Селена

Сразу после фотосессии мы попрощались с Грейс. Она по очереди обняла и расцеловала нас в обе щеки, прежде чем удалиться в свой кабинет, где у нее проходило совещание с одним из дизайнеров. Ремингтон схватил черную кожаную куртку с вешалки на стене у двери, надел ее, а затем помог надеть плащ мне. Как только я скользнула в него, он взял меня за руку. Мы вышли в туманное утро, направились к парковке и остановились напротив блестящего черного мотоцикла. Я взглянула на него, затем вверх на серое небо и посмотрела на Ремингтона.

— Ты не против? — спросил он, разглаживая большим пальцем складочку, образовавшуюся между моих бровей.

Я закусила губу. Что если пойдет дождь? Дороги станут скользкими, и для нас все может закончиться…

— Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Обещаю.

Я облизнула губы и кивнула. Наслаждение маленькими удовольствиями, которые я обещала себе, когда уезжала из дома. Кроме того, несмотря на беспечность, которую он излучал, он был очень осторожен. Это чувствовалось в каждом движении его сексапильного тела.

Я улыбнулась.

— Знаю.

Он кивнул, видимо, довольный моими словами. Может быть, то, как он заглянул мне в глаза, когда давал обещание, или стопроцентная уверенность, прозвучавшая в его голосе — что бы это ни было, я доверяла ему.

Ремингтон достал еще одну куртку из багажника под сиденьем, я сняла плащ, сложила его, положила в багажное отделение и натянула мотоциклетную куртку. Затем он взял шлем, надел его мне на голову и застегнул застежку под подбородком, глядя мне в глаза.

— У тебя красивые глаза.

Он улыбнулся.

— Спасибо. А ты, моя леди, выглядишь умопомрачительно, — он завязал в узел мои буйные кудри на спине, затем взял второй шлем, надел его и застегнул под подбородком.

— Лесть ничего тебе не даст.

— А я-то думал, что она заведет тебя достаточно, чтобы ты позволила мне вытворять с тобой всякие грязные штучки на этом мотоцикле, — он наигранно вздохнул, перекинул одно крепкое бедро, седлая мотоцикл, и протянул руку мне.

Святая Матерь Божья, до чего горячо!

Я вложила ладонь в его руку, и уселась позади него. Бешеное биение пульса отдавалось в ушах при мысли, как мы занимаемся этим на мотоцикле. Я поерзала, прижимаясь бедрами к его бедрам, обхватывая руками его подтянутую талию.

— Куда мы едем?

— Хочу показать тебе кое-что, — его голос звучал спокойно и собранно, но я почувствовала, как он дрожит, когда его рука легла на то место, где моя рука прижималась к его плоскому животу.

Я улыбнулась и прижалась лицом к его спине. Ремингтон не настолько контролирует себя, каким хочет казаться. По крайней мере, не со мной.

Ремингтон за рулем мотоцикла это нечто возбуждающее. Мышцы под его курткой перекатывались и бедра напряглись, когда мы вильнули и выскочили на улицу. Несколько прядей волос, выбившихся из узла, швырнуло мне в лицо. Я выглянула из-за его спины, и мой взгляд упал на его руки. Его сильные пальцы, сжимающие ручки руля, выглядели так, будто он умеет все. Он объезжал углы, несся по улицам, но сбросил скорость, когда движение стало слишком интенсивным. Кататься с ним — захватывающий процесс.

Ремингтон припарковал мотоцикл на улице Руже де Лиль (Примеч. Улица названа в честь Клода Жозе́фа Руже́ де Лиля — французского поэта и композитора, написавшего слова и музыку для революционного гимна «Марсельеза»), снял меня с мотоцикла, затем расстегнул ремень под подбородком, снял шлем, так же как и свой, и положил оба шлема в багажное отделение.

— Ты поднял меня так, будто я ничего не вешу. Мне это нравится.

Он пожал плечами.

— Ты не так уж много весишь.

Я закатила глаза, хотя мне польстили его слова.

Он протянул мне руку и повел по улице в сторону парка Тюильри. Удивительно, но я ощущала себя естественно, будто делаю это уже не первый год. Я бросила взгляд на него, гадая, помнит ли он наше первое свидание за ланчем, и встретилась с его понимающим взглядом. Его губы изогнулись в улыбке, демонстрируя ямочки, он поднял мою руку к своим губам, и я поняла, что он думает о том же самом.

Я полностью потерялась в нем, а также рассматривала окружающие виды, вдыхала запах мокрых листьев, поэтому только когда оторвалась от созерцания, поняла, что мы направляемся к музею Оранжери. (Примеч. Музей Оранжери — картинная галерея в Париже, представляющая работы импрессионистов и постимпрессионистов).

Мы подошли к пропускному пункту, Ремингтон предъявил два билета и переплел наши пальцы, пока вел меня на верхний этаж.

— Когда ты успел купить билеты?

— Я купил твой, после того, как отвез Адриана в садик.

