«Любопытство победит страх скорее, чем храбрость»1.
Джеймс Стивенс, «Горшок золота».
Я сидел в баре отеля Ritz Carlton в Нью-Йорке с обладателем самых выдающихся бакенбардов со времен президента Мартина Ван Бюрена. Мы договорились выпить что-нибудь с Айзеком Азимовым, писателем, который открыл целому поколению американцев науку и научную фантастику. Это было в 1986 году, как раз вышел, и с большим успехом, мой фильм «Всплеск», и на этой волне для своих сеансов любопытства я намечал самые высокие цели.
Айзек Азимов, конечно, человек-легенда. Когда мы с ним встретились, на его счету было более 300 книг. За свою жизнь (он умер в 1992 году) он написал их 477. Его стиль письма такой ясный и доступный, он умеет настолько понятно изложить даже самое сложное, что можно и не заметить, насколько он умен.
Его никогда не называли «доктор Азимов», но у него была докторская степень по химии, и прежде чем он начал зарабатывать писательством, он был профессором биохимии в школе медицины Бостонского университета.
Большинству Азимов известен как писатель и визионер, который смог увидеть, как человек взаимодействует с наукой, и представить будущее, как автор книг «Я, робот» (I, Robot; Айзек Азимов) и трилогии «Основание» (Foundation Series; Айзек Азимов). Однако на самом деле Азимов занимался в основном не художественной литературой. У него было семь книг по математике, 68 по астрономии, учебник по биохимии, книги «Фотосинтез» (Photosynthesis; Айзек Азимов) и «Нейтрино – призрачная частица атома» (The Neutrino: Ghost Particle of the Atom; Айзек Азимов). Он написал путеводители по Библии (два тома) и Шекспиру. Он любил шутки и выпустил восемь сборников юмора, в том числе, «Разнузданные лимерики» (Lecherous Limericks; Айзек Азимов)2.
В последние годы своей жизни он писал по 15 и более книг в год. Он писал их быстрее, чем большинство из нас, включая меня, могут их читать.
Азимов был человеком энциклопедических знаний, самородком и гением. И он от природы был отличным рассказчиком. Кто не мечтал поговорить с ним хотя бы час?
На встречу в Ritz Carlton Айзек Азимов пришел со своей второй женой, Джанет Джеппсон Азимов, психиатром по специальности, закончившей Стэнфордский и Нью-Йоркский университеты. Она мне показалась более грозной, чем ее супруг: Айзек держался непринужденно, а его жена была начеку. Определенно, она была если и не главной в семье, то по крайней мере его защитой.
Они оба заказали имбирный эль.
Мы начали беседовать. Видно было, что разговор не клеится, но я не сразу понял, насколько все плохо. Спустя десять минут – эль еще не был выпит – Джанет резко перебила разговор. «Вы, очевидно, не знакомы с творчеством моего мужа настолько, чтобы можно было вести разговор, – она поднялась из-за стола. – Это пустая трата времени. Мы уходим. Пойдем, Айзек».
И все. Они встали, и я остался один за столиком, ошарашенный.
Я организовал встречу с одним из самых интересных, изобретательных и плодовитых авторов современности и умудрился за десять минут навеять на него (или, во всяком случае, на его бдительную супругу) такую скуку, что они не смогли это вынести и вынуждены были бежать от моей бездонной серости3.
Думаю, никогда больше у меня не было такого чувства, словно мне влепили пощечину, хотя меня и пальцем никто не тронул.
Но главное: Джанет Азимов была права.
Я несколько месяцев переживал по поводу того, что они просто встали и ушли. Но, по правде говоря, она поймала меня и пристыдила. Я не очень хорошо подготовился к разговору с Айзеком Азимовым. Он согласился уделить мне час своего времени, за который он мог бы написать целую главу книги, а я не проявил в ответ должного уважения. Я не счел нужным потратить время, чтобы достаточно о нем узнать или прочитать, скажем, сборник «Я, робот» от начала до конца.
Идя на эту встречу, я боялся Айзека Азимова. Я опасался именно того, что в конце концов и произошло: я думал, что знаю недостаточно, чтобы у нас вышел хороший разговор. И мне не хватило ума направить этот страх в русло любопытства.
Больше я, однако, таких ошибок не совершал. Я научился использовать свое любопытство в двух важных целях.
Первое: я включаю его, чтобы побороть страх.
У меня целый букет довольно типичных страхов. Я боюсь публичных выступлений. Я не очень люблю большие собрания, где мне может быть не очень комфортно, где я могу оказаться стесненным или где я могу кому-то показаться не таким интересным, как мне бы того хотелось.
Вдумайтесь в этот список. С такими-то страхами я, пожалуй, выбрал не ту профессию. Половину своего времени, во всяком случае на работе, я должен куда-то идти, что-то говорить, вращаться в большой тусовке очень важных персон, которых я вроде бы и знаю, но на деле не совсем.
Прибавьте к этому и то, что я немного боюсь тех, кто занимает высокие позиции, испытываю легкий ужас перед интеллектуалами, – то есть именно теми, с кем я стремлюсь устраивать сеансы любопытства – и вам может показаться, что я специально сам себе организовал такую отличную жизнь, чтобы испытывать тревогу каждый день с самого момента пробуждения.
Помимо борьбы со страхами, любопытство помогает мне укреплять уверенность в своих идеях, решениях, видении, – уверенность в себе. Голливуд, как я писал выше, – страна отказов. Вместо знаменитого знака H-O-L–L-Y-W-O-O-D на Голливудском холме стоило бы написать N-O-N-O-N-O-N-O! (НЕТ-НЕТ-НЕТ!).
