Более или менее регулярные торговые связи с Византией у южного народа, называемого греками то именем руси, то скифами, или тавро-скифами, начались очень давно. Греки знали этот народ и не только по торговым связям.

После блестящих работ В.Г. Васильевского о греческих житиях Георгия Амастридского и Стефана Сурожского у нас не остается сомнений в том, что греки знали Южную Русь прекрасно. Нашествие руси на Амастриду Васильевский относит к началу 40-х годов IX в. «Имя руси, – пишет Васильевский, – уже в это время не только было известным, но и общераспространенным, по крайней мере, на южном побережье Черного моря» [106] . Тот же автор по вопросу о торговых связях руси с греками пишет: «Известие о торговле русских купцов с Византией через Черное море и с мусульманскими странами через Каспийское относится к сороковым годам IX ст.; самые торговые связи образовались, конечно, хотя несколькими десятилетиями ранее: Русь была известна византийцам и арабам в первой половине названного столетия» [107] .

Васильевский убежден, что это имя относится всегда к тавро-скифам, а кто такие тавро-скифы, разгадать полностью ему не удается. Вспоминая здесь готскую теорию происхождения руси и не настаивая на ней, Васильевский замечает, что эта теория «при современном положении вопроса была бы во многих отношениях пригоднее норманно-скандинавской». Отказавшись, таким образом, от скандинавской теории, Васильевский ставит вопрос лишь о том, какой из центров руси-тавро-скифов мог совершить поход на Амастриду и Сурож: таврический, приднепровский или тмутараканский [108] .

Здесь не место разбирать этот важный вопрос. Мне нужно показать ранние связи греков и руси, известной грекам именно под этим народным, местным именем (литературное – тавро-скифы). Греки действительно давно знали этот народ, но особенно внимательно стали следить за ним с тех пор, как он экономически и политически усилился и произвел 18 июня 860 года весьма удачное для себя нападение на столицу Восточной Римской империи. В связи с этим нападением мы имеем две речи патриарха константинопольского Фотия и его же «Окружное послание». В одной из этих проповедей Фотий говорит:

«Эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление их соплеменников и с полным основанием требовали и ожидали кары, равной злодеянию» [109] . И дальше: «Их привел к нам гнев их» [110] . Тот же Фотий спустя несколько лет (866 г.) в своем «Окружном послании» говорит то, что ему известно было об этом народе: «Народ, часто многими упоминаемый и прославляемый, превосходящий все другие народы своею жестокостью и кровожадностью… который, покорив окрестные народы, возгордился и, возымев о себе высокое мнение, поднял оружие на Римскую державу» [111] .

Это было лет за 40 до заключения первого известного нам договора между русью и греками. В договоре 911 г. прямо говорится, что у руси с греками были давнишние отношения: послы русские прибыли в Константинополь с тем, чтобы заключить с греками соглашение «на удержание и на извещение от многих лет межю христианы и русью бывшюю любовь» [112] . Под этой русью разуметь обязательно варягов нельзя. Эта русь на заключенном с греками договоре присягает не по-германски, а чисто по-славянски: «Царь же Леон со Олександром мир сотвориста со Ольгой, имшеся по дань и роте заходивше межы собою, целовавше сами крест, а Олега водивше на роту, и мужи его по русскому закону кляшася оружием своим, и Перуном богом своим, и Волосом, скотьем богом, и утвердиша мир» (договор 907 г.) [113] . Оружием клялись тоже не по германскому обычаю, а по своему собственному, снимая с себя оружие, кладя его на землю или перед кумиром. Германцы при этом обряде вонзали меч в землю [114] .

Самый факт заключения договоров совершенно ясно говорит о классовом обществе. Договоры нужны были не крестьянской массе общинников, а князьям, боярам и купцам.

