Глава 1

Начальный этап развития военной промышленности: первые успехи и последующий спад

 

Российская модель технологической модернизации в формате резких взлетов и последующей стагнации сформировалась очень давно – еще в XVII веке. Российские правители жаждали получить мощные виды вооружений, которые позволили бы вести успешные военные действия. Они часто приглашали на работу иностранных специалистов, строивших им заводы по последним стандартам того времени. Правители надеялись, что военный потенциал сохранится и в последующие годы, после отъезда иностранных специалистов. Но их часто ожидало разочарование, и причиной его было не то, что у самих русских отсутствовали технические способности. Напротив, как часто отмечали западные наблюдатели, с древних времен на Руси были отменные оружейники. Проблема заключалась в том, что условия, в которых действовали русские оружейные заводы, постепенно сказывались на качестве производимой ими продукции. Это явление было не уникальным для России, что подтверждает приведенный далее пример крупных американских государственных оружейных предприятий в Спрингфилде и Харперс-Ферри, где последствия рабства и отставания в социальном развитии вылились в снижение объемов производства. В российском контексте улучшения на оружейных заводах, как, например, в Туле, могли произойти только после того, как царь своим распоряжением запускал новый виток модернизации, а не благодаря смене руководства завода, как это делало американское правительство, стремившееся поддерживать прогрессивные предприятия.

В завершение этой главы мы перенесемся в день сегодняшний, когда АК-47, или, как его еще называют, автомат Калашникова, стал самым популярным оружием.

Оружейный завод в Туле был усовершенствован до такой степени, что с ним не может сравниться ни одно другое предприятие по производству оружия в мире {3} .

Из доклада специалиста, инспектировавшего Тульский оружейный завод, царю Николаю I. 1826 год

Мне было страшно смотреть, как винтовки Минье стирали с лица Земли колонны русских… чьи оружейные залпы даже наполовину не долетали до противника, когда они устремились в атаку {4} .

Из письма английского офицера, участника сражения при Инкермане во время Крымской войны. 1855 год

Из первой цитаты следует, что в 1826 году оружие, производившееся на Тульском оружейном заводе, ведущем российском предприятии, было лучшим в мире. Согласно второй цитате, написанной 29 лет спустя, русские войска использовали ружья, которые уже по всем параметрам уступали ружьям противника. Как это объяснить?

Грустная ирония заключается в том, что в 1826 году Тульский оружейный завод действительно был одним из лучших в мире. Однако в течение последующих десятилетий инновации, которые повсеместно происходили в области производства вооружений, никак не внедрялись на российских заводах. Это один из примеров скачкообразной траектории развития, характерной для развития российских технологий в целом. И как во многих других случаях, у этого зигзага есть своя предыстория.

На Пушечном дворе, возникшем в Москве около 1479 года, использовались технологии, которые поражали западных гостей. Изначально москвичей обучали западные литейщики, но затем они разработали собственные процессы, которые держали в секрете от иностранных визитеров. Именно здесь были отлиты сотни тяжелых пушек для русской армии, а также некоторые из самых больших колоколов.

В 1632 году по приказу царя русский купец и заводчик голландского происхождения Андрей Виниус основал под Тулой, к югу от Москвы, первый оружейный завод, история которого продолжается по сей день. Сначала оружейники Тульского завода применяли самые современные методы. Однако ко времени, когда на престол в начале XVIII века взошел Петр I, они в технологическом плане уже отставали от Западной Европы. Петр I приказал провести модернизацию завода, привез шведских, голландских, датских, прусских оружейных дел мастеров, чтобы те обучили русских подмастерьев. Однако он не только приглашал иностранных специалистов в Россию, он посылал русских механиков учиться за границу. Один из них, Андрей Нартов, стал впоследствии известнейшим русским механиком, изобрел токарные станки разного профиля, затворный механизм, наладил технику монетного дела, сделал целый ряд изобретений в области артиллерийского дела. Политика использования иностранных консультантов продолжилась после смерти Петра I. Екатерина Великая интересовалась оружейными заводами в Туле в последней трети XVIII века, во время одного из своих посещений она даже сама приняла участие в литье оружия. Императрица также распорядилась отправить русских оружейников в Англию для совершенствования мастерства. В период войны с Наполеоном тульские оружейные предприятия были главными поставщиками вооружения различного калибра для российской армии.

В начале XIX века царское правительство гордилось своей армией и вооружением, имевшимся в ее распоряжении. Российская армия была самой многочисленной в Европе, она насчитывала 1 миллион человек. Победой над Наполеоном Российская империя доказала, что является доминирующей военной силой на континенте. В 1814 году русские вошли в Париж. Вооруженные силы русского царя сдерживала лишь британская мощь на море.

Осознавая, что вооружение армии не должно уступать тому, которое имелось у потенциальных противников, сразу после войны с Наполеоном царское правительство предприняло попытку модернизировать оружейный завод в Туле. В 1817 году в Тулу прибыл опытный английский механик Джон Джонс. Он наладил механическую штамповку деталей ружейного замка, изобрел специальную наковальню для выделки ружейного ствола, предложил производство взаимозаменяемых деталей для своих ружей. К 1826 году Джонс осуществил такую грандиозную модернизацию производства, что царский инспектор оценил оружейные предприятия в Туле как лучшие в мире.

Желая лично увидеть, какого прогресса достигли на Тульском оружейном заводе, император Николай I прибыл в Тулу. Ему доложили, что на складах завода находится 52 125 единиц оружия, произведенного новым способом, – огромное количество. Ему также было доложено, что ни одна другая страна в мире не способна произвести такого большого количества ружей с взаимозаменяемыми деталями. Николай I посещал Тульский оружейный завод дважды. Каждый раз он наугад выбирал несколько ружей из числа предложенных, просил, чтобы их разобрали, перемешали детали и собрали из них новые. Согласно официальному отчету о его визитах, ружейное производство на Тульском арсенале достигло «наивысшей степени развития, известной в настоящее время».

Если эта история достоверна, она свидетельствует о знаменательном событии. Историки, изучающие технологии, сейчас едины во мнении, что по-настоящему взаимозаменяемость деталей при массовом производстве ружей была достигнута не ранее 1840-х годов и этого добились американцы на арсеналах в Новой Англии. Конечно, на первенство претендовали несколько стран, но после внимательного изучения выяснялось, что эти случаи не соответствовали критериям подлинной взаимозаменяемости. А какая роль отводится в этом процессе России?

Здесь история становится интересной, даже парадоксальной. Вероятно, мы уже никогда не узнаем, что же на самом деле происходило во время визитов царя в Тулу в 1826 году, но существует версия, что его попросту обманули и ружья, произведенные в Туле на тот момент, не имели по-настоящему взаимозаменяемых деталей. Однако существуют и доказательства, свидетельствующие о том, что Тульский арсенал в 1826 году был на уровне крупных оружейных заводов других стран. Некоторое его оборудование, например подвесной молот и фрезерные станки, было действительно впечатляющим. Главный механик англичанин Джонс и, возможно, русские рабочие, имена которых не сохранились в истории, усовершенствовали оборудование и достигли лучших результатов, чем те, которые были у Джонса на его родине, в Англии.

Что же тогда наводит нас на мысль о том, что в 1826 году царя обманули? И какими доказательствами мы располагаем, что, несмотря на этот вероятный обман, оружейные заводы в Туле по большому счету соответствовали лучшими мировым арсеналам того времени, в частности в США и Англии? Историки науки и техники изучили сохранившиеся русские ружья периода 1812–1839 годов и обнаружили следующее. На многих деталях имеются следы ручной подгонки, свидетельствующие о том, что они не были взаимозаменяемыми, их подгоняли вручную, а это требовало усилий и стоило дорого. Некоторые детали оказались даже пронумерованными, что было бы совершенно излишним, если бы была достигнута подлинная взаимозаменяемость. Американский историк техники Э. Бэттисон изучил эти доказательства и в 1981 году пришел к заключению, что детали русских ружей были не более взаимозаменяемыми, чем детали большинства ружей, произведенных в США в тот же период. Он отметил: «Похожие части похожих ружей, произведенных для армии США в то же время, показали бы сопоставимые маркированные детали».

Далее Бэттисон задался вопросом: «Как произошло, что царю настолько повезло при тестировании ружей и ружейных замков?.. Из тысяч ружей было возможно выбрать лишь несколько, которые подошли бы для подобной демонстрации. Выбрать и подготовить такие особые ружья к демонстрации было дорогим удовольствием. Представить их царю, чтобы он мог, как казалось, наугад выбрать их, было бы большим обманом, но такой обман вполне можно было устроить».

Прежде чем делать выводы о том, что подобная фальсификация была возможна только в России, стоит отметить, что в то время это было вполне распространенное явление, особенно в США. Недавно американские историки техники развенчали миф о том, что Эли Уитни первым создал взаимозаменяемые детали. В 1801 году на глазах уважаемой публики, в числе которой были Джон Адамс и Томас Джефферсон, Эли Уитни разобрал, перемешал детали, а затем при помощи одной отвертки вновь собрал десять замковых механизмов ружей. Джефферсон был настолько впечатлен, что писал затем президенту Джеймсу Монро: «Мистер Уитни изобрел отливочные формы и устройства для производства всех деталей своих ружейных замков настолько одинаковыми, что можно разобрать сотню замков на составляющие, перемешать их и снова собрать из деталей, что попадаются под руку». Энтузиазм Джефферсона вполне понятен – такие ружья можно легко чинить в полевых условиях.

Теперь нам известно, что притязания Эли Уитни на первенство были несостоятельными. Его ружья не были произведены из взаимозаменяемых деталей. Историк, значительно позднее изучавший этот вопрос, сделал заключение, что части были «в некоторых отношениях… даже приблизительно не взаимозаменяемыми». Более того, Уитни так и не удалось добиться подлинной взаимозаменяемости деталей в течение всей своей жизни, хотя он и продолжает служить олицетворением этой идеи.

В 1826-м, через год после кончины Уитни и в год, когда состоялась презентация в Туле, по удивительному совпадению были опубликованы три отчета по оценке состояния отрасли производства стрелкового оружия в США и России. Они дают нам возможность довольно точно сравнить методы производства в обеих странах. Это отчет Джеймса Каррингтона по оружейному заводу в Харперс-Ферри, отчет по заводу Уитни в штате Коннектикут, а также отчет о Тульском оружейном заводе в России. Последний – самый подробный из трех. Данные этих отчетов вместе с сохранившимися вещественными доказательствами свидетельствуют о том, что ружья с действительно взаимозаменяемыми частями массово не производились ни в одной стране, но Россия соответствовала уровню США в тот период по большинству показателей деятельности и превосходила Штаты в способности производить современные ружья в больших количествах. Бэттисон, написавший вступление к отчету о Туле, отмечал, что «сравнение скудного ассортимента оборудования, имевшегося в распоряжении Уитни на момент его смерти, и того количества и разнообразия станков, которые применялись на заводе в Туле… несомненно, развенчивает популярный миф, окружавший персону Уитни». Джон Холл на заводе в Харперс-Ферри производил 2000 казнозарядных кремневых ружей на основе инновационной системы с взаимозаменяемыми деталями, что открывало хорошие перспективы на будущее. Но русские тогда уже ежегодно производили более 2000 единиц стрелкового оружия, которое успешно конкурировало с американским.

Тем не менее, взяв за отправную точку 1820-е годы, когда производство оружия в США и России находилось примерно на одном уровне, мы увидим, что за последующие 30 лет Россия откатилась далеко назад. В период с 1830-х по 1850-е годы американские производители не только воплотили идею производства оружия с взаимозаменяемыми деталями в жизнь, они наладили систему его производства. Россия же упустила этот этап. Постепенный спад в производстве вооружений в Российской империи какое-то время был незаметен, войны 1820–1830-х годов, в которых участвовала Россия, велись против турок и кавказских горцев, чье вооружение серьезно уступало российскому. Военное отставание России стало очевидным в середине XIX века, когда на своей территории в Крыму российская армия пыталась противостоять британским и французским войскам, вооружение которых было гораздо лучше.

В Крымской кампании вооружение русской пехоты в основном состояло из гладкоствольных ружей, многие из которых были произведены в Туле. Часть этих ружей были еще кремневыми, поскольку программа перехода армии на капсюльные ружья, запущенная только в 1845 году, еще не завершилась. К тому же многие из этих ружей пребывали в весьма плачевном состоянии, а их детали в большинстве своем заменить в полевых условиях было невозможно. В сражениях при Альме и Инкермане осенью 1854 года русские войска сражались против французских и британских солдат, вооруженных нарезными ружьями с пулями Минье, летальный эффект от применения которых был примерно в три раза выше, чем от русских ружей. Русский офицер так описывал свой страх перед новым оружием: «Увидев в битве при Инкермане, как целые полки стремительно сокращались под их ружьями, теряя четверть своего состава… я был убежден, что они просто уничтожат нас, как только дело дойдет до сражения на открытой местности».

Чем объяснить резкое снижение качества производимого стрелкового оружия в течение всего лишь нескольких десятилетий? Возможны несколько вариантов. Как предположил историк техники Э. Бэттисон, вероятно, обман императора с взаимозаменяемыми деталями в 1826 году «ограничил возможности дальнейшей модернизации в стране с таким автократичным стилем управления. Если однажды монарх заявил о достигнутом успехе, нет смысла пытаться добиваться дальнейшего прогресса». Еще одно объяснение заключается в том, что российские дипломаты за рубежом вовремя не доложили о прогрессе в области производства стрелкового вооружения в других странах. Оба этих ответа можно принять в качестве частичного объяснения, но при более пристальном изучении исторических документов на свет выплывает еще один фактор, который, вероятно, и играл важнейшую роль. В ведущих странах социальные и экономические условия поощряли и поддерживали технологическое развитие, в то время как в России социально-экономическая среда фактически препятствовала такому развитию.

Без социального и экономического контекста, который независимо стимулировал бы внедрение и развитие инноваций, модернизация технологий в России была возможна только в те моменты, когда царское правительство неожиданно замечало провалы, приказывало провести реформы, приглашало в страну западных специалистов и импортировало оборудование. Именно такие «спасательные мероприятия» были проведены в 1817 году, когда в Тулу привезли Джона Джонса, и именно это произошло после Крымской войны, когда русские вновь обратились к загранице за помощью в области модернизации производства стрелкового вооружения. На этот раз – к американским ружьям, произведенным по принципу взаимозаменяемых деталей. Российские военные технологии, как и все остальные технологии в России, а позднее и в Советском Союзе, также развивались скачкообразно.

Довольно легко заметить, что в том, что тульские арсеналы не смогли угнаться за динамикой развития военной отрасли на Западе, важную роль сыграли социальные и культурные факторы. Но для большей убедительности гипотезе требуются доказательства. Имеются ли у нас независимые доказательства влияния социальных факторов на инновации в области производства вооружения в первой половине XIX века?

Сравнение с тем, что происходило в тот же период на американских государственных заводах по производству оружия в Харперс-Ферри и в Спрингфилде, проливает свет на этот вопрос. Очень полезна здесь книга Меррита Ро Смита о заводе в Харперс-Ферри. Тула отстала от ведущих западных производителей высококачественного стрелкового вооружения по тем же причинам, по крайней мере некоторым из них, по которым завод в Харперс-Ферри тогда отставал от завода в Спрингфилде.

Из тщательного сравнения арсеналов в Харперс-Ферри и Спрингфилде Смит делает следующий вывод: «Завод в Харперс-Ферри оставался хронически больным местом в правительственной программе по развитию арсеналов. Консервативно настроенные и часто строптивые, гражданский менеджмент и рабочие кадры очень неохотно подстраивались под реалии индустриальной цивилизации. Ситуация на заводе в Спрингфилде являла, наоборот, разительный контраст. И управляющее звено, и технические специалисты, казалось, воспринимали новые технологии без малейших колебаний или беспокойства, свойственных их конкурентам из Вирджинии».

Далее, продолжает Смит, руководство в Спрингфилде обладало «широким перспективным видением», в то время как подход в Харперс-Ферри был «близоруким в отношении качества, ограниченным по объему, статичным и местечковым по своим процессам». Как результат, завод в Харперс-Ферри отставал в части инноваций, а Спрингфилд и долина Ривер-Вэлли стали местом зарождения новой системы производства, которая затем из военной отрасли распространится на все остальные промышленные отрасли США.

Смит обнаружил, что корень этой разницы был в отношении к модернизации в условиях различающейся социальной среды в Харперс-Ферри и Спрингфилде. Харперс-Ферри представлял собой маленький южный городок в сельской местности, где доиндустриальная идеология, цеховые традиции и социальная иерархия, на которую оказало большое влияние рабство, ограничивали развитие современных методов производства. Городок Харперс-Ферри управлялся несколькими семьями из числа местной элиты, которые с подозрением относились к любым социальным переменам. Эти привилегированные семьи могли дать образование своим детям, но для детей из остальных семей эти возможности были крайне ограниченными. С 1822 по 1837 год в Харперс-Ферри действовала ланкастерская школа, затем ее закрыли за отсутствием общественной поддержки.

Институт рабства оказал влияние на характер социальных отношений на заводе в Харперс-Ферри, несмотря на то что труд рабов на заводе использовался в минимальной степени. Как пишет Смит, «наличие рабов повышало социальный статус в обществе, и это заставляло владельцев оружейного завода рьяно защищать свои права. Любые перемены в организационном или техническом плане, которые даже в малой степени угрожали снижению их статуса, резко отвергались. Например, в ходе забастовки в 1842 году наиболее часто звучали обвинения в адрес артиллерийско-технического управления завода в подавлении свобод рабочих и превращении их в “рабов машин”. В патриархальном обществе южного городка понятия “свобода” и “рабство” играли важную роль».

Старые работники завода в Харперс-Ферри очень гордились своим особым статусом «оружейников-мастеров» и изо всех сил сопротивлялись механизации производства, контролю за рабочим временем и унификации. Более того, когда управляющий по имени Томас Данн в 1829 году попытался наладить строгий контроль за производственным процессом и качеством выпускаемой продукции, один из оружейников попросту его убил. В других случаях работники устраивали забастовки, если им казалось, что их статус мастеров нивелируется до простых рабочих.

В то же самое время завод в Спрингфилде представлял собой прямо противоположную картину. Большинство рабочих здесь были выходцами с ферм и из деревень западной части штата Массачусетс, где хорошо была развита общественная система образования. Будучи в прошлом свободными фермерами, не испытавшими рабства, они не боялись потерять социальный статус. Они не противились внедрению нового оборудования, а, наоборот, поддерживали этот процесс. Воспитанные в пуританской этике, они легко приняли распланированный режим жизни на заводе. Рабочие в Спрингфилде по сравнению с рабочими в Харперс-Ферри были удивительно дисциплинированными и усердными. Управляющие арсеналами в Спрингфилде были по-деловому агрессивными и ориентированными на технический прогресс.

На фоне этого примера, имевшего место в тот же период и иллюстрирующего, какое влияние социальная среда оказывала на процессы технологических инноваций в Соединенных Штатах, давайте взглянем в социальном контексте на Тульский оружейный завод.

В первые десятилетия XIX века Тульский оружейный завод представлял собой комплекс промышленных производств, на которых работало множество людей. Фактически это был самый крупный завод по производству оружия в мире. В 1826 году на Тульском заводе работало почти 14 000 рабочих. Более 3000 из них принадлежали к особому сословию, члены которого освобождались от воинской повинности и всех налогов. Хотя эти оружейники считались крепостными и фактически принадлежали государству, они были наделены значительными привилегиями, пока работали на своих местах и подчинялись управляющим. Некоторые управляющие сами имели крепостных, работавших на заводе. На арсеналах в Туле также трудились от 3000 до 4000 крепостных, принадлежавших местным помещикам. Помещики позволяли им работать за пределами усадеб в обмен на определенный оброк. Большинство крепостных, работавших на Тульском заводе, были неграмотными.

История тульских арсеналов полна упоминаний о конфликтах между оружейниками и остальным крестьянством Тульской области. Оружейники постоянно боролись за особые привилегии. Обычно все крепостные должны были или работать на своих помещиков, или выплачивать им денежный оброк. Кроме того, они должны были платить налоги в государственную казну и служить в армии, когда их призывали. Тульские же оружейники постепенно избавили себя от большинства этих обязательств. В своих петициях царю они напоминали, что обладают особыми навыками, которые необходимы в военное время, и просили освободить их от определенных обязательств. Эти прошения вызывали зависть со стороны других крестьян и иногда приводили к открытым конфликтам. Чтобы предотвратить подобные конфронтации, по приказу царского правительства в XVIII веке Тула была разделена на несколько частей: оружейники жили в отдельной слободе, поселяться в которой другим жителям было запрещено. Бóльшую часть работы оружейники выполняли на дому. В мирное время им было позволено делать на продажу различные инструменты, самовары, замки и другой инвентарь.

Несмотря на привилегии, которыми они были наделены, тульские оружейники подчинялись жестким правилам. Без разрешения властей они не имели права уезжать из Тулы или менять профессию. Если они сбегали, их возвращали силой. В 1824 году тульский оружейник Силин бежал, был пойман и возвращен на завод, где получил две тысячи ударов розгами – конечно, это был смертный приговор. В XVIII–XIX вв. было предпринято более двух тысяч попыток побега с Тульского оружейного завода – в среднем по одной попытке в месяц.

Хотя рабочие Тульского арсенала подвергались экономической эксплуатации, жили в очень плохих условиях, они все же были в лучшем положении, чем многие российские крестьяне. Тем не менее, как описывал один западный историк, жизнь их была полна «враждебности, насилия, мести, ссор, страха и ругани». Контроль над крепостными со стороны владельцев арсенала был достаточно жестким. Но еще хуже было социальное давление, когда хотя бы крупица власти попадала в руки «вольного», самого некогда бывшего крепостным. Когда у самих оружейников появлялись крепостные или же они назначались управляющими, что было довольно обычным у старших оружейных мастеров, они вскоре приобретали репутацию очень жестоких хозяев.

Самыми ценными работниками на Тульском оружейном заводе считались старшие оружейные мастера, создававшие богато украшенное оружие, которое и сделало Тулу знаменитой (некоторые ружья, сделанные в Туле, сегодня считаются произведениями искусства). Эти умельцы специализировались на работе в технике чеканки, украшении золотой или серебряной насечкой, инкрустировании, гравировке, окраске деталей оружия, вырезании охотничьих сцен на ложе ружья. Такие мастера считали себя не простыми работниками, а художниками. Некоторые их них, например Петр Гольтяков, были очень известными. Гольтяков начинал как обычный кузнец, но благодаря незаурядному таланту стал отвечать за производство всех ружейных замков на заводе. В 1852 году, как раз перед началом Крымской войны, он был назначен поставщиком оружия великих князей Николая и Михаила, что было очень почетной должностью. Прекрасные работы Гольтякова – подарочное оружие, которое делалось специально для царствующих особ и высших офицеров и не предназначенное для обычной пехоты. Система вознаграждения оружейников в Туле была сильно перекошена в пользу таких умельцев, как Гольтяков, производивших подарочное оружие. В результате небольшое количество лучших русских ружей были действительно отменными, а вот качество массовой продукции оставляло желать много лучшего.

Тульские мастера оружейных дел полагались на личные навыки и талант и сопротивлялись внедрению любых инноваций, которые могли понизить их статус до уровня простых мастеровитых крепостных крестьян, какими были члены семей большинства из них и с чего они сами начинали. Вообще Тула имеет давнюю историю сопротивления техническому прогрессу. Во времена Петра I мастера-оружейники подавали в Сенат протест против использования «водяной силы». Десятилетия оружейники сопротивлялись переносу места их работы из домов, где у многих были маленькие кузницы, на централизованные заводы. В 1815 году по приказу царского правительства в одном из корпусов завода в Туле установили паровой двигатель. Однако согласно официальному докладу от 1826 года, спустя одиннадцать лет, двигатель так и не использовался. Большинство оружейников продолжали работать на дому, а не в основных цехах. Даже еще в 1860 году в «стенах завода» работали лишь 35 % тульских оружейников. Для многих из них переезд на завод означал бы, что они из художников превращаются в обычных промышленных рабочих.