Как-то ко мне в офис приходил начинающий кинематографист, и он сказал мне: «Вы крутой. Вам никто не говорит “нет”.»
Глупости. Мне все говорят «нет». До сих пор. Все совсем не так, как кажется. Конечно, ко мне хорошо относятся. Все соглашаются на встречу. Говорят: «Приходите к нам на ужин». Иногда приглашают в поездки, и это льстит. Но если я хочу сделать что-то творческое, что-то острое – телесериал о средневековом палаче, например, который я продвигал в 2014 году, или фильм о влиянии Джеймса Брауна на музыкальную индустрию в США, который вышел летом 2014 года (Get on Up), – мне постоянно говорят «нет». Теперь так принято: все улыбаются, обнимают за плечи и говорят «нет». Но нужно учиться преодолевать эти отказы.
Да, в Голливуде необходимо уметь бороться с отказами – но если вы пишете коды в Кремниевой долине, или проектируете автомобили в Детройте, или управляете хедж-фондами в Нижнем Манхэттене, то и вам тоже следует научиться с ними справляться.
Некоторые пытаются брать обаянием. Другие пускают в ход лесть, третьи убеждают, обосновывают свою точку зрения, а кто-то начинает канючить.
Когда мне нужно заручиться поддержкой для осуществления проекта, я совсем не хочу кого-то увещевать, очаровывать или умасливать. Я хочу, чтобы моя идея вызывала у них такой же энтузиазм и заинтересованность, как и у меня. Ни в малейшей степени я не желаю кого-то втягивать вопреки его видению. Мне хочется, чтобы фильм, персонажи или идея вызывали восторг и энтузиазм, которые потом помогут преодолеть все сложные этапы, неизбежно возникающие у любого проекта.
Для того, чтобы бороться с отказами, чтобы находить пути к «да», я задействую любопытство. Однако использую я его не совсем так, как можно было бы себе представить.
* * *
Я не стал настоящим продюсером после своего первого фильма, который мы сделали с Роном Ховардом («Ночная смена»). Это была остроумная, пикантная и ясная работа, было очевидно, на чем тут можно сыграть. Сразу понятны комические повороты. В действительности «Ночная смена» основана на реальной истории, которую я прочитал в The New York Times летом 1976 году4. Лишь второй фильм, который мы сняли с Роном, «Всплеск», научил меня тому, чем на самом деле занимается продюсер в Голливуде.
Задача продюсера – задавать общую перспективу истории и искать средства и команду, чтобы ее снять, а также следить за качеством процесса. Но самая главная задача продюсера – сделать все, чтобы фильм состоялся.
Зерно «Всплеска», «точка воспламенения» истории, как я это называю, проста: что происходит, когда русалка выходит из океана на сушу? Какими будут ее впечатления, как будет складываться ее жизнь? Что было бы, если бы я ее встретил? Что нужно, чтобы заслужить ее любовь? Чем ей пришлось бы поступиться, и чего это будет стоить мужчине, который захочет ее добиться?
Первый сценарий «Всплеска» я написал сам. Мысль снять фильм о русалке возникла у меня раньше, чем замысел «Ночной смены», в то время, когда я еще работал продюсером телефильмов и мини-сериалов (вроде проектов «Зума-Бич» (Zuma Beach) и «Десять заповедей»). Чтобы найти идею, предложить что-то свое, я следовал совету, который дал мне Лью Вассерман, – брал карандаш и блокнот. Я был совершенно типичным молодым парнем 28 лет, живущим в Лос-Анджелесе 1970-х: я был покорен калифорнийками. Я всегда пытался постичь их мир. А от девушек в купальниках на пляже недалеко и до образа русалки.
Все бы хорошо, но фильм про русалку оказался никому не нужным. Ни одна студия, ни один режиссер не проявили интереса. Все говорили мне «нет». Даже Рон Ховард не хотел браться за режиссуру такого фильма. В первый и последний раз, сказал он.
Голливуд не признает рисков, мы всегда стараемся делать ставку лишь на верный успех. Вот почему мы снимаем серии по пять, а иногда и семь фильмов.
Казалось, никто не понимает, зачем нужен фильм про русалку. Разве есть хоть один пример успешной картины на эту тему?
В конце концов все получилось так. Сначала я выслушивал отказы. И в этом неприятии было нечто, что не могло меня не заинтересовать.
Я говорил: «Это фильм о русалке, которая выходит на сушу. Она встречает парня. Очень забавно!» Не работало.
Я говорил: «Это фильм о русалке, которая выходит на сушу. Она встречает парня. Своего рода художественная сказка!» Никто не купился.
Я хотел выяснить, что заставляет их говорить мне «нет», с чем именно они не согласны.
Они говорят «нет» комедии? Вымыслу о русалке? Или мне, Брайану Грейзеру?
Так вышло, что первый вариант «Всплеска» я написал, если можно так выразиться, слишком с точки зрения русалки. Я полагал, что русалки сами по себе – это уже очень интересно и захватывающе (и, надо сказать, я такой не один, взять, к примеру, легендарную «Русалочку» (The Little Mermaid) Ганса Христиана Андерсена). Руководство голливудских студий приводило меня в недоумение. Они говорили «нет» русалке!
Тогда я подумал: хорошо, это будет не история русалки, а история любви. Романтическая комедия, где женская партия – у русалки. Я переделал контекст фильма. Та же идея, но в другом обрамлении. Я стал продвигать фильм, как любовную историю с элементами комедии, в которой парень влюбляется в русалку.
