Герцог Эшленд на мгновение задержался у порога. Сегодня новая девушка, сказала миссис Скрутон.
Впрочем, не так это и важно. Если она аккуратная, с хорошими манерами и умеет хранить тайну, сама женщина значения не имеет — при условии, что не видит его лица. Его тяга животная по своей природе. Все, что ему требуется, — это теплое, наделенное чувствами женское тело.
Она будет ему угождать. Ей платят за то, чтобы она ему угождала.
Она не сможет его увидеть.
Он вытащил из кармана ключ и отпер дверь.
Миссис Скрутон, как всегда, выключила весь свет, оставив одну только лампу. Его здоровый глаз напрягся, привыкая к полутьме. Эшленд поискал взглядом ожидавшую его женщину. У окна шевельнулась тень.
— Сэр?
Голос странным образом показался ему знакомым. Возможно, она приходила к нему раньше, в самом начале, когда женщины менялись каждый месяц? До того как он остановился на Саре?
Она шагнула вперед, выйдя из темноты у окна. Чуть выше среднего роста, над черной повязкой блестят светлые волосы.
— Вы здесь? — прошептала она.
— Здесь. — Он снял шляпу и перчатки, положил их на стол с лампой. — Пожалуйста, сядьте.
— Боюсь, что не могу. — Она говорила очень тихо, почти шептала, но речь выдавала в ней женщину благородных кровей.
— Ну конечно же, нет. Простите. — Он шагнул вперед и взял ее за руку — изящную и холодную, с хрупкими тоненькими косточками. Незнакомка ахнула. — Кресло вот здесь, мадам, — сказал он и вывел ее из тени.
— Не в этом дело, — сказала она. — Боюсь… видите ли, тут произошла ошибка, и…
— Ошибка?
— Видите ли, я заплутала, и… не знаю даже, как объяснить вам… и миссис Скрутон…
— Да, я знаю. Ничего страшного. В конце концов вы опоздали всего на несколько минут. — Он улыбнулся, но тут же вспомнил, что она его не видит. Ее ладонь все еще лежала в его руке и дрожала… а может быть, предательская дрожь исходила из его тела. Он взял себя в руки и поднес ее пальцы к губам. — Так что все в порядке.
— Но я…
— Пожалуйста, сядьте. — Он подтолкнул ее к креслу. — Хотите бокал чего-нибудь? Шерри или вина? Вы что-нибудь ели?
— Да, я пила чай. Я…
Он должен был что-нибудь сделать, чтобы скрыть свою тревогу. Незнакомка под этой повязкой оказалась неожиданно прелестной. Высокие скулы, твердый подбородок, изогнутые, очаровательно полные губы цвета спелой вишни, притягивающие его голодный взгляд. Она казалась юной, совсем юной и совершенно неопытной, несмотря на расправленные плечи и очень прямую осанку.
Нет, она совершенно точно не приходила к нему раньше. Он бы ее запомнил. И все же он не мог избавиться от еле уловимого ощущения, что она ему знакома, от намека на облегчение, которое испытываешь, когда возвращаешься домой после долгого времени, проведенного за границей.
Может быть, он знает ее откуда-то еще?
Эшленд отошел от нее и направился к шкафчику со спиртным.
— Вы должны что-нибудь выпить. В такое время года это не самое приятное путешествие для робкого человека.
— Я не робкая.
— Конечно, нет. Я всего лишь имел в виду… — Он взял графин с шерри и налил два бокала. Плеск жидкости о стекло успокаивал его натянутые нервы. — Я всего лишь имел в виду, что вы проделали долгий путь, а погода неприятная. Надеюсь, миссис Скрутон вела себя гостеприимно, ммм… прошу прощения. Я даже не спросил, как ваше имя. — Он вернулся обратно и всунул бокал ей в руку.
— Спасибо. — Она отпила немного. — Меня зовут Эмили.
— Эмили?…
— Просто Эмили. — Голос ее звучал твердо.
— Ну, значит, Эмили. — Он прикоснулся своим бокалом к ее. — А я Энтони Браун.
