Глава первая

I

Однажды вечером в конце июня 1813 года капитан Керкнесс ввел пакетбот его величества «Королева Шарлотта» в гавань Фалмута. Длинный корпус едва поднимал рябь на воде, вечернее солнце отбрасывало косые лучи над нижними парусами, пока их убирали и сворачивали. Пакетбот не сразу проследовал на место обычной стоянки в Сент-Джасте, а остановился у залива Пенрин и спустил шлюпку, чтобы отправить на берег почту и пассажиров. По пути пакетбот поприветствовали с «Королевы Аделаиды», отходящей, как водится, по пятницам с вечерним отливом в Лиссабон. С «Шарлотты» сообщили, что плавание прошло без происшествий, и пожелали того же «Аделаиде». В эти дни, когда Бискайский залив кишел французскими и американскими приватирами, это был не просто обмен любезностями.

Из шести пассажиров двое пересели в лодку поменьше, чтобы доплыть прямо до Флашинга на другом берегу реки. Капитан Керкнесс, живущий во Флашинге, как и многие капитаны пакетботов, послал с пассажирами весточку своей жене — что будет дома через пару часов.

Последний саквояж разместили на корме, и матрос начал грести к городку из кирпичных домов с крышами из тёмного сланца — их фасады, в отличие от домов в Фалмуте, выходили в сторону заходящего солнца. За шлюпкой на зеркальной воде оставались похожие на гусиные перья следы. Пассажирами были мужчина и женщина. Высокий и худой мужчина был довольно молод и носил мундир пехотного офицера, но отнюдь не парадный, а поношенный и заляпанный, с выцветшими лацканами и заштопанным рукавом. На загорелом лице выделялись голубые глаза, над плотно сжатыми губами протянулись тонкие усы, на нижней челюсти был заметен глубокий шрам, а правая рука, когда он помогал спутнице сойти в лодку, гнулась лишь частично.

Женщина была маленькой и изящной, а высокий рост её спутника ещё больше это подчёркивал. Капюшон серого дорожного плаща откинут назад — в такую тёплую погоду он ни к чему — лёгкий бриз изящно растрепал вокруг лица пряди чёрных волос. Она выглядела скорее миловидной, чем хорошенькой — узкое личико с острым подбородком, сверкающие юностью глаза, с интересом глядящие вокруг. Они приближались к берегу, и офицер показывал ей приметные объекты, один за другим. Он говорил на ломаном испанском.

Прилив мягко шлёпнул о причал, подошедший матрос отвязал и переставил ещё одну лодку так, чтобы они могли пройти по шатким ступеням. Молодой офицер сказал девушке, что вода спадает, пара нижних ступенек может оказаться скользкой. Она кивнула. Он что-то добавил, тоже на испанском. В ответ его спутница рассмеялась и ответила по-английски:

— Я помню.

Совсем скоро они оказались на пристани вместе с багажом. Девушка осматривалась, приглаживая волосы, её спутник расплатился с матросом. Рядом валялись ловушки для омаров, несколько мотков верёвки, лежала перевёрнутая тележка; чайка бродила по берегу, надеясь на рыбу. Два мальчика лет двенадцати разглядывали приезжих.

— Приокрасно, — сказала девушка.

— Прекрасно, — улыбнулся молодой человек.

— Прио-красно, — повторила она, возвращая улыбку.

— Постой здесь с вещами, малышка, всего пару минут, пока я... Но может быть, эти парни... Эй, сынок, где тут дом капитана Блейми? Не знаешь?

Мальчики застыли как вкопанные, робея говорить с чужаками. Однако из-за завесы сетей немедленно появился маленький человечек в синем свитере и потрёпанных штанах из саржи.

— Кэп Блейми, сэр? Да, сэр, пятый дом налево его и есть. Вы к нему, значится? Сомневаюсь я, что он дома. Только миссис. Я её видал тому назад часа полтора. Поднести ваш багаж, сэр?

На улице, куда они свернули, было с десяток человек. По мостовой цокали лошади, девчушка продавала рыбу, в канаве возились два щенка. Прибытие пакетбота, естественно, не осталось без внимания, его заметили в Фалмуте, ещё когда он был в открытом море, и наблюдали за приближением. Единственным сюрпризом для зевак оказалось то, что два пассажира решили сойти на берег не в Фалмуте, а во Флашинге. Вероятно, таможенные и карантинные процедуры они прошли ещё на борту.

Зелёная парадная дверь была почти квадратной, с латунным молотком и стеклянным окошком, вокруг вилась плетистая роза, слегка унылая — сезон цветения уже миновал. Появилась пышноволосая девушка в розовом кружевном чепце и переднике.

— Миссис Блейми? Да, сэр, а кто её спрашивает?

— Капитан Полдарк с женой, — ответил молодой человек. — Капитан Полдарк-младший.

Их проводили в прихожую с низким потолком, и по тёмной деревянной лестнице спустилась седая дама со свежим цветом лица. Она остановилась и вскрикнула от радости.

— Джеффри Чарльз! Я... никак не ожидала! Скажи мне, что это не сон!

Он поднялся на три ступени, чтобы её обнять.

— Тетя Верити! Думаю, что это всё-таки нечто вроде сна, и все мы в нём... Ты прекрасно выглядишь!

— А ты как поживаешь?.. Но это же... Это же Амадора. Дорогая... Какая радость! Входите же, входите!

Амадора тоже оказалась в объятьях, быстро улыбнулась, но не поцеловала даму в ответ, не зная точно, что предписывает этикет в подобных случаях.

Непринуждённо болтая, щебеча и смеясь, Полдарки ввели испанку в гостиную, где беседа продолжилась, и каждый старался задать побольше вопросов и как можно скорее ответить. Джеффри Чарльз объяснил — они отправились домой так внезапно, что просто не было времени написать и предупредить как положено. Перед самым началом битвы при Витории, после которой Наполеона наконец вышвырнули из Испании, Полдарка ранили — такая досада — на этот раз в грудь, и не слишком серьёзно, однако у него началась лихорадка, и всё это волнующее победоносное время он провёл в постели. И, что ещё хуже, потом хирург отстранил его от службы по крайней мере на три месяца. Ну, а поскольку раненому можно путешествовать, он вернулся в Сьюдад-Родриго, к жене, и как только она собралась, они сели на пакетбот в Лиссабоне. В Корнуолле они намерены провести месяца полтора, а может, и больше — зависит от течения войны. Но это прекрасная возможность немного показать Амадоре Англию, и заодно дать родне возможность познакомиться с его супругой.

Видя, что девушка много улыбается, но не произносит ни слова, Верити спросила:

— Амадора говорит по-английски?

— Она всё понимает, — отвечал Джеффри Чарльз, — так что будьте осторожны, не слишком ею восхищайтесь. И она говорит со мной. Мы с ней заключили пакт — ступив на английскую землю, она станет говорить со мной лишь по-английски. Верно, querida mia? С чужими она стесняется, что-то сковывает язык. Но в школе она изучила основы, а за те полгода, что мы женаты, получила хорошую практику!

— Не считая того, что ты так долго отсутствовал, — произнесла Амадора.

— Видите? Когда я говорю на португальском или испанском — запинаюсь, сомневаюсь, как использовать времена. А вот она — нет, и теперь заговорит ещё более бегло.

— Времена? — спросила Амадора. — Кто она?

— Не соперница, любимая. Верити, ну разве она не прекрасна? Не представляю, почему она согласилась за меня выйти, но она дала согласие, и теперь я в первую очередь должен представить её тебе.

— Вы должны остаться хотя бы на ночь. Оставайтесь так долго, как пожелаете. Эндрю-младший в море. Мой Эндрю вернётся в течение часа, и он будет так рад, — Верити колебалась. — Конечно...

Джеффри Чарльз потеребил изуродованный подбородок.

— Разумеется, мой собственный дом всего в двадцати милях, а дом моего отчима — и вовсе в шести. И потому куда предпочтительнее... — он умолк и улыбнулся, — остаться здесь. Что я найду в Кардью? Валентина? Он ведь ещё не вернулся из Кембриджа. А отчима я не особо люблю. Ты знакома с его женой?

— Виделась с ней один раз, почти случайно. Она производит впечатление.

Патти принесла канарское, и каждому налили по бокалу.

— Ты наверняка устала, дорогая, — сказала Верити Амадоре. — Проводить тебя в вашу комнату?

— Нет, — ответила Амадора. — Не устала. Нет. Вы хотеть говорить наедине?

— Вовсе нет, малышка, — сказал Джеффри Чарльз, обнимая её. — Попробуй вино. Тебе понравится. Конечно, с портвейном твоего отца не сравнится. Он был... delicieux... Нет, мы не устали, Верити. Так приятно просто поболтать. В котором часу вы ужинаете?

— Около девяти. По крайней мере, сегодня. Ты спрашивал по поводу женитьбы твоего отчима.

— Мимоходом. Боюсь, меня это не особо трогает. Я не желаю Джорджу зла. Он двенадцать лет сохранял верность памяти моей матери, а это куда больше, чем стал бы хранить любой богатый человек на его месте. Каким-то образом, хотя я никогда не мог этого понять, они действительно друг друга любили. Я не мог этого понять, надо думать, потому что не выносил Джорджа. Он не годился на роль моего отца. У него нет ни воспитания, ни инстинктов джентльмена. Его поведение всегда определяли деньги. Я лишь могу пожалеть эту... эту дочь герцога, если она позволила заманить себя в ту же клетку, в которой оказалась моя матушка.

Верити глотнула вина.

— Не знаю, какие у них отношения. Когда вернётся Валентин, тебе следует спросить у него. Хотя мне не кажется, что Валентин сильно привязан к отцу.

— Хм... — Джеффри Чарльз отошёл от стула Амадоры и распрямился. — Что ж, прежде чем перейти к более приятным темам, я скажу, что предлагаю. Завтра днём мы поедем в Кардью и предстанем перед сэром Джорджем и леди Харриет, и если нам предложат, выпьем с ними по бокалу. А потом я попрошу ключи от Тренвита. Это мой дом и...

— Джеффри Чарльз, я должна тебя предупредить...

— Я знаю, что дом в запустении. Росс сказал мне, когда мы встречались перед сражением при Буссако. За имением присматривают двое братьев Харри и их общая жёнушка, дом не чинят и не пытаются сохранить. Так что я готов к немеблированному и запущенному дому. Более того, я и Амадору подготовил. И она говорит, да благословит её Господь, что уже в предвкушении. Понимает ли она масштаб запустения, да и понимаю ли я сам, там будет видно. Но завтра днём, не откладывая, мы поедем туда и посмотрим своими глазами.

II

В возрасте под семьдесят Эндрю Блейми стал медлительнее в речи и движении, чем помнил Джеффри Чарльз, однако с прежним радушием и теплотой уговаривал гостей оставаться, сколько пожелают. За ужином много говорили — все кроме Амадоры, переводившей взгляд с одного лица на другое и следуя, или вернее, пытаясь следовать за ходом беседы. Верити хорошо понимала её восхищение Джеффри Чарльзом. Девушка выглядела такой юной и свежей, с персиковой кожей и живым выражением подвижного лица. Волосы, по некоторым меркам не особенно роскошные, вились вокруг лица, обрамляя лоб. Однако Амадора была не только чувствительной, но и ранимой, и при каждом недопонимании её нежную кожу заливала краска.

— А как Росс и Демельза? В добром здравии? Я был поражён, услышав про малютку Генри. Мне никто не сказал. Должно быть, они счастливы. И значит, новая шахта...

— На самом деле шахта старая, ты о ней слышал в детстве — Уил-Лежер, но она заново оснащена и открыта под управлением Джереми. И только в прошлом октябре там случилась хорошая находка, а до тех пор они лишь теряли деньги. Кажется, обнаружили старые разработки, ещё времён средневековья.

— Я говорил тебе о Джереми Полдарке, дорогая, — обратился Джеффри Чарльз к Амадоре. — Как тебе известно, он мой кузен, старший сын Росса и Демельзы. Джереми двадцать два, Клоуэнс — девятнадцать. И ещё есть Изабелла-Роуз — ей почти одиннадцать. А теперь — такая неожиданность — малыш Генри, ему всего полгода.

— Понимал, — сказала Амадора. — Но Валентин? Кто есть Валентин?

— А, он мой сводный брат. У нас общая мать, но моим отцом был Фрэнсис Полдарк, он погиб в шахте, а отец Валентина — сэр Джордж Уорлегган, завтра ты с ним познакомишься.

— Да, да, я вспоминать. Ты должен быть говорил мне это во время поездки.

— Опять времена. Отбрось «должен быть», и получится правильное предложение.

Амадора ест словно птичка, думала Верити, с тарелки исчезла лишь половина трески, а к телячьей отбивной с грибным соусом девушка едва притронулась. Кажется, пока они не ждут ребёнка. Нужно уговорить её есть побольше. А увлечён ли женой Джеффри Чарльз? Не так-то легко разглядеть. В свои двадцать восемь он выглядел по меньшей мере на все тридцать пять. Узкое худощавое лицо, как у её кузена Росса, тонкая линия усов параллельна твёрдой линии губ. Глаза, видевшие яростные побоища и тяжёлые походы в постоянном обществе солдат, раненая рука, вмятина на челюсти, крепкие жёлтые зубы. Дух самообладания, присущий лишь тем мужчинам, кто жил рядом со смертью, повидал всё и обрёл уверенность, что для выживания должен рассчитывать только на собственные силы.

И его удивительное мягкосердечие. Откуда оно у такого целеустремлённого человека, которому знакомо чувство товарищества, многократно испытавшего радостное чувство чудесного избавления от смерти? Вероятно, именно это нравится Амадоре. А может, раз он — представитель гордого и воинственного племени, её восхитили эти достоинства, которые, по мнению Верити, скорее отпугнут изящную и разборчивую девушку? Конечно, они очень влюблены друг в друга. Верити болела за них всем сердцем. Пусть это продлится долго.

— Что? — переспросила она, очнувшись от своих дум.

— Я говорю, что Клоуэнс не вышла замуж. Пока ты далеко, по одним только шуршащим письмам трудно судить, да ещё пока стреляют пушки, но у меня создалось впечатление, что её вступление в брак со Стивеном как-его-там... ах да, Стивеном Каррингтоном, что эта помолвка семье не особо по душе.

Верити глотнула вина.

— Росс и Демельза ни словом не обмолвились. Они придерживаются не слишком популярного взгляда, что выбор должен оставаться за детьми, ведь как ни крути, брак устраивают ради денег и положения. Его цели казались благородными, но вот слухи о нем... Что ж, как ты и сказал, они обручились. Клоуэнс сама разорвала помолвку. Причины никто не знает. Теперь он уехал. А Клоуэнс получает знаки внимания от юноши по имени Том Гилдфорд, друга Валентина.

— Никогда о нём не слышал, — Джеффри Чарльз покачал головой. — Достойный кандидат?

— О, кажется, вполне.

— За тем исключением, что дружит с Валентином, — вставил капитан Блейми.

Джеффри Чарльз взглянул на угрюмое лицо отставного капитана.

— Я так давно не виделся со своим единоутробным братом, что даже не знаю о его дурной славе. Разумеется, он всегда был с огоньком.

— Наверное, мне не следовало так говорить...

— Боюсь, твой дядюшка недолюбливает Валентина, — поспешила добавить Верити, — отчасти потому, что он близкий друг нашего сына, и мы считаем, что из-за него, безусловно по легкомыслию, Эндрю-младший залезает в ненужные долги и сорит деньгами. Но нельзя делать такие поспешные выводы. Том Гилдфорд — племянник лорда Деворана, а его родители обеспечены, пусть и не слишком богаты. Ему около двадцати четырёх, он привлекательный, изучает юриспруденцию.

Воцарилась тишина.

— Каковы твои планы? — спросил Эндрю Блейми. — То есть ваши планы с Амадорой. Надеюсь, вы наконец здесь осядете, раз война закончилась.

— Раз закончилась. Ах, закончилась. Вы же знаете, у меня нет денег, дядюшка, нет ни гроша, кроме пособия отчима Джорджа, а мое жалованье лишь помогает свести концы с концами и нуждается в постоянных пополнениях. Я играю в кости, карты, делаю ставки на лошадей и ослов; а поскольку я старше, мудрее и умнее соперников, то выигрываю. Хватает, чтобы выжить. Но теперь я женат на девушке из семьи Бертендона. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Боюсь, что нет.

— Амадора, я хотел бы рассказать о твоей семье. Ты позволишь?

— Если у тебя есть желание.

— Да, у меня есть такое желание. Бертендона — старинный испанский род, обнищавший, так сказать, после войны, но они всё ещё владеют землёй. Прадед Амадоры — скорее даже более давний предок — командовал кораблём, который доставил Филиппа Второго, короля Испании, чтобы женить его на английской королеве Марии, в каком году это было? По-моему, где-то в 1554 году. Его сын командовал эскадрой знаменитой Армады, и, разумеется, управлял эскадрами каждой последующей армады. Все дальнейшие потомки были почётными идальго. Отец Амадоры — член Кортесов, испанского парламента, и поэт. Я удачно женился, дядюшка. Неужели ты сомневаешься? Будь Амадора служанкой в таверне, я бы всё равно считал, что женился удачно. Я настолько её люблю и почитаю...

— Посчитаю, — неправильно расслышала Амадора и поправила локон. — Это новое слово. Как я посчитаю?

— Почитать, — поправил Джеффри Чарльз. — Любить, дорожить, лелеять, уважать, восхищаться — всё, что только смогу испытывать! А что касается будущего — кто может туда заглянуть? Если война закончится, мы вернёмся, и вероятно, с достаточным количеством средств, чтобы привести в порядок Тренвит и зажить как дворяне; пусть скромно, но прилично.

— Это случится совсем скоро, — заверил капитан Блейми. — Наполеон отступает.

— Что ж... На восточном фронте он принял решение о перемирии. Разумеется, это обусловлено не только его поражением в России и Польше, но также по причине успеха Веллингтона. Я так понимаю, Бонапарт послал генерала Сульта исправить неудачи на Пиренейском полуострове. Его нельзя недооценивать. Нам ещё предстоит решающее сражение.

Амадора накрыла ладонью руку супруга.

— Не говорить сейчас о сражении.

В ответ он накрыл её ладонь.

— Всё это ново для меня. Раньше мне было нечего терять. А теперь у меня есть целый мир. Боже, молю тебя, чтобы счастливая судьба не превратила меня в труса.

— Труса? — спросила Амадора. — Кто такой трус? Но сейчас говорить ничего о сражениях. Чему быть — того не миновать.

 

Глава вторая

I

Джереми Полдарк был по делам в Сент-Агнесс; возвращаясь домой, он решил пройти вдоль утёсов. Обогнув шахту Уил-Спинстер, принадлежащую Уорлегганам, и глядя на безмолвное здание подъёмника Уил-Пленти, также закрытой Уорлегганами в прошлом году, он обогнул бухту Тревонанс и спустился по крутой тропе по направлению к Тренвиту. Последнее время пешие прогулки стали входить у него в привычку, они давали время подумать. И чем сильнее он уставал, тем быстрее засыпал.

До встречи с Кьюби Тревэнион жизнь юноши не отличалась особой сложностью, но теперь закружилась в водовороте страстей. Он старался подавить протест, собственные порывы, не поддающееся объяснению, сопровождаемые поступками, которые он не одобрял и с безотчетным фатализмом считал их бунтом, который не побороть. К этому он так и не привык.

Взбираясь по ступенькам через забор, он увидел оседланную серую лошадь у живой изгороди, отделяющей поле от соседнего. Поводья свободно свисали с шеи, пока лошадь мирно щипала траву. Седло было дамское. Джереми спрыгнул и подошёл поближе. Лошадь никак не отреагировала на приближение.

— Эй, — мягко позвал Джереми. — Ну же, подойди, что случилось? Не знаю, кто ты, красавчик. Ты потерялся и заблудился?

Конь тряхнул головой, позвенел уздечкой и закатил глаза. Джереми знал толк в животных и заметил, какие у него упругие мышцы.

У изгороди жужжали пчёлы. И никаких других звуков.

— Где же твоя хозяйка, а? Пошла собирать цветы? Разве тебя не привязали, красавчик? Эй, эй...

Он осторожно погладил коня по шее, и вдруг тот испуганно дёрнулся, а через мгновение чуть поодаль возобновил щипать траву, едва не угодив Джереми в лицо копытами.

— Вот так, да? Ну-ну, старичок. Зачем же поднимать такой шум! Показывать свой характер? Наверное, потому что тебе давали слишком много овса.

Джереми огляделся. Солнце уже почти село за море. Высоко в небе кружили вороны.

— Эй, есть здесь кто-нибудь?

На другой стороне поля коровы подняли головы и посмотрели на него со свойственным им безразличием. Поскольку в Тренвите никто не живёт, лошадь, скорее всего, из Плейс-хауса. Джереми теперь вспомнил, что видел эту лошадь, но это было давно.

Вдалеке послышался стон. Он перебрался через высокую, поросшую наперстянкой стенку. На другой стороне близлежащего поля прямо на траве полусидела, полулежала молодая дама в сером платье, а рядом валялась серая шляпка. Пока Джереми бежал к ней, он узнал миссис Селину Поуп.

Она тоже его узнала, когда Джереми приблизился, и вымученно улыбнулась.

— Джереми...

— Миссис Поуп. Вы упали с лошади?

— Боюсь, что так. Моя лодыжка. Я неудачно упала.

Белокурые волосы, убранные в пучок, растрепались, а пара локонов рассыпалась по плечам.

Он опустился на колени рядом.

— Эта лодыжка?

— Да.

— Давно вы здесь лежите?

— Минут двадцать. Или полчаса. Не знаю точно.

— Вам повезло, что я шёл мимо. Иначе неизвестно, сколько ещё вам пришлось бы лежать.

— Да, пожалуй, неизвестно. Пока не поднимут тревогу.

— Вы ещё что-нибудь повредили?

— Плечо, кажется, — она ощупала его.

— Сильно?

— Нет, вроде не очень.

— Наверное, вам лучше снять сапог.

— Нельзя ли вызвать кого-нибудь из Плейс-хауса?

— Разумеется. Но лучше высвободить лодыжку, пока она не отекла.

Селина Поуп чуть приподняла юбку.

— По-моему, она уже отекла.

Высокий сапог из серой лайковой кожи с шестью застежками сбоку. Джереми стал медленно и осторожно расстегивать, стараясь не нажимать на ногу.

После смерти в 1808 году сэра Джона Тревонанса его наследник и брат Анвин продал Плейс-хаус мистеру Клементу Поупу, по слухам, богатому торговцу из Америки, который привёз с собой миловидную вторую супругу Селину и двух дочерей возрастом меньше двадцати лет от первой жены. Мистер Поуп, неприветливый пожилой человек лет шестидесяти с длинной тонкой шеей, отличался редкостным занудством, его голос напоминал скрип несмазанных дверных петель. Он стремился пробиться в корнуольское общество, удачно выдать замуж дочерей, но попытки не увенчались успехом. Виноват по большей части был он сам, по причине несуразного сочетания строгой бережливости и набожности, которая настолько оскорбляла тех, кого он и хотел впечатлить, что даже старый сэр Хью Бодруган не выдержал и сказал: «прямо как чёртов бродячий торговец».

Полдарки неоднократно встречались с его семьей и были неизменно дружелюбны, особенно с дочерями Летицией и Мод, ровестниц Клоуэнс. Хорри Тренеглос какое-то время отчаянно заигрывал с простушкой Летицией; но теперь серьёзно нацелился на Анжелу Нанкивелл из Ламборна. Джереми нравилась хорошенькая Мод, но он старательно избегал любых обязательств. Что касается мачехи...

Что касается мачехи, то она выглядела лет на двадцать шесть...

— Я пробовал поймать вашего коня, миссис Поуп. Но он убегает. А вообще-то я умею ладить с лошадьми. Этот же кажется чуточку необузданным.

— Амбой — конь моего мужа. Но здоровье мистера Поупа не позволяет вывести его на прогулку, так что я решила дать ему размяться.

— Разумней было бы поручить это конюху.

— О, я и раньше на нём уже ездила, — сухо ответила она.

— Как себя чувствует мистер Поуп?

— Сам не свой. Кажется, волнение или чрезмерное беспокойство вызывает подагрические боли.

— Вас лечит доктор Энис, насколько мне известно.

— Да, в последнее время.

— Лучше вам и не найти, уж поверьте.

— Мне так и говорили. — Её достоинство было чуточку ущемлено.

Последняя застёжка наконец была расстёгнута, и Джереми увидел отёкшую лодыжку. Он ухватился за каблук и слегка потянул. Миссис Поуп поморщилась.

— Ужасная боль.

— Тогда придется разрезать сапог. Если вам не слишком жалко.

— Нет. О нет... Но...

Джереми взглянул на неё. Для него она всегда была миссис Поуп, а он просто «Джереми». Это отмечало разницу в их положении, проводило границу в отношениях юноши и замужней дамы, заменившей мать двум девицам, что вроде должно его восхищать. Значит, теперь их отношения станут другими, хотя раньше ему не приходило в голову, что такое может случиться.

— Ты можешь сходить за помощью? — спросила она.

— Разумеется, я так и поступлю. Но вашей ноге будет куда удобней, если я сначала разрежу сапог.

С этими словами он пошарил в кармане и вытащил складной нож. Как раз вчера он наточил лезвие.

Джереми раскрыл нож и просунул его между ногой и сапогом. Селина Поуп наблюдала с интересом.

Нож разрезал кожу и даже не порвал чулок. Когда Джереми наконец снял сапог, она произнесла с облегчением:

— Благодарю, Джереми.

— Не за что.

Она присмотрелась.

— Да, ступня точно отекла.

— Если вы снимите чулок, я наложу холодный компресс. Схожу к канаве с водой на другой стороне поля.

— А где ты возьмёшь ткань для компресса?

— У меня есть платок.

— Ты не мог бы поймать Амбоя?

— Полагаю, это пока невозможно. Он наслаждается жизнью. В любом случае, домой на нём вы уже не поедете.

— Что ж...

— Почему вы назвали его Амбой?

— А что?

— Это необычное имя.

— Это название местечка в Америке, где мы жили. Чуть южнее Нью-Йорка.

Джереми присел на корточки рядом с ней. На солнце наползли летние облака. Стая комаров мерцала, зависнув над наперстянками.

— Я так и не спросил. Вы американка?

— Моя мать американка. А сама я родилась в Эссексе.

Он поднялся.

— Пойду платок намочу. А вы пока снимите чулок.

Он направился к канаве, в которой после вчерашнего дождя скопилась вода. Затем разорвал платок и смочил половину. Вернувшись к миссис Поуп, Джереми увидел, что та послушалась. Он по-дружески ей улыбнулся, и в силу молодости решил взять инициативу в свои руки и перевязал голую ступню и лодыжку. Так уж случилось, что раньше он не видел женщин с накрашенными ногтями. Сначала он было решил, что это кровь. Их вид его заворожил.

— Такая удача, что ты шёл мимо, — прервала она молчание.

— «Так добрые дела в злом мире светят».

— Откуда эти строки?

— Эти? Не помню. Кажется, изучали в школе.

— Ты возвращался из Сент-Агнесс?

— Да. Советовался с капитаном Уил-Китти.

— Ты очень умный, мне говорили, что тебе нет равных в создании механизмов.

— Я не изобретатель, миссис Поуп. Разрабатываю чужие идеи и иногда их чуть улучшаю.

— Этим и занимаются изобретатели, Джереми. Каждый делает шажок вперед, опираясь на достижения предыдущего.

— Вы очень любезны в оценке, — улыбнулся Джереми.

— И по справедливости.

— Только отчасти. Но только настоящие изобретатели совершают передовые открытия, о которых ещё никто даже не подозревал... У вас есть булавка?

Она замешкалась, затем вытащила из-под отворота жакета короткую булавку с серебристой головкой.

— Благодарю вас, — он воткнул её в повязку и закрепил, чтобы держалась.

Неподалеку Амбой мирно щипал траву.

— Как думаешь, сможешь его поймать?

— Нет. Только с посторонней помощью. Или надо дождаться, когда он озябнет и устанет.

— Что ж, было бы славно, если бы ты сбегал за помощью.

Он выпрямился.

— Понятно, что я не доктор, но держаться будет. Я отнесу вас домой.

Она взглянула на него, лилово-голубые глаза с песчаными ресницами сузились.

— Тут больше мили, — возразила она. — Умоляю, даже не думай. Сообщи в Плейс-хаус.

— Что без малого займет сорок минут туда и обратно. А солнце уже садится. Сдаётся мне, мистер Поуп не одобрит, что я оставил вас одну.

Он поднял с земли чулок, свернул и сунул в карман. Затем поднял шляпу и сапог.

— Лучше сохранить, — посоветовал Джереми. — Разумеется, его можно зашить. Если вы его подержите.

На облаке мерцали всполохи, словно разлетались в воздухе клочки горящей бумаги. Лишённая телёнка корова дико ревела на склоне в направлении Тренвита.

— Я не из лёгких, — предупредила миссис Поуп.

— А как же иначе, — ответил Джереми и нагнулся, чтобы взять её на руки.

Она обвила руками его за шею и выпрямила ушибленную ногу, чтобы ему легче было поднимать. Чуть покряхтев, он наконец поднял ношу.

— Проклятье, — чертыхнулся он. — Забыл ваш кнут. Погодите, кажется, я могу наклониться.

— Брось, — сказала она. — Можно потом вернуться.

Они двинулись в путь. Джереми вдруг вспомнил об изгороди у бухты Тревонанс и стал прикидывать, как её преодолеть; но как оказалось, изгородь имела проёмы, чтобы беспрепятственно переходить с одного поля на следующее; им пришлось преодолеть только один переступок и ворота, которые Джереми сумел открыть с ней на руках. Что касается ступеней, то он поставил её, и миссис Поуп стояла на одной ноге, пока Джереми не перелез дальше.

Пусть она и оказалась тяжелее, чем думал Джереми, но путешествие было отнюдь не утомительным. По пути они перекинулись несколькими словечками, но она попросила:

— Умоляю, отдохни, если устал.

— Нет, благодарю.

— Ты, наверное, силач.

— Да не очень.

— Но и не хилый молодой джентльмен.

— Я трудился на ферме. И разумеется, на шахте. И разными способами... — он нахмурился и помрачнел.

— Разными способами?

— Мои родители всегда учили детей, что иногда нужно пачкать руки.

— Замечательный совет. Мне тоже не помешает ему последовать.

— О, тут совсем другое дело.

— Потому что я женщина? Может, и так. Но ведь Клоуэнс это не смущает?

— Смущает?

— Запачкать руки.

— Нет, уж точно не смущает.

— А что случилось с тем красивым моряком, с которым она дружила?

— Стивен Каррингтон? Он уехал.

Миссис Поуп заметила перемену в его голосе.

— Навсегда?

— Это к лучшему.

— Но почему?

— Мне кажется, они слишком разные.

— Это вполне понятно. Они едва ли подходят друг другу.

— Я говорил не об этом. Если только вы имеете в виду слово «подходят» в широком смысле.

— А ты очень разумный для своего возраста, Джереми, — улыбнулась она.

— Двадцать два — это юный возраст?

— Так кажется. — Она хотела добавить «мне», но не стала.

Он снова сжал её в руках. Время от времени приходилось это делать, потому что она соскальзывала.

Солнце уже почти зашло, когда вдалеке показался Плейс-хаус. Кружились ласточки. Сумерки поглощали небеса.

— И хватит на этом, — сказала миссис Поуп. — Я так тебе благодарна. Видишь, здесь есть уступ, я сяду, а ты пойдешь за помощью.

— Теперь-то к чему помощь?

— Если мой муж выглянет, а это случится, то не на шутку встревожится и решит, что я серьезно пострадала.

— А мы его быстро в этом разуверим.

— А ещё он ревнив, — сказала она беспечно. — Поскольку я намного моложе мужа, он ревнует ко всем мужчинам.

— Ах вот что, — понял Джереми, — тогда всё ясно.

— Благодарю.

Он опустил её на лужайку между двумя каменными выступами.

— Благодарю,— повторила она.

— Что прикажете делать теперь, миссис Поуп?

— Если муж не увидел, тебе лучше пойти в конюшню. Певун Томас там. Попроси его прийти. Думаю, я смогу опереться на его руку.

— Почему бы не позвать двоих, чтобы усадить вас в кресло?

— У нас нет больше мужчин в доме, Джереми. Мистер Поуп их не нанимает.

— Понятно.

— Найди служанку. Если можно, скажи моей горничной Кэти Картер. Попроси сообщить мистеру Поупу, но только не тревожить. Его нельзя волновать.

Джереми вытащил из кармана чулок и положил рядом с сапогом.

— Вернусь через три-четыре минуты.

Джереми уже собрался уходить.

— Джереми.

— Да?

В темноте она уставилась на него широко распахнутыми кошачьими глазами.

— Поверь, я у тебя в неоплатном долгу.

II

Певун Томас был младшим из трёх братьев Томасов, живущих по соседству с Джудом и Пруди Пэйнтерами. Он пел дискантом в хоре, ходил на цыпочках и не отличался смышлёностью. Он работал на конюшне Плейс-хауса, и после удивительных новостей, которые только что поведала Джереми миссис Поуп, Джереми пришло в голову, что именно в виду своих особенностей Певун Томас подошёл в качестве слуги для мистера Поупа.

Удивительно, но больной и похожий на Робеспьера мистер Клемент Поуп желал оставаться единственным мужчиной в доме, как оберегающий гарем султан. У Джереми он вызывал содрогание. Разговор приоткрыл завесу. Поначалу ходили слухи, что мистер Поуп поколачивает дочерей тростью, и прибегает к подобному наказанию даже теперь, когда одной из них исполнилось двадцать, а другой двадцать один. А что касается его жены Селины, то она происходила из бедной семьи, её отец служил армейским хирургом и умер молодым. Она вышла замуж по расчёту и, насколько можно было судить, выполняла свои обязательства в этой сделке. Когда они появлялись вместе в обществе, всем было очевидно, насколько мистер Поуп души не чает в жене. Бил ли он и её? Маловероятно, ведь привлекательная жена старого мужа всегда найдет способ дать ему почувствовать свою радость или неудовольствие. Но очевидно одно — мистер Поуп болезненно ревнив. И мужу не следовало видеть, как дружелюбный сосед на девять или десять лет её моложе вносит миссис Поуп в дом после падения с лошади. И единственным человеком, который мог ей служить и находиться на расстоянии вытянутой руки, был только тот, чьи мужские качества вызывают сомнения, к тому же ему не разрешали ночевать в доме.

Джереми повезло сразу же наткнуться на Певуна. Тот (чего не знал мистер Поуп) как совершенно нормальный мужчина безнадёжно влюбился в Кэти Картер и обрадовался предлогу навестить любимую и передать сообщение от миссис Поуп. Прыгающей походкой на мысках он отправился вслед за Джереми на помощь хозяйке.

Ни Джереми, ни кто-либо другой не знал, что Певун Томас несколько раз встречался с доктором Энисом по поводу своих странностей. Хотя он с трудом мог сказать, который час, и никогда не знал, какой сейчас месяц, он вполне мог вести нормальную жизнь, если бы ему позволили. К сожалению, он служил предметом насмешек всех окрестных мальчишек, они свистели и кривлялись ему вслед, и Певун осознавал, что женщины не принимают его всерьёз, а в особенности Кэти Картер, эта неуклюжая черноволосая девушка с узким лицом, свет его очей. Для неё он ничего не значил, просто забава, хорист с детским голоском, дурачок, вечно вляпывающийся в передряги, иногда по собственной вине, а иногда подстроенные чьим-нибудь извращённым умом. «Слыхали новости про Певуна, а?» Чтобы произвести на Кэти впечатление, чтобы она воспринимала его как серьёзного и достойного ухажёра, он хотел улучшить свою репутацию, избавиться от дурной славы.

Долговязый и неуклюжий конюх проводил миссис Поуп домой, а Джереми пошёл своей дорогой.

Он свернул на тропу к утёсу, обогнув земли Тренвита, — опасный маршрут в сумерках для любого, кто не знает дорогу. Поставленные когда-то Уорлегганом изгороди давно сгнили или были растащены на дрова, то тут, то там утёс осыпался вместе с частью тропы. В темноте легко было пропустить провалы и препятствия. Но Джереми хорошо знал дорогу. В прошлом году он частенько здесь ходил.

Джереми спустился до деревни Сол, где местами горели тусклые лампы и свечи, окна разбиты или заколочены, половина дверей починена плавником. В деревне воняло тухлой рыбой и нечистотами и лязгали оловянные дробилки. Нищета скапливалась на улице Гернси, как ил на дне пруда — никаких перемен, никаких улучшений с тех времён, когда Джереми был ещё мальчишкой; но стоило забраться вверх к мощёной Стиппи-Стаппи-лейн, как дома становились поприличней. Дальше путь лежал мимо лавки Картеров и вверх по холму до церкви Сола. А за церковью с покосившимся шпилем — через деревню Грамблер, где стояло всего несколько коттеджей по каждой стороне раскисшей улицы, построенных в те времена, когда ещё работала шахта Грамблер, но теперь дома, хотя и жилые, выглядели крайне запущенными. Здесь жили Коуды, Роу, Боттреллы, Прауты, Биллингсы, Томасы, а в последнем коттедже в деревне, рядом с Томасами, в полуразвалившейся лачуге доживали свои дни Джуд и Пруди Пэйнтеры.

В их доме горел свет, и Джереми осторожно прошёл мимо, не желая, чтобы его узнали и окликнули, но тут кто-то прикоснулся к его руке.

— Ага, старый приятель. Удачная встреча, да?

Даже в темноте можно было разглядеть светлую шевелюру, а уж голос ни с чьим не спутаешь.

— Стивен! Бог ты мой! Что ты здесь делаешь?

В темноте сверкнули зубы.

— Как чёрт из табакерки, да? Или, скорее, из сейфа.

— Ты ни разу не написал. Я не знал, что и думать...

— Уж должен был знать, что рано или поздно я вернусь. И я не из тех, кто любит писать.

— Когда ты приехал?

— Вчера причалил в Падстоу. Одолжил там клячу.

Она запоздало пожали друг другу руки. Старые друзья, старые товарищи, старые сообщники по преступлению.

— Были какие-нибудь происшествия? — спросил Стивен Каррингтон.

— Нет. Не в этом смысле.

— Никто не задавал вопросов?

— А с чего бы?

— Как Пол?

— Неплохо.

— Он соблюдал осторожность?

— Да. Думаю, да.

Из лачуги Пэйнтеров донесся звон кастрюль, звук удара и причитания Джуда.

— Ты домой? — спросил Стивен.

— Да.

— Пройдусь немного с тобой.

Они пошли дальше, спотыкаясь в темноте.

— Ты подобрал себе приватир? — спросил Джереми.

— Рассматривал пару-тройку вариантов.

— Но?

— Они не подошли. Да и денег оказалось недостаточно.

Джереми не ответил.

— Ты забрал свою долю? — спросил Стивен.

— Нет.

— Ну и дурак. Мы же договорились поделить всё на три части.

— Я заберу свою долю, когда придёт время.

— О да. Я знаю, знаю. Мы все немного увязли. Но теперь стало поспокойнее.

Всходила луна, и небо в той стороне посветлело.

— Как Клоуэнс?

— Хорошо.

— Ещё не вышла замуж?

— Нет.

— Этот Гилдфорд ей не подходит. Она будет вытирать об него ноги. Ей нужна твёрдая рука.

— Вроде твоей?

— Ладно, давай пока не будем об этом.

— Где ты остановился?

— У Неда и Эммы Хартнеллов. Они согласились приютить меня на несколько дней.

— Всего на несколько дней?

— У меня много идей, связанных с Корнуоллом. Но возможно, не здесь.

— Приватир?

— Нет, сардины.

— Что?

— Расскажу в своё время.

Джереми безрадостно рассмеялся.

— Как далека рыбалка на побережье Корнуолла от сражений с французами на море!

— Это ты так думаешь. Но одно может быть столь же прибыльно, как и другое. И притом без риска.

— Ты разбудил мое любопытство, Стивен.

— Подожди несколько дней, и возможно, я его удовлетворю.

Когда они приблизились к старым деревьям у Уил-Мейден, луна как раз вышла из-за гребня песчаных дюн. Летучие мыши выписывали странные треугольники на фоне неба.

В молельном доме горел огонёк.

— Твой дядя до сих пор методист, да?

— О да. Руководитель общины. Он и религия неразделимы. Он на редкость хороший человек.

Стивен хмыкнул.

— А как дела на Уил-Лежер?

— Добыча растет. Некоторые средневековые тоннели оказались многообещающими, и мы получаем неплохую прибыль с северной жилы. Тебе положены дивиденды.

— Сколько?

— Шестьдесят фунтов.

Стивен снова хмыкнул.

— Это больше пятидесяти процентов от вложенных денег, — резко сказал Джереми.

— Ага. Я не жалуюсь. Вовсе нет, старина. Всё будет нелишним для моей новой затеи. Лучше, чтобы денег было в десять раз больше!

— Думаю, никто бы не стал возражать, но шахта по крайней мере приносит прибыль, а её запустили чуть больше года назад.

— А Бен Картер? — спросил Стивен.

— А что Бен Картер?

— Он снова стал капитаном подземных работ, надо полагать?

— Да.

— А как же иначе, стоило мне только убраться с дороги. — Стивен остановился. — Дальше я не пойду, Джереми.

— Я бы тебя пригласил, но Клоуэнс дома, будет нечестно по отношению к ней появиться вместе с тобой.

— Только представь, — сказал Стивен, — если бы не Бен Картер, я бы сейчас был женат на Клоуэнс.

— Наверное.

— Да тут и гадать нечего. Если бы не та ссора...

— Да полно тебе, Стивен. Ты же не думаешь, что я поверю, будто дело только в этом.

— Ну... Как бы там ни было, он встал между нами. У меня куча недостатков, но я никогда не был склонен лелеять старые обиды. Но всё равно когда-нибудь я его убью. Это я обещаю.

— И мы потеряем хорошего капитана подземных работ, — сказал Джереми, пытаясь придать голосу шутливый тон.

— Это точно. Это точно. — Стивен размазал сапогом грязь. — Можешь смеяться. Но позволь спросить. Предположим, ты помолвлен с Кьюби — или как там её зовут. Предположим, назначен день свадьбы. Предположим, кто-нибудь встанет между вами. Как бы ни случилась ссора, предположим, между вами встал другой мужчина. Как бы ты к нему относился?

Джереми оглянулся на собственную жизнь.

— Ну и? — спросил Стивен, всматриваясь в его лицо.

— Да, — ответил Джереми, не желая говорить о собственных чувствах. — Но тебе следует вспомнить, что Бен Картер тебе не соперник. Он никогда не женился бы на Клоуэнс. Он ей просто нравится. Если бы у тебя была голова на плечах, ты бы никогда на него так не набросился. Я знаю, говорить легко...

— Да, говорить легко. Но когда ты влюблен, то ужасно ревнив, и всякое может произойти. Ты можешь что-то брякнуть... Но, боже ты мой, я же и сказал-то всего ничего. А она приняла это как смертельную обиду.

— Мы очень часто об этом говорили, — устало произнес Джереми. — Клоуэнс всегда верна друзьям. Ну что ж, драка произошла. Как я уже тебе говорил, мне это всегда казалось признаком более глубоких разногласий. Наверное, и до того между вами не всё было гладко, хотя ты мог этого и не замечать. А она не переменит мнение. Думаю, тебе лучше о ней забыть.

— Но есть всё-таки вероятность...

— Да, я знаю.

Они постояли молча ещё немного, каждый раздумывал над собственным неправильным поведением и судьбой.

— Ладно, я пойду, — сказал Стивен.

— Как-нибудь увидимся.

— А вещи... ещё на том же месте?

— Да.

— Тогда можем встретиться в сторожке. Завтра в полдень?

— Я не смогу. Еду с семьей на ярмарку в Сент-Дей. В последнее время я мало бывал на людях и обещал матери, что поеду.

Стивен поразмыслил.

— Ну ладно. Может, оно и к лучшему. Встретимся в конце месяца. В субботу в полдень в сторожке?

— Договорились.

— К тому времени я точно пойму, насколько моя новая идея по поводу вложений многообещающая. Может, она и тебя заинтересует.

— Возможно.

— Ты же не можешь оставить свою долю валяться там навеки, — нетерпеливо сказал Стивен Каррингтон.

— Почему бы и нет?

— Неужели мы рисковали понапрасну?

Джереми улыбнулся в темноту.

— Я считаю, что да, понапрасну, Стивен. Но признаю, к этим выводам я пришёл уже после, и это моя личная точка зрения. Тебя это не должно расстраивать.

 

Глава третья

I

В субботу днём, когда приехали молодые супруги Полдарки, и сэр Джордж, и леди Харриет были дома.

День выдался мрачным. При виде вчерашнего безоблачного заката и чистой луны, светившей много часов, лишь самый прозорливый моряк или пастух мог предсказать серый рассвет, устойчивый юго-западный ветер и бесконечный дождь.

Леди Харриет находилась там же, где и обычно — на конюшне, когда горничная сообщила о гостях, после чего леди Харриет прошла через кухню, скинула грязные сапоги и в сопровождении двух своих огромных псов прямо в чулках вошла в большую гостиную, где Джордж, которого оторвали от встречи с Танкардом по поводу карманного округа Сент-Майкл, сидел напротив двух молодых людей, потягивал шерри и смотрел холодно и неприветливо.

Что же в этом удивительного, если Джеффри Чарльз принимал от него денежное содержание в размере пятисот фунтов в год, не выражая ни малейшей признательности, и ни разу не написал. Писал он только Валентину.

Но появление жены отчима сломало лед. Как и собаки — хотя они и вели себя смирно, но были такими огромными, что привлекли к себе внимание и стали темой для беседы.

Харриет обладала талантом принимать ситуацию как есть, безотносительно прошлого — древнего или более-менее недавнего. Она не знала и не хотела знать о чувствах других людей и всегда судила исключительно по поступкам. А кроме того, узнав о национальности тёмноволосой девушки, она тут же повела разговор на ломаном испанском. Оказалось, что в семилетнем возрасте она провела год в Мадриде, в доме дальней родни Осборнов. Амадора была очарована и вскоре избавилась от защитной стеснительности, к которой привыкла при встречах со старыми друзьями Джеффри Чарльза.

— У меня нет ключей, — ровным тоном произнес Джордж. — Они у Харри. Тебе лишь нужно приехать туда и зайти в привратницкую. Они тут же отдадут тебе ключи. Но дом в запустении. Харри — откровенные плуты.

— Зачем же ты их держишь?

Джордж пожал плечами.

— После смерти твоей матери Тренвит меня мало интересовал.

И совсем было неинтересно сохранять его для сына Фрэнсиса, подумал Джеффри Чарльз.

— Я не был дома с похорон дедушки, то есть лет семь. Там осталась мебель?

— Частично. Новую мебель я забрал и перевёз сюда. Вот это бюро, например. Мне не хотелось там бросать такие изысканные предметы. С рукой — это у тебя навсегда?

Джеффри Чарльз опустил взгляд на руку.

— Кто знает? Это случилось только в прошлом апреле. Так что, может, ещё придет в норму. Но вообще-то, не считая того, что я не могу растопырить пальцы, это не доставляет особых неудобств. Указательный палец не задет.

Джордж оглядел пасынка. Трудно было признать в этом высоком, худом мужчине с суровым лицом чувствительного, пухлого и избалованного мальчика, которого он воспитывал много лет назад. По крайней мере, поначалу пытался. До женитьбы на Элизабет, ещё даже до гибели Фрэнсиса, Джордж изо всех сил пытался угодить мальчишке, покупал ему подарки, чтобы подольститься к матери, ублажая её сына. Даже после свадьбы он старался подружиться с Джеффри Чарльзом, пока ссора из-за Дрейка Карна, брата Демельзы Полдарк, не положила конец этим попыткам.

Теперь, при встрече через такой долгий промежуток, чем меньше разговоров, чем лучше. У них не было ничего общего, не считая старых гранитных камней Тренвита. Их единственный общий интерес умер почти четырнадцать лет назад, оставив малышку пяти дней от роду.

— Что ж, наконец-то на войне дела обернулись в нашу пользу, — сказал Джордж. — Этот ваш Веллингтон наверняка доволен собой.

— Наверняка. Хотя самодовольным его не назовёшь. Перемирие ещё действует?

— Да. И подозреваю, продлится, пока Наполеон собирает новую армию после зимнего поражения в России.

— У меня уже почти две недели нет свежих новостей, — сказал Джеффри Чарльз. — Если перемирие с Австрией и остальными продолжится, это означает, что сейчас лишь армия Веллингтона на полуострове выступает против французов.

— Именно так думают многие. Как ты и сказал, тут мало причин для самодовольства.

Женщины продолжили щебетать, а мужчины замолчали. Даже в этом коротком обмене репликами нечто в тоне Джорджа или выборе слов задевало Джеффри Чарльза. Джордж всегда критиковал Веллингтона, который на короткий срок получил одно из принадлежащих Джорджу мест в парламенте и оставил его, даже не поблагодарив, а Джордж никогда не забывал пренебрежительного отношения. Джеффри Чарльз это знал, знал он также, и что Джордж всегда критиковал решение послать британские войска в Португалию и Испанию.

— Что ж, — сказал он, распрямляя длинные тощие ноги, — думаю, нам пора. Поездка займет пару часов, надо полагать... Амадора...

— Уже уходите? — спросила леди Харриет. — Не пообедав? Я этого не позволю. В противном случае я буду считать, что вы не выносите свою мачеху.

— Ох, ничего похожего, мэм! Совершенно наоборот! Но у нас будет много дел в Тренвите до темноты...

— Так сделаете их при свечах. Что подумает матушка Амадоры, если узнает, что мы её выгнали? — Харриет встала. — Лежать, блохастые мерзавцы, это не повод для веселья! — Она посмотрела на мужа, который пытался сдержать сердитый взгляд. — Обед подадут пораньше, для удобства гостей. Но сначала вы должны посмотреть на мой зверинец, всего на полчасика.

II

За обедом они ни о чём не спорили. Джеффри Чарльз размышлял, что отчим в целом преуспел, и также заметил, что леди Харриет играет далеко не подчинённую роль, как его мать. Ссор и шума здесь хватало. Привлекательная женщина, скорее красивая, чем миловидная. И молодая. Он готов поклясться, что она старше его самого всего на несколько лет. Леди Харриет знала толк в молодых людях, он это понял. В силах ли Джордж её удовлетворить и воспрепятствовать её измене? Если ей взбредёт в голову, то уже ничто её не остановит. Ведь Джордж стареет; на щеках обозначились морщины, волосы поседели и поредели.

За столом также сидела Урсула, крепкая девочка почти четырнадцати лет, с толстой шеей и такими крепкими бедрами, что даже юбки оттопыривались; но никакой дряблости, одна тугая плоть, готовая хорошо послужить ей в жизни. Джеффри Чарльз едва верил глазам, что его стройная, изящная мать-аристократка породила эту девочку. Немногословная Урсула неловко сделала перед Амадорой реверанс, подставила щёку усатому Джеффри Чарльзу и всецело сосредоточилась на главном: поглощении пищи.

Валентин, как объяснил Джордж, ещё не приехал из Кембриджа. Его ожидают в следующую среду, если он соблаговолит взять экипаж, а не транжирить деньги в Лондоне. На Пасху он и вовсе не приехал, а провёл каникулы в Норфолке с лордом Ридли, его новым дружком, самодовольно заявил Джордж. Получается, последний раз он приезжал на Рождество. Тогда он — с добровольного согласия Харриет — и перевернул дом вверх тормашками. Радостная весть об отступлении Наполеона из Москвы свела всех с ума.

— Которое должно окончательно завершиться осенью, — добавил Джеффри Чарльз. — Но Наполеон имеет влияние на французов. Те боготворят его; так что когда он призовёт новых людей, чтобы восполнить поредевшие полки, соберутся тысячи — и старики, и шестнадцатилетние юнцы.

— Без особой охоты, как мне сказали, — высказалась Харриет. — У них нет выбора. Во Франции объявлена всеобщая воинская повинность.

— Это не умаляет величия Наполеона, — сказал Джордж. — Он подмял под себя весь мир. По сравнению с ним наши политики, генералы, мелкие короли и императоры, выступающие против него, просто жалкие муравьи.

— Вероятно, ты удивишься, — заговорил Джеффри Чарльз, — но те, кто выступают против него, как раз испытывают восхищение и уважение к нему, в частности, наши солдаты. Но победить его все-таки необходимо. Пока он правит во Франции как император, не будет мира, безопасности, надежды на прочное урегулирование, которое освободит другие народы.

— Полагаю, поражение в России послужило ему хорошим уроком, — заявил Джордж. — Теперь он станет более сговорчивым. Если Каслри будет начеку, то мы с честью добьемся мира, и необходимость в сражениях отпадет.

— Ты вернешься в свой полк? — спросила Харриет.

— В скором времени, — ответил Джеффри Чарльз с натянутой улыбкой. — Когда привык так долго сражаться, хочется снова оказаться на поле боя.

После недолгого молчания она спросила:

— А Амадора?

— Вернётся со мной в Испанию. Но только через несколько месяцев.

— Вы приехали на таких старых клячах. Их колени не дрожали в пути? Позволь одолжить кое-кого посильней и покрепче. Как ты заметил, у нас предостаточно лошадей. Верно, Джордж?

— Да, — согласился Джордж.

— Благодарю вас, мэм; вы очень любезны. Мы наняли лошадей в конюшне Гринбэнка. Но мы и так справимся...

— Но к чему такие усилия? Завтра слуга приведёт их обратно. Вы можете взять двух лучших лошадей на время вашего пребывания здесь.

— Благодарю, — просияла Амадора. — У нас в Испании тоже есть хорошие лошади.

— Знаю. Уж конечно, мне это известно! В любом случае, мои лошадки с ума сходят в это время года. Я буду тебе многим обязана, если избавишь меня от них.

— Церковь Сола и кладбище, — заговорил вдруг Джордж, — в скверном состоянии. Ты, наверное, считаешь, что Росс Полдарк оказывает денежную или иную поддержку, но нет. И дело тут не в христианском учении, это вопрос долга перед обществом. Когда я жил в Тренвите, и, разумеется, когда там жил твой отец, мы приняли на себя обязательства. Но теперь всё изменилось. Последний раз, когда я был на могиле твоей матери, она очень заросла и...

— А могила отца?

Резкий вопрос. Когда женщина дважды выходит замуж и потом умирает, следует ли её хоронить рядом с первым мужем, даже если второй супруг заплатил и руководил похоронами? Это была больная тема для Джеффри Чарльза — отец похоронен в семейном склепе, а мать отдельно, в тридцати ярдах.

Джордж решил всё-таки не дразнить гусей:

— И могила твоего отца, разумеется. Я хочу, чтобы ты поселился в Тренвите, чтобы появился хозяин, который присматривает за владениями. Сейчас Полдарки из Нампары совершенно ими пренебрегают. И Оджерс — между прочим, их выдвиженец — уже одряхлел, и по всем правилам его следует снять с должности.

— Всё настолько скверно?

— Рассказывают, что теперь, когда он поднимается на кафедру прочесть проповедь, жена привязывает его за ногу, чтобы не бродил где попало во время речи.

— Прямо как мой дядюшка-холостяк, — заявила Харриет. — Когда он ходил в церковь, то всегда брал с собой ручного шакала и сажал рядышком, чтобы тот разбудил его, когда проповедь завершится. К несчастью, шакал тоже засыпал, и неудивительно, что храп был таким громким. Временами священник с трудом мог продолжать проповедь.

— Не знал, что можно приручить шакала, — удивился Джеффри Чарльз.

— Приручить можно, нужно только набраться терпения. Когда-то у меня был медвежонок, но он умер... У моего кузена есть змея. — Она подняла чёрные брови в сторону Джорджа и хрипло рассмеялась. — Видишь, Джордж, какими раздражающими могут быть мои питомцы.

— Я уже основательно привык к твоим питомцам, — сказал в ответ Джордж. — Миссис Полдарк, выпьете чая?

Это послужило им знаком удалиться; отказавшись от дальнейших напитков, они простились с Джорджем, который сослался на дела, и проследовали за Харриет, Урсулой и двумя псами в конюшню. Там Харриет уговаривала Джеффри Чарльза взять коня по кличке Баргрейв.

— Мы купили его на аукционе; твой кузен Росс торговался с нами, но всё же отступил; у коня отличный денник, не какой-то там грязный закуток; а вот эта гнедая кобылка больше подойдет для Амадоры, Заря не слишком выносливая, но быстро преодолевает короткие расстояния и послушная.

***

Они уже порядочно отъехали, и дождь прекратился; капельки воды на лицах почти высохли. Амадора с удовольствием смеялась, её весьма порадовал утренний визит. Они перешли на испанский и всю дорогу болтали.

— Мне кажется, сэр Джордж не такой уж и злой человек, — сказала она.

На что Джеффри Чарльз ответил:

— Он совершал дурные поступки; каждый раз, когда его вижу, это сразу всплывает в памяти; но мне трудно оценить масштаб совершенного им зла, да и нет особого желания его судить. С одной стороны, он постарел... А кроме того... причин — по крайней мере, некоторых причин, больше не существует. Все они были связаны с моей матерью.

— Как это?

— Ох, дорогая, как бы это выразить в нескольких словах? Росс Полдарк, мой кузен, другой капитан Полдарк, с которым ты увидишься завтра, хотя теперь и живёт счастливо со своей женой Демельзой, когда-то любил мою мать.

— Извечный любовный треугольник?

— Скорее квадрат, если улавливаешь ход моих мыслей.

Ненадолго повисла тишина, слышался только цокот копыт. Они спускались с холма по направлению к главной дороге.

— Росс и Джордж были на ножах по нескольким причинам: из-за медеплавильного проекта, моего отца, а также из-за обвинений в бунте и нападении, что едва не привело Росса на виселицу... Брак моей матери с Джорджем вызвал окончательный раскол, и это воздвигло между ними пропасть.

Дорога снова превратилась в узкую тропинку, и они поехали гуськом.

— Англия такая зелёная, — с восторгом отозвалась Амадора. — Никогда не видела столько зелени. Такой сочной, буйной и пышной.

— Погоди, когда пересечем хребет. На другом берегу — на моём берегу — всё совсем по-другому.

Они выехали на главную дорогу, но Джеффри Чарльз свернул к холму. Подъём на узкой тропинке, заросшей папоротником и ежевикой, оказался крутым и нелёгким. Через двадцать минут они взобрались на холм, и пока переводили дыхание, оглянулись на пройденный путь.

— Так зелено, — повторила Амадора.

— Скоро мы окажемся на дороге в Редрат, она хотя бы хорошо протоптана. Затем повернём направо, на Сент-Дей. Это самая скверная часть пути. Ты не притомилась, малышка?

— Притомилась? — спросила она. — Что значит притомилась?

Они поехали дальше.

— А дальше? — опять спросила Амадора.

— Дальше?

— Разве ты рассказал обо всём случившемся в детстве?

— Да. Конечно. Я был слишком юн, чтобы всё понять. Но со временем понял, сопоставляя те или иные подробности...

— Твоя гувернантка, ты говорил, Мальвена, из-за неё возникла куча неприятностей?

— Морвенна. Это случилось позднее, когда мне исполнилось десять... — он размял повреждённую руку. — Мы с ней подружились. Но однажды повстречали Дрейка Карна, брата Демельзы, и они с Морвенной стали близкими друзьями, больше чем просто друзьями. Безумно полюбили друг друга. Единственным препятствием была разница в их положении: Дрейк не принадлежал к тому же кругу, что и Морвенна, а родство с Полдарком стало причиной особой ненависти Джорджа. Тот навязал Морвенне брак с отвратительным священником по имени Осборн Уитворт. — Джеффри Чарльз сердито пожал плечами. — О тех временах... лучше забыть. Но когда это всплывает в памяти...

Амадора сильнее натянула узду.

— Но ведь ты говорил, что несколько лет назад этот Дрейк с Морвенной поженились. Как это понять?

— Этого священника Уитворта убили грабители, либо он неудачно упал с лошади. В общем, он умер. И через некоторое время Дрейк с Морвенной поженились. Мне уже исполнилось пятнадцать, я учился в школе. Разумеется, он мне писал. Морвенна тоже. Но всё равно приходилось читать между строк и узнавать правду от других людей.

— Какую правду?

— Вскоре после свадьбы умер управляющий небольшой верфи в Лоо по имени Блюитт. Они с Россом были совладельцами верфи. Росс предложил должность Дрейку, и тот согласился, а в следующем декабре они переехали туда. У них есть дочь, благодарение Всевышнему... Теперь ты понимаешь, о чем я? Видишь, вся листва опала.

Они продрались сквозь спутанный подлесок и выехали на вересковую пустошь, где паслись козы; в ручье крутилось водяное колесо и с шумом приводило в действие железные стержни; на горизонте виднелись лачуги, мулы с переметными сумками шли по дороге. Сильный ветер нагнал низкие тучи.

— Ах, это напоминает Испанию, — обрадовалась Амадора.

— Вот только солнца нет.

— Солнца нет. Но иногда же его видно? Вчера вечером оно светило.

Они двинулись дальше.

Джеффри Чарльз продолжил:

— Преподобный Осборн Уитворт настолько грубо обращался с женой, что после его смерти Морвенна поклялась больше никогда не выходить замуж, даже за Дрейка. Физическая близость стала для неё чем-то непристойным. Лишь после долгих убеждений, когда Дрейк обязался не ждать от неё супружеской близости, она наконец согласилась. А через полтора года после переезда в Лоо у них родилась дочь... Мне не терпелось навестить их... Ты успеваешь за мыслью, или я слишком быстро говорю?

— Да, успеваю.

— Я приехал и увидел, насколько они счастливы и рады рождению ребёнка. Морвенне, как сказал Дрейк, всё всёещё снятся кошмары, которые на неделю выбивают её из колеи, и тогда она не выносит его прикосновений. Но кошмары снятся всё реже; и всё равно в промежутках между кошмарами, как сказал Дрейк, между ними мир и любовь.

