Глава 1

Нортумберленд, Англия, 1816 год

— Мамочка, а моя рождественская свечка ещё горит?

Элли нежно поцеловала дочурку.

— Да, милая, горит. Не волнуйся и ступай в постель. Свечка на подоконнике внизу, где ты её и оставила.

— Светит в темноте, чтобы папа увидел и знал, где мы?

Элли помолчала. И когда она ответила, голос прозвучал хрипло:

— Да, родная. Папа узнает, что мы здесь, в тепле и безопасности.

Эми скользнула под старые одеяла и выцветшее лоскутное покрывало.

— А утром он будет с нами завтракать?

В горле Элли встал комок.

— Нет, дорогая, папа не придёт. Ты ведь знаешь.

— Но завтра же мой день рождения, и ты сказала, что папа придёт, — насупилась девочка.

Слёзы выступили на глазах у Элли, и она осторожно коснулась натруженной рукой щеки дочери.

— Нет, солнышко, это было в прошлом году. И ты знаешь, почему папа не пришёл.

Довольно долго обе молчали.

— Потому что я не поставила свечку на окошко?

— О, нет! — в ужасе воскликнула Элли. — Нет, дорогая, ты ни в чём не виновата, поверь. — Она сжала дочку в долгом объятии, поглаживая блестящие кудри, до тех пор, пока не сглотнула ком в горле, и сказала: — Дорогая, твой папа умер, вот почему он никогда не вернётся к нам.

— Потому что он не нашёл дорогу, ведь я не поставила свечку на окно.

Несчастный голос ребёнка ножом вонзился в сердце матери.

— Нет, сладенькая, свечка тут ни при чём. В папиной смерти никто не виноват. — Это была ложь. Харт сам свёл счёты с жизнью, но азартные игры и самоубийство были слишком страшной сказкой для ребёнка.

— Ну, хватит уже, — произнесла Элли как можно твёрже. — Завтра твой день рождения, ты уже большая — четыре года. И знаешь, что? Раз ты была такой хорошей девочкой и так помогала маме, утром тебя будет ждать потрясающий сюрприз. Но только если ты немедленно ляжешь спать.

— Сюрприз? Какой? — живо заинтересовалась малышка.

— Если я скажу, это уже не будет сюрпризом. Теперь засыпай. — Мать принялась напевать колыбельную, надеясь, что тревоги оставят её дитя.

— Я знаю, что это будет за сюрприз, — сонно пробормотала маленькая упрямица. — Папа приедет к завтраку.

— Нет, Эми, не приедет, — вздохнула Элли. — Папы нет уже год. Ты это знаешь, так почему настаиваешь?

— Это волшебная свечка, мамочка. Та леди так сказала. Можно загадать желание. Она вернёт папу, вот увидишь, — и, улыбнувшись, дочка юркнула под одеяло и там свернулась, как кошечка.

Элли нахмурилась. Ох уж эта жалкая цыганка со своими никчёмными сказками! Втайне от матери Эми обменяла полдесятка яиц и немного молока на толстую красную свечу. Вот уж действительно исполнение желаний! Больше смахивает на обычную рождественскую свечку, купленную втридорога. К тому же весьма жестокий трюк, коль старуха вбила ребёнку в голову, что свеча вернёт ей отца.

Те немногие воспоминания, что сохранились у Эми об отце, и то были приукрашены. Правда оказалась бы слишком болезненной для малышки. Харт никогда не был внимательным супругом и отцом. Сэр Хартли Кармайкл, баронет, хотел сына — наследника. Егоза со спутанными тёмными кудряшками и ясными синими глазами не представляла для него интереса. По правде говоря, она была совершенно ему не нужна, и он частенько об этом говорил — иногда и в присутствии Эми.

С щемящим сердцем мать смотрела на спящую дочь. Для неё не было ничего важнее на всём белом свете, чем её дитя. Элли подхватила свечу и направилась в свою спальню. Дрожа от пронзительного декабрьского холода, она быстро скользнула в толстую фланелевую ночную сорочку и легла в постель.

Она уже собиралась задуть свечу, как вдруг вспомнила о той, что всё ещё горит на подоконнике внизу. Свечи стоили денег. Элли не могла себе позволить жечь их просто так, без всякой определённой цели. Мать вспомнила личико дочери, только что умытое перед сном, светящееся надеждой, когда малышка ставила свечу на подоконник. У Элли перехватило горло. Она выскользнула из постели, снова надела туфли и завернулась в шаль. Она не могла себе позволить тех счастливых грёз, в которые так легко верят дети.

Элли уже спустилась до середины крутой узкой лестницы, когда внезапно дверь дома сотряслась от грохота ударов. Элли замерла. Жуткий холод пробирал до костей, коварные сквозняки кусали голые ноги, но она это едва замечала.

Стук повторился. Похоже, в дверь колотили кулаком. Элли не шевелилась. Едва осмеливалась дышать. За спиной что-то шевельнулось, и тихий голосок прошептал:

— Это сквайр?

— Нет, лапочка. Возвращайся в постель, — тихо и спокойно произнесла Элли.

Детская ладошка крепко вцепилась в её руку.

— У тебя рука холодная, мама. — Стук повторился, на этот раз дважды. Элли почувствовала, как дочка даже подпрыгнула от испуга. — Это сквайр?

— Нет, — твёрдо повторила Элли. — Он всегда поднимает крик, если я не открываю, верно? — Она почувствовала, как хватка на руке ослабла, когда до Эми дошли её слова. — Постой здесь, милая, я посмотрю, кто там.

Она спустилась ещё на шесть ступенек и теперь ей была видна входная дверь и крепкий деревянный засов, которой выглядел весьма внушительно. Элли быстро убедилась, что ключи мало что значат для её домовладельца.

Пламя волшебной свечки Эми прерывисто мерцало в темноте.

Кто-то снова постучал в дверь, уже не так громко, как прежде, и послышался низкий голос: «Помогите!»

— Это, должно быть, папа, — вскрикнула Эми прямо за спиной у Элли. — Он увидел мою свечку и наконец-то пришёл. — Девчушка проскользнула мимо матери и устремилась к входной двери.

— Нет, Эми, стой! — Элли бросилась за дочерью, едва не свалившись с лестницы, пытаясь помешать ребёнку впустить в дом бог знает кого.

— Но это же папа, мам. Это папа, — сказала Эми, силясь отодвинуть тяжёлый засов.

— Тихо, — Элли притянула ребёнка к себе. — Это не папа, Эми. Папа умер.

Их домик стоял на отшибе, скрытый за берёзовой рощицей. Но дальше по дороге располагался «Ангел» — постоялый двор, как магнитом тянувший к себе самую сомнительную публику. К Элли уже дважды приставали по пути домой. Учитывая наличие поблизости подобного притона, она ни при каких условиях не собиралась открывать дверь незнакомцу поздно ночью.

— Помогите! — снова донёсся тот же низкий голос. В этот раз он звучал слабее. Человек ещё дважды стукнул в дверь, теперь уже не так уверенно. Или как если бы силы покинули его, внезапно подумала Элли и закусила губу, всё ещё крепко прижимая к себе дочь. Возможно, это всего лишь подлая уловка.

— Кто там? — окликнула она. Ответа не последовало, лишь звук падения. И тишина. Элли с минуту нерешительно переминалась с ноги на ногу. И решилась.

— Оставайся на лестнице, дорогая, — велела она Эми. — Если это плохой человек, беги к себе в комнату и закрой дверь на засов, как я тебе показывала, поняла?

Эми кивнула, её личико сердечком было бледным и перепуганным. Элли прихватила самую тяжёлую сковородку, какая нашлась в доме, повернула ключ в замке и сняла засов. Подняв сковородку, она сделала глубокий вдох и распахнула дверь. Дождь со снегом заставил её вздрогнуть. Элли пристально вгляделась в темноту. Ни души. Ни звука. Всё ещё высоко держа сковороду, Элли осторожно сделала шаг, вглядываясь в темноту, и увидела огромное и холодное нечто у себя на пороге.

Это был мужчина, лежащий совсем неподвижно. Она наклонилась и коснулась его лица. Холодное. Бесчувственное. Её пальцы дотронулись до чего-то влажного, тёплого и липкого. Кровь. Рана на голове кровоточила. Мужчина ещё был жив, но умрёт, если она оставит его лежать на морозе. Бросив сковороду, Элли ухватила мужчину за плечи и потянула. Какой тяжёлый!

— Он умер, мама? — Эми спустилась вниз.

— Нет, милая, но он ранен. Нам надо втащить его в дом и согреть. Будь хорошей девочкой, беги и принеси мне коврик, что у камина.

Эми умчалась и в минуту обернулась с квадратным потёртым ковриком. Элли расстелила его как можно ближе к лежащему ничком мужчине и толкала раненого до тех пор, пока он не перекатился на коврик. Тогда она принялась тянуть изо всех сил. Эми тоже. Дюйм за дюймом они втащили мужчину в дом. Элли опустилась на пол, с трудом переводя дыхание.

Она снова заперла дверь на засов и зажгла светильник. На нежданном госте не было ни пальто, ни сюртука — лишь рубашка да бриджи. Обувь также отсутствовала, на ногах были заляпанные грязью чулки. А за окном декабрь, дождь со снегом и лёд.

Кровь обильно струилась из отвратительной раны на затылке незнакомца. Видно, ударили сзади. Трусливый удар. Его обобрали вплоть до пальто и ботинок и бросили умирать на морозе. Элли хорошо знала, каково это — лишиться всего. Внезапно покровительственным жестом она опустила ладонь на грудь мужчины. Она не смогла помешать преступлению, но не собиралась позволить человеку умереть.

Рубашка незнакомца была насквозь мокрой и ледяной на ощупь, тело под ней — угрожающе холодным. Элли быстро соорудила из чистой ткани повязку и обмотала голову мужчины так крепко, насколько осмелилась, чтобы остановить кровь.

— Нам надо снять с него эту мокрую одежду, — сказала она Эми. — Иначе он простудится до смерти. Можешь принести мне чистых полотенец из шкафа? — Девочка убежала, а Элли сняла с мужчины рубашку, нижнюю сорочку и мокрые грязные чулки.

Незнакомца жестоко избили. Кожа кое-где была содрана, на теле проступили синяки. Несколько синевато-багровых и тёмно-красных кривых отметин, словно его пинали ногами, и ещё чёткий отпечаток каблука на правом плече. Элли ощупала его рёбра и вознесла благодарственную молитву за то, что они, судя по всему, не были сломаны. Самое худшее — рана на голове, подумала она. Он выживет, если только не подхватил на морозе простуду.

Жёстким полотенцем она осторожно растёрла грудь, живот и руки мужчины. Во рту пересохло. Элли лишь раз доводилось видеть мужчину с обнажённым торсом. Но этот человек не был похож на её мужа.

У Харта грудь была узкая и костлявая, бледная и безволосая, живот мягкий, руки тоже бледные, гладкие и изящные. У этого мужчины грудь была широкая и твёрдая, но не костлявая. Он был сплошь крепкие мускулы, сейчас, правда, расслабленные, но всё же крепкие. Лёгкий пух мягких вьющихся волос покрывал смуглую кожу на груди, уходя за пояс бриджей. Элли старалась не замечать этого, продолжая растирать его полотенцем, возвращая тепло и жизнь в холодное тело.

Он удивительно чистый, подумалось ей. Его тело не отдавало таким кисловатым запахом, который у неё ассоциировался с запахом Харта. Этот мужчина ничем не пах — ну, может, слегка мылом, свежим потом и… кожей? Лошадьми? Как бы то ни было, решила Элли, находиться с ним рядом не являлось тяжким испытанием.

Несмотря на крепкие мускулы, мужчина был худ. Элли могла сосчитать его рёбра. А живот над поясом бриджей был плоским, даже чуть впалым. На коже она заметила множество мелких шрамов, не от недавних ран. Мужчина, который, возможно, всю жизнь воевал. Она взглянула на его руки. Не бледные руки благородного человека. Сильные, смуглые, натруженные, суставы сбиты и опухли. Быть может, он работает на ферме, или что-нибудь в этом роде. Это объяснило бы и мускулы, и худобу. Определённо, он не был богатым человеком. Одежда, пусть и хорошего качества, была старой и поношенной. Рубашку несколько раз неумело штопали. Как и бриджи.

Бриджи. Холодные и мокрые, они облепили его ноги. Их необходимо было снять. Элли сглотнула, потянулась к поясу, но задержалась, когда её дочь вбежала в комнату со стопкой полотенец в руках.

— Умница. Теперь, моя хорошая, беги наверх и принеси одеяло с моей кровати и горячий кирпич.

Эми снова умчалась, а Элли глубоко вздохнула. Она ведь знакома с мужской анатомией, твёрдо сказала она себе, расстёгивая промокшие бриджи. Была замужем. Но этот человек не был её мужем. И для начала, он гораздо крупнее.

Элли, перекатывая незнакомца на коврике, потянула с его бёдер бриджи, стягивая их всё ниже. Тяжёлая мокрая материя упрямо цеплялась за холодную кожу. Наконец, ей удалось справиться с ними. Дрожа, она села, откинувшись на пятки. Мужчина лежал перед нею обнажённый, а Элли уставилась на него, не в силах отвести взгляд. Затем поспешно набросила на бёдра мужчины полотенце.

— Это не твой папа.

Эми странно посмотрела на мать и снова побежала наверх. Элли подтащила мужчину как можно ближе к огню. Как только дочка вернулась с кирпичом, Элли поместила его в камин. Согрела немного супа и процедила его через материю в чайник.

— Суп из чайника? — захихикала Эми над этакой глупостью.

Элли улыбнулась, испытав облегчение от того, что девочка нашла причину посмеяться.

— Это займёт какое-то время, так что, юная леди, пора вам обратно в постельку.

— О, но, мама…

— Он ещё будет здесь утром, — отрезала Элли. — У нас тут уже есть один больной — не желаю, чтобы ещё и ты простудилась. Так что, мисс, живенько в кровать.

Она поцеловала дочку и мягко подтолкнула её к двери. Эми неохотно подчинилась. Элли спрятала улыбку. Её любопытная кошечка не спала бы всю ночь, если бы могла.

Она тщательно промыла рану на голове и наложила горячую повязку с травами, чтобы очистить рану окончательно. Незнакомец застонал и попытался отдёрнуть голову.

— Тшш. — Она провела рукой по его волосам, крепко удерживая припарку у раны. — Немного жжёт, но вам полегчает.

Мужчина затих, однако Элли чувствовала напряжение в его теле, словно какая-то его часть была в сознании. Защищалась. Она мягко успокаивала его, нашёптывая:

— Лежите спокойно. Никто не причинит вам вреда.

Постепенно его большое тело расслабилось.

Веки незнакомца дрогнули, и он медленно открыл глаза. Элли склонилась над ним, продолжая придерживать ему голову.

— Как вы себя чувствуете? — тихо спросила она.

Незнакомец ничего не ответил, глядя на неё синими глазами.

Как он себя чувствует? Так, словно голова вот-вот расколется. Он моргнул, силясь сосредоточиться на лице женщины. Хорошеньком лице, рассеянно подумал он. Нежная, гладкая кожа. Его взгляд скользнул по водопаду блестящих тёмных волос: от гладкого нежного лба до массы локонов, распавшихся вокруг плеч.

Кто она? И где они, чёрт возьми? На секунду он с трудом оторвал взгляд от женщины, осматривая комнату. Небольшая… коттедж? Его поместили в каком-то близлежащем коттедже? Иногда с ранеными так поступали: оставляли на сомнительное попечение крестьянок, пока продолжался бой … он нахмурился, стараясь припомнить. Они выиграли битву или проиграли? Или она всё ещё длится? Мужчина прислушался. Нет, грохота орудий не слыхать.

Он снова посмотрел на женщину. Сам вид дома ничего ему не говорил, но женщина… Он не мог отвести от неё взгляда. Добрые глаза, с беспокойством глядящие на него. Мягкие губы в тревоге сжаты. Прелестные губы. Волнуется? Или напугана? Он понятия не имел.

Мужчина попытался пошевелиться и услышал собственный стон. Голова просто раскалывалась от боли. Как будто кто рубанул по ней топором. Как это случилось? Шла кровь? Он попытался ощупать голову и обнаружил, что не может пошевелиться. Он в ловушке, проклятье! Не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Кто-то связал его. Его взяли в плен. Он начал вырываться.

— Тише, — успокаивающе произнесла женщина. Она принялась ослаблять путы на его руках. — Всё хорошо. Я просто плотно укутала вас в своё одеяло, вы же весь промокли, и я боялась, как бы вы не простудились.

Он посмотрел на неё. Кровь словно молотом стучала в висках. Болело всё тело, но хуже всего было голове. Его охватило смятение, и голова пошла крýгом.

Но тут его осенило. Женщина говорила по-английски. Не по-португальски, не по-испански или французски. По-английски — и не с каким-то там иностранным акцентом, а правильно. На его языке. Так где же они? Он попытался заговорить, спросить её. Его губы будто бы шевелятся, но язык не слушается. Его словно отрезали. Он чувствовал, как движутся его губы, но слова не шли. Сосредоточив взгляд на лице незнакомки, он попытался направить все силы на то, чтобы задать вопрос. Вопросы. Они просто разрывали его мозг.

Женщина снова опустилась на пол подле него и нежно отвела волосы ему со лба. Это было так хорошо, что он на мгновение прикрыл глаза, смакуя ощущение.

— Боюсь, у меня нет бренди, — извиняющимся тоном произнесла она. — Есть только суп. Вот, выпейте немного. Он придаст вам сил и согреет.

Согреет? Неужели ему надо согреться? Он понял, что дрожит. Он поднял голову, и хотя понимал, что женщина обращается с ним со всей возможной осторожностью, всё равно в висках застучало, перед глазами всё завертелось, и он почувствовал, что теряет сознание. Но потом женщина прижала его голову к своему плечу, крепко, и надёжно, и… как-то участливо. И он ухватился за её бедро, упрямо цепляясь за остатки сознания, и постепенно почувствовал, что затягивающая его чернота отступила.

Он вздрогнул, когда что-то клацнуло о зубы.

— Это всего лишь чайник, — тихо проговорила женщина. — В нём тёплый бульон. Выпейте, он вам поможет.

Ему хотелось сказать ей, что он всё-таки мужчина и в состоянии выпить бульон сам, из чашки, а не из чайника, как какой-то беспомощный младенец, но слова не шли с языка. Женщина наклонила чайник, и он должен был либо сделать глоток, либо пролить бульон на себя. Он проглотил. Бульон был хорош. Тёплый. Вкусный. Питьё согрело его изнутри. А она была такой славной и мягкой — её грудь у его лица, рука, обнимающая его, удерживая его подле себя. Ощутив слабость, он закрыл глаза и позволил кормить себя, как ребёнка.

Он пил бульон медленно, маленькими глотками. Лица касалось тёплое дыхание женщины. Казалось, она знает, по сколько давать ему отпить и когда ему надо отдохнуть между глотками. Он чувствовал запах её волос. Хотелось повернуть голову и зарыться в них лицом. Вместо этого он пил бульон. В очаге трещал огонь. Снаружи завывал ветер, стуча в двери и окна. В домике было холодно, пол под ним был твёрдым и промёрз, но, как ни странно, мужчине было тепло, уютно и безопасно.

Полусидя, полулежа подле незнакомой женщины, он покончил с бульоном и позволил ей вытереть ему губы, как маленькому. Минуту-другую они просидели в обоюдном молчании, а в голове у него водоворотом кружились невысказанные вопросы, также как кружился, закручивался вихрем ветер за окном.

Внезапно к нему пришло осознание того, что под одеялом он совсем голый. И уставился на женщину с ещё одним молчаливым вопросом. Кто она такая, что раздела его?

Словно угадав, чего он хочет, женщина зашептала ему на ухо:

— Вы оказались у моего дома примерно час назад. Не знаю, что с вами стряслось до этого. Вы были полураздеты и насквозь промокли. Замёрзли. Бог знает, сколько вы пробыли на морозе и как добрались до моего дома, но у дверей вы потеряли сознание…

— Папа уже проснулся? — раздался голосок, похожий на птичью трель.

Папа? Он открыл глаза и уставился на подвижное личико, с которого на него смотрели блестящие любопытные глазки. Дитя. Девчушка.

— Сейчас же в постель, Эми, — строго сказала женщина.

Мужчина вздрогнул и дёрнул головой, и в глазах снова потемнело. Когда он открыл их, то не знал, сколько времени прошло. Он уже не опирался на плечо женщины, а детское личико исчезло. А он весь дрожал, и сильно.

Женщина склонилась над ним, в тёмных глазах отражалось беспокойство.

— Простите, — пробормотала она. — Я не хотела вас трясти. Дочь напугала меня, только и всего. Всё в порядке? — лёгкая морщинка залегла между бровями. — Кровотечение прекратилось, и я перевязала вам голову.

Он едва понимал её. Всё, что он понимал, это только то, что голова болела невыносимо, и женщина беспокоилась за него. Он поднял руку и медленно провёл по её щеке тыльной стороной. Всё равно что потрогать прекрасный, прохладный, мягкий шёлк.

Она вздохнула и отстранилась.

— Боюсь, вы замёрзнете, если я оставлю вас здесь на каменном полу. Даже если огонь будет гореть всю ночь — а дров всё равно не хватит — каменный пол утянет всё тепло.

Он только смотрел на неё, стараясь побороть дрожь в теле.

— Вас можно согреть только в постели. — Женщина покраснела и отвела глаза. — У… у меня всего одна кровать.

Он нахмурился, стараясь понять, что она говорит, и не в силах отгадать, почему она так нервничает. Он всё ещё не помнил, кто она такая — удар совсем его доконал, — но девочка назвала его папой. Он пытался думать, но это лишь причиняло новую боль.

— Она наверху. Кровать. Я вас туда не дотащу.

Недоразумение разъяснилось. Незнакомка беспокоилась насчёт его способности подняться наверх. Он кивнул и стиснул зубы, переживая накатившую новую волну дурноты. Уж это-то он мог сделать ради женщины. Он поднимется по лестнице. Ему не нравилось, что она волнуется. Он протянул ей руку и заставил себя подняться. Жаль, что ему никак не вспомнить её имя.

