Образцовое решение вопроса Шевченко видит в деятельности гайдамаков. Так же, как они в 18 веке, нужно восстать против новых палачей. Палачи - это паны и новые ляхи (т.е. москали). В стихотворении "Холодный Яр" (1845) читаем:

В Яру колись гайдамаки Табором стояли, Лагодили самопали, Ратища стругали. У Яр тоді сходилися, Мов із хреста зняті, Батько з сином і брат з братом - Одностайно стати На ворога лукавого, На лютого ляха. Де ж ти дівся, в Яр глибокий Протоптаний шляху? Чи сам заріс темним лісом, Чи то засадили Нові кати? Щоб до тебе Люди не ходили На пораду: що їм діяти З добрими панами, Людоїдами лихими, З новими ляхами? Не сховаєте! над Яром Залізняк витає. І на Умань позирає, Гонту виглядає.

Кобзарю необходимы новые Гонта и Железняк (предшественник матроса Железняка). Ему нужны новые гайдамаки. Тем, кто считает старых гайдамаков разбойниками и ворами, Шевченко дает достойный отпор:

Не ховайте, не топчіте Святого закону, Не звіте преподобним Лютого Нерона. Не славтеся царевою Святою війною. Бо ви й самі не знаєте, Що царики коять. А кричите, що несете І душу, і шкуру За отечество!… Єй-богу, Овеча натура; Дурний шию підставляє І не знає за що! Та ще й Гонту зневажає, Ледаче ледащо! "Гайдамаки не воины - Разбойники, воры. Пятно в нашей истории…" Брешеш, людоморе!

Чтобы "людомор не брехав", дадим слово другому - самому автору поэмы "Гайдамаки" (1841). Шевченко позже вспоминал о том, как в Академии художеств в мастерской Карла Брюллова "задумывался и лелеял в своем сердце Кобзаря и своих кровожадных гайдамаков". Эти последние убивали поляков и евреев, мужчин и женщин, маленьких детей и стариков. Их "подвиги" описаны в разделе поэмы "Бенкет в Лисянці":

Найшли льохи, скарб забрали, У ляхів кишені Потрусили та й потягли Карати мерзенних У Лисянку… … Смеркалося. Із Лисянки Кругом засвітило: Ото Гонта з Залізняком Люльки закурили. Страшно, страшно закурили! І в пеклі не вміють Отак курить. Гнилий Тікич Кров'ю червоніє. Шляхетською, жидівською; А над ним палають І хатина, і будинок; Мов доля карає Вельможного й неможного. А серед базару Стоїть Гонта з Залізняком, Кричать: "Ляхам кари! Кари ляхам, щоб каялись!" І діти карають. Стогнуть, плачуть; один просить, Другий проклинає; Той молиться, сповідає Гріхи перед братом, Уже вбитим. Не милують, Карають завзяті. Як смерть люта, не вважають На літа, на вроду; Шляхтяночки й жидівочки. Тече кров у воду. Ні каліка, ані старий, Ні мала дитина Не остались, - не вблагали Лихої години. Всі полягли, всі покотом; Ні душі живої Шляхетської й жидівської. А пожар удвоє Розгорівся, розпалався До самої хмари. А Галайда, знай, гукає: "Кари ляхам, кари!" Мов скажений, мертвих ріже, Мертвих віша, палить. "Дайте ляха, дайте жида! Мало мені, мало! Дайте ляха, дайте крові Наточить з поганих! Крові море…мало моря…"

Или раздел "Гонта в Умані":

Минають дні,минає літо, А Україна, знай, горить; По селах голі плачуть діти - Батьків немає. Шелестить Пожовкле листя по діброві; Гуляють хмари; сонце спить; Ніде не чуть людської мови; Звір тільки виє по селу, Гризучи трупи. Не ховали, Вовків ляхами годували, Аж поки снігом занесло Огризки вовчі… Не спинила хуртовина Пекельної кари: Ляхи мерзли, а козаки Грілись на пожарі. …Не спинила весна крові, Ні злості людської. Тяжко глянуть: а згадаєм - Так було і в Трої. Так і буде. Гайдамаки Гуляють, карають; Де проїдуть - земля горить, Кров'ю підпливає.

