Раздался осторожный стук в дверь. Лариска приглушила телевизор. Встала с кресла, подошла.

— Кто там?

— Ларис, открой, пожалуйста, это Алексей.

— Какой Алексей?

Послышалось сопение, покашливание. Собеседник заговорил торопливо, словно боясь, что его недослушают:

— Игрунов. Ларис, пожалуйста! Поговорить нужно. Я понимаю, ты злишься на меня. Немножко нехорошо тогда все получилось. Но у меня просто нет другого выхода. Ты одна можешь мне помочь.

Лариска холодно перебила:

— Радость моя! Вали отсюда, пока я дверь не открыла. Иначе с лестницы слетишь.

— Ну, Ларис! — взмолился Алексей. — Я же знаю — ты добрая. Я попал в жуткую историю. Меня ищут. Меня хотят убить!

— Да кому ты нужен, недоделок?

— Правда хотят! Я уже два дня ничего не жрал.

— О, господи! — вздохнула Лариска. Открыла замок, распахнула настежь дверь. Даже не взглянув на Алексея, развернулась и пошла в комнату.

На ходу бросила:

— Сухари на кухне. Иди погрызи.

Игрунов закрыл за собой дверь. Прошел в комнату, остановился. Осмотрелся вокруг. Заискивающим тоном произнес:

— Хорошо у тебя. Спокойно, уютно.

— А раньше ты этого не замечал? — отозвалась Лариска из кресла.

— Просто забывать уже стал. А сейчас пришел — вспомнил. Аж слезы на глаза наворачиваются. Дурак я все-таки. Какой дурак!

Лариска взяла с пола валявшийся рядом с креслом пульт. Включила телевизор на полную громкость.

Игрунов прошел на кухню. Вскипятил чай. Достал из холодильника колбасу, наделал бутербродов. Порезал стоящий на столе рулет.

Минут через пять в кухню вошла Лариска. Села напротив Алексея, мрачно жующего бутерброд:

— Ты чего приперся? Денег надо? Игрунов не ответил.

— Сразу говорю: не дам. Можешь не унижаться.

— Ладно, не буду, — покорно согласился тот. — Только зря ты так. Я ведь не из-за денег пришел. Не только из-за денег.

Выдержал паузу, тяжко вздохнул:

— Плохо мне без тебя, Ларис. Очень плохо.

— Заткнись, а? Опять все в казино просадил?

Не дождавшись ответа, она поднялась с табуретки, взяла из мойки чашку, налила и себе чай. Снова села.

— Я слышал, ты хорошую работу нашла? Вроде в какой-то солидной фирме? — осторожно поинтересовался Алексей.

— Это не твое дело.

— Да я знаю, что немое. Просто рад за тебя. А подруга твоя? Которая с дочкой была? Анна, кажется? Она как?

Лариска ухмыльнулась, глядя куда-то поверх Алексея:

— Она-то как раз нормально.

— Вот видишь, как все хорошо получилось. Я ведь тогда, с деньгами этими, на самом деле просто поучить ее хотел. Показать, что Москва — это не ее Крыжопинск, это совсем другой мир, другие отношения.

— Да перестань ты сюсюкать! Слушать противно. Поучить он ее хотел. Она еще нас с тобой научит.

Обида на Анну переполняла Лариску, жаждала выхода. Просто необходимо было с кем-нибудь поделиться, рассказать о предательстве подруги. О том, как та использует ее, Лариску, в какой-то своей игре и чуть ли не ноги об нее вытирает.

И она рассказала обо всем Алексею. Тот оказался благодарным слушателем. Кивал, сокрушался, поддакивал. Он был всецело на стороне Лариски и вдохновенно осуждал Анну.

Уже в самом начале Ларискиного рассказа Игрунов понял, что обиду на подругу можно выгодно использовать. И всячески эту обиду разжигал.

— Вот как! — возмущался он. — Значит, когда ей надо, чтоб ее хахаль не узнал, что она родом из Крыжопинска: «Ларисонька, помоги!» А когда ты спрашиваешь, по-дружески, что между ними, она нос воротит?

— Главное ведь — все и так все знают! Так нет же, что-то строит из себя!

— И в гости к себе не приглашает?

— Конечно. Это только я, как дура, с ней цацкалась, когда она с голой жопой в Москву приперлась.

— А как ты по всей Москве носилась, меня искала? Все для того, чтоб любимой подружке деньги ее вернуть. А любимая подружка вон как с тобой!

— Я ведь даже с Артуром из-за нее переспала. Нужен он мне был тыщу лет.

— А кстати, как он? — насторожился Алексей. — Ты с ним еще встречаешься?

— Да прям! И, главное, она ведь никогда такой не была. А сейчас ей на всех плевать!