Элли схватилась за протянутую руку и тянула, пока мужчина не встал прямо — дрожащий и ужасно бледный, но он стоял на своих ногах и был в сознании. Она подоткнула одеяло ему подмышки и завязала узлом на плече на манер тоги. Элли надеялась, что ему достаточно тепло. Босые ноги, скорее всего, мёрзли, но лучше пусть так, чем он запутается в одеяле и споткнётся. Или окажется голым.

Элли подставила мужчине плечо и повела к лестнице. Сперва надо было войти в узкую дверь с низкой притолокой — дом явно не был рассчитан на такого высокого человека, как незнакомец.

— Пригните голову, — сказала Элли. Он послушался, но потерял равновесие и качнулся вперёд. Элли, вцепившись в него, прислонила к двери, чтобы удержать на ногах. Испугавшись, что мужчина выпрямится и ушибётся о притолоку, она обхватила его голову одной рукой, притягивая ближе к своей. Незнакомец повис на ней, полубессознательно, тяжело дыша, одной рукой обнимая её, другой ухватившись за перила. Его губы, оказавшемся совсем близко к её лицу, побелели от боли.

Наверх вели всего четырнадцать узких крутых ступеней, но потребовалось сверхчеловеческое усилие, чтобы довести незнакомца до второго этажа. Мужчина, казалось, вот-вот потеряет сознание, если б не сосредоточенное выражение лица и не упрямые шаги, когда он медленно переставлял ноги. Непослушными руками он ухватился за перила и буквально втаскивал себя наверх, отдыхая после каждого шага, шатаясь от слабости. Элли крепко обнимала его, поддерживая изо всех сил. Он был крупным мужчиной, она бы не смогла удержать его, начни он падать. А если упадёт, то может уже и не очнуться.

Они едва ли обменялись несколькими словами, это была тяжёлая молчаливая битва. Один болезненный шаг за другим. Время от времени Элли ободряюще бормотала: «Мы прошли уже почти половину», «осталось всего четыре ступеньки», — но не имела ни малейшего понятия, понимает ли её незнакомец. Единственные звуки, которые он издавал, были напряжённый хрип или резкий болезненный стон в самом конце этого испытания. Одной лишь силой волей он цеплялся за остатки сознания. Элли ещё не приходилось видеть такого упрямства или такой силы духа.

Наконец они добрались до конца лестницы. Прямо перед ними была комнатушка, куда втиснули кроватку Эми, — клетушка размером не больше шкафа, но вполне уютная и тёплая. Направо была спальня Элли.

— Пригнитесь ещё раз.

Теперь она была готова, когда мужчина снова качнулся вперёд и, спотыкаясь, вошёл в комнату. Ей удалось направить его в сторону отгороженного пологом алькова, где была её постель. Незнакомец со стоном повалился поперек кровати и застыл, не шевелясь. Элли, задыхаясь, упала рядом, ослабев об облегчения. Её дыхание клубилось паром в ледяном воздухе. Надо укрыть мужчину, пока он ещё не остыл от трудного подъёма по лестнице.

У Элли не нашлось для него ночной сорочки. Он был слишком широк в плечах и груди для любой её одежды, а вещи, оставшиеся после Харта, она давно продала. Два её тонких одеяла не казались настолько тёплыми, чтобы спасти лежащего без сознания незнакомца от простуды. Самые толстые и тёплые одеяла были в постели Эми.

Элли укрыла мужчину простынёй и подоткнула края под тело. Собрала всю свою одежду и набросила поверх — платья, шали, выцветшую мантилью, поношенный плащ — всё, что укроет от холода. Достав горячий кирпич, она положила его в ноги мужчине и отошла. Больше для него ей нечего было сделать. Тут Элли поняла, что сама дрожит. И ноги замёрзли. Обычно она забиралась в постель, чтобы согреться.

Но сегодня в её постели посторонний.

Кроватка Эми была всего лишь узкой лежанкой, по размерам подходившей только ребёнку. Там не было места для Элли. Камин внизу постепенно гаснет. Она уселась на стул, подтянула колени к груди и как можно плотнее завернулась в шаль, создавая иллюзию тепла. Элли посмотрела на незнакомца. Он лежал, такой тёплый, расслабленный, в уюте, в то время как она, обхватив себя за плечи, пыталась согреться. Он слаб. Он без сознания. Он не узнает, что она лежала рядом с ним.

На цыпочках приблизившись к постели, Элли взглянула на мужчину. Он лежал на спине, дыша ровно и глубоко. В слабом свете свечи белая повязка резко выделялась на фоне смуглой кожи и густых тёмных взъерошенных волос. На худых щеках была заметна тень щетины. В её постели он казался таким огромным, тёмным, угрожающим. Он занимал на кровати гораздо больше места, чем она сама. А что если он очнётся? Нет, так нельзя. Элли поплелась обратно на стул. Становилось всё холоднее. Вокруг неё гуляли сквозняки, кололи её кожу, впивались, как крысы. Стук её зубов эдаким безумным эхом вторил глубокому и ровному дыханию мужчины.

Выбора не было. В конце концов, это её кровать. Если она замёрзнет насмерть, пользы от этого, что ему, что ей не будет. Что такое приличия, когда речь идёт о её здоровье? Элли помчалась вниз за сковородой. Она глубоко вздохнула, плотнее закуталась в простыню и ступила за полог со сковородкой в руке. Чувствуя, что сжигает за собой мосты, она задвинула занавеси, отсекая сквозняки. В крошечном закрытом пространстве она чувствовала себя ещё более наедине с незнакомцем, чем когда-либо…

Снаружи в окна стучали градины.

Осторожно, украдкой Элли затолкала сковороду под матрас, так, чтобы можно было дотянуться, и скользнула под одеяла. Мужчина не просто лежал в её постели, он занял её почти целиком. И почти все одеяла. Элли внезапно оказалась прижатой к нему от плеча до лодыжки. Старые простыни — вот единственная преграда между ними. Беспокойство не покидало её. Она толкнула мужчину:

— Ш-ш-ш! Вы очнулись? — её рука застыла в воздухе, готовая в любой момент схватить сковородку.

Незнакомец не пошевелился, он просто лежал, дыша медленно и ровно, как и в последнюю четверть часа. Элли попыталась отодвинуться, но от его веса матрас прогнулся, и она всё время скатывалась под бок мужчине. Это было очень тревожное ощущение. Она поёрзала, стараясь увеличить расстояние между ними. Простыня сбилась, замёрзшие пальцы коснулись его длинных ног… и Элли вздохнула от удовольствия. Он был такой тёплый, просто как печка.

Уж не лихорадка ли? Элли протянула руку в темноту и коснулась лба мужчины. Вроде бы холодный. Но это, возможно, от ледяного ночного воздуха. Она скользнула рукой под одеяло, чтобы пощупать грудь. Кожа была тёплой и сухой, мускулы под ней — твёрдыми. Не чувствовалось, что незнакомца лихорадит. Он был такой… приятный.

Элли отняла руку и завернулась в свой кокон из одеял. Она решительно закрыла глаза, пытаясь прогнать беспокойство от того, что в её постели находится мужчина. Разумеется, спать она не станет — её пугала возможность, что он очнётся, — но, во всяком случае, она хотя бы в тепле.

Строго говоря, ей прежде не приходилось спать в одной постели с мужчиной. Харт не утруждался оставаться с ней дольше, чем было необходимо. После соития он немедленно уходил, а как только Элли понесла, то вообще перестал ложиться с ней в постель. Так что само по себе ощущение спящего подле неё мужчины вызывало… беспокойство.

Она чувствовала его запах, запах мужского тела, аромат травяной припарки, которую она приложила к ране. Его большое тело заполнило постель. Одеяло приподнялось так, что между ним и телом Элли оказалось пустое пространство, куда проникал холод. Она придвинулась ближе, чтобы уменьшить этот разрыв, но всё ещё лежала скованно, отстраняясь от незнакомца, от места, где прогибался матрас.

Медленно и как-то само собой тепло его тела согрело Элли, и постепенно её напряжение ослабло. Её успокаивало то, что мужчина лежал неподвижно, убаюкивал ровный ритм его дыхания, и, наконец, она уснула.

А во сне её тело прижалось к его, невольно заполняя всё ещё остающееся между ними пространство. Холодные пальчики её ног, выбившись из простынного кокона, касались его обнажённых ног. Рука Элли покоилась на тёплой, твёрдой и широкой мужской груди между слоями укрывающей их ткани.

Элли разбудило тусклое зимнее солнце, освещавшее маленькую пустую комнатку, пробиваясь через занавеси алькова. Чувствуя уют, спокойствие и довольство, Элли сонно зевнула, потянулась… и поняла, что прижимается к мужскому боку, ногами обхватывает его ногу, ещё и рукой обнимает.

Она выскочила из постели, как камень из катапульты, и встала, дрожа на холоде, уставившись на незнакомца, недоумённо моргая, припоминая недавние события. Затем схватила что-то из одежды и поспешила вниз, развести огонь.

Мужчина проспал весь день. Не считая того, что он спал как убитый, Элли не смогла обнаружить каких-либо ещё признаков нездоровья. Несколько раз она проверяла рану на голове. Рана больше не кровоточила, не наблюдалось и следов инфекции. Дыхание мужчины по-прежнему было глубоким и ровным. Его не лихорадило, он не ворочался в постели. Время от времени он что-то бормотал, и каждый раз Эми неслась вниз, чтобы передать это матери.

Девочка была им просто очарована. Элли удалось убедить её не называть мужчину папой, но отогнать её от постели было невозможно. На улице слишком холодно, чтобы отпустить ребёнка поиграть, а размеры домика предполагали, что раз Эми не внизу с матерью, то она наверху смотрит на незнакомца.

Это безопасно, твердила себе Элли. И даже мило. Пока Эми наверху играла в куклы, она рассказывала спящему какие-то длинные, путаные сказки и немножко фальшиво пела песенки. Она рассказала о своей волшебной рождественской красной свече, которая привела его домой. Девочку, казалось, не заботило, что человек не отвечает на её болтовню, а просто спит.

Совсем другое дело будет, когда он очнётся. Если он вообще когда-нибудь очнётся.

Возможно, следовало пригласить доктора Джидса. Но Элли его недолюбливала. Доктор Джидс модно одевался, но рабочие инструменты у него были грязные. Он сделает мужчине кровопускание, даст какую-нибудь гадость собственного изобретения и заломит за это втридорога. У Элли было мало денег и ещё меньше доверия к этому врачевателю. Кроме того, Джидс был другом её домовладельца.

Элли сложила рубашку, теперь чистую и сухую, и бриджи из оленьей кожи на сундук в своей комнате. Обе вещи когда-то были отменного качества, но теперь выглядели сильно изношенными. Однако ничего удивительного в том, что такую одежду носит бедный работник с фермы. За последний год она с удивлением узнала о том, как бурно развивается рынок поношенной одежды — продавали вещи, сменившие двух, трёх, а то и четырёх хозяев. Теперь Элли знала, что за несколько пенни или фартинг можно продать даже то, что она привыкла считать лохмотьями.

Вспоминая прошлое, она поняла, что продавала свои вещи слишком дёшево. Украшения, мебель, драгоценные безделушки, одежду Эми, её чудесный кукольный домик с искусно изготовленной мебелью, крошечных куколок с их прелестными нарядами и очаровательными миниатюрными пустячками — теперь она могла бы продать их с гораздо большей выгодой. Тогда она ещё не знала цену вещам.

И всё же они с дочерью не умирали от голода и холода, и от теперешнего кукольного домика Эми получала такое же удовольствие, пусть он и сделан из коробки из-под сыра, а кукол и мебель для них Элли смастерила сама из того, что нашлось под рукой.

Она осмотрела другие вещи незнакомца. Ценного было мало — только его одежда. Чулки были из плотной грубой материи, но от того, что мужчина шёл без обуви, они порвались, и Элли пока не успела заштопать дыры. Ей не удалось найти ничего, что указывало бы на то, кто такой этот человек, только в кармане бриджей отыскался смятый батистовый платок, весь в засохшей крови. Неуместная вещь для такого человека. Платок совершенно не вязался ни с сильными руками, ни со сбитыми костяшками.

Элли вспомнила, как эти самые сбитые пальцы так нежно скользили по её щеке, и вздохнула. Такой неосознанный жест… но ослабил всю её решимость держать незнакомца на расстоянии.

Ведь я его совсем не знаю, упрямо твердила себе Элли. Драчун, а то и вор. Она надеялась, что платок он не стащил. Довольно и того, что в её постели спит посторонний, не хватало ещё, чтобы он оказался вором.

Тук-тук-тук! Элли аж подпрыгнула.

Глаза Эми расширились от испуга.

— Кто-то пришёл, мама, — шепнула она.

— Миз Кармайкл? — проорал хриплый голос.

— Всё хорошо, лапочка. Это Нед. Подожди здесь.

Элли отложила рукоделие и отправилась открывать дверь, но остановилась на секунду и повернулась к дочери:

— Не говори Неду или ещё кому-нибудь о том человеке наверху, хорошо? Это секрет, милая.

Дочка торжественно поглядела на неё голубыми глазками и кивнула:

— Всё из-за сквайра, — решила она и отправилась играть с кукольным домиком.

Элли бессильно прикрыла глаза, жалея, что не может защитить дочь от такой мрачной действительности. Но ничего не поделаешь. Она отворила дверь.

— Вот, принёс вам молока и творога, как вы хотели, миз Кармайкл, — произнёс мужчина, стоящий на крыльце, и добавил: — Подумал, может, и эти на что сгодятся. — Он протянул ей заячьи тушки. — Славное из них выйдет рагу. И сквайру не обязательно говорить, а? — Он подмигнул и повернулся, чтобы уйти.

— Нед, не нужно! — Элли была в ужасе, но в то же время не могла удержаться и крепко прижимала тушки к себе. Прошло уже много времени с тех пор, когда они с Эми ели мясо, а теперь Неда могут повесить за браконьерство. — Ни за что на свете не хотела бы навлечь на вас бе…

Нед засмеялся:

— Боже вас сохрани, миссус, обо мне не волнуйтесь — уж я всю жизнь хожу за хозяйской скотиной, как мои папаша и дед.

— Но…

— Это подарок на именины маленькой мисси, — отмахнулся седой мужчина.

Элли нечего было ответить. Спорить означало пренебречь подарком Неда, и она бы никогда так не поступила.

— В таком случае спасибо, Нед. Мы с Эми насладимся ими сполна. — Она улыбнулась и жестом пригласила Неда войти. — Не зайдёте ли тогда на тарелочку супа — у меня как раз греется на огне.

— О, нет, нет, спасибо, миссус. Я б не осмелился. — Он неловко потоптался на месте, коснулся лба и скрылся в лесу прежде, чем Элли смогла сказать что-то ещё.

Элли смотрела, как он уходит, тронутая и его неуклюжестью, и гордостью, и рискованным, но щедрым подарком. Тушки зайцев оттягивали ей руку. Это настоящий пир. И чем скорее они окажутся в горшке, тем безопаснее будет для всех заинтересованных сторон. Она собиралась испечь творожные пирожки на день рождения Эми. Теперь же они насладятся и хорошим мясным рагу — получится почти настоящий праздник. И если человек наверху очнётся, у неё будет сытная еда и для него.

Она улыбнулась про себя, торопливо свежуя первую тушку. Она-то считала его вором из-за батистового платка. Кому и указывать пальцем, Элли Кармайкл, гордой обладательнице двух незаконно умерщвлённых жирных зайцев…

Незнакомец наверху проспал всю ночь и весь день. Элли смотрела на него и жалела, что не может ничего поделать. Она хотела, чтобы он очнулся. Хотела, чтобы он покинул её постель. Хотела, чтобы он ушёл. Её беспокоило то, что он лежит там, под её одеялами. Днём с этим легко было примириться и, принимая во внимание то, что он не мог причинить вреда, можно было позволить Эми посидеть возле него, обращаясь со спящим — который был им абсолютно никем — как с одной из игрушек. Днём её это не страшило. Теперь же…

Она плотнее завернулась в шаль, призывая на помощь всю храбрость, чтобы снова улечься рядом с ним. В ночных тенях он, казалось, вырос ещё больше, стал таинственнее и опаснее. Такое очень мужское тело угрожающе привольно раскинулось на кровати.

Но за всю ночь и день он ни разу не пошевелился. Ещё одна ночь с ним в одной постели ему уж точно не навредит. Кроме того, выбора у Элли всё равно не было. Нет, вернее — она уже сделала выбор, шепнул ей внутренний голос. Она могла бы позвать на помощь. Мужчину бы забрал церковный приход, но незнакомец бы не получил должного ухода — с его-то бедной одеждой. Раненый джентльмен — да, доктор или сам хозяин присмотрели бы за ним. Но со времён победы над Наполеоном в Англии было слишком много раненых бедняков. Они вернулись и на какое-то время стали героями. Теперь, несколько месяцев спустя, они искали работу или просили подаяния на улицах, их стали считать отребьем. Какая разница, если ещё один отправится на тот свет.

И бедных вдов с дочерьми тоже хватало.

Элли не могла его бросить. Каким-то образом, не обменявшись с незнакомцем и парой слов, она стала чувствовать ответственность за него — не важно, знает она его или нет, вор он или честный человек. Он был беспомощен и в нужде. Элли на собственном опыте знала, что это такое. И она поможет ему.

Без лишних размышлений она завернулась в отдельную простыню — всё-таки она ещё не совсем утратила чувство приличия — и скользнула в постель рядом с мужчиной. Вздохнула от удовольствия. В холодную зимнюю ночь он точно был лучше горячего кирпича.

Всё было немного странно. Элли привыкла к мужскому запаху и даже находила его притягательным. То, что матрас прогибался под тяжестью незнакомца, не смущало её, и она не пыталась отодвинуться. В конце концов, если между ними будет слишком много пустого пространства, туда проникнет холодный воздух. Однако, вспомнив, в какой нескромной позе она проснулась, Элли решительно повернулась к мужчине спиной. Всё-таки не столь интимно лежать спиной к постороннему человеку, сонно подумала она, устраиваясь попкой возле его бедра.

Как и в прошлый раз, тепло его тела, ровный ритм глубокого дыхания убаюкали Элли, и она уснула. Снова прижавшись босыми пальцами ног к его ногам.

Элли медленно просыпалась от восхитительного чувства… удовольствия. Ей снился совершенно очаровательный сон. Она не открывала глаз, стараясь продлить это непередаваемое чувство того, что тебя любят. Харт ласкал её так, как она всегда мечтала… Его большие ладони гладили, мяли, нежили её кожу. Она чувствовала себя прекрасной, любимой, желанной, как никогда прежде. Тёплая, сонная, с улыбкой на устах Элли чувственно потянулась, с наслаждением, изгибаясь в объятиях чудесного сна. Её кожа оживала, пока руки Харта скользили по ней… посылая по телу сладкую дрожь, не имевшую ничего общего с холодом и всё — с желанием.

Руки ласкали бёдра, и она беспокойно поёрзала, ноги задрожали. Элли почувствовала, как большая ладонь обхватила грудь, как её кожа показалась такой гладкой по сравнению с более грубой кожей его руки. От подобной ласки груди отяжелели, и когда она ощутила голой кожей тёплое дыхание, то зажмурилась и выгнулась от удовольствия. Горячие губы сомкнулись на кончике груди, язык мягко погладил напрягшийся сосок. Она безотчётно задрожала, волны удовольствия и восторга прокатились по телу с силой, которой Элли и сама не ожидала. Он ласкал её так, что потрясённая Элли едва не упала с кровати, когда её пронзило горячее копьё экстаза. Она не думала, только чувствовала. Пальцами она стиснула его плечи, наслаждаясь ощущением мужской силы и гладкой обнажённой кожи под своими ладонями.

Не переставая губами дарить ей восхитительные ощущения, Харт провёл большой грубой ладонью вниз по животу Элли, лаская, гладя, возбуждая… она раздвинула дрожащие ноги. Его губы накрыли её рот, мягко, нежно, властно покусывая её губы.

— Открой, — хрипло шепнул он, и они слились в поглощающем поцелуе, и его язык пробовал её на вкус, изучал, покорял, и Элли пробовала и изучала его в ответ.

И внезапно она застыла…

Это не Харт! Элли отпрянула и открыла глаза. Это не Харт!

Он улыбнулся её смущению:

— С добрым утром, любимая.

Это был незнакомец! Он не был её безопасным сладким сном о муже. Она лежала с незнакомым мужчиной! Позволяла ему такие вольности, которые даже муж никогда себе не позволял. Грудь всё ещё ныла от желания. А его рука по-прежнему посылала невероятные ощущения между её… Вскрикнув, Элли оттолкнула его и выскочила из постели. Мужчина головой ударился о столбик кровати и выругался. Элли стояла посреди комнаты, в гневе глядя на незнакомца, судорожно оправляя ночную сорочку на дрожащем, пылающем теле.

— Кто вы такой? Как… как вы посмели! Убирайтесь… вон из моей постели!

— Нечего толкаться, — проворчал мужчина. — Голова и так болела, когда я проснулся, а теперь такое чувство…

— Мне нет дела до вашей головы! Сказано, убирайтесь! — Голос Элли почти сорвался на визг.

Он озадаченно посмотрел на неё, рассеянно потирая голову:

— В чём дело, любимая?

— А то вы не знаете, вы… вы насильник! Вон из моей постели!

Мужчина в замешательстве нахмурился, пожал плечами, выбрался из постели и приблизился к ней. Абсолютно голый. Неимоверно много неприкрытого мужского тела перед её потрясённым взором. И ни следа смущения.

— Стойте! Вернитесь назад! — Элли почувствовала, как покраснела с ног до головы.

Ответом был истинно мужской взгляд, казалось, говоривший, «уж ты определись», но незнакомец остановился и присел на край постели, потирая голову. По-прежнему обнажённый. Не делая ни малейшей попытки прикрыться. Несмотря на то, что был постыдно и сильно возбуждён.

Как, ещё более постыдно, и она сама. Колени Элли дрожали, и она села на стул, наполовину отвернувшись от прекрасного и возмутительного зрелища.

— Прикройтесь! — выпалила она.

Услыхав шорох материи, она повернулась и снова залилась краской: мужчина взял один из её чулок и старательно набросил на себя. На ту часть, которая сильнее всего смущала Элли. В остальном он по-прежнему являл себя во всём своём бесстыдном нагом великолепии. И тело его было великолепным. Она старалась не замечать, насколько именно великолепным.

