Мальчишки играли в орлянку. Вдруг кто-то крикнул: «атас!». Но было поздно. Учитель навис над сиротливо желтевшей в пыли монетой. Мальчишкам показалось сгреб ее вместе с целой горстью пыли. Но на самом деле учитель только чуть-чуть погрузил кончики пальцев в пыль, чтобы поднять монету. На лице его мелькнула тень то ли равнодушия, то ли разочарования. Он было хотел выбросить монету, но педагогический такт вынудил его сунуть ее в карман. Погрозив мальчишкам пальцем, учитель зашагал дальше и, только свернув за угол, вынул из кармана монету и снова внимательно оглядел ее с обеих сторон. Taк и есть обыкновенный золотой сестерций императора Септимия Севера. Совсем новенький. Учитель с долго сдерживаемым раздражением швырнул сестерций в придорожную канаву и зашагал дальше. Надо же, — сердился он на себя, — взрослый человек, а размечтался, как начинающий собиратель. Да, однажды ему невероятно повезло, такое бывает раз в жизни, и думать, что невероятная удача может повториться, абсурд. В прошлом году он отобрал на уроке у второгодника Иванова позеленевшую монету, которую тот выменял у такого же оболтуса на олимпийскую медаль. Оба менялы думали, что надувают друг друга: Иванов как выяснил учитель, считал, что за какую-то паршивую медаль выменял самую что ни на есть на стоящую вагонную пломбу.

Учитель на перемене и так и этак разглядывал позеленевший кружок, но под толстым слоем окиси невозможно было разглядеть ничего. Можно было, конечно, дождаться окончания уроков и на досуге заняться монетой. Но странное волнение, предчувствие, что ли, заставило учителя пойти в кабинет алхимии и попросить немного каленой кислоты. Отойдя в сторону, он положил кружок на подоконник и капнул из мензурки на зеленую поверхность. Зелень вскипела белыми пузырьками. Теперь нужно было сунуть монету под струю воды, но учитель не мог пошевелиться, одновременно стараясь устоять на подкашивающихся ногах и удержать рвущийся наружу вопль радости и удивления. На сером подоконнике, тускло проблескивая сквозь остатки окиси, лежало великое сокровище. Совершенно ясно можно было прочитать «З копейки» и ниже — «1958». Трехкопеечная монета пятьдесят восьмого года!

Так учитель халдейской истории Гай Петрович Сверливый стал обладателем редчайшей монете да что там редчайшей — единственной! Единственной во всем городе, а значит, и во всем мире. С тех пор он стал грозой мальчишек, игравших в орлянку. И каждый раз разочарование. Мальчишки играли какими угодно монетами — золотыми сестерциями, как сегодня, или наполеондорами, а то и вовсе ерундовыми мономаховскими копейками с рваными краями. Чеканка при Владимире Мономахе хромала, и вот теперь страдай — копейки эти рвут карманы, как бритвы. Давно пора изъять их из обращения, — раздраженно думал Гай Петрович, сознавая, однако, в глубине души, что вся вина мономаховских гривенников, впрочем как и драхм, сестерциев, луидоров и прочих монет, испокон веков обращающихся в городе, е том, что они — что угодно, только не столь желанные его сердцу сердцу истинного собирателя — трехкопеечные монеты.

Гай Петрович уже научился стойко переносить удары судьбы, то и дело представавшей перед ним в образе конопатых и не конопатых мальчишек, игравших в орлянку. Но то, что он увидел, свернув за угол, окончательно испортило ему настроение — и ближайшим следствием этого должно было стать резкое падение успеваемости по халдейской истории. Причиной двоек, предстоявших ни в чем не повинным троечникам, была сцена, а вернее один из участников сцены, открывшейся перед Гаем Петровичем на углу Училищной и Магазинной. На этом углу стояли двое. Один — совершенно незнакомый Сверливому чернявый парень с каким-то потерянным лицом. Это Гая Петровича не удивило, поскольку собеседником парня был хорошо знакомый ему человек. Даже если бы не сверкавший под солнцем золотой лавровый венок, слегка сбившийся набок, Сверливый все равно издалека бы узнал участкового центуриона Хрисова. А тут до Хрисова было всего несколько шагов, и Гай Петрович отчетливо расслышал, как незнакомый парень с отчаянием сказал:

— Да, домой я иду, товарищ сержант!

— А говорил, что знаешь, кто я такой!-торжествующе мотнул подбородком центурион. — Boт и попался. Даже фамилию мою не знаешь!

— Да знаю я, Хрисов вы!-уныло огрызнулся парень.

— Верно, — удивился центурион. — А что же ты путаешь? Э, да ты часом не пьяный?

Эта фраза была последней, которую расслышал Гай Петрович, свернувший в переулок Пять Углов, чтобы избежать неприятной встречи.

