Прощание с моей семьей

Транко приехала в Олдерсгейт на второй вечер, я безумно обрадовалась. Ей понравился дом, и если ее терзали сомнения по поводу того, как мы станем жить с мужем, она была настолько мудра, что скрыла их от меня. Она спала на чердаке с Джейн Ейтс и помогала по дому. Я спросила мужа, не стоит ли мне заняться домом? Но он ответил, что в этом нет необходимости, ведь сейчас у меня медовый месяц. Про медовый месяц он говорил как-то кисло, потому что когда молодожены празднуют его, то продолжают сильно любить друг друга, но когда их общее желание и горение несколько уменьшится, то все меняется, как новая луна, а вкус меда улетучивается.

- Когда твои родители и бесконечное число братьев и сестер наконец уедут, тогда мы об этом подумаем, - сказал Мильтон.

Джейн Ейтс объявила, что даже с помощью Транко и приходящей или лучше сказать "приезжающей" из Хайгейта служанки невозможно готовить на такое количество народа. Тогда Транко предложила все делать под моим руководством, но муж ей не позволил и дал понять, где ее место! Он решил, что меньше потратит, если каждый день станет посылать в маленькую лавочку за пресными пирогами и мясом. Кроме того, у кондитера покупали торты, желе, хотя Транко могла бы приготовить все лучше и вдвое дешевле.

Он не позволил гостям прерывать его занятия и после ужина занимался с мальчиками. Он говорил с ними о религии, а сам продолжал изучать иврит. Кроме того, были занятия музыкой, танцами и беседы на самые различные темы.

Пауэллы норовили уйти из дома, потому что их раздражала такая мрачная обстановка и строгий режим. Погода стояла прекрасная, и они посещали друзей и родственников, и иногда приводили с собой гостей к ужину. Они отправлялись смотреть медведей и петушиные бои, брали лодки на прокат и катались по реке, доезжая до Ричмонда и Твикенхема, а потом возвращались обратно. Кроме того, они бродили по Лондону и Вестминстеру, заходили в театры, располагавшиеся по обе стороны реки. Транко с удовольствием следила за младшими детьми и пыталась несколько обуздать их шумный характер, потому что муж начинал громко вопить, если Бесс и Джорджи спорили друг с другом или мучили Бетти. Он мне не позволял никуда ходить с родителями под тем предлогом, что они меня портят, матушка попыталась с ним поспорить.

- Сын мой, надеюсь, что вы не забыли, что в течение пятнадцати лет я занималась своей дочерью, и если она до сих пор не стала испорченной девицей, то два часа, которые она проведет, наблюдая за медведями, ничего не изменят. Кроме того, мне обидно, что мои дочери Зара и Энн станут развлекаться, а Мари ничего не увидит.

Чтобы не возникло ссоры, я сказала, что не хочу видеть, как собаки будут пытаться отгрызть уши бедному мишке или он когтистой лапой выпустит собакам кишки, или просто придушит их. Что же касается театра, то я подожду, пока мы увидим пьесу Вильяма Шекспира или Бен Джонсона вместе с мужем, потому что в поэме, которую он мне дал почитать, Мильтон хвалил этих двух драматургов. Муж меня одобрил, покачал головой и заявил:

- Всему свое время! Не стоит спешить!

Я не забуду первую прогулку вместе с матерью по Чипсдейл. Тогда я в первый раз увидела ряды златокузнецов; чудесные, волшебные дома - десять доходных и четырнадцать лавок, набитых золотом и серебром для продажи. Это были четырехэтажные дома. Над главным входом стояла позолоченная статуя, изображавшая дровосека верхом на ужасном чудище. Потом я увидела стелу с разными изображениями. Наверху стоял трубач. Кроме того, там было множество таверн, неподалеку стояло здание, подобное замку с огромной свинцовой цистерной, в которую заливалась чистая вода, ее привозили из небольшого городка Паддингтон. Мы увидели позолоченный крест, который двенадцать месяцев спустя назвали папским идолом и снесли по приказанию парламента под дикие вопли толпы. Далее шли лавки с тканями, с великим множеством бархата и шелка - полосатых и с разным рисунком: тонкие блестящие ткани из атласа; прозрачная сверкающая тафта. От вида этих тканей у меня потекли слюнки. Там переливались всевозможные оттенки алого, красного, фиолетового, оранжевого, зеленого, пурпурного, белоснежного, коричневого, кремового, ярко-синего и желтого. Были выставлены ткани с великолепной вышивкой, а также ткани золотые и с серебряной ниткой.