— Ну раньше у нее и цели такой не было. А сейчас есть — охомутать президента крупной компании. А цель, как говорится, оправдывает средства.

Игрунов уже был совсем не похож на того униженного, затюканного мужика, который еще час назад заискивающе улыбался, стоя на пороге Ларискиной квартиры. Он по-хозяйски прошелся по кухне, взял со стола чашки из-под чая, поставил в раковину. Вдруг резко повернулся к Лариске, словно осененный внезапной мыслью:

— Слушай! А ведь ты не должна это так прощать!

— Да в том-то и дело, что она мне вроде бы ничего такого ужасного не сделала. На что обижаться-то?

— Как на что? А унижение? А предательство?

— А предательство-то тут при чем?

— При том! Она ведь предала вашу дружбу. Или ты считаешь, что тебя можно унижать безнаказанно?

Лариска в очередной раз затянулась сигаретой. Запрокинула голову. Один за другим выпустила изо рта несколько колечек дыма. Алексей отметил это для себя, как хороший признак: Лариска всегда пускала кольца, когда над чем-то напряженно размышляла. Игрунов торжественно произнес:

— В твоих руках козырь. Грех им не воспользоваться.

— Какой козырь? — удивилась Лариска.

— То, что она из Шацка.

— Ой господи! Тоже мне, козырь.

— Это смотря как преподать. Можно ведь преподнести его под тем соусом, что интриганка. Заведомо лжет этому бизнесмену, чтобы заманить его в свои сети.

— А что? Она дождется, что возьму и расскажу Нестерову.

— Подожди-подожди! Не надо ему пока ничего рассказывать. Можно ведь сначала пригрозить ей, что расскажешь. Еще и бабок с нее срубить за молчание.

— Ты что, с дуба рухнул? — возмутилась Лариска. — Шантажировать ее предлагаешь?

— Да тут и не в деньгах дело! А в том унижении, которое она будет при этом испытывать. Почему ей можно тебя унижать?

Лариска выпустила еще несколько колец дыма. Наконец произнесла:

— А знаешь, мне кажется, она даже скрывает от него, что у нее есть дочь.

— Да? — оживился Игрунов.

— Когда в Шацк ехали, я про Наташку спросила. Она как-то смутилась, разговор замяла. Я еще удивилась тогда: что такое? А теперь понимаю — точно скрывает!

Алексей развел руками:

— Ну тем более! Давай-ка ей позвоним. Нет! По телефону не надо. Завтра суббота? Отлично! Лучше я к ней завтра утречком зайду, лично побеседую.

Вечером Анне никто не позвонил, не подтвердил, что в субботу ей разрешат свидание с дочерью.

«Свидание… Господи, как в тюрьме: „свидание“. Бедная моя Наташка».

Всю ночь Анна не могла уснуть. Боялась, что ее обманули. Она все сделала. Все, что они требовали. Но совсем не была уверена, что ее все-таки отвезут к дочери.

Однако ровно в девять приехал тот самый мужчина, который был у нее накануне. Попросил следовать за ним.

От волнения во рту стало сухо. Шершавый язык. Шершавое нёбо. Хриплые, шершавые слова:

— К Наташе?

— Конечно! — удивился он. — А вы думали, мы можем вас обмануть? Ни в коем случае. Вы свои обязательства выполнили — мы выполняем свои. Я надеюсь, этот принцип станет основополагающим в наших дальнейших взаимоотношениях.

На заднем сиденье «опеля», рядом с Анной, расположился здоровенный, бандитского вида, парень.

«А этого громилу он зачем с собой привез? — мысленно удивилась она. — Боится, что вдвоем с шофером со мной не справятся?»

Выехав за Кольцевую, «опель» остановился. Громила достал из кармана черную повязку.

Мужчина, сидящий на переднем сиденье, обернулся. С улыбкой пояснил:

— Необходимые меры предосторожности. Надеюсь, вы не будете на нас за это обижаться?

Повязка больно давила на глаза. Но это было такой ерундой, такой мелочью по сравнению с тем, что совсем скоро она увидит Наташку! Сколько они ехали: час, полтора, два?

Когда «опель» наконец остановился и громила снял повязку, Анна, украдкой посмотрев на часы, судивлением обнаружила, что прошло всего двадцать шесть минут. Перед тем как завязали глаза, она успела засечь время.

«Значит, недалеко. Значит, Наташка где-то совсем рядом. Надо запомнить, все как следует запомнить!»

Выйдя из машины, Анна огляделась вокруг. Никакого профилактория поблизости, естественно, не было. Кругом — дачные коттеджи.

