пятнышком на морде. Его называют месье Бертран.

— Откуда ты знаешь? А почему?

— Говорят, несколько лет назад за ним ухаживал месье Бертран, и однажды кто-то кинул несколько франков в клетку. Бертран решил войти и подобрать их, но медведь ждал и поймал своего кормильца, сжав в медвежьих объятиях до смерти. После чего медведя стали звать его именем.

— Уф! — поморщилась Белла. — Какая жуткая история! Ты знаешь одни ужасные истории. Неужели французов это развлекает? Что за странный народ!

— Уж точно ничем не хуже нас, потому что англичане упиваются медвежьей травлей.

— Но разве они не странные, Кристофер, разве нет? Ты только посмотри на них. Вон, взгляни на тех двоих в узких коричневых панталонах, на тонких ножках и с раздутыми животами. Разве они не похожи на лягушек? Глядишь, вот-вот подпрыгнут, как лягушки!

— Кое-кто зовет их лягушатниками, — согласился Кристофер. — Лягушатниками называют именно французов. Я думал, это из-за того, что они их едят, но ты права — они напоминают лягушек!

Они пошли дальше. Белла что-то напевала себе под нос.

— Что за мелодия? Скажи слова.

Услышьте, как страна стенает

Под гнётом страшной солдатни,

В ваш дом врываются они,

И дочь, и матерь убивая!

— А я ведь не знал слов.

— Меня научил наш слуга Этьен.

— Это чуть ли не изменническая песенка, моя милая.

— Именно поэтому я напеваю ее с закрытым ртом.

Оба рассмеялись.

— Болтовня о лягушках, — продолжил Кристофер, — напомнила мне старого директора школы в Чартерхаусе. По фамилии Лягмор. Само собой, его называли Лягушкой. Или Плеткой, потому что он порол учеников за малейшую провинность. Его страшно ненавидели за то, что он преследовал человека по имени Грин, умного, мягкого и понимающего. Но однажды мы отомстили Старой Лягушке. Давай-ка поглядим на вон тех чудных пташек.

— Нет, расскажи, что случилось, Кристофер. Умираю от желания узнать.

— И как сильно тебе хочется узнать? Вот настолько? — Кристофер показал крохотную щелочку между большим и указательным пальцем.

— Вот настолько, — ответила Белла и расставила руки пошире.

Он восхищенно смотрел на нее.

— Да, и узнаешь. Это в твоем характере, милая. У меня не такой нрав, малышка. По-моему, ты восхитительна.

— Тсс — шепнула Белла, — рядом миссис Кемп.

Но она взяла его под руку, когда они подошли к попугаям.

— Итак, — начал Кристофер, — мы с одним парнем по имени Фландерс посчитали, что нам следует раздавить Лягушку. Когда директор из своего кабинета шел в классные комнаты на верхнем этаже, ему предстояло открыть запертую дверь, к которой только у него были ключи. Но в тот день, когда он направился к двери, он не смог отпереть замок ключом и понял, что там застрял осколок пули. Тогда гадкому человечишке пришлось отступить, спуститься по личной лестнице и вновь подняться, чтобы таким долгим путем добраться до верхнего этажа, а он когда добрался, то был похож на огнедышащего дракона. И вся школа наблюдала, как он проходит по залу и поднимается по лестнице к кафедре, где он обнаружил, что дверь заклинило и он не может войти.

— Как же смешно! — захохотала Белла.

— Однако же, чтобы не отставать от графика, он чуть отступил и, опершись рукой о дверцу, перепрыгнул ее и вошел в свое святилище. Он ослепил взглядом аудиторию и заявил: «Наглых щенков, устроивших все это представление, накажут самым суровым образом розгами, я займусь этим лично». После чего сел и понял, что сможет встать только в том случае, если порвет шелковые панталоны, которые приклеились к стулу.

— Изабелла-Роуз! — неодобрительно проворчала миссис Кемп. — Нельзя так громко смеяться. Леди так себя не ведут.

Белла захлебывалась от хохота. 

— Простите, миссис Кемп, но лейтенант Хавергал рассказывает страшно смешные истории!

Позже, когда они улучили момент и остались вдвоем, перед тем как покинуть сад, Кристофер сказал:

— Завтра я отправляюсь в Лувен. Печально расставаться. Но поверь, я снова тебя найду, даже если для этого придется поехать в Девоншир.

— Корнуолл! — поправила Белла, но без негодования, как обычно в случаях, когда кто-то допускал подобную ошибку.

— Корнуолл так Корнуолл, хоть край земли. Ведь это край земли? Что там в шахтах добывают? Бриллианты?

— Медь и олово.

— А по-моему, и бриллианты.

II

Седьмого марта, которое выдалось в Париже туманным и холодным, газета «Вестник» опубликовала новости о прибытии Наполеона во Францию, и общественность Парижа впервые об этом узнала, хотя слухи ходили уже давно. Но мало что изменилось. Жизнь текла по прежнему руслу. Народ посещал театры и кафе и сновал по оживленным улицам, как обычно. В местечках наподобие кафе «Монтансье» недалеко от Пале-Рояля возникла новая подозрительная деятельность, но мнение этого недовольного меньшинства не принималось во внимание. Чудовище скоро арестуют и отправят обратно на его островок.

Тем вечером Полдарки и де ла Блаши ужинали вместе у Харди, а затем отправились в оперу на улицу Ришелье, чтобы посмотреть оперу Рамо «Кастор и Поллукс». После чего пошли в кафе-мороженое на Итальянском бульваре, где обычно толпились хорошо одетые люди, болтали, пили и смеялись.

Анри побывал у короля и сообщил, что, несмотря на отсутствие опасений, он и министры не полагаются на волю случая. На утреннем совете маршал Сульт, военный министр, один из самых значимых генералов Бонапарта, предложил ввести армию из тридцати тысяч человек в южные провинции, чтобы остановить наступление узурпатора. Граф д'Артуа, брат короля, примет командование, а в подчинении у него будут три французских маршала — Жак Макдональд, Лоран де Гувион Сен-Сир и Мишель Ней. Последний лично встретился с его величеством и пообещал привезти Бонапарта в железной клетке. Также отправили сообщение герцогу д'Ангулему в Бордо, приказывая ему незамедлительно отправляться в Ним.

И все равно у де ла Блашей были сомнения. Как только Бонапарт соберет армию, может начаться гражданская война. Большинство офицеров верны Людовику, но на обычных солдат рассчитывать нельзя. Многие позабыли о скверных временах правления Бонапарта, а помнили только хорошие. Анри выражал уверенность, но беспокоился. Жоди тоже тревожилась.

— А ты, Росс? — спросила она чуть улыбаясь, но с распахнутыми погрустневшими глазами. — Как ты доложишь об этом премьер-министру?

— Я не слишком полагаюсь даже на офицеров. Гастон Руже, я уверен, никогда не предаст короля, но есть другие, с которыми я беседовал и как-то не слишком полагаюсь на их верность.

— Ты больше не виделся с Фуше и Тальеном? — спросил Анри.

— Дважды видел их на приемах, — ответил Росс, — но мы избегаем друг друга

— Будь осторожен, друг мой, — посоветовала Жоди, — таких врагов надо остерегаться.

— Но разве они бонапартисты?

— Они начинали как якобинцы. Теперь подчиняются обстоятельствам. Но Фуше получит больше влияния при Бонапарте, чем сейчас, а ведь теперь ему известно, как я сражалась с ним и его приспешниками при Наполеоне. Тогда он не знал, иначе не оставил бы меня в живых. Но при короле он бессилен.

— Но ведь они устраивают новую революцию в Лилле, чтобы посадить на трон сына Бонапарта.

— Могу сказать, что теперь власти полностью об этом осведомлены. Мятеж должен начаться на этой неделе. Не знаю только, изменит ли появление Наполеона их планы, или это наоборот, часть замысла.

Демельза пыталась понять смысл разговора, который шел то на английском, то на французском. 

— Но если король знает о заговоре, почему их не арестуют?

— Потому, дорогая, что пока они не сделают ход, у нас нет доказательств против них, а еще потому, что Фуше слишком влиятельное лицо, чтобы арестовывать его по подозрению.

— Руже пригласил меня на следующей неделе посетить штаб его корпуса в Осере, — сказал Росс. — Я побывал там в феврале, как тебе известно, и многое узнал от офицеров, с которыми там познакомился.

Жоди пожала плечами.

— На следующей неделе мы уже составим обо всем полное представление.

— Надеюсь, туман рассеется, — сказал Анри. — Сегодня телеграф не работал, а нам важно знать о происходящем на юге.

III

В отличие от Франции, в Корнуолле день выдался погожим, с изумительной видимостью. Ливни смыли снег и сделали воздух таким влажным, что в нем не осталось ни пылинки, ни дыма. Всё было видно на многие мили. Нельзя сказать, что это сильно повлияло на помещения Банка «Уорлегган и Уильямс» в Труро. Окна как всегда были тщательно вымыты, но, как и подобает для здания, где высшая ценность — безопасность, были маленькими и закрыты железной решеткой. Солнце всё равно тайком проникало, но не считалось приоритетным клиентом.

Когда около пяти пополудни Джордж вошел в небольшую контору за основным залом, главный клерк Фредерик Ландер тут же вскочил. Ландеру было сорок шесть лет и, к сожалению, он обладал гнилыми зубами и несвежим дыханием, но Джордж мирился с этим, превозмогая отвращение ради финансовой хватки Ландера.

— Сэр?

Джордж потеребил гинеи в кармашке для часов и уставился на клерка, не вполне понимая, как лучше объявить о цели своего появления.

— Один из наших клиентов — мистер Стивен Каррингтон.

— Да, сэр. И вполне преуспевает, должен признаться.

— Не сомневаюсь. И главным образом благодаря нам. Как вы знаете, он появился у нас около полугода назад и передал свои дела в наши руки. С тех пор он преуспел.

Ландер слизнул налет с зубов.

— Да, сэр.

— Когда он придет, — сказал Джордж, — напомните ему, что его финансовые записи слишком примитивны и сведены к минимуму.

— Именно так, сэр. Я помог ему с этим справиться, как вы просили. Вообще-то раньше это были просто записи в блокноте, да и тех немного. И никаких попыток подвести баланс или записывать детальные расходы. Но с тех пор, с нашей помощью, записи улучшились.

Солнечный зайчик заиграл на счетной книге и попал на серую щеку Джорджа. Он отвернулся.

— Тщательно просмотрите его счетные книги. И до его прихода к нам, но в особенности после. Изучите каждую запись на предмет каких-либо неточностей.

— Да, сэр.

— И если они там есть, найдите их.

— Разумеется, сэр.

Повисла пауза.

— Насколько я понимаю, мистер Каррингтон не особо ладит с цифрами, — произнес Джордж.

— На среднем уровне, сэр, как я полагаю. Он очень... хваткий, так сказать, и обладает чутьем на зарабатывание денег. Но, разумеется, я ему помогаю и советую, как вы просили, сэр, так что, скорее всего, в его нынешних счетных книгах нет серьезных ошибок, сэр.

— Видимо так. Видимо так. Но вы уверены, что сведения, которые он вам дает, полностью соответствуют действительности?

— Не то чтобы уверен, сэр. Но не думаю, что он намеренно вводит нас в заблуждение. Он не слишком терпелив, да и времени для записи каждой детали у него не хватает. Чтобы записать всё черным и красным по белому, так сказать. Для этого нужен полноценный клерк.

— В общем, займитесь этим. Я хочу, чтобы вы не пожалели на это времени.

— Как раз на прошлой неделе, — сказал Ландер, — он заключил контракт только на основе устных договоренностей и пожав руки. Подвести итоги он собирался позднее. Вы желаете...

— Посмотрите, что вы сумеете обнаружить, — нетерпеливо оборвал его Джордж. Лучше, чтобы не возникло никакого непонимания.

IV

Французское светское общество, точнее сказать, англо-французское светское общество, по крайней мере его часть, имеющая связи при дворе, посчитало Росса и Демельзу приятной парой, они посетили несколько приемов, иногда вместе, иногда раздельно. Демельза вместе с Эмили Фицрой Сомерсет отправилась к грозной мадам де Сталь. Собралось блестящее общество, включая ее тайного мужа, Альбера де Рокка, и дочь Альбертину. Поначалу Демельза пришла в ужас, но ради нее беседа весь вечер велась на английском, и Жермене, как называли мадам де Сталь ближайшие друзья, явно понравилась живая и остроумная Демельза.

Мадам де Сталь заявила, что если по какому-то неудачному стечению обстоятельств Наполеон снова получит контроль над Францией, это будет означать конец свободе.

Тем же вечером Росс поехал с Чарльзом Баготом в Пале-Рояль. В огромном здании с пятью внутренними дворами когда-то жили герцоги Орлеанские, а в последнюю четверть века оно служило местом для самых низменных удовольствий. Несмотря на близость к Лувру, дворец был окружен лабиринтом узких улочек и переулков и считался центром разврата. Приличные женщины туда не заглядывали, но Багот сказал, что мужчина, посещающий Париж даже с самой серьезной миссией, не может не провести здесь хотя бы один вечер.

Первый этаж представлял собой аккуратную вереницу магазинов и прилавков, а также бесчисленных ресторанов, кафе и питейных заведений. Внизу протянулись обширные винные погреба, залы для карточных игр, бильярдные, танцевальные залы и пивные. На втором этаже — залы для игры размером побольше и бордели, совершенно открытые всем взглядам. Верхний этаж главным образом занимали проститутки, но вообще-то они были повсюду. Кругом шумели, ссорились, потели клоуны, везде обнаженные тела, пьяная солдатня, нищие и карманники. Неудивительно, что теперешний герцог Орлеанский не предъявлял свои права на дворец.

В этот вечер случилось единственное неприятное происшествие — пьяный гренадер наступил Россу на ногу, а вместо извинений намеренно поставил подножку. Казалось неизбежным, что они обменяются визитками и назовут секундантов, но Росс, изменив собственным привычкам, многословно извинился и настоял на покупке французу выпивки, так что всё закончилось мирно. Они покинули француза смеющимся, но громко твердящим про le sale Anglais .

Когда они оказались вне пределов слышимости, Чарльз Багот произнес с намеком на упрек:

— Вы отлично выпутались. Эти болтающиеся без дела офицеры не могут придумать ничего лучше, чем затевать ссоры и стрелять друг в друга.

— Такие инструкции я получил, — ответил Росс.

В воскресенье их пригласили на ужин к графине де Жорда в ее апартаменты на улице Клиши. Росс рассказал о приглашении Жоди де ла Блаш, как и о многом другом, и та сказала:

— Я знаю ее только понаслышке и никогда не встречала. В Париже много подобных людей. У нее нет титула, это просто для вида. Как вы уже поняли, в Париже нынче титулы в чести, просто нельзя позволить себе обходиться без титула.

— Но ты всё же отказалась от своего.

Жоди потеребила кольцо де Сомбрея.

— Это был австрийский титул. А в Париже де ла Блаш может обойтись и без титула.

Росс склонил голову.

— Есть ли веские причины отказаться от ужина у этой дамы, не считая того, что предположительно она куртизанка?

— Она не столько куртизанка, скорее авантюристка, нанятая другими авантюристами, чтобы соблазнять неосторожных. После ужина вас пригласят поиграть в карты, а они всегда меченые.

Росс переглянулся с Демельзой.

— Мы приняли приглашение, но можем найти предлог... — А потом обратился к Жоди: — Там будут офицеры?

— О да, безусловно.

— Значит, скорее всего, будут говорить о Бонапарте... А я пытаюсь получить все возможные сведения... Не лучше ли мне пойти без Демельзы?

— Нет, — отозвалась Демельза.