— Мистер Браун. — Она сделала еще глоток. — Вы всегда заботитесь о том, чтобы представиться?
Он удивился ее резкости.
— Мне кажется, это просто вежливость. В конце концов оба мы люди и заслуживаем уважения.
— Безусловно. — Она поставила бокал на столик и поднялась, едва не стукнувшись о его нос. — Однако боюсь, что произошла огромная ошибка. Я не могу… я не могу остаться с вами. — И голосом выделила слово «остаться».
Он покрутил свой бокал. Ее волосы блестели в свете лампы — прекрасного цвета, насыщенно золотистого, цвета спелой пшеницы в конце лета. Подбородок вздернут под царственным углом. Да кто она такая, дьявол все побери? Ничего общего с женщинами, приходившими в эту комнату раньше; даже Сара не дотягивала до благородства, хотя цеплялась за него, как могла. А эта Эмили, вне всяких сомнений, настоящая леди. Может быть, у нее выпали тяжелые времена? Возможно, согласилась на эту работу, как на последний шанс? Внезапно его накрыло сокрушительным желанием погладить эти притягательные волосы, и он впервые обрадовался (хоть раз в жизни!), что у него нет правой руки, поскольку левая уже занята бокалом.
— Не можете остаться надолго? — мягко спросил он. — Или вообще не можете остаться?
— Вообще не могу остаться, — прошептала она. Она стояла совсем близко, жар ее тела щекотал ему шею и руку, державшую бокал. Она дышала коротко и поверхностно, словно сильно волновалась. Если бы не повязка, она уставилась бы ему прямо в воротник. Эшленд смотрел на нее сверху вниз, приковавшись взглядом к безупречному изгибу там, где ушная мочка переходит в изящную шею.
Он ее хочет.
Желание накрыло его внезапно, с силой пушечного выстрела.
— Хорошо. Если хотите уйти, то свою плату найдете в кармане пальто.
Ее скулы порозовели.
— Я не… я не хочу ваших денег.
— Вы их заработали, приехав так далеко.
— Я не… я не могу… — Она снова села. — Пожалуйста, заберите деньги из моего кармана, сэр.
Он поставил свой нетронутый бокал рядом с ее.
— Вы что, никогда не делали этого раньше?
— Нет.
От этого короткого слова по жилам пробежал восторг возбуждения, но Эшленд его подавил, заставив себя вернуться к цивилизованности.
— Разумеется, вы вольны уйти, если это… если не можете преодолеть отвращение.
— Отвращение! Нет, сэр. Не отвращение. — Она сцепила лежавшие на коленях руки. Эшленд сверху увидел, как из ее рта высунулся красный кончик языка и облизнул губы. Он схватил бокал и осушил его одним глотком.
— Я удвою плату, если это поможет вас убедить.
— Нет! Боже правый. Я должна идти. Это невозможно. — Она снова вскочила, причем так резко, что Эшленд не успел отступить, и она ударилась об его грудь, вскрикнув: — О!
Он инстинктивно схватил ее за руку, помогая удержаться на ногах.
Как всегда при физическом контакте, все его чувства обрушились разом. Он приготовился к мгновенному приступу паники, к мучительному воспоминанию о миллионе нервных окончаний, сжавшихся в теле.
Нахлынула паника, нервные окончания сжались, но что-то перекрывало все эти ощущения: тепло, гибкая мягкость, изящная женственность.
Тело Эмили, прижавшееся к нему.
Она осталась в таком положении всего на секунду. Еще до того как Эшленд толком успел осознать, до чего это приятно, она уже отшатнулась и схватилась за повязку.
— Прошу прощения!
Левой рукой он все еще удерживал ее.
— Это я виноват.
Она замерла. На ней было простое, но превосходно скроенное платье насыщенного темно-синего цвета; лиф облегал талию и грудь без единой морщинки и застегивался спереди до середины шеи. Грудь под лифом бурно вздымалась, легкие жаждали воздуха, но в остальном она не шевелилась.