В Чипсайде располагалось множество и других лавок и магазинчиков. На улицах, ведущих от Чипсайда, стояли мужчины в фартуках и зазывали в лавки прохожих, нахально навязывая им товар. У меня кружилась голова, когда я смотрела на снующий взад и вперед народ, а среди прочих - множество иностранцев, и я даже была рада, когда мы пошли домой. Там было так тихо! Расстояние, отделявшее его от Олдерсгейт-стрит, защищало от шума и криков.

Как-то рано утром я отправилась с мужем и Транко в Артиллерийский сад, где он делал разные упражнения в компании местных волонтеров, исповедовавших одну веру. Пока мы туда добирались, он мне объяснил, что он - копьеносец, а не мушкетер, и что копья и пики - более благородное оружие, чем мушкеты, не только потому что они древнее, над ними развиваются вымпелы, к тому же с ними - капитан, а мушкетеры обычно размещаются по флангам. Сам он стоит на самом почетном месте - далеко позади, среди тех, кто подносит оружие, это хорошо, потому что там он в относительной безопасности. Он нес с собой шестнадцатифутовое копье и показал мне некоторые артикулы - боевую стойку с пикой, наперевес, на плечо, боевую стойку-косяк, и долго объяснял мне каждое положение, не обращая внимания на шуточки окружавших горожан и подмигивания их жен. Все это Мильтон мне показывал, пока мы шли по улице.

В Артиллерийском саду Транко и я любовались упражнениями, которые выполнялись очень точно, там же присутствовал майор Роберт Скиппон, председатель Артиллерийского общества. Все отряды отличались цветами шарфов, они были черными, серыми или рыжими. У моего мужа шарф был серого цвета. На майоре Скиппоне был мундир синего цвета и белые бриджи. Скиппон был среднего возраста, плотный и смуглый, с небольшой бородкой, вздернутым носом и шрамом на правой щеке. Майор получил его во время войны с голландцами, которую он начал простым возничим. Он не владел грамотой, но зато был истинным христианином, плохо разбирался в житейских делах, но походил на льва во время битвы, и солдаты его обожали.

Капитан приказал проделать несколько простых упражнений, а затем построиться и принять вправо. Но он нервничал из-за присутствия майора и, приказав построиться справа, указал шпагой налево. Из-за этого ряды смешались, и несколько человек получили уколы от сзади стоявших волонтеров с пиками.

Транко громко захохотала. Майор обратился к волонтерам:

- Стыдно, джентльмены из отряда "Серых"! Неужели вы не можете отличить правую руку от левой? Как вы станете действовать в Судный День, когда вам прикажут: "Агнцы, направо! Козлища налево! Бегом марш!", а вместо сержантов вами будут командовать ангелы? Некоторые из вас повторят сегодняшнюю ошибку и потащат свои пики вниз, в ад.

Он говорил с ними серьезно и не насмешничал, и серые шарфы устыдились. Но про себя они во всем винили капитана. Потом мы смотрели, как палили мушкетеры, правда, это были холостые заряды. В мушкет клали немного пороху, и когда раздавался выстрел, то от него не было больно глазам при вспышке, и таким образом, они учились не закрывать глаза при стрельбе. После этого все отряды вместе маршировали по полю под команды: "Левое плечо вперед, марш!" и "Правое плечо вперед, марш!". А потом всех распустили.

Мы увидели, что к нам идет мой муж, строго отчитывая капитана и говоря ему, что он не подходит для этой должности и обязан уступить место другому. Капитан извинялся, сказав, что все прекрасно слышали его команду, а сделал жест саблей налево, потому что там стояли самые неподготовленные люди, и он хотел, чтобы они обратили внимание на его слова. Но мой муж не слушал его и строго заявил:

- Лучше старайтесь, сэр, а то мы подыщем себе другого капитана!

Отругав капитана, он подошел к нам и спросил, какой отряд выполнял упражнения лучше всего. Мы его порадовали, объявив, что лучше всех работали "Серые". Потом Мильтон сказал:

- Мы соблюдаем пресвитерианскую дисциплину. Каждое утро в среду мы собираемся и делаем все упражнения. Мы не терпим непослушания, и хорошо выполняем упражнения, - потом он повернулся к Транко и сказал: - Женщина, ты очень нахально посмеялась над ошибкой капитана.