В 1851 году в Хрустальном дворце в Лондоне состоялась Всемирная выставка, на которой многие страны представили свои предметы искусства и промышленные товары. Русские, как и австрийцы, и французы, представили в качестве экспонатов художественные предметы, красиво и богато декорированные. Экспозиция США была принципиально иной. Как отмечал историк Натан Розенберг, «посетитель, пришедший на американскую выставку в поисках эстетики, напрасно терял время. Представленные вещи были простыми и функциональными». Вскоре критики окрестили американскую часть выставки «площадкой прерий». Среди выставочных экспонатов были автоматы по производству мороженого, матрасы из кукурузной шелухи, железнодорожные стрелочные механизмы и телеграфные аппараты. Но главное, на выставке были представлены ружья, произведенные компанией Сэмюэла Кольта из Коннектикута и компанией Robbins and Lawrence из Вермонта. Оружие Robbins and Lawrence было произведено на основе действительно взаимозаменяемых деталей. Кольт также объявил, что полагается только на машинное производство, так как «при использовании ручного труда невозможно добиться той степени унификации и точности в некоторых деталях, которые были столь желательны». Выставка в 1851 году была предупреждением для тульских оружейников. Будущее требовало отодвинуть искусство на второй план и добиваться эффективного единообразия. Это подтвердили кровавые сражения при Альме и Инкермане всего три года спустя. Русская армия была морально и физически раздавлена в Крыму из-за превосходства британских и французских ружей, хотя всего несколько десятилетий назад русское оружие могло вполне составить им конкуренцию.

История значительных достижений на раннем этапе и последующих спадов, которую мы наблюдали на Тульском оружейном заводе, – это типичная циклическая модель развития технологий в России. Я рассмотрю различные эпизоды этого цикла в разных отраслях промышленности в следующих главах книги. Эта циклическая модель характерна для царской России, для СССР при Сталине, Брежневе, она имеет место и в постсоветской России. В настоящий момент единственной областью экономического развития, в которой Россия сохраняет свое лидерство, является добыча нефти и газа. Однако даже здесь в России не применяются новые, современные технологии, которые разработаны в других странах (хотя опять-таки именно русские разработали технологию применения гидроразрыва пласта, но не реализовали ее на практике).

Сможет ли Россия когда-нибудь вырваться из замкнутого круга? В принципе нет объективных причин, которые помешали бы ей это сделать. Но, как оказалось, на практике осуществить это очень сложно. Пример оружейной Тулы и причин ее отставания по-прежнему актуален для современной России.

 

Постскриптум: АК-47

Давайте перенесемся в ХХ век. В ходе обсуждения производства стрелкового вооружения в России стоит добавить несколько слов об автомате Калашникова, или АК-47, – самом популярном, распространенном ручном оружии последних шестидесяти лет. На первый взгляд кажется, что автомат Калашникова – это исключение из истории, рассказанной здесь о сложностях российских технологий. В конце концов это же самое известное, надежное, простое и недорогое автоматическое оружие в истории! Этот автомат стал выбором армий многих стран мира, партизанских групп, повстанцев и террористов. Для целей, которым служит этот автомат, технология просто блестящая. Подобно спутнику, это, вероятно, самый известный российский технологический продукт. Миллионы людей мгновенно узнают его по изогнутому магазину, характерному прицелу и газовой трубке.

Однако история АК-47 является не исключением, опровергающим тезис этой книги, а скорее еще одним его доказательством. И вот по какой причине. Россия получила беспрецедентно малую экономическую выгоду от изобретения оружия, которое в мире производится в самом большом количестве. Российская компания, выпускающая его, – Ижевский оружейный завод – в последнее время находится на грани банкротства. К тому же большинство автоматов АК-47 в мире производится вовсе не здесь, это зарубежные пиратские копии, которые делают без всяких отчислений России. В феврале 2012 года вице-премьер Российской Федерации Дмитрий Рогозин жаловался, что нелегальные производители АК-47 «не платят нам ничего… И это подрывает наши экспортные позиции». В конце 2012 года почти 80 % скромного российского экспорта АК-47 осуществлялись в США, где автомат стал культовым оружием у коллекционеров, желающих получить оригинальный продукт, а не подделку.

Изобретатель автомата Михаил Калашников никогда не получал никаких отчислений от его производства (хотя был награжден Сталинской премией и всемирным признанием). У Ижевского оружейного завода не было законного патента на автомат вплоть до 1999 года, когда с момента его разработки прошло более полувека (название «АК-47» отражает дату его создания, 1947 год). Все это время конструкция АК-47 являлась общественным достоянием. Без финансовой «золотой жилы», которую мог бы принести производителям должный контроль за правами на известный автомат, Ижевский оружейный завод не в состоянии внедрять дальнейшие инновации и постепенно теряет свои позиции. АК-47 остается очень популярным оружием для ведения ближнего боя, но у него невысокая дальность стрельбы – 350 метров – и он уступает в точности современному автоматическому оружию (существуют планы по его модернизации). Все это только подтверждает тезис: на протяжении веков Россия создает очень хорошие технологии, но практически никогда не извлекает из них экономической выгоды и обычно не в состоянии поддерживать дальнейший прогресс в этой технологической области. История АК-47 вполне отвечает скачкообразной модели технологического развития России, хотя начало ее было уникально по качеству технической мысли и последующему международному признанию.

Михаил Калашников со своим изобретением – автоматом AK-47

 

Глава 2

Железные дороги: надежды и их крушение

На начальном этапе мирового развития железнодорожного сообщения Россия занимала позицию лидера. В 1835 году российская компания отца и сына Черепановых произвела паровоз, способный тянуть за собой груз весом до 60 тонн. Но паровоз Черепановых так и остался в единственном экземпляре, а вскоре Россия была вынуждена обратиться к иностранным специалистам в вопросе строительства железных дорог. Между тем Россия была одним из пионеров в этом деле. Первая железнодорожная ветка в России была открыта в 1837 году, тогда же, когда первая железнодорожная дорога в Австрии, и спустя всего пять лет после пуска первой железной дороги во Франции. Санкт-Петербург и Москва были соединены железнодорожным сообщением еще до Чикаго и Нью-Йорка.

Однако Россия недолго занимала ведущее положение в этой области. Железнодорожная сеть расширялась в России гораздо медленнее, чем в Британии, Франции, Германии или США. С 1844 по 1855 год в России не было построено ни одного километра путей. В это же время другие промышленные страны переживали железнодорожный бум. К 1855 году в России было всего 653 мили железных дорог по сравнению с 17 398 милями в США и 8054 милями в Англии. Почему Россия продвигалась в этой области такими медленными темпами, несмотря на ранний и многообещающий старт? Объяснение этому лежит преимущественно в области политики и экономики.

Производство паровозов ежемесячно по крайней мере на два паровоза опережает известное нам производство в любой другой стране.

Американский инженер Джордж Вашингтон Уистлер о Санкт-Петербургском паровозостроительном заводе, 1847 год {38}

В 1833 году российский механик Мирон Черепанов прибыл в английский город Ньюкасл, чтобы посетить паровозостроительный завод Джорджа Стефенсона. Черепанов и Стефенсон – пионеры в области паровозостроения. За свою жизнь Стефенсон (вместе с сыном Робертом) и Черепанов (вместе с отцом Ефимом) создали десятки моделей паровых двигателей. За четыре года до поездки Черепанова в Ньюкасл Стефенсон представил публике свою «Ракету», которую часто называют первым успешным паровозом в истории. По возвращении домой, уже на следующий год, в 1834-м, Черепанов построил первый паровоз в континентальной Европе. Мощность его двигателя составляла 30 лошадиных сил. Через год вышла вторая модель с двигателем в 46 лошадиных сил («Ракета» Стефенсона имела 20 лошадиных сил).

Между Черепановым и Стефенсоном было много общего. Оба – выходцы из рабочих семей. Ни у Черепанова, ни у Стефенсона не было высшего инженерного образования, оба слабы в математике и термодинамике. Оба были очень искусными мастерами в работе с металлом и создали двигатели, которые опередили свое время. Тем не менее между их предпринимательскими судьбами огромная разница. Изобретения Стефенсона широко воспроизводились и оказали влияние на дальнейшее развитие железных дорог. Стефенсон стал частью общеизвестной истории технологий, и именно его называют «отцом железных дорог». Изобретений же Черепанова никто не копировал, и сегодня его имя практически забыто везде, кроме самой России. В чем причина такой разницы?

Хотя Стефенсон и был из бедной семьи, он получил патенты на свои паровозы. При поддержке инвесторов ему удалось открыть собственную компанию Robert Stephenson and Company (названную по имени сына). Список клиентов компании был довольно широк, они использовали двигатели Стефенсона в самых разных целях: для транспортировки руды из шахт к металлоплавильным предприятиям, откачивания воды из шахт, пассажирских перевозок на недавно построенной железнодорожной ветке Ливерпуль – Манчестер. Одним словом, двигатели Стефенсона стали коммерческим продуктом.

Черепанов был крепостным, привязанным к своим хозяевам – семье Демидовых, которые владели горнодобывающими предприятиями на Урале. Вся жизнь Черепанова прошла у них на службе и всецело зависела от них. В России не существовало системы патентования. Но даже если б и была, Черепанов как крепостной не имел бы на патент никаких законных прав. Его командировали в Англию не для того, чтобы больше узнать о паровозостроении, а чтобы выяснить, почему снижается спрос на русское железо и в чем состоял секрет стремительно улучшавшегося качества продукции английских металлургов. Управляющих Демидовских заводов на Урале не интересовали паровозы; они полагали, что гораздо проще и дешевле доставлять руду с мест ее добычи на плавильные предприятия на подводах, благо для этого были крепостные. В широком использовании паровозов в России не видели перспектив.

Паровозы Стефенсона в Англии получили применение на горнодобывающих предприятиях, для транспортировки хлопка на текстильные фабрики, иных грузовых и пассажирских перевозок по общественным железным дорогам. Владельцы паровозов хотели зарабатывать. Россия была, возможно, первой страной после Англии, где начали использовать паровые двигатели, но делалось это для подачи воды в роскошные фонтаны императорского летнего дворца в Петергофе. Первая железная дорога в России, построенная в 1835–1837 годах, соединяла зимнюю резиденцию царя в Санкт-Петербурге и его летний дворец – это была Царскосельская железная дорога. Как паровой двигатель для водяных насосов в Петергофе, так и железная дорога между резиденциями использовались в основном для того, чтобы доставить удовольствие императору, а вовсе не в коммерческих целях, на которые была ориентирована компания Стефенсона. Расточительность русских царей была продемонстрирована здесь в полной мере. Когда строилась Царскосельская железная дорога, паровозы для нее закупались в Западной Европе, хотя Черепанов уже к тому моменту производил российские паровозы. Но у него не было возможности заниматься их совершенствованием, как это делал Стефенсон и другие английские инженеры, – на российском рынке на паровозы не было спроса.

Судьба Стефенсона и Черепанова как инженеров и производителей демонстрирует, что наиболее важным фактором в развитии технологического прогресса является не факт изобретения (ни Стефенсон, ни Черепанов не были изобретателями парового двигателя, равно как и паровоза, – у них были предшественники), а социальные и экономические стимулы, благодаря которым определенные технологические инновации получают дальнейшее развитие.

В конце концов в 1842 году император Николай I, находясь под впечатлением от первых железных дорог, увиденных им в Западной Европе, издал указ о налаживании железнодорожного сообщения между двумя крупнейшими российскими городами – Санкт-Петербургом и Москвой. Многие советники и министры решение императора не поддержали. Но были и те, кто его одобрял. Один из них – Павел Мельников, великолепный инженер, изучивший опыт железных дорог в Европе и Америке. У России появился второй шанс стать лидером в железнодорожном строительстве. По протекции Мельникова один из его американских знакомых, Джордж Вашингтон Уистлер, был привлечен к работе в качестве консультанта, в первую очередь в вопросах подвижного состава. Уистлер и Мельников привлекли к налаживанию производства паровозов и железнодорожных вагонов в Санкт-Петербурге американскую компанию Harrison, Winans and Eastwick. Вскоре завод стал эталонным в отрасли. Хэррисон хвастался, что объем производства на его паровозостроительном заводе «ежемесячно по крайней мере на два паровоза опережает известное нам производство в любой другой стране». На короткий период Россия оказалась обладательницей железнодорожной сети, которая технически была оснащена лучше всех в мире.

Мельников убеждал императора в необходимости строительства под контролем государства широкой железнодорожной сети, подчеркивал ее экономическую целесообразность. Но после пуска ветки между Санкт-Петербургом и Москвой Россия вновь начала серьезно отставать, в то время как в Европе и США железнодорожные сети активно расширялись. Император в принципе поддержал идею строительства железных дорог, но на практике сделано было мало. Затея оказалась очень дорогостоящей, а император был против привлечения в этот проект частных инвестиций. Как и Мельников, он хотел, чтобы железные дороги находились под контролем государства. К 1855 году совокупная протяженность железных дорог в России составляла только 653 мили по сравнению с 17 398 милями в США и 8054 милями в Англии.

Как и в случае с арсеналами в Туле, сигналом к активным действиям послужила Крымская война 1854–1855 годов, когда снабжение русской армии, сражавшейся с британцами и французами на Черном море, обеспечивалось за счет гужевого транспорта, а плохие дороги становились практически непроходимыми весной и осенью. К югу от Москвы железных дорог не было. Мельников увидел в этом шанс и написал эмоциональную докладную записку новому царю-реформатору Александру II.

Свою записку он начал с напоминания императору о том, что с момента открытия первой в мире железной дороги между Манчестером и Ливерпулем прошло всего 25 лет, но уже в большей части Европы и США есть железнодорожное сообщение. Мельников отмечал, что западные страны признали абсолютную необходимость железных дорог для государств, которые не хотят отстать от других в экономическом развитии. Наибольшую выгоду от использования железных дорог, считал Мельников, получали в США, где правительство работало в этой области в увязке с частным капиталом. Мельников писал о сходстве США и России в размерах территорий и климате и о необходимости транспортной сети, связывающей центр страны с недавно освоенными регионами. У России, как считал Мельников, были даже преимущества перед США: ее территория менее гористая, а централизованное управление страной могло бы способствовать организации более рациональной железнодорожной сети. Он критиковал США за разнобой в железнодорожной политике между отдельными штатами, неэффективную конкуренцию между частными компаниями.

Мельников утверждал, что в России необходимость в железных дорогах даже выше, чем в США, поскольку в дополнение к разработке своих природных ресурсов, развитию сельского хозяйства и промышленности Россия должна была защищать себя от многих потенциальных врагов и иметь возможность развертывания своих войск в любом требуемом месте. Очевидно, что здесь Мельников ссылался на уроки Крымской войны. Вообразите ситуацию, предлагал он императору, в которой Россия имела бы сеть железных дорог, позволяющую перебрасывать войска практически в любом направлении: на Балтийское, Черное, Каспийское моря, – при сохранении централизованного управления с центральными казармами в Москве и Санкт-Петербурге. Это сделало бы армию намного эффективнее, позволило сократить ее численность (в то время Россия обладала самой большой армией в Европе, и ее обеспечение требовало больших расходов). Мельников убеждал российского императора безотлагательно начать строительство железных дорог. Каждый день колебаний, предупреждал он, будет стоить очень дорого.

Железные дороги, продолжал Мельников, строятся самыми разными способами: в Великобритании основную роль играют частные акционерные компании, государственное вмешательство невелико; в Бельгии же и некоторых землях Германии это делалось за счет правительства. Во Франции в финансировании железнодорожного строительства совместно участвовали государство и частные компании. В США, по словам Мельникова, ведущая роль отводилась частным компаниям, которым государство помогало за счет системы выделения безвозмездных грантов на приобретение земельных участков.

Мельников считал, что оптимальная модель для России – сочетание государственной и частной инициативы с обязательным сохранением государственного контроля. Он полагал, что в российских условиях главенствующая роль государства особенно необходима по политическим и военным причинам, а также из-за относительной слабости национального частного капитала. Он также был уверен, что качество и рациональность железнодорожного строительства лучше всего может регулировать именно государство, опирающееся на квалифицированных специалистов в государственных структурах (таких, как сам Мельников). Мельников в своей докладной записке привел схематический набросок возможной системы железных дорог в России, которая связала бы центр страны с ее северными, западными и южными территориями, а также с промышленными районами на Урале.

Император Александр II согласился с предложениями Мельникова, и спазм модернизации вновь охватил Россию, на этот раз в виде железнодорожного строительства. Император не возражал против участия частных инвесторов, в том числе и иностранных, в финансировании строительства. Правительство все взяло под свой жесткий контроль, но все равно темпы расширения железнодорожной сети были гораздо медленнее, чем в Европе или США.

Новый скачок вперед, и вновь под контролем государства, произойдет в России спустя несколько десятилетий. Руководить этим процессом будет Сергей Витте при поддержке нового царя. Именно Витте стал движущей силой идеи строительства Транссибирской железнодорожной магистрали, которую он считал ключом к развитию новой экономической системы в России. Будучи последователем экономических взглядов Фридриха Листа, Витте выступал за ускорение промышленного роста, введение тарифной политики и ускорение динамики роста за счет совершенствования транспортной системы, в первую очередь железнодорожного сообщения.

Талантливый инженер-железнодорожник Юрий Владимирович Ломоносов, воспользовавшись политикой Витте, развернул строительство железнодорожных локомотивов. Фигура Ломоносова очень противоречива, а его жизненный путь необычайно интересен: он был благородного происхождения и при этом активным участником революционного движения, сыгравшим важную роль в революционных событиях в 1905-м и в феврале 1917 годов. После Октябрьской революции Ленин рассматривал кандидатуру Ломоносова на пост наркома путей сообщения, даже несколько раз встречался с ним. Ломоносов, человек непомерных амбиций, готов был занять этот пост, но не получил его из-за «неподходящего» происхождения.

Ломоносов продолжил работать на советское государство и в 1924 году создал первый в мире действующий магистральный тепловоз, эксплуатация которого началась в 1925 году. Многие специалисты из разных стран пытались создать тепловоз, поскольку дизельные двигатели гораздо более эффективны с точки зрения использования тепловой энергии, чем паровые машины. Первым это удалось сделать Ломоносову. Достижение принесло ему известность, правда, Ломоносов был больше известен в западных странах, чем в советской России. В молодой Стране Советов в условиях укрепляющегося режима Сталина его считали «буржуазным специалистом», которому нельзя доверять из-за его социального положения. Кроме того, человеком Ломоносов был прямолинейным и с легкостью наживал себе врагов.

Оглядываясь назад, можно увидеть, что каким бы блестящим специалистом по проектированию и эксплуатации локомотивов ни был Ломоносов, в политическом плане он оставался человеком очень наивным. С одной стороны, он считал себя марксистом, революционером. С другой – он с готовностью занимал высокие должности в управлении царскими железными дорогами и добивался при этом таких успехов, что его товарищи-революционеры даже подумывали об убийстве этого царского чиновника. А «царский чиновник» между тем в 1905 году помогал революционерам собирать бомбы. После Октябрьской революции он сам себя назвал «беспартийным советским марксистом» и отказался вступать в партию большевиков, что являлось обязательным условием для получения высокого управленческого поста в советском государстве. В результате очень многие и в царской России, и в Советском Союзе ему не доверяли. Для многих товарищей-революционеров он был представителем царского истеблишмента. А для советских властей – буржуазным специалистом, способным на предательство дела революции, несмотря на постоянные его заверения в верности марксизму. Отказ Ломоносова вступить в Коммунистическую партию только укреплял их в этом мнении.

Постепенно Ломоносов осознал, что в Советском Союзе его ждут только неприятности. В 1927 году он воспользовался возможностью и остался в Великобритании, куда его командировало советское правительство. Ломоносов принял британское подданство, впоследствии некоторое время преподавал в Соединенных Штатах.

Когда Ломоносов оказался в Великобритании, а позднее в США, там не могли понять его враждебного отношения к частному бизнесу. Это был одинокий, чрезвычайно независимый человек, обладавший огромной силой воли. Даже в семье его называли, надеюсь, не имея в виду ничего плохого, «чудовище». Но его инженерный талант был бесспорен. (Все эти черты характера Ломоносова замечательно описаны в биографической книге Энтони Хейвуда Engineer of Revolutionary Russia: Iuri V. Lomonosov (1876–1952) and the Railways («Инженер революционной России: Ю. В. Ломоносов (1876–1952) и железные дороги».) Если бы ему представилась возможность создать собственную компанию (чего он никогда не сделал бы в силу своего презрения к капитализму) или возможность работать в государственной или частной компании, где его талант ценили по достоинству, а на эксцентричность закрывали глаза, он добился бы огромных успехов. Но случиться этому было не суждено.

Недоверие, которое возбуждал к себе Ломоносов, было одной из причин, по которой его идея тепловоза не получила в России того развития, которого заслуживала. Работая по контракту на советское правительство, Ломоносов создал свой первый тепловоз в Германии, поскольку в начале 1920-х годов в советской России не было подходящих технических условий, страна переживала экономический и политический кризис. Причины, по которым Ломоносов работал над своим тепловозом в Германии, а не в России, были рациональны с технической точки зрения, но некорректны с политической. То, что Ломоносов долгое время проработал за границей, только усилило недоверие к нему со стороны советских оппонентов, которые подозревали, пусть и несправедливо, что он предпочел немецкий капитал коммунистическим идеям.

В итоге, вместо того чтобы получать выгоду от инновации Ломоносова, советское правительство втридорога закупало тепловозы в Швеции и Германии. В 1920-е годы советская Россия потратила около 30 % своего золотого запаса на приобретение тысяч зарубежных паровозов, тепловозов и грузовых вагонов. Позднее советские инженеры на советских заводах активно копировали иностранные модели тепловозов. Например, несколько самых популярных советских моделей тепловозов – ТЭМ2, ТЭМ3 и ТЭП70 – были копиями тепловозов American Locomotive Company (или ALCO), а также британского тепловоза HS4000 1967 года, прототипа магистрального тепловоза Kestrel. Влияние иностранных технологий на российскую железнодорожную отрасль сохранилось вплоть до настоящего времени. Впечатляющий скоростной электропоезд «Сапсан», курсирующий сегодня между Москвой и Санкт-Петербургом, построен немецкой компанией Siemens. В ноябре 2012 года ОАО «Российские железные дороги» подписало с Siemens договор на покупку 675 локомотивов общей стоимостью в несколько миллиардов долларов.

Россия запоздало и за счет периодических пиков роста стала обладательницей впечатляющей железнодорожной сети. Однако железнодорожное строительство было обусловлено в меньшей степени экономическими расчетами и в большей – политикой государственной власти, чей интерес к строительству и к людям, которые этим занимались, носил волнообразный характер и которая иногда строила дороги так, как их совсем не строят, и в таких местах, где их совсем не нужно было строить. Кульминационным моментом «строительства по указу» стало сооружение в поздний советский период Байкало-Амурской магистрали. Этот гигантский проект стал примером потрясающей нерациональности. Об этой странной истории мы еще подробнее поговорим в главе 5, посвященной советской индустриализации.

После распада СССР постсоветская Россия вновь попыталась модернизировать свою систему железных дорог посредством организации совместных предприятий с иностранными компаниями, такими как Siemens и канадская Bombardier. Скачкообразная модель технологического развития, в которой вслед за достижениями инженерной мысли, представленными трудами таких изобретателей, как Черепанов, Мельников, Ломоносов, следует неспособность поддержать эти достижения, продолжает преследовать российские железные дороги, так же как и многие другие технические области.

 

Глава 3

Энергетика: неудавшиеся изобретатели XIX века

 

Русские изобретатели первыми осветили улицы Парижа и Лондона. Они первыми начали использовать лампы накаливания. Они до Маркони начали передавать радиоволны. При этом никто из этих гениальных изобретателей не был успешным бизнесменом, и, как следствие, сегодня на Западе никто не помнит их имен. Причины этого – социальные, не технические. Изобретатели столкнулись с политическими, экономическими и юридическими барьерами, сделавшими невозможными дальнейшее развитие их идей в России. Более того, в своем отношении к практической стороне вопроса они демонстрировали наивность, которая часто характеризует современных российских ученых и инженеров.

«Начальная точка для создания новой отрасли промышленности» – так писал Джордж Вестингауз, американский изобретатель и промышленник, об электрической лампе русского изобретателя Павла Яблочкова.

Впечатляющая группа инженеров-электротехников появилась в последние пятьдесят лет существования царской России. Среди них такие известные фигуры, как Александр Лодыгин, Павел Яблочков и Александр Попов. Это их заслуга, что Россия оказалась в числе первых стран, где появились электротехнические институты. Часто можно слышать, что первые в мире учебные курсы по электротехнике были организованы в Массачусетском технологическим институте в 1882 году, Корнелльском университете в 1893-м и в том же году в Техническом университете в Дармштадте в Германии. Россия отстала ненадолго. В 1886 году в Санкт-Петербурге открылось Техническое училище Почтово-телеграфного ведомства, в 1891-м преобразованное в Электротехнический институт.