Ну уж, если в Трое "так було", то нам не годится отставать от эллинов-язычников. У нас будет так же. Или похуже (страшен украинский бунт, бессмысленный и беспощадный). Хотя куда уж хуже? В Умани, например, была католическая школа. Так

…гайдамаки Стіни розвалили, - Розвалили, об каміння Ксьондзів розбивали, А школярів у криниці Живих поховали. До самої ночі ляхів мордували Душі не осталось… В общем, на славу …погуляли гайдамаки, Добре погуляли: Трохи не рік шляхетською Кров'ю напували Україну, та й замовкли - Ножі пощербили. Нема Гонти; нема йому Хреста, ні могили. Буйні вітри розмахали Попіл гайдамаки, І нікому помолитись, Нікому заплакать. Розійшлися гайдамаки, Куди який знає: Хто до дому, хто в діброву, З ножем у халяві, Жидів кінчать. Така й досі Осталася слава.

Та еще слава… Каково же отношение автора к тем событиям?

Гомоніла Україна, Довго гомоніла, Довго, довго кров степами Текла - червоніла. І день і ніч ґвалт, гармати; Земля стогне, гнеться; Сумно, страшно, а згадаєш - Серце усміхнеться.

Общий итог "гайдамаччини" положительный: сердце кобзаря улыбается.

Теперь не то - тяжко стало: А унуки? Їм байдуже, Панам жито сіють. Багато їх, а хто скаже, Де Гонти могила, Мученика праведного Де похоронили? Де Залізняк, душа щира, Де опочиває? Тяжко! Важко! Кат панує, А їх не згадають.

В чем же причина тех рек крови?

Болить серце, як згадаєш: Старих слов'ян діти Впились кров'ю. А хто винен? Ксьондзи, єзуїти.

Сердце улыбалось, теперь болит. В сумме получается какая-то болезненная улыбка. Виноваты во всем католики (ксендзы, иезуиты, униаты). Но не поляки (хотя как отличить поляка от католика?).

В 1847 году написано обращение "Полякам":

Ще як були ми козаками, А унії не чуть було, Отам-то весело жилось! Братались з вільними ляхами… … Отак-то, ляше, друже, брате! Неситії ксьондзи, магнати Нас порізнили, розвели, А ми б і досі так жили. Подай же руку козакові І серце чистеє подай! І знову іменем Христовим Ми оновим наш тихий рай.

До унии и следующей за ней освободительной войны с Польшей украинцы жили под властью Речи Посполитой, а казачество мечтало попасть в реестр, чтобы быть частью "ясновельможного панства" и таким образом брататься "з вольними ляхами" за счет труда украинских холопов. Это и был тот "тихий рай", по которому тоскует наш герой.

Странное дело. Русские - тоже "старих слов'ян діти ";такие же православные, как и украинцы; никогда не навязывали им чужой веры; не было у них ни иезуитов, ни униатов. И тем не менее в стихах Тараса Шевченко не только выражения "друже, брате москалю", но и слова доброго о русских не найти.

Русские - это недоумки, которые даже солнцем недовольны (по словам ненавидящего их кобзаря):

Сини мої, гайдамаки ! Світ широкий, воля, - Ідіть, сини, погуляйте, Пошукайте долі. Сини мої невеликі, Нерозумні діти, Хто вас щиро без матері Привітає в світі? Сини мої! орли мої! Летіть в Україну, - Хоч і лихо зустрінеться, Так не на чужині. Там найдеться душа щира, Не дасть погибати, А тут…а тут…тяжко, діти! Коли пустять в хату, То, зустрівши, насміються, - Такі, бачте, люди: Все письменні, друковані, Сонце навіть гудять: "Не відтіля, - каже, - сходить, Та не так і світить; Отак, - каже, - було б треба… " Що маєш робити? Треба слухать, може, й справді Не так сонце сходить, Як письменні начитали… Розумні, та й годі! А що ж на вас вони скажуть? Знаю вашу славу! Поглузують, покепкують Та й кинуть під лаву.