- Нет, сэр, я не смеялась, - сказала Транко, - По крайней мере, не над капитаном или отрядом. Просто в тот момент я вспомнила старую шутку о козле и разносчике рыбы.

- Расскажи мне свою шутку! - сурово приказал Мильтон.

- Простите, ваша честь, ее лучше не слушать моей невинной госпоже, - ответила Транко. - Да я уже позабыла ее.

- Ты начинаешь нахальничать, - пробормотал он крепко сжав губы. - Когда мы вернемся домой, мне придется тебя побить. Я тебя предупреждаю, у меня тяжелая рука.

- Помилуй нас, Боже! - воскликнула Транко.

В тот день перед обедом братец Вильям подошел ко мне и шепотом спросил:

- Сестрица Мильтон, дай мне, пожалуйста, порванную струну с твоей гитары и ножницы.

- Конечно, - рассеянно сказала я ему. - Только верни мне ножницы.

Он взял струну и аккуратно разрезал ее на множество маленьких кусочков, которые осторожно собрал на бумажку, а потом сказал мне:

- Сестрица, мне кажется, что братец Мильтон очень злой. Я слышал, как он не позволил тебе петь песню. Ты поешь песни лучше, чем все Мильтоны и Филиппсы в Лондоне.

- Вильям, спасибо, это не твое дело, - сказала я.

Но по-настоящему я не могла на него сердиться ни сейчас, ни потом, когда он за обедом высыпал все кусочки струны из бумажки в горячий пирог из говядины, стоявший перед моим мужем. Это была злая шутка, которую он сыграл с ним в отместку за обиды, нанесенные нам Мильтоном. Господи, как же он меня напугал, потому что от тепла пищи все кусочки струны начали двигаться и извиваться, как личинки мухи. Но я молчала, боясь усугубить положение.

Кроме меня, еще и матушка видела, что сделал Вильям. Она начала беззвучно хохотать, и у нее от хохота тряслись плечи. Мой муж, как всегда говорил о чем-то. Он не прерывал разговора, положил пирог в рот, начал его жевать и продолжал разговаривать, ничего не заметив. Матушка, не в силах сдерживаться, сделала вид, что подавилась и выскочила из-за стола.

Отец тоже увидел личинок и начал хохотать в открытую, будто мой муж сыграл со всеми прекрасную шутку, и вскоре весь стол трясся от хохота. Мой муж продолжал есть и, наконец, начисто вытер тарелку хлебом и, довольно улыбнувшись, сказал:

- Я ненавижу глупые шутки, но если происходит нечто остроумное, что ж, это придает остроту разговору.

Бедный Вильям, его шуточка отскочила от Мильтона, как теннисный мячик от церковной стены.

Утром следующего воскресенья муж сказал родителям, что они могут молиться, где пожелают, но он не пойдет на службу в церковь святого Ботольфа. Там ведет службу клеветник и прелатист, преподобный Джордж Холл, сын епископа Эксетера, который написал памфлет против господина Мильтона. Вместо этого он отправится послушать преподобного Джона Гудвина, который станет вести службу в церкви святого Стефана на Коулмен-стрит, и я пойду вместе с ним.

Отец спросил:

- Это не тот Гудвин, который публично протестовал два года назад против архиепископа Лода?

- Именно он, - ответил Мильтон, - он прекрасно изучил иврит и считается лучшим священником во всем городе. Олдермен Пеннингтон, член парламента, и полковник отряда "Белых" его прихожанин и друг.

- Пожалуй, я, - заметил отец, - поведу свое семейство к святому Ботольфу, потому что должен признаться, что я сам - ярый прелатист.

Служба в церкви святого Стефана сильно отличалась от той, к которой я привыкла. Больше всего меня поразило поведение прихожан. В Форест-Хилл наши люди спокойно и без церемоний входили в церковь, весело здоровались друг с другом и могли есть. Некоторые женщины вязали чулки, у ног терлись собаки, мужчины передавали друг другу бутылки пива. И все это происходило на глазах викария. Однажды во времена бедняги Фулкера люди гонялись за крысой во время службы, и она нашла смерть в углу, и даже Дровосек Лука не смог приструнить прихожан. Но здесь прихожане входили в церковь со страхом и трепетом, осторожно продвигались по проходу между рядами и сидели очень тихо до прихода священника. Я была удивлена, что во время пения псалмов на головах у мужчин оставались шляпы, а причастие они принимали сидя, а не стоя на коленях.