Синие-пресиние глаза лукаво сверкнули:

— Уже лучше, любимая?

— Не называйте меня так! — огрызнулась Элли. — И прикройтесь как следует. Моя дочь может войти в любой момент.

Тут он взглянул на дверь и набросил на плечи одеяло, накрывая торс и… остальное. Что, казалось, не очень-то помогло делу. Его длинные ноги, босые, смуглые, типично мужские, были широко расставлены и оставались голыми. Элли старалась не думать о том, что скрывается под одеялом.

— Вам придётся уйти, — твёрдо заявила она. — Я спущусь и приготовлю вам завтрак, пока вы одеваетесь. А потом вы должны уйти.

— Куда ты хочешь, чтобы я ушёл? — нахмурился он.

— Куда я хочу, чтобы вы ушли? — вытаращилась Элли. — Куда хотите. Ко мне это не имеет никакого отношения.

— Ты так зла на меня? — его голос был мягким, низким и полон беспокойства.

Элли вспомнила те ужасные вещи, которые он с ней проделал. Хуже всего то, что ей это понравилось.

— Разумеется, я злюсь. А чего вы ожидали, когда вот так набросились на меня?

— Набросился? — наморщил лоб незнакомец. Через минуту морщинки на лбу разгладились, и он скептически посмотрел на Элли: — Ты имеешь в виду только что, в постели? Но ты наслаждалась не меньше моего.

Элли стала пунцовой:

— У вас нет ни стыда, ни совести! Убирайтесь из моего дома немедленно! — Пока она произносила эти слова, в желудке у мужчины заурчало. — Как только поедите, — угрюмо добавила она, чувствуя себя полной дурой. Смешно ведь беспокоиться о том, сыт он или нет. Она впустила в дом незнакомого человека и несколько дней выхаживала его, и как он за это отплатил? Едва не изнасиловал её, вот как! Мерзавец! Она хотела, чтобы он исчез.

Повисла короткая пауза.

— Мы что, поссорились, любимая?

— Поссорились! — взвилась Элли. — Я вам покажу ссору! И я же сказала не называть меня так!

— Как? — сдвинул он брови. — Любимая?

Она покраснела и коротко кивнула.

Незнакомец потёр голову и смущённо признался:

— Прости, если это тебя разозлит, но дело в том, что у меня жутко болит голова, и я никак не вспомню твоё имя.

— Элли. Миссис Элли Кармайкл. — Добавила она для весу. Лучше пусть считает её замужней дамой, а не вдовой. Он не станет тянуть с уходом, если будет думать, что её муж может вернуться с минуты на минуту. На самом деле она была леди Кармайкл, но нищенке смешно именоваться по титулу.

— Элли, — тихо повторил он. — Мне нравится… Кармайкл, да? — Он нахмурился и неожиданно смутился. — Тогда…

— Мне не важно, что вы там думаете по поводу моего имени. — Элли сунула ему одежду. — Потрудитесь немедленно одеться и покинуть мой дом!

— Почему ты хочешь, чтобы я ушёл?

— Потому что это мой дом, и мне решать, кто может здесь остаться! — прищурилась Элли. — А вы, сэр, порядком загостились!

— И что, у меня никаких прав? — серьёзно посмотрел на неё незнакомец.

Элли аж задохнулась от такой наглости:

— Прав! Боже, да какие у вас тут могут быть права, любезный! — Он что ж, думает, что несколько украденных ласк дают ему какие-то права? Она же не шлюха!

Мужчина помолчал, он был как-то странно нерешителен.

— Так этот дом не моя собственность?

— Ваша собственность? С какой стати? — Элли смерила его разъярённым взглядом, но её не отпускало беспокойство от этого разговора о правах. А что, если хозяин продал дом и не уведомил её? Он достаточно часто угрожал так и поступить. Она бы не удивилась, если бы узнала, что он и её включил в стоимость дома. Хозяин был очень мстительным типом.

— У женщин обычно нет собственности. Как правило, она записана на имя мужа.

Так сквайр продал дом. А этот человек купил его для себя и жены. И на него напали воры на пути в новый дом. От страха у Элли перехватило горло, но она гордо выпрямилась.

— Я не продаюсь. Мы с дочерью покинем это место как можно скорее. Я рассчитываю, что хотя бы из порядочности вы дадите нам неделю или две.

— Чёрт подери, женщина, не нужно вам никуда уходить! — проревел незнакомец. — За кого вы меня принимаете?

— Не имею ни малейшего представления, — холодно ответила она. — И знать не желаю. Но я не продаюсь!

— Господи, да кто говорил, что продаётесь! — раздражённо воскликнул незнакомец и обхватил голову руками. — Чёртова голова. Какого беса со мной случилось?

— Кто-то избил вас, — ответила Элли. Он бросил на неё полный скепсиса взгляд, который она не заметила. — Не знаю, что вам сказал сквайр, но я порядочная женщина, и меня нельзя купить. Ни ему, ни вам, ни кому бы то ни было, и не важно, до какого отчаянного положения вы пытаетесь меня довести. — Её голос задрожал и сорвался.

В комнате воцарилось долгое молчание. Ветер завывал над крышей, стучал в окно. Элли сидела на жёстком стуле, завернувшись в шаль и вызывающе глядя на мужчину. Она сглотнула. У неё не было ни малейшего понятия, на что её могут вынудить пойти, чтобы защитить Эми, но до такого она ещё не дошла. Пока.

Незнакомец посмотрел на неё в ответ с непроницаемым выражением. Наконец он заговорил:

— Я не знаю, о чём идёт речь… Всё думаю, кто это так дал мне по голове. Это вы?

Элли покачала головой.

— Какое облегчение, — ехидно вымолвил он. — Кто бы это ни был, справился он отлично. В голове полная неразбериха. Понятия не имею, о чём вы толкуете. Вообще не могу связно думать. Такое чувство, что голова вот-вот взорвётся. — Он поднялся и попытался сделать шаг, но покачнулся и внезапно побледнел.

Не раздумывая, Элли вскочила и бросилась на помощь.

— Опустите голову между колен. — Она осторожно наклонила ему голову в нужное положение. — Поможет от головокружения.

Через несколько минут мужчине полегчало, и он снова устроился в постели. Он лежал тихо и был белее мела. Элли подоткнула ему одеяло, напрочь забыв о том, что хотела его выгнать. Неважно, являлся ли он владельцем дома, считал ли её распутной девкой — она не могла выставить больного человека за дверь в такую погоду. Однако могла послать за его родными.

— Кто вы? — спросила она, когда мужчина, наконец, устроился в подушках. — Как ваше имя?

Он озадаченно посмотрел на неё и прищурился:

— Это вы мне скажите, — протянул он. — Говорю же, у меня в голове всё перемешалось.

— Не болтайте глупости. Кто вы такой? — Она подалась вперёд, ожидая его ответа.

Он уставился на неё, глаза на бледном лице казались тёмными, взгляд — напряжённым. Долго и молча мужчина смотрел на Элли. Наконец он ответил:

— Я ваш муж.

 

Глава 2

Элли сердито размешивала овсяную кашу. Экий нахал! «Я твой муж». С какой стати он несёт эту чушь? И кому, ей! Вдобавок совершенно не сомневаясь в своих словах, даже немного удивлённо, словно недоумевая, почему она спрашивает. А затем повалился спиной на кровать, как будто был слишком измотан, чтобы продолжать разговор.

Она разложила ложкой кашу по двум мискам и поставила одну перед Эми.

— А сахар? — с надеждой спросила малышка.

— Прости, дорогая. Сахару больше не осталось.

Элли подлила молока в миску дочери и смотрела, как та вымешивает острова и океаны в каше с молоком. Канули в Лету те деньки, когда буфет был полон всевозможных лакомств, красовавшихся на серебряных блюдах.

— Отнесу-ка я это наверх тому мужчине, — сказала она Эми, беря вторую миску, и, сделав глубокий вдох, стала подниматься по лестнице. «Я твой муж». Надо же!

Войдя в комнату, Элли увидела, что мужчина уже не спит, а мрачно смотрит своими синими глазами.

— Как ваша голова? — бросила она, пытаясь выдержать резкий, холодный тон.

Незнакомец скривился.

— Я принесла вам овсяной каши. Вы можете сесть? — Элли и пальцем не пошевелила, чтобы ему помочь. Она была сыта по горло его вздором. Он и без того доставил ей уже довольно хлопот.

Мужчина медленно сел. Элли заметила, как резко побелели его губы — от боли. Ничего не говоря, она поставила миску, можно сказать, брякнув ею, и принялась поправлять ему за спиной подушки. Она пыталась оставаться бесстрастной, вот только прикосновений к нему избежать не удавалось. Стоило только руке задеть его кожу или случайно провести по тёплой, обнажённой груди, как она чувствовала это, явственно, её пронизывало до самых пяток. И чувствовала в наименее приличных местах.

И он об этом знал, дьявол эдакий! Глядел на неё с таким очевидным намёком! Как он смеет смущать её ещё больше! Она сорвала с кровати одеяло и обмотала им голые спину и грудь незнакомца, после чего сунула ему миску с ложкой.

— Ешьте.

— Слушаюсь, миссис Кармайкл, — сокрушённо-смиренным тоном произнёс он.

Элли посмотрела на него с подозрением. Мужчина бесстыдно ласкал её своими синими глазами. Кинув на него сердитый взгляд, она стала быстро прибирать комнату.

— Ты просто великолепна в гневе, — заметил он глубоким, низким голосом и, услышав яростно-шипящее дыхание Элли, занялся кашей, поглощая её медленно, не торопясь.

К тому времени, когда Элли снова поднялась наверх, чтобы забрать пустую миску, от её гнева не осталось и следа. Теперь она выглядела скорее растерянной, чем разозлённой. Поведение мужчины отчасти было понятным. Зачем ему лгать, если она — единственный человек во всем мире, который знает, что это ложь? И хотя теперь он поддразнивал её, тогда, когда утверждал, что приходится ей мужем, он её вовсе не дразнил. Это всё очень странно. И она решила спросить у него напрямик:

— Как ваше имя… только без глупостей. Я хочу знать правду, будьте так любезны. — Она взяла миску и стояла, глядя на него сверху вниз.

— Понятия не имею, — наконец ответил он после продолжительного молчания.

Совершенно бесцветный голос заставил Элли недоумённо воззриться на мужчину, и она вдруг поняла, что её не обманывают.

— Хотите сказать, не можете вспомнить, кто вы?

— Да.

Элли словно обухом по голове ударило. Она присела рядом с мужчиной на краешек кровати, начисто позабыв о том, что собиралась сохранять холодность. Ей доводилось слышать истории о людях, потерявших память, однако она думать не думала, что встретится с одним из них.

— Вы вообще ничего о себе не помните?

— Ничего. Всё утро я только и делал, что пытался вспомнить, но на меня будто бы затмение нашло. Я понятия не имею, как меня зовут, не знаю ничего о своей семье или чем зарабатываю на жизнь, не знаю даже, как попал сюда. — Он улыбнулся, немного робко. — Выходит, ты мне должна всё рассказать.

— Но я тоже ничегошеньки не знаю!

Он похлопал её по колену, и Элли тут же отодвинулась.

— Нет, я имею в виду не то, как меня ранило, а остальное. Моё имя и всё такое.

— Если вы не можете ничего вспомнить, тогда почему назвались моим мужем?

Он нахмурился, услышав упрёк в голосе Элли, и подразнил её:

— Я не твой муж, говоришь?

— Вы же знаете, что нет.

— Ты, верно, шутишь! — изумлённо уставился он на неё. — Я полагал…

Элли покачала головой.

Он с минуту обдумывал её слова и ещё больше нахмурился.

— Но если Эми моя дочь…

— Да ничего подобного! — Элли задыхалась от потрясения, даже вскочила с места. — Я же сказала — вы не муж мне. Как смели вы предположить?..

— Тогда почему она называла меня папой?

— Хотите сказать?.. Ох… — Она плюхнулась обратно на кровать. — Это многое объясняет. — Элли повернулась к мужчине и медленно проговорила: — Отец Эми, мой супруг, Хартли Кармайкл, умер год назад. Она была совсем крошкой и плохо его помнит… — Элли поняла, как очень не просто всё объяснить, и сбивчиво закончила: — У вас такие же синие глаза, как у её отца. И у неё самой.

— Однако это не объясняет того, как мы оказались в одной к…

Элли, зная, о чём он думает, прервала его:

— Я вас в жизни не видела до того, как два дня назад вы очутились ночью у моих дверей, полузамёрзший и истекающий кровью.

— Что?

Она встала и добавила каким-то неестественным, тонким голоском:

— В доме только одна кровать, на которой может поместиться взрослый человек. И ночь была такая лютая, одна из самых холодных на моей памяти, а вы раненый, едва не замёрзший до смерти. Не могла же я оставить вас на полу. — Она не решалась встретиться с ним взглядом. — И самой окоченеть мне тоже не хотелось, вот я легла в одну постель с незнакомцем.

Элли зарделась, вспоминая, какой она предстала перед этим незнакомцем утром в кровати. Она охотно, с наслаждением отвечала на его ласки. Разве может она винить его за то, что он считает её падшей женщиной? Она не ожидала, что он ей поверит, однако же заставила себя добавить дрогнувшим голосом:

— Вы единственный мужчина, с которым я когда-либо делила постель. Кроме моего мужа, разумеется.

Дольше в комнате оставаться она не могла: эти глаза так её буравили. Она была не в силах встретиться с их ледяным пламенем, не могла вынести того, что увидит в них. Элли подхватила миску и опрометью кинулась вниз по лестнице.

Он со спутанными мыслями и раскалывающейся головой наблюдал за побегом миссис Кармайкл. Так они чужие друг другу? Тогда почему ему было так легко в её обществе, откуда это чувство принадлежности? Она вовсе не казалась чужой. Эта женщина словно была его частичкой… именно с таким ощущением он пробуждал её сегодня утром в постели для сладостного бодрствования и, как никогда, чувствовал себя на своём месте, дома.

Вопросы, на которые не находилось ответов, подобно крысам, грызли его изнутри. Да как же его зовут, чёрт побери? Казалось, ответ витал где-то совсем рядом… готов был сорваться с кончика языка… но только мужчина пытался произнести своё имя, как оно ускользало от него. Он перепробовал разные имена, надеясь, что хоть одно покажется ему знакомым и что вслед за ним он тут же вспомнит и всё остальное о себе. Абрахам… Алан… Адам… Может, всё-таки Адам? Он попробовал имя на язык. Звучало знакомо, но всё равно не так.

Брюс… Дэвид… Дэниел… Неужели он угодил в логова льва? Он улыбнулся и спустился пониже на подушке. Его Элли вполне могла сойти за маленькую львицу, когда заводилась… Уж его она точно заводила. Эдвард… Гилберт… Джеймс… Он завернулся в одеяла и простыни. От них пахло Элли. Он глубоко вдохнул и почувствовал, как тело мигом ответило на запах. Уолтер… Уильям… На него навалилась дремота.

— Здравствуй, папа. — Уже готовый совсем погрузиться в сон, он очнулся от этого тоненького голоска. Разлепил веки. На него, поверх старой сырной коробки, внимательно глядели синие глазищи.

— Здравствуй, Эми. — Он сел, потянув за собой простыни, чтобы прикрыть грудь.

— Твоей голове очень больно?

Острая боль прошла, в голове лишь слабо ухало.

— Нет, ей гораздо лучше, благодарю.

— Мама говорит, ты не знаешь, кто ты.

— Всё верно, — печально скривился он. — Я даже не могу припомнить своего имени. Полагаю, ты его тоже не знаешь? Или знаешь?

Он замер, когда малышка неожиданно закивала головой. Неужели Элли солгала ему? Он чувствовал — что-то она от него утаивала.

Девчушка осторожно поставила коробку на кровать и взобралась следом за ней. Она уселась, скрестив ноги, и торжественно воззрилась на мужчину.

— Думаю, твоё имя…

Синие глазищи малышки скользнули по его подбородку, верху груди и рукам. Он даже смутно не представлял, что она нашла такого интересного.

— Твоё имя…

Потянувшись вперёд, она нерешительно коснулась его подбородка и хихикнула. Сев обратно и озорно поглядывая на него, она изрекла:

— Думаю, тебя зовут… мистер Мишка.

— Мистер Мишка? — Он нахмурился. Мишка — значит, медведь. — Мистер Медведь?

— Да, потому что ты огромный и даже лицо у тебя мохнатое. — Девчушка весело фыркнула. — Точь-в-точь как у медведя!

Его рассмешила её шутка. Получается, в глазах маленькой девочки он выглядит, как огромный мохнатый медведь? Он потёр подбородок. Вероятно, она права. Ему следует побриться.

— Если ты считаешь меня медведем, почему тогда называешь папой?

Малышка виновато поглядела на дверь.

— Мама говорит, я не должна тебя так называть. Ты же ей не расскажешь, правда?

— Нет, не расскажу. — Он снова задумался над тем, что же мама пытается скрыть.

Девочка радостно улыбалась ему.

— Но если твоей маме не нравится, что ты зовёшь меня папой, может, будешь обращаться ко мне «мистер Мишка»? — Уж лучше так, чем быть совсем без имени.

Она сморщила личико, задумавшись, а после кивнула:

— Да, это будет хорошая игра. А ты зови меня принцесса Эми. Ты любишь куклы, мистер Мишка? Ты же их не ешь, правда?

Он покорно согласился на несколько часов стать для малышки товарищем по играм. Уж лучше так провести день, думал он, чем безуспешно мучить больную голову, пытаясь выудить из неё хоть что-то.

— О, нет, — решительно протестовал он. — Мы, медведи, никогда не едим кукол.

Девочка посмотрела на него с недоверием.

— Медведи могут есть кукол — мои куклы очень особенные. Вкусные для медведей.

Мужчина глубоко, с раскаяньем вздохнул:

— Ох, сознаюсь, ты меня поймала. Я торжественно обещаю не есть Очень Особенных Кукол принцессы Эми.

— Хорошо. — Она примостилась поближе, водрузила коробку на его колени и принялась знакомить со своими куклами.

Он догадался, что коробка из-под сыра — самодельный кукольный дом. Всё в нём было сделано маленькими неуклюжими пальчиками или искусными мамиными руками. Некоторые куклы были сделаны из желудей, колыбельки и всевозможные крошечные предметы — из шляпок желудей и скорлупы грецких орехов.

Он улыбнулся про себя. Действительно, такое пришлось бы медведям по вкусу. А малышка просто очаровательна. Глаза у неё такие синие… почти такого же цвета, как у него. От этой мысли ему стало совсем не по себе. Он всё же надеялся, что Элли не соврала насчёт того, кто приходится отцом Эми. Ведь если это он наградил Элли этим прелестным ребёнком… и оставил расти, не дав своего имени, расти в нищете, иначе и не назовёшь… тогда он — не он.

Все мысли сводились к одному и тому же вопросу: кто же он, чёрт возьми, такой? И есть ли у него жена?

— Его так сильно избили, что он ничего не помнит, — объясняла Элли единственному человеку, которому могла довериться и не опасаться, что он расскажет сквайру о её неожиданном госте.

— Позор, какой позор! — возмущённый викарий мерил шагами комнату. — Эта шайка грабителей наглеет с каждым днём, а что же наш сквайр? Ему разве есть до этого дело? Разумеется, нет! Он слишком ленив, не пошевелит и пальцем! Он должен закрыть «Ангела». Уверен, что этот притон их логово. Может ваш гость опознать кого-то из злодеев?

— Нет, он даже имени своего не помнит, не говоря уже о том, что произошло.

Почтенный викарий задумчиво сморщил губы.

— И при нём не было ничего, что помогло бы определить, кто он такой?

— Ничего, — покачала головой Элли. — Грабители даже стянули с него плащ и сапоги. Я-то надеялась, вы что-нибудь слышали об этом.

— Нет. Никто не рассказывал ни о чём подобном. Э… а у вас с ним нет никаких, э, затруднений?

— Нет, всё это время он вёл себя как джентльмен… — Если не вспоминать о том, где блуждали его руки сегодня утром, заметила она про себя, заливаясь краской. Викарий и секунды не потерпел бы такого положения вещей, имей он хоть малейшее понятие о том, как располагаются спальные места в её коттедже.

— А где маленькая мисс Эми? — нахмурился вдруг викарий, оглядываясь по сторонам.

— Я оставила её дома. Она только оправилась от тяжёлой простуды, а на улице такой жуткий холод. Это… это же всего на несколько минут… — голос Элли затих.

— Вы оставили её с незнакомцем? — в голосе викария прозвучало недоумение.

Элли внезапно почувствовала себя дурой. Дурой и преступницей.

— Я не думала… мне не показалось, что он может обидеть Эми… или меня. — Она в расстроенных чувствах закусила губу. — Но… вы правы. Он, чего доброго, может быть убийцей.

— Уверен, тревожиться не о чем, — проговорил викарий, в голосе которого вовсе не слышалось уверенности. — Будь у вас подозрения насчёт этого парня, вы бы взяли Эми с собой. У вас хорошее чутьё.

С каждым подбадривающим словом, Элли всё больше одолевали сомнения. И страх.

— Вижу, вы засомневались, — кивнул он. — Предоставьте разбираться с этим делом мне. Если парня разыскивают, рано или поздно мы об этом узнаем. Ступайте домой, милая. Позаботьтесь о дочке.

— Ох, да-да, иду. Благодарю вас, викарий, что одолжили мне вещи, — сказала Элли, поднимая выше небольшой свёрток в руке. — Я скоро их верну.

Почти всю дорогу домой Элли пробежала бегом, страх нарастал в ней с каждой минутой. Как она могла позволить своим… своим чувствам возобладать над здравым смыслом! Оставить Эми только потому, что на улице холодно и сыро! Поверить на слово человеку, что он потерял память. Поверить лишь потому, что он ей нравился — слишком нравился, по правде говоря, — что заслуживает доверия по этой причине. Да он же запросто мог оказаться настоящим негодяем!

Викарию легко было рассуждать о её безупречном чутье, он-то ничегошеньки не знал, в какую неразбериху она превратила собственную жизнь. Она безоглядно доверяла своим внутренним ощущениям и чувствам. А они не стоили доверия! Боже правый, она умудрилась оставить дочку с незнакомцем! Она же с ума сойдёт, если с Эми что-то случиться.