Русские, наверное, рассказывали ему про Коперника и гелиоцентрическую систему. А он не поверил. Но мы видели, что есть и украинцы, у которых многие "подвиги" гайдамаков ничего, кроме отвращения, не вызывают. Однако кобзарю они не указ. Он советуется ни больше ни меньше, как с самой Украиной:

А ти, моя Україно, Безталанна вдово, Я до тебе літатиму З хмари на розмову… Порадимось, посумуємо, Поки сонце встане: Поки твої малі діти На ворога стануть.

А иначе

За що ж боролись ми з ляхами? За що ж ми різались з ордами? За що скородили списами Московські ребра? …заснула Вкраїна… … в болоті серце прогноїла І в дупло холодне гадюк напустила… Я посію мої сльози, Мої щирі сльози. Може, зійдуть і виростуть Ножі обоюдні, Розпанахають погане, Гниле серце, трудне, І вицидять сукровату, І наллють живої Козацької тії крові, Чистої, святої!!! …Нехай гинуть У ворога діти… (1844)

Желать смерти не только врагам, но и их детям… И это писал христианин? Вместо "возлюбите врагов своих "- "уничтожайте врагов своих вместе с детьми." Такое было у него "христианство."

У всякого своя доля І свій шлях широкий: Той мурує, той руйнує… …А той нишком у куточку гострить ніж на брата. (1844)

Последние слова, судя по всему, автобиографичны. Без устали внушает он землякам:

…вражою злою кров'ю волю окропіте…

Кто были эти враги - мы уже видели. Впрочем, и среди земляков многие достойны истребления:

А у селах у веселих І люди веселі. Воно б, може, так і сталось, Якби не осталось Сліду панського в Украйні. (1848)

Ну и не осталось. Давно уже не осталось. А где же они, веселые люди в веселых селах? Вопрос, конечно, риторический, ибо отвечать некому. У Шевченко же сомнений не было: истребление помещиков - это благо. Поэтому все сцены кровавых расправ у него звучат мажорно:

Пани до одного спеклись, Неначе добрі поросята, Згоріли білії палати… (1848)
Ой не п'ється горілочка, Не п'ються й меди. Не будете шинкувати, Прокляті жиди. Ой не п'ється теє пиво, А я буду пить. Не дам же я вражим ляхам В Україні жить… …Подивися, що той Швачка У Фастові діє! Добре діє! У Фастові, У славному місті, Покотилось ляхів, жидів Не сто і не двісті, А тисячі. А майдани Кров почервонила… …Має погуляти… …Потоптати жидівського й шляхетського трупу. (1848)

"Добре діє!" Наверное, потому что "добродій"…

А потім ніж - і потекла Свиняча кров, як та смола, З печінок ваших поросячих. (1849)

Вот задушевная поэтическая сцена: один солдат жалуется другому на обидчика-помещика. В конце говорит: "А знаєш, його до нас перевели із армії…" И слышит в ответ: "Так что же? Ну, вот теперь и приколи!" Какую же еще сцену мог воссоздать первый украинский приколист Тарас Шевченко?

Или еще образец гражданской лирики. Оказывается, у товарища маузера был предок:

Ой виострою товариша, Засуну у халяву Та піду шукати правди І тієї слави. Ой, піду я не лугами І не берегами. А піду я не шляхами, А понад шляхами. Та спитаю в жидовина, В багатого пана, У шляхтича поганого В поганім жупані. І у ченця, як трапиться, - Нехай не гуляє, А святе письмо читає, Людей поучає. Щоб брат брата не різали, Та не окрадали, Та в москалі вдовиченка Щоб не оддавали. (1848)

Мы помним, как любимые кобзарем гайдамаки расходились - "хто додому, хто в діброву, з ножем у халяві, жидів кінчать…" Еврей, пан, шляхтич, монах - ответят все. Тише, ораторы, ваше слово, товарищ из-за халявы!