Преподобный Гудвин был энергичным, но спокойным человеком с головой в виде снаряда, в плотно прилегающей шапочке-скуфейке, и большим носом. Во время службы он не обличал резко и темпераментно, не старался взволновать прихожан, колотя кулаками по кафедре, как это делают, насколько мне известно, большинство священников. Он так же не разрубал текст на куски, как это делал Дровосек Лука. Нет, он всем признался, что мастерство настоящего оратора состоит не в том, чтобы увлечь аудиторию с помощью ораторского искусства, а просто представить ей те аргументы, с помощью которых она сама во всем убедится.

Во время службы он читал текст: "Все они единодушно пребывали в молитве и молении" (Деяния, 1:14).

Он начал анализировать понятие "единство" и сказал, что трудно добиться такого единства, чтобы все собравшиеся думали одинаково и отсекали от себя любого инакомыслящего или еретика. Преподобный отец сравнивал прихожан с отрядом солдат и говорил, что солдату необходимо соблюдать точное положение в рядах отряда и сохранять нужную дистанцию, и кроме того, у него должен быть какой-то значок, или шарф определенного цвета, или мундир, чтобы всем было видно, к какому отряду он принадлежит, и когда капитан скомандует поворот направо, чтобы никто по ошибке не поворачивал налево. Он высоко оценил поведение шотландцев во время Войны Епископов. Их дисциплина показала английским солдатам, что это - большая сила на поле сражения, и только при ее наличии они смогут противостоять шотландцам. Но преподобный отметил, что подобное единство должно быть добровольным и естественным союзом, а не приниматься людьми "из-под палки" и под страхом наказания. Он не станет никого наказывать из-за того, что человек не приходит на молитву, а если доброта и уговоры не помогают, тогда человека следует отпустить, но попытаться ему помочь.

Он считает, внутри англиканской церкви существует терпимость к небольшим отклонениям во мнениях, и это походит на то, как в армии некоторые отряды носят значки красного, пурпурного или какого-либо иного цвета, но все они сражаются, как братья, под командованием одного генерала и поддерживают тот же самый Ковенант.

Это была очень смелая речь по тем временам. Моему мужу она не понравилась, и он начал доказывать, что терпимость может стать таким же злом, как и тирания, и может дать возможность дьяволу произрастать в различных сектах, когда каждая из них станет цепляться к странной и абсурдной разнице в вере. Но через пару лет он изменил свое мнение, когда башмак единомыслия натер ему пятку.

Нам удалось сесть недалеко от кафедры. Как только объявили название текста, я услышала позади себя небольшой шум и, глянув через плечо, подумала о том, как смехотворно выглядят прихожане, все, как один наклонившиеся вперед, приставившие щитком руки к ушам, чтобы лучше слышать. Большинство мужчин коротко стригли волосы, а женщины скрыли волосы под простыми шляпками, и все они стали похожи на летучих мышей, а их уши показались мне настолько огромными, что сразу припомнился остров Аручетт, описанный Перчесом в "Паломниках". Его населяли мужчины и женщины с такими огромными ушами, что одно ухо они подстилали на землю вместо постели, а другим укрывались, как одеялом.

Вечером отец спросил у Мильтона, как он учит латыни Неда и Джонни, потому что у него были сомнения в том, что преподобный Проктор, у кого теперь учились его сыновья, правильно выбирал для них латинских авторов. Мой муж ответил, что как только мальчики начали изучать грамматику и научились читать, он начал с ними изучать сельское хозяйство по трудам четырех великих древних авторов - Катона, Варрона, Палладия и Колумеллу, при этом обязательно пользовался картами и глобусом. Теперь они станут изучать труды Витрувия по архитектуре, Мела - по географии, Геминия - по астрологии, Целса - по медицине и Плиния - по естественной истории…

