1943 год

– Ты что, есть не будешь? – Нэнси покосилась на кусок черствого миндально-изюмного пирога, который Стелла рассеянно крошила ложечкой. – Чем портить продукт, давай лучше я его съем. Я голодная как волк.

Стелла подвинула подруге свою тарелку. Она заказала пирог лишь потому, что почувствовала неодобрение официантки: мол, пустой чай дома нужно пить и нечего занимать столик в субботу, когда клиентов целая толпа. Нэнси опаздывала, Стелла тянула время. Аппетита у нее в последние недели не было, причиной она считала тревогу за Дэна.

Он уже выписался из госпиталя и вновь совершал вылеты. Каждое утро Стелла просыпалась с тошнотой и кислым вкусом во рту. Она считала, ей дурно от мысли, что Дэн в небе, над территорией Германии, и все вражеские зенитки нацелены на него одного.

Нэнси мигом проглотила пирог и достала из сумочки пачку сигарет, с виду очень дорогих. Прикурила, вальяжно развалилась на стуле.

– Все пятки себе стерла, – сообщила Нэнси, закидывая ногу на ногу, хвалясь туфлями из кремовой кожи на высоченных каблуках.

Работу в парикмахерской она давно бросила, жила на содержании у своего Лена, а дни проводила в магазинах готового платья и косметики. Впрочем, похоже, этот вид развлечения Нэнси не удовлетворял.

– Целый день бегаю как гончая! Сначала «Дебенхэм», потом «Фрибоди»… Ищу приличное платье. Знала бы я, что у них там одни только жалкие тряпки, я бы и ноги бить не стала. Мне нужно что-то особенное. Вот чтоб я вошла – и все сразу ахнули.

– Так у тебя есть купоны?

– Целая пачка! – Нэнси небрежно помахала сигаретой. – Лен к ним доступ имеет, вот и меня снабжает. Проблема в том, что на эти купоны нечего купить. А мне еще и чулки нужны. – Нэнси вздохнула и воззрилась на собственную вытянутую ногу, затем провела по чулку ладонью с пунцовым маникюром. – Чулок, Стелла, в Лондоне просто нет. Ни за деньги, ни за купоны, ни за девичью честь.

Вдруг ей пришла новая идея:

– Кстати, подруга! У тебя, случаем, не осталось пары чулочков? От янки твоего?

– Только те, что он подарил мне в Кембридже. Правда, я их уже надевала. Но они целые. Если хочешь, могу дать поносить.

Нэнси скисла. Живя с Леном, она избаловалась, стала брезговать ношеными вещами.

– Спасибо, не надо. Ты очень добрая, Стелла.

Чтобы скрыть досаду, Нэнси пыхнула сигаретой.

– А почему ты права не качнешь? Он думает, тебе пары чулок достаточно? В смысле, у них, у янки, ко всяким товарам доступ есть. Значит, твой – просто жмот. – Она хитро посмотрела на Стеллу. – А может, у него и другие клиентки имеются? Там, в деревне? А что? Девчонки небось бегают на базу, на танцульки?

Нэнси и раньше становилась грубой и резкой, если что-то было не по ней. Однако связь с Леном либо уничтожила все доброе, что заложила в ее душу природа, либо загнала его очень глубоко, спрятала под шелковыми блузками с черного рынка и под великолепным пальто, бог весть где добытым.

Стелла вспыхнула. Негодование разлилось по венам, стало жарко. Очень осторожно поставила она чашку на блюдце.

– Никто – слышишь, Нэнси, – никто не давал мне столько, сколько дал Дэн. Я и не мечтала о таких сокровищах.

– Охолонись. Война идет, а в войну клятвы в вечной любви не согреют. Я так считаю: не надо клятвы давать – давай лучше новые чулки да приличную помаду.

– Дэн не ограничивается клятвами.

– Неужели? Может, он тебе колечко подарил? Что-то я его не вижу.

Через секунду Нэнси сменила язвительность на унизительную жалость.

– Стелла, Стелла! У тебя крылышки, случайно, не пробиваются? Не хочу показаться жестокой, но не хочу и потом, когда янки твой в Штаты слиняет, слезы тебе вытирать. А ведь он слиняет, вот попомни мое слово. Завершит миссию, дождется ясной погоды – и прости-прощай. Нет, я не говорю, что ваши отношения ничего не значат, что от них нет пользы. Польза, конечно, есть. Но временная. У вас военный роман. Дело хорошее и нужное, да только чего-чего, а любви во время войны на всех хватает – в отличие от чулок.