И они пошли вместе.

V

Хозяйка выглядела элегантно в узком платье с черными блестками и страусиными перьями. Она любезно обходилась со всеми гостями, тоже титулованными и состоятельными, из армии и флота, с которыми Полдарки прежде не встречались.

Еще один красивый дом с двумя прилегающими друг к другу комнатами: столовой и игорным залом. Серебряные канделябры освещали каждый конец обеденного стола, накрытого дамасским шелком, а на нем стоял лиможский фарфор и старинное серебро. Говяжье филе, дичь, домашняя птица, ветчина, язык, омар, салаты; консервированные овощи и сладости, взбитые сливки, желе, фрукты. Комнаты казались больше из-за зеркал и зеркальных подсвечников с зажженными свечами; темно-красный и золотистый бархат украшал камины; люстры на потолке, казалось, блестели больше от хрусталя, чем от свечей.

Перед ужином и во время него, как и ожидал Росс, все говорили только о Бонапарте. Всех занимало его появление, но поскольку туман так и не развеялся, точных сведений добыть пока не представлялось возможным. Говорили, что он достиг Гренобля, проходит две сотни миль в неделю и не сделал ни одного выстрела. У ворот Гренобля, столкнувшись с войсками под командованием враждебных ему офицеров, которые приказали открыть огонь, он вышел вперед и крикнул: «Солдаты Пятого линейного полка, вы меня узнаете?». А когда стало понятно, что они его узнали, распахнул шинель, направился к ним с улыбкой и предложил застрелить своего императора. Те единодушно сложили оружие и присоединились к нему.

Одни утверждали, что сейчас у Бонапарта в распоряжении войско из четырех тысяч солдат, другие — что из восьми тысяч. В любом случае, все эти события случились уже несколько дней назад. А что насчет Лиона, административного центра департамента Рона, находящегося всего в восьмидесяти милях от Гренобля, где роялистами командует граф д'Артуа, брат короля? Говорят, Наполеон по пути натолкнулся на сопротивление и повернул на юг.

Шли разговоры о вспыхнувшем восстании в Лилле под руководством генерала Лефевра-Денуэтта, который теперь продвигается к столице...

Но в основном царило радостное настроение — не без помощи сухого, прохладного и покалывающего шампанского, поданного перед ужином, во время и после. Вскоре после ужина толпа плавно перетекла в игровой зал, где в центре красовался длинный овальный стол для азартных игр, «красное и черное» по одну сторону и рулетка по другую. Прехорошенькая девица-француженка подошла к Россу, и тот позволил отвести себя к игровым столам. Они с Демельзой так и задумали — он должен прикинуться простофилей; но она все же предпочла бы, чтобы девица оказалась менее сногсшибательной.

С самого начала они заметили герцога Отрантского, который на этот раз пришел без Тальена. Они старались избегать герцога, но у игрового стола столкнулись с ним лицом к лицу.

— Сэр Росс, — сказал герцог монотонным голосом священнослужителя. — Вы все еще в Париже?

— А вы полагаете, мне следует находиться где-то еще?

Это была их вторая встреча и беседа. Росс с беспокойством посмотрел на цареубийцу, былого лидера якобинцев, который благодаря совершенным навыкам интригана пережил натиск революции, диктаторства, реставрации монархии и продолжал оставаться у власти.

— Мои сведения весьма точны, — произнес Фуше, поклонившись Демельзе. — Мне доложили, многие англичане готовятся к отъезду из Парижа, если уже не уехали. Я так понимаю, герцогиня Веллингтон собирается отбыть завтра.

— Вы намекаете, что англичанам опасно оставаться в Париже?

— Я ни на что не намекаю, сэр. Я просто наблюдаю и заметил, что уезжает из страны больше людей, чем приезжает. Полагаю, нельзя совершенно отметать возможность, что Наполеон может вновь захватить Францию — избави Боже! — и англичане натерпятся от него, как раньше. Так считает ваш посол, который посоветовал соотечественникам покинуть страну.

— А что если другой мятеж окончится успешно?

— Другой? — глаза Фуше, напоминавшие Демельзе лисьи, затуманились. — А, вы про то восстание генерала Денуэтта? Если римского короля посадят на трон, наступит эпоха регентства, и я надеюсь в этом поучаствовать. Могу заверить вас, что в таком случае англичанам бояться нечего!

— А французам? — спросил Росс. — Сторонникам монархии?

— Что ж, — Фуше пожал плечами. — Мне не привыкать жить в разных условиях; а им что мешает привыкнуть?

— Вероятно, не все умеют так же, как вы, приспосабливаться к обстоятельствам. — Заметив, насколько Фуше не понравилось это высказывание, Росс добавил: — Многим не предоставили такой возможности.

— Я не вполне вас понимаю.

— Учтивость запрещает мне напомнить вам о бойне в Бретани, где бессчетное число женщин и детей казнили на гильотине.

— Странный вид учтивости, сэр, — улыбнулся Фуше. — Как будто вы желаете оскорбить, делая вид, что все совсем наоборот. Это такой английский обычай?

— Английский обычай, — отчеканил Росс, — выражать неприятие к цареубийцам. 

         Он отошел.

— Росс, — прошептала Демельза, — не следовало так говорить! Ты же обещал! Он очень опасный человек.

— Которому место в тюрьме, — проговорил Росс, вытирая взмокшие от ярости ладони. — Так и случится, если Бурбоны укрепят позиции и восстание потерпит провал.

— А если мятеж удастся? — спросила Демельза, а восхитительная француженка ухватилась за его рукав.

Они сыграли, но Росс был слишком опытным картежником, чтобы проиграться. Двое сидящих рядом военных обменивались за игрой новостями и предположениями, Росс внимательно прислушивался и принимал всё к сведению.

Какое-то время Демельза наблюдала за игрой, затем подошла к столу, где подавали кофе. Ей нравилось шампанское — в отличие от большинства вин оно поднимало настроение, а не утяжеляло голову — но вскоре у нее пересохло во рту и стала мучить жажда. Как сказала бы Пруди, пересохло во рту, как у одноглазой гусыни. Так что она выпила чашку кофе. Французы умеют готовить кофе. В Корнуолле редко его пили, отныне его станут пить в Нампаре гораздо чаще.

Она подумала о захворавшем Генри. До сих пор перемены в питании и обстановке не настолько сильно на него повлияли, но сегодня он капризничал и привередничал. Демельза на всякий случай взяла с собой кучу разнообразных порошков и сиропов Дуайта, надеясь, что какой-нибудь ему поможет. Хвала небесам за миссис Кемп, которая оставалась непримиримой во время их пребывания в стране, не одобряя все французское, но постепенно привыкла, сама того не заметив. Миссис Кемп являла собой крепкую и прочную корнуольскую основу, к которой можно вернуться или положиться на нее.

Она хорошо справлялась и с новым настроением Изабеллы-Роуз. Как можно догадаться, Изабелла-Роуз тоже приболела. Два дня после отъезда лейтенанта Хавергала она почти не ела, ковырялась в тарелке, жаловалась на головные боли, по малейшему поводу готова была разрыдаться. Росс не обладал великим терпением с капризными детьми, поэтому хорошо, что большую часть времени он проводил с Анри де ла Блашем в парижских казармах.

Само собой, это первая любовь. Демельза прекрасно знала ее признаки. Печально, что любовь пришла к Белле так рано, потому что в таком возрасте нет надежды на благоприятный исход. Хотя, может, оно и к лучшему. Первая любовь ужасна для девушки, да и для юноши. После этого, вероятно, так плохо уже не будет, Изабелла-Роуз справится, и у нее появится иммунитет.

По правде сказать, она уже справлялась. Демельза слышала, как сегодня она напевала себе под нос; удивительно, как все отсутствующее быстро забывается, подобно цветочному саду, откуда улетел шмель.

Этим утром, на мессе в часовне Тюильри, они видели короля Людовика. Почетным гостям позволялось сидеть в Маршальском зале и смотреть, как король идет в часовню. С обмотанной бинтами ногой он двигался неуклюже, ему помогал паж; но сам он выглядел радостным, здоровым и счастливым; король кивал англичанам и другим гостям. Как побежденный узурпатор с дурной славой может сбросить его с трона?

А как там Дуайт с Кэролайн? Если они слышали о побеге Бонапарта, то решатся ли теперь покинуть Англию? Разве Бонапарт не отнесся особенно радушно к английским ученым, таким как сэр Гемфри Дэви, пригласив его встретиться с французскими учеными в самый разгар ожесточенной войны? Так что даже если и случится невероятное...

Демельза завела беседу с двумя красивыми юношами-французами, чьих имен не знала. Она немного подучила французский, чтобы ее понимали двое домашних слуг, но когда дело касалось светского приема наподобие этого, ее языковые познания оказались скудными, и Демельзе пришлось помогать юношам справляться со своим ломаным английским.

Тем не менее, они делали успехи, и каким-то образом все трое стали обмениваться забавными репликами о Пале-Рояле, оба заверили ее, что там все далеко не так отвратительно, как болтают, и они с превеликим удовольствием покажут ей окрестности после пяти вечера.

У двойных дверей возникла какая-то суматоха, она распространилась от просторного фойе до игрового зала. Вошел человек в несоответствующей приему одежде, с мрачным лицом, в кожаном кителе, панталонах для верховой езды и сапогах, весь в грязи и пыли.

Послышался поток французских слов, которые Демельза не могла разобрать, а потом один из ее молодых спутников (тот, что повыше), наклонился, чтобы объяснить:

— Лион пал.

 

Глава двенадцатая

I

— Да, герцогиня уезжает этим утром, — сказал Фицрой Сомерсет. — Несколько преждевременная мера, разумеется, но если произойдут новые сражения, а они, несомненно, произойдут, если Наполеон продолжит наступать, то Париж перестанет быть безопасным местом для герцогини Веллингтон. Если что-то пойдет не так, она станет слишком важной добычей. Что касается людей, которые просто приехали отдохнуть, выбор остается за ними. Ней с двадцатитысячной армией остановит наступление Наполеона. И есть еще целый армейский корпус в Сансе.

— Кажется, гарнизон Лиона и отряды в окрестностях сдались без единого выстрела, — заметил Росс.

— Они не сдались, просто переметнулись на другую сторону. А какие у вас планы, Полдарк?

— Разумеется, я останусь. Думаю, депеши, которые я стану посылать домой, могут оказаться важными. В конце концов, эти непредвиденные обстоятельства придали хоть какой-то смысл моему присутствию.

— А ваша семья?

— Пока что останется со мной.

— Я не уверен насчет Эмили. Вы знаете, что она носит ребенка?

— Нет, не знал. Мои поздравления.

— Спасибо. Но в нынешних обстоятельствах я бы предпочел отправить ее домой. Если что-то случится, лучше, чтобы она была в безопасности.

— Разумеется. Нет ли у вас новостей о другом восстании?

— Что? А, вы про Лилль? Они потерпели крах. В воскресенье часть армейского корпуса выдвинулась из Лилля под командованием генерала Денуэта, выступая в поддержку короля Римского. Но их план встретил так мало энтузиазма, что ко вчерашнему вечеру от мятежников едва ли осталась одна бригада. Они рассредоточились в Фонтенбло. По крайней мере, хоть один кризис позади.

— А что Фуше? — спросил Росс.

— Фуше? — приподнял бровь Сомерсет.

— Разве не он стоял за восстанием?

— Я такого не слышал. А вы?

— Мне говорили.

— Интересно, знает ли обо всем король.

— Теперь, возможно, уже и знает.

Сомерсет взглянул на Росса.

— Ваша миссия свела вас со странными людьми...

Росс не ответил.

— Как бы там ни было, — заметил молодой дипломат, — я сомневаюсь, что против Фуше выдвинут обвинения. Будет сложно найти доказательства, да и сейчас, когда королю нужна максимальная поддержка, он побоится тронуть его и потерять доверие якобинцев. Не забывайте, что при Бурбонах у тех гораздо больше свободы, чем когда-то при Бонапарте.

— Знаете, меня снова пригласили в Осер в четверг.

— Вы не поедете?

— Может, и поеду. За два дня, разумеется, может произойти решающее сражение. Но из Лиона до Осера далеко, я посмотрел по карте. Почти двести миль. Армия не в состоянии двигаться так быстро, даже если не встречает сопротивления.

— Что ж, — сказал Фицрой Сомерсет, — погода улучшилась, и теперь мы будем получать новости быстрее. Надолго вы уезжаете?

— Если выехать в четверг, я окажусь в Осере в пятницу вечером. Пятничный вечер снова проведу в гостях у генерала Руже. Думаю, он захочет показать мне кавалерийские учения в субботу: я могу уехать в субботу вечером, и тогда окажусь дома вечером воскресенья.

— Надеюсь, в конюшнях, которые я рекомендовал, нашлась приличная лошадь?

— Превосходная, благодарю вас. — Росс поднялся. — Знаете, я только что понял — не будет никаких кавалерийских маневров. Разве что начнется наступление.

Когда он вернулся на улицу Виль-Левек, то принес с собой два письма, пришедших по дипломатической почте и переданных Фицроем Сомерсетом. Письма от взрослых детей.

Джереми писал:

Дорогие отсутствующие родители!

Надеюсь, вы счастливы и хорошо проводите время, сохраняя моральное достоинство среди безнравственности Парижа. У нас тоже все хорошо, и мы очень, очень счастливы. Год назад я бы не поверил, что такое возможно.

Вчера у Кьюби был день рождения. Я устроил праздник, на который пригласил нескольких друзей. Он закончился только перед рассветом, и все мы получили большое удовольствие. Она изумительная жена, и я продолжаю благословлять судьбу за то, что (не без поддержки матери и возмутительного призыва отца) сумел убедить ее сбежать со мной. Я очень хочу, чтобы вы узнали ее поближе как можно скорее, и счастлив, что в вашей парижской квартире найдется комната для нас, потому что в последнее время мы поиздержались. Вернее, поиздержался я, а Кьюби все это время пыталась удержать нас на плаву, дергая меня за руку, когда я тянусь за кошельком. Мы должны провести вместе по крайней мере неделю, чтобы я снова увидел своего подросшего братика и подергал Беллу за волосы. Вы не знаете, когда приедут Энисы? Будет вдвойне чудесно, если они тоже останутся в Париже на Пасху.

Вчера до нас дошли новости, что старик Бони сбежал с Эльбы и теперь снова во Франции. Бельгийцы поговаривают, что Англия специально позволила ему улизнуть. Можете себе представить более идиотские слухи? Другие думают, что он сразу же пойдет прямо на Брюссель, так что англичане уезжают. Уверен, вы располагаете более свежими новостями, но он наверняка выставит себя на посмешище. Возможно, сейчас он уже повержен, и его тень больше не нависает над нашими пасхальными каникулами.

Не сделали ли вы перед отъездом предварительных прогнозов прибыли от Уил-Лежер? Когда я был дома, тридцатый, сорок пятый и восьмидесятый уровни давали неплохую руду, так что я надеюсь на небывалые дивиденды, чтобы избавиться от долгов. Мне не терпится пожить дома подольше, чтобы тщательно вычистить здание подъемника — кроме насоса, который, разумеется, безупречно чист. Такова уж любопытная привычка горных инженеров — волноваться только о движущихся деталях.

Кстати, вы слышали о трагедии, случившейся в Ньюкасле, что в Дареме? Множество людей собралось посмотреть на открытие новой железной дороги на паровой тяге, которая перевозила вагонетки с углем к причалу. Двигатель взорвался, и десять человек погибли, а еще пятьдесят получили ужасные ожоги. Возможно, в армии мне даже безопаснее! Серьезно, некоторые люди так ничему и не учатся. Приятно было услышать, что «Таймс» в Лондоне скоро начнет печататься при помощи парового двигателя. Возможно, статьи станут более взрывными!