Имена Лодыгина, Яблочкова и Попова не очень известны на Западе, хотя и должны были быть. Яблочков изобрел электрические лампы, которые впервые осветили улицы Парижа и Лондона, вдохновил Томаса Эдисона начать серьезные исследовательские работы в этой области. Лодыгин создал первую лампу накаливания с использованием вольфрамовой нити, которая применяется до сих пор. Модель была показана Эдисону в 1878 году, до того, как он завершил работу над собственной лампой накаливания. Попов до Маркони начал передавать радиосигналы и был первым, кто использовал радиоантенну и создал приемник, с помощью которого на флоте провели спасательную операцию, позволившую сохранить сотни человеческих жизней.

Вопрос о том, кто «изобрел» электрические лампы и радио, обсуждается по сей день, на первенство претендуют с десяток кандидатов. Два автора назвали до 20 предшественников Эдисона в работе с лампами накаливания. Заявления российской стороны о приоритете русских изобретателей особенно громко звучали в СССР. В Советском Союзе выпускались почтовые марки с портретами Яблочкова, Лодыгина и Попова. Естественно, эти притязания наталкиваются на повсеместное сопротивление, Позиции Эдисона и Маркони бесспорны, если в качестве критерия оценки брать общественное признание. Вопрос же о первенстве можно обсуждать бесконечно, особенно если переходить в плоскость семантики. Он вращается вокруг того, что понимать под понятием «изобретение». Изобретатель – это тот, кому первому пришла в голову идея? Или тот, кто первым продемонстрировал идею в лаборатории? Или тот, кто первым привлек к своей работе общественное внимание? Или же тот, кто первым трансформировал идею в коммерческий успех?

Отвлеченные фальшивой привлекательностью вопроса о первоочередности, большинство исследователей истории технологий упускают из виду гораздо более важный аспект. Если в то время в России были такие талантливые инженеры-электротехники, почему же страна не стала мировым лидером в области электрических технологий, почему не поддерживает этот успех постоянно? Особое и загадочное место России в этом процессе подтверждается тем фактом, что лавры Эдисона и Маркони отнюдь не означают, что только их родные страны, США и Италия, преуспели в зарождавшейся электротехнической отрасли. Энергетика и электротехника – не тот случай, когда страны, первыми успешно развившие инновации, получают все плоды. Подъем охватил все промышленно развитые страны. Однако удивительный факт заключается в том, что вклад России в великую экспансию электрических технологий конца XIX – начала ХХ века был минимальным, несмотря на все достижения русских инженеров. На мировой сцене не появилось ни одной российской электрической компании. Почему? Если мы попытаемся ответить на этот вопрос, то обнаружим необыкновенное сходство в судьбах Яблочкова, Лодыгина и Попова. Все они столкнулись с препятствиями, характерными для их родной страны, – и экономическими, и политическими. Давайте кратко остановимся на их биографиях и на этих препятствиях.

 

Александр Лодыгин

Александр Лодыгин (1847–1923) родился в Тамбовской губернии в старинной знатной дворянской семье, хотя и небогатой. Это обстоятельство не принесло ему ничего хорошего после победы Октябрьской революции. Несмотря на свое благородное происхождение, Лодыгин, как и многие «раскаявшиеся дворяне», симпатизировал критикам царского режима.

Александр Лодыгин (1847–1923), один из изобретателей электрической лампы накаливания

Сначала Лодыгин учился в кадетском корпусе, что было традиционно для дворянства, затем несколько лет провел на армейской службе, в том числе на знаменитом Тульском оружейном заводе, после чего посещал лекции в Санкт-Петербургском технологическом институте. В 1872 году в возрасте 25 лет он подал заявку на получение «привилегии на изобретение» (это не совсем то же самое, что патент) электрической лампы накаливания, в которой в качестве нити накаливания применялся очень тонкий угольный стержень. Это произошло за несколько лет до того, как Томас Эдисон начал свои исследования в области ламп накаливания, но спустя несколько лет после того, как несколько других изобретателей во Франции, США и Великобритании продемонстрировали действующие, но непрактичные лампы накаливания. Вакуумная лампа Лодыгина работала достаточно хорошо, угольного стержня хватало на более долгий промежуток времени по сравнению с другими лампами. Лодыгин получил официальные патенты в Австрии, Великобритании, Франции и Бельгии.

В 1874 году Российская академия наук наградила Лодыгина Ломоносовской премией за изобретение лампы накаливания. В том же году, практически без средств, Лодыгин основал в Санкт-Петербурге собственную компанию «Русское товарищество электрического освещения Лодыгин и К°». Примерно тогда же Лодыгин заинтересовался идеями народников, которые, идеализируя крестьянскую коммуну как «колыбель социализма», выступали и против монархии, и против так называемого эксплуататорского капитализма.

Электрическая лампа Александра Лодыгина образца 1874 г.

В этом радикальном движении состояли многие друзья Лодыгина. Но даже увлечение этими идеями не помешало Лодыгину создать собственную компанию и пытаться привлечь к своей идее внимание инвесторов. Кем же был Лодыгин: капиталистом с его компанией или социалистом с его друзьями-радикалами?

К сожалению, как писала биограф Лодыгина Людмила Жукова, искренне им восхищавшаяся, «Лодыгин ничего не понимал в финансах и не хотел в этом разбираться», он хотел, чтобы его просто «оставили в покое», чтобы он мог работать над своими изобретениями. Это вообще характерная черта многих российских изобретателей и ученых, она следствие их убежденности, что бизнес – это «грязное» дело, хотя иногда им и приходится заниматься. Подобное отношение – не самый лучший помощник для человека, если он хочет стать успешным предпринимателем. Лодыгин критически относился к капиталистической среде, в которой предстояло существовать его компании. В этом и заключалось основное отличие между Лодыгиным и Эдисоном – последний уделял очень большое внимание финансам, имел множество друзей на Уолл-стрит и был глубоко заинтересован в создании коммерчески успешного бизнеса. Фактически Эдисон запустил свою первую электростанцию Пёрл-стрит-стейшн из офиса финансового магната Дж. П. Моргана на Уолл-стрит.

Заметив неприязнь Лодыгина к административным и финансовым деталям, несколько крупных акционеров его компании начали захват компании и постарались прибрать к рукам ее активы, пообещав Лодыгину «свободу» в качестве изобретателя.

Они развалили компанию, довели ее до банкротства и скрылись, прихватив все оставшееся на заводе оборудование. Компания перестала существовать. Русские биографы Лодыгина заявляют о его приоритете перед Эдисоном, а всю вину за неудачу его компании возлагают на вороватых управляющих. Как бы то ни было, Лодыгин со своим враждебным отношением к миру инвестиций и неспособностью к административной деятельности сам «выковал» свою судьбу. Кроме того, помимо вопроса о персональной ответственности встает и гораздо более серьезный вопрос: могла ли вообще молодая технологическая компания добиться успеха в России в условиях активной конкуренции со стороны крупных западноевропейских компаний? Россия того времени обладала скромным промышленным капиталом, практически отсутствовал опыт в сфере инвестиций и менеджмента. Личные качества Лодыгина, его неспособность к администрированию только усугубили без того сложную ситуацию.

Наглядным подтверждением тому, насколько некомфортно чувствовал себя Лодыгин в мире бизнеса, стало его поведение сразу после банкротства компании. Он радикально изменил образ жизни, присоединился к «народникам» и отправился на Кавказ, где какое-то время прожил в коммуне, был рыбаком на Черном море, занимался изобретательством, придумывал разные приспособления для членов коммуны, помогавшие им в сельскохозяйственных и рыбацких занятиях. «Хождение в народ» обернулось неудачей, Лодыгин вернулся в Санкт-Петербург и получил место механика на заводе Павла Яблочкова, который, как и Лодыгин, организовал электрическую компанию «Изобретатель Яблочков и Ко».

Тем временем царское правительство начало активно преследовать противников монархии. Репрессии усилились после убийства в 1881 году императора Александра II участниками наиболее радикального крыла народнического движения – организации «Народная воля». Лодыгин никогда не был сторонником террора, но видел, как арестовывали его друзей и знакомых. Казалось, еще немного, и придут за ним самим. Он покинул Россию, эмигрировал в США и принял приглашение поработать у Вестингауза.

В компании Вестингауза Лодыгин проработал несколько лет. Наездами приезжал во Францию, Россию, но нигде ему не удавалось создать успешную компанию. Некоторое время Лодыгин проработал электротехником в нью-йоркском метро. В 1908 году Лодыгин продал свой патент на лампу с вольфрамовой нитью накаливания General Electric, созданной на базе компании Эдисона и являвшейся конкурентом его бывшего работодателя Вестингауза. В России в первые годы XX века Лодыгин едва сводил концы с концами, в поисках более дешевого жилья переезжал с одного места на другое. В 1917 году он приветствовал Февральскую революцию и вернулся в США после того, как к власти пришли большевики.

Новое советское правительство приглашало Лодыгина вернуться на родину и принять участие в масштабной программе электрификации страны – плане ГОЭЛРО. Конечно, и у самого Лодыгина было некое революционное прошлое, но авторитарная политика большевиков была ему не по душе. По воспоминаниям членов семьи, его симпатии были на стороне Александра Керенского, который, как и Лодыгин, был вынужден бежать из страны.

Оглядываясь на жизнь Лодыгина, мы видим, что он был талантливым изобретателем, но абсолютно не имел предпринимательских способностей. Он с пренебрежением относился к бизнесу, который, по его мнению, «не имеет никакого отношения к исследовательскому таланту». В этом Лодыгин словно символизирует самую большую слабость России: ее неспособность коммерциализировать идеи своих самых блестящих умов.

 

Павел Яблочков

Павел Яблочков родился в благородной семье в Саратовской губернии в 1847 году. Его семья происходила из старинного русского рода, но к моменту рождения Павла растеряла практически все состояние. После нескольких лет обучения в местной гимназии родители Яблочкова определили его в Николаевское инженерное училище в Санкт-Петербурге. Сделано это было не только из-за его интереса к техническим наукам, но и потому что обучение в этом училище было бесплатным для детей благородного происхождения, готовившихся к военной службе. Яблочкову, однако, не было суждено сделать военную карьеру – подвело слабое здоровье.

Павел Яблочков (1847–1894), впервые осветил при помощи электричества улицы Парижа и Лондона

К тому же он считал, что военная служба слишком ограничивала его растущий интерес к новой области – электротехнике. В 1872 году, в возрасте 25 лет, он уволился из армии в запас и вскоре устроился на Московско-Курскую железную дорогу начальником службы телеграфа. У железной дороги была своя мастерская в Москве, в ней чинили телеграфное оборудование. Это место и стало первой лабораторией Яблочкова. В Москве он начал тесно общаться с группой первых российских инженеров-электротехников, которые активно продвигали эту область науки, организуя выставки и открытые диспуты. Интерес к электричеству набирал обороты в Европе, Яблочков внимательно следил за развитием этой области за рубежом. В 1871 году бельгийский изобретатель Зеноб Грамм продемонстрировал во французской Академии наук действующий электрогенератор – динамо-машину. Вскоре Яблочков и его товарищи собрали подобное устройство в Москве.

Они начали экспериментировать с батареями, динамо-машинами, электрическими дугами и вскоре создали примитивную дуговую лампу, которую представили на суд широкой общественности. Яблочков воспользовался возможностью заявить о себе и своем изобретении, когда император Александр II в 1874 году отправился на отдых в Крым по Московско-Курской железной дороге. Яблочков установил прожектор с дуговой лампой на паровоз царского поезда для освещения путей ночью. Работа прожектора требовала постоянного внимания, поэтому Яблочков, стоя на передней площадке паровоза, всю дорогу следил за его работой. Так впервые в истории железнодорожного транспорта на паровозе был установлен электрический прожектор.

Несмотря на то что Яблочкову удалось произвести впечатление на царя, администрация железной дороги не проявила особого интереса к установке электрических прожекторов на паровозы, и этот проект был забыт. Через восемь лет уже французские инженеры-железнодорожники разработали подобный прожектор и объявили его «первым в мире». Это стало предостережением для Яблочкова: в российских деловых кругах не было интереса к электрическим технологиям. Электрический прожектор Яблочкова был примером «презентационной технологии» (в данном случае для царя), но совсем не органичного развития российской электротехники.

В Москве Яблочков с небольшой группой электротехников открыли мастерскую по производству и ремонту электрического оборудования, включая батареи, динамо-машины и лампы с электрическими дугами. Они предлагали услуги заводам, складам, судоходным компаниям и железным дорогам. Однако никто не спешил размещать у них заказы. Идея с мастерской потерпела провал: у нее скопилось такое количество долгов, что над Яблочковым нависла угроза судебного разбирательства. В 1875 году он спешно уехал в Париж, оставив в России большие долги, разъяренных кредиторов, а также несчастную жену и детей. Если бы он вернулся на родину, его неминуемо ждало бы тюремное заключение.

После периода бедности Яблочков наконец получил возможность проявить себя талантливым инженером-электротехником. Один парижский предприниматель дал ему работу в своей небольшой компании, где Яблочкову удалось воспроизвести электромагниты и дуговые лампы, изобретенные еще в Москве. В 1875 и 1876 годы он получил французские патенты на свои изобретения, включая дуговую лампу, вошедшую в историю под названием «свечи Яблочкова». В период с 1876 по 1879 год Яблочков получил еще шесть патентов на улучшения своей дуговой лампы. В 1876 году он произвел сенсацию на выставке физических приборов в Лондоне, где представлял компанию своего французского работодателя. Он провел презентацию дуговой лампы, и она поразила зрителей своей идеей и эффективностью. Это был звездный час Яблочкова.

В течение последующих двух лет Яблочков стал знаменитым и богатым. Совместно со своим французским работодателем и другими инвесторами Яблочков создал новую электрическую компанию. Его лампы использовались для освещения центра Парижа и Лондона. Первая широкая презентация его системы освещения состоялась в октябре 1877 года, когда электрическим светом были освещены фешенебельные магазины Лувра. Во время Парижской выставки в 1878 году он осветил часть авеню Опера, а позднее и огромный парижский крытый ипподром и часть набережной Темзы в Лондоне. Огромные магазины и роскошные отели двух европейских столиц сотнями устанавливали его лампы. Париж стал настолько ярким благодаря системе освещения Яблочкова, что его даже стали называть «городом света», это название сохранилось и по сей день. Один из крупнейших портов Франции Гавр также был освещен по системе Яблочкова, это обеспечивало разгрузку и погрузку судов в ночное время. Лампы использовались для освещения многих городов, включая Марсель и Рим. По возвращении в Россию Яблочкова встречали как героя, в 1878 году его лампы закупали в Париже для проведения торжественных церемоний в Зимнем дворце и некоторых других местах.

На Парижской выставке 1878 года присутствовали делегации многих стран, включая и Россию. «Свеча Яблочкова» произвела на ней сенсацию. Американский изобретатель и промышленник Джордж Вестингауз назвал лампы Яблочкова «начальной точкой в создании новой отрасли промышленности». Российскую делегацию возглавлял великий князь Константин Николаевич, брат императора Александра II, как оказалось, помнившего о прожекторе, который Яблочков установил на его поезд в 1874 году. Великий князь убеждал Яблочкова вернуться в Россию, обещая крупные заказы на оборудование его лампами судов, доков и вообще всего российского флота.

Яблочков хотел вернуться на родину, где остались его семья и друзья, но существовала одна сложность – проблема с непогашенными долгами московским кредиторам. И способ, который Яблочков выбрал для решения этой проблемы, свидетельствует о его полной политической наивности.

В Париже Яблочков подружился с представителями российской эмиграции, многие из которых были активными противниками царского режима. Один из них – Герман Лопатин, революционер и писатель, который смог сбежать из ссылки в Сибири. Он подружился с Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, перевел на русский язык первый том «Капитала». Лопатин был одним из первых российских марксистов, мастером тайных заговоров, несколько раз нелегально приезжал в Россию. Он предложил взять у Яблочкова деньги, поехать под вымышленным именем в Москву и погасить его долги, чтобы тот смог свободно вернуться на родину. Яблочков согласился, и Лопатин успешно выполнил эту миссию. Но о ней стало известно царской полиции. В их глазах Яблочков оказался связан с революционером-марксистом Лопатиным, хотя фактических доказательств того, что Яблочков был сторонником революционного движения, нет. Он просто хотел оплатить свои долги.

Яблочков с триумфом вернулся в Санкт-Петербург, поселился в лучшей гостинице – отеле «Европейский» (в настоящее время он называется «Гранд Отель Европа»). В обществе его приняли благосклонно, и скоро Яблочков растратил свое состояние. Чтобы выкупить у своих французских соинвесторов права на производство своих же ламп в России, ему пришлось заплатить миллион франков. Яблочков основал новую компанию в Санкт-Петербурге и начал продавать свои лампы. Российский флот сдержал обещание и закупил несколько сот ламп. Но российские отели, предприятия и заводы не проявили практически никакого интереса к лампам Яблочкова. Электрификация Санкт-Петербурга и Москвы начнется лишь спустя много лет, и тогда городские власти заключат контракт на выполнение этой работы с немецкой компанией Siemens and Halske. К тому моменту Яблочков уже был не в состоянии составить им конкуренцию.

И вновь Яблочков оказался банкротом, и вновь он вернулся во Францию, надеясь повторить предыдущий триумф. Но Яблочков не смог уловить вектора изменений, которые происходили в области электрического освещения. Его дуговые лампы светили резким ярким светом, который не подходил для использования в быту, хотя для общественных мест был в самый раз. Томас Эдисон же понимал, что реальное будущее электрического освещения за лампами меньшего размера, с более мягким светом. Эдисон не изобрел лампу накаливания, но он ее усовершенствовал, более того, вписал в систему электроснабжения, включающую электростанцию, способную обеспечивать электричеством целые города вместе с частными домохозяйствами. К тому же Эдисона поддерживали финансисты с Уолл-стрит.

В конкурентной борьбе Яблочков потерпел поражение. Ему больше не удалось добиться успеха, подобного парижскому в 1875–1878 годы, хотя он предпринимал все новые и новые попытки и во Франции, и в России. Сломленный жизнью и болезнями, он умер в России в 1894 году. Одна из причин, по которой Яблочков потерпел поражение в России, заключается в том, что царские власти, за исключением командования флотом, относились к нему с подозрительностью. Царское правительство боялось политической независимости, которую неизбежно получали успешные предприниматели, а связи Яблочкова с революционерами только усиливали их беспокойство. К тому же российский бизнес по большому счету не был заинтересован в технологических инновациях. Даже роскошный отель, в котором непродолжительное время Яблочков жил в Санкт-Петербурге, не захотел закупать его лампы, предпочтя им традиционные газовые фонари.

Яблочков был выдающимся изобретателем, но плохим предпринимателем. Над изобретениями он трудился в основном в одиночку и не использовал преимущества, которые могла бы обеспечить серьезная исследовательская лаборатория, как, например, это делал Эдисон, величайшее изобретение которого, вероятно, заключалось в том, что он изобрел, как нужно работать над изобретениями. Русские биографы Яблочкова превозносили его, рисуя Эдисона в незавидном свете как некоего «оппортуниста», работавшего не ради чистой науки, а во имя извлечения выгоды и над тем, что в тот или иной период желало получить общество, будь то фонограф или лампочка, как человека, беззастенчиво заимствовавшего идеи у других, в том числе у Яблочкова и Лодыгина. Успех любой технологии в равной степени определяется как гениальностью мысли, так и предпринимательскими качествами. На самом деле факт изобретения – это, вероятно, самая легкая составляющая в коммерческом успехе технологии. Самая же сложная составляющая заключается в знании рынка и способности встроить инновации в экономические реалии. Яблочков, подобно многим другим русским изобретателям, так и не овладел этим навыком, а общество, в котором он жил, эти инновации не интересовали. Хотя Джордж Вестингауз и назвал изобретение Яблочкова «начальной точкой в новой отрасли промышленности», развиваться этой промышленности было суждено не в России.

 

Александр Попов

Александр Попов (1859–1906) родился на Северном Урале, на границе европейской России и Сибири. Он был сыном священника, и традиция образования была очень сильна в их семье, братья и сестры Александра, как и он сам, – все получили высшее образование. Урал в то время был центром горного дела и промышленности, потому с раннего детства Александра окружали различные механические устройства. Образование Попов начал получать сначала в Далматовском духовном училище, а затем в Пермской духовной семинарии. Довольно быстро он заслужил репутацию блестящего семинариста. Успешно сдав вступительные экзамены, он поступил в Санкт-Петербургский университет, где уже учился его старший брат. В тот период Санкт-Петербургский университет был, вероятно, лучшим университетом в России. В качестве области изучения Попов выбрал физику. После завершения учебы в 1882 году ему предложили работу лаборанта в университете с расчетом, что со временем появится вакансия преподавателя, но она все не открывалось. Попов ушел из университета и поступил на должность преподавателя в Минный офицерский класс в Кронштадте. После 1889 года он начал серьезно интересоваться работами Генриха Герца, который за несколько лет до этого доказал существование электромагнитных волн.

В 1894 году Попов собрал первый радиоприемник. Изначально это был молниерегистратор, затем Попов переоборудовал его под передатчик и приемник радиосигналов. 7 мая 1895 года на заседании Русского физико-химического общества Попов успешно продемонстрировал передачу и прием радиоволн. Передавая телеграмму со словами «Генрих Герц», Попов достиг дальности передачи в 600 ярдов в 1895 году, 6 миль в 1897-м и 30 миль в 1898-м. Он оборудовал радиостанцию на острове Котлин и еще одну, в 1900 году, на острове Гогланд. Вскоре Попов уже передавал радиосообщения с баз Российского военно-морского флота на корабли.

Александр Попов (1859–1906), считается русским изобретателем радио

Яркое подтверждение эффективности радио Попова произошло в 1900 году, когда броненосец «Генерал-адмирал Апраксин» оказался в ледовом плену в Финском заливе. На его борту находились несколько сот матросов и офицеров. Работы по спасению корабля продолжались несколько месяцев, и в течение этого времени командование броненосца и морское начальство на берегу отправили в общей сложности 440 официальных телеграмм при помощи радиостанций Попова. Благодаря этим сообщениям к броненосцу пробился ледокол и его команда была спасена. Этот случай принес Попову всеобщую известность и славу. Он продемонстрировал неоспоримую ценность своей работы морскому начальству.

Попову предложили место в Электротехническом институте в Санкт-Петербурге, он приглашение принял и за несколько лет достиг высоких административных постов. В политическом плане Россия начала XX века была очень неспокойным местом, учебный процесс в университетах часто прерывался из-за студенческих забастовок и демонстраций. Скромный, предпочитавший держаться в тени Попов не был готов к подобным потрясениям. Унизительные поражения, которые страна терпела в русско-японской войне, распаляли и радикалов, и консерваторов, рабочее движение в столице становилось все более воинствующим. В начале 1905 года Санкт-Петербург парализовали забастовки, в городе не было электричества, перестали выходить газеты. 22 января (9 января по старому стилю) произошло событие, получившее позднее название «Кровавое воскресенье». Вооруженные солдаты около Зимнего дворца открыли огонь по мирной демонстрации, сотни людей были убиты. Это событие спровоцировало взрыв протестных настроений и стало одной из причин революции 1905 года. Попов наряду со многими другими членами Русского физико-химического общества подписал письмо с протестом против действий властей. Попова только недавно избрали на пост ректора института, и хотя официально он еще не вступил в должность, именно к нему обращались и преподаватели, и студенты. Давление, на него было очень сильным, выдержать его Попов оказался не в состоянии. Он заболел, слег и 31 декабря 1905 года скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг.

С того времени и по сегодняшний день к Александру Попову в России относятся как к национальному герою, его называют «изобретателем радио», он пользуется гораздо большей славой, чем человек, которому эту заслугу приписывают за рубежом, – Гульельмо Маркони. Попов по праву считается одним из пионеров в области развития радио. В числе других помимо Маркони – Никола Тесла и Оливер Лодж. Если сравнить даты проведения самых важных экспериментов, связанных с изобретением радио этими четырьмя учеными, станет ясно, что их отделяли друг от друга считаные месяцы: Никола Тесла (1893), Оливер Лодж (1894), Александр Попов (1895) и Гульельмо Маркони (1895). Ученые, работавшие в разных странах – США, Великобритании, России, Италии, – думали о беспроводном телеграфе примерно в одно и то же время. Вопрос, которому посвящены десятки книг: кто создал первое радио, – не самый важный. Гораздо более значимым, нежели аспект технологического приоритета, является вопрос общественной значимости, а также то, кто первым сделал радио успешным коммерческим продуктом, изменившим жизнь миллионов людей. Непосредственно из этого вопроса вытекает следующий: почему только одному из ученых – Маркони – удалось добиться блестящего коммерческого успеха? Ответ на последний вопрос объясняет, в числе прочего, почему это не удалось Попову и почему большинство людей за пределами России ничего о нем не знают.