Свиньи копались в грязи у хибары с соломенной крышей, пьяно покосившейся в сторону треугольного поля, где работали женщина и трое детей.

— Красиво, — сказала Амадора.

Джеффри Чарльз рассмеялся.

— Это как посмотреть. Вон там два дома, видишь, один из них развалился. Ты ведь понимаешь слово «живописный»?

— Ну конечно. Живописный. И красивый тоже.

Услышав голоса, женщина с детьми прекратили работу и уставились на них. Джеффри Чарльз поднял руку в приветственном жесте, но никто не помахал в ответ.

Вскоре они выехали на пустынную местность, где совершенно отсутствовала растительность и всё было отдано под нужды горняков. Стояло несколько жалких хибар; полуголые ребятишки ковырялись в пустой породе, выброшенной при выемке грунта; заросший илом водоём источал зловоние, к которому примешивался запах серы и дыма, пока всё не разгонит ветер. Туда-сюда сновали шахтёры и погонщики мулов в рабочей одежде; тощие и бледные дети постарше трудились в цехах по обогащению руды, просеивая олово и стоя босиком в воде. Казалось, все либо рыли землю, либо только что закончили рыть. Кое-где виднелись ямы, частично заполненные водой. В раскопах размером не глубже могилы мелькали заступы, а иногда и фетровые шляпы. Семь или восемь доменных печей чадили, многие были заброшены, а от некоторых остались лишь развалины.

— А это что такое? — спросила Амадора, указывая на разбросанные повсюду круглые будки, крытые соломой.

— Это подъёмные устройства.

— Устройства? Что за устройства?

— Приводы. Они крепятся к лебёдке, которая опускает ведро в ствол шахты. Ведро поднимает как воду, так и руду.

Амадора придержала лошадь и посмотрела сначала на будку, затем перевела взгляд на двух мулов, выполняющих роль тягловой силы, которые медленно и непрерывно двигались вокруг строения. На одном муле сидел проказливый мальчишка и подгонял обоих палкой. Он сделал неприличный жест в сторону глазеющих на него хорошо одетых людей.

Они продолжили путь верхом.

— Не расстраивайся, — подбодрил жену Джеффри Чарльз, — так не везде.

— Небо уже проясняется, — сказала Амадора, — вон, смотри.

Скользящий покров облаков уже отступал с горизонта, открывая полоску яркого света.

— Нам надо поскорее с ними увидеться, — вдруг сказал Джеффри Чарльз.

— С кем?

— С Дрейком и Морвенной. Мне следует пригласить их в Тренвит. Или можно самим к ним съездить.

— Это далеко?

— Тридцать миль. Может, чуть меньше. Но по пути придётся где-нибудь заночевать.

Они спустились в долину, где вновь взору предстали деревья, а птицы щебетали в зарослях; и доехали до красивого дома, стоящего на некотором расстоянии от отвалов породы.

— Здесь живет Томас Уилсон, — указал Джеффри Чарльз. — Он хозяин земли, а значит, снимает сливки с добычи на шахтах, мимо которых мы проехали.

— Сливки? Молоко? Не понимаю. Сливки — их ведь едят, верно?

— Да, сливки едят. Но в нашей стране существует и другое значение этого слова. Оно означает долю прибыли. Её часть. Хозяин земли получает прибыль — примерно одну девятую — от стоимости добытой руды.

— Значит, он богач?

— Если шахта процветает, то да.

— А в твоём доме в Тренвите нет такой прибыли?

— Однажды была. Полдарки владели значительной долей шахты под названием Грамблер, но двадцать с лишним лет тому назад она потерпела крах; и поэтому мы обеднели.

— Но ты же можешь открыть другие шахты, как твой кузен, капитан Полдарк? Разве он не открывает всё новые и новые шахты?

— Он испробовал с тремя, и повезло ему с двумя. К несчастью, на территории Тренвита у нас была только шахта Грамблер, и уйдет целое состояние, чтобы откачать оттуда воду, то есть осушить. Поскольку речь идёт о сырой шахте, то в первую очередь нужно откачать воду. Новые работы в окрестностях к успеху так и не привели; хотя была пара попыток. Мой отец стал игроком, чтобы возместить потери, и надеялся обнаружить новые жилы; но увы, он только ещё глубже погряз в долгах.

— Как грустно! Но кто знает? Может, мы снова попытаемся, когда война закончится.

Вересковая пустошь уже не казалась столь пустынной; они пробрались в глубь долины, следуя по узким тропинкам сквозь заросли ежевики и колючих кустов, цепляющихся за шляпы и плащи.

— Мы огибаем Киллуоррен, — сказал Джеффри Чарльз. — Где живут Энисы. Сам он доктор и костоправ, всеми уважаемый и любимый. Говорят, о нем ходит такая слава, что его вызвали в Лондон осмотреть старого короля, когда тот впервые лишился рассудка.

— Мне тяжело, — пожаловалась Амадора, — запомнить все эти имена.

— Не утруждай себя. Ты быстро всех запомнишь, когда познакомишься с ними.

— Король потерял рассудок?

— О да. Это случилось несколько лет назад. Но он ещё жив, как это ни печально.

— Тогда как этот толстяк может быть королём?

— А он и не король. Будет принцем-регентом до тех пор, пока его отец не уйдет из жизни. Но пусть он номинально не король, царствует именно он.

— Как это ни печально, — повторила Амадора. — Это что-то новое. «Как это ни печально». Мне нравится это выражение. Звучит красиво.

— Это ты красиво звучишь, моя сладенькая картошечка.

— Когда ты так меня зовешь, ты просто насмехаешься и дразнишься.

Джеффри Чарльз расхохотался и хотел погладить Амадору по руке, но её кобыла шарахнулась. И он произнес по-испански:

— Хочу сказать тебе одно, малышка, я страшно рад, что ты едешь по моей стране и ко мне домой.

III

Джеффри Чарльз старался не попадаться на глаза и обошёл стороной привычные места, такие как церковь Сола; он двигался окольными путями, через перекрёсток Баргус. Его забавляло, что никто из знакомых не знает о его прибытии, хотя он понимал, что тайна скоро раскроется.

Он даже не пытался завернуть в привратницкую, ожидая, что дом и так не заперт — как в былые времена. Когда же вдалеке показался дом, Амадора ахнула от радостного удивления.

— Какой красивый! Оказывается, ты многое утаил от меня! Какой восхитительный! И изящный!

— Погоди, — прервал её Джеффри Чарльз. — Издалека он кажется милым, а вот поближе...

Они осадили лошадей у парадной двери. Джеффри Чарльз помог жене спешиться и долго держал её на руках, прежде чем опустить на землю. Небо наконец прояснилось, но солнце ещё не появилось, и поэтому фасад дома оказался в тени. Джеффри Чарльз тронул кольцо и толкнул дверь. Та со скрипом распахнулась, и взору предстала маленькая и непримечательная прихожая. Джеффри Чарльз проследовал дальше и правой рукой открыл дверь, ведущую в большой зал. Это помещение с балконом для музыкантов и огромным столом освещались через одно окно, в котором, как говорили, было пятьсот семьдесят шесть отдельных стёклышек. Зал лучше всего смотрелся, когда солнечные лучи светят в окно, но даже сейчас выглядел впечатляюще. Джеффри Чарльз надеялся, что Амадора не услышала шороха и топота, донёсшихся из угла, когда она с восхищением бросилась ему на шею.

Держась за руки, они обследовали свой дом. Джеффри де Тренвит, который его спроектировал, или, по меньшей мере, руководил строительством, выделил средства и направил силы умельцев на обустройство нескольких роскошных залов для приёмов и простеньких пятнадцати спален, в основном облицованных в тёмных тонах — даже четыре лучшие по нынешним меркам были относительно невелики по размерам. Нынешний Джеффри показывал молодой супруге комнату в башенке, где он жил в детстве, и с восторгом обнаружил несколько своих детских рисунков на стенах. Кровать была накрыта пыльной и мятой простынёй, словно кто-то недавно на ней ночевал; на полу валялись одеяла, одно совсем дырявое; свет проникал сквозь полуопущенные шторы.

Затем они проследовали в старую комнату тётушки Агаты и увидели запустение, в отличие от других помещений дома. В двух картинах на стенах было разбито стекло, а рамы перекосились. Туалетный столик был сломан, с одной стороны ножки погнулись, как солдат с костылём. Дверь шкафа болталась на петлях. Пустая птичья клетка висела у окна, её прутья блестели на солнце, а внутри лежал крошечный хрупкий скелетик, покрытый пылью.

Казалось, от всего дома веет могилой.

— Давай уйдем отсюда, — резко сказал Джеффри Чарльз, прикоснувшись к Амадоре. — По-моему, это безрадостная комната.

Безрадостно выглядела и комната его матери, где шторы и ковёр были в дырках и повсюду лежал мышиный помёт; моль изъела красивое розовое покрывало; возле кровати стояли песочные часы, бутылка с заплесневелой жидкостью, ложка...

В комнате отчима было чище, она выглядела прибранной, но Джеффри Чарльз не стал там задерживаться. Он проследовал в комнату, ещё недавно принадлежащую Джонатану и Джоан Чайноветам, его деду с бабкой; наверное, потому что там было очень солнечно; на окне висели синие парчовые шторы с кружевным тюлем, стены над деревянными панелями оклеены цветочными обоями, розово-желтый шёлковый полог украшал кровать. Постель следовало просушить, полог кишел молью, а из-под деревянных панелей доносились зловещие шорохи — одним словом, проблемы требовали срочного решения.

— Давай спустимся, — предложил Джеффри Чарльз, с грохотом распахнув оба окна. — Мы будем спать здесь. Разожгу камин сначала на кухне, потом здесь. Затем схожу и разыщу этих двух пройдох, которые делают вид, что присматривают за имуществом. Пусть отведут лошадей на конюшню и почистят их, но сегодня я не потерплю их мерзкие рожи в доме, в нашем доме. Если неожиданное просветление ненароком выведет их из пьяной одури, то они могут заявиться сюда в самый неподходящий момент.

— Неподходящий момент? — удивилась Амадора.

— Именно неподходящий.

Держась за руки, они спустились по тёмным лестницам, слегка подталкивая друг друга, чтобы идти в ногу. Он проследовал на кухню.

По оставшимся трём ступенькам они спускались со скоростью улитки из-за ветхого пола. Нетопленый камин закоптел и проржавел. Большой чайник вообще не снимали с крючка. За задней дверью стояла деревянная водокачка с расколотым ведром. Кружева паутин украшали полки, воняло тухлятиной. В помещении с единственным немытым окном было темно, поэтому Джеффри Чарльз распахнул дверь наружу. Сразу посветлело.

— Так-то лучше. За один вечер мы тут всё не отмоем, но с горящим камином станет веселее. А свежий воздух...

Амадора искоса посмотрела на него.

— Хочешь, я что-нибудь приготовлю?

— У нас есть курица, масло и яйца, которые дала Верити. Хлеб. Сыр. Сможешь с этим управиться?

— Это входило в моё обучение. Вот только не знаю, понравится ли моя стряпня английскому офицеру.

— Всё, что ты сделаешь, понравится английскому офицеру, раз уж этим занимаешься ты и раз уж мы наедине.

— Мы впервые будем ужинать наедине.

— По-моему, в погребе осталось вино; здесь есть тарелки, их надо помыть, ножи и вилки тоже; есть и свечи. Мы поужинаем за этим огромным столом; с одного конца сидеть будешь ты, а с другого я! Посреди запущенного и грязного дома! Что за восхитительная мысль!

— Так далеко друг от друга...

— Да, иначе приготовленная тобой еда останется нетронутой. А потом в спальне наверху...

Он повернул её к себе и поцеловал сначала в лоб, а потом в губы.

— Мой супруг.

— Да, малышка, — ответил он, — случится много чего интересного.

 

Глава четвёртая

I

Джереми обнаружил адресованное ему письмо, когда вернулся с семьёй с ярмарки в Сент-Дее. День в целом прошел славно, если бы его чуть не омрачила Кьюби Тревэнион с братом, которых он заметил вдалеке.

Как обычно, несмотря на бедственное положение графства, ярмарки собирали толпы людей; и хотя народ выглядел плохо одетым и голодающим, какие-то деньжата у него всё же водились. Люди торговались за скот, покупали безделушки, толпились у лотков, ели булочки и запивали их молоком. Шатры с пивом и джином, установленные местными тавернами, были полны народу; день только начался, а пьяные уже спали беспробудным сном в укромных уголках, дары ярмарки перестали их интересовать.

Полдарки взяли на продажу лишних поросят и корзины спелых фруктов. Малину впервые посадили только четыре года назад, а подкормка растений перепревшим свиным навозом способствовала её разрастанию на песчаной почве. Единокровные братья Дик и Кэл Тревейлы привезли в двух тележках кучу разнообразных вещиц, необходимых Демельзе — по крайней мере, ей так казалось или просто нравилось смотреть на них. Не считая самого младшего, Генри, семья была в полном сборе, а теперь, когда Росс или старшие дети часто отлучались по делам, вся семья редко куда-нибудь выбиралась.

Демельза наслаждалась поездкой рядом с Россом и смотрела на трёх всадников впереди. Какие же чудесные, красивые, умные и обаятельные у них дети! Наверное, так считают большинство родителей, но всё же её переполняло чувство гордости. Джереми в двадцать два был высокий, худой, с милым румянцем и серо-голубыми глазами; необычайно одарённый и смешливый, он обычно скрывал свои потаённые и непонятные порывы за шутливой завесой, уделял много времени животным и рисованию — полностью творческая натура, если бы не страсть к механизмам. Клоуэнс скоро исполнится девятнадцать, крепкая и стройная, по-скандинавски белокурая, всегда откровенная, не способная притворяться или прибегать к женским уловкам, достаточно красивая, чтобы притягивать мужской взгляд, хулиганка, но с добрым сердцем, порывистая и радушная. Младшей, Изабелле-Роуз, исполнилось одиннадцать, черноволосая, в противоположность сестре, с тёмно-карими глазами, крепкая, непосредственная, вечно тренькающая на фортепиано, вечно танцующая, с сильным, но немузыкальным голосом; она не сидела на месте и часто шумела. Скоро мужчины начнут обращать на неё внимание.

Все они — её дети. Именно это Демельзе порой казалось таким ошеломительным и потрясающим. Их с Россом дети, плоть и кровь, следствие их союза и плоды любви. Все зёрнышки взошли и выросли по-разному, каждый украсил семью и дом по-своему. А дома остался четвёртый, мальчик по имени Генри, или Гарри, как его прозвали, которому нет и семи месяцев, радостно агукающий, ещё одна новая веточка, который, будем надеяться, вырастет и дополнит этот квартет таких разных людей, но связанных родством и фамилией. Настоящее чудо из чудес.

Никто и не утверждал, что у двух старших детей нет проблем, наоборот, все понимали, что их станет только больше: такова жизнь, состоящая из трудностей, их преодоления и повседневных забот.

Джереми поднялся наверх, с нетерпением сломал печать письма и нахмурился, потому что не узнал почерк. Он поднёс листок к окну и в сумеречном свете прочёл:

Уважаемый сэр!

За последние несколько месяцев я слышал от друзей, что Вы разрабатываете или пытаетесь разработать паровой экипаж для использования на наших дорогах. Эта проблема волновала меня всю жизнь, и я буду очень признателен, если Вы поведаете о своих успехах. Я дважды встречался с мистером Тревитиком и восхищён его гением в области механики и науки.

Я доктор, младший партнер доктора Эйвери в Уэйдбридже, откуда вам и пишу, и, увы, соглашусь, этот город находится далеко от мест, где проводятся эксперименты. Однако мой дядя — викарий прихода Сент-Эрт, я несколько раз его навещал, а также удостоился чести познакомиться с мистером Дэвисом Гидди и мистером Генри Эндрю Вивианом из Кэмборна, которые и рассказали мне о Вас.

Особенно мне хочется узнать, как именно Вы собираетесь справиться с проскальзыванием колес, а также не приходило ли Вам в голову, что разрыв котлов не всегда связан с давлением пара, а может произойти из-за распада воды? Разве водород в сочетании с азотом и кислородом не может образовывать взрывчатое вещество?

На эти и многие другие вопросы я хотел бы выслушать Ваше мнение, и если разработка Вашей машины вышла на достойный уровень, то я почту за честь её увидеть.

Если Вы готовы встретиться, то я могу приехать в Труро в любую среду, лучше утром, и мы всё обсудим. Хотя мистер Тревитик пока отказывается верить, я твёрдо убежден, что в этой области есть огромные коммерческие перспективы, причём уже не за горами. Паровые экипажи — будущие транспортные средства всей страны.

Имею честь, сэр, быть Вашим покорным слугой,

Дж. Гарнер

Джереми повертел письмо и, умей он зловеще улыбаться, непременно так бы и поступил. Мистер Гарнер, или как его там, доктор Гарнер, чуть опоздал. Джереми положил конец попыткам построить новый паровой экипаж уже больше года назад, когда Тревитик неожиданно заявился к нему в литейный цех Харви, осмотрел строящийся экипаж и заявил о его непригодности: слишком тяжёлый, с котлом устаревших размеров. Разумеется, Тревитик постарался смягчить удар, но по его замечаниям было понятно, что эта машина, по его мнению, всего лишь юношеская блажь, обречённая на провал.

Порой мысли о создании парового экипажа и стремление попытаться снова не давали Джереми покоя по ночам. По мнению Стивена, причина крылась в том, что пусть мистер Тревитик и выразил недовольство, но это не значит, что следует положить конец замыслам; или, как сказала Кьюби во время прошлогодней счастливой встречи, негоже истинному изобретателю сдаваться после первого же провала.

И всё равно доктор Гарнер опоздал: январские события этого года крепко засели у Джереми в голове. Он бы не отказался изменить кое-что в собственной жизни, но медленно развивающийся мир техники и изобретений, по-видимому, не входит в этот круг.

Так что краткий ответ мистеру Гарнеру вежливо закроет вопрос.

В сундуке под окном лежали все бумаги, которые Джереми накопил за годы увлечения паровыми машинами: газеты, журналы его юности, наброски и рисунки последних лет, наряду с расчётами и сметой расходов, которые он бегло записал в первое посещение Хейла и когда нашёл котел для своего экипажа. После встречи с Тревитиком прошлой весной он приложил последние наброски поверх остального и захлопнул крышку. Открывал он сундук только для того, чтобы вытащить всякие бытовые мелочи. И вот Джереми снова распахнул крышку и стал копошиться в рыболовных крючках, карандашах, начатых набросках, старых газетах, и, наконец, вытащил вырезку из «Шерборнского вестника» начала 1803 года. Первая вырезка, которую он решил сохранить.

«Наряду с многочисленными попытками создать паровой экипаж, недавно в деревушке Кэмборн в Корнуолле опробовали систему, которая сулит надежды на успех. Экипаж построен мистером Тревитиком и включает небольшой паровой двигатель, чьей мощности хватит, как показали испытания, чтобы экипаж с людьми внутри, общим весом тридцать центнеров, тронулся и взобрался на крутой подъём со скоростью четыре мили в час, а по ровной дороге он может набирать скорость в восемь-девять миль в час».

Только это. Только это и всё; никаких рассуждений и домыслов; отдельная статья в газете, не важнее, чем следующая за ней заметка о ничтожном празднике в городке Пробус.

Джереми расправил пожелтевшую газету, разложил её на туалетом столике, снова полез в сундук и достал охапку вырезок. В одной вырезке из «Лондонского обозревателя» от 17 июля 1808 года содержалось дерзкое объявление.

«Совершенно поразительная машина нашего времени — паровая машина с четырьмя колёсами, изготовленная таким образом, что с лёгкостью и без посторонней помощи побежит по кругу со скоростью от пятнадцати до двадцати миль в час. Весит машина восемь тонн и на ярмарке в Ньюмаркете будет соревноваться с тремя лошадьми в течение двадцати четырёх часов. Сейчас её испытывают в усадьбе леди Саутгемптон рядом с Нью-Роуд у Бедфордской больницы в Сент-Панкрасе. Машину начнут испытывать на публике со следующего вторника».

А к краю вырезки Джереми прикрепил один из цветастых входных билетов, что они тогда купили — он и его родители — входные билеты, чтобы попасть туда тем осенним днём. На розовой бумаге была изображена машина под названием «Догони, кто сможет», а наверху написано: «Передвижная паровая машина ТРЕВИТИКА. Механическая энергия, превышающая скорость животных».

Этот поразительный опыт длился недолго. Машина работала хорошо, но рельсы не выдерживали. Число желающих заплатить шиллинг за вход с возможностью проехаться, если захочется, оказалось недостаточным, чтобы покрыть расходы. Выставку закрыли. Движение паровой машины по рельсам или по дороге стало диковиной, очередным аттракционом, не имеющем ничего общего с практическим применением. Лучше забыть. Тревитик с тех времён и сам решил об этом не вспоминать.

Так кто этот человек, написавший из Уэйдбриджа? Какой-то дружелюбный чудак. Который почему-то уверен, что если очищать и долго нагревать олово, то оно превратится в золото, или, например, если закрепить на спине бамбуковые крылья, то можно взлететь. В Корнуолле полно чудаковатых изобретателей.

Джереми перечитал письмо. «Справиться с проскальзыванием колес»? Вероятно, вполне разумный вопрос, поскольку многие считали, что недостаточную силу сцепления колёс можно преодолеть, если снабдить из по кругу зацепами. Лошадь — наглядный тому пример. Колёса слишком гладкие. Насколько этот человек отстал от времени? Разве он не читал технические документы? Нужно ли вообще отвечать на письмо?

Услышав шаги на лестнице, Джереми отложил окончательное решение. Раздался стук в дверь. Необычно.

— Войдите.

Отец склонился в дверном проёме и вошел в комнату. Худое лицо Росса выражало приятную загадочность. Нечасто он сюда наведывался.

— Разве ты не слышал суматохи?

— Нет. Это Белла? Но она ведь всегда шумит.

— Похоже, мы тебя заждались.

— Ужинать? Хорошо.

— Нет, не ужинать... Тебе не нужен свет?

— Я как раз собирался зажечь.

— Эта чёртова дверь слишком низкая, — сказал Росс. — Ты часто расшибаешь голову?

— Сейчас уже реже, отец. Я привык.

— Когда комната стала твоей, твой рост едва достигал пяти футов. Лишний фут существенно изменит положение. С этим нужно что-то делать. Можно приподнять. Вырезать кусок дерева.

Снизу доносились крики.

— Так что ты собирался мне сообщить? — спросил Джереми.

— Джеффри Чарльз вернулся.

— Что! Здесь? Когда же он...

— Он в Тренвите. Похоже, они приехали вчера вечером.

— Они?

— Да, он привез с собой молодую жену из Испании.

— Боже правый! После стольких лет! Чудесная новость! А что...

— Сегодня утром мы уехали слишком рано, поэтому не узнали. Джейн только что рассказала. Услышала от Эрна Лобба, который в свою очередь узнал от кого-то ещё, не помню точно. Зашли в дом и, похоже, просто зажили там в одиночку, если не считать заботливых рук Лизы Харри.

— Они не приходили сюда, пока нас не было?

— Нет. Представляю, что творится в Тренвите, понадобится пара дней, чтобы навести порядок.

— Но ведь в этом мы можем им помочь!

— Разумеется.

— Папа, папа, — послышалось грубоватое контральто Изабеллы-Роуз. — Ты идёшь?

Росс взглянул на Джереми и улыбнулся.

— Видишь?

— То есть, вечером ты собрался в гости?

— Вопреки здравому смыслу. Я доказывал твоей матери и Клоуэнс, что если четыре человека стучат в дверь в десять с лишним вечера с требованием их впустить, то это своеобразное приветствие Джеффри Чарльзу под силу пережить. Но если его супруга слишком чувствительна, у неё могут появиться предубеждения против семьи. Без толку. Они так и не вняли моим просьбам.

— Что сказала мама?

— Неважно. Самое главное, хочешь ли ты ужинать в одиночестве и порадовать Джейн, которую расстраивает, когда все её блюда простаивают часами? Или как, по-твоему, раз уж мы и так давно ждём Джеффри Чарльза, то ещё один день ничего не изменит?

— Я пойду с тобой, — решил Джереми. — Чтобы хотя бы взглянуть на его испанскую девчонку.

II

Росс покинул комнату, и, прежде чем последовать за ним, Джереми остановился и взял серебряную булавку, принесённую посыльным несколько дней назад. Она не особенно подходила к его костюму, но всё равно нравилась Джереми, и он приколол её на лацкан сюртука.

Булавку принес Певун Томас. К ней была приложена визитная карточка с подписью: «От миссис Клемент Поуп, Плейс-хаус, Тревонанс, Корнуолл».

 

Глава пятая

I

Неделю спустя Росс и Демельза ужинали с Дуайтом и Кэролайн Энис в Киллуоррене.

— Вы ещё не виделись с ними? — спросил Росс.

— Нет, — ответил Дуайт. — Кэролайн собиралась их пригласить, но я подумал, им нужно несколько дней, чтобы обустроиться.

— Обустроиться! — воскликнула Демельза. — Дом в ужасном состоянии! Мы приходили туда каждый день — я, Джереми и Клоуэнс — и трудились изо всех сил. А Джеффри Чарльз нанял трёх женщин из деревни. И ещё пятерых человек, которые чинят трубы и заново кроют крышу. А братьям Харри дали месяц, чтобы съехать. Думаю, бедная Амадора просто ошеломлена.

— Милое имя, — отметила Кэролайн. — Да и сама она, наверное, миленькая?

— Спроси Росса, — отозвалась Демельза, — она произвела на него впечатление.

— Мне всегда нравились маленькие черноволосые девочки, — ответил Росс. — Уж ты-то должна это знать.

— Я не маленькая.

— Значит, была такой, когда я первый раз тебя увидел.

— Уж прости, если я выросла.

— Ничего, высокие черноволосые девочки мне тоже нравятся. А также высокие рыжеволосые девочки с красивыми глазами.

— После этого обмена остротами, может, всё же опишете её нам?

Росс хмыкнул:

— Она невысокая и темноволосая. Гордое маленькое личико — наполовину напуганное, наполовину воинственное, наполовину жаждущее тепла и любви.

— Выходит три половины, — заметила Кэролайн. — Но, кажется, я тебя поняла.

— А как там Морвенна и Дрейк, с которыми они так дружили? — спросил Дуайт.

— Приедут на следующей неделе. Джеффри Чарльз уже писал им, но Дрейк только что получил заказ на новую шхуну, и — вполне в его духе — не хочет уезжать, пока не заложат киль.

— Она католичка, я полагаю? — неожиданно вставила Кэролайн.

— Амадора? Должно быть, — Росс взял ещё один кусок земляничного пирога. — А жаль.

— Я думала, ты симпатизируешь католикам.

— Я симпатизирую не католикам, а людям, которые могут служить Богу так, как хотят, не получая за это наказания, что пока невозможно в Англии.

— Даже методистам?

— Даже методистам. Мне лишь не нравится религиозная исключительность, от кого бы она ни исходила.

— Но две секты, которые мы только что упомянули, как раз-таки мнят себя самыми исключительными. Методисты верят, что только cпасённые ими увидят Христа. А католики и вовсе не считают нас членами церкви Христовой!

— Знаю. Мир нетерпим.

— Но и мы этого не лишены, — сказал Дуайт. — В прошлом по всей стране прошли антикатолические выступления. А ведь им просто два или три века подряд внушали, что Рим — «блудница в пурпуре» и всё такое.

— Всё же, — заметила Демельза, — если двое любят друг друга, это важнее всего. А где есть настоящая любовь, всегда возможны взаимные уступки.

— Это зависит от силы любви и силы религиозных убеждений, не так ли? — спросил Росс. — Проходит два или три года, рождаются дети, а чувства уже не такие тёплые...

— Росс, несомненно, судит по собственному опыту, — вставила Демельза, нахмурившись.

— Мой собственный опыт слишком необычен, чтобы по нему судить. Да и оглядись, вся компания совершенно исключительна.

— Не знаете, намерена ли юная пара обосноваться здесь? — поинтересовалась Кэролайн.

— Джеффри Чарльз через несколько месяцев возвращается в полк, и она поедет с ним. Но что они намереваются делать, когда закончится война...

— Их намерения к концу войны будут сильно зависеть от намерений к концу этого визита. Её настроение сильно повлияет на его. А кто знает, как она будет себя чувствовать? Может, это зависит от того, насколько хорошо мы к ней отнесёмся.

Кэролайн похлопала её по руке:

— Хорошо сказано, милая. Я должна поехать туда завтра, дождаться её и предложить... Что я могу предложить, чего у неё ещё нет?

— А ты говоришь по-испански?

— Достаточно, чтобы знать, что «масло» в итальянском звучит так же, как «осёл» в испанском. Но не более.

— А Харриет Уорлегган вроде бы говорит. Они завязали дружбу, которую едва ли оценят мужья обеих.

Обед завершали орехами, виноградом, изюмом и, конечно, портвейном. Демельза попивала портвейн, вытянув ноги. Ей ещё недоставало прежней энергии, которой она обладала до рождения малыша Генри, но вполне хватало сил для большинства дел. Из множества трапез её жизни обеды в этом доме — одни из самых приятных (не считая, конечно, шумных трапез с семьей, которые всегда стояли особняком). Обедать в Киллуоррене со старыми друзьями и Россом — даже лучше, чем принимать гостей. Никакой мелочной тревоги о том, прожарится ли телятина или не подадут ли печёные персики остывшими. Кэролайн всегда удавалось нанимать лучшую, более эффективную прислугу. Демельза признавала, что сама она не слишком хорошая домоправительница. Она никогда не могла заставить себя приструнить слуг, даже если те не выполняли приказов. Росс мог сделать это за секунду, но это не входило в его компетенцию. Здесь же — лучшая прислуга, отличные блюда, вино и никаких мыслей о том, что творится на кухне.

— Простите? — переспросила она, не расслышав вопроса.

— Опять замечталась, — сказала Кэролайн. — Я говорила Россу, что скоро опять могу потерять Дуайта.

— Это вряд ли, — отозвался Дуайт, — Кэролайн фантазирует.

— Вовсе нет! Просто знаю его привычки.

— Кэролайн в своей иносказательной манере пытается сообщить вам, что я получил письмо от сэра Гемфри Дэви, — пояснил Дуайт. — Ты помнишь его, Росс, вы познакомились на приеме у герцогини Гордон.

— Конечно. Мы ещё где-то встречались, но не помню где.

— Сэр Гемфри?

— Его посвятили в рыцари в прошлом году. И недавно он женился.

— На вдове, — кивнул Росс. — И вроде бы она богата?

— У неё значительное состояние, но мне кажется, они действительно любят друг друга.

— Деньги этому не помеха, — ответил Росс.

— Да, но они порождают неприятные слухи. Они приехали в Корнуолл в мае, чтобы навестить его родителей в Пензансе. Джордж Уорлегган и Харриет предложили им остановиться на ночь в Кардью, а нас пригласили отобедать там.

— Думаю, на сегодня Дэви — самый выдающийся учёный Англии.

Дуайт взял орех и расколол его, но не положил ядрышко в рот.

— Когда мы с Дэви встретились в Кардью, он рассказал мне о приглашении, полученном из Франции. В последние годы войны он поддерживал связь с ведущими французскими учёными — Ампером, Гей-Люссаком, Лапласом. А в начале прошлого года об открытиях и достижениях Дэви услышал сам Наполеон и предложил ему посетить Париж и устроить путешествие по Франции и Европе — везде, куда ему захочется. Это важное признание его достижений. И ещё, как по мне, важное свидетельство широты взглядов Бонапарта — в разгар ожесточенной войны вдруг сделать подобное предложение подданному вражеской державы.

— А что Дэви? Он не принял приглашение?

— Пока нет. Но оно всё ещё в силе, и он подумывает, не принять ли его этой осенью.

Демельза сделала глоток портвейна. Все молчали.

— Наполеон сейчас в иной ситуации, — сказал Росс. — Тогда он был на коне, как истинный властелин Европы. Теперь же между двух огней. На месте Дэви я бы попросил дополнительных гарантий.

— Не думаю, что Наполеон не сдержит слово.

— Не забывай, чем завершился Амьенский мир, — сказала Кэролайн. — Десять тысяч британских туристов задержали как военнопленных. Да вы с Россом едва унесли ноги через Ла-Манш. А я была тут одна, когда носила Софи!

— А что в том письме от сэра Гемфри? — спросила Демельза, уже чувствуя, к чему всё идет.

Дуайт улыбнулся:

— Ему сказали, что он может взять с собой жену, несколько слуг и одного-двух друзей-единомышленников.

— Каких, например?

— Что?

— Каких друзей?

— О... Химиков или просто учёных, но не больше двух-трёх. Как ты уже догадалась, меня спросили, не хочу ли я стать одним из них. Они предполагают, что, как доктор, я могу быть полезен в путешествии небольшой группы по чужой и враждебной стране.

Росс бросил взгляд на Кэройлайн, хмуро уставившуюся на тёмную виноградину.

— Дилемма.

— Письмо пришло только вчера. Меня восхищает мысль о возможности встретить всех этих французских учёных на их родной земле. Снова увидеть Париж, пусть и в пучине войны... Но мне кажется, сэр Гемфри Дэви собирается после Парижа в Италию — он планировал посетить Овернь и даже доехать до Неаполя, на что ему явно потребуется минимум год. Что для меня невозможно и неприемлемо.

— Интересно, как отреагируют власти Франции, когда сэр Гемфри привезёт им сбежавшего без выкупа военнопленного! — вставила Кэролайн.

— Сомневаюсь, дорогая, что они сумеют обнаружить это восемнадцать лет спустя.

— У Кэролайн хорошая память, — заметила Демельза. — У нас обеих! И неудивительно.

В дверь постучали, и вошел Майнерс.

— Доктор Энис, сэр. Мистеру Поупу снова нехорошо. Только что пришёл посыльный из Плейс-хауса, Певун Томас. Он говорит, что это срочно, но, конечно...

Подразумевалось, что Певун Томас — не самый надёжный посланник.

— Скажите Тресидеру, чтобы седлал Парси. И пусть Томас возвращается обратно — я скоро приеду.

— Очень хорошо, сэр.

Когда они остались одни, Кэролайн спросила:

— А вы ведь помните, как примерно год назад случилось то же самое? Вы обедали с нами, и тут кто-то из Плейс-хауса пришел за Дуайтом. Нужно постараться, чтобы это не вошло в привычку.

— Ты часто их видишь — в обществе, я имею в виду?

— Наши девочки слишком юны для его дочерей, а у меня от него мурашки. А она была бы хороша, если бы перестала беспокоиться, должна ли проявлять снисходительность или другим следует быть снисходительными к ней.

— Я посещал их ежемесячно с прошлого года, — сказал Дуайт. — В обществе они как будто завернуты в своего рода смирительную рубашку. И не только в обществе. Это странное семейство.

— Вы слышали о Джереми? — спросила Демельза. — Миссис Поуп упала с лошади, а Джереми обнаружил её и помог вернуться домой.

— Когда это случилось?

— На прошлой неделе. Она прислала ему серебряную булавку, Джереми она пришлась по душе.

— Вероятно, дарительница тоже ему пришлась по душе, — высказал мнение Росс, а затем спросил: — Известно ли что-нибудь о шахте, которую Анвин собирается открыть у порога мистера Поупа?

— Думаю, он с этим подождёт, — ответил Дуайт. — Верно, Кэролайн? Ты ведь что-то слышала от Харриет Уорлегган?

Кэролайн зевнула.

— Этот сюжет придется отложить на потом. Как-то связано с ценами на медь. Разумеется, в этом деле всем заправляет Ченхоллс. Но и Анвин в последнее время уж точно не в убытке.

Дуайт встал, хлопнул Росса по плечу, чмокнул Демельзу в щёку и накрыл рукой длинные пальцы жены.

— Что ж, не станем заставлять старого джентльмена ждать. Насколько я помню, дорогая, в прошлом году ты предложила мне бренди перед уходом.

— Какая прекрасная память, — заметила Кэролайн.

II

Квадратный и прочный Плейс-хаус примерно столетие назад каменщики возвели из местных валунов, а вот на мишуру и украшения им явно не хватило времени; но второй владелец, посетивший Лондон и ознакомившийся с работами Иниго Джонса, добавил фасад в палладианском стиле, чтобы придать дому изысканность и исключительность. Дом, построенный из гранитного порфира и тяжёлого сланца, был просторным, но не защищал от сквозняков; ему не хватало изящества; колонны выдерживали климат хуже, чем остальное каменное сооружение. Перед домом не было даже сада: только терраса с балюстрадой, стоящая на склоне холма в сторону моря.

Когда приехал Дуайт, в доме, похоже, только что зажгли дополнительные свечи. Его впустила Кэти Картер. Её характер напоминал эти свечи — такой же беспокойный; из-под чепца торчали нечёсаные волосы, похожие на водоросли. Кэти с порога принялась торопливо объяснять Дуайту, что первой услышала крики миссис Поуп, побежала по лестнице и увидела, как та пытается привести хозяина в чувство. В последнее время, говорила Кэти, ему подают лёгкий ужин в постель; скорее всего, он слегка выпил после еды, пошёл по лестнице и упал у распахнутых дверей спальни, где хозяйка его и обнаружила. Кэти и хозяйке удалось дотащить его до комнаты и уложить в кровать.

Не пристало горничной хриплым шёпотом рассказывать доктору такие подробности и подниматься по элегантной отполированной лестнице, оставляя на ней капли жира от свечей, но сестра Бена Картера происходила из деревенской семьи и позволяла себе такие вольности, не зная, что это такое вообще. Ростом выше Бена и такая же темноволосая; из-за чего корнуольцы складывали целые легенды о моряках из Армады, потерпевших кораблекрушение у этих берегов. В этом могла быть доля правды: испанская кровь могла примешаться и позднее -— они с Беном были совершенно не похожи друг на друга. К тому же она была крупной девицей, неуклюжей, беспокойной, а иногда угрюмой и замкнутой. Ступни у неё были слишком велики, и частенько казалось, что она вот-вот споткнется. Но всё-таки держится молодцом, думал Дуайт, и явно выглядит неплохо: избежала оспы, кожа у неё чистая; большие и яркие глаза в обрамлении таких чёрных ресниц, что можно решить, будто их накрасили.

Миссис Поуп ожидала его у дверей спальни; они пожали друг другу руки, и доктор проследовал к больному. Поначалу Дуайт решил, что тот мёртв. Лицо старика побелело, как простыня, тело похолодело, а пульс не прощупывался. Зрачки расширены, глаза закатились, язык высовывался между гнилых зубов. Дуайт взял ручное зеркальце и подержал его у синеватых губ. Через пару секунд зеркало помутнело.

— Грелки, будьте добры, — попросил Дуайт.

Он порылся в саквояже и достал бутылочку диэтилового эфира, капнул на тряпицу и поднес к носу мистера Поупа. Через плечо Дуайт сказал:

— Очевидно, у него сильный приступ, который ещё не прошёл. Он физически или эмоционально перенапрягся?

— Вовсе нет, — ответила миссис Поуп. — Он прилёг в семь часов. Выработал такую привычку после вашего первого посещения. В этом отношении он прекрасный пациент. Я... ужинала внизу, а его ужин, как обычно, подали наверх. Очевидно, он уже поел. Когда я заканчиваю ужинать, то всегда поднимаюсь к нему удостовериться, не надо ли ему чего и всё ли благополучно. Я обнаружила его в таком состоянии у порога спальни. Мы подняли его на кровать и поскорее послали Томаса за вами. Я... боялась, что он умер.

Дуайт плеснул на ложку пару капель опия, окунул в неё пальцы и намазал ими губы и язык старика.

— Шнурок колокольчика у его кровати. Зачем ему было вставать?

— В самом деле.

Её трясло как в лихорадке, она сильнее запахнула зелёный халат из китайского шелка. Иногда она искусно прибирала длинные белокурые волосы, но сегодня скрутила их в обычный пучок и скрепила испанским гребнем цвета эбенового дерева.

— Когда он уходит отдыхать, то уже не выходит из комнаты, доктор Энис. Если даже и выходит, то до сих пор я об этом не знала. К постели он не прикован, так что вполне мог выходить из спальни, если вздумается.

— Его дети здесь?

— Нет. Ночуют у Тигов.

— Думаю, их следует вызвать.

— Вечером? Но они же всё равно вернутся к утру.

— Что ж, миссис Поуп, вам решать. Но когда человек в таком состоянии, почти бессознательном...

— Это значит... — миссис Поуп запнулась. — Это значит, что он умирает?

— Точно нельзя сказать. Но безусловно близок к этому.

Миссис Поуп зарыдала. По крайней мере, она вытащила носовой платок, приложила его к носу и всхлипнула. Дуайт снова поднёс зеркало и заметил, что оно затуманилось уже быстрее. Вскоре зашли Кэти Картер с другой женщиной и принесли по тёплой грелке.

— Потише, Кейт, — упрекнула миссис Поуп, когда грелка звякнула.

— Простите, мэм. Я спешила...

Грелки просунули под простыни к ногам мистера Клемента Поупа. Дуайт вытащил баночку и приложил по пиявке на каждое запястье. В отличие от своих коллег, он отказывался от кровопускания, но сейчас это поможет снизить давление.

Миссис Поуп обратилась к слугам:

— Проследите, чтобы немедленно послали за мисс Летицией и мисс Мод.

— Да, мэм.

Женщины вышли. Дуайту хотелось спросить у миссис Селины Поуп, всегда ли она ужинает в изящном дезабилье. Но его это не касалось. Не имел он также права спрашивать, следовал ли мистер Клемент Поуп его указаниям вести тихую размеренную жизнь и отказался ли от супружеской близости.

— Вы останетесь, доктор Энис? — спросила миссис Поуп, глядя на него из-под мокрых ресниц.

— Разумеется, на некоторое время. Пока он не очнётся или не наступят какие-то изменения.

— Могу ли я принести вам чего-нибудь выпить? Горничные сде...

— Нет, благодарю.

Когда ждёшь, время проходит быстро или течёт медленно, смотря насколько занят и взволнован разум ожиданием, поэтому Дуайт не мог оценить, Селина Поуп, вероятно, тоже, сколько времени они так просидели. Дуайт сидел у кровати, а миссис Поуп — у окна в ранне-георгианском стиле, на обитом жёлтым шёлком стуле.

Дуайт подумал о своих дочерях, которые скоро вырастут. Софи одиннадцать, а Мелиоре почти десять. Четыре года спустя после трагической смерти Сары Кэролайн обнаружила, что снова носит ребёнка, и друг за другом произвела на свет двух девочек. Словно чтобы восстановить равновесие вследствие хрупкости их первого ребёнка, эти девочки причиняли совсем мало беспокойства, даже когда подхватывали детские болезни. Обе худые до костлявости, обладающие неутомимой энергией и напором, в чём их превосходила только Белла Полдарк. Софи станет весьма миловидной, но созревать будет долго; внешность Мелиоры была малопримечательной, а губы слишком крупными, но этот недостаток легко восполнялся очарованием. На удивление, обе родились блондинками, а не рыжими.

Дуайт хотел спросить у сэра Гемфри Дэви, можно ли ему взять жену хотя бы в Париж; но и так знал, что больше чем на месяц она не оставит детей. Сама мысль о встрече с французскими учёными его волновала, но он заранее понимал, что вынужден отказаться.

С больным пока не происходило никаких изменений; Дуайт убрал пиявки и время от времени добавлял по капле эфира на тряпицу и подносил к носу больного. Селина бесчисленное количество раз то скрещивала, то распрямляла изящные ноги и поднимала руки, чтобы собрать в толстый пучок соломенные волосы. Наверное, прошёл час, а никто не проронил и слова, и тут мистер Поуп заговорил.

Да, мистер Поуп впервые заговорил после сердечного приступа.

Мало-помалу, незаметно для них, он пришёл в себя. Его ресницы дрогнули, взгляд сначала устремился в потолок, а затем на фигуру жены в элегантном халате, чей силуэт выделялся на фоне тёмных штор. Он облизал губы и заговорил.

— Шлюха, — произнес он с чувством и весьма отчетливо. Затем снова повторил:  — Шлюха.

И испустил дух.

 

Глава шестая

I

Похороны мистера Поупа состоялись в ночь на четырнадцатое августа. Он отметил ночное время похорон в завещании, составленном вскоре после возвращения в Англию, когда узнал, что после смерти богатых мужей многие вдовы вынуждены нести огромные затраты на похороны, потому что следует пригласить полграфства. Осторожный во всём, он решил не ставить вдову в неудобное положение. Разумеется, он полагал, что такое случится ещё не скоро. Люди редко думают о подобных малоприятных вещах, особенно когда, достигнув среднего возраста, возвращаются в Англию, чтобы провести старость в уютной обстановке и рядом с дочерьми, выдать их замуж, а также рядом с молодыми жёнами — подержаться за их бюст. Трудно сказать, изменил ли он мнение за последние месяцы, но завещание осталось прежним.

Также трудно сказать, к кому или чему именно относились те странные последние слова, которые изрёк старик. Дуайт деликатно сделал вид, что не обратил на них внимания, как и на пунцовое лицо Селины. В высшей степени порядочный, придерживаясь сугубо медицинского такта, Дуайт сделал всё, что от него требовалось, включая успокоительное для Селины и обеих девушек; он помог им пережить ночь по возвращении. Только когда его провожала к выходу Кэти Картер, он задал вопрос необычно притихшей и плачущей горничной, которая отпускала его с неохотой.

— Твой хозяин умер, Кэти. Ни ты, ни другой не смогли бы его спасти... Ты ведь сказала, что нашла мистера Поупа за дверью его спальни?

— Нет, сэр. О нет сэр. Это было у дверей спальни, примыкающей к его собственной. Её называют голубой спальней. Когда я подбежала, он был там, лежал лицом вниз, а хозяйка склонилась над ним.

— Ах да, понятно. Что ж, благодарю, Кэти.

Она повисла на входной двери, покосившись на другую служанку, прошмыгнувшую мимо.

— Это не моя вина, сэр. Понимаете, сэр. Я тут совсем не при чём!

— Не при чём? О чём ты, Кэти?

— Я про увиденное, доктор Энис. В смысле, я виновата, что увидела это?

— Разумеется нет, — успокоил её Дуайт. Но все-таки не свойственно человеческой натуре настолько сильно придерживаться медицинского этикета, чтобы не спросить: — Я не совсем понимаю, о чём ты, Кэти.

— Ох, сэр... — начала она, но тут появился Певун Томас с лошадью, и возможность дальнейших признаний теперь оказалась безвозвратно утеряна.

II

Утром, на следующий день после смерти мистера Поупа, Певун Томас осмелился задержаться у дверей комнаты в надежде повидаться с Кэти, и был вознагражден её внезапным появлением, когда та искала банку варенья. Кэти выглядела расстроенной событиями прошлой ночи, и ей не терпелось поговорить с ним. Внезапный сердечный приступ мистера Поупа, Кэти это понимала, временно установил между ними более доверительные отношения, нежели раньше.

Братья Томасы жили холостяками. У Джона, самого старшего, была подружка по прозвищу Порыгунья Митчелл, у неё дергался один глаз и был лежачий глухой муж. Джон Томас ночевал у неё каждый день, когда не выходил в море. Второго брата по имени Мастак, старше Певуна всего на год, часто связывали с младшим братом по имени — ведь мастерство и музыка неразделимы, — но Мастак отличался и внешне, и по нраву: его расчётливость находилась за гранью понимания Певуна. Мастак ухаживал за вдовой Эди Пермеван, которая годилась ему в матери, в надежде заполучить кожевенную мастерскую, оставленную ей в наследство покойным мужем.

Певун, откровенно говоря, был не склонен забегать вперёд и не думал о будущем, а лишь довольствовался настоящим и надеялся на улыбку Кэти, что девушка благосклонно снизойдет до общения с ним.

— Наверное, всё станет по-другому без хозяина, — уже в третий раз повторил Певун, в надежде, что капля камень точит.

И точно.

— Тебя это не касается, Певун Томас, — резко оборвала Кэти, — и будь жив хозяин, ты бы здесь так не расхаживал!

— Я не расхаживаю, — стал оправдываться Певун. — Я был поблизости, понимаешь, и... — он замолчал, не в силах признаться в истинной причине: увидеть её. — Ты сказала мне вчера вечером...

Кэти нашла нужную банку. Вытерла пыль с крышки рукавом и чуть её не выронила.

Она прожгла его взглядом.

— Видишь, что я чуть не натворила из-за тебя! Ну же, или отойди, или скройся.

Он посторонился, чтобы дать ей пройти, и вдруг заметил в конце коридора Этель, главную горничную.

Этель всем своим существом выражала неодобрение.

— Кэти, ты нужна в музыкальном салоне. Тебя ждет хозяйка. А ты что здесь делаешь, Томас? Здесь тебе не место, хоть сегодня и траур.

Они поспешно разбрелись в разные стороны.

«От Певуна в музыкальный салон, — подумала Кэти. — И что вдруг понадобилось хозяйке? Не обсуждать же вчерашний вечер, потому что я этого не вынесу. Мама дорогая, я правда не могу! Что она скажет?»

Комнатка, раньше служившая сэру Джону кабинетом, превратилась в музыкальный салон для двух девушек, но сейчас там была только миссис Поуп.

Чёрный цвет ей шёл. Наряд соорудили на скорую руку, но простое платье с чёрной вуалью не производило впечатления вдовьего траура. Даже строгая причёска не умаляла её красоты. Только выражение лица говорило о другом. Кэти показалось, что она скорбит; по крайней мере, ей хотелось так думать.

Они не виделись со вчерашнего вечера. Кэти возилась на первом этаже, чтобы только не попадаться на глаза.

Странная тема для первого дня тяжелой утраты, но миссис Поуп начала разговор с фортепиано мисс Мод, которое не содержится в должной чистоте. Клавиши залипают и пожелтели. Само собой, сказала она, никакой игры на инструменте, пока соблюдается траур; но крайне важно, чтобы раз в неделю клавиши протирали молоком, и небрежным, беспечным и неряшливым служанкам негоже этим пренебрегать. Мисс Мод только вчера жаловалась.

Затем последовал строгий нагоняй за качество работы в доме. Кэти отвечала: «да, мэм», «нет, мэм», «ну, мэм, я пыталась, но они говорили»... потом опустила голову, надеясь, что скоро обстрел закончится. Кэти всегда восхищалась хозяйкой и завидовала её женскому обаянию: красивая хозяйка с ключами на поясе, мягко следившая за порядком в доме, какое это имело значение, и так далее и так далее... Строгости всегда следовали со стороны мистера Поупа, но он имел на это право; Кэти искренне надеялась, что миссис Поуп не станет брать на себя его роль, пока наверху ещё лежит покойный. Ведь такое порой случается.

Вероятно, у миссис Поуп просто шок, она скорбит. Это пройдет, и скоро она придёт в себя. Или это не скорбь. Может, гнев из-за вчерашнего вечера? Кэти понимала, что именно она является предметом раздражения хозяйки. Наверное, пусть лучше она её отчитает, если на этом всё закончится.

Вскоре миссис Поуп замолчала. Посмотрела на арфу, села на низкий стульчик и тронула пальцами струны, но так тихо, что за дверью никто не услышал.

— Кейт, — спросила она, — вчера вечером ты ведь пришла первой, когда с мистером Поупом случился сердечный приступ?

Святой Моисей, ну вот и началось!

— Да, мэм.

— Я благодарна тебе за помощь. Моего дорогого супруга сразило так внезапно, что я чуть не упала в обморок, увидев его на полу.

— Да, мэм. Для вас это стало ужасным потрясением.

— А случайно, — согласилась миссис Поуп, глядя по-кошачьи, — в той суматохе ты не вообразила то, чего нет на самом деле?

Кэти уставилась в одну точку и засопела, изо всех сил сопротивляясь желанию утереть нос тыльной стороной ладони.

— Точно не могу сказать, мэм. Ничего не знаю об этом, мэм.

Селина Поуп с серьёзным видом неторопливо кивнула, подтверждая это признание в смятении.

— Именно так. В такие моменты часто может привидеться невесть что...

Кэти сказала:

— Ну, мэм, я видела только...

— Хватит, — перебила миссис Поуп. — Всё, что, по-твоему, ты видела, к делу не относится. Как я сказала, в минуты потрясения можно вообразить всякое, чего и в помине нет на белом свете.

— Правда, мэм? Не знаю, мэм. Для таких, как я...

— Меня волнует только одно: рассказывала ли ты кому-нибудь свои байки.

Кэти уставилась на неё.

— А?

Миссис Поуп повторила вопрос.

Кэти пыталась запихнуть выбившуюся прядь обратно под чепчик.

— Байки? Выдумки, мэм? О нет, мэм. Я не рассказывала никаких баек.

Она снова принялась теребить волосы.

— Оставь в покое чепец.

— Да, мэм. Вчера вечером, когда доктор Энис уходил, он спросил...

— Что? Что насчёт доктора Эниса?

— Насчёт сердечного приступа, и он не мог понять, почему мистер Поуп лежал в таком положении.

— И что ты ответила?

— Ничего, мэм. Негоже мне говорить чего-то.

Из-под пальцев миссис Поуп зазвучали переливы арфы. Знает она этих корнуольских девчонок, которые вывернутся из любой ситуации. Но Кэти простушка, не в том смысле, что туповата, но доверчива, малограмотна и наивна. Похоже, у неё совсем мало друзей. Немного притворства и женской хитрости ей бы не помешало. Маловероятно, что сейчас она притворяется.

— Кейт, помнишь, как в прошлом году ты разбила японский чайник?

— О да, мэм. Разве такое забудешь!

— Мистер Поуп страшно рассердился и расстроился из-за такой потери. А помнишь те две стаффордширские тарелки с золотой каймой, которые ты разбила в январе?

Кэти понурила голову.

— Да, мэм.

— Когда это случилось, мистер Поуп был готов тебя уволить, решил, что всей нашей фарфоровой посуде грозит опасность.

— Вы удержали их стоимость из моего жалованья, мэм. Придётся до ноября расплачиваться.

— Возможно. Но полагаю, ты бы хотела остаться горничной.

— О да, мэм! Даже не представляю, что буду делать, куда пойду, если вы меня выгоните!

— Что ж... теперь я овдовела и могу сократить число прислуги. Пока рано, но потом я начну думать об этом. Мне ничего не остаётся, как жить менее роскошно.

Миссис Поуп замолчала, чтобы до Кэти дошел смысл сказанного. Разговор ужасно неприятный, но пока складывался удачно.

— Все, что случилось вчера, — решилась на откровенность миссис Поуп, — что случилось, или что ты там надумала, привиделось только тебе. Больше никто не видел, Кейт. Никто, кроме тебя. Тебе понятно?

— О да, мэм!

— Само собой, мне бы хотелось, чтобы случившееся между мной и мужем осталось в тайне. Я не желаю, чтобы деревенские бабки бешено ухватились за пустые слухи. Стало быть, если поползут сплетни, то кто окажется их виновником?

— А? — Кэти нахмурилась, пытаясь разрешить в уме столь трудную задачку на тему этики и логики.

— Кто окажется виновным? — повторила Селина, теряя терпение. — Ты, конечно же! А кто же ещё? Только ты.

— Но мэм, я и словом не обмолвилась! Ни разу! Ничего не сказала! Это какой-то другой чокнутый открыл рот, говорю же. С чего бы мне...

— Я не сказала, что пошли слухи! И пока ещё никого не обвинила в распространении небылиц! Я лишь пытаюсь тебе объяснить, что если расползутся какие-нибудь россказни, то виновата в этом будешь только ты. — Миссис Поуп поспешила поправиться: — Потому что только ты могла неверно истолковать случившееся вчера. Кроме тебя некому, потому что только ты была там. Тебе ясно? Значит, если пойдут лживые слухи и болтовня, то я сразу пойму, что это ты, поняла?

В глазах Кэти блеснули слёзы.

— Я ничего не сказала, мэм. Богом клянусь, ни одной живой душе не обмолвилась. Я знаю, что была там, но никому про это не сказала.

— И не скажешь?

— А?

— Стало быть, ты обещаешь, что не заговоришь?

— О да. Я тут ни при чём. Совсем ни при чём!

«Мама дорогая, — думала она, — надо поскорей предупредить Певуна Томаса, чтобы держал рот на замке!»

Миссис Поуп поднялась из-за арфы и медленно подошла к горничной.

— Ну-ну, перестань плакать... Мне лишь хотелось тебе чётко всё разъяснить. Хочу, чтобы ты осталась здесь горничной. Пусть ты иногда неуклюжая и небрежная, но я считаю, что ты можешь стать хорошей служанкой, и мне хочется тебя оставить. Но ты же понимаешь, Кейт, что всё зависит от того, поползут ли по деревне мерзкие слухи.

— О да, мэм. — Кэти моргнула. А затем, чтобы разом всё прояснить, спросила: — То есть, вы говорите, что мне нельзя заговаривать о мистере... о молодом человеке, который был с вами вчера вечером?

III

Спустя полтора часа Певун Томас расчесывал буйного и неспокойного Амбоя, который застоялся в стойле — почти никто не осмеливался приблизиться к нему, кроме Певуна — и тут вдруг в конюшне появилась Кэти Картер. Певун чуть не выронил щётку из рук.

— Кэти, — только и произнёс он, — ну и ну! — И слабо улыбнулся.

— Певун, — начала она, — я хочу с тобой поговорить.

Она ещё никогда не просила так много, Певун растерялся от удивления и восхищённо уставился на неё.

Пока она раздумывала, как начать, до неё наконец дошло значение этого взгляда, исполненного восхищения, плотского восхищения. Раньше ей это не приходило в голову. По правде говоря, слабые попытки он уже предпринимал. После провала на скачках он пришёл к ней домой — по-видимому, чтобы извиниться, — но она не восприняла этого всерьёз. После того как она осыпала его бранью на скачках — с полным на то основанием — Кэти рассмешили его попытки помириться. Все знали, что Певун не из тех, кто интересуется девушками. Вероятно, всякое такое его вообще не интересует. Он дурачок. Добродушный, дружелюбный, придурковатый, для которого женщины ничего не значат и не могут значить, потому что он ни на что не способен. Неприязни к нему она не испытывала. Певун доброжелательный, безотказный и мирный, так что нет повода его презирать. Но... Вдруг до неё стало доходить, что если как-то и где-то в нём затерялся проблеск нормальности, и это связано с ней, можно извлечь из этого выгоду.

— Тебе наверняка известно, — начала Кэти, — насколько скверно последние месяцы ты исполняешь обязанности на конюшне, да?

— Чего? — от неожиданности тот вытаращился на неё, по-прежнему дружелюбно, но удивленно.

Кэти огляделась.

— Да. Только посмотри на эту конюшню. Вся в грязи и в пыли. Вон на стене. И на щётке. Даже на лошадях. Не чёсаны должным образом. Амбой, Поводок, Зимородок, Перчатка... и остальные, не помню их имён. Хозяйка говорит, ты плохо за ними смотришь. Хозяин перед кончиной тоже был недоволен.

— А? Чего? Не понимаю, о чём ты! Я? Я тута тружусь изо всех сил. Кэти, я...

— Что?

— Кэти, я... — он судорожно сглотнул. — Мне так приятно видеться с тобой и говорить. Правда...

— Это не просто так, паренёк. Помнишь вчерашний вечер?

— Вчерашний вечер? Ещё бы. А что...

— Помнишь, как я позвала тебя, говорила быстро-быстро, чтобы поскорее сбегал за доктором Энисом, потому что хозяин слёг! Помнишь?

Певун хотел было улыбнуться во весь рот, но вовремя остановился, взглянув на Кэти.

— Ну да. Ещё никогда не видел тебя в шляпке. Мама дорогая, говорю, Кэти в шляпке. И тогда ты говоришь...

— Певун, — прервала Кэти. — Вчера было вчера, понимаешь? И может, в суматохе ты надумал или навоображал себе всяких глупостей, понимаешь?

Певун уставился на неё с открытым ртом.

— Неа...

— Например, я наговорила того, чего не говорила на самом деле. Все, что ты там, по-твоему, услышал от меня, всё это не так, понимаешь? Всё это просто потрясение и шок. Воображаемые вещи, которых и в помине нет на белом свете. — Кэти остановилась, чтобы отдышаться. Подумала, что пока всё идет неплохо. — Бредни, понимаешь, — прибавила она. — Всё это просто бредни.

Наступила тишина. Амбой переместился в стойле и потёрся крупом о деревяшку.

Восторженная улыбка неторопливо расплывалась по лицу Певуна.

— Мой хороший, — ласково заговорил он, — ну, не надо так!

— Эй, ты меня слушаешь?

— Ага. Ещё как. Готов тебя слухать цельный день.

— Но тебе понятно? Если мы расскажем о том, что я видела, могут поползти злобные невежественные сплетни, понимаешь. Среди деревенских старух.

— Как-как? Неве... а дальше?

Кэти приблизила к нему лицо.

— Вот что, Певун Томас, если появятся лживые слухи и пересуды, мы с тобой пострадаем! Хочешь, чтобы тебя с работы выгнали?

Она делала страшное-престрашное лицо, но Певун не замечал этого, видел только красоту. Однако сама мысль, что его вышвырнут отсюда и он не сможет больше тут обедать, а самое главное, не увидит Кэти, подействовала на него отрезвляюще.

— Что же делать, Кэти? Скажи, как поступить.

— А я о чём! — воскликнула она с досадой. — Никому ни слова о том, что я вчера сказала. Тебе ясно? Уяснил ты это в своей башке?

— Что? Что ты мне вчера говорила? О том молодом человеке, о нём что ли, который был наверху с ней? Ага. Я понял.

— Вот это и надо скрыть. Или она нас уволит. Запомни, я никогда не упоминала имён, так что тебе нечего и рассказывать и надо об этом забыть.

Певун почесал сальные волосы. Визит Кэти — лучшее, что случалось с ним за долгое время, наверное, с того летнего дня, когда он один пел гимн в церкви, а остальные слегли с поносом. Поэтому ему хотелось продлить мгновение. Ему пришло в голову, что можно сделать встречи более постоянными.

