2011 год
Следует отметить, что обед в клубе для пожилых прихожан был далеко не самым гламурным мероприятием, на которое Джесс когда-либо звали. Ее пугала перспектива явиться туда, не замазав тональным кремом ящеричной серости шелушащихся щек и не приведя в порядок бровей. Она чуть было не проигнорировала приглашение.
Победила следующая мысль: Джесс брошен спасательный трос из другого мира. Или она хватается за трос сразу – или тонет. Вдобавок ее бесплатно накормят. Притом горячей пищей. Притом пищи будет много – так сказал викарий в кошмарном джемпере. От одной только мысли слюнки текли. В доме пока наличествовали кукурузные хлопья, хлеб и сыр, но Джесс изрядно надоела сухомятка.
А еще ей надоело мыться ледяной водой и существовать во мраке. Надоело слушать тишину, надоело чувствовать себя преступницей, скрываться, лежать на дне лишь потому, что свет в конце туннеля пока не мелькнул. Джесс больше не могла оставаться один на один со своими проблемами. Прошла ровно неделя, как она сбежала от Доджа. В первые дни дом казался укрытием. Если она не найдет другое жилье и работу, дом скоро станет тюрьмой. А то и склепом.
Джесс решилась. С макияжем или без, она выйдет на люди.
Джесс присела за туалетный столик в спальне, затаив дыхание, выдвинула верхний ящик. Раньше она такого не делала, – брр, прямо мурашки по коже. Но сейчас нельзя позволить себе роскошь вроде суеверных страхов. Потому что нещипаные брови куда страшнее.
Как она и ожидала, в ящике обнаружился склад просроченной косметики. Флакончик духов под названием «Фламенко» (от них осталась прогорклая коричневая капля), лак для волос, баночка с кремом для лица. Джесс отвинтила крышку, понюхала в надежде, что крем сгодится от шелушения на щеках. Еще был внушительный шиньон, пожелтевший, свалявшийся, очень похожий на сбитую машиной кошку. Джесс передернуло. Она отодвинула шиньон вместе с расческой, в зубьях которой застряли серебристые волоски. На дне ящика имелась целая россыпь шпилек, а вот пинцет, увы, отсутствовал.
Джесс задвинула верхний ящик, выдвинула средний. В нем, словно змеиные шкурки, лежали ношеные колготки, а также аккуратные стопочки перчаток. Джесс задвинула ящик. Оставался всего один. Прежде чем открыть его, она долго храбрилась.
В третьем ящике оказались ночнушки. Старомодные, из скользкого нейлона, в пастельных тонах, с отделкой из пожелтевших кружев. А также стеганая голубая ночная кофточка с розовыми ленточками по горловине. Джесс поспешила задвинуть его. Слишком поспешила. Ящик застрял. До боли в шее напрягшись от отвращения, Джесс сунула в ящик руку, стала расправлять складки стеганой кофточки. Наткнулась на картонную обувную коробку. Крышка съехала, потому ящик и не задвигался.
Поправляя крышку, Джесс обнаружила, что коробка полна бумаг. Ровные, аккуратные стопки, будто в библиотечной картотеке, лежали плотными рядами.
– Боже! – выдох Джесс всколыхнул заплесневелую тишину. – Да это же письма!
«6 марта 1943 г.Дэн Росински».
Здравствуйте, Нэнси!
Надеюсь, Вы все-таки вскрыли это письмо, хотя Ваши пальцы и подсказали Вам, что часиков в нем нет. Кажется, я нашел Ваши часики, только мне бы не хотелось отправлять их по почте – вдруг они разобьются, или будут изъяты, или еще что-нибудь. Часы соответствуют описанию, данному Вами. На них выгравированы инициалы С. Т., а также дата. Если это Ваша вещь, сообщите мне, и мы решим, каким образом передать их Вам. В следующем месяце я рассчитываю получить увольнительную на пару дней. Быть может, чтобы не связываться с почтой, нам лучше встретиться где-нибудь в Лондоне лично?
Я совершил уже два боевых вылета. Я радовался этой возможности, ведь ожидание очень раздражает, а погода с самого нашего прибытия в Англию была нелетная. Всего нужно совершить двадцать пять вылетов; сейчас цифра кажется огромной, время до выполнения миссии – бесконечностью, но по крайней мере начало положено.
