/Ульяна/

Утро выдалось прекрасное.

Потянувшись, я улыбнулась миру, перевернулась на бок и, продолжая чувствовать, как радостно порхают бабочки в животе, открыла глаза.

Мне снился чудесный сон. Море, солнце, пляж, я и Малкин. Идеальная комбинация. Он нежно держал меня за руку, целовал и даже говорил какие-то приятности.

Я млела, таяла и мечтала, чтобы происходящее не кончалось.

Но реальность не терпит, когда ее долго игнорируют, пришлось возвращаться из мира грез.

Напевая незамысловатый мотивчик всплывшей в голове мелодии, я села на кровати, еще раз сладко потянулась, зевнула и… закашлялась, чуть не отдав богу душу. Паника пробежалась липкой холодной волной от лба до макушки и вниз по позвонку, растаяв где-то в области нашей стыковки с кроватью.

Мои глаза вперились в одну точку, а бабочки в животе сдохли в конвульсиях.

На прикроватной тумбочке, куда я смотрела, лежал мой дневник. Личная, мать его, исповедь за каждый проведенный на новой работе день… И я эту чертову тетрадку туда не клала.

Мысли скакали в голове, как сумасшедшие, сбивая с толку и заставляя разрываться от неопределенности. Значит, кто-то действительно приходил в мой номер вечером, когда я уснула с дневником в обнимку, позабыв о безопасности. И, стоило подумать об этом, в ушах вновь зазвучал голос Малкина, желающий мне сладких снов. Приснилось? Возможно. Но как тогда тетрадь переехала с кровати на тумбочку? И что делать?! Как теперь быть?!

Я вскочила с постели и метнулась к общему балкону, разделенному лишь решеткой. Дернула двери на себя и замерла. Мне хотелось словно бы случайно встретить там начальника и понять, насколько много он успел прочитать. А если от корки до корки? Господи… Я мучительно покраснела, попятилась от балкона, столкнулась с комодом, отпрыгнула в сторону и едва не опрокинула напольную вазу с цветами.

Почему-то это отрезвило.

Подобное поведение было мне несвойственно и совершенно мне не нравилось. Ну, в конце концов, мы ведь оба взрослые адекватные люди…

– Рыбкина? – голос Малкина, раздавшийся с балкона заставил вздрогнуть. – Ты проснулась?

Я покачала головой, прижав руки к груди, чтобы хоть немного усмирить бешено бьющееся сердце.

– Ульяна, – снова позвал Александр Сергеевич, – я же слышал, ты уже встала.

Глаза мои расширились, в горле появился ком, не позволяющий сказать хоть слово.

– Ладно, сейчас зайду к тебе, – уже отдаляясь проговорил шеф.

Вдох-выдох, пять шагов в сторону тумбы. Схватив тетрадку, метнулась к ванной комнате и закрылась внутри, щелкнув замочком.

В дверь номера требовательно постучали.

– Фигушки я открою, – пробормотала, оказавшись у кабинки и включая воду.

Скинув с себя одежду, откинула дневник подальше, влезла под тугие теплые струи и остервенело намылилась, стараясь вообще ни о чем не думать.

Спустя пару минут вышла из душа, укуталась в полотенце, увидела брошенную в угол тетрадку и пробормотала, качая головой:

– Взрослые люди… Да-а, Рыбкина, ну ты даешь…

Вода привела меня в чувства, позволив наконец “остынуть” и мыслить разумно. Может, Малкин и не злится вовсе? Он ведь должен понимать, что написанное в дневнике – что-то вроде шутки? В общем, призвав всю силу воли в кулаки, я вышла из ванной, спрятала злополучную тетрадь в чемодан, замотав ее в пакет с трусиками и, перекрестившись, вышла на балкон.

– Александр Сергеевич? – проблеяла, шмыгнув носом. – Вы меня искали?

В соседнем номере раздались шаги. Сердце мое замерло, воздух застрял где-то в области трахеи, и на миг я решила, что вот-вот отключусь. Но нет, выдохнула.

– Что, проснулась? – появившийся с той стороны решетки Старовойтов отсалютовал мне чашкой, распространяя аромат свежесваренного кофе. – А мы с Саней тебя на завтрак звали. Еще не поздно, Михална, иди к нам. И не одевайся, в этом полотенце ты просто прелестна. Если Давид еще раз тебя пригласит, иди в нем, тогда даже вырез до зада переплюнешь.

– Сплетничаете, – мигом поняла я, и чувство страха отступило, сменяясь раздражением и тут же снова страхом: – А ты почему не на съемках? Неужели Давид отказал?

– Расслабься, акула шоу-биза, – нагло усмехнулся Макс. – Все у нас хорошо. Даже несмотря на твои выходки. Саня на то и дерет с меня бешеные проценты, что знает свое дело. Иди лучше кофе пить. В чайнике твоя порция остывает.

– Да я не голодная, – пробормотала, и в желудке громко обличительно заурчало.

– Точно? А то Саша две порции шакшуки заказал. Сказал, тебе понравилась. Или ты только с его сковородки с удовольствием ешь?

– Знаешь что?! – меня накрыло злостью.

– Неа, приходи, расскажешь, – заржал Макс. – Давай быстрее, а то дел по горло. Реально ведь голодной на весь день останешься.

– А где сам Александр Сергеевич? – осторожно уточнила я.

– В душе, – уже из номера отозвался Старовойтов. – Я тебе дверь открыл.

Поджав губы, я поплелась к шкафу, надела простенькое серое платье и, скрутив на голове улитку из волос, направилась в номер к шефу.