— Подумай, Кэти, — заговорил он хитровато, — надо нам ещё об этом поговорить. А? Приходи ко мне изредка, чтобы удостовериться в моем молчании, а?

— Вот ведь дурень! — Кэти уже злилась. — Знаем только мы с тобой! Значит, оставим это при себе и никому ни слова.

— Но я знаю, кто это, — сказал Певун и, покопошившись, вытащил что-то из волос и сдавил между пальцами. — Я ж его знаю!

— Ещё чего! Я и словом об этом не обмолвилась!

— Не, ты не говорила. Я сам его видал. Видал, как он садится на коня. Когда я собрался бежать за хирургом. Он привязал коня к стене старой плавильни. Вскочил на коня и ускакал.

 

Глава седьмая

I

В назначенное время в назначенном месте встреча трёх молодых людей так и не состоялась. Стивен послал записку, что её придется отложить, и предложил новое место — не только более подходящее для подобной беседы, но и не наводившее на мысли о заговоре, если бы кто-нибудь их увидел.

Между Нампарой и Тренвитом, на высоком утёсе недалеко от пещеры, находился крутой склон — природа словно задумала здесь ещё одну бухту, но передумала в последний момент. Склон, возвышающийся над морем на шестьдесят с лишним футов, заканчивался заросшим травой плато с руинами давно заброшенных горных выработок и стволом шахты, пробитым прямо до уровня моря. Шахта примерно восьми футов в диаметре находилась в двадцати футах от гребня, а её ствол окружала низкая каменная стена.

Несколько лет назад, когда Чарли Келлоу был проворнее и отважнее, а Пол ещё не вышел из ранне-подросткового возраста, они сделали деревянную лестницу и прибили её к одной из сторон ствола так, что смогли попасть в восхитительную бухту, созданную горными породами внизу. Здесь они хранили своё судёнышко — тридцатилетний люггер прочной, но устаревшей конструкции — и отсюда же иногда отправлялись к берегам Франции или Ирландии, чтобы привести домой контрабандный алкоголь или шёлк. Однако два года назад сильнейший шторм настолько потрепал люггер, что его даже не попытались починить. Корпус, до которого не доходил обычный прилив, так и остался лежать на скалах. С тех пор никто больше не использовал это место, хотя местные по прежнему называли его «Лестница Келлоу» и это название, очевидно, прицепилось к нему навсегда.

Примерно на середине пути шахтеры давным-давно начали пробивать ещё один штрек, на этот раз — горизонтальный, в надежде найти руду, но бросили эту затею после двадцати футов. После них осталось грубое отверстие со следами кирок, идущее перпендикулярно стволу шахты: начатое с размахом, и поэтому довольно широкое и высокое на входе, оно почти сразу же сужалось до штольни в четыре на четыре фута, которую шахтёры выдолбили в поисках руды. Посовещавшись, молодые люди решили спрятать свою добычу в этом тоннеле. Даже в те времена, когда они пользовались бухтой, никто кроме них сюда не заглядывал — место пользовалось сомнительной репутацией среди деревенских — так что казалось очень маловероятным, что кто-то сделает это теперь. Да если бы это и случилось, шансы, что кто-то спустится до половины, войдет в тоннель, а затем начнёт ворочать вонючие мешки в самом конце, были ничтожно малы. В конце концов все согласились, что более подходящего места, чтобы спрятать краденное так, чтобы его не нашли, просто нет.

Они встретились прямо перед рассветом, когда полосы восхода обесцветили восток, а ветер стих. Непохожее трио. Стивен с его львиной гривой, ямочкой на подбородке, широкими скулами и привлекательной внешностью, щедрый, но склонный к импульсивным действиям и предающийся размышлениям, лишь когда эти действия по какой-то причине не удались. Пол Келлоу, стройный и темноволосый, красивый, как кинжал, уверенный в собственной значимости, но не уверенный в собственных суждениях и успехе. Джереми Полдарк, высокий, худой и немного сутулый, единственный, кто обладал подлинным разумом, сейчас блуждающим и нестабильным — и виной тому обстоятельства, которые менее чувствительного человека не выбили бы из седла.

Они спустились, и, поскольку в последнее время лестница обветшала, а некоторые ступеньки стали ненадёжны, дожидались, пока каждый доберется до тоннеля, прежде чем следующий поставит ногу на первую ступеньку. Они собрались у входа в пещеру. Джереми зажёг пару свечей, вошел внутрь и отдёрнул грязную парусину. Под ней лежали три небольших мешка почище, на первый взгляд, из-под муки. На каждом чернилами были отмечены инициалы. Джереми вынес мешки к выходу из пещеры.

— Всё в порядке. Их никто не трогал.

Выждав минуту, Стивен подошел к мешку с маркировкой «С», запустил в него руку, вытащил оттуда несколько банкнот, монеты, пару каких-то документов и кольцо. Он встал на колени, таращась на всё это, пропускал добычу через пальцы, осознавая, что у него осталось. Пол последовал его примеру. Джереми не сдвинулся с места, а так и стоял у входа, наблюдая за ними.

Стивен поднял взгляд.

— Ты много забрал из своей доли, Джереми?

— Пока ничего, я же говорил.

— И когда же ты планируешь её использовать?

— Довольно скоро.

— Если всё вскроется, тебя повесят вне зависимости от того, потратил ты деньги или нет.

— Знаю.

Утро приближалось, хотя здесь, в шахте, всегда царил полумрак. Джереми достал из кармана газетную вырезку, развернул и уставился на неё.

— Что это?

— Ты её уже видел.

— Заметка? Пресвятая Мария, не вздумай это хранить! А если кто-то её найдет?

— То не увидит в этом ничего особенного. К тому же никто не обыскивает мою комнату.

Вместо того чтобы проверять свои мешки, оба молодых человека вскочили и заглянули через плечо Джереми.

Новостной заголовок вверху страницы гласил:

Дерзкое ограбление почтовой кареты

На прошлой неделе один из четырех дилижансов компании «Безопасный экипаж», принадлежащей «Фегг, Уитмарш, Фромонт, Уикли и Ко», курсирующий между Плимутом и Фалмутом, подвергся дерзкому ограблению. Между отправлением из Плимута, состоявшимся утром предыдущего понедельника, двадцать пятого числа, и дневным прибытием в Труро, из внутренней части дилижанса был сделан пролом к сейфу под облучком, а содержимое сейфа исчезло. Предпринимаются попытки разыскать пассажиров, путешествовавших в тот день в экипаже: преподобного Артура Мэя и миссис Мэй, лейтенанта Королевского флота Моргана Лина, мистера Артура Уильяма Роуза, мистера Орда Кэдбери и мистера Энтони Тревейла.

На титульном листе этой же газеты разместили обьявление:

Награда в тысячу фунтов

В понедельник, двадцать пятого января, ограблен дилижанс компании «Безопасный экипаж». Содержимое двух сейфов является собственностью мистера Уорлеггана и мистера Уильямса, банкиров из Плимута и Труро.

Среди украденного — банкноты Банка Англии достоинством в сорок, двадцать и десять фунтов, общей суммой около двух тысяч шестисот фунтов. Все банкноты пронумерованы и датированы, их перечень указан ниже. Также украдены дорожные чеки, подлежащие уплате Банком Уорлеггана и Уильямса, все номиналом по пятнадцать фунтов, общей стоимостью семьсот фунтов, а также банкноты других банков на сумму восемьсот пятьдесят фунтов. Девятьсот испанских долларов, ещё одна сумка, содержащая триста шестьдесят гиней, некоторое количество иностранных золотых монет, мелкие фамильные драгоценности — серебро и ювелирные изделия, документы.

Объявлена награда в четыреста фунтов за сведения, достаточные для поимки преступников, а ещё шестьсот фунтов обещаны за возвращение украденного имущества.

Затем следовали номера.

Встретившись в середине холодного января, когда ветер часто приносил снег, три молодых человека сосредоточенно изучили объявление. В первую очередь стало ясно, что банкноты Банка Англии использовать нельзя, ведь все они пронумерованы и датированы. Затем Пол заметил тактическую ошибку, допущенную банком Уорлеггана. Без сомнения, там пронумеровали и датировали все банкноты, но если у банка есть полный список, почему внизу указаны лишь избранные номера? Похоже, они поместили номера только тех, которыми владели сами. Их всего семь. Использовать их — небезопасно. А остальные, заключил Пол, вполне можно.

Дорожные чеки, подлежащие уплате в Банке Уорлеггана, тоже рискованно использовать, поскольку личности воров могут установить прежде, чем удастся их обналичить. После долгих споров, в основном со Стивеном, который хотел поехать в Бристоль и попробовать разменять их там, Джереми сжёг их, как и семь помеченных банкнот Банка Англии. Смотреть, как бумаги чернеют, скручиваются и исчезают в пламени, для всех было мучительно, но Джереми заявил, что, если не сделать этого сразу, то позже у кого-то всё равно возник бы соблазн обналичить их, а это могло свести на нет все тщательные меры предосторожности.

А всё остальное, заметил он, невозможно отследить: гинеи, испанские доллары, золотые монеты, украшение и прочее. Всё это нужно как можно ровнее разделить на три части и спрятать в разных мешках, чтобы потом не возникло никаких разногласий.

На том и порешили.

Стивен взял почти всю свою долю до отъезда в Бристоль, а Пол забрал чуть больше половины своей.

Стивен сказал Джереми:

— Я-то думал, всё это делалось ради серьезной цели — начать богатеть! Ты говорил, это послужит началом. Но деньги не приумножаются, если закопаны в землю. Да и, похоже, мешки начинают гнить вместе с бумагами. Они не водонепроницаемы.

Выражение лица Джереми не изменилось.

— Послушай, Стивен, когда наше весёлое приключение закончилось, я почувствовал какой-то горький привкус во рту, напоминающий о последствиях. Он никуда не делся. Вот когда пропадёт, я и решу, как лучше потратить деньги.

— Думаю, отец не поверил своим ушам, когда я сказал, что могу найти деньги для оплаты его самых неотложных счетов. Первое время он что-то подозревал, сомневаясь, что я выиграл их на петушиных боях. Я сказал: «Дорогой отец, но откуда же тогда, по-твоему, я взял эти деньги? Украл?». Вскоре он принял мое объяснение; да и кто бы не принял, в такой-то ситуации? Как в той старой пословице о дареном коне. Постепенно я стал его благословенным сыном. Конечно, я действовал осторожно, доставая деньги понемногу. Теперь, когда я уезжаю в Труро или Редрат, он тревожится, как бы я не поставил большую сумму и не проиграл её, — Пол поджал губы. — По крайней мере, в отличие от вас, мои товарищи-злодеи, я верю, что сделал со своими деньгами что-то стоящее. Транспортная компания «Келлоу, Клотуорти, Джонс и Ко» продолжает работу, и теперь, когда дела пошли в гору, терпит лишь небольшие убытки. А ещё мой отец продолжает заниматься своим делом, а не томится в долговой тюрьме. Мою мать и сестру не вышвырнули из дома, а их вещи не проданы в надежде хоть что-то за них выручить. Семья Келлоу продолжает жить обыкновенной, и, надеюсь, упорядоченной жизнью. Так что, если исключить несколько дней с трясущимися коленками до и после приключения, я рад, что сделал это.

— А твоя мать и Дейзи смирились с историей о петушиных боях?

— Они ничего не знают. Я уговорил отца держать всё в секрете, потому что мама слишком религиозна и осуждает игры. Я не думаю, что они вообще задавали вопросы. Они никогда не знали, как велики наши трудности, а потому не в курсе, чего нам стоило из них выпутаться.

Джереми взглянул на другую сторону ствола шахты. Земля здесь просочилась в пару расщелин, и в них выросли крохотные папоротники, а чуть выше, ближе к свету, зацвели несколько кочек армерии. Джереми сложил газетную вырезку и положил её обратно в карман.

— В Бристоле возникли какие-нибудь трудности, Стивен?

— Трудности?

— С разменом банкнот. Я полагаю, ты уже это сделал?

— Вообще никаких проблем, хотя, признаюсь, у меня возникли сомнения насчет двух сорокафунтовых банкнот, но их взяли без всяких вопросов.

Он сунул десяток банкнот Банка Англии в бумажник.

— Я бы, конечно, предпочёл забрать всё сейчас.

— А украшения?

— Я взял только кольцо. Продал бриллианты из него за семьдесят фунтов. Едва ли это их настоящая стоимость.

— Меньше половины настоящей стоимости, — подтвердил Джереми.

Стивен уставился на него.

— А у тебя симпатичная булавка. Это ведь не часть добычи, да?

— Не часть, — уклончиво сказал Джереми.

— Эй, что это ты от нас скрываешь?

— Абсолютно ничего. По крайней мере, ничего, что касалось бы кого-то, кроме меня. — Джереми вытащил свой мешок и задумчиво потряс его. — Но я хочу избавиться от этих узнаваемых вещиц. У тебя их две, так ведь, Пол?

— Кольцо с печаткой, недорогое. И эта брошь.

— На твоем месте я бы вынул рубин, а брошь выбросил в море.

— Если переплавить её, то можно немного выручить.

— Безопаснее просто избавиться.

— А что с чашей? — спросил Стивен.

— Какой чашей?

— Ну, той, маленькой. Чаша любви или что-то в этом роде.

— Думаю, лежит за мешками. Мы ведь так и не решили, в чью долю она входит.

— Много за неё не выручишь, так?

— Не выручишь.

— Как ты потратил свои деньги в Бристоле? Джереми сказал, ты не купил приватир.

— Нет, мне ничего не приглянулось. Всё могло бы сложиться иначе, но там была пара человек, с которыми мне не хотелось иметь дела — суровые парни, мы с ними когда-то перекинулись парой фраз... И не только фраз. — Стивен коснулся подбородка. — Нужно побриться. Так что, если тебе интересно, Пол, то я привёз почти все деньги назад — но уже в других банкнотах. Может, вложу их здесь.

— Что, тебе больше по вкусу приватир из Фалмута?

Стивен взглянул на Джереми с лёгкой ухмылкой.

— Не совсем. Я подумывал вложить деньги в ловлю сардин. Пойду окольными путями, как-то так. И тогда никто, даже Полдарки, не смогут сказать, что я занимаюсь чем-то незаконным.

— Расскажи подробней, — попросил Пол. — Мы же видим, ты умираешь от нетерпения.

— Дело не в том, что думает моя семья, — начал Джереми. — Если ты...

— Для него всё дело в том, что думает Клоуэнс, — заметил Пол.

— Да? Хорошо, скажу это прямо в лицо её брату. Она красивая девушка и хороший улов. И я попытал бы удачу, если бы она дала мне хотя бы тень надежды, что отнесётся к этому благосклонно. Джереми, если ты женишься на Дейзи, мы можем дружить парами.

Лицо Джереми осталось непроницаемым.

— Что у тебя за план, Стивен?

Стивен просмотрел несколько документов, лежащих в его сумке, а затем поднял взгляд.

— Этим летом я болтал о том о сём с рыбаками из Сент-Айвса. Так знаете, сколько они получали за сардины в прошлом году? Я вам скажу. Пятнадцать шиллингов за бочку. Как сказал один из них, это даже не окупает соль и сети. И всё это в тяжёлый год, когда по всей стране не хватало еды. Но вы знаете, сколько получили другие рыбаки? Попробуйте угадать. Сто девяносто шиллингов — почти в двенадцать раз больше. За рыбу того же качества, пойманную на таких же лодках.

— Это что, головоломка? — спросил Пол.

— Нет. Просто некоторые рыбаки оказались предприимчивее остальных и продали сардины на другие рынки.

— В Испанию? — спросил Джереми.

— В данном случае, в Италию.

— Что ты имеешь в виду — они прорвали блокаду?

— Именно. Французы не могут охранять все свои порты, а уж тем более патрулировать в открытом море.

Джереми провёл пальцами по мешку, но вновь не развязал его. Ему всё ещё казалось неприятным прикасаться к деньгам.

— Это сделала одна из компаний-экспортёров, вроде Фоксов из Фалмута?

— Нет, как ты понимаешь — они слишком боялись за свои суда. Это сделали простые люди на собственных судах и после трёхмесячного плавания вернулись домой с полными карманами золота. Они в основном из Сент-Айвса, Меваджисси и Фоуи. Их меньше десятка, и никто их не остановил.

— И что ты предлагаешь?

— Сделать в этом году то же самое, но с бóльшим размахом. Обстановка всё та же — избыток рыбы, которую никто не покупает и по дешёвке берут лишь фермеры для удобрения полей. Думаю, я смогу купить несколько судов, переоборудовать их для перевозки подобного груза, затем приобрести вяленых сардин, заплатив цену выше рыночной, чтобы получить лучший товар. Снаряжу суда, может, поплыву на одном из них и получу щедрую прибыль.

Пол слушал его, склонив голову набок, словно надеялся услышать ещё что-то.

— Ты серьёзно?

— Не хочешь — не верь.

— Ты уже начал что-то предпринимать?

— Пока нет.

— А когда начнёшь?

— Во вторник я буду в Сент-Айвсе на аукционе по

продаже «Шасс-Маре» .

— Что это, ради всего святого?

— Французский трофей. Судно небольшое, но достаточного размера — около восьмидесяти тонн, сделано из ели. Продаётся со всем снаряжением. Его называют рыболовным судном, когда-то оно для этого и использовалось, но обводы хороши. Несомненно, оно ходило в открытое море — и скорость приносила хороший улов. Но я видел отметки на палубе в тех местах, где ставили пушки, и понял, что время от времени его использовали для каперства. Подходит для дела, которое я затеял.

— А сколько ты сможешь взять?

— Что, сардин?

— Да.

— Ну, над этим придётся поработать чуть тщательнее, но думаю, двести двадцать пять — двести пятьдесят бочек. Около того.

— Так, — кивнул Пол, — если ты, грубо говоря, получишь с бочки по восемь фунтов... Конечно, тебе нужно платить экипажу и кормить его, но всё же... Выглядит довольно привлекательно. Что думаешь, Джереми?

— Думаю, плавание, скажем, до Генуи и обратно займёт больше трёх месяцев. А ты собираешься брать груз на обратном пути?

— Я подумывал привести соль и вино.

— И то, и другое — контрабанда, — заметил Пол. — Ты же сказал, что начнешь всё с чистого листа.

— Начну, начну. Но никто в Корнуолле не осудит контрабанду, как ты её назвал. Даже капитан Полдарк и доктор Энис когда-то этим занимались.

Пол рассмеялся.

— Обычное начало «с чистого листа» для человека, разыскивающегося за два уголовных преступления.

Стивен резко ответил:

— Не забывай, Пол, что ты разыскиваешься за одно из них, а, может, и за другое тоже.

— Ладно, ладно, — успокоил их Джереми — помните: когда воры ссорятся...

Мгновение спустя Пол произнес:

— Да мы вовсе не ссоримся. Немного шутим, так ведь? Я благодарен Стивену за то, что он сделал в плимутских доках, иначе меня бы завербовали во флот.

Джереми взял свечу и пошёл положить свой мешок под брезент в дальнем конце шахты. Он вернулся с небольшой металлической чашей. Она лежала в одном из мешков, которые они забрали из сейфа. Серебряная, но крошечная, меньше трех дюймов в ширину, с двумя ручками высотой в два с половиной дюйма. По кромке были выгравированы слова: «Amor gignit amorem».

— А с этим что будем делать?

Возникла заминка.

— Переплавим, — предложил Пол.

— Слишком лёгкая, — возразил Джереми, — не окупит даже переплавки.

— Выбросим в море, — сказал Стивен.

— Немного жаль. Но думаю, ты прав.

— Ты даже не прикасался к своей доле, Джереми. Я видел.

— Не бойся, прикоснусь в свое время.

— Становись моим партнёром. У меня есть ещё одно судно. Небольшой дрифтер, примерно шестьдесят тонн. Я заказал его на прошлой неделе. Война не продлится вечно, не вечны и условия, которыми мы можем воспользоваться. Чтобы извлечь из них как можно больше, я имею в виду. Война закончится, но морская торговля — нет. Она будет расширяться. Люди, имеющие два-три судна, смогут этим воспользоваться. Если нужно, всё будет законно. Если я куплю «Шасс-Маре», то мне опять понадобятся деньги. Твои оказались бы очень кстати. Можем открыть транспортную компанию. «Каррингтон и Полдарк». Или «Каррингтон и Ко», если ты не хочешь огласки. Почему бы тебе не поплыть со мной в Италию осенью? Это настоящее приключение, не то что пойти на Силли.

— Я подумаю над этим, — пообещал Джереми.

II

Позднее в тот же день Джеффри Чарльз прогуливался у старого пруда Тренвита, когда заметил небольшую вереницу, прокладывающую себе путь по заросшей сорняками дороге. Впереди на старой кобыле ехал худой темноволосый мужчина; в нескольких шагах позади него — две низкорослых лошади, на одной сидела темноволосая женщина в сером льняном плаще для верховой езды, на другой — девочка лет двенадцати с косичками, её ножки едва выглядывали из-под кисейной юбки.

В это время Джеффри Чарльз обнимал жену, но поднял обе руки, чтобы прикрыть глаза от солнца, и тут же вскрикнул.

— Любовь моя, прошу прощения, но это же Дрейк!

Он перепрыгнул через узкий уголок пруда, прошлепал по неглубокой грязи и побежал навстречу каравану. Приблизившись, худой брюнет увидел его, окликнул своих дам и аккуратно выбрался из седла.

Мужчины встретились, а жены отстали от них на одинаковое расстояние. В нескольких футах мужчины остановились и пожали друг другу руки. Но уже через секунду Джеффри Чарльз обнял гостя, рассмеялся и расцеловал в обе щеки.

— Дрейк, Дрейк, Дрейк, Дрейк, Дрейк! — только и повторял он срывающимся голосом сквозь слезы. — Та-а-ак... После стольких лет! Мне просто не верится!

— Джеффри Чарльз! Я и сам не могу в это поверить! Неужели это ты, так возмужал и выглядишь счастливым. Дорогой, ведь ты меня позвал!

— И правда. — Они разорвали дружеские объятия, и Джеффри Чарльз за десять гигантских шагов преодолел расстояние, чтобы помочь даме спешиться. — Морвенна. Боже мой! Дорогая! — он подхватил её на руки и обрушил на неё такой поцелуй, что сдвинул её очки набекрень. — А как поживает моя гувернантка? Хорошеет, я вижу! Как же я рад снова тебя видеть! А Лавдей... — Он подошел ко второй лошади и поцеловал девочку, пока спускал её на землю. — Милая, ты так выросла, так повзрослела!

Дрейк Карн добавил:

— Прибавила в мудрости, в росте и почтении к Господу. — Но он сказал это с лёгкой улыбкой, которая обратила всё в шутку.

— Ты ещё придерживаешься этого диковинного методизма?

— В некоторой степени. Но мы принимаем его в малых дозах, не как Сэм.

— Всё хорошо понемногу, — согласился Джеффри Чарльз, — а вот любви и дружбы много не бывает. Пойди сюда, Амадора, не прячься, подойди и познакомься с моими дорогими друзьями. Дрейк, Морвенна, это моя жена, горячо любимая и уважаемая, которую я привез в Корнуолл, чтобы познакомить с вами.

Они пожали друг другу руки, Дрейк почтительно поклонился, а Лавдей сделала реверанс. Все вели непринуждённую и весёлую беседу, пока с лошадьми в поводу неторопливо шли к парадной двери. Дрейк поправился; кости плеч больше не выпирали из-под сюртука; волосы чуть поредели, но оставались такими же чёрными; на лице стало больше румянца, но, может, это просто с дороги. Морвенна казалось, совсем не изменилась; близорукая, застенчивая, замкнутая, прямо как семь лет назад, когда он навещал их в Лоо, точно такой же он помнил её и девятнадцать лет назад, когда она впервые приехала к нему в качестве гувернантки. У Лавдей была красивая кожа и чёрные волосы, как у родителей, но она находилась в том возрасте, когда детское очарование уже ушло, а юность ещё не наступила.

У парадной двери Джеффри Чарльз пронзительно свистнул. На звук с заднего двора прибежал юноша. Он удивленно поднял брови и заулыбался Дрейку.

— Будь я проклят! — вымолвил Дрейк. — Это же юный Трединник! Только не разберёшь, Джек это или Пол.

— Джек, сэр. Пол с вашим братом, сэр.

— У меня пока нет прислуги, — объяснил Джеффри Чарльз, — а есть помощники, которым я заплатил то, что они посчитали разумным вознаграждением. Джек здесь в качестве помощника.

— Ага, сэр, делаем, всё, что в наших силах, сэр. Рад вас видеть, мистер Карн. И миссис Карн тоже. И мисс Карн, надо полагать.

— Пожалуйста, проходите, — сказала Амадора Морвенне. — Джеффри Чарльз так часто говорил о вас. Вот сюда. Но вы и так знаете дом. Хорошо его помните.

— Я так рада за вас, миссис Полдарк, — сказала Морвенна. — За вас обоих.

Она оглядела маленькую прихожую, когда вошла. Морвенна чуть поежилась.

— Вы озябли? Пока ехали так далеко?

— Нет-нет. Мне не холодно, — заверила Морвенна. — Вовсе не холодно.

III

Обедали они в зимней гостиной, которую молодые Полдарки пока использовали в качестве столовой. Первый вечер Полдарки провели в большом зале — ради забавы, любви, развлечения и интимной близости; когда же наконец спустились на землю, комната показалась им слишком большой для двоих.

Все старались показать себя с лучшей стороны, каждый слишком явно хотел говорить и вести себя правильно. Джеффри Чарльз выглядел излишне радушным, Морвенна, не самый хороший собеседник, прилагала огромные усилия, чтобы вступить в разговор; только Лавдей прощалось молчание. Морвенна хотела подняться и помочь Мод Трединник, жене Джека, которая прислуживала за столом. Амадора беспокоилась за еду, приготовленную Энн Боттрелл, женой Неда Боттрелла из Грамблера; но Джеффри Чарльз был непреклонен с каждым, кто пытался суетиться за столом. Всем следовало сидеть и ждать, и точка. И, наконец, свершилось. Вино вкупе с едой постепенно расслабило нервы, разрядило атмосферу, помогло подлинной доброжелательности выйти наружу.

— Мы устроим большой праздник, — сказал Джеффри Чарльз. — Настоящее пиршество. Я подумал, что сначала это будет по случаю новоселья, когда всё зайдут отпраздновать наше возвращение. А затем устроим просто домашний праздник. Но потом стало совершенно очевидно, что если нам не хочется, чтобы кто-нибудь из гостей провалился под половицы или какая-нибудь впечатлительная дама обнаружила крысу, решившую полакомиться её фруктовым силлабабом, то лучше подождать. Стало быть, остаётся самый обычный праздник, который мы проведём за неделю до отъезда. Или устроим праздник пораньше, в самый разгар пребывания, пока мы не устанем от вас и не растеряем радушие. Сколько времени ты можешь здесь пробыть, Дрейк?

— Здесь? Ох, даже не знаю. Тебе бы хотелось, чтобы мы остались надолго?

— Как можно дольше. Пока вам тут хорошо. Ты ведь знаешь, как мне хочется, чтобы вы оба, все вы, остались здесь и позаботились о доме в наше отсутствие, чтобы зажили вместе с нами, когда мы вернёмся навсегда. Наверное, это неосуществимая мечта, я прав? Ты прочно осел в Лоо?

Дрейк взглянул на Морвенну. Та молчала.

— Пока что мы живем в Лоо, Джеффри Чарльз. Там теперь наш дом... Но это не значит, что мы будем редко видеться с тобой или не навестим Тренвит, если захочешь. Поездка долгая; мы выехали в четыре утра; но если капитан Полдарк одобрит, другой капитан Полдарк, то тогда можно иметь два дома сразу, а один из них тот, где вы с миссис Полдарк будете когда-нибудь жить.

— Ну разумеется, — согласился Джеффри Чарльз, и поскольку не мог дотянуться до Дрейка через стол, то похлопал Морвенну по руке. — Понятно. А я всегда об этом мечтал... ты ведь знаешь... Но пока-то вы останетесь?

Морвенна улыбнулась ему.

— Насколько пожелаешь, насколько вы оба пожелаете.

— Мы всё равно собирались сюда приехать, — сказал Дрейк, — но у нас появился внезапный заказ на судно для ловли скумбрии, он поступил почти в тот же день, когда пришло письмо, где ты сообщаешь потрясающие новости о возвращении домой. Это задержало меня, поскольку заказ оказался срочным, а молодой человек пожелал, чтобы менее чем через пару месяцев судно было готово к эксплуатации. Я остался, чтобы проверить законченные чертежи и деревянный каркас. Я могу там понадобиться только через пару недель, а пока работы им хватит.

— Ну что ж, тогда давайте хорошо проведём эти две или три недели, — улыбнулся Джеффри Чарльз и провёл пальцем по линии усов. — Так необычно: когда я видел тебя в последний раз, ты становился отличным колёсным мастером. Теперь же всё изменилось, и ты стал судостроителем.

— Благодаря другому капитану Полдарку — Россу. Представляешь, прошло уже столько времени, а мне всё так же трудновато называть его по имени.

— Значит, мы в одинаковых условиях, потому что хоть он на самом деле мой кузен, я всегда называл его дядей, и каждый раз, как открываю рот, едва успеваю себя поправить!

— Думаю, мне следует сообщить ему о новом судне, которое я взялся построить для того юноши. Клоуэнс была обручена с молодым человеком по имени Стивен Каррингтон? Юношу, который приехал ко мне в Лоо, зовут Стивен Каррингтон. Мне любопытно, это тот же самый человек?

 

Глава восьмая

I

Вернувшись ранним утром после очередной вылазки, Джереми увидел, что мать уже на ногах. Пока он переходил по дощатым мосткам к дому, та вышла из парадной двери с ведром воды.

Ещё задолго до восхода солнца свет окутал землю и море, за которое цеплялись клочки тумана, напоминающего нагретое в кастрюле молоко для получения сливок. Ветерок подует позже, а пока стоял штиль.

— Ты сегодня рано встал, любовь моя, — отозвалась Демельза.

— О тебе можно сказать то же самое, мама. Ты поливаешь цветы?

— Нет. — Она заглянула в ведро. — Пока на листве есть роса — самое время ловить улиток. Если залить их морской водой, они сразу сдохнут.

— Отец уже встал?

— О да. Во дворе. Сегодня мы начинаем работу на Длинном поле.

— Ясно. Хороший урожай? — Именно это ему следует спрашивать, решил Джереми.

— На верхней части — так себе, но внизу очень приличный.

— Стало быть, лишняя пара рук не помешает?

— Можно даже не спрашивать.

— Что ж, сперва я схожу в Лежер и узнаю, всё ли там благополучно. Когда завтракаем?

— Через полтора часа.

— Тогда позволь мне испробовать силы в убийстве слизняков. Вижу, у тебя есть перчатки. Я не против улиток, но слизняков трогать голыми руками как-то неприятно.

— Тогда бери только улиток.

— Не вижу ни одной!

— А ты присмотрись повнимательней.

Мать с сыном присели на корточки у шток-розы. Джереми близоруко вглядывался в высокую зелень и вдруг услышал хруст под ногой и обнаружил первую улитку. Оба рассмеялись.

— Только наступая на них, я могу их заметить! — смеялся Джереми.

— Принесу-ка я тебе очки деда, — предложила Демельза.

— Не знал, что у него были очки.

— Они в ящике стола в гостиной. Я примеряла их в том году, когда перед рождением Гарри с моими глазами стало твориться что-то смешное, но они не помогли.

— Не знал, что ещё и с твоими глазами творилось смешное, вдобавок ко всему остальному.

— Ну теперь с ними всё в порядке, — сказала Демельза, с отвращением снимая жёлто-бурого слизняка с обратной стороны камня. — А как это понять — «вдобавок ко всему остальному»?

— Так ведь ты серьезно болела, мама, даже если теперь эта мысль кажется тебе возмутительной.

— Наверное, решила, что семья стала для меня слишком непосильной ношей!

— В особенности недавно родившийся член семьи. Как он?

— Капризничал ночью. Но теперь он об этом и думать забыл.

Несколько минут они спокойно продолжали свое занятие. Затем переместились к анютиным глазкам. Джереми стал рассказывать:

— Пару недель назад я получил письмо от одного человека, который интересуется паровыми механизмами, какой-то доктор. Не знаю, может, просто чудак. Предложил встретиться в Труро в любую среду. Я пока не ответил.

— Почему?

— Не могу решиться.

— Разве тебе есть что терять?

Джереми рассмеялся.

— Целый день потеряю. Сказать по правде, за последние дни я так и не смог пробудить в себе большого интереса к этой теме.

Демельза села на корточки и внимательно посмотрела на него.

— Или интереса к любой другой теме?

— Похоже, так оно и есть.

— Что случилось в Рождество?

— В Рождество?

— Примерно в то время. Когда родился Гарри.

Он повернул цветок анютиных глазок.

— Кто-то успел его подъесть.

— Гусеница, похоже... Да, точно. Только какая-то мелкая.

— Ты очень многое замечаешь, мама, — сказал Джереми.

— И не только гусениц.

— Знаю.

— Так не расскажешь?

— Не могу. Но не беспокойся.

— А меня это беспокоит. Когда мой старший сын вдруг кажется таким потерянным. Это как-то связано с Кьюби?

Джереми покраснел.

— Раньше — да. Мне тошно от того, как я живу, а помимо отвращения есть и кое-что другое. Мне... кажется, у меня просто чёрная полоса. Тебе надо просто немного подождать.

— Тебя уже не так сильно волнует Уил-Лежер.

— Не так, как раньше. — Его голос изменился. — Но не тревожься. Это всего лишь лёгкая хандра. — Он похлопал её по пояснице. — Всё будет хорошо.

— Как бы не так.

— Ну и ну, а ты вспомни себя, когда носила Гарри! Мы ведь только что об этом упоминали.

— Но ты не носил Гарри, любовь моя. А какой ношей ты обременён?

Послышался всплеск, поскольку Джереми наконец нашёл улитку и кинул её в воду.

— Невзирая ни на что, — ответил Джереми, — я только с тобой могу нормально поговорить. Интересно, почему.

— Даже не представляю.

— Как же отцу повезло!

— О-хо-хо, благодарю. Но долгое время он порой желал другую.

— Знаю. Глупо с его стороны.

— Ох, она была хороша. Куда лучше, чем я могла себе даже представить.

— Что ж, полагаю...

— Да, всё давно закончилось. Страдания и счастье...

— Ох, мама, не говори так!

Она обследовала другой камень, но там было пусто.

— Я не совсем это имела в виду. Скорее всего, я лишь хочу сказать...

— Что всё проходит? Да. Но разве не нужна беспристрастность — предельная беспристрастность, чтобы прийти к такому заключению? Глядя свысока на бедных изворотливых созданий, мы думаем: «Я не такой, как они!» А по прошествии времени уже думаем: «Я был таким же!»

Демельза глядела в ведро.

— Тут есть парочка изворотливых созданий, которые мне не нравились... Джереми, почему бы не ответить этому доктору и узнать, что он скажет? Самое худшее, что случится, как ты сказал, это потраченный впустую день.

— Я могу пострадать, — пошутил Джереми. — Может, он чокнутый и считает, что поршни растут на цветочной клумбе.

— А разве не так?

— Для тебя точно они там выросли бы. Завтракать ещё не пора?

— Слизняки считают так же.

— Ладно. Ладно. Останусь ещё ненадолго.

II

В среду выдался душный день с редкими осадками, которые едва смачивали булыжные мостовые в Труро. На улицах города было не протолкнуться из-за торговли, кругом мычали коровы и блеяли овцы. Скотоводы шептались по углам; гуртовщики расталкивали стада; попрошайки стояли в сточных канавах рядом или почти в речке, им едва хватало места, чтобы просить подаяние. «Красный лев» был забит шумными выпивохами.

Только что пришли новости из Европы: после великой победы при Витории Веллингтон двинулся дальше, во второй раз пытается взять крепость Сан-Себастьян и, вероятно, возьмёт её штурмом. Его войска растянуты вдоль всех Пиренеев и намерены вторгнуться во Францию. Росс запомнил день, когда Джордж Каннинг в Палате предсказал, что наступит время, когда британская армия посмотрит на Францию с высоты Пиренеев. Тогда многие члены парламента встретили такое заявление оскорбительным смехом. Что ж, с тех пор прошло уже почти пять лет.

Но Веллингтон пока выжидал. В мае Наполеон, быстро оправившийся после зимних поражений, с армией, в которой шестнадцать передовых батальонов состояли из юных новобранцев, одержал решительную победу над фельдмаршалом Блюхером и немцами в сражении при Лютцене и следом за этим при Бауцене; последняя победа стоила большого количества оружия и людей, но имела жизненно важное стратегическое значение, чтобы заставить союзников Британии перейти в оборону; и тогда, по-прежнему сталкиваясь с набирающими силу врагами и обладая сомнительными друзьями, он согласился заключить перемирие в Пойшвице, которое кое-как продлилось с четвёртого июня по десятое августа. В ходе переговоров в Дрездене Наполеон оспаривал сроки, но явно готовился к возобновлению войны. Как только перемирие закончилось, он бросил армию на Блюхера, в надежде застать его врасплох. Ходили слухи о другом сражении под Дрезденом, но исход был пока не известен.

В городе ходили разговоры о кораблекрушении в тумане у мыса Лизард: судно с оловом шло по Ла-Маншу, пропало пять человек; также судачили о музыкальном фестивале, который состоится в Зале для приёмов в следующий вторник, где главным гостем должна стать знаменитая мадам Каталини; ещё говорили об организации Общества судебного преследования грабителей, созданного под руководством мэра Труро, мистера Пола; говорили о неурожае, о прискорбно низких ценах на олово.

Джереми прошел во второй зал и заговорил со знакомым буфетчиком.

Тот вытер рот рукой.

— Ох, сэр, мистер Полдарк. Как поживают капитан и его супруга? Надеюсь, преотлично. Он теперь редко сюда захаживает. Доктор Гарнер? Ну конечно, если не ошибаюсь, он вон там сидит, сэр. Доктор Гарнер там, сэр. В жёлтом сюртуке, видите? Только что поднялся, сэр, и направляется сюда.

К ним приближался, проталкиваясь через пьяную толпу, молодой человек среднего роста, крепкий, темноволосый, с пухлыми губами и тяжёлым взглядом. Джереми огляделся, но больше никого не увидел.

— Полдарк, — с улыбкой произнес юноша и протянул руку. — Очень любезно с вашей стороны было прийти.

Джереми уставился на него, протянул руку, но от изумления едва её пожал.

— Гарнер? — спросил Джереми. — Доктор Гарнер?

— Можно сказать и так.

— Но... ты же не Гарнер. Ты Герни!

— Верно, верно. Не стану отрицать. И даже пытаться. Что ж... — юноша покраснел под пристальным взглядом Джереми. — В последний раз мы виделись четыре года назад, и я подумал... — он помедлил. — Что ж, я был на два класса моложе тебя. У Хогга. Помнишь старика Хогга? Знал свой предмет. Не такой уж и скверный преподаватель.

— Но при чем здесь Гарнер? — настаивал Джереми.

— Позволь сначала заказать тебе выпивку. Эль здесь отличный. Пока я ждал, уже успел выпить кружку. Можно мне...

— Так почему Гарнер? — не унимался Джереми.

— Сказать по правде, я решил, что ты не придёшь, если я назовусь Герни! Думал, ты, наверное, запомнил меня пятнадцатилетним и решишь — боже ты мой, зачем мне вообще с ним разговаривать?

Высказывание настолько точное, что Джереми поймал себя на улыбке. Он помнил Герни по средней школе в Труро; смышлёный и нахальный мальчишка двумя классами моложе, он был вечной занозой старшеклассников из-за сообразительности и склонности к спорам. Томас Хогг, директор школы, выделял его, и это не вызывало расположения у других, но Герни умудрялся избегать любой травли. По правде сказать, Герни не особо пришелся Джереми по душе уже хотя бы потому, что слишком умничал. Понятно, получи Джереми письмо под истинной подписью, то и ответил бы на него совсем иначе, если бы вообще ответил.

Не найдя разносчика, Герни пробился к стойке и вернулся с двумя полными кружками.

— Вон там есть два места. Я положил на них трость. Что думаешь, говорят, Австрия объявила войну Франции. Ну наконец-то! Думаешь, это многое изменит?

— Сомневаюсь, что можно на них полагаться. Если Наполеон внезапно нагрянет к вратам Вены, те мгновенно запросят мира.

Герни со смехом уселся.

— Вот так везенье!

И оба выпили.

— Ты ещё не поступил на службу в армию?

— Пока нет.

— Я тоже, — сказал Герни. — Куча народа умеет стрелять, а вот создать пушку может не каждый. Скажи, Полдарк, с чего ты начинал опыты с паровым экипажем и как далеко продвинулся?

За выпивкой Джереми сначала не стал вдаваться в подробности, поскольку был слишком раздосадован.

— Кое-что мне рассказал Эндрю Вивиан — всё, что знал. Дважды я виделся с Тревитиком, как указывал в письме. Он меня обескуражил, как ты говоришь, но разве он не прав? Я бы не посмел сомневаться в великом человеке касательно паровой техники, но только в разработках. Ведь на практике он так и не добился великого успеха.

Постепенно Джереми разговорился. Похоже, всё, что Герни написал ему в письме, оказалось правдой. Едва исполнилось двадцать, а в Уэйдбридже он уже стал младшим партнером доктора Эйвери, у которого сейчас было неладно со здоровьем. По этой причине Герни решил, что несёт ответственность за половину практики. Джереми поинтересовался, сколько книг он успел изучить за недолгую жизнь, есть ли у него практический опыт. Если заболеешь, то будешь ли рад мальчишке, который измеряет твой пульс и делает кровопускание, выписывает лекарства или травяной настой, чтобы унять боль, даже если даёт при этом мудрый совет?

Его одолевали всё новые вопросы. Рассказывал ли Герни своим больным о Тревитике и своем интересе к паровым машинам? Если судить по его случайно брошенной фразе, то больные — даже те, кто постарше — вроде готовы всецело на него положиться.

Энергичность Герни загипнотизировала Джереми, по меньшей мере, пленила. И уже совсем скоро они стали спорить. Герни заявлял, что колёса паровой машины не могут сами по себе обеспечить должного сцепления с дорогой. Когда на них передается энергия, доказывал Герни, они начнут просто вращаться по кругу, взметая искры, но экипаж останется на месте. Джереми привёл в пример экипажи с 1801 по 1808 год, которые проехали без трудностей, и сцепление оказалось достаточным. Герни ссылался на другой опыт Тревитика, когда машина достигла подножия холма, остановилась, и когда возобновила работу, то стала просто вращать колесами, ни на йоту не поднявшись при этом на возвышенность.

Таким образом, его мысль заключалась в том, что любой успешный и надёжный экипаж будущего должен на первых порах подталкиваться стойками, которые одновременно с колёсами помогают экипажу сдвинуться с места. Герни готов признать, что когда экипаж сдвинется с места, то стойки можно будет убрать, а колёса продолжат движение. Но всё равно на подъёме необходим дополнительный рычаг.

По мере обсуждений и споров в Джереми вновь стал разгораться угасший за год свет. По правде сказать, он ещё никогда в жизни не беседовал с близким по духу человеком. Дуайт Энис одалживал ему книги. Он прочёл всё, что только можно раздобыть. Переписывался с авторами. С Тревитиком по поводу паровых машин он говорил всего один раз. Весь период, когда он тайно ездил в Хейл, в литейный цех Харви, его единственным союзником был Бен Картер, который немного разбирался в некоторых практических вопросах, и Пол Келлоу, обладающий острым умом, но недостаточным воображением.

У этого же человека всего хватало с избытком. Невзирая на изначальную предвзятость, несмотря на всё уныние последнего года, Джереми вновь захватило старое увлечение. В разговорах за пивом и пирогом с кроликом они просидели два часа. Герни первым сказал, что ему уже пора.

— Похоже, мы только начали, Полдарк. Нам надо снова поскорее встретиться. И раз ты более свободный художник, нежели я, почему бы тебе не приехать в Уэйдбридж? Таким образом, время, которое я потратил бы на поездку, мы провели бы за плодотворным обсуждением.

Джереми раздумывал.

Герни продолжил:

— Разумеется, лучше встретиться в Хейле; но это тоже для меня далеко, пока болен доктор Эйвери. А между тем... Та машина, что ты соорудил... — он умолк.

— Что ты хочешь сказать?

— Что ж, то, что осталось в Хейле, если та построенная машина бесполезна, если Тревитику стоит верить, а по таким вопросам я склонен безоговорочно полагаться на его мнение, извини, Полдарк, если покажусь грубым, но разве ты не сам так сказал? Пока не найдется подходящий котёл... Он сказал, что нарисует схему нужного котла?

— Нарисовал примитивный карандашный набросок. Это наводит на мысль, даёт общее представление.

— Так почему бы тебе на следующей неделе не привезти набросок в Уэйдбридж? Переночуешь там. У моей хозяйки найдется комната, не сомневаюсь. Или переночуем в моей.

— Я приеду на день, — согласился Джереми. — В следующую среду, если тебе удобней в этот день.

— Привези всё, что можно. А я покажу тебе кое-какие опыты, которые провожу на морском песке. Я родился на берегу моря, знаешь ли. Считаю, что содержание извести в песке ещё предстоит оценить в полной мере.

Пока Джереми ехал домой, его ум вновь работал в давно забытых направлениях. Герни — при крещении ему дали странное имя Голдсуорти — Голдсуорти Герни изменился до неузнаваемости со времён их первой встречи: для двадцати лет подобная зрелость ума просто ошеломляла. По натуре ли он чудак или просто стал таким? У него какие-то безумные предложения; эта болтовня о морском песке; он набросал кучу вариантов. Он и на деле таков, или всё просто на словах? И всё же здравый смысл в его словах был. Сотрудничество помогло бы восполнить то, чего не хватало каждому в отдельности.

И ни одного упоминания о деньгах, поэтому Джереми решил, что Герни происходит из приличной и обеспеченной семьи. В отличие от Пола и Бена, этот юноша мог выделить средства на постройку машины. Они разделят расходы пополам. Все, что было у Джереми, помимо доходов от Уил-Лежер, которые он только недавно стал получать, покоилось в мешке, спрятанном в шахте «Лестницы Келлоу». Значит, всё не зря? Если куда и можно вложить его долю украденного, так именно сюда.

 

Глава девятая

I

Стивен Каррингтон, возвращаясь из Сент-Айвса, заглянул в трактир «Лиса и виноград», чтобы дать лошади отдых и немного перекусить. Облака пронизал тусклый свет, приближался закат. Постоялый двор на почтовом тракте больше зависел от проезжающих путешественников, чем от немногочисленного и бедного населения окрестностей Часуотера и Сент-Дея. Этим вечером в трактире было тихо, и Стивен почти не обратил внимания на темноволосого молодого человека в дорогом сером костюме для верховой езды, беседовавшего с симпатичной разносчицей.

Стивен ощущал усталость и ликование одновременно. Он заказал пирог из дичи, подозревая, что тот окажется старым и чёрствым, но его это мало заботило. Однако, когда тот самый юноша, пригнувшись, чтобы не удариться о стропила, подошёл к его столу, Стивен насторожился. Быть случайно узнанным — единственное, чего он сейчас опасался в Корнуолле.

— Добрый вечер! — произнес молодой человек. — Вы, кажется, Стивен Каррингтон?

Стивен разглядел худощавое лицо, сверкающие чёрные глаза, слишком узко посаженные, аристократический нос и улыбку.

— Да, конечно, — ответил он. — А вы...

— Валентин Уорлегган. Мы встречались в Нампаре в прошлом году, когда умерла та девушка. И позже, на скачках в Труро.

— Конечно! — повторил Стивен, но теперь с осторожностью. Одно это имя таило опасность.

— Местный бренди — настоящее пойло! — сказал Валентин. — Как насчёт разделить со мной вот эту бутылку?

— Что ж, спасибо, — сказал Стивен. Больше говорить не стоило. Насколько получится, Стивен хотел избежать малейших ошибок на этой встрече.

Валентин выдвинул стул и сел. Стало ясно, что это не первая его бутылка за сегодняшний вечер.

— Только что был в вашем районе, нанёс несколько визитов. Это всё ещё ваш район, я надеюсь?

— Я жил в Бристоле некоторое время, но отныне, надеюсь, мой дом здесь, в Корнуолле.

Валентин потребовал второй стакан, и когда его принесли, плеснул туда бренди и толкнул его через стол. — Попробуйте-ка это! И скажите, что думаете!

— Ммм... очень неплохо!

— Когда мы виделись в прошлый раз, вы были помолвлены с моей очаровательной кузиной Клоуэнс. Потом уже нет. Что пошло не так? Я было пристал к Клоуэнс с расспросами, но она не была расположена беседовать.

— Это личное, — сказал Стивен.

— Ну разумеется.

Повисла тишина.

— Её родители всегда были против нас, — сказал Стивен. — Знаете, в кулаке её держат.

— Не сказал бы. Из всех известных мне девушек я именно ей приписал бы наличие собственных взглядов.

В груди Стивена шевельнулся червь неприязни к этому молодому человеку.

— Что ж, так вышло.

Принесли пирог. Стивен разрезал его, вдыхая дымящийся аромат. Валентин преследовал взглядом разносчицу.

— Симпатичная малышка. Хорошенькая, да?

Стивен хмыкнул. Она и правда была довольно красива, но лично он не посмотрел бы её сторону дважды.

— Девушки этого сорта, как правило, очень просты, — сказал Валентин, размышляя над своим стаканом. — Легко подцепить... и расстаться тоже легко. Но стоит немного переусердствовать, и они в тебя вцепятся. В первый год обучения в колледже Святого Иоанна у меня была одна малышка. Боже, сущая пиявка! Стоило ей получить приют в моей комнате, как ей сразу перестало нравиться за её пределами, и мне пришлось приложить немало сил, чтобы от неё избавиться.

Пирог был отличный, бренди согревал душу, и у Стивена снова поднялось настроение.

— Конечно же, я не отрёкся от Клоуэнс, — заявил он.

— Неужели? Впрочем, у такого упорства есть свои достоинства. Хотя, как я уже сказал, Клоуэнс себе на уме.

— Этот парень, Том Гилдфорд — ведь он ваш друг?

— Это я их познакомил. Совершенно случайно, честное слово.

— Если она ему так нужна, что же он не приезжает?

— Его мать тяжело больна. Он передавал свои сообщения через меня. Ну и писал, конечно.

— Наверняка у него есть деньги.

— Его семья не стеснена в средствах.

— Это не совсем одно и то же. А впрочем, неважно, может, и у меня вскоре деньжата заведутся, недолго ждать. Я только что купил судно.

Валентин неохотно оторвал взгляд от разносчицы.

— Женщины меня завораживают, — сказал он. — Гипнотизируют. Есть в них тайна, которую я должен раскрыть. И пусть разгадка всегда одна и та же, это не имеет значения, пока я её не разгадаю. Стоит тайне исчезнуть — и мой интерес гаснет. Очень жаль. Многие говорят, что мне невозможно угодить. Но только когда я даю им отставку, не раньше!

— А это так?

— Чёрта с два, клянусь, вовсе нет! Да и им не на что жаловаться, просто потом они хотят чего-то большего. Так называемые «отношения». Меня подобное совсем не интересует. Я хочу одного — украсть их секрет. Я словно вор — всегда не прочь взломать какой-нибудь сейф.

Стивен поморщился.

— Давай, давай, допивай бренди.

— Или словно пчела, желающая украсть их мёд. Ни сейф, ни цветок не способны заинтересовать меня надолго. Удовольствие — в самой краже!

— Знаю, о чем ты! — сказал Стивен и принялся доедать пирог. Второй стакан бренди тоже опустел.

— Значит, ты не так уж беден, — сказал Валентин.

— Что?

— Покупка корабля. Ты не так беден.

— Умер мой бристольский дядя. Я узнал, что он болен, когда было уже слишком поздно. Он оставил мне небольшую сумму.

— Что за судно?

— Французский трофей. Нужно будет приспособить его для местной торговли. А ещё одно строится.

— Где?

— В Лоо.

— Какая верфь?

— «Блюитт и Карн».

— Не тот ли это Карн, шурин Росса Полдарка?

— Да. А какая разница?

— Да никакой. Значит, скоро станешь состоятельным человеком.

— Впереди ещё долгий путь. Это только начало.

Пирог прикончен. Стивен поковырялся в зубах.

— Тебе надо встретиться с моим отцом. Он отличный образец для предприимчивых молодых людей. Меня, к сожалению, он считает предприимчивым не в должном направлении!

— Твой отец слишком крупная птица для таких, как я.

— Да, может быть. Хотя кто знает? На прошлой неделе он сообщил, на ком я должен жениться... — Валентин пролил на стол немного бренди.

Стивен уставился на него.

— И как ты, доволен?

— Я доволен, что немедленно жениться не придётся — и даже публично обручиться. Остается расставить несколько точек над «i», уладить кое-какие незавершённые дела.

Стивен продолжал смотреть на него в упор.

— Ты говоришь о брачном контракте?

— Думаю, можно и так назвать.

— Богачи женятся на богатых, так было всегда. Кто без денег и титула — вечно в проигрыше.

— Не всегда, друг мой, не всегда.

— Кто же эта счастливица?

Валентин снова пролил бренди на стол.

— Слышал последние новости из Европы? Стоит нам только найти повод для радости, как Коротышка Капрал вытаскивает из мешка очередное чудо. Говорят, обратив в бегство Блюхера, он разгромил Шварценберга в Дрездене. Двадцать пять тысяч человек попали в плен, потеряно тридцать орудий и сколько-то знамен. Этого человека не удержать.

— На это я и рассчитываю, — заявил Стивен.

— Что?

— Думаю, война ещё не закончена. Продлись она ещё год или два — мне это на руку.

— Ты не рассказал свой план.

— Туда-сюда, по морям...

— Как называется твоё судно?

— «Шасс-Маре». Знаешь, что это значит?

— Чёрт возьми, понятия не имею. Это означает «Корзина для рыбы»?

— Один человек в Сент-Айвсе сказал мне, что так французы называют люггеры. Я сохраню это имя на случай, если вдруг окажусь во французских водах.

— Приватирство, я так понимаю?

— Не совсем. Вернее, не хотелось бы, чтобы до этого дошло.

— Сражаться с французами! — Валентин положил локоть на стол. — Мой сводный брат без ума от этого. Вот уж не могу этого понять. Кстати, я только что их навестил — среди прочих. Он привёз домой восхитительную жёнушку. Испанку. Что скажешь? А с каким благородством она держится — потрясающе! Боже ты мой, последние шесть или семь лет он играл со смертью. Теперь он женился на девушке с достаточным приданым, чтобы жить комфортно. Они трудятся день и ночь в заброшенном старом особняке, чтобы снова вернуть его к жизни... в доме, где я родился... где так долго жила моя мать... в доме, который я рад был бы унаследовать... — Валентин вздохнул и оторвал взгляд от девушки за барной стойкой. — Но Джеффри Чарльз помышляет лишь о том, в смысле, в ближайшем будущем, когда они вступят в права на дом и придадут ему пристойный вид, чтобы вернуться обратно, воссоединиться с Веллингтоном и сражаться с французами! Это выше моего понимания... Я так скажу: у нас только одна жизнь, и пусть другие играют в эти игры. Чего стоит слава, если она принесёт с собой смерть или увечье? Разве может она сравниться с обладанием женщиной — с её обнажённым плечом или грудью?.. Не сомневаюсь, что Наполеон — плохой любовник. Наверняка всё время думает о боевых знамёнах.

Стивен открыл кошелёк и отыскал монетку, чтобы заплатить за еду.

— Ты играешь в фараон? — вдруг спросил Валентин.

— Что?

— Фараон, карточная игра.

— Давненько не приходилось.

— Кому не везёт в любви — повезёт в картах!

Стивен внимательно посмотрел на него.

— Мне обычно не везёт.

— Заезжай ко мне в Кардью. Мы часто собираем узкий круг игроков.

— Ставки, должно быть, слишком высоки.

— Мы играем больше для удовольствия, чем для выигрыша.

— Неужели?

— К тому же обещаю познакомить тебя с парочкой весёлых девчонок, которые отвлекут от размышлений о давно потерянной любви.

— В Кардью?

— Нет, ради этого удовольствия нам придётся снова выехать, — усмехнулся Валентин. — Как насчёт следующего понедельника?

Стивен обдумывал предложение. Ясное дело, это не просто пустая вежливость. Он не был уверен, что может полностью доверять этому молодому человеку. Странное, совершенно неожиданное приглашение. Однако Валентин обладал репутацией человека общительного, если не сказать эксцентричного. Про него так поговаривали. А если отказаться? Если приглашение искреннее, то оно может привести к многообещающим возможностям. Какой тут риск, кроме того, которого он до сего дня благополучно избегал в Корнуолле — что его случайно узнают? И этот риск с каждым месяцем уменьшался.

— Спасибо, в котором часу?

— Около пяти. Ты же теперь сам себе хозяин? Забросил свою мельницу?

— Да, ещё весной.

— После смерти дяди?

— Верно, — проговорил Стивен, — после смерти дяди.

II

На следующий день по пляжу Хендрона скакали три всадника: Клоуэнс Полдарк на Неро, Джеффри Чарльз Полдарк на Баргрейве и Амадора Полдарк на Заре. Они добрались до Тёмных утесов, где Клоуэнс показала Святой источник, а теперь компания находилась на полпути к дому.

— Вот чего нам не хватает в Тренвите! — прокричал Джеффри Чарльз.

— Здесь недалеко! Можете ездить сюда, когда захотите, без моей помощи!

— Когда начнется сезон охоты?

— Только через месяц!

— Знаешь, я участвовал в охоте в детстве, но никогда не мог запомнить, когда она начинается.

— А почему ты спрашиваешь?

— Просто Харриет, леди Харриет, одолжила нам этих лошадей, пока мы здесь. Наверняка захочет их вернуть, когда откроется сезон.

— Не думаю, что вам нужно беспокоиться, — прокричала Клоуэнс. — У неё довольно большая конюшня. — Она слегка натянула поводья, чтобы позволить Амадоре догнать их. — Я почти не встречалась с леди Харриет, новой женой сэра Джорджа, поэтому совсем её не знаю. Она тебе нравится?

— Ya lo creo! Она так добра, так великодушна!

Джеффри Чарльз рассмеялся.

— Думаю, нам обоим она нравится, особенно Амадоре, потому что говорит по-испански. Но Амадоре и мой отчим Джордж понравился!

— Почему бы и нет? Он не сделал мне ничего дурного!

— Возможно, ты чувствуешь притягательность исходящего от него зла. Говорят, юным девушкам нравятся мерзавцы, — с чувством проговорила Клоуэнс.

Амадора выглядела озадаченной, и Джеффри Чарльз прокричал ей испанский перевод.

— Вот как. Но я не вижу в нем зла — пока что. Джеффри Чарльз должен рассказать мне о нём, но это другое дело.

— Когда я впервые встретила его, мне стало его жаль, — сказала Клоуэнс.

— Ты никогда не жила под его гнётом, как я в детстве. Уверен, это бы изменило твои чувства, — добавил Джеффри Чарльз.

Лошади перешли на медленный шаг. Все устали после долгого галопа по мягкому песку. Тени двигались вместе с ними, на пару шагов впереди. Из трубы Уил-Лежер на утёсе лениво шёл дым. Другая полоска дыма поднималась от костра, ближе к Нампаре. Вдали грохотало море. В небе порхала стайка скворцов.

— Отлично, тогда лошади наши, пока мы не вернёмся в Испанию. Должно быть, уже скоро, — сказал Джеффри Чарльз.

— О нет! — воскликнула Клоуэнс. — Вы же только что приехали! Амадора, ты должна его уговорить!

Испанка выпустила поводья.

— Могу ли я его убедить? Не знаю. Должна ли? Он военный.

— Мы устроим небольшой приём в субботу вечером. А потом, думаю, вскоре отправимся в путь.

— Ты совсем как мой отец, — сказала Клоуэнс после некоторых раздумий.

— Сочту это отличным комплиментом! Где он сейчас?

— Папа? Утром уехал в Редрат. Вот-вот должен вернуться. Вы останетесь на обед?

— Спасибо, но в Нампару собирались заехать Дрейк и Морвенна, наверное, они уже там. Мы не можем...

— Тогда непременно оставайтесь! Я сильно удивлюсь, если мама не уговорит их остаться. — Клоуэнс прищурилась. — Это костёр? Прямо перед нашим садом... Ох, вероятно... — она повернулась в седле к Амадоре. — Сегодня окончание сбора урожая. В вашей стране наверняка есть такой же праздник. Думаю, они уже закончили и распивают наш эль. Они посидят немного и, может быть, немного споют, а вечером все разойдутся по домам.

Приблизившись, три всадника увидели группу фермеров, сидящих на земле, отделяющей сад Нампары и ступеньку через изгородь от края песков. Этот кусок бесплодной земли зарос чертополохом, мальвой и зарослями прибрежной травы. В центре был грубо свален в кучу плавник, прибитый к берегу последними приливами, а также кусты утёсника для растопки. Клоуэнс разглядела там мать и нескольких домашних слуг.

— Проедем здесь, — сказала она остальным, повернув лошадь прочь от пляжа, где утёсы Уил-Лежер уступали место низким песчаным дюнам. Она понимала, что, появись у костра три всадника, работники поднимутся, смутятся и растеряют добрую половину веселья. Лучше им добраться до дома, а потом, если захотят, они могут прогуляться к костру, оставив лошадей, чтобы никого не смущать.

III

В этом году на Длинном поле вырастили овёс. Росс решил, что одного поля пшеницы, размером поменьше, возле коттеджа Рис, будет достаточно вместе с остатками последнего урожая. Демельза попросила высадить по краю Длинного поля рядок картофеля, и его выкопали в конце прошлого месяца. Теперь последний сноп овса был сжат, связан и оставлен сушиться на несколько дней до молотьбы. Как обычно, на жатву привлекли с полдюжины дополнительных рук, и эти люди вместе с основными работниками фермы составляли те шестнадцать человек, что сидели вокруг костра, попивая пиво, которое им прислала Демельза, а потом и сама вынесла ещё немного. Жечь костер не было традицией, но та коряга сама напросилась, да и казалось, что расположиться вокруг огня уютнее, даже солнечным днем. И, ясное дело, хотя все работники были мужчинами, женщины из Меллина тоже присоединились к компании, а кое-кто пришел из Нампары — поглазеть, послушать, поболтать и похихикать.

