Хэтерфилд бегом бросился вниз по лестнице, преследуемый возмущенными стенаниями Стефани. Брошенная на воде лодка могла стать смертельной угрозой для ничего не подозревающего барка или рыбака. Сколько он отсутствовал? Минуту? Две? Где эта чертова лодка?

Вверх по течению, в приливной волне.

Он не нашел сапог на причале. Господи, помоги! Он закатал брюки до колен и вошел в воду. На горизонте пробивалась едва заметная полоска света, позолотив крыши домов, но на реке все еще было темно. Он бросился вверх по течению, забыв о холоде; образ Стефани, закутанной в шерстяные одеяла, с широко открытыми глазами, не выходил у него из головы.

Он вновь и вновь твердил себе, что с ней все в порядке, просто она промокла и замерзла, но, вопреки всякой логике, у него кровь стыла в жилах от страха за девушку. Комната не была протоплена. Вода ледяная. Если он в течение тридцати секунд не найдет эту проклятую лодку, то просто бросит ее, и пусть суда сами разбираются, и пусть будет, что…

И вдруг что-то твердое ударилось о его колено.

Лодка.

Слава богу.

Он нащупал борта, ухватился за них руками и поднял лодку над головой.

Через пару минут лодка уже стояла на козлах, а весла были заброшены на стеллаж. А сапоги? Да пропади они пропадом. Он снова взлетел вверх по лестнице и распахнул дверь комнаты смотрителя.

– Стефани!

Она сидела на полу в ворохе одеял перед маленькой печкой и закладывала уголь дрожащими руками. Она жалобно посмотрела на него.

– Я п-п-пытаюсь р-р-разжечь огонь, – прошептала она.

Ноги у Хэтерфилда так онемели от холода, что он их больше не чувствовал. Он встал на колени рядом с ней и подвинул к себе корзину с углем.

– Давай я сам. А ты укутайся получше.

Он заложил в печку уголь, щепки для растопки и поднес спичку. Появился маленький язычок пламени.

– Х-хэтерфилд, – прошептала Стефани. – Я… я никак не м-могу согреться. Обними меня.

Он прижал девушку к груди.

– Любимая, все будет хорошо. Вот увидишь.

– Обними меня крепче. Еще крепче, Хэтерфилд!

Он прижал ее к себе, насколько хватило сил, желая отдать все тепло своего тела, в котором она так нуждалась.

– Прости меня, Стефани. Это моя вина. Я должен был это предвидеть.

– Ты весь мокрый, – прошептала она.

– Прости. Надо было поймать лодку.

Она снова прильнула к его груди.

– Бог м-мой, как же мне холодно. Почему я никак не могу согреться? Помоги мне. Хэтерфилд, помоги мне.

– Тс-с. Мне жаль. – Он запустил руки под одеяло и начал растирать ей спину. Она потерлась носом о его грудь, отчего мгновенно закружилась голова. Одеяло сползло совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы обнажить очевидное. Ужасную, неотвратимую истину с непредсказуемыми последствиями.

– Ты сняла с себя всю одежду, – сказал он сдавленным голосом.

Она подняла голову и посмотрела на него с этим выражением раненой лани.

– Мне пришлось, она вся промокла насквозь.

Черт подери.

Он не будет смотреть.

– Тебя это смущает? – тихо спросила она.

Да, это смущало его. Прямо на уровне глаз, там, где одеяло слегка оттопыривалось, находились чудесные груди, совершенные по форме и размеру, чтобы уместиться в широкой мужской ладони, и только соски прятались в шерсти одеяла.

В горле у него пересохло.

– Ты сделала это нарочно, – прохрипел он.

Она распахнула одеяло. Ее глаза стали еще огромнее, насколько это было вообще возможно.

– Я так продрогла, Хэтерфилд. Посмотри же на меня.

Нельзя смотреть.

Но он не смог устоять и посмотрел.

– Да, я вижу, – снова прохрипел он, не отрывая взгляда от ее ярко-розовых сосков, которые возмутительно топорщились и были так близко от его облаченной в шерсть груди. – Да, вижу. – И, как ломается с треском опора, которая удерживает всю конструкцию, так и его самоконтроль развалился на части и осыпался на пол где-то между ними.