Кьюби сидит рядом со мной и, как и я, шлет вам свою любовь.

Ваш любящий сын,

Джереми

Клоуэнс писала:

Дорогие мама и папа!

Было просто замечательно получить ваше письмо и узнать, что вы благополучно разместились в комфортабельном доме. Как же вам повезло оказаться там! Я так вам завидую, а особенно Белле за то, что ей выпала возможность подучить французский. И возможность увидеть Париж после стольких лет войны!

Надеюсь, вы получили мое предыдущие письмо, в котором я говорила, как обрадовалась папиному решению принять титул. Это очень правильный поступок. Постепенно вы привыкаете к новым обращениям. Стивен говорит, что аж вытянулся дюйма на три от осознания, что его тесть — баронет.

Мы начали строить новый дом! Это так захватывающе, и я верю, что когда мы закончим, выйдет потрясающе. Стивен порой уезжает, но реже, чем обычно. Сид Бант за главного на «Леди Клоуэнс», а Эндрю — на «Шасс-Маре». Стивен так гордится «Адольфусом», что сейчас использует его для коротких рейсов во Францию и сам командует судном. Ему невыносимо надолго уезжать из Фалмута, но он спросил, не смогу ли я заменять его на время отъездов, и помочь с бухгалтерией, когда он дома. Разумеется, я с удовольствием займусь этим и вскоре начну заполнять коносаменты в трех экземплярах!

Но до этого вы уже вернетесь из Парижа и расскажите мне все о своих приключениях. Дуайт и Кэролайн с нетерпением ждут возможности присоединиться к вам, а я могу лишь мечтать, чтобы у нас со Стивеном отросли крылья и мы присоединились бы к семейному празднику.

Леди Харриет Уорлегган очень озабочена тем, что кто-то установил охотничий капкан в лесу недалеко от Кардью, один из ее догов сбежал несколько недель назад и попал в ловушку. Я случайно нашла его, когда возвращалась от Энисов в сопровождении Певуна Томаса, и мы принесли пса домой. Ему поставили на ногу лубок, но думаю, все пройдет. Ярость Харриет не знает границ. Она все еще пытается обнаружить, на ком лежит ответственность, и сузила круг поиска до Деворанов и Хиллов. (Разумеется, лорд Деворан не обидит и кролика, но Бетти способна на что угодно!). Склоняюсь к тому, что виновата она.

Как бы там ни было, в выигрыше оказался Певун, ведь Харриет подарила ему пять гиней и новый костюм. Не думаю, что он когда-нибудь видел подобные деньги — обратно он наверняка возвращался, приплясывая на снегу и распевая дискантом. Он держится намного лучше с тех пор, как Дуайт за него взялся. Он прекрасно себя проявил в истории с собакой.

Сейчас стоит прекрасная погода, но дует холодный ветер. Нарциссы вовсю цветут — уверена, сад в Нампаре сейчас во всей красе. Я тоже надеюсь разбить сад. Полагаю, он окажется не защищен от восточных ветров, но стены как в Нампаре вполне компенсируют этот недостаток!

На прошлой неделе мы два раза ездили охотиться с Ситиансами. Неро хорош, но Стивен все еще присматривает охотничью лошадь для себя. Брать их внаем дорого, но мы не можем вечно одалживаться у Харриет. На той неделе я видела в Труро Пола Келлоу, выглядел он щеголевато — его транспортное предприятие, что удивительно, процветает. Он был в компании новой любовницы по имени Мэри Темпл, с которой я до этого не встречалась. Говорят, что она дочь Темплов из Трегони. Они, должно быть, богаты, верно?

С любовью,

Клоуэнс

— Не похоже, что Джереми знает твои новости, — заметила Демельза, переворачивая письмо. — Послано на имя капитана Полдарка и миссис Полдарк. Ты же говорил, что писал ему?

— Писал. Кажется, просто не упоминал об этом.

— Ты... Как же так, Росс! Поверить не могу! Как ты мог не сказать самого главного! Мне стоило бы написать ему самой!

— Ну и что мне, по-твоему, написать? — спросил Росс. — «Дорогой Джереми, ты будешь поражен тем, что эгоизм твоего отца взял верх над его честностью. Он — не сопротивляясь на каждом этапе, протестуя громко, но неискренне — допустил, чтобы его заставили принять титул, которого не заслуживает и который ему не нужен. Более того, этот глупый придаток, который теперь станет вечно болтаться спереди и сзади его фамилии, после его смерти, которая может случиться в любой день, перейдет к тебе. Это пятно, этот шрам, этот отросток никогда не исчезнет». Так что ли?

Он не смог продолжить, потому что Демельза залилась хохотом.

— Прекрати! — рассердился он. — Ты напоминаешь мне Беллу!

— Любовь моя, — задыхалась от смеха, сказала Демельза, — мой милый, милый Росс! Я и не знала, что ты можешь так прекрасно... Прекрасно выражать свои мысли! Ты говоришь, что не создан для Палаты общин, но уверена, что вся палата — палата, это ведь правильное слово? — слушала бы тебя, затаив дыхание! — Она вдруг переменила тон: — Но не кажется ли тебе, любовь моя, что в глубине души ты неискренен? Не потому, что принял титул, а потому, что считаешь, будто Джереми станет смотреть на него в подобном свете. Дорогой, да никто так на это не смотрит. Даже твои радикальные друзья! Разве не решат они, что иметь в друзьях сэра Росса Полдарка куда ценнее, чем прибегать к помощи капитана Полдарка?

— Ты не понимаешь...

Она подошла к нему и сжала его руку.

— В чем-то понимаю. Ты слишком горд, чтобы иметь титул, разве не так? Твое имя и без того достаточно хорошо где бы то ни было. Что ж, никто так не гордился фамилией Полдарк, как я, когда вышла за тебя. Но ведь это словно маленькая вишенка на торте, верно? Не стоит принимать это настолько серьезно. Не стоит возноситься или гордиться. Ждать, что народ станет кланяться и любезничать с тобой, потому что ты баронет. Позволять кому-то влиять на твое мнение о людях и правах человека, справедливости или свободе. Ты такой же, какой и всегда, и если мир думает иначе, то скоро поймет, что заблуждался.

— У тебя холодные руки, — заметил он.

— Это у тебя горячие, — ответила она, — ты горячишься от досады, что кто-то заставил тебя принять то, чего ты принимать не хотел. А теперь ты должен сесть и сегодня же написать своему сыну. Или это сделаю я.

— Кто-то стучит, — сообщил Росс.

— Пусть подождут, капитан Полдарк, — ее рука скользнула по его руке. — Смотрите лучше, как ваш жар согревает мои руки, капитан Полдарк. Ну, а мое сердце согрелось бы от осознания, что это радует вас так же, как и меня.

— Это тебя радует?

— Разумеется. Как я и сказала, это лишь вишенка на торте.

— Кэролайн так и знала, что ты обрадуешься.

— Кэролайн? Но ведь вы не виделись!

— Мы встретились как-то днем, после Рождества. Она сказала, ты захочешь, чтобы я принял титул.

— Да ты прислушиваешься к ее мнению больше, чем к моему!

— Иногда. По некоторым вопросам. Да. Кто-то стучит.

— Если мы достаточно выждем, они уйдут.

— Жоди говорила, что зайдет сегодня, чтобы сводить тебя за покупками. Но для нее сейчас рановато.

— Даже не знаю, чего мне еще хочется. Разве что еще одни туфли. Росс, а Джереми прав? Лежер дает неплохую руду?

— Очень хорошую. Нам не придется перебиваться с хлеба на воду.

— Очень надеюсь, что Джереми не угодит в лапы ростовщиков. Мне всегда казалось, что ему удается хорошо управляться с финансами. Теперь я не так уверена.

— Почему? Что он сделал?

— В письме он говорит, — быстро поправилась Демельза, — что наделал долгов. Меня просто огорчает, что кто-то из моих детей в долгах.

— Никто не собирается открывать, — проворчал Росс. — Морис — ленивый шельмец, да и Этьен немногим лучше.

Он отстранился от жены.

— Росс, — начала она.

— Да?

— Если тебе так ненавистен титул, то почему ты позволял называть себя капитаном? Неужели простого «мистера» недостаточно?

Он посмотрел на нее. А затем шагнул вперед и щелкнул по носу.

— Ох! — воскликнула Демельза.

Росс поцеловал ее в нос и погладил ее по руке, прежде чем подойти к двери.

— Это тебе нужно выступать в парламенте, — заявил он. — Не мне.

II

Стоявшая за дверью Жоди уже собиралась уходить.

— Я думала, вас нет дома. Приехала пораньше, потому что вечером у меня может не быть времени. Ты сможешь поехать со мной сейчас, Демельза?

Она выглядела очень элегантно в алом мериносовом пальто и белой шелковой шляпе, украшенной полосатой лентой. Но ее лицо было бледным, а темные глаза безрадостными.

— Только не в этом платье! — воскликнула Демельза. — Дай мне пять минут, чтобы переодеться. Ты на фиакре?

— Да. Тут довольно далеко.

— Я с радостью проедусь.

— Одевайся потеплее, сегодня холодный ветер.

Когда Демельза ушла, Росс подошел к окну, чтобы посмотреть на аккуратный маленький экипаж с ожидающим кучером, запряженный чалой лошадью.

— Ты привезла еще и плохие новости?

— Наверное, плохо то, что у нас нет новостей.

— Расскажи.

— Что ж, мы получили рапорты о прокламациях Бонапарта. Он провозглашает себя освободителем своих верных подданных от навязанной иностранцами тирании Бурбонов. Говорит, его орлы вновь расправили крылья и будут парить от шпиля к шпилю, пока не достигнут Нотр-Дама. Объявляет, что покинуть Эльбу ему позволили англичане, под чьим контролем находится Средиземное море, что по дороге к нему присоединятся императрица и сын, король Римский, и очень скоро они проведут коронацию в Париже. Подразумевается, что Австрии также по душе его возвращение. Он уже назвал некоторых членов своего правительства: Камбасерес — министр юстиции, Карно — министр внутренних дел. Фуше вернули прежнюю должность начальника полиции. Бонапарт обещает свободные выборы, свободную прессу... Но в первую очередь, заявляет, что пришел с миром и желает мира со всеми народами. Он пришел, чтобы восстановить империю, а также достоинство и самоуважение Франции.

— Частично это ложь, но она многим понравится, — сказал Росс через минуту.

— Свободная пресса! — воскликнула Жоди. — В Париже при Бонапарте печатались четыре газеты, и все под строжайшим правительственным контролем.

— Что нам еще известно?

— Говорят, его маршрут пройдет через Макон и Шалон до Дижона. Но сначала ему придется встретиться с армией Нея и победить её.

— Вы полагаетесь на Нея?

— Друг мой, я его хорошо знаю. Он жил беспутно и ярко. Импульсивный, щедрый, смелый до крайности, горячо любит жену, несмотря на все свои измены, несдержанный, вспыльчивый, эмоциональный. Он сильно разругался с Бонапартом, но я подозреваю, да, подозреваю, втайне его любит. Под его командованием находятся два крайне лояльных генерала, Бурмон и Лекурб, которые поддержат его в верности королю, даже если он будет колебаться. Но вряд ли он станет колебаться — после таких-то посулов.

Росс подкинул дров в камин. Стоял холодный день, а при северном ветре в этой комнате всегда становилось зябко.

— Что ж, хотя бы другое восстание провалилось. Наступление из Лилля. Мне сообщил Фицрой Сомерсет.

— Сегодня я не видела Анри. Он трудится день и ночь, чтобы собрать сильные войска, на случай, если они понадобятся. Королевская охрана уже почти удвоилась за счет роялистов-добровольцев. Во дворце есть все признаки высокого морального духа и горячей привязанности. Вторая армия соберется под Мелёном.

Демельза вернулась, закутавшись в серое замшевое пальто с лисьим мехом на рукавах и воротнике. На голове шляпка из зеленой замши с ярким пером. Жоди улыбнулась.

— Мы ненадолго, Росс, у меня днем неотложные дела.

— А что Фуше? — поинтересовался Росс.

— Ах да, Фуше. Все очень странно. Король послал за ним этим утром. Он знал о его связи с Денуэттом, но не собирался подавать виду. Король надеялся попросить у него совета, предполагая, что Фуше окажется полезным во время кризиса. Но когда за ним послали, выяснилось, что герцог Отрантский уехал на несколько дней. Чисто дипломатический отъезд. Он затаился где-нибудь в Париже — несомненно, в компании Тальена — и не покинет своего убежища, пока не узнает, как развиваются события.

— Бонапарт уже заявил, что хочет видеть его своим новым начальником полиции.

— Так говорят наши агенты. Разумеется, если это случится... — Жоди открыла дверь и подождала Демельзу.

— Что случится? — переспросила Демельза.

—Меня арестуют в ту же минуту. Фуше никогда не упустит такую возможность.

 

Глава тринадцатая

I

Но шестнадцатого все изменилось. «Вестник» опубликовал официальное донесение, полученное утром по телеграфу. В нем утверждалось, что хотя в Маконе, Шалоне и Дижоне наблюдаются народные волнения, в них участвует исключительно простонародье. Наполеон с измученным войском из четырех тысяч человек и немногочисленной кавалерии отступил от Лиона, а его солдаты массово дезертируют. Он застрял в самом центре Франции, и на него наступает маршал Ней.

Похоже, крах Лилльского восстания повторяется.

Военный министр заглянул в офицерскую караульную парижских казарм и заявил: «Что ж, господа, можете снимать сапоги. Командующий авангарда Наполеона захвачен в плен и сейчас находится в моей квартире. Денуэтт и его сообщники под охраной. Генерал Маршан в тылу Наполеона. Все идет хорошо и закончится быстро. Критическое положение позади».

«Вестник» также опубликовал заверения в преданности, присланные в Тюильри главами департаментов со всех концов Франции. Король посетил заседание Палаты депутатов и произнес трогательную речь, сорвавшую громкие аплодисменты. Он объявил, что проведет смотр шеститысячного парижского гарнизона, который состоится на следующий день на Марсовом поле.

Теперь, когда спало основное напряжение, Росс, как и планировал, отправился в Осер. Он больше недели не получал вестей от генерала Руже, но решил, что если приедет в Осер и обнаружит, что из-за кризиса у Руже поменялись планы, ничего страшного не произойдет. Росс чувствовал, что лучше поймет переменчивые симпатии армии, если побывает в её расположении.

К его удивлению, на этот раз найти хорошую лошадь оказалось затруднительно. Слишком много людей в последнее время решили покинуть Париж. Он задумался, действительно ли Фуше и Тальен уехали из города, или, как подозревала Жоди, просто залегли на дно. Он чувствовал бы себя немного счастливее, оставляя Демельзу на три дня, если бы знал, что Тальен сидит под замком. Хотя, видит Бог, если он появится и позволит себе какие-нибудь вольности, то наткнется на разъяренную кошку (а еще на двух слуг и возмущенную методистку из Корнуолла).

Странно, думал он про себя, что уже слышал имя Тальена, который много лет назад — осенью будет двадцать — нарушил гарантии, данные генералом Гошем. Слышал это имя, проклинал его, а потом почти забыл. Росс и подумать не мог, что однажды вновь встретится с этим зловещим человеком. Ему казалось, что все чудовища вроде Робеспьера окончили жизнь на гильотине, к которой в свое время приговорили стольких людей. Но все не так.