Неудивительно, что уже в той части договора, которая помещена в летописи под 907 г. (если это не особый договор), мы имеем указания на наличность классового общества и государства. «Заповеда Олег дата воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключ и потом даяти уклады на Рускыа грады: первое на Киев, таже на Чернигов, на Переаславль, на Полтеск, на Ростов, на Любеч и на прочаа города, по тем бо городом седяху велиции князи, под Ольгом суще». В договоре 911 г. к этому тексту мы имеем существенные дополнения. Представителями русской стороны в этом договоре посланы были «от Ольга, великого князя русского, и от всех, иже суть под рукою его светлых бояр»… «похотеньем наших князь и по повелению и от всех, иже суть под рукою его сущих руси». В летописи перед этим договором сказано, что Олег послал «мужи свои построити мира и положити ряд межю Русью и Грекы». Такое же предисловие помещает летописец и перед договором 945 г. «Посла Игорь муже своя к Роману, Роман же созва боляре и сановники; приведоша русския слы и велеша глаголати и псати обоих речи на харатье» [115] .

Договор 945 г. дает еще несколько дополнительных данных. Русские послы и гости (слы и гостье) на этот раз оказываются отправленными «от Игоря, великого князя русского, и ото всякоя княжья и от всех людей Русския земли». «И великий князь наш Игорь и бояре его и людье вси рустии послаша ны к Роману… створити любовь с самеми цари, со всем болярством и со всеми людьми греческими на вся лета, дондеже сьяет солнце и весь мир стоит»… «А великий князь русский и боляре его да посылают в Греки к великим царем греческим корабли, елико хотят, со слы и с гостьми…» И дальше читаем: «Ношаху ели печати злати, а гостье серебрени». Гостям по договору полагается от греков получить «месячное», послам – «слебное», в порядке иерархии городов: Киева, потом Чернигова, Переяславля и др.

В посольстве древлян к Ольге упоминаются, хотя и несколько позднее, лучшие и нарочитые мужи: «И послаша древляне лучшие мужи, числом двадесять в лодьи к Ользе» и в другом посольстве: «Древляне избраша лучшие мужи, иже держаху Деревску землю и послаша по ню». Ольга, обращаясь к древлянам, говорит: «…Пришлите мужа нарочита» [116] .

Кто эти светлые князья, бояре и лучшие люди? Это не родовые старшины, потому что рода как такового в договорах с греками вообще не видно, за исключением, быть может, отдельных намеков на некоторые его пережитки. Эти пережитки больше заметны, например, у древлян или вятичей, чем у полян, стоявших, несомненно, выше их в своем развитии.

В этом смысле должны быть поняты и те факты, которые дают нам договоры с греками. Здесь мы имеем частное имущество, которым его собственник вправе распоряжаться и, между прочим, передавать его по завещанию: собственник может «урядить свое имение», что полностью подтверждается и «Правдой Русской». На «закон русский», вошедший в древнейший текст «Правды Русской», ссылается договор 911 г. (ст. 5): «Аще ли ударит мечем или бьет кацем либо сосудом… да вдаст 5 литр серебра по закону русскому» (ср. «Русская Правда», Акад. сп., ст. 3). О крупных переменах в общественном строе изучаемого нами общества говорят также и очень интересные наблюдения археологов над историей форм поселений. М.И. Артамонов указывает на то, что IX в. для лесной полосы севера (те же процессы на юге наблюдаются значительно раньше) замечателен тем, что тип небольших укрепленных поселений, «городищ» (места поселений рода или большой семьи), исчезает. Взамен его появляются неукрепленные селения, деревни, и, вместе с тем, мы в это время наблюдаем появление того, что можно назвать укрепленным двором или замком. Это сочетание неукрепленных поселений и укрепленных отдельных дворов весьма характерно для данного момента.

Светлые князья и бояре, которых летописец называет княжими мужами, – не родовые старшины, а представители высшего класса древнерусского общества. Едва ли мы имеем родовых старшин даже у древлян этого времени.

В том же смысле надо понимать и различение в договоре Игоря 945 г. послов и гостей. Из вышеприведенного текста ясно, что послы имеют преимущества перед гостями: у послов печати золотые, у гостей серебряные; послам полагается особое продовольствие «слебное», гостям «месячина». Если мы не затрудняемся расшифровать термин «гость», полагая, что тут разумеются купцы, то кого мы должны понимать под послами, стоящими выше купцов? Это, несомненно, бояре. Всех этих бояр и «лучших мужей» выделяло из массы богатство и связанная с ним власть.