— Припозднились мы в этом году, — жаловался Кэл Тревейл Мастаку Томасу, одному из временных работников. Две недели с Михайлова дня, а ещё не все поля убрали.

— Дык всё у нас так, — Мастак хлебнул эля и вытер рот тыльной стороной ладони. — Сардины, значится, пришли в июле, но в Сент-Айвсе всех повыловили — всех на здешнем побережье, и нам ничегошеньки не осталось. Глядь, опять достанут их раньше, никогда им сюда не доплыть.

— Сдаётся мне, тогда б ты тут не торчал, — Мозес Вайгас бочком придвинулся ближе.

— Не торчал бы, уж будь спокоен. Но тут состаришься, пока дождёшься улова. А если в скором времени не удастся выловить косяк-другой, нам не поздоровится.

— Брат-то, наверное, тоже там?

— Какой брат?

— Джон, понятное дело.

— Целыми днями пропадает.

— А что слышно про твоего второго братца? Певуна? Что там за сплетни насчет миссис Поуп? Не рассказывал он чего?

— Певун помалкивает в последнее время.

— Слыхал я, стряслось у них чего-то, — сказал Кэл Тревейл, — когда помер старик... Спасибо, Эна, ты на редкость добрая девушка!

Эна Дэниэл снова наполнила кружки. Кэл Тревейл неуверенно улыбнулся ей сквозь спутанные волосы. Она выпрямилась и отвернулась.

— Чего, глаз на неё положил? — зашептал Мозес Вайгас, от которого ничего не скроешь. — Она тебе подойдет! Как раз впору придется, как перчатка! И ладно скроена, не слишком широка в корме. Уже побывал на борту, а? Бери её на абордаж, и она не устоит!

Кэл криво усмехнулся и обтёр лицо тыльной стороной ладони.

— Может да, а может нет.

— Слишком ты нерешительный! Так что там насчет Певуна? — продолжал Мозес. — Слыхал я интересные новости, говорят, он втрескался в Кэти Картер? Что скажешь? Вот уж не знал, что он охоч до женского полу, думал, он горазд только в хоре голосить! Скажи нам честно, Мастак, есть ли у него в штанах то, что и у остальных мужиков?

Все громко загоготали.

Мастак сделал изрядный глоток эля.

— Мозес, дружок, всё-то тебе нужно знать: о том и о сём... Слухи о миссис Поуп, слухи о Кэти, слухи о Певуне... Почему б тебе не спросить вон у того парня? Может, он как раз знает больше, чем ты хотел разузнать, а? Шёл бы ты, дружище, спросил бы его.

Они подняли глаза и увидели Бена Картера, который возвращался из Уил-Лежер и остановился на минутку поговорить с женой Заки Мартина, очевидно, справиться о здоровье деда.

— На кой он нам? — спросил Кэл.

— Дык он же брат Кэти, как я — брат Певуна. А чего? Ежели слухи не врут — насчёт миссис Поуп, Кэти и Певуна — вот его и надо спросить! Сходи-ка, поинтересуйся! Послушаем, что он скажет.

Бен Картер был человеком худым, молчаливым и сдержанным. Впрочем, капитан подземных работ Уил-Лежер уже приобрел авторитет, к тому же его схватка со Стивеном Каррингтоном продолжала обрастать слухами. В общем, было понятно — он даст отпор, если что, не стоит соваться к нему с дерзкими вопросами.

Тут вышла Клоуэнс, и малейший намёк на хмурый взгляд мгновенно исчез с лица Бена. Его представили Джеффри Чарльзу, которого он едва знал, и Амадоре. Все они стояли чуть в стороне от сидящих людей, болтали и пили эль с остальными.

— Джереми не зашёл к нам сегодня утром, поэтому я сам пришёл повидаться с ним, — сказал ей Бен. — Это не очень важно, но я подумал, что хорошо бы ему взглянуть на лебёдку.

— Он уехал в Уэйдбридж, Бен. Сегодня рано утром.

— Это не очень важно. Но Питер считает, что лебёдка не совсем в порядке, а без разрешения Джереми останавливать её мы не хотим.

— Знаешь, мои познания в шахтах минимальны, — заметил Джеффри Чарльз. — Понятно, мне было всего четыре года, когда закрылся наш прекрасный Грамблер, и немногим более восьми, когда умер отец. С тех пор почти не было возможности... Джереми обещал иногда брать меня с собой в Лежер. Надо ему напомнить.

— В любое время, когда захотите, сэр! — сказал Бен. — Сочту за честь! Не каждый день выдается возможность взять с собой вниз армейского капитана, к тому же офицера 43-го Монмутширского полка.

Столь длинные речи Бен произносил нечасто. Джеффри Чарльз рассмеялся.

— Не знал, что моя история так хорошо известна!

— Капитан Полдарк — в смысле другой капитан — иногда упоминает об этом. Да и кто бы не гордился сражениями, в которых вы принимали участие — по всему Пиренейскому полуострову, под знаменами Мура, под знаменами Веллингтона!

— Добро пожаловать в Нампару, мэм, — произнесла миссис Заки, стоявшая рядом. — Мы все очень рады вас видеть.

Раздался одобрительный гул. Амадора обнаружила, что не понимает корнуольский диалект, но смысл уловила.

— Спасибо! — ответила она. — Я рада побывать здесь!

— Вы приехали в Тренвит насовсем, верно, кэп? — спросила Бет Дэниэл.

— Как знать? Возможно, после войны.

— Давайте снова откроем Грамблер, сэр! — выкрикнул кто-то.

— Его и закрывать-то не стоило, — тихо пробурчал Мозес Вайгас.

— Кто вы? Я вас знаю? — резко спросил Джеффри Чарльз, обладающий слухом, как у лисицы.

— Не обращайте на него внимания, сэр, — сказала миссис Заки, — это Мозес Вайгас. Обычно на него никто не обращает ни малейшего внимания.

Все засмеялись.

— Это сын Ника, — довольно враждебно произнес Бен Картер.

— Ой, я, кажется, что-то припоминаю! Ник, такой лысоватый?

— Лысый, как яйцо! — радостно сказала Бет Дэниэл.

— Тот ещё паразит, — заметил кто-то из сидящих в кругу, и все опять засмеялись.

— Паразит, не то слово, — согласился Бен, чей отец погиб из-за Ника.

— Да, здесь есть люди и получше, — сказал немолодой мужчина, подойдя к ним. — Капитан Джеффри Чарльз! Я Пол Дэниэл. Вы помните меня, сэр?

— Ну конечно, конечно же! И очень рад видеть!

Во время этого разговора Демельза и Дрейк сидели одни в гостиной, не считая молодого Генри Полдарка, посасывающего большой палец и изредка шевелящего пухленькой ножкой. Изабелла-Роуз, обнаружив, что новая родственница лишь на год старше, сразу же взяла её в оборот. Она схватила Лавдей за руку и потащила в пещеру, чтобы показать лодку Джереми и несколько раковин, найденных, когда они были там в последний раз. Морвенна решила пойти с ними, чтобы девочки не попали в беду.

— Почему вы назвали его Генри? — спросил Дрейк, глядя на крошку-племянника.

— Мы перебрали все имена, до которых могли додуматься, — ответила Демельза. — Все домочадцы старались. Совсем не так, как с другими детьми — мы знали имя, стоило им родиться. Но не Генри. Мы почти назвали его Клодом.

— Почему?

— Так звали брата Росса, который умер в младенчестве. А ещё это имя дедушки Росса.

— А кто такой Генри?

— Это второе имя дедушки Росса.

Они рассмеялись.

— Его звали Клод Генри, — пояснила Демельза, хотя это было необязательно.

— Кажется, я слышал, как Клоуэнс называла его Гарри.

— Да, точно. Генри, Гарри, Хэл... Так звали королей, носивших это имя.

— А второе имя?

— Веннор. Вряд ли он захочет, чтобы его так называли, но зависит от того, как он будет себя ощущать в будущем.

Дрейк пригладил волосы за ухом и нахмурился.

— Демельза, ты заметила, что я начал седеть?

— Как и я.

Они снова рассмеялись.

— Но у тебя не заметно!

— Так я и стараюсь, чтобы было не видно. Нам, женщинам, легче. Не считается большим грехом немного подкрасить шевелюру.

— Сэм бы сказал, что это страшный грех! — Дрейк вздохнул. — Как здорово снова быть здесь. В этой комнате ты учила меня читать и писать, помнишь?

— Точно!

— И как-то раз ты, кажется, сказала, что лучше мне больше не пытаться увидеть Морвенну.

— Надо же, ты это помнишь, — сказала Демельза, — я хотела уберечь тебя от бед и неприятностей со стороны Уорлегганов.

— Я знаю, дорогая! Тогда это казалось правильным. Но в конце концов... хвала Господу!..

— Сэм тоже тебя предупреждал.

— Знаю, знаю, — Дрейк улыбнулся и посмотрел по сторонам. — Ты тут кое-что изменила. Новые занавески. И шкафа нет.

— Того самого, в котором я однажды пряталась от отца. Мы хранили его в память о старых временах, но в конце концов я сказала Россу, что пора его убрать.

— А Гаррик?

— Ох, Дрейк, это было ужасно! Но прошло уже много лет — неужто я никогда тебе не писала и не говорила?.. Мы знали, что пёс очень старый и дряхлый, но, вероятно, моя голова была забита другими вещами. Однажды утром я сидела здесь, разбирая счета. Ты же знаешь, что цифры никогда не укладывались в моем мозгу. Он ввалился в дверь, своей косолапой походкой, как обычно — я прямо ждала, что он опрокинет какой-нибудь стол. Но он положил мне на руку большую лапу, а затем голову, и я прикрикнула на него: «Ой, Гаррик, не делай этого!» — чтобы рука не дрожала во время письма. Он отошёл и улёгся рядом, и я продолжила складывать цифры. И когда закончила, положила перо и взглянула на него — он так и лежал там...

— Ах, как жаль.

— Да, очень жаль, — пробормотала Демельза, — и самое ужасное, что последние слова, что он услышал от меня — были выговором, как будто его не любят...

— Уверен, что он слышал и хорошее.

В дверь постучали.

— Прошу прощения, — сказала Джейн Гимлетт. — Эна спрашивает, можно ли открыть ещё один бочонок эля?

— Можно, — ответила Демельза.

— Спасибо, мэм!

Джейн вышла.

— Ну а ты, Дрейк, — спросила Демельза, — ты-то как? Только честно. Как тебе там живётся?

— В Лоо? В основном, неплохо. Только скучаю по тебе, да по Сэму. И по северному побережью. Здесь всё как-то по-настоящему, не так, как на юге.

— Вернёшься ли ты когда-нибудь?

— Джеффри Чарльз был бы рад этому — предложил нам остаться, когда они уедут, присмотреть за домом. Управляющим, как он выразился. Он всегда мечтал об этом, с самого детства. Конечно, по его словам, он не рассчитывает, что мы сразу же покинем Лоо, но предлагает щедрое жалование, и, кажется, у Амадоры есть средства, так что они могут себе это позволить... Конечно, дело не только в деньгах: нам и в Лоо неплохо живётся. Но я понимаю Джеффри Чарльза: он уже столько вложил в этот дом, и теперь, может быть, за год до возвращения, не хотел бы, чтобы дом снова погубили в его отсутствие.

— А что думает Морвенна?

— У неё смешанные мысли насчет Тренвита. — Демельза собиралась что-то сказать, но Дрейк торопливо добавил: — Ох, она рада видеть Джеффри Чарльза и рада, что он женился на такой милой и приятной девушке. Нам всем хорошо друг с другом — и думаю, так будет и впредь. Но ты же знаешь, брак Морвенны с Уитвортом оставил глубокие шрамы. Потребовалось много времени, чтобы исцелить их, но стянувшая их кожа ещё тонка. Не знаю, насколько будет правильно и благоразумно для неё поселиться в Тренвите, особенно, если все остальные уедут.

— Но Морвенна же счастлива с тобой сейчас? — спросила Демельза.

Знакомая улыбка заиграла на его лице.

— Думаю, до сих пор она была очень счастлива.

— Вы оба?

Он снова посмотрел на Генри.

— Не знаю, можешь ли ты вспомнить, как я сказал тебе однажды — только не помню когда. Когда был молод и романтичен. Я сказал, что Морвенна стала моим днём и моей ночью.

— Помню.

— Вот и сейчас почти то же самое.

Генри чмокнул и захлопал ресницами. Демельза завернула его получше.

— А для неё, Дрейк? — продолжала настаивать она.

— Думаю да, и для неё тоже, мне правда так кажется.

Они опять помолчали.

— У нас только один ребёнок, — сказал Дрейк. — Но это не из-за недостатка любви.

Демельза взглянула в окно на солнечный день.

— Это всё, что я хотела узнать, — произнесла она.

 

Глава десятая

Голдсуорти Герни жил в Эглошейле — деревеньке примерно в миле от Уэйдбриджа, на другом берегу реки Кеймел. В коттедже о нём заботилась экономка. Герни был человеком занятым, поскольку доктор Эйвери совсем сдал и уже не мог посещать пациентов. Джереми приехал в Падстоу, где никогда раньше не был, и заглянул на чай к родителям Голдсуорти в Треворгасе.

С утра до вечера они разговаривали и спорили с Герни — тот превратил запасную спальню в подобие лаборатории, переполненной бумагами, всяким мусором, незаконченными опытными образцами, чертежами, зарисовками и записями новых идей. Герни не мог довести до конца ни одного дела — он быстро загорался, и его мысли сразу же меняли курс.

От вопроса о работе локомотива на аммиаке он мог затеять спор с самим собой о ценности морского песка в качестве удобрения для полей, и потом внезапно заявить Джереми, что если увезти сотню полных телег песка с морского берега, то прилив на следующий день всё восстановит, но если ничего не увести, то песка всё равно не прибавится. Затем он мог перейти к теории, что можно соединить колёса экипажа с коленчатым валом парового двигателя, и они будут двигаться вверх и вниз, чтобы приспособиться к неровностям дороги.

А известно ли Джереми что-нибудь о контрапунктической музыке Палестрины? Или органных фугах И. С. Баха? Со временем Герни надеялся сам соорудить орган, но комнаты в этом доме так малы! Джереми рассказал о Бене Картере, который построил собственный орган на чердаке отцовского дома, но этим Герни не заинтересовался.

Они обсудили эскиз котла Тревитика, который Джереми сконструировал бы, если бы решил снова взяться за паровой экипаж. Для всех, кто не разбирается в этом деле, это были примитивные каракули. Нижняя половина наброска выглядела как рисунок бездарного ребенка — худая корова с выменем из трёх сосков, а верхняя половина напоминала несколько жердей, лежащих друг на друге. В дополнение Тревитик написал вверху: «тут горизонтальные трубки», «перпендикулярная трубка на 8' 6», «13-дюймовая горловина», «место для вытяжной трубы», «заглушка для топки» и всё в таком духе.

Под конец всех этих странных дискуссий Джереми обнаружил у своего компаньона неплохую деловую хватку, гораздо более сильную, чем у него самого. За что бы ни брался Герни, он всё старался превратить в выгодное дельце. Джереми же был сосредоточен на работе, шаг за шагом, и для него сам котёл имел колоссальное и первостепенное значение. Ричард Тревитик в своём вдохновляющем наброске почти полностью спроектировал его, но кто возьмёт на себя постройку, и если это станет возможным, то сколько будет стоить?

Прямо перед отъездом Джереми Герни завёл разговор о пассажирах — как их можно привлечь в экипаж и как наилучшим образом убедить, что поездка в нём не опасна. И какая ширина шин обеспечит лучшее сцепление и более спокойный ход? Сколько колес будет в экипаже — четыре или восемь? Как насчет идеи о двух четырёхколесных экипажах, один тянет другой, и таким образом получится отделить двигатель от пассажиров, уменьшить для них жар и, а также риск ожога от пара? Насколько тяжёлым и сложным может стать управление, особенно при движении вниз по склону? И возможно ли использовать рычаги и упоры, предназначенные для дополнительного сцепления с дорогой, также и в чрезвычайных ситуациях для экстренного торможения?

По пути домой Джереми начало казаться, будто он уже едет именно в таком экипаже и неумолимо катится вниз. Герни продвигался вперед с огромной скоростью. Вчера вечером они обсудили финансовый вопрос, и Герни предложил вложить тысячу фунтов, если Джереми сделает то же самое. Джереми предварительно согласился. Но всё же предварительно. Он подумал, что, возможно, это не Голдсуорти слишком стремителен, а он сам топчется на месте, как нервная лошадь на спуске. Но что же его удерживало?

Домой он направился по главной дороге через Труро, поскольку мать просила найти какие-нибудь новые ноты для Изабеллы-Роуз.

Юная Белла активно прибавляла в росте, ноги были уже почти такими же длинными, как у матери, и, казалось, не желала заниматься ничем другим, кроме пения и танцев. На её голове плясали чёрные локоны, яркие глаза пылали энтузиазмом, она прыгала, скакала и распевала во весь голос при малейшем поощрении, а часто и без него. А ещё Белла хотела играть на фортепиано. Демельза сделала всё возможное, чтобы заставить её играть как полагается, разбирать чёрные капельки, разбросанные на разной высоте между параллельными линиями — ноты, и она старалась объяснить, что если аккуратно перенести их на пальцы, то мелодии и звуки окажутся гораздо лучше, чем простое бренчание. Посиди Белла часок с миссис Кемп, та дала бы ей несколько прекрасных уроков, а затем открыла бы удивительные тайны гамм и клавиш, тонов и полутонов. Тогда откроется самый чудесный мир, втолковывала Демельза дочери, а ещё говорила, как сильно она сожалеет, что в молодости у неё не нашлось для этого времени.

— Но мама, ты же прекрасно играешь! Я просто хочу играть как ты, только громче!

— Но милая, тебе не нужно играть громче. Всё равно, когда научишься правильно играть, увидишь маленькие буквы рядом с нотами: «f» означает «громко», а «p» означает «тихо».

— Но букву Ф невозможно произнести громко!

— Нет, это просто означает... Как же там? Форте — значит «громко» по-французски или по-итальянски.

Демельза чувствовала себя ханжой, пытаясь убедить Беллу направить свою бурную страсть к музыке на изучение её строго традиционным образом. Она сама сперва начала бренчать на старом спинете, а затем на арфе, прежде чем взяла уроки у миссис Кемп. Сказать по правде, не так уж хорошо прошли эти уроки. Демельза обрела приятное, согревающее, уверенное владение знакомыми мелодиями. Когда в округе появлялся новый напев, она могла подобрать простой аккомпанемент, если кто-то хотел петь. Она обожала фортепиано, ей нравились звуки простых аккордов, и иногда в одиночестве она играла гаммы, перебирая клавиши одну за другой, и находила не меньше удовольствия в повышающейся череде нот, чем в целой сонате. Но вообще-то сами сонаты были для неё слишком сложны. Ей не хотелось играть двумя руками одновременно, да ещё когда ноты прописаны по-разному, и к тому же «ля» в левой руке пишется в нотах не так, как «ля» в правой. В первые годы замужества и время от времени позже Демельза действительно старалась преодолеть этот недостаток, и Росс, как ни странно, никогда вроде бы не возражал против её упражнений, когда находился в той же комнате, даже случись ей взять неверные аккорды.

Но это не сработало. Она достигла предела своих возможностей, а дальше путь был закрыт. Так что, как она и сообщила Россу, Демельза не чувствовала себя вправе пытаться переубедить Беллу. Возможно, Белла была бы счастливее, просто бренча на фортепиано для удовольствия.

— Это не идёт ни в какое сравнение! — сказал Росс.

— Пока нет.

— Даже не сравнить с теми звуками, которые ты извлекала из арфы и спинета в семнадцать лет, и...

— Что ж, ей всего одиннадцать!

— Да, но как она стучит! Бьёт по клавишам, как руду дробит!

— О нет! — рассмеялась Демельза.

— Откуда только берётся столько силы в пальцах! И она не поёт — она вопит!

— Ей нравится.

— Вот это возможно, даже наверняка. Но нравится ли кому-либо ещё? Я, пожалуй, куплю ещё одно фортепиано и поставлю его в конюшню. Хотя нет, тогда животным несдобровать.

В общем, Демельза продолжала попытки наставить дочь на путь истинный, а Изабелла-Роуз с той же силой продолжила сопротивляться обучению музыкальной грамоте.

Однако к удивлению Демельзы обнаружилось, что малышка уже имеет поклонников. Во время своего визита Джеффри Чарльз и Амадора издалека услышали её пение и спустя несколько дней, планируя приём в Тренвите, Джеффри Чарльз предложил, что Белла могла бы там спеть.

— Но она же не может попасть в ноты! — удивилась Демельза.

— Ну и что с того? Она так юна, так заразительно жизнерадостна! Уверен, все будут очарованы.

— Думаешь, мы должны её уговорить? — спросила Амадора. — Может быть, она будет... Как это слово?

— Смущена, — подсказал Джеффри Чарльз.

— Возможно, — с надеждой проговорила Демельза. — Спрошу её, — пообещала она, заранее опасаясь ответа.

— Ох, мама, разве это не чудесно? — воскликнула Изабелла-Роуз. — Кузен Джеффри Чарльз — самый распрекрасный из всех людей, клянусь, и его милая испанская леди тоже. Но что же мне петь? Что я могу спеть? Разрешит ли папа, ох, я знаю, он разозлится. Что можно подготовить, да ещё за такое короткое время?

— Ты знаешь много несложных песенок... — сказала Демельза. — Или, может быть, прикупим что-то новенькое. Если песенка подходящая, то разучить её недолго. За две недели ты бы справилась.

И раз уж Джереми собирался в Уэйдбридж, Изабелла-Роуз пылко обняла его за шею и сказала:

— Привези мне что-нибудь от мисс Слепухи, Джо-Джо, привези что-нибудь приятное!

В Труро не нашлось бы ничего похожего на музыкальный магазин, но мисс Амелия Слухерд держала лавку в комнатке над седельной мастерской на Дюк-стрит, недалеко от церкви. В продаже были в основном сборники церковных гимнов, псалтыри и тетрадки с нотами для хорового исполнения. Мисс Слухерд продавала записи новых популярных мелодий, но только при условии, что тексты соответствуют её пониманию приличий. Это была невысокая крепкая дама в скрипящем корсете и пенсне с огромными стеклами, слишком крупными для её лица, которые делали её похожей на полярную сову. Когда Джереми мальчишкой как-то раз зашёл туда с матерью, он сразу прозвал её мисс Слепухерд, среди детей Полдарков это имя сократилось до мисс Слепуха, и главное было случайно не назвать её так в лицо.

Джереми привязал лошадь у входа в «Красный лев», прошёлся до седельной мастерской, поднялся по пыльной деревянной лестнице и толкнул тяжёлую дверь, которая всегда открывалась так неохотно, будто кто-то подпёр её с другой стороны. Оказалось, что у мисс Слухерд уже есть посетитель. Кьюби Тревэнион.

Она стояла там, в бархатном костюме для верховой езды цвета орехового дерева, с кремовым кружевом вокруг шеи и в тёмно-коричневой шляпке. Иногда кажется, подумал Джереми, будто она не знает, какие цвета ей идут, но эта гамма ей шла. При виде него на её щёках вспыхнул румянец.

Они пробормотали имена друг друга в знак приветствия и перекинулись парой ничего не значащих слов. В последние две встречи Джереми был вежливо сдержан, стараясь скрыть бушующую горечь, приводящую его в такое отчаяние.

Что ж, кажется, он спрятал свою горечь довольно успешно, и Кьюби решила, что его холодная любезность — случайна, и не распознала под этим ничего более глубокого. Будто ничего и не случилось между ними за этот год, а весёлое перемирие прошлого сентября продолжалось. Она улыбалась ему и щебетала, что приехала в Труро с Клеменс и пытается купить новые ноты для Джоанны Бёрд, которая сейчас живет у них, — ты помнишь её, она слегла с каким-то недомоганием, и мы думали излечить её, соблазнив музыкальным салоном.

Джереми спотыкался о собственные ответы, как всегда растерявшись, стоило ему только взглянуть на неё. Он рассказал о возложенной на него миссии, о предстоящем приёме в Тренвите и о том, насколько сложно отыскать музыкальные ноты для немузыкальной сестрёнки. Кьюби увлеклась этой идеей. Она же видела Изабеллу-Роуз в прошлом году, ту очаровательную девчушку с тёмными кудряшками, что разгуливала, издавая трели?

— Именно так, — сказал Джереми. — Именно так её и можно описать.

Внезапно они вспомнили о маленькой коренастой женщине, ожидающей по другую сторону прилавка. Она наблюдала за ними, вслушиваясь в диалог и делая свои выводы об их манерах и отношениях между ними. Теперь, хором извинившись, они склонились над предложенными нотами разных музыкальных произведений. Кьюби давала Джереми советы о том, что лучше всего подойдет для девочки, которая будет петь на своем первом вечере, а Джереми старался обдумать и рассмотреть эти советы, максимально исходя из своего знания характера сестры. Они обменялись множеством весёлых и легкомысленных реплик, направленных, по крайней мере частично, на единственного слушателя, но обмануть этого единственного слушателя им не удалось. В конце концов Кьюби приобрела три новые пьески для Джоанны, а Джереми — с десяток для Беллы. Он выбрал их наугад и надеялся, что хоть парочка будет одобрена.

Лучезарно улыбаясь им обоим, мисс Слухерд взяла деньги и обернула покупки тонкой папиросной бумагой, перевязав каждый свёрток красной бечёвкой, словно грамоту. Вдвоём, точнее, стараясь держаться как можно ближе друг к другу, они спустились по скрипучей лестнице.

— Может, выпьешь со мной чая? — спросил Джереми. — «Красный лев» всего в двух шагах отсюда, и там есть тихая комната.

— Джереми, мне бы хотелось, но меня ждут Клеменс и грум. Боже, уже столько времени! Я должна поторопиться!

— Пусть Клеменс присоединится. Ты же знаешь, мы друзья.

Тень промелькнула по лицу Кьюби.

— Клеменс всегда очень высоко о тебе отзывается... Знаешь, она во всех отношениях лучше меня...

— Но мне нужна только ты, — ответил Джереми.

В канаве стоял одноногий человек в выцветшей военной форме, просил милостыню.

— На следующей неделе из Лондона вернется Огастес, — сказала Кьюби.

— Мне нужна только ты, — повторил Джереми.

— Ты не должен так говорить. Этого не было в нашем договоре в прошлом сентябре.

— Где же Клеменс?

— У пирса. Должно быть, устала ждать.

— Я тебя провожу.

Они пересекли недавно выстроенную улицу Боскауэна, неподалеку от Монетного двора. Какая-то коляска прокладывала себе путь по мусору и булыжникам. Продавец рыбы зазывал клиентов. Несколько солдат и матросов что-то обсуждали на углу, их спор становился шумным.

Джереми взял Кьюби под руку, прикосновение было ужасно болезненным.

— Почему бы тебе не прийти на приём в Тренвит? — вдруг спросил он.

— Что? Но как же я могу?

— А как ты откажешься? Если я попрошу, Джеффри Чарльз тебя пригласит. Тебя, Клеменс и Джоанну... и Огастеса, если нужно!

— Ох... я не думаю...

— Ты никогда не была на северном побережье. Ты сама говорила. А когда моя матушка пригласила тебя остановиться в Нампаре, твоя не разрешила.

— Ты знаешь почему.

— Что ж, необязательно будет то же самое, раз речь идет о Тренвите. Будет большой праздник, куда съедутся со всего графства. Поэтому особо не стоит опасаться, как именно твоя мать или брат это воспримут.

— Разве у твоего кузена, троюродного брата, или кто он там, фамилия не Полдарк?

— Да, верно. Именно оттуда мывсе родом — из Тренвита.

— Тогда боюсь, мой брат решит, что мы замыслили устроить свидание.

— Так оно и есть. Надеюсь. Но Джеффри Чарльз — герой войны. И женатый человек. Женился на испанке. Многие придут, просто чтобы с ними повидаться, пока они не уехали. Это патриотично. Так почему бы и тебе не прийти?

Они свернули на Нижнюю Лемон-стрит. На углу рядом с новым мостом находилась гостиница Пирса.

— Но ведь мы с ними не знакомы.

— Это совершенно не важно.

— Не хочешь зайти и встретиться с Клеменс?

— С удовольствием. Но сперва...

— Да. — Когда они дошли до дверей гостиницы, Кьюби отняла руку у Джереми. — Милый Джереми, не знаю, что из этого получится.

— Так давай попытаемся узнать.

Она рассматривала коз, которых гнали по улице.

— Где мы будем ночевать? Нельзя же нам...

— В Тренвите найдется место — должно найтись. Если не там, тогда в Нампаре... Нет, так не годится. Тогда Плейс-хаус. Миссис Поуп разместит вас у себя.

— Миссис Поуп?

— Да, она мой новый друг. Вдова с двумя взрослыми падчерицами. У них дом всего в двух милях от Тренвита. Она будет чрезвычайно горда, что разместила у себя семейство Тревэнион.

Лицо Кьюби выражало крайнюю сосредоточенность. Затем она метнула на Джереми взгляд, и глаза её вновь засияли.

— Хорошо. Я попробую.

— Пообещай.

— Сначала пришли мне приглашение!

— Ох, это проще простого, уж поверь. Трудности возникнут с твоей стороны.

Она чуть сжала его руку, а затем отпустила.

— Я попробую. Возьму Огастеса и Клеменс в помощь.

С этими словами они вошли в гостиницу.

 

Глава одиннадцатая

I

На следующий день Джереми и Клоуэнс заехали в Тренвит и отправились на прогулку по утёсам вместе с Джеффри Чарльзом и Амадорой. Джереми и Клоуэнс искупались — утро было солнечным и безветренным, а прилив — по-прежнему высоким. К вечеру, когда начался отлив, из-под воды показались груды водорослей и плавника; несколько десятков человек копались в них в поисках чего-нибудь ценного. Стоял тихий вечер, хотя сентябрьское солнце и переменчиво.

— Завтра будет солнечно и ветрено, — сказал Джереми.

Тропа у края утёса сужалась, они разделились — Джереми и Джеффри Чарльз ушли вперед, а девушки отстали на пятьдесят ярдов из-за Клоуэнс, собиравшей полевые цветы и показывающей их Амадоре.

— А мне запрещали пользоваться этой тропой в детстве, — заметил Джеффри Чарльз. — Даже Морвенна не разрешала здесь ходить.

— В этом все матери одинаковы, — откликнулся Джереми.

— Иногда поволноваться даже полезно, — заявил Джеффри Чарльз. — Амадора достаточно безмятежна. По крайней мере, по отношению к себе.

— Так ты настроен вернуться в Испанию сразу после приёма?

— Настроен? Это слово не хуже остальных. Я считаю, это мой долг. В какой-то мере я даже с нетерпением жду этого — столько лет враг бил нас, не пора ли уже начать бить его?

— Думаешь, война скоро закончится?

— Сейчас так много фронтов... Американцы преуспели в битве на озере Эри. Думаю, они скоро отобьют Детройт. Они гораздо быстрее получают подкрепления.

— Значит, даже если в Европе установится мир, война в Америке может продлиться ещё несколько лет?

— Сказать по правде, я бы не стал рваться домой, если меня тут же отправят воевать в Канаду. Мой враг — Бонапарт.

Словно желая превзойти Клоуэнс, Джереми остановился и сорвал стебель розоватого иван-чая, росшего на тропе. Он понюхал, но не почувствовал запаха.

— Не сделаешь мне одолжение, Джеффри Чарльз?

— Говори.

И Джереми рассказал.

— Дай мне их полные имена и адрес, когда вернёмся домой, — сказал ему кузен. — И я завтра же пошлю письмо.

— Благодарю.

— Возможно, мы не сможем разместить их в Тренвите. Ты ведь видел наши спальни. Но, как ты и сказал, миссис Поуп...

— Вы уже встречались с Поупами?

— На прошлой неделе. Она навестила Амадору. Хорошенькая дама.

— Бесспорно, — откликнулся Джереми.

Амадора, идущая позади, спросила:

— Это купание, которое мы будем делать сегодня. Ты останешься во всей одежде?

— Нет. Мама сшила себе лёгкий костюм, и мы все его скопировали. Ты видела греков — в смысле, на картинках? Они носили что-то вроде короткой тонкой туники без рукавов. Конечно, это мужская одежда для повседневной носки, а не для купания. Но мы используем для купания что-то подобное. Разумеется, такие костюмы не одобрили бы в Брайтоне или Пензансе, но для здешних мест сгодится.

— Но разве костюм не оголяет ноги?

— Оголяет. Но кто нас увидит?

— Ой. Не думаю, что я так смогу! Ты делать так только со своей семьей. А я не из твоей семьи.

— Из моей!

Амадора довольно чопорно ответила:

— Не в этом смысле. Я не могу раздеться перед Джереми.

— Мы как-нибудь сходим одни — прямо на оконечность пляжа.

— Может быть. Когда море станет потеплее. На прошлой неделе я опустила руку в море, и оно было ледяным!

— Но сейчас сентябрь, Амадора. Теплее уже не будет!

— Матерь Божья, я этого не вынесу! Я умру от холода!

— А вот это, — показала Клоуэнс, останавливаясь, — критмум. Мы используем его в маринаде. Попробуй, листья довольно вкусные.

Амадора попробовала, поморщилась и бросила лист.

— В Испании есть что-то похожее. Клоуэнс...

— Да?

— Мы почти одного возраста, разве нет? Есть кое-что, что будет тревожить меня, как ты понимаешь, это тревожит каждого. Я не сказала твоей матери, хотя она — добрейшая из всех. Это будет тревожить меня всегда, если я перееду жить в Англию.

— Ты о чём?

— Моя религия.

Клоуэнс смяла остальные листы и понюхала их.

— Меня воспитали в монастыре, ты же понимаешь, — пояснила Амадора. — Там нас учили, что все, кто не исповедует католицизм — еретики. Их стоит избегать, сторониться, воспринимать как порочных людей, как безбожников. Мне говорили, что еретики даже не могут хорошо выглядеть, ведь на их лице написано зло. Так меня учили, но потом я встретила англичан — и Джеффри Чарльза. И больше не могла в это верить. Afortunadamente , мой отец — очень мудрый человек и очень терпимый. Прости, от смущения я начинаю забывать английский...

— Не торопись... Да идем мы, идём! — крикнула она молодым людям.

— Но моя мать неумолима, а ещё брат, старший брат, Мартин — мечет такие свирепые взгляды, словно я загоняю себя в преисподнюю. А уж отец Антонио — даже не спрашивай! — девушка вздохнула. — Пока наша любовь оказывалась выше всех этих препятствий, так будет и впредь, я сердцем чувствую.

— Разве не это одно имеет значение? — спросила Клоуэнс.

— Разумеется. Разумеется. Por supuesto. Но, оказавшись здесь, я говорю себе: для них я — еретичка, воплощение зла, антихрист. Люди, не имеющие сильной любви, чтобы преодолеть всё это — что они скажут?

— Что-то заставило тебя так думать?

— Пара-тройка косых взглядов то здесь, то там. Да и с тех пор, как мы приехали сюда, Джеффри Чарльз ни разу не ходил к исповеди — не видел священника, не посещал церкви. Это меня огорчает.

— То, что он не верен своей религии?

— Да.

— А с Джеффри Чарльзом ты об этом говорила?

— Нет, нет, нет. Не могу. Как я, его жена, осмелюсь расспрашивать о таких вещах?

— Дорогая, — Клоуэнс погладила её по руке. — Я не думаю, что религия играет в жизни Джеффри Чарльза такую же важную роль. Не думаю, что он слишком сильно расстроился из-за невозможности посещать церковь вместе с тобой. К тому же в нашей церкви просто не существует такого таинства, как исповедь.

— Не существует?

— Нет. Мы верим, что между нами и Богом необязательно должен стоять священник. Если нам есть в чем исповедоваться, мы исповедуемся Ему напрямую.

— А кто отпускает грехи? «Отпускает» ведь правильное слово?

— Бог. А кто же ещё?

— Ох, — озадаченно произнесла Амадора, и они двинулись дальше.

— Мне нужно о многом тебя спросить, Джеффри Чарльз, — говорил Джереми.

— Например?

— Сколько понадобится денег, чтобы купить офицерский патент?

Джеффри Чарльз взглянул на кузена. Оба высокие и худые, но Джеффри Чарльз казался выше, потому что держался прямее.

— Значит, ты решил уехать?

— Подумываю об этом. Твой совет в любом случае полезен.

— Ты обсуждал это со своими родителями?

— В общих чертах. Они знают, что я могу так поступить.

— И одобряют?

— Нет. Но и не встанут мне поперёк дороги.

Они прошли несколько ярдов.

— Могу я спросить, что именно тобой движет? Ты мечтаешь сразиться с французами? Хочешь уехать подальше от дома? Или тебя привлекает идея путешествовать, жить бурной жизнью и искать приключения?

— В основном второе. Я хочу уехать.

— Подальше от родителей? Я удивлён. Когда я ушел в армию, мной двигал такой же мотив, но я бежал от смерти матери, от отчима, которого ненавижу!

— Не от родителей, — Джереми пнул камень. — Скажу так: в моём сердце девушка, которой суждено выйти замуж за другого...

— Девушка? Та самая, которой ты просил написать?

— Да.

— И что, это стало для тебя большим ударом?

— Я попытался смириться с этим. Не получилось. Со стороны это кажется глупым, но...

— Необязательно. Но чего ты хочешь от меня?

— Уточнить кое-какие детали. И, если можно, попросить совета.

— Насчёт армии? Буду рад, если сумею помочь.

— Во-первых, — начал Джереми, — думаю, если я приду к отцу и скажу, что решил уехать, он купит мне звание. Но я не хочу, чтобы он за это платил. Так получилось, что я раздобыл кое-какие деньги — правда, довольно специфическим способом — и мне кажется разумным потратить на это какую-то их часть.

— А что там, внизу? — спросил Джеффри Чарльз. — Не помню этого места.

— Мы называем его «Лестница Келлоу». Пол Келлоу, ты уже встречался с ним, и его отец построили лестницу вглубь старой шахты, чтобы спускаться к маленькому укрытому пляжу. Но сейчас лестница сломалась, и туда никто не спускается.

— Какой отсюда вид! — сказал Джеффри Чарльз. — И какие волны! — он глубоко вздохнул. — Хорошо быть дома. Я и не представлял, насколько.

— Помню, мой отец как-то сказал, что в жизни очень важны контрасты. Может, я начну сильнее ценить всё это, повидав что-то другое.

— Но я думал, тебя интересуют паровые механизмы.

— Да.

— В армии ты не увидишь ничего подобного. По правде говоря, они и воду в чайнике недавно кипятить научились.

Джереми рассмеялся, но смех прозвучал невесело.

— Чувствую себя так, будто раскачиваюсь на канате и не знаю, в какую сторону прыгнуть.

— Одно я тебе скажу точно, — заявил Джеффри Чарльз. — Тебе не нужно ничего платить, чтобы получить звание. Конечно, ты можешь отдать бешеные деньги, чтобы попасть в какой-нибудь элитный полк: в Гвардейскую пехоту, в Валлийские фузилёры или даже в Лейб-гвардию. Но если ты хочешь получить звание как таковое и готов служить в любом полку, в какой запишут, то не возникнет вообще никаких проблем. Ты должен уметь читать и писать, а также иметь рекомендательное письмо от майора или выше. И тогда точно пройдешь. Три-четыре месяца обучения, и тебе позволят убивать в компании лучших.

— Я думал...

— Как и многие другие. Но на войне мы постоянно несём потери и постоянно должны пополнять полки. А где те сыновья богачей, готовые ещё и платить, чтобы занять вакантные места? Их просто не существует. В прошлом году мне сказали, что только армия Веллингтона нуждается примерно в тысяче новых офицеров в год. Около половины из них— на замену убитым или умершим от болезней. Кого-то отправляют в отставку, кого-то разжалуют. А из остальных формируют новые военные части.

— Так. Значит...

— Разумеется, тебе нужно на что-то жить. Жалование лейтенанта — где-то шесть шиллингов в день, и из них ещё кое-что вычитают. Для приличной жизни понадобится хотя бы сто пятьдесят фунтов в год. Кроме того, нужно купить мундир, саблю, компас, подзорную трубу, хорошо бы ещё иметь лошадь, даже если служишь в пехоте. Так что расходов фунтов на двести. В общем, в любом случае, ты наверняка потратишь сколько-нибудь собственных денег.

Они двинулись вперед.

— А Джеффри Чарльз не говорил с тобой о твоей религии? — спросила Клоуэнс.

— Да-да. Он говорил с моим отцом. Они пришли к соглашению.

— Он не упоминал, что ты можешь исповедовать свою религию в Англии точно так же, как и в Испании? Здесь, в Корнуолле, есть католические церкви — боюсь, я не знаю где, но точно есть.

— Да-да, отец говорил, что я должна их найти. Но мы были так заняты, что я ничего не успела. Я очень виновата. Надеюсь, скоро мы будем дома.

— В Англии, — заметила Клоуэнс, — мы не считаем это серьёзным грехом. Разве что очень немногие из нас. — Она подумала о Сэме. — Ты сейчас употребила слово «терпимый». Не такими ли мы все должны попытаться стать? Разве мы не друзья — испанцы и англичане? Разве мы не боремся за одно и то же?

— Да, да, — ответила Амадора. — Ты успокоила меня, Клоуэнс. Как мне повезло найти здесь такую добрую приму.

— Приму?

— Не знаю, как это по-английски. Родственницу. Нужно позвать Джеффри Чарльза.

Когда мужчины обернулись, Клоуэнс сказала:

— Это «Лестница Келлоу». Джеффри Чарльз когда-нибудь её видел? Мы не могли бы спуститься?

— Нет, — сказал Джереми. — Это опасно. Я пробовал в прошлом месяце, ступени очень ненадёжные.

— А в прошлом году они были вполне крепкие.

— Но сейчас они не крепкие, я чуть не упал.

— Но мы будем осторожны. Там ведь такая маленькая изящная бухточка...

— Нет, — повторил Джереми. — Лестница довольно ненадежна. Давай-ка лучше повернём здесь и срежем по полям. Разве уже не время для чая? Давай попросим Амадору угостить нас испанским чаем.

II

Они выпили чая в летней гостиной. Теперь это была уютная и опрятная комната, где кусками, вырезанными из бархатных штор двух спален, прикрыли отсыревшие спинки кресел и изъеденные молью сиденья. Наконец подул ленивый ветерок и зашуршал в завитках плюща на окнах; два зяблика ссорились и громко щебетали. Дрейк и Морвенна отправились в гости к Сэму и его жене; похоже, не возникало какого-то смущения из-за того, что когда-то Дрейк собирался жениться на супруге Сэма. Больнее всех тогда пришлось Розине, но либо по давности лет, либо она в должной степени прониклась учением Сэма о христианском прощении, но теперь от её смущения не осталось и следа.

Чуть позже, пока Амадора и Клоуэнс болтали, Джеффри Чарльз предложил Джереми поглядеть на огромный стол в зале. Он стоял там уже три века, и все попытки сдвинуть его оказались тщетными, даже попытки самого Джорджа Уорлеггана, но Джеффри Чарльз решил, что для праздника стол как раз и подойдет. Невыносима даже мысль отпиливать центральные ножки из лучшего и стойкого дуба; лучше уж поднять плиты пола, вытащить ножки и вынести стол целиком, или, если он не влезет в дверной проём, можно поставить его у стены, чтобы занимал поменьше места. Это было единственное большое помещение в доме, подходящее для танцев, и с балконом для музыкантов наверху. По такому случаю следовало им воспользоваться. Джеффри Чарльз вспомнил тот день, когда отчим устроил праздник и все танцевали вокруг стола; но это неподобающе.

— А офицеры, какие они? — поинтересовался Джереми. — Наверное, почти все закончили престижные школы?

— Вовсе нет. Может, за всё время я встретил всего шесть или семь человек из своей школы Харроу. И не так уж и титулованные, как может показаться из газет. Разумеется, именно о них и пишут в новостях. Подавляющее большинство офицеров закончили только грамматическую школу. И у них я многому научился! Эта тема не стоит обсуждения... Видишь, вон те плитки, мне кажется, они вздыбились. Если растрескаются, их будет нетрудно заменить.

— Стол можно поставить вертикально, — предложил Джереми. — Потолок высокий, так что он особо не станет мешать. Заранее могу тебе сказать, что через дверь его не вынесешь, потому что за ней ещё одна дверь. Придётся снять окно.

Джеффри Чарльз пристально посмотрел на него.

— Кузен, я вовсе не собираюсь удерживать тебя от вступления в армию, если жить в Корнуолле тебе стало в тягость. Но поверь, это гадкая и опасная жизнь. Люди постоянно умирают или получают увечья. А ты постоянно убиваешь других или стремишься убить. Это одновременно и тягомотно, и опасно. Во время сражения при Виттории у нас появился один новичок; он вступил в 43-й полк. Звали его Томпсон. Прекрасно подготовленный, отлично смотрелся в форме, так и рвался в бой. Сын фермера, как оказалось. Набрался жеманных штучек, чтобы выглядеть поблагородней. Хотел поскорее перейти в кавалерию. Рассказывал мне о своих любовных похождениях в Портсмуте в ночь перед отплытием. На следующее утро он уехал, и вдруг откуда ни возьмись — какой-то случайный выстрел. Шальная пуля. И всё равно его убила.

— Я не питаю иллюзий, — спокойно ответил Джереми. — Не думаю, что у меня есть воинское призвание... А у тебя?

Джеффри Чарльз натянуто улыбнулся.

— Нет. Но я считал, что у меня были основания пойти в армию. Я так понимаю, ты создал новый насос для Уил-Лежер, ты человек достаточно широкого ума, чтобы извлечь пользу из паровых двигателей новой эпохи, и трудишься над самодвижущимся экипажем. Как я уже сказал, армия в этом тебе не помощник. Будет жаль всё это бросить.

Последовало долгое молчание. Послышался смех.

Джереми прервал тишину:

— Как замечательно, что Клоуэнс и Амадора прекрасно поладили друг с другом.

— Это точно.

— Какой оркестр ты пригласишь?

— Говорят, есть один в Труро; играет на балах. Но надо убедиться, что они играют не слишком степенную музыку. В армии я как-то привык к джигам и контрдансам.

Немного подумав, Джереми признался:

— Есть ещё одна причина, которая вынуждает меня пойти в армию.

— Могу я её узнать?

— Если найдем уединённое местечко. Эта комната слишком велика для признаний.

— Сад подойдет?

— Если поблизости нет садовников.

— Придут не раньше шести, когда покончат с другой работой.

Тогда они отправились в сад, и Джереми поведал свою тайну.

III

Они гуляли у пруда, и Джеффри Чарльз воскликнул:

— Боже мой! Не верю! Не могу в это поверить!

— Не можешь?

— Что ж... Не могу!

— Уверяю тебя, именно так всё и было.

— Всё, как ты рассказал?

— Всё в точности.

— Это ни в какие ворота не лезет!

— Вероятно.

— Тогда зачем? Какая на то была причина?

— Ну, понятно какая. Хотелось денег.

— И много ты получил?

— Да, прилично.

— И как ты ими распорядился?

— Пока ещё никак.

Джеффри Чарльз поглубже засунул руки в карманы сюртука.

— Ты меня не разыгрываешь?

— Зачем мне врать? Разве можно запросто признаваться в таком?

— Джереми, ты наверное спятил!

— Было немного, признаюсь.

— И другие тоже.

— Про них не знаю.

— Они тоже нуждались?

— Джеффри Чарльз, ответь мне, если, к примеру, ты любишь Амадору, как я люблю ту девушку, и вдруг узнаёшь, что она должна выйти замуж за другого только из-за денег, которых у тебя нет в таком количестве, то как ты поступишь? Скажи!

— Скажу лишь одно: если девушка такова, какой ты её описываешь, то грош ей цена в базарный день.

— Но разлюбил бы ты её из-за этого?

— Бог его знает! Это только Господу ведомо! Дорогой кузен, откуда одному знать о чувствах другого? Прошу прощения, что назвал тебя сумасшедшим. А ещё...

— Слегка не в себе, согласен. Ведь я заранее понимал, что, сколько ни укради, этого будет мало, чтобы вырвать девушку из рук того, с кем она обручена. В этом и заключается мое помешательство. Пусть мы и сорвали куш, ну и что с того, мне всё равно пришлось бы вновь вложить средства, возможно, положить их на кон, чтобы набрать нужную сумму. А вместо этого, когда всё завершилось, когда я достиг цели, мне всё опротивело. И я до сих пор никак не распорядился деньгами!

— А остальные распорядились?

— Остальные — да. С большой осмотрительностью. Они не собираются попадаться, как и я.

— Это главная опасность. Они из местных?

— Не могу тебе сказать.

Джеффри Чарльз хмыкнул.

— Но риск опознания...

— Мы все замаскировалась.

— Но как вам это удалось? Ты сказал, что всё прошло без всяких там «кошелёк или жизнь»?

— В экипаже только четыре места. Мы забронировали три места и одно для несуществующего человека, который, понятно, так и не объявился. Оказавшись внутри, мы задвинули шторки и продолбили заднюю часть кареты, чтобы добраться до сейфа под облучком. Всё прошло, почти как мы задумали.

— Почти?

— Видишь ли, возникла одна помеха, которая чуть всё не сгубила. Какой-то престарелый толстяк-адвокат по фамилии Роуз настоял на том, чтобы занять пустующее место от Лискерда до Добуолса. Как ни пытались мы от него отделаться, он всё равно сел в карету; так что мы на время затаились, скрыли следы проделанной работы, пока он не вышел.

— И как вам только удалось сохранить хладнокровие? Говоришь, вся идея принадлежала тебе?

— За несколько месяцев до этого мой... один из моих сообщников привез из Лондона газету, где говорилось об ограблении экипажа, следовавшего до Брайтона. Никто не представлял, как это можно провернуть. Я же придумал один неплохой способ.

— Ну и ну, Боже ж мой!.. — Джеффри Чарльз наконец выдохнул. — Просто невероятно! Никогда бы... А чьи деньги вы украли? Об этом известно?

— О да, об этом мы знали с самого начала. Все деньги принадлежали Банку Уорлеггана.

— Уор... — Джеффри Чарльз запнулся и уставился на кузена. — Всё принадлежало моему... отчиму?

— Да.

Оба замолчали на секунду, и вдруг Джеффри Чарльз залился хохотом. Испуганные птахи взлетели с другой стороны пруда.

— Ты ограбил отчима Джорджа? Плавильщика Джорджа? Как же это правильно, превосходно, как замечательно и страшно весело! По-твоему, это не смешно, Джереми?

Они замолчали и уставились друг на друга.

— Не смешно, — лицо Джереми окаменело. — Правильно — может быть.

Джеффри Чарльз вытащил платок, высморкался и вытер глаза.

— Извини. Мне не следовало смеяться. Это не повод для веселья. Боже упаси! Но должен признаться, я испытываю облегчение, что вдовы и сироты не пострадали!

Он взял Джереми под руку, и они продолжили прогулку.

— Вот сюда Дрейк каждую ночь высаживал лягушек, — показал Джеффри Чарльз, — просто чтобы позлить моего отчима. Тогда я веселился до упаду. Но Дрейку это чуть не стоило жизни. Пусть тут дело совершенно в другом, но в каком-то смысле я обрадовался по личным причинам. И это может стоить тебе жизни! Опасность ещё никуда не делась. — Он сжал руку Джереми сильнее. — Почему ты мне рассказал?

Джереми пожал плечами.

— Счёл это... необходимым.

— Как и ограбление?

— Нет. Думал, что так лучше.

— Признание пойдет на пользу...

— Может, и так. Понятно, я и не собирался кому бы то ни было рассказывать. Когда я сегодня приехал сюда, то даже не помышлял об этом!

— Ты больше никому не сказал?

— Ясное дело — нет.

— Что ж, настоятельно советую тебе принять обет молчания. Меня как-то смущает, что ты поделился со мной тайной. Разумеется, можешь быть спокоен, я никогда не злоупотреблю твоим доверием... А теперь ты считаешь, что должен сбежать? Это по личным причинам или просто боязнь разоблачения?

— По личным причинам, наверное. Но не боязнь разоблачения. Думаю, теперь нам нечего бояться.

— Бояться стоит ещё несколько лет, Джереми, во всяком случае, пока деньги не израсходуются до конца. Но уже то, что ты пока ни гроша не потратил, а теперь вдруг захотел, или подумываешь вступить в армию, наводит меня на мысль, будто ты хочешь искупить вину за преступление.

— Я бы не стал заходить так далеко.

Джереми не понравилось это заявление, одновременно близкое и далёкое от правды. Его чувства были не так просты. Раскаяния он не ощущал и не жалел о своем поступке. Он нуждался не в искуплении, скорее, ему хотелось сбежать от того, что вызвало этот поступок, того, что мучило его и душило. Какое-то время он казался себе омерзительным; у него даже пропала страсть к Кьюби. Долго это не продлилось; преступление убило чувства, все чувства; но вскоре безразличие прошло. Последний раз он видел её в музыкальной лавке, а желанная встреча на празднике в Тренвите полностью соответствовала его прежнему поведению, будто ограбления и вовсе не случилось, словно он — тот же самый долговязый дурачок, следующий за ней по пятам в надежде на ласковые слова и лёгкий флирт, хотя и зная, что всё равно ничего не добьётся. Умом он понимал, что всё вернулось на круги своя, но отказывался в это верить, именно это и побудило его признаться во всем Джеффри Чарльзу.

— Ты бы потратил свою долю денег на покупку офицерского чина или на обычные расходы армейской жизни?

— Нет.

— Но разве тебе не хочется потратить их на дальнейшие опыты с паровыми машинами?

— Вот это можно. — Джереми вкратце поведал о встречах с Голдсуорти Герни. — Я приму решение в ближайшие недели.

Они ступили на поле и вышли к лесу, где когда-то давно маленький Джеффри Чарльз впервые повстречал Дрейка. Вдалеке Уилл Нэнфан приглядывал за овцами. Они помахали друг другу.

Джеффри Чарльз продолжил:

— Что ж, раз уж ты рассказал обо всём, то, наверное, попросишь моего совета.

— Я тоже об этом подумал.

— Но вряд ли ты ему последуешь. Из разговоров на привалах и офицерских обедах я по опыту знаю, что если человек просит совета, то ждет одобрения собственного решения.

Улыбка чуть тронула губы Джереми.

— Может быть. Не знаю. Не могу обещать, что последую твоему совету, но буду крайне за него признателен.

— Пока вас троих никто не подозревает?

— Пока нет.

— Тогда я считаю, что следует остаться и пережить это. В том-то и состоит парадокс! Уйти на войну — разве это не напоминает побег? Вся проблема в нас самих. Разве не так? Проблема не исчезнет, даже если уехать сражаться в Пиренеи. А когда война закончится...

Джеффри Чарльз замолчал и посмотрел на главные ворота. Через них входили трое. Заметив двоих молодых людей, вновь прибывшие помахали им и побежали наперегонки.

— Сообщи о своем решении. Мне хотелось бы знать.

— Разумеется, сообщу.

Дрейк прибежал первым, следом за ним Лавдей, поддерживая юбку. А Морвенна больше спотыкалась, чем бежала, и замыкала строй. Пока трое приближались, Джеффри Чарльз раздумывал, правильный ли совет дал кузену. Военный — это не про Джереми. Если уже сейчас его так подводит излишняя чувствительность, то как он приспособится к миру, где каждый день может стать последним, где друзей увечат, а чувства притупляются суровой действительностью солдатской жизни и войны? И всё же, как указал Джереми, разве сам Джеффри Чарльз не пришёл в армию зелёным юнцом, который прежде жил в роскоши и изнеженности? Он с трудом мог вспомнить того мальчишку, который любил Дрейка и находился в те давние времена под мягким надзором гувернантки Морвенны. Словно то был совсем другой человек.

Теперь же, только теперь, после стольких лет сражений, товарищества и внутреннего одиночества, он наконец встретил Амадору... Но Джереми потерял свою любовь. Эту девушку Джереми полюбил всем сердцем, и когда понял, что, скорее всего, её лишится, потерял способность здраво мыслить и забыл об осторожности... Неужели кто-то ещё придерживается заповедей? Не укради. Не возжелай жены ближнего своего... Не убий... Кто их не нарушал?

— Знаешь, — запыхавшись, сообщил Дрейк. — Я встретил Эллери. Питера Эллери! Помнишь, мы вместе тогда отправились во Францию спасать доктора Эниса. Он всегда жил поблизости. Столько лет прошло, а он почти не изменился.

— Ты тоже, Дрейк, — сказал Джеффри Чарльз.

Её зовут Кьюби Тревэнион. Должно быть, она особенная девушка. Джеффри Чарльз очень надеялся, что она придет на праздник.

 

Глава двенадцатая

I

Ярмарку в честь Михайлова Дня устроили двадцать девятого сентября. За день до этого Мастак Томас провалился в кроличью нору и подвернул лодыжку, так что на следующее утро хромал. Джон, старший брат, избегал подобной торговли и держался подальше от базаров или праздников, поэтому Мастак сказал:

— Певун, пойдешь ты. Тётушке Эди нужна мазь от нарывов. Она сказала, там торгует одна старуха, вдова Кроу. У ней есть снадобье для Эди. Не сходишь за ним вместо меня. А?

— Чего? — переспросил Певун. — А?

— Ты слышал. — Брат повторил просьбу.

Певун продолжил выстругивать палку. Подошел Рыжик, один из его пяти котов, обнюхал стружки, но быстро утратил интерес и двинулся прочь.

— Я не связываюсь с ведьмами, — пробурчал Певун.

— Ведьмы? Вдова Кроу никакая не ведьма, это уж точно, иначе б Эди и близко к ней не подошла. Просто старуха в юбке и умеет делать снадобья. Вспомни-ка Уоллеса Бартла, как он корчился от боли в кишках, а как принял ейное лекарство, так в два счёта выздоровел. А сынок Найджела Эллери — она его вылечила от громкого кашля. А...

— Нет на свете никаких ведьм, — сварливо бросил Джон, находившийся не в духе, потому что сардины так и не появились. — А тем более старухи в юбках. Все они обманщицы, все до единой.

— Не знаю, пойду ли, — сказал Певун. — Тут ещё долго возиться.

— Сходи. Ты ж такого не пропускаешь. Если кто и пойдет на ярмарку или праздник, так это ты, Певун.

Мастак взирал на брата. Несмотря на мирный нрав, у Певуна порой случались приступы редкостного упрямства, и Мастак боялся, как бы сейчас этого не произошло. Уже два года он ухаживал за пухлой коротышкой Эди и имел виды на её пухленькое кожевенное дельце. Как же тяжко ему было торчать рядом с ней, когда рядом крутятся аппетитные девицы его возраста, только попроси. Такие пустяковые поручения — лёгкий способ ей угодить.

— Это для её нарывов. Мазь втирают, и нарыв перестает ныть.

— Не знаю, пойду ли, — опять повторил Певун.

— Проклятые коты, — выругался Джон и дал одному пинка. — Вечно крутятся под ногами — хуже детей. Говорю же, избавься от них.

— Она вполне порядочная старушка, эта вдова Кроу, — сказал Мастак. — У ней прилавок впритык с точильщиком ножей, так что мимо не пройдешь. Ты точно видал её много раз, Певун.

— Не знаю, видал ли, — сказал Певун.

— Девицы тоже к ней захаживают. Говорят, у ней куча приворотных зелий. А ещё есть средства от упадка сил, кровоточащих язв, детского сглаза, рожи и бородавок.

— Ещё одна старая обманщица, — злобно проворчал Джон.

Певун закончил строгать. Длинной тощей рукой он стал отряхивать стружки.

— А ещё у них появилась полоумная, — сказал Мастак. — Сидит в клетке. С цепью на шее. Ужасно хочу поглядеть на неё; говорят, она буйная. Туда пускают за пенни. Пенни возвернут, если пожмёшь ей руку.

— Нельзя такого разрешать, — заметил Джон.

— А ещё бык, — продолжил Мастак, глядя на брата. — Ты всегда участвовал в травле, Певун.

— Никогда не участвовал, — сказал Певун. Но затея с полоумной ему понравилась.

— А ещё говорят, там будет Чёрный Фред. Мы видали его пять лет назад в Саммеркорте. Помнишь его, Джон? Он проглотил живую мышь на верёвке, а потом досчитал до десяти и вытащил её живой и невредимой. В этом году ты туда не ходил, Певун, свалился с корью. Тебе понравится, Певун, помяни моё слово.

— Эй, отстань от него, Мастак, а? — сказал Джон.

Певун встал и скинул древесные стружки в ящик для растопки. Звук распугал кур, и те разбежались.

— Снадобье стоит шесть пенсов, — сказал Мастак. — Эди говорит, склянка маленькая, но её хватит, чтобы заживить нарывы. Думаю, накину тебе ещё два пенса в благодарность.

— Не знаю, пойду ли, — прогундел напоследок Певун.

II

Но всё же он пошёл и насладился всеми чудесами ярмарки. Полоумный его разочаровал — во-первых, он оказался мужчиной (а женщины иногда бывали почти без одежды), а во-вторых, просто сидел в углу клетки и не реагировал, даже когда в него тыкали палкой. Разочаровал его и Чёрный Фред, потому что мышь почти издохла и еле дёргалась. Но хватало и других развлечений. Певун слонялся по ярмарке почти до темноты, прежде чем подойти к вдове Кроу. Он приближался к её шатру уже несколько раз, но рядом всегда оказывался кто-то ещё, разговаривающий со вдовой или делающий покупки, и Певуна беспокоила мысль, что его засмеют. Но в этот раз она была одна и уже начинала убирать свои жестянки и баночки в старый мешок, чтобы накинуть его на плечи и унести домой.