Ответ был по-прежнему отрицательный, однако, уже не такой категоричный. Во всяком случае, было видно, что руководство студий заинтересовала идея любовной истории с русалкой.
Антея Силберт, занимавшаяся покупкой фильмов для United Artists, была одним из моих адресатов, которым я неоднократно приносил свое предложение.
«Его в дверь, а он в окно! – сказала она мне однажды. – Его в окно, а он через дымоход. Мой ответ – нет! Я не хочу снимать фильм про русалку».
Я преследовал их, словно надоедливая муха. Хотя недавно Антея Силберт призналась: «Ты надоедал, а, скорее, вел себя, как слишком активный пятилетний ребенок. Озорной. Хотелось тебя посадить в углу и велеть себя тихо вести».
Несмотря на отказ, Антея моей русалкой заинтересовалась. «Я всегда была падка на мифы, басни, сказочные сюжеты», – сказала она. На самом деле совсем не сложно было превратить фильм о русалке в любовный роман человека и русалки, а из этого сделать волшебную сказку о любви парня к русалке.
Антея выделила мне некоторые средства, чтобы отполировать сценарий, и помогла нанять писателя и сценариста Брюса Джея Фридмана, который переработал мою изначальную версию.
Антея также хотела инструкции к роли русалки. Но я не понимал, о чем идет речь. «Зачем они нам?» – спрашивал я.
Она хотела, чтобы было четко обозначено то, как русалка жила в океане и как на суше (например, куда делся хвост?)
«Зачем?» – снова спрашивал я.
Она же считала, что это должно улучшить комедийную и сказочную составляющие фильма.
В это время, из ниоткуда, возник еще один фильм о русалках – над ним должны были работать легендарный сценарист Роб Таун («Китайский квартал» (Chinatown), «Шампунь» (Shampoo)) и режиссер Герберт Росс («Прощайте, мистер Чипс» (Goodbye, Mr. Chips), «Поворотный пункт» (The Turning Point)), а исполнить роли было предложено Уоррену Битти и Джессике Лэнг.
Голливуду был совершенно неинтересен даже один фильм про русалку, а уж два – совсем перебор. И Голливуд, без сомнения приняв во внимание тот факт, что в содружестве Грейзер и Ховард имели ровно одну работу на двоих, сделал выбор в пользу картины, в которой были заняты сценарист с «Оскаром» и режиссер с номинацией на премию Киноакадемии.
Я произвожу впечатление человека расслабленного и беззаботного, я и одеваюсь так, и вести себя стараюсь непринужденно. Но я вовсе не беззаботный. Я человек, который, услышав через окно, как кто-то говорит о вакансии, через 24 часа получил эту работу. Я могу назвать полдюжины людей, с которыми по полгода и году добивался встречи: Лью Вассерман, Дэрил Гейтс, Карл Саган, Эдвард Теллер, Джонас Солк.
А тут что же получается? Сначала десять человек мне говорят, что никому не интересны русалки, никто не снимает о них фильмы. А потом я вдруг слышу: «Ой, извините, мы бы с удовольствием взялись за фильм о русалке, но одна такая картина уже в производстве, и у них в главной роли Джессика Лэнг! Представляете? Нет, мы не возьмемся с ними тягаться. Спасибо, что зашли». Уж простите, но я совсем не собирался отдавать Герберту Россу и Роберту Тауну мой фильм про русалку.
В конце концов мы с Роном заключили договор с Disney на съемки «Всплеска» на вновь созданной студии Touchstone, в дочернем подразделении компании, которое было учреждено именно для того, чтобы снимать фильмы для взрослой аудитории. Рон не только взялся за работу, но и заверил руководство Touchstone, что снимет кино с ограниченным бюджетом, и пообещал опередить русалку Герберта Росса по графику выхода в прокат.
«Вслеск» оказался очень успешным. Он был на первом месте по кассовым сборам первые две недели показа, 11 недель держался в десятке лучших и на тот момент поставил рекорд по скорости окупаемости в истории Disney.
«Всплеск» также стал первой картиной Disney, которая была предназначена не для детского просмотра. Мы сделали для Disney самый первый хит в категории PG («рекомендуется присутствие родителей»).
Более того, мы не только опередили второй фильм о русалке, он вообще не вышел. «Всплеск» же принес хорошие деньги и поспособствовал карьере Тома Хэнкса и Дэрил Ханны. В Голливуде также пересмотрели несколько скептическое отношение к Рону Ховарду и стали наперебой приглашать его к себе.
Но, пожалуй, самое приятное, если учесть, сколько раз я слышал в ответ «нет», пытаясь сделать это кино: «Всплеск» номинировали на премию Киноакадемии за лучший оригинальный сценарий. Награду в тот год получил фильм о Великой депрессии «Место в сердце» (Place in the Heart) с Салли Филд в главной роли. Но мы с Роном впервые присутствовали на церемонии вручения.
В тот день, 9 марта 1984 года, когда «Всплеск» вышел на экраны, мы с Роном Ховардом взяли лимузин и поехали на нем кататься с женами, любуясь на очереди к кинотеатрам. Это стало нашей традицей, которую заложила «Ночная смена», хотя тогда, в первый раз, очереди нас не слишком обрадовали5.