Ему хотелось вырвать себе глаза. Ему действительно этого хотелось. Но его полностью захватило созерцание груди Стефани. В реальности ее груди были еще прекраснее, чем рисовало воображение, – пышные, округлые, налитые и… такие одинокие. Ибо им не хватало ласки мужской руки.

Не осознавая, что делает, Хэтерфилд протянул руку и нежно провел большим пальцем по самому кончику соска правой груди.

– О. – Девушка вздрогнула. – Мне уже гораздо теплее.

Он снова провел пальцем по соску, такому маленькому и твердому, словно камешек, но покрытому нежной, бархатистой кожей.

Он склонился над ним и лизнул. Коснулся языком самой верхушки, крохотного островка кожи. Он не видел в этом ничего плохого.

– Хэтерфилд.

Он больше не мог бороться с собой. И пусть весь мир проклинает его за греховные помыслы. Он желал ее бело-розового тела, воображая, как оно становится податливым в его руках, как он покрывает его жаркими поцелуями, ласкает и, наконец, овладевает им. Его жезл, уже давно готовый к атаке, с силой упирался в застежку брюк, грозя вырваться на свободу.

Хэтерфилд лизнул другой сосок. Такой прохладный, твердый, гладкий бугорок, сладкий, как и сама Стефани.

Она тихонько застонала и, обхватив за шею, укутала его одеялом.

Главное – оставаться одетым. Если не снимать одежду, он сможет контролировать себя и все будет хорошо. Он сможет ласкать и целовать ее, полностью сохраняя самообладание. Он сможет исследовать изящные изгибы ее тела, вдыхать аромат и касаться бархатной кожи. Он согреет ее продрогшее тело, используя все доступные ему способы.

В конце концов, она просила его о помощи. И, как истинный джентльмен, он обязан помочь.

Ее обнаженное тело, избавившееся от мужского платья, казалось воздушным, светлым и безупречным, как изящная ваза эпохи Мин, слишком хрупким, чтобы его касаться. Но он уже знал, насколько крепкой и выносливой была эта девушка. Только недавно она прошла на веслах две миле вверх и вниз по реке с непостоянным, приливным течением. Он обхватил ладонями ее груди и прикрыл глаза. Ощущать их тяжесть и мягкую податливость, когда он слегка сжимал их, чувствовать влажный бархат ее кожи было райским наслаждением.

– Ты такая красивая, – прошептал он.

– Я люблю твои руки, – прошептала она в ответ. – И твои губы.

Он склонился над ней и начал целовать очень нежно, легко касаясь губ, пока ее губы не приоткрылись буквально на йоту, потом еще чуть-чуть и еще. Он пил ее сладкое дыхание. Он упивался им. И никак не мог насытиться. Он добрался до кончика ее языка и провел по нему своим языком так нежно, словно погладил носик крохотного котенка, и звук, который вырвался из ее груди, очень походил на мяуканье, жалобное, но требовательное.

Этот стон был настолько соблазнительным, что ему снова захотелось его услышать.

Он снова начал играть с ее языком, вызывая эти жалобные стенания, в то время как его пальцы поглаживали ее грудь. Указательными пальцами он массировал соски. Большие пальцы ласкали тонкую кожицу у основания, отчего Стефани впилась руками в его спину, а мяукающие звуки переросли в стоны удовольствия.

Этого было мало. Хэтерфилду хотелось большего.

Его язык проник глубже, переплетаясь и играя с ее языком, Стефани судорожно впилась в одеяло, но каким-то непостижимым образом ее пальцы добрались до его волос и массировали голову костяшками каждого пальчика. Она изогнулась, откинувшись назад, и ее груди расплющились о его ладони. Пора бы ему остановиться. Под тонкой преградой из одеяла ее жаркое порозовевшее тело свидетельствовало о том, что он достиг своей цели – она согрелась и снова была полна жизни.

Но ему было мало этого. Хотелось продолжения.

– Хэтерфилд. – Ее губы скользили по его щекам и подбородку. – Боже, Хэтерфилд, прошу, не останавливайся. Я сгораю от желания. Я хочу тебя.

– Я хотел помочь тебе согреться. – Но он уже не мог справиться с собой.