Ну вот, ударился в лирику. Я ведь прежде всего хотел сообщить Вам насчет часов. Надеюсь, Вы искали именно эту вещь, надеюсь, мое письмо Вас обрадует. Напишите, как мне поступить с Вашими часиками.
Берегите себя.
– А ты у нас, оказывается, темная лошадка!
Сидя за столом в приходском доме, Нэнси изобразила неопределенный жест и поджала губки. Глаза блестели неподдельным интересом: Нэнси жаждала подробностей. Стелла поставила чайник греться и растерянно посмотрела на подругу. О чем это она? На ум пришел броутоновский Поросячий клуб – видимо, потому, что аккурат перед приходом Нэнси Стелла собиралась к Аде с целым мешком овощных очистков. Не иначе, Нэнси проведала про клуб и теперь злится, почему Стелла ей сама не рассказала. Она открыла было рот, намереваясь извиниться, но тут же закрыла – при виде конверта, положенного Нэнси на стол.
– По-моему, самое время рассказать лучшей подруге, кто такой лейтенант Дэн Росински и как тебя угораздило дать ему мой адрес и назваться моим именем.
– Ой.
Стелла не была готова услышать «Дэн Росински», ее застали врасплох. Она выдвинула стул, села. Дэна Росински, заодно с остальными американцами, она старательно гнала из памяти и почти преуспела – главным образом благодаря уверенности, что часы потеряны безвозвратно. Однако вот на столе, точнехонько под потолочной лампочкой, лежит письмо Дэна Росински – ни дать ни взять неопровержимая улика, а сама кухня очень напоминает комнату для допросов в полицейском участке. Причем конверт плоский, часов в нем явно нет. Значит, Дэн Росински ничего не нашел, а все-таки написал? Стеллу обуревало раздражение пополам с радостью.
– Ну и чего ты ждешь? Давай, прочти! Неужели тебе не интересно?
Из гостиной доносится шум – преподобный Стоукс включил радио. Томми Хэндли острит на громкости, достаточной для Альберт-холла.
Нэнси сгорает от любопытства. Прибежала прямо из своей парикмахерской, не заходя домой, от нее вся кухня пропахла раствором для перманента. Так, наверное, пахнет в аду. Значит, «сгорать от любопытства» – не слишком большое художественное преувеличение. Стелла молча взяла конверт. Он был вскрыт. Нэнси надорвала бумагу в спешке, криво: в прореху виднелся фрагмент исписанного листа. Красивый почерк, такой же, как на самом конверте – с наклоном, буквы остренькие. Чернила черные. А глаза у Дэна Росински голубые, прозрачные… Стеллу будто током ударило. Так барахлит в гостиной проводка – нет-нет, да и щелкнет по пальцам, когда зажигаешь лампу.
Не хотелось читать письмо в присутствии Нэнси, а пришлось. Стелла сделала каменное лицо, отлично сознавая, как неумолимо краснеют щеки. Письмо было короткое, всего в несколько строк. Впрочем, этих строк было достаточно, чтобы сердце запело.
– Ну? – не выдержала Нэнси.
Очень медленно, очень аккуратно Стелла сложила листок по сгибам, поместила обратно в конверт.
– Что «ну»? Ты же его читала, зачем спрашиваешь?
– Стелла, если и дальше будешь запираться, я из тебя правду вытрясу, чем хочешь клянусь! Допустим, я прочла письмо. Да, я его прочла! Но я ничего не понимаю, так что давай выкладывай!
– Речь о моих часах. Я их потеряла. Ну, тогда. В тот вечер. В церкви Святого Климента.
– Ты мне не говорила.
– Да как-то закрутилась, забыла. Теперь часы нашлись, только и всего.
Говоря это, Стелла держала руки на коленях под столом и скрещивала пальцы. Она лгала. Она специально не упоминала про часы. Упомянуть про часы означало завести речь о вечере в компании американцев. Стелла боялась, что не сумеет скрыть обиды: почему Нэнси не пришла ей на помощь? Собственно, какую помощь могла оказать Нэнси и с какой стати должна была ее оказывать? Обвинение получалось нелепое, однако Стелла не могла избавиться от неприятного чувства – ее подставили, предали. В цитадели девичьей дружбы появилась небольшая трещинка.