Свою выстраданную речь Нэнси завершила глубокой затяжкой и мрачным взглядом в окно. Был солнечный сентябрьский день, впрочем, достаточно прохладный. Многие лондонцы уже извлекли пальто из платяных шкафов, смирились с тем, что лето кончилось.

– Он купил мне дом, – выдохнула Стелла.

Казалось, от ее слов само время на миг замедлило ход. Нэнси оцепенела, стала бледной как полотно.

– Дом? – Она потушила сигарету в дешевой жестяной пепельнице, сделала попытку усмехнуться. – Ну и где же этот дом?

– В Чёрч-Энде. Маленький, не новый, милый домик, последний в ряду. Я его люблю.

Эту фразу Стелла произнесла с вызовом. Нэнси словно не заметила.

– Ничего себе! То есть ты бросаешь преподобного?

Кивнув, Стелла сделала последний глоток. Чай успел остыть.

– Да. Мне не следовало выходить за него. Я тогда ничегошеньки не смыслила. Ни в жизни, ни в чем.

– И когда ты ему сообщишь?

– Пока не знаю. – На Стеллу навалилась ужасная усталость, уже привычная за последнее время. – Не так-то просто выбрать подходящий момент, когда Чарлз в Италии, за сотни миль. Сама понимаешь, в письмах о таком не пишут. Только представь: «Дорогой Чарлз, у нас нынче хорошо уродилась фасоль, преподобный Стоукс опять чуть не заснул во время проповеди, и, кстати, я от тебя ухожу». Наверное, придется ждать конца войны. Я слежу за новостями – прогресс налицо, значит, скоро все будет позади. Думаю, Чарлз вздохнет с облегчением. Конечно, для него внешние приличия очень важны, да только ему не хуже моего известно: зря мы поженились.

Нэнси вскинула тщательно прорисованные бровки. Стелла не могла понять, чему адресован ее скептицизм – перспективам скорого окончания войны или полюбовному расставанию Стеллы с Чарлзом.

– А как же святость брачных уз? Что Господь сочетал, того человек да не разлучает, и все в таком духе?

– Да, Чарлзу будет нелегко принять развод, надеюсь только, что он и сам захочет быть счастливым, особенно после всех военных лишений. Ведь Бог создал людей для счастья, разве нет?

Всю свою досаду Нэнси вложила в тушение окурка.

– По-моему, насчет Бога ты упрощаешь. Да и Чарлз так просто тебя не отпустит, ведь будет задето его мужское самолюбие.

Дни сделались гораздо короче. В огороде созрело все разом. Теперь, правда, легче было прокормить преподобного Стоукса, зато после стряпни Стеллу ждало бесконечное множество нудных заданий. Нужно было постоянно что-то копать или рвать, чистить, лущить, резать кружочками или соломкой, закатывать в простерилизованные банки или уваривать до состояния желе. Отлично уродились яблоки, и Стелла в ожидании убиения Зефирки заготавливала яблочный соус.

Дэну она пожаловалась: ей претит таскать очистки в броутоновский хлев, смотреть, как Зефирка тычется в них рылом, выуживает самые лакомые кусочки с неожиданным для свиньи изяществом, пребывая в счастливом неведении относительно своего ближайшего будущего. Стелле казалось, что, участвуя в откорме, она совершает подлость. Не отпускал суеверный страх: вдруг Господь глядит с небес, наблюдает за ее ежедневными хлопотами по хозяйству, за попытками скрыться от правды?

А правда в том, что скоро Стеллу ждет несчастье. И никуда не деться от мыслей о нем, не желают они прятаться в подсознании, лезут на поверхность, делают мучительными эти сентябрьские дни. Даже письма Дэна – прекрасные, исполненные любви – почти не утешали Стеллу. Беря письмо в руки, она отдавала себе отчет: Дэн писал его три-четыре дня назад, а за это время что угодно могло случиться. Цензоры тщательно вымарывали все, что не подлежало прочтению гражданскими, однако Стелла слушала еще и девятичасовые новости по радио. Ей хватало информации, чтобы понимать: совместное бомбардировочное наступление в разгаре.

Отпуск Дэну давали крайне редко. После тех благословенных дней в доме на Гринфилдс-лейн Стелле с Дэном лишь дважды удалось урвать у судьбы несколько часов (Дэн сопровождал грузовик с припасами), но ни одной ночи они вместе не провели. Дэн не имел возможности сообщать Стелле о своих перемещениях, и она не представляла, когда и как они снова встретятся.