Попов считал себя ученым, а вовсе не изобретателем, создающим коммерческий проект. Он не озаботился тем, чтобы вовремя получить патент на свое изобретение и, таким образом, защитить свой приоритет. Ему это было попросту неинтересно. Он полагал, что закрепил первенство тем, что представил его научным кругам, не отдавая отчета в том, что среди ученого сообщества были люди, которые вскоре присвоили его идеи. Попов был типичным «русским интеллигентом», гордившимся отсутствием коммерческих интересов. Его российский биограф утверждал, что Попов был «воплощением лучших характеристик русского интеллигента… скромности и равнодушия к богатству, заботы только о благе людей». Очевидно, что Попов был человеком, достойным восхищения. Но другой вопрос так и просится с языка: действительно ли это идет на «благо людей» – иметь идеи, которые способны принести людям пользу, но не реализовывать их?

Существуют еще и моральные аспекты в соревновании между Маркони и Поповым, которые до сих пор яростно обсуждаются в России. Маркони представлял собой полную противоположность Попову: он был сыном богатого итальянского землевладельца, опытным предпринимателем, душой общества и мастером публичности, беззастенчивым оппортунистом, жадным капиталистом и управляющим финансовой и промышленной империей. Он стал мультимиллионером и последние годы жизни прожил на роскошной белой яхте с командой из 30 человек и лабораторией, где проводил эксперименты с радиоволнами. Он вращался в высших кругах общества, развлекал на своей яхте королей и королев, многочисленных любовниц. Газеты всего мира прославляли его как человека, который подарил миру радио. Попову же были абсолютно чужды коммерческие интересы; в той степени, в которой он желал остаться в истории, у него все получилось – прозвучали его научные доклады. Маркони хвастался тем, что был не ученым, а умным изобретателем, что он обошел своих соперников благодаря тому, что получил многочисленные патенты, многие из которых были весьма и весьма спорными. Маркони обвиняли в краже чужих идей, он проиграл несколько дел. Но стал знаменитостью, и компании, вышедшие из его империи, существуют по сей день. Очень немногие люди за пределами России знают, кто такой Попов, ни одна российская компания сегодня не может похвастаться тем, что он был ее основателем. Русские вновь оказались хороши в части идей, но слабы в бизнесе.

Александр Попов сегодня пользуется большим уважением в России. Санкт-Петербургский электротехнический университет расположен на улице, названной именем Попова. В материалах, которые выпускает университет, Попов назван его первым ректором и изобретателем первого «беспроводного приемника». 7 мая объявлено в России Днем радио: в этот день в 1895 году Попов провел успешную демонстрацию передачи радиоволн – и, как заявляют русские, это произошло до Маркони. Враждебность русских по отношению к Маркони усиливается еще и из-за его политических взглядов. Ведь Маркони был главным идеологом фашизма в Италии, а на его второй свадьбе в роли шафера выступил Бенито Муссолини.

 

Глава 4

Авиация: несостоявшийся лидер, деформированная отрасль

Русские создатели самолетов и авиационные инженеры демонстрируют блестящую техническую мысль фактически с самого начала эры воздухоплавания. Один из них сконструировал и поднял в воздух пассажирский самолет с четырьмя двигателями, имевший на борту бар и туалет, всего через несколько лет после первого полета братьев Райт в 1903 году. Другие в 1930-е годы создавали самолеты, установившие 62 мировых рекорда, в том числе по полетам на дальность, на самой большой высоте и с самой большой скоростью. При этом российская авиационная отрасль была деформирована политическими требованиями и никогда не производила самолеты, способные успешно коммерчески конкурировать с западными машинами.

Сомневаюсь, могло ли это произойти в любой другой стране мира.

Игорь Сикорский, пионер в области авиастроения, о своей успешной работе в США после того, как провалились все попытки усовершенствовать его великолепные самолеты, созданные в России

Как результат этого, российские авиалинии сегодня используют преимущественно западные самолеты компаний Boeing и Airbus.

Игорь Сикорский (1889–1972) – талантливый авиаконструктор. Вся его жизнь – пример того, какой огромный потенциал заключался в российских технологиях и как этот потенциал не был реализован в условиях социальной, экономической и политической российской действительности. Подобно многим великим технологическим новаторам ХХ века, Сикорский изначально был аутсайдером, одиночкой, полагавшимся исключительно на собственные силы в продвижении своих изобретений. Взяв деньги в долг у своей семьи, которая и так не отличалась большим достатком, в начале ХХ века, всего через несколько лет после первого полета братьев Райт в 1903 году, в отцовском саду в Киеве Сикорский наскоро построил несколько аэропланов, использовав каркасы кроватей, старые велосипеды, рояльные струны и прочий хлам, приобретенный на местной свалке. Компетентные органы по вполне понятным причинам отвергли эти изобретения, оценив их как «неспособные летать». Еще несколько попыток Сикорского заявить о себе как об авиационном конструкторе тоже потерпели полный провал. Царская полиция вообще относилась с подозрением к летательным аппаратам, опасаясь, что их могут использовать террористы, и даже организовала специальную Комиссию по противодействию возможным последствиям преступных схем с применением средств воздухоплавания». Но Сикорский своих попыток не оставил и в конце концов построил С-6 – одномоторный биплан с огромным грациозно изогнутым пропеллером.

Российская армия объявила конкурс на лучший аэроплан. Критериями являлись скорость в воздухе, длина взлетного пути, скорость при посадке, длина посадочного пути, подъемная мощность, а также способность приземляться и взлетать со вспаханного поля. Сикорский забрался в свой самолет и начал взлет с пашни в удачно подобранный момент – холодным утром, когда прихваченные ночным морозом вспаханные борозды хотя и выглядели устрашающе, но были достаточно твердыми, чтобы выдержать вес аэроплана. Взлет прошел успешно, Сикорский выиграл конкурс. Ему было 23 года.

Сикорскому предложили место главного конструктора авиационного отдела Русско-Балтийского вагонного завода, крупного машиностроительного предприятия в окрестностях Санкт-Петербурга.

Игорь Сикорский (1889–1972) со своим удостоенным награды самолетом С-6, 1912

Из жалованья он вернул долг отцу, профессору Киевского университета, и сестре, занимавшейся делами дома для детей-инвалидов. Финансовое положение семьи, которое поначалу изрядно подкосили авиаконструкторские предприятия Сикорского, восстановилось.

Приобщение к российскому промышленному и правительственному истеблишменту имело свои плюсы и минусы. Сикорский хотел начать строительство пассажирских самолетов, которые положили бы начало коммерческой авиации. И вскоре построил первый в мире многомоторный самолет, даже совершил на нем перелет из Санкт-Петербурга в родной Киев. Его самолет был четырехмоторным гигантом, способным поднять в воздух 16 человек, что было мировым рекордом в то время. Самолет вызвал большой интерес у публики, включая и императора Николая II, который по шаткой лестнице поднялся в него, чтобы все осмотреть лично. В самолете были комфортабельный салон, обеденный стол, ванна с туалетом и удобные плетеные кресла.

Император Николай II осматривает четырехмоторный самолет Игоря Сикорского, 1913

Российское правительство и российское бизнес-сообщество не были готовы к подобного рода инновациям. Военные хотели получить бомбардировщик, который можно было бы применять в боевых действиях. Сикорский сдался, переоборудовал пассажирский салон в отсек для бомб и произвел более 70 четырехмоторных бомбардировщиков, получивших имя былинного богатыря Ильи Муромца. Они активно использовались в ходе Первой мировой войны. (Немногие сегодня знают о том, что во время Первой мировой войны существовали четырехмоторные бомбардировщики: такие самолеты не вписываются в романтические легенды о «Красном бароне» и битвах «новых рыцарей» на одномоторных бипланах с открытыми кабинами.) У бомбардировщиков Сикорского были большие встроенные кабины, и самолеты такого типа были первыми в истории.

Когда немцы столкнулись в небе с этой новой угрозой, они начали атаковать бомбардировщики, заходя им в хвост. Поначалу такой угол атаки очень пугал пилотов Сикорского. Тогда он поставил в хвосте своих бомбардировщиков пулеметы на турелях, и пулеметчики сбили не один немецкий самолет. За всю войну непосредственно истребителями неприятеля была сбита всего одна машина Сикорского, хотя авиаэскадра совершила сотни боевых вылетов. Особенно успешно действовала она против железнодорожных составов, осуществлявших снабжение немецких войск.

После войны Сикорский надеялся вернуться к воплощению своей мечты о коммерческой авиации. Но революция смешала все его планы. Его работодатель, директор Русско-Балтийского вагонного завода, был убит революционерами, компанию национализировало новое советское правительство. Несколько подчиненных Сикорского, включая его лучшего летчика-испытателя, были расстреляны как враги революции. Для глубоко верующего Сикорского воинственное отношение к религии со стороны советской власти было неприемлемым, а новая власть видела в Сикорском «буржуазного специалиста», не подлежащего исправлению, врага нового строя.

Попытка Сикорского заручиться поддержкой советского правительства в реализации своей мечты о коммерческой авиации не увенчалась успехом. Так же как и царскому правительству, советским властям были нужны военные самолеты. Несмотря на свой искренний патриотизм, Сикорский решил покинуть родину и уехать во Францию, где в то время работали многие пионеры в области авиастроения. Но и во Франции он не смог реализовать свои планы и в 1919 году переехал в США.

Однако воплотить в жизнь мечту о коммерческой авиации было нелегко и в Америке. Поначалу он строил свои самолеты на ферме у друга. Затем Сикорскому удалось привлечь несколько частных инвесторов, среди которых был великий русский композитор Сергей Рахманинов, который на начальном этапе оказал соотечественнику самую важную финансовую поддержку. В конце концов Сикорский создал собственную компанию Sikorsky Manufacturing Company, которая стала частью United Aircraft Corporation и существует по сей день под названием Sikorsky Aircraft Corporation в качестве подразделения компании United Technologies Corporation. В США имя Сикорского неразрывно связано с вертолетостроением, но он был и одним из ведущих авиаконструкторов своего времени.

Мечта Сикорского о коммерческой авиации воплотилась в жизнь, когда он создал Pan American Clippers – большие самолеты-амфибии, благодаря которым в 1930-х годах авиакомпания Pan American Airlines открыла своим пассажирам южную часть Тихого океана и другие удаленные территории. Эти самолеты могли поднимать в воздух более 30 пассажиров, а для ночных перелетов предлагали 14 спальных мест с зоной отдыха. Сикорскому удалось-таки вернуть в свои аэропланы комфортабельные салоны.

Короткая история зарождения авиации в России свидетельствует о том, что препятствия, с которыми столкнулся Сикорский, были в первую очередь социальными, политическими и экономическими, но не технологическими. Так и хочется спросить: что стало бы с Сикорским и его мечтами, не случись революция и оостанься он в России? Можно легко предположить, что этот талантливый инженер добился бы на родине такого же успеха, который ожидал его в США. Однако это заключение необоснованно. Ни царское правительство, ни советская власть не приветствовали индивидуальные инициативы и частное предпринимательство, не создавали деловой среды, в условиях которой частные инвесторы могли бы поддерживать талантливых изобретателей. Даже во Франции, где демократия и свободы – базовые государственные принципы, Сикорский не смог получить необходимую поддержку. О Соединенных Штатах он позже напишет в своих воспоминаниях: «Я глубоко благодарен этой великой стране непревзойденных возможностей, в которой я смог осуществить дело всей моей жизни. Я сомневаюсь, что это могло произойти в любой другой стране мира». Трудно привести более наглядный пример того, что для развития технологий необходима поддержка в виде социальной и экономической среды, чем жизнь Сикорского.

Конечно, Советский Союз построил собственную авиационную отрасль, и в некоторых отношениях очень впечатляющую. При этом советские лидеры были гораздо больше заинтересованы в использовании авиации для утверждения превосходства над странами Запада за счет установления рекордов в скорости, продолжительности и дальности полетов, чем в создании самолетов, которые были бы эффективны и экономически конкурентоспособны на мировых рынках. В результате в Советском Союзе сформировалась авиационная отрасль, имевшая явный дисбаланс.

В частности, Сталин хотел, чтобы его «соколы», как он называл летчиков, произвели впечатление на весь остальной мир и продемонстрировали превосходство советской социалистической системы. В конце 1920-х – в 1930-е годы он призывал летать «выше, быстрее, дальше!». В 1929 году по его приказу только что разработанный моноплан Туполева АНТ-9, прототип которого получил название «Крылья Советов», совершил полет над Европой на расстояние 5600 миль. Похожая задача была поставлена перед самолетом Туполева АНТ-4 «Земля Советов», который в том же году должен был выполнить перелет на расстояние 13 000 миль до США. Желание Сталина, чтобы полеты потрясали воображение, означало, что ему нужны были гигантские самолеты. Это требование вылилось в создание АНТ-20, восьмимоторного монстра, единственным достоинством которого были его размеры. Гигантский самолет назвали «Максим Горький» и показывали на демонстрациях на Красной площади и в других местах. К сожалению, 18 мая 1935 года в ходе демонстрационного полета с гигантом столкнулся истребитель сопровождения. Погибли 48 человек – экипажи двух самолетов и пассажиры.

«Максим Горький», самый большой самолет в мире, совершает полет над Красной площадью во время демонстрации. В 1935 г. во время очередного демонстрационного полета один из истребителей сопровождения столкнулся с «Максимом Горьким». В авиакатастрофе погибли 48 человек

Эта неудача не остановила Сталина, который собрал авиаторов в Кремле и приказал им приступить к осуществлению трансарктических перелетов. Один из наиболее известных таких перелетов был выполнен Валерием Чкаловым в 1937 году из Москвы через Северный полюс в Ванкувер, штат Вашингтон. Его самолет АНТ-25 имел максимально удлиненное крыло для выполнения этого подвига, что делало его практически непригодным к использованию с другими целями. Но Сталина интересовала слава, а не коммерческая целесообразность, и к 1938 году он мог похвастаться 62 мировыми рекордами, в том числе самыми дальними, высокими и быстрыми полетами.

Советская авиация до Второй мировой войны несла на себе отпечаток политического авторитаризма. Если авиаконструкторы попадали в немилость к Сталину, он сажал их за решетку. Так он поступил с двумя самыми известными советскими авиаинженерами Николаем Поликарповым и Андреем Туполевым. Желание зрелищных достижений привело к деформации целой отрасли. В практической сфере интерес Сталина был прикован к военной авиации. В результате в советском авиастроении практически отсутствовал интерес к достижению коммерческого преимущества.

После Второй мировой войны, особенно после смерти Сталина в 1953 году, советская авиация начала постепенно приходить в нормальное состояние. Тем не менее конструкторские привычки, которые были приобретены в сталинский период, продолжали преследовать советское авиастроение. Меньше всего внимания уделялось таким деталям, как экономия топлива, внешняя привлекательность и комфорт. В результате, когда после распада Советского Союза российское авиастроение столкнулось с международной конкуренцией, российские производители выдержать ее не смогли. Сегодня российские авиалинии преимущественно используют самолеты, произведенные за пределами России, компаниями Boeing и Airbus. Российская компания «Сухой», более известная своими сверхзвуковыми реактивными истребителями, в настоящее время предпринимает попытку выйти на международный рынок региональных реактивных пассажирских самолетов со своим недавно созданным «Суперджетом», способным перевозить сто пассажиров. Этот самолет привлек к себе международное внимание, но продажи его пока остаются скромными. Репутации компании «Сухой» отнюдь не способствовал обнародованный в 2010 году факт, что 70 специалистов компании оказались замешанными в скандале со взятками и фальшивыми дипломами. Ситуацию усугубила авария, которую потерпел «Суперджет» 9 мая 2012 года в ходе демонстрационного полета в Индонезии, когда на его борту находились несколько десятков человек.

 

Глава 5

Советская индустриализация: миф о том, что это была модернизация

Многие считают, что советская индустриализация увенчалась успехом. В конце концов, за несколько десятилетий преимущественно аграрная страна была преобразована в промышленную державу и Советскому Союзу удалось сдержать натиск гитлеровской армии во Второй мировой войне. Однако это достижение было деформировано политическими директивами так, что сегодня российская промышленность не в состоянии конкурировать на международном рынке. Российские заводы часто строились в неправильных местах, неправильным образом. Политические и идеологические соображения заглушали здравые инженерные и экономические обоснования. В результате советская система промышленности для современной России в равной степени является как преимуществом, так и препятствием.

Россия – не недоразвитая страна; она плохо развитая.

Томас Симонс-младший, американский дипломат, работавший в Советском Союзе, бывший посол США в Польше и Пакистане, профессор Гарвардского университета

Хотя политическая и экономическая системы Советского Союза потерпели провал, многие даже сегодня считают успешными его программы по индустриализации и модернизации.

Плакат советской эпохи (примерно 1930-х гг.), изображающий процветание в промышленности и сельском хозяйстве, которое принесет социализм

Они видят, что преимущественно крестьянская и аграрная страна стала промышленной державой мирового уровня. Красная армия превзошла в технологической мощи гитлеровскую военную машину. В Советском Союзе была выстроена промышленная система, которая сделала страну второй крупнейшей экономикой в мире. В рамках пятилетних планов, которые были запущены перед Второй мировой войной, поднимались крупнейшие в мире добывающие производства и строились гидроэлектростанции. Иностранные наблюдатели и участники, от фотографа Маргарет Бурк-Уайт до лидера лейбористов Уолтера Рейтера, приезжали в СССР, чтобы своими глазами увидеть происходящее здесь, и восхищались «великим советским экспериментом».

Но была ли это модернизация? По прошествии времени становится все более очевидным, что нет. Конечно, если под модернизацией подразумевать то, что опирается на рациональный анализ и ставит своей целью решение социальных и экономических проблем.

Фактически современная Россия обременена промышленной структурой, моделью распределения населения, чрезмерно централизованным управлением, доставшимися от советских времен, и сегодня именно они являются основными препятствиями на ее пути к истинной модернизации.

Заводы, электростанции, каналы, железные дороги, города строились в неправильных местах и нерациональным способом, если оценивать эти проекты с точки зрения их экономической целесообразности. Модель развития промышленности определялась в большей степени военными, идеологическими соображениями, нежели экономическими расчетами. «Наследие прошлого», как назвали его несколько авторов, существенно затрудняет дальнейшее экономическое развитие России. В глобальном мире, где идет конкурентная борьба в области высоких технологий, неэффективная производственная инфраструктура современной России ставит ее в крайне невыгодное положение. Вместо того чтобы пытаться строить что-то на платформе советской индустриализации, России необходимо преодолеть ее последствия. Анализ способов, которыми велась индустриализация в Советском Союзе, поможет в понимании ситуации, сложившейся сегодня. Как мы увидим далее, курс на индустриализацию, которую можно было бы провести гораздо эффективнее и рациональнее, в значительной степени объяснялся политическими соображениями. Некоторые специалисты на раннем этапе советской индустриализации, особенно инженеры, пытались предостеречь советское руководство от ошибок, которые оно собиралось сделать. К сожалению, их голоса не были услышаны.

Плакат советской эпохи (примерно 1932 г.), изображающий контраст между тяжелым физическим трудом, преобладавшим в России в 1913 г., и механизированным трудом в 1932 г.

Триумф большевиков в октябре 1917 года был враждебно воспринят основной частью российских ученых и инженеров. Некоторые из них эмигрировали, а большинство оставшихся предпочитали не выказывать своих политических взглядов, надеясь продолжить свою работу, чтобы в нее никто не вмешивался. Возможно, они полагали, что большевики, захватившие власть в государстве, быстро потерпят провал из-за своей некомпетентности и мрачный эпизод в истории России будет завершен. Однако по мере того, как проходили месяцы, становилось все более очевидным, что новое советское правительство пришло надолго и что одной из его целей являлась индустриализация и модернизация России. Деятельная часть российского инженерного сообщества, особенно та, что была больше всего заинтересована в индустриальном планировании, начала склоняться к мысли, что в конце концов можно попробовать работать с большевиками. Эти специалисты придерживались методов рационального, «научного» анализа, они не возражали против идеи централизованного планирования, правда, в контексте их представлений о здоровой и эффективной политике.

В числе наиболее известных инженеров «старой формации», которые начали сотрудничать с советским правительством, были Иван Калинников, Юрий Ломоносов, Петр Энгельмейер, Роберт Классон, Леонид Рамзин, Николай Чарновский, Сергей Шеин, Владимир Очкин и Петр Пальчинский. Вероятно, наиболее открыто заявлял о своей позиции Петр Пальчинский, талантливый и деятельный горный инженер. Он был убежден, что ресурсное богатство России способно превратить страну в великую промышленную державу. Но в том случае, если правительство выработает рациональную и разумную политику использования этих ресурсов и будет ее придерживаться. Он был одним из самых известных инженеров в молодом советском государстве, занимал пост председателя Русского технического общества, являлся членом президиума Всероссийской ассоциации инженеров. Пальчинский активно отстаивал принятый партией коммунистов курс на индустриализацию. Он консультировал правительство по вопросам строительства ДнепроГЭС, разработки залежей железной руды на Урале, строительства морских портов, каналов и железных дорог.

Пальчинский был сторонником концепции «достижения максимально возможного полезного эффекта при затрате минимально возможных человеческих и финансовых ресурсов». Это подход предполагал, что до запуска любого крупного промышленного проекта должны быть тщательно изучены и проанализированы все возможные альтернативные варианты и выбран наиболее эффективный. Эти варианты включали анализ не только применения разных технологий, возможных для реализации поставленной цели, но и географического положения, которое должно быть выбрано исходя из позиций транспортной доступности, критической массы населения и затрат на тепло и энергию.

Пальчинский считал, что традиционная программа подготовки технических специалистов слишком перегружена научными и прикладными специальными дисциплинами, математикой, «описательной технологией» и практически полностью игнорирует экономику и политэкономию. До революции эти дисциплины не включались в учебные курсы потому, что власти опасались распространения западных «радикальных» экономических и политических идей. В советское время Пальчинский боялся, что, несмотря на изменившийся идеологический подход, конечный результат будет тем же самым. Он призывал российских технических специалистов прекратить рассматривать проекты в узком технократическом ключе и начать оценивать все аспекты, особенно их экономическую составляющую. Он также был убежден, что забота об удовлетворении потребностей рабочих – это не только моральный принцип, но и требование, необходимое для налаживания эффективного производства. Он подчеркивал, что успешная индустриализация и высокая производительность труда невозможны без высококвалифицированных рабочих, соответствующего обеспечения их социальных и экономических потребностей. Инвестирование в образование в большей степени стимулировало индустриализацию, нежели эквивалентное инвестирование в промышленное оборудование, ведь в руках неквалифицированных, несчастных рабочих даже самое лучшее оборудование очень скоро становится бесполезным.

Плакат советской эпохи, цитирующий призыв Сталина «догнать и перегнать» западные страны по объему промышленного производства и сравнивающий угнетенный пролетариат Запада и свободных советских трудящихся

Когда советское правительство заговорило о строительстве одной из крупнейших в мире гидроэлектростанций – ДнепроГЭС, – Пальчинский и его коллеги (особенно Р. Е. Классон, специалист в области электроэнергетики) подошли к этому вопросу как методичные аналитики. Они были согласны с тем, что Советскому Союзу необходимо увеличить производство электроэнергии, с энтузиазмом относились к идее строительства новых электростанций. Вместе с тем они сомневались, будет ли сооружение такой огромной плотины лучшим способом решения этой задачи. Они отмечали, что территория, где планировалось сооружение плотины, богата запасами угля и что в основе принятия решения о строительстве здесь гидро– или тепловой электростанции должна лежать оценка вероятных социальных и экономических издержек. Они придерживались позиции, что в любом случае в этом регионе придется возводить еще и тепловую электростанцию, поскольку с декабря по февраль уровень воды в Днепре недостаточен для производства должных объемов электроэнергии. Они обращали внимание на то, что плотину собираются возводить на равнинной местности, в пойме реки, тогда как большинство гидроэлектростанций обычно расположены в глубоких долинах или каньонах. Они подчеркивали, что будущее водохранилище поломает традиционный уклад жизни большого числа людей на обширной территории.