Элли подбежала к коттеджу и распахнула дверь. Нижняя комната оказалась пуста. Никаких признаков дочери. Сверху раздались голоса, однако Элли не смогла разобрать слов. И тут услышала, как тревожно взвизгнул тоненький голосок.

— Нет, нет! Перестань! — пронзительно кричала Эми.

Элли понеслась вверх по крутой лестнице, перескакивая через ступеньки, едва не падая. Она с грохотом ворвалась в комнату и остановилась, тяжело дыша, уставившись на открывшуюся перед ней картину.

«Убийца», которому она вверила свою дочь, сидел на кровати, где она его и оставила. Он, слава Богу, нашёл и надел свою рубашку, прикрыв широкую, волнующую грудь. Вдобавок на нём красовались одна из её шалей и самая лучшая шляпка, которая, надо сказать, сидела криво и ленты её были завязаны неуклюжим бантом на щетинистом подбородке. Руки мужчины были заняты куклами. На его коленях, поверх простыней, расстелено кухонное полотенце, на котором устроено чаепитие в миниатюре — тарелками и чашками для воображаемой еды и напитков служили желудёвые шляпки.

Элли встретил довольно робкий взгляд синих мужских глаз, блеснувших насмешливо-весёлым огоньком.

— Ой, мамочка, мистер Мишка не сидит смирно и всё время опрокидывает чашки и тарелки моих кукол. Вот, погляди! — Эми сердито указала на несколько перевёрнутых «чашек». — Плохой мистер Мишка! — строго отчитала малышка.

— Прости меня, принцесса Эми, но ведь я предупреждал, что мы, медведи, — звери большие и неловкие и неподходящая компания для пикника с дамами, — оправдывался «убийца».

Элли разразилась слезами.

Остальные потрясённо смолкли на мгновение.

— Мамочка, что ты? Что случилось? — Эми сползла с кровати и крепко обняла ручонками мамины ноги.

Элли опустилась на табурет, подхватила Эми на руки и стала укачивать её, прижав к себе и продолжая плакать. Из груди рвались громкие, болезненные рыдания, которые она была не в силах остановить.

Она слышала движение со стороны кровати, однако оставалась во власти слёз и только и могла, что крепко обнимать дочь и плакать. Она понимала, что проявляет слабость и бесхарактерность, что её долг — быть сильной и заботиться об Эми… Эми, что сейчас рыдала от испуга, поскольку никогда прежде не видела, чтобы мама плакала…

Но Элли была не в силах совладать с безудержными всхлипами. Они рождались где-то глубоко внутри и с болью вырывались, едва давая вздохнуть. Так, навзрыд, она ещё в жизни не плакала. И это ужасало.

Она смутно почувствовала, что он стоит рядом с ней. Ей показалось, что её неловко погладили по плечу и спине, однако уверенности в том не было. Внезапно она ощутила, как её подхватили и подняли сильные руки. Он поднял её вместе с Эми, перенёс к кровати и усадил к себе на колени, обняв и сильно прижав к большой и тёплой груди. Элли попыталась высвободиться, но сопротивлялась слабо, и через минуту-другую что-то внутри неё, какой-то барьер, просто… пал и она расслабилась, прильнув к мужскому телу, позволив обнимать так, как никто её ещё никогда не обнимал. И разрыдалась пуще прежнего.

Он ни о чём не спрашивал, просто обнимал их, водя щекой и подбородком по волосам Элли, и что-то успокаивающе бормотал. Эми почти тотчас перестала реветь. Чуть погодя Элли услышала, как он шёпотом говорит её крошке пойти умыть личико, что мама скоро перестанет плакать, что она всего лишь устала. Элли почувствовала, как дочка выскользнула из её объятий. Эми опёрлась на его колено в беспокойном ожидании, похлопывая и поглаживая мамины вздрагивающие плечи.

Элли заставила себя улыбнуться, надеясь тем самым заверить малышку, что всё будет хорошо. Она отчаянно пыталась справиться со слезами, однако по-прежнему не могла произнести ни слова — она судорожно вдыхала, безобразно сопела и захлёбывалась, содрогаясь в прерывистых, сухих, болезненных всхлипах. Элли услышала, как Эми на цыпочках спустилась по лестнице.

Наконец из Элли вырвался последний всхлип. Она совсем ослабела, силы в ней было, что в мокрой тряпке — да и выглядела она, похоже, соответственно.

— П… простите меня, — хрипло произнесла она. — Я… я не знаю, что на меня нашло.

— Тшш. Это не важно. — Объятия мужчины были тёплыми и надёжными. Он убрал с её лица влажный завиток волос.

— Вообще-то я не такая уж плакса, правда.

— Я знаю, — услышала она его глубокий и ласковый голос подле уха.

— Просто… мне вдруг пришло в голову… то есть я подумала… — Как она могла рассказать ему, о чём подумала? Что она могла сказать? Я решила, что вы собираетесь навредить моей дочке, а когда обнаружила, что ошиблась, просто-напросто разревелась. Разве не глупо? Он, пожалуй, решит, что ей место в Бедламе. Ей уже и самой кажется, что там ей самое место!

— Я никогда в жизни ещё так не плакала. Даже, когда умер мой муж.

— Значит, уже давно пора было. Не нужно уточнять, — произнёс он совершенно прозаическим тоном. — Разумеется, вы были крайне напряжены, внутри столько всего накопилось, что стало просто невыносимо. И когда это случилось, вам нужно было как-то избавиться от напряжения, выплеснуть эмоции.

Она неуверенным жестом выразила протест, и он продолжил:

— Женщины плачут, мужчины обычно ввязываются в драку или… — она чувствовала по его голосу, что он улыбается, — отправляются в спальню. Но мне доводилось видеть, как мужчины заливались слезами, точно как вы сейчас, когда ситуация становилась чересчур невыносимой. В этом нет ничего зазорного.

— А вы так плакали? — спросила она после непродолжительного молчания.

Элли ощутила, как мужчина весь напрягся. Он долго ничего не произносил, а после покачал головой:

— Нет, чёрт подери! Я по-прежнему ничего не могу вспомнить. Хотя мне на миг показалось, что я вспомнил. — Он вздохнул, и она почувствовала его тёплое дыхание в своих волосах. — Сплошное расстройство, словно ответ вот он, ждёт тебя. Словно замечаешь краем глаза слабый проблеск, а стоит повернуть голову — и ничего уж нет…

— Уверена, память скоро вернётся, — успокаивала его Элли, накрыв ладонью его руку.

— Всё может быть. Ну, так вы готовы поговорить об этом?

— О чём?

Мужчина развернул её на коленях так, чтобы она могла хорошо видеть его лицо.

— Не увиливайте. Что вас так огорчило? Давайте, расскажите мне. Может, я и не в состоянии ничего вспомнить, однако помогу вам, как могу. Вас кто-то хотел обидеть? — Его глубокий голос звучал искренне.

Элли не могла заставить себя признаться в том ужасном подозрении, какое овладело ею в доме викария. Она посмотрела на собеседника, пытаясь придумать, как объяснить…

Должно быть, на её лице отразилось больше того, что ей представлялось.

— Всё дело во мне, верно? — мягко произнёс он. — Я ваша головная боль.

Она ответила не сразу, однако он и без того знал. Руки его расцепились, и ей внезапно стало холодно. Он осторожно снял её со своих коленей и усадил рядом на кровать.

— Нет, нет, — торопливо запротестовала она. — Это не… столько всего навалилось, но я не хотела обременять…

— Просто скажите… я… мне нужно знать, — говорил он хрипло. — Вы правда не знаете меня или всё же знаете и… и боитесь по какой-то причине?

Последовала недолгая тишина, затем он сунул руку под матрас и вытянул сковороду, которую туда в первую ночь положила Элли.

Она зарделась и не знала, куда девать глаза.

— Я нашёл её сегодня утром, когда одевался. Это предназначалось мне, верно? На случай, если я вздумаю накинуться на вас посреди ночи.

Смущённая, Элли кивнула.

— И когда вы недавно влетели в эту комнату, пробежав без остановки, должно быть, не меньше мили… Это всё из-за меня. Вы переживала за Эми, так ведь? Переживали, что оставили её со мной одну. А когда поняли, что она в безопасности и… никто её пальцем не тронул, разрыдались от облегчения…

Элли скорбно молчала.

От её безмолвного подтверждения его догадки, руки мужчины напряжённо сжались в кулаки.

— Я не вправе винить вас за это. Никто из нас не знает, что я за человек. Конечно, я не думаю, что смог бы обидеть ребёнка… но пока ко мне не вернулась память, я не могу знать, что я за человек… или каким был. — В голосе его явственно слышались боль и разочарование.

Элли пыталась придумать, что сказать. Она нутром чуяла, что человек он хороший, однако была согласна с ним в том, что им ничего о нём не известно.

— Полагаю, я сделал только хуже, вот так схватив вас, — с горечью признался он. — Я растерялся. Мне просто нужно было вас обнять… теперь вижу, что вёл себя дерзко.

Элли хотелось расплакаться. Нет! Она хотела сказать ему, что он поступил совершенно правильно, что она слишком смущена тем, как уютно чувствовала себя в его руках, чтобы признаться. Не могла объяснить, как в его объятиях поняла, какое это облегчение, почувствовать себя слабой хоть разочек… пусть совсем на чуть-чуть. Всю жизнь она только и делала, что была сильной.

Она хотела рассказать ему, как это замечательно, когда тебя обнимает сильный мужчина, словно ты любима, словно о тебе заботятся… несмотря на твою слабость.

Однако она не могла предстать такой ранимой перед ним. Мужчины пользуются женской уязвимостью. И помоги ей Боже, она заботилась о нём — настолько сильно, что позабыла о благоразумии — об этом безымянном незнакомце, которого знала две ночи и два дня и который бόльшую часть этого времени пребывал без сознания. Она не могла ему открыться с такой стороны.

— И за это утро… в постели… я тоже прошу прощения.

Лицо Элли запылало. Она вскочила на ноги.

— Здесь не за что извиняться, — хрипло проговорила она. — Мы оба были в полусне, и вы не можете отвечать за… за свои действия. Вы не знали, что вы…

— Знал, — прервал он её низким голосом. — Я совершенно точно знал, что я делаю. И я честно предупреждаю вас, миссис Кармайкл. Пока с моей памятью не всё в порядке, вашей добродетели ничего не угрожает. Однако как только я вспомню своё имя, а также женат я или нет…

Она ждала, что он закончит свою мысль, и, так и не дождавшись, с волнением посмотрела на него.

Он улыбнулся ей собственнической, по-волчьи голодной улыбкой и нежным голосом неспешно продолжил:

— И если я не женат, предупреждаю вас, миссис Элли Кармайкл… я намерен лицезреть вас голой в одной постели со мной и проделывать с вами все те штучки, как сегодня утром, и даже более того.

Это прозвучало как клятва.

Красная, словно рак, Элли всё же смогла довольно хладнокровно произнести:

— Полагаю, у меня есть своё мнение на сей счёт, сэр.

— Вам же это нравилось сегодня утром…

— Вы не имеете ни малейшего понятия, о чём я думала! — отрезала Элли. — И больше этих глупостей мы обсуждать не будем! А теперь, я пойду найду вам какие-нибудь тапки. У викария слишком маленькая нога, чтобы можно было воспользоваться его обувью, поэтому на худой конец сойдут и тапки. И бритва вам тоже не помешает.

Он уныло потёр подбородок.

— Выходит, вам не нравится моя щетина, да? Вашей дочке она не понравилась, но вам, сдаётся мне, она вполне может показаться… возбуждающей. — Он ухмыльнулся ей, а в его невозможно синих глазах заплясали чёртики.

— Довольно! — выпалила Элли, подозревая, что покраснела с головы до пят. — Я принесу вам горячей воды для бритья, а после мы будем обедать. В котелке тушится зайчатина.

— Да, её аромат меня уже давно сводит с ума. — Он с жаром глядел на неё. — В этом коттедже столько всего сводит с ума, что у такого изголодавшегося парня, как я, не осталось выбора…

Глаза его красноречиво свидетельствовали о том, что он подразумевал под словом «изголодавшийся». Речь шла вовсе не о еде.

Элли как ветром сдуло.

— Мамочка отправила меня к тебе с зеркалом, — объявила в дверях Эми. — Она сказала, тебе оно пригодится для бритья.

Он ухмыльнулся. Всего пару минут назад, «мамочка» заглянула в комнату, чтобы оставить прямо на пороге котелок с горячей водой и снова удалиться, бормоча что-то о том, что у неё дела. Вероятно, ему не следовало снимать рубашку, но, чёрт побери, не станет же он бриться в, по всей видимости, единственной рубашке, которая у него имелась.

Эми протянула ему маленькое квадратное зеркальце, и он робко принял его, вдруг лишившись мужества перед перспективой увидеть своё отражение. Узнает ли он себя?

Он медленно поднял зеркало и нахмурился. Неудивительно, что Элли ни капли не доверяла ему! Да он же чёртов пират! Не хватало только серьги в ухе да повязки на глаз! Кожа смуглая — загоревшая на солнце, решил он, сравнивая её с другими частями тела. Похоже, он много времени провёл вне дома. Чего бы не стал делать джентльмен. А вот пират…

Глаза у него синие, но это он уже узнал ранее от малышки, столь торжественно его разглядывавшей. Понятно, почему она посчитала его медведем, однако… ему не только надо было побриться, ему ещё следовало постричься. Из-под повязки во все стороны торчали тёмные густые волосы. Брови тоже были густые и чёрные, нахмуренные как у чёрта. Нос длинный и — он слегка повернул голову — не очень ровный. Должно быть, его когда-то сломали. На коже красовалось несколько небольших шрамов, а также синяки от недавних ушибов. В общем, зрелище малопривлекательное. Ко всему прочему он приметил на теле и старые шрамы. Похоже, драк в его жизни было хоть отбавляй.

Настоящая находка для женщины, чтобы приютить и окружить заботой, — драчливый, лохматый, чернобородый пират! Да такого злодея кому угодно позволительно без зазрения совести оставить на морозе, что уж тогда говорить о беззащитной женщине с маленькой дочкой. Он потянулся за мылом и горячей водой. По крайней мере, о бороде он может позаботиться.

— Пожалуйста, подержишь для меня зеркало, а, принцесса?

Эми охотно на это согласилась и зачарованно наблюдала, как он намыливал кожу и осторожно сбривал мыло вместе с щетиной.

— Лучше? — спросил он, закончив.

Эми протянула руку и мягонькой ладошкой провела по только что выбритой коже.

— Хорошо, — задумчиво произнесла она, — но колючки мистера Мишки мне тоже нравились.

Он хмыкнул:

— Колючим медведям нет места в коттеджах. А теперь мне надо домыться, поэтому марш вниз, принцесса, помогать маме. Я скоро спущусь.

У Элли пересохло в горле. Она попыталась сглотнуть, когда он склонил голову под низкой притолокой и спустился, преодолев последние несколько ступенек. Он выглядел неожиданно… по-другому. Свежевыбритый, без повязки на голове, с приглаженными назад с помощью расчески и воды волосами. Кожа сияет здоровьем, глаза — ясные, и в них проблёскивают озорные искорки весёлого лукавства. Чистая рубашка, казалось, сверкала своей белизной на фоне смуглой кожи; рукава закатаны почти до локтей. Рубаха была заправлена в штаны из оленьей кожи, не очень плотно обтягивающие, однако же…

Глупости, одёрнула себя Элли. Они, должно быть, были облегающими ещё в день его появления — по правде сказать, даже более облегающими, поскольку он промок насквозь. И это тепло внизу живота появилось от того, что ей знакомо это тело, скрытое штанами, она помнит, как оно, обнажённое, прижималось к ней не далее как сегодня утром.

— Присаживайтесь. Стол накрыт, — жестом пригласила она гостя и снова повернулась к очагу, чтобы снять тяжёлый котелок с булькающим тушёным мясом.

Она почувствовала, как сильная рука обхватила её за талию, другой рукой мужчина забрал у неё прихватку и с её помощью повесил обратно на крюк чёрный чугунный котелок.

— Я могу сама, — пробормотала она, выскальзывая из его некрепкого захвата.

— Знаю. Однако своим появлением я добавил вам немало хлопот. Пока я здесь, я буду помогать, чем могу, и постараюсь снять с ваших плеч часть забот. — Он осторожно переставил котелок на стол.

«Пока я здесь…» Слова эхом отдавались у Элли в голове. Да, как только восстановится память, он уедет — к жене и детям, конечно же. Ко всем двенадцати, угрюмо подумала она.

Они обедали в тишине. Он ел аккуратно, без суеты. Передавал ей и хлеб, и соль и даже долил ей воды в чашку, хотя она его об этом не просила. Элли задумчиво поглощала пищу. Манеры и произношение мужчины свидетельствовали о его благородном происхождении, однако следы на теле выдавала в нём человека, которого жизнь подвергла тяжёлым физическим испытаниям. Вдобавок он знал, как управляться с очагом: он ловко заменил котелок с тушившейся в нём едой на огромный чайник с водой; а то, как он действовал, вновь разжигая затухавший огонь, показало, что он понимает, как важно для Элли не тратить понапрасну драгоценное топливо; да и в целом, в скудной обстановке её дома, похоже, чувствовал себя как дома — что не свойственно для джентльмена. Умение вести себя за столом и правильная речь могли бы объясниться тем, что он работал слугой, однако же в нём не было угодничества, присущего прислуге. Наоборот, Элли назвала бы его скорее заносчивым, поскольку в поступках он руководствовался только собственным желанием, и даже не спрашивал, хотела она его помощи или нет.

Он починил болтавшуюся ставню, стук которой сводил Элли с ума круглый год. Однако то, что он починил её без спросу, почему-то рассердило Элли. Не имея при себе верхней одежды, он, тем не менее, выбрался на холод и наколол целую кучу дров. Поленницу он сложил под навесом у чёрного входа, откуда дрова забирать оказалось гораздо удобнее, чем с того места, где Элли их хранила прежде. Он легко, со знанием дела орудовал топором. И от вида перекатывающихся мускулов под свободной, мягкой рубашкой у Элли пересохло во рту. Взгляд её прилип к его фигуре, как плющ к скале… пока она не вспомнила, что ей есть чем заняться. Она должна быть благодарна ему за помощь. И она была благодарна… вот только…

В любую минуту он может вспомнить своё имя и то, что у него есть жена, которая вправе требовать от него подобных услуг! И двенадцать детишек. Как он смеет заставлять её думать, что без него ей не обойтись… заставлять её и Эми чувствовать себя частью семьи… Это же нечестно.

Днём она заметила, что Эми, белая как мел, с застывшим на крохотном личике ужасом стоит во дворе и смотрит вверх. Элли выбежала на улицу узнать, что случилось, и перепугалась не меньше дочери, увидев, как этот несносный человек лазает туда-сюда по крутому скату крыши, беззаботно выравнивая шифер. Она не могла сдвинуться с места, только беспомощно крутила в руках кухонное полотенце. Несколько раз он поскальзывался, и сердце Элли едва не выскакивало из груди, а когда она поняла, что он чинит её протекавшую крышу, — тугим комом встало в горле. Должно быть, он заметил, что она поставила на подоконник своей комнаты котелок, чтобы туда капала вода.

Всё время, пока он был наверху, Элли боялась даже вздохнуть, а уж о том, как он взобрался на крышу без лестницы, даже думать не смела! И вот он наконец спустился вниз, спустился столь стремительно, что она испуганно ахнула, а после стоял и смотрел таким… таким взглядом, словно она должна благодарить его за то, что он рисковал своей дурьей башкой по столь ничтожному поводу!

Да она готова была его тут же придушить. Или запрыгнуть на него и целовать до потери сознания.

Но разумеется, она ничего подобного сделать не может, ведь он ей не принадлежит — и вряд ли когда-нибудь будет принадлежать, — следовательно, у неё нет права ни целовать, ни душить его. Ей даже накричать на него нельзя, как, скажите на милость, она может на него кричать за то, что он ей помог? За то, что так глупо напугал? За то, что она вдруг поняла, что влюбилась в него? Негодяй!

Она любила его.

Победная ухмылка медленно сползла с его лица, глаза загорелись, и Элли подумала, не произнесла ли она эти слова вслух. Он глядел на неё, прожигая насквозь, синие глаза пылали, нечто прочитав в её лице. Он решительно шагнул к ней. Она знала, что он собирается сгрести её в объятия и поцеловать, как сегодня утром, так, что она вся растает.

Но она не может, ох, не может. Ведь если она позволит ему любить себя, а потом будет вынуждена отпустить его, она этого не перенесёт… Элли вытянула трясущуюся руку, останавливая его, и он слегка отступил назад, тяжело дыша и поедая её взглядом. Она, не отрываясь, смотрела ему в глаза, однако не подпускала к себе, выставив вперёд руки. Так они и стояли, недвижимы.

— Мистер Мишка! — раздался сердитый детский голосок.

Он не ответил и всё глядел на Элли, прямо-таки пожирая её глазами.

— Мистер Мишка! — Эми яростно дёрнула его за штанину.

С видимым усилием он наконец оторвал взгляд от Элли и присел на корточки перед её дочуркой.

— Что, принцесса?

— Нельзя забираться на крышу без маминого разрешения! Это очень опасно. Ты мог свалиться вниз и снова разбить себе голову. Ты плохой мишка! — И добавила дрожащим голосом: — И ты страшно напугал меня и маму.

— Правда напугал, принцесса? — смягчившимся голосом проговорил он. — Тогда прими мои извинения. — Он сгрёб девчушку в охапку и нежно прижал к себе. Посмотрев поверх маленькой Эминой головки, он встретился взглядом с Элли, в его глазах читалось раскаяние и что-то ещё, чему она не могла дать определения.

Глаза Элли затуманились. Ну что поделаешь с этим мужчиной? Разве отыщется на свете женщина, которая может не полюбить его? Она пошла обратно к дому. У него, наверное, с полдюжины любящих жён.