Каждый день начинался надеждой, был исполнен ожидания, а заканчивался разочарованием и дурными предчувствиями. В довершение всего в последний раз Стелла и Дэн чуть не поссорились. Она хлопотала в доме на Гринфилдс-лейн, когда появился Дэн, и он шагнул прямо в ее объятия. Не говоря ни слова, они направились на второй этаж, где, опять же молча, занимались любовью с таким накалом чувств, что под конец волосы Стеллы были влажны от ее же слез.

Потом они спустились в гостиную, разожгли камин и устроились у огня. Пили виски, которое принес Дэн, и наблюдали, как вечереет за окном. Вся дрожа и пылая, готовая, если бы только это было возможно, впитаться в Дэна и впитать его в себя, и в то же время еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться от избытка чувств, Стелла потянулась к возлюбленному. Он мягко отстранился, шепнул:

– У меня больше нет презервативов.

– Мне все равно, – взмолилась Стелла.

– А мне не все равно.

Дэн вздохнул, сел ровно, запустил пятерню в волосы. Мышцы заиграли на его обнаженной спине. Стелла отметила, как он похудел, пока валялся в госпитале, и ее сердце сжалось, а желание слиться с ним утроилось.

– Ты мне слишком дорога, чтобы оставлять тебя с ребенком.

– Но я хочу ребенка.

– Я тоже. Только не сейчас. Я хочу, чтобы наши с тобой дети были зачаты и рождены в безопасном мире. Чтобы они росли, не зная страха и лишений. Чтобы каждый день были с нами обоими и чтобы их родители не крали минут – ни у войны, ни у кого.

– А если ты погибнешь? Если не увидишь этого идеального мира?

Слезы заструились у нее по лицу, закапали на колени в кольце тонких, почти прозрачных рук.

– Дэн, вдруг ты погибнешь? Оставь мне частицу себя! Тогда я хоть буду знать, ради чего живу!

– Родная, не надо таких жертв! – Теперь он стоял перед Стеллой на коленях, невыносимо грустный. – Ты – часть меня. Если я погибну, если не вернусь, ты должна жить для себя. Я хочу, чтобы у тебя был выбор, чтобы ты была свободна, могла при желании уйти от Чарлза, поселиться здесь, в этом доме, где никто тебя не обидит. Одной тебе будет трудно, очень трудно; но ты даже не представляешь, до какой степени усугубит ситуацию ребенок.

Стелла понимала, что Дэн прав, однако от этого ей было только хуже. Потом, когда он собрался уходить, она долго извинялась за свое по-детски глупое поведение, а он целовал ее нежно-нежно, и ясно было – он ни капли не сердится. А вот сама Стелла не могла себе простить, что испортила свидание, краткое и бесценное. Размолвка не давала ей покоя, она без конца мысленно прокручивала сцену спора в полной уверенности, что озвученные страхи теперь уж точно материализуются, что больше ей Дэна не увидеть, и она сама накликала беду.

С такими мыслями Стелла мыла посуду после утренней трапезы преподобного Стоукса. Мыло кончилось, жир не сходил. Яичный порошок и не думал растворяться в сероватой воде, на поверхности плавали амебистые кляксы, и вдобавок пованивали серой. Стеллу мутило.

Раздался стук в заднюю дверь. Не найдя в себе сил, чтобы пойти и открыть, Стелла крикнула:

– Войдите!

Появилась Ада в старом твидовом пальто поверх кухонного фартука, с шарфом на голове, поспешно прошла к столу, неся плетеную корзину и пряный, свежий осенний аромат.

– Доброе утро, милочка Стелла. Принимайте свежатинку.

И Ада вытащила из корзины нечто мягкое, завернутое в сырую газету, и плюхнула сверток прямо на стол. Побледневшая Стелла едва сумела прошептать:

– Что это?

Ада рассмеялась, отогнула бурые уголки газеты, явила рыхлый шмат блестящей алой плоти и клубок серых пухлых змей.

– Ливер, милочка, да еще подчеревок, да рубец. Ну и бекона кусок, разумеется…

Значит, Броутоны свою Зефирку забили.

В ноздри ударил металлический запах крови. Стелла прижала ладонь ко рту, к носу, отшатнулась от стола и едва успела в туалет, где ее жестоко вырвало.

– Вам лучше, деточка?