Лучшей лошадью, которую удалось раздобыть Россу, оказался старый серый мерин по кличке Байонн. Его привели в четверг утром, и после нежного расставания с семьей Росс выехал из Парижа и направился на юг, в Мелён. Поскольку его и без того неторопливая лошадь вскоре охромела, он оказался в Сансе лишь поздно вечером и остановился на ночь на постоялом дворе у реки. Семнадцатого он выехал пораньше, но непрекращающийся дождь сделал поездку малоприятной.

II

В то утро, когда Росс покинул Санс, до Парижа дошли новости о том, что маршал Ней не только не пленил императора, но и три дня назад переметнулся на его сторону под Лон-ле-Сонье. Вся армия за исключением нескольких преданных королю офицеров последовала его примеру. «Неужели ни у кого не осталось чести?» — спросил король, когда узнал о случившимся. Несмотря на это, он провел смотр войск на Марсовом поле и вернулся к повседневным обязанностям.

Стало ясно, что во время наступления Бонапарт захватил семафорные станции и с их помощью прислал вчерашние обнадеживающие новости. Ничто не создает панику скорее, чем оптимистичная информация, которая, как выясняется позже, основана на лжи.

Днем мрачный и подавленный Анри де ла Блаш пришел навестить Демельзу.

— Жоди сказала, что Росс уехал в Осер. По пути он наверняка узнает о предательстве Нея и приближении Наполеона и повернет назад. В любом случае, он англичанин и гражданское лицо, так что едва ли ему грозит какая-то опасность. Как бы там ни было, мы с Жоди считаем, что вам пора получить паспорта для отъезда из Франции. Разумеется, я останусь здесь, мое место рядом с королем, но Жоди тоже лучше уехать для ее же безопасности. Завтра рано утром она заедет за вами и вы вместе отправитесь к графу де Жокуру, он вам поможет.

— Думаешь, Наполеон дойдет до Парижа?

— Думаю, что да. После сегодняшних новостей — определенно.

— Когда?

— Когда? Мы точно не знаем, где он сейчас. Наверное, уже севернее Дижона. Против него решительно настроена старая аристократия, но, учитывая резкую смену настроения армии... Думаю, это случится примерно через неделю.

— Как бы мне хотелось, чтобы Росс никуда не уезжал.

— И мне. Но не забывай, что если дело дойдет до войны, это будет именно гражданская война между Людовиком Бурбоном и Наполеоном Бонапартом. Что бы ни случилось потом, сейчас Франция не воюет ни с Англией, ни с Австрией, ни с Россией, ни с Пруссией. А Росс — иностранный подданный. И я уверен, Наполеон не причинит ему никакого вреда, чтобы произвести хорошее впечатление на другие страны.

— Но в тот раз все было иначе.

— То есть, двенадцать лет назад? Но тогда он находился в зените славы и, прекрасно понимая, что уже получил от Англии все возможные уступки, планировал возобновить войну. Теперь же, когда он снова придет к власти во Франции, ему понадобится как минимум год мира, чтобы укрепить позиции.

Демельза смотрела, как в окна бьет дождь.

— Сегодня утром леди Фицрой прислала мне весточку и посоветовала уезжать. Сама она уезжает завтра.

— Завтра утром за вами зайдет Жоди.

— Я не уеду без Росса, — предупредила Демельза.

— Разумеется, нет. Но он услышит последние новости и завтра наверняка вернется. Но лучше заранее выправить паспорта.

— Как, наверное, скверно провести весь день в дороге в такую погоду.

III

Дорога из Санса в Осер проходила вдоль реки Йонна. Эта плоская и плодородная местность была мало заселена, а люди здесь жили в лачугах.

К десяти часам дождь стих и выглянуло блеклое, бесцветное солнце. Но за хорошей новостью последовала плохая — лошадь хромала все сильнее. Росс слез с нее и решил взглянуть, что с ней случилось. Послушное животное уныло склонило голову, словно стыдясь собственной ущербности. Подковы вроде были в порядке. Лошадь хромала на правую заднюю ногу, и после тщательного и осторожного осмотра Росс пришел к выводу, что виной всему ревматизм, разыгравшийся от холода и сырости.

Они уже выехали из Жуаньи, но он нашел конюха в следующей деревне. Оборванный маленький француз, пожав плечами, произнес: «II est vieux» . И то правда. Солнце согрело промокшие плечи, и Росс осознал, что этой фразой можно описать и его самого. Он спросил конюха, нельзя ли где-нибудь купить или нанять лошадь, но, по-видимому, такая возможность не представится до самого Осера.

Росс снова тронулся в путь, проехав полмили на хромой лошади, а затем слез и прошел следующие полмили пешком. Шестой корпус стоял лагерем к северу от Осера, так что идти оставалось недалеко.

Во время своего прошлого визита в лагерь он обратил внимание на небрежность караульных и неряшливость солдат. Они с Руже обсудили сложность поддержания должной дисциплины в войсках во время долгого мира. Это проблема была особенно актуальна для Франции, чья армия по меркам мирного времени была слишком велика.

Но теперь все обстояло иначе: караульные держались настороженно и до грубости резко. Россу пришлось показать письмо от бригадного генерала Руже, и только тогда ему позволили пройти в караульное помещение. Прошло полчаса, прежде чем к нему вышел ординарец.

Зато Гастон Руже встретил его с прежней теплотой, разве что в его голосе звучала нотка тревоги:

— Добро пожаловать, друг мой, добро пожаловать. Как хорошо, что вы снова приехали. Погода была отвратительна? Пожалуйста, садитесь, выпейте бокал шампанского и расскажите парижские новости.

Лагерь предназначался для постоянного пребывания солдат, так что в кирпичных казармах стояли удобные кресла и горел очаг.

Они побеседовали несколько минут. Росс рассказал, что его лошадь охромела, и Руже послал ординарца за армейским конюхом, дабы тот высказал свое мнение. И все же они не могли долго избегать главной темы, волновавшей обоих. Руже заговорил первым:

— Вы не поверите, но знаете, где сегодня утром оказался его передовой отряд? Уже в Аваллоне.

— Это далеко отсюда?

— Пятьдесят километров. А знаете, где сейчас войска маршала Нея? В Тоннере. До него уже тридцать пять. Они попадут сюда к ночи, если захотят!

— Тогда мне не стоит оставаться.

— Слышал, они договорились встретиться здесь утром. Это будет великий момент. Без сомнения, несмотря на прошлые разногласия, они обнимутся, как братья. Вы вполне можете здесь заночевать.

— А что с лагерем?

Руже пожал плечами.

— Сейчас здесь только две бригады, моя и барона Новри, а еще 14-й уланский полк, две артиллерийские батареи и несколько инженеров. Всего около семи тысяч человек.

— И каковы их настроения?

— Все до единого — бонапартисты.

Руже внимательно посмотрел на него.

— А вы сами? — поинтересовался Росс. — Хотя должен ли я спрашивать?

— Вы с первой нашей встречи знаете о моей неприязни к тому, что сделали с Францией Бурбоны.

— Но вы говорили и о неприязни к тому, что сделал с Францией Бонапарт.

— Да. Но он слишком велик, чтобы не учиться на своих ошибках. Уверен, что правительство, которое он сформирует в Париже, окажется во всех смыслах лучше предыдущего, годичной давности. В конце концов, хуже, чем сейчас, уже не будет!

Росс попытался унять ноющую боль в лодыжке. Он уже несколько лет не ходил так много, как сегодня.

— Мне понятна ваша точка зрения. Хотя после всего увиденного я не могу винить ни короля, ни его родственников. Разве он не оказался перед лицом невыполнимой задачи — вернуть королевство и придворных после двадцати с лишним лет, найти баланс между старым и новым режимом?

— Нельзя повернуть время вспять, — возразил Руже. Огонь высветил яркий шрам на его лице, который в беседе с Россом он называл «сувениром из Йены». — Якобинцы превратили равенство в кровавую бойню, а Наполеон сумел остановить их, при нем появилось хоть частичное равенство, хоть какая-то справедливость и беспристрастность, а правосудие действовало в рамках закона. Но злобная тупость этих вернувшихся émigrés, которые требуют старых привилегий и старых владений, понятия не имея о принципах, появившихся здесь после 1793-го...

Росс взял еще бокал шампанского.

— А если возвращение Наполеона приведет к возобновлению войны?

— Да не должно, друг мой. Бонапарт сейчас не в том состоянии, чтобы искать с кем-то войны. Но если нам навяжут войну, мы покажем, что еще способны сражаться!

— Да ведь никто в этом и не сомневался.

— Надеюсь, мы никогда больше не окажемся по разные стороны, — задумчивое лицо Руже вдруг осветила улыбка. — Если что, нам лучше избегать друг друга. Думаю, вы храбрый враг, но я предпочел бы остаться вашим другом.

— Аминь,— произнёс Росс.

IV

Поужинав и выпив, они стали говорить более откровенно.

— А эту травму лодыжки вы получили на войне с нами?

— Нет, с американцами. Чуть ли не до вашего рождения.

— Вздор. Мне тридцать восемь. Она вас беспокоит?

— Не слишком. Просто ветреная погода плохо на нее действует. Как и хромая лошадь.

— Понимаю. Что ж, Мартин доложил, что ваша лошадь в плохом состоянии. Ей давно пора на покой. Если вы наняли ее, то вас обманули.

— Других не нашлось.

— Ясно. Из-за этого кризиса лошади стали во Франции на вес золота. Сейчас вы едва ли что-нибудь найдете. В деревнях, лежащих на пути императора, прекрасно знают, что он заплатит за любую пригодную лошадь. А те, кто уже обзавелся лошадьми, понимают, что в такое время продажа или сдача лошади внаем равносильны измене.

Росс продолжал ужинать, испытывая безразличие к тому, что ему говорят. Но когда воцарилась тишина, все же спросил:

— Так вы что же, надеетесь, что завтра я отправлюсь в Париж пешком?

Руже от души рассмеялся, но за смехом скрывалась неловкость.

— Нет, друг мой, обещаю, до этого не дойдет. Но я прошу вас войти в мое положение, как я вошел в ваше. Вы приехали сюда по моему приглашению, но за эту неделю мир изменился! Вы согласны вернуться дилижансом?

— Это возможно?

— Есть один, отбывающий завтра в девять утра. Вы станете пятым пассажиром. С вами поедут две дамы и два джентльмена, оба гражданские, один из них священник. Все они, скорее по личным, чем по политическим мотивам хотят уехать из Осера до прибытия Наполеона. Как, впрочем, и вы. Дилижанс едет медленно, но доберется наверняка.

— Насколько медленно?

— Проведете ночь в Сансе. Выедете засветло и в воскресенье днем окажетесь в Париже.

Росс посмотрел в окно. Стемнело, по стеклам барабанил дождь. Боль в лодыжке не унималась.

— Очень хорошо, — сказал он.

V

Проблем с документами не возникло. Жоди поехала с Демельзой и тоже получила паспорт на имя мадам Жозефины Эттмайер.

— Если придется уезжать, то безопаснее путешествовать под фамилией мужа. Нам осталась, возможно, неделя. На большее рассчитывать нельзя.

— А король?

— Остается. А, значит, Анри со своим полком тоже останется. Я очень боюсь за его жизнь, потому что с его характером он станет сопротивляться до последнего. Не забывай, что на дворце Тюильри все еще виден след от пушечного ядра, полученный во время резни швейцарской гвардии всего двадцать с небольшим лет назад.

Демельза вглядывалась в мокрую улицу. Все выглядело таким обычным, таким будничным. Люди занимались повседневными делами, словно ничего не произошло и ничего не случится. Неужели через несколько дней на смену этой энергичной жизни придет гражданская война, брусчатка покроется трупами, сточные канавы заполнятся кровью, а попавшие под перекрестный огонь дети будут разбегаться и падать?

Демельза вздрогнула.

— Посольство обеспечит вас транспортом для выезда из города? — спросила Жоди.

— У нас нет никаких планов. Когда Росс в четверг уезжал, казалось, что опасность уже миновала! На Пасху мы ждем друзей из Англии! Мой сын и его жена тоже должны приехать из Брюсселя. И я понятия не имею, что будет делать Росс!

— Думаю, ваши друзья и сын повернут назад, даже если уже выехали. Удивлюсь, если Наполеон не окажется здесь к Страстной пятнице... Демельза, я тут подумала...

— Да?

Они прошли еще немного. Жоди чуть опережала Демельзу и куталась в желтый шелковый шарф. Вдруг она остановилась.

— Кареты сейчас пользуются большим спросом. Не думаю, что у посольства хватит экипажей, чтобы эвакуироваться самим, если до этого дойдет. Все мои близкие друзья в панике, так что едва ли я одолжу что-нибудь у них! Но у меня есть карета. Я уезжаю не позднее завтрашнего вечера. В крайнем случае, туда поместятся шестеро. Если я не возьму личную горничную, вам всем хватит места! Росс крупный мужчина, но зато Генри маленький.

Демельза взволнованно посмотрела на подругу.

— Это так любезно. Думаю, Росс будет только рад... Рад покинуть Париж. Я должна сделать это ради детей. Мы поступим, как он скажет, но спасибо, что ты готова вывезти нас пятерых, Жоди.

— Так будет лучше и безопаснее для всех нас, — ответила та.

Они вернулись на улицу Виль-Левек, но Росс не приехал ни во время их отсутствия, ни до конца этого дождливого дня. На узкие высокие дома налетали порывы ветра, а рваные облака, казалось, застревают в дымоходах. Несмотря на присутствие двух младших детей и крепкой миссис Кемп, а также двух слуг-французов, Демельза чувствовала себя как никогда одинокой.

В большинстве кризисных ситуаций, выпавших за ее жизнь, она руководствовалась здравым смыслом, помогавшим делать выбор и принимать решения; кажется, обычно ее действия в конце концов приносили положительный результат. Но, оказавшись в незнакомом городе, где говорили на языке, который Демельза только начала понимать, городе, охваченном революционными переменами, в окружении людей, которым она доверяет и не доверяет одновременно, вдали от мужа, на которого во всем полагалась в этой поездке, она почувствовала себя потерянной. Даже дети, вынужденные сидеть взаперти из-за дождя, раздражали и сердили ее. Хоть она и винила себя, но чувствовала, что за всем этим кроется раздражение на Росса, пусть и перемешанное с беспокойством.

Она обвиняла Росса в том, что он оставил ее в такой момент. Мир перевернулся верх дном: монарха Франции, короля Людовика Станислава-Ксавье Восемнадцатого, кажется, вот-вот свергнут, а узурпатор, авантюрист, превосходный вояка, страшный сон и вечный враг Англии, приближается с юга, чтобы занять его место. Почти всю ее сознательную жизнь (или, по крайней мере, последние двадцать лет жизни) Наполеон Бонапарт был самым грозным врагом. Годами Англия жила под угрозой вторжения. Во время победы над ним погиб Нельсон. В сражении погиб и кумир Джеффри Чарльза — Джон Мур. И еще много тысяч скромных рядовых англичан, дравшихся на море или в Голландии, в Испании или в Индии, в Египте или в Италии, постоянно, денно и нощно сражаясь с этим великим, но подлым французом.

В том году его наконец-то победили, и мир возликовал. Громадная тень перестала нависать над их жизнью. Няни больше не пугали непослушных детей тем, что их заберет Бони. Казалось неважным, что Джереми все еще в армии: с тех пор, как заключили мир с Америкой, сражаться стало не с кем.

И теперь — это. Наполеон окажется здесь к концу недели. И где-то на пути повстречает Росса, чья жизнь может оборваться лишь потому, что он стал свидетелем. Ну почему Росс? О чем он думал, становясь на пути наступающей армии? Что толку от правительства или миссии, в которую его послали, если все закончится очередным трупом, выброшенным в грязь? Почему бы ему не подумать о жене и детях? Где он? Уже суббота, а он уехал в четверг.