Основные и любимые свои идеи Шевченко пронес через всю жизнь. В 1857 году он писал: "Все это неисповедимое горе, все роды унижения и поругания прошли, как будто не касаясь меня. Малейшего следа не оставили по себе. Опыт, говорят, есть лучший наш учитель. Но горький опыт прошел мимо меня невидимкою. Мне кажется, что я точно тот же, что был и десять лет тому назад. Ни одна черта в моем внутреннем образе не изменилась. Хорошо ли это? Хорошо. По крайней мере, мне так кажется. И я от глубины души благодарю моего всемогущего создателя, что он не допустил ужасному опыту коснуться своими железными когтями моих убеждений, моих младенчески светлых верований. Некоторые вещи просветлели, округлились, приняли более естественный размер и образ…"

Одно из главных его убеждений и младенчески светлых верований формулируется просто: "повбивав би" . Его мечта- кровопролитие от Украины до Китая (т. е. перманентная мировая революция - как у Льва Троцкого):"В капитанской каюте на полу увидел я измятый листок старого знакомца "Русского инвалида", поднял его и от нечего делать принялся читать фельетон. Там говорилось о китайских инсургентах и о том, какую речь произнес Гонг, предводитель инсургентов, перед штурмом Нанкина. Речь начинается так: "Бог идет с нами. Что же смогут против нас демоны? Мандарины эти - жирный убойный скот, годный только в жертву нашему небесному отцу, высочайшему владыке, единому истинному богу". Скоро ли во всеуслышание можно будет сказать про русских бояр то же самое?" (1857)

Да, уже скоро. Осталось лет 50-60.

А вот еще одна форма социального протеста, близкая нашему кобзарю: дать в морду. И не просто абы где, а в Храме Божьем:

… А меж вами Найшовсь - таки якийсь проява, Якийсь дурний оригінал, Що в морду затопив капрала, Та ще й у церкві, і пропало, Як на собаці. Так-то так! Найшовсь таки один козак Із міліона свинопасів, Що царство все оголосив: Сатрапа в морду затопив. (1857)

Любит он также поджоги:

"Пролетаем мы мимо красивого по местоположению села помещика Дадьянова и замечательного по следующему происшествию. Прошедшего лета,когда поспело жито и пшеница, мужиков выгнали жать, а они, чтобы покончить барщину за один раз, зажгли его со всех сторон при благополучном ветре. Жаль, что яровое не поспело, а то и его бы за один раз покончили. Отрадное происшествие. Так вот, летим мы во весь дух мимо этого замечательного села…". (1857)

Через 50 лет будут пылать тысячи помещичьих имений. А сейчас приветствуется и повешение эксплуататоров:

"Крестьяне помещика Демидова, того самого мерзавца Демидова, которого я знал в Гатчине кирасирским юнкером в 1837г. и который тогда не заплатил мне деньги за портрет своей невесты, теперь он, промотавшийся до снаги, живет в своей деревни и грабит крестьян. Кроткие мужички, вместо того, чтобы просто повесить своего грабителя, пришли к губернатору просить управы… " (1857)

Кобзарь о коммунистах:

"…На правом берегу Волги лоцман парохода показал мне бугор Стеньки Разина…славного лыцаря Стеньки Разина, этого волжского барона и наконец пугала московского царя и персидского шаха. Открытые большие грабители испугались скрытого ночного воришки!

…По словам того же рассказчика, Разин не был разбойником, а он только на Волге брандвахту держал, и собирал пошлину с кораблей, и раздавал ее неимущим людям. Коммунист, выходит". (1857)

Выходит, коммунист. Так сказать, экспроприатор экспроприаторов. Шевченко, как и коммунисты, всегда был сторонником радикальных решений:

…Добра не жди, Не жди сподіваної волі - Вона заснула: цар Микола Її приспав. А щоб збудить Хиренну волю, треба миром, Громадою обух сталить; Та добре вигострить сокиру, - Та й заходиться вже будить… (1858)