Элли нервничала. Ночь подступала всё ближе и ближе. Они сидели у огня в дружелюбном молчании. Она штопала, он строгал полено. Эми только недавно отправилась в постель. И Элли тоже давно пора было ложиться, но она всё оттягивала этот момент. Скоро им снова придётся делить одну кровать. Выбора не было. Да, они уже спали в одной постели две последних ночи, однако он-то был без сознания. Главным образом…

Она старалась не думать о том, что почувствовала, когда проснулась в его объятиях. Нельзя допустить, чтобы это повторилось. Это неподобающее поведение для респектабельной вдовы, и ничего подобного себе она больше не позволит, потому что, ко всему прочему, она боялась, что если позволить ему опять так прикасаться к ней, остановиться уже будет невозможно. Она и так уже почти по уши влюблена в него. Она не сомневалась, что если отдастся ему, то он окончательно завладеет не только её телом, но и сердцем…

Она и так уже почти всё потеряла в жизни, но всё-таки выжила. Однако если она полюбит его и после потеряет, этого ей, вероятно, не достанет сил пережить. Она должна оставаться сильной, если не ради себя, так ради Эми. Разбитое сердце — не позволительная для Элли роскошь. Она не даст этому мужчине разбить ей сердце.

— Мистер Мишка, — прочистив горло, обратилась она к нему, пользуясь именем, что дала ему Эми.

Он вскинул взгляд:

— Миссис Кармайкл?

Лицо его растянулось в медленной улыбке, белые зубы по-волчьи сверкнули в свете камина. Он снова смотрел на неё тем взглядом, и она ощутила, как неровно забилось её сердце.

— Это насчёт приготовлений ко сну, — проговорила она, стараясь, чтобы голос звучал живо и бесстрастно. Вышло нечто похожее на писк.

— Да? — понизил он голос.

— Я добродетельная вдова, — начала она.

Он выгнул бровь.

— Я… — с негодование повторила она.

— Всё в порядке любимая, — успокаивал он. — Я не сомневаюсь в твоём целомудрии.

— Не называйте меня любимая…

Он поднял руку в примиряющем жесте.

— Миссис Кармайкл… Элли… со мной ты в безопасности. Даю слово джентльмена, что не причиню тебе боли.

На лице Элли читалось беспокойство. Легко ему давать такие благородные обещания, но откуда узнать, джентльмен ли он? И что он подразумевает под болью? Его уход — вот что окажется для неё болью, но останется ли он, когда излечится от потери памяти? Она в этом сильно сомневалась. С чего вдруг привлекательный мужчина, полный здоровья и сил, захочет остаться в маленьком коттедже в какой-то глуши с бедной вдовой и маленькой девочкой?

— Нам ничего не остается, как… — она судорожно сглотнула, — разделить постель — в определённой мере, разумеется. Я завернусь в простыню, и вам тоже придётся это сделать. И сим образом мы разделим кровать и одеяло, однако же сохраним целомудрие. Вы согласны? — Голос её вновь сорвался на писк.

— Согласен, — отвесил он ироничный поклон. — Теперь мне можно отправляться наверх раздеваться, а ты займёшься тем же самым у камина?

Элли почувствовала, что краснеет.

— Совершенно точно.

Она снесла вниз ночную рубашку из самой плотной ткани и, как только услышала его шаги на втором этаже, стала расстёгивать платье. Элли раздевалась при свете камина, пару раз взглянув в окно на кромешную ночную мглу, чувствуя себя выставленной на показ. Закутавшись в толстенную шаль, подхватила свечу и бегом поднялась по ступеням. Она остановилась в дверях.

— Вы нашли свою простыню? — прошептала она. — Я положила её для вас на кровать.

Ответом ей был глубокий смех, звук которого восхитительным эхом прокатился по её телу.

— Так нашли? — повторила она свой вопрос, поднимая свечу и разглядывая спальный альков.

— Да, любимая. Я же дал слово, помнишь. Я само целомудрие, безвреден, как мышь в мышеловке. — Голые плечи и верхняя часть груди тёмным пятном выделялись на фоне белой простыни. Взгляд таинственный, белые зубы нет-нет да поблёскивают. Он не выглядел целомудренным. Он выглядел привлекательным и сильным, в общем, настоящая угроза для душевного спокойствия добродетельной вдовы.

Она сглотнула и, отвернувшись от него, села, чтобы снять обувь и чулки. Затем взяла свою простыню и плотно в неё завернулась, чувствуя, как он следит за каждым её движением. Наконец она загасила свечу, поставила её на пол у кровати, сделала глубокий вдох и нырнула в постель рядом с ним.

Она лежала, напряжённо вытянувшись, на спине, вся сжавшись под одеялом в своём коконе из простыни, стараясь не касаться его. Она лишь слушала шум ветра в деревьях да дыхание лежащего рядом мужчины. На этот раз спать с ним оказалось гораздо хуже, чем в первую ночь. Тогда она боялась его как незнакомца. Теперь от него веяло иной опасностью, от которой сковородой не защититься.

Прежде он был для неё чужаком, не более чем раненым с красивым телом. Теперь же она знала, что в глазах его могут плясать чёртики, знала, какой он на вкус, какие ощущения дарят его руки, гладя её кожу, лаская её, словно он считал её красивой и любимой. До замужества она привлекала мужчин лишь своим наследством. Сейчас она ничего не могла предложить, только себя. Однако же он всё равно хотел её. И когда прикоснулся к ней, она почувствовала себя… желанной.

В этом крылась опасная притягательность. Он уже проник ей в душу, если не под юбки. Теперь только тоненькая хлопковая простыня защищала её добродетель… и её сердце. Она лежала натянутая, как струна, едва осмеливаясь дышать.

— О, Бога ради! — он повернулся, вздыбив одеяло и простыни, перекатил её на бок и прижал спиной к своему телу.

— Прекратите. Вы обещали…

— И не нарушу обещания! Всё в рамках приличия, какое я в состоянии обеспечить. Элли, перестань волноваться. Мы завёрнуты в простыни — что может быть безопаснее. Но я не могу заснуть, пока ты вот так лежишь, словно одеревенела… — Он неловко засмеялся. — У меня та же беда, если хочешь знать.

Элли зарылась горящей щекой в холодную подушку. Нет, она ничего не хотела об этом слышать. Хватит того, что она ощущала эту его «беду» даже сквозь простыни. На что немедля отозвалось всё её тело.

— Прости, надо было держать язык за зубами. Ладно, оставь волнение, любимая, и давай спать. Ты же знаешь, так мы оба лучше отдохнём.

Ничего Элли не знала, но противиться не стала и продолжала лежать прижатой к его телу, наслаждаясь теплом мужчины, исходящей от него силой и чувством защищённости. Как непривычно и соблазнительно ощущать себя… желанной.

Они долго лежали в тишине, прислушиваясь к шуму ветра за окном. В конце концов она заснула.

Он лежал в темноте, прижимая Элли к себе. Даже через простыни, он чувствовал мягкие изгибы её тела, доверчиво прижатые к нему. Её ступни, освободившись от плена простыни, покоились между его икрами, холодные, как два маленьких камушка. Он улыбнулся. Он был лишь счастлив послужить ей горячим кирпичом.

Она вздохнула во сне и уютнее пристроилась к нему. Он уткнулся лицом в изгиб её шеи, приник ртом к её коже и нежно попробовал языком. Её неповторимый аромат заставлял вспомнить о свежескошенной пшенице… свежевыпеченном хлебе… и душистом сене. Свежий и пьянящий. Ему почудилось, словно аромат её кожи стал частью него самого.

Да кто же он, чёрт возьми? Это невыносимо — быть таким беспомощным, бродить в потёмках, быть неспособным принять решение насчёт собственной жизни. Как он может что-то загадывать на будущее, когда прошлое зияет пустотой?

А что, если память к нему не вернётся? Он навсегда останется в тисках безвестности? И если память не вернётся в ближайшее время, как долго он сможет оставаться здесь, с Элли? Он не может просить её о помощи. И не может остаться жить здесь. Несколько зимних дней, возможно, не вызовут пересудов, но если он останется дольше, то скомпрометирует её. А Элли была женщиной, которая дорожит репутацией.

Он вдыхал её запах. Он не может навредить ей. Не должен допустить, чтобы из-за него пострадала она. Но как?

Вопросы не оставляли в покое, тщетно роя́сь в его голове, пока он наконец не забылся сном.

Когда он проснулся, Элли обнимала его всем телом, обвившись вокруг него. Они лежали лицом к лицу. Вернее, её лицо покоилось на его груди. Он служил для неё подушкой. Её лёгкое тёплое дыхание согревало его грудь. Её волосы, выбившись из-под ослабевшей тесьмы, рассыпались волнами по его телу. Одна её рука охватывала его шею, а другая покоилась на его груди. Простыни, в которые они так целомудренно обернулись, теперь сбились бесполезной грудой посередине, оставляя их тела обнажёнными сверху и снизу. Ничего целомудренного в их теперешней позе не было.

Тяжесть её мягкого тела на его обнажённой коже была невыносимо соблазнительной. Став каменно-твёрдым, изнывая от желания обладать ею, он с трудом подавил стон. Её ноги оплели его, а перебросив одну ногу через его бедро, она полностью открылась для него. Всего лишь небольшое движение, и он окажется внутри неё — никогда он не хотел чего-либо столь сильно. Она была его женщиной, и такой мягкой, сонной и приглашающей.

Он сглотнул. Ему отчаянно, до боли, хотелось оказаться внутри неё. Всё его тело сотрясала дрожь желания. Он боролся. Он дал слово. Элли доверяла ему. Он мог бы быть безымянным пиратом, но он дал слово, и она ему поверила.

Он не овладеет ею, но это не означает, что будет вести себя как святой. Он провёл рукой по её телу. Простыни опутывали её талию и бёдра. Он скользнул рукой по ноге, лежащей на его бедре, нежно погладил её округлую попку и, поколебавшись, нежно провёл ладонью по шелковистой коже живота и внутренней стороне бёдер. Она была тёплой, сладкой и более чем готовой к соитию. Крупная дрожь прокатилась по его телу. Он закрыл глаза, понимая необходимость отступить.

Элли открыла глаза и, сонно моргая, посмотрела на него. Ещё не проснувшись, она уже улыбалась. Лицо вспыхнуло лёгким румянцем, губы разомкнулись, и приветствовали его улыбкой. Его рука пошевелилась в интимной ласке, и глаза Элли удивлённо расширились, а тело выгнулось навстречу. Он не нарушил своё слово, но был в опасной близости от этого. Он убрал руку.

Осторожно окинув себя взглядом, Элли неожиданно обнаружила, что оплела его ногами.

— О! — воскликнула она и попыталась высвободить его из своего плена. Он наблюдал, как засмущалась Элли, когда увидела, что её простыня и ночная рубашка сбились на талии, а сама она пребывает с ним вместе в поистине откровенной позе. Изо всех сил пытаясь натянуть простыню и рубашку на свои бёдра, она случайно задела его возбуждённую плоть.

Элли замерла, когда поняла, что произошло, а он стиснул зубы, пытаясь взять себя в руки. Она стыдливо вспыхнула и, смутившись, не осмелилась взглянуть на него. Достаточно странное поведение для женщины, побывавшей замужем и имеющей ребёнка, но у него не было времени раздумывать над этой загадкой. Его внимание сосредоточилось на борьбе тела с разумом. Его тело не хотело ничего, кроме обладания. Но сам он, помимо этого, желал её сердце и душу.

Но для человека потерявшего память в мозгу крутилось одно крайне невыгодное для него воспоминание: «Элли… со мной ты в безопасности. Даю слово джентльмена, что не причиню тебе боли».

Элли опять потихоньку потянула вниз подол ночной рубашки, и снова шоркнула по нему рукой. Ещё раз, и он не сможет отвечать за последствия. Он потянулся и отвёл её руки подальше от опасного места.

— Не волнуйся об этом, Элли. Такое случается, — шепнул он, — я не забыл о своём обещании. С добрым утром, — добавил он и поцеловал её.

Помня о том, какая она застенчивая, он хотел, чтобы поцелуй был нежным, ласковым, безопасным. Но как только её рот открылся навстречу его и он вкусил её сладкий, терпкий вкус — он погиб.

Их второй поцелуй был уже более страстным.

Он в третий раз поцеловал её и к концу поцелуя почувствовал, что тело его сейчас взорвётся. Он вскинул голову, подобно тому как это делает в последний раз утопающий, и тихо произнёс:

— Три — мой предел, миссис Кармайкл.

Элли моргнула и, ошеломлённая, с припухшими от поцелуев губами, широко распахнула глаза. Она всматривалась в глубокую синеву его глаз и, казалось, читала там его душу. Он задумался, что же она увидела, но отвлёкся, когда она опустила взгляд.

— Три? — невнятно пробормотала Элли. Жадно глядя на его рот, она облизала губы.

Он застонал. Она не понимала. Он стоит на краю пропасти. Если она сейчас же не выберется из постели, он сорвётся.

— Три поцелуя. Если я поцелую тебя ещё раз, то, боюсь, забуду о своём обещании.

Элли нахмурилась, вспоминая, и он решил напомнить:

— Я обещал, что твоей добродетели ничто не угрожает, — и иронично добавил: — Честное слово джентльмена. Но если ты сию минуту не вылезешь из кровати, я не отвечаю за последствия.

Она не сразу осознала его слова, и он улыбнулся. Она оказалась даже больше одурманена страстью, чем он. Но как только до неё дошёл смысл сказанного, она ахнула и мигом выбралась из постели. Она, таращась на него, стояла на голом полу и тяжело дышала, словно только что бежала бегом. Его собственное дыхание было таким же прерывистым.

— Я… я прошу прощения, — тихо сказала Элли и, схватив висевшую на крючке за дверью одежду, покинула комнату.

Через несколько мгновений она опять возникла на пороге, прижимая свою одежду к груди и стыдливо глядя на него:

— Я… я хочу… мы могли бы… Вы знаете. — Она покраснела. — Мне очень жаль.

Элли повернулась, чтобы уйти, но остановилась и, решительно развернувшись, добавила:

— Это было самое прекрасное пробуждение в моей жизни, спасибо, — тихо сказала она охрипшим голосом и поспешила вниз по лестнице.

Он откинулся на постель. С кривой усмешкой на лице он лежал в кровати, и тело его пульсировало от неудовлетворённого желания.

«Это было самое прекрасное пробуждение в моей жизни, спасибо». Чтобы признать это, миссис "Я-добродетельная-вдова" понадобилось немало мужества. А эта её отвага вкупе с некоторой застенчивостью и чувственной искренностью породила в нём желание кинуться за ней по лестнице и затащить обратно в постель. И это, полагал он, станет пробуждением во всех смыслах.

Если поступать по уму, то ему следовало бы смастерить сегодня соломенный тюфяк, на котором он мог бы спать в последующие ночи… но он не собирался поступать разумно. Сегодня вечером он откажется от своего джентльменского обещания. Не имело значения, что он не знал, кто он такой. Кто бы он ни был, он сделает это для неё.

Этой ночью она станет его.

 

Глава 3

Элли вымела вчерашнюю золу и угли и начала разводить огонь в очаге. Пока её руки привычно делали своё дело, она вспоминала, какие упоительные ощущения всего несколько минут назад ей дарили его руки. Его ладони… Она почувствовала, что снова краснеет, вспомнив, где её касались его ладони, такие большие и искусные — касались с такой нежностью, что она… Она никогда не переживала ничего такого, такого… У неё снова слёзы навернулись на глаза, от того, насколько это было прекрасно… и от неудовлетворённости.

Стружка, оставшаяся после возни постояльца с поленом, затлела, потом задымилась. Элли аккуратно поддула, появились язычки огня. Он разжёг костёр внутри неё, костёр, который всё ещё горел. Она смотрела, как деревянные завитки один за другим сначала тлеют, а потом вспыхивают ярким пламенем. Мгновение великолепия, а потом — щепотка серой золы. Что случится, если она отдастся ему? Минута блаженства, а за ней — раскаяние на всю жизнь? Или этот костёр сильнее, из тех, что с горячими углями глубоко внутри?

Наполнив большой чёрный чайник водой, она повесила его на нижний крючок. Торопливо, потому что он мог спуститься в любую минуту, умылась холодной водой с мылом и оделась, стоя перед очагом. Чайник быстро закипел, и Элли поставила вариться овсянку. Равномерно помешивая кашу, она замечталась, вспоминая, каково это — просыпаться в его объятиях.

Тук-тук-тук!

Элли вздрогнула. Кто мог прийти так рано утром? Её взгляд упал на заячьи шкурки, сохнущие на крючке рядом с дверью. Ну конечно! Нед принёс молоко. Она распахнула дверь с радостной улыбкой, которая тут же застыла.

— Ск… сквайр Хэммет.

Крупный, дородный мужчина, в одежде, которая оказалась бы уместнее для послеобеденной прогулки по Лондону, чем для утра в Нортумберлендской глуши, протиснулся мимо неё, раздевая её глазами.

Элли, внутренне съёжившись, собралась с духом и спросила:

— Чем обязана столь неожиданному визиту?

— У вас здесь был мужчина, девуленька!

Сквайр обшаривал небольшую комнату сердитым взглядом.

— С чего вы взяли? — Элли молилась про себя, чтобы доски наверху не заскрипели.

— Вчера на вашей крыше видели мужчину.

Красное лицо сквайра нависло над ней. Вместе с запахом дорогой помады от него несло вонью грязного белья — как и её покойный муж, его друг любил богатую одежду, но пренебрегал мытьём.

Элли отвернулась, пытаясь скрыть страх и отвращение.

— Да, вчера здесь был мужчина. Он починил мне протекавшую крышу.

— Этот треклятый домишко — мой! Я решаю, кто будет или не будет чинить крышу! Так значит, чопорная миссис, у вас есть тайный любовник? — Лицо сквайра пошло пятнами от гнева. — То вы птица слишком высокого полёта, чтобы найти хоть часик для того, кто по доброте душевной сдаёт вам этот дом, а то я обнаруживаю, что какому-то чумазому крестьянину позволено шарить у вас под юбками!

— Вы омерзительны!

— Кто это был, чёрт побери — я хочу знать его имя!

Элли сердито развернулась:

— Я ничего не знаю о нём и понятия не имею, как его зовут! Он просто починил мне крышу в обмен на еду! Сколько месяцев я просила вас поправить кровлю, а вы так ничего и не сделали!

— Только потому, что вы отказывались заплатить, как договорено. — Масленые глазки окинули её тело похотливым взглядом.

Элли передёрнуло, но она заставила себя не обращать на его сальный взгляд внимания.

— Мы не договаривались. И никогда не договоримся. Я плачу за аренду коттеджа, и больше ничего не должна.

— Пфф, платите — одно название!

— Вы сами назвали мне цену в день похорон Харта! Если она и ниже обычной, тогда я этого не знала. Думала, вы милостивы ко мне, потому что мой муж был вашим другом. Мне стоило быть умнее! — горько закончила она и отвернулась, чтобы помешать кашу.

— И правда, стоило. Даром только птички поют. — Голос сквайра стал ниже, и Элли вздрогнула, когда мясистые ладони, пройдя по её бокам, нащупали грудь.

— Уберите руки! — Она изо всей силы ткнула обидчика локтем в живот, он охнул и выпустил её. Мгновенно развернувшись, она сильно толкнула его. Потеряв равновесие, Хэммет отступил назад и ударился головой о полку сзади.

Элли рывком распахнула дверь и встала, держа её открытой:

— Вам не рады в этом доме, сэр. И я уже говорила вам, сотню раз, что я никогда не была — и не буду! — ничьей любовницей. И если бы даже мне и захотелось ею стать, то уж никак не вашей, сквайр Хэммет!

Сквайр стоял, тяжело дыша и потирая голову:

— Ах ты, чертовка! Ты ещё за это поплатишься, вот увидишь! — Он снова оглядел её сверху вниз. — Я не собираюсь больше уходить отсюда неудовлетворённым. Сегодня утром мне удалось как следует полюбоваться на тебя, и то, что я увидел, мне понравилось.

Элли стало не по себе. Обычно она никогда не переодевалась внизу. И в тот самый день, когда она это сделала, за окном оказался сквайр Хэммет, и, конечно, подглядывал. Она бросила взгляд на камин, где стояла её чугунная кочерга. Если б только суметь дотянуться до неё…

— Нет, чертовка, не получится! — сквайр встал между нею и кочергой.

Элли стояла снаружи, за открытой дверью. Можно убежать в лес и спрятаться, но нельзя оставить Эми в доме одну.

Хэммет, казалось, прочитал её мысли:

— А где твоя девчонка? — Он оглядел комнату и остановил взгляд на кукольном домике-коробке. — Ты же не хочешь, чтобы с ней… случилась неприятность, правда же? — И тут же, без предупреждения, наступил начищенным ботинком на игрушку, совершенно растоптав её. И пинком отправил то, что от неё осталось, в камин.

Элли ахнула от ужаса и ярости, видя, как пламя пожирает сказочный мир маленькой девочки. И понадеялась, что Эми наверху всё ещё спит. Ей не хотелось, чтобы дочурка увидела то, что сейчас последует. Она убьёт сквайра, прежде чем позволит ему дотронуться до себя.

— Мама, мамочка! — босиком, в ночной рубашке, Эми неслась вниз по ступенькам. Сквайр не дал ей подбежать к матери, схватив за руку. От страха и боли девочка завизжала.

— Отпусти её! — крикнула Элли.

Эми дёргалась, пытаясь вырваться, когда же у неё не получилось, малышка неожиданно повернулась и вцепилась зубами в ладонь обидчика. Хэммет возмущённо взвыл, а Эми удалось вывернуться и убежать.

Элли ринулась вперёд и схватила кочергу. Она подняла её повыше, но прежде, чем успела опустить её на элегантно завитую и напомаженную голову, сильная рука схватила негодяя за воротник, и, развернув, отбросила в другой конец комнаты.

Это был мистер Мишка. Полуодетый, только в рубашке и бриджах, c покрытым щетиной лицом, он просто пылал от ярости — синие глаза метали молнии.

— Убирайтесь! — приказал он. — И если я когда-нибудь узнаю, что вы снова беспокоите леди…

— Леди! — злобно фыркнул сквайр. — Тоже мне, леди! Вы, очевидно, провели ночь в её постели — только не думайте, что вам досталось нечто особенное! Да под её юбкой перебывало чуть ли не полграфства — и она не ограничивается джентльменами, скорее наоборот, предпочитает, чтобы с ней пожёстче…

Крепкий кулак оборвал грязные речи.

— И вы сами, сквайр, тоже предпочитаете пожёстче? — негромко спросил мистер Мишка, сопровождая каждое слово тумаком.

