Я снова беседую с Муном

Скучно рассказывать обо всех распрях, в которые была втянута страна: король использовал сторонников армии против пресвитерианцев в Лондоне и их шотландских союзников, но в то же время старался собрать разрозненные силы, чтобы еще раз попытаться навязать свою волю и епископское правление обеим сторонам, когда будут смещены один за другим их лидеры. Король не желал отказываться от епископов. Он мог пойти на любые уступки, но только не на это. Рассказывали, что как-то он бросил кость двум своим спаниелям, которые вышли с ним на прогулку и громко хохотал, глядя, как они начали из-за нее драку. Люди сравнивали драку за кость и столкновение партий за обещанные им милости. Все были убеждены, что без монархии страной управлять невозможно, и сам король много раз повторял генералам:

- Вы не сможете жить без меня. Говорю вам, вы пропадете без моего правления.

Наступили сложные и тревожные времена, сосед отказывал соседу в займе даже шиллинга, ограничивались словами: "Доброе утро" или "Может, завтра у нас будет хорошая погода", - настолько все не доверяли друг другу.

Я не читала брошюр и памфлетов и не обращала внимания на бродившие вокруг слухи. Поэтому и не знала, что происходит с сэром Муном в Ирландии, и считала, что он продолжает служить под командованием маркиза Ормонде. Я поняла, что с тех пор, как я впервые стала близка со своим мужем, мне показалось, что нить симпатии, связывавшая меня и господина Муна, ослабла или совсем порвалась. Я уж не мечтала о нем и не вспоминала разные случаи, связанные с сэром Муном. И когда мне было плохо, я не могла сказать уверенно, как прежде, что то же самое происходит с моим Муном.

Я стала обычной городской женой, привыкшей "тянуть лямку" тяжелой нудной работы и даже не всегда замечала шум, вонь и дым Лондона. Иногда я сплетничала с соседями, никогда не ездила верхом и не делала никаких упражнений для своего здоровья. Я пополнела и отяжелела, на щеках появился желтоватый оттенок, и глаза стали тусклыми. Волосы прятала под чепцом или шляпкой, как это делали остальные городские женщины, в Лондоне нельзя было носить волосы непокрытыми, потому что они быстро пачкались, особенно во время густых туманов. У меня больше не было ярких и модных нарядов - так пожелал мой муж; все платья были простыми, мрачных расцветок; муж мне объяснил, что в природе самки имеют более скромную расцветку, чем самцы:

- Взгляни на хвост павлина, на гриву льва или на грудку снегиря…

- Ну да, муж мой, - перебила я его, научившись резко парировать его слова, - и на рога оленя!

В городе в те дни считалось неприличным, если у мужчины или женщины были розовые щеки или блестящие глаза, в особенности это касалось бедных вдов. Доказательством смирения и уважения к Богу была мрачная внешность и бледные губы. Сколько мужчин с ярким цветом лица попали в неприятности только потому, что выглядели румяными в морозное утро! Ну что ж, мой облик стал в то время модным. Я себе говорила: "Мари", - потому что продолжала называть себя "Мари", - "Мари, ты уже на полдороге к могиле. Пора тебе стать святошей и постоянно перемежать речь словами "Если Бог пожелает", "Благодарение Богу" и "По милости Божьей". Но я редко посещала церковь - служба сильно отличалась от той, к которой я привыкла, и муж не требовал, чтобы я ходила в церковь, да и сам манкировал посещениями. Он мне запретил получать святое причастие из рук пресвитерианского священника, потому что судьи, те самые суровые старейшины, которые решали, дать отпущение грехов или нет, задавали неприличные и нескромные вопросы, и честной женщине становилось от них не по себе. Он не сомневался в том, что они будут выспрашивать меня о нем, о его привычках и взглядах.

Моя малышка Нэн была тоскливым ребенком, и хотя мне хотелось ее любить, я не могла себя заставить. И меня это страшно удручало. Потому что я считала, что каждая мать любит свое дитя. Я пыталась быть с ней терпеливой, из-за больной ножки она долго не могла научиться ходить. Муж к ней относился очень плохо, потому что она часто плакала по ночам - видимо, ей не подходило мое молоко, когда девочка заговорила - она начала заикаться. Самое плохое было в том, что Транко подобрала ей деревянный башмак с более толстой подошвой, чтобы малышке было легче учиться ходить, но муж запретил носить этот башмак, говоря, что природа со временем компенсирует свою ошибку, и короткая нога подрастет. Но он был не прав. Нэн пришлось ковылять, ее тело искривилось, и одно плечо у нее стало выше другого.