— Сэр, — шепнула она, — ваша рука.
Эшленд пылал вожделением, в ушах стучало, перед единственным глазом все расплывалось. Он заставил себя убрать от ее запястья свои преступные пальцы.
— Разумеется, вы вольны уйти, — повторил он. — Но я прошу вас… мадам… Эмили…
— Сэр.
— Я умоляю вас остаться.
Он понимал, что его голос, мрачный, хриплый, не соответствует просьбе. Он понимал, что мольба прозвучала скорее как команда, — но он не мог говорить нежно. Его обуревало желание, это неожиданно нахлынувшее сексуальное вожделение, кроме того, за двенадцать лет он успел забыть, что такое нежность.
Что думает Эмили? Черная повязка, не дававшая ей увидеть монстра, мешала и ему прочесть выражение ее лица. Она не отшатнулась; вероятно, это хороший знак. Надежно спрятанная под платьем грудь по-прежнему высоко вздымалась и опускалась. Подбородок вздернут, словно она пытается всмотреться в его лицо сквозь тьму, обволакивающую ее глаза.
— Мадам! — позвал он, и, благодарение Господу, на этот раз слово прозвучало мягко.
Ее рука приподнялась на несколько дюймов и снова упала. Эмили опять облизнула губы.
Эшленд закрыл глаз. Он понял, что погиб.
— Думаю… — Долгая пауза. Эшленд успел сосчитать секунды, которые отмеряли часы на каминной полке, услышать слабый смех, доносившийся из какой-то дальней комнаты… — Думаю, я останусь.
Он перехватил ее пальцы за мгновение до того, как она коснулась его груди.
— Не забывайте правила.
— Правила?
— Вы не должны ко мне прикасаться. Вы не должны снимать повязку.
Нахлынуло облегчение, смешанное с новым приливом желания. Ему казалось, что где-то внутри треснула прочная, давно терзавшая его преграда. Господи, да кто она такая? Что она с ним делает?
Эмили.
— Не прикасаться к вам? — прошептала она. — Но как же… как мы…
Он отпустил ее руку и коснулся верхней пуговицы лифа.
— Позвольте мне.
Из ее губ вырвался вздох.
Он не мог вполне успокоить трясущиеся пальцы, пока расстегивал верхнюю пуговку, а за ней и следующую. Оставалось лишь надеяться, что Эмили так же выбита из колеи, как и он, что ее нервозность не даст ей заметить его желание. Ее обнажившаяся шея белела, как свежие сливки.
Еще пуговка, еще, и вот его пальцы задели теплую ткань, скрывавшую ее груди. Эмили стояла перед ним покорно, спрятав руки в складках юбки. От нее пахло мылом и чем-то еще: лавандой, возможно, лежавшей в саше ее комода. И никаких духов. От нее пахло лишь ею самой, чистотой и женщиной. Ему хотелось уткнуться носом во впадинку на ее шее и наполнить легкие этим ароматом.
Еще пуговка, и лиф на груди распахнулся. Эмили снова резко втянула в себя воздух и вскинула руки, инстинктивно прикрываясь.
— Ш-ш-ш, — сказал он. — Все хорошо.
Ее руки упали, сжались в кулачки, а губы приоткрылись. Эшленд расстегнул последнюю пуговку на лифе и аккуратно спустил его сначала с одного плеча, затем с другого. Она стояла перед ним с обнаженными руками, и лишь корсет и сорочка укрывали ее груди от его взгляда. Он сложил лиф, положил его на стул, повернувшись к ней, снова увидел пышные груди, тонкое кружево на сорочке, и сердце в груди чуть не остановилось. Эмили дышала быстро, коротко и поверхностно, ему хотелось успокоить ее и одновременно возбудить, хотелось обнять и утешить — и в то же время неистово обладать ею.
Да что с ним такое происходит? Он увидел ее впервые, а ощущение такое, словно между ними проскочил разряд электрического тока.