- Погоди, сынок! - воскликнул отец, - Катон, Варрон и Колумелла были прекрасными авторами в свое время и на своем месте, но Англия - не Италия. У нас более суровый климат и гораздо выше влажность. Если мои сыновья станут следовать старинным указаниям, как предлагают эти авторы, мне кажется, что наши земли в Оксфордшире перестанут приносить высокие урожаи. Я предпочитаю, чтобы они читали современных английских авторов, таких, как Жервез Маркхем и Леонард Маскалл, тогда им потом не придется переучиваться. Что касается Мела, то новый мир, конечно, был для него новостью, и если бы Жеминус жил, он назвал бы Галилея или сумасшедшим любителем парадоксов или жалким шутником! А Цельс с ужасом услышал бы от доктора Гарвея ужасную истину, что кровь циркулирует в теле, не соблюдая те законы, которые вывели раньше древние авторы и ученые. Почему мои сыновья не изучают Цицерона, Саллюстия и Ливия, как это делал я?

На это мой муж ответил:

- То, что вы называете открытием доктора Гарвея, есть не что иное, как просто спекуляция, не подтвержденная экспериментальными доказательствами, и хотя я не против современных комментариев по поводу Колумеллы, но я бы не стал верить таким легкомысленным авторам, как Маркхем и Маскалл, когда они пытаются ему противоречить. Хотя уже умерший Галилей, с которым я свел знакомство во время моего визита в Италию, сделал весьма важные открытия с помощью оптических приборов собственной конструкции, он говорит неприемлемые вещи и забывает, что говорится в Библии о том, как был основан фундамент земли, чтобы он не мог двигаться. А он утверждает, что Земля - это всего лишь спутник Солнца. Но хватит об этом. Я не могу себе позволить спорить с дилетантом, который свалил в одну кучу полуправду и реальные ошибки, но могу добавить только одно: если бы вы обладали большими знаниями, то были бы уверены, что вашим мальчикам стоит изучать латинских авторов. Но раз вам это неизвестно, что ж, поступайте, как знаете, это меня не касается!

Отец извинился и больше не пожелал обсуждать эту тему, а мой муженек взял с полки книгу и начал демонстративно читать ее, чтобы показать, как ему противны эти разговоры. Чтобы немного разрядить обстановку, отец Мильтона подошел к шкафу, открыл его, осторожно достал оттуда золотую медаль на цепи и показал ее нам, и мы начали передавать ее из рук в руки. Эту медаль презентовал ему принц, пожелавший, чтобы господин Мильтон сочинил для него церковную музыку в сорока частях.

- Эта медаль изготовлена из чистого золота, но меня радует то, что, когда меня не станет, моя музыка будет жить! - сказал господин Мильтон Старший.

Было еще много стычек между нашим семейством и моим мужем, но никто не желал начинать открытую борьбу, а старый господин Мильтон обычно выступал в роли миротворца, рассказывая старую немудреную шутку. Мои родители отбыли через неделю, поблагодарив всех и пожелав всего наилучшего. До отъезда матушка поговорила со мной:

- Дорогое дитя, я тебе сочувствую от всего сердца, потому что тебе достался черствый и грубый муж. Не позволяй ему сломать твою волю - сопротивляйся, и если он станет к тебе плохо относиться, не давай ему спуска. Пока он преклоняется перед твоей красотой, а будешь похитрее и поосторожнее, то сможешь подчинить его себе. Наверно, при нас ему неудобно показывать, как ты ему нравишься, но когда мы уедем, я тебе гарантирую, он станет ползать перед тобой на брюхе, чтобы ты его полюбила.

Но я понимала, что не все так просто, мне было очень тяжело, когда я попрощалась с матушкой и всем нашим семейством.

Теперь все семейство Мильтонов могло жить по-старому, и старший господин Мильтон вновь занял собственную комнату, которую он на время уступил моим родителям. Наша пища тоже заметно изменилась.

Мы ели хлеб, сыр, масло, мед и овощи, запивая все пивом или водой. Через день мы ели мясо, и у нас никогда на столе не стояли пироги, желе, разные печености или вкусное фрикассе, какие обычно подавалось на стол у нас. Муж ел много, все, что ему подавали, казалось, что он даже не ощущает вкуса пищи. После еды он сразу поднимался из-за стола, если только не желал прочитать лекцию или с кем-то поспорить. Джейн Ейтс убирала и скребла почти с религиозной яростью, но плохо справлялась с обязанностями кухарки. Она могла испортить блюдо из капусты или гороха и приносила от мясника плохое жилистое мясо. Оно иногда настолько плохо пахло, что ни Транко, ни я не могли есть приготовленный из него суп. Но муж ставил перед собой книгу и ел это месиво с огромным аппетитом, успевая при этом делать отметки в книге черным свинцовым карандашом. Оба мальчика и старик-отец настолько его боялись, что не решались объяснить, что это было далеко не самым вкусным кушаньем на свете, они также побаивались и Джейн Ейтс.