Вдова оказалась высокой и худой болезненной женщиной с лошадиной гривой чёрных волос, спадающих на плечи, большими костлявыми и грязными ногтями. Одета она была в поношенную муслиновую блузу, расшитую чёрными бусинами, оборванный чёрный жакет и пыльную серую юбку. Она тут же разглядела Певуна насквозь и, чтобы расположить его к себе, заявила, что такой прекрасный и здоровый молодой человек явно не страдает от нарывов, а, значит, ищет одно из её особенных снадобий для кого-то другого — матери? тётушки? сестры? Певун объяснил, что это для девушки его брата, а затем нервно рассмеялся от мысли, что назвал старуху Эди девушкой.

— А у самого-то есть девушка? — спросила вдова Кроу.

Певун покраснел.

— Типа того.

— Какого ещё типа, милок? У вас любовь?

— Типа того.

Вдова достала из котомки каменную баночку и выложила её на прилавок.

— Вот, это для девушки твоего брата. С тебя семь пенсов.

— Брат говорил про шесть пенсов.

— Семь, милок.

— Маловата склянка для семи пенсов, — хитро сказал Певун.

— Знаешь, сколько мне стоило его приготовить?

— Брат говорил, шесть пенсов.

Вдова Кроу вновь сунула бутылочку в мешок.

— Или семь пенсов, или ничего, милок.

Певун засомневался.

— Ладно, пусть семь.

— А ты знаешь, что там? — тихо спросила вдова. — Сказать тебе?

— Мне без разницы, — смело произнес Певун.

— Лягушки.

— Лягушки?

— Да. У лягушек красная кровь, как у нас с тобой. Но холодная. Понимаешь, милок? Холодная. И этот холод лечит нарывы. Здесь всё есть. Слюна лягушек, соки лягушек, икра лягушек, семя лягушек. И смола, и бальзам для смазывания. Нанеси его на нарывы, и они исчезнут — просто волшебство! Смотри сам!

Певун порылся в переднем кармане штанов и медленно достал семь пенсов. От острого взгляда вдовы не укрылся блеск серебра.

Певун с неохотой вытаскивал монету за монетой, и вдова подсчитывала их.

— Говоришь, милок, у тебя есть девушка? «Типа того» — так ты сказал?

Певун промямлил что-то невразумительное и забрал баночку с мазью.

— Так говоришь, у вас любовь? Так, милок? А что же юная леди? Может, она вовсе тебя и не любит, а?

Певун ещё что-то промямлил и положил баночку в карман. Кое-кто зажигал фонари, но бóльшая часть ярмарки готовилась к закрытию.

— Не любит тебя? — переспросила вдова Кроу. — Тебя, прекрасного статного паренька? Не любит?

— Может. А может, и нет.

— Как насчёт приворотного зелья?

— Чего?

— Приворотного зелья.

Певун вспотел. Кажется, они одни. Люди проходили мимо, но никто не приближался к шатру. Может, его просто не видно в сумерках.

— Я не уверен, — промямлил он.

Вдова Кроу достала вторую баночку, даже меньше первой.

— Для тебя — девять пенсов, милок.

— Чего?!

— С других я бы взяла целый шиллинг, но для тебя — всего девять пенсов, в знак особого расположения. Ты мне понравился. Ты никогда не узнаешь, что в этой склянке, но скажу, что на приготовление ушло восемь пенсов, так что у меня нет причин продавать так дёшево. Но ты мне приглянулся. Прекрасный статный паренёк, не оставляющий равнодушным ни одну горничную.

— Я не уверен, — повторил Певун.

— Ни одну горничную, — повторила вдова Кроу, убирая прядь сальных волос за ухо. — Но горничным сложно угодить. У некоторых горничных странные причуды. Некоторые горничные ветрены. Некоторые горничные непостоянны, как погода. Вот тогда-то тебе и пригодится приворотное зелье, милок.

Певун вспомнил бродящую по дому Кэти, её высокую нескладную фигуру, большие чёрные глаза, а волосы совсем как у этой женщины, но только крепкие и блестящие.

Вдова Кроу повертела баночку и с нежностью взглянула на неё.

— Девять пенсов, — сообщила она. — Всего один глоток. Дай ей это выпить, и от тебя больше ничего не потребуется. Оно не имеет вкуса. В нём — сердца серых птиц, а ещё лошадиное вымя и сусло. Всего один глоток. Подмешай его в алкоголь, эль, чай или воду, а лучше просто заставь её выпить в чистом виде. В чистом виде. Убедись, что именно ты окажешься рядом, когда она это проглотит, ведь как только зелье окажется у неё в животе, её глаза начнут светиться при одном взгляде на тебя — она будет любить тебя до самой смерти!

Капли дождя текли по разгорячённому лицу Певуна. Ему предстояла долгая дорога обратно по сырости. Этого он не предусмотрел.

— Восемь пенсов? — переспросил он.

— Девять.

— Эх, — выдохнул он, нащупывая в переднем кармане ещё одну монету.

III

Когда Джеффри Чарльз наведался в Нампару, то попросил Демельзу одолжить ему нескольких слуг на праздник.

— Миссис Поуп предложила помощь, так что я рассчитываю на трёх её служанок. Двух-трёх попрошу и у доктора Эниса. Лучше много, чем мало.

— Мы с Клоуэнс можем прийти, если хочешь, — предложила Демельза. — В смысле прийти пораньше, чтобы помочь на кухне и подготовиться к празднику.

— Очень мило с твоей стороны. Но из Труро накануне прибудут две кухарки. Я мог послать тебе жалобное послание со словами «На помощь! Помогите!», но мне всё-таки хочется, чтобы вы в качестве гостей приятно проводили время, а не брали на себя обязанности.

— А Амадора?

— Заявила, что напугана до смерти, но я совершенно уверен, она с радостью преодолеет трудное препятствие.

— Понимаю её чувства.

Джеффри Чарльз поднялся.

— Есть ещё кое-что, и мне понадобится твоя помощь или хотя бы совет. Наверное, ты и так знаешь, о чём я.

— Не имею представления.

— Это касается моего отчима — следует ли его пригласить...

Демельза смутилась.

— Приём устраиваешь ты, значит, решать тебе.

— Если бы мы приехали сюда и не общались с ним, то вопрос о его приглашении отпал бы сразу. Он мне не друг, ты ведь прекрасно знаешь. Но мы его навестили; я решил, что с юридической точки зрения необходимо ему сообщить, что я вступаю во владение своим имуществом, так сказать. Когда мы встретились спустя столько лет, моё отношение к нему осталось прежним; но его новая жена настояла, даже не сомневаюсь, против его воли, чтобы мы остались на обед, а потом настояла, чтобы мы взяли на время двух великолепных лошадей, как она сказала, до нашего возвращения в Испанию. Стало быть, даже при всём желании исключить Джорджа, по отношению к ней будет оскорбительным не послать приглашения. С другой стороны, — поспешил продолжить Джеффри Чарльз, когда Демельза собиралась что-то сказать, — меньше всего на свете мне хочется поставить кузена Росса в неловкое положение. Я прекрасно знаю, что он чувствует, что они испытывают друг к другу, и если Росс решит, что присутствие сэра Джорджа омрачит праздник, никакого приглашения не будет.

— Почему бы не узнать об этом у самого Росса? — спросила Демельза.

— Подумал, может, ты это сделаешь. С тобой он точно будет более откровенным.

Демельза рассмеялась.

— Вот оно что.

Часом позже Росс спросил:

— Сколько людей приглашено на праздник?

— Около восьмидесяти человек. Кто-то наверняка не сможет прийти.

— Тогда скажи Джеффри Чарльзу, чтобы поступал, как ему вздумается. Все мы смягчились с возрастом, и если я увижу, что Джордж направляется ко мне, то сразу спрячусь.

— Может, он откажется, — сказала Демельза.

— Будем надеяться.

— Честно признаюсь, мне хочется познакомиться с его новой женой. Но дом для него полон горьких воспоминаний.

— Любопытно, сколько человек... — Росс запнулся.

— Что ты хотел сказать?

— Любопытно, сколько человек хранит об этом доме горькие воспоминания.

Демельза ненадолго задумалась, ей хотелось поспорить с этим.

— Ну, теперь-то всё переменится.

На следующее утро Джордж получил приглашение и отнёс его Харриет, возившейся с псами.

— То есть, нам придется заночевать? — спросила она.

— Пятнадцать с лишним миль по ухабистой дороге.

— Думаю, можно остановиться у Кэролайн.

— Ты не спросила, хочу ли я пойти.

— Он твой пасынок. Ты жил в том доме. С чего бы тебе не хотеть туда съездить?

— По-моему, это лицемерно с твоей стороны, Харриет.

Харриет надела просторную блузку, на взгляд Джорджа, слишком обнажающую шею и грудь, на радость Коллинса и Смолвуда, молча работавших неподалёку. У неё были блестящие чёрные волосы цвета воронова крыла; перчатки запачкались, как и подол; на высокой скуле красовалось грязное пятнышко.

— Джордж, когда ты женился на мне, — сказала она, — то начал новую жизнь. Как и я. Нельзя же постоянно перебирать в голове старые воспоминания.

Собаки вокруг поскуливали и тявкали, и Джордж понадеялся, что слуги не расслышали её слова. Разумеется, они не слышали его ответа, ведь он не прозвучал, но стоит ли тратить всё свободное время на проклятое зверьё и выполнять тяжёлую работу, когда есть куча хорошо оплачиваемых слуг, которые только и ждут, чтобы ей заняться.

Кроме того, ему хотелось добавить, никому не нужны такие приёмы, какой вчера устроил Валентин; но, разумеется, она первой с восторгом к нему присоединилась, просидев до рассвета за игрой в фараон по-крупному. Пришёл новый дружок Валентина, парень, который когда-то был обручен с Клоуэнс Полдарк; одет неплохо, но с дурным говорком; львиная грива; (мощный, как кузнец, заметил кто-то, и Джорджа аж передёрнуло). Харриет, похоже, от него в восторге, чего о Джордже уж точно не скажешь, уж слишком его облик бросается в глаза. Он проигрался; да так ему и надо. Проигрался и паренёк Блейми, сын Верити; он казался весьма неопытным; вероятно, игра оказалась ему не по карману. Чёртовы дурни, играть на деньги — покажите мне человека, которому удалось заработать состояние на игре. Разбогатеть на игре — всё равно что видеть призраков: не встретишь человека, видевшего призрака, но обязательно есть человек, знакомый с тем, кто его видел. Встречаешь только тех, кто знает выигравших состояние в клубе «Уайтс». Или на скачках. Как дурак Джон Тревэнион. Вот отчего Джордж отсрочил исполнение договора и вплоть до прошлого месяца откладывал разговор с Валентином о намеченных планах. В прошлом году Тревэнион получил заём, чтобы продержаться до брачной церемонии, но, вопреки всем своим заверениям, делал ставки на скачках в Эксетере и Эпсоме и в итоге прогорел. А сейчас снова жалобно умоляет и страшно сожалеет о своем поступке. Даже бес на мели превращается в ангела. Следует скрепить брачный союз; договор должен быть настолько чётко изложен, чтобы ни один пенни Валентина, принесённый в брак с Кьюби, никоим образом не присвоил себе её транжира-братец.

Харриет осматривала щенка. Затем спросила:

— Я так поняла, Валентин с Урсулой тоже приглашены. Валентин уж точно пойдет. А Урсула — как ты поступишь с ней?

— Забудь о ней.

— Разве она не там родилась?

— Ей нет и четырнадцати. У неё всё впереди.

— Она уже очень упрямая.

— Не упрямее собственной мачехи.

Два псаря удалились. Глаза Харриет сверкнули, а затем она сухо рассмеялась.

— Ты прекрасно знал, когда женился на мне. Ты всё это знал. Тоби тоже пытался меня объездить. Нельзя научить старую лошадь новым трюкам. Я знаю, что ты вынашивал такие планы!

Джордж начал выходить из себя.

— Не думаю, что лошадиные метафоры здесь уместны. К тому же это тебе не к лицу. Мне бы хотелось, чтобы ты хоть немного прислушивалась ко мне, когда выбираешь друзей.

— Ну же, парень, давай! — сказала Харриет, выпуская щенка из рук. Затем сняла перчатку и без стеснения почесала под мышкой. — Умоляю, скажи, что теперь не так?

Псы всей сворой опять залаяли и завыли, как шумная компания на празднике.

В гневе Джордж повысил голос:

— Ты не можешь упрекнуть меня, что я не удовлетворяю любые твои потребности. Деньги всегда в твоем распоряжении, чтобы удовлетворить самые дорогие и нелепые из них. Похоже, ты умеешь их только тратить.

— А для чего ещё они нужны? — заявила она презрительно.

— Поверить не могу, что ты строишь из себя дуру! Деньги приносят власть и положение, их разумная трата...

— Ох, знаю, знаю, знаю. Значит, я расточительная. Это не новость. Ты знал ещё до женитьбы. Для нас обоих это второй брак, и не предполагается, что в наших силах изменить свой образ жизни и нрав в угоду друг другу.

Джордж глубоко вздохнул.

— Во всяком случае, я считаю, что твой долг передо мной — не торчать всё лето в конюшне, равно как и не проводить всю зиму на охоте. Также я имею право требовать, чтобы ты не поддерживала стремления моего сына и его дружков проводить ночи за выпивкой и игрой!

Повышенный тон разговора привёл к тому, что невольно перепалка стала более серьёзной. Вместе с тем, закончив речь, Джордж ощутил вспышку досады, которая только подтверждала его отношение к сказанному. Озлобленный, он постоял в окружении псов, затем развернулся и пошёл прочь.

У двери Харриет его окликнула:

— Джордж!

Он замер.

— А тебе не приходило в голову, — сказала Харриет, — что лучше видеть Валентина за игрой и выпивкой в собственном доме, чем в других местах, куда он незамедлительно направится, если его выгонят? А ещё не приходило ли в голову, что я провожу не больше времени с лошадьми и собаками, чем ты со своими бухгалтерскими книгами и счетами; и если бы ты больше ездил со мной, то и виделся бы со мной чаще — и мне лучше, и тебе для здоровья полезней.

От такого циничного высказывания он нахмурился и на время потерял дар речи.

— Всё это очень хорошо, но...

— Но что?

— Одно дело разрешать играть, а другое — наслаждаться этим самой и всячески поощрять!

— Скажу тебе честно, Джордж, мне это нравится. Я тебе не методистка. И уговоры тут не помогут.

Повисла тишина, не считая шума вокруг.

— Когда приглашают? — спросила Харриет.

— Что?

— Когда приглашают в Тренвит?

— Девятого числа.

— Думаю, подходящее платье у меня есть. Будет ошибкой надеть слишком пышное на «семейный» приём.

— Согласен.

— И, наверное, понадобятся новое украшения.

— У тебя уйма драгоценностей.

— Только несколько старых фамильных. Может, жемчужные сережки? У нас есть десять дней. Я успею подыскать.

— В банке сейчас острая нехватка наличных средств, — сдержанно произнес Джордж.

— Жемчуга — всё равно что трёхпроцентные облигации. Мы их продадим, когда мне надоест их носить. — Она ласково похлопала Джорджа по руке, затем сняла перчатку и помахала ей, чтобы стряхнуть оставленный на его рукаве след.

По пути к дому, он решил, что ни её жест, ни улыбка не означали попытку примирения. Она обращалась с ним как с мальчишкой. Как с юнцом, которого можно легко уговорить. Однажды она поймет свою оплошность. Разумеется, он до сих пор желал её как женщину — ещё одна его беда; когда она пускала его в свою постель, он получал невиданное доселе наслаждение; при свете дня это мешало его свободе действий и приходилось сдерживать недовольные замечания.

Порой он вспоминал о первом её браке. Однажды, в начале их совместной жизни, выпив лишнего, Харриет рассказала об ужасных ссорах с Тоби Картером. Тоби, хоть и сам заядлый охотник, выступал против того, чтобы жена охотилась чаще четырёх раз в неделю. В итоге, когда та ослушалась, он сгрёб её в охапку и оттащил в спальню, где запер до окончания охоты. Харриет лениво посмеивалась, рассказывая Джорджу подробности, как она перебила в спальне всё стекло, порвала шторы, сломала мебель, а в довершение — и дверь. Дважды она выбиралась из окна, соскальзывала с крыши, спускалась вниз по плющу и сразу к конюшне. Позднее Тоби установил на окна решётки, но вскоре после этого, упокой Боже его католическую душу, покойся с миром, Благодатная Мария и так далее и так далее, сломал свою мерзкую шею. Харриет освободилась от него и оказалась полноправной наследницей банкрота.

Джорджу с трудом верилось, что это сильное, но лениво-величавое создание, лежащее рядом, способно на подобное поведение, если его разозлить. Наверное, только во время любовных игр он видел глубины её характера.

Многому ли научил её первый брак, раз теперь она умела направлять гнев мужчины в свою пользу? Или он настолько слаб, податлив или по глупости ещё менее упрям, нежели сэр Тоби Картер? И тут Джорджа осенила мрачная мысль: а разве он вообще перечил ей? Разве она не всегда поступает по-своему? Разве он сам не сдаётся? Как правило, она умела убеждать с милой надменностью, характерной для дочери герцога. Пожалуй, в этом и состоит суть всех затруднений. Сэр Тоби, будучи сам, естественно, благородного происхождения, испытывал меньший трепет перед родовитостью жены.

Джордж расправил плечи. Он был совершенно уверен, что, несмотря на всё сегодня сказанное и подразумеваемое, несмотря на жёсткость выговора, Харриет не изменит поведения или хотя бы свой режим. Будет и дальше кормить его туманными обещаниями и делать по-своему. Что, в конце концов, может привести только к бедам. Он должен тщательно подготовить почву. В случае настоящего столкновения надо оказаться во всеоружии.

IV

Неделю спустя Джордж, находившийся в охотничьем домике в Труро вместе со своим дядей Кэрри, получил весточку от Ландера, главного банковского клерка. Тот сообщил, что хочет видеть сэра Джорджа, и лучше наедине.

Джордж предположил, что встреча должна пройти без участия придирчивого Кэрри, и спустился в банк. Ландер, сорокопятилетний мужчина с плохими зубами и зловонным дыханием, но отменными знаниями обо всех, от Плимута до Пензаса, вытер пот вокруг накрахмаленного воротничка и высказал предположение, что сэр Джордж хорошо помнит январское ограбление, когда у Банка Уорлеггана и Уильямса похитили несколько тысяч фунтов в золоте, банкнотах и ценных бумагах...

— По-вашему, я мог такое забыть?

— Нет, сэр. Как вы помните, сэр, мы опубликовали известные нам номера нескольких банкнот, чтобы преступники не могли ими воспользоваться.

— Разумеется, — Джордж всегда становился вспыльчивым, когда ему объясняли то, что он и без того знает.

— И как вы помните, сэр, — упорно продолжал Ландер, — по вашему предложению номера пяти или шести специально не публиковались...

— Пяти.

— Именно. На самом деле нам известны номера и этих пяти, но вы предложили не печатать их в газете наряду с остальными, чтобы воры сами себя выдали...

— Я прекрасно это помню, Ландер.

— Выдали себя, расплатившись банкнотами, которые мы сможем отследить, — Ландер выдержал паузу, вновь покрывшись потом. — Так вот, сэр, вчера к нам попала одна из этих банкнот.

Джордж потеребил гинеи в кармашке для часов.

— Боже, да неужели! Вы сверили номер?

— Конечно, сэр.

— Да, разумеется, так и следовало сделать. Как она к нам попала? Её предъявили банку или...

— Предъявили банку, сэр.

Джордж подошел к окну, сосредоточив взгляд на пыльном стекле.

— Вы вовремя это заметили? Точно знаете, кто предъявил банкноту?

— Да, сэр. Грит заметил, потому что та банкнота была сложена компактнее остальных, а складки оказались влажными. Так он и понял. Я несколько раз его переспрашивал, сэр, чтобы убедиться, что не произошла ошибка...

Джордж помедлил.

— Так кто же её предъявил? Мы должны принять меры как можно скорее.

Ландер достал платок, чтобы промокнуть лоб. Он не знал, куда смотреть — уж точно не на сэра Джорджа.

— Ваша жена, сэр.

 

Глава тринадцатая

I

Суббота девятого октября выдалась сухой и ясной. После нескольких ненастных дней ветер стих; дороги и тропинки успели высохнуть, так что теперь подъезжающие кареты не рисковали увязнуть в грязи. Впрочем, в Тренвите не ожидали много карет: дороги в стороне от главной едва бы выдержали больше четырёх колес за раз. В карете могли бы приехать лорд и леди Дастанвилль, но они отбыли в Лондон.

В доме с самого утра развернулась лихорадочная деятельность. Демельзе, Клоуэнс и Изабелле-Роуз всё же разрешили, пусть и с неохотой, прийти помочь. Когда организовываешь праздник, кое-что можно сделать лишь в день самого торжества, и в этот-то день времени вечно не хватает. Около полудня Демельза и Джеффри Чарльз убедили Амадору подняться в спальню и полежать хотя бы часок, иначе, по их словам, она слишком устанет к тому времени, когда начнётся настоящее веселье.

А начиналось оно в пять. К пяти часам всех пригласили выпить чай в одной из гостиных и отдохнуть после долгой дороги. Оружейную отвели для мужчин, желающих переодеться, а две швейных комнаты на первом этаже — для дам. Но в целом день оказался настолько погожим, что живущие поблизости гости прибыли уже в вечерних нарядах, а приехавшие издалека переоделись в тех домах, где собирались ночевать.

Огромный стол в зале в конце концов удалось сдвинуть с места, но, как и предсказывал Джереми, вынести оказалось невозможно, поэтому теперь он стоял в углу, напротив галереи для музыкантов. Место, откуда выкорчевали стол, поспешно засыпали песком и цементом, а сверху положили плитки, и если бы не разница в цвете, никто бы и не догадался. На галерее тихо наигрывал квартет. Впрочем, после ужина, когда начались танцы, музыка стала не такой тихой.

К заходу солнца собралось около пятидесяти гостей, продолжали прибывать немногочисленные опоздавшие. Большое окно в зале, хотя все стёкла тщательно вымыли, преломляло отблески заката на небе и отбрасывало их на проходящих мимо людей. Одними из последних на праздник прибыли шестеро: доктор Дуайт Энис и миссис Кэролайн Энис, мисс Софи и мисс Мелиора Энис, а также сэр Джордж и леди Харриет Уорлегган.

У дверей их встретили хозяин и хозяйка. Мужчины находились не в лучших отношениях, но Джеффри Чарльз протянул руку со словами:

— Добро пожаловать, отчим.

Они обменялись рукопожатием, и Джеффри Чарльз задумался, не первый ли это раз, когда они пожимают друг другу руки (пожалуй, последний раз он делал это совсем маленьким, когда обожал дядю Джорджа, всегда приносившего ему подарки).

— Бравый солдат! — улыбнулась леди Харриет, легонько целуя его в щёку.

— Прошу меня извинить, — улыбнулся в ответ Джеффри Чарльз. — У меня совсем не осталось времени, чтобы обновить мундир.

— Так ведь гораздо лучше. Амадора! — воскликнула Харриет, вновь с поцелуем. — Como esta usted ?

И они вошли.

Кэролайн сразу же заметила Росса и Демельзу и захотела подойти к ним, но, сопровождая Джорджа и Харриет, оказавшихся в несколько враждебной обстановке, не решилась так быстро их покинуть.

Сразу за ними приехали Поупы, вернее сказать, миссис Селина Поуп, блистательная в своем чёрном кружеве, и две её падчерицы, чьи платья выглядели более подобающе траурными. С ними прибыл Валентин Уорлегган, взявший с собой Конана Уитворта, которого едва бы пригласил сам Джеффри Чарльз. А в заключение приехали Огастес Беттcворт, Клеменс и Кьюби Тревэнион.

Приехали и Блейми — Верити и оба Эндрю, отец и сын, остановившиеся в Нампаре на одну ночь (Демельза пыталась убедить их задержаться на две), пятеро Тренеглосов из Мингуз-хауса и семья Келлоу из Фернмора. Пол, мрачный, но несколько женоподобный, что сослужило ему такую хорошую службу, когда он играл роль жены священника во время ограбления дилижанса; его толстый безвольный отец; понурая миссис Келлоу, чьи глаза никогда не останавливались на чём-то конкретном, небезосновательно убеждённая, что в её семье поселилась смерть; и её выжившая дочь Дейзи, непосредственная и оживлённая, всё ещё надеющаяся (пусть и по инерции) выйти замуж за Джереми. Она, как и некоторые другие гости, забеспокоилась, впервые увидев Кьюби.

На Кьюби Тревэнион было платье из белого индийского муслина с высоким горлом, плотно облегающее талию и запястья. Казалось, за прошедший год она похудела и вытянулась, что нисколько не испортило её внешность. Иногда ей недоставало живости, но сегодня она, наоборот, казалась достаточно оживлённой.

Кьюби и сама чувствовала, что этот вечер для неё — испытание. Она приехала на северное побережье вопреки воле матери и брата и сразу попала в сердце этих краев, на домашний праздник, где слишком многие носили фамилию Полдарк или были старыми друзьями Полдарков. Они только и ждали случая, чтобы ее осудить. Она не знала, насколько люди осведомлены о её дружбе с Джереми, его ухаживаниях и отказе её семьи, но подозревала, что это не секрет. Поэтому она решила надеть что-нибудь стильное и быть очаровательной. Как и старший брат, она сменила фамилию с Беттcворт на Тревэнион и гордилась своим происхождением. Неужели, спрашивала она себя, она действительно дурная, эгоистичная и корыстная? Неужели за свадьбу с кем-то, кого она не любит, или, по крайней мере, с тем, кто не волнует её так же сильно, как Джереми, только из искреннего чувства гордости, приверженности обязательствам и семейному долгу её будут осуждать и презирать? Разве члены королевских семей не следуют подобным правилам всю жизнь, и кто их за это осудит? И хотя она не принадлежала к династии такой значимости, чтобы через брак решались вопросы войны и мира, но для её матери, а ещё больше для старшего, обожаемого, хоть и виноватого брата, семья Тревэнион была самым большим приоритетом.

Так что она приехала сюда готовая к обороне, полная закипающей гордости и решив выглядеть и держаться как можно лучше, чтобы дать понять любому из Полдарков, что Тревэнионам есть чем гордиться.

Для Джереми стало ударом, что Валентин вместо того, чтобы остаться с Поупами, держался рядом с Кьюби. Не то что бы это было сделано намеренно, разумеется, нет. Просто Валентин, по всеобщему мнению, оказался очень удобным провожатым.

Ужин прошёл без формальностей — большие и маленькие столы расставили как в зале, так и в большой и зимней гостиных, чтобы гости сами выбирали, где сесть и чем поужинать. Но Амадору так и не удалось уговорить присесть и съесть что-нибудь — она постоянно суетилась вокруг гостей, а Джеффри Чарльз ни на минуту не покидал её, следя, чтобы во время её беседы с кем-нибудь не возникло недопонимания. Клоуэнс в одном из платьев, купленных для Бовуда, и шёлковой оливковой накидке, скреплённой брошью на плечах, сидела во время ужина между своим кузеном, молодым Эндрю Блейми, и старшим из Тренеглосов, Джонатаном, который, пользуясь отсутствием более привлекательных молодых людей, суетился вокруг неё.

Когда ей наконец удалось перемолвиться словечком с Эндрю, тот сказал:

— Как жаль, что мне придётся уехать после полуночи — мы отчаливаем с утренним приливом.

— На пакетботе?

— Да, на «Графине Лестер». Водоизмещение сто девяносто тонн, экипаж из двадцати восьми человек. Пять офицеров. И второй офицер — Эндрю Блейми. Готовы к отправлению в Лиссабон.

— А во сколько, около шести?

— Что «во сколько»? — переспросил Эндрю. Хоть он и перечислил все детали с механической точностью, казалось, его мысли витали где-то далеко.

— Полный прилив.

— А, прилив в пять. Но мы должны отчалить на рассвете, это как раз около шести. Думаю, я всё же должен благодарить судьбу, что провёл всё это время дома.

Клоуэнс огляделась. За три месяца Тренвит из пустого и мрачного склепа, где она устраивала романтические свидания со Стивеном Каррингтоном и впервые встретила сэра Джорджа Уорлеггана, превратился в тёплый и счастливый дом. Хотя пока что здесь обитали всего лишь двое, плюс три гостя и пятеро слуг, дом ожил: а сегодня, в сумерках, здесь зажгли десятки свечей, и теперь они мерцали над оживлённой публикой. Как хорошо, что Джеффри Чарльз вернулся, да ещё с такой милой женой-иностранкой, напомнившей Клоуэнс шиповник — нужно пробраться сквозь шипы, чтобы увидеть розы. И зачем им нужно возвращаться назад, подвергаясь такому риску?

— Извини? — переспросила она.

— Я просто спрашивал, действительно ли между тобой и Стивеном Каррингтоном всё позади.

— Что ж, да.

Эндрю в нерешительности потеребил рыжеватые бакенбарды.

— Просто я снова встретил его, когда сошёл на берег — в Кардью, ну, ты знаешь, в доме Уорлегганов.

— В Кардью? — удивленно произнесла Клоуэнс. — Стивен здесь? Ты уверен?

— Да. Его пригласил Валентин. Мы вместе играли в карты. Я довольно много проиграл, — он выдавил смешок. — Я всегда проигрываю. Меня это слегка смутило. Сейчас я погряз в долгах, но наступит и полоса везения, я знаю, так всегда бывает... Стивен тоже проигрался. Нас было восемь или девять.

— Не знала, что они дружат, — заметила Клоуэнс. — Где они познакомились?

— Не знаю. Может, на скачках в том году? Мы с ним встречались два или три раза после того дня. Приятный парень этот Стивен. Что заставило тебя оставить его с наветренной стороны?

— Что? — наморщила лоб Клоуэнс.

— Разорвать помолвку, я имею в виду. Надеюсь, это не потому, что мне показалось, будто я видел его в плимутских доках, когда там зарезали вербовщика?

— Нет, что ты. Боже упаси, нет!

— Просто я тут подумал, понимаешь, это ведь не редкость для мужчины — драться за свою свободу, так делают многие. Может, он просто слишком сильно ударил ножом, но когда тебя загнали в угол, тяжело просчитать такие вещи. А может, рана вообще оказалась несерьёзной и моряк умер от чего-то другого, а вербовщики выдали эту смерть за убийство. Я такого не исключаю.

Это так походило на оправдания самого Стивена, что Клоуэнс взглянула на кузена с удивлением.

— Схожесть — забавная вещь, — размышлял Эндрю. — Я понимаю, что в тот день с лёгкостью мог ошибиться. К тому же, вы были помолвлены... Так что я мог лишь положить руль на борт, поднять паруса и уйти другим галсом. Но когда я недавно встретил его в Кардью, сходство стало для меня ясным, как никогда.

Кэти Картер, прислуживающая за их столом, забрала тарелки и поставила на их место большое деревянное блюдо со сливовыми пирогами, малиновыми слойками и ежевичным пирогом с бланманже и заварным кремом.

Когда она ушла, Эндрю взял большой кусок пирога и продолжил:

— Знаешь, это всё его глаза. У его глаз очень приметный цвет: ярко-синий с какими-то вкраплениями золотистого на белках — такие непросто забыть.

— Но всё-таки, — вставила Клоуэнс, удивлённая закипающими в ней опасениями, — нет никаких причин ему не доверять. Ты мог с лёгкостью ошибиться.

— Пожалуй, нет, дорогая кузина, не мог. После встречи в Кардью мы провернули с ним пару дел — знаю, знаю, это довольно неожиданно. А чтобы вести дела с человеком, нужно ему доверять. Так что я выведал всё окольными путями, он тоже ответил намёками. Но вопрос исчерпан. Больше незачем об этом говорить. Я могу понять обе стороны, но... Я рад, что ты порвала с ним по другой причине. Потому что, как по мне, вряд ли всё это справедливо. У мужчин есть право драться за свою свободу.

— Зачем ты говоришь мне всё это?

— Просто почувствовал, что должен это сделать. Для очистки совести и убедиться, что не причинил тебе никакого вреда в тот день.

— Не причинил.

— Я рад, что мы со Стивеном поняли друг друга, ведь теперь у меня гораздо больше уверенности в том деле.

— О чём ты? — внимание Клоуэнс попытался привлечь Джонатан Тренеглос, но она даже не повернула головы.

— Помнишь, я говорил, что, когда началась драка, с ним был ещё один человек? Молодой худой парень с тёмными глазами и худощавый? — Эндрю Блейми дожевал и промокнул губы салфеткой. — Он сейчас здесь.

II

— Эндрю Блейми-старший получил известия, что Веллингтон прорвал оборону на широком фронте реки Бидасоа и теперь переходит её, чтобы попасть во Францию, — сообщил Дуайту Росс.

Наконец-то они нашли друг друга, а Кэролайн отыскала Демельзу и взахлёб поведала о недавно прочитанном великолепном романе под названием «Гордость и предубеждение»; автор неизвестен, но в романе такая потрясающая проницательность и наблюдательность, что Кэролайн не удивится, если им окажется дама.

— Понимаю, почему Джеффри Чарльз хочет вернуться, — сказал Дуайт. — Но многое зависит от происходящего в Лейпциге или поблизости, разве не так? Если Наполеона не удержат или не разгромят...

— Лучше бы он сражался с британской армией. А то нашим вкладом в войну станут только золото и моральная поддержка.

— Ты знал, что американцы снова захватили Детройт?

— Нет, не знал. Полагаю, это было неизбежно, учитывая слабость британских войск.

Они глотнули вина и посмотрели на своих жён, которые дружно смеялись вместе с Изабеллой-Роуз, привлёкшей их внимание.

— То предложение, — спросил Росс, — что Бонапарт сделал Гемфри Дэви, чтобы тот приехал во Францию и встретился с их учёными. Оно ни к чему не привело?

— Ещё как привело. На этой неделе они покидают Плимут. На картельном судне доплывут до Морле в Бретани, а там наймут экипаж. От Морле до Парижа не меньше недели.

— Ты не думал над приглашением Дэви поехать вместе с ним?

— Напротив, много думал. Но вот так... просто так будет неправильно.

Совсем скоро ужин закончится и наступит черёд танцев. В большой гостиной до конца приёма останутся столы с едой и вином. Росс заметил, что Джереми беседует с девицей Тревэнион, и как они улыбаются друг другу. Валентин покинул свою спутницу и суетился вокруг Амадоры.

— Кто-нибудь займет твоё место? — спросил Росс.

— В поездке во Францию? Да, Гемфри берёт юношу, о котором хорошо отзывается. Его зовут Фарадей, — ответил Дуайт. — Майкл Фарадей. Больше мне ничего о нём не известно.

Джереми вёл девушку к ним. Это казалось неуместным, но было уже поздно его останавливать.

— Отец, позволь представить тебе мисс Кьюби Тревэнион. Мой отец, Кьюби. А также доктор Дуайт Энис.

— Здравствуйте, сэр... Доктор Энис. — Она сделала реверанс, они поклонились.

Она действительно хороша, но необычна. Зубы и глаза сверкали, она не отводила взгляд и смотрела искренне и открыто; изысканные манеры; роскошно одета; одним словом, леди. Надменное, изворотливое, корыстное создание.

— Я знал вашего отца, — сказал Росс. — А также вашего старшего брата — Джона то есть. Он сегодня отсутствует?

— Да, сэр. Уехал в Девон.

— Со своими лошадьми?

Кьюби покраснела.

— Да, капитан Полдарк, полагаю, так.

Росс заметил, что как только он заговорил с девушкой, Клоуэнс поднялась из-за стола и удалилась. Для неё это слишком.

Джереми продолжил:

— Мисс Тревэнион впервые на северном побережье. Я сказал ей, что она непременно должна увидеть народные обряды и танцы, а затем написать о них статью для Королевского института.

— Да, — ответил Росс с мрачной улыбкой, — у нас тут тёмное средневековье.

— Напротив, сэр, — возразила Кьюби, — если осмелюсь выразить иное мнение, у вас здесь передовые века, я ещё никогда в жизни не присутствовала на таком замечательном празднике. Другой капитан Полдарк, молодой капитан, настолько обходительный джентельмен, насколько можно себе представить, и я чрезвычайно признательна Джереми за приглашение.

Она сказала даже больше, чем могла.

— Вы приехали с братом и сестрой, как я понимаю?

— Да, сэр. Огастес получил должность в Казначействе в Лондоне, но пока в отпуске. Клеменс, разумеется, моя постоянная спутница в Каэрхейсе.

— Как-нибудь навестите нас, — предложил Росс. — Мы живем в четырёх милях отсюда, у побережья, вокруг в основном шахты и отвалы породы, но всё же в окультуренной земле — в нашем семейном понимании.

— Благодарю вас, сэр. Несомненно, почту за честь.

Джереми, замечая перемену в голосе отца и с тревогой вслушиваясь в его суровые реплики, поговорил ещё с пару минут, а затем взял Кьюби за руку.

— Идём, тебе ещё надо познакомиться с моей матерью, — сказал он, и они проследовали дальше.

— Надежды Джереми вновь возродились? — прошептал Дуайт.

— В последний раз, когда он упоминал, а он редко говорит об этом, он вовсе не питал никаких надежд.

— Обаятельная молодая леди.

— Мне интересно, что о ней скажет Демельза.

Что о ней скажет Демельза, было не совсем понятно, поскольку среди шума разговоров они не расслышали её слов, но, по-видимому, беседа шла в приветливом духе.

Позднее, улучив момент, Росс сказал Демельзе:

— Значит, Джереми наконец представил нам Причину Всех Своих Бед.

— Да, Росс. Она сильная личность, ты не заметил? Не из тех, кто будет слепо выполнять приказы брата.

— Нет, я думаю, что она лишь охочая до денег козочка с принципами первосортной шлюхи.

— Ох, Росс... Теперь я понимаю, почему она так привлекает молодых людей.

— Или старика, если у того достаточно денег и она захочет ему понравиться.

— Росс, не будь так суров только потому, что она отказала нашему сыну.

— Я зол не из-за отказа, а из-за бесстыдного заявления, что причина отказа — в нехватке десяти-двадцати тысяч фунтов. Я считаю, что ей вообще наплевать на Джереми.

Демельза глотнула портвейна. Напиток был особенно хорош, по словам Джеффри Чарльза, вино целых пятнадцать лет томилось в бочке, и раз удалось получить лишь две бутылки от стюарда с пакетбота, он приберёг портвейн специально для неё.

— Не думаю, что Джереми её не волнует. Вопрос в том, волнует ли в должной мере.

— О чем ты с ней говорила?

— Я спросила, радует ли её праздник в окружении сплошь одних кузенов Джереми, а она ответила, что радует. Потом я выразила восхищение её платьем; она же, в свою очередь, похвалила моё. Потом она познакомилась с Изабеллой-Роуз, и мы побеседовали немного о музыке и песнях, а потом Джереми её увёл.

— По-твоему, девица изменит свое отношение к Джереми?

— Не-ет... Она очень сильная личность.

— Ты уже говорила.

— Мне кажется, она не изменит решения и будет придерживаться своих принципов...

— Ну конечно, принципов!

— Называй их как угодно...

— Да между вами прямо тишь да гладь, да Божья благодать!

— Нет, Росс. Поверь, всё совсем не так. Но если она решит выйти замуж именно так, как говорит... Она не виновата, что любовь Джереми к ней порой равносильна мании. Всё это может перерасти в ужасную трагедию... но если она безответственно разбудит его надежды, а затем отвернётся... Не верю в такое, да и он говорит то же самое. Она изначально его предупреждала.

Росс отпил бренди.

— Что ж, пусть не во благо Джереми, но я рад, что в нашей семье не будет Тревэнионов. Они никчёмные и слишком зазнались. — Росс хмуро взглянул на плитки пола. — Вероятно, твоя доброта к мисс Кьюби поможет ей успокоить совесть, если она у неё есть...

— Я не проявляла к ней особой доброты, — возразила Демельза. — Даже и намёка не было. Мы и без этого прекрасно друг друга поняли.

III

Вскоре после начала танцев слуги приступили к своему ужину на кухне. В дополнение к тем пятерым, которых временно нанял Джеффри Чарльз, там были Джейн Гимлетт, Кэл Тревейл, Эна и Бетси Мартин — все из Нампары. Певун Томас, Кэти Картер, кухарка по имени Дороти Эллери — из Плейс-хауса. Уоллес Бартл и ещё две девицы — из Киллуоррена. Ещё двое — Полли Оджерс и Бет Бейт находились наверху и собирались поужинать позже. Джейн Гимлетт, по обоюдному согласию и по причине старшинства, была за главную.

Певун Томас, хотя и не выходил за пределы кухни и умудрялся лишь изредка подглядывать на происходящее в доме, чувствовал себя на седьмом небе от счастья, находясь в непосредственной близости от Кэти; забирал у неё грязные тарелки и бокалы, приносил ей бутылки из погреба, принимал канделябры, вытаскивал огарки и заменял на новые свечи, носил воду из колодца, наводил порядок, когда Бетси Мартин — а не он, не он! — уронила поднос с кремовыми пирожными. Кэти, по природе неуклюжая, слишком суетилась, из-за чего дважды чуть не случилась беда, но она сама справилась и развеселилась, чудом избежав неприятностей, а её лицо весь вечер пылало от воодушевления, и она разговаривала и улыбалась ему, как близкому другу.

После кончины мистера Поупа они стали видеться чаще; ничто так не сближает, как общая тайна; а Певун беззастенчиво пользовался этим преимуществом, чтобы иногда остановить её в коридоре или зайти на кухню, чтобы спросить о нравственных или физических сторонах этой тайны. Ум Певуна не отличался изощрённостью: большинство его вопросов требовали настолько очевидных ответов, что Кэти выходила из себя. Но работа обоих зависела от обоюдного молчания, так что она вряд ли станет его останавливать, будет слушать и даже отвечать любезней, чем ей хотелось. Это напоминало шантаж. Зная, что у него не получится ей понравиться, Певун не мог устоять перед искушением. Он мог бесконечно долго встречаться с ней урывками, о чём раньше и не мечтал.

Но сегодняшний вечер отличался; череда праздничных волнений и новое окружение, в котором им пришлось работать, снесли былые преграды. Кэти сообщила ему по секрету, что Уоллес Бартл не умеет резать, а ещё ─ все утонченные леди «там» едят почти не меньше мужчин.

Теперь же, после спешки и тяжелого труда, наступил черёд отдыха. Большой кухонный стол освободили от праздничных блюд, а оставшиеся угощения достались слугам. Пива было в избытке; хотя миссис Гимлетт осторожно предупредила всех, в особенности мужчин, что следует ограничиться тремя кружками, поскольку ночью им предстоит ещё работать.

Все зверски проголодались и накинулись на еду, как чайки; поэтому первое время ели в тишине, набивали рты и тратили усилия на более важное дело. Певун умудрился сесть рядом с Кэти, создав трудности для Кэла Тревейла, который хотел это место не из-за Кэти, а чтобы оказаться поближе к Дороти Эллери. В конце концов, после долгих препирательств, места хватило обоим.

Когда гора еды исчезла, разговоры возобновилилась: о Полли Оджерс, бывшей няньке мистера Валентина, которая сегодня проделала путь от Сент-Майкла, чтобы помочь; о том, как в прошлое воскресенье преподобный Оджерс уснул во время проповеди; о том, какой кошмар на минувшей неделе приключился в Полдисе с работницей шахты — она зашла в дробильный цех и очутилась слишком близко к валикам, так что одежду и её саму затянуло и раздавило насмерть; о старой рыжей корове с жировой шишкой на правой передней ноге, пропавшей с фермы Хэнкока неподалеку от мастерской Пэлли. Все решили, что та провалилась в шахту. Ещё говорили о сортировке картофеля в сарае и сколько его сгнило, бог знает почему.

Кэти тяжко выдохнула и откинулась на спинку стула.

— Мама дорогая, я сейчас лопну. Надеюсь, я никому пока не понадоблюсь.

Она протянула руку к кувшину, чтобы подлить пива в кружку, но тот оказался пуст.

— На разделочном столе есть ещё, — сказал Кэл Тревейл.

— Я тебе принесу, — вызвался Певун, вставая на ноги.

— Не переусердствуйте, — напомнила Джейн Гимлетт, — Я ведь предупреждала.

— Я выпила только одну кружку, — сказала Кэти.

— Я тебе принесу, — повторил Певун, лучезарно улыбаясь.

— Спасибо.

Певун подхватил кувшин, а после лёгкого колебания взял и кружку Кэти.

— Я тебе принесу.

На разделочном столе стоял последний кувшин. Дрожащими руками Певун налил из кувшина в кружку. Затем пошарил в кармане и вытащил глиняную бутылочку с изъеденной пробкой. Он провозился немного с пробкой — штуковина не поддавалась — все тем временем болтали и ничего не заметили. Пробка выскочила и прокатилась по столу. Певун вылил жидкость, её оказалось всего-то пара рюмок; пиво чуть помутнело. Проявив изрядную находчивость, он взял ложку и перемешал бурду. Вот так-то лучше.

Он принёс кружку обратно.

— Держи, Кэти.

Певун поставил кружку на стол рядом с её тарелкой.

Кэти благодарно улыбнулась.

— А нам что? — потребовал Уоллес Бартл. — Нам ты ничего не принёс?

— Держи, Кэти, — опять повторил Певун, опускаясь на стул. Важно, куда она посмотрит, когда выпьет кружку.

— Чёрт подери, что у тебя за манеры, а? — спросил Бартл. — Обслужить только себя, да?

— Держи, Кэти, — всё повторял Певун, неотрывно глядя на неё и осмелившись даже приблизить лицо.

— Я же тебя поблагодарила, чего тебе ещё?

Недовольный Бартл встал, скрипнув стулом о каменный пол, и направился к кувшину, Кэти жадно глотнула бурды. Певун с нетерпением ждал. Он бы растерялся, спроси его напрямую, чего он ждет, но результат оказался для него полной неожиданностью. Её длинное, бледное лицо порозовело, будто стало распухать, глаза заслезились, она поперхнулась и резко кашлянула, забрызгав пивом стол и лицо Певуна, который в тот момент смотрел прямо на неё.

Она вскочила, стала отхаркиваться и плеваться. Все тоже вскочили, стали хлопать её по спине, смахнув с облитого стола остатки еды, и приговаривать: «Ну же, вот так, дорогуша, что стряслось — не в то горло попало?» «Поблюй в грязную посуду. Тащи ведро, Эна» и «Боже ты мой, тебя отравили?»

И тут вдруг Кэл Тревейл всё понял. Он взвизгнул от смеха и указал на пиво, которое пенилось так, будто забродило.

— Хо-хо, Певун, да ты превзошел самого себя! Ты всегда любил пошутить! Вот ведь мать честная, экая потеха, ну и ну!

Певун, вытирая пиво с лица, силился возражать, но, разумеется, никто ему не поверил. Пиво служило свидетельством. Молодежь хохотала, шутка им показалась презабавной, те же, кто постарше, в основном глядели неодобрительно, потому что подобным шуткам не место в чужом доме. Мышь в супе, лягушка в пироге, собачье дерьмо в мясных пирожках: такие шутки были им привычны и понятны.

— Кэти! — крикнул Певун. — Богом клянусь, я...

Он не успел закончить. Со всей силой и злостью, на какую способна, Кэти отвесила ему звонкую оплеуху. Удар снёс его с ног, и отшатнувшись, он опрокинул стул, а сам свалился на пол. Все засмеялись ещё громче.

— Тсс, — неодобрительно зашикала Джейн Гимлетт. — Забыли, где находитесь? Замолчите немедленно. Как ты мог, Певун! Кэти...

Но Кэти уже исчезла в буфетной, чтобы вызвать рвоту, а то вдруг этот тупица случайно её отравил.

IV

Хотя бутылочки едва отличались, но Певун никогда бы не признал, что, к несчастью, допустил ошибку. Только через три месяца, ближе к Рождеству, после того, как вдове Пермеван пришлось воспользоваться лекарством от нарывов, он понял свой промах.

Тогда он и посчитал совершенно очевидным, отчего через пару недель после использования снадобья для ног Эди Пермеван наконец уступила уговорам Мастака Томаса и согласилась выйти за него замуж.

 

Глава четырнадцатая

I

В одиннадцать танцы закончились и настало время песни Изабеллы-Роуз. Специально для неё из Нампары привезли старый спинет Демельзы. Теперь его внесли в комнату, и миссис Кемп заиграла аккомпанемент. Казалось, Изабеллу-Роуз ничуть не волнует, что её пение слушает множество взрослых и довольно искушённых людей.

Сначала она спела «Травушка созрела». Её голос, довольно сильный для столь юного возраста, не казался таким уж резким или неблагозвучным в большом зале, хотя в самой песне было что-то от криков лондонских лоточниц. Демельза вспомнила, что когда она впервые попробовала петь, то не попадала в ноты. Может, дочь это унаследовала. Росс пел в детстве, но в последнее время делал это редко, правда, его голос точно не дрожал, как у Беллы.

Когда она закончила, раздались вежливые аплодисменты. Вторая песня называлась «Лягушка и мышь», ноты к ней купил Джереми. Песня, состоявшая из полной тарабарщины с вкраплениями на старо-корнуольском, казалась настолько поразительной чушью, что никто не подозревал, что Белла успеет её выучить. Но она это сделала.

Мышь на мельнице жила,

Тирли вирли тру-ла-ла.

В колодце плавала лягушка,

Тирли вирли ква-квакушка.

Ква-лягушка, ква-лягушка,

Ква-квакушка.

Ай, да мышка, ай, да мышка,

Да норушка.

А лягушка та не прочь скакать верхом,

Ква-лягушка, ква-лягушка, эй-хо-хо.

На улитку взгромоздилась и бегом,

Тирли вирли, тирли вирли, эй-хо-хо.

Ква-лягушка, ква-квакушка, эй-хо-хо.

А лягушка, а лягушка на «коне»,

Сапоги её сияют, как в огне...

И ещё четыре подобных куплета. Сама мелодия выдавала грубость голоса Беллы, но публика этого не заметила. Она видели лишь маленькую черноволосую и черноглазую девочку, поющую с почти мужской силой и делящуюся с миром своим энтузиазмом и любовью к жизни.

Раздались бурные аплодисменты.

Планировалось, что Белла исполнит две песни, а затем, если её вызовут на бис, споёт ещё и «Спелую вишню» (Белле ужасно хотелось спеть «Разбойника», но её отговорили, потому что подобная песня могла исполняться только баритоном). А сейчас, без сомнения, её вызывали на бис — об этом просил каждый. Глаза Беллы засверкали, и, прокашлявшись, она в нетерпении потеребила локоны. Миссис Кемп уже заиграла вступление, но тут чей-то громкий голос с сильным корнуольским акцентом выкрикнул:

— Белла, спой «Сборщика ячменя»!

Изабелла-Роуз снискала огромную популярность, исполняя «Сборщика ячменя» перед фермерами и шахтёрами в прошлом августе и сентябре. До неё никому из Нампары не удавалось так хорошо спеть эту воодушевляющую и привязчивую песню.

Этим вечером в Тренвите не было никого, исключая слуг, кто бы говорил с таким сильным корнуольским акцентом. Но Демельза, хорошо изучившая своего сына, подозревала, что это выходка Джереми. Кто бы это ни был, он выкрикнул название уже трижды, а гости, знавшие мотив и желавшие повеселиться, последовали его примеру.

Мисс Изабелла-Роуз Полдарк бросила взгляд на свою мать, а затем перевела его на миссис Кемп, которая так переволновалась, что не смогла хоть что-то возразить.

— «Сборщик ячменя», — объявила Белла.

Наконец, миссис Кемп трясущимися руками заиграла мелодию. Она что-то шепнула Белле, и та поправила бант на платье и запела под аккомпанемент спинета, а зрители начали подпевать:

— Пожалуй, парни, выпью с вами кружку...

— Твоё здоровье, сборщик ячменя! — подхватили зрители.

— Потом из тёмной отхлебну бутыли, — горланила Белла.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя! — подпевали из зала.

— Сейчас я, парни, выпью ещё кварту.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

— Эх, пинты, кружки, тёмные бутыли!

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

— Сейчас я, парни, выпью ещё кварту.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

— Эх, кварты, пинты, кружки и бутыли!

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

Суть песни заключалась в том, что певец всегда добавлял что-нибудь новое к списку того, что он собрался выпить. Ответы, хоть и одинаковые по смыслу, всегда пелись немного по-разному, и понадобилось четыре куплета, чтобы зрители поняли суть. После этого песня зазвучала как надо.

Белла дошла до последнего, четырнадцатого куплета:

— Готов до опупенья пить я, парни.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

— Эх, облака мои и океаны,

— Моря и реки, скважины, лохани.

— Эх, ванны, бочки, кадки и галлоны.

— Эх, кварты, пинты, кружки и бутыли.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!!!

Когда песня закончилась, зал не сдержал восторга. Гости наперебой подходили к девочке, чтобы поцеловать и поздравить её. Боже мой, думала Демельза, теперь она станет по-настоящему несносна. И всё же Демельза не могла не почувствовать прилив радости от успеха дочери.

Джордж Уорлегган наблюдал за происходящим с отвращением, которое не покидало его до конца вечера. В особенности его раздражало отсутствие Данстанвиллей, а тут ещё пришлось смотреть, как не по годам развитая девчонка Полдарков делает из себя посмешище. Хотя вечер в любом случае казался невыносимым, Джордж надеялся хотя бы урвать минутку, чтобы договориться о нескольких сделках с Фрэнсисом Бассетом, бароном Данстанвиллем. Прошло уже пять лет со времён их совместного банковского предприятия, и Джордж считал, что едва ли Фрэнсис теперь винит его в том, что он стал секундантом сэра Кристофера на их дуэли. Сэр Фрэнсис как никогда богат и деятелен во всём, что касается публичной жизни Корнуолла, а потому раздор с ним не мог принести никакой пользы. Но он не пришёл, и Джорджу пришлось ограничиться беседой с другими людьми, заслуживающими разговора.

Они с Харриет разделились, когда та ушла танцевать. Ушла танцевать с доктором Энисом, несмотря на возражения Джорджа. Её тёмные волосы спадали на плечи и сияли от мерцания свечей, как лакированная кожа. Новые жемчужные серьги с бриллиантами сверкали даже сквозь тяжёлые пряди волос.

Разумеется, он её допросил. Тактично, но тщательно. Она любезно призналась, что не имеет привычки класть деньги на банковский счет, который для неё, замужней дамы, в качестве особого одолжения открыл банк Уорлеггана и Уильямса. Зато снимать оттуда деньги — вполне в её духе. Получается, что единственным источником краденых денег, подозрительной банкноты, мог стать выигрыш в карточной игре.

Конечно, любой игрок мог расплатиться этой банкнотой, да и попасть к нему он тоже мог абсолютно законным образом. С января она могла перейти из рук в руки полдюжины раз. Но не исключалась и другая возможность, поэтому Джордж составил список людей, игравших в карты у него дома за два дня до того, как обнаружилась банкнота. В него попали Энтони Трефузис, Бен Сэмпсон, Стивен Каррингтон, Эндрю Блейми, Перси Хилл, Джордж Треветан и Майкл Смит. По словам Харриет, сильнее всех проигрались Энтони Трефузис, Стивен Каррингтон и Эндрю Блейми — этих стоило подозревать в первую очередь. У Джорджа имелись свои источники информации и люди, которые по его приказу могли узнать больше. Перед тем как отправиться на праздник, он навёл кое-какие справки. Где находился Блейми, когда произошло ограбление — в море или в Англии? А где были Каррингтон и Трефузис? Даже если ответы окажутся неоднозначными, сведения не лишние. Нашлась первая зацепка за столь долгое время.

Трефузис — младший сын и в некотором роде прожигатель жизни, вечно нуждающийся в деньгах и ссорящийся из-за них с отцом и старшим братом, именно такого типа люди тянутся к Валентину. Эндрю Блейми — наполовину Полдарк, сын капитана пакетбота, сам тоже на службе. Но на берегу только и делает, что пьёт и играет; несомненно, составляет компанию Валентину в визитах к продажным девицам из Фалмута и Пенрина. А вот Каррингтон оказался неизвестной величиной: кто-то сказал, что он спасся после кораблекрушения, приворожил дочь Полдарка, но не смог её удержать, то появляется в Корнуолле, то исчезает, ведёт дела то там, то сям, но вроде бы зарабатывает себе на хлеб честным трудом. Правда, по словам Валентина, недавно купил призовое судно в Сент-Айвсе. На какие деньги?

К значительным убыткам, которые банк понёс из-за ограбления, примешались и другие раздражающие последствия. Тетя Харриет, миссис Дарси, лишилась отцовского кольца с печаткой и чаши, так называемой чаши любви, ещё одной семейной реликвии. Они хранились в банке Девона и Корнуолла, который теперь сотрудничал с банком Уорлеггана и Уильямса, и были посланы Годольфинам. Мисс Дарси, до этого не проявлявшая никакого интереса к Джорджу, объявила, что тот несёт единоличную ответственность за кражу её имущества.

С самого начала не возникало сомнений, что воры были джентльменами или, по крайней мере, достаточно образованными для того, чтобы изображать джентльменов. Обычные разбойники или карманники никогда не смогли бы выдать себя за священника или лейтенанта королевского флота (женщина, по словам свидетелей, почти не говорила, так что эту роль могли поручить любой проститутке). Женщину найти невозможно, а вот искать мужчин — дело небезнадёжное. По крайней мере, теперь есть зацепка, и на Стивена Каррингтона падает самое большое подозрение.

Но чутьё подсказывало Джорджу, что из всех игроков, гостивших у него той ночью, Стивен больше всего походил на человека, получившего банкноту от кого-то другого, раз он постоянно что-то покупает и продаёт. Но сам он вряд ли виновен. Нужно лишь немного последить за ним, а там видно будет.

Что-то происходило в главном зале: нудные песни наконец-то закончились. Его враг и давний соперник произносил речь. Джордж встал за дверью, чтобы смотреть и усмехаться. По словам Росса, это было и приветственное, и прощальное слово одновременно. Он говорил, что для него, как и для всех присутствующих, стало огромной радостью увидеть возвращение кузена в дом, принадлежащий тому по праву, и эта радость вдвойне сильнее, поскольку тот вернулся в компании очаровательной и великодушной испанской жены. Меньше чем за три месяца им удалось восстановить дом, справившись с последствиями десяти лет запустения. Теперь дом стал похож на Тренвит его детства, Тренвит, стоявший здесь несколько веков. И он искренне верит, что Тренвит останется таким на много-много лет. Но война с Францией всё ещё бушует, и поэтому Джеффри Чарльз считает, что обязан вернуться в свой полк. Так что через две недели они отплывают в Сан-Себастьян (гости заохали). Оттуда молодая миссис Полдарк вернётся к своей семье, которая скоро отбудет в Мадрид, а её муж продолжит путешествие, чтобы принять командование своей ротой в 43-м Монмутширском полку. Более того, сказал Росс, несмотря на то, что его кузен попросил пока сохранить это в тайне, он рад сообщить всем присутствующим, что Джеффри Чарльз Полдарк произведён в звание майора (раздались поздравления). Так что, закончил Росс, ему остаётся только попросить собравшихся наполнить бокалы и выпить за любовь, счастье, безопасность и благополучное возвращение майора Полдарка и миссис Джеффри Чарльз Полдарк в их старинное семейное имение.

Все выпили.

— А вот вы не выпили, сэр! — сказал какой-то странный человек, уставившись на Джорджа.

— Куда-то дел свой бокал, — сдержанно пояснил он, глядя в пол.

Странный человек тут же исчез, но почти сразу же вернулся с ещё одним бокалом, который оказался почти до краёв наполнен неразбавленным бренди, и протянул Джорджу:

— Так выпейте, сэр!

После того, как все подняли тост в его честь, Джеффри Чарльз взял за руку Амадору — та с неохотой вышла вперёд — и сказал, как он благодарен за гостеприимство, любовь и тепло, которыми их окружили во время этого до обидного короткого визита. Как и многие из находящихся здесь, он чувствует, что наконец-то настал переломный момент войны и они как никогда близки к победе. Эта война обернулась тяжёлым временем для него самого, особенно после поражения и смерти сэра Джона Мура при таких немыслимых обстоятельствах, так что он с нетерпением ждет возможности поучаствовать в кампании, которая в кое-то веки принесёт победу (раздался смех). И когда они победят окончательно, он надеется вернуться сюда, поселиться в этом доме вместе с любимой женой, как жили здесь его предки несколько веков подряд. На фоне всё усиливающего смеха он добавил, что в его планы вовсе не входит каждый год возвращаться в Испанию.

Речь закончилась очередным тостом, который Джеффри Чарльз поднял в честь своих родственников — Полдарков. Не успели все выпить, как он заговорил снова, заявив, что они с Амадорой откроют вечер новым танцем — вальсом. Многие из присутствующих, по словам Джеффри Чарльза, уже знают этот танец, а те, кто не знает, смогут быстро выучиться.

Выяснилось, что многие танца не знали, но три пары начали танцевать, а ещё несколько вскоре попытались присоединиться. Леди Харриет танец знала, но, к сожалению для неё, Дуайта прямо перед этим позвали в зимнюю гостиную, где кому-то стало плохо. Она уже собиралась отойти в сторонку, когда Росс Полдарк поинтересовался, не согласится ли она с ним потанцевать.

Она удивилась, как, впрочем, и сам Росс. Потому что идея принадлежала Демельзе.

— Иди, — шептала она мужу. — Дерзай. Скорее! Иди.

— Что за глупости!

— Ничего не глупости. Слишком невежливо оставить её одну со стороны Дуайта. Так что теперь это твоя обязанность!

— Чушь!

— Уверяю тебя, настало время проявить доброжелательность. Ты же не хочешь раздосадовать Джорджа? Уверена, она не станет возражать!