— Все хорошо, — опять повторил он, потому что больше ничего его смятенный мозг придумать не смог. Нашел завязки на юбке и развязал, сосредоточившись на неловком и сложном для единственной руки деле, лишь бы сдерживать похоть. Слава богу, на ней не было ни одного из этих странных, омерзительных турнюров. Потянул за ленты на нижней юбке, и тут она шевельнулась и отпрянула назад, к креслу.
— О! Вы же не хотите… разве это так необходимо… — Пылая багровым румянцем, она скрестила руки на груди.
— Ш-ш-ш, — сказал он. — Позвольте мне. Я хочу видеть вас, Эмили.
Он ласково потянул сначала одну ее руку, затем другую, они опустились, и Эмили снова предстала перед ним. Он снял с нее нижнюю юбку и не стал тратить времени на то, чтобы сложить ее, а просто оттолкнул ногой в сторону, где она и осталась лежать белой горкой, похожей на пену.
— Повернитесь, — шепнул он. И она чудесным образом повернулась, показав ему свою обнаженную шею с золотистым шиньоном, гладкую белую плоть. Он посмотрел на корсет, но так и не сообразил, как его снять; где шнурки? — Ваш корсет, — сказал он.
— Он зашнуровывается впереди, — чуть слышным шепотом отозвалась она, — чтобы я могла одеться без горничной.
Он шагнул ближе, так, что едва не задел животом и восставшим естеством элегантный изгиб ее спины, и заглянул через плечо.
— А, вижу. Очень умно придумано.
— Вы справитесь? — тем же еле слышным шепотом спросила она.
— Надеюсь. — Протянув левую руку, он неуклюже потянул за шнурки. Корсет упал на пол, и ее груди оказались на свободе.
Какое-то время он просто дышал ей в волосы, не прикасаясь к ней, изучая изгибы ее тела сквозь просвечивающую ткань сорочки. Ее соски затвердели — два соблазнительных розовых бугорка под муслином; талия, бедра и ноги элегантными линиями просматривались внизу. Там, где ноги соединялись, виднелась тень, почти спрятанная тканью.
Ему хотелось сказать: «Ты прекрасна, ты совершенна». Рука ныла, желая обхватить ее грудь. Она идеально легла бы в ладонь, спелая и безупречная. Он представил себе, как ведет пальцем по нежной коже, как ласкает самый кончик ее соска.
— Сэр, — низким, почти неслышным голосом произнесла она.
Он прикоснулся губами к золотистым волосам и замер так, не прижимаясь к ним.
В тишине пробили часы — шесть деликатных ударов.
Он шагнул в сторону, и его пронзило мучительное нежелание расставаться. Он взял со стула лиф и юбку, поднял с пола нижнюю юбку и корсет и положил все на спинку дивана.
— Сэр? — позвала она каким-то потерянным голосом.
— Садитесь. — Он подвинул стул и слегка надавил ей на плечи. Затем вытащил из кармана небольшой томик — книгу «Джен Эйр», которую мистер Гримсби месяц назад извлек из библиотечной паутины. — Держите, моя дорогая. Я дам вам знать, когда можно будет снять повязку.
— Что это? — спросила она.
— Не забудьте, оглядываться нельзя. Вы, конечно же, знаете историю о жене Лота?
Эмили сглотнула и стиснула книгу.
— Она обернулась и превратилась в соляной столб.
— Вот именно. Сейчас вы — жена Лота, Эмили. — Он пересек комнату и подошел к креслу, стоявшему в углу у нее за спиной, в глубокой тени.
— Но… — в замешательстве произнесла она (точно так же чувствовал себя он, лишенный ее тепла). — Но я не понимаю.
— Разве миссис Плимптон не дала вам четких объяснений? — Он приподнял полы сюртука и сел в кресло. Перед ним сквозь перекладины спинки стула светилась спина Эмили, чопорная и прямая, невыносимо соблазнительная под прозрачной сорочкой. Шея, длинная и изящная, переходит в плечо лебединым изгибом. Один рукав сорочки спустился вниз, обнажив округлое плечико.
— Нет, она… она не объяснила.