Анну повели к одному из них — двухэтажному, с огромным участком, обнесенным высоким кирпичным забором. С ворот смотрел блестящий глаз миниатюрной видеокамеры. Громила пару раз нажал на звонок. Ворота разъехались.

— Извините, должен предупредить, — заметил вежливый спутник, зачем-то поддерживая Анну под локоть. — На все про все вам один час пятнадцать минут. Я думаю, этого будет более чем достаточно для того, чтобы убедиться, что с девочкой все в порядке.

— Но это же моя дочь, — проговорила она, еле сдерживаясь, чтобы не закричать. — И, в конце концов, я выполнила ваши требования. Разве не так? Почему час пятнадцать? Ей здесь плохо, она одна и…

— Ей совсем не плохо. — начал мужчина.

И тут двери коттеджа распахнулись и на крыльцо вышла Наташка. Именно вышла, а не выбежала. Медленно, осторожно. Как маленький, запуганный зверек. Следом за ней в дверном проеме возникла фигура высокой статной женщины неопределенного возраста. Ей можно было дать и сорок, и пятьдесят. Коротко подстриженные, с проседью волосы. Внимательные спокойные глаза. Крупные руки с набрякшими суставами.

— Мама? — полувопросительно пискнула Наташка.

— Наташка! — крикнула Анна, бросаясь к дочери и прижимая ее к себе.

Ногами в кожаных сандаликах девочка по-обезьяньи обвила ее тело. Прижалась мягкой нежной щечкой к щеке. Жарко зашептала в ухо:

— Мама! Мамочка! Я так и знала, что ты за мной приедешь. Тетя Валя сказала мне: если я буду себя хорошо вести, ты меня заберешь. Не сейчас, потом, потому что сейчас у меня каникулы, как у взрослых детей.

— Да, да, да! — повторяла она, целуя холодный носик и вздрагивающие веки со светлыми ресничками. — Тебе здесь хорошо? Тебя не обижают? Здесь хуже, чем в профилактории?

— Не-а, не хуже. — Наташа заерзала и сползла на землю, не выпуская Аниной руки. — Тетя Валя добрая. И еще здесь нет других детей.

— Скучно без друзей?

— Нет, мам. Я уже привыкла играть одна. Мне только хочется вместе с тобой жить.

В это время послышалось деликатное покашливание. Женщина спустилась с крыльца и остановилась в нескольких шагах от Анны:

— Извините…

— Да? — Анна резко подняла голову.

— По поводу здоровья вашей девочки можете не беспокоиться. Она хорошо питается, много гуляет, принимает курс траволечения. Я заметила у нее небольшую аллергию на цитрусовые.

— Да, ей нельзя много апельсинов!

— Хорошо. Будем давать пореже.

Где-то за спиной громила чиркнул зажигалкой, выругался себе под нос. По воздуху поплыл запах табачного дыма.

— Пореже? — рассеянно переспросила Анна. — Да-да, конечно… Не чаще раза в неделю.

«Не чаще раза в неделю апельсины. Раз в месяц конные прогулки. Раз в год — выезд на море. О господи!» Теперь ей казалось, что дочку отобрали у нее навсегда и, с какими бы требованиями она ни согласилась, ей все равно останется только приезжать сюда как в тюрьму, с конвойными и доброй, заботливой надзирательницей.

Игрунов выглянул из-за дерева. «Опель», на котором приехала Анна, по-прежнему стоял далеко впереди, рядом с коттеджем, куда она вошла.

«А чего я жду? — вдруг подумал он. — Наверняка она здесь свою девчонку прячет, чтоб этот бизнесмен о ней не пронюхал. Так она тут и целый день торчать может. Главное, адресок дачки теперь известен!»

На душе было легко и весело. Предчувствие больших денег пьянило. В том, что деньги будут приличные, Алексей не сомневался. Машина Анны, ее охрана произвели на Игрунова серьезное впечатление. Да и коттеджик. С такой дамы можно было срубить по крупному.

Как здорово все-таки, что Алексей заставил себя подняться в такую рань. Не сделал бы он этого — и не было б у него в руках сейчас даже не козыря — джокера! Он теперь знает, где Анна прячет дочь.

К ее подъезду он подходил как раз в тот момент, когда Анна садилась в «опель». Его осенило. Проследить за ней, посмотреть, куда поедет: вдруг потом пригодится?

Подскочил к невзрачному мужичонке лет пятидесяти, возившемуся у подъезда со стареньким «жигуленком».

— Мужик! Денег хочешь? Давай за тем «опелем».

— Ага, спотыкаюсь, — проворчал тот. — Мне на дачу ехать.

— Двести баксов!

— Садись.