— Твоя взяла! — скрипя зубами согласился Росс. — Но если я влюблюсь и уйду от тебя, то это исключительно твоя вина...

Он пошёл по залу.

— Капитан Полдарк... Какая честь! — в глазах леди Харриет читалось лёгкое изумление.

— Для меня это стало бы ещё большей честью, знай я, с какой ноги двигаться...

— Вы не вальсируете?

— А что, стиль танца сильно отличается?

— Достаточно сильно.

— Тогда, возможно, нам стоит присесть?

— Не в моих правилах отказывать джентльмену.

— Едва ли вы скажите то же самое, если джентльмен разочарует вас.

Она усмехнулась:

— Тогда позвольте объяснить. Это что-то среднее между бальным и народным танцем. Смотрите, вот так нужно двигаться...

— А партнёры не меняются?

— Не меняются. На самом деле, это довольно распутный танец. Вы чувствуете ритм? Та-рам, та-рам, та-рам-пам-пам. Так, возьмите меня за талию, как остальные. Видите? Прижмите меня ближе. Забудьте пока о шагах, просто слушайте ритм: та-рам, та-рам, та-рам-пам-пам. А теперь начинайте с правой ноги: вам не нужно далеко шагать, если хотите, можем вообще кружиться на одном месте.

— Но в таком случае нас затопчут!

— Ладно-ладно, тогда двигайтесь осторожно и вливайтесь в поток.

Они влились в поток танцующих.

Клоуэнс, стоящая за спиной Демельзы, зашептала ей на ухо:

— Папа танцует с леди Харриет! Что за кутерьма! Кто мог заставить его... — когда мать не ответила, Клоуэнс воскликнула — Только не говори, что это ты!

— Думаю, в глубине души он сам этого хотел, — объяснила Демельза. — Иначе никакие мои слова его бы не убедили.

Они немного понаблюдали за танцующими.

— А у него хорошо получается, — заметила Демельза. — Думаю, теперь он и меня сможет научить.

— Я тоже могу тебя научить, — ответила Клоуэнс.

— Что ж, твой отец всегда был неравнодушен к хорошеньким женщинам.

— Я смотрю, на одной он даже женился.

— Давно было дело.

— Продолжай, ты училась этому с юности! К тому же, уж я-то знаю, мужчины будут заглядываться на тебя до твоего шестидесятилетия!

— Ох, Клоуэнс... Святые небеса, надеюсь, Джон Тренеглос идёт не к нам. Ты его очаруешь, дорогая, я уверена. Надеюсь, он идет к тебе — надеюсь и уповаю! А я скажу, что уже немного утомилась.

II

В маленькой зимней гостиной случилось прискорбное событие, и незамедлительно позвали Дуайта Эниса. Дама упала в обморок и никак не могла очнуться. Как обычно, её похлопали по рукам, сожгли перо рядом с носом, подносили нюхательные соли, но потребовалось время, чтобы привести её в чувство; а когда она пришла в себя, то выглядела так, словно её разум помутился и она нуждается в успокоении, которое окружающие и даже муж дать не могут.

Дрейк и Морвенна, которых неделю за неделей удавалось убедить остаться, решили взять на себя все приготовления к празднику и наслаждались этим в полной мере. На праздник же им и вовсе не хотелось приходить, и лишь объединённый отряд двух молодых Полдарков уговорил их прийти в качестве гостей. Даже во время чая и ужина они оставались неприметными, а когда начались танцы, то не принимали в них участия. Дрейк так и не научился танцевать, а Морвенне было достаточно наблюдать. Её собственный танцевальный опыт оказался кратким и неприятным, когда Джордж вывел её в свет и искал кандидата ей в мужья, который бы больше соответствовал его честолюбивым устремлениям.

Поэтому, когда Дрейк решил помочь передвинуть спинет после выступления Изабеллы-Роуз, Морвенна направилась обратно в маленькую зимнюю гостиную. Единственное место в доме, с которым у неё связаны светлые воспоминания. Именно там они с Дрейком встречались в начале зимы 1794 года — девятнадцать лет назад; это казалось невероятным. Тогда ей было всего восемнадцать, как и Дрейку. Они встречались здесь в присутствии юного Джеффри Чарльза, ныне — владельца этого дома, и безмолвно признавались друг другу в любви.

Этой комнате никогда не уделялось внимания, и поэтому там мало что изменилось, даже когда Джордж закрыл дом и увёз лучшую мебель в Кардью. Тяжёлые шторы из синего бархата, стянутые проржавевшими кольцами; турецкий ковёр, потёртый у двери и камина. А ещё старая прялка. Принадлежащая Элизабет. Трудно поверить, что Джордж её оставил.

Когда Морвенна вошла, в комнате находилось только трое, а вскоре и они отправились танцевать. Морвенна подошла к камину и вспомнила, что раньше там на полке стояли миниатюры с изображением Джонатана и Джоан Чайноветов, её дяди и тети. Наконец их убрали. Она гадала, то ли Джордж увёз их в Кардью, то ли стащил какой-нибудь бродячий вор.

Разумеется, в этой комнате таилось не только счастье, но и горе, когда ей пришлось сообщить Дрейку, что она выходит замуж за преподобного Осборна Уитворта. От одного только имени её пробирала дрожь. Даже спустя столько лет мысль о нём наполняла её отвращением и ужасом. Громогласный Уитворт со своей спесью, тщеславием, жирными ляжками и грузным телом, с особым гнетущим господством, и то, как он демонстрировал свои обширные познания Библии, чтобы оправдать собственные потребности; ему даже в голову не приходило, что он этим злоупотребляет. Ограниченные, дурные и жестокие привычки в постели. Его интрижка с её сестрой Ровеллой. Огромное тело, огромное во всех смыслах, его запах, сам по себе безобидный, но в сочетании с Осборном омерзительный; его возрастающее к ночи возбуждение, тяжёлое дыхание; помутневший взгляд, когда он входил в спальню и говорил: «Сперва я произнесу короткую молитву»... а затем боль и ужас.

Даже спустя столько лет у неё перехватывало дыхание, а к горлу подступала тошнота. Но Морвенна научилась прогонять эти воспоминания, научилась мысленно от них отворачиваться и обращать взор к настоящему, где её беззаветно любил муж, а она беззаветно любила его, и к их единственному ребёнку, Лавдей.

Сегодня Лавдей была здесь и радовалась празднику. Как и Дрейк, чьё бесконечное терпение и любовь помогли ей через несколько лет вернуться к нормальной жизни. Так почему же сейчас счастливые мысли, связанные с этой комнатой, каким-то образом обернулись против неё и возродили самые пугающие воспоминания?

Позади неё, совсем рядом, послышались тяжёлые шаги. От знакомого звука она невольно покачнулась. Вцепилась в каминную полку и обернулась.

Морвенна увидела высокого мальчика, почти юношу. Лицо было толще всего остального; близорукие поросячьи глазки в очках превратились в щелочки из-за жировых отложений, вся кожа в прыщах. На голове росла очень короткая и жёсткая коричневая шёрстка. Одет он был в красный бархатный сюртук с позолоченными пуговицами, застёгнутыми от горла до самого низа, чёрные шёлковые панталоны и лакированные туфли. Он пристально смотрел на неё. От него пахло Осборном Уитвортом.

Толстые губы приоткрылись и издали звук.

— Добрый вечер, мама.

 

Глава пятнадцатая

I

Когда в полночь Эндрю Блейми покидал Тренвит, Клоуэнс проследовала вместе с ним к ожидающей лошади. Музыка доносилась до их ушей, оживляя ночную тишину.

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до Фалмута? — спросила она.

— О... часа четыре. Или около того. Ветер с траверза — и то хорошо.

— Берегись разбойников.

Эндрю похлопал по закреплённому у седла пистолету.

— Пусть только сунутся.

— Долго ты пробудешь вне дома?

— Точно не могу сказать, в последнее время одни прощания и встречи.

— Сообщи, когда получишь следующий отпуск.

Эндрю помешкал.

— Разумеется. Да. Конечно. Само собой.

Конюх удалился.

Эндрю погладил лошадь по морде, но пока не стал садиться.

— Надеюсь, что... как же её зовут... твоей тётушке Морвенне Карн, надеюсь, станет лучше. Странно вот так свалиться на пол.

— Мы уложили её в постель и дали выпить горячего. Её стало трясти, как только она пришла в себя. Наверное, переутомилась. Хотя доктор Энис думает, что она пережила потрясение. Я спросила у мамы, что это значит, но ей не очень-то хотелось говорить на эту тему.

— Что ж, пожалуй, мне уже пора.

— Эндрю, — начала Клоуэнс.

— Да?

— Мне кажется, теперь ты знаешь имя другого юноши, которого видел в доках Плимута тем вечером.

— Здесь то есть? Да. Пол Келлоу. Я спросил. Хотел с ним поговорить. Разумеется, не о том! О том лучше забыть.

— Я очень рада, что ты так считаешь.

— А какой толк говорить? Теперь это уже не поможет парню, которому всадили нож в брюхо.

Клоуэнс вздрогнула.

— Надеюсь, ты не станешь упоминать о своем подозрении кому-либо.

— А я-то думал, — шутливо произнес он, — ты ушла с праздника, чтобы лично со мной попрощаться! Имел виды на свою хорошенькую кузину!

— Ох, Эндрю...

Он поцеловал её.

— А почему бы и нет. Кузены могут стать друг другу больше, чем просто кузенами. Тем не менее, я не слишком расстроился, мне всего лишь любопытно.

— Любопытно?

— Касательно того, кому из двоих негодяев повезло, что ты с таким рвением его защищаешь. Если не Стивен, то Пол! Или ты всё ещё питаешь слабость к Каррингтону? Обещаю, что ничего ему не расскажу!

Она покачала головой.

— Не спрашивай, Эндрю. Всё равно...

Он отвязал поводья от коновязи.

— Ты правда моя единственная и любимая кузина... Наверное, мне следует тебе кое-что рассказать. Если сперва пообещаешь нигде не повторять услышанного — особенно моим родителям.

— Что именно?

— Поклянись, что сохранишь это в тайне.

— Ну разумеется, клянусь! Но в чём дело?

Он задумался, глядя во тьму ночного сада.

— Через два дня всё и так выяснится, поэтому... Но можно рассказать и чуть пораньше... Почему же я рассказываю об этом тебе, Клоуэнс? Только потому, что чуточку в тебя влюблён. Можешь списать всё на спиртное! Истина в вине!.. Кузина, я не вернусь завтра с рассветом на судно.

Она уставилась на него, решив, что он изрядно набрался.

— Второй офицер «Графини Лестер» уже не объявится! Пакетбот отчалит без него. Капитан Уэст будет в ярости. Знаю, мне следовало ему сообщить, но сделай я это, моментально бы всё предали гласности, и тут же объявились бы судебные приставы!

— Эндрю, о чем ты говоришь?

— Помни о данном обещании!

— Да-да, я помню о своём обещании, но что происходит? Я в полной растерянности! А ещё напугана!

— Что ж, не секрет, какое жалкое зрелище представляет собой молодой человек, который трезво и неуклонно продвигается по службе на королевских пакетботах. Но именно этот юноша, кузина, никогда особо и не отличался трезвостью и постоянством. Посему он и влез в долги. И на сей раз долги весьма значительные. Лишь моя должность и гарантированное жалованье спасают от ареста имущества. Но теперь я пообещал больше, чем смогу вернуть после двухнедельного плавания. Поэтому я подсчитал, что в любом случае к концу октября потеряю должность и к тому времени уж точно буду томиться в тюрьме!

— Но Эндрю...

— Поэтому я и решил отправиться в путешествие, пусть даже слегка опасное, но всё же оно принесет мне денег побольше, чем служба на пакетботе... — Он тронул её за плечо. — Не думай, что не знаю, как это расстроит моих родителей. Не думай, что я не принимал помощь отца, чтобы выбраться из финансовых передряг. Но так не может продолжаться. Я написал им письмо, которое будет ждать их дома. Оно меня не оправдает, но хотя бы даст объяснение. Когда я вернусь...

— Но куда ты направляешься?

— Разве я не сказал? Наверное, лучше и не говорить! Неделю назад я встретился со Стивеном Каррингтоном в Фалмуте. Мы немного пообщались в «Гербе короля», и я рассказал ему о своих трудностях. Тогда он поведал мне, что собирается отплыть в Геную на двух кораблях, набитыми бочками с сардинами, и предложил командовать его новым судном, построенном на прошлой неделе в Лоо. Жалования не будет, пока сами не заработаем; но есть вероятность получить высокую прибыль. Моё судно сейчас в Пенрине; его привёл Стивен. Я отчаливаю с утренним приливом, чтобы забрать груз в Меваджисси; затем мы отчалим и постараемся держаться вместе; на островах Силли я встречусь со Стивеном. Он прибудет из Сент-Айвса. Мы не вернёмся до марта, но если всё пройдёт гладко...

— Эндрю, а ты не подумал о продвижении по службе на пакетботе? Как и отец, ты мог бы...

— Думал постоянно, дорогая кузина. Пусть я покажусь тебе слегка скудоумным, но сделать это не так-то просто.

— Ох, Эндрю, я не хочу, чтобы ты в это ввязывался! Если ты...

— Лучше бы я тебе не рассказывал. Нелегко держать это в тайне аж двое суток, но теперь всё зависит от нас двоих. — Он вновь приблизил к ней лицо. — Посмотрим, оказался ли я таким дураком, каким ты меня считаешь. Но многие молодые люди грешат по молодости. Дожить до тридцати, а потом жалеть, что в молодости не развлекался. Я наслаждаюсь жизнью. Много пью, распутничаю и играю. Поэтому отец сердится, а матушка беспокоится; и может, только к лучшему начать с чистого листа, может, это поможет охладить мою горячую кровь. Стивен — настоящий герой, пусть даже и засаживает иногда нож слишком глубоко... — Он ещё раз её поцеловал. — Знаешь, ты ведь правда очень, очень красивая.

— Эндрю, я сдержу обещание, но...

Он взобрался на коня, который покачнулся под его весом.

— Ты напишешь? — спросила Клоуэнс. — Напиши, если получится. Мы с нетерпением будем ждать вестей.

— Если получится, — ответил Эндрю. — Мы можем зайти в какой-нибудь порт между Сент-Мэри и Генуей только в случае крайней необходимости... Но я постараюсь. Кстати, знаешь, как зовётся мое новое судно? А ну-ка, угадай с двух попыток.

— Ну что ты. Откуда же мне знать?

— Стивен назвал судно «Леди Клоуэнс».

Эндрю снял шляпу, вонзил шпоры в коня, и тот зацокал по дороге.

II

Оглядываясь назад, Джереми так и не понял, в какой момент вечер пошёл под откос.

Сначала, оправившись от неприятного сюрприза — Валентина, каким-то образом присоединившегося к компании Тревэнионов — он восхищался всем, что касалось Кьюби: её внешним видом, изысканной гордостью и знаками внимания по отношению к нему, лёгкостью и изяществом, с которыми она познакомилась с его родителями. Кьюби разделила его веселье и танцевала с ним, согласившись даже повальсировать, и это оказалось просто великолепно. Вспоминая их непостоянные, прерывающиеся отношения, длившиеся уже два с половиной года, Джереми с грустью признавал, что, за исключением короткой встречи год назад на скачках, он никогда не оказывался так близко. И пока они танцевали, он просто наслаждался этим: её губами, улыбкой, близостью, её волосами, щекочущими его лицо, надушенными фиолетовыми перчатками, округлыми плечами, изгибом щеки, тёмными длинными ресницами, снова улыбкой, губами...

Другим удовольствием оказалось наблюдать за Валентином, который танцевал с миссис Поуп и, что неудивительно для такого бабника, откровенно волочился за ней. Но после ещё пары танцев, он целенаправленно подошёл к Кьюби и не отпускал от себя уже до конца вечера. И хотя всё выглядело так, будто он выполняет отцовский приказ, легче от этого не становилось. Это так на него похоже — на них обоих. Понятно, что для Валентина не существовало никаких препятствий — он не пропускал ни одной хорошенькой женщины, и потому неудивительно, что этим вечером он не стал лишать себя удовольствия провести время с Кьюби. Горько становилось от того, что Кьюби держалась с Валентином так же оживлённо и изящно, как с Джереми.

Джереми, в свою очередь, оказался в паре с миссис Селиной Поуп.

Они танцевали контрданс, и в зале было множество других красивых девушек. Включая Дейзи Келлоу, чья внешность несколько потускнела, словно от предчувствия, что её шансы выйти за Джереми всё уменьшаются. А ещё Давида Тренеглос, вторая дочь Джона и Рут, родившаяся после сложного ребёнка Агнеты — она расцвела внезапно, её рыжие волосы и персиковая кожа представляли собой довольно редкое сочетание. И его сестра Клоуэнс, златокудрая и очаровательная — не для него, разумеется, она просто олицетворяла девушек всего мира, за которыми он мог бы ухаживать и полюбить. И маленькая шалунья Белла, танцующая наравне со всеми. И высокая, статная Кэролайн Энис, и его собственная очаровательная мать. Но все они ничего не значили для него, потому что та самая единственная девушка вряд ли будет принадлежать ему.

Джереми смотрел, как Кьюби и Валентин идут в сторону большой гостиной: они смеялись, шутили и вообще явно спелись, почти как супруги. Не только на этот вечер, но на всю жизнь. Так уж предопределено. Таков уж финансово и юридически скреплённый договор между сэром Джорджем Уорлегганом и майором Джоном Тревэнионом. Всё подписано. Всё решено.

Джереми извинился и вышел в сад. Его настроение не улучшилось, когда он обнаружил Хорри Тренеглоса, обнимающего Летицию Поуп, и ещё одну незнакомую парочку. И потому он не застал перепалку между Валентином и Джеффри Чарльзом.

Лишь несколько человек подметили некоторую суровость на лице Джеффри Чарльза, когда в конце танца тот попросил Валентина о разговоре наедине.

Они отошли в гостиную, где Морвенна встретилась со своим сыном.

В начале вечера произошел небольшой инцидент, когда Амадора, впервые встретившаяся с Валентином, оказалась оскорблена и напугана его развязностью. По правде говоря, Амадора, рождённая в семье испанских идальго и воспитанная в монастыре, находила английское, а уж тем более корнуольское общество неотёсанным и грубым. Все шумели, держались слишком открыто и в кое-каких мелочах вели себя нелюбезно, вопреки тем правилам, которым её обучали. Но она так восхищалась другими качествами англичан и так любила Джеффри Чарльза, что отнеслась к происходящему спокойно. Переезжая в другую страну, никогда не ожидаешь, что там всё будет в точности как на родине. Она восприняла это как вызов.

Но когда к ней неожиданно подошёл молодой человек, на редкость привлекательный, хотя и длинноносый и слегка сутулый, и сходу поцеловал её в губы, да ещё остался недовольным из-за того, что она стиснула собственные, затем погладил её плечо, бесцеремонно положил руку ей на колено и сказал, что он — её единственный деверь, а потому им необходимо немедленно узнать друг друга поближе, и бросил недвусмысленный взгляд. Амадору это оскорбило. Её сковали скорее шок и возмущение, чем испуг, как позже объясняла она Джеффри Чарльзу: она вообще не из тех, кого легко смутить. И всё же она без промедления сообщила мужу, что не одобряет поведение его единоутробного брата.

Так что отношения Джеффри Чарльза и Валентина не задались с самого начала приёма.

Но этим не ограничилось.

— Да? — лениво спросил Валентин, когда они вошли в комнату и поняли, что та пуста. Он выпил больше остальных, но это было почти незаметно. — Чем я могу помочь, братец?

— Какого чёрта, — начал Джеффри Чарльз, — ты притащил сюда этого проклятого мальчишку?

— Что? — Валентин промокнул кончик носа шёлковым платком. — Какого мальчишку? А, ты о Конане Уитворте. А что? Он попросил взять его с собой. Тебя это задевает?

— Естественно, задевает! Ты не знал, что его мать тоже здесь будет? Ты разве не понимал, каким шоком для неё это может стать?!

— Боюсь, не понимал. А должен? Между матерями и сыновьями обычно нет особой антипатии.

— Ради Бога, ты мог бы написать и уточнить это у меня! Джереми хватило такта поступить именно так, когда он захотел пригласить кого-то незнакомого!

— А, Кьюби и Тревэнионов! — просиял Валентин. — Замечательная идея, не правда ли?

— К черту всё это! Я хочу узнать, зачем ты привёз сюда мальчишку!

Улыбка Валентина становилась всё слабее, но он не сдавался.

— Дорогой брат, я тебе уже сказал. Он захотел приехать. Я взял его с собой. Что не так? Меня ещё практически на руках носили, когда погиб его отец, а мать снова вышла замуж. Да ты сам ещё был юнцом. Откуда мне знать подробности взаимоотношений твоих утомительных друзей?

Злость Джеффри Чарльза притупилась от осознания, что Валентин говорит абсолютную правду. Притупилась, но не исчезла.

— Мне кажется, ты всегда чувствовал себя в этом доме хозяином! — заявил Джеффри Чарльз.

— Не то чтобы. Скорее остаточный интерес. А что, какие-то проблемы?

— Нет, если ты обещаешь, что не станешь вести себя слишком развязно с новыми родственниками.

Терпение Валентина иссякало, но он был на десять лет моложе и понимал, что он здесь не главный.

— А что, её королевские пальчики заболели от того, что я до них дотронулся? Ты только скажи...

— Я тебе уже всё сказал, — он не упомянул имени Амадоры, иначе всё бы выглядело так, словно она чересчур себя превозносит.

— Тогда могу я вернуться к дамам? Или ты хочешь, чтобы я ушёл?

— Да ну тебя к чёрту, делай, что хочешь, — отвернулся Джеффри Чарльз. — Но если у тебя нет ни ума, ни такта, чтобы извиниться, то лучше уходи.

— Извиниться? — переспросил голос за дверью. — Перед братом?

В довершение всего, это оказался сэр Джордж, чей голос звучал даже холоднее обычного. Хотя его чёрный шелковый фрак был пошит лучшим портным Лондона, сидел он плохо: по-бычьи крепкая шея резко контрастировала с подобной элегантностью.

— Валентин, я пришел сказать, что мы скоро уезжаем... Твоей жены здесь нет, Джеффри Чарльз?

— Нет, она наверху, — натянуто произнес Джеффри Чарльз, поскольку та сидела рядом с Морвенной.

— Извиниться? — повторил Валентин. С появлением в комнате ещё одного человека к нему вернулась уверенность, и он тут же решил наверстать упущенное. — Перед братом? Впрочем, перед наполовину братом. Половина извинения подойдет?

— Поступай как знаешь, — отмахнулся Джеффри Чарльз, — если ты вообще понял, о чем я тебе говорил.

— А о чем он тебе говорил? — поинтересовался Джордж.

Никто не ответил. Джордж прошёлся, оглядывая комнату, в которую не заходил до сегодняшнего вечера.

— Это прялка твоей матери, — вдруг сказал он. — Если вдруг она тебе не нужна, можешь отдать Валентину.

— Мне она нужна, — отрезал Джеффри Чарльз.

— Она в очень плохом состоянии. Не мешало бы починить.

— Ей никто не занимался очень много лет. Как, впрочем, и всем домом.

— Так и есть. Братья Харри всегда работали спустя рукава.

— Я их уволил.

Джордж изогнул бровь и коснулся пальцами прялки, точно желая проверить, сколько на ней пыли.

— А что сказал Валентин?

— Что?

— Что такого сказал Валентин, раз ты надеешься на его понимание?

— Так, пустяки, — объяснил Валентин. — Он считает, что в этом доме я должен следить за манерами и не приглашать сюда гостей без его разрешения.

— Тебе бы стоило впредь избегать таких ситуаций, — заметил Джордж. — Ты ведь сам скоро вступишь в права наследования.

— Вот и удачи ему! — сказал Джеффри Чарльз.

— А ты-то что об этом знаешь? — огрызнулся Джордж.

— Ничего. А должен? Я слишком долго отсутствовал, так что понятия не имею о ваших чёртовых планах! Пока они не касаются меня, мне всё равно.

— Уж обещаю, тебя они никоим образом не касаются. Ты в своем полном праве — тратить деньги жены, восстанавливать дом и возвращать ему прежнюю славу.

Похоже, даже Джордж этим вечером выпил лишнего.

— Я слышал, вы собираетесь уходить, — произнес Джеффри Чарльз. — Не хочу задерживать вас ни на секунду.

— Пойдем, Валентин, — Джордж повернулся к двери, но тут вошла Амадора в сопровождении Росса.

— Ой, — смутилась Амадора, — Джеффри, я пришла только сообщить, что Морвенна уснула.

Она остановилась, переводя взгляд с одного на другого.

— Росс, — произнес Джордж.

— Джордж, — откликнулся Росс.

Эта встреча не входила в планы ни одного из них.

— Дрейк всё ещё с ней? — спросил Джеффри Чарльз.

— Да. Я думаю, от произошедшего у неё случился шок.

— Именно так.

— Я тут рассматривал, как отремонтировали дом, — пояснил Джордж Россу. — Наверное, это стоило Джеффри Чарльзу целого состояния. Или я должен сказать «миссис Джеффри Чарльз»?

— Большая часть работ не потребовала особых вложений, — ответил Росс. — Деревенские всегда готовы поддержать хорошее начинание.

— Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Джордж.

— Это стало облегчением.

— Облегчением?

— Дом снова зажил правильной и привычной для него жизнью.

— Ты намекаешь, что, когда я владел этим домом, он жил как-то неправильно?

— Многие так считают.

Джордж засопел.

— Понимаю, это же дом Полдарков. Поэтому он священен. По крайней мере, я не дошёл до такого вандализма, как выкинуть большой стол ради места для каких-то танцев.

— Его вернут на место, — отрезал Джеффри Чарльз. — Не беспокойся.

— Да я и не беспокоюсь, это ведь теперь не мое владение. И не моя забота.

— А бывало и такое?

— Возможно. Я вас оставлю, наслаждайтесь своим местечковым триумфом. Пойдём, Валентин.

За последние несколько минут Валентин успел обнаружить два полупустых бокала с недопитым кем-то кларетом и уже осушил оба.

— Скажи, отец, — начал он. — Говорят, однажды у вас завязалась грандиозная драка с кузеном Россом, и ты вышвырнул его из окна. Не в этой ли комнате?

Повисла мёртвая тишина, но Джеффри Чарльз нарушил её словами:

— Проваливай, идиот! Поезжай домой!

— Он немного перепил, — сказал Росс и пояснил Валентину: — Нет, не в этой. Здесь нам бы не хватило места для драки, не так ли, Джордж?

Джеффри Чарльз недоверчиво взглянул на Росса.

— И сэр Джордж вышвырнул тебя? Поверить не могу!

Валентин дотронулся до пятна от вина на своей кружевной манжете.

— Ох, в детстве мне часто об этом рассказывали. Все слуги об этом судачили. Полли Оджерс постоянно твердила об этом, когда я выздоравливал после рахита. Я всегда над этим смеялся. Всегда удивлялся, как у отца получилось вышвырнуть дядю Росса в окно!

— Насколько я помню, — вставил Росс, — меня вышвыривали трое слуг.

Кое-кому с трудом удалось сдержать смешок.

— А вот я помню, — произнес Джордж, в чьём голосе внезапно зазвучало презрение, — в чём состояла причина ссоры. Ты-то, может, и забыл, дядюшка Росс. Ты ведь в это время проворачивал аферу с долей в шахте своего племянника, Джеффри Чарльза, убедив его мать продать эту долю по заниженной цене. Так что, припоминаешь?

Росс заставлял себя вспомнить, сколько лет ему и мужчине напротив.

— Припоминаю, как ты рассказывал такую нелепицу. Может, женщина, на которой ты тогда только что женился, как раз начала осознавать свою ошибку, услышав обо всех твоих выдумках.

— Не смей даже произносить её имя в моем присутствии! — предупредил Джордж.

— А что, тебя это расстраивает?

— Меня расстраивает сама мысль, что ты прикасался к ней!

Маленькая гостиная вдруг наполнилась ужасными предзнаменованиями и воспоминаниями, которые очень заинтересовали двух молодых людей, особенно Валентина. «Прикасался», это слово, вырвавшееся у Джорджа, можно было истолковать как угодно. Казалось, через секунду между Джорджем и Россом начнётся потасовка, ведь на протяжении многих лет эта тема была для них слишком важна — может, даже важнее всего на свете. Ещё один шаг, и пути назад не будет. Они охотно убьют друг друга.

— Честно говоря, — произнёс Росс, — я первым вышвырнул из окна слугу. На лужайке образовалось неприятное месиво из досок и стекла. Когда я последовал за ним, то достаточно сильно порезал руки. В любом случае... — он замолк, осознав, что теперь лишь ему одному под силу разрядить обстановку. — В любом случае, миссис Джеффри Чарльз, уверяю, что в вашем присутствии ничего подобного не повторится: это так, хвастовство стариков о минувших днях. Сэр Джордж уже собирается уходить, и Валентин, несомненно, присоединится к нему, ведь в этой комнате он уже не оставил спиртного. Спасибо за очаровательный вечер, Амадора, ты украсила его, как не смогла бы ни одна англичанка. Мы все очень благодарны, что ты приехала и вернула нам Джеффри Чарльза.

— Ты уже упоминал всё это в своей утомительной речи, — заметил Джордж, всё ещё играя с огнем.

— Да, — согласился Росс. — Но хорошее заслуживает повторения. А вот плохое стоит задушить в зародыше.

— Или позволить ему жить на другом конце графства, а? — вставил Валентин. — Амадора, сладенькая моя, поцелуй-ка меня на ночь, и тогда я не постучусь в твою дверь ещё много дней.

Амадора бросила быстрый взгляд на Джеффри Чарльза, но его лицо осталось безучастным. Так что ей пришлось принять объятия и долгий поцелуй Валентина. Когда они разделились, Амодора едва удержалась, чтобы не вытереть губы платком.

— И половинный поцелуй полубрату, — добавил Валентин. — А вино ещё осталось?

— Тебе уже хватит, — отрезал Джордж.

— И то верно, отец. Но проблема в том, что моя компания всё ещё здесь, так что прощание немного преждевременно. А ты знаешь, как мне тяжело без бокала вина в руке.

Небольшой размер комнаты усилил напряжение: было невозможно отойти на приличное расстояние, не покинув её пределов. Ещё несколько секунд никто не шелохнулся. Сказано уже более чем достаточно, и теперь перед Россом и Джорджем стояла проблема: любой из них мог бросить другому вызов, а в присутствии молодого поколения тот не смог бы отказаться. Так что опасность всё ещё существовала. Одно неловкое слово...

Понимая это, Джеффри Чарльз скрепя сердце подавил раздражение.

— Обсуждая старые времена, которые лучше забыть, мы стали слишком серьёзны...

И снова никто не ответил.

Джеффри Чарльз продолжил:

— По крайней мере, я смогу вспомнить много приятного об этом вечере, когда вернусь на Пиренеи. Вот о чём мне стоит думать.

Валентин, весь вечер провоцировавший конфликты, заметил:

— Берегись французских пуль, братец. Амадора слишком миленькая, чтобы стать вдовой. А я, со своей стороны... — он не закончил.

Джеффри Чарльз выдавил улыбку, которая вовсе не смягчила выражения его лица.

— Думаю, тебе и без этого есть чем заняться.

— Разумеется, — отрезал сэр Джордж, бесцеремонно идя к выходу. — Ему есть чем заняться.

III

Часом позже Росс и Демельза поехали домой, следуя в сотне ярдов за смутными силуэтами Эндрю и Верити Блейми, а за ними — Изабелла-Роуз в сопровождении миссис Кемп.

— Почему так долго? — спросил Росс. — Я устал ждать...

— Ходила проведать Морвенну.

— А, не знал.

— Думала, она спит, и хотела было тихонько улизнуть, но она меня окликнула. Я стала извиняться, а Морвенна сказала, что ей хочется поговорить с тем, кто её поймет.

— По-моему, Джеффри Чарльз чуть не прибил своего сводного братца.

— Ужасная оплошность, что мальчишка приехал. Раньше я его не видела. Он вылитый Оззи. В нём вообще нет ничего от матери!

— Как Морвенна?

— Ей ужасно хотелось поговорить.

— О чём? О случившемся на празднике?

— Обо всём. Похоже, Джеффри Чарльз предложил им, то есть пригласил на время вернуться в Тренвит и, пока он за границей, присмотреть за имением, главным образом из-за Дрейка, об этом он мечтал с детства. Морвенна сказала, что мысль об этом чрезвычайно соблазняла обоих, не потому, что они несчастливы в Лоо, а потому, что ей нравится Амадора, а также это возобновит старую дружбу между Дрейком и Джеффри Чарльзом. Но эта встреча, как я думаю...

— Что ж, мальчишка существует, — сказал Росс. — Если он и дальше будет жить с бабкой рядом с Меваджисси, то окажется ближе к ней в Лоо, нежели здесь.

— Наверное. Но из-за его связей с Уорлегганами и Полдарками он скорее появится в Тренвите, как злобный гоблин, а не в Лоо.

Какое-то время они ехали молча.

— Ох уж эти танцы, — вдруг вспомнил Росс, — завтра я стану хромать, как старый осёл.

— Она умеет танцевать?

— Кто?

— Леди Харриет, кто же ещё.

— Спроси лучше, как я танцевал с хромой ногой и не зная при этом современных па!

— Вальс, — заметила Демельза, — это танец, где трудно быть на высоте, если хоть один из партнеров плох. Так что ты весьма недурно справился.

— Почему ты не стала танцевать с Джоном Тренеглосом? Я видел, как он тебя приглашал.

— Лучше я спляшу с цирковым медведем. Чуть позже я танцевала с Полом Келлоу.

— Да, я заметил. И Джон тоже!

— Что она сказала?

— Леди Харриет?

— Да, да, да, да!

— Мы едва перемолвились словечком, уверяю тебя, поскольку нас обоих заботило, как бы не оттоптать друг другу ноги. Она хорошо отозвалась о пении Изабеллы-Роуз.

— Ты не шутишь?

— Вроде она говорила всерьёз. Я сказал, что не мог этого выносить, её пение напоминало треск коростеля, а она ответила, что это грубо и чёрство с моей стороны.

— Это уж точно!

— Как можно принять эти вопли за пение? Хотя должен признаться, оно произвело приятное впечатление... Не позволяй ей задирать нос в моё отсутствие.

— Леди Харриет? — спросила Демельза.

— Что ж, и ей тоже, на твоё усмотрение. У вас явно нашлась общая тема для разговора, когда я её привёл.

— В основном лошади, — сказала Демельза.

— Лошади?

— Что ж, обо мне ходит легенда, будто я знаю о них всё.

— Ты знаешь больше многих.

— Она спросила о нашей конюшне, как будто можно сравнивать с её! Совсем недавно их конюшню начали белить, а я посоветовала ей не использовать белый цвет, а лучше бледно-зелёный, он приятнее для лошадиных глаз. Это обычный здравый смысл, а ещё я знаю всего лишь несколько простых средств...

— Могла бы ты с ней подружиться?

— Не выйди она замуж за Джорджа? Не знаю. Для меня она — птица слишком высокого полета. Ты же сам видишь, как она сдружилась с Кэролайн.

— Но ведь ты дружишь с Кэролайн.

— Да, разумеется. Но суровость Кэролайн напускная.

— Может, с Харриет то же самое.

— Ты испытываешь искушение пробиться сквозь оболочку её суровости?

— Нет, благодарю, любовь моя. У меня и так хватает проблем с Джорджем. Сегодня вечером у нас снова чуть не завязалась драка.

В темноте Демельза пристально всматривалась в Росса, чтобы понять, шутка ли это.

— Не шути так со мной! Я считала, что всё прошло замечательно, за исключением того ужасного мальчишки, который расстроил Морвенну.

— С этого всё и началось.

И Росс рассказал о случившемся. К тому времени они проезжали по деревушке Грамблер, стояла непроглядная тьма. Приятный западный ветерок отравила вонь выгребной ямы.

— Дорогой, — начала Демельза, — Джордж настоящий... Не знаю, слишком ли сильно это прозвучит, но он дьявол во плоти. Наверное, так и есть. Гадкий человек. И всё-таки женился на Элизабет, а она, если не упоминать о вашем прошлом, была хорошим человеком. А теперь он снова женился на красивой женщине с характером. Но сам Джордж... И ты. Вам смертельно опасно встречаться! Если вы оба окажетесь когда-нибудь в Бате и вас повезут на инвалидный креслах пить минеральную воду, то твоим сиделкам придётся дать указание держать тебя как можно дальше он него, иначе бог знает, какие последствия это повлечёт!

— Всё начал Валентин, — произнес Росс, — он как будто радовался, что стравил нас. У него нездоровое чувство юмора. Не удивлюсь, если он нарочно привел Конана Уитворта.

— Ох, ну откуда он мог знать? Уверена, всё произошло случайно.

— Поверю на слово. Но между братьями осталась неприязнь...

— Между Валентином и Джеффри Чарльзом?

— Да.

— Единоутробными братьями.

— Какая разница. Не подобает братьям так враждовать друг с другом. Оглянуться не успеешь, как мелкая брешь расширится и превратится в окончательный раскол, что опасно для обоих...

Демельза глубже завернулась в плащ; после жары в Тренвите ночная прохлада ощущалась сильнее.

— Джереми в этом не участвовал?

— Нет, я увидел его за несколько минут до ухода. Он вышел погулять.

— С Кьюби?

— Нет, он сопровождал миссис Поуп.

— Этим вечером ему опять не повезло, я абсолютно уверена. Пусть он и познакомил с нами Кьюби, но не думаю, что для него приём прошёл удачно.

— Почему ты так говоришь?

— Я просто замечаю мелочи.

Они увидели наклонный шпиль церкви Сола на фоне облачного неба. Вдалеке выла собака. Отчаянно и обречённо.

— После ужина ты беседовал с миссис Поуп, — вспомнила Демельза. — Она поведала о своих планах?

— Нет, лишь попросила совета. Не похоже, что она собирается уезжать.

Хорошо, что они уже миновали кладбище. Тут хочешь верь, хочешь не верь в привидений, но после наступления темноты, по мнению Демельзы, образовывалась своего рода призрачные испарения, которые делали это место опаснее, нежели физически осязаемые запахи, которые почти не ощущались.

— Она спросила о правах на полезные ископаемые, — ответил Росс.

— С чего вдруг?

— Когда Поуп купил землю, Анвин Тревонанс сохранил за собой права на разработку недр. Такое зачастую приводит к судебным тяжбам. Помнишь, пару лет назад Ченхоллс из Бодмина вместе с Тревонансом выступили с предложением открыть новую шахту всего в сотне ярдов от парадной двери мистера Поупа. Это совпало с болезнью мистера Поупа, и кое-кто решил, что волнение и раздражение отчасти стали причиной его недуга.

— Припоминаю, ты говорил об этом. Но разве?..

— Именно, ничего не вышло. Цена на медь падает, и пыл Ченхоллса поубавился. Анвин Тревонанс сказал, что продолжит дело в одиночку, но не хочет расходовать слишком много денег, и, как он заметил, «поездка из Лондона так утомительна, и это ужасно неприятно».

Вскоре до них донеслись более приятные ароматы сельской местности и моря: запахи жнивья и свежевспаханной земли, клубов дыма от затухающего костра, коров, жующих жвачку на соседнем поле. Демельза ткнула пятками в бока Мальвы, которая словно засыпала на ходу.

— Так что же?

— Селина Поуп сказала, что адвокат посоветовал ей купить у Анвина Тревонанса права на разработку недр, чтобы больше не испытывать затруднений из-за посягательств на землю и старательских работ прямо перед парадной дверью.

— А ты что ей посоветовал?

— Если у неё есть свободные деньги, то, по-моему, дело того стоит. Она спросила, как ей поступить, а я высказал ей свои соображения, и она ответила, что это почти сходится с тем, что ей и посоветовали.

— Только бы Клоуэнс благополучно добралась домой, — задумчиво произнесла Демельза.

— А как же иначе? Джереми ведь обещал её привезти.

Она обернулась и сказала:

— Белла всё ещё болтает с миссис Кемп. Надеюсь, Генри ещё не проснулся.

— Чем больше у курицы цыплят, тем больше она кудахчет.

— И больше радости; больше полноты жизни. Мне нужны они все, когда тебя нет.

— Одной заботой у тебя будет меньше.

— Я верю, в Лондоне ты будешь осторожен. Лишь бы ты хранил верность своему обещанию больше не соглашаться на поездки за границу.

— Война близится к концу. Не вижу причин для её продолжения. Когда она завершится, мы с Дуайтом договорились отправиться в Париж и там отпраздновать.

— Я бы не отказалась, — сказала Демельза.

IV

— Я рад, что Эндрю ушёл пораньше, — сказал капитан Эндрю Блейми. — И похоже, пил он сегодня более умеренно.

Верити попридержала лошадь, чтобы поравняться с мужем.

— Мне кажется, он какой-то сегодня странный.

— В каком смысле?

— Наверное, правильнее выразиться — напряжённый.

— Думаешь, очередной долг?

— Видишь ли, в этот приезд он почти не бывал дома, поэтому возможности его разговорить особо не представилось. Но ведь ты знаешь, кредиторы к нам заглядывали.

— Не выношу их! — Эндрю Блейми вышел из себя. — Меня ужасает и оскорбляет, что приходится смотреть, как они топчутся рядом с моим домом!

— По-моему, он это понимает.

— Тогда какого дьявола он угодил им в лапы? Я дважды уплачивал его долги, чтобы он всё начал с чистого листа. И сразу же угодить в другие долги!

— Его долг не слишком велик, дорогой. Это всё обычные искушения моряка.

— Мне удалось с этим справиться, перед женитьбой. — Блейми вдруг замолчал. — Хотя, Бог свидетель, я побил все рекорды по учинению постыдных поступков! И поэтому...

— Знаю, дорогой.

— И поэтому я страшно переживаю, как бы он не превратился в пьяницу и распутника. Уж я и то не был повесой, хотя боже упаси этим хвастаться! Спиртное стало моим проклятьем.

— Что ж, ты выбрался из пьянства, переборол его. Ни за что не поверю, что ты мучительно страдаешь последние двадцать три или четыре года...

— Нет, благодаря тебе...

— Ах, нет. До встречи со мной ты уже изменился. Знаю, знаю: только несчастье смогло тебя изменить. Но всё же это случилось. И Эндрю не исключение; и почему бы этому не произойти безо всякой трагедии? Он ещё так молод. Ты этого не учитываешь. Подожди немного. Прояви немного терпения.

Капитан Блейми вздохнул.

— Ох, знаю. Ты постоянно об этом напоминаешь. А я же вечно забываю... Но хотя бы сегодня он не напился и ушел своевременно.

— Меня порадовало, — сказала Верити, — что он тепло поцеловал меня перед уходом. Как в былые времена.

 

Глава шестнадцатая

I

Неделей позже домой отправились ещё трое.

Семья Карн жила в Западном Лоо, в небольшом домике на перекрёстке, откуда мощёный и грязный переулок вёл к пятнадцатиарочному мосту из камня и деревянного бруса, скрипящего при переходе через реку. Мост был длинным — шесть выстрелов из лука, по оценке Уильяма Вустерского , и узким, местами менее семи футов; он был единственным способом сообщения между двумя городками. Кто-то назвал Восточный и Западный Лоо Сциллой и Харибдой Корнуолла, хотя непонятно, каких опасных соперников они олицетворяли, ведь все корабли находились уже в реке, и шторм им не грозил. От атаки со стороны моря город надежно защищали одиннадцать пушек, установленных на возвышении в Восточном Лоо, охранявшем устье реки.

Маленькая кавалькада проехала большую часть пути домой в молчании. Карны устроили привал у живой изгороди, укрывшись от штормового ветра, но собирался дождь, а до темноты оставалось лишь несколько часов, так что они спешно доели пирожки и возобновили путешествие.

Когда они добрались до дома, уже начинало темнеть. Дрейк повёл лошадей на конюшню, а Морвенна с Лавдей зашли в дом. Когда Дрейк вернулся, Морвенна сидела на корточках и разжигала огонь.

— Давай я этим займусь.

— Нет, мне кажется, я лучше разжигаю огонь.

— Где Лавдей?

— Я отправила её к Аде Грит за свежим молоком.

Дрейк положил пакет с едой на стол.

— По моим подсчётам, нам надавали столько всего, что хватит до конца недели. Не стоило им так делать.

— Джеффри Чарльз очень щедрый. Амадора тоже, но на другом уровне.

— В каком смысле?

— Видишь ли, она боится показаться такой, будто смотрит на нас свысока. Сама она слишком горда, чтобы принимать подобные подарки. Но Джеффри Чарльзу это даже в голову не пришло: он просто свалил на нас целую груду еды.

— Он на редкость хороший человек. Как жаль, что он считает, будто должен вернуться на войну.

Морвенна взяла каминные щипцы и стала понемногу подбрасывать кусочки угля в разгорающееся пламя. Её очки сползли к носу, и она хотела их поправить, но взглянув на грязные руки, так и не решилась. Дрейк сделал это за неё. Она улыбнулась.

— По-прежнему балуешь меня, Дрейк?

— Всего лишь изредка, дорогая.

— Всего лишь постоянно, — сказала она, — с тех пор как мы поженились.

— Тебе это было необходимо.

— Да. Наверное, мне это было нужно.

Дрейк развязал пакет и выложил продукты на стол. Затем вышел во двор и набрал воды в большой чайник, потом подвесил его над огнём, чтобы дно чайника касалось пламени.

Морвенна поднялась, волосы упали ей на лицо, но она откинула их рукой. Дрейк хотел двинуться к ней, но она с улыбкой произнесла:

— Нет, я сама. Думаю, пора мне уже кое-что сделать для себя.

— Какая глупость, — сказал Дрейк. — Ты очень многое делаешь для себя. И для меня. А также для Лавдей.

— У меня же получается, правда? — стала спрашивать Морвенна. — Я ведь стала хорошей женой? Я тружусь, как любая другая, шью, штопаю, готовлю. Ты счастлив со мной, Дрейк?

Поражённый, он не сводил с неё глаз.

— Счастлив ли я? Ну конечно. Все эти годы я был счастлив. Как ты можешь думать, что я не счастлив, и разве я не был бы рад и половине того, что ты мне дала? Мне бы хватило и половины обещанного тобой, когда мы поженились! Но в этом не было нужды, ты прекрасно знаешь. У нас было столько любви...

Она заморгала, словно силясь очнуться от грёз.

— Столько любви. Да. Так много любви.

В доме было очень пыльно, на окне висела паутина.

Дрейк взял тряпку и смахнул её.

— Хочешь перекусить?

— Нет. А вот ты наверное голоден.

— Пока нет. Думаю, ты очень устала с дороги, почему бы тебе не прилечь, а я принесу чай, когда чайник закипит?

— Ну вот, — сказала она, — ты опять меня балуешь.

— И что с того? Если тебе хорошо, то мне ещё лучше.

Морвенна перебрала продукты на столе и унесла масло, сыр и сливки в кладовую. Когда она вернулась, то сказала:

— Как же хорошо дома.

— Да. Ты сразу ощутила.

— А ты нет?

— Ну конечно, даже сравнивать нечего! Но ты ощутила сразу, то есть после случившегося в Тренвите.

— О да. О да... Дрейк, часы надо завести.

— Сейчас.

Он обнял её. Морвенна склонила голову ему на плечо.

— Знаю, почему Лавдей задерживается, — сказала Морвенна. — Сара Грит вернулась домой из школы и уговорила её обменяться последними сплетнями. Когда-нибудь у нас появится молоко!

— Ну, чайник закипит ещё нескоро.

— Дрейк, — вдруг заговорила она, — прости меня.

— Простить? За что?

— За всё случившееся между нами и в Тренвите.

— Дорогая, лишь бы ты не расстраивалась, а всё остальное не имеет значения. После случившегося с тем мальчиком.

Она вздрогнула.

— Теперь я уже успокоилась. Но мне кажется, тебе бы хотелось жить там с Джеффри Чарльзом. Ведь так?

— Я не знаю.

— Я заметила взаимопонимание и искреннюю любовь между вами; это мало изменилось даже спустя столько лет, когда он был мальчиком, а я его гувернанткой. Теперь он женат и навсегда вернётся домой после окончания войны. Это было и осталось его заветной мечтой. Без тебя мечта осуществится не полностью.

— Что ж, — вздохнул Дрейк. — Есть доля истины в твоих словах, из-за этого мне грустно. Но ты важнее всех, то есть, для меня важнее. Мы живём там, где хочешь ты. И точка. Если тебе хорошо, то и мне хорошо, если тебе худо, то и мне тоже. Раз Лоо — твой дом, то значит, и мой. И Джеффри Чарльз это прекрасно понимает.

— Да, теперь он понимает; но меня всё ещё терзает чувство вины.

Дрейк поцеловал её.

— Не говори глупостей. Чайник уже запел. Сдаётся мне, придётся самому идти за молоком.

Морвенна положила руку ему на плечо.

— Дрейк, все эти годы ты заботился обо мне, как о больном человеке, словно я жертва ужасной трагедии...

— Так и было.

— Пожалуй, в некоторой степени. Я не хромая, не слепая и не больная, ты ведь знаешь! Я сильная и стараюсь изо всех сил, как только что сказала...

— Разумеется, ты стараешься...

— Стараюсь быть хорошей женой и матерью.

— И в обоих случаях тебе это замечательно удаётся.

— Но при встрече с Конаном, другим моим ребёнком, когда я заметила, насколько сильно он похож на Оззи, как будто все старые раны открылись. Словно недавно сросшиеся кости вновь сломали...

— Хуже не придумаешь!

— Но вот уже несколько дней после той встречи я спрашиваю себя, а что если мне оказали услугу?

— Услугу? Боже милостивый, какая же это услуга?

— Своего рода. Потому что все эти годы Оззи был для меня кошмаром, от которого я постоянно сбегаю. Иногда мне в впрямь снились кошмары, и я просыпалась в ужасе...

— Знаю, дорогая.

— ...думая, что он рядом, ощущая его жуткое присутствие, дыхание, кряхтенье, мерзкие прикосновения. Ох, какое облегчение просыпаться и понимать, что это только сон!

— Зачем об этом вспоминать?

— И не только по ночам. Бывали такие дни, когда всё плотское казалось омерзительным, когда малейшее прикосновение к человеку казалось невыносимым, потому что это был он во плоти и превращал прикосновение к хорошему в скверну, а к чистому — в мерзость...

— Да, я прекрасно понимаю.

— Ужасная встреча с Конаном опять всё всколыхнула, как будто ударила ножом, и потекла кровь...

— Морвенна...

— Но раз это случилось, то следует, наконец, мужественно взглянуть страху в глаза, чего я раньше не делала. Я повторяла про себя: Оззи умер, Оззи мёртв, Оззи больше нет на свете. Снова и снова повторяла, а Оззи уже четырнадцать лет как лежит в могиле. Он больше меня не обидит. Просто не сможет. Как и его сын. Осознать это будет непросто. Лишь я сама делаю себе больно!

— Да, наверное. Но...

— Я сама наношу себе вред. Разве не так? Поэтому, когда я встретила Конана, упала в обморок, в ужасе пришла в себя и всё прочее, то лишь сама бередила раны. Разве не так? Но когда я делаю больно тебе, то делаю больно и Лавдей. Следовательно, что сильнее: любовь к вам обоим или страх? Если он сильнее меня, то значит, я ничтожество. Если он слабее, значит, впредь я не должна такого допускать. Я не должна закрываться от воспоминаний, чтобы они копились и в нужный момент их нельзя было побороть...

— Не накручивай себя, любовь моя...

— Я и не накручиваю! — воскликнула Морвенна, и слёзы заструились по её щекам. — Я хочу научиться быть сильной. Боже мой, уже давно пора стать сильной! Если я снова встречу Конана, где бы мы ни жили, то крепко вцеплюсь в твою руку и взгляну ему в лицо. Независимо от того, будешь ты рядом или нет, я всё равно буду держаться за тебя. И как только он исчезнет, я уйду в уголок и меня стошнит от его вида. Но я не стану прятаться! Больше не буду скрываться от него или позволять ему делать нам больно, нет!

Она так вцепилась ему в руку, что ногти вонзились в кожу.

— Будет, дорогая, — тихо сказал Дрейк. — Теперь я понимаю, о чём ты.

— Понимаешь, Дрейк? Сомневаюсь. Но какая разница, если я буду сильной? Думаю, надеюсь и верю, что сумею это преодолеть.

Он некоторое время обнимал её, и оба молчали. Из носика чайника показалась тоненькая струйка пара. Морвенна ослабила объятья, теперь они стали просто тёплыми и доверительными.

Вскоре на улице послышался свист. Это Лавдей принесла молоко.

Морвенна вздохнула и сказала:

— Некрасиво, когда юная леди свистит. Мы просто обязаны сказать ей об этом, Дрейк.

— Она довольна, — произнес Дрейк. — Что ещё нам нужно?

Морвенна сняла очки и вытерла слезы. Затем положила несколько ложек заварки в чайник.

 

Глава семнадцатая

I

Письмо доктору Голдсуорти Герни от Джереми Полдарка от 18 октября 1813 года.

Дорогой Герни!

Пишу тебе, чтобы сообщить о своем решении не продолжать совместную работу над паровым экипажем. По крайней мере, не сейчас. Позволь сразу сообщить, что причины, побудившие меня к этому, не имеют отношения к тебе. Я принял это решение вовсе не потому, что считаю, будто мы не сможем работать, финансировать и запустить проект вместе. Как раз наоборот.

К несчастью, по причинам, которые я предпочту оставить в секрете, жизнь в Корнуолле перестала меня устраивать. Должен пояснить, что нахожусь в подобной ситуации уже больше года, всё началось ещё до нашей встречи, а благодаря твоему интересу у меня вновь появилась страсть к паровым экипажам, прежде почти заброшенная. Но страсти, как я со временем осознал, недостаточно, чтобы вытеснить другие мои страсти, поэтому на какое-то время мне нужно уехать.

Так что — только не смейся! — я ухожу в армию, вместе с моим кузеном, майором Джеффри Чарльзом Полдарком, с помощью которого (хотя и неохотной) я побывал в Плимуте, где меня зачислили в 52-й Оксфордский полк. Я уезжаю на следующей неделе.

В конце концов, я получу новые впечатления и, надеюсь, испытаю меньше брезгливости, убивая французов, чем испытываю сейчас, убивая мышей!

Между тем, разумеется, можешь пользоваться всеми чертежами и схемами, которые я оставил у тебя. Ещё несколько, если понадобится, лежат у меня дома. Все, оставшееся от моего механизма в Хейле, можешь использовать для своих опытов, если захочешь.

Как я упоминал в нашу последнюю встречу, меня не убедили твои доводы, что машина должна иметь подпорки или ножки, которые приводили бы её в движение. Ещё я предложил бы задуматься о проблемах сцепления прежде, чем начинать строительство экипажа. Знаю, некоторые современные учёные разделяют твоё мнение; но если машина, поставленная на рельсы, может начать движение без дополнительного импульса, то не поверю, что подобное повторится на менее ровной поверхности. Я предложил бы подумать об использовании песка или гравия, которые могут храниться в специальных цистернах и выбрасываться перед машиной по необходимости.

После этого письма ты какое-то время не получишь от меня вестей, но если тебе захочется о чем-то спросить или поделиться новыми сведениями, пиши мне в Нампару, а мои родители переправят письма.

Я верю, что, вопреки твоим страхам, доктор Эйвери поправится и у тебя будет больше времени на многочисленные обнадёживающие эксперименты.

Искренне твой,

Джереми Полдарк

II

За день до отъезда Джереми сходил на Уил-Лежер. По странному совпадению на прошлой неделе возникли неполадки с насосом. Все полтора года он работал почти бесперебойно — свидетельство в пользу инженерных умений Джереми и литейного цеха Харви. Порой насос останавливали на десять минут, чтобы кое-что отрегулировать или подремонтировать. Десять минут — почти предельный срок, в течение которого хороший двигатель может простоять без необходимости разводить пары заново, но в основном справлялись, не останавливая работу насоса. Однако на прошлой неделе Дэн Карноу пришёл в Нампару и сообщил, что недоволен насосом: стучит неровно, нет нужного напора, и работает как-то медленно. Джереми пошёл с ним, там оказались Питер Карноу и Бен Картер.

Они ждали его, хотя он был моложе остальных, не потому, что он сын хозяина, а как знатока своего дела; он спроектировал насос, это его творение, его детище. Джереми обошёл механизм, вглядывался там и сям, вслушивался, поднимался и спускался по лестнице, проверял, искал, перекрывал один клапан, другой, замедлял ход и внимательно наблюдал. Через полтора часа он наконец сказал, что, похоже, есть протечка в конденсаторе, поэтому насос не качает как следует, горячая вода, похоже, утекает в отводную трубу. Он посчитал, что с воздушным насосом не всё ладно.

Братья Карноу глубокомысленно кивали, будто всё время и так были в курсе, а вот Бен охал и причитал. Это значило остановить насос аж на неделю, а в такую-то сырую погоду самые нижние уровни придётся закрыть.

Отдельный конденсатор, давным-давно изобретённый и запатентованный Уаттом, находился в углублении в основании насосной станции. Каменное углубление было до краёв заполнено холодной водой, в самом конденсаторе содержалось некоторое количество воды, которое изначально было горячим паром, он сжимался по мере поступления в цилиндр и таким образом втягивал воду.

Как только работу насоса приостановили, то сначала пришлось ручной помпой откачать воду из каменного углубления. Глубина ямы составляла около шести футов, ширина — около восьми, а в ней стояли брусья, чтобы придать жёсткость и неподвижность камере конденсатора; что весьма затрудняло исследование даже пустой камеры, особенно когда приходилось этим заниматься в кромешной тьме холодного и мокрого подвала. Джереми надел шахтёрскую шляпу со свечой, взял два фонаря и спустился первым.

Целый час он не поднимался, потом к нему спустился Бен. Затем Джереми решил подняться и выпить горячего чая, вместо него спустился Дэн Карноу. Примерно в полдень со второй попытки Джереми наконец обнаружил искомое. В чугунном воздушном насосе обнаружилась небольшая трещина. На момент установки чугун был весь в окалине, и спустя месяцы под действием откачиваемой воды с шахты и не слишком чистой дождевой воды или воды из ручья, которую использовали для насоса, окалина почти растворилась. В итоге обнажилась трещина, на одном её конце образовалась дырочка размером с игольное ушко, сквозь неё и просачивалась вода. Поэтому вместо одного воздуха насос всасывал смесь воздуха с водой.

Они прочистили и высушили чугунную деталь, забили щель и дырку железной замазкой, проверили, и насос можно было запустить уже через два дня после остановки.

Разумеется, братья Карноу в конце концов пришли бы к тем же выводам, сделали те же открытия и тот же ремонт. Просто Джереми с его основательными знаниями конструкции насоса оказался проворнее. После его отъезда текущий ремонт будет производиться реже; если случится серьёзный сбой вроде этого, потребуется вызывать специалиста.

То же самое с Уил-Грейс — если шахта продолжит работу. Нампара теряла главного инженера.

— Когда ты уезжаешь? — спросил Бен.

— На рассвете.

— В Плимут?

— Нет, из Фалмута в Чатем.

— Думаешь, скоро отправишься за границу?

— Не знаю. Говорят, в этом месяце в Голландию отправляют отряд, чтобы доукомплектовать полк.

— Голландия, значит? Там будут сражения?

— Похоже на то. Мне известно лишь имя командира и название причала в Чатеме, куда я должен явиться.

— Так значит, ты не поедешь в Испанию, как кузен.

— Пока нет, по-видимому.

Бен оглядел своего друга.

— Получил уже мундир?

— Нет ещё. Отец отдал свою саблю, которую чудом сохранил; а вот подзорная труба и компас обошлись мне в пятьдесят пять фунтов! Мундир, постельные принадлежности и другое имущество я получу в Чатеме. Ещё лошадь. Я бы взял Колли, но слишком велики затраты и опасности, связанные с перевозкой.

— Разве у пехоты есть лошади?

— Обычное дело для офицера, если он в состоянии себе это позволить... Ты знаешь, что Джеффри Чарльза произвели в майоры?

— Да. Слыхал.

— Что ж, новое звание позволило ему дать мне рекомендацию о получении офицерского чина. По крайней мере, мне это ни во что не обойдется, если я не возражаю против назначенного полка. Я ответил, что не возражаю, думал, что новобранца отправляют в Испанию... По правде говоря, это отличный полк, входит в Лёгкую дивизию. Сдаётся мне, кузен к этому причастен, хотя и не признаётся.

Они взобрались на третий этаж насосной станции, где находился балансир.

— Пусть я не потратился на офицерский чин, — сказал Джереми, — но быть офицером — всё равно недёшево. Мне сказали, что даже после первоначальных издержек мне понадобится ещё около сотни фунтов в год, чтобы сводить концы с концами.

— Сколько ты будешь получать?

— Пять шиллингов и три пенса в день, которые после вычетов усохнут до четырёх.

— Получается, лейтенант получает двадцать восемь шиллингов в неделю?

— Младший лейтенант, — поправил Джереми.

— Сидел бы ты лучше дома, Джереми. Приглядывал за насосом, как на прошлой неделе.

— Я отправляюсь туда не ради денег, Бен, и даже не ради славы.

Они смотрели на пляж, который так много значил для обоих. Ветер дул порывами с разных направлений. Неповоротливые тучи двигались с северо-запада, сливаясь в небе в необычный трилистник. Прибой набирал силу и беспорядочно обрушивался на берег, а порывы ветра успевали его поймать, взметая спирали пены, как кашалоты.

— Хотел бы я походить на отца, — произнес Джереми.

— В каком смысле?

— Ну... пока что в самом прямом. Отец — прирождённый военный и настоящий храбрец.

— Ну-у, не знаю, мне не кажется, что он записался в армию, потому что хотел стать военным.

— Тогда выходит, армия ему подходила больше, чем мне. Похоже, у него отсутствовал осознанный страх — я говорю о страхе за свою жизнь, который сидит во мне.

— Об этом я тоже ничего не знаю.

Джереми отбросил c глаз прядь волос.