Со «Всплеском» же дело обстояло совсем по-другому. В Вествуде был кинотеатр Westwood Avco, прямо на бульваре Уилшир. В 1983 году, во время премьеры «Инопланетянина» Стивена Спилберга, мы видели перед ним очереди, заворачивающие за угол. В тот вечер, когда на экраны вышел «Всплеск», мы увидели такую же картину. Народу было не так много, как на «Инопланетянина», но все равно это было что-то невероятное. Люди выстраивались в очередь, чтобы посмотреть наш фильм про русалку. Это было потрясающе.
Мы выпрыгнули из машины и прошли от начала до «хвоста» очереди, общаясь и обнимаясь с нашими зрителями. Потом мы прыгнули обратно в машину и положили начало еще одной традиции – отправились в In-N-Out Burger, знаменитый калифорнийский ресторан быстрого питания, и съели по бургеру под бутылку отличного французского бордо, которую я, заранее рассчитывая на успех, предусмотрительно сунул в багажник.
* * *
Нам потребовалось семь лет, чтобы пройти этот путь от «точки воспламенения» до кинотеатра Westwood Avco. Для этого было недостаточно одной только хорошей идеи, пусть я и был ею очень вдохновлен. Мне были необходимы упорство. Решимость.
Подобно тому, как подпитывают друг друга любопытство и сочинительство историй, взаимно усиливают друг друга любопытство и упорство. Любопытство влечет за собой новые истории, а они, в свою очередь, вызывают любопытство. То же самое происходит и с упорством.
Любопытство вознаграждает упорство. Если вы сломались, когда у вас не получилось сразу найти ответ на вопрос, если вы сдались на первом же отказе, тогда любопытство вам явно не очень помогло. Один из уроков работы с Антеей Силберт для меня заключается вот в чем: мое упорство помогло мне не сойти с пути, а любопытство – понять, как немного изменить фильм про русалку, чтобы другие его приняли и оценили.
Нет ничего более бесполезного, чем праздное любопытство. Упорство – вот что ведет любопытство к какому-то стоящему решению. Точно так же и упорство без любопытства может означать то, что вы преследуете цель, которая не стоит ваших усилий, или что вы идете к ней, не корректируя свои шаги, узнавая новую информацию. В конце концов вы оказываетесь далеко от нужного курса. Упорство – это в буквальном смысле та энергия, которая ведет вас вперед. А любопытство отвечает за навигацию.
Любопытство может подсказать отличную идею и поможет вам ее проработать. Решимость же будет поддерживать вас с вашим замыслом на пути вперед, когда остальные будут настроены скептично. Вместе эти силы дадут вам уверенность в том, что вы делаете что-то разумное. А ведь это – основа для ваших стремлений.
Умение задавать вопросы – вот главное, что требуется вам, чтобы помочь самому себе, скорректировать свои идеи и убедить других. И это верно даже в том случае, когда вы знаете, что делаете и куда направляетесь.
* * *
Мне представился шанс снять фильм по одной из великих книг доктора Сьюза. Вдова Доктора Сьюза, Одри Гейзель, предоставила мне права на съемку фильма «Гринч – похититель Рождества»; два года я боролся за них с великими режиссерами, среди которых были Джон Хьюз («Феррис Бьюллер берет выходной», «Один дома») Том Шедьяк (он был режиссером нашего фильма «Лжец, лжец») и братья Фаррелли («Все без ума от Мэри»).
На самом деле книга «Как Гринч украл Рождество» была первым произведением Доктора Сьюза, на основе которого Одри позволила создать полнометражную киноверсию. Одри Гейзель чем-то напоминала мне жену Айзека Азимова: она так же рьяно защищала творческое наследие супруга, который умер в 1991 году. Когда мы с ней работали, на номерном знаке ее машины было одно слово: GRINCH.
(Теодор Гейзель с годами тоже установил себе такой)6.
Я убедил Джима Керри сниматься в роли Гринча, а Рона Ховарда попросил быть режиссером. Одри Гейзель настаивала, что хочет сначала с ними встретиться.
Для меня такие проекты, каким являлась экранизация книги «Как Гринч похитил Рождество», прежде всего большая ответственность. Сказка была впервые опубликована в 1957 году, и с тех пор на ней выросло не одно поколение американцев, для которых она стала одним из любимых воспоминаний детства.
Я знал историю, персонажей и художественную канву «Гринча» не хуже, чем любой пятидесятилетний американец. Мне читали эту сказку в детстве, и я сам читал ее своим детям.
Но когда мы взялись за сценарий и начали воссоздавать атмосферу книги на экране, я постоянно задавал себе вопросы – и не только себе, но и Рону, и Джиму, и сценаристам Джеффу Прайсу и Питеру Симану. Я задавал их все время на протяжении нашей работы над фильмом.
Когда мы получили права на съемки, самый важный вопрос был следующий:
О чем конкретно эта история? Что это за история?
Это шуточная комедия?
Это эксцентрическая комедия, буффонада?
Это игровой фильм?
Это сказка?
Ответ на все эти вопросы – «Да». И потому это была такая сложная и ответственная работа. Когда делаешь буффонаду, важно не забывать о сказочной составляющей. Экшн не может вытеснить забавный язык повествования Доктора Сьюза, того, чем он вдохновлялся и что пытались воссоздать мы7.
Когда задаешь вопросы, можно понять, что думают окружающие о твоей идее. Если Рон Ховард считает, что «Гринч» – это экшн, а я полагаю, что это шуточная комедия, то это проблема. Проще все выяснить, если задаешь вопросы. Часто чем они проще, тем лучше. Что это за фильм?
Какую историю мы пытаемся рассказать?
Какие эмоции мы стремимся передать, особенно если у зрителей есть свое личное восприятие этой сказки?
Все это тоже составляет основу работы, которую классные продюсеры обязательно выполняют.