– Я поехала туда на следующее утро, как только хватилась часов. И не нашла. Там, в церкви, был один американец, делал снимки. Фотоаппарат у него, наверное, дорогущий. Так вот, он обещал поискать. Мне-то нужно было возвращаться, кормить завтраком преподобного Стоукса. Американец сказал, если я оставлю ему адрес и если он найдет часы, он тогда… В общем, понятно. Но не могла же я дать свой адрес! Сейчас, когда Чарлз на фронте…
Нэнси вскинула тщательно выщипанные бровки.
– И ты дала мой адрес? Вот удружила так удружила! А если этот Росински псих какой-нибудь?
Стелла покачала головой. Плечи вдруг опустились.
– Он не псих. – И добавила с грустной улыбкой: – Видишь ли, Нэнси, я была уверена, что он не найдет мои часы.
– А он вот нашел, да еще и вернуть хочет… – Нэнси откинулась на спинку стула, сузила глаза. – Ну и каков он собой, этот американец?
– Ты о чем?
– О внешности, о чем же еще! Ну какой он? Высокий или низкорослый? Блондин или брюнет? Симпатяга или страшный?
На плите завел свою песню чайник.
Стелла поднялась, выключила огонь.
– А тебе зачем?
– Затем! Он же мне пишет – значит, я и отвечать буду, – с усмешкой сказала Нэнси. – Я и на свидание пойду, когда он привезет твои драгоценные часики. Так что выкладывай. Чтоб я зря хорошую помаду не тратила. Он стоит того, чтоб губы накрасить?
– Нет.
Прозвучало резче, чем Стелле хотелось. Острое, категоричное слово как бы зависло между зелеными крашеными стенами кухни.
– В смысле, тебе не придется с ним встречаться и переписываться. Я сама напишу. Я сама с ним повидаюсь и заберу часы. Это будет правильно.
Эфир разразился взрывом хохота, отголоски долетели из гостиной до кухни. Нэнси принялась барабанить пальцами по столу.
– А как же Чарлз?
– Чарлза нет дома. Я ничего плохого делать не собираюсь. Человек старался, искал мои часы, письмо сочинял – а я буду сидеть, как принцесса, пальцем не шевельну, хотя сама же и виновата в потере часов?
– Ну, если ты твердо решила…
Нэнси натянула страдальческую гримасу – так она делала всегда, когда Стелла выражала мнение, отличное от интересов Нэнси. Обыкновенно оружие действовало – Стелла мигом передумывала и сдавалась. Но сегодня, ставя чайник на стол, она обнаружила в себе силы взглянуть Нэнси в глаза и заявить:
– Я твердо решила. Завтра же ему напишу.
Весна наступила какая-то жалкая, не то что в прежние годы. Казалось, желтые нарциссы, крокусы и примулы и сам солнечный свет тоже наряду с мясом и мылом отпускаются по карточкам. Из окна столовой Стелла смотрела на сиротские капустные и луковые грядки, на подризник преподобного Стоукса, пыжащийся под ветром на бельевой веревке, словно неуклюжая нелетающая птица. Перед Стеллой лежал блокнот – на его листках она строчила письма Чарлзу – и два никуда не годных черновика. Стелла предприняла третью попытку написать Дэну Росински.
13 марта 1943 г.
Уважаемый лейтенант Росински!
Благодарю Вас за письмо. Должна признаться, что не ожидала его получить, и тем более не ожидала, что Вы найдете часы. Я рассталась с надеждой вновь обрести их, и я Вам крайне признательна.
Также я должна перед Вами извиниться. Возможно, Вы догадались: имя и адрес, данные мною Вам, на самом деле не мои, а моей верной подруги. Простите меня, я действовала под влиянием минуты и дурного самочувствия. Я не хотела ввести Вас в заблуждение.
Фразы сумбурно роились в голове, содержали беспорядочные сведения и слишком личные переживания. Нельзя такое доверять бумаге, доверять чужому мужчине. Так и спровоцировать его недолго. Стелле хотелось спросить Дэна Росински о здоровье и настроении, сообщить, что она о нем часто думает, беспокоится за него. Выразить надежду, что с ним все будет хорошо – насколько все может быть хорошо с человеком, бороздящим воздушное пространство над вражеской территорией. С другой стороны, переписка с Дэном Росински не является изменой Чарлзу, а значит, письмо должно быть сугубо деловым. Сухим и кратким.
Война сказалась на работе почты столь же пагубно, как и на всем прочем. Пожалуй, лучше будет, если для передачи часов мы с Вами встретимся лично, тем более что Вы собираетесь в ближайшее время прибыть в Лондон. Если, конечно, такая встреча не нарушит Ваши планы. Пожалуйста, напишите мне на указанный адрес и сообщите, когда и где Вам удобно встретиться.Стелла Торн (миссис).