— Сказать по правде, дорогой Бен, я трус наивысшего разряда. Меня передергивает от одного вида причиняемой боли и не на шутку беспокоит мысль, что боль могут причинить мне. Мне нравится ухаживать за больным животным, но если в итоге выяснится, что оно не поправится, то избавить его от страданий должен кто-то другой. Белла куда крепче меня и может наблюдать за кровавой расправой над мышами; я же побыстрее уношу ноги. Можно ли найти более неподходящего человека, чтобы вести за собой людей в бою?

Бен покачнулся от порыва ветра, грозившего столкнуть его с площадки, где отсутствовали поручни.

— Не наговаривай на себя понапрасну. Но, понимаешь ли...

— Никто не заставляет меня идти, ты это хотел сказать? Совершенно верно. Так зачем я тебе жалуюсь, когда уже поздно? Может, потому, что я тщательно скрывал от семьи эти мысли, и только теперь у меня появилось желание их выразить. Тем не менее, всё уже решено... Давай-ка спустимся в помещение, где теплее. Здесь похолодало.

— Твой отец в Лондоне, — сказал Бен. — Кузен едет обратно в Испанию. Нампаре будет не хватать мужчин.

— Верно подмечено.

— Даже в Тренвите пусто. Тот парнишка Тревиннард — славный малый, но силёнок ему не хватает... и твёрдой руки.

Наступило долгое молчание.

— Интересно, как поступит мисс Клоуэнс, — вдруг заговорил Бен, — если тот человек снова объявится, этот Стивен Каррингтон. Слыхал, он где-то недалеко.

— Он в море и вернётся ещё не скоро. Не думаю, что тебе стоит об этом беспокоиться, Бен. Он никогда не станет силой принуждать Клоуэнс. Не настолько он дурной человек. А если он так плох, то можешь ли ты себе представить Клоуэнс, которую заставляют делать то, чего она не хочет?

Бен натянуто улыбнулся. Он признавал — или готов был признать — физическую силу Клоуэнс. Но именно её сила духа и внутренняя стойкость смогли противостоять обольстительным чарам этого плотского и коварного человека, а раньше Бен в этом сомневался. Интересно, как бы поступили Росс Полдарк с сыном, если бы один вернулся из парламента, а другой с войны, и обнаружили, что дочь и сестра не устояла перед Стивеном Каррингтоном и вышла за него замуж. Сам Бен не питал надежд. Но он мог бы смириться с лордом как-его-там, который проявил к ней интерес, а Клоуэнс ему отказала. Он даже смирился бы с тем парнем, Гилдфордом, который уже с января не появлялся. Все, что угодно, только бы она не досталась Стивену Каррингтону.

— Бен, я знаю, ты недолюбливаешь Стивена и не доверяешь ему, — заговорил Джереми, — у меня самого смешанные чувства. Но согласись, в находчивости ему не откажешь. У него два быстроходных рыболовных судна; одно построено на нашей верфи в Лоо, другое — французский трофей, доставленный в Сент-Айвс. Стивен купил его на аукционе и переоснастил в соответствии со своими целями. Он уговорил моего кузена Эндрю Блейми к нему присоединиться. Ты знаешь об этом?

— Нет... Это тот молодой офицер с пакетбота?

— Да.

— Видел его как-то. Рыжий такой, с бакенбардами. Твою семью устраивает, что он плывет вместе с Каррингтоном?

— Понятно, что не устраивает. Особенно его родителей. Они, естественно, думают, что он бросил хорошее место на государственной службе ради сомнительного предприятия. Они правы. Многое может пойти вразрез с планами Стивена. Но, по словам Клоуэнс, с которой Эндрю разговаривал до отъезда, у Эндрю возникли трудности с долгами, и он рассказал об этом Стивену, чтобы тот позволил ему принять участие в предприятии. Поэтому явно не Стивен его заманил.

— Что они задумали?

— Стивен до отказа забил оба судна сардинами в бочках — по дешёвке купил в Корнуолле — и собирается прорвать французскую блокаду и доставить бочки в Геную. Если всё пройдет удачно, то увидишь, сколько прибыли это принесёт. Так или иначе, даже если по пути на юг он поймает пассаты у берегов Португалии, как рассчитывает, то уж точно не вернётся в Англию до марта. До тех пор с Клоуэнс ничего не случится.

— Кое-что он заработал на шахте, — проворчал Бен, — но ему пришлось выложить гораздо больше. Где он раздобыл остальные деньги?

Повисла тишина.

— Наверное, одолжил, — сказал наконец Джереми. — Ещё он говорит, что унаследовал кое-что от дяди.

— Так я и поверил.

— Я лишь говорю, что он уезжает на несколько месяцев, поэтому не стоит беспокоиться на этот счёт.

Они спустились на второй ярус и пару минут в тишине наблюдали, как поршень скользит подобно шпаге вверх-вниз, поочерёдно выпуская пар. Сопит, останавливается, вздыхает, сопит, останавливается, вздыхает; и работает так уже полтора года, почти бесперебойно, если не считать обычные перерывы и поломку на прошлой неделе. Насос хорошо сконструирован, и это его заслуга, не считая советов со стороны. Хотя бы этим можно гордиться. Поднимать тридцать тонн железных труб, затем опускать, выталкивая воду так, чтобы она заполняла резервуары и низвергалась к поверхности штольни. На поршне скопился конденсат, напоминая бисеринки пота на лбу человека.

Именно он, Джереми, сотворил насос. Он, инженеры и рабочие. Его не покидало ощущение, что он создал живой организм из железа, кирпича, воды и огня. Обладающий огромной мощью, чувствительностью, настроением, темпераментом и характером. И придется о нём забыть.

— Надеюсь, война продлится не больше года, — сказал Джереми. — Положение Наполеона пошатнулось. Когда он уйдет с глаз долой, американцы точно захотят заключить мир. Тогда я вернусь — года через два, может, и раньше. И тогда я бы хотел кое-что усовершенствовать. Я читал о так называемой валковой дробилке. А ещё есть механический сток для обработки шлама. И многое другое. И хотелось бы провести пару опытов, почему чугунное литьё, содержащее добавки пушечной бронзы, иногда разрушается. Не потому ли, что литьё соприкасается с грязной водой? Столько всего ещё нужно здесь сделать... Но, вероятно, сейчас и в другом месте много срочных дел. Душевный покой. Этого я ищу? Спокойствия? На войне-то? Странный вопрос.

Затем они спустились на первый этаж, где седой и лысоватый Питер Карноу распахнул дверцу топки и сгребал остатки угля. Все молча наблюдали за тем, как падает сверкающая зола, а облако серого дыма от новой порции угля уходит в трубу. Вскоре дверца с лязгом захлопнулась; Питер взял маслёнку и стал капать масло на рычаги, которые автоматически открывают и закрывают клапаны. Он усмехнулся и начал подниматься наверх.

— Вот, собирался капнуть чутка на поршневой палец. Я ведь вам не нужен, да?

— Нет, Питер. Благодарю.

Огромный полосатый кот поднял морду и посмотрел на них со стула, глаза сузились в щёлочки, будто свет вдруг стал ярче; затем вальяжно развернулся и положил голову на лапы. Его назвали Влоу, в честь старой заброшенной шахты дальше по берегу. Кошки всегда возникают непонятно откуда и селятся на работающей шахте, а их там привечают. Умеют находить тёплое местечко.

— Так странно, — сказал вдруг Джереми, — когда мы с тобой впервые исследовали эту старую шахту и я убеждал отца и мистера Тренеглоса вложить деньги, хотя все знали о том, что где-то поблизости шахта Треворджи и к ней можно пробиться, мне не вполне верилось, что игра стоит свеч. Но мы живём за счет Треворджи, именно она приносит прибыль. Если бы ты её тогда не обнаружил, Уил-Лежер закрыли бы полгода назад.

— Наверное. Хотя можно было спуститься пониже и ещё что-нибудь обнаружить. Прелесть выработок Треворджи состоит в том, что они более-менее поверхностные и не перегружают насос.

— Прелесть также в том, что мы углубляемся в старые выработки олова и находим медь. Ты по-прежнему получаешь жалобы?

— Насчёт чего?

— Насчёт призраков.

— Да. С десяток или больше шахтёров побросали лучшие забои и убежали на новые места. Но хватает и смельчаков, которые ради прибыли не побоятся и гномов.

— Они что, жалуются на римских солдат?

— Всего лишь на какие-то стуки. Это суеверие. Предполагается, что гномы трёх футов роста, с тонкими ножками, огромной уродливой головой и крючковатым носом; но их никто не видел. Их просто слышат по другую сторону стены.

Джереми почесал Влоу шею. Кот заурчал и ещё сильнее её подставил.

— Они боятся, что это предрекает обвал?

— Возможно. Просто неудачу, я думаю.

— Каковы прогнозы прибыли на следующий квартал?

— Заки скажет точнее, но думаю, восемьсот-девятьсот. Ты знаешь о тёмной оловянной руде с восточной жилы сорокового уровня? Когда стали обжигать, оказалось, что по большей части это не олово, а железо. И потому там было только полтонны вместо тонны.

— Что ж... Негустно, но доход удовлетворительный.

— Твоя доля, поди, пошла на мундир, — сказал Бен с печальным оттенком в голосе.

— Бен...

— Что?

— Не думай, что покидаю тебя с лёгким сердцем. Для меня это оказалось непростым решением. Я думал больше года... Ох, если бы не трусость, я бы уехал ещё в начале года, а не в конце. В итоге, как ты сказал, мужчин остается — раз-два и обчёлся...

— Тех мужчин, которые берут на себя ответственность, — сказал Бен. — И принимают решения. Других-то полно.

— Отец рассчитывает приехать из Вестминстера через несколько недель. Поскольку меня здесь уже не будет, он вернётся задолго до Рождества.

— Он одобрил твой отъезд?

— Одобрил? Слово уж точно неподходящее. Но хотя бы не мешал. Мы созвали семейный совет, вместе с Джеффри Чарльзом, пока тот не успел уехать. Встреча оказалось не из лёгких, но в конце концов все пришли к согласию.

Бен стряхнул угольную пыль с башмака.

— Ты уже виделся с Заки?

— Нет, но скоро его навещу. Я рад, что ему лучше.

— Да... ему лучше. Но он стар, Джереми. Мой дед, знаешь ли.

Спустился Питер Карноу с маслёнкой в руке; поставил её на полку, вытер руки тряпкой.

— Теперь насос работает как надо, мистер Джереми.

Они ещё поговорили о шахте. Ох уж все эти прощания, думал Джереми, поскорее бы всё это закончилось, и оно оказалось последним. Вчера вечером он виделся с Полом Келлоу...

Пол спросил тогда:

— Сколько ты взял?

— Четыреста. Это на мундир и прочее.

— Стивен забрал всю долю.

— А ты?

— Немного оставил. Забрал бóльшую часть из пещеры.

— Почему?

— Так безопаснее. Почему бы тебе не взять побольше?

— Потом заберу. Когда вернусь.

Пол хлебнул пива.

— Меня волнует, как мы будем жить предстоящий год. Если и дальше продолжу врать отцу о том, как достал деньги.

Джереми не думал, что мистер Келлоу станет слишком наседать с вопросами, пока запас не иссякнет. Но промолчал. Пол, не считая покупки нескольких экстравагантных предметов одежды, повёл себя значительно лучше всех, потратив большую часть неправедно добытых денег на семью. Как человеку хвастливому, ему стоило немалых усилий проявлять сдержанность и не выдать себя с головой. Или его сдерживал страх...

— Боже, как же они тяжело нам достались! — воскликнул Пол. — Всё то время в экипаже мне казалось, на шее затягивается петля. Мне всё ещё иногда снятся разломанная задняя спинка кареты и два сейфовых ящика на сиденье, так что любой может их увидеть, стоит дилижансу остановиться, а мы не в состоянии вскрыть эти проклятые ящики! Я просыпаюсь весь мокрый, обливаясь потом, как в лихорадке! После этого мне страшно уснуть, чтобы кошмар не повторился.

— Не сомневаюсь, — только и сказал Джереми.

— Я как-то спросил у Стивена, просыпается ли он по ночам. Он ответил, что нет, мол, ему вообще не снятся сны. И всё же тогда, клянусь, он был точно таким же встревоженным и перепуганным, да-да, как и мы! Припоминаю, как он ругал и проклинал тот ломик, а лицо обливалось потом.

— Я всё это помню, — отозвался Джереми.

Они допили пиво.

— Успех нашего дела с дилижансами зависит от прекращения войны, — сказал Пол. — Если повезёт, мы переживём следующий год. Тогда мы надеемся, что люди начнут больше путешествовать. Рано или поздно это всё равно случится. Народ в Корнуолле не ездит с одного места на другое, если только в случае крайней необходимости... Ты попрощаешься с Дейзи?

— Собираюсь. Завтра утром.

Которое уже наступило...

Утром перед рассветом он сходил к «Лестнице Келлоу» и взял нужную сумму. В кошельке шуршали ассигнации и звенели монеты; кошелёк висел на уровне пояса, и держать его нужно всегда при себе...

Расставшись с Беном Картером, Джереми пошёл попрощаться с Заки Мартином, казначеем обех шахт, который теперь был прикован к креслу. Джереми едва успел перевести дыхание, как наступил черёд друзей в окрестностях Меллина и Грамблера.

Приготовления не имели большого значения; а вот завтрашний ранний отъезд вымотает эмоционально. Он знал, что матери придётся тяжелее всех, но она не станет предаваться отчаянию. Изабелла-Роуз увидит в этом забаву и будет завидовать, что он едет без неё, расстроится до смешного, что только ему можно быть военным. Он точно не знал, как поступит Клоуэнс. Она могла неожиданно разрыдаться, и что самое ужасное и постыдное, в детстве в таких случаях он никогда и сам не мог удержаться от слёз. Однажды это случилось, когда им было восемнадцать и пятнадцать. Это показалось ему унизительным. Если такое произойдёт, то завтрашнее утро станет невыносимым. Разве может солдат идти на войну в слезах. Надо успеть ночью предупредить Клоуэнс, даже пригрозить, что утро должно пройти безо всяких волнений и слёз.

Джереми не писал Кьюби после праздника. Повода не было. Когда-нибудь она и так узнает. Он надеялся, что будет уже далеко во время её свадьбы. Это освободит его от обязательства принимать приглашение.

Теперь, когда настала пора уезжать, он радовался. Или, может, одна сторона его сложной натуры благословляла этот день. Всю жизнь, думал Джереми, его баловали. Всю жизнь, за исключением добровольного риска во время ограбления экипажа, его баловали и оберегали; он представитель Полдарков, знатной корнуольской семьи; единственный раз он пошёл против воли родителей, когда осмелился изучать принципы пара высокого давления, не спрашивая их согласия. Если бы ему пришлось спать на улице или голодать, то он всё равно знал, что дома его ждёт покой и уют. Что ж, теперь начинаются тяжкие испытания, лишения и настоящая жизнь, полная приключений. Этого уже не избежать. Настоящая жизнь стоит у порога. Как и смерть. Окончилась пора детства и юности. Настал черёд взрослой жизни.

III

На неделе, когда отбыл Джереми Полдарк, сэр Джордж Уорлегган велел своему адвокату Гектору Трембату обратиться к другому адвокату, мистеру Артуру Уильямсу Роузу, который жил и занимался юридической практикой в Лискерде. Всегда осмотрительный и осторожный, Джордж не допускал, чтобы работники знали о его замыслах, и привлёк ещё двух служащих, чтобы провести предварительное расследование с другой стороны. Оно продвигалось медленно. Но теперь завершилось. Из семи человек, игравших в фараон с Харриет в ту знаменательную дату, у двоих имелось алиби на понедельник двадцать пятого января. Касательно пятерых других, маловероятно, что Эндрю Блейми участвовал в ограблении. Именно двадцать пятого января его пакетбот находился в Фалмуте и покинул город во вторник на рассвете. Теоретически он мог ехать в экипаже, но «Графиня Лестер» прибыла только в субботу днём, поэтому вряд ли Блейми-младший мог добраться до Плимута и сыграть роль лейтенанта Моргана Лина в затее, которая требует тщательного планирования задолго до ограбления. И всё же Джордж пока отказывался исключить его окончательно, поскольку весьма приятно обвинить Полдарка.

В январе Стивен Каррингтон нанялся помощником к мельнику Уилфу Джонасу в окрестностях Баргуса, недалеко от Нампары, и вроде как официально ещё живёт на окраине земель Полдарка в коттедже тюдоровских времен, который привыкли называть сторожкой. Но расследование показало, что Каррингтон брал выходные на мельнице, когда ему вздумается. Джонас, даже когда ему предложили деньги за сведения, грубо огрызнулся, что не имеет понятия и не записывал, по каким дням в январе Каррингтон работал. Известно только, что через три недели Каррингтон уехал в родной Бристоль и не возвращался до июля, и тогда стал рассказывать о наследстве и сорить деньгами.

Энтони Трефузис на тот момент проживал в доме с родителями и старшим братом, но его приходы и уходы всегда были такими хаотичными, что он вполне мог отсутствовать пару дней, и никто не обращал на это внимания. От слуг тоже ничего нельзя было добиться. Но на следующей неделе он поехал на скачки в Ньютон-Эббот и, судя по всему, ему повезло. Пусть он не погасил все долги, но слегка разбогател.

Джордж Треветан, чей отец управлял пороховой фабрикой в Пенрине, редко испытывал денежные затруднения, а значит, вряд ли его можно считать подозреваемым. Но в конце января он уехал повидать друзей в Эксетер, поэтому исключать его совсем пока нельзя. Последний подозреваемый, Майкл Смит, происходил из богатой семьи, живущей недалеко от Ки, но сильно пил. Остроумный юноша с приятным голосом (когда трезвый), с готовностью ответил, что две последние недели января пролежал дома с тяжелой формой инфлюэнцы. Не слишком ли охотно ответил? Но позже он не разбогател, и потому трудно считать его главным подозреваемым.

Разумеется, Джордж никогда не упускал из виду то обстоятельство, что всё это пока лишь догадки, а банкнота могла пройти через десятки рук, прежде чем оказаться в выигрыше Харриет. Вот почему он послал мистера Трембата к мистеру Роузу.

Как сообщил женоподобным голоском мистер Трембат, он зашёл в контору мистера Роуза в Лискерде, но тот не выходил из дома из-за приступа подагры и согласился на встречу только после настойчивых требований, когда Трембат упомянул имя клиента.

Мистер Роуз, как объяснил мистер Трембат, оказался крепким и пожилым человеком, отдаленно напоминающим портреты Сэмюэля Джонсона; с румянцем на щеках и седой шевелюрой, причем собственной...

— Да-да, — раздраженно перебил Джордж. — Так что в результате?

Гектор Трембат, пусть и хороший, услужливый законник, в глазах Джорджа не был идеалом серьёзности и немногословности. Вечно ему хотелось разбавить разговор всякой ерундой.

— В результате, сэр Джордж? Что ж, результат весьма отличается от показаний кучеров Маршалла и Стивенса. Мистер Роуз говорит, что прекрасно помнит своих попутчиков. Говорит, что дама не снимала вуали, и он вряд ли её узнает, если случайно встретится. Он заметил, что у неё небольшая родинка на подбородке и она левша, и больше ничего. Однако он заявил, что священника и флотского лейтенанта он узнает где угодно.

— Ага, — только и произнес Джордж и потеребил монеты в кармашке. — Так что же?

— Поначалу он всё неправильно понял, будто подозреваемых арестовали и их следует опознать. Я объяснил, что это не так. Но поставил его перед фактом, если можно так выразиться, что в ближайшем будущем он должен навестить вас в Кардью и погостить несколько дней. Он скривил физиономию при мысли о поездке в такую даль и в дурную погоду; но когда я объяснил, что это будет не ранее весны, он так и просиял. Ещё я сказал, что у вас к нему одно дело.

— Вы упомянули о награде? Что будет мгновенно выплачено четыреста фунтов за опознание хотя бы одного преступника?

— Упомянул, сэр. И надо полагать, когда я уходил, он пребывал в более приподнятом настроении, нежели когда я пришёл.

 

 

Глава первая

I

В ноябре Веллингтон вновь разгромил Сульта и начал наступление на Байонну. Одиннадцатого ноября пал Дрезден, двадцать первого ноября — Штеттин, а пятого декабря — Любек. Союзные войска взяли Франкфурт. Наполеон постоянно отступал, но никогда не использовал по отношению к себе слова «поражение» или «проигрыш». Союзники предлагали ему мир без раздела Франции, с сохранением её границ до самого Рейна и возвращением почти всех заморских владений, завоёванных Англией. Бонапарт реагировал уклончиво, публично заявляя о своей готовности к миру, а в узком кругу угрожая, что, лишившись трона, погребёт весь мир под его руинами.

В конце декабря тётушку Эди Пермеван наконец-то повели к алтарю, и та стала миссис Томас. Она указала, что ей сорок один год, соврав больше чем на десять лет. Мастак Томас сказал правду — ему было двадцать три. Его не волновали насмешки, тычки в бок и похабные шуточки. Этот брак открыл ему дорогу в землю обетованную — кожевенное дело. Певуну не так повезло с ухаживаниями. Ведь совершённая ошибка стоила ему дружбы девушки, которая заботила его больше всего на свете. Несмотря на неуклюжие попытки объясниться с Кэти, она всё ещё отказывалась с ним разговаривать.

В ноябре Джеффри Чарльз прислал весточку, сообщив, что Амадора с родителями благополучно вернулись в Мадрид, а он направляется в свой полк, во Францию. Он поблагодарил всех кузенов за тёплый приём и доброту, особенно в отношении юной испанки, приехавшей к ним незнакомкой и успевшей так быстро стать их другом. А затем и Джереми написал свое первое письмо домой:

Моя дорогая семья!

Вот я и в Виллемстаде. Меня расквартировали у фермера и его жены на окраине города. Это долгая история: мы высадились в Чатеме девятого декабря, и я сразу же пошёл доложить о прибытии, а затем решил обзавестись мундиром, шинелью и прочими атрибутами и принадлежностями, необходимыми офицеру британской армии.

На это ушло несколько дней (пришлось даже съездить в Рочестер), но в конце концов я приобрёл полную экипировку и ещё два дня неспешно осматривал окрестности, в том числе корабль, нагруженный пушечными ядрами. Моряки и докеры перебрасывали их с такой лёгкостью, словно это кирпичи, а я, приподняв одно, убедился, что ничего подобного! Наконец, за мной снова прислали, а затем отвели к капитану Джону Шеддону, нашему командиру. Кажется, мне не повезло — весь 52-й сражается во Франции под командованием Веллингтона, но второй батальон отправили служить в Голландию, а мы, прибывшие на «Мэри Моррис» — небольшое подкрепление. Помимо капитана Шеддона и меня самого, здесь четыре сержанта, один горнист и шестьдесят девять рядовых.

Я так и не купил лошадь — мне сказали, что приобрести её в Голландии будет гораздо легче, но я сильно в этом сомневаюсь. Хотя я и присмотрел одну, не уверен, что готов отдать такие большие деньги за столь посредственного коня.

Мы отправились в Рамсгит, погрузились на корабль шестнадцатого и прибыли в Стивенс, что на голландском побережье, двадцать третьего. Это самое странное Рождество! Нам приказано соединиться с остальными солдатами 52-го полка, прибывшими из Дувра три недели назад, и сформировать одну из частей голландской армии под командованием генерала Томаса Грэма, имеющего замечательную репутацию со времен Пиренеев. Мы — часть Лёгкой бригады под командованием генерал-майора Кеннета Маккензи, а рядом с нами (хоть и недостаточно близко для братаний) стоит часть Прусского корпуса под командованием князя Бенкендорфа и германская армия генерала фон Бюлова.

Так что нам пока не о чем беспокоиться, хотя говорят, скоро мы отправимся на осаду Антверпена.

Сейчас здесь очень холодно, все реки и каналы замёрзли. Многие местные жители катаются на коньках от деревни к деревне, и некоторые английские солдаты следуют их примеру. Поскольку в нашем графстве редко бывает по-настоящему морозно, не помню, чтобы я когда-нибудь вставал на коньки. Я уже пару раз попробовал, и это чертовски сложно, уж поверьте на слово. Но я не сдаюсь!

Ещё здесь очень высокие ветряные мельницы. Говорят, лопасти достигают ста двадцати футов... 

Мой новый друг, лейтенант Бартон из Девоншира, рассказал, что слово «Голландия» — это искаженное выражение «голая земля», и я вполне в это верю — иногда мне кажется, что нас не смывает в море только благодаря системе дамб и насыпей. Здесь обитают изумительные морские птицы, некоторых из них я никогда прежде не видел, их очень много. В эту суровую пору многие птицы голодают, так что я повадился подкармливать их, пока не столкнулся с капитаном Шеддоном, который велел мне прекратить — иначе, по его словам, весь лагерь покроется помётом.

Помимо Фредерика Бартона, я сдружился с ещё двумя лейтенантами, моими ровесниками: Джоном Питерсом, сыном фермера, и Дэвидом Лейком, который учился в Итоне и знает Валентина.

Вот, думаю, и всё, что мне хотелось рассказать. Помимо того, что мне хотелось бы лучше кататься на коньках, я жалею, что не учил в школе никаких современных языков. Никто не ждёт от меня знания голландского, но умение немного изъясняться по-французски оказалось бы кстати — Франция управляет этой страной уже двенадцать лет.

Счастливого Нового года!

Шлю всем вам свою любовь,

Джереми

В начале января Том Гилдфорд приехал в Корнуолл, чтобы повидаться с Клоуэнс, и попросил её руки. Она отказала, но в осторожных и нерешительных выражениях, что побудило Тома спросить, могут ли они и дальше видеться.

— Разумеется, — ответила она, — мне этого очень хочется, Том.

Тёмные глаза пристально смотрели на неё.

— Мы ведь прекрасно проводили время вместе.

— Не то слово.

— Отчего же не предположить, что на такой основе возникнет серьёзное чувство?

— Ох, чувство, — произнесла Клоуэнс. — У меня оно к тебе есть. Но не в том смысле... — она пыталась подобрать слово получше.

— У тебя ко мне родственное чувство, да?

— Нет... — она смущенно рассмеялась. — Не совсем.

— Более-менее родственное?

— Нет, другое чувство.

— В таком случае, я наберусь смелости и зайду завтра.

— Заходи. Буду только рада. Моим родителям будет приятно.

Они сидели в библиотеке, где им вряд ли помешают. Том надел бархатный серый сюртук с широкими лацканами и жилет более тёмного тона с перламутровыми пуговицами, жёлтые плисовые бриджи и лакированные туфли. Свет падал на длинные тёмные волосы, связанные сзади в хвост. У него была плохая кожа, белые неровные зубы; но от него веяло надёжностью, он явно заслуживал доверия.

— Теперь, когда мать больше не нуждается в моей помощи, — сказал Том, — я могу приезжать сюда почаще.

— Том, я искренне тебе сочувствую. Поверь, я могла бы полюбить тебя уже за то, что минувшее лето ты провёл с ней, а не со мной.

— Уже прогресс. Хочу лишь сказать, что за исключением юридического обучения, меня больше ничто не связывает с Лондоном. Отец переживёт что угодно, с его-то чувством собственного достоинства он преодолеет тяжесть утраты. Буду рад по возможности приезжать в Корнуолл, не просто чтобы сбежать из нежеланного дома, но хочется надеяться, что нечто желанное из Корнуолла хотя бы маячит на горизонте. Погоди, дорогая, пока ты не возразила, я знаю, ты мне отказала, и прекрасно понимаю, что ты не станешь играть чувствами мужчины. Иными словами, нет — значит нет. Но существуют различные степени отказа, если осмелюсь так выразиться. Первая степень отказа заключается в том, что ты совершенно меня не выносишь, при виде меня у тебя мурашки бегут по телу, и если только я не настолько туп, чтобы понять намёк, то должен немедленно покинуть эту комнату, дом и никогда не возвращаться. Вторая степень — когда ты видишь во мне человека, мужчину, личность приблизительно своего возраста, с которым можно приятно провести время, который обладает хорошими манерами и чувством такта, приемлем в качестве спутника и порой даже друга; но сама его личность тебя не интересует. Третья степень отказа означает, что ты испытываешь ко мне некоторый интерес и влечение, с радостью думаешь о встрече со мной, что жизнь вмиг преображается, когда я рядом; но когда-нибудь жизненная искра, заряд электричества и энергии превратит симпатию в любовь, пока отсутствующую... Как ты оцениваешь свои чувства?

— Том, ты станешь умнейшим юристом, — сказала Клоуэнс.

— Благодарю. Я твёдно намерен им и стать. Так ответь мне, поскольку ты искренняя девушка, ты поместила меня в третью категорию?

Клоуэнс молчала.

— Так в третью? — допытывался Том.

— Том, ну конечно же, в третью!

— Значит, мои будущие поездки имеют смысл.

— Может, ты встретишь кого-нибудь в Лондоне.

— Может быть. Я не собираюсь становиться затворником по твоей вине; но вряд ли мне удастся найти такую, которая может тягаться с тобой.

— Тебе не кажется, что уже пора сменить тему разговора?

— Вовсе нет; тема очень приятная, пусть даже её основная цель потерпела неудачу.

— В котором часу ты придёшь завтра?

— Когда пожелаешь.

— В одиннадцать не слишком рано? Тогда я не буду кататься по пляжу до твоего прихода.

— Было бы замечательно.

— Холодная погода ещё долго продлится. Я подготовлю тебе лошадь. Мы успеем покататься до начала прилива и вернёмся к обеду.

— Клоуэнс...

— Да?

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя.

— Ты только что об этом сказал.

— Но при этом не стану от расстройства подаваться в армию, как Джереми.

— Кто сказал тебе такое?

— Валентин.

— Очень странно...

— Что странно?

— Да так.

— Учитывая воодушевление оттого, что я вхожу в третью категорию, — продолжил Том, — я намерен добиваться своей цели. Заранее предупреждаю, я очень настойчив. Чуть с ума не свёл свою няньку.

— Получается, отказов ты не принимаешь?

— Совершенно верно.

Клоуэнс наклонилась, чтобы подкинуть угля в камин, но Том оказался проворнее и опередил её.

— Ох, Том, — произнесла она.

— Хорошо, отлично, звучит уже славно.

— Я почти жалею, что не сказала «да». Жизнь стала бы для меня куда проще, не такой противной и гадкой.

— Почему же гадкой?

— Есть немного. Пока что. Может, потом...

— Дам тебе время подумать, — ответил Том напоследок.

II

В конце января замерзла Темза: такой суровой зимы не было уже несколько лет. Союзники перешли границу Франции — казалось, они вот-вот войдут в Париж. Первого февраля немцы под командованием Блюхера взяли Ля-Ротьер, а позже к ним присоединились русские, одержавшие решающую победу над французами. Однако Веллингтон, узнавший о намерениях союзных войск, остался недоволен: он считал, что армия слишком измотана. И оказался прав. Проявив свой прежний гений, Наполеон собрал войска, в основном из юных и неопытных, и разбил сначала Блюхера, одержав четыре победы подряд, а заодно уничтожил и русскую дивизию.

И пока те отступали, он направил свои измотанные отряды против двух других немецких и русских армий, смёл их с пути и столкнулся с принцем Шварценбергским, с грациозной осторожностью приближавшимся к Парижу. Австрийцы растеряли всю свою грациозность и поспешно ретировались, к концу месяца подписав в предгорьях Вогезов ещё один сепаратный мир.

А в Голландии Джереми, не знавший о благородной роли, сыгранной Первым батальоном его полка на реке Адур во Франции, проходил боевое крещение вместе со Вторым батальоном. Они без потерь вытеснили французов из Мерксема и, выждав несколько дней, двинулись на Антверпен. Позиция англичан позволила увидеть французский флот, запертый льдами в бухте у города, и идея обстрелять его с выигрышной позиции казалась весьма перспективной.

Однажды они с удивлением узнали о приезде Уильяма, герцога Кларенса, брата принца-регента. Он приехал для наблюдения за боевыми действиями, но, к несчастью, попал под ответный французский обстрел. Не показав ни тени страха, герцог продолжал наблюдать за происходящим, сидя верхом, пока пуля не пробила полу его шинели. Капитана Лава, командовавшего обстрелом, снесло с лошади, впрочем, он почти не пострадал, но караульного рядом с ним убило, а ещё троих серьёзно ранило.

Несмотря на то, что стычка под Мерксемом была небольшой, Джереми впервые увидел, какой кошмар чинит пушечное ядро. Кровь и обломки костей, солдат, держащийся за плечо, ниже которого нет руки, другой, корчащийся на земле в луже крови и рвоты. Но лошадь Лава стала последней каплей. Джереми отошёл на несколько шагов, и его стошнило в кусты.

— Да на тебе лица нет, Полдарк, — усмехнулся лейтенант Бартон.

— Нет-нет, — Джереми резко распрямился и прикрыл рот рукой, — мне это доставляет удовольствие.

Обе стороны прекратили обстрел, как будто по взаимному соглашению, и за этим последовало затишье, во время которого строились укрепления и переносились батареи. Бомбардировку кораблей признали неудачной идеей, потому они были слишком мелкой целью, а пушечные ядра рикошетили от толстого льда, не нанося никакого ущерба. Тогда вместо этого они начали обстреливать Антверпен, чтобы нанести максимальный урон прежде, чем войска отправятся на штурм.

Эта канонада продолжалась несколько дней, а ответный огонь французов не причинил особого ущерба. Армия ждала приказа о наступлении, но его так и не отдали. Наоборот, им велели отступать к Оденбаху, где они останавливались за несколько дней до этого. Капитан Лав объяснил, что немцы под командованием фон Бюлова получили приказ двигаться на юг и обогнуть Антверпен: это была часть некоего большого плана, правда, кому именно принадлежал этот план, осталось загадкой. Остались позади и русские казачьи отряды: угрожающего вида мужчины на косматых лошадёнках, в накидках из овчины, с длинными пиками и неряшливыми бородами. Они соблюдали определённую дисциплину, которая, впрочем, грозилась быстро исчезнуть при первом же запахе поживы и грабежа.

Джереми почти не упоминал об этом во втором письме домой, а заполнил его весёлыми историями о своих друзьях-офицерах. Его интерес вызывали голландское свиноводство, разведение мелкого скота, странные голландские сыры (почему бы им не вставлять в них фитили и не палить как свечки?), изготовление и окрашивание одежды из шёлка. Он интересовался потрясающими новостями, касающимися двух новых залежей меди в Уил-Лежер. Удивительно, что тоннели в Треворджи, где так интенсивно добывали олово...

***

В начале января «Шасс-Маре» и «Леди Клоуэнс» с разницей в один день прибыли в Ливорно, где выгрузили сардины, продав их по сто восемьдесят два шиллинга и шесть пенсов за бочку. Через неделю корабли нагрузили итальянским белым вином, бочонками с монастырскими настойками, шёлком, кружевом и бархатом. Корабли готовились отчалить, но их задержал сильный зимний шторм, бушевавший две недели. Он потопил шесть судов и нанёс повреждения «Шасс-Маре», поэтому нависающий горный пейзаж исчез за бортом только к концу месяца.

Обратный путь прошёл без происшествий, если не считать нескольких беспокойных часов в Гибралтаре и того факта, что двое из семи членов экипажа «Шасс-Маре» заразились неизвестной болезнью и едва не умерли. Иногда Эндрю Блейми думал, что секрет их успеха скорее в удаче, чем в хорошем планировании: познания Стивена в навигации оказались, мягко выражаясь, поверхностными — даже Эндрю, чуть ранее проваливший экзамены, знал гораздо больше. Ну, а один из рыбаков, Берт Блаунт из Сент-Эрта, мог дать фору им обоим.

***

Росс провел в Вестминстере почти три недели прежде, чем увидел Каннинга, уезжавшего в Хинкли к заболевшему сыну. Каннинг пребывал в унынии — не из-за военных проблем, а из-за собственных.

— На самом деле, — сказал он, — я восхищён, что пока всё идет так хорошо. В то же время, на этом решающем этапе я бы хотел играть роль позначительнее роли заднескамеечника, подбирающего крупицы информации, которые просачиваются от соответствующих министров. Особенно от Каслри.

С Каслри Каннинг стрелялся на дуэли пять лет назад, и после этого они помирились, но их неспособность работать вместе стала одной из причин, по которой Каннинг оказался не у дел.

— Если Каслри правильно разыграет свои карты — или, если выразиться точнее, правильно использует наше золото, то... И всё же баланс сил ещё неустойчив. В свете последних успехов Наполеона все боятся повторения битвы при Маренго. Он снова пытается нас разделить.

— Уж конечно, сейчас Австрия не станет заключать сепаратный мир, — сказал Росс.

— Что ж, никто не станет отрицать, что наших союзников объединяет лишь неприятие Наполеона. Австрийцам куда ближе французы, чем русские или пруссаки, которых они считают просто варварами — и, надо сказать, небезосновательно. Императрица Франции — дочь австрийского императора. Её сын наследует Наполеону. Если Наполеону хватит здравого смысла признать своё поражение, согласиться на возвращение к старым границам и вообще вести себя разумно, то австрийцы скорее предпочтут, чтобы он сохранил трон, чем разгром Наполеона и Европу под русско-прусским господством.

— Но Франция продолжит существовать. Мы же собираемся уничтожить не её, а только Наполеона.

Каннинг нетерпеливо протянул руку, как будто намереваясь положить её на ящик для депеш .

— Задача Каслри как раз в том, чтобы это стало очевидным. Он должен использовать всё наше влияние, особенно деньги, чтобы австрийцы не размякли. И русских: говорят, царь Александр очень удручён недавним переломом. Что нам действительно нужно, даже необходимо — это формальный договор между союзниками, гарантирующий, что никто не заключит мир без участия остальных!

Россу стало ясно, что Каннинг вовсе не так плохо информирован о текущей дипломатической и военной ситуации. Злые языки подшучивали, что он организовал вокруг себя небольшое личное правительство.

— Слышал о приключениях сэра Гемфри Дэви во Франции? — спросил Росс.

— Во Франции? Нет.

— Они, кажется, благополучно попали в Париж и остановились в отеле, но их дважды арестовывали из-за каких-то подозрений, и ещё были сложности с выправлением паспортов. Несмотря на это, он встретился с Ампером, Гей-Люссаком, Гумбольдтом и Лапласом. Им позволили свободно путешествовать. Они посещали театр и встретились с императрицей Жозефиной. Живущие в Париже американцы поражены. Да я и сам задумываюсь, получили бы революционные французские учёные такую свободу, если бы приехали в Лондон.

— Думаю, мы были бы столь же любезны.

— Может, стоит пригласить их сюда?

— Ну, это одно из достоинств и преимуществ Наполеона — делать щедрые жесты, ведь у него абсолютная власть, он не перед кем не отчитывается. Предположим, лорд Ливерпуль предложит нескольким выдающимся французских учёным нанести визит вежливости — вообрази, сколько вопросов возникнет у парламента!

— Если император падёт, в Париже могут начаться беспорядки и даже гражданская война, — заметил Росс.

— Так и случится через месяц или около того, — отозвался Каннинг. — Надеюсь только, альянс к этому времени не распадётся.

 

Глава вторая

I

В начале марта армия Веллингтона, включая 43-й Монмутширский полк, вторглась в Аквитанию. Ещё до их приближения разошлась молва, что солдаты не грабят и не насилуют, а соблюдают строгую, даже жесточайшую дисциплину. Говорили, что Веллингтон приглашал отобедать мэров городов и деревень, через которые проезжал, на что никогда не пошёл бы французский генерал, несмотря на все идеи равенства. Более того, британская армия платила за всё, что брала. Вскоре они вошли в Сен-Север и Банке, и их приветствовали почти как освободительную армию. Повсюду из окон вывешивали флаги, а кое-где и британские. Армия купалась в лучах славы и наслаждалась краткой передышкой.

В отличие от Джеффри Чарльза, которому пришлось сражаться в последнем кровопролитном бою в Тулузе, полк Джереми не участвовал в атаках на Антверпен и Берген-оп-Зом, закончившихся сокрушительным поражением. До восьмого марта 52-й полк находился в резерве, а девятого его направили прикрывать отступающие войска, когда наступление захлебнулось. Джереми с трудом мог смотреть на бесконечную вереницу раненых солдат, стонущих в телегах и ковыляющих по обледенелым дорогам, оставляя за собой кровавые отметины на снегу.

***

Настал апрель, и из-за суровой зимы в Корнуолле поздно расцвели нарциссы, примулы и подснежники. Солнце казалось незнакомцем и настойчиво светило всю неделю, и наконец, его лучи сумели разжать тиски уходящих морозов. В такие суровые зимы Демельза начинала волноваться, что чуда весны не случится. По её мнению, кто бы ни управлял временами года, он рассеян, наверное, занят другим миром; он отвернулся и забыл о земле; но вдруг в последнюю минуту вспомнил и потянул за рычажок, словно запустил двигатель шахты и — о чудо! — на следующий день потеплело, запели птицы, покрапал дождик, нарциссы подняли свои головки и потянулись к тёплому солнцу, а значит, наступает весна.

Генри исполнился уже год и четыре месяца, и больше всего он был похож на Клоуэнс, за исключением тёмного цвета волос, который уже не изменится; в младенчестве тёмно-рыжие волосы Клоуэнс быстро превратились в белокурые.

Изабелле-Роуз недавно исполнилось двенадцать, и она совершенно отбилась от рук в отличие от остальных детей. Она не слушалась и отзывалась на любое легкое наказание таким громогласным воем, что никто не знал, как с ней справиться.

Клоуэнс ещё не исполнилось двадцати лет, но она уже успела получить несколько предложений руки и сердца. А Джереми, самому ранимому из всех детей, скоро стукнет двадцать три года, и Демельза уверена, что мучительный холод Голландии он вытерпит, лишь бы его жизни не угрожала опасность.

В этом месяце, невзирая на отлучку хозяина, Уил-Лежер показала невиданную прибыль. Объём добытой руды удвоился, а вместе с ним и прибыль акционеров. Когда Росс вернулся, то устроил для них званый обед, где присутствовали сын и отец Тренеглосы, приятно удивлённые поворотом событий, и шесть мелких пайщиков, имеющих в общей сложности двенадцать акций. Заметным сказалось отсутствие Стивена Каррингтона, который наконец получил доход от шахты, правда, только в размере двух пятых от дохода Джереми.

***

Вечером того же дня Джереми и ещё четыре офицера находились в фермерском доме города Мехелен, на дороге в Брюссель. Все ели жареные почки и строили догадки касательно диких слухов якобы поражения и гибели Наполеона, или что он якобы спешит с новой армией, чтобы напасть на Веллингтона с фланга, а русские находятся на окраине Парижа.

Молодые люди шумно выпили за конец войны. Вопреки представлениям Демельзы, обед прошел радостно и спокойно, все настолько часто поднимали тосты за окончание войны, что в итоге лишь двое из четверых держались на ногах, а остальных пришлось тащить к кровати.

Тем вечером в Гануоло «Леди Клоуэнс» и «Шасс-Маре» наконец разгрузили контрабандный груз. Целые сутки суда качались на волнах вдали от берега, пока два человека, что сошли на берег предыдущей ночью, не связались с людьми, с которыми Стивен договорился здесь встретиться. Ещё за несколько недель до отплытия он прощупал почву вдоль южного побережья и в Гануоло наткнулся на человека по имени Нанкэрроу, владельца кирпичного завода, возможно лучшего в западном Корнуолле центра сбыта контрабандных товаров.

Добраться домой оказалось непросто. Все старались не обращать внимания на то, что на пути к месту назначения двое заболели тифом, а по пути домой эту болезнь подхватили ещё четверо, и один в итоге скончался.

Среди этих четверых оказался и сам Стивен. Тринадцать дней он пролежал в каюте с жуткой болью в голове, руках, ногах и спине, а у кожи настолько повысилась чувствительность, что любое прикосновение казалось невыносимым. Затем он стал бредить и трястись в лихорадке, а вокруг губ появилась багровая сыпь и стала распространяться по лицу и груди.

Всё время болезни он провёл на «Шасс-Маре»; а когда стало казаться, что Стивен вот-вот последует за почившим, Эндрю назначил Блаунта капитаном «Леди Клоуэнс» и взял на себя командование «Шасс-Маре».

Погода в Атлантике испортилась, и они потеряли друг друга из виду. Лишь по чистой случайности они сумели придерживаться изначального плана и встретиться на Силли. На «Шасс-Маре» заболело сразу трое, и судно могло пойти ко дну из-за нехватки рук.

Когда они достигли Сент-Мэриса, кризис Стивена миновал. Похожий на призрака, он с трудом таскал ноги, но к нему вернулся зверский аппетит, две недели отсутствовавший. Они остались бы там подольше, поскольку все моряки изрядно вымотались, особенно с французского судна; но боялись, что нагрянут таможенники. На рассвете к ним приблизился корабль с чиновниками, но слово тиф на время отпугнуло таможню. И поэтому на следующее утро они уже отчалили.

Итак, они высадились в Гануоло. Ночь стояла ветреная, но море спокойное. Была полная темнота (Стивен собирался вернуться на месяц раньше, в предыдущее новолуние). Далёкие звёзды прятались за плывущими облаками, не нарушая сумрака. Разгрузка прошла как по маслу. Стивен ещё не оправился от болезни, но всё же настоял на том, чтобы взять руководство в свои руки, и сошёл на берег, чтобы встретиться и договориться с Нанкэрроу.

Вернулся он перед рассветом, пока Эндрю с тревогой ожидал на безопасном расстоянии. «Леди Клоуэнс» только что отчалила. Стивен усмехался, его зубы выглядели жутковато на бородатом и измождённом лице.

— Всё отлично. Снимаемся с якоря. Если ветер не переменится, сегодня же будем в Фалмуте.

II

В подчинении майора Джеффри Чарльза Полдарка был один молодой лейтенант по имени Кристофер Хавергал, слывший необузданным и чудаковатым — такую репутацию нелегко было заслужить в армии, где хватало незаурядных личностей. Его недавно перевели в 43-й полк, и он прибыл на вороном боевом коне, в синем сюртуке и зелёном шелковом жилете, с двумя слугами, любовницей-португалкой верхом на ослице и с собственным столовым серебром. Богач в двадцать один год, и с титулованной родней, хотя сам титулом не обладал, и, по его мнению, вряд ли это случится.

Когда Джеффри Чарльз получил под командование роту, то поначалу относился к нему с недоверием. Ему нужны были офицеры, которые хорошо ладят и воодушевляют друг друга, а неповиновение или дурацкие выходки совсем ни к чему. Однако он понял, что за напыщенными манерами Хавергала скрываются хладнокровие и сообразительность, и тот не замедлит этим воспользоваться. Он действительно ничего не боялся, ни пуль, ни порицаний. Такое впечатление, будто в глубине души он понимал, что война вот-вот закончится, и смаковал каждое мгновение опасности. А если при этом можно ещё и отличиться, тем лучше.

Веллингтон командовал сражением у Тулузы, когда война уже почти закончилась. Он знал, что Париж окружён, но насчёт императора известий не получал, и опасался, что если Тулуза останется у Сульта, Наполеон может к нему присоединиться вместе с Сюше; такой армии хватит, чтобы пойти в контратаку и, возможно, даже вновь занять столицу. И хотя по Англии вовсю разлетались новости о том, что Наполеона наконец-то заставили отречься от престола, а Сенат издал указ о его низложении и возвращении династии Бурбонов, пиренейской армии предстояло труднейшее задание.

Окруженная с трёх сторон паводковой водой и горами на востоке, откуда Сульт обстреливал британцев, вдвое превосходя их в артиллерии, Тулуза отразила три яростные атаки. Во второй атаке непосредственное участие принимал Монмутширский полк, поскольку две испанские дивизии гордо пожелали внести свой вклад в славное событие и так же гордо, не повинуясь приказам, слишком рано бросились в атаку и встретили сокрушительный отпор, и британскую Лёгкую дивизию бросили в сражение, чтобы заткнуть зияющую дыру, образовавшуюся при отступлении испанцев. Лошадь Джеффри Чарльза убило прямо под ним, а его самого оцарапали две пули, которых он не заметил. Шестеро из его роты погибли, а шестнадцать получили ранения.

Грохот орудий прекратился, и пока они перегруппировывались в ожидании новых приказов, по склону холма, прямо на вражеские пушки мчался диким галопом всадник. Тут даже близорукому было понятно, что это офицер 43-го полка, все видели и длинные белокурые волосы лейтенанта Хавергала. Тот летел во весь дух, но вертелся и корчился в седле так, словно тело ему не подчинялось.

— Бедняга свихнулся от боли! — пробормотал кто-то рядом с Джеффри Чарльзом.

Эта неистовая скачка длилась пару минут. Французы не стреляли, полагая, будто он уже при смерти. Так и правда казалось; внезапно вороной конь так резко остановился, что всадник вылетел из седла и дёрнулся пару раз уже на земле, после чего затих.

Слишком многие уже погибли, чтобы это зрелище стало чем-то исключительным, все перевели взгляды на лошадь, задаваясь вопросом, удастся ли поймать её и благополучно привести. И тут вдруг всадник вскочил на ноги и снова запрыгнул в седло. Повернувшись к врагам спиной и не обращая на них ни малейшего внимания, он спокойно поскакал к своим. Когда Хавергал приблизился, все заметили, что он держит за уши убитого зайца.

— Боже, я все-таки его поймал, — еле вымолвил он. — Думал, он удерёт.

Все промолчали, потому что поступил приказ о возобновлении стрельбы и медленном продвижении вперёд, чтобы войти в соприкосновение и прикрыть левый фланг 4-й дивизии Коула. Уже вечером, после череды кровопролитных стычек, когда британская армия захватила весь хребет, Тулуза лежала беззащитной, а солдаты разбили лагерь, чтобы перевязать раненых и похоронить убитых, от главнокомандующего пришло письмо.

«Майор Полдарк! Вы хорошо провели атаку, но мы всё-таки охотимся на французов. Не пристало вашим офицерам гоняться за двумя зайцами».

Как обычно, ничто не укрылось от его глаз. Джеффри Чарльз послал за лейтенантом Хавергалом.

— Сэр? — тот вошел вразвалку, но выпрямился по стойке смирно для приветствия.

— Хавергал, мне и командованию совсем не понравилось ваше поведение днём.

— Они так сказали, сэр?

— Да, именно так и сказали. Вернее, он сказал.

— Ага... — только и протянул сероглазый и привлекательный белокурый юноша, чем-то напоминавший Валентина. С возрастом выражение его лица может стать хитрым и коварным, но пока очарование юности всё затмевало.

— Сэр?

— Да?

— Можно кое-что предложить?

— Что именно?

— Со всем уважением, сэр.

— Ну, валяйте.

— Мы можем послать ему немного супа?

Лицо Джеффри Чарльза оставалось непроницаемым.

— Я бы не стал этого делать из практических соображений. Суп пришлось бы есть холодным.

Лейтенант Хавергал подавил улыбку.

— Могу ли я тоже кое-что предложить? — в свою очередь спросил Джеффри Чарльз.

— Да сэр. Разумеется.

— Полагаю, наши сегодняшние потери порядка шести сотен человек. И около трёх тысяч раненых. Война почти закончена. Наверное, этой битвы не должно было вообще случиться. Если завтра придётся сражаться, найдите своим подвигам лучшее применение.

Хавергал вспыхнул.

— Да, сэр.

— Смелость, Хавергал, бывает разной, но не следует её путать с бравадой.

— Да, сэр.

— Вам понятно?

— Да, сэр.

— Очень хорошо.

Когда лейтенант уже собрался уходить, Джеффри Чарльз сказал:

— Кстати, лейтенант Хавергал.

— Да, сэр?

— Я бы отведал супа.

III

Англия ликовала. «Злой гений» Наполеон наконец «оказался повержен». Больше никакой войны — так, какие-то неприятности за три тысячи миль отсюда, которых словно и не существует вовсе. Звонили колокола. Полыхали костры. Двадцать лет угрозы остались в прошлом. Вскоре подпишут официальный мир. Людовик XVIII вернулся на трон, принц Оранский (в изгнании успело смениться два поколения) обосновался в своей новой столице — Брюсселе, а победителей — Россию, Пруссию и остальных — теперь волновало лишь то, как прекратить всякие стычки. Да здравствует братство.

Корнуолл тоже отдыхал и праздновал. Труро, Фалмут, Сент-Остелл и Пензас словно соперничали друг с другом в ликовании. После Пасхи наконец потеплело, и весна пришла с внезапностью, характерной скорее для какой-нибудь субтропической страны, чем для Англии.

Росс организовал праздничный ужин под открытым небом на пустоши, где находилась Уил-Лежер, как раз над садом Демельзы. Шахтёрам, работающим на сменах с двух дня до десяти вечера и с десяти вечера до шести утра, дали выходной. Учитывая, насколько дела на Уил-Лежер пошли в гору, он всё организовал за свой счёт, по крайней мере угощение (и ничего крепче эля, чтобы не возникло никаких проблем).

Вечер выдался прекрасным: дул юго-западный ветер, но холм за Меллином защищал от него. Праздник, собравший около ста двадцати человек, был в самом разгаре, когда в долину въехал молодой человек в сильно поношенном полувоенном морском мундире. Из-под шляпы выбивались густые рыжие волосы. Скрытый кустами боярышника и орешника, на которых только-только распустилась листва, он почти достиг Нампары, когда Эна Дэниэл, возвращавшаяся на праздник с кувшинами, поравнялась с ним и улыбнулась. Добравшись до места, она рассказала об этой встрече хозяйке.

Когда Демельза пришла домой, он уже спешился.

— Эндрю! — воскликнула она, улыбаясь и целуя его в щеку. — Как мило! Я и не знала, что ты вернулся. А мы как раз празднуем окончание войны, почему бы тебе не присоединиться? Все уже здесь! Кроме Джереми, разумеется, но вчера я получила весточку, что, слава Богу, он в безопасности и всё хорошо. Когда ты приехал?

— В прошлую среду, — ответил Эндрю. В его голосе прозвучала какая-то неловкость, Демельза списала её на возможное ожидание холодного приёма в Нампаре, после того как он столь сильно огорчил родителей в октябре.

— У тебя всё хорошо? Прекрасно выглядишь. Похудел, но зато загорел!

— Да, спасибо, тётя, всё хорошо. Я просто пришел повидаться и сказать, что... — он замолчал, глядя на толпу.

— Ты из Флашинга? То есть, я хотела спросить, ты живёшь у матери с отцом?

— Да...

— Надеюсь, между вами всё наладилось.

Эндрю криво улыбнулся.

— Отец со мной пока не разговаривает, но мама встретила с обычной теплотой и любовью. Пока у меня есть причина пожить дома.

Демельза взглянула на его одежду.

— Но всё прошло успешно?

— Поставка сардин? О да, я получил много денег, мы все хорошо заработали. Что касается денег...

Он всё ещё чувствовал себя не в своей тарелке и оттягивал пальцем воротник.

— Тогда присоединяйся. Все будут очень рады тебя увидеть. О, а вот и...

На лужайку прибежала Клоуэнс с закатанными рукавами и в шляпке, болтающейся сзади на шее.

— Эндрю!

Они поцеловались и обменялись приветствиями. Клоуэнс задала точно такие же вопросы, что и её мать, и они прошли полпути до поляны, на которой шёл праздник. Но вдруг Эндрю остановился.

Покраснев, он сказал:

— Я должен рассказать тебе о Стивене.

На мгновение повисла тишина.

— Что такое? — спросила Клоуэнс.

— Я не соврал, — ответил он, — когда сказал, что плавание прошло крайне успешно. Я до сих пор поверить не могу, что это настолько прибыльно. Но на пути туда двое членов экипажа «Шасс-Маре» слегли с сыпным тифом. На обратном пути заразились ещё четверо. Среди них — Стивен. Один моряк, Сайрус Пейджен, умер. Остальные выздоровели. Но после того как мы причалили в Пенрине, ему снова стало плохо. Думаю, он переохладился, когда провёл всю ночь на ногах за день до прибытия. Сейчас он болен и остался в Пенрине. Аптекарь говорит, это гнилостная перипневмония. Думаю, ты должна знать.

«Зачем?» — подумала Демельза, но промолчала.

— Насколько он плох? — спросила Клоуэнс.

— Аптекарь считает, что он не выживет. Говорит, оба лёгких забиты. Это вопрос одного-двух дней.

На поляне над чем-то смеялись. Женщины грубовато и весело повизгивали.

— Поверьте, я не знал, как поступить. Он всё время спрашивает о тебе, Клоуэнс. Я буквально разрываюсь. Знаю, между вами всё кончено, и не моё дело по какой причине. И уж тем более не моё дело снова сводить вас вместе. Но когда небезразличный тебе человек, с которым ты провёл бок о бок пять месяцев, лежит при смерти и постоянно твердит: «Клоуэнс, где же Клоуэнс? Я хочу увидеть её, пока ещё не слишком поздно...» Что сказать и как поступить? Если я не прав, простите меня...

После долгой паузы Демельза произнесла:

— Заходи в дом, Эндрю. Думаю, сейчас не тот момент, чтобы возвращаться на праздник.

Они вошли. Демельза предложила сыну Верити бокал портвейна. Эндрю заявил, что не голоден, но когда принесли пирог, съел сразу три куска. Клоуэнс тоже стала есть, но потом вдруг куда-то скрылась.

Демельза и Эндрю вновь заговорили. Кажется, Стивен снял комнату в Пенрине. В первые дни после прибытия он был занят судами, устроил их стоянку, чтобы позаботиться о такелаже и отдраить, обсуждал новые контракты, рассчитался с экипажем и выплатил оговоренную долю прибыли. А Эндрю уехал домой, где, как он и ожидал, ему оказали не самый тёплый приём, но он решил, что вытерпит это ради матери, и намекнул, что у него есть средства расплатиться со всеми долгами, надеясь, что отец несколько смягчится.

Его позвали к Стивену — когда же это было? Он приехал в среду — значит, его позвали к Стивену в воскресенье. Когда он приехал, тот лежал в постели и твердил, что это обычная простуда. Но было ясно, что всё намного серьёзнее. В понедельник Эндрю уговорил его вызывать местного аптекаря. Тот сообщил, что воспаление распространилось на оба лёгких, один шанс из тысячи, что больной выживет. С тех пор он постоянно впадает в забытьё. А сегодня утром...

Через несколько минут Демельза извинилась и поднялась наверх. Клоуэнс сидела на кровати у себя в комнате, а в её ногах валялся наполовину заполненный саквояж. Она взглянула на мать широко открытыми глазами, а затем сощурилась от яркого дневного света.

— Помочь тебе собрать вещи? — спросила Демельза.

— Ох, мама, ты так добра! Я думала, ты... Разве я могу поступить иначе?

— Разве ты можешь поступить иначе? — Демельза почувствовала горечь, но голос не выдал её чувств.

— Понимаешь... Он всё ещё что-то для меня значит.

— Знаю, знаю.

— Но даже если нет... Если он умрёт...

— Эндрю отвезёт тебя к нему. А как же иначе. Послать кого-нибудь седлать Неро?

— Спасибо, мам, — Демельза направилась к выходу. — Пожалуйста, не уходи пока.

Демельза остановилась.

— Я не вернусь сегодня. Может, и завтра не вернусь. Пока он... Пока он... Я остановлюсь у тети Верити.

— Конечно.

— Пожалуйста, расскажи обо всем папе. Объясни ему. Cкажи, что я не смогла бы выйти туда, к людям, попытайся ему объяснить! Не хочу, чтобы он думал, будто я уехала без его разрешения.

— Да, я ему расскажу.

— Думаешь, он поймет?

— Думаю, мы оба понимаем.

— Но если Стивен настолько болен... Если он умирает... Получается, я могу не успеть...

— Нам остается только надеяться...

— И ещё, мам.

— Да?

— Как ты думаешь, нельзя ли хоть как-нибудь уговорить дядю Дуайта доехать до Пенрина? Понимаю, я о многом прошу...

— Я сегодня же к нему съезжу.

По лицу Клоуэнс текли слезы. Она стёрла их нетерпеливым движением.

— Это так глупо. Но всё случилось так внезапно. Как удар в спину. Спасибо. Cпасибо, что ты снова оказалась так добра... Хотела бы я быть такой же сильной.

— Я старше, — ответила Демельза, — но не уверена, что сильнее.

IV

— Значит, ты её отпустила, — сказал Росс. — Не посоветовавшись со мной.

— Она просила не говорить тебе. Боялась, что ты рассердишься.

— Неудивительно.

— Как думаешь, если бы я запретила ей ехать, она бы послушалась?

— Разумеется!

— А если он завтра умрёт?

Они стояли в темноте, посреди остатков пира, а слуги и добровольные помощники из деревень наводили порядок при свете фонарей и молодой луны, что выглядывала из-за облаков.

И хотя оба не упоминали об этом и ни под каким предлогом не стали бы этого делать, оба невольно вспомнили молодого флотского лейтенанта, умершего восемнадцать с лишним лет назад от мозговой горячки в Треготнане. Его страсть к Демельзе распалила ответную искру любви и сочувствия, и однажды она не смогла устоять. Её не было рядом, когда он умер; Россу не давала покоя мысль, не сочувствует ли она Клоуэнс сильнее из-за собственных воспоминаний о том времени?

Правда, эти молодые люди разительно отличались друг от друга, и сравнение было в пользу Хью Армитаджа; Росс это понимал, с годами он начал думать об этом без боли. Он бы предпочел соперничать с кем-то вроде Каррингтона, поскольку вряд ли Демельза полюбила бы такого настырного и прямого, как Стивен. Армитадж — человек искусства, прекрасно образованный, начитанный, чуткий и внимательный; трудно с таким тягаться. И он умер ещё до того, как испытание соперничеством завершилось.

Рука Росса на плече жены казалась тяжелее обычного; Демельза вглядывалась в него и пыталась прочитать выражение его лица.

— Как бы ты поступил?

Росс вздохнул.

— Чёртов Эндрю.

— Что сообщил нам?

— Да, если судить здраво. Если бы завтра Стивена не стало, Клоуэнс даже не успела бы этого осознать. Если же он поправится, она опять бросится ему в объятья.