Муж никогда не позволял со мной вольностей ни в словах, ни в действиях, он был близок со мной только для продолжения рода. Это случалось очень редко. Мне казалось весьма глупым различие, которое он делал между желанием продолжить род и обычным плотским желанием, потому что они похожи друг на друга как кексы с анисом. За несколько дней до того, как лечь со мной в постель, он строил астрологические гороскопы, чтобы быть уверенным в положительном результате, и потом старательно готовил меня к акту с помощью музыки и поэзии. Муж гордился тем, что точно составлял астрологические гороскопы и научился этому у господина Джозефа Мида, автора Clasic Apocalyptica, главного преподавателя колледжа в Кембридже. Он издевался над плохими астрологами, такими, как Вильям Лилли, Вильям Ходжес или Джон Букер. Он признавал, что Ходжес может хорошо читать хрустальный шар, а Букер может излечить болезнь с помощью астрологических колец и амулетов. Лилли он уважал, потому что тот был не очень образованным человеком, но написал "Христианскую Астрологию", где спорил с пресвитерианцами, которые считали астрологию не наукой, а кознями дьявола. Господин Лилли был полезным человеком для генерала Фейерфакса, тот держал его, чтобы Лилли поднимал дух солдат хорошими предсказаниями.

Мне никогда не нравилось что-то высчитывать по положению звезд - они были хитрыми и обманчивыми созданиями, и говорили одно, а имели в виду совершенно иное. Когда я объяснила мужу свое мнение, он здорово на меня разозлился, всунул мне в руки Библию и приказал громко прочитать Писание о звезде, что привела волхвов в Вифлеем. Он еще добавил:

- О, женщина, с грубым и неловким языком, неужели тебе непонятно, что слова, которые ты изрекаешь, - против Священного писания? Астрология является камнем, который ты, не подумав, швырнула в лицо самого Бога, и он возвратит этот удар тебе прямо в лицо,

- Муж мой, прости меня, - ответила я. - Если я сказала что-то лишнее, но я не нашла в писании ссылку на то, что волхвы рисовали какие-то астрологические гороскопы. Они просто держали свои горбатые носы по ветру и следовали за звездой, а это мог сделать любой, даже неграмотный человек.

На то, что муж бывал со мной лишь дважды или трижды в год, я не жаловалась, потому что не была страстной натурой. Мне не хотелось больше рожать от него детей: из-за него у меня была такая сложная первая беременность. Я кормила Нэн грудью бесконечно долго, чтобы не забеременеть, пила отвар спорыньи, которые принимали многие женщины.

Я видела, что многие соседи мне сочувствовали, но старались меня избегать, потому что я редко посещала церковь, и им было известно, что Нэн оставалась некрещеной, а я не прошла священное очищение после родов. Я часто слышала у себя за спиной слова:

- Глянь, глянь-ка! Видишь эту скромную маленькую женщину, которая идет с гордо поднятой головой и несет ребенка-инвалида? Это - миссис Мильтон!

Иногда они говорили и такое:

- Вон идут Кандалы Джона Мильтона! Вы что, никогда не слышали о Мильтоне, знаменитом борце за разводы? Она так плохо выглядит, что видно, ей не очень-то хорошо живется в его доме. Соседка, она будет гореть в аду! Я вам говорю, что она будет гореть там! Я в этом уверена!

Муж редко занимался физическими упражнениями и, подобно многим ученым, клеркам и учителям, у него были проблемы с пищеварением. От запоров он принимал в качестве слабительного Манну Калабрийскую, которая хорошо действует в подобных случаях. Он также страдал от газов, потому что ел всегда второпях. Он сам признавался, что у него такой характер, что он не терпит задержек и не может поесть спокойно, и будет нервничать, пока не решит поставленной перед собой задачи.

И поэтому, хотя он вовремя приходил к столу, но часто сидел за столом как бы в трансе, особенно, если обдумывал какую-нибудь острую полемическую статью. Он продолжал над ней думать и записывал важные мысли в маленький блокнот, который доставал из кармана. В такие моменты он не замечал, что ест, и глотал пищу, почти не пережевывая. Хотя даже глупцам известно, что плохо пережеванная пища и огромные куски всегда плохо скажутся на пищеварении. Он мало пил пива и вина или медовухи, жаловался, что от вина он хочет спать. Муж не запивал пищу водой, считал, что не стоит водой разбавлять еду. Словом, он не следил за собственным желудком.