Сквайр Хэммет был крупным мужчиной, толще и плотнее сбитым, чем мистер Мишка, но босому защитнику Элли он был не соперник. Она вздрогнула от звука ударов кулаком по наказываемой плоти, хотя в глубине души и порадовалась.

— А теперь убирайся отсюда, падаль!

Свистя и отдуваясь, сквайр заковылял прочь. Он как-то осел и, казалось, заметно уменьшился в размерах. Из носа его текла кровь — судя по хрусту, который слышала Элли, он, видимо, был сломан. Лицо покрывали многочисленные следы ударов, опухшие глаза уже наполовину заплыли. К полудню, вероятно, они будут в чёрных синяках.

На мистере Мишке, напротив, не было ни царапины, он даже не запыхался.

Отойдя на безопасное расстояние, сквайр заорал:

— Вы за это заплатите! Я местный мировой судья! Я добьюсь того, чтобы тебя сослали, бандит!

— Уверен, суд будет рад услышать, как одинокая благочестивая вдова и её дитя вынуждены были обороняться кочергой от нежеланных авансов расфуфыренного и напомаженного ловеласа средних лет. Да, так и представляю себе, как вы рассказываете миру, что над вами одержали верх женщина, кочерга и маленькая девочка, — весело произнёс защитник Элли.

Сквайр грязно выругался.

— Тебя, мразь, ещё поучить, как себя вести? — сжал кулаки мистер Мишка. — Или, может, пусть миссис Кармайкл доходчивее объяснит, кочергой?

Элли глядела, как сквайр ретировался, изрыгая брань и бормоча угрозы. Из-за него её жизнь и так была почти невыносимой; унизив его, оставаться здесь невозможно. Придётся покинуть этот дом, но она ни капельки не жалела об этом.

— Убрался, наконец! — удовлетворённо сказала она.

— Такое случалось и прежде? — медленно произнёс её защитник.

Она кивнула.

— Видите ли, он был одним из ближайших друзей моего мужа. Когда стало известно, насколько велики долги Харта, он предложил помощь. — И горько рассмеялась: — Я выходила замуж богатой наследницей, а овдовев, стала нищенкой. Я понятия не имела тогда о стоимости жизни. Никто из наших знакомых не желал знаться со мной, поэтому, когда сквайр предложил помочь вдове и ребёнку своего дорогого друга, я поверила ему. Думала, всё честно. Глупой была, — пожала она плечами.

— Скорее, несколько наивной, — поправил её босой рыцарь, не отводя внимательных глаз.

— Глупой, — ровным голосом повторила она. — Он сказал, что присмотрит за мной. — Элли содрогнулась. — Я не понимала, что именно он имеет в виду.

— Так вот почему вы испугались за Эми в тот день, когда оставили её здесь со мной — подумали, что снова «сглупили». Ещё раз поверили не тому человеку.

Элли кивнула. Они оба замолчали. Вдруг она поняла, что что-то уж слишком тихо.

— Эми!

Не пострадала ли она во время драки? Элли помчалась в коттедж.

Дочка сидела на корточках перед очагом и старательно помешивала овсянку.

— Мама, она чуть не пригорела, — объяснила девочка, — а поднять котелок я не смогла, он слишком тяжёлый, и ты говорила, чтобы я не трогала то, что горит, поэтому я только мешала кашу и мешала. Я правильно сделала? — почему-то с виноватым видом спросила Эми.

Элли с облегчением обняла дочь:

— Да, голубушка, ты всё сделала правильно. Мистер Мишка спас нас с тобой, а ты спасла наш завтрак.

— Глупости, вы прекрасно справлялись сами, — засмеялся он. — Принцесса, от тебя я такого не ожидал!

Его смех замолк, когда Эми, стыдясь, опустила глаза.

— Кусаться плохо, да, мама? — прошептала она.

— Ох, доченька, — на глаза Элли навернулись слёзы. — Ты не сделала ничего плохого. Мне кажется, ты была большой умницей и вела себя храбро.

— Значит, я не огорчила тебя, мамочка?

— Нет, нисколько.

— И я могу укусить сквайра и в другой раз тоже?

Элли не успела ответить — мистер Мишка внезапно сгрёб их обеих и, держа в объятиях, закружился по комнате в безумном вальсе:

— Да, принцесса, разумеется! — воскликнул он. — Ты можешь кусать противного старого сквайра столько, сколько тебе хочется. А твоя мама может стукнуть его кочергой. А когда две мои амазонки закончат с ним, я выкину его за дверь.

Смеясь, он поставил их на пол, преклонил колено и заявил:

— Принцесса Эми, вы — самая смелая, самая умная из известных мне юных леди. Вы не только избавились от злого Сквайрдракона, укусив его, но ещё и спасли кашу от пригорания! Я с радостью стану вашим рыцарем.

Девочка радостно рассмеялась, схватила деревянную ложку и легонько постучала ею сначала по одному его плечу, потому по другому:

— Поднимайтесь, сэр Мишка!

Элли рассмеялась, хотя глаза наполнились слезами. Благодаря его игре неприятное происшествие стало смелым приключением. Он так хорошо понимал детей… Не слишком ли хорошо для холостяка?

— Не хотят ли рыцарь и принцесса овсянки? — произнесла она как можно беззаботнее.

— О, да, в самом…

Тук-тук-тук!

На мгновение все замерли, пока в маленьком коттедже не смолкло эхо стука.

— Сквайр, — прошептала Эми. — Вернулся, чтобы отправить нас в тюрьму!

— Да чтоб ему пусто было, наглецу! Ну, я ему покажу! — Их защитник шагнул к двери и распахнул её: — Какого дьявола…

Он не договорил. У порога стоял худощавый, опрятно одетый мужчина маленького роста.

— Ну, слава те господи, капитан! — сказал пришелец, радостно улыбаясь. — Когда ваш конь прискакал без вас, все уж подумали, что вы погибли! Кроме меня, само собой. Говорил же я им — вы живучий!

В домике внезапно воцарилось молчание. Слова незнакомца, казалось, отдавались эхом. Элли подумала про себя, слышно ли ещё кому-нибудь, как громко стучит её сердце.

Их краткая идиллия подошла к концу. Его нашли.

— Капитан? В чём дело? — пришедший нахмурился, глядя на высокого, молчаливого мужчину, застывшего в дверном проёме, а потом посмотрел вглубь комнаты, туда, где, внимательно наблюдая, стояли полные дурных предчувствий Элли и Эми. Он смерил взглядом своих по-птичьи блестящих глаз Элли с дочерью и сощурился.

Наконец заговорил тот, кого назвали капитаном:

— Поскольку, как я понимаю, вам известно, кто я такой, пожалуй, не стоит вам мёрзнуть. Входите.

При этих словах коротышка снова впился взглядом в говорившего:

— Известно, кто вы такой? Вы что, капитан, обдурить меня пытаетесь! Само собой, я знаю, кто вы!

— Тогда входите.

«Капитан» провёл посетителя внутрь и закрыл дверь. Повернувшись, он на секунду встретился с Элли взглядом, выражения которого она понять не смогла. Он начал было предлагать стул, но остановился на полпути. Как будто более не был ни в чём уверен, подумала Элли. Она довершила начатое им, сказав вошедшему:

— Присаживайтесь, пожалуйста. Мы как раз собирались завтракать. Это всего лишь каша с молоком, но мы будем рады разделить их с вами.

Чужак не отвечал. Он продолжал озадаченно пялиться на «капитана».

— И всё в порядке, каша не подгорела, — заверил его детский голосок. — Я не дала ей подгореть, правда, мамочка?

Это сломило лёд. Элли не смогла сдержать улыбку. Гость, поглядев на Эми и тоже улыбнувшись, сказал Элли:

— Спасибо за предложение, мэм, — и вам, мисс, — но я уже позавтракал. Однако я бы не отказался промочить горло.

Элли поморщилась:

— Сожалею, у нас, кроме молока и воды, ничего нет.

— Напиток Адама меня вполне устроит, мэм.

Налив гостю чашку воды, Элли исподтишка посмотрела на мистера Мишку. Он стоял молча, неподвижно, хмурясь. Тело его было напряжено, будто он ждал удара.

— Ешьте кашу, пока не остыла, — спокойно сказала она.

Он сел за стол и начал отправлять в рот ложку за ложкой. Ели они молча, неразрешённые вопросы витали в воздухе дурным предзнаменованием, как призрак на пиру. Даже Эми молчала и волновалась. Незваный гость смотрел на завтракающих — то на одного, то на другого — с прищуром, ничего не упуская.

Наконец, с овсянкой было покончено, хотя Элли и сомневалась, что хоть кто-нибудь за столом съел её с удовольствием. Она начала собирать миски, но мистер Мишка жестом остановил её. Элли знала, что он нервничает. Она села рядом и взяла его за руку.

Незваный гость заметил, и ему это не понравилось. Ледяные щупальца страха сжали сердце Элли. Этот недовольный взгляд кое-что значил. А именно, что у неё нет права держать эту мужскую ладонь — большую, натруженную, и так быстро ей полюбившуюся. Он знал, кто такой на самом деле мистер Мишка. Элли в ответ вцепилась ещё крепче, зная, что, возможно, это последний раз.

Она почувствовала, как он в ответ сжал её ладонь. Он беспокоился не меньше, чем она. Эми обошла вокруг стола и встала рядом с ним, прислонясь. Он обнял девочку. Элли почувствовала, что её душат эмоции, грозя прорваться истерикой. По виду можно подумать, они трое — семья, сплотившаяся, чтобы защититься от незнакомца, хотя на самом деле всё наоборот. Этот тщедушный человечек приехал, чтобы забрать у них мистера Мишку и вернуть его настоящей семье.

— Вы говорите, что знаете меня. Так кто я такой?

Гость не ответил, лишь неверяще уставился на спросившего.

— Он попал сюда ограбленным и избитым, — ровным голосом начала объяснять Элли. — Рана на голове сильно кровоточила, и он сутки проспал как убитый, а когда проснулся, обнаружилось, что он ничего не помнит — ни кто он такой, ни где живёт — ничего.

— Ранение в голову, да? Это многое объясняет.

Увидев, что Элли смотрит непонимающе, он пояснил:

— Я с этим уже сталкивался, мэм, в армии. Человеку попадают по голове, и он на время остаётся без памяти. У одного приятеля она так и не восстановилась полностью, но большинство вспоминают всё. — Он повернулся к тому, за кем приехал: — С вами всё будет в порядке, капитан Эмброуз. Стоит мне привезти вас домой, всё вернётся.

— Капитан Эмброуз? Имя не кажется мне знакомым. Как меня зовут полностью?

— Капитан Даниэль Мэтью Брэмфорд Эмброуз, служили в пятом полку.

Даниэль. Имя ему подходит, подумала Элли.

— А вы кто? — спросил Даниэль.

Человечек вскочил на ноги и отсалютовал:

— Сержант Уильям Алоизий Томкинс, сэр! — Он подождал секунду, потом пожал плечами и уселся снова. — Надеялся, что это пробудит воспоминания, сэр. Я был вашим сержантом почти семь лет. Вы называли меня Томкинсом при офицерах, а так, обычно — Томми.

— Так значит, я солдат… Был солдатом, — слабо улыбнулся Даниэль.

Лицо сержанта расплылось в широкой улыбке:

— Действительно были, капитан, последние семь лет — почти семь, без месяца-другого, — и, честно сказать, весьма хорошим! В бою лучше вас не найти было.

Даниэль поглядел на свои крупные ладони в шрамах, а потом бросил печальный взгляд на Элли. Впервые увидев его, она решила, что он часто дрался, и не ошиблась. Вот только он дрался не так, как она думала. Он не дебошир из трущоб, а, скорее всего, герой.

Элли обнаружила, что её разрывают противоположные желания: ей хотелось и услышать о нём побольше, и не знать ничего, потому что с каждым словом сержанта её мистер Мишка и её робкие мечты о нём уплывали всё дальше…

— И где же я живу?

— До недавнего времени, сэр, вы обретались на Пиренейском полуострове, сражаясь с Бонапартом, но после смерти брата несколько месяцев тому назад вы продали свой патент и вернулись домой. В Ротбэри. Звучит знакомо, сэр?

Элли знала, где это. Городок в полудне езды на северо-западе.

Даниэль покачал головой.

— Нет? Ну и ладно, вспомните, не волнуйтесь. — Сержант помолчал, потом сказал со значением: — Капитан, в Ротбэри вас ждут семейные обязанности.

Семейные обязанности. Элли почувствовала, как лёд сильнее сковывает её сердце.

— Семейные обязанности? — наконец спросил Даниэль. Он крепко, до боли, сжимал ладонь Элли, но мысль выпустить его руку была невыносима. Слишком скоро ей придётся это сделать.

— Значит, у меня есть жена?

«Скажите нет, скажите нет, скажите нет!» — затаив дыхание, про себя молилась Элли.

Сержант тянул с ответом вечность. Он посмотрел на Элли, потом на Эми, потом опять на Даниэля. И сказал самым обыденным тоном:

— Да, капитан, конечно, у вас есть жена. Благородная, красивая леди к тому же.

Элли не могла вздохнуть. Горло перехватило. Конечно, он женат. Она знала это с самого начала. Глупая, глупая Элли, позволила себе влюбиться за несколько дней в таинственного незнакомца.

Который был сильным, крепким, красивым, благородным, защищал женщин и любил детей. Разумеется, он был женат! Его так легко полюбить.

И, разумеется, его жена должна была оказаться благородной, красивой леди. Наверняка она ещё и умна, и добра. Уж во всяком случае, она не будет обнищавшей, одетой в обноски вдовой! Глупая, глупая Элли, поверила, что наконец встретила суженого. Бестолковая, безмозглая курица, раз забыла, что даже будучи беззаботной юной девушкой, в меру миловидной и весьма хорошо одетой, не смогла найти любви. Ей потребовались деньги покойного отца, чтобы купить себе мужа. И то далеко не лучшего, надо сказать.

Она давным-давно усвоила, что судьба не делает ей подарков. Просто забылась ненадолго.

Сержант продолжил:

— И, конечно, вашу, эээ… миссис Эмброуз ужасно расстроило ваше исчезновение.

Даниэль рассеянно кивнул. Он по-прежнему сжимал ладонь Элли с такой силой, что та понимала — потом проступят следы. И всё равно не выпускала его руку. Если всё, что ей от него останется — это синяки, так пусть будут хотя бы синяки. Она ляжет в постель с ними. А ещё со своими мечтами и воспоминаниями. И сожалениями.

Сожалениями!

Теперь ей хотелось, чтобы он не вёл себя так благородно нынешним утром.

— Мистер Мишка, вы меня слишком сильно прижали, — пожаловалась Эми.

— Прости, принцесса, — тихо извинился он и нежно обнял её. — Беги, поиграй со своими куклами, пока мы с твоей мамой поговорим тут с сержантом Томкинсом.

— Я не могу. Сквайр раздавил их и бросил в огонь.

Эми неуверенно дотронулась до него и спросила дрожащим голосом:

— Мистер Мишка, ты собираешься уехать от нас с мамой?

Это отрезвило Элли. Эми нужна сильная мать. Ей нельзя распускать нюни. Ей нельзя идти на поводу у чувств, которые заставляли её плакать, вцепиться в любимого и клясть судьбу, чувств, из-за которых она влюбилась в женатого мужчину. Мужчину, который не был её мистером Мишкой; его зовут мистер Даниэль Эмброуз, и любящая жена ждёт его возвращения. У неё, Элли, есть гордость. И есть дочь, о которой нужно заботиться. Унижаться нельзя.

Элли высвободила руку, вскочила на ноги и бодро воскликнула:

— Да, дорогая. Разве это не чудесно, что мистер Мишка — только он больше не мистер Мишка, он мистер Эмброуз — может ехать? Сержант Томкинс его друг, и приехал, чтобы отвези его домой, к родным, которые его очень любят, ждут, и ужасно по нему скучают. Разве это не замечательно? А теперь пойдём, помоги мамочке помыть посуду и дай джентльменам возможность поговорить.

Так, тараторя, она собрала миски, улыбаясь при этом так усердно, что мышцы лица заболели. Однако Эми не двинулась с места. Уставившись огромными синими глазами, она тихо, трагическим голосом спросила:

— Мистер Мишка, у вас уже есть своя маленькая девочка?

Он нежно погладил кудрявую головку своей большой ладонью, и ответил чуть хрипловато, низким сдавленным голосом:

— Не знаю, принцесса. Скажите, сержант, у меня есть дочка? И вообще дети?

Сержант потянул за узел галстука, аккуратно повязанного вокруг накрахмаленного воротника и прокашлялся:

— Эээ… пока нет, сэр. Хотя… эээ, кхм, ваша матушка… эээ, надеется… стать бабушкой в… в скором времени. Часто говорит об этом.

Боже милостивый, его жена, должно быть, ждёт ребёнка! Закрыв глаза, Элли лихорадочно полоскала миски, пытаясь выглядеть занятой.

— Ах! Так вы в счастливом ожидании! Великолепно! Неудивительно, что ваша жена так беспокоится о вас, мистер Эмброуз. Женщины всегда больше подвержены эмоциям в это… особенное время. Ваша мать наверняка в счастливом предвкушении! Быть бабушкой, должно быть, замечательно. У детей всегда свои отношения с бабушкой. Если она есть, конечно. У Эми никогда не было бабушек. Они обе умерли до её рождения.

Глупая, что ты мелешь? Элли заставила себя глубоко вздохнуть и добавила звонким голосом:

— Вам так повезло, что сержант Томкинс умудрился разыскать вас в нашей глуши! Как вам это удалось? Расскажите нам, сержант!

Сержант задумчиво посмотрел на неё, а потом обернулся к Даниэлю и объяснил:

— Вы поехали в Ньюкасл, заказать себе новую одежду, потому что та, в которой вы вернулись с войны, не годилась для общества — во всяком случае, так заявила ваша матушка. Ничего из того, что нашлось в доме, вам не подошло, потому что вы крупнее вашего покойного брата, сэр.

Теперь понятно, почему его вещи были такими старыми и обтрёпанными, печально подумала Элли, равнодушно водя тряпкой по тарелкам. Эта одежда побывала с ним на войне.

— Вы собирались провести там несколько недель, чтобы отдохнуть от м… — сержант запнулся и прокашлялся. — Вам не сиделось в Ротбэри, сэр. Вот вы и отправили меня вперёд, снять жильё и назначить несколько встреч. Однако, когда вы не прибыли на квартиру, я забеспокоился — вы, сэр, из тех, кто всегда держит слово.

О да, он держит слово, грустно подумала Элли, вспоминая о тех чудных минутах, когда проснулась в его объятиях. А он велел ей уходить. Из-за своего благородства.

— Поэтому, когда я услыхал, что ваша лошадь нашлась, а вас и след простыл, я отправился на поиски. Я спрашивал во всех деревнях, что между городом и этим местом, заглядывал в каждую канаву и рощицу по дороге в Ротбэри. А обнаружив на рынке пару сапог на продажу, сэр, я подумал про себя: «Я эту пару уже видал».

Сержант помолчал, а потом добавил глухим голосом:

— И должен сказать, капитан, при их виде у меня всё внутри перевернулось, потому что я считал, что живым вы бы со своими сапогами не расстались.

«И он тоже любит Даниэля, — печально подумала Элли. — И горевал, когда думал, что тот погиб».

— Так что я отправился в церковь, чтобы узнать, не хоронили ли кого в последнее время. Там пастор сказал мне, что вы живы, и за вами ухаживает местная вдова… — он бросил взгляд в сторону Элли и снова обернулся к Даниэлю. — Я выкупил сапоги. А в этой сумке, сэр, есть смена одежды для вас.

В домике воцарилось неловкое молчание.

— Ну, хорошо, — наконец сказал Даниэль. — Спасибо за предусмотрительность, сержант.

Пора было с этим кончать, и Элли заставила себя выговорить:

— Ну что ж, мистер Даниэль Эмброуз, вам лучше обуться в свои сапоги и переодеться. Если повезёт и погода не испортится, вы уже сегодня вечером будете дома с женой.

Она улыбнулась широко и безнадёжно, растянув губы так, что даже челюсть заболела. Можно ли надорваться, улыбаясь? Элли надеялась, что нет.

— О, Элли, — сказал он тихо и протянул руку.

Ей хотелось схватиться, уцепиться за него и никогда не отпускать, но вместо этого она отвернулась.

— Поднимайтесь наверх. — Чувствуя, как в глазах закипают слёзы, она быстро заморгала, стараясь не дать предательским каплям покатиться по щекам. — Вы же не хотите заставлять сержанта ждать. Ваша же… — и голос сорвался. — Ваша семья ждёт, и будет счастлива узнать, что вы живы.

Видя, как она отворачивается, Даниэль почувствовал себя разбитым. Он женат! Чёрт побери! Как он мог забыть такое? Сержант, похоже, считает, что жена его любит. А любил ли он сам её, эту неизвестную прекрасную леди, носящую его дитя? И если да, то как сможет он жить с ней теперь, после Элли?

Даниэль не верил, что можно любить кого-нибудь сильнее, чем он полюбил Элли. Он мог не помнить подробностей своей жизни, но был глубоко убеждён и чувствовал нутром, что любит Элли всем своим существом.

Неужели его чувства были так же сильны по отношению к той, другой женщине, до того как разбойники огрели его по голове?

Сейчас жена ничего для него не значила. Неужели и Элли перестанет что-то значить для него, как только вернётся память? Эта мысль ужаснула его. Ему не нужны воспоминания, ему нужна Элли!

Он посмотрел на неё. Она стояла, отвернувшись, рот растянут в гримасе — жалком подобии улыбки, глаза полны слёз. Она так старалась быть храброй и неунывающей, чтобы ему было легче. О, Элли, Элли… Как же можно так сильно влюбиться за такое короткое время? Как можно сразу столько потерять? И разве можно оставить её?

Сержант подал ему сапоги.

Элли смотрела, как Даниэль в последний раз, тяжело, поднимается по лестнице в её спальню. И хотя её руки были заняты — она вытирала стол, — все её мысли были с ним. Она представляла себе, что он сейчас делает. Как он стянул с себя рубашку, как выглядят под ней его широкая, крепкая грудь, великолепно вылепленные плечи, как он наклоняет голову, когда…

— Вот, миссис Кармайкл, вам за хлопоты.