Накинув фиолетовый плащ с тяжелым капюшоном, она вышла из квартиры и под дождем отправилась в посольство.

Первым ее встретил Чарльз Багот.

— Дорогая леди Полдарк, проходите. Проходите и обсушитесь. Бóльшая часть Королевской гвардии только что покинула дворец и отправилась в Мелён под командованием герцога Люксембургского. С ней полковник де ла Блаш. Им предстоит собрать армию из двадцати с лишним тысяч человек для обороны Мелёна. Думаю, ваш муж вот-вот вернется. Когда он появится, советую вам уехать. Здесь почти никого не осталось: только я, лорд Сомерсет, мистер Маккензи и два секретаря. Слава Богу, герцогиня успела уехать вовремя.

— А как нам уехать, мистер Багот? — спросила Демельза.

Багот нахмурился и прикусил палец.

— К сожалению, мы не сможем обеспечить вас транспортом. Обе наши кареты уже отбыли. Вероятно...

— Мадемуазель де ла Блаш предложила нам место в своей карете. Она уезжает завтра.

Его лицо просветлело.

— Тогда непременно воспользуйтесь этим предложением. Она, разумеется, убежденная роялистка и не должна оставаться, если расстановка сил изменится. Но если она уедет завтра, то будет в безопасности — и вы вместе с ней.

— При условии, что мой муж вернется вовремя.

— О, так и будет! Его может задержать лишь неразбериха, царящая в сельской местности из-за последних событий. Но даже если он не приедет...

— И что тогда?

— Вы все равно должны уехать. Ему бы этого хотелось. В конце концов, он выдающийся человек и военный, привыкший сам о себе заботиться. А вам, леди Полдарк, полагаю, лучше покинуть Париж — если не ради вашей безопасности, то хотя бы ради детей.

 

Глава четырнадцатая

I

Как-то раз Белла в сопровождении миссис Кемп отправилась гулять под дождем и нашла магазинчик, торгующий нотами. Она купила сборник простых песен, но у нее не оказалось никакого музыкального инструмента, чтобы сыграть их, а сама она недостаточно хорошо читала по нотам, чтобы попасть в такт без музыки. Вскоре Демельза обнаружила, что пытается напеть для дочери простые мелодии. К ее удивлению, это оказалось непросто, и миссис Кемп пришлось сообщать, когда она не попадала в ноты. В конце концов Белла запомнила три песни и осталась довольна. Хоть какое-то разнообразие после «Марсельезы», которую она уже заездила до дыр.

Одна песня, видимо, основанная на какой-то басне, звучала так:

Autre Fois le Rat de ville

Invita le Rat des champs

D’une Façon Fort civile

A des reliefs d’Ortolans [13]Однажды к крысе-горожанке
       Пришла подружка из села.
       «Как ты живешь? — она спросила.
       — И как идут твои дела?» (фр.)

Думая о том времени, Демельза всегда вспоминала эту простенькую мелодию и слова — там были и другие куплеты, но Демельза их забыла. Позже Белла даже сама начала напевать эту мелодию, хотя ей строго-настрого велели прекратить.

По воскресеньям они обычно ходили в церковь, в капеллу Тюильри, но сегодня, разумеется, об этом не могло быть и речи. Что бы ни случилось, она не покинет улицу Виль-Левек до возвращения Росса.

Демельза часто считала себя счастливейшей из женщин (например, еще совсем недавно, в последние несколько дней в Лондоне и первые две недели в Париже). А теперь ей казалось, что в определенном смысле она — одна из самых несчастных. Росс все время уезжал: не только в Лондон, что почти не вызывало у нее беспокойства, но и за границу, в секретные дипломатические миссии, откуда обычно не приходили письма, а те, которые все же доходили, запаздывали на две недели. И в каждый миг дня и ночи она задумывалась, жив ли он, лежит ли на голом склоне холма или в иностранном госпитале, ужинает с какой-нибудь красивой португальской девушкой или терпит кораблекрушение в Бискайском заливе... Или пробирается через торфяные болота в двадцати минутах от дома, а уже через полчаса снимет сапоги, улыбнется ей, и все снова станет хорошо.

Несомненно, другие женщины тоже страдали от подобной неопределенности, подобной разлуки. Но, возможно, другие женщины за долгие годы сумели нарастить нечто вроде защитного панциря. Или просто научились не волноваться так сильно. Должно быть, у герцогини Веллингтон тоже беспокойная жизнь, с таким-то мужем. И хотя Демельза никогда не видела их вместе, из услышанного она поняла, что их жизнь мало напоминает ее жизнь с Россом.

Гастон Руже известен своими бонапартистскими симпатиями. Как он отнесется к навязчивому англичанину? Они обменивались теплыми улыбками, спонтанными приглашениями и даже вместе посещали оперу. Демельза все еще помнила восхищенные взгляды генерала и его безукоризненную вежливость, его неуклюжие попытки сделать ей комплимент на языке, из которого он знал всего несколько слов. Мадам Руже казалось почти настолько же любезной. Но как они поведут себя во время кризиса? Слава императору!

— Autre Fois le Rat de ville, — пела Белла, — invita le Rat des champs.

А Росс и Руже — городские или сельские крысы?

И где этот зловещий герцог Отрантский и его приспешник Тальен? Как ей поступить, если они сегодня явятся в квартиру?

Теперь переменились и улицы. Обычно по воскресеньям на них кипела жизнь. Сегодня, хотя дождь и прекратился, там было пусто. В лужах отражались только облака и проблески голубого неба — дремлющего, завораживающего и холодного, словно ящерица. Париж ждал.

Демельза задернула занавеску и отошла от окна, устав стоять и ждать мужчину, который так и не пришел. Она предприняла вялую попытку поиграть с Генри, цеплявшимся за ее юбки, но через полчаса с раздражением бросила это занятие и попросила миссис Кемп, чтобы та начала собираться. Удивительно, как много вещей они накопили за столь короткое время. Купленная одежда и обувь, юбки и накидки Беллы, игрушки Гарри и новый костюм Росса. В любой момент по булыжникам зацокает усталая лошадь, и в комнате появится Росс со словами: «Карета ждет, упакуй всё, что можешь, мы уезжаем в четыре» или «Нет никаких причин для паники, мы остаемся. Дуайт и Кэролайн задержатся на пару недель, только и всего».

В дверь позвонили. Демельза бросилась к окну: никакой лошади. Этьен открыл дверь. Это была Жоди. Она приехала в своей маленькой карете, но оставила ее за углом.

Гостья скинула шляпку и опустилась в кресло. Ее крашеные рыжеватые волосы растрепались и выглядели так, словно сегодня она не причесывалась. Но даже в бедственном положении Жоди сохраняла элегантность.

— Росс?

— Пока нет.

— Никаких новостей? Разумеется, теперь и не появится новостей до его приезда... Демельза, ситуация ухудшается. Я собиралась навестить нескольких друзей, но все уехали. Кто-то на пару-тройку дней, в полной уверенности, что кризис вот-вот минует и они вернутся. Другие увезли все, что сумели, готовясь к новому изгнанию. Но у некоторых нет экипажей или они слишком слабы, чтобы уехать — им придется остаться здесь и положиться на милость тирана. Король клянется, что останется до конца, но я не уверена. Вчера нашли Фуше и попытались арестовать.

— Попытались?

— Двое мужчин, которые раньше работали на меня, следили за кварталом, где стоит его дом. Его опознали на улице. Они послали гонца к королю, и тот приказал арестовать Фуше. Когда Фуше остановили на улице, он заметил, что столь высокопоставленному человеку можно предъявлять обвинения лишь в его доме. Когда его привели домой, у него возникли новые формальные возражения, и пока все спорили, его слуга симулировал обморок. Сумев ненадолго отвлечь внимание, наш милейший герцог выскользнул через открывающуюся панель в стене. Когда ее сломали, то обнаружили, что он спустился по лестнице в сад, перелез через стену и исчез.

— И что теперь будет?

— Демельза, ты не сделаешь мне одолжение?

— Разумеется.

Мадемуазель де ла Блаш улыбнулась.

— Дорогая, ты слишком поспешна в обещаниях. Сначала выслушай, о чем я прошу. Я уезжаю в карете, она довольно неприметна, а кучер, Бенуа, служит мне уже десять лет, и его невозможно подкупить. Я хочу выдать свой экипаж за твой и ехать под именем твоей компаньонки, мадемуазель Эттмайер. Тебя, путешествующую с семьей англичанку (или Росса, если он успеет вернуться) никто не посмеет тронуть. Но де ла Блаши известны своими симпатиями. А уж учитывая мою репутацию в Париже, я на прицеле.

Демельза снова подошла к окну.

— По герцогу Отрантскому и не скажешь, что он настолько проворен.

— Ему пятьдесят два, но инстинкт самосохранения — живительная сила.

— Я уеду с тобой, как ты и предлагала, — объявила Демельза. В посольстве мистер Багот сказал, что я в первую очередь должна думать о безопасности детей. И это правда... Возможно, Росс еще успеет приехать.

— Спасибо, — ответила Жоди. — Надеюсь, он успеет. Ты расплатилась со слугами?

— Нет. У меня мало французских денег, только несколько английских гиней.

— Тогда я сейчас сама им заплачу. Деньги не проблема. Сообщи им, что уезжаешь вечером, и отправь по домам. Я заберу тебя, но мне не хотелось бы, чтобы они видели, как я уехала с тобой.

— Хорошо.

— Не стоит выезжать до темноты. Я еще пошлю тебе весточку. Надеюсь получить новости от Анри...

Дверь открылась, и в комнату ворвалась Белла, держащая за руку Генри.

— Папа еще не приехал? Bonne après-midi, ma’mselle. Comment allez-vous?

— Белла, — начала Демельза, — вечером мы уезжаем из Парижа. Я говорила тебе, что в стране кризис. В Англии нам сейчас безопаснее. Ждем только папу.

— Папа, — повторил Генри. — Папа еще не приехал? Нет папы? Почему он так долго?

— Если бы я знала, любовь моя, — вздохнула его мать и взглянула на стрелки позолоченных часов. — К семи стемнеет. Мне бы хотелось выехать как можно позже, на случай, если он вернется.

— Я пришлю весточку. Но, увы, придется взять лишь небольшой саквояж с самым необходимым. Нужно позаботиться и о сохранности остальных вещей: кто знает, какая сторона одержит победу. Ты могла бы оставить кое-что в посольстве...

Демельза кивнула.

— Так и сделаю, как только тебя провожу. Хотя все это неважно: одежда, вещи...

— И вот что, дорогая, — добавила Жоди, поднимаясь, — хочу тебя попросить. Если Росс не вернется, не оставляй записку о твоем решении. Просто напиши: «поезжай в посольство», и пусть он заберет все твои письма оттуда. Будет безопаснее, если никто их не прочтет.

II

В восемь часов Демельза получила записку от Жоди:

Я только что вернулась из дворца. Бонапарт в сорока милях от Парижа. Я заеду в половине десятого. Хорошенько накорми детей перед отъездом и одень потеплее. Постарайся и сама перекусить, ночь обещает быть долгой. Помни, что я твоя компаньонка, а не подруга, экипаж тоже твой. Надеюсь, Росс уже дома. Министры готовятся к отъезду, но король остается непреклонен. Когда я приеду, то не стану подниматься, а пошлю Бенуа. Постарайся приготовиться.

Демельза вновь наведалась в посольство и поговорила с Фицроем Сомерсетом. Прославленный молодой военный явно чувствовал себя неловко. Известный своей страстью к стрельбе и охоте, вкусной еде, хорошеньким женщинам и жестким решениям во время сражений, он, казалось, устал от дипломатии и необходимости думать о британских гражданах, находящихся в Париже. Правда, с начала месяца их количество уменьшилось с двадцати одной тысячи до нескольких сотен.

— Разумеется, я лично передам ваше сообщение Россу. Постарайтесь о нем не беспокоится. Я с уважением отношусь и к его взглядам, и к его деятельности, но надеюсь, вы достаточно благоразумны, чтобы уехать, пока это возможно. — Он предложил Демельзе бокал вина, и она с неохотой согласилась. — И все-таки, что за человек!

— Простите?

— Я о нашем враге, Наполеоне Бонапарте. Нам всем ненавистны его дела, и все же он поистине творит невозможное. Он во Франции всего девятнадцать дней, но уже преодолел расстояние, на которое простому путешественнику потребовалось бы полтора месяца. Говорят, теперь он едет впереди войска в карете — причем на порядочном расстоянии! — в сопровождении всего шести человек, и все его приветствуют. Ни единого выстрела, ни капли пролитой крови, а он уже в Фонтенбло! Своим прибытием он уже взбудоражил всю страну, и она благоговеет перед ним.

— А король? — спросила Демельза.

— У Людовика благие намерения, его правление лучше для страны. Но Капрал фиалок вернулся, и остановить его некому, — Фицрой Сомерсет поставил бокал и провел пальцем по нижней губе. — Если, конечно, этого не сделаем мы.

— Но... Но это значит, что начнется война.

— Будем надеяться, что нет, хотя... — на его лице заиграла улыбка человека, которого куда больше привлекала перспектива действий, чем дипломатических колебаний. — Поживем — увидим. Заверяю, Россу передадут ваше письмо...

Она написала:

Вечер воскресенья

Дорогой Росс,

Я все еще надеюсь и молюсь, чтобы тебе не пришлось читать это послание, и ты вернулся до нашего отъезда. Но если ты все-таки его читаешь, значит, мне пришлось вместе со всеми — Жоди и Анри, Фицроем Сомерсетом и Чарльзом Баготом, сестрами Доулней и капитаном Бернардом — уехать из Парижа ради безопасности детей. В последние дни я так переживала из-за того, что ты не вернулся, и если бы не Белла и Генри, никуда бы не уехала, лишь бы быть рядом и знать, что ты в безопасности.

Но Жоди предложила нам уехать в ее экипаже, и я согласилась, так что, если все пойдет хорошо, на что я очень надеюсь, мы доберемся до Кале к среде, а к четвергу окажемся в Англии, в безопасности.

Если я ничего о тебе не услышу, то поеду в Лондон и стану ждать новостей там. Жоди пообещала при необходимости одолжить мне денег, но сказала, что я могу без стеснения попросить помощи и у лорда Ливерпуля.

Я заплатила Морису и Этьену, так что, полагаю, у нас нет серьезных долгов в Париже. Я оставила кое-какие вещи, которые нам не увезти домой, в британском посольстве. Возможно, когда-нибудь мы их заберем. Но не беспокойся за нас. Лучше береги себя. Мы будем ждать тебя в Лондоне.

Любящая тебя,

Демельза

Вернувшись в квартиру, она написала на большом листе: «Пожалуйста, поезжай в посольство. Узнаешь всё там», и прикрепила его на дверь спальни.

III

Без двадцати десять приехал экипаж. Слишком громкий топот копыт ясно показывал, что это не Росс. Бенуа оказался крепко сбитым мужчиной средних лет c короткими волосами и черными фанатичными глазами бретонца. Он стоял рядом с лошадьми и улыбнулся Демельзе, взял у нее один саквояж и подал руку Генри, чтобы помочь забраться по лестнице. Накормленные и тепло одетые дети, кажется, не возражали против нового приключения, поскольку их уверили, что папа в безопасности и скоро к ним присоединится.

Экипаж оказался большой черной каретой с двумя форейторами и кучером, с четверкой лошадей. Несмотря на внушительные размеры, внутри оказалось не так много места. Демельза удивилась, увидев в экипаже пожилого человека с непроницаемым лицом, сидящего около Жоди.

— Это сир Меньер, — представила его Жоди. — Нужно было... Мы решили, что нужно... Дворец решил, что ему нужно уехать этой ночью. К сожалению, он вообще не говорит по-английски, так что я могу лишь перевести его извинения за беспокойство.