Высвобождая земли под водохранилище, свыше десяти тысяч селян будут вынуждены покинуть свои дома. Большинство из них были зажиточными земледельцами-меннонитами немецкого происхождения. Критики строительства отмечали, что потеря сельскохозяйственных угодий и последующее сокращение производства продуктов питания следовало учитывать в издержках на строительство плотины и водохранилища.

Пальчинский предостерегал правительство, что строительство гигантских электростанций, подобных ДнепроГЭС, без учета фактора расстояния, на которое должна будет передаваться вырабатываемая ими электроэнергия, является большой ошибкой. Он предупреждал, что линии электропередач подразумевают огромные издержки и снижают эффективность проекта. В каждом последующем населенном пункте стоимость электроэнергии будет возрастать, и вполне возможно, что был экономический смысл производить эту электроэнергию на местах.

Принимая во внимание все эти факторы, Пальчинский, Классон и другие инженеры рекомендовали начать со строительства одной или двух тепловых электростанций и затем постепенно наращивать строительство в соответствии с потребностями региона в электроэнергии, сочетая по мере надобности гидро– и тепловые электростанции. В удаленных районах должны быть рассмотрены альтернативные способы производства электроэнергии и выбран наиболее экономически целесообразный вариант.

Когда советское правительство выступило с инициативой строительства в Магнитогорске крупнейшего в мире металлургического комбината, Пальчинский и ряд других инженеров высказали свою обеспокоенность. Руководство государства решило возводить завод в этом месте потому, что там находилось крупнейшее на тот момент в стране месторождение железной руды Магнитная гора. Для неспециалистов, коими являлись руководители Коммунистической партии, такая постановка вопроса казалась вполне обоснованной. Но был ли именно Магнитогорск наилучшим местом для возведения столь крупного промышленного предприятия? В статьях, опубликованных в 1926 и 1927 годах, Пальчинский с сожалением отмечал, что правительство начало строительство без предварительного анализа объемов залежей железной руды в этом районе, качества этой руды, доступности трудовых ресурсов, затрат, связанных с транспортировкой руды, а также возможностей обеспечить приемлемые жизненные условия для рабочих.

Он отмечал, что вблизи будущего города Магнитогорска нет запасов угля, так что с самого начала топливо для прожорливых доменных печей придется доставлять по железной дороге. А поскольку никто не знал точных запасов местного железорудного месторождения, было весьма вероятно, что в перспективе руду, как и уголь, придется привозить издалека (именно так впоследствии и произошло).

Зная, как в других странах планируют размещение сталелитейных предприятий (он постоянно следил за иностранной технической литературой, читал на английском, немецком, итальянском и французском языках), Пальчинский указывал на то, что сооружение крупнейшего на тот момент в Советском Союзе сталелитейного завода именно в Магнитогорске будет противоречить лучшим мировым практикам. Он отмечал, что в США сталелитейные предприятия построены не вблизи богатых месторождений железной руды – в Месаби-Рейндж в Миннесоте или в Маркетт-Рейндж в Мичигане, а в сотнях миль от этих мест – в Детройте, Гэри, Кливленде и Питтсбурге. Это объяснялось тем, что в данных городах имелись соответствующие трудовые ресурсы, первые три из них связаны с местами добычи руды водными коммуникациями, а последний расположен вблизи крупных залежей угля. Пальчинский подчеркивал, что при выборе места расположения промышленного объекта необходимо руководствоваться многими факторами, причем ни один из них, например местонахождение сырья, не может быть решающим. Он настаивал на необходимости построения гравиметрических графиков, проведения соответствующих магнитометрических измерений и экономических расчетов, на анализе эффективности транспортировки сырья и готовой продукции. Затраты на возведение города Магнитогорска и нового металлургического комбината могут оказаться настолько велики, продолжал Пальчинский, что более разумным окажется расширение металлургических предприятий, расположенных возле менее богатых железорудных месторождений, но обладающих более выгодным местоположением с точки зрения наличия трудовых ресурсов и транспортных коммуникаций.

Третьим гигантским проектом эпохи советской индустриализации было строительство Беломоро-Балтийского канала, который должен был соединить Белое и Балтийское моря, – идея, уходящая своими корнями еще во времена Петра Великого. Советское руководство поручило разработку проекта группе инженеров под руководством Н. И. Хрусталева. У специалистов возник вопрос; возможно, целесообразнее с экономической точки зрения построить хорошую железную дорогу а не канал? Железную дорогу можно эксплуатировать круглый год, а водный путь в этом северном регионе полгода будет скован льдом. Им ответили, что Сталину нужен канал, а не железная дорога. Тогда инженеры предупредили, что если строить канал по самому прямому маршруту, на чем настаивало партийное руководство, то он получится слишком мелким, крупные суда по нему не пройдут, воспользоваться каналом смогут только небольшие корабли и баржи. Специалисты предложили другой, «западный вариант» канала, более глубоководный. Недостатком было то, что его строительство заняло бы больше времени и потребовало использования механизированного оборудования.

Плакат советской эпохи, изображающий, как промышленное производство тракторов изменит труд сельского населения

В каждом из этих случаев – при строительстве гигантской ДнепроГЭС, крупнейшего металлургического предприятия в мире в Магнитогорске, Беломорканала – рекомендациями русских инженеров пренебрегли в пользу директив партийного руководства. Правительство не интересовала экономическая целесообразность проектов: оно было увлечено их масштабом и не обращало внимания на моменты, которые технические специалисты считали важными. Сталин требовал, чтобы промышленные объекты были по-настоящему масштабными, а лучше всего крупнейшими в мире – эту промышленную политику позднее назовут «гигантоманией». Пальчинский же продолжал доказывать, что размеры как таковые еще не достоинство. Он задавал вопрос: «Возможно ли построить локомотивы, океанские лайнеры, мосты и гигантские гидравлические прессы в маленьких кустарных мастерских? Конечно, нет. А нужны ли нам гигантские заводы, чтобы у нас были хорошие пуговицы, хорошие носки, посуда, одежда, канцелярские принадлежности и т. д.? Конечно, нет».

Плакат советской эпохи, призывающий к выполнению пятилетнего производственного плана за 4 года

Пальчинский предупреждал, что у Советского Союза должна быть иная цель, кроме строительства объектов тяжелой промышленности ради символизма и идеологии: должно быть также стремление к созданию общества, в котором все человеческие потребности были бы экономически удовлетворены. Эта цель была необходима, говорил он, как для самих граждан, так и для конкурентоспособности Советского Союза по сравнению с другими странами, которые наращивали свой промышленный потенциал с учетом факторов рациональности и экономической целесообразности. Он предсказывал, что результатом советской политики в отношении способов проведения индустриализации будет промышленная страна, неэффективная и неконкурентоспособная.

Рекомендации Пальчинского и его единомышленников были проигнорированы, их обвинили во «вредительстве» и саботаже. Пальчинского расстреляли, практически всех инженеров, которые ставили под сомнение партийную политику индустриализации, арестовали. Им на смену пришло новое поколение советских инженеров – самая большая группа образованных людей в СССР. Эти люди уже не ставили под сомнение политику партии. Они строили заводы там, где их приказывали строить, и так, как это приказывали делать.

В результате подобной политики, которая продолжалась в течение последующих 60 лет, в России сложилась промышленная система, чрезвычайно неудачная с точки зрения географии. Магнитогорск сегодня – это один из крупнейших и наименее эффективных в мире металлургических комбинатов, который вынужден издалека транспортировать сырье – уголь и железную руду. ДнепроГЭС по-прежнему вырабатывает электроэнергию, но, как отмечают экологи, объем средств, потраченных на контроль за эрозией почвы и очистку водохранилища от водорослей, «уже давно превысил преимущества, которые когда-то приносила электростанция». Беломоро-Балтийский канал работает, но им не могут пользоваться большие корабли, хотя это изначально было одним из обоснований его строительства. Это лишь три примера той масштабной модели экономического строительства, которая действовала в СССР.

Советская идеология призывала «не ждать милостей от природы», что среди прочего означало строительство городов и заводов в условиях Крайнего Севера, в арктических регионах, где их вовсе не стоило бы строить. Два западных автора назвали эту модель «сибирским проклятьем». Сегодня в России есть города-миллионники, расположенные в местах столь холодных и столь дорогих с точки зрения обеспечения их снабжения теплом и энергией, что они абсолютно неконкурентоспособны на мировом рынке. Вероятно, наиболее наглядным способом представить это в цифрах будет сравнение двух северных промышленных городов: американского Дулута и Перми. Дулут расположен возле крупнейшего железорудного месторождения в Северной Америке, и в начале ХХ века некоторые демографы прочили ему в будущем статус главного города Америки. Пермь расположена возле Уральских гор, тоже богатых полезными ископаемыми. В обоих городах очень холодный климат.

В начале ХХ века население как Перми, так и Дулута составляло менее 200 000 человек. Сегодня численность населения Перми приблизилась к миллиону, а Дулута – чуть более 200 000 человек. Другими словами, население Дулута практически не растет, в то время как в Перми этот рост можно назвать взрывным. Но было бы ошибкой предполагать, что причина подобной разницы заключается в более динамичном развитии промышленности и росте населения в России по сравнению с США. В период между 1900 и 1990 годами численность населения в России увеличилась немногим более чем в два раза, а численность населения в США – за то же время более чем втрое. Темпы роста американской экономики тогда втрое опережали российские. Причина, почему в Дулуте не случился значительный рост, проанализирована в работе двух американских специалистов в области экономической географии в 1937 году. Они пришли к выводу, что причин этого было несколько: холодные зимы в Дулуте вели к росту стоимости стали, повышали цену трудовых ресурсов, поскольку из-за холодного климата рабочим приходилось выплачивалась надбавки. Кроме того, Дулут находился в невыгодном положении по сравнению с другими американскими промышленными центрами, поскольку располагался далеко от основных рынков сбыта своей продукции. Те же самые аргументы применимы и по отношению к Перми. Но советское руководство в своем стремлении к развитию отдаленных территорий проигнорировало экономические факторы. В итоге сегодня Пермь, как назвали этот город аналитики Хилл и Гэдди, «один из российских замерзших динозавров, пятый самый холодный город мира с населением, превышающим миллион человек, необъяснимо разросшийся до таких масштабов».

Еще одним наглядным примером иррационального планирования советской индустриализации является Байкало-Амурская магистраль (БАМ), крупнейший строительный проект в послевоенный период. В царской России железные дороги также часто строились по приказу, основанному больше на военных и политических соображениях, чем на рациональном анализе экономических транспортных потребностей. Но при строительстве БАМа в советской России этот принцип был доведен до крайности.

БАМ – это железнодорожная магистраль протяженностью почти 2000 миль, 21 тоннель и 4200 мостов. Строительство растянулось на несколько десятилетий, общее число занятых на нем рабочих составило полмиллиона. БАМ до сих пор не принес значимого экономического эффекта. Неудивительно, что западный историк, описывая эту стройку века, назвал ее «брежневским капризом». Это памятник ошибкам центрального руководства, отдававшего распоряжения без должного анализа альтернативных вариантов и экономической рентабельности.

Железнодорожная магистраль протянулась от Новокузнецка до Тихоокеанского побережья. Она имеет очень сложный рельеф: проходит по горным массивам и сквозь них, по болотам, через реки. Строительство магистрали требовало проведения работ в зимний период, в условиях настолько низких температур, что не выдерживало оборудование. По пути ее следования построено свыше 20 крупных и малых городов. Как говорилось в одной из советских книг, «БАМ превосходит любой другой проект в истории железнодорожного строительства в мире».

Изначально реклама БАМа обещала разработку природных богатств Сибири, процветание городов, расположенных вдоль трассы. Особенно важным виделся доступ к богатому Удоканскому меднорудному месторождению в Читинской области. Также ключевой целью являлось обеспечение транспортировки сибирской нефти, угля и древесины к Тихому океану. Как говорили сторонники строительства магистрали, речь шла о создании «мощного промышленного пояса вдоль БАМа», включавшего в себя большой металлургический комплекс. Еще одним важным аргументом в пользу проекта, который, правда, упоминался нечасто, являлось желание построить железную дорогу, которая была бы защищена от потенциальной угрозы со стороны Китая в случае вооруженного конфликта. Построенная ранее Транссибирская железнодорожная магистраль на протяжении сотен миль проходит непосредственно вдоль границы с Китаем, тогда как БАМ расположен севернее, в более безопасной зоне.

Леонид Брежнев объявил о начале строительства БАМа в 1974 году. Он называл эту стройку продолжением традиции «трудовых достижений нашего народа», таких как ДнепроГЭС и город металлургов Магнитогорск.

Строительство БАМа было последней каплей в чаше старых советских методов организации работ, основанных на трудовом энтузиазме, с минимальным вниманием к технологическим и социальным сложностям. Строительство напоминало военную кампанию, которая должна быть успешно завершена в короткие сроки и любой ценой, и характеризовалось той же расточительностью, которая была свойственна всем советским крупным строительным проектам начиная с 1930-х годов. Принятие решения о строительстве железной дороги не было открытым процессом, в котором сторонники и противники проекта или различных его вариантов могли вынести свои точки зрения вместе с доказательной базой на суд широкой общественности. Решение принимало партийное руководство страны, опиравшееся на мнение узкого круга технических советников, выросших в атмосфере масштабных проектов, реализуемых невзирая на возможные издержки – экономические, экологические, социальные.

После принятия решения о строительстве магистрали любой осмелившийся высказывать критические замечания немедленно получал клеймо скептика, человека, который без энтузиазма относится к идее строительства коммунизма. Его, правда, уже не сажали в тюрьму, как это было во времена Сталина. О нем просто переставали упоминать в подконтрольных партии средствах массовой информации. В советских газетах, на радио и телевидении БАМ восхвалялся как захватывающий вызов, требующий страсти, настойчивости и энтузиазма, как в военное время. Только противником здесь выступала не вражеская армия, а природа: вечная мерзлота, обледеневшая тайга зимой и комариные болота летом. Учитывая характер этих препятствий, добиться успеха можно было только за счет безоговорочной решимости. Здесь не было места ворчунам и критиканам.

Несмотря на призывы партии, довольно скоро темпы строительства БАМа начал отставать от графика, а их стоимость вышла за рамки некорректно составленных смет. Руководство строительства искало любые способы ускорить темпы работ и сократить расходы. Одним из решений было использовать более легкие рельсы. В конце 1970-х – начале 1980-х годов на нескольких участках магистрали уложили легкие рельсы R50 вместо более прочных и тяжелых R65. Это привело к трем крушениям поездов, состояние железнодорожного полотна начало быстро ухудшаться, особенно в условиях извилистого рельефа местности. В конце концов все легкие рельсы заменили, но только после того, как отвечавшие за процесс инженеры ложно информировали руководство, что строительство магистрали завершено и она соответствует всем требованиям. Безопасностью и долгосрочным бюджетом пожертвовали ради соблюдения графика строительства – закономерный результат ускоренных темпов строительства.

Еще одним способом ускорения работ было использование воинских подразделений в роли строительных бригад. До этого солдаты уже помогали строить Игналинскую и Горьковскую атомные станции, множество ирригационных каналов вдоль Волги. Фактически военнослужащих можно было увидеть на каждой московской улице ремонтирующими дороги или возводящими здания. Если какой-нибудь руководитель испытывал сложности с завершением определенного проекта в срок, он мог обратиться за помощью в Министерство обороны со словами: «Если вы не дадите нам солдат, мы не сможем выполнить план». БАМ мало чем отличался в этом отношении. Значительная восточная часть железнодорожной магистрали была построена солдатами, они выполнили 25 % всех земляных и взрывных работ на пути следования магистрали.

Использование солдат для выполнения этих задач было неправильным как с точки зрения морали, так и с точки зрения экономики. Хотя они и не были заключенными, как часто случалось в ранний период советской власти, военнослужащие определенно не являлись добровольными работниками. Им приходилось выполнять самую неприятную работу, за которую добровольцы браться отказывались. К тому же солдаты практически ничего не получали за свою работу.

Во время строительства БАМа тема использования военнослужащих в качестве рабочей силы не обсуждалась. Однако с началом перестройки (еще до окончательного завершения строительства БАМа) советская пресса начала раскрывать масштаб этого явления. Один из журналистов резко критиковал этическую сторону сложившейся в стране практики и справедливо замечал, что она искажает экономические расчеты стоимости строительства:

«Использование солдат для выполнения строительных работ в гражданской экономике долгое время являлось чем-то вроде священной коровы, которую нельзя было критиковать в прессе. Но дело в том, что использование солдат для выполнения плана развращает многие наши министерства, поскольку их желания перестают ограничиваться их ресурсами – ведь в конце концов такая рабочая сила ничего для них не стоит».

Но даже использование в качестве рабочей силы солдат не помогло выполнить намеченные планы. Завершение строительства Байкало-Амурской магистрали изначально планировалось на 1983 год, фактически же это произошло не ранее 2003-го. Особенно сложным оказался байкальский Северомуйский тоннель протяженностью более 15 километров, это самый длинный подземный участок магистрали. Еще во время проектирования железной дороги геологи и инженеры предупреждали руководство страны, что из-за интенсивной сейсмической активности строительство тоннеля в этом месте нежелательно, и рекомендовали довольно длинный обходной маршрут. Не желая отставать от ранее намеченного графика, что неизбежно произошло бы в случае сооружения обходного маршрута, партийное руководство пренебрегло мнением специалистов и настояло на строительстве Северомуйского тоннеля.

Однако оно оказалось гораздо более сложной задачей, чем изначально ожидалось. Под давлением начальства, стремившегося во что бы то ни стало забить «золотой» костыль, символизировавший завершение строительства БАМа в 1984 году, инженеры отчаянно возводили временную обходную железнодорожную ветку протяженностью 28 километров, перепады высот по маршруту следования которой были настолько резкими, что делали невозможным проезд по нему большегрузных поездов. Один из журналистов отмечал, что «только опытный горнолыжник смог бы спуститься по этой дороге». Тем не менее в 1984 году в прессе было объявлено о завершении строительства БАМа. Фактически же грузовое движение на всем протяжении магистрали было открыто лишь через пять лет. Но и тогда оставались проблемы, окончательно решить которые удалось лишь к 2003 году.

Строительство крупной железной дороги нанесло ущерб экологической ситуации в Сибири. Отводить сточные воды – результат жизнедеятельности множества рабочих – было некуда, зимой ручьи и мелкие речки часто промерзали до самого дна, а почва в условиях вечной мерзлоты оттаивает только на фут или два. Реки и ручьи вдоль строящейся магистрали загрязнили нефтью, маслами, мусором, списанным оборудованием. Зимой дизельные двигатели тяжелой техники не выключали ни днем, ни ночью, в противном случае они просто не завелись бы утром. Это загрязняло воздух. В итоге на нейтрализацию вреда, нанесенного чрезвычайно хрупкой экосистеме тундры, включая разрушение тонкого верхнего слоя почвы, уйдут десятилетия. Коренное население презирало русских за то, что они разрушают местные традиции, губят землю и воду, а затем уезжают обратно, «как только зарабатывают на обещанные “жигули”». Озеро Байкал, самое древнее и глубокое озеро на Земле, место обитания многих эндемиков, стало основным грузовым транспортным маршрутом для БАМа: летом оно изобиловало транспортными судами, зимой по его льду ездили грузовики. Это вызвало яростный протест экологов.

БАМ запустили в эксплуатацию в начале 1990-х годов, но его экономическая целесообразность по-прежнему остается весьма сомнительной. Изначальные надежды на то, что нефть будет самым ценным грузом, транспортируемым по этой железной дороге, не оправдались, к разработке сложных месторождений в этой части Сибири Россия только приступает. И разработка Удоканского меднорудного месторождения, второй наиболее важный экономический аргумент в пользу строительства магистрали, также пока отложена. До настоящего времени в этом регионе не ведется никакой крупномасштабной добычи полезных ископаемых. Единственным существенным грузом, который перевозится по магистрали, являются лесоматериалы, но они обходятся дороже, чем древесина, добытая в любой другой точке России. Защитники БАМа часто указывают на выгоды от продажи угля из Южной Якутии. Вот только этот уголь транспортируется сегодня не по самому БАМу, а по железнодорожной ветке, соединяющей БАМ со старой Транссибирской магистралью. Еще в 1988 году один русский экономист отмечал: «До настоящего момента по новой и дорогой железной дороге перевозить нечего, БАМ – это убыточное предприятие». Вполне возможно, что в будущем, когда эта часть Сибири получит дальнейшее развитие, железная дорога и станет полезной. Но даже если это произойдет, то, как она строилась – на голом энтузиазме, без учета экономических, экологических и социальных последствий, – все равно будет примером иррациональности, которая обошлась очень дорого.

Гигантская ДнепроГЭС, огромный металлургический комбинат в Магнитогорске, Беломорканал, возведение городов на Крайнем Севере, Байкало-Амурская магистраль – это все примеры иррациональной, затратной советской программы индустриализации. Благодаря ей в наследство современной России досталась промышленность, которая не может конкурировать с другими развитыми странами. В результате к началу 2013 года российская промышленность находится в сложной ситуации, многие заводы разваливаются. Современная российская экономика очень зависит от экспорта (в основном нефти, газа, полезных ископаемых и лесоматериалов). В недавней статье, озаглавленной «Мы ничего не производим», два российских специалиста подсчитали, что уровень производства товаров в России на душу населения сегодня в десятки раз ниже, чем в любой другой развитой стране.

 

Глава 6

Полупроводниковая промышленность: русские пионеры – без признания и наград

Транзисторы – одно из важнейших открытий ХХ века. Их изобретение было таким же стимулом для развития промышленности, как изобретение парового двигателя. Но мало кому на Западе известно, что первым человеком в мире, продемонстрировавшим, как полупроводниковые кристаллы могут усиливать и создавать высокочастотные радиосигналы, был русский изобретатель. Этот же человек в 1920-х годах создал транзисторный радиоприемник, провел важные исследования в области светодиодов. Несколько десятилетий спустя некоторые западные исследователи, узнавшие о его работе, были поражены, насколько близко он подошел к созданию транзисторов. Но, несмотря на это, сегодня в числе мировых лидеров по производству транзисторов, компьютерных чипов или диодов нет ни одной российской компании. Причина этого провала объясняется политическими, экономическими, институциональными факторами. Но вовсе не техническими.

«Мы знакомы с плодами выдающейся работы, которая велась в области физики твердого тела в Советском Союзе, и знаем имена многих ваших ученых, которые внесли значительный вклад в наши знания», – отмечал Джон Бардин, нобелевский лауреат по физике, в ходе своего визита в Москву в 1960 году.

Его интуиция и ход эксперимента были просто удивительными.

Эгон Лёбнер, американский ученый, специалист в области физики твердого тела, о работе Олега Лосева по изучению электролюминесценции, на 30 лет опередившей свое время

Полупроводники – сердце революции, произошедшей в области электронного приборостроения в последние 60 лет. Транзисторы являются одним из видов приборов с полупроводниками, сегодня миллиарды транзисторов используются в устройствах связи, компьютерах, других приборах, давно заменив вакуумные лампы, применявшиеся ранее. Они выполняют задачу регулирования и усиления электрического тока. В большинстве случаев транзисторы обладают рядом преимуществ по сравнению с вакуумными трубками, в частности малым размером, надежностью, эффективностью. И низкой ценой. Полупроводниковые технологии стимулировали интеллектуальную мощь человека, как паровой двигатель умножил его физические возможности. Подобно тому как паровой двигатель был, вероятно, величайшим изобретением XVIII века, транзистор стал величайшим открытием ХХ столетия.

Большинство людей, знакомых с историей полупроводниковых технологий, относят ее зарождение к послевоенному периоду. Изобретение транзистора обычно приписывают американским ученым Уильяму Шокли, Уолтеру Хаузеру Браттейну и Джону Бардину, о чьей работе Лаборатория Белла объявила в 1948 году (в 1956 году они получили Нобелевскую премию по физике). В 1954 году компания Texas Instruments выпустила на рынок первый транзисторный радиоприемник. Однако очень немногим на Западе известно, что пионером в области исследований полупроводников был русский ученый Олег Лосев, который еще в 1922 году в Нижнегородской радиолаборатории, до переезда ее в Ленинград, создал действующие транзисторные радиоприемники и передатчики.

Хотя у Лосева не было университетского образования, он провел исследование, которое документально отражено в научной литературе (Лосев опубликовал 43 научные статьи, имел 16 патентов и авторских свидетельств).