Наверное, примерно так же чувствовали себя приговоренные к казни.

Стучать в двери не стала. Вошла вся такая несчастная и готовая ко всему. Подняла взгляд от пола и уставилась на Малкина, ожидая расправы.

– А, Рыбкина, – беспечно бросил он, кутаясь в полотенце. – Твоя порция на столе. Ешь и побежим! Я пока оденусь.

– Есть? – переспросила, ошалело моргая.

– Есть, – подтвердил Александр Сергеевич, – вилку в руки и ко рту подносишь. Потом жуешь тщательно, но не медленно. Потому что через тридцать минут нам нужно быть в другом месте. Ты что, спишь еще, Ульяна?

– Н-нет вроде, – на всякий случай ущипнула себя, поморщилась. Точно не сплю.

– М-да, – шеф покачал головой, – ты это, шляпку надень, что ли, а то местное солнце безжалостно. И на ужине плохо стало, и сейчас доверия не внушаешь.

– Угу.

Жутко кося левым глазом в сторону начальства, прошла к столу и села перед подносом с едой.

– А где Макс?

– Умчался только что. Вызвали на съемки пораньше, – ответил начальник, закрываясь в другой комнате.

Я покивала, взяла вилку и, по инструкции Малкина, положила в рот яичницу, начав тщательно пережевывать.

И как понимать эти разговоры? Он сознательно меня испытывает? Или не прочитал в дневнике ничего нового? Или… не читал вовсе?

Крепко задумавшись, забылась и расслабилась. А зря. Малкин появился быстро и сразу огорошил:

– Как спалось, Рыбкина?

Я с трудом проглотила вставший в горле ком и уставилась на начальство. Отчего-то в его вопросе чудился двойной, а то и тройной смысл. Мол, пока ты спала, я все прочел и теперь решаю, как быть дальше.

– Неплохо, – ответила, отодвигая поднос.

– Неплохо! – хмыкнул Малкин. – Да ты просто провалилась в бессознательное, стоило увидеть постель. Даже двери не удосужилась закрыть. Не боишься залетных гостей?

Я пожала плечами, размышляя над тем, что написано в дневнике. И краснея.

– Слава богу, мне пришло в голову проверить, как ты себя чувствуешь, – продолжал издеваться Александр Сергеевич. – Стучу – ни звука, по привычке попытался войти – двери и открылись.

– По какой еще привычке? – с прищуром уточнила я.

Он улыбнулся, пожал плечами, прислонился бедром к столу. Так и замер, уставившись на меня и сложив руки на груди.

Я шмыгнула носом, налила себе водички и залпом осушила стакан. Сказать-то было нечего.

– Молчишь? – Малкин покачал головой. – Знаешь, Ульяна, тебя можно смело назвать Человек-приключение.

– Это плохо?

– Как посмотреть. Для работы не очень хорошо. Хотя… и тут можно найти положительные моменты.

Я отставила в сторону стакан, мучительно поборола страх и смело взглянула в лицо начальству:

– Вы его читали?

Малкин моргнул.

– Кого его?

– Ну… Мой… Тетрадку, с которой я уснула.

Тишина. Взгляд Александра Сергеевича, сначала озадаченный, быстро сменился на некое подобие догадки, и он медленно кивнул:

– Ага…

И посмотрел на меня так, что нифига не понять: правду говорит или нет. А я вдруг подумала, что если бы он открыл дневник, реагировал бы иначе: или орал, или стебался, или увольнял уже… Но не смотрел бы молча, вот так.

– И как вам… мои стихи?

Сделав самое честное лицо в мире, скрестила под столом пальцы. Вот сейчас и решится моя судьбинушка.

– Стихи? – брови Малкина взметнулись. В следующий миг он закашлялся в кулак, при этом уголки его губ вздрагивали, символизируя слишком хорошее настроение, а не болезнь. Спустя пару секунд он все-таки изрек сакраментальное: – Знаешь, я не ценитель, но у тебя неплохо получается.

– Трагический, про цветок и камень, читали? – с серьезным видом продолжала я, чувствуя, как с шеи свалилась двадцатикилограммовая гиря.

– И камень? – Малкин потер лоб, выпрямился, бросил тоскливый взгляд на окно. – Не дошел, наверное.

– Так он же там первый, – возмутилась я.

– Пролистал, должно быть, – отмахнулся шеф. – Но если чувствуешь, что там шедевр, так и быть: читай.

Я вытаращилась на него, понимая, что переигрываю, тоже посмотрела в окно и качнула головой:

– Не надо. Вы все равно в стихах не понимаете, сами признались. Так какие у нас планы?

Малкин облегченно вздохнул и ткнул длинным пальцем на свой ноутбук:

– Берем с собой. Ответим на письма по дороге. И едем договариваться о рекламе на местном телевидении. Я нашел пару знакомых, у которых есть знакомые, а у тех знакомые… Так вот, они запускают интересный проект, где знаменитые актеры и певцы зарубежных стран поют песню о мире во всем мире. Попробуем пропихнуть туда Макса.

– Макса?! Петь? Серьезно?!

– А чему ты удивляешься? У него отличный голос.

– Поверю вам на слово, – улыбнулась я. – Во сколько выезжаем?

– Уже. Потом на съемки заскочим, проконтролируем, что там и как. Формальности уладим по документам. Ну и вечером, возможно, сходим выгулять очередной купальник. Ты там отмечай, какие из них уже видели море. Да и мне надо бы плавки прикупить, раз такое дело…