Бояре нашей древности состоят из двух слоев. Это наиболее богатые люди, называемые часто людьми «лучшими, нарочитыми, старейшими», продукт общественной эволюции каждого данного места, туземная знать и высшие члены княжеского двора, часть которых может быть пришлого (вместе с варяжскими князьями) происхождения. Терминология наших летописей иногда различает эти два слоя знати: «бояре» и «старци». «Старци», или иначе «старейшие», – это и есть так называемые земские бояре. Летописец переводит латинский термин «Senatores terrae» – «старци и жители земли» (Nobilis in portis vir ejus, quando sederit cum senatoribus terrae – «взорен бывает во вратех муж ее, внегда аще сядеть на сонмищи с старци и с жители земли»). По возвращении посланных для ознакомления с разными религиями Владимир созвал «боляри своя и старци». «Никакого не может быть сомнения, – пишет по этому поводу Владимирский-Буданов, – что восточные славяне издревле (независимо от пришлых княжеских дворян) имели среди себя такой же класс лучших людей, который у западных славян именуется majores natu, seniores, кметы и др. терминами» [117] . Эти земские бояре отличаются от бояр княжеских. Владимир I созывал на пиры «боляр своих, посадников и старейшин по всем городам» [118] , в своем киевском дворце он угощал «бояр, гридей, сотских, десятских и нарочитых мужей».

Арабы Ибн-Русте и Гардизи сообщают, что варяги обосновались в Новгороде (Holmgard) и отсюда облагают данью славян; многие из славян поступают к «этой руси» на службу. В Новгороде особенно ясно бросается в глаза наличие этих земских бояр. Когда в Новгороде, при кн. Ярославе, новгородцы в 1015 г., перебили варяжских дружинников, князь отомстил избиением их «нарочитых мужей» [119] , составлявших здесь «тысячу», т.е. новгородскую военную, не варяжскую организацию. В 1018 г. побежденный Болеславом Польским и Святополком Ярослав прибежал в Новгород и хотел бежать за море; новгородцы не пустили его и заявили, что готовы биться с Болеславом и Святополком, и «начаша скот сбирать от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен». Совершенно очевидно, что новгородское вече обложило этим сбором не княжеских дружинников, которых в данный момент у Ярослава и не было, потому что он прибежал в Новгород только с 4 мужами, а местное население, и в том числе бояр.

Таких же местных бояр мы видим и в Киеве. Ольговичи, нанесшие поражение киевскому князю Ярополку Владимировичу (сыну Мономаха) в 1136 году, как говорит летописец, «яша бояр много: Давида Ярославича, тысяцкого, и Станислава Доброго Тудковича и прочих мужей… много бо бяше бояре киевские изоймали» [120] .

Это были бояре киевские, а не Ярополковы, т.е. местная киевская знать.

Важные данные о классовом составе русского общества X– XI вв., и в частности о боярах, мы имеем в церковном уставе кн. Ярослава.

«Аще кто пошибаеть боярскую дщерь или боярскую жену, за сором ей 5 гривен золота,… а менших бояр – гривна золота… а нарочитых людий 2 рубля… а простой чяди 12 гривне кун… (ст. 3)

Аще кто назовет чюжую жену блядью, а будет боярьская жена великих бояр, за сором ей 5 гривен злата… менших бояр… 3 гривна злата… а будет градских людей… 3 гривны сребра… а сельскых людей… гривна сребра…» (ст. 25).

Этот перечень «бояре нарочитые, бояре меншие, нарочитые люди и простая чадь» в Уставе повторяется по разным случаям неоднократно. Один раз вместо нарочитых людей названы «городские люди», а вместо «простой чади» названы сельские люди («а сельской жене 60 резан» или «гривна серебра») [121] .

Хлебников на основании расчета Ланге соотношение этих штрафов представляет в следующем виде [122] :

За оскорбление жен больших бояр 250 гривен кун, меньших бояр – 150 гривен кун, нарочитых (городских) людей 22 72 гривен кун, сельских людей или чади 17 72 гривен кун.