Кобзарь начал будить "хиренну волю" при Николае Первом, а его наследники-кобзарята закончили дело при Николае Втором. Разбудили ее - и стали воспитывать нового человека. А он никак не воспитывается. Тогда они воспользовались радикальными рекомендациями Т. Шевченко по воспитанию и перевоспитанию человека: "Тюрьма, кандалы, кнут и неисходимая Сибирь." Вот какими были педагогические воззрения нашего Макаренки:

"Сегодняшним же числом мне хочется записать или, как зоологи выражаются, определить еще одно отвратительное насекомое. Но как бы не напичкать мой журнал этой негодной тварью до того, что и порядочному животному в нем места не останется. А впрочем, ничего, это миниатюрное насекомое места немного требует. Это двадцатилетний юноша, сын статского советника Порциенка. Следовательно, тоже птица не низкого полета. Все эти конфирмованные, так называемые господа дворяне, с которыми я теперь представлялся перед лицом отца-командира, все они люди замечательные по своим нравственным качествам, но последний субъект, под названием Порциенко, всех их перещеголял. Все их отвратительные пороки вместил в своей подлой двадцатилетней особе. Странное и непонятное для меня явление этот отвратительный юноша. Где и когда успел он так глубоко заразиться всеми гнусными нравственными болезнями? Нет мерзости, низости, на которую бы он не был способен. Романы Сю с своими отвратительными героями - пошлые куклы перед этим двадцатилетним извергом. И это сын статского советника, следовательно, нельзя предполагать, чтобы не было средств дать ему не какое-нибудь а порядочное воспитание. И что же? Никакого. Хорош должен быть и статский советник. Да и вообще должны быть хороши отцы и матери, отдающие детей своих в солдаты на исправление. И для чего, наконец, попечительное правительство наше берет на себя эту неудобоисполнимую обязанность? Оно своей неуместной опекой растлевает нравственность простого хорошего солдата, и ничего больше. Рабочий дом, тюрьма, кандалы, кнут и неисходимая Сибирь - вот место для этих безобразных животных, но никак не солдатские казармы, в которых и без них много всякой сволочи. А самое лучшее - предоставить их попечению нежных родителей, пускай потешаются на старости лет своим собственным произведением. Разумеется, до первого криминального поступка, а потом отдавать прямо в руки палача.

До прибытия моего в Орскую крепость я и не воображал о существовании этих гнусных исчадий нашего православного общества. И первый этого разбора мерзавец меня поразил своим зловредным существованием. Особенно когда мне сказали, что он тоже несчастный, такой же, как и я, разжалованный, и, следовательно, мой товарищ по званию и по квартире, т.е. казармам. Слово "несчастный" имело для меня всегда трогательное значение, пока я его не услышал в Орской крепости. Там оно для меня опошлело, и я до сих пор не могу возвратить ему прежнего значения. Потому что я до сих пор вижу только мерзавцев под фирмою несчастных.

По распоряжению бывшего генерал-губернатора, я имел случай просидеть под арестом в одном каземате с колодниками и даже с клейменными каторжниками и нашел, что к этим заклейменным злодеям слово "несчастный" более к лицу, нежели этим растленным сыновьям безличных эгоистов родителей". (1857)

Вот те на. А говорил (обвиняя императора Николая и Господа Вседержителя):

Ні, то люди, живі люди, В кайдани залиті. Із нор золото виносять, Щоб пельку залити Неситому!…То каторжні. А за що? Те знає Вседержитель… а може, ще Й він недобачає. (1844)

Теперь же: "Рабочий дом, тюрьма, кандалы, кнут и неисходимая Сибирь-вот место для этих безобразных животных…". Вот и верь после этого кобзарям. Получается так: что дозволено Юпитеру (Тарасу Первому), то запрещено быкам (Николаю Первому и Господу Богу).

Но если это так, то ему подсудны все. Он же - никому. Его суд - это абсолютный, или страшный суд. А он, соответственно, будет называться "страшный" судия. Это потому, что для такой роли (судить всех, начиная с Бога) от человека требуются совершенно особые качества. (И.А.Крылов их увековечил в басне "Слон и моська"). Ниже мы увидим, что Шевченко такими качествами обладал в высшей степени. Его деформированная личность искажала картину мира систематически и настойчиво.