Но не успела я поблагодарить его, как он уже тащил меня за руку и игриво улыбался мне через плечо. Я не удержалась и улыбнулась ему в ответ. Когда он выглядит вот так, он напоминает Адриана. Мы зашли в большую овальную комнату с девственно белыми полами. Повсюду на стенах, насколько хватало глаз, висели изображения белых лилий. Все вокруг меня исчезло — толпа туристов, бормотание — осталось только ощущение руки Ремингтона в моей руке и «Водяные Лилии» Моне. (Примеч. «Водяные Лилии» — серия картин Клода Моне, в которую входят приблизительно 250 картин, посвященных саду в имении художника).

Я глубоко втянула воздух, прижала руку к груди, изучая картины и игру света на зеленых, голубых и белых красках.

— Вау, — прошептала я, затаив дыхание от окружающей меня красоты. Когда я посещала раньше Париж, у меня не было возможности посетить этот музей. Я видела фотографии в журналах и в интернете, но никогда так близко. Никогда не видела их вот так. Почему я никогда не находила время, чтобы посетить это место?

Я обернулась к Ремингтону спросить его про картины, но замерла, увидев выражение на его лице. Это выражение на его лице я могла описать только как умиротворенное. Впервые я видела это выражение, когда зашла на кухню и увидела, как он общается с Адрианом, когда оставалась ночевать в его доме, и когда мы танцевали в клубе, а затем еще раз, после секса в тот день, когда он рисовал меня. И сегодня тоже, когда он держал меня в своих объятиях на моей кровати.

Он подошел и встал рядом со мной, притянул меня к своей груди, и его руки обхватили меня вокруг талии, прижимая очень близко к нему.

— Добро пожаловать в мою Крепость Одиночества, — прошептал он мне на ухо. Я откинула голову ему на плечо, и не смогла удержаться от смешка, сорвавшегося с моих губ.

— Крепость Одиночества? Как у Супермена?

Он кивнул.

— Когда я был ребенком, и когда бы мама ни привозила меня в Париж, она всегда приводила меня сюда. В первый раз, я сидел на скамейке и не хотел уходить. Мне нравилось, каким мирным было это место. Чистым, как будто ничто не могло просочиться через стены и уничтожить меня. Спустя какое-то время это стало у нас традицией. Она приводила меня сюда и уходила по своим делам, а позже забирала на обед или ужин перед тем, как мы должны были лететь обратно в Прованс. Когда с моим отцом все стало плохо, я пришел сюда. Я сидел здесь и смотрел на картины, представляя, что у меня совсем другая жизнь. После того как Колетт исчезла, большую часть своего времени я проводил здесь, размышляя, как мне жить дальше. Я думал, как буду воспитывать девятимесячного ребенка сам, хотя практически уже делал это последние четыре месяца.

Его голос звучал холодно, когда он произнес ее имя. Я хотела спросить, что случилось с его женой, но не хотела, чтобы он прекратил рассказывать. Я уже какое-то время хотела узнать о ней побольше. То, что он открылся мне, уже громадный шаг вперед. Поэтому я обхватила ладонями его руки и нежно сжала их, чтобы дать понять, что внимательно его слушаю.

— Впервые я встретил Колетт в клубе здесь в Париже, куда пришел вместе с друзьями. Мы очень хорошо поладили с самого начала. Ей был двадцать один год, и ее родители погибли в автокатастрофе за шесть месяцев до нашей встречи. Они вместе возвращались в Париж после летнего отпуска в Марселе. Она была опустошена. Уязвима. Мое желание защитить ее, быть там ради нее, захватило меня. У нее никого не было, кроме тетки, живущей где-то очень далеко, и меня. Она никогда не навещала дедушку с бабушкой. Отказывалась говорить мне причину, так что я перестал ее спрашивать. А через год мы поженились.

— Колетт была археологом и частенько путешествовала, пока не забеременела Адрианом. После рождения нашего сына она уехала туда же, где приостановила свою работу, будто его и не существовало. Я полагал, что ей стало скучно, и она спешила возобновить работу, — он тяжело вздохнул. — Ничто не могло удержать ее. Ни наш ребенок, ни, очевидно, я. Она путешествовала, но всегда возвращалась к нам. Однажды она вернулась домой очень энергичной и рассказала мне, что ее компания начинает археологические раскопки в Чили и ее берут в состав команды по раскопкам.

Ремингтон замолчал, как будто собирался с мыслями.

— Она оставила тебя и девятимесячного ребенка, — это был вопрос, но также и утверждение. Я все еще пыталась обдумать тот факт, что мать способна оставить своего ребенка, уехать на долгий срок, и ей было наплевать на все.