Желаю Вам всего наилучшего и от души благодарю,
Пожалуй, слишком сухо получается. Стелла уставилась на «миссис». Уж не упрекает ли она Дэна Росински этим словом? Она просто хочет прояснить ситуацию перед их следующей встречей – чтобы не осталось места недопониманию. Почему же эффект такой, будто она указывает Дэну Росински его место? Может, переписать письмо без «миссис»? Увы, Стелла писала с нажимом, «миссис» выделяется теперь на нижнем, чистом листе, а бумага нынче в дефиците… Поспешно Стелла вырвала листок из блокнота, сложила пополам, сунула в конверт, запечатала.
Выводя на конверте «Мл. лейтенанту Д. Росински», Стелла чувствовала себя почти прелюбодейкой. Мурашки по спине, дрожь в крестце… Впрочем, этим физиологическим явлениям есть и другое объяснение – в столовой нетоплено, солнечные лучи сюда не проникают, а Стелла уже давно корпит над письмом. Она поднялась, стала искать марку. Надо поскорее отправить письмо – пока храбрость не изменила.
– Отличная погодка нынче! – крикнула Ада из-за собственного забора.
Рядом с ней стояла Марджори Уолш. Стелла улыбнулась, помахала. Увы, этим отделаться не вышло. Ада, вероятно, под действием весеннего тепла, разразилась приглашением:
– Зайдите, милочка Стелла, взгляните, что Марджори принесла нашей Зефирке!
Сдерживая улыбку, Стелла сделала несколько шагов к забору. Зефирка, изрядно подросшая за последние недели, царствовала в броутоновском дворе и принимала подношения визитеров с грацией венценосной особы. Стелла из одной только вежливости заглянула в хлев. Зефирка хрюкала над целой охапкой одуванчиков. Ада почесала ее за ухом, Зефирка подняла голову. Из пасти с обеих сторон свисали два одуванчика – так могла бы держать розы неистовая Кармен.
– Ах ты дурашка! – заквохтала Ада. – Дурашечка моя!
– Что-то вы нынче какая-то… сияющая, миссис Торн, – обронила Марджори Уолш, подозрительно оглядывая Стеллу. – Не пойму, в чем причина. Прическу изменили, да?
– Что? Прическу? Нет. Вовсе нет.
Рука инстинктивно взлетела, коснулась кашне, скрывавшего волосы. Чуть ли не в панике Стелла зачастила:
– Мне надо… я тороплюсь…
– Нет, дело не в прическе. Просто миссис Торн чуть подкрасила губки! – возразила Ада. – Вот и умница! Я вам еще тогда сказала: надо собой заняться, и сразу на душе веселее станет. И ведь верно – с того самого вечера, что вы вне дома провели, милочка Стелла, у вас румянец на щечках прямо играет. Ну и слава богу. Так лучше, чем в четырех стенах киснуть, – заключила Ада с пониманием дела. – А мы толкуем, как нынче праздновать Троицу. Вот время-то летит! Кажется, совсем недавно праздновали – ан почти целый год прошел! Помните, как раз на Троицу преподобный Торн объявил о вашей с ним помолвке?
В сознании Стеллы с того дня прошел не год, а много больше – чуть ли не вся жизнь. Троица всегда была знаковым событием для прихожан церкви Святого Криспина. Праздник планировали загодя, тщательно и детально. Главной целью ставили сбор денег на благотворительные нужды и духовное единение прихожан. После одного особенно напряженного собрания Чарлз признался Стелле, что львиная доля времени ушла на конкурентную борьбу приходских дам за контроль над титаном для приготовления чая и что легче добиться места в правительстве Черчилля, чем в комитете по устроению праздника Святой Троицы. Да, было время, когда Чарлз разговаривал со Стеллой. Было и прошло.
– Первое собрание назначено на следующий четверг, – сообщила Ада. – Приходите, милочка Стелла. Новое дело отвлечет вас от тревоги за преподобного Торна.
Марджори уставилась на Аду с немым возмущением. Как жена врача, она тешила себя мыслью, будто, обитая в гуще приходской жизни, все-таки парит над этой гущей. В Стелле ей виделась потенциальная соперница – и Стелла это поняла.