Герцог Эшленд глубоко вздохнул и откинул голову на спинку кресла. Орнамент потолка над ним располагался аккуратными квадратами, белая краска казалась в свете лампы бледно-золотой. Дюйм за дюймом, один измученный нерв за другим, он взял свое пылающее тело под жесткий контроль.
— Вы должны читать, Эмили, — мягко произнес он. — Вы должны мне читать.
Эмили неподвижно стояла у колонны заднего крыльца и смотрела прямо перед собой в темный сад при отеле. Она ждала карету, которая должна была отвезти ее на станцию к предполагаемому поезду в… в общем, куда-то. Возможно, в Йорк.
Ее по-прежнему било мелкой дрожью, пальцы замерзли, несмотря на перчатки.
Он остался в комнате, герцог Эшленд. Если посмотреть наверх, она, наверное, увидит пробивающийся из окна свет лампы — из окна комнаты, где они находились вместе. Где он своей крупной твердой рукой раздел ее до сорочки; где она читала ему, делая мелкие глотки шерри, чтобы подкрепиться, а он сидел позади, смотрел на нее и слушал.
Ее кожа до сих пор горела под его взглядом. От стыда или от желания?
Конечно, от стыда. Что завладело ею, что заставило остаться и подчиниться ему? Обнажиться перед ним? Он говорил, что она может уйти. Следовало тотчас же покинуть комнату, и невинность ее осталась бы нетронута.
Эмили опустила взгляд на руки в перчатках, сплетенные вместе на фоне бесформенного черного пальто. Он вежливо попрощался с ней. Позвонил миссис Скрутон, а когда та негромко постучалась, взял Эмили за руку, снял с нее перчатку и поцеловал во внутреннюю сторону запястья. Его губы, его теплые твердые губы, по-настоящему прикоснулись к ее коже.
Она все еще ощущала его поцелуй. Тот словно прожигал ее рукав.
Загрохотала карета, зацокали копыта. Эмили выпрямилась и шагнула вперед.
— Мадам!
За спиной резко распахнулась дверь.
— Мадам! — снова раздался голос, на этот раз четче.
Эмили обернулась.
Миссис Скрутон шагнула за порог, протянув руку.
— О, слава богу, вы еще не уехали! Вам записка от джентльмена.
— Спасибо. — Эмили взяла у экономки сложенный лист бумаги. — Он… что, он ждет ответа?
— Он ничего не сказал, мадам. — Миссис Скрутон говорила очень уважительно. Из-под ее чепца выбилась прядь волос. Она вообще выглядела несколько растрепанной, словно сильно торопилась.
— Благодарю, миссис Скрутон. — Эмили сунула письмо в карман пальто. Карета, дернувшись, остановилась перед крыльцом, с запяток спрыгнул грум, чтобы помочь ей сесть.
Света в карете не было. Эмили ждала, пока они приедут на станцию, ждала, когда карета уедет, чтобы иметь возможность боковыми улочками добраться до «Наковальни». Ждала до тех пор, пока не оказалась в плохо освещенной конюшне, где пошли за ее конем для одинокого возращения в Эшленд-Эбби.
И только там, под качающимся фонарем, слушая, как воет в окна ветер, она сунула руку в карман и вытащила то, что там лежало: сложенный лист бумаги и простой белый конверт.
В конверте оказалось пять хрустящих банкнот по десять фунтов каждая, все еще слабо пахнувших типографией.
Пятьдесят фунтов! Шестимесячное жалованье Тобиаса Гримсби, и притом весьма щедрое. И какого дьявола она должна с ними делать?
Эмили сунула конверт обратно в карман и развернула записку.
«Мадам, я глубоко тронут честью, оказанной мне вами сегодня вечером. Прошу ли я слишком многого, признаваясь, что нахожу невыносимой мысль ожидать этой чести еще целый месяц? Отвечать необходимости нет. Но я буду ждать и надеяться на следующий вторник.Ваш Э.Б.»
А пока желаю вам счастливого и благополучного Рождества.