Всегда хочется сделать фильм так, чтобы он получился особенным, эмоциональным. Но когда речь идет о такой легендарной истории, как история Гринча, нужно также иметь в виду и ожидания аудитории. Все, кто придет в кинотеатр посмотреть этот фильм, уже имеют свои представления о том, что это за история.
И, пожалуй, никто не помнит ее так ярко, так живо, как Одри Гейзель (вторая жена Т. Грейзеля, автора книги «Гринч – похититель Рождества» (How the Grinch Stole Christmas!; Theodor Geisel)). Она была для нас самым сложным зрителем. Мы показали ей фильм в зале Хичкока на Universal Studios. Всего присутствовали пять человек. Одри сидела в первых рядах, а я – через 30 рядов, почти в конце зала, потому что слишком переживал, как она воспримет кино. Несколько редакторов и звукорежиссеров расположились где-то посередине. Когда пошли титры, Одри захлопала. Она светилась. Ей понравилось. Тогда, сидя в зале просмотров, я был так сильно рад, что ей понравилось, что у меня слезы текли по щекам.
Даже классическая, известная всем история не стала бы успешной без стихийного любопытства, такого, с каким мы работали над «Гринчем», стараясь, чтобы все согласились с нашей версией истории и с тем, как мы ее подаем.
Часто бывает так, что, занимаясь каким-то проектом, на полпути обнаруживаешь, что у каждого из его участников разное видение задачи, вскрываются разногласия, из-за которых невозможно эффективно работать вместе, а все потому, что изначально никто не договорился о целях. Это происходит каждый день – в кино, в маркетинге, в архитектуре и рекламе, в журналистике и политике, и во всем остальном мире. Так бывает даже в спорте – нигде проблемы с коммуникацией не бывают так же отчетливо заметны, как в матче Национальной лиги американского футбола.
Но, как ни парадоксально, когда задаешь вопросы, это вовсе не сбивает с толку и не отвлекает, а, наоборот, помогает держаться курса.
Решимость перед лицом препятствий жизненно важна. Теодор Гейзель, доктор Сьюз, сам тому отличный пример. Многие из написанных им 44 книг до сих пор остаются бесспорными лидерами продаж. В 2013 году в США было продано более 700 тысяч экземпляров книги «Зеленые яйца и ветчина» (Green Eggs and Ham; Theodor Geisel) – больше, чем «Баю-баюшки, Луна» (Goodnight Moon; Margaret Wise Brown). У «Кота в шляпе» (The Cat in the Hat; Theodor Geisel) продажи составили 500 тысяч экземпляров, столько же у книг «Места, куда ты пойдешь» (Oh, the Places You Will Go!; Theodor Geisel) и «Рыбка первая, рыбка вторая, рыбка красная и голубая» (One Fish, Two Fish, Red Fish, Blue Fish; Theodor Geisel). И еще пять книг доктора Сьюза ушли каждая в количестве 250 тысяч экземпляров. То есть всего восемь книг с общим результатом продаж более чем в 3,5 миллиона штук за год (и еще восемь уходят по 100 тысяч экземпляров и больше). Теодор Гейзель под псевдонимом доктора Сьюза продает только в США по 11 тысяч книг каждый день, спустя 24 года после смерти. С момента написания своей первой книги «На Тутовой улице» (And to Think That I Saw It on Mulberry Street!; Theodor Geisel), которая была опубликована в 1937 году, он продал 600 миллионов экземпляров.
А ведь при всей бесспорной любви к творчеству Сьюза сегодня, «На Тутовой улице» получила отказы от 27 издателей, прежде чем ее приняло издательство Vanguard Press. Что было бы, если после 20-го отказа Гейзель решил бы, что с него хватит? Или после 25-го? Только представьте свое детство и детскую литературу без доктора Сьюза!8
Я считаю, что в тот момент, когда мы приходим в этот мир, рождаемся, нам говорят «да». Затем еще какое-то время мы получаем свое «да». Мир раскрывает к нам свое сердце. Но однажды он начинает говорить «нет», и чем раньше начнешь тренироваться преодолевать это «нет», тем лучше. Сейчас я думаю, что я невосприимчив к отказу.
Мы говорили о том, как включать любопытство, когда мир говорит «нет». Так же часто «нет» может звучать и в твоей собственной голове, – и тут тоже любопытство может стать лекарством.
Как я писал выше, когда я чего-то боюсь, я пытаюсь пробудить в себе любопытство по этому поводу: я стараюсь оставить страх в стороне, чтобы начать задавать вопросы. Это помогает, во-первых, потому что вопросы меня отвлекают от неприятного чувства, и я узнаю что-то новое о предмете своих опасений. Думаю, подсознательно мы все это знаем. Но иногда нужно себе напоминать, что лучший способ развеять страх – встретить его лицом к лицу, быть любопытным.
Я боюсь говорить на публике. У меня получаются хорошие выступления, но мне не нравится подготовка к ним, а иногда и сами минуты, проведенные на трибуне, мне нравится, когда я уже выступил. Самая приятная часть – обсуждать с кем-то выступление после того, как оно состоялось. Каждый выход к микрофону для меня испытание. И вот как я справляюсь с нервами.
Во-первых, я не начинаю готовиться сильно заранее, потому что это запускает во мне механизм тревоги. Если я начну писать текст за две недели, я попросту буду испытывать беспокойство каждый день в течение этих двух недель. Мне достаточно знать, что у меня достаточно времени на подготовку, а сама работа над текстом обычно начинается за несколько дней до выступления. При этом я действую так же, как в работе над «Гринчем». Я задаю вопросы.