Обхватив его голову руками, она с силой потянула его вниз, пока они не распластались на полу под уютной защитой одеяла. Его ноги были холодны, как лед, но все остальные части тела горели огнем. Он ласкал ее спину, длинную шею, мокрые короткие волосы, ее изящные ушки. Он лежал на ней сверху, опираясь на локти. Он отбросил волосы с ее лица. Ее полуоткрытые глаза были устремлены на него.

Он мог остановиться. Одежда служила ему надежной защитой: он ощущал соблазнительные формы ее тела, но не мог чувствовать бархатную, гладкую кожу. Она обвила его ногами, но он не мог ощутить их скольжения по своей коже. Его чресла были готовы взорваться, но одежда держала их в плену, создавая видимость пристойности. Пока он не причинил ей вреда. И именно сейчас следовало остановиться.

Она согрелась. В его руках ее тело стало жарким, словно угли в печке.

– Прошу, Хэтерфилд, – сказала она, выпуская из рук одеяло.

У него перехватило дыхание.

Ее кожа была очень светлой, словно сливки, что ха-рактерно для рыжеволосых людей, с редкими нежными веснушками. Ему хотелось поцеловать каждую маленькую крапинку. Разумная часть его сознания еще пыталась сопротивляться, приказывая остановиться, но он игнорировал глас вопиющий и принялся за веснушки, расплескавшиеся по ее плечам, ключицам, над грудью. Она боролась с его джемпером и хлопковой блузой под ним, пытаясь стащить их с него. Он схватил ее за руки, прижал их к полу у края одеяла и жадно поцеловал.

– Я не буду снимать одежду, – сказал он. – Неужели ты не понимаешь?

Она кивнула.

Он приподнялся и начал нежно ласкать губами ее шею, спустился к груди, прекрасной груди юной сирены, и начал посасывать сосок. Задохнувшись от удовольствия, она изогнулась ему навстречу.

– Хочешь еще? – спросил он.

– Хочу!

Он склонился над ней. Его губы посасывали сосок, язык ласкал нежно-розовый кончик, пока из ее груди не вырвался крик, а бедра судорожно не устремились навстречу его чреслам.

Он принялся за другой сосок, продолжая пальцами ласкать первый, имитируя то, что проделывал ртом. Ее стоны музыкой звучали в его ушах. Он ощущал чистый, свежий аромат Стефани, неповторимую, неизвестную науке, смесь соленого и сладкого в сочетании с запахом цветов, или мяты, или специй – аромат, присущий только ей, живой и естественный.

– Хэтерфилд, умоляю, – ее голос прерывался рыда-ниями.

– Что такое, Стефани? Чего ты хочешь? – Ему хотелось, чтобы она озвучила свое желание.

– Ты знаешь, чего я хочу. Ты сам все знаешь. – Ее руки, освободившись от плена его ладоней, скользнули к поясу брюк.

– Нет! – сказал он резко, словно отрезал.

От неожиданности она опустила руки. Глаза удивленно распахнулись.

– Не надо, – сказал он, смягчив тон. Он начал целовать ее в шею, пока не добрался до мочки уха. – Позволь мне помочь тебе, Стефани. Я точно знаю, что нужно делать. Ты получишь то, чего так сильно хочешь. Лежи спокойно, а я позабочусь о тебе.

– Но я хочу тебя. Я хочу, чтобы ты овладел мною.

«Я хочу, чтобы ты овладел мною», – эти слова обжигали, словно огнем.

– Я сделаю все, чтобы ты получила удовольствие. Доверься мне. – Его нежные руки скользнули по ее груди, спустились к животу и замерли на бедрах. Большим пальцем он погладил маленькие крутые завитки волос.

Ее дыхание стало тяжелым и прерывистым.

Он лег подле нее и проследил взглядом за своей рукой. Он чуть не потерял голову от того, что увидел. Его большая ладонь лежала на грациозном изгибе ее молочно-белого бедра; аккуратный треугольник золотисто-каштановых завитков указывал путь к запретному плоду. Он растопырил пальцы, лаская ее живот большим пальцем с одной стороны и мизинцем с другой, и спустился вниз, полностью накрыв рукой мохнатый холмик, который идеально вписался в окружность его ладони.

Он повернулся и заглянул в ее широко распахнутые глаза.

– Я восхищен твоим совершенством. Ты самая прекрасная женщина на свете.

– Даже когда я в мужских брюках?