Через несколько дней после отъезда моих родителей, я робко сказала мужу, что вполне могу теперь заниматься хозяйством и несколько разнообразить меню, но он мне ответил, что его все устраивает, что он отнюдь не раб собственного желудка, и я не должна зря тратить время, вводить его в ненужные расходы и пытаться извратить вкус его учеников излишними яствами, не следует больше того, что необходимо, чтобы поддерживать здоровье и нормальный образ жизни. Еще сказал, Джейн жаловалась ему на Транко, потому что та много болтает, ленива и обладает плохим характером и, вообще, неграмотная деревенщина, и не стоит тех денег, которые на нее тратятся. Он мне приказал поменьше находиться в обществе Транко, потому что у него тоже сложилось о ней плохое мнение. Я не должна забывать, что Транко - всего лишь служанка, и мне с ней болтать негоже. Он добавил, что пообещал моим родителям, что Транко будет с нами, и поэтому он ее не выгонит, но она теперь станет помощницей Джейн и будет получать мизерную плату, спать ночью в кухне на соломе.

Я возмутилась, заявив, что Транко для меня больше, чем служанка, и прекрасно управлялась с пивоварней и хорошо готовила разные настойки и отвары. Она из любви ко мне не станет протестовать, если ее переведут в помощницы поварихи и заставят спать на соломе, но мне было ее очень жаль, и я потребовала, чтобы к ней относились лучше.

- Мы здесь не занимаемся наливками и настойками, поэтому твоя Транко не может работать как прежде, - сказал мне Мильтон, - у тебя мало нарядов и ты, как я надеюсь, не такая ленивая, чтобы тебе понадобилась собственная горничная, а мне не нужны бездельники, поэтому ока станет помощницей Джейн или пусть отправляется прочь. Хозяин здесь я!

Я вспомнила совет матери и ответила:

- Хорошо, муж мой, вы - хозяин Джейн, а я - хозяйка Транко, и с ней будут обращаться нормально!

Он насмешливо засмеялся.

- У тебя прекрасные намерения, но разве ты платишь ей деньги и обеспечиваешь ей нормальные условия?

- Тогда я продам свои броши и кольца, - сказала я, - но моя Транко не станет подчиняться вашей служанке, у которой жуткий характер, если она жалуется вам на Транко.

- Джейн Ейтс преданная мне служанка, - спокойно заметил мой муж, - когда я был мальчиком и ходил в Школу святого Павла, а потом засиживался за книгами за полночь, меня всегда ждала Джейн, чтобы дать чашку теплого молока перед тем, как я ложился спать. Она грелкой согревала мне ледяную постель. Я не позволю, чтобы ее обижали.

- Ваша верная Джейн обидела мою Транко, которую я очень люблю, - продолжала упорствовать я, - если одна из них должна командовать другой и спать на чердаке на нормальном матрасе, то этой женщиной должна быть Транко. Она-то ни за что не принесет с рынка вонючие ребра без мяса, и не станет портить цветную капусту, оставив ее слишком надолго в воде и экономя на соли. Ей следовало бы постараться и вытащить из нее жирных зеленых гусениц…

Он продолжал улыбаться и, видимо, решил не поддаваться моему натиску и портить себе хорошее настроение.

- Дорогая, ты чересчур много берешь на себя и сильно забываешься.

- Простите меня, я несколько погорячилась. Но я должна признаться, что если бы в Форест-Хилл на стол поставили подобную пищу, матушка вылила бы все на голову кухарке!

- Я в этом не сомневаюсь. Твоя мать - очень раздражительная и самоуверенная женщина!

При этих словах я разрыдалась и побежала по темной лестнице наверх в нашу комнату. Мой муж за мной не последовал и не стал меня утешать или ругать, а сразу послал за Транко и объяснил стоящий перед ней выбор, и милая женщина сказала, что ей все равно шить мягкие подушки или делать что-то иное, лишь бы остаться со мной. Она вела себя, как послушная служанка.