Лосев был первым человеком в мире, который продемонстрировал, что полупроводниковые кристаллы могут усиливать и создавать высокочастотные радиосигналы. В 1922 году он сделал радиопередатчик на кристаллах цинкита и детекторный приемник, в роли которого был угольный волосок. Позднее в роли приемника выступила стальная игла. Радиоприемник потреблял очень мало энергии: для питания было достаточно трех-четырех батареек для карманного фонаря. Радио Лосева было известно как «кристадин» и пользовалось популярностью среди радиолюбителей, которых во многих странах становилось все больше и больше. В США ежемесячный журнал Radio News в 1924 году опубликовал статью, в которой говорилось:

«Генерирующие кристаллы – это явление не новое, так как еще в 1906 году их изучали известные ученые, но лишь недавно русскому инженеру м-ру О. В. Лосеву удалось найти им интересное применение. Создание аппарата, с помощью которого могут производиться колебания, генератором которых выступает кристалл, кажется довольно простым и должно очень заинтересовать наших читателей».

Транзисторный радиоприемник Лосева был настоящим технологическим прорывом, но у него были недостатки. Радиус его действия был ограниченным, он не отличался надежностью и время от времени по непонятным причинам переставал работать. Теория его действия была не до конца понятна. В то время кристадин не составлял конкуренции радиоприемникам с вакуумными трубками, хотя радиолюбителям он и пришелся по душе.

Затем Лосев сделал еще одно важное открытие. Выяснив, как посредством кристаллов генерировать радиосигналы, он начал экспериментировать с разными видами кристаллов, чтобы лучше понять это явление. В январе 1923 года, экспериментируя с контактом на основе пары «карборунд – стальная проволока», он заметил, что при подаче тока «в месте контакта наблюдалось слабое зеленоватое свечение». Поначалу Лосев не уделил особого внимания этому явлению. Однако затем он начал под микроскопом изучать действие тока на карборунд. Он экспериментировал с изменением полярностей, напряжения, кристаллами разного состава и структуры. Способность производства света в кристалле постоянно улучшалась, и он опубликовал полученные результаты исследований в научных журналах на русском, немецком и английском языках. В Германии его работа была замечена учеными кругами, начали говорить о «свечении Лосева». Фактически открытие Лосева было изобретением светоизлучающего диода. (Подобное световое излучение наблюдал в 1907 году Генри Джозеф Раунд. Лосев заново открыл его и продвинулся гораздо дальше в изучении его характеристик.) За свое «световое реле» Лосев получил авторское свидетельство. Как полагал ученый, устройство можно было использовать для «быстрой телеграфной и телефонной коммуникации, передачи изображений и других целей». Он попытался объяснить действие светодиода с точки зрения квантовой теории Эйнштейна, назвав это «внутренним фотоэлектрическим эффектом». Он даже написал Эйнштейну письмо с просьбой помочь разработать теоретическое обоснование, но ответа не получил.

В биографии Лосева есть эпизоды, покрытые тайной. Известно, что его отец был офицером царской армии, имел дворянское происхождение. С подобным социальным статусом Лосев должен был очень осторожно вести себя при советском режиме, когда технические специалисты, «чужеродные» по своему происхождению, вызывали у властей особое подозрение. Многие из этих людей завершили свою жизнь за решеткой. Несмотря на свое благородное генеалогическое древо, Лосев был беден, постоянно пребывал в поисках заработка. На короткое время ему представился шанс. После периода «военного коммунизма», когда были закрыты все частные предприятия, советская власть сделала небольшое послабление в виде «новой экономической политики» (нэп). С 1921 по 1927 год в стране были разрешены некоторые виды независимой экономической деятельности, в частности небольшие магазины и фирмы. При этом за государством сохранялись «командные высоты» в экономике, особенно в вопросах управления тяжелой промышленностью. Именно в период нэпа Лосев разработал свой транзисторный радиоприемник кристадин. Он надеялся, что сможет наладить его коммерческий выпуск. В 1924 году он разместил рекламу своих радио– и детекторных приемников, даже продал некоторое их количество. Известно, что в общей сложности Лосев сделал более 50 радиоприемников.

Однако через несколько лет в отношении частных предприятий началось закручивание гаек. Положение Лосева оказалось сомнительным вдвойне: бывший дворянин, к тому же активно вовлеченный в «буржуазную нэпманскую экономическую деятельность». Он постарался «уйти в тень». Какое-то время работал курьером в радиоинституте № 9 (впоследствии «Позитрон»), жил там же, под чердачной лестницей. Но продолжал заниматься исследованиями, и сотрудники института с пониманием относились к Лосеву.

Когда американский ученый русского происхождения Эгон Лёбнер в лаборатории RCA (Radio Corporation of America) в 1950-х годах начал работать над изучением явления электролюминесценции, он натолкнулся на научные работы Лосева тридцатилетней давности. Реакция на эти публикации была следующей: «Его исследование было проведено настолько точно, а его публикации настолько ясны, что сегодня совсем не сложно определить, что же он на самом деле сделал… Его интуитивный выбор и ход эксперимента были просто удивительными». Лёбнер признал, что когда он и его коллеги в RCA проводили исследования с целью коммерческого применения светодиодов, они «следовали технике Лосева».

Лосев разработал основы теории увеличения силы тока с помощью кристаллов с точки зрения «проникновения свободных электронов в пласты кристалла со слабой проводимостью». Главное, он сделал карборундовый кристалл с четырьмя электродами. Лосев обратил внимание на то, что при подаче тока на одну пару электродов на другой паре происходит усиление тока. Очень хочется назвать это устройство «транзистором» (этого слова не существовало, когда Лосев проводил свои эксперименты). Он представил результаты своей работы на научной встрече в Ленинграде, позднее опубликовал их в журнале «Вестник электротехнологии». 56 лет спустя рассудительный восторженный русский ученый-физик написал после прочтения его статьи: «В этом Лосев чрезвычайно близко подошел к созданию транзистора, он обнаружил изменение в проводимости между двумя парами контактов, когда на одну из них подается электрический ток».

Можно ли считать, что именно Лосев изобрел транзистор? Это было бы не вполне корректно, поскольку работы Лосева носили прикладной характер, он ничего не знал о физической теории, обосновывающей принцип действия транзистора, хотя и обладал удивительной интуицией. Он не мог в полном объеме объяснить того, что он сделал, – такие объяснения появятся гораздо позднее. Для движения вперед Лосеву была необходима помощь физиков-теоретиков и безопасное место для проведения исследований и разработок, где он мог бы полностью протестировать свои идеи и усовершенствовать их. Однако сбыться этому было не суждено по целому ряду причин.

Где Лосев мог бы найти поддерживающую среду, которая была ему необходима? На Западе двумя наиболее возможными вариантами были бы частная компания или научная лаборатория, возможно, в каком-нибудь университете. Лосеву обе эти возможности были недоступны. Он больше не мог продавать свои радиоприемники, к 1930-м годам в Советском Союзе уже не существовало частного промышленного сектора. Авторские свидетельства (часто называемые «патентами»), которые Лосев получил в СССР на свои изобретения, не обеспечивали ему монопольного права с точки зрения их возможного коммерческого использования. Фактически инновации Лосева принадлежали государству, а оно никак их не внедряло.

В советской России в то время существовал свой академический научный истеблишмент, некоторые из исследовательских баз были очень хорошими. Но у Лосева за плечами не было ни университетского диплома, ни научных степеней. (Ведущий российский физик Абрам Иоффе позднее добился присуждения ему, по сути, почетной научной степени, но это произошло только в 1938 году и было недостаточно, чтобы Лосев мог занять должность, которой он заслуживал.) Когда Лосев был вынужден оставить работу в институте, он устроился в одно из медицинских учреждений, где его научные изыскания никого не интересовали. С 1935 по 1940 год ему не удалось опубликовать ни одной научной статьи. Хотя Лосев и был талантливым человеком, он не представлял, как продвигать собственные интересы (или, возможно, опасался это делать), и, казалось, с пренебрежением относился к «прикладным исследованиям», хотя именно они удавались ему лучше всего. Он стремился получить работу в каком-нибудь научно-исследовательском институте. Личная жизнь Лосева складывалась неудачно, два его брака распались. Во время Второй мировой войны Лосеву предложили эвакуироваться из блокадного Ленинграда, но он отказался. Лосев умер от голода, ему было 39 лет, и в иных обстоятельствах он мог бы трудиться еще не один десяток лет. Но Лосев не был членом советского научного сообщества и для продолжения исследовательской работы у него не было возможностей.

Лидером российской науки в области полупроводников считался академик Абрам Иоффе, ректор знаменитого Физико-технического института в Ленинграде, который сегодня носит его имя. Институт часто называют колыбелью советской физики. Это было место научного становления многих знаменитых ученых, в том числе лауреатов Нобелевской премии.

Начиная с начала 1930-х годов Иоффе возглавлял отделение института, занимавшееся полупроводниками. После Второй мировой войны Иоффе организовал самостоятельный Институт полупроводников. В СССР это было типичной практикой: как только ученые замечали, что определенная тема начинает интересовать международную научную общественность, организовывался отдельный институт в этой области. Ленинградский физтех был колыбелью порядка десятка таких институтов. В них занимались качественными теоретическими исследованиями, но ученые, работавшие там, не организовали ни одного коммерческого предприятия, которое было бы успешно на международном рынке. Советский режим ценил Иоффе как ученого (он был лауреатом Сталинской премии), но его постоянно сопровождала скрытая критика за то, что из стен его лабораторий выходило крайне мало прикладных разработок, не считая некоторых военных проектов, технологий, имевших коммерческую значимость на мировом рынке.

Эта критика была справедливой. История физики полупроводников полна моментов, когда русские ученые своими исследованиями вносили важный вклад в это направление науки. Когда Джон Бардин, которому вместе с Шокли и Браттейном обычно приписывают изобретение транзистора, в 1960 году посетил Советский Союз, он отмечал: «Мы знакомы с результатами потрясающей работы в области физики твердого тела, которая была проделана в Советском Союзе, знаем имена многих ваших ученых, которые внесли большой вклад в наши знания». Однако другой аспект – и гораздо более важный с точки зрения влияния на судьбу государства – заключается в том, что в истории промышленных полупроводниковых технологий у России более чем скромная роль. Современная Россия – это гигант теоретической физической мысли, включая физику полупроводников, и в то же время карлик в части высоких промышленных технологий. Трудно найти более наглядный пример пропасти, которая лежит между российскими научными достижениями и промышленными технологиями, чем область полупроводников.

В начале XXI века Физико-технический институт имени А. Ф. Иоффе возглавлял Жорес Алферов, лауреат Нобелевской премии по физике в 2000 году, полученной за развитие полупроводниковых гетероструктур. Несмотря на научное достижение Алферова, Россия продолжает значительно отставать в коммерческом применении транзисторов. Осознавая этот недостаток, российское правительство в 2010 году приняло решение о создании аналога Кремниевой долины – Сколково. В качестве руководителя Научно-консультативного комитета фонда «Сколково» с российской стороны был назначен Жорес Алферов, защитник традиционного формата организации российской науки, в котором центральную роль играют академические институты. Российское правительство могло бы выбрать более подходящую кандидатуру на роль главы консультативного комитета Сколково, чем Алферов, известный консервативными политическими и научными взглядами. Политические взгляды Алферова иллюстрирует его высказывание в июне 2012 года, когда он назвал «современной цивилизованной европейской страной» Республику Беларусь, о которой бывшая госсекретарь США Кондолиза Райс отозвалась как о «последней настоящей диктатуре в сердце Европы».

Сегодня в числе крупнейших мировых производителей компьютерной техники и чипов нет ни одной российской компании. Электронная промышленность, основанная на транзисторах и получившая распространение во всем мире, является областью, в которой Россия играет удивительно скромную роль.

В противоположность этому в США связи между лабораторными исследованиями в области транзисторов, научными кругами и бизнесом были очень тесными. Об изобретении транзистора объявила Лаборатория Белла, являющаяся частью корпорации AT&T, в которой работали Уильям Шокли и Уолтер Браттейн. Несколько американских ученых – пионеров в области исследования транзисторов – были серьезно вовлечены в коммерческое производство. Шокли основал собственную компанию, и хотя она потерпела неудачу на рынке, несколько ее бывших сотрудников создали другие компании, в том числе Intel – одного из лидеров отрасли. Бардин консультировал несколько компаний, в течение многих лет был членом совета директоров Xerox. Пути этих ученых, получивших Нобелевскую премию по физике в 1956 году, позднее разошлись: Шокли раздражал Браттейна и Бардина своими претензиями на первенство. Но каждый из них остался верен союзу академических исследований и частного производства – подходу, который отсутствовал в Советском Союзе.

 

Глава 7

Генетика и биотехнологии: упущенная революция

Великолепная школа биологов и генетиков возникла в России еще в первые годы после образования советского государства. Эти ученые впервые представили концепцию «генофонда» (русский термин), внесли значительный вклад в «современный эволюционный синтез», объединив генетику Менделя с теорией эволюции Дарвина, что было необходимым шагом для дальнейшего развития современной биологии. Русский ботаник первым в мире вывел методом селекции новый вид растений. Русские ученые тесно сотрудничали с ведущими биологами и генетиками из других стран. Будущий лауреат Нобелевской премии американец Герман Джозеф Мёллер был так впечатлен научными работами русских, что специально выучил русский язык и приехал в Советский Союз, чтобы работать вместе с русскими коллегами.

Здесь очень интересно, и я вижу огромные возможности для развития исследований в области генетики.

Герман Мёллер, будущий нобелевский лауреат в области биологи {116} . Ленинград, 1931 год

К сожалению, эта выдающаяся школа биологии пала жертвой политической кампании, во главе которой стоял Трофим Лысенко, не признававший современной генетики. Опираясь на поддержку партийных функционеров, Лысенко фактически подавил развитие генетики в Советском Союзе. Взгляды Лысенко со временем подверглись жесткой критике, но результаты случившейся в свое время катастрофы можно наблюдать и сегодня. В настоящий момент ни одна российская биотехнологическая компания не входит в список ста мировых лидеров по показателям доходности бизнеса.

Георгий Карпеченко (1889–1941), впервые селекционировал новые виды растений методом полипоидизации. Расстрелян 28 июля 1941 г.

В 1920-е годы группа талантливых советских биологов заложила основы блестящей школы генетики, а сами они могли стать основателями молекулярной биологии – области знаний, которая изменила биологическую науку и биотехнологии во всем мире. После выдающегося старта Россия не сыграла практически никакой роли в этой революции. И хотя сейчас Россия предпринимает огромные усилия, чтобы догнать лидеров, она по-прежнему значительно отстает от них. Причина этого судьбоносного провала носила исключительно политический характер. Но пусть и на очень непродолжительный период, советская Россия все же оказалась на переднем плане исследований в области генетики. Советские биологи помогли разработать теорию современного эволюционного синтеза, что предопределило дальнейшее развитие этой области. В 1927 году биолог Георгий Карпеченко впервые в мире вывел гибриды растений, относящихся к разным родам.

Чтобы лучше понять значимость достижений советской биологии и последующего спада, полезно вспомнить историю развития биологической науки. В начале ХХ века многие биологи видели несоответствие, если не сказать «противоречие», между теорией эволюции Дарвина и генетикой Менделя. Сторонники Дарвина придерживались точки зрения, что изменения в организмах происходят постепенно, в течение длительного периода, на основе незначительных вариаций. Приверженцы генетики Менделя изначально подчеркивали необычайную устойчивость гена, а позднее, взяв на вооружение концепцию мутации, настаивали на стабильности гена, в некоторых случаях подверженного значительным изменениям. Кроме того, различие в подходах представителей двух лагерей усугублялось из-за противоположных методов, которые они применяли. Последователи традиционного дарвинизма опирались на описательное естествознание, тогда как новые менделианцы использовали математические методы. Был ли какой-то способ свести вместе два интеллектуальных направления, или дарвиновскому подходу было суждено уступить место подходу Менделя?

К 1920-м годам биологов, занимавшихся изучением этих проблем, можно было условно разделить на три группы: натуралистов, работавших в дарвиновских традициях конца XIX века; генетиков, изучавших локацию генов и мутацию (многие из них были связаны со школой Томаса Моргана в Колумбийском университете), и «биометристов», которые использовали методы высшей математики, разработанные Карлом Пирсоном и другими. Существовала слабая надежда найти общее в различных подходах или даже объединить их. Но возможность реализовать это на практике была далеко не очевидной.

Одна из важнейших научных работ, указывающая на способ объединения, была написана русским ученым Сергеем Четвериковым в 1926 году. В начале своей статьи Четвериков отмечал, что теорию Менделя враждебно принимают «выдающиеся эволюционисты» как в России, так и за рубежом. Далее он заявил, что его цель – объединение двух подходов посредством рассмотрения теории эволюции сквозь призму генетической концепции. Четвериков утверждал, что мутационный процесс в природных условиях протекает точно так же, как и в лабораторных, но из-за того, что особи с рецессивной мутацией являются гетерозиготными (скрытыми), фенотипически (внешне) они никак не проявляют себя. В ходе естественного отбора быстро уничтожаются особи с вредными доминантными мутациями, но в случае с вредными рецессивными мутациями этот процесс происходит медленнее. В итоге скрытые рецессивные мутации накапливаются в любой популяции.

В той же научной работе Четвериков согласился с американским биологом Томасом Морганом и другими, что селекция не оказывает непосредственного влияния на гены, но подчеркивал, что гены не функционируют изолированно от остального генотипа: «Тот же самый ген будет проявляться иначе в зависимости от комплекса остальных генов, в окружении которых он будет находиться. Для него этот комплекс, этот генотип, будет представлять генотипическую среду, в условиях которой он будет внешне проявляться. И как фенотипически проявление каждой черты зависит от окружающей внешней среды и является реакцией организма на данное внешнее воздействие, так генотипически проявление каждой черты зависит от структуры генотипа в целом и является реакцией на определенное внутреннее воздействие».

В своей работе Четвериков представлял очень сложные концепции популяционной генетики, которые он и его студенты подтвердили в оригинальной экспериментальной работе.

Еще одним вкладом советских ученых в развитие генетики в этот период стала концепция генофонда. Ее впервые сформулировал Александр Серебровский. Этот термин привез в США из Советского Союза Теодозиус Добржанский, один из членов группы Четверикова. Сегодня немногие знают, что термин «генофонд», ставший привычным в биологическом дискурсе по всему миру, имеет русское происхождение. Еще один советский исследователь, студент Четверикова Дмитрий Ромашов, самостоятельно вывел концепцию генетического сдвига, которую на Западе развивали Сиволл Райт и другие. И другой советский ученый, Юрий Филипченко, ввел в употребление термины «микроэволюция» и «макроэволюция», а также блестяще объединил законы Менделя и теорию эволюции, обеспечив, таким образом, развитие теории современного эволюционного синтеза.

Четвериков, Серебровский, Филипченко, Добржанский, Карпеченко и Ромашов были из числа многих советских биологов – пионеров в своей области в 1920-х годах. В числе других – Николай Кольцов, Николай Тимофеев-Ресовский, Николай Вавилов, Николай Дубинин. Они тесно сотрудничали с ведущими биологами и генетиками из других стран, включая Германа Мёллера, который в итоге получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине за исследования в области мутагенного действия рентгеновских лучей. Мёллер был так впечатлен работой этой группы советских генетиков, что часто приезжал в Советский Союз и работал вместе с ними, один раз даже в течение нескольких лет.

Если бы этим советским генетикам удалось сохранить свои новаторские школы, без сомнений, биологическую науку ждало бы блестящее будущее в России, а сама страна, возможно, стала бы полноправным участником революции в области молекулярной биологии, которая захлестнула научный мир и привела к появлению новых отраслей промышленности. Но сбыться этому было не суждено.

Практически все советские биологи того периода пострадали от сталинских репрессий. Четвериков был арестован, отправлен в ссылку и никогда больше не вернулся к главной теме своих исследований. Добржанский эмигрировал в США, стал известным ученым в Рокфеллеровском институте медицинских исследований (позднее Рокфеллеровский университет). Карпеченко приговорили к смертной казни и расстреляли в 1941 году. Кольцов был обвинен в идеологических грехах и смещен с занимаемой должности, он оставил свои исследования. Вавилов был арестован в 1940 году и в 1943-м умер в тюрьме от недоедания. Дубинин оставил занятия генетикой в 1948 году, в течение многих лет занимался орнитологией и вернулся к своим основным исследованиям только после 1965 года. Ромашова арестовывали дважды, но выпускали по состоянию здоровья; его жена умерла в тюрьме. Тимофеев-Ресовский уехал в Германию и вернулся в Россию лишь спустя много лет.

Причиной этих драм был сфальсифицированный взгляд на генетику, который активно продвигал малообразованный агроном Трофим Лысенко. Он фактически разрушил генетику в Советском Союзе и тем самым причинил невосполнимый вред советскому сельскому хозяйству. В этой книге мы не станем подробно останавливаться на данном вопросе (эта история подробно освещена в других источниках, я в свое время опубликовал рассказ о моей встрече с Лысенко, состоявшейся в 1971 году), однако стоит внести одну поправку в наиболее распространенную, по крайней мере на Западе, интерпретацию этих событий: Лысенко никогда не утверждал, что на основании наследования приобретенных характеристик можно «создать нового советского человека». Лысенко никогда не утверждал, что его взгляды на наследственность применимы по отношению к человеку. Влияние Лысенко базировалось на том, что он обещал быстро улучшить положение дел в сельском хозяйстве – кризисной области советской экономики, а также на утверждении, что его взгляды как биолога полностью соответствуют принципам марксистской философии. В чем же, собственно, заключались его биологические взгляды? Лысенко был убежден, что благодаря процессу, который он назвал «вернализацией», можно значительно увеличить урожайность пшеницы, картофеля, а позднее кукурузы и продукции животноводства. Он даже утверждал, что можно превратить озимую пшеницу в яровую.

И Сталин, и Хрущев жаждали сельскохозяйственных успехов, но были не в состоянии адекватно оценить истинность подобных утверждений. Политические лидеры не только поддержали Лысенко, они обрушились на его критиков – биологов, знавших, что Лысенко – недоучка и фальсификатор. Несколько тысяч биологов были арестованы, некоторые из них, например ведущий биолог Московского государственного университета профессор Д. А. Сабинин, покончили жизнь самоубийством.

История генетики в советской России – это, без сомнения, история человеческой трагедии. Однако в контексте нереализованного потенциала страны, чему посвящена эта книга, это также еще один пример из уже знакомой нам истории, как достижения в многообещающих технологиях сменялись провалами. Вместо того чтобы быть лидером в области научного сельского хозяйства и биотехнологий, Россия и здесь пытается догнать остальные страны. Ни одна из российских компаний в этой области не является значимым игроком на международном уровне, нет ни одной российской биотехнологической компании, входящей в список ста самых доходных в мире, хотя в нем сегодня значатся представители 12 разных стран.

 

Глава 8

Электронные вычислительные машины: победа и провал

Русские были пионерами и в области разработки вычислительных устройств, электронных вычислительных машин (ЭВМ), математических основ информатики. В последние годы существования Российской империи русские инженеры и ученые сделали важные шаги на пути развития вычислительных устройств. В советский период целая группа математиков, среди них Владимир Котельников, Андрей Колмогоров, Израиль Гельфанд и другие, внесли существенный вклад в развитие теории информации. Советские ученые и инженеры создали первую цифровую электронную вычислительную машину в континентальной Европе. Когда американские и советские инженеры начали сотрудничать в области освоения космоса, в некоторых случаях советские инженеры «считали» задачи гораздо быстрее своих американских коллег. Однако в последующие годы интерес к ЭВМ все больше переходил в коммерческую плоскость, и Советский Союз не выдержал конкуренции. Советские ученые, работавшие в области вычислительных технологий, были вынуждены оставить свои разработки и принять стандарты IBM. Сегодня на международном рынке не представлено ни одного значительного компьютерного производителя из России.

Русские довольно рано начали проявлять научную активность в области разработки вычислительных машин, теории информации и компьютеров. Еще до революции 1917 года русские инженеры и ученые существенно продвинулись в этой области. Русский морской инженер и математик Алексей Крылов (1863–1945) интересовался применением математических методов в судостроении. В 1904 году он создал автоматическое устройство для решения дифференциальных уравнений. Другой молодой инженер, Михаил Бонч-Бруевич (1888–1940), также работавший в Санкт-Петербурге, занимался вакуумными лампами и их применением в радиотехнике. Около 1916 года он изобрел одно из первых двухпозиционных реле (так называемое катодное реле) на основе электрической цепи с двумя катодными трубками.