— Да. В этот раз она не вернулась. Самолет, в котором она возвращалась в Париж, упал на взлете и все, кто были на борту, погибли. Я помню, как похоронил ее кости, точнее то, что удалось найти. Я был потерян после случившегося. Понятия не имел, где начинается моя боль и где заканчивается потеря. Я был полностью опустошен. Встречался с женщинами, которые были похожи на нее или в них было что-то, что напоминало мне о ней, чтобы справиться с потерей. Были это их улыбки, волосы или глаза, все что угодно, лишь бы вернуть ее тем или иным способом. Моя мать заботилась об Адриане и обо мне какое-то время, — он глубоко вдохнул, собираясь с духом для следующих слов, и покачал головой. — Однажды я проснулся и, наконец, меня поразило, как низко я пал, пытаясь справиться с этим. Мне не понравилось, каким человеком я стал, и понял, что мой мальчик нуждается во мне. Я завязал со всем этим и постарался стать лучшим отцом и сыном, каким можно быть.

— О, Господи, мне так жаль, Ремингтон, — я повернулась и быстро обняла его, не заботясь о том, что в комнате полно незнакомцев. Я видела только его, чувствовала его боль. — Как тебе удалось? — спросила я. — Как ты в итоге собрал воедино разбитые куски и продолжил жить дальше?

— Адриан, — просто ответил он, взял меня за руку, и мы бродили бок о бок, когда две группы людей покинули зал. — К тому же я пообещал себе еще до рождения сына, что не буду таким отцом, каким был мой.

Я размышляла, как любовь может быть такой глубокой, настолько сильной, что изуродовала мужчину, на первый взгляд такого сильного, как Ремингтон. Она, должно быть, очень особенная женщина раз сумела завоевать его душу. Я крепче сжала его руку, пряча вспышку зависти, разрывающую мое сердце, и закрыла глаза, желая, чтобы это ужасное чувство ушло.

Боже, Селена. Мужчина, возможно, до сих пор страдает.

Должно быть, именно это было причиной, почему он выглядел таким рассерженным и уязвленным, когда я спросила его о жене во время нашего первого свидания. Затем я вспомнила письмо, упоминающее тот факт, что я похожа на его жену. Будет ли бестактно, если я спрошу его об этом?

— Однажды днем возле загородного дома ко мне подошла женщина и представилась как мадам Жирар. Ее муж работал с Колетт и был в той же команде, которую отправили в Чили. Имя звучало знакомо, и затем я вспомнил, что Колетт упоминала его довольно-таки часто.

По какой-то причине, я почувствовала, как внутри меня зародилось какое-то болезненное предчувствие. Я не дышала, пока ждала, что он скажет дальше.

— Его жена рассказала мне, что у Колетт был роман с месье Жираром около двух лет. Она наняла детектива, чтобы подтвердить свои подозрения.

— О, Ремингтон.

— После этого я понял, что существует вероятность того, что Адриан может и не быть моим биологическим сыном. Но мне все равно. Он мой сын, — он с жаром постучал себя кулаком по левой стороне груди. — Я решил, что не буду делать никакие тесты. Я просто знаю. В венах этого мальчика течет моя кровь.

Конечно же, его. Черты лица Адриана и Ремингтона так похожи, что нужно быть слепым, чтобы не увидеть, что они кровные родственники.

Мы продолжили бродить по комнате, мой разум был в смятении оттого, что я только что узнала. Теперь я понимаю его злость и боль, когда мы только встретились, но напрашивается вопрос…

— Как она выглядела? — спросила я. Я все еще не могла выкинуть это проклятое письмо из головы.

Ремингтон замер на середине шага, вынуждая остановиться и меня. Он изучал меня, а затем с трудом выдохнул.

— Она была брюнеткой с карими глазами. Единственное, чем вы похожи, это носы. Знаешь, слегка вздернутый кончик и ваши скулы. Во всем остальном вы разные, как день и ночь. Ты, — сказал он, крепче сжимая меня. — Ты моя гавань в шторм.

Казалось, гнев в моих венах утих.

— Я спрашивала тебя, напоминаю ли ее, перед тем как ушла из твоего дома, но ты не захотел сказать правду.

Он поморщился.

— Я боялся, что если открою тебе правду, ты уйдешь. Но это не имело значения, потому что ты все равно ушла, — в его голосе не было осуждения.

И я разрывалась между желанием отпустить свой гнев на волю и держать его на привязи. Как поступить, когда тебе говорят правду в лицо? Боже, я обожаю честность этого человека. Я почувствовала, что он заслуживает равноценной доли правды. Чего-то, чего нам обоим не хватало в наших браках.

— Ты ведь понимаешь, почему я ушла?

Он кивнул, нагнулся и поцеловал меня в лоб.

— Понимаю.

Я выдохнула и рассмеялась. Сегодня случаются очень неожиданные и сумасшедшие вещи.

— Ты понимаешь, что в некотором роде мы оба травмированные люди?

— Возможно, но благодаря тебе я становлюсь сильнее. Звучит ненормально, правда?

— Нет, — прошептала я, обдумав его слова. — В этом кроется чудесный смысл. Странный, но чудесный.

Потому что так и есть.