– Очень любезно с вашей стороны, – поспешно сказала она. – Только, вероятнее всего, в моем присутствии нет никакой нужды. Праздник всегда проходит безупречно. Чарлз называет все действо отлично отлаженным механизмом. Я уверена, что буду просто лишней шестеренкой.
– Ну, раз так… – с явным облегчением начала Марджори.
– Глупости. Нам требуется свежая кровь, милочка. Может, механизм и отлаженный, но война ставит ему палки в колеса. Сами посудите, дорогая: нет кокосов для кокосового тира, нет конфет для игры «Угадай, сколько конфет в кувшине»… Мы с миссис Уолш как раз говорили о необходимости свежих идей. Верно, Марджори?
– В общем, так… – уныло промолвила Марджори.
– Приглашение очень лестное, – сказала Стелла. – Я постараюсь что-нибудь придумать. Хотя едва ли в мою голову придет идея, которую вы, как эксперты в устроении праздника, уже не отмели.
Надеясь, что именно такой ответ придется по вкусу обеим сторонам, Стелла начала отступление к калитке.
– А сейчас, извините, мне пора на почту.
– Вот оно что! – Ада сложила руки на пышной своей груди и засияла улыбкой. – Написали письмецо преподобному Торну?
– Д-да. Да, написала.
– В таком случае грех вас задерживать, душенька. Бегите скорее, пока выемка сегодняшних писем не закончилась. Только не забудьте поцеловать конверт! Я всегда так поступала с письмами к Альфу. Считала, это принесет ему удачу. Как видите, не ошиблась – мой Альф сейчас благополучно дремлет в кресле. Значит, примета не пустая!
Стелла вежливо улыбнулась и поспешила ретироваться. Письмо она предусмотрительно держала адресом вниз.
20 апреля 1943 г.Дэн Росински.
Дорогая Стелла!
В ближайшие выходные мне дают трехдневную увольнительную. Я буду ждать Вас на Трафальгарской площади в пятницу, в полдень, чтобы вернуть Ваши часы. К сожалению, мне неизвестно место ночлега, так что я не могу оставить адрес, который пригодился бы Вам в случае, если время и место по каким-либо причинам для Вас неприемлемы. Я пробуду на Трафальгарской площади полчаса, и если Вы не появитесь, придется мне доверить Ваши часики британской почте.
С надеждой на встречу,
Письмо сложилось само, по собственным сгибам. Бумага была ломкая и желтая от старости, зато чернила ничуть не поблекли. Наверное, лет семьдесят света не видели, подумала Джесс. Почерк, разумеется, тот же самый. С более сильным нажимом, более уверенный, но узнаваемый. Точно такие же остренькие, слегка наклонные буквы чернеют на конверте, что спрятан в кармане тренча. В общем, сейчас у Джесс в руках очередное письмо Дэна Росински к миссис Торн.
Стелла. Вот, значит, как ее звали. А жила она в Кингс-Оук, в доме викария. Где этот Кингс-Оук? Судя по названию, речь идет о пригороде. Джесс с благоговением поместила письмо обратно в конверт, повертела в пальцах. Сердце сжималось, а отчего – не понять. Изумление? Трепет? Обрывки фактов вертелись в голове, Джесс пыталась их сопоставить, разместить по порядку.
Первое письмо адресовано мисс Н. Прайс – Нэнси. Эта Нэнси – подруга Стеллы, она с самого начала была в курсе, служила прикрытием. Дом принадлежал мисс Прайс. Стелла, вероятно, хранила здесь письма, чтобы их не обнаружил муж.
Джесс провела пальцем по толстенной стопке конвертов, затем бегло пролистала их, чтобы убедиться: почерк на всех один и тот же. Сколько же Дэн Росински настрочил писем! Джесс вернула письмо в коробку, на место, посмотрела на дату в круглом почтовом штемпеле на следующем конверте. Май сорок третьего. Тот, кто складывал письма, соблюдал строгую хронологическую последовательность.
Кровать заскрипела и провисла, когда Джесс забралась на розовое покрывало с ногами, уселась по-турецки и воззрилась на обувную коробку.
Просто голова кругом идет. Под картонной крышкой таится ключ к разгадке – кто такая Стелла Торн, где она может находиться сейчас, почему она позарез нужна Дэну Росински. В письмах раскрывается история любовной связи, что имела место чуть ли не столетие назад.
Обед в клубе для пожилых, обильный и горячий, был позабыт. Трясущимися руками Джесс взяла очередное письмо.