Я его предупреждала, что если он не будет промывать кишки, они станут вонючими, и ему потом будет грозить подагра. Он начал надо мной смеяться и спросил, неужели я его вижу в виде кувшина для сидра или куска сыра?

- Нет, - ответила я. - И я также не желаю применять к вам пословицу: "Можно привести коня к ручью, но нельзя его заставить пить воду", - потому я сказала мужу: - Вот вы всегда жалуетесь на головную боль, но проводите весь день в библиотеке с закрытыми окнами, и там ужасный воздух из-за табачного дыма, и невозможно ничего разглядеть.

- Я закрываю окна от шума ребятишек, играющих на улице, и курю, чтобы набраться сил, потерянных из-за домашних неприятностей.

- О, если бы я была женой короля Небучаднеззара! [Искаж. от Небучадрезара (Библия, Иер. 21:2): небо-защищающий корону, небо-вавилонский бог.] - воскликнула я.

- Кто это такой, Ядовитый язык? - спросил муж.

- Этот король был не безумнее тебя, но ел много травы, как бык, и у него было чистое дыхание.

- Господи, когда ты перестанешь болтать глупости и критиковать меня?

В начале февраля 1648 года выдался чудесный, теплый, как в мае, день, и я почувствовала, что просто задыхаюсь и должна покинуть дом, чтобы немного подышать свежим воздухом. Муж отправился с племянниками покататься верхом за городом и запретил мне уходить, а проследить, вдруг кто его будет спрашивать. Я отправилась гулять, держа на руках Нэн, и пошла к полю Линкольн-Инн. Там на траве играли в шары адвокаты и другие люди.

Как только я вышла на улицу, мне стало легче дышать и настроение поднялось. Я огляделась и сразу поняла, в чем тут дело: недалеко от меня прислонился к дереву господин Мун. У него были бледные щеки и глубокий шрам от сильного удара на лбу. Он не глядел на игроков и не сводил взгляда с меня.

Я пошла к нему навстречу. Мун снял шляпу и сказал:

- Госпожа Мильтон, ваш покорный слуга.

- Наденьте шляпу, слуга. Вы не очень хорошо выглядите. Гораздо хуже, чем когда я видела вас в последний раз.

На нем была потрепанная, в заплатках и в грязи одежда.

Мун помолчал, а потом сказал:

- Клянусь Богом, мне хотелось бы, чтобы нам двоим повезло немного побольше.

Я прослезилась, глядя на свое жалкое домашнее платье и на маленькую грязную девчонку на руках.

Мун страстно заговорил:

- Мари, Мари, почему мы оба до сих пор живы? Зачем нам жить? Ты не любишь своего мужа и ребенка. Это абсолютно ясно. Но я не сомневаюсь, что ты - хорошая жена и не нарушишь святость брака и могла бы стать хорошей матерью. Что до меня, то я больше люблю короля, которому я служу и мою жестокую профессию. Но я остаюсь верным подданным, и меня считают хорошим офицером.

- Друг мой, не так просто умереть без всяких причин. Мое время еще не настало и твое тоже. Кто может сказать с уверенностью, что Metempsychosis, который вы мне когда-то объясняли, является фантазией или правдой? Пока мы оба живы, нас что-то удерживает на земле, хотя мы живем далеко друг от друга. Но если эта связь разорвется, мы потеряем друг друга навсегда.

- Такого не может быть, - быстро перебил Мун. - Мун никогда не потеряет свою Мари, а Мари - своего Муна. Но темная тень твоего мужа стоит между нами. Он, конечно, дьявол, потому что иначе он не посмел бы нас разлучить. Он настолько жаден и амбициозен, что протянул руки к тому, что ему принадлежит только по закону.

- Этот дьявол обжег себе пальцы, - ответила я ему. - Он со мной несчастлив.