Месье Меньер не переставал бормотать что-то по-французски. На коленях у него лежала черная шкатулка с тяжелым замком. Он раскланялся с Демельзой, насколько позволяли габариты кареты, и та улыбнулась в ответ, размышляя, как бы они разместили ее высокого, худощавого мужа в столь ограниченном пространстве.

— Повезло нам с экипажем, — шепнула ей Жоди. — Правительство реквизировало всех лошадей. Нужно выехать из Парижа до полуночи. Мадам Кемп, вы удобно устроились? Пожалуйста, располагайтесь. Белла, иди-ка сюда и спой для меня. Ночь будет долгой. Милая, ты замерзла?

Демельза вздрогнула.

— Нет-нет, не замерзла, — она спрятала руки под плащ, чтобы унять дрожь.

Экипаж со скрипом и медленно катил по улицам. Они миновали прекрасный храм с колоннами и выехали на бульвары, где миссис Кемп так часто гуляла с детьми, затем повернули налево и стали взбираться по улице Фабур-Пуассоньер к воротам Сен-Дени. Здесь и в лучшие времена не хватало уличного освещения: в этом город явно проигрывал Лондону. Надутые тучи проливались каплями холодного дождя.

Но этим путем им не пришлось плутать по узким и запутанным улочкам старого города.

— Король все-таки уезжает, — сообщила Жоди, нарушив повисшую в экипаже тишину. — Если он хочет скрыться, то должен тронуться в путь в ближайшие несколько часов. С ним поедут четыре роты личной гвардии под командованием принца Пуа. Я еще не знаю, приказано ли Анри остаться или ехать с ними.

— У папы правда все хорошо? — спросила Изабелла-Роуз. — Ты получила от него весточку? Честно-честно?

— Нет, любовь моя. Мы ничего не знаем.

— Раз он в опасности, я не смогу петь.

IV

Как только они выехали из города, земля погрузилась во мрак. Карета с двумя фонарями снаружи и одной маленькой лампой внутри казалась оазисом цивилизации и роскоши среди пустынной чужой земли. Экипаж раскачивало и подбрасывало на мощеной дороге, и, судя по тому, как медленно проплывали за окном пустые темные деревни, они двигались чуть ли не со скоростью пешехода.

— Переночуем в Бурже, — заговорила Жоди, закутываясь в плащ. — Мы договорились, что Анри пошлет туда записку. Можем проехать и чуть дальше, но в такое время у нас мало шансов сменить лошадей. К тому же я жду указаний.

— Указаний?

— Да. Какую дорогу выбрать и как действовать дальше.

— От кого?

— От королевского двора. Нельзя забывать про месье Меньера. Но теперь, покинув Париж, думаю, мы в безопасности.

Через два часа они въехали в Бурже, длинную деревню с беспорядочно разбросанными зданиями, погруженную в непроглядную тьму. Они остановились у первой же гостиницы, и Бенуа забарабанил в дверь. Наконец, после пятнадцати минут ожидания и пятнадцатого стука, им открыл заспанный конюх, который сообщил, что у свободных комнат нет, и порекомендовал гостиницу «Лион д'Ор» дальше по улице. Жоди пришла в ярость, потому что заказывала комнату заранее. Конюх пожал плечами и покачал головой, но заметил, что теперь все уезжают из Парижа, и некоторые из постояльцев вынуждены спать на полу.

В «Лион д'Ор», как и в «Ла Вуаль-Ве» на другом конце деревни, обстановка оказалась не лучше. Наконец, в ветхой четвертой гостинице с невзыскательным названием «Норбер» нашлась одна свободная комната, но всего с четырьмя кроватями. Они остановились там, и месье Меньер с кучером согласились поспать на тюфяках на кухне.

В это время полусонный Генри окончательно проснулся и начал капризничать, как и его старшая сестра. Но тут откуда ни возьмись появился восхитительный горячий суп, и они поужинали за большим круглым столом на кухне, запивая еду успокаивающим красным вином. Даже дети выпили пару бокалов.

Демельза мечтала о портвейне, но за неимением лучшего налегла на вино, чтобы заглушить боль от отъезда и тревогу за Росса. Наконец, она задремала в одной кровати с Жоди. Миссис Кемп спала на соседней, около нее примостились Белла и свернувшийся калачиком Генри.

Посыльный, до этого час искавший их в других гостиницах, прибыл в семь. Жоди прочитала письмо.

— Король сбежал, — сообщила она, — выехал через три часа после нас. Он направляется в Аррас, затем в Лилль. Некоторые министры остались в Париже. А нам приказано ехать в сторону бельгийской границы.

— Но это не Англия! — вскричала Демельза. — Я сказала Россу, что мы поедем прямо в Англию!

В утреннем свете Жоди выглядела изможденной. Как будто разом навалилось все напряжение последних лет.

— Мне очень жаль. Я не знала, куда нас отправят. В этом случае не я принимаю решение. Пока к нам не присоединился сир Меньер, я думала, мы поедем прямо в Кале. Но мы задержимся всего на день-два. К тому же, разве твой сын не в Брюсселе?

Знания Демельзы о расположении французских и бельгийских городов оставляли желать лучшего.

— А это недалеко от Лилля? Мне бы хотелось увидеть Джереми, но сейчас самое главное — чтобы я могла связаться с Россом, как и он со мной. Можно ли нанять экипаж из Лилля в Кале?

— Давай-ка сначала займемся нашими текущими передвижениями. — Мадемуазель де ла Блаш взглянула на серость дня. — Кажется, дождь закончился. Мы еще слишком близко к Парижу. В письме меня предупреждают, что польские уланы Бонапарта сейчас в северных и западных предместьях Парижа. Не знаю, есть ли у них приказ задержать короля, но будет лучше, если нас не остановят. Особенно важно, чтобы в их руки не попал месье Меньер.

Демельза взглянула на еще спящих детей. Миссис Кемп спустилась узнать, нельзя ли достать воды для умывания.

— Кто он? — спросила Демельза. — Кто этот, как ты его называешь, сир Меньер?

Жоди провела рукой по волосам.

— Он юрист, дорогая. «Сир» — это чисто юридическое звание. Но еще... Тебе стоит знать, раз уж я доверилась тебе во всем остальном: он еще и ювелир короля.

Демельза начала зашнуровывать лиф. В комнате стоял холод: сквозило из-под двери, да и от закрытых окон веяло прохладой.

— А что за ящичек, с которым он так носится? В нем что-то ценное?

— В нем — большая часть сокровищ короны, — вздохнула Жоди.

 

Глава пятнадцатая

I

Росс прибыл в Санс в пятницу в шесть вечера и переночевал в местной гостинице. Отсюда до Парижа оставалось меньше ста двадцати километров. Чтобы преодолеть это расстояние, ему потребовались тридцать два часа.

Ливень превратил дорогу в потоки грязи. В Мелёне снарядили армию, чтобы дать отпор наступлению Наполеона, так что среди сельских жителей, так и не определившихся в своих симпатиях, царило крайнее беспокойство. К тому же в десяти километрах от Санса — именно там, где не от кого ждать помощи в починке — у дилижанса сломалась ось. Дождь продолжал неумолимо лить.

Кучера отправились на поиски новой оси, и пассажиры два часа терпеливо ждали. Наконец, один кучер вернулся и сообщил, что они доехали до самого Бре, откуда обещали прислать помощь в течение часа. По пути, всего в миле по дороге, они обнаружили ферму, где путешественники могли бы отдохнуть и перекусить во время ожидания. Дорога раскисла, так что две пожилые дамы шли медленно. Священник не переставал жаловаться, а видный адвокат по фамилии Хассар и Росс помогали женщинам. Большой и продуваемый ветрами фермерский дом находился в плачевном состоянии, но в нем нашлись хлеб, сыр и котелок с крепким дымящемся кофе, а также бутылка сливовицы. Утро сменилось днем, но экипаж так и не приехал. Дамы задремали у огня, а священник читал требник. Хассар ходил из угла в угол, поглаживая седую эспаньолку.

Росс понятия не имел об угрозе, надвигающейся на Париж, но догадывался, что вчера, вскоре после его отъезда, Наполеон дошел до Осера и, вероятно, объединился с маршалом Неем. Учитывая, с какой скоростью он продвигался в последнее время, едва ли стоит надеяться, что он задержится для осмотра Кафедрального собора или Сен-Жерменского аббатства. Вероятнее всего, вчера он заночевал в лагере Осера, недавно покинутом чужаками вроде англичанина Полдарка, а сегодня снова тронулся в путь. Учитывая небезосновательное предположение, что спицы его экипажей куда лучше перенесут дорожную тряску, сейчас он может быть очень близко.

Ранним вечером, увидев у фермы повозку, Росс вышел и понял, что этот человек — странствующий торговец, проезжающий этим путем каждый месяц и продающий всякую всячину: коробочки для трута, металлические кремни, хворост, кастрюли и башмаки, палантины из кроличьей кожи и шерстяные чулки. Он говорил с таким сильным акцентом, что Росс с трудом его понимал, но все же разобрал, что торговец живет в Мелёне и надеется доехать туда до полуночи. В повозке как раз оставалось одно место рядом с возницей, а натянутая на переднюю часть ткань, напоминавшая женский чепчик, защищала от дождя. Росс уехал на этой повозке.

Тревожное путешествие. Да еще и холодное, потому что с севера надвигался дождь. Из Angleterre , как иронично заметил Жозе. Росс знал, что поездка не будет прямой: нужно обслужить и другие фермы. Но он не представлял, как надолго затянутся визиты его попутчика и как сильно станут торговаться даже за самую безделицу. Но решившись путешествовать таким образом, он уже не мог ничего изменить. Правда, его обнадежило осторожное замечание Жозе о том, что он найдет место для ночлега, и что у сына Жозе есть лошадь, которую он готов продать или сдать внаем.

Когда они въехали в Мелён, уже начали сгущаться сумерки. Дороги были запружены войсками, некоторые солдаты расположились прямо на обочинах: кто-то топал по грязи, кто-то пытался готовить, укрывшись под голыми деревьями, а кто-то на лошадях подвозил орудия к позициям. Офицеры разъезжали туда-сюда, собираясь в группы в тех местах, где открывался лучший обзор, и тревожно обсуждали обстановку. Играли полковые оркестры. Это была последняя линия обороны. Завтрашний день решит исход битвы за душу Франции.

К темноте они добрались до дома Жозе, чья неряшливая жена вовсе не обрадовалась гостю. Но Жозе заверил, что его кузен, живущий в соседнем переулке, обеспечит Росса ужином и ночлегом, а утром они найдут ему лошадь.

Росса проводили до коттеджа размером чуть больше, где его неискренне поприветствовал рябой и вонючий кузен торговца Жозе. Еда оказалась сносной, разве что кровать пропахла мышами. Росс провел беспокойную ночь. У него снова заболела лодыжка, к тому же пришлось прятать бумажник в рукаве из-за опасения быть обворованным.

К утру дождь прекратился. Жозе встретил его новостью, что Бонапарт достиг Фонтенбло, до которого всего восемнадцать километров, так что сражение неизбежно. К несчастью, вчера сын Жозе уехал в Нанжи и все еще не вернулся, так что пока у них нет свободных лошадей. Но он в любой момент может вернуться. Из-за чрезвычайной, кризисной ситуации, из-за возвращения императора, «маленького капрала» и отца народов, стоило ожидать, что наступит неразбериха. Жозе сражался в прежних кампаниях, в великих, победоносных битвах при Маренго и Аустерлице, но получил ранение и зажил скромной, но комфортной жизнью в Мелёне. Его работа, связанная с частыми отлучками из дома, помогла не оказаться под каблуком у жены. Конечно, она не сравнится со службой в великой армии, но казалась вполне сносной.

Его сын вернулся в полдень. Потрепанный, но симпатичный юноша с пылающим от волнения лицом.

— Сражение отменяется! Все уже приготовились, артиллерия собиралась палить, а кавалерия атаковать, как вдруг откуда ни возьмись появился открытый экипаж, в котором сидел Наполеон, и с ним небольшой конный эскорт. Кавалеристы тут же спешились, обняли старых товарищей, и через минуту все уже кричали: «Vive Napoleon! Vive Napoleon!». Вся армия переметнулась к нему!

Кобыла оказалась старой и плешивой, но на ней Росс мог добраться до Парижа. Императора от столицы теперь отделяли всего несколько часов. Росс знал, что делать: забрать жену и детей и, как только Наполеон въедет в Париж через одни ворота, покинуть город через другие. Он до последнего выполнял свое задание, и не его вина, что обстоятельства вынуждают уехать раньше.

Уезжать было жаль, потому что Росс наслаждался поездкой. Встречи со множеством людей, в основном французскими офицерами, борьба с незнакомым языком, который с каждым днем становился все понятнее, испытание свежими мыслями и взглядами, путешествия за город и светская жизнь Парижа — все это нравилось его неугомонной, любознательной натуре. А еще он знал, что Демельза тоже получает огромное удовольствие. Ему нравилось, что ее живость, свежесть и искренность вызывают восхищение как женщин, так и мужчин. А новые наряды придали ей еще больше шарма и красоты. Его забавляли люди, полагающие, будто она его вторая жена. Белла, справившаяся со своим детским увлечением Хавергалом, постоянно чему-то училась. И миссис Кемп с Генри тоже никто не причинил вреда.

Жаль, что они не смогут провести Пасху в Париже вместе с Энисами, Джереми и Кьюби. Прекрасная бы вышла неделя. Но прежний Хозяин Европы опять на свободе, и все планы придется отложить, пока его снова вернут на Эльбу.

Росс пересек Сену и въехал в Париж со стороны Шарантона. Ему пришлось проехать через старую часть города, и он отметил непривычную для полудня понедельника тишину. Лавки были закрыты, но в кафе полно людей. Кое-где уже висели трехцветные флаги, и Росс заметил нескольких торговцев, снимавших королевские знамена и вешавших на их место имперских пчел и орлов. На площадях мужчины забирались на столы и заводили разговоры с прохожими. Группа рабочих сидела на скамьях, распевая «Vive l’Empereur».

Демельза наверняка волнуется, что он задерживается. Хотя Росс ничего не ел с самого завтрака, он поспешил и добрался до улицы Виль-Левек к четырем. Он оставил усталую лошадь у коновязи и, перепрыгивая через три ступени, поднялся наверх. Дверь оказалась заперта, и никто не отворил на стук. Наполовину раздраженный, наполовину встревоженный, он нащупал ключ и открыл дверь.

Окна закрыты ставнями, камин потушен. Он увидел записку.

Росс спустился вниз.

— Прости, подружка, — мрачно сказал он старой кобыле. — Еще несколько улиц.

Высокие внешние двери посольства, ведущие во двор, оказались закрыты и заперты. Как будто готовы отразить нашествие любых чужаков. Но спешившись, он заметил за занавеской верхнего окна над конюшней какое-то движение. Россу сейчас было не до деликатности; и когда он изо всех сил затрезвонил в колокольчик, ему с неохотой открыли. Караульный провел его через центральный вход в посольство, где их впустил заместитель секретаря. Росс читал письмо Демельзы за супом и бокалом вина, а Фицрой Сомерсет стоял спиной к огню и смотрел на него.

— Я советовал ей уехать. Все советовали. Отношение Бонапарта к противникам, особенно к англичанам, непредсказуемо. Если бы вашу семью задержали, ситуация оказалась бы безвыходной.

Росс кивнул, перечитывая письмо:

— Когда они уехали?