– Даже в брюках. Это придает пикантности. – Он нежно поцеловал ее в губы.

Она накрыла ладонью его руку.

– Ты делал это прежде, да? И знаешь, что делать – дальше.

– Я делал это прежде, но не с тобой. – Он снова прервался на поцелуй. – Подскажи мне, как ты хочешь.

– Я… точно и сама не знаю. Может быть, медленно?

– Хорошо, давай медленно. – Его чуткие пальцы неторопливо пробивались сквозь густые завитки в розовый бархат нежной плоти, пока указательный палец не наткнулся на мягкий бугорок. Он едва ощутимо коснулся набухшего клитора, словно колибри взмахнула своими крылышками. – Так тебе нравится?

– Да!

– Сколько пальцев?

– Один. Два. Мне все равно.

Его палец проник в ее лоно, скользкое и влажное от возбуждения, и слегка раздвинул входную щель. Он провел по краю, собирая влагу, затем поднес палец к губам и слизнул ее. Насыщенный запах будоражил кровь; он облизывал палец и снова погружал его в свежую, душистую плоть. На этот раз он проник чуть глубже, на одну фалангу, массируя и собирая влагу, и когда ее бедра ответили на ласку легким движением, он стал продвигаться глубже и глубже, до тех пор пока его указательный палец не вошел внутрь на всю длину. Из ее груди вырвался призывный, первобытный вой, она билась в конвульсиях, то сгибая, то выпрямляя колени, пока мышцы ее лона не сомкнулись вокруг первой фаланги его указательного пальца, которой посчастливилось оказаться глубже остальных.

– Еще? – спросил он.

– Еще, черт бы тебя подрал! Не останавливайся! – крикнула она.

Он медленно погружал палец в горячую влагу. И остановился, когда палец оказался внутри наполовину своей длины, выбрав удобную позицию, чтобы можно было одновременно массировать большим пальцем набухший бугорок над ним.

Она схватила его за запястье. Ногти впились в кожу.

– Еще! Черт тебя дери!

Боже, она была восхитительна! Целуя ее, он одновременно массировал клитор очень медленно и глубже погружал указательный палец.

– Знаешь, что меня удивляет? – сказал он. – Твои мышцы очень крепко держат мой палец, но, несмотря на это, я смог бы пробиться внутрь своим жезлом. Ибо сейчас мой пенис, Стефани, силен и огромен, словно тяжелая медная мортира.

– Хэтерфилд!

Его палец был полностью, до последней костяшки, захвачен в плен жарким шелком ее плоти. Не вынимая его, он продолжал массировать большим пальцем твердый бугорок круговыми ленивыми движениями, пока она не изогнулась, подняв бедра вверх.

– Открой глаза, Стефани. Я хочу видеть их выражение, когда ты достигнешь вершины удовольствия. Я хочу видеть твою реакцию в этот момент.

Девушка открыла глаза и посмотрела на него, и в этот момент наступила кульминация, мощная, словно взрыв, – ее влажная плоть конвульсивно сокращалась, сжимая его палец, грудь вздымалась, словно ей не хватало – воздуха.

– О боже, о боже! Бог мой, я не могу остановиться… О!

В полном изнеможении она откинулась назад, распластавшись на одеяле. Конвульсии вокруг его пальца постепенно затухали, преображаясь в легкие вибрации, и в завершение – последняя судорога.

Он вытащил освободившийся из плена палец и прикрыл девушку одеялом, чтобы она не замерзла. Она повернула голову и уткнулась ему в плечо.

Ему показалось, что на мгновение она заснула. Но он не был в этом уверен. Ее дыхание, которое он чувствовал сквозь шерстяной джемпер, стало ровным, сердце билось спокойно и размеренно. Огонь в печке, похоже, разгорелся. Он чувствовал спиной его тепло и слышал знакомое шипение горящего угля.

– Тебе стало лучше? – спросил он, когда девушка пошевелилась.

– Да, – ответила она. – А как же ты?

– Ничего, я справлюсь. – На самом же деле боль и жжение внизу живота причиняли ему нестерпимые муки.

Она снова потянулась к застежке его брюк, но он ловко увернулся и вскочил на ноги.

Она попыталась встать, но никак не могла выбраться из-под одеяла.