Ада с сочувствием и пониманием следила за тем, как Стелла пьет чай. Бренные останки Зефирки были вновь завернуты и убраны с глаз долой, но Стелла продолжала ощущать вонь мертвой плоти. С каких это пор у нее такой чувствительный нос?

– Да, спасибо, немного лучше.

Она сделала еще глоток. Вообще-то Стелла предпочла бы простую воду, но отказываться от приготовленного Адой чая показалось невежливо. И нельзя же было сознаться, что ее продолжает тошнить, и черной неблагодарностью выглядел бы намек, что лучше Аде уйти, оставить Стеллу одну. Ада сняла пальто, повесила на крючок – явно решила оставаться в приходском доме до тех пор, пока не убедится, что миссис Торн вне опасности. Словно пришпиленная взглядом Ады, Стелла вымучила улыбку.

– Осеннее обострение. Сразу как-то похолодало, дни стали короткие, вот я и расклеилась.

– И давно вы… расклеились?

– С неделю назад. Правда, раньше меня не тошнило. Наверное, это последствия зимней простуды. Я думала, что справилась с болезнью, оказывается, нет. Да еще работы столько в огороде…

Ада только усмехнулась.

– Ах вы, милая! Конечно, откуда у вас опыту взяться? Ну что, нашего полку прибыло?

Какого еще полку, недоумевала Стелла. Если Ада имеет в виду тех, кто снабжал Зефирку очистками, то на целый полк количество этих людей явно не тянет.

– Я хочу сказать, – в голосе Ады зазвучала нежность, – уж не беременны ли вы, миссис Торн?

Стелла опешила. Мысли закружились, как осенние листья на ветру. Беременна? Но ведь Дэн был так осторожен, так боялся сделать ей ребенка. Значит, вмешалась сама судьба – та самая судьба, что свела Стеллу с Дэном в разрушенной церкви. Как говорил Дэн? «Может, это часть некоего грандиозного плана, о котором известно только в горних сферах»?

– Беременна?

Внутри, в самом тайном уголке, затеплилась радость – робкая, подобная первым рассветным бликам на ночном горизонте. Теперь, когда ребенок уже существует, Дэн будет счастлив. Он будет счастлив стать отцом. Стелла почти слышала его блаженный смех под крышей домика на Гринфилдс-лейн.

Ада тоже заулыбалась.

– Что ж вы так удивляетесь, милочка? Вы ведь замужем. Исходя из своего опыта, осмелюсь предположить, что случилось это месяца два – два с половиной назад. То есть когда преподобный Торн приезжал на побывку.

Господи…

Чарлз.

Скула на каминном бортике, пепел на зубах. Липкая жижа между ног. Непотребство.

Робкая розовая радость погасла, рассвет не наступил.

Больничная администрация звонком оповестила: время посещений истекло. Резкий звук вернул Уилла в реальность. Подняв глаза, он с удивлением обнаружил, что за окнами совершенно темно. Зачитался. Голые оконные проемы с чернильным отливом – словно печати на тайном послании, защита от непосвященных.

Уилл потянулся, взъерошил волосы, взглянул на письмо, стиснутое в руке. Навыки быстрого чтения, которые он освоил еще в школе, а усовершенствовал в университете, позволили нагнать Джесс. Теперь Уилл понимал, почему она так прониклась судьбой Дэна Росински и Стеллы Торн. Он и сам проникся, даром что читал только письма Дэна, история влюбленных совершенно захватила его.

Уилл спрятал письмо в конверт. Вокруг поднимались другие посетители, тащили стулья обратно в коридор, шуршали пластиковыми пакетами.

Только Джесс оставалась неподвижной. Лежала в позе эмбриона, спиной к Уиллу. Может, спала? В щелях между завязками больничной рубахи виднелись дробные бледно-перламутровые позвонки. Уилл отвел взгляд. Что ему делать – уйти потихоньку, не тревожить Джесс? И вдруг она повернулась к нему. Глаза были полны слез, сияли, словно темные гладкие камешки в чистом ручье. Джесс села на кровати, протянула Уиллу письмо:

– Вот, прочти.

Он повиновался.

Дорогая Стелла!

Надеюсь, что ты никогда не получишь это письмо. Я намерен оставить его на базе. Если я не вернусь с задания, письмо будет отправлено…

– Наверное, его самолет подбили, – тихо сказала Джесс. – А Стелла решила, что он погиб. Смирилась с утратой.