Принимая во внимание неясности в денежном счете «Правды Русской» и памятников, одновременных с нею мы вправе все же считать, что соотношение этих цифр верно. А это для нас в данном случае чрезвычайно важно. Социальное расстояние между большим боярином и сельским свободным человеком (общинником) выражается в цифрах приблизительно как 14:1, между боярином и городским или нарочитым человеком – 11:1. Летописный факт 1018 г., приведенный выше, по той же расценке денег дает приблизительно то же соотношение.

Итак, бояре есть разные, точно так же, как и горожане и сельские жители, о чем речь будет ниже.

Очень интересные черты внутри класса землевладельцев отражены в житии Феодосия Печерского. Отец его по распоряжению киевского князя был переведен в Курск («Бысть же родительма блаженного переселитися в ин град, глаголемый Курск, князю тако повелевшу»). Дал ли князь отцу Феодосия в Курске землю, или она у него была там раньше, нам не известно, но известно, что под градом Курском у родителей Феодосия оказалось имение. Когда умер отец Феодосия, 13-летний мальчик «оттоле начат на труды подвижнее быти, якоже исходити ему с рабы своими на село делати со всяким прилежанием». В этом же городе жил и «властелин града», ниже названный «судиею». К этому «властелину» попал на службу и Феодосий. Он работал в «его церкви», а однажды этот вельможа велел Феодосию служить в его доме на званой трапезе, куда были приглашены другие «вельможи града».

Перед нами богатые курские вельможи, которым служит сын землевладельца небольшой руки. Мне кажется, отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были землевладельцами, только крупными, служить которым не было зазорно Феодосию даже с точки зрения его матери, которая крепко блюла честь своего рода, находя несовместимым с его достоинством работу Феодосия по печению в церкви просфор («молютися, чадо, останися от такыа работы, – твердила она сыну, – укоризну бо приносиши на род свой») [123] . Достоинство мелкого землевладельца, по ее мнению, не страдало от службы в доме крупного феодала.

Поскольку мы уже отметили отдельные слои боярства, неодинаковые по своему материальному положению и происхождению, то вполне естественно допустить и разность в характере их материальной базы, по крайней мере, в начальный период их существования на территории Киевского государства. Если норманны, несомненно, входившие в состав боярства (по крайней мере, на севере Руси), вследствие примитивности организации своего завоевания, некоторое время пользовались ленами, составлявшимися «только из даней», то говорить то же о туземной, неваряжской знати, выросшей в земледельческом обществе в процессе разложения земельной сельской общины и появления частной собственности на землю, решительно невозможно.

Самое верное решение этой задачи будет состоять в допущении, что богатство этих бояр заключалось не только в «сокровищах», но и в земле. Очень вероятно, что в таком именно смысле надо понимать замечание летописца, сделанное им по поводу смерти князя Владимира. «Се же (смерть Владимира) уведевше людие, без числа снидошася и плакашася по нем: боляры аки заступника их земли, убозии акы заступника и кормителя» (Лавр, лет., под 1015 годом).

Признание боярского землевладения в IX—X вв. в нашей литературе не ново: уже Хлебников в 70-х годах XIX в. высказал убеждение, что «богатство в древнейшее время всегда состояло (он разумеет, конечно, общество с преобладанием земледелия. – Б.Г.) в обладании поземельной собственностью» [124] .

Для более позднего времени (XI в.) он высказывается об этом предмете еще более решительно: «…Слово бояре не означало наемников, дружинников, игравших прежде более важную роль в дружине, но местных землевладельцев», «старшая или передняя дружина состояла отчасти из выслужившихся младших дружинников», «дружина стала наполняться местными боярами, богатыми землевладельцами» [125] .

М.А. Дьяконов уже в XX в., подводя итоги разысканиям по этому вопросу, писал: «Одни предполагают, что лучшие люди Древней Руси вышли из торговой аристократии, другие – что это была по преимуществу военная знать; третьи думают, что землевладение издревле выдвигало крупных собственников в первые общественные ряды. Несомненно одно, что в ту пору, от которой сохранилось достаточное число документальных данных, бояре и огнищане являются землевладельцами и рабовладельцами» [126] .