— Вчера поздно вечером. Или сегодня рано утром. Другой проблемой был экипаж. У нас не осталось лошадей, и если бы Демельза не уехала с мадемуазель де ла Блаш, то могло бы оказаться слишком поздно.

— Да, понимаю.

— А вы?

— Я? Моя захудалая кобыла протянет еще несколько миль.

— А деньги, чтобы купить ей замену?

— Вполне достаточно.

— Тогда я бы посоветовал вам уезжать. Нынче же ночью, если возможно. Для Наполеона сейчас лучшее время, чтобы войти в Париж. В худшем случае мы предоставим вам убежище. Но если вы располагаете лошадью, я бы посоветовал этим воспользоваться.

Росс допил вино.

— Лошадь нужно покормить, а это займет больше часа. Мадемуазель де ла Блаш не говорила, куда держит путь?

— Мы с ней не виделись, но полагаю, она поедет обычной дорогой до Кале.

— Тогда я смогу перехватить их там. Но вряд ли на этой кобыле.

Фицрой Сомерсет отошел от огня.

— Крайне досадная ситуация. Интересно, что об этом думает герцог?

— Что теперь снова будет сражаться, — ответил Росс.

— Не думаю, что теперь он надолго задержится в Вене. Вы ведь знаете, что Союзные державы объявили Наполеона вне закона? Если он не переубедит их аннулировать эту декларацию, начнется война... Но вся его великая армия, воевавшая на полуострове, теперь рассредоточена — часть в Америке, часть вообще расформирована! Если дойдет до сражения, герцогу придется командовать разрозненными частями и солдатами.

— А как поступите вы?

— Я? — откликнулся Сомерсет. — Уеду, как только позволит дипломатия. Хватит с меня посольской работы! Я должен присоединиться к армии, где бы она ни была и как только мне это позволят.

II

Росс снова привел лошадь в конюшню позади квартиры, чтобы ту накормили, напоили и дали ей отдохнуть. Ожидать, что это займет меньше двух часов, не приходилось.

Затем он поднялся наверх, в холодные и пустые комнаты. Открыл несколько ящиков и увидел, что его одежда по большей части лежит на месте, как и многие вещи Демельзы и детей. Получается, они уехали налегке. Вскоре, не в силах сохранять терпение, он снова вышел из дома и направился в дом де ла Блашей, который находился всего в полумиле, на улице д'Антен.

Въездные ворота оказались приоткрыты; он прошел через двор и постучал в дверь. Прошло несколько минут, а затем послышались шорохи, и кто-то приоткрыл дверь, не снимая цепочки.

— Мадам Виктуар, — произнес он. 

Это оказалась мрачная экономка Жоди.

— Oui, monsieur? — она, разумеется, его узнала.

— Ваша госпожа, мадемуазель де ла Блаш, уехала?

— О да, monsieur. Hier soir.

— В котором часу?

Экономка пожала плечами.

— Neuf heures, neuf heures et demie . Не помню точно.

Поскольку он не собирался уходить, она с неохотой сняла дверную цепочку и впустила его в зал. Внутри царил ужасный беспорядок.

— Кто-нибудь приходил после ее отъезда?

— Три человека из Service de Sûreté . А я здесь совсем одна, не считая Марселя, который практически слеп.

— И чего хотели эти люди?

— Сказали только, что хотят побеседовать с мадемуазель де ла Блаш.

Росс огляделся.

— Моя жена и дети, как вам наверняка известно, уехали с мадемуазель де ла Блаш. Она делилась какими-то подробностями маршрута, которым поедет?

На угрюмом лице Виктуар сверкнул интерес.

— Monsieur? О нет, monsieur. Ни леди Полдарк, ни ее детей не было в экипаже. Мадам уехала в компании всего одного господина.

Росс уставился на нее.

— Но в письме жена говорила, что мадемуазель де ла Блаш взяла ее с собой! И детей.

— Я ничего об этом не слышала, monsieur. Об этом открыто говорили в моем присутствии, и я видела, как они уходили. Они уехали вдвоем в экипаже мадам. Я наблюдала за ними до конца улицы, затем поднялась в дом, заперлась и отправилась в постель.

Росс не спускал пристального взгляда с Виктуар. Пусть эта женщина напрочь лишена обаяния, ее честность очевидна.

— А кто тот мужчина, уехавший с вашей хозяйкой?

— Сир Меньер. Он известный при дворе человек, я видела его здесь и до того. Все решилось всего за несколько часов до отъезда. Из дворца пришло письмо, приказывающее мадам взять сира Меньера с собой. Возможно, именно поэтому планы изменились. Но имя леди Полдарк не упоминалось. Быть может, ей помог кто-то из друзей мадам. Скажем, мадам де Мезоннёв или мадам д'Энен. Все, кто только мог, уехали. А тем, кто остался, придется лишь ждать и сдаваться на милость тирана.

— Но в моем письме... — Росс остановился на полуслове. Продолжать спор было бессмысленно. — А эти люди... Эти люди из полиции спрашивали вас, куда уехала мадемуазель де ла Блаш?

— Разумеется. Я сказала, что она покинула Париж. И что мадам мне не доверяла, а потому я не знаю, куда и с кем она поехала.

На улице уже темнело. Росс направился обратно в квартиру. Его лодыжка болела не так сильно, как вчера. Возможно, ветреная погода скоро переменится.

А если он просто возьмет лошадь и уедет? Демельзе и детям наверняка удалось как-то уехать из города, иначе они бы ждали его в квартире. Планы могли резко измениться. Росс немного знал мадам д'Энен, но никогда не слышал о мадам де Мезоннёв. Возвращаться в посольство бесполезно. А что Анри де ла Блаш? Теперь, когда король уехал, а сопротивление под Мелёном débâcle , Анри мог вернуться в Тюильри, чтобы руководить эвакуацией дворца. Стоит ли рискнуть? Ведь это всего полмили отсюда.

Росс подошел к дворцу со стороны улицы Ришелье. Улицы по-прежнему были очень тихими и пустынными, но, дойдя до площади Каррузель, он услышал отдаленный гул голосов, и вскоре ему уже приходилось пробираться через громадную толпу людей, в которой оказалось немало солдат, они переговаривались, ворчали, переминались с ноги на ногу и сбивались в группы, чтобы перекурить.

Он почти достиг ступеней дворца, когда понял, чего все ждут. Раздавшийся где-то вдали крик мгновенно разлился по толпе, наступая на него, как морская волна в Корнуолле. Причина этого шума надвигалась, принося с собой все больше звуков. Теперь во всем дворце сияли огни. Распахнулись окна и зажглись свечи.

К дворцу приближался открытый экипаж, окруженный сверкающей кавалькадой, которая, однако, мало напоминала официальную кавалерийскую процессию. Большинство всадников достали сабли из ножен и торжественно размахивали ими, крича во все горло. Росс прекрасно разобрал слова.

Карета со скрипом остановился, и кучер спрыгнул на землю. В дверях дворца появились приветственно кланяющиеся и машущие люди. Человек двадцать соскочили с коней и бросились к карете. Сидящий в ней маленький коренастый человек поднялся на ноги и вяло взмахнул рукой, приветствуя толпу. Его подхватили и уже через несколько секунд понесли на руках. Люди вокруг Росса кричали, как сумасшедшие.

Коренастого человека пронесли по площади к распахнутым дверям дворца. Его опустили на землю и помогли подняться по ступеням. Несколько раз махнув рукой, он исчез внутри. Россу показалась, что на губах Бонапарта играет спокойная, уверенная улыбка.

 

Глава шестнадцатая

I

Карета выехала из Бурже в восемь часов утра двадцатого числа и направилась в Санлис. Они надеялись добраться до Сен-Кантена до темноты.

— Думаю, Росс никогда не простит меня за то, что я вовлекла его жену и детей во французскую политику, но поверь, предложив уехать со мной, я сделала это ради тебя.

— Да, не сомневаюсь.

— Ради тебя, но, честно признаюсь, и ради собственной безопасности. Но я понятия не имела, что меня попросят взять с собой месье Меньера.

Демельза взглянула на медленно плывущую за окном сельскую местность. Резкий солнечный луч пронзил густые облака, обещая долгожданный солнечный день. Белла играла в щелчки с Генри. Месье Меньер с прямой спиной сидел в своем углу, с заветной шкатулкой на коленях. Миссис Кемп заявила, что ночью не сомкнула глаз, а теперь дремала в уголке и не слышала разговор напротив.

— Когда стало ясно, что Бонапарт может войти в Париж, нужно было помешать ему захватить короля и королевскую сокровищницу. Короля Людовика могли бы взять в заложники, хотя кое-кто считает, что в этой ситуации он бы стал помехой. Но двух мнений о ценности королевских сокровищ быть не может. Бонапарт однажды уже закладывал их, чтобы профинансировать военную кампанию, ничто не помешало бы ему поступить так снова...

— Autre Fois le Rat de ville, — напевала Белла, забыв о тоске по отцу, — invita le Rat des champs.

— Это необходимый риск, — сказала Жоди. — Если бы короля предали и взяли в плен, драгоценности тут же оказались бы в руках Бонапарта. Мы до сих не знаем, да и не должны знать, в безопасности ли король, но Анри и другие решили, что разумнее незаметно вывезти драгоценности и переждать опасность. Время покажет, разумно ли это.

После этих слов в карете повисла тишина. Лишь Белла и Генри копошились в своем углу. Местность за окном выглядела опустевшей, холодной и безлюдной. Они проезжали мимо запертых и притихших домов. Даже в полях никто не работал.

— Преданные королю люди сбежали, чтобы сохранить ему верность, — заметила Жоди. — А те, кто поддерживает императора, бросились в Париж, чтобы поприветствовать его. Вот бы лошади бежали быстрее!

К утру они достигли Санлиса, где наконец-то получили возможность выйти, размять ноги и немного подкрепиться, пока меняли лошадей. К ним подошли конюх и трактирщик — угрюмый мужчина с неизменными оспинами. Пассажиры придерживались истории, что экипаж принадлежит леди Полдарк, которую сопровождают ее компаньонка, мадам Эттмайер, и секретарь, месье Ренар. Трактирщик обслужил их сам, сказав, что понятия не имеет, куда подевались остальные работники. Жоди притворилась, что выполняет поручение госпожи, и расспросила о самочувствии и местонахождении трех своих друзей из богатых домов Санлиса, но выяснилось, что все они уехали. Дома оказались пустыми и заколоченными. Карета доехала до следующей станции, в Эстре-Сен-Дени, где путешественники поужинали и снова сменили лошадей.

Не успели они отъехать от этого городка, как экипаж со скрипом затормозил. Бенуа спрыгнул и постучал в окно.

— Мадам, приближается кавалерийский отряд. Не опускайте шторки, иначе привлечете их внимание. Пусть лучше заметят в окнах детей.

— Вы не видите, кто они?

— Пока нет. Но подозреваю, это люди императора.

Он ушел.

Карета тронулась. Не считая привычного цокота копыт и дребезжания экипажа, а также стука колес, слышался характерный грохот приближающегося конного отряда. Доносилось фырканье, ржание лошадей и цокот копыт, а потому дети без всяких уговоров прижались к окнам. Меньер отпрянул, чтобы остаться незамеченным в тени. Карета вновь остановилась, съехав на обочину. Всадники, человек двадцать, двигались в ту же сторону и вскоре их обогнали. На шлемах, нагрудниках и эфесах сабель играли отблески солнца. Командир отряда что-то крикнул Бенуа, и тот ответил, но всадники не остановились. Белла высунулась в окно, чтобы проводить их взглядом.

Через минуту сир Меньер показался из тени и сказал что-то Жоди.

— Польские уланы из гвардии Наполеона, — пояснила Жоди Демельзе.

II

Вопреки плану, они не доехали до Сен-Кантена, а заночевали в Руа. Когда в пять они остановились, чтобы немного отдохнуть, путешественник, едущий в другую сторону, сообщил, что у всех, кто пытается попасть в Сен-Кантен, тщательно проверяют паспорта. Задержки возникают еще и потому, что полиция считает документы, выданные королевским правительством Парижа, недействительными, необходимо получать новые разрешения.

И все же у Руа нашлось одно преимущество: Жоди знала местного мэра, и когда его наконец-то сумели отыскать, тот оказался чрезвычайно полезным. В местной гостинице для них нашлись спальни с прилегающей гостиной, а месье Сюже сказал, что если они останутся на ночь, к утру он добудет для них действующие паспорта. Хозяин гостиницы тоже оказался ревностным роялистом; вскоре он догадался, что вовсе не леди Полдарк владеет экипажем. Но, поняв деликатность ситуации, он ни о чем не спросил, а лишь позаботился, чтобы путешественникам предложили лучшие блюда, которые имелись в гостинице.

Не прошло и десяти минут с приезда в гостиницу, как Изабелла-Роуз нашла внизу маленький пыльный клавесин. Она больше двух месяцев не прикасалась к музыкальному инструменту и стала умолять Демельзу попросить разрешения дать ей сыграть. Но Демельза слишком устала от поездки, а также бесконечного самобичевания и размышлений о том, стоило ли уезжать из Парижа до возвращения Росса. «Утром, утром», — нетерпеливо отозвалась она, но неугомонная Белла помчалась вниз и с помощью жестов и корявого французского добилась разрешения хозяина. Вскоре снизу донеслись звуки старого клавесина, звучавшего, к удивлению Демельзы, крайне изыскано.

Ужин им принесли наверх, в гостиную, и все оказалось таким вкусным, что хоть Демельза и не чувствовала голода, но съела все, что ей принесли, так что даже корсет стал тесноват. Уже в девять все готовились лечь спать, как вдруг снаружи раздался странный звук. Месье Меньер быстро подошел к окну. Жоди последовала за ним.

— Это уланы, — проговорила она.

К ним зашли горничные, чтобы убрать посуду и развести огонь. Но за звоном тарелок и треском углей все равно слышались незнакомые голоса. Когда служанки ушли, одна из них оставила дверь приоткрытой. На лестнице раздались тяжелые шаги, а затем в дверь вежливо постучали.

— Oui? — отозвалась Демельза.

Хозяин гостиницы, так и не войдя в комнату, раскланялся в извинениях. За его спиной стояли двое в алых мундирах и серебряных кирасах. Высокие кивера из овчины придавали им еще более грозный вид. У старшего офицера были светлые волосы и светло-голубые глаза, каких Демельза никогда не видела. Второй, черноволосый, темноглазый и с усами, смотрел настороженно.

Старший офицер поклонился Демельзе, словно отдавая дань ее красоте, а затем заговорил на быстром, но сбивчивом французском.

Демельза повернулась к Жоди, и та почтительно произнесла:

— Мадам, этот офицер говорит, что состоит под командованием полковника, барона Термановски. Он просит, чтобы вы сообщили о цели и маршруте вашего путешествия.

— Переведите, что я англичанка, меня зовут леди Полдарк, и я возвращаюсь в Англию вместе с детьми и слугами.

Жоди перевела.

— Офицер спрашивает, есть ли у вас муж.

— Скажите, что мой муж остался в Париже, но посчитал, что мы должны вернуться в Англию.

— Он интересуется, почему.

— Скажите, что, по его мнению, после смены режима так безопаснее.

— Офицер говорит, что вы и сейчас в безопасности. Бонапарт не воюет с женщинами и детьми.

— Что ж, спасибо ему. Но разве порой он их не задерживает?

— Это я переводить не стану, — заметила Жоди. — Nous vous remercions, monsieur. Pour tout.

Польский офицер все еще пристально смотрел на Демельзу. Казалось, он был не прочь нарушить принцип Бонапарта. Через мгновение темноволосый шепнул что-то офицеру, и тот снова заговорил.

— Он хочет видеть наши паспорта, мадам.

— Скажем ему правду?

— Да.