Водителем мужичонка оказался грамотным. Всю дорогу вел свой «жигуленок» на почтительном расстоянии от «опеля», но ни на минуту не упускал его из виду. Когда «опель» остановился у коттеджа, Алексей распорядился:

— Возвращайся к развилке. Туда, где мы на грунтовку свернули. Подожди меня минут сорок. Двадцать баксов сверху.

Водитель кивнул.

«Долго же ты будешь свои двести двадцать баксов ждать», — усмехнулся Алексей, когда «жигуленок» скрылся за поворотом.

Игрунов встал за деревом — так, чтоб его не было заметно со стороны коттеджа. Прошло уже минут двадцать. «Опель» стоял на месте, Анна не появлялась. И он понял, что в принципе ему нечего здесь делать.

Алексей вышел из-за дерева и нос к носу столкнулся с двумя парнями, незаметно подошедшими со стороны коттеджа.

— Ну че, мужик? Че мы тут делаем? — лениво прожевал один из них.

— Отлить остановился? — подсказал второй. Игрунов испуганно кивнул.

— И полчаса стоишь отливаешь?

Парни загоготали. Вдруг первый, неожиданно перестав смеяться, рубанул Алексея в челюсть. Тот отлетел к дереву, ударился затылком о ствол.

Второй зарядил носком ботинка в бок. Когда Игрунов повалился на землю, парни стали его пинать.

Били Алексея недолго: очень скоро он потерял сознание. Очнувшись, понял, что лежит в движущейся машине. На заднем сиденье. Все тело гудело от боли.

«Куда меня везут? Что они со мной теперь сделают? Дурак! Зачем я в это влез? Какой дурак! Опять вляпался.» — он едва не завыл от ужаса.

Еще долго не решался открыть глаза. Когда же осмелился наконец размежить слипшиеся веки, образовав между ними узенькую щелочку, то увидел, что находится в том самом «жигуленке», который привез его к коттеджу.

— Ну, слава богу, очухался! — воскликнул водитель. — Тебя куда везти то?

Алексей поднялся, сел на сиденье. Едва не застонал от боли — ступить на левую ногу было невозможно. «Ногу сломали, сволочи.» — промелькнуло в голове.

— Меня, кстати, Виктор зовут. А тебя?

— Алексей.

— Я стою там. Тебя все нет и нет, — продолжал мужчина. — Я уж, грешным делом, подумал, что ты меня кинул. А потом, нет, думаю, быть того не может. Такой приличный парень. Дай, думаю, поеду посмотрю. Может, случилось что? Все ж таки двести двадцать долларов на дороге не валяются.

При воспоминании о том, сколько он обещал заплатить этому мужичонке, Игрунов поморщился: «Похоже, придется платить. Теперь ведь не отвяжется. Да и одному с такой ногой до Лариски все равно не добраться».

— Давай к «Петровско-Разумовской». Линейный проезд знаешь? — пробурчал он.

Виктор закивал:

— Знаю-знаю. Как же не знать?

«Жигуленок» подъехал к Ларискиному подъезду. Водитель помог Игрунову подняться по лестнице. Завел в квартиру.

Лариска заохала, запричитала. Виктор топтался у порога.

— Это… Расплатиться бы надо, — произнес он.

— Сколько?

— Двести двадцать долларов.

— Сколько?!!

— Как договаривались. С мужем вашим, — пробормотал Виктор. — Я что? Я лишнего не возьму.

Лариска заскочила в комнату. Впилась взглядом в лежащего на кровати Алексея. Процедила:

— Ты что, идиот?

— Ларис, пожалуйста, заплати. Из моей доли. Он меня полдня возил. А как дельце сделаем — я тебе верну. Все верну. С процентами!

— Господи! — простонала Лариска. — Какого черта я снова с тобой, придурком, связалась?!

С водителем Лариска расплатилась рублями по курсу, заниженному едва ли не втрое, сообщив, что это — специальный курс для расчета по перманентным операциям.

Что такое «перманентные операции», Виктор не понял, поэтому спорить не стал. Хоть что-то заплатили.

Лариска поорала на Игрунова, но любопытство оказалось сильнее других чувств:

— Теперь давай рассказывай.

— Дочку она прячет на даче, под Жуковским. Я проследил.

— Она тебя видела?

— Нет. Только охранники ее. Они меня и отделали, мать их! У нее ж там охрана, забор двухметровый.

— Охранники поняли, что ты за ней следил?

— Не думаю. Поняли б — вообще убили. Так, на всякий случай отметелили, чтоб рядом с дачей не шатался.

Лариска задумчиво покачала головой:

— Ну надо же. Крутизна! Куда бы деться. Конечно, сейчас можно нос воротить. Забыла уже, благодаря кому она вообще в Москве осталась. Забыла, кто ей помог.

— Вот-вот! Сам бог велел срубить с нее по полной программе.