- Я в этом не сомневался, - продолжил Мун. - Я могу тебя завтра забрать с собой во Францию. Я отплываю из Тилбери с утренним отливом, от правосудия, как от невинности, - можно убежать. Джон Мильтон тебя не любит, и ты его тоже, но он тобой владеет по закону, и с этим честному человеку трудно спорить. Он никогда тебя никому не отдаст, потому что ему присущи жадность и упрямство, как сыну ростовщика, в суде Франции я бы легко мог добиться твоего развода с ним, сказав, что у вас с ним разная вера. Ты вышла за него замуж по канону старой Литургии, а как я слышал, он сейчас проповедует веру иудеев-левитов. Но если я женюсь на тебе, это будет против твоей и моей веры.

- Да, потому что я стану настоящей шлюхой, если лягу в одну с тобой постель сегодня, когда еще прошлой ночью, в соответствии с расположением планет мой муж исполнял со мной свой брачный обряд. И как насчет Долл Лик, которая, как говорят, является твоей женой?

- У меня нет жены, - ответил мне Мун, - но все похоже на твое положение, потому что я часто спал со многими женщинами за эти два года, когда услышал, что ты вернулась к мужу. Я не могу с тобой обращаться так, как с этими женщинами, даже если ты сама этого захочешь. Но если ты убежишь со мной во Францию, то это будет не для плотских утех.

- А каких? - спросила я. - Я не диакониса примитивной церкви, а ты - не дьякон, чтобы, лежа со мной в постели, сохранять воздержание. Я не могу причинить зла мужу, который принял меня обратно в дом после моего долгого отсутствия, даже против собственного желания. Мне не на что жаловаться, он никогда не поднимал на меня руку и не оскорблял меня, потому что ему пришлось бы за это отвечать перед Богом. Он приютил моих отца и мать и всю нашу семью, ведь им было совсем худо. Когда мать овдовела, он отдал ей треть имущества. Он ведет себя нормально, хотя между нами нет любви, в отличие от нас с тобой. Как ты говоришь, он - дьявол, но дьявол законности, который заставлял иудеев облагать десятиной деньги, но этот дьявол должен получать по своим заслугам, иначе он станет выть и будет бегать, как бешеный, и сможет принести беды себе и нам. Правда, он пару раз беспричинно упрекал меня в чем-то, но я не повиновалась ему, делала вид, что глупа. Дело в том, что нам с ним не повезло в том, что мы оказались связаны друг с другом браком. Но я не могу его покинуть и уйти с тобой. Он станет выть, как ирландский волк, ведь его гордость будет ущемлена, хотя он меня не любит и не ценит.

- Его родственники и друзья станут его убеждать развестись с тобой, - продолжал настаивать Мун. - И тот факт, что ты его покинула, будет достаточным, чтобы удовлетворить любой из новых пресвитерианских судов. Я уверен, ты ему окажешь услугу, если ты разрубишь гордиев узел.

- Милый Мун, ты все прекрасно понимаешь и разбираешься в моих чувствах, но не понимаешь Джона Мильтона. Если я его покину и отправлюсь с тобой, он может получить у пресвитерианцев развод со мной на основании адюльтера. Но он не сможет развестись со мной на основании плохих черт моего характера и несовпадения наших взглядов. Если ему придется разводиться со мной из-за вульгарного адюльтера, он просто с ума сойдет от злобы. Господи, о чем мы говорим?! У нас нет будущего. Наше счастье не лежит в конце дороги к разводу. Мы оба знаем, что нам уже поздно соединиться.

Мун наклонил голову и медленно произнес:

- Ты права. Слишком поздно! Но я пытался рассуждать, потому что мне больно видеть и разговаривать с тобой, как будто сквозь решетку, и кажется, что завтра я умру. Мари, мы с тобой духовно близки, мы провели брачную ночь под колоколами, и этот союз неразрывен. Но что у нас осталось от той ночи? Я даже завидую твоему мужу, что у него есть этот жалкий ребенок, которого ты держишь на руках не как сокровище, а как тяжелую ношу.

Я снова заплакала, и когда Нэн начала смеяться, я сильно разозлилась и шлепнула ее так, что она завопила. Мне стало ее жаль и я поцеловала несчастного ребенка, но она стала кричать еще громче, пока я ей не дала конфетку.

Вдруг мы почувствовали себя с Муном, как раньше, под теми колоколами. Мы стали с ним разговаривать на понятном только нам языке, мы обсуждали удивительные вещи, непонятные даже нам самим. Казалось, что мы, как духи, обсуждали происхождение молнии или ветра; перед нами уже не было травы Линкольн Инн, куда-то пропали все дома и игроки в шары, и мы с ним остались вдвоем на крутом берегу холодной речки, где плавали водяные птицы.