Элли моргнула. Сержант что-то протягивал ей. Отрешённо взяв это что-то, она лишь потом разглядела увесистый маленький кожаный кошелёк, внутри которого слышалось звяканье.

— Что это?

— Плата.

— Плата? За что?

— За уход за капитаном Эмброузом, естественно. За что же ещё?

Ей будто оплеуху отвесили. Призвав всю свою гордость, она аккуратно положила кошелёк на стол:

— Нет, благодарю.

— Этого что, мало? — нахмурился сержант.

Элли неверяще уставилась на него. У неё разбито сердце, а этот человек думает, что она хочет выгадать несколько лишних монет?

— Никакой платы не нужно, сержант.

Тот упрямо выставил вперёд подбородок:

— Капитан Эмброуз не из тех, кто остаётся в долгу.

Элли в ответ лишь посмотрела на него так, что он, смутившись под её взглядом, затоптался, переминаясь с ноги на ногу.

— Элли, можешь подняться на минуточку, помочь мне? — позвал сверху Даниэль.

— Иду! — откликнулась она, и устало добавила: — Уберите свои деньги, сержант Томкинс. Нам они не нужны.

Она очутилась в его объятиях в ту же секунду, как вошла в комнату. Даниэль крепко прижал её к своему телу, она чувствовала его боль и желание.

— Не хочу покидать тебя, — простонал он и накрыл её рот жадным, голодным поцелуем.

Это было совсем не похоже на нежные, дразнящие, тёплые утренние поцелуи. Сейчас в нём говорила откровенная потребность. Жар. Отчаяние. Страх и желание. Настоятельная нужда.

Элли отвечала на его ласки и поцелуи с таким же отчаянным пылом, зная, что может больше никогда не увидеть его. Ах, и почему они не предались любви этим утром? Её дурацкие предрассудки казались глупостью сейчас, когда ей, вероятно, предстояла жизнь без Даниэля. От этой мысли её забила дрожь.

Он взял её лицо в ладони, горящие глаза, казалось, заглядывали в самую душу:

— Элли, обещаю, это не конец. Я как-нибудь разберусь. — Голос его срывался. — Я постараюсь вернуться и…

— Нет, Даниэль, — покачала головой Элли. — Лучше покончить всё одним махом. Я не смогу жить крохами. — Она крепко поцеловала его. — Я хочу тебя целиком. Крохи были бы наихудшей пыткой. А так — мне останутся воспоминания. Только как бы я хотела, чтобы мы… знаешь… этим утром.

— Предались любви. — И поправил он её низким хрипловатым голосом: — Не «знаешь». Ты хочешь сказать, что жалеешь, что мы не предались любви.

— Нет, Даниэль, даже без… — голос её прерывался, по щекам катились слёзы, — без физического обладания, мы познали… сотворили любовь. Неужели ты не чувствуешь её вокруг? Надеюсь, мы сотворили достаточно, потому что мне её должно хватить до конца жизни…

— О, Элли, моя милая, любимая Элли! — Он простонал и прижал её ещё крепче. — Как же мне вынести разлуку с тобой?

— Даниэль, ты должен. Ты женат. Ничего не поделаешь.

— Готовы, капитан? — окликнул снизу сержант. — Помочь вам?

— Чтоб ему пусто было! — пробормотал Даниэль, не отпуская её. Он зарылся лицом в волосы Элли, вдыхая её запах — запах жизни и любви. Он сожалел, что у них не было соития — это добавило бы в их отношения новое измерение, которое, он был уверен, Элли неизвестно. Однако она была права — даже без физического обладания, они познали большую любовь. Он отчаянно надеялся, что она достаточно велика, чтобы пережить возвращение его памяти.

Наконец, они неохотно разомкнули объятия и спустились. Элли почувствовала, как сержант окинул её цепким взглядом, и поняла, что выглядит как женщина, которая только что страстно целовалась. И гордо вздёрнула подбородок: ей было всё равно, что он о ней думает.

Сержант привёл с собой двух лошадей. Осёдланных, ждущих.

— А что со сквайром? — вполголоса обеспокоенно спросил Даниэль. — Я не мо…

Элли закрыла ему рот ладонью:

— Тссс. Не беспокойся об этом. Я справлялась с ним уже много месяцев. Ничто не изменилось.

Его губы шевельнулись под её пальцами, он коснулся языком руки и она отняла её, не в силах вынести больше.

— Мистер Мишка, мистер Мишка, ты же не уезжаешь?

Даниэль подхватил расстроенную малышку на руки и обнял её:

— Я должен, принцесса. Будь хорошей девочкой и присмотри за своей мамой вместо меня, ладно? — Он поцеловал её на прощание.

Эми заплакала и обхватила его за шею:

— Нет! Нет, мистер Мишка, ты должен остаться. Тебя привела волшебная свеча…

С лицом, окаменевшим от усилий не выдать истинные чувства, Даниэль отцепил маленькие ручки, отчаянно пытавшиеся не выпускать его, и передал Эми матери:

— Я как-нибудь разберусь, даю слово, — сказал он тихим, прерывающимся голосом.

— Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать.

— Я всегда держу слово. Всегда.

Повлажневшими глазами он смотрел, не отрываясь, в лицо Элли, но не пытался ещё раз дотронуться до неё или поцеловать. Элли почувствовала облегчение. Иначе ни один из них не вынес бы расставания.

Когда приходится резать по живому, чем быстрее, тем лучше. Даниэль решительным шагом прошёл к лошадям и вскочил на свою одним отточенным движением. Обернувшись в седле, он посмотрел горящими синими глазами на Элли и её дочку и повторил:

— Всегда.

И поскакал галопом прочь.

«Всегда», — горестно подумала Элли. Что он имел в виду — что всегда выполняет обещания? Или что всегда будет любить её? Да какая разница, что! Он уехал. Ей нужно как-то дотянуть до конца дня, дождаться заката, накормить и уложить спать дочку, и присмотреть за ней, пока малышка не заснёт. Только потом Элли сможет отправиться в собственную постель и найти там выход своему горю. Тот, без которого ей не обойтись — слёзы и сон. Желанного выхода ей не дано…

Она отнесла Эми в дом. Наливая питьё ей и себе, Элли обнаружила спрятанный за молочным кувшином маленький мешочек с деньгами, тот, что сержант пытался ей всучить. Она заглянула внутрь: двадцать фунтов. Целое богатство, на это они с Эми могли бы прожить долго.

Капитан Эмброуз не из тех, кто остаётся в долгу. И снова сержант добился своего.

Как-то ей удалось дотянуть до конца дня. Когда пора было ложиться в постель, Эми взбежала по лестнице впереди матери.

— Мама! — свежеумытое личико девочки осветилось радостью. — Посмотри, что я нашла на кровати! — В руках она держала маленькую деревянную куколку, немного неумело вырезанную из куска берёзы. — У неё синие глаза, совсем как у меня! И как у мистера Мишки, — глазёнки Эми сияли.

У Элли встал комок в горле. Даниэль вырезал. Она-то думала, что он стругает полено просто так, убивает время, а он делал куклу для её дочери.

— Чудесно, доченька. Завтра я сошью ей одежду.

— Не «ей»! Это мальчик, — убеждённо заявила Эми. — Я назову его Даниэлем в честь мистера Мишки.

— Чу… чудесно. — Элли сумела выдавить улыбку, хотя губы и дрожали.

* * *

Позже, когда Эми уже спала, а в доме настолько похолодало, что тянуть дальше стало невозможно, Элли неохотно вошла в собственную спальню. Её взгляд неминуемо устремился к алькову, на кровать.

И, наконец, она заплакала. Потому что, разумеется, там ничего не было. Даже деревянной куколки. И там никогда больше не будет Даниэля. Он уехал.

 

Глава 4

— Нет, милая, я не смогу сделать тебе домик для новой куклы, пока мы самим себе не найдём новый дом. Сначала домики для людей, а потом уже для кукол.

Эми кивнула.

— Сквайр нас больше не любит, мамочка?

— Да, дорогая, больше не любит. А сейчас помоги маме упаковать вещи. Принеси-ка сюда всю свою одежду. Мы сложим её на простыню, завяжем в узел и тогда сможем положить в повозку Неда.

— Не бойся, мамочка. Если сквайр вернётся, Даниэль снова его побьёт. Правда ведь, Даниэль? — Эми угрожающе потрясла маленьким деревянным Даниэлем.

— Никто никого бить не будет, — строго сказала Элли. — А сейчас быстренько принеси сюда свои вещи.

Элли прикусила губу, пока присмиревшая дочка выполняла её распоряжение. Она понятия не имела, где им придётся жить. Викарий предложил комнату в своём доме на время рождественских каникул. Но потом вернутся его ученики, и комнаты не будет. Впрочем, Элли была уверена, что скоро она найдёт что-нибудь.

Ей придётся.

Тук-тук-тук!

Элли застыла. С тех пор, как ушёл Даниэль, сквайр уже дважды возвращался. Элли вспомнила слова дочки и неожиданно разозлилась. Она не нуждается в защите Даниэля, хоть деревянный он и не столь хорош, но и во плоти… настоящий Даниэль пусть возвращается туда, откуда пришёл, вместе со своей раскрасавицей женой, ожидавшей дитя. Пусть Даниэль там и пребудет, и защищает ту женщину и того ребёнка, а не тех, на которых случайно наткнулся в бурю, заглянув на огонёк.

Несомненно к этому времени память уже к нему вернулась. Он, наверно, даже и не вспоминал больше Элли. Тогда как она… она помнила всё. На самом деле даже слишком много. Не могла ничего забыть. Он был там, в её мыслях, в её сердце, каждый раз, когда она ложилась в холодную, пустую постель. И просыпалась каждое утро с мыслью о Даниэле, скучая по тому, как тепло он заботился о ней, по его рокочущему голосу… Горькие сожаления охватывали её, когда она вспоминала, как выгнала Даниэля. Ах, если бы они уступили страсти… всего лишь раз.

Не только в постели он преследовал её. Его присутствие ощущалось постоянно: в каждом уголке коттеджа, в рассказах её дочки, в кукле, которую он сделал для Эми. Элли поддерживала огонь сутки напролёт дровами, которые наколол Даниэль, и у неё пересыхало во рту, стоило ей вспомнить, как напрягались его широкие плечи при каждом взмахе топора.

Даниэль незримо появлялся здесь всякий раз, когда шёл дождь, и не текла крыша. У Элли до сих пор сердце начинало биться у самого горла, когда она вспоминала, как стремительно он спустился с крыши, до ужаса её напугав. Тот самый момент, когда она поняла, что любит его…

С той поры, как Даниэль покинул их, то и дело шёл дождь…

Вновь раздался громкий стук. Элли сглотнула застрявший в горле мучительный ком и, прихватив кочергу, решительным шагом вышла из дома, резко распахнув дверь и воинственно взмахнув своим оружием.

Снаружи никого не оказалось. Дождь перестал, и опустился густой туман. Он окружал дом, словно зловещее море, то накатывая пенящимися волнами на маленький коттедж, то отступая. Высоко держа кочергу, Элли ступила на сырую землю.

— Здравствуй, Элли.

И этот глубокий голос опалил, и жар его будто бы проник в самую сердцевину её существа, до самых промёрзших косточек, окутывая теплом, согревая.

Она мгновенно развернулась, вытаращившись, не в силах вымолвить и слова. Туман клубился вокруг смутно вырисовывавшейся высокой фигуры, закутанной в тёмный плащ, но плащ не обманул Элли. Она знала каждую линию этого тела, жившую в её памяти, в её сердце долгие недели.

— Что ты здесь делаешь, Даниэль? — умудрилась она выдавить.

Он двинулся к ней:

— Пришёл за тобой, Элли. Я хочу, чтобы ты была со мной.

Её пронзила боль. Она так хотела услышать эти слова, но сейчас они были не к месту. Она продолжала держать наизготовку кочергу, словно защищаясь от него, и покачала головой:

— Нет, Даниэль. Я не могу и не пойду с тобой. Мне нужно думать об Эми.

Он встал как вкопанный, потрясённый, нахмурив брови.

— Но конечно же я хочу забрать тебя вместе с Эми.

Элли ещё яростней потрясла головой:

— Нет, я не могу. Не пойду никуда. Ступай домой, Даниэль. Неважно, что я к тебе чувствую, с тобой я не пойду. Я не разрушу жизнь Эми.

Повисло долгое молчание. Позади Элли услышала «хлюп, хлюп» — с крыши закапала вода… с той крыши, которую он чинил для неё.

— И что же ты чувствуешь ко мне?

Страдание исказило черты Элли.

— Ты сам знаешь, что, — прошептала она.

Даниэль покачал головой, вперив в неё пылающий пристальный взгляд.

— Нет. Я думал, что знаю, но сейчас… лишь уверен в собственных чувствах. — Он набрал в грудь воздуха и произнёс дрожащим от переполнявших эмоций голосом. — Я люблю тебя Элли. Я всё вспомнил, и знаю теперь, что никогда и никого не любил и не буду любить так, как тебя. Ты — моя душа, Элли.

От этих слов всё поплыло у неё перед глазами. Всё, о чём она мечтала, прозвучало в этих словах… «Ты — моя душа, Элли». Слишком поздно.

— Ступай обратно к своей жене, Даниэль, — печально произнесла Элли и повернулась, чтобы уйти.

Мгновение напряжённой тишины. А затем Даниэль выругался. И рассмеялся.

— Я и забыл об этом.

Элли обернулась.

— Забыл о своей жене? — потрясённо спросила она.

Синие глаза Даниэля, казалось, прожигали насквозь:

— У меня нет никакой жены. И никогда не было. Это просто глупое недоразумение. — Он прижал ладонь к сердцу и торжественно заявил: — Я одинокий человек в здравом уме и твёрдой памяти, я способен обеспечить жене сносное существование. Я безмерно люблю вас, миссис Кармайкл, и прошу вас стать моей женой.

Воцарилось долгое молчание. Онемевшая Элли просто смотрела на него. Выставленная кочерга дрогнула. Сильная мужская рука забрала оружие из ослабевшей ладони.

— Ну, Элли, любовь моя, ты собираешься ответить мне?

Элли не видела его сквозь слёзы, но чувства-то к нему никуда не делись, потому и кинулась в его объятия, и крепко поцеловала:

— О, Даниэль, Даниэль, да, конечно я выйду за тебя замуж! Ведь я так сильно тебя люблю!

— Сержант солгал, — объяснял Даниэль, обнимая Элли и Эми. — Из глупых, косных соображений, что он, дескать, спасает меня от расчётливой бабы. Он стал задумываться, не ошибся ли он — видимо, ты оказала ему холодный приём, когда он предложил тебе денег — но он думал, что будет лучше спасти меня из твоих коготков и возвратить мне память прежде, чем я приму какое-то решение.

Он усмехнулся и снова поцеловал Элли.

— Итак, обретя память, я кинулся прямо в твои коготки. И какие же они прелестные, эти коготки, мои милые, — изобразил он рык, на что Элли и Эми прыснули.

— Так ты теперь всё вспомнил?

— Вот именно. В ту минуту, когда я вернулся в Ротбери, память возвратилась ко мне. Странно срабатывает память — или наоборот, не работает — в зависимости от обстоятельств. Ротбери — так называются и дом, и селенье, — пояснил он. — Я там родился.

— А, э, что ты там делаешь? — мягко поинтересовалась Элли.

— Смотрю за усадьбой. Я нашёл место и для тебя. Ты будешь отвечать за дом. После того, как мы поженимся, конечно. — Он взглянул на неё. — Ты уверена, Элли? Ничего не зная обо мне, ты выйдешь за меня и будешь содержать мой дом?

Она улыбнулась и кивнула, просияв от счастья:

— О, да, пожалуйста. Не могу представить себе ничего чудеснее. Думаю, я буду хорошей экономкой. Откровенно говоря, я пыталась найти такую работу после смерти Харта и когда у нас не осталось денег, но без рекомендаций… да ещё с ребёнком. — Она заколебалась. — Знаешь, я не могу ничего принести в ответ в этом браке.

Даниэль принял оскорблённый вид:

— Ты принесёшь себя. Ты — это всё, любовь моя. Только ты. О, и маленькое очаровательное приложение, именуемое принцессой Эми.

— О, Даниэль…

Она снова поцеловала его. Пришлось, иначе бы залила его слезами с головы до пят.

Он приехал со специальной лицензией.

— Я всё устроил, любовь моя. Викарий согласился обвенчать нас сегодня днём — нет нужды ждать оглашения. Потом Томми — для тебя сержант Томкинс — заберёт на ночь Эми в дом викария.

— Но зачем…

Он взглянул на неё, и в его синих глазах вдруг запылал огонь:

— Впереди нас ждёт брачная ночь, а это очень маленький коттедж. Эми лучше побыть у викария. Не переживай, Томми уже ест из её рук. Ему по нраву командирши! Да и викарий очень доволен. Он обожает свадьбы на Рождество.

Рождество. От праздника их отделяло лишь несколько дней. Она пыталась забыть об этом, полагая, что её ждёт худшее в жизни Рождество. Но теперь…

— Мы останемся на одну ночь здесь, а потом я заберу тебя домой в Ротбери. Думаю, хорошо отпраздновать Рождество там, вместе с моей старушкой-матерью, — продолжал живописать Даниэль.

Элли улыбнулась:

— О, да, это было бы замечательно. Но … свадьба, да ещё сегодня… у меня нет ни… — Она окинула взглядом своё убогое платье. — Не думаю, что моё старое синее платье…

— Во всех ты, душечка, нарядах хороша, но я купил тебе платье… и ещё кое-что. — И он жестом указал на чемодан, который раньше внёс сержант.

Поколебавшись, Элли открыла крышку. Внутри лежало завёрнутое в ткань красивое атласное платье кремового цвета. Элли вынула его и приложила к себе. У изящного с высокой талией платья были длинные рукава, по подолу и корсажу шла самая изысканная и красивая вышивка из зелёно-золотого шёлка. Как красиво… Совершенно неподобающий наряд для экономки, разумеется, но разве это важно?

— Подходит?

Прижав платье к груди, она повернулась и прошептала:

— Оно восхитительно, Даниэль.

— А цвет?

Элли улыбнулась.

— Красивый, хотя я уже не девственница, Даниэль.

— Для меня, да, — возразил он. — Впрочем, не потому я выбрал этот цвет. Он напомнил мне, когда я впервые увидел тебя — ты была одета в ту белую ночную штуковину.

Элли подумала о своей латанной-перелатанной толстой фланелевой ночной рубашке и засмеялась:

— Только мужчина мог увидеть сходство между бесформенной старой ночной рубашкой и этой изящной вещицей. — Она бережно положила платье на кресло, подошла к Даниэлю и поцеловала.

— Влюблённый мужчина, — поправил он её. — А та ночная рубашка приобрела тогда некие формы — формы твоего тела, и восхитительные формы, надо сказать. — Он нежно обнял её и страстно поцеловал. Элли вернула поцелуй, задрожав от предвкушения.

— Довольно, любовь моя. Скоро нам идти в церковь. Можем подождать с этим до вечера.

— Не знаю, смогу ли, — прошептала она.

Он хохотнул, подхватил её на руки и быстро закружил, потом снова поцеловал и подтолкнул к столу.

— Там ещё много чего в чемодане.

Элли заглянула внутрь и вытянула чудесную зелёную мантилью из тонкой мериносовой шерсти, отороченную по воротнику и манжетам белым мехом, а также хорошенькие белые сапожки, с виду даже по её ноге. Под всем этим лежала крошечная мантилья, похожая на первую, но синего цвета. К ней прилагалось маленькое синее платьице с красивым кружевным воротником. И самая очаровательная пара крошечных, отороченных мехом, красных сапожек, самой совершенной зимней одежды для девочки. Глаза Элли подёрнулись влагой. Он вдобавок привёз свадебный наряд для Эми. И отменного пошива. Она было подумала, как он мог себе позволить такие траты, но это не имело значения.

Она улыбнулась дрожащими губами и крепко обняла Даниэля. Заслуживала ли она такого доброго и заботливого мужчину?

— Спасибо тебе, Даниэль. Я не знаю, как…

— Давай, любовь моя, отправимся в церковь или мы предвосхитим наши клятвы. Сержант сопроводит тебя и Эми. Я встречу вас там, как и положено. — Он вытащил карманные часы и сверился со временем. — Скажем, через час?

— Всего лишь час? — задохнулась Элли. — Два, по меньшей мере. Мне волосы нужно вымыть и…

— Хорошо, пусть будет два часа, — поспешно согласился он и быстро поцеловал её в губы, по праву суля в будущем более страстные поцелуи. — И помни, ни минутой больше! Я и так слишком долго ждал!

Заново принаряженная к Рождеству церковь выглядела очень красивой. Маленькая, выстроенная из тёмно-серого кирпича, она сияла изнутри, когда неяркое зимнее солнце проникало в застеклённые окна, заливая всё вокруг кружевным радужным разноцветьем, вспыхивая отражённым светом на меди и серебре. Пахло воском и душистой хвоей. Отполированные дубовые скамьи украшала зелень, а в двух огромных медных урнах по обе стороны алтаря стояли ветви падуба, плюща и сосны. Горящие жаровни прогоняли холод и отбрасывали уютное сияние.

В дверях в новых нарядах стояли Элли и Эми. Сержант, щеголеватый в своём отлично сшитом, новом, как догадалась Элли, сюртуке, уже вошёл и доложил Даниэлю и викарию о прибытии невесты. Занервничав вдруг, Элли схватила Эми за руку. Правильно ли она поступает? В конце концов, она знает Даниэля считанные дни.

Она любит его. Но ведь она и прежде любила… и сильно ошиблась. К Харту она и вполовину не чувствовала того, что к Даниэлю. Значило ли это, что на сей раз она делает правильный выбор… или ошибается вдвойне? Её вдруг затрясло, как от холода. В её руке покоилась тёплая ладошка Эми. На запястье дочурки висела беленькая пушистая муфточка. Подарок Даниэля…

— Готова, любовь моя? — раздался справа низкий голос. Элли аж подпрыгнула. Там стоял Даниэль, и от его взгляда вся возникшая в последний момент паника вмиг улетучилась, как ни бывало.

— О, да, я готова, — ответила она и с бьющимся сердцем оперлась на его руку.

— Тогда, сержант и Эми, идите вперёд.