— Сообщите офицеру, что они... Оказались просрочены после перемен во Франции, и что мэр города забрал их, чтобы заменить.

— Очень хорошо, — вставила Жоди, прежде чем перевести.

Белокурый оглядел комнату. Миссис Кемп неподвижно сидела в углу с полусонным Генри на руках. Сир Меньер расположился у огня и читал старый номер «Вестника». Уголок одной страницы слегка подрагивал. Белла так и не появилась.

— Qui est-ce? — спросил поляк, указывая на Меньера.

Демельза не стала дожидаться перевода.

— Это месье Ренар, секретарь моего мужа, он сопровождает нас в Англию.

Не успела Жоди перевести, как ей задали следующий вопрос.

— Он интересуется, зачем мы держались запада до самого Руа, если направляемся в Англию. Полагаю, мадам, я должна сказать, что мы выбрали этот маршрут, чтобы нас не задержали другие экипажи, едущие в Кале?

— Да, пожалуйста.

Поляк рассмеялся, обнажив белые хищные зубы, и на своем языке сказал что-то спутнику, который пожал плечами, не оценив шутки. Офицер медленно обошел комнату и уставился на спящего Генри. Указав на мальчика, он спросил, не сын ли это Демельзы. Та кивнула и позволила себе легкую улыбку.

— Mes compliments . — Он обернулся и уставился на Меньера, который все еще притворялся, что читает газету. Тут его взгляд упал на черную шкатулку.

— А это что?

Сир Меньер не шелохнулся.

— Скажите, что это принадлежит моему мужу. Просто кое-какие бумаги и личные вещи.

— Она заперта. Прикажите отпереть.

Меньер перелистнул газету.

— Скажите, что у меня нет ключа, — отозвалась Демельза. — Ключ только у моего мужа.

— Разумеется, у вашего секретаря есть ключ.

— Скажите, что нет. Ключ только у моего мужа.

Светловолосый поляк колебался. Он явно размышлял, не попробовать ли просто взломать висячий замок, но ему не хотелось случайно повредить саблю. Он сообщил что-то сержанту, тот наклонился к огню и поднял кочергу. Он попробовал взломать замок, но конец кочерги оказался слишком тупым, чтобы сойти за рычаг.

— Пожалуйста, спросите офицера, по какому праву он портит частную собственность моего мужа. Разве он не говорил, что женщинам и детям нечего бояться?

Офицер посмотрел на нее бледными глазами, ухмыльнулся и похотливо облизнул губы. Он пожал плечами и снова улыбнулся, пока его спутник попытался открыть замок концом кочерги.

И тут снизу донеслись звуки музыки. Но от робости и гармоничности, которые слышались в ней перед ужином, не осталось и следа. По клавишам бедного инструмента колошматили со всей силой. А затем раздалось пение, и сильный, одновременно мелодичный и фальшивый голос мог принадлежать только Изабелле-Роуз.

И что же она пела? Вовсе не куплет изящной песенки о городской и деревенской крысах. Это была песня, когда-то называвшаяся «Гимн Рейнской армии», но впоследствии ставшая гимном республики и революции, песня, которой ее научил непримиримый якобинец Этьен:

Aux armes, citoyens!

Formez vos bataillons!

Marchons! marchons,

Qu ’un sang impur

Abreuve nos sillons. [24]«К оружью, граждане,
       Сомкнём наши ряды,
       Вперёд, вперёд!
       И нивы наши и сады,
       Вмиг кровь нечистая зальёт!» (фр.) — строки из «Марсельезы».

Поляки остановились, прислушиваясь. Когда к пению присоединился мужской голос, они понимающе улыбнулись и заговорили о чем-то на своем языке. Кажется, их мнения разделились. Затем светловолосый офицер что-то повелительно сказал подчиненному, давая понять, что вопрос закрыт. Он снова обернулся и взглянул на двух женщин, стоящих напротив и готовых обороняться. Брюнет опустил кочергу, смахнул пыль с мундира и вышел.

Сказав что-то Жоди по-польски, офицер еще раз поклонился Демельзе и последовал за сослуживцем, ожидающим его за дверью.

III

После их ухода в комнате повисла тишина. Сир Меньер вдруг отложил газету и затрясся, словно у него начался паралич. Жоди что-то резко сказала ему, призывая взять себя в руки. Потом повернулась к Демельзе.

— Ты держалась... Magnifique... Великолепно!

Демельза пропустила комплимент мимо ушей.

— Белла! — сказала она. — Она внизу. Господи Боже, что же она... Опасность...

— Благослови ее Господь, — начала Жоди. — Думаю, именно Белла спасла всех нас. Оставь ее, дорогая. Пока она продолжит играть на клавесине...

— Нет! Там солдаты! Поляки! Как знать, что... — страшные предположения одно за другим проносились в голове Демельзы. Она отмахнулась от Жоди, схватила кочергу и помчалась к открытой двери. Жоди бросилась за ней, пытаясь схватить Демельзу за руку.

— Пожалуйста, не спеши. Если мы снова привлечем внимание...

Она могла бы и промолчать, потому что Демельза уже вышла на лестницу. Там она остановилась, присела и выглянула в отверстия между перилами. Теперь она видела комнату с клавесином, где сидела Белла. Вернее, виднелась только прядь ее черных волос, завязанная бантом лента и часть тонкой девичьей спины: все остальное перегородили широкие плечи военных.

Жоди тоже вышла из комнаты и опустилась на колени рядом с Демельзой и предостерегающе взяла ее за руку.

Белла пела еще пять минут, но для наблюдавших сверху они показались вечностью. Наконец, блондин что-то приказал, и стоявшие у клавесина мужчины начали расходиться. Стало видно улыбающуюся Беллу, по-прежнему целую и невредимую.

Уланы продолжали болтать друг с другом. Кто-то явно говорил какие-то двусмысленности, а остальные смеялись. И все же они друг за другом надели высокие кивера, подтянули портупеи и вышли. Снаружи послышались звон и клацанье копыт — там седлали лошадей. По команде все замолчали, прозвучал приказ, и кавалькада из двадцати всадников, скользя по мощенной галькой улице, медленно двинулась в направлении Амьена.

Белла вернулась к клавесину и тут увидела разгневанное лицо матери, выглядывающей из-за перил. Она помчалась наверх, перепрыгивая через три ступени. Демельза едва удержалась, чтобы не ударить ее.

— Неужели это не весело, мама! Неужели не весело?! И ты знаешь, они все меня поцеловали!

— Я заметила, — отозвалась Демельза.

 

Глава семнадцатая

I

Посмотрев на прибытие Наполеона в Тюильри, Росс направился обратно в квартиру. Он провел последнюю ночь то в полудреме, то вновь просыпаясь, беспокоясь о наступающей на пятки армии и размышляя, как бы скорее добраться до Парижа. Он скорее передохнул, чем выспался. Несмотря на, он очень устал, чувствуя досаду и недоумение.

Не похоже, что Демельза уехала в карете Жоди, иначе Виктуар бы что-нибудь знала. Но если она уехала с кем-то другим, то почему не оставила еще одной записки в квартире? Их нет, они уехали — вот и все, что он точно знает. Но через какие ворота, какой дорогой, в чьем экипаже — все это оставалось неизвестным.

И спросить не у кого. Двери британского посольства оказались закрыты и перегорожены решеткой, точно в ожидании осады. Да и стоило ли возвращаться, врываться туда и будить всех, чтобы еще раз услышать: «Мы уверены, они уехали и сейчас в безопасности. Последуйте их примеру».

Анри де ла Блаш тоже исчез. Бессмысленно идти во дворец, даже если Россу и разрешат войти, в поисках одного из самых ревностных сторонников Бурбонов. Возможно, он уже мертв, потому что напоследок позволил себе какой-нибудь дерзкий жест. Сражений практически не было. Революция свершилась с легкостью переменившегося ветра, словно вовсе не зависела от воли людей. Анри мог оказаться под арестом или просто незаметно смешаться с толпой. Как найти нужного человека, когда половина Парижа хлынула на улицы?

А вот через несколько дней, когда все успокоится, когда новый режим возьмет бразды правления в свои руки, возмездие может и наступить.

И уж конечно, сейчас никого не интересовало местонахождение сэра Росса Полдарка, владельца и капитана шахт из Корнуолла, вознесенного так высоко вопреки его воле.

Если не считать супа в посольстве, он ничего не ел с самого утра, и к усталости прибавлялся голод.

В квартире оказалось не так-то много еды, но он нашел хлеб, немного масла и кусок бри и жадно набросился на них. Вчерашний хлеб потерял всю свою хрустящую легкость: в свежем виде это был лучший хлеб в мире, но сыр как раз созрел. Росс обнаружил непочатую бутылку красного вина, и выпил его жадными глотками.

Он снова подумал о незаслуженных почестях, которые пытались ему навязать. Еще много лет назад его убеждали стать судьей. К примеру, Ральф-Аллен Дэниэлл в Трелисике, еще в девяносто четвертом. Росс отказался (одно из немногих здравых решений в его жизни): сказал, что не готов судить соседей. И тогда это поручили Джорджу Уорлеггану, который получал от этого удовольствие, да и сейчас наверняка наслаждается. Отправлять мальчишек в ссылку за кражу кролика. Ему это вполне подходит.

И не успел Росс отказаться, как его начали уговаривать выдвинуться в парламент. Сэр Фрэнсис Бассет, затем лорд Фалмут. А уж Фалмут-то точно выбрал его не за выдающиеся способности и широту души. Росс подходил для его плана: благодаря мелкой революции в карманном округе Труро Джорджу Уорлеггану удалось свергнуть кандидата Фалмута, и тот, желая поскорее нанести ответный удар, рассудил, что Росс единственный человек, обладающий достаточной популярностью среди двадцати выборщиков и способный вернуть это место.

Это с одной стороны. Росс допил последний глоток и потянулся за наполовину полной бутылкой на другом столе. А с другой, почему, отказавшись стать судьей, он решил избираться в парламент? В основном из-за измены Демельзы, ее увлечения молодым моряком и поэтом Хью Армитаджем, ее неверности в мыслях (а как подозревал Росс, и в поступках), ее отказа в сочувствии и понимании, сострадании и любви. Боже, как больно ему было в то время! Это сжигало, словно кислота, разъедая желудок и сердце. Последствия всего этого, даже после смерти Хью, чувствовались многие годы.

Возможно, в какой-то мере это его спасло: он понял, что его счастье зависит от одной из тысяч женщин этого мира. Той, которую он подобрал голодной, босоногой, оборванной и вшивой и взял на работу в дом, на кухню. Но долгое время над их жизнью нависала тень его первой любви, Элизабет, к которой он когда-то испытывал глубокую, безнадежную привязанность. Давно ушедшая, давно умершая, сейчас она стала для него такой же тенью, как Хью Армитадж. И хотя мысли о них обоих по-прежнему оставались болезненными, они напоминали тусклый отблеск догоревшего костра.

Росс доел сыр и огляделся. Больше еды не нашлось. Он зевнул. На него нахлынула ужасная апатия. Если он и уедет сейчас, то куда? Он чувствовал, что не готов к еще одной ночи в коттедже, со спрятанным под мышкой кошельком. По  крайней мере, Демельза и дети уже выехали из Парижа, а значит, им не грозят ни гражданская война, ни преступные намерения Наполеона. Он ничем не поможет им, поехав вслед, потому что может лишь гадать об их маршруте.

Солнце встает в шесть. Светать начинает после пяти. Если сейчас он ляжет спать и встанет в четыре, то даст отдых ноге и отдохнет сам. Неизвестно, как тяжело будет достать лошадей по пути в Кале, но если обращаться с лошадью бережно и осторожно, то вполне можно проехать весь путь и на одной. Теперь, когда Наполеон занял Париж, он первым делом начнет формировать новый кабинет, и потребуется несколько дней, чтобы написать обещанную новую конституцию. С провинциями тоже возникнет много проблем. Бордо всегда оставался роялистским, как и другие города поменьше. К северу от Парижа, если не считать Лилля на западе, нет важных городов, которые могли бы в ближайшее время привлечь внимание Бонапарта.

Росс прошел в спальню, впервые за два дня разделся. Одежда успела намокнуть и просохнуть, и не единожды. Он накинул старый халат и лег в постель.

На несколько минут его мысли вернулись к тому, о чем он размышлял за ужином. Став членом парламента, он побывал в ряде зарубежных миссий. Некоторые имели второстепенное значение, а некоторые, как он сейчас понимал — вообще никакого. Тогда же он забросил усадьбу и шахты, а в какой-то мере жену и друзей. Если бы он проводил все время в Корнуолле, занимаясь банковским делом и шахтами, то, вероятно, уже разбогател бы. И наконец, его уговорили принять титул, которого он не хотел и не заслуживал.

Что бы сказал на это отец? «Зачем тебе титул, мальчик мой? Полдаркам не нужны титулы. Мы хороши такими, какие есть».

А мать? Его любимая, темноволосая мать, которая умерла такой молодой, что даже ее лицо стерлось из памяти. Она могла бы и не согласиться. Как и Демельзе, ей могло понравится, что Росс принял титул. Как сказала Кэролайн, таковы женщины.

Но теперь его миссию, проходившую так хорошо, прервали обстоятельства. К чему теперь докладывать о настроениях и симпатиях французской армии, когда за три прошедших недели она недвусмысленно и блестяще о них объявила?

А что, если он пойдет к принцу-регенту и скажет: «Ваше высочество, цель, с которой я принял этот титул, провалилась. Как насчет того, чтобы забрать его назад?»

С этой мыслью он провалился в сон.

II

Обычно Росс спал хорошо, но чутко. Если он решал, что нужно проспать пять-шесть часов, то с легкостью просыпался к назначенному времени. Но он не взял в расчет накопившуюся усталость последних дней и эффект от полутора бутылок вина.

Когда он проснулся, почти рассвело. Кто-то стучал в дверь.

Он встал, натянул штаны, накинул халат и пошел открывать.

В дверях стояли два жандарма, а позади них мужчина в гражданском платье.

— Сэр Росс Полдарк?— спросил мужчина.

— Да?

— Мы можем войти? — спросил он уже по-английски.

Росс молча посторонился. Он испугался, что с Демельзой что-то случилось. Они вошли.

Человек в штатском протянул ему документ.

— Вот ордер на ваш арест.

Еще один мужчина стоял на лестнице, но входить не спешил.

Росс выглянул в окно. День выдался погожий, даже выглянуло холодное солнце.

— На каком основании?

— За шпионаж в пользу Бурбонов.

— Это нелепость. Я английский военный, приписанный к посольству.

— Мы знаем, за кого вы себя выдаете, месье. Если мы ошиблись, то, несомненно, полностью загладим нашу вину. Судебный следователь во всем разберется.

Росс провел рукой по подбородку, не бритому уже два дня.

— Я прикомандирован к посольству. У меня дипломатический иммунитет.

— Месье, находись вы в посольстве, то могли бы на это сослаться. Но сейчас вы на французской земле.

Росс проклинал собственную слабость: не стоило вчера ночью поддаваться усталости. Но едва ли это станет серьезной проблемой. Какое-нибудь судебное заседание, и все разрешится.

— Разрешите мне одеться.

— Разумеется.

У двери снова послышались шаги. На пороге стоял четвертый человек, Жан-Ламберт Тальен. В утреннем свете его лицо, казалось, имело оттенок потертой гинеи. Он снял глазную повязку и уставился в пол поврежденным глазом.

— Доброе утро, сэр Росс.

— Месье Тальен.

— Сожалею, что вы оказались в подобном положении.

— Сожалею, что позабыл о вас, — отозвался Росс.

— Да уж, — кивнул Тальен. — Именно. Неразумно обо мне забывать.