Я не знаю, как долго продолжался наш разговор. Но постепенно мы стали приходить в себя, река пропала и дома оказались на своих местах, и мы снова услышали звук сталкивающихся шаров. Послышался резкий голос звонаря прихода, предупреждавшего прихожан, чтобы они не бросали мусор на улицы.

Мы вскоре простились, но без поцелуев. Я понесла Нэн домой, а Мун отправился к игрокам в шары. Его последними словами, обращенными ко мне, были:

- Я больше тебя никогда не увижу, и эти слова напоминают мне, как в детстве, перед Новым годом я стоял в дверях за одну минуту до двенадцати и кричал брату Ральфу: "Прощай, милый братец, я отправляюсь в путешествие и не вернусь к тебе до будущего года!"

Муж пришел домой усталый от прогулки и спросил:

- Меня никто не спрашивал? Может, мне что-то просили передать или пришло письмо?

- Нет. У меня нет для тебя новостей, кроме того, что у нас кончился уголь, и нам его не привезли, хотя три дня назад торговец обещал. Ребенок спит. Ты будешь ужинать?

- Нет, через полчаса. Мы должны ценить солнечный свет: я могу успеть прочитать пару глав новой и опасной книги, которую мне прислал Совет для проверки, но я съем яблоко. Давай, жена, поторапливайся, сними с меня грязные сапоги и принеси домашние шлепанцы и кислое яблоко. Что ты стоишь и глазеешь на меня?

- Яблок в доме нет - ни кислых, ни сладких, - ответила я, нагибаясь, чтобы стянуть сапоги. - Тебе придется есть мушмалу.

- Мушмала! - заорал Мильтон. - Мушмала! Ты что, совсем ничего не соображаешь? Неужели тебе не известно, что из всех фруктов мушмала хуже всего влияет на пищеварение? Я сказал, что желаю яблоко, и стану есть яблоко или ничего больше!

- Спаси нас Господи! - воскликнула я. - Какой ты упрямый! Вспомни строки из своей комедии о Рае:

"Адам: Я съем яблоко. Принеси мне кислое яблоко!

Ева: Муж мой, разве ты позабыл, что Господь запретил нам есть яблоки? Может, ты съешь мушмалу?

Адам: Мушмала, мушмала, глупая женщина! Ты что не знаешь, что мушмала вредна для желудка? Я сказал яблоко и стану есть яблоко или вообще ничего: Пусть меня даже за это проклянут в века. В мире нет ничего лучше для слабого желудка, чем кислое яблоко.

Ева: Будь тогда проклят, жадина, иди и сам его сорви, и грех падет на тебя.

Адам срывает с дерева яблоко. Раздается ужасный удар грома.

Появляется Ангел с мечом.

Адам: Простите меня, ваша милость. Я не виноват. Эта женщина меня соблазнила".

- Что ты стоишь и смотришь на меня, открыв рот? Вот твои теплые шлепанцы. Может, мне надеть их тебе на ноги, будто ты - малое дитя?

Мильтон взял себя в руки и промолчал, но отправился прочь с таким надменным видом, что мне стало почти страшно. Шаркая шлепанцами, он пошел в кабинет. Я решила, глядя на него, что он накажет меня тем, что не станет со мной разговаривать три дня.

А мне только и было нужно это. Но все равно, было так ужасно вернуться снова к жизни "кошки с собакой" после встречи с Муном, которая теперь казалась мне сном! В этом сне моя мечта была хрупкой паутинкой, на которой, как алмазы, сверкали капельки сладкой утренней росы. Должна признаться, что я иногда представляла себе придуманные диалоги между Муном и мною, и никогда потом не была уверена, приснилось мне все это, или было реальностью. И сейчас не могла быть уверена, что действительно встречалась с ним на площадке для игры в шары.

"Неважно, - сказала я себе, - было все правдой или плодом моего воображения! Это всего лишь слова". Один студент в Тринити-колледж в Оксфорде вел диспут с ученым доктором по поводу логики и связи ее с реальностью. Доктор привел пример:

"Лисица виляла хвостом и, увидев его тень на стене, решила, что это - рог. Так было ли это настоящим рогом или нет?"