Обычно он уносил свои бумаги и свечу в ванную комнату, где часами писал единицы и нули.

Алиса Григорьевна Лебедева о жизни своего супруга, основоположника вычислительной техники в СССР Сергея Лебедева, в Москве в 1941 году во время бомбежек немецкой авиации

Одним из пионеров теории информации на Западе был Клод Шеннон. В 1937 году в Массачусетском технологическом институте он защитил магистерскую диссертацию, в которой продемонстрировал, что комплексы реле в совокупности с двоичной системой счисления могут применяться для решения проблем булевой алгебры. Результаты научных работ Шеннона составляют основу теории цифровых сетей для ЭВМ. Но немногие на Западе знают, что двумя годами ранее, в 1935-м, русский логик Виктор Шестаков выдвинул похожую теорию релейно-контактных схем, основанную на булевой алгебре, но опубликовал он свою работу только в 1941 году, через четыре года после Шеннона. Ни Шеннон, ни Шестаков ничего не знали о работах друг друга.

Первая электронная вычислительная машина в континентальной Европе была создана в обстановке секретности в 1948–1951 годах в местечке под названием Феофания возле Киева. До революции здесь был монастырь, окруженный дубравами и цветущими лугами, изобиловавшими ягодами, грибами, здесь водились дикие звери и птицы. В ранние годы советской власти в монастырских зданиях разместилась психиатрическая лечебница. Превращение религиозных учреждений в исследовательские или медицинские заведения было довольно частой практикой в советском государстве. Во время Второй мировой войны все пациенты лечебницы были убиты или пропали без вести, а здания разрушены. Весной и осенью дорогу к этому местечку развозило так, что по ней было невозможно проехать. Да и в хорошую погоду приходилось трястись по кочкам. В 1948 году полуразрушенные здания были переданы инженеру-электротехнику Сергею Лебедеву для создания электронной вычислительной машины. В Феофании Лебедев, 20 инженеров и 10 помощников разработали Малую электронно-счетную машину (МЭСМ) – одну из самых быстрых ЭВМ в мире, обладавшую многими интересными характеристиками. Ее архитектура была полностью оригинальна и не походила на архитектуру американских ЭВМ, которые единственные в мире превосходили ее на тот момент.

Алексей Крылов (1863–1945), талантливый морской инженер и математик, создавший в 1904 г. устройство для решения дифференциальных уравнений

Сергей Лебедев родился в 1902 году в Нижнем Новгороде (позднее переименованном в Горький, не так давно ему было возвращено прежнее историческое имя). Его отец был школьным учителем, его часто переводили с места на место, так что детство и юность Сергея прошли в разных городах, в основном на Урале. Затем отца перевели в Москву, и там Сергей поступил в Московское высшее техническое училище имени Баумана, известное сегодня как Московский государственный технический университет имени Н. Э. Баумана. Там Лебедев заинтересовался техникой высоких напряжений – областью, требовавшей хорошей математической подготовки. По окончании учебы он работал преподавателем в Бауманском университете, занимался исследовательской работой в Лаборатории электрических сетей. Лебедев был заядлым альпинистом и позднее назвал один из своих компьютеров в честь высочайшей вершины Европы Эльбруса, которую он успешно покорил.

В конце 1930-х годов Лебедев заинтересовался двоичной системой счисления. Осенью 1941 года, когда Москва погружалась в полную темноту, спасаясь от налетов фашистской авиации, его супруга-музыкант вспоминала, что «обычно он уносил свои бумаги и свечу в ванную комнату, где часами рисовал единицы и нули». Позднее во время войны его перевели в Свердловск (ныне Екатеринбург), где он работал на военную промышленность. Лебедеву требовалась вычислительная машина, способная решать дифференциальные и интегральные уравнения, и в 1945 году он создал первую в России электронную аналоговую вычислительную машину. При этом у него уже была идея создания цифровой ЭВМ на основе двоичной системы счисления. Что интересно, насколько нам известно, в то время он не был знаком с научными разработками в этой области ни своего соотечественника Шестакова, ни американца Клода Шеннона.

В 1946 году Лебедева перевели из Москвы в Киев, где он начал работу над ЭВМ. В 1949 году Михаил Лаврентьев, ведущий математик, член Академии наук УССР, который был знаком с работами Лебедева, написал Сталину письмо с просьбой поддержать работы в области вычислительной техники, подчеркнув при этом их важность для обороны страны. Сталин поручил Лаврентьеву создать лабораторию моделирования и вычислительной техники. Возглавить эту лабораторию Лаврентьев пригласил Лебедева. У Лебедева появились финансирование и статус. В то же время приказ Сталина демонстрировал роль политической власти – а фактически значимость одного человека – в продвижении технологий в Советском Союзе.

Лебедев разработал МЭСМ всего через три или четыре года после создания первого в мире электронного компьютера ENIAC в США и одновременно с британским EDSAC. К началу 1950-х годов МЭСМ использовалась для решения задач в области ядерной физики, комических полетов, ракетостроения, а также передачи электроэнергии.

В 1952 году вслед за созданием МЭСМ Лебедев разработал еще одну вычислительную машину – БЭСМ (сокращение от Большая (или Быстродействующая) электронно-счетная машина). Это была самая быстродействующая ЭВМ в Европе, по крайней мере в течение некоторого периода, способная составить конкуренцию лучшим мировым разработкам в этой области. Это был триумф. БЭСМ-1 была выпущена в единственном экземпляре, но уже следующие модели, особенно БЭСМ-6, производились сотнями и использовались для разных целей. Производство БЭСМ-6 было прекращено в 1987 году. В 1975-м в ходе совместного космического проекта «Союз – Аполлон» советские специалисты обработали параметры орбиты «Союза» на БЭСМ-6 быстрее американцев.

Но после столь многообещающего старта в области вычислительной техники Россия сегодня отстает от лидеров отрасли. Понять причину этого провала можно, только проанализировав историю развития отрасли, принимая во внимание социальные и экономические факторы, повлиявшие на ее трансформацию. В ведущих западных странах область вычислительной техники после Второй мировой войны формировалась под действием трех главных движущих сил: научного сообщества, государства (в части военного применения) и деловых кругов. Роль научного сообщества и правительства была особенно важна на начальном этапе, роль бизнеса проявилась позднее. Область вычислительной техники в Советском Союзе была успешна до тех пор, пока разработка этих устройств преимущественно зависела от достижений научной мысли и государственной поддержки. Поддержка вычислительных технологий со стороны государства была безграничной, если они использовались для нужд противовоздушной обороны или исследований в области ядерного оружия. Однако затем главной движущей силой на Западе стал бизнес. Символически этой переходной точкой является решение компании General Electric в 1955 году закупить вычислительные машины IBM 702 для автоматизации работ с платежными ведомостями и другими документами на своем заводе в Скенектади и решение Bank of America в 1959 году автоматизировать процессы (с использованием компьютера ERMA, созданного в Стэнфордском научно-исследовательском институте).

Эти решения ознаменовали начало масштабной компьютеризации банковской и деловой сферы. В 1960–1970-х годах электронные вычислительные машины стали коммерческими продуктом, это повлекло за собой снижение их стоимости, усовершенствования в части простоты использования, которых требовал рынок. Советский Союз со своей плановой экономикой, централизованным неконкурентным рынком не мог идти в ногу с происходящими технологическими усовершенствованиями. В результате в 1970-х годах СССР отступил от изначально впечатляющей попытки развиваться собственным независимым курсом в области вычислительной техники и принял стандарты компании IBM. С этого момента в области компьютерных технологий русские оказались и продолжают оставаться на позициях догоняющих и никогда больше не выбивались в лидеры. Сергей Лебедев умер в 1974 году. Другой ведущий ученый, разработчик первых советских ЭВМ Башир Рамеев, глубоко сожалел о решении перенять архитектуру IBM вплоть до своей смерти в 1994 году. Советскую отрасль вычислительной техники подвел не недостаток знаний в этой области, ее подкосила неодолимая сила рынка.

Еще одним фактором, хотя в данном конкретном случае и не определяющим, была идеология. В 1950-х годах советские идеологи относились к кибернетике очень скептически, называли ее «наукой мракобесов». В 1952 году один из философов-марксистов заклеймил эту область знаний как «псевдонауку», подвергнув сомнению утверждение, что компьютеры могут помочь объяснить человеческую мысль или социальную деятельность. Еще в одной статье, опубликованной через год и озаглавленной «Кому служит кибернетика?», анонимный автор, выступивший под псевдонимом «Материалист», заявил, что концепция кибернетики противоречит теории диалектического материализма Маркса, и охарактеризовал компьютерную науку как особенно вредоносную попытку западных капиталистов извлечь больше прибыли, заменив рабочих, которым надо платить жалованье, машинами.

Хотя подобные идеологические обвинения теоретически могли оказать негативное влияние на развитие вычислительной техники в СССР, разработка ЭВМ, учитывая заинтересованность в них военно-промышленного комплекса, продолжалась теми же темпами. Как сказал мне в 1960 году один из советских ученых в этой области, «мы занимались кибернетикой, просто не называли ее кибернетикой». Более того, в конце 1950-х – начале 1960-х годов в Советском Союзе произошел поворот на 180 градусов в отношении кибернетики, ее начали превозносить как науку, служащую целям советского государства.

В 1961 году даже вышел сборник под названием «Кибернетику – на службу коммунизму». Во многих российских университетах открылись факультеты кибернетики.

Более серьезная политическая угроза для развития вычислительной техники в СССР возникла с появлением персональных компьютеров. Советскому руководству нравились компьютеры, пока они были огромными блоками в центральных правительственных, военных и промышленных ведомствах, но с гораздо меньшим энтузиазмом оно отнеслось к тому, что компьютеры переместились в частные квартиры и обычные граждане получили возможность использовать их для бесконтрольного распространения информации. В попытке осуществить контроль над передачей информации государство уже давно запретило простым гражданам иметь в собственности принтеры и копировальные аппараты. Персональный компьютер с принтером был равнозначен маленькому печатному станку. Но что могли поделать с этим советские власти?

Самые острые дебаты среди членов советского руководства по поводу компьютеров происходили в середине и конце 1980-х годов. В 1986-м я обсуждал эту проблему с ведущим советским ученым в этой области Андреем Ершовым. Он был откровенен, согласившись, что стремление Коммунистической партии обладать контролем над информацией препятствует развитию компьютерной отрасли. Затем сказал следующее: «Наше руководство еще не определилось, на что похож компьютер: на печатный станок, печатную машинку или телефон, – и многое будет зависеть от этого решения. Если они решат, что компьютеры похожи на печатные станки, то захотят продолжить контролировать отрасль так же, как сейчас они контролируют все печатные станки. Гражданам запретят их покупать, они будут только в учреждениях. С другой стороны, если наше руководство решит, что компьютеры похожи на печатные машинки, их позволят иметь гражданам, власти не будут стремиться контролировать каждый аппарат, хотя могут попытаться взять под контроль распространение информации, которая производится с их помощью. И в конце концов, если руководство решит, что компьютеры похожи на телефоны, они появятся у большинства граждан, и те смогут делать с ними все, что захотят, но онлайновая передача данных будет время от времени проверяться.

Я убежден, что в итоге государству придется позволить, чтобы граждане владели персональными компьютерами и сами их контролировали. Более того, станет очевидно, что персональные компьютеры не похожи ни на какие предыдущие коммуникационные технологии: ни на печатные станки, ни на печатные машинки, ни на телефоны. Наоборот, они являются абсолютно новым видом технологий. Вскоре наступит время, когда любой человек в любой точке мира сможет практически беспрерывно общаться с любым другим человеком в любой точке мира. Это будет настоящей революцией – не только для Советского Союза, но и для вас тоже. Но здесь ее последствия будут самыми значительными».

Это высказывание наглядно подтверждает, какой сложной проблемой для советского государства были компьютеры. Однако этот вопрос быстро потерял свою актуальность. Через пять лет после этого нашего разговора с Ершовым Советский Союз распался, а вместе с этим прекратился и контроль над коммуникационными технологиями (однако это не коснулось контроля над средствами массовой информации, в частности над телевидением).

В современной России компьютерная отрасль так и не наверстала отставание, которое она переживала в последние годы советского государства. Как мы видели, это отставание было вызвано в большей степени неспособностью конкурировать в условиях рынка, нежели политическим контролем, хотя последний и сыграл определенную роль. Сегодня в России нет ни одной компании – производителя вычислительной техники, которая являлась бы значительным игроком на международном рынке, несмотря на то что русские могут с полным правом утверждать, что были в числе пионеров в области развития вычислительных технологий.

 

Глава 9

Лазеры: гениальность и упущенные возможности

Русские ученые были пионерами в области разработки лазеров: оборот этой промышленной отрасли сегодня составляет многие миллиарды долларов. Двоим из этих ученых, Александру Прохорову и Николаю Басову, в 1964 году была присуждена, совместно с американцем Чарльзом Таунсом, Нобелевская премия за изобретение лазеров и мазеров. Еще раньше – в 1930–1940-е годы – российский ученый Валентин Фабрикант заложил основы физической оптики и физики газового разряда, что стало первым шагом на пути создания лазеров.

Они не выполнили подготовительную работу. Было бы более логичным признать заслуги русского физика Фабриканта.

Теодор Мейман, американец, создавший первый лазер, о присуждении в 1964 году Нобелевской премии Чарльзу Таунсу, Александру Прохорову и Николаю Басову {136}

Любопытно, что история лазеров наглядно демонстрирует сильные и слабые стороны как американской, так и советской политических систем: политические и экономические препятствия, замедлявшие развитие этой области науки, присутствовали в обеих странах. При этом интерес со стороны инвесторов и коммерческая конкуренция были гораздо сильнее в США, что в результате привело к созданию серьезных американских компаний в этой области. А из российских компаний по производству лазеров ни одна не является крупным международным игроком.

В апреле 1955 года профессор физики Колумбийского университета в Нью-Йорке по имени Чарльз Таунс отправился на симпозиум в Великобританию, в Кембридж, где собирался обсудить результаты своей работы, посвященной усилению микроволн с помощью вынужденного излучения. Годом ранее Таунсу и группе сотрудников физической лаборатории Колумбийского университета удалось успешно продемонстрировать подобное излучение, бомбардируя микроволнами молекулы аммиака. Полученная при этом мощность составила всего несколько миллиардных ватта, но она подтверждала работоспособность прибора. Таунс был убежден, что совершил прорыв в науке.

Вместе со своими студентами за обедом после знаменательного события Таунс ломал голову, как назвать созданный прибор. И остановился на сокращении мазер (англ. maser) от полного названия microwave amplification by stimulated emission of radiation (усиление микроволн с помощью вынужденного излучения). Мазер Таунса на молекулах аммиака был предшественником более перспективных лазеров – от английского laser, акроним от light amplification by stimulated emission of radiation (усиление света посредством вынужденного излучения). Позднее производство и использование лазеров и мазеров превратится во многомиллиардную отрасль, а сами они лягут в основу многочисленных современных электронных устройств.

Таунс отправил короткую научную статью о своей работе в ведущий мировой научный физический журнал Physical Review, но к моменту поездки в Англию еще не подготовил подробного теоретического описания проделанной им работы. Поэтому он был невероятно удивлен, когда советский физик Александр Прохоров, выступавший перед ним, на великолепном английском представил свою собственную научную работу по теории мазера на молекулах аммиака – это был тот же самый прибор, который использовал Таунс. До этого момента Таунс никогда не встречался с Прохоровым и даже представить не мог, что через некоторое время он будет получать Нобелевскую премию вместе с Прохоровым и его учеником Николаем Басовым за создание лазера. Первой целью Таунса в Кембридже было отстоять свой приоритет на изобретение и не уступить его Прохорову. После того как Прохоров закончил свой доклад, Таунс встал с места и объявил: «Это все очень интересно, у нас есть уже действующий подобный прибор». И рассказал о своей работе над мазером.

Валентин Фабрикант (1907–1991), первым разработавший теорию лазера в своей докторской диссертации в 1939 г.

Когда научное сообщество начало более пристально изучать работу, проделанную российскими учеными в области физической оптики и физики газового разряда, оно было поражено. Теодор Мейман, американец, который в 1960 году создал первый в мире лазер, позднее отмечал: «Идею концепции лазера первым предложил российский физик А. В. Фабрикант в 1940 году». Фабрикант изложил принцип действия лазера в докторской диссертации в 1939 году, а в 1951-м получил авторское свидетельство на свою работу (на Западе авторское свидетельство часто называют «патентом», но оно существенно отличается от патента в его западном понимании). Он не только разработал теоретические основы принципа действия лазера, но был первым, кто в лабораторных условиях наблюдал оптическое усиление излучения при использовании смеси паров ртути и водорода. Фабрикант был пионером в данной области. Мейман даже полагал, что Нобелевскую премию следовало бы вручить Фабриканту, а не Басову, Прохорову и Таунсу. Когда Нобелевский комитет выбрал для вручения премии это трио ученых, Мейман заявил, что его члены «не выполнили подготовительную работу. Было бы более логичным признать заслуги русского физика Фабриканта».

Авторские свидетельства в Советском Союзе не наделяли русских изобретателей ни монополией на свое творение, ни финансовыми правами. Свидетельства были неким почетным признанием достижения, хотя иногда и сопровождались скромной единовременной премией. Они не позволяли изобретателю вывести свой продукт на рынок и получить от этого финансовую выгоду. И Фабрикант меньше всего думал о такой выгоде. Он признавал, что «не обращал внимания на практическую ценность своей идеи». Он был типичным русским интеллигентом, великолепным собеседником, эрудитом, человеком, который жил в мире идей. Бизнес попросту не входил в круг его интересов.

Разработка лазера в США и в СССР показала сильные и слабые стороны двух политических систем и их тесную взаимосвязь с государственными военными интересами. В США частные инвесторы и коммерческие компании, такие как Hughes Aircraft и AT&T, занимались продвижением исследований в области лазерных технологий, надеясь на получение патентов и коммерческую выгоду. Отвратительная «патентная война» между этими компаниями растянулась на несколько десятилетий. Поскольку лазер являлся предметом повышенного внимания со стороны военных, вскоре разработчики столкнулись с проблемами секретности, допуска к информации, что фактически привело к затягиванию исследований. В Советском Союзе централизованная система поддерживала проекты с высокой степенью приоритетности. В лазерные исследования быстро включились советские военные структуры, обеспечившие необходимое финансирование. Когда по прошествии некоторого времени я беседовал с Прохоровым в его московской лаборатории, он с гордостью заявил, что не только изобрел лазер, но еще и открыл «генеральный эффект» в физике. Когда я спросил, что такое «генеральный эффект», он ответил: «Военные генералы очень интересуются моей физикой».

Сегодня изобретателем лазера чаще всего называют нобелевского лауреата Чарльза Таунса, хотя по поводу его приоритета до сих пор идут горячие дискуссии в физических научных кругах, коммерческих компаниях, среди историков науки и технологий. Другими претендентами на лавры помимо Таунса являются его родственник Артур Шавлов, Теодор Мейман из исследовательской лаборатории корпорации Hughes Aircraft, амбициозный изобретатель Гордон Гулд, четыре группы физиков, работавших в Лаборатории Белла, а также несколько групп ученых из Советского Союза. В течение нескольких десятилетий они боролись за пальму первенства.

16 мая 1960 года Теодор Мейман в исследовательской лаборатории корпорации Hughes Aircraft в Малибу создал первый в мире рабочий лазер на основе монокристалла искусственного рубина. Советские исследователи тоже очень близко подошли к этой стадии. Две научно-исследовательские группы – одна в Государственном оптическом институте им. С. И. Вавилова в Ленинграде, вторая в Физическом институте им. П. Н. Лебедева АН СССР в Москве – в то время уже проводили эксперименты в этой области. Как только они узнали о достижении Меймана, они постарались воспроизвести его у себя. Ленинградская группа ученых под руководством Д. Д. Хазова добилась успеха 2 июня 1961 года. Вторая группа, в состав которой входили М. Д. Галанин, А. М. Леонтович и З. А. Чижикова, сделала то же самое 15 сентября.

Огромная разница между Мейманом и его советскими конкурентами заключалась в действиях, которые все они предприняли после того, как создали лазер. Компания Hughes Aircraft, на которую работал Мейман, получила патент на изобретение, позднее он принес компании хорошую прибыль. Мейман, не получивший от своей разработки никакой финансовой выгоды, так как был наемным сотрудником Hughes Aircraft и был обязан передать все права на патент компании-работодателю, был глубоко разочарован. Он уволился и основал собственную компанию по производству лазеров. Никто из советских ученых не сделал ничего подобного. Собственно, они и не могли сделать ничего подобного, так как в СССР не существовало частных компаний. Но что более важно, советским ученым никогда не приходило в голову попытаться коммерциализировать плоды своей работы.

История раннего этапа развития лазерных технологий в США и СССР достаточно красноречиво демонстрирует сильные и слабые стороны обеих систем. Советская система сводила на нет инновации и их коммерческое развитие, но и американская система также чинила препятствия на пути развития инноваций. Особый интерес представляет история американского ученого Гордона Гулда, столкнувшегося в США с политическими проблемами, порожденными холодной войной с Советским Союзом.

Гордон Гулд родился в 1920 году, получил степень магистра физики в Йельском университете. Гулд был участником Манхэттенского проекта, но его исключили из-за связей с левыми либеральными организациями. На какое-то время он увлекся коммунистическими идеями и вместе со своей первой женой, тоже придерживавшейся левых взглядов, стал членом Коммунистической партии США. Однако в 1950-е годы Гулд разочаровался в Советском Союзе и коммунизме. В 1949 году Гулд поступил в аспирантуру физического факультета Колумбийского университета, где его научным руководителем стал Поликарп Куш, близкий соратник Чарльза Таунса, впоследствии также удостоенный Нобелевской премии.

Гулда отличало от Куша и Таунса то, что он видел себя больше изобретателем-практиком, нежели академическим ученым-физиком (в итоге он так и не получил научную степень, примером для подражания для него был Томас Эдисон, но никак не университетская профессура). Несмотря на левацкие убеждения, Таунс был не прочь разбогатеть за счет своих изобретений. Он очень заинтересовался мазерами, оптикой, часто беседовал с Таунсом на тему его исследований. Фактически именно Гулду принадлежит авторство термина «лазер»: сам Таунс называл устройство, над которым он работал, «оптическим мазером».

В 1957 году Гулд тайком свел в одну папку результаты исследований, проводившихся в Колумбийском университете, присовокупил к ним свои собственные богатые идеи и заверил все нотариально (каждую страницу отдельно, что подчеркивало, насколько важной считал Гулд эту подборку материалов) у местного нотариуса, который ничего не понимал в том, что он, собственно, заверил. В последующих патентных спорах эта тетрадь сыграла роль основного документа.

В следующем, 1958 году Гулд бросил аспирантуру, нанялся на работу в небольшую частную компанию TRG (Technical Research Group) и начал продвигать проект создания лазера. В 1959 году компании удалось получить крупный грант на проведение исследований в области лазеров от Агентства по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам (ARPA) – правительственной организации, продвигающей проекты, имеющие потенциал использования в военно-промышленной сфере. С одной стороны, такой ход событий был на руку Гулду, а с другой – это стало источником проблем, которые преследовали Гулда до конца его дней. Агентство настаивало на секретности исследовательской работы, а Гулду с его «левацкой» биографией доступ к секретной информации был закрыт. Вскоре ситуация приняла вовсе нелепый оборот: человек, который считался руководителем исследовательских работ в области лазерных технологий, не имел права находиться в помещениях лабораторий, где велись эти работы, потому что они были секретными. Офис Гулда располагался напротив здания лабораторий, через дорогу, но он не имел права пересекать эту границу.

Хотя никто не может с точностью сказать, как все обернулось бы, не сложись этой нелепой ситуации, большинство сходится во мнении, что это существенно замедлило исследования. Гулд, который никогда не был «послушным парнем», ответил на глупость, навязанную его лаборатории властями, тем, что завел роман с сотрудницей службы безопасности компании, которая отвечала за секретные материалы. Когда об этом стало известно, женщину уволили, Гулда, по понятным причинам, – нет. В другой раз Гулд попросту взял и выкрал лазер из секретного отдела. Но его ценили как талантливого изобретателя (вообще Гулд участвовал во многих исследовательских проектах компании, включая работу над контактными линзами и в области стоматологии).