О чем должно быть мое выступление?
Какой наилучший вариант для этой речи?
Что ожидают услышать те, кто придет на это мероприятие?
Что они в целом хотели бы услышать?
Что они хотят услышать конкретно от меня?
Кто составляет мою аудиторию?
Ответ на каждый из этих вопросов помогает мне создать общую схему моего выступления. На их основе сразу возникают идеи, примеры и тезисы, которые я хочу привести, и я их записываю.
Я всегда ищу истории, которые можно рассказать в подтверждение тех мыслей, которые я хочу донести. Применительно к выступлениям, я люблю рассказывать истории по двум причинам. Людям нравятся истории: они не хотят, чтобы им читали лекции, им нравится, когда их развлекают. Кроме того, я знаю истории, которые рассказываю. Даже если споткнусь или собьюсь – что ж, это же моя история. Я могу даже забыть, что я пытаюсь сказать, но не потеряю нить.
Наконец, я пишу весь текст речи за день или два до выступления. И несколько раз репетирую.
Когда я пишу, я лучше запоминаю. Повторение текста также помогает закрепить его в памяти и высвечивает недоработки, или несоответствия между идеей и подкрепляющей ее историей, или места, где я не уверен, что правильно преподношу шутку. Когда я репетирую, есть возможность отредактировать текст, так же, как редактируется фильм, журнальная статья, деловая презентация или книга.
Я беру с собой распечатку с текстом выступления, кладу ее на трибуну, а затем становлюсь рядом с трибуной и говорю. Я не читаю по бумажке. Текст под рукой на тот случай, если он мне понадобится. Но обычно он не пригождается.
Требует ли любопытство работы? Конечно, да.
Даже если ты любопытен от природы, что бы эта фраза ни означала, задавать вопросы, осмысливать ответы, решая, о чем тебе это говорит и какие еще вопросы следует задать, – это работа.
Я, действительно, думаю, что любопытен от природы, но я еще и работаю над своим любопытством всегда, круглые сутки, вот уже почти 60 лет. Иногда нужно напоминать себе, что следует включить любопытство. Если кто-то говорит тебе «нет», это может легко сбить с толку. Можно так растеряться в ситуации отказа, когда не получается то, над чем работаешь, что забываешь задавать вопросы: а что собственно происходит? Почему мне говорят «нет»?
Когда испытываешь страх перед публичными выступлениями, можно впасть в такую рассеянность и прокрастинацию, что вместо того, чтобы взяться за дело, только и пытаешься от него ускользнуть. Это продлевает беспокойство и не способствует подготовке, а только мешает. Речь сама не напишется, и единственный способ справиться с переживаниями по поводу выступления – работать над ним.
Я обнаружил, что, задействуя любопытство, чтобы обходить отказы, будь то «нет» других или «нет» в собственном сознании, я научился нескольким полезным способам, как преодолевать сопротивление и добиваться поставленной цели.
Отличный совет мне дал однажды мой давний друг Герберт Аллен, банкир и создатель выдающейся конференции медиа и технологий, которую он каждый год устраивает в Сан-Валли, Айдахо (Allen & Co. Sun Valley Conference). Много лет назад он сказал мне: самый сложный звонок делай в первую очередь. Это может быть звонок тому, от кого боишься услышать что-то неприятное или кому сам должен сообщить неприятные новости. Это может быть тот, с кем нужно встретиться лично, но кто, возможно, тебя избегает. Конечно, Аллен выражался фигурально. «Самым сложным звонком» может быть и электронное письмо, которое нужно отправить, или разговор, который нужно лично провести с кем-то в офисе.
Как бы то ни было, причина, по которой та или иная задача кажется «самой трудной», в том, что она пугает. По какой-то причине неприятен либо сам разговор, либо его исход. Но Аллен вел к тому, что эта задача не станет менее неприятной в полдень или в 16:30. Наоборот, беспокойство по поводу сложного дела будет омрачать весь день. Это будет отвлекать и, может быть, отражаться на эффективности работы. И определенно, вы будете чувствовать себя скованно.
«Самый сложный звонок делай в первую очередь». Это вроде не совсем о любопытстве, и не совсем о решимости – здесь и то, и другое. Это храбрость, характер. Возьмись за то дело, которое должно быть сделано – неважно, что тебе не хочется его выполнять, – и реши его.
Потом и дышится легче, а остаток дня становится ярче. На самом деле, может даже измениться рабочий план. Появляется уверенность в решении любых дальнейших вопросов, потому что самое неприятное было сделано в первую очередь. И хотя результат самого неприятного «звонка» обычно бывает именно таким, каким его себе представляешь, иногда и здесь бывают неожиданности.
На первый взгляд всегда кажется, что задавать вопросы – значит признавать свое невежество. Как же может признание своей некомпетентности стать путем к уверенности?
Это одно из замечательных проявлений двойственной природы любопытства. Оно помогает справиться с незнанием и путаницей, развеять туман и неопределенность, снять разногласия. Любопытство может подарить вам уверенность. И решимость. А вместе они помогают ставить амбициозные цели. Так можно перешагнуть через многие «нет», независимо от того, слышишь ли их от окружающих или ощущаешь внутри себя.
Если поставить любопытство на службу своим мечтам, оно поможет воплотить их в жизнь.
* * *
Около десяти лет назад в нью-йоркском журнале о стиле W напечатали материал обо мне под заголовком9 «Король киноиндустрии Брайан Грейзер, чьи фильмы собрали 10,5 млрд кассовых сборов, пожалуй, один из самых успешных продюсеров в городе и уж точно самый узнаваемый. Может, все дело в прическе?»