Студент ему ответил:

"Да, это был настоящий рог".

Ученый доктор возмущенно воскликнул:

"Если это настоящий рог, тогда, глупец, затруби в него!"

"Сэр, - ответил студент, - если бы я был лисицей, уверяю вас, что сделал бы именно это и устроил сильный шум и тогда ваша голова болела бы от громких звуков!"

Мун вернулся из Ирландии за несколько месяцев до того, как было подписано соглашение о мире между маркизом Ормонде и парламентом. Маркиз сдал парламенту города и замки, которые он оборонял в Ирландии, не захотев отдавать их местным ирландским папистам, с которыми постоянно враждовал. Маркиз боялся, что они могут призвать испанских или французских солдат занять эти укрепления, постоянно устраивая на нас набеги. Маркиз отправился во Францию, а Мун к нему присоединился, повидав меня. Но потом после усилий католиков-конфедератов, как называли ирландцев, он вернулся в Ирландию, чтобы заключить надежный союз между ними и королевской партией прелатистов-протестантов. Сэр Мун прибыл слишком поздно, потому что когда они наконец высадились в Корке в сентябре 1648 года, то уже не смогли помочь выполнению задуманного королем плана - вести войну против английской армии из Англии, Шотландии, Уэльса и Ирландии одновременно.

Можно сказать, вторая гражданская война была закончена. На улицах Лондона продолжались волнения и схватки под лозунгами "За Бога и короля Карла!" и звучали выстрелы из мушкетов, отчего мне становилось страшно, но в Уайтхолле и в районе Черинг Кросса были расквартированы военные отряды, они старались подавлять все выступления. Более того, волнение в Канте было жестоко подавлено генералом Фейерфаксом, а волнение валлийцев в Пемброуке - генералом Кромвелем. Шотландская армия пресвитерианцев, которую позвали их английские собратья, была разбита во время трехдневного сражения в Престоне генералом Кромвелем и Ламбертом. Колчестер в Эссексе, последний английский город, поддерживавший короля, был вынужден сдаться к концу августа. Лишь когда король стал заложником армии и был привезен с острова Уайт в Виндзорский Замок, откуда он не мог бежать, в Ирландии взялись за оружие, чтобы защищать уже проигранное дело.

Мой муж очень радовался победе в Престоне, где восемь тысяч английских фанатиков разгромили в три раза больше шотландских пресвитерианцев. Как они говорили, они пришли, чтобы "сразить нечестивую Терпимость, установленную парламентом в противовес Ковенанту". Муж говорил, что наконец было покончено с позором двух войн, развязанных епископами. Он также заявлял, что идеальная Свобода Совести помогает солдатам смело сражаться и проявлять дух товарищества, а суровая дисциплина пресвитеров принижает и уничтожает самый сильный военный настрой. Он также говорил мне, что шотландцы накануне битвы ослабили собственные ряды тем, что изгнали всех офицеров, чье ортодоксальное мышление могло, как они считали, навлечь но всех Божью кару. И среди этих офицеров были способные и решительные командиры.

Шотландских пленных привезли в Лондон и распродали в рабство скупщикам плантации Барбадоса по пять шиллингов за голову. Но валлийцев, которых захватили при Пемброуке, генерал Кромвель продавал по одному шиллингу за человека. Мне это кажется странным: ведь он сам из валлийцев! почему же он считал, что шотландец стоит пяти валлийцев?!

Матушка очень радовалась, когда видела, как эти несчастные, полуголые, грязные создания прошли по улицам города. Она сказала, что они заслужили подобную судьбу, потому что предали короля. Братец Джеймс сочувствовал им, но думал, что плантаторы на Барбадосе будут для них лучше, чем их собственные сумасшедшие лорды и священники: плантаторы старались не принимать участия в братоубийственных событиях, когда один называл другого "Роялистом" или "Круглоголовым", а чтобы избежать наказания от властей, он норовил "умаслить" того, кто оказался рядом и слышал, что его так называли.

В последнее время на этот Райский остров пачками отправлялись молодые английские роялисты, и два джентльмена из Девоншира объявили себя хозяевами всех островов от имени короля, поэтому парламент был вынужден послать туда флот, чтобы вернуть беглецов. Как говорит пословица, "Пока гром не грянет, мужик не перекрестится". И всем давно пора понять, что Гражданская война пожирает общественное богатство и плодит все несчастья в стране.