– Что с тобой? Это я виновата? – Она отбросила волосы назад, обратив к нему большие потемневшие глаза на бледном лице. Не в силах выдержать этот умоляющий взгляд, он отвернулся.

– Ничего страшного. Просто дай мне немного времени. – Он отошел к окну и, пытаясь справиться с собой, облокотился о подоконник и стал смотреть на темный глухой проулок. Из окна сквозило, и он чувствовал холод сквозь одежду. Он начал думать о снеге и льде, о холодной речной воде, но это не возымело должного эффекта, и он представил надменное лицо своей мачехи. Ее торжествующий взгляд.

Он обернулся.

– Накройся сейчас же! Простудишься.

– Хэтерфилд, в чем дело? – сказала она, поднимаясь на ноги. – Что случилось?

– Я уже говорил, все в порядке. Надо высушить твою одежду, чтобы ты могла одеться…

– Ты ведешь себя как осел. Прекрати сейчас же.

– Я лишь стараюсь рассуждать здраво. Иначе ты опоздаешь…

– Что за ослиное упрямство, Хэтерфилд! Я сейчас не знаю, что сде… Я тебя ударю, если ты не прекратишь так себя вести! – Она даже не пыталась прикрыться, ее совершенно не смущала собственная нагота. Она стояла подбоченившись, что лишний раз подчеркивало красоту ее округлых бедер. А ее глаза, о боже, были полны осуждения.

– Прости меня, пожалуйста, – мягко сказал он. – И прошу, закутайся в одеяло. Пожалуйста, Стефани. Все в полном порядке. С тобой.

Секунды две она молча смотрела на него, затем подняла с пола одеяло и послушно обернула его вокруг тела, но от этого стало только хуже, ибо его услужливое воображение начало тут же рисовать обнаженную Стефани, окутанную его одеялом в его постели и в его собственной спальне. Он наклонился, подобрал ее одежду и разложил у огня. Эрекция не проходила, но, по крайней мере, он мог двигаться.

– Его звали Гюнтер, – вдруг сказала она.

Он обернулся.

– О чем ты говоришь?

– Так звали парня, с которым я была раньше. На ту пору совсем мальчишка. Мне было восемнадцать, и ему примерно столько же. Я знала его всю свою жизнь. Он был сыном мэра, думаю, из мелких аристократов, и мы были неразлучны с самого детства, постоянно вместе играли.

Хэтерфилд нервно провел рукой по волосам.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Он очень хорошо меня понимал, по-своему. Кроме Эмили, это был единственный человек, которому я могла довериться. Он знал, почему я постоянно сбегала из дома, в котором чувствовала себя как в тюрьме. Каждую ночь он помогал мне ускользать из замка, и я пьянела от чувства свободы, ибо вне замка не была принцессой и забывала о режиме, обязанностях, этикете и заранее распланированной жизни, которая ожидала меня впереди. Лет в тринадцать мы увлеклись любовными играми. Поначалу все было вполне невинно. И вот однажды летом, тем памятным летом, когда мне исполнилось восемнадцать, все вдруг изменилось. – Она плюхнулась на топчан и, задумавшись, уставилась на огонь.

Некоторое время Хэтерфилд смотрел на девушку, затем подошел и присел рядом с ней, но на некотором рас-стоянии.

– Я не находила себе места. Моя последняя мачеха незадолго до этого умерла в родах, произведя на свет мертворожденное дитя. Я очень ее любила, она была замечательной, и мы были как сестры. Папа уехал на воды или еще на какой-то курорт, возможно, в поисках новой жены. Я просто с ума сходила и была готова выпрыгнуть из собственной шкуры, а Гюнтер… Я вдруг неожиданно обнаружила, что он стал выше и шире в плечах. Даже веснушки не так бросались в глаза. И я внушила себе, что влюблена в него.

– А на самом деле?

– Думаю, да. Да. Юности свойственно поступать безрассудно, не задумываясь о последствиях. И вот однажды ночью я позволила ему поцеловать себя, а через несколько дней разрешила ему прикоснуться ко мне, и потом… не знаю. Наверное, я просто испорчена и распутна по натуре. Мне так этого хотелось, я просто сгорала от желания. Как и сейчас с тобой, мне казалось, что я умру, если он не… если он не… но, думаю, я и сама не знала, чего хотела. Он и сам толком не знал, что нужно делать. Поэтому наш первый опыт оказался не очень удачным, но с течением времени мы начали понимать… – Она покачала головой.