В Голливуде она, конечно, знакома всем. В других городах мира многие могут не знать моего имени, но знают мои работы, – «Игры разума», или «Замедленное развитие», или «Код Да Винчи» – а некоторые знают и прическу.
«Тот голливудский товарищ с торчащими волосами» – так меня часто описывают.
Эта прическа – часть моего имиджа, моего образа. И это не случайно. Конечно, не случайно, раз я каждое утро должен укладываться гелем!
Но мои волосы – это не только каприз моды, и не просто вопрос личного вкуса. После того, как мы с Роном Ховардом сняли несколько фильмов, у меня в Голливуде стала складываться репутация. До Рона мне было, разумеется, далеко, он был звездой, режиссером и символом эпохи. А я был продюсером, да еще и новичком, особенно по сравнению с Роном. Но мне хотелось произвести впечатление. Голливуд – страна стиля, где очень важно то, как ты себя преподносишь. Большинство из тех, кто здесь работает, очень хорошо выглядят. Это их стиль. Но это не мой случай, и я это понимал.
В то время, когда мы с Роном запускали Imagine в начале 1990-х, продюсерская братия Голливуда сформировала некий собирательный образ. Это была группа молодых успешных людей, выпускавших громкие, агрессивные фильмы. Они и сами были шумными и напористыми, «крикуны», которые иногда руководили своими коллегами, швыряя в них реквизит и повышая голос. Многие в этой когорте носили бороды. Бородатые жесткие мужчины, выпускающие жесткие фильмы. Это совсем не про меня. Я не снимал громких картин, да и растительность на лице мне не идет. Кроме того, мне довелось поработать с парой таких «крикунов» в начале моей карьеры. Я не люблю, когда на меня орут, и сам не люблю повышать голос.
Но мне не хотелось просто затеряться на заднем плане. Я понимал, что нужно как-то себя обозначить, стать запоминающимся. Потому вопрос, что носить и как выглядеть, меня тогда занимал. Все сложилось само собой в один прекрасный день в 1993 году, когда мы плавали в бассейне с моей дочкой Сейдж, которой тогда было примерно пять лет. Вынырнув на поверхность, я провел рукой по мокрым волосам – получился взъерошенный ершик. «Классно смотрится!» – сказала Сейдж. Я посмотрел в зеркало и подумал: «И правда интересно». С того самого дня я поднимаю волосы гелем. На мою прическу тут же обратили внимание, она вызвала бурную реакцию. Я бы сказал, что процентов двадцать пять сочли ее прикольной.
Еще пятидесяти процентам было любопытно: «А как вы так ставите волосы? Зачем?» Некоторые из моих знакомых как раз относились к этой категории любопытствующих. Они спрашивали: «Брайан, что с твоими волосами? Что это ты надумал? C чего ты стал так укладываться?»
И были еще другие двадцать пять процентов, которых моя прическа раздражала. Они бесились. Стоило им только взглянуть на мою прическу, они сразу решали для себя, что я какой-то придурок.
Но мне все это нравилось. Мне действительно доставляло удовольствие видеть такие диаметрально противоположные реакции. Ведь моя прическа вызывала интерес ко мне. Начав так укладывать волосы, я стал замечать, что люди обсуждают меня, думая, что я не слышу: «Что это с Грейзером? Что он делает с волосами?» Майкл Овитц, знаменитый агент и серый кардинал Голливуда, поднимался в профессии вместе со мной. Он меня уговаривал: «Не укладывай волосы так, тебя не будут воспринимать всерьез деловые партнеры». Из-за моей новой прически некоторые решали, что я самонадеянный и заносчивый.
На самом деле я как-то понял, что Голливуд делится на две категории – представителей бизнеса и искусства. Я думал, что с такой прической я попадаю в категорию артистов, в которой мне комфортнее. Но походив так несколько месяцев, я действительно стал задумываться, не стоит ли бросить это дело. Казалось, слишком многие об этом говорят. Однако тут я осознал: да, прическа вызывает любопытство в отношении моей персоны, но действительно интересно то, что реакция людей на мою шевелюру больше говорит не обо мне или моих волосах, а о том, что они сами собой представляют. И я стал видеть в своей прическе своеобразный тест для всех и вся. Мне казалось, что так я получаю истинное видение того, как ко мне относятся, быстрее, чем если бы я ждал, пока это отношение как-то проявится. В итоге я так и оставил все, как есть.
В каком-то смысле, прическа служит и еще одной цели. Она помогает людям понять, что «этот парень не совсем такой, каким кажется». Он немного непредсказуем. Я не готовая упаковка, обернутая полиэтиленом. Я немного другой. Вот почему моя прическа имеет значение. Голливуд и шоу-бизнес – это очень тесный мир, и как в любой индустрии, в нем есть довольно четко сформулированная система правил, ритуалов и традиций. Чтобы все получалось, этим правилам нужно следовать. Поймите, я всего лишь делаю на голове ежик с помощью геля для укладки, такой незначительный фокус, а некоторые совершенно сходят от этого с ума. И это не просто несколько человек, а примерно каждый четвертый. Моя прическа не оказывает ни малейшего влияния ни на сценарий, ни на режиссера, ни на участников съемок, она никак не меняет коммерческие перспективы фильма или сборы первого уикенда. Но многим, и в том числе некоторым весьма важным людям, она доставляет неудобство.