В прошлом году Гай Петрович на квартальной перестажировке коммунальных служащих имел неосторожность вкатить Хрисову двойку за незнание Кодекса Хамураппи, что задержало на целых две недели производство Хрисова из декурионов в центурионы. Конечно, он вполне мог бы вывести и тройку, тем самым осчастливив будущего центуриона. Но Гай Петрович предпочел осчастливить себя: двойка, поставленная Хрисову, была юбилейной-десятитысячной. Так в который раз осуществился принцип: кто-то теряет, а кто-то находит. Хрисов потерял двухнедельную разницу в зарплате, а Сверливый получил медаль комбината коммунальных предприятий «За ретивость на ниве просвещения».

А месяца через два Сверливый встретил Хрисова. Вернее, не встретил, а увидел его на противоположном тротуаре. Гай Петрович спокойно мог бы пройти мимо, и тогда ничего не случилось бы. Но теплое чувство шевельнулось у него в душе — ведь именно .благодаря этому человеку он заработал долгожданную медаль. И ему захотелось заговорить с ним, сказать что ни будь приятное. И Гай Петрович свернул к противоположному тротуару.

— Здравствуйте, Хрисов! Я вас сразу узнал.

— Я вас тоже, — буркнул центурион, и брови его под низко надвинутым форменным золотым венком угрожающе сдвинулись.

Тут бы и уйти Сверливому, но нет, ему так хотелось сказать Хрисову что-нибудь приятное.

— Вам очень идет венок, — сказал он любезно. — Хотя еще больше пошел бы вашему мужественному лицу золотой урей.

— Это еще что? — насторожился центурион.

— Удивительно изящный головной убор. Его носят египетские фараоны, пояснил Сверливый и невольно отшатнулся -центурион налился багровой краской, хватил ртом воздух и рявкнул:

— Оскорблять?!

И в следующую секунду Гай Петрович почувствовал, что ворот его накрепко зажат в кулаке центуриона… Так, крепко держа ошеломленного Сверливого за ворот выходного пиджака, центурион потащил бедного учителя по улице, покрикивая время от времени:

— Слово и дело!

Прохожие шарахались.

В кордегардии два стрельца играли в лото. Один из них при виде Сверливого оторвался от карточек и даже с некоторым сочувствием спросил:

— Что, споймался?

— Споймался, споймался! — вместо Сверливого торжествующе ответил центурион. — Сейчас протокольчик составим. Брось лото, пиши,-приказал Хрдсов одному из игравших. Тот с сожалением отодвинул фишки, достал из ящика бланк и под диктовку центуриона стал писать протокол. И тут немного пришедший в себя учитель вскинулся:

— Не имеете права, я буду жаловаться, я интеллигент!

Писавший протокол стрелец заинтересованно поднял голову:

— А как правильно писать — интиллигент или интеллегент?

— А тебе зачем? — раздраженно бросил Хрисов.

— А как же, центурион, мне на перестажировке грамматику сдавать, — пояснил стрелец.

Мести бы Сверливому улицы минимум пятнадцать суток, но пояснение стрельца спасло его: до очередной квартальной перестажировки оставалось чуть больше недели. Вспомнил об этом и Хрисов, Сверливый заметил, как легкая растерянность мелькнула в суровых глазах центуриона.

— Ну, так что дальше? — ехидно спросил Сверливый, не скрывая злорадства.

Но центурион тоже был не лыком шит, от удара он оправился мгновенно. Взяв протокол, он внимательно прочитал его, размашисто надписал сверху: «пятнадцать суток». Потом достал папку, вложил в нее протокол, сверху снова что-то надписал. Все это он проделывал не торопясь, и Гай Петрович снова малость струсил. Центурион отпер сейф, положил папку на полку, запер тяжелую дверцу, и только тогда, повернувшись, вежливо сказал:

— Вы свободны, Гай Петрович. Желаю здравствовать!

На очередную перестажировку Хрисов явился, демонстративно вертя на пальце ключ, в котором Сверливый без труда узнал ключ от того самого сейфа… Надо ли говорить, что центурион ушел с желанной тройкой по халдейской истории. И, тем более, нужно ли говорить, что даже случайная встреча на улице не приносила Гаю Петровичу ничего, кроме безнадежно испорченного настроения…

Издалека донесся гулкий удар — часы на соборной колокольне пробили половину двенадцатого. Гай Петрович заторопился — до начала его урока оставалось десять .минут. Когда он уже подходил к гимнасиуму, где его ожидали ничего не подозревающие кандидаты в двоечники, мимо промчался парень, в котором Гай Петрович узнал недавнего собеседника центуриона Хрисова. Сверливый досадливо фыркнул и стал подниматься по скользким ступенькам.