Гулд так и не получил доступ к материалам с грифом «секретно», хотя пытался этого добиться не один год. В конце концов он превратился в своеобразного повстанца, убежденного, что против него восстала вся государственная система США. Стратегией его действия стало предъявление многочисленных патентных судебных исков, в ходе которых он пытался получить полагающийся ему авторский гонорар со всей лазерной отрасли. Таунс, будучи истинным южанином и джентльменом, как и многие другие, полагал, что Гулд просто пытался присвоить себе плоды чужой работы. В ответ Гулд обвинял Таунса в том, что тот сам присвоил чужие идеи.

Сначала Гулду не слишком везло в патентных притязаниях, но в конце концов он выиграл решающую тяжбу. И получил миллионы долларов с лазерной отрасли. Парадокс жизни: Гулд, в юности симпатизировавший коммунистическим идеям, в зрелые годы стал самым финансово успешным исследователем в области лазерных технологий. Коллеги относились к его успеху с неприязнью, считали его несправедливым. Выигрыш Гулда в суде Мейман назвал «пародией на справедливость». Впрочем, немногим лучше отозвался он и о Таунсе, который, по его мнению, был ярким представителем «сообщества однокашников», ни за что не допустившим бы появления в своих рядах ученого-прикладника, вышедшего не из стен престижного Северо-Восточного университета.

Александр Прохоров также был человеком непростым, с властным характером, навязывавшим всем свое мнение. О его авторитаризме ходит много историй. Одна из них настолько поразительная, что мне, слышавшему ее не один раз от самых разных людей, все равно сложно в нее поверить. В 2007 году Андрей Фурсенко, тогдашний министр науки и образования РФ, поведал эту историю на страницах центральной российской газеты. В 1950-е годы лаборатория Прохорова в Физическом институте им. П. Н. Лебедева занималась рутинными исследованиями, которые не обещали сенсационных результатов. Прохоров посчитал, что необходимо двигаться в другом направлении: заняться вопросом вынужденного излучения в газах. Коллектив же лаборатории делать этого не хотел, все сотрудники работали над своими диссертациями, и текущее положение их вполне устраивало.

Александр Прохоров, один из ученых, получивших в 1964 г. Нобелевскую премию по физике за разработку лазера, демонстрирует свою установку

Прохоров дал месяц на размышления. А потом предпринял радикальные меры: пришел с молотком и перебил все приборы, которые требовались для проведения текущих исследований. Затем установил новое оборудование и директивно приказал сотрудникам работать над тем, что он скажет. Разгорелся скандал, половина коллектива лаборатории уволились. Но те, кто остался, продолжили работать с Прохоровым над темой, отмеченной впоследствии Нобелевской премией.

Эта черта характера имела как положительные, так и отрицательные стороны. Прохоров был членом КПСС с 1950 года, патриотом, гордившимся своей советской Родиной. Он был непримирим к проявлениям политической нелояльности. Прохоров хорошо знал Андрея Сахарова, но был в корне не согласен с его политической позицией. Когда Сахаров опубликовал статью с критикой советской внешней политики, Прохоров вместе с тремя другими коллегами написали открытое письмо в центральную советскую газету «Известия», в котором резко осудили Сахарова, не стесняясь в выражениях, назвав его предателем без чести и совести. Эти оскорбительные нападки сильно подорвали репутацию Прохорова на Западе. Когда Прохоров приехал в Сан-Франциско на презентацию своей работы, американский ученый Эндрю Сесслер вышел перед трибуной, держа плакат с надписью: «Прохоров – великий ученый, паршивый человек».

Если задуматься о том, какую важную роль сыграли российские ученые в разработке лазера, кажется удивительным, какую незначительную часть занимает Россия в мировой лазерной индустрии. К 2000 году объем проданных лазеров и лазерных систем в долларовом эквиваленте составил примерно 200 млрд долл. Доля России спустя 36 лет после того, как двое русских ученых были награждены Нобелевской премией за изобретение мазера и лазера, составляла всего 1–1,5 %. Крупнейшими производителями лазеров в то время были американцы. Ни одна из российских компаний не стала ведущим игроком в этой области.

Чтобы объяснить этот резкий контраст между ведущей ролью России в разработке лазеров и ее последующим провалом в их коммерциализации, стоит разобраться, как возникла мировая лазерная индустрия. Некоторые из крупных компаний – производителей лазеров начинали как независимые стартапы. Создание подобных независимых предприятий было невозможно в Советском Союзе. Самыми крупными производителями лазеров на начальном этапе были компании Spectra-Physics и Coherent, основанные в США соответственно в 1961 и 1966 гг. В 2004 году компанию Spectra-Physics приобрела корпорация Newport Corporation, основанная в 1969-м.

История крупных корпораций, которые начинали свой путь как гаражные стартапы в Кремниевой долине, сегодня стала хрестоматийной. Некоторые из крупнейших производителей лазеров возникали именно таким образом. Компания Newport Corporation была основана в 1969 году выпускниками Калифорнийского технологического института Джоном Мэттьюсом и Дэннисом Терри, к которым вскоре присоединился еще один выпускник того же института Милтон Чанг. В первый год объем продаж компании составил 46 000 долл. – сумма небольшая, но достаточная, чтобы переехать из гаража в арендованное помещение. Небольшая компания вскоре приобрела высокотехнологичных клиентов, наладила производство точных оптических, электрооптических и оптомеханических приборов и собиралась заняться интерферометрами и голографией. Newport Corporation стала публичной в 1978 году.

История создания еще одного крупного производителя лазеров, корпорации Coherent, демонстрирует, что даже молодые бунтари – основатели лазерной индустрии сами сталкивались с проявлениями бунта против них. Молодой физик Джеймс Хобарт на начальном этапе был сотрудником Spectra-Physics, одной из первых компаний, занимавшихся лазерами в Кремниевой долине. Он заинтересовался промышленным применением лазеров при резке и плавке металла, но ему не удалось убедить своих боссов в перспективности этого направления.

В 1966 году Хобарт, которому было чуть больше 30 лет, создал собственную компанию в Пало-Альто, штат Калифорния, с начальным капиталом 10 000 долл. Сначала новая компания располагалась в помещении прачечной, где Хобарт нашел розетку на 220 В, необходимую для питания его нового лазера. Между стиральными машинами Хобарт и его коллеги создали свой первый промышленный лазер, использовав в качестве одного из его основных компонентов обычный водосточный желоб. Этот прибор стал первым коммерчески доступным лазером на углекислом газе. Он начал пользоваться спросом, и Хобарт заменил водосточный желоб на блестящую металлическую трубку. Хобарту удалось продать лазер Boeing Company, причем во время его презентации он случайно прожег дыру в полу. Дела компании быстро пошли в гору, и в 1970 году она выпустила свои акции в публичное обращение. К 1980-м годам компания превратилась в крупнейшего в мире независимого производителя лазеров.

Ни одна компания в лазерной индустрии, неважно, насколько талантливыми были ее основатели, не была застрахована от внутренних конфликтов и как следствие – от раскола. Один из основателей компании Newport Corporation, Джон Мэттьюс, в 1970-е годы создал лазерный прицел для огнестрельного оружия. В своей компании он не смог найти финансирование, необходимое для дальнейшего развития своей идеи. А потому уволился и создал новую – Laser Products, которая позднее стала называться SureFire.

Таким образом, как мы могли убедиться, лазерная индустрия в США на начальном этапе продвигалась силой бунтарского духа. Некоторые компании добились успеха, многие потерпели неудачу. В конце 1980-х годов после многочисленных успехов компания Coherent оказалась на грани банкротства, не выдержав конкуренции. Лазерная индустрия стала ярким примером «творческого разрушения» – термин, который, по иронии судьбы, впервые использовался в марксистской экономической теории, но сегодня чаще ассоциируется с экономистом Йозефом Шумпетером.

В условиях советской плановой экономики создание лазерных компаний не могло происходить так же, как в США: на конкурентной основе, независимо и хаотично. Тем не менее в СССР существовали отдельные личности, готовые заняться предпринимательством в данной области. Таким человеком был Валентин Гапонцев – его история очень напоминает сказку о гаражном стартапе в Кремниевой долине. Валентин Гапонцев – советский и российский физик, специалист в области фундаментальной физики света и лазерных технологий. В 1950-х и 1960-х годах он окончил соответственно Львовский политехнический и Московский физико-технический институты. Как он отмечал позднее, «хотя, возможно, я и хотел бы стать предпринимателем на заре своей карьеры, в эпоху Советского Союза это было невозможно».

После распада Советского Союза в 1990 году Гапонцев организовал частную компанию на базе лаборатории Института радиотехники в г. Фрязино, недалеко от Москвы. С точки зрения западной правовой системы то, чем занимался Гапонцев, было незаконным, так как он использовал государственные ресурсы (институт был государственным) для личного обогащения. В общем, это был не гараж. Гапонцеву предстояло решить неимоверно сложную задачу, поскольку в то время российский рынок был заморожен. По словам Гапонцева, «…было очевидно, что в России нет реальных возможностей для развития бизнеса, высокие технологии никого не интересовали, так что рынок был на Западе».

Первый контракт Гапонцев заключил с крупной итальянской телекоммуникационной компанией Italtel, для которой разработал уникальные для того времени мощные эрбиевые усилители. Итальянцы с энтузиазмом восприняли разработки Гапонцева, но сказали, что не могут рисковать, работая с мелким российским поставщиком. И предложили Гапонцеву перевести производство в Италию. Гапонцев согласился и вскоре наладил промышленное производство мощных волоконных лазеров и усилителей в Италии и Германии.

К 2000 году прибыль компании, созданной Гапонцевым, составляла 52 млн долл. Его компания IPG не избежала общего кризиса, с которым столкнулась вся телекоммуникационная отрасль в тот период, и была вынуждена претерпеть процесс реорганизации. Гапонцеву вновь удалось добиться успеха в условиях очень сложной деловой среды, но он принял решение о том, что «IPG должна переехать в США, так как там базируется основная часть бизнеса».

К 2006 году капитализация компании Гапонцева со штаб-квартирой в Оксфорде, Массачусетс, выросла до 143 млн долл. В том же году компания вышла на IPO. Гапонцев объяснял этот шаг следующим образом: «Было бы сложно увеличить наше дальнейшее продвижение без обеспечения финансовой прозрачности и большей степени узнаваемости, которые присущи публичным компаниям». Как и его соотечественник Игорь Сикорский почти сто лет назад, Гапонцев пришел к выводу, что его идеи не принесут ему коммерческого успеха в родной стране.

 

Глава 10

Исключения и что они подтверждают: программное обеспечение, космическая отрасль, атомная энергетика

 

У России действительно есть современные истории успеха в области развития высоких технологий. Особенно это касается разработки программного обеспечения, космической отрасли и атомной энергетики. Давайте кратко рассмотрим каждое из этих направлений, чтобы понять, что за этим стоит.

Они просто заткнули нас за пояс, вот и все, и не надо нам заниматься самообманом по этому поводу.

Американский астронавт и будущий сенатор Джон Гленн об успешном возвращении Юрия Гагарина с орбиты в 1961 году

 

Программное обеспечение

Область программного обеспечения – одно из направлений, в которых Россия в последние годы добилась очевидного успеха, хотя совокупный объем этой отрасли несравнимо меньше, чем в некоторых других развивающихся странах, например в Индии. Успешными в России являются три разных вида деятельности в данной области: офшорное программирование, разработка пакетного программного обеспечения и центры исследований и разработок, находящиеся в России, но принадлежащие иностранным компаниям, таким как Google, Intel и Samsung. Кроме того, в России есть собственная успешная поисковая система «Яндекс», предоставляющая сервисы, похожие на те, которые предлагает Google. (Я часто пользуюсь ею для поиска на русском языке и считаю ее вполне приемлемой по качеству и более простой, чем Google, для сложных запросов.) Свыше половины экспорта российского программного обеспечения (ПО) происходит в формате офшорного программирования.

Самая известная российская софтверная компания – «Лаборатория Касперского», которая специализируется на разработке антивирусного ПО и получила высокую оценку своей деятельности со стороны основных международных специализированных изданий. Кроме того, в России существуют сотни малых софтверных компаний, в которых работают всего по нескольку сотрудников.

Разработка программного обеспечения – одна из сильных сторон России. Этот вид деятельности в некотором смысле схож с математикой: он зависит от интеллектуальных способностей личностей, работающих в одиночку или в команде из двух или трех человек. Программное обеспечение – плод интеллектуального труда, а не материальных технологий. Его разработка не требует поддерживающих элементов, которые необходимы для производства прибора или машины. Российское высшее образование в области математики и точных наук всегда было очень качественным. Выпускники ведущих высших учебных заведений затем часто идут работать в государственные исследовательские институты, университеты и попутно начинают разрабатывать ПО, используя на начальном этапе компьютеры на своих рабочих местах. Так как затраты на покупку хорошего персонального компьютера относительно невелики, они также могут работать и дома. Если отдельные программисты добиваются успеха, они могут объединиться с несколькими другими такими же программистами, организовав виртуальный бизнес. Так появляются стартапы.

Эти молодые компании практически невидимы, у них может даже не быть офиса. Анонимность такого рода бизнеса обеспечивает ему относительную защиту от криминала и коррумпированных госструктур, которые часто узнают о существовании такой компании, только когда она становится крупной, а ее деятельность – заметной. Также компания может на некоторое время избежать коррумпированных налоговых проверок. В очень небольшом проценте случаев, как с «Лабораторией Касперского», к тому времени, когда компания становится заметной, она уже достаточно крупная и рассредоточенная, чтобы защитить себя лучше, чем стартап из сферы розничной торговли или обычная малая компания, действующая в открытом формате.

Даже на стадии развитой компании обычно подобные организации предпочитают сотрудничать с внештатными специалистами, уходя таким образом от уплаты налога на фонд заработной платы и от компенсационных выплат. Многие ученые и технические специалисты, сотрудничающие с небольшими софтверными компаниями, выступают чаще в роли консультантов, чем штатных сотрудников, и продают свои услуги компаниям, которые хотят, чтобы их платежные ведомости и отчетность в электронном формате были защищены от вирусов. Криминальные элементы, которые занимаются рэкетом, не могут понять такие виртуальные компании. Даже более крупные софтверные компании не предоставляют столько поводов для коррупции, как обычный завод или предприятие розничной торговли, поскольку бóльшая часть их деятельности осуществляется в разных местах, например в частных квартирах или в академических лабораториях.

История «Лаборатории Касперского» вполне укладывается в рамки этой модели. Сегодня это крупная компания с годовым доходом, превышающим полмиллиарда долларов. Это единственная российская компания, которая вошла в число ста лучших мировых софтверных компаний по показателю прибыли. Один из ее основателей и генеральный директор Евгений Касперский в молодые годы серьезно занимался математикой. В 1987 году он окончил вуз, в настоящее время известный как Институт криптографии, связи и информатики Академии ФСБ России. После этого он в течение некоторого времени создавал защитные антивирусные программы для нескольких украинских и российских компаний, зарабатывая около 100 долл. в месяц. Затем Евгений собрал команду из трех человек, и вместе они добились необыкновенного успеха в создании антивирусного ПО.

В 1994 году один из университетов в Германии заметил его работу и назвал его продукт «возможно, лучшим антивирусным сканером в мире». Вскоре Касперский и его команда начали получать запросы на приобретение их лицензии от европейских и американских компьютерных компаний. В 1997 году он создал компанию «Лаборатория Касперского» совместно со своей супругой Натальей, у которой тоже было техническое образование и опыт работы в этой области. В течение нескольких последующих лет компании удавалось вести свою деятельность, не привлекая внимания госорганов. На публичной сцене она появилась, будучи уже крупным игроком на рынке. Сам Касперский стал мультимиллионером. К этому времени он уже мог защитить себя сам, что вскоре ему и потребовалось делать.

Хотя у «Лаборатории Касперского» есть офис в Москве, компания по-прежнему остается очень рассредоточенной. Бóльшая часть бизнеса ведется за границей. Многие члены «команды исследований и анализа» живут и работают за пределами России, в 11 странах, включая Германию, Великобританию, Францию, Швецию, США и Японию. В России многие сотрудники «Лаборатории Касперского» живут не в Москве, а в других городах, например в Санкт-Петербурге и Новосибирске, некоторые из них аспиранты, работающие над своими диссертациями и параллельно на Касперского.

В конце концов криминальные элементы заметили Касперского, увидели, что он стал очень богатым человеком, и решили получить свой «кусок пирога». Однако пытаться оказать влияние на организацию с такой рассредоточенной деятельностю было нелегко. 29 апреля 2011 года преступники похитили 21-летнего сына Касперского, Ивана, студента факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ, когда он возвращался домой. Затем похитители позвонили Евгению Касперскому в Лондон, где он находился в деловой поездке, и потребовали выкуп за возвращение сына в размере 4,4 млн долл. Евгений Касперский немедленно вернулся в Москву и вместе с полицией организовал ловушку для похитителей, пообещав им выкуп. Полиция выследила посредника, который взял деньги, и он привел их к главным преступникам. Пятеро из них были арестованы. Выкуп не платили. Это была необычная победа справедливости в Москве, и она, без сомнений, стала возможна не в последнюю очередь благодаря значительному опыту работы Евгения Касперского в области компьютерной безопасности.

Даже сегодня, когда продукты «Лаборатории Касперского» можно купить во всем мире, компания не стремится широко рекламировать свою деятельность в России. Недавно я посетил головной офис компании в 1-м Волоколамском проезде в Москве. Я не увидел ни одной вывески «Лаборатория Касперского». Офис расположен в ничем не примечательном охраняемом здании бизнес-парка. Самое близкое расстояние, на которое я смог подойти к офису компании, была парадная дверь бизнес-парка, где я спросил охранника, могу ли я поговорить с сотрудниками «Лаборатории Касперского». «Нет, – ответил охранник. – Нужно иметь пропуск». Из небольшого телефонного справочника на столе охранника я узнал, что «Лаборатория Касперского» занимает четыре этажа этого здания. Телефонный справочник был единственным местом, где я увидел название компании, в головной офис которой я пытался попасть.

 

Космическая отрасль

Успех России в области разработки программного обеспечения интересен и захватывающ, так как он представляет собой пример постсоветского достижения. И хотя, конечно, в основе его лежит советская система образования и советская наука, это практически всецело постсоветский феномен. Другие области, в которых современная Россия также достаточно сильна с точки зрения развития высоких технологий, такие как космические технологии и атомная энергетика, в основном являются наследием более ранних достижений советской эпохи. В современной России в этих областях было сделано не так много принципиально нового по сравнению с тем, что было создано советскими предшественниками. Но, тем не менее, они по-прежнему сохранили очень хороший потенциал.

Сергей Королев, ведущий конструктор в области ракетостроения, Игорь Курчатов, руководитель советского проекта по созданию атомной бомбы, и Михаил Келдыш, главный теоретик космической программы

Советский Союз, вне всяких сомнений, был пионером в области исследований космоса. В конце концов именно здесь впервые в мире вывели на орбиту искусственный спутник и запустили в космос первого человека. Советские ракеты создали стране устойчивую репутацию мощной и надежной державы (хотя, как и в США, здесь тоже были и грандиозные провалы). Студентом я был в Москве 12 апреля 1961 года, когда Юрий Гагарин впервые облетел Землю, позднее у меня состоялась короткая встреча с ним. Я помню, что достижение Гагарина стало высшей точкой в утверждении советского самосознания. Советскую науку и технологии называли лучшими в мире. Энтузиазм тысяч празднующих людей, которых я видел на улицах, был абсолютно искренним. В истории скачкообразного развития российских технологий это был, несомненно, самый яркий момент.

Юрий Гагарин, первый человек, совершивший полет в космос, и Сергей Королев, руководитель советской космической программы

После завершения программы «Шаттл» США в течение некоторого времени зависели от России в вопросах транспортировки грузов на Международную космическую станцию. Ракете «Союз», которая применяется для этих целей, если говорить о ее разработке, уже более сорока лет. Но она продолжает оставаться наиболее часто используемой и надежной ракетой в истории. Было проведено свыше 1700 ее запусков.

Еще одним примером превосходства советского ракетостроения может служить использование советских ракетных двигателей американскими космическими компаниями после распада Советского Союза и окончания холодной войны. В 1960-х – начале 1970-х годов в Советском Союзе было произведено большое количество ракетных двигателей НК-33, многие из которых были законсервированы на складах. В 1990-е годы американская компания – разработчик ракетных двигателей Aerojet закупила 36 двигателей НК-33 для использования в запусках коммерческих спутников. Ракетные двигатели, разработанные в Советском Союзе, оказались лучше двигателей Aerojet.

Превосходство советских ракетных двигателей свидетельствует о том, что в технологических проектах, которым руководство страны отдавало приоритет и обеспечивало щедрое финансирование, результаты часто были весьма впечатляющими. На развитие космических технологий и ядерного оружия выделялись практически неограниченные ресурсы, как финансовые, так и кадровые. Вопрос экономической целесообразности при этом вставал крайне редко.

Сегодня в России, США, других странах этот подход выглядит устаревшим. Русская беспилотная миссия на Марс в ноябре 2011 года не смогла покинуть околоземную орбиту. США пытаются сократить стоимость своей космической программы путем приватизации отдельных ее направлений, стимулируя частные компании к созданию ракет-носителей для вывода на низкую околоземную орбиту. НАСА уже сотрудничает в реализации этой программы с Rocketplane Kistler, SpaceX, Orbital Sciences Corporation и Boeing. России угрожает опасность утраты превосходства в космосе, если она не сделает чего-то подобного. Это напоминает историю развития компьютерных технологий на раннем ее этапе. Когда эту область финансировало преимущественно государство, в период с 1940-х до начала 1960-х годов, Советский Союз успешно выдерживал конкуренцию с западными странами. Но когда компьютеры стали коммерческим товаром, Россия осталась далеко позади. И хотя в области космических исследований государство всегда будет играть определенную роль, источники некоторых инноваций в этой сфере, вполне вероятно, будут носить предпринимательский характер. А именно этого России очень не хватает. Стоит отметить, что в 2012 году доля России в крупнейшем космическом коммерческом секторе спутниковых коммуникаций и телекоммуникаций (с объемом более 100 млрд долл.) составляла менее 1 %. Даже в космических технологиях в России сохраняется та же модель, которую мы так часто видели в этой книге.

 

Атомная энергетика

Россия является мощным международным игроком в области атомной энергетики. Исторически ее сильные стороны в данной сфере уходят корнями в советскую программу ядерного оружия. Однако и в постсоветский период российское правительство продолжило продвигать атомную энергетику, так что в этой технологической сфере страна обладает экспортными преимуществами. Государственная корпорация «Росатом» образовала акционерную дочернюю корпорацию «Атомэнергопром», которая является крупнейшим в мире экспортером ядерных энергетических установок. «Росатом» вместе с различными дочерними компаниями обеспечивает полный цикл услуг в сфере ядерной энергетики – от добычи урана и производства топлива до проектирования и строительства ядерных реакторов и продажи ядерных энергетических установок. Она также предлагает важный спектр услуг по конверсии и обогащению урана, обладая самыми большими мощностями по обогащению в мире. Для обогащения урана здесь применяется технология с использованием газовых центрифуг, этот метод менее затратен, чем технология на основе газовой диффузии, используемая в Европе и Америке. Россия экспортирует треть всего ядерного топлива, потребляемого станциями Западной Европы.

В настоящее время Россия обладает реальными преимуществами в области ядерных технологий. Озабоченность по поводу безопасности, возникшая после аварии на Чернобыльской АЭС в 1986 году, препятствует дальнейшему развитию ядерной энергетики на Западе. Это объясняет, почему с наибольшим успехом ядерные энергетические установки Россия продает Китаю, Ирану, Индии – странам, в которых присутствует серьезная поддержка программ развития ядерной энергетики на государственном уровне.

В целом же в будущем российский экспорт ядерных технологий может оказаться под давлением. После аварии на атомной электростанции «Фукусима-1» в 2011 году многие государства начали пересматривать свою политику в области ядерной энергетики. Германия решила от нее отказаться. Франция, которая осталась сторонницей использования ядерной энергетики, в основном полагается на собственные технологии, хотя и использует возможности России в области обогащения урана. После событий в Японии гораздо большее внимание, чем раньше, уделяется вопросу разработки более безопасных ядерных технологий, при этом происходит существенное смещение акцентов, например в сторону использования мини-электростанций. Также появляются новые технологии производства топлива для ядерных реакторов, такие как лазерное разделение изотопов. России придется приложить серьезные усилия, чтобы сохранить свои экспортные позиции. Для этого в стране существует впечатляющая база для проведения исследований в области ядерной энергетики.