Он взял ее руку и так и держал в своих больших теплых ладонях.

Наконец она собралась с духом.

– Его отец… Не знаю, понимал он или нет, что между нами происходит. Но он быстро женил Гюнтера на другой девушке, дочери какого-то фабриканта, с большим наследством. И с большой грудью. Наверное… да, я была очень глупой. Я свято верила, что Гюнтер откажется от нее и мы сбежим с ним вместе. Я думала, что, если окажусь беременной, ему придется на мне жениться и моя жизнь изменится. Но я не забеременела, а он согласился. Я хочу сказать, что он женился на девушке, которую выбрал ему – отец. Вот так все и было. Падшая женщина. И совершенно бесполезная как принцесса: стань об этом кому-нибудь известно, и не видать мне выгодного брака на благо моей страны. Никто из знатных господ не взял бы меня в жены.

– Я хочу тебя.

– Но ты на мне не женишься.

Он прикусил язык, ибо не мог произнести слова, готовые сорваться с его губ. Он не имел права.

– Я не считаю тебя падшей или безнравственной женщиной, – сказал он. – Для меня это не имеет значения. И я рад хотя бы тому, что… – Он осекся, ибо не знал, как сказать то, что собирался, не обидев ее.

– Рад чему?

– Ну, что ты любила его. А он любил тебя. – Но больше всего Хэтерфилда радовала мысль, что ни она, ни он никогда больше не встретят на своем пути этого проклятого Гюнтера, этого мерзавца, который даже не понял своего счастья.

– Да. Так вот. Я хочу высказать свое мнение. Наш роман с Гюнтером был довольно милым, особенно две последние встречи, когда у него наконец все стало получаться, как нужно. Но это никак не может сравниться с тем… с тем, что произошло между нами. Ты совершенно другой. Тогда все было так, как было, и изменить ничего… нельзя. И я хочу сказать, что бы там ни было, вернее, кто бы ни была та женщина, с которой ты был до меня, из-за которой ты шарахаешься от меня, словно тебе противна сама мысль о том, что произошло между нами… Ну что ж, ничего не поделаешь.

Хэтерфилд выдохнул, и ему показалось, что его потрясенная душа опустела и осталась только боль.

– Да, ничего нельзя изменить.

– Так что в следующий раз не отскакивай от меня словно ошпаренный, и не надо заставлять меня одеваться, раз ты не позволяешь даже прикоснуться к тебе или посмотреть на твое обнаженное тело. И если ты что-то скрываешь или просто не желаешь показывать мне, делай, как знаешь. А мне все равно. Я – Стефани. Я – не она, и я… я очень тебя люблю, и это чувство гораздо сильнее, нежели то, что я когда-то испытывала к Гюнтеру. Ничто и никогда ни на том, ни на этом свете, Хэтерфилд, ничто не заставит меня выкинуть тебя из моего сердца и перестать думать о тебе. Понимаешь?

Он поднес к губам ее руку и поцеловал.

– Я все прекрасно понимаю.

– Вот и хорошо. – Она вскочила на ноги. – А сейчас нам стоит поторопиться, иначе я опоздаю на работу и сэр Джон побьет меня. Одежда все еще сырая. Здесь найдется что-нибудь, во что можно было бы переодеться?

Он откашлялся.

– Есть только спортивная форма гребцов. Я подберу что-нибудь для тебя. И еще, Стефани…

– Да?

Ему так хотелось прижать ее к груди и крепко обнять, хотелось твердить, что она самая удивительная и прекрасная женщина на всем белом свете. И что для него было честью доставить ей удовольствие за эти полчаса интимной близости. И что великодушие, которое она проявила, хотя имела все основания для возмущения, очень много значит для него.

Он хотел сказать, что следующего раза не будет. И в то же время сгорал от желания говорить ей, что это должно повториться снова и снова, возможно, даже этой ночью, ибо, дав себе волю однажды, он уже не в силах остановиться.

И впервые в жизни очаровательный маркиз Хэтерфилд не нашел нужных слов. Опустошенная, раненая душа поглотила все слова.

– Ты забыла приклеить свои усики, – только и сказал он.