Сержант со всей серьёзностью предложил руку девочке. Как маленькая принцесса, Эми торжественно пошла рядом с ним по проходу. Стоило им подойти к алтарю, как внимание Эми тут же отвлеклось.

— Смотри, мамочка, у викария тоже есть кукольный домик, — прошептала она.

Элли проследила взглядом за указывающим пальчиком дочери и сжала ладонь Даниэля. На маленьком столике в передней части церкви справа от прохода стояла диорама, изображавшая рождественскую сценку. Крытая соломой конюшня в окружении деревянных фигурок овец, коров и ослика.

Над хижиной сияла разукрашенная деревянная звезда. Внутри конюшни находилась женщина в покрашенном синим цветом одеянии, женщина с умиротворённым выражением лица и добрыми глазами. Рядом с ней стоял высокий темноволосый мужчина, с улыбкой смотревший на неродимое дитя с любовью во взоре и в душе.

Как мужчина рядом с Элли.

Эми зачарованно таращилась на картину, ведь она была слишком мала, чтобы запомнить её в прошлое Рождество.

— В кукольном домике у викария тоже живет семья — мама, папа и ребёночек, прямо как у нас, только я уже большая.

Элли взглянула на стоявшего рядом высокого мужчину, смотревшего на Эми так, словно получил прекраснейший из даров. И слегка охрипшим голосом произнесла:

— Всё верно, дорогая. Это особая семья. Вот это Мария, это Иосиф, а это младенец Иисус.

— Как красиво.

Эми пришла в восторг.

Даниэль покрепче обнял Элли и повёл вперёд, поскольку викарий уже начинал церемонию.

— Возлюбленные мои…

В коттедж Даниэль с Элли возвращались одни, промёрзшая трава хрустела под ногами. Сопровождало их лишь предвосхищение. Даниэль растопил внизу очаг, потом поднялся наверх, чтобы зажечь ещё один в спальне, пока Элли собирала кое-что на ужин. Они ели почти в молчании, медленно, изредка пригубливая вино, запивая им пирог с дичью, который принёс Даниэль.

Он отложил нож и вилку и произнёс со скупой улыбкой:

— Ни слова не идёт на ум, ни кусок в горло не лезет, любовь моя, когда я так хочу тебя. Не подняться ли нам наверх?

Элли робко кивнула.

Крепко обхватив за талию друг друга, они поднялись по лестнице. Элли вспомнила, как с каким трудом тащила его верх по лестнице в первый раз, его упорное мужество, сопровождающее каждый шаг, и почувствовала новый прилив любви. Как далеко они ушли за такое короткое время…

Когда они добрались до спальни, она заколебалась, вдруг поняв, что ей следовало бы пойти раньше его и переодеться в ночную рубашку. Она взглянула на занавеси напротив алькова, где стояла кровать, и подумала, не зайти ли за них, чтобы там переодеться. Будет немного неудобно. Да и вся эта комната не так уж велика.

Элли взглянула на Даниэля, и все её вопросы и сомнения растаяли в голове как дым, когда он наклонился и нежно поцеловал её в губы. Она приникла к нему, возвращая поцелуй со всем жаром страсти, и зарывшись любящими пальцами в его волосы, нащупала под короткими кудрями зарубцевавшийся шрам. Элли смогла легко найти то место, где у него была рана, вокруг которой она тогда выстригла ему волосы.

Даниэль почувствовал, что она дрожит. Он так хотел её, хотел нырнуть с ней в постель, сделать своей, взяв её со всею страстью одним сильным движением. Она была его! Его любимая. Одна в его сердце. Элли. Чьи влажные поцелуи покрывали сейчас его лицо. Такая нежная, тёплая, щедрая. Он ощущал гордость, изначальную, гордость собственника.

А она дрожала. И не просто от желания.

Он вспомнил её потрясение, когда прикоснулся к ней ещё тогда, тем утром, её удивление, когда она изумилась наслаждению, что подарил он ей своими руками. Он поцеловал её более жарко, и его словно пронзило молнией, когда он почувствовал её восторженный, ещё не смелый, неопытный отклик на его ласки. Она побывала в роли замужней женщины, матери, потом вдовы, его маленькая Элли, но в наслаждении плотской страсти была столь же невежественна, как новобрачная.

Даниэль обуздал свои желания и с готовностью принялся посвящать любимую в науку наслаждения между мужчиной и женщиной. Покрывал её нежное тело поцелуями, гладил ладонями, без слов прогоняя её тревоги, лаская, согревая, узнавая.

Кремовый шёлк одеяния выглядел грубым и безжизненным на фоне трепещущей чувствительной плоти Элли. Он расстегнул платье, одну жемчужину за другой, постепенно освобождая нежное, гладкое шелковистое тело. Потом стянул с плеч платье, и жена стыдливо покраснела под его взглядом до розовых вершинок грудей. Самая прекрасная картина, которую он когда-либо видел. Он наклонился и припал ртом к соску. Она выгнулась ему навстречу, всхлипнув и чуть застонав, невольно прижимая его голову к груди.

Он окинул взглядом снизу до верху её пылающее жаром и страстью тело, увидел, как она откинула назад голову, как затуманились от наслаждения её глаза. Обуздывая собственные потребности, он обратил своё внимание на другую грудь и был вознаграждён протяжным прерывистым стоном.

Медленно, дюйм за дюймом, Даниэль освобождал любимую от одежды. В этот раз количество и хитроумие устройств женских штучек не вызывали в нём нетерпение, поскольку когда очередной предмет туалета соскальзывал с её тела, она так восхитительно покрывалась румянцем и чувственно трепетала под его тёплыми руками, неспешно раздвигающими мягкие батистовые складки одеяния. Даниэль подумал, что надо одеть жену в шелка. А несколько минут спустя ему в голову пришла иная мысль. Лучше ей вовсе не носить нижнее бельё…

Наконец, она осталась обнажённой. Пламя разожжённого им камина мягко окрашивало её тело в персиковый цвет. Краснея, она взглянула на балдахин, потом на него, и он понял, что она хотела бы прикрыться, пока он будет раздеваться. Она стыдлива и скромна, его Элли.

И тут она удивила его.

— Думаю, теперь, моя очередь.

Нетерпеливые проворные пальчики мигом развязали шейный платок и расстегнули рубашку. Она заколебалась, когда дело дошло до бриджей, но потянулась и к ним. Даниэль сцепил зубы, стараясь сохранить самообладание, пока она возилась с пуговицами, сосредоточенно хмурясь, задевая руками его возбуждённый орган, и грудь её при этом мягко покачивалась.

Наконец расстегнула бриджи и спустила их вниз. И подняв глаза, впилась в него взглядом. Словно никогда прежде не видела голого мужчину, так её заворожило зрелище. А потом протянула руку и коснулась его, тут уж он не смог дальше держаться. Опрокинул на кровать, и без всякого изящества, которым мог бы гордиться, вошёл одним сильным движением. Она была жаркой, влажной и готовой. Элли выгнулась под ним, тело её стремилось ему навстречу, хотело быть ближе, приглашало… и пока его собственное тело, выйдя из повиновения, востребовало её, она, застыв, потрясённо уставилась на него, широко распахнув глаза.

— Даниэль, — задохнулась она. — Что происходит? — И тут она выгнулась под ним, и забилась в безудержных сладких судорогах.

— Отпусти себя, любовь моя, я здесь, с тобой, — прохрипел он, сам подступив к порогу освобождения.

— О, Даниэль, Даниэль, я люблю тебя.

И сокрушила его, посылая за грань благословенного забвения…

До сих пор ему ещё ни разу не довелось узнать ничего подобного. Даниэль с пытливой задумчивостью любовался на свою прекрасную взъерошенную новобрачную. Он-то решил, что будет тем, кто посвятит Элли в новый мир любовных страстей между мужчиной и женщиной. Но если он показал ей новый свет, то и она ввела его в новый мир, мир, о существовании которого он даже не подозревал. Мир, в котором делишь страсть с женщиной, которую обожаешь. Плотские наслаждения, осознал он, лишь слабые эфемерные мгновения в сравнении с тем, что произошло между ними. То мгновение, когда её настигло освобождение… впервые в её жизни…

Забудет ли он, сможет ли забыть когда-нибудь, как взглянул в её глаза, как она смотрела на него, выкрикивая, что любит его… как затрепетала от наслаждения, доводя его до беспамятства вместе с ней?

Словно всю свою жизнь он смотрел на плоскую картину и не знал, что есть настоящая жизнь, в новом измерении, которая ждёт по другую сторону холста. Или же всю свою жизнь пробовал разнообразные блюда и не знал, что есть на свете такая вещь, как соль…

Нет, не отыскать поэтических образов, чтобы описать, каково делить страсть с Элли. Даниэль знал только, что хотел прожить до глубокой старости так, чтобы любить её каждый день своей жизни.

Он наклонился и стал будить её поцелуями, улыбаясь, когда она потянулась с сонным наслаждением и приникла к нему, ещё не успев проснуться….

Поздним утром появился экипаж, чтобы забрать их в Ротбери. На дверце красовался герб. Элли удивлённо обратила взор к Даниэлю. Слишком уж великолепная карета для фермера.

Он усмехнулся.

— Она принадлежит вдовствующей виконтессе леди Ротбери, любовь моя. Когда я сказал ей, что привезу невесту, она настояла, чтобы я взял её экипаж.

— Должно быть, она очень добросердечная леди.

— Можешь, что угодно говорить, — согласился сухо Даниэль. — Только я со своей стороны приписал бы это привычке повелевать. Эта женщина портит мне жизнь с тех пор, как потеряла мужа и старшего сына.

— О, бедная леди. Должно быть, она одинока, Даниэль.

Он кивнул:

— Да, ей нечем заняться. Тем не менее, сейчас она со дня на день ждёт внучку, и я надеюсь, что дитя в будущем будет держать её от меня подальше. — Он подхватил узел с пожитками Элли и подмигнул: — Во всяком случае, не имея сейчас собственной повозки, я не стал бы смотреть в зубы дарёному коню.

— Я и не собиралась.

Элли задумчиво хмурилась, собирая свои вещи. Очевидно, Даниэля раздражала манера его работодательницы отдавать распоряжения. Элли надеялась сгладить между ними эти шероховатости.

Поскольку им всё равно грозило неизбежное выселение, Элли уже собрала вещи. Своих курочек она оставила Неду, раз уж Даниэль заявил, что их у него полным-полно, а больше забирать было нечего. За несколько минут их нехитрые пожитки разместили в карете, потом путешественники захватили Эми с сержантом и отправились на север.

Поездка в Ротбери была долгой, но отнюдь не утомительной. Дорогой они пели песни да играли в игры, которые затевала Эми. И обменивались тайными взглядами и прикосновениями, напоминающими Элли о волшебстве её чудесной брачной ночи и последующим за ней утренним пробуждением, и вызывающими в теле трепет, восхитительное ожидание грядущих ночей и пробуждений.

Элли вспоминала о том, как несколько недель назад заявила Даниэлю, что они уже «спали», когда и в помине не было никакого слияния, плоть к плоти. Она думала о выражении на его лице, когда она это сказала, смесь недоумения и внезапного озарения… такое снисходительное.

Какой же она была наивной. Она не понимала, что делить любовь с Даниэлем — это придание нового значения самому понятию любовь, глубокая, сильная близость, которая не просто плотская… хотя и в высшей степени плотская. Элли никогда не забыть ту почти пугающую близость, напряжение, как она взорвалась безудержными волнами острого наслаждения под его взглядом.

Она считала, что раз уж в её браке с Хартом плотская близость играла роль незначительную, то так же будет и с Даниэлем. Верила, что по своей природе всё это грубо, скрытно и необходимо лишь для продолжения рода. Потому что так на это смотрел Харт.

Но с Даниэлем всё это не имело ничего общего. С Даниэлем это было, как… ритуал, приносящий радость. Замечательная простейшая необходимость, в которой они сливались так, что Элли и представить себе не могла. Не обыденное соединение плоти — а… всего. Тела, души, разума. При воспоминании её охватил трепет. И наслаждение. С Даниэлем это было небесное поклонение, и в той же степени земное счастье. Они любили друг друга в спальне так много раз, что отголоски в них живы до сих пор. Словно за одну ночь их тела связало навеки невидимыми неразрывными нитями.

Карета покачивалась в такт мыслям. Между ними вспыхнуло взаимопонимание, вызывая в памяти моменты пробирающего до дрожи наслаждения. Элли не просто любила Даниэля. Она была его частью. А он жил в ней.

Ласковым взглядом она наблюдала, как он играет в ладоши в Эми, притворяясь неуклюжим медведем с большими неловкими лапами. И что-то затрепетало внутри, когда она посмотрела на него. В его больших красивых ладонях не было ни крупицы грубости. Они заставляли её тело петь, и оно до сих пор беззвучно пело там, глубоко внутри.

Даниэль преображал её в ночи, бормоча нежные слова, лаская в тех местах, которые прежде не знали ласки, порождая ощущения, прежде ей неведомые… даже в воображении. Словно он знал её тело лучше её самой.

Элли поймала его взгляд, и уловила притаившуюся волчью улыбку. Он зорко посмотрел, словно знал, о чём она думает, и Элли зарумянилась, когда как его взгляд вдруг стал пристальным, и в нём промелькнуло голодное выражение. Он желал её. Одну-единственную ночь он любил каждую её частицу руками, губами и глазами, возрождая к жизни, о которой Элли не подозревала прежде. И Элли так этим восхищалась, что до сих пор не переставала удивляться…

И не могла дождаться ночи. Прошлой ночью Элли была ещё невежественна, таяла от блаженства при его сосредоточенных проявлениях чувств, но от неё не укрылось, что Даниэль сам, казалось, наслаждался, когда она точно так же трогала его. Сегодня вечером предстоит её очередь взорвать его. Она чувствовала, что улыбается, улыбается как одержавшая триумф женщина, а потом снова поймала его взгляд, и залилась алым цветом, словно он прочел её мысли.

Страсть. Доселе Элли этого не понимала. Горючая смесь примитивной силы… и высочайшее наслаждение. Взрывоопасная. Готовая воспламениться от взгляда, прикосновения, мысли…

Несмотря на разгар дня, густая тень легла на землю к тому времени, как они повернули к огромным каменным стойкам ворот, вершину которых венчали львы. И несколько мгновений спустя перед ними впервые возник Ротбери.

Он пылал огнями. Огромный дом со множеством окон. И в каждом окне горит свеча. Когда путники подъехали ближе, Элли увидела, что свечи все сплошь красные. Рождественские свечи.

— Помнишь, как ты мне рассказывала о свече желаний? — обратился к Эми Даниэль. — Вот это наши свечи желания, приведшие нас всех домой живыми и здоровыми.

Глазки Эми сияли. Элли подняла ладонь и прижала к её щеке. Выдумка конечно, — наверное, это просто традиция Большого Дома, но такая приятная эта высказанная вслух мысль, заставлявшая малышку чувствовать, что её встречают с распростёртыми объятиями. Даниэль обнял Элли и улыбнулся.

Карета подъехала к высокому крыльцу.

— К парадной двери? — удивившись, прошептала Элли.

Даниэль пожал плечами:

— Мне даны указания представить тебя вдовствующей виконтессе без промедления. Она гордится, что знает всех в этом поместье. И карета ведь её, не забывай.

— О боже!

Элли судорожно приглаживала волосы и поправляла помявшееся в дороге платье. И надеялась, что виконтесса не окажется слишком требовательной нанимательницей.

В величественном холле их ждала изысканно одетая женщина. Седовласая леди являла собой образец элегантности. Одетая в чёрное платье по последней моде, на плечи она накинула чёрную шаль из норвиджского шёлка, концы которой небрежно свисали с её локтей.

— Элли, хочу представить тебе вдовствующую виконтессу леди Ротбери, — произнёс Даниэль.

Элли начала приседать в реверансе перед новой хозяйкой.

— Матушка, это моя жена, Элинор, новая виконтесса Ротбери.

Элли, которая всё ещё приседала, чуть не упала.

Даниэль подхватил её и помог подняться.

— Но я думала, что мне предстоит стать новой экономкой! — задохнулась Элли. — Значит, ты, ты…

Он поклонился:

— Виконт Ротбери, к вашим услугам, миледи.

Его синие глаза блеснули лукавством, когда он поцеловал ей руку, да так, что она зарделась.

— Иногда мой сын утомительно немногословен, — доброжелательно заметила леди. — Мне он сказал, что приведёт домой сельскую служанку, но вы так красивы и изящны, как любая подходящая молодая леди, о которых последнее время я бесполезно твердила ему.

— Гораздо красивей, — проворчал Даниэль хриплым голосом и усмехнулся, глядя сверху на Элли, казавшуюся смущённой и в то же время смотревшую на него с обожанием.

Вдовствующая виконтесса коротко кивнула в знак удовлетворения. Она вышла вперёд и заключила Элли в тёплые объятия, обдав ароматом каких-то благовоний.

— Добро пожаловать в семью, моя милая девочка. Думаю, вы и в самом деле прекрасный выбор для моего сына-шалопая.

— Шалопай-сын во всём согласен с тобой, матушка.

Взгляд леди Ротбери упал туда, где в тени материнских юбок скучала Эми, слегка ошеломлённая происходящим вокруг.

— И кто это у нас здесь? — с нежностью спросила пожилая леди. — Уж не моя ли прекрасная внучка? Мой сын обещал, что я её мгновенно полюблю.

В груди у Элли защемило. О таком гостеприимстве она не смела и мечтать. Чтобы её дочь полюбили в этом доме.

Эми оглядела старую леди широко распахнутыми глазами с искренним любопытством:

— Вы и в самом деле мама мистера Мишки?

— Мистера Мишки? Это так ты зовёшь моего сына? Да, я его мама. А можно узнать, почему ты зовёшь его мистер Мишка?

— Потому что он был похож на медведя, когда пришёл к нам с мамой. Весь такой неуклюжий и угрюмый.

Леди Ротбери засмеялась:

— Какая проницательная юная леди. Временами мне точно так же хочется описать сына — неуклюжий медведь. — И улыбнулась Эми.

Эми задумалась.

— У меня нет бабушки, — смущённо заявила она.

Вдовствующая виконтесса протянула руку и ласково произнесла:

— Теперь есть.

Эми посмотрела на мать, молча спрашивая разрешения, а затем, просияв, взяла пожилую леди за руку.

Леди Ротбери улыбнулась Элли сквозь набежавшие слезы:

— Спасибо, милая. Вы осчастливили нас с сыном больше, чем я могла бы представить.

Элли не могла проронить ни слова. Лишь украдкой смахнула слёзы.

— А сейчас, — продолжила старая леди, — у меня кое-что припасено для моей миленькой внучки, подарок от нашего гостеприимного дома, который, надеюсь, ей придётся по душе. Боюсь, он не новый — он был моим, когда я была маленькой девочкой. Я хранила это для моей дочери, но Бог меня не наградил ею, поэтому это лежало нетронутым на чердаке долгие годы. Когда Даниэль рассказал мне о своей Элли и её Эми, я приказала снести это вниз, почистить, и должна сказать, оно выглядит почти столь же хорошо, как и в моём детстве.

Элли вопросительно посмотрела на Даниэля. Тот пожал плечами:

— Понятия не имею, о чём речь.

— Пойдём, Эми.

И держа малютку за руку, леди Ротбери засеменила по холлу.

Усмехнувшись, Даниэль произнёс вслед:

— Она принцесса, матушка. Тебе придется звать её принцесса Эми.

Его мать царственно обернулась:

— Разумеется, она принцесса. Она же моя внучка.

— Пойдём, я тоже хочу взглянуть, — попросила Элли. Но Даниэль удержал её.

— Через минуту, любовь моя. Ведь ты не возражаешь, когда я называю тебя так?

Элли помотала головой, едва ли в силах что-то сказать от переполнявшего её счастья.

— Прежде чем мы отправимся поглядеть, что там матушка припрятала для принцессы Эми, ты должна исполнить свой первоочередный долг, как леди Ротбери.

— О, да, конечно, — вдруг встревожившись, произнесла Элли. — Что я должна сделать?

Он протащил её на полдюжины шагов влево и остановился. Выжидая.

— Что такое?

Даниэль поднял взгляд. Она проследила за ним глазами. Ветку обвивала омела.

— О, — прошептала Элли. — Поцелуйная ветвь. Как я вижу, это очень тяжёлый долг. Мне потребуется помощь. — И встав на цыпочки, она притянула к себе его голову.

Спустя мгновение они неохотно разъединились.

— Выбирай, любовь моя — в гостиную или поднимемся прямо в спальню.

Запыхавшись, Элли поправляла складки платья.

— Думаю, лучше в гостиную. А потом… — она взглянула на его рот и запечатлела на нем быстрый голодный поцелуй… — в спальню.

Обнявшись, они прошествовали в гостиную, мешкая на каждом шаге, чтобы сорвать поцелуй. На пороге они замерли. Леди Ротбери сидела на скамеечке для ног у низкого столика. Рядышком с ней стояла Эми с сосредоточенным выражением на маленьком личике. Элли задохнулась.

Эми обернулась. Глаза её восхищённо светились.

— Посмотри, мамочка, — прошептала она. — Ты когда-нибудь, ну когда-нибудь видела такой красивый кукольный домик?

Элли, не в силах вымолвить ни слова, помотала головой и улыбнулась сквозь струившиеся по щекам слёзы.

— Посмотри, мистер Мишка.

— Можешь звать меня «папа», если хочешь, принцесса. — Даниэль обнял Элли и стал вытирать ей слёзы. — Помнится, ты мне заявляла, что ты не садовая лейка, — нежно пробормотал он, отчего она рассмеялась.

— Мамочка, можно? Можно, я буду звать мистера Мишку папой?

— Конечно, дорогая. Разумеется, можешь. Он ведь теперь твой папа и есть.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнула малютка. — Я же говорила тебе, мамочка, что моя рождественская свеча желаний особенная. Она привела к нам папу.

— Да, дорогая, привела.

— Посмотрите-ка, — вдруг подала голос леди Ротбери. — Снег идёт.

Снаружи, за высокими окнами, позади ярких, пляшущих языков пламени красных рождественских свечей, тихо начал падать мягкий снег, ложась белым покрывалом, и всё на свете становилось чистым, свежим, словно жизнь начиналась заново.

Наступал канун Рождества. Полный покоя, любви и обещания, что за всем этим придёт веселье и радость.