А теперь представьте себе реакцию и силу сопротивления, когда делаешь что-то иначе в вопросах, которые действительно имеют значение. Однако я не хочу делать то же самое, что и все, и даже не хочу повторять то, что сам делал пять или десять лет назад. Мне хочется разнообразия. Я хочу рассказывать новые истории или классику на новый лад, потому что именно это делает интересной мою жизнь и делает интересными походы в кино и просмотры телевизора. Мне нужна возможность быть другим. Где мне взять уверенность для этого? В значительной степени ее мне дает любопытство.
В молодости я годы положил на то, чтобы постичь бизнес, в котором я сейчас работаю. Теперь же я стараюсь не выпадать из контекста и понимать, как работает весь остальной мир. Сеансы любопытства обеспечивали мне запасы опыта и откровений, которые распространяются далеко за пределы пережитого непосредственно мной. Но эти разговоры также давали мне и массу собственного опыта, обнажая мое незнание, наивность. Я в буквальном смысле практикую некоторую степень невежества. Я готов признать, что чего-то не знаю, потому что так я могу стать умнее. Кажется, что задавать вопросы – значит, обнаруживать свое невежество, но на самом деле все ровно наоборот. Тех, кто задает вопросы, редко считают глупыми. Эпиграф, открывающий данную главу, взят из книги ирландского поэта Джеймса Стивенса. У этой цитаты есть продолжение, более полно отражающее основную мысль: «Любопытство победит страх скорее, чем храбрость; в действительности, оно заводило многих людей в такие опасности, от которых отшатнулась бы простая физическая смелость, ибо голод, любовь и любопытство – величайшие движущие силы».
[James Stephens The Crock of Gold, c 1912 by Macmillan and Co. Ltd. c С. М. Печкин, перевод, 1997]
Вот чем любопытство стало для меня и, думаю, может стать практически для любого из вас. Оно может дать вам смелость быть амбициозными и дерзать. Это достигается за счет того, что с любопытством комфортнее испытывать небольшой дискомфорт. Начало любого пути ведь всегда немного нервное.
Я научился кататься на серфе уже во взрослом возрасте. И рисовать тоже. Осваивать доску я начал после работы над картиной «Голубая волна», которую мы снимали на острове Оаху. Кто-то из съемочной группы тоже катался на серфе, покоряя одни из самых больших волн в мире, и мне стало интересно, как работают волны и каково это – кататься на них. Я люблю серфинг, он требует такой предельной концентрации, что полностью вытесняет из головы все, что тебя заботит. Кроме того, это по-настоящему захватывающе.
Рисование я люблю во многом по тем же причинам. Для меня это занятие – отличный способ расслабиться. Я не великий художник, я даже техникой владею не особенно хорошо. Но я понял, что в рисовании важно то, что ты хочешь сказать, а не то, насколько совершенно ты это выражаешь. Мне не нужна отличная техника, чтобы увидеть оригинальность и почувствовать воодушевление. Я стал учиться рисовать после встречи с Энди Уорхолом и Роем Лихтенштейном.
В обоих случаях мое любопытство одолело страх. Меня вдохновили на это люди, лучшие в своей области. Я не пытался стать первоклассным серфером или первоклассным художником. Мне просто стало любопытно, захотелось почувствовать радость, восторг, который испытывают люди, овладев чем-то новым, что одновременно и очень сложно, и приносит множество эмоций.
Любопытство дает силу. Это не та сила, которая проявляется в криках и агрессии. Это тихая сила, накопительная. Любопытство – это сила обычных людей, у которых нет сверхспособностей.
И я оберегаю в себе эту часть моего «я», которая не боится иногда выглядеть невежественным. Незнание ответа открывает мир, если, конечно, вы не пытаетесь скрыть, что вы его не знаете. Я стараюсь никогда этого не стесняться.
Сами того не осознавая, те, кого раздражала моя прическа в самом начале, были правы: это своего рода вызов. Прическа – вопрос индивидуального стиля, но для меня это еще и способ напоминать себе каждый день, что я пытаюсь быть немного другим, это нормально, и для этого нужна храбрость. Да, она необходима, чтобы ставить волосы гелем в немного странный ежик, который тем не менее помогает вам быть забавным и не таким, как все.
Утром, первым делом после пробуждения, я укладываю волосы. Это занимает около 10 секунд. Я никогда не пропускаю этот ритуал. И спустя двадцать лет выполнения этой ежедневной процедуры, моя прическа стала моей визитной карточкой, и мой подход к работе ей соответствует.
А еще мои волосы – отличный повод, чтобы начать разговор, и прекрасная возможность выделиться в толпе. В феврале 2001 года мне довелось провести четыре дня на Кубе всемером с друзьями, которые тоже руководят медиа-проектами. В нашем составе был главный редактор Vanity Fair Грейдон Картер, исполнительный директор MTV Том Фрестон, тогдаший президент MTV Билл Роуди, продюсер Брэд Грей, Джим Уайэтт, возглавлявший в то время кадровое агентство William Morris, и Лес Мунвес, президент CBS10. В рамках визита у нас состоялся обед с Фиделем Кастро. Кастро был в привычной военной форме. Он говорил с нами через переводчика три с половиной часа, кажется, забывая даже дышать. Это были привычные заявления Кастро, в основном о том, почему Куба прекрасна, а США обречены. Закончив, он посмотрел на меня, хотя я вряд ли мог считаться самым заслуженным среди присутствовавших, и через переводчика задал всего один вопрос: «Как вы так ставите волосы?» Все засмеялись. Даже Кастро понравилась моя прическа.