В своей последней статье «Некоторые вопросы истории Киевской Руси» С.В. Бахрушин упрекает меня в том, что я в истории землевладения IX—XII вв. не указываю периодизации, «будто бы» этот процесс не подвергался «никаким существенным изменениям от IX до XII веков». Надеюсь, в этом новом издании своей книги я сумею лучше разъяснить свою точку зрения на предмет. Эволюцию на протяжении четырех веков я, конечно, признаю. Но тут дело не в эволюции. Нас с С.В. Бахрушиным разъединяет не признание ее или непризнание, а различное представление о состоянии культуры восточного славянства в IX—XI вв., и в частности – о роли земледелия в ранней истории нашей страны и времени появления частного землевладения. С.В. Бахрушин с уверенностью отмечает, что «нет ни одного известия о селах X в., которое не носило бы черт легенды», что в предании об Ольге «дело идет… не столько о пашенных землях, сколько о промысловых угодьях», потому что, по его мнению, земледелие «только в XI в. приобрело… господствующее значение», что только «в конце X в. еще начинался процесс освоения общинных земель будущими феодалами». О «легендах» и об Ольге речь будет ниже, а сейчас мне хочется подчеркнуть, что эволюция земледелия и землевладения в том виде, как ее изображает мой оппонент, противоречит фактам и биологическим, и историческим.

Для того, чтобы в XI в. могло появиться земледелие со всеми теми хлебными и техническими культурами, которые нам известны по письменным и археологическим источникам, необходимы века. Достаточно указать на сообщаемый восточными документами факт, что славянский лен (конечно, лен-долгунец, годный для пряжи) в IX в. в значительных количествах шел в Среднюю Азию через Дербент, чтобы у каждого, знакомого с культурой этого льна, появилось совершенно ясное представление о столетиях, необходимых для развития этой культуры в стране, где лен появился и откуда он вывозился на далекий Восток. То же в той или иной мере необходимо сказать и относительно других сельскохозяйственных культур, известных нашей древности. Я не могу здесь повторять того, что было уже сказано выше в главе III, но думаю, что тот, кто захочет поддерживать мнение, высказанное моим критиком, должен опровергнуть сначала все собранные выше аргументы, а потом уже говорить о том, легендарны или нелегендарны факты о селах X в. Наконец, надо подумать и о том, не может ли и в легендах заключаться зерно самой подлинной правды.

То же необходимо сказать и об истории частной собственности на землю и о росте крупного землевладения. Это тоже процессы весьма и весьма длительные. Установление периодизации этих процессов заключается совсем не в том, чтобы отсечь период до XI в. и сказать, что с XI в. крупное землевладение уже факт очевидный, а в том, чтобы постараться показать, как и когда, в течение какого времени и при каких условиях этот факт мог сделаться фактом настолько очевидным, что даже мой очень скептически настроенный критик находит возможным в нем нисколько не сомневаться. Сознаюсь, что, за неимением материалов, я этого процесса по периодам установить не смог, но настаиваю на том, что только очень длительный процесс мог привести к очевидным результатам XI в. Когда этот процесс начался, я сказать не могу, но что он шел и в VI, и в VII, и в VIII вв., в этом нет никаких сомнений, поскольку этот процесс есть процесс разложения рода и образования классового общества в земледельческой среде.

Однако, несмотря на то, что вопрос этот далеко не новый, что к его решению привлекаются, за неимением новых, обычно одни и те же письменные источники, мне кажется, что из этих старых источников по данному вопросу извлечено далеко не все возможное. Я имею в виду договоры с греками. Только А.Е. Пресняков обратил внимание на то, что в договоре Игоря 945 года перечислены послы от переименованных в договоре лиц, но не сделал отсюда никаких выводов. А между тем эти выводы напрашиваются сами собой. В договоре 945 года, который заключался от имени князя Игоря, князей и бояр его, прямо перечислены эти князья и, по крайней мере, часть самого влиятельного и богатого боярства. От великого князя Игоря послом отправляется Ивор. Поскольку он является представителем столь высокой особы, он и поставлен в особое положение. Стоит он на первом месте и не смешивается с другими послами, которые и названы в договоре «общими слами». В эту общую массу послов попали и представитель княгини Ольги, жены Игоревой, и представитель кн. Святослава, сына Игорева, двух племянников Игоревых и 20 бояр. Среди них несомненный славянин Владислав и славянка Предслава (М.С. Грушевский склонен превратить ее в мужчину путем отсечения последней гласной). У каждого из них свой особый уполномоченный, как от мужчин, так и от женщин.