- Что касается постели из соломы, то на соломе безгрешная душа станет спать также хорошо, как другие спят на пуху. А что до оплаты, то вы, хозяин, можете платить мне по собственному разумению.

Когда я спустилась, ополоснув лицо, то увидела, что мой муж читает рассуждения о Божественности. Я не стала ему мешать, тоже взяла книгу и начала читать. Это были "Британские пасторали" Вильяма Брауна, и мой муж довольно кивнул головой. Он обычно делал замечания на полях книги, и я тихонько посмеялась, когда увидела, какие стихи ему нравятся. В одном месте он написал: "Прекрасная невинная девушка раздевается". Ниже я хочу привести вам эти стихи.

Девица невинная, нежный цветок,

Потянет у платья цветной поясок.

Как шейка бела и как мраморна грудь,

Хоть ночь на дворе - ни за что не уснуть.

Ложится то платье на пол у кровати,

Все тело горит и жаждет объятий… и т. д.

"Господи!" - вздохнула я.

Против других стихов были следующие надписи: "Поэты живут вечно", "Все завидуют хорошим поэтам, но им также дана бессмертная слава", "Мужчины стараются, чтобы у них были порядочные жены", "Горе тому, кто женится на красавице", "Все рождены для любви".

Лучше всего его образ мышления выражали слова: "Как прекрасно!", написанные о стихах, описывающих пастуха.

Он навзничь лежит, и посох им брошен,

Открыта вся грудь - какой он хороший!

Венера сказала б, увидев тот локон, -

Адонис живой, здесь воскресший, и вот он

Явился пред нею в небесной красе,

Как призрак любви. Удивительны те,

Кто, веря в любовь, в уединение душ,

Вселяются в нас и по жизни ведут.

Господи! - опять он вспоминает свое безрезультатное путешествие в Италию! Может, он надеялся там встретить Венеру?

Когда Мильтон дочитал главу до конца, он сообщил мне, что Транко согласилась служить нам за пятнадцать шиллингов в год, и он думает, что она не станет нам обузой. И добавил:

- Если она окажется честной и трудолюбивой женщиной, то после того, как ваш отец выплатит мне обещанные деньги, я стану ей платить сто пятнадцать шиллингов в год.

При его словах я воскликнула.

- Что еще за обещанные деньги? Надеюсь, что он вам обещал немного, потому что мы небогаты, и ему приходится много тратить на нужды именья.

- Нет, он мне должен не так много, как мне хотелось бы - всего тысячу фунтов. Отец обещал мне заплатить на Михайлов день, когда к нему поступят деньги из Уэльса, и тогда же он мне выплатит старый долг, который уже давно просрочен.

Меня поразили эти новости - я могла поклясться, что у отца нет ни клочка земли в Уэльсе. А если у него они были, зачем он тогда принудил меня к этому браку, заявив, что мы - нищие? И еще, неужели он соблазнил моего мужа обещанием денег, которых, как он знал, у него никогда не будет?!

Я поблагодарила мужа за Транко и продолжила чтение, но в голове у меня вертелись мысли по поводу моего приданого.

Мильтон закрыл книгу, подошел ко мне и, раздвинув волосы на шее, как раздвигают занавес, поцеловал меня в ямочку. Я не знала, что сказать, и делала вид, что продолжаю читать. Но он взял у меня из рук книгу и захлопнул ее. Мильтон запер двери дома и повел меня наверх, где меня ожидал сюрприз.

Я была поражена, когда увидела, что наша спальня украшена прекрасными индийскими шелками и лентами, а на постели лежали полосатые серебряные и с золотом ткани. На столике было разложено пиршество для влюбленных и стоял серебряный кувшин с вином, красивые фрукты и кексы с тмином.

- Дорогой муж, почему ты из всех двенадцати дней выбрал именно сегодняшний день, когда я не смогу быть с тобой?

- Почему я не могу это сделать? - спросил Мильтон, становясь лиловым, как бородка у больного петуха индейки.

- Потому что, - ответила я, - у меня сегодня расцвели красные цветочки.

- Цветы! Опять цветы?!

- Вытаскивай раскладушку, - сказала я, не зная плакать мне или хохотать.

- Но почему ты мне не говорила? - начал он.

- И разве ты мне не приказывал молчать? - спросила я.