Такую же картину мы имеем и в изображении Константином Багрянородным посольства в Царьград кн. Ольги. Княгиня Ольга прибыла в Византию не одна, а во главе большого посольства, среди которого в данной связи нас интересует категория, названная у Константина «апокрисиариями русских вельмож». «Апокрисиарии» – это уполномоченные. «Русские вельможи» – здесь, несомненно, те самые светлые князья и бояре, о которых упоминают договоры с греками. Иначе понять этот термин нельзя, поскольку князья-Рюриковичи, известные нам по русским источникам, тут же названы особо: Ольга, ее сын Святослав и какой-то ее племянник. Никаких других князей-Рюриковичей мы не знаем. Стало быть, Константин Багрянородный под приславшими своих апокрисиариев разумеет русскую знать, т.е. по нашей терминологии боярство, куда успела влиться частично и знать народов, вошедших в состав Киевского государства. Это и есть то, что договоры и летопись называют светлыми князьями и боярами.

О чем говорит это представительство? Несомненно, прежде всего о том, что этим делегатам было кого представлять. Особенно характерны в этом отношении женщины, посылавшие своих уполномоченных. Ничего другого тут придумать нельзя, как только признать, что у перечисленных в договоре вельмож и, надо предполагать, их жен и вдов имеются свои дворы в самом обычном для этого времени смысле этого термина, т.е. усадебная оседлость, хозяйственные постройки, земля, обрабатываемая руками «челяди», известное число военных и невоенных слуг. От этих боярских домов, крупных боярских фамилий и посылались представители для заключения договоров с греками. В случае смерти боярина фамильный дом (двор, замок) не прекращал своей жизни: во главе его становилась жена-вдова («что на ню муж возложил, тому же есть госпожа», «Правда Русская», Троицк. IV сп., ст. 93). Она тоже посылала своего представителя в Византию. Все это говорит нам об устойчивости этих крупных фамильных, переходящих от отцов к женам и детям владений, об организованности этих дворов, прежде всего, в смысле людского комплекса, собранного под властью своего хозяина. О родовых старшинах здесь не может быть речи. Перед нами верхи классового общества. Иначе трудно себе представить это представительство. Становится совсем не легендарным, а самым реальным замок кн. Ольги Вышгород («бе бо Вышегород град Вользин», Лавр, лет., под 946 г.), ее села, не одно, а много, и, конечно, совершенно реальное село Ольжичи, принадлежность которого именно ей, княгине Ольге, засвидетельствовал наш летописец. Такие вещи хорошо запоминаются. Каждый крестьянский мальчик в окрестностях знал, что данное село княжеское и именно кн. Ольги. Летописец ошибиться здесь не мог, а умышленно сочинять факты такого рода у него не было никаких специальных побуждений. Причислять сообщение летописца о княгинином селе к числу фактов легендарных нет никаких оснований.

Мне кажется, что справедливость моих догадок может быть подтверждена еще одним интересным, но, к сожалению, мало изученным источником. Я имею в виду «Устав новгородского князя Святослава Олеговича» 1137 года. В этом Уставе не только фиксируются новые распоряжения князя Святослава, но отмечается и то, что было до него, при его прадедах и дедах. Его далекие предки уже, стало быть, достаточно давно (X в. тут несомненен, так как иначе нельзя было бы говорить о «прадедах и дедах» во множественном числе) владели здесь землей.

На каком праве владели новгородские князья этой землей, сказать трудно. Факты землевладения князей-Рюриковичей на новгородской территории, конфискация этих земель вечем в конце 30-х или начале 40-х годов XII века и передача их св. Софии и монастырям были известны Ивану III и высказаны им в качестве оправдания конфискации на себя части земель епископских и монастырских «… зане тыи испокон великих князей, а захватили сами» [127] или: «…быша бо те волости первое великих же князей, ино они (новгородцы. – Б.Г.) их освоиша» [128] .