— Она его не забыла, — сказала Демельза. — Я это поняла за последние месяцы. Когда она отказала Тому. Считаю, что Том вынудил её наконец это признать.

Повисла неловкая тишина. Словно их мысль снова работала в одном направлении, и теперь оба вспомнили далёкое прошлое, когда Фрэнсис Полдарк и Джеффри Чарльз тяжело заболели ангиной, а Демельза пошла помочь Элизабет и сама заразилась.

Росс заговорил первым:

— Как думаешь, Дуайт поедет в Пенрин?

— Я сказала, что лично встречусь с ним; но с капризным Генри это невозможно. Я написала ему длиннющее письмо — что для меня редкость! — и поведала обо всём; отправила письмо с Певуном Томасом, который пообещал доставить его по пути домой.

Росс обнял Демельзу.

— Жизнь — прямо как игровой стол. Слишком много фишек на доске. С ними то понемногу выигрываешь мало, то проигрываешь.

— Мы пока что выигрываем, — сказала Демельза. — Если наступит мир, значит, Джереми будет в безопасности или относительно в безопасности. Благодаря Уил-Лежер мы снова разбогатеем. Но мне бесконечно жаль Клоуэнс. У меня душа болит за неё и из-за неё. Я беспокоюсь...

 

Глава третья

I

Дуайт нашёл дом с третьей попытки. Подобно своему родственнику, выскочке Фалмуту, Пенрин взбирался вверх по холму у реки, лестницы и дома теснились на крутых склонах, а узкие улочки и проходы прорезали склоны поперёк, по ним ездили экипажи и оставалось место для бельевых верёвок между первым и вторым этажами.

Стивен нашел домовладелицу в конце улицы. Комнатка была приличная, за исключением того, что низкая крыша давала возможность встать во весь рост только в центре. На низких окнах висели изношенные занавески из выцветшего розового хлопка, в ширину больше, чем в длину. Окна выходили на реку, а дальше виднелся густой лес, окружающий главную дорогу на Труро. Вход в дом был грязным, с открытым стоком по мостовой в канаву, а оборванные и полуголые, сопливые детишки с потрескавшимися губами играли у порога. Наверху оказалось вроде почище, но спёртый воздух.

Стивен лежал на низкой выдвижной кровати, только колёсики под ней уже давно обломились. Его сильно лихорадило, он был в сознании и учащённо дышал. Клоуэнс сидела рядом на скамейке, в том же праздничном наряде, белокурые волосы перехвачены голубой лентой. Она побледнела и выглядела старше своих лет.

— Ох, дядя Дуайт, как же хорошо, что вы приехали! — она встала и поцеловала его в щеку.

— Добрый день, Стивен, — поздоровался Дуайт и пожал руку Клоуэнс.

— Добрый д... — он закашлялся и поморщился от боли.

Дуайт с Клоуэнс переглянулись. Клоуэнс сообщила:

— Утром приходил мистер Уилинг. Сказал, что всё без изменений и он больше ничем не может помочь.

Дуайт внимательно осмотрел больного. Затем изучил лекарства, оставленные мистером Уилингом, удивленно подняв брови, глядя на парочку предписаний.

— Кто за ним ухаживает?

— Я, — ответила Клоуэнс.

— А перед твоим приходом кто ухаживал?

— Эндрю помогал, как мог. И миссис Най, домовладелица, тоже заходила по возможности.

— Одной тебе не справиться со всем. Ты хоть спала?

— Эндрю зайдет вечером. И тетя Верити присоединится, когда сможет.

— Как часто ему делают кровопускание?

— Всякий раз, как приходит мистер Уилинг. То есть трижды в день.

— Пожалуй, одного раза в день достаточно, если ты согласна с моим решением.

— Разумеется.

— Мне не по душе просто приходить и раздавать указания, чтобы потом быстренько уйти. Но и оставаться долго я не могу, ведь меня ждут больные... — Дуайт взял одну склянку и прочёл надпись. — Настойка ртути... Н-да. А где живёт мистер Уилинг? Я бы навестил его...

— Говорите, что делать, — попросила Клоуэнс, — а я ему передам.

Дуайт улыбнулся.

— Знаю, что передашь... Но дорогая, прошу тебя, не жди от меня чудес... Как часто отходит мокрота?

— Почти не отходит.

Улыбка исчезла.

— А при кашле?

— Нет. Мокроты нет.

— А что мистер Уилинг ему прописал?

— Давать вот это дважды в день.

Дуайт взял склянку.

— Думаю, что могу предложить кое-что получше. Клоуэнс, жизненно важно, чтобы он понемногу отхаркивал мокроту, иначе она скопится и убрать её не получится. В этом и заключается суть болезни... Стивен...

— Да?

— Когда ты кашляешь, почему не выплевываешь мокроту?

Он лежал в кровати так, словно запыхался от длительного бега.

— Не знаю. Ничего не выходит.

Дуайт почесал подбородок.

— А ты попытайся. Прямо сейчас.

Стивен сделал усилие. После приступа ужасного кашля он откинул голову на подушку. Клоуэнс осторожно промокнула ему лоб и лицо тряпицей.

Дуайт сел на кровать.

— Ты слышишь, Стивен?

— Да.

— Я изменю лечение. Поменьше кровопусканий. Но дам кое-что для усиления кашля. И ложку бренди каждые четыре часа.

Стивен слабо усмехнулся.

— Мне нравится.

— Не больше. Тольку ложку. Стивен, надеюсь, ты понимаешь, что мы, доктора, можем оказать лишь посильную помощь. Но болеешь ты. Поэтому ты должен бороться с болезнью. Понимаешь?

— Да.

— И отхаркивайся. Старайся изо всех сил, пусть больно, даже слишком, но отхаркивай мокроту. Такова эта болезнь: ты должен выплёвывать из себя всё. Наша с Клоуэнс помощь тут не играет важной роли. Понимаешь?

— Да. И спасибо.

В ужасно узком коридоре снаружи, где даже Клоуэнс приходилось пригибать голову, Дуайт произнес:

— Не стану делать вид, что прогноз благоприятный. Оба лёгких поражены, правое сильнее левого, при этом нижняя часть поражена больше верхней. Кислород с трудом проникает в больные ткани. Подозреваю, что местами в лёгких есть красное опеченение. Но он по природе сильный. Не чета мне... — Дуайт запнулся. Он чуть не сказал, что особенность пневмонии в том, что зачастую она убивает сильных, но щадит слабых. — Каждый прожитый день будет в его пользу. Если он переживет кризис, то выкарабкается. Я сказал ему сущую правду: он борется с заболеванием. Мы лишь наблюдаем. И ещё кое-что.

— Да.

— Попробуй распахнуть окно. Не надо, чтобы дуло прямо на него, но пусть воздух проникает в помещение. Так, есть камин; небольшой огонь очистит воздух, но не слишком нагревай комнату. Постоянно кипяти чайник. Меняй компресс на груди. От него так пахнет, как будто Уилинг в прошлый раз пользовался настойкой шпанской мушки; по-моему, это чересчур. Волдыри совсем ни к чему. Наоборот, надо успокоительное. Гусиный жир на оберточной бумаге, и поверх неё надеть нижнюю сорочку, чтобы сохранить тепло.

— Я так вам признательна за приезд.

— Заеду завтра вечером, если... — он опять запнулся, — ...если получится. Сколько времени он болен, по словам Эндрю?

— В таком состоянии? Около четырёх дней.

— Значит, болезнь приближается к кризису. Сколько времени прошло после тифа?

— Эндрю говорит, ему полегчало за неделю до этой хвори.

— Значит... избегай его дыхания. Если появится мокрота, держи её подальше от всего остального и избавляйся от неё поскорее. О такой лихорадке нам пока мало что известно, так что будь осторожна. Когда Эндрю тебя сменит?

— По его словам, около двух.

— Далеко дом твоей тёти?

— Мили три с половиной или четыре.

— Тебе ведь надо поесть и отдохнуть, сама знаешь.

Она улыбнулась.

— Ночью я подремала в кресле. Мне кажется, он не хочет, чтобы я уходила.

II

Большую часть второй ночи Стивен пролежал в бреду. Горящая свеча бросала пугающие тени от его головы на неоштукатуренную стену спальни, и больной метался и ворочался, словно эти уродливые силуэты были отражениями кошмаров, рождаемых его разумом. В конце концов Клоуэнс задула свечу, чтобы избавиться от этих образов, и, дав Стивену глоток бренди, провалилась в сон.

Когда она проснулась, он пытался выбраться из кровати. Клоуэнс положила руку ему на плечо, чтобы остановить. Он не узнал её и начал говорить о каком-то ящике, которые нужно открыть, но у него нет ключа. Он пытался взломать замок ломиком, но тот выскальзывал из рук. Клоуэнс попыталась снова разбудить его, и Стивен очнулся, уставился на неё остекленевшим взглядом, но назвал её Джереми:

— Плохи дела, Джереми, — твердил он, — придётся всё бросить и смываться, иначе нас поймают. С поличным! Святая Мария, дай мне попробовать ещё разок! Джереми, дай я ещё раз попробую!

Она выбилась из сил, пытаясь уложить его обратно в постель, но Стивен был крупным мужчиной, а его рубашка и руки стали скользкими от пота. Затем он начал задыхаться — каждый вздох, раздающийся словно из глубокой скважины с водой, казался последним. Клоуэнс протёрла ему лицо влажной губкой, но Стивену не полегчало. Хотя прошло всего два часа с последней дозы, Клоуэнс налила ещё ложку бренди и попыталась заставить Стивена проглотить, но у неё тряслись руки, а у Стивена дрожал подбородок, так что большая часть содержимого сбегала вниз.

Наступила самая тёмная часть ночи, и, казалось, вся забота Клоуэнс и все его страдания не приведут ни к чему, кроме смерти. Клоуэнс раздула затухший огонь, но тот казался таким же безжизненным, как и её мысли и чаянья.

Стивен снова начал забываться. Один раз упомянул имя Вайолет, дважды — Лотти (наверное, Лотти Кемпторн) а затем начал беседовать с Клоуэнс: ему казалось, что её здесь нет, его голубые глаза налились кровью и остекленели. Он говорил, что должен признаться — он никогда не был капером. Потом начал убеждать её сбежать на каком-то дилижансе, который, к его ужасу, уже приближался к Лискерду. Клоуэнс удержала его, когда он снова попытался встать с кровати.

Если прежде у него был жар, теперь его начало трясти, и Клоунс пришлось укрыть его одеялом до самого подбородка. Снова и снова она вытирала ему лицо полотенцем, пока оно не промокло насквозь. Лёгкие втягивали воздух со звуком, напоминающим насос на шахте, которому не хватает угля. Руки хватали воздух, но, натыкаясь на неё, тут же отпускали, пытаясь нащупать нечто более важное. Нащупать, по сути, саму жизнь, мелькнуло в голове у Клоуэнс; но жизнь ускользала.

Так продолжалось весь следующий час, и она чудом успела зажечь новую свечу от чадящего фитиля, что позволило отсрочить наступление пугающей и невыносимой темноты. Потом его затошнило, из уголка рта потекло что-то чёрное, и Клоуэнс немедленно это стирала.

После дышать Стивену стало чуть легче, и он, судя по всему, вымотался до предела, от чего провалился в сон или в кому. Совершенно обессилев, Клоуэнс отстранилась, откинулась на спинку стула и задремала…

Проснувшись словно от толчка, она заметила слабое пятно света, пробивающееся сквозь щель в колышущихся шторах. Она с тревогой взглянула на Стивена. Либо его дыхание было слишком слабым, либо его не было вообще. Вскочив и распахнув шторы, она отметила серость приближающегося рассвета и обернулась к желтизне убогой и давящей комнаты.

Стивен наблюдал за ней.

— Клоуэнс... — он с трудом облизал губы.

Дрожащая и раздираемая вопросами, она приблизилась к кровати, пытаясь отыскать признаки выздоровления или ухудшения.

— Ты... провела здесь всю ночь? — прошептал он.

— Разумеется.

— Сны... кошмары...

— Да.

— Мне снилось... Пресвятая дева... сны.

— Как ты... Как ты себя чувствуешь?

— Я... Даже не знаю.

Она промокнула его лоб уже в пятидесятый раз: пот лил с него градом, копна соломенных волос безжизненно свисала, как после бури. Стал ли пот холоднее?

— Ты осталась, — сказал Стивен. — Уже на вторую ночь.

— Лучше не разговаривай.

Клоуэнс попыталась немного ослабить припарки на его груди. Оба замолчали. Когда же в комнату неохотно проникло утро, больной снова зашевелился.

— Ты пришла... позаботиться обо мне.

— Тебе следует отдохнуть.

— Хочу немного... поговорить. Присядь.

Она села на стул. Стивен высунул руку из-под одеяла, и Клоуэнс взяла её.

— Клоуэнс. Не знаю, чем всё это закончится, — он сделал над собой усилие. — Видишь, по-прежнему не могу отхаркивать.

— Ничего.

— Я не смогу сказать всё, что хотел — может, уже никогда не смогу. Но я люблю тебя. Ты ведь знаешь это, да?

— Знаю.

— Ты пришла сюда... То есть, я хоть что-то для тебя значу?

— Что-то значишь.

Он сжал её руку.

— Ты не представляешь, как это для меня важно, — его рука определённо становилась холоднее.

— Ты сможешь ещё поспать?

— Полтора года я жил, как потерянный. Ты не представляешь, ты не поверишь, как...

— Не будем сейчас об этом.

Он, казалось, всё ещё задыхался.

— Такое дело. Потерять тебя, это... Это унизительно.

— Не говори так. Я этого не хотела.

— Знаю. Знаю. Но всё это... Заставляет поступать безрассудно... Тебя привез Эндрю?

— Он приехал и всё мне рассказал. Иначе я бы ничего не узнала.

— Благослови его Господь. И тебя — за то, что пришла.

Свет воровато закрадывался в комнату, постепенно просачиваясь на другой стул, самодельный гардероб, помятую кровать, грязное бельё, кувшин, склянки с лекарствами, и наконец как будто придал хоть немного красок её лицу и волосам. Небо стало розовым, окрасив склон над деревьями.

— Если я умру, — пробормотал он, — если я выживу... В любом случае я стану счастливее, зная, что хоть что-то для тебя значу.

Он провалился в глубокий сон, который, к ужасу Клоуэнс, куда больше напоминал беспамятство.

Эндрю пришел её сменить в восемь часов, но Клоуэнс отказалась уходить. Пока она дремала, скрючившись в неудобной позе на другом стуле, Эндрю принёс свежий уголь и заново развёл огонь, вынес ведро и другой мусор, а затем приготовил ей чай. Клоуэнс глотнула немного, а потом оба посмотрели на лежащего в кровати Стивена.

— Пора дать ему бренди, — заметил Эндрю.

— Дадим ему выспаться. Думаю, он действительно спит.

Доктор Энис появился в одиннадцать, хотя до этого и говорил, что не сможет приехать раньше вечера. К этому времени Стивен снова зашевелился и начал кашлять.

Дуайт измерил пульс, потрогал лоб и осмотрел язык.

— Кризис позади, — сказал он. — Жар спал. Теперь остается лишь наблюдать, ну, и обеспечить надлежащий уход. Такой уход, как последние два дня, — он улыбнулся Клоуэнс. — При таком тщательном уходе он должен поправиться.

III

Клоуэнс осталась на две недели; на третий день она послала с Эндрю длинное письмо родителям, после чего стала регулярно писать им.

После сильнейшего приступа лихорадки Стивен ещё был сильно нездоров, его мучил кашель и боль в обоих лёгких. Эндрю сменил её на третью ночь, а Стивен не позволил Клоуэнс вернуться на четвёртый день. Впоследствии она проводила с ним каждый день, спала в доме Верити, а когда он стал поправляться, выкроила немного времени, чтобы купить ему лакомства, а также книги и журналы.

Месяц стояла чудная погода: весна запоздала, но сполна возместила ожидание бурным цветением. Настал день, когда Стивен с тростью вышел на улицу погулять, осторожно переступая, как старик. Это знаменовало собой конец его немощи, а через четыре дня он даже рискнул сесть на лошадь. Он сбивчиво стал оправдываться перед Клоуэнс, что эти две хвори, одна за другой, так его подкосили. Клоуэнс не нуждалась в объяснениях; она радовалась, что жизнь понемногу к нему возвращается.

К её отъезду они о многом уже поговорили и многое прояснили. Но не всё. В беседах они не касались последней ссоры, которая и стала причиной разрыва. Стивен едва ли мог это понять, а Клоуэнс едва ли могла объяснить. Оба невольно оберегали новообретённое согласие и уклонялись от опасной темы, радуясь тому, что хотя бы на некоторое время об этом можно забыть.

Теперь уже стало поздно думать о приличиях, но Клоуэнс старалась покидать его комнату до наступления темноты.

— Любовь моя, — сказал Стивен, — я не фаталист. Считаю, что человек сам творит свою судьбу, а не ждёт, когда она к нему заявится. Мне в жизни уже три раза чертовски повезло, и в этом нет моей заслуги. Впервые это случилось, когда голодающим мальчишкой-беглецом восьми лет я случайно попал на ферму к бездетным супругам Элвин и заменил миссис Элвин сына. Второй раз это произошло, когда течение несло меня на плоту вместе с мертвецом, и Джереми меня подобрал. Третий раз я чуть не умер от пневмонии, но ты узнала и приехала сюда, а потом две ночи и три дня неустанно ухаживала за мной. Без тебя я бы не справился, уж поверь!

— Ох, даже не знаю...

— А я вот совершенно уверен. Уже три раза мне спасали жизнь, и два раза это сделали Полдарки. Тебе не кажется, что это судьба?

— Наверное.

Он сел, а Клоуэнс поцеловала его в лоб, теперь уже сухой и здоровый, как и волосы. Стивен обвил её колени и сцепил сзади руки.

— Что все скажут, когда ты им сообщишь? — спросил Стивен.

— Даже не представляю.

— Тебя это волнует?

— Очень волнует.

— Да уж, — вздохнул он. — К этому мне надо привыкнуть.

— К чему?

— Что ты любишь свою семью, а не только меня одного, а я не часть этой семьи. Наверное, мне стоит с этим свыкнуться.

— Думаю, да.

— Знаешь ли, — сказал он, — если честно, я все-таки эгоист. За исключением тех двух раз, когда меня спасали, я всю жизнь полагался только на себя и, как правило, не жалел об этом. И потому я рассчитывал на себя, верил в себя, отстаивал свои решения и не сомневался в них. Ты кое-чему меня научила.

— Стивен, это не намеренно, поверь, я не хотела...

— Ну, как уж есть. Если теперь я уверен в себе, то только потому, что усвоил жизненный урок. К примеру, жизнь научила меня никогда не воспринимать тебя как само собой разумеющееся. И я обещаю, что этого больше не повторится.

— Даже мои ноги? — спросила Клоуэнс.

Он немедленно выпустил её из рук и зашёлся от смеха, который перешёл в кашель.

— Ох, Клоуэнс, клянусь, из нас выйдет славная парочка! Пообещай, что ты всегда будешь такой — любящей и сердечной; но всегда, всегда самостоятельной, умной, даже умнее меня и готовой дать отпор, если я позволю себе вольности!

— Буду стараться изо всех сил.

— Не сомневаюсь. Дорогая... — он прокашлялся, а затем восстановил дыхание. — Не возвращайся сюда. Пришли письмо или черкни пару строк о том, что они сказали, и сообщи, когда я могу наведаться в Нампару, если мне разрешат. Подожди с неделю. Ни к чему сейчас торопиться. У меня дела на двух судах; ты только представь, теперь я судовладелец!

— Ты уже говорил.

— На этой неделе я просто отдохну, буду выходить на улицу на несколько часов и отъедаться... и по возможности греться на солнышке. Эндрю очень помог мне на судне и во время болезни. Надеюсь, он останется моим старшим помощником. К тому времени, как ты меня вызовешь, я уже буду здоров и приеду, чтобы держать ответ за свои поступки.

— Первой держать ответ придётся мне.

— Знаю. Но наверняка они уже и так догадались.

— По-моему, мама сразу догадалась. А вот насчёт отца я сомневаюсь. — Она завязала шаль. — Но не слишком сильно. Он всю жизнь мне потакал.

— Не могу его винить. В котором часу ты завтра уезжаешь?

— Около восьми.

Он взял её за руку.

— Мне надо бы ещё кое-что тебе рассказать, милая. Но это непросто.

— Тогда не говори. Если мы поссорились...

— Нет, всё не совсем так. Надо кое-что прояснить между нами. Если я женюсь на тебе, о чем молюсь и надеюсь, то хочу, чтобы ты знала о моих ошибках, знала обо всём, что я совершил, что лежит тяжким грузом на совести.

— В бреду тебе не терпелось сообщить, что ты никогда не был капером.

Он вздохнул.

— Всё верно. Никогда не был. Иначе я бы не так боялся вербовщиков, когда был в море, как когда-то говорил. Команду каперов редко вербуют, да и вообще не должны! Я ходил с капитаном Фрейзером, Буди Халимом, Стивенсоном и Хокером, но у нас не было каперского свидетельства. Мерзкое оказалось плавание, уверяю тебя, когда хватаешь всё, что только можешь найти; но остальное правда: нас прижал французский шлюп, корабль потерпел крушение и затонул. А дальше, с того момента, как меня подобрал Джереми и остальные, всё правда...

— И меня это должно удивить?

— Нет, Клоуэнс, есть кое-что и похуже, как ты можешь догадаться. Бог его знает, хватит ли мне смелости рассказать всё до свадьбы. Я должен. Но я не вынесу, если снова тебя потеряю.

— Ты ведь не женат?

— Пресвятая дева, ты что! С чего ты взяла?

— Думаю, это единственная причина, по которой я не смогу выйти за тебя замуж.

Он поцеловал ей руку.

— Поезжай осторожно и будь внимательна. Я скоро приеду за тобой.

IV

— Ты, наверное, считаешь меня невыносимой дочерью, — заметила Клоуэнс.

— Не то чтобы невыносимой, — ответил Росс. — Люди склонны менять решения. Но я бы хотел узнать о причинах.

День выдался волнующим и утомительным. Клоуэнс приехала домой около двенадцати и узнала, что отец уехал в Труро на встречу акционеров банка и не вернётся до темноты. Она предпочла бы объясниться с обоими родителями одновременно, ей не улыбалась мысль убеждать одного в отсутствии другого. Ужин прошёл шумно — Изабелла-Роуз буквально забрасывала её непрекращающимися вопросами о двухнедельной отлучке, не остановившись даже после того, как Демельза запретила касаться этой темы. А маленький Генри, которому недавно разрешили сидеть на детском стульчике за общим столом, требовал еды, колотя ложкой по столу. Наконец, около четырёх Клоуэнс помогла матери расправиться с делами по хозяйству и отвела её на пляж, где час изливала душу.

А теперь ей приходилось говорить всё то же самое, пока ужинал отец (она бы предпочла подождать, пока он закончит, но он ответил, что лучше выслушает всё сразу). И всё же мать, слушавшая разговор, заметила, что, как бы Клоуэнс ни пыталась этого избежать, во второй раз её слова прозвучали совсем иначе. Сейчас она напирала больше на практическую сторону дела, чем на эмоции, хотя, в конце концов, именно они и имели значение.

— Теперь Стивен владеет двумя кораблями, а ещё заработал денег на плавании в Италию и обратно. Он говорит, что хотя обратный путь абсолютно легален, он пошёл на сознательный риск, ввозя в страну вино и шёлк. Они благополучно пришвартовались, ещё до того, как он слёг во второй раз, и он уже получил деньги за бóльшую часть товара. Стивен говорит, что теперь, когда война позади, он уже не сможет снова заработать таким же способом. Так что он намерен использовать суда как для прибрежной торговли, так и для закупки сардин, и возить их туда, где больше спрос. Но он займётся этим не в одиночку. По его словам, после войны торговля с Европой начнёт расширяться с чудовищной скоростью, так что он надеется купить третье судно, чтобы извлечь выгоду из этой ситуации.

«Вот это точно его слова, — подумал Росс. — Прямо как будто сам его слышу».

— А контрабанда?

— Он постарается обойтись без этого. Говорит, когда закончится война — если не считать войны с Америкой — в Англии появится много доступных товаров, и контрабанда пойдёт на спад. Он верит, что сумеет заработать хорошие деньги и на законной торговле.

Росс жестом попросил Демельзу остаться и взял ещё один кусок пирога с голубем.

— А откуда он собирается управлять своим предприятием?

— Из Пенрина. Там хорошие условия для небольших торговых судов. Он хочет, чтобы мы поселились там же, дабы быть в центре событий. Сторожка... слишком далеко.

Росс кивнул и задумчиво, не спеша вернулся к еде.

— Это недалеко от тети Верити, — быстро добавила Клоуэнс.

— Да-да. Подожди минутку, Клоуэнс, обратимся к прошлому. Может, ты уже объяснила всё своей матери... Но вы со Стивеном разошлись полтора года назад из-за ссоры и разногласий, и решение казалось окончательным. Ты не думаешь, что всё это может повториться? Но если вы поженитесь, то разойтись станет гораздо сложнее, ведь вы будете соединены навечно. Вы сможете разъехаться, но никто из вас не сможет создать новую семью.

Клоуэнс переводила взгляд с отца на мать.

— Думаю, мы оба сделали выводы. Я поняла, что никто не сможет занять его место в моём сердце.

— А что понял он?

Она задумалась.

— Думаю, многое. Он сам так сказал. После его слов я почувствовала, что всецело ему доверяю. Думаю...

— Да?

— Думаю, как бы там ни было, он меня любит. Он не святой. Он никогда и не притворялся святым. Когда мы поссорились и разошлись, я считала, что поступила правильно. Но теперь я знаю, что была неправа.

— Хочешь сказать, ты заблуждалась?

— Нет-нет-нет. Мы не... Честно говоря, мы не возвращались к словам, сказанным в тот день, но думаю, он понимает, что заблуждался. А я заблуждалась, считая, что подобная ссора — достаточная причина для расставания. Если... кого-то любишь... это не важно... Когда так любишь.

— А ты уверена, что по-прежнему так его любишь?

— Да, папа. Вполне уверена.

— Тогда больше не о чем говорить.

Снова повисло молчание. Демельза встала и налила мужу вина, а себе — портвейна. Клоуэнс покачала головой.

— А какую роль во всём этом сыграл Эндрю? — спросил Росс.

— Они со Стивеном сдружились. Он хорошо проявил себя во время плавания, и теперь он — младший партнер Стивена. Как ты знаешь, он приехал сюда, чтобы обо всём мне рассказать. И сам выхаживал Стивена... Сейчас он помирился с тётей Верити и живёт дома. Правда, с отцом они перемолвились всего несколькими словами — дядя Эндрю не может простить, что он бросил службу.

— Ну, это можно понять, — заметил Росс. — Эндрю Блейми посвятил всю жизнь пакетботам и надеялся, что сын пойдет по его стопам. Надеюсь, новое предприятие себя оправдывает.

— Я тоже надеюсь, — закивала Клоуэнс. — Да, и ещё кое-что. Стивен пытается убедить Эндрю поменьше пить. Говорит, что от него не будет пользы, пока он не научиться себя сдерживать. Думаю, хотя бы это смягчит дядю Эндрю.

Росс взглянул на жену.

— Стивен считает, что сможет тебя обеспечивать?

— Да. За последнюю неделю, когда он чувствовал себя лучше, мы присмотрели пару местечек в Пенрине. Половина дома на окраине города, маленькая, но с видом на реку. И плата не слишком высокая. Конечно, нам придётся его обставить. Но, помимо капитала, которым сейчас располагает Стивен, и перспективы неплохих доходов от торговых судов, есть ведь ещё и доля в Уил-Лежер, она сейчас приносит дополнительный доход.

— Ты уже обсудила с ним или с матерью, когда вы планируете устроить свадьбу?

— Мы думали о середине следующего месяца, папа. Но это полностью зависит от твоего согласия.

— Полностью? — Росс не сдержал лёгкой улыбки.

— Что ж, да. Или практически полностью. Я — вернее, мы оба — просим твоего благословения. И мы не сможем пожениться, если ты уедешь в Вестминстер.

— Ну, со вторым у вас затруднений не предвидится, — заметил Росс. — И Европа, и Лондон сходят с ума от радости, так что я предпочту остаться дома и читать обо всём этом в комфортной обстановке.

— А с первым?

Он пристально посмотрел на неё.

— Ты сказала, что уверена. Это было два года назад. Помнишь?

Клоуэнс покраснела.

— Помню.

— Но теперь твоя уверенность сильнее?

— Да. С тех пор я многое о себе узнала.

— А о нём?

— Нет. О нём не так много. Но я научилась принимать его таким, каков он есть, а не таким, каким бы мне хотелось его видеть. Не знаю, буду ли я счастлива каждую минуту нашего брака. Но знаю, что не хочу жить без него. — Она встала и положила руку отцу на плечо. — Папа, прости, что я тебя огорчила. И ещё прости, если я не оправдала твоих ожиданий. И всё же — ты дашь нам своё благословение?

Росс сжал её руку.

— Разве мы когда-нибудь отвергали то, к чему лежит твоё сердце?

V

На пляже Клоуэнс объясняла:

— Есть большая разница между дружбой и любовью. Наверняка ты знаешь об этом лучше меня, мама... Дружба — это, скорее, дело выбора. Человек хорошо относится к тебе, и он тебе нравится, у вас одинаковые предпочтения, ты радуешься его обществу и привязываешься к нему. Это половина души, или даже больше половины. В дружбе имеются разумные основания, она всегда имеет разумное объяснение. Практически всё, что касается дружбы, можно объяснить... Я обрела это с Томом Гилдфордом. А может, с Эдвардом Фитцморисом это тоже бы случилось... — Она замолчала и откинула волосы. — Любовь — это совсем иное. Правда ведь? Любовь вырастает из сердца и где-то в животе, а также ниже; хорошо, если при этом ваши вкусы сходятся, но это не имеет особого значения. Если любишь, значит, глубоко заплыл и барахтаешься в воде. Наверное, не стоит барахтаться, надо просто погрузиться и утонуть. Вы с папой мудро поступили, когда настояли на том, чтобы мы поженились в октябре; благодаря этому я вовремя заметила в Стивене то, что мне не понравилось. В конце концов я выплыла на поверхность и поплыла обратно к берегу. Мой разум и принципы — всё взывало отступить и подчиниться им. — Она замолчала и призадумалась. — А потом, — добавила она тихо, — я поняла, что это без толку.

— Понятно, — сказала Демельза.

— Наверняка у вас с папой были одна-две ужасные ссоры в начале совместной жизни. Разве ты разлюбила его после этого?

— Нет, — ответила Демельза, а затем поправилась: — Пару раз такое было, да. Ненадолго. Один раз я его возненавидела.

— Так ведь проще, правда? От любви до ненависти всего один шаг. Не знаю, испытывала ли я ненависть к Стивену, или мне так казалось. Скорее, страшное негодование! Но нельзя при этом просто разрывать отношения.

— Порой такое случается, — высказала Демельза. — Всякое бывает.

— Не думаю, что мы со Стивеном будем жить в таком же согласии, как вы с папой. Ссоры будут; одна ужасная уже случилась, и она только показала, что чувства не изменились. Мы оба вынесли из этого урок. Искренне на это надеюсь.

Они шли молча. Вдруг Клоуэнс спросила:

— Ужасно ведь, правда?

— Что ужасно? Любовь?

— Да, любовь такого рода. Когда любовь и привязанность к другим не в счёт... Извини, я не так выразилась. Ты понимаешь, о чём я.

— Наверное. Да, точно.

— Его голос... глаза... губы... почему пронизывает электрический заряд, когда слышишь его, видишь и прикасаешься? Когда есть другой человек, не хуже его по внешности, а может, даже и в сотни раз более достойный... и с ним не получится связать судьбу, поскольку совсем нет притяжения! Неужели на свете рождается один-единственный человек, который устроит другого и зажжёт в нём искру? Или их много, как пылинок в солнечном свете, и тут всё дело в счастливом случае или невезении, кого повстречаешь первым?

— Наверное, это недалеко от истины, — согласилась Демельза. — Если верить Библии, все люди отличаются друг от друга. Каждый из нас — единственный в своем роде. Так что даже крупинки отличаются друг от друга. Может быть, пять, а может, и целых пятьдесят человек зажгут в тебе искру — электрическую искру — но всякий раз это будет по-разному, повторений не бывает. И всё же...

— Всё же?

— Можно за всю жизнь ощутить такое по отношению лишь к одному человеку. Самое большее — к двум.

— Ты это чувствовала к двум?

— Да, к двум.

Клоуэнс по-дружески взяла мать под руку. Она понимала, что лучше не спрашивать.

— Как ужасно, — сказала Клоуэнс, как будто от этого ужас исчезнет, как будто его можно приручить, — что женщины и мужчины неспособны управлять своей судьбой! Случайная встреча — и всё! Мне так обидно за Джереми и Кьюби Тревэнион. На мой взгляд, она не самая милая девушка. Но с ним тоже это случилось... Может, в нём разгорится другая искра в Голландии или во Франции! Как случилось с Джеффри Чарльзом и его колючей розочкой.

— Какое облегчение, что война закончилась, то есть основная война.

— Да... да. Я бы очень хотела, чтобы Джереми приехал на мою свадьбу. Я сразу ему напишу, как только папу устроит дата. В мирное время офицерам уж точно нечем будет заняться! Пусть попросит отпуск.

 

Глава четвёртая

I

Первого апреля союзники под командованием царя, короля Пруссии и принца Шварценбергского, представляющего австрийского императора, взяли Париж. Не желая повторить судьбу Москвы, город оказал слабое сопротивление. Одиннадцатого отрёкся Наполеон. Тринадцатого он принял яд, который не подействовал. Пятого мая он получил новый титул, став императором острова Эльба с ежегодным содержанием в миллион франков. По пути туда он нарисовал новый флаг для себя и своих владений. Скорбящим французам он сказал, что вернётся следующей весной, когда зацветут фиалки. Лорд Байрон написал поэму, в которой горевал о закате такого великого человека.

В конце апреля без пяти минут герцог, но пока ещё виконт Веллингтон, одетый в простой синий сюртук с белым шейном платком и чёрный цилиндр, в сопровождении генерала Стюарта и лорда Каслри триумфально въехал в Париж на белом коне. Толпы народа вдоль дороги взирали на него с нескрываемым любопытством. Ему уже предложили пост французского посла, и Веллингтон согласился.

Пятого мая Людовик XVIII, распухший от подагры и потворства собственным желаниям, учтивый, тихий и жалкий, занял трон, ещё не успевший остыть от кипящего энергией предшественника.

Планировалось, что в скором будущем государи стран-союзников посетят Англию, страну, которая, несмотря на все горькие разочарования и поражения на протяжении двух поколений, в одиночку отстояла собственную независимость и ценности. В честь этого события должны были пройти грандиозные праздники как в Лондоне, так и по всей стране.

Между тем, майор Джеффри Чарльз Полдарк, находящийся в Монтеше, к северу от Тулузы, жил в изобилии и в полной мере вкушал гостеприимство французов. Девятого мая лейтенант Джереми Полдарк и его рота расквартировались в Брюсселе, наконец-то ускользнув от сильных морозов. Там их ждали девушки, еда и вино. Джереми никогда ещё не жил в таком большом городе.

Но всё же кругом царила страшная бедность, а армейская дисциплина вызывала у него отвращение. Его приводили в восторг новости о том, что «Таймс» скоро начнут печатать на паровом станке, а некий Стефенсон, живущий где-то на севере, создал модель по проекту Тревитика и соорудил рудничную рельсовую дорогу в Дарлингтоне: энергия пара перемещала вагонетки с углем до самого Стоктона и обратно. Новый двигатель появился и на Уил-Эбрахам в Корнуолле, и Джереми хотелось узнать об этом побольше. Он два раза написал Голдсуорти Герни, но пока не дождался ответа.

Пятнадцатого мая майор Джеффри Чарльз Полдарк получил письмо от жены, которая с радостью сообщала, что носит ребёнка и тот должен родиться в начале или середине декабря. С этой же почтой пришло и письмо от Клоуэнс — та выходила замуж за Стивена Каррингтона в полдень последней субботы мая в церкви Сола.

Май выдался прекрасным. Если случалось долго простоять в тени, в воздухе чувствовалась прохлада, но с каждым днём солнце, согревающее ветер и распускающиеся цветы, вставало чуть раньше. Утёсник сверкал такими красками, что рябило в глазах. Цветение полевых трав казалось прекрасным, как никогда. Всё кругом вносило вклад в атмосферу всеобщего ликования.

Сначала Клоуэнс говорила, что не наденет то же подвенечное платье, ведь это приносит неудачу, но Стивен сказал, что ему этого хочется. Не стоит ничего менять в церемонии, абсолютно ничего: последние полтора года — это ужасная ошибка, одно из тех тёмных помутнений рассудка, которые впредь стоит игнорировать. Всё только начинается, как начиналось тогда, в октябре 1812 года.

Он сказал Демельзе:

— Организовывайте всё, как посчитаете нужным, миссис Полдарк. Пусть будет много гостей, если она желает их видеть, или ни одного, если не желает. Для меня, как и прежде, имеет значение лишь она, так что поступайте, как хочется ей.

Произошла неловкая встреча — первый приезд Стивена в Нампару после той ссоры. По правде говоря, между Стивеном и Россом или Стивеном и Демельзой никогда не случалось ни ссор, ни даже резких слов. Так что им не пришлось ничего забывать или игнорировать. Но их разделяло понимание, что родители бы предпочли для Клоуэнс лучшую или более надёжную партию. А он — ненадёжный, опрометчивый в решениях, слишком привлекательный и слишком развязный — едва ли соответствовал их представлениям об идеальном зяте. А обстоятельства этого полуторагодовалого разрыва и случившееся за это время только усилили эти чувства, а не смягчили их.

Демельза подумала, что теперь он выглядит старше, но, возможно, это последствие болезни. В нём стало меньше высокомерия — как знать, навсегда или только на время. Он выглядел более ответственным и рассказывал Россу о своих планах расширения прибрежной торговли, а также о покупке или постройке третьего судна (хороший признак, отметил про себя Росс, что он не упоминает о судне, построенном на их верфи в Лоо — значит, хочет произвести впечатление, а не подлизаться). Стивен честно рассказал о полученной прибыли и признался, что не рассчитывает повторить этот успех. Но, как бы там ни было, он положил начало, твёрдое начало, и если действовать разумно, вскоре может стать перспективным судовладельцем.

Стивен мимоходом упомянул, что предложил Эндрю Блейми долю в деле (разумеется, если тот умерит свою страсть к спиртному). Ещё он признался, что хотя и сожалеет о ссоре с Клоуэнс в тот роковой день, сейчас его финансовое положение куда больше располагает к женитьбе. Он может предложить ей дом — небольшой, но вполне хороший на первых порах. Он станет пореже выбираться в море, так что ей не придется подолгу жить одной. В любом случае, они поселятся рядом с Блейми и всего в четырёх часах от Нампары. Он очень надеется, что, пусть в их глазах он и не идеальная партия для Клоуэнс, они честно дадут ему шанс проявить себя и не станут отговаривать дочь, омрачая её счастье. Он знает, как для неё важны их искренняя любовь и тёплые пожелания на свадьбе, хотя раньше и не мог этого понять. Но теперь действительно понял. Может ли он на них рассчитывать?

О каком недовольстве могла идти речь после таких слов?

День свадьбы был одним из самых погожих в мае: ветер сменился на более тёплый, что сулило перемену погоды. Пригласили трёх Блейми, четырёх Энисов, шестерых Тренеглосов, четырёх Келлоу, миссис Селину Поуп и двух её падчериц, троих Бодруганов, троих Тигов и с десяток других гостей.

В церковь приехали Мартины (Заки выглядел намного лучше), Дэниэлы, Нэнфаны, Картеры (стоит ли говорить, что с ними не было Бена?) Пруди Пэйнтер (но не Джуд, объявивший, что немного занемог, а кто станет отрицать — привилегия его возраста в том и заключается, чтобы сказываться больным), Скоблы, Карноу и многие другие, так что толпа переполнила церковный двор и некоторым пришлось ждать за воротами.

Демельза спросила у Клоуэнс, не стоит ли пригласить Фалмутов, Данстанвиллей и Деворанов, но та отказалась. Они в основном общались только с Россом, так что нет необходимости приглашать их на тихую семейную свадьбу.

Свадебная процессия собиралась выезжать из Нампары. Росс часто подумывал о необходимости выравнять ухабистую дорогу к дому, чтобы экипажи могли доезжать хотя бы до моста через ручей. Пока же им пришлось бы довольствоваться лишь упряжкой с волами, мало подходящей для того, чтобы везти невесту в церковь. Клоуэнс не придала значения этой проблеме, сказав, что может с лёгкостью поехать верхом даже в свадебном платье: никто не заметит, если на прекрасном голубом атласе разойдется несколько стежков.

Она уж точно не собиралась трястиcь до церкви в повозке, которая наверняка сломается ещё до того, как они выедут из долины. Впрочем, она всё же согласилась не ехать верхом на Неро, ведь он перейдет на галоп, и она окажется в церкви, пока все остальные ещё поднимаются на холм. Клоуэнс выбрала Божью Коровку, старую кобылу, на чей покладистый нрав можно положиться. Подружки невесты, Изабелла-Роуз и Софи Энис, тоже оделись в голубой атлас и жёлтые шляпки с синими лентами. Пока остальные собирались, Белла двадцать минут скакала вокруг, а затем выслушивала упреки миссис Кемп за то, что испачкала туфли в густой траве у стены библиотеки, как вдруг у неё вырвался долгий пронзительный крик, слишком громкий даже по её стандартам.

Все остальные звуки в окрестностях мгновенно стихли, и Белла, стоящая на цыпочках, ткнула пальцем на дорогу и завопила:

— Джереми!

Она бросилась через мост, а затем вверх по долине — её платье развевалось, шляпка прыгала за спиной. Остальные застыли от неожиданности, но затем кое-кто бросился за ней. Между кустов орешника и боярышника, покрытых молодой зеленью, ехал высокий худой мужчина в красном мундире и блестящей чёрной шляпе.

— Я знала, что он приедет, — прошептала Клоуэнс. — Я знала!

Наконец, военный показался на мосту, перед ним в седле сидела Белла. Он спрыгнул с лошади, опустил младшую сестру на землю, обнял Демельзу, потом Клоуэнс, затем схватил отца за плечи.

— Всё закончилось? Я опоздал?

— Нет, нет, нет, мы только выезжаем! Ох, Джереми...

— Боже, я думал, что ни за что не доеду вовремя! Я дал себе два дня на дорогу, но, как видите, этого оказалось недостаточно! Чертовски долгий путь для того, чтобы приехать к концу церемонии! Так, а где же Стивен, сбежал в последнюю минуту? Нет-нет, конечно, я его вижу. Мама, ты прекрасно выглядишь: наверное, нужно подольше отсутствовать, чтобы научиться это замечать. А вот и моя сестрёнка!

— Какая из двух? — уточнила Белла.

— Обе, разумеется. Но сегодня мы уделяем чуть больше внимания той, которая выходит за…

— Я тоже скоро выйду замуж! — заявила Белла. — Если кто-нибудь меня вытерпит!

— Я тебя вытерплю! — отозвался Джереми. — Сколько угодно. Ты мне будешь как жена. Ну что, у вас всё хорошо? Прекрасный день. Но ох уж это путешествие! Если я продолжу службу, вы все обязаны переехать в Дувр!

Они щебетали как стайка скворцов — каждый вставлял словечко, но его обязательно перебивали. Через десять минут, когда Джереми подкрепился печеньем и бокалом вина, миссис Кемп сказала Демельзе:

— Прошу прощения, мэм, но мы уже опаздываем.

— Неважно...

— Ну уж нет, — встрял Джереми, проглатывая последнее печенье, — эта свадьба уже откладывалась, не хочу, чтобы теперь это случилось по моей вине. Мама, надеюсь, ты позволишь сопроводить тебя в церковь...

— А как насчёт меня? — напомнила Белла, — Я его первая увидела!

— Но ты же подружка невесты, милая, — мягко напомнила Демельза. — Как ты хорошо знаешь, вы вместе с Софи идёте прямо за невестой.

— Софи, — надулась Белла, — Она же не мужчина!

Пока все смеялись, Джереми сжал руку матери. Демельзу слишком переполняли эмоции, чтобы говорить, и он прекрасно это понимал. Росс, который, пусть и молча, гораздо больше Демельзы горевал из-за свадьбы Клоуэнс, подумал — ну, хотя бы Джереми вернулся. Когда у тебя четверо детей, это и удовольствие, и тревоги, нисколько не уменьшающиеся со временем. Как говорится, заложники судьбы. Но теперь Демельза счастлива. Она изменилась на глазах. Джереми вернулся.

II

В те дни венчаться у преподобного Кларенса Оджерса было крайне затруднительно. Его супруга по обыкновению стояла рядом и следила, чтобы тот не забыл имена и не спутал свадьбу с панихидой. Но в итоге всё прошло удачно. Стивен — широкоплечий, исхудалый, с подстриженными и приглаженными волосами, а его полувоенный сюртук неприятно напомнил Джереми мундир лейтенанта Королевского военно-морского флота Моргана Лина, пассажира элегантного дилижанса компании «Безопасный экипаж» в тот памятный понедельник, 25 января 1813 года. Стивен стоял рядом с невестой, одетой в голубое атласное платье на пару оттенков светлее его наряда, и поклялся любить, почитать и оберегать её в болезни и здравии, как она недавно заботилась о нём, и вскоре они сочетались браком, узы которого разорвать под силу только смерти, а не человеку. Когда они вышли наружу, посыпался рис, а повсюду стояли улыбающиеся друзья Клоуэнс.

В библиотеке состоялся небольшой праздничный обед для гостей; он длился до четырёх; дни становились длиннее, поэтому гости разъехались ещё засветло. Клоуэнс поднялась наверх и надела новую тёмно-фиолетовую амазонку, шляпку с лентами, фиолетовый плащ и тонкие кожаные перчатки.

До сих пор Стивен успел сказать Джереми только «Рад, что ты вернулся, приятель», а уже настала пора ехать.

— Надолго ты вернулся?

— На неделю. Может, чуть больше. Большая часть моего отпуска приходится на поездку.

— Ты должен вернуться?

— Непременно!

— Может, тогда на следующей неделе? Приезжай. Ты же знаешь, как сестра тебя уважает.

— Она такого никогда не говорила!

Все рассмеялись.

— Ну, ведь это правда, ты прекрасно знаешь. Верно, любовь моя?

— Вынести его я смогу, — ответила Клоуэнс.

— Я приеду, — улыбнулся Джереми. — Лишь бы не помешал медовому месяцу.

— К тому времени она уже изрядно от меня устанет. Приезжай во вторник или в среду. Там будет мое судно «Леди Клоуэнс», построенное на вашей верфи в Лоо. Хочу тебе его показать.

— Тогда я с радостью приеду.

Стивен прошёл чуть дальше.

— Капитан Полдарк.

— Что ж, Стивен, — они формально пожали друг другу руки.

— Если когда-нибудь я дам вашей дочери повод для беспокойства, надеюсь, она пошлёт за вами.

— Надеюсь, так и случится, — улыбнулся Росс.

— И за ружьём, — добавил Стивен.

— Незаряженным, — сказал Росс. — Я крайне редко стреляю в родственников.

— И всё-таки, — продолжил Стивен, — пожелание искреннее.

— Я рад.

Теперь настал черед Демельзы.

— Мэм, — обратился он к ней, — я позабочусь о вашей дочери. Обещаю. Богом клянусь. Приложу все силы.

— Очень на это надеюсь, Стивен. Ведь она не будет кроткой и покорной женой.

— По сравнению с Изабеллой-Роуз она покорная, — возразил Стивен.

Раздался громкий хохот.

— Эй-эй! — воскликнула Белла. — Чего это вы там про меня говорите?

— Да так, старушка, ерунда... — Стивен поцеловал Демельзу. — Мэм, мне трудно считать вас тёщей. Вы слишком красивая. И всё же придётся.

— Да уж, похоже на то, — согласилась Демельза. — Тебе придётся так меня воспринимать, на свой страх и риск.

— Охотно, дорогая, — он запнулся. — И всерьёз...

— Точно.

— Всерьёз, — повторил он и снова её поцеловал.

Совсем скоро они пустились в путь; в этот раз Клоуэнс сидела на Неро, который нетерпеливо фыркал и закатывал глаза, готовый сорваться с места. Лошадь Стивена — лучшая, что он мог нанять, но уступала лошади Клоуэнс. Они тронулись, и лошади застучали копытами по мосту; затем оба снова помахали на прощание и начали подъём по неровной дороге на вершину холма. Работники Уил-Грейс махали им вслед.

Клоуэнс взяла только лёгкий саквояж. Всё необходимое ей передаст завтра в Пенрине Мэттью-Марк Мартин.

Клоуэнс с трудом удерживала Неро, и лошади скакали рядом до самого Киллуоррена. После чего даже Неро стал тяжело дышать, и они замедлили шаг, что позволило побеседовать. Стивен сам запыхался — знак того, что он ещё не совсем оправился после болезни.

— Что ж... это наконец случилось, дорогая.

— Да... случилось.

— Я всё ещё не могу в это поверить. Я постоянно думал о тебе... Последние месяцы я был в смятении. Моя болезнь обернулась благом. Не случись этого, мы бы и не встретились и ты бы вышла за этого Тома Гилдфорда?

— Не думаю.

— Мы предназначены друг для друга, со времён тех встреч в древнем заброшенном Тренвите... ну, я так считал, поскольку не мог выбросить тебя из головы. Когда мы обручились, я полагался на свою удачу. И тут вдруг она меня покинула...

— Не будем об этом.

— Но теперь, Пресвятая дева, она вернулась. И ты права: мне не следует говорить об этом. Мы открываем новую главу в жизни и начинаем заново.

Некоторое время они ехали молча. Приятно поскрипывали сёдла и стремена, слышался цокот копыт.

— Пруди Пэйнтер — то ещё зрелище, ослиный хвост вместо волос и шикарная соломенная шляпа, вся в дырах. Она целует и обнимает тебя самым нахальным образом!

Клоуэнс рассмеялась.

— Ты ещё Джуда не видел, хотя... вообще-то видел.

— Кто она тебе, если позволяет такие вольности?

— Они с Джудом работали прислугой у моих родителей, ещё до моего рождения. Я думала, ты знаешь.

— Джереми выглядит бравым молодцом в форме... Чем быстрее он её снимет, тем лучше. Ему следует обращать большее внимание на шахту, которая приносит стабильный доход. Чёрт возьми! Как часто я каялся, что зарыл деньги в эту яму, но в этом году верну вложенные средства! Знай мы заранее...

Он запнулся, и Клоуэнс спросила:

— Что ты хотел сказать?

— Ничего. Неважно. Просто мысль мелькнула... Клоуэнс...

— Да?

— Когда я валялся больным, наблюдая, как ты ходишь по комнате, ты заботилась обо мне и так и эдак, как ангел, терпеливо, нежно, с добротой, — я сильно бредил?

— Ещё как.

— Что я наговорил?

— Всякие глупости.

— В них был какой-нибудь смысл?

— Не сказала бы.

— Что я говорил?

— Ну... Ты силился что-то открыть, а оно не поддавалось. Затем ты упомянул имена трёх девушек, которых я знаю. Я была в их числе.

— Вот, значит, как!

— Как будто ты хотел сбежать со мной на дилижансе до Лискерда... Потом ты торговался за спасательную шлюпку... А потом оказался на плоту в открытом море...

— Но хоть на йоту во всем этом был смысл?

— Немного, пожалуй.

Он вздохнул.

— Когда я очнулся, заметил тебя и понял, почему ты пришла, или надеялся, что понял правильно... Я поклялся, если нам суждено пожениться, то я покаюсь перед тобой.

— Я не совсем тебя понимаю.

— Что ж... Ты думаешь, что знаешь меня. Ты и вправду знаешь меня лучше всех на свете. Но не знаешь моего прошлого. Кое-что я рассказал, — пожалуй, чересчур выборочно. Но остались ещё тёмные углы.

— Эти тёмные углы повлияют на будущее?

— Молю Бога, чтобы такого не случилось. А вот ты очень открытая, искренняя во всем...

— Хо-хо! Откуда такая уверенность?

— По сравнению со мной. И если сравнивать с остальными. Когда я лежал и смотрел на тебя, то не мог просить ту девушку выйти за меня, пока она не узнает обо мне самого худшего. Не мог. А потом, когда дошло до дела, я испугался и струсил. Решил, что сперва надо получить её согласие. И потом, когда она согласилась, меня просто затопила радость и мне не хватило духу её омрачить!

Клоуэнс смахнул паука, спустившегося с деревьев.

— Что ж, Стивен, — ответила она, — ежели ты так затянул с этим и тебе не хватило духу рассказать раньше, если ты обманом женился на мне, то теперь уже поздно заглаживать вину, устранять нанесённый ущерб и всё исправлять. Ты уже совершил непростительный грех, женившись на мне не раскаявшись, как ты это называешь. Какой смысл признаваться сейчас?

Он закашлялся от смеха.

— Когда я отправлюсь на небеса, если попаду туда, то хочу, чтобы ты стояла рядом у небесных врат и выступила в мою защиту! Нет, серьёзно...

— Разве всё это не серьёзно?

— Всё, кроме небесных врат... пусть я женат на тебе, но ещё не обладаю тобой. Брак для меня — это обладание. Внутренний голос постоянно мне твердит, что время ещё есть. Меня мучает, что я не был с тобой полностью честен, не показал все свои недостатки. Может, вся проблема в том, что я хочу признаться в этом самому себе, понимаешь.

Они продолжили путь. Клоуэнс спросила:

— И ты думаешь, что эти признания меня обрадуют?

— Этого я не могу сказать. Сомневаюсь. Но хотя бы между нами не будет тайн.

— А если ты расскажешь, и меня это страшно оскорбит, ты не думал, что я могу развернуться и умчаться обратно в Нампару?

— Нет, нет, что ты... Не думаю, что мои ошибки настолько ужасны! Я надеялся, что ты выслушаешь с пониманием и сочувствием и оставишь это в прошлом, как и всё остальное.

— Значит, не говори об этом, — решительно отвергла Клоуэнс. — Прибереги мое сочувствие и понимание для другого раза, Стивен. Если мне захочется узнать, или когда я захочу узнать, тогда я сама об этом спрошу. Говорить об этом сейчас — всё равно что зря забрызгать чистое окно.

По пути их обдувал лёгкий, едва ощутимый ветерок, а солнце палило. Стивен вынул платок и вытер лицо.

— Значит, брызг не будет, милая. И больше я об этом не заговорю. Да, у меня есть недостатки, но мои чувства к тебе искренни, с тех самых пор, как я впервые тебя увидел.

Они остановились и немного передохнули, а затем выехали на главную дорогу из Труро. Солнце уже клонилось к закату, и теперь среди деревьев замерцала серебристая змейка залива Пенрин. Первые редкие зелёные мазки уже украсили мрачный лес.

— Меня беспокоит, — сказал Стивен, — что я попросил Джереми приехать во вторник или среду. Совсем забыл, что мы получили приглашение на вторник. Вчера утром пришло письмо от сэра Джорджа и леди Уорлегган. Они поздравили нас с венчанием!

— Вот тебе на!

— Видишь ли, осенью прошлого года я пару раз ходил в гости к Валентину. А после нашего расставания ты была там на приёме, сама рассказывала. Видимо, сэр Джордж в ссоре только с твоим отцом.

— Что там планируется?

— Вечерний приём. Ужин и игра в карты.

— Ох... Я никогда не играла по-настоящему. Ставки высокие?

— Думаю, не столь важно, будем мы играть или нет. Мне кажется, правильнее согласиться, ведь теперь мы живём в этом городе, здесь моё предприятие.

— Да. Разумеется.

— Может, будут и танцы.

Они настолько замедлили ход, что Неро даже пытался жевать кусты. Клоуэнс его одергивала.

— Стивен, но ведь сейчас ещё май!

— И что?

— Валентина точно там не будет! Семестр в Кембридже закончится не раньше июня. Как странно!

— Может, он вернулся раньше по какой-то причине. В приглашении он не упоминается, но... Ну, тогда вдвойне приятней, если его не будет, ведь получается, что нас приглашают сам сэр Джордж и леди Харриет!

— А как ты поступишь с Джереми?

— Черкну ему записку — время ещё есть — и попрошу заехать в среду.

— Может, он тоже не прочь пойти на приём, — предположила Клоуэнс.

 

Глава пятая

I

Подготовка к приёму в доме Джорджа шла своим чередом. Мистер Трембат вновь повидался с мистером Артуром Уильямсом Роузом из Лискерда, и тот заявил, что хотя и не вполне здоров, но польщен приглашением такого достойного джентльмена, как сэр Джордж, провести у него несколько дней и обсудить юридические вопросы. Будучи человеком неглупым, он прекрасно понимал истинную причину приглашения. Для уверенности мистер Трембат вновь отправился в Лискерд, чтобы лично привезти мистера Роуза в Кардью в понедельник вечером, до начала приёма, намеченного на вторник.

Джордж удачно выбрал дату: Энтони Трефузис оказался дома и играл в карты, как обычно, поэтому сразу согласился. Стивен Каррингтон, недавно женившийся на девчонке Полдарка, уж точно будет дома и наверняка придёт. Эндрю Блейми находился в море на дрянном судёнышке Каррингтона, но при благоприятном ветре успеет вернуться во вторник на рассвете. Майкл Смит тоже согласился. Единственный, кто, скорее всего, будет отсутствовать, это Джордж Треветан, который сейчас в Эксетере, по словам его отца; но поскольку деньги у него всегда водились, то он наименее вероятный подозреваемый.

Чтобы скрыть истинную причину праздника даже от Харриет, он пригласил ещё с десяток гостей, которые вместе с членами семьи составляли около двадцати человек. Валентин не мог присутствовать, но Джордж всё равно пригласил Кьюби Тревэнион, её брата и сестру.

Хотя Джордж всё обговорил с Джоном Тревэнионом ещё полтора года назад, удалой майор не умел держать слова. Он вечно играл и проигрывал. И даже возможность раз и навсегда выбраться из долгов, выдав младшую сестру за сына богатого коммерсанта и могущественного банкира, не могла удержать его подальше от скачек. Трижды Джордж вдруг обнаруживал, что Тревэнион наделал новые долги (разумеется, в надежде от них освободиться), и все три раза Джордж счёл необходимым его известить, что если подобное поведение не прекратится, то действие их брачного соглашения и всей сложной юридической системы, основанной на дарственных, доверенностях и бумагах о наследовании земли, придётся приостановить, и ему не избежать долговой тюрьмы.

В самом деле, если бы Джорджу не хотелось так сильно видеть Валентина хозяином роскошного замка Каэрхейс, он бы уже избавился от Тревэниона. Джордж не выносил необдуманных поступков, а когда подобное поведение включает в себя растрату денег, не скрывал презрения. Однако, в конце концов, после жёстких переговоров между многочисленными юристами, всё окончательно уладили. Вместо получения дальнейших займов, которые Джон Тревэнион бездумно растрачивал, он согласился на ежемесячные выплаты до свадьбы, после чего получил следующую и последнюю сумму в размере восемнадцать тысяч фунтов и обязался освободить замок в течение года после свадьбы. Замок и прилегающая к нему земля должны быть освобождены от долгов и перейти к младшей сестре, а Тревэнион заберёт с собой только личные вещи на сумму не больше пятисот фунтов, когда покинет замок.

Унизительные условия для человека с древней родословной, который в двадцать пять лет стал шерифом Корнуолла, в двадцать семь — членом парламента и известным вигом и до сих пор остается видной фигурой графства; но выхода нет, даже при всём желании. Тревэнион ждал только отмашки Джорджа, который решил, что о помолвке объявят на ближайшем приёме сразу после возвращения Валентина; свадьбу назначат на сентябрь. Откладывать больше нет смысла. В следующем феврале Валентину исполнится двадцать один и ему останется учиться всего год. Он поселится в замке в сентябре 1815 года, когда майор Тревэнион уже съедет.

Джордж раздумывал, как поступить, если вдруг мистер Роуз, что весьма вероятно, узнает в одном из картёжников грабителя дилижанса. Он хотел вызвать из Труро парочку констеблей, но те оказались грубыми и невежественными людьми; им не понять тонкости положения и не под силу действовать своевременно, они не лучше слуг, если вдруг придётся прибегнуть к физической силе. Он ведь и сам судья, как и лорд Деворан, которого он пригласил без дочери. Они справятся с любой ситуацией. Так или иначе, вся надежда на опознание преступника. Арест можно произвести позже.

Некоторых самых надёжных слуг предупредили заранее. Если преступника держать в строгой изоляции и постоянно допрашивать, то он выдаст имена сообщников. Важно не дать им выбраться из дома. Молодой Трефузис, если это он, уж точно попытается сбежать из страны, как и Каррингтон, которому испортят медовый месяц с девчонкой Полдарка, и его приятель Блейми. Майкл Смит, насколько ему известно, никак не связан с морем, но, кто бы это ни был, преступник приложит все усилия, чтобы спасти свою шкуру. Многое зависит от исхода вечера, считал Джордж.

И он страшно разочаруется, если мистер Роуз не опознает преступника.

Харриет насмешливо гадала, с чего вдруг Джордж устраивает приём; и поскольку она не знала о приезде адвоката, то не могла сделать выводов из предстоящего визита. Впрочем, разные адвокаты и их помощники постоянно бывали в доме, слишком часто даже для неё, чтобы понимать цель их визитов. Её интересовал приём, потому что Джордж устраивал подобные вечера только с подачи Валентина, но не по собственной инициативе.

— Знаешь, любовь моя, — заявила она, — ведь карты — это совсем не по твоей части. Ты не видишь в этом смысла и ненавидишь рисковать деньгами, если нет полной уверенности. К тому же разумно ли приглашать Джона Тревэниона на такой приём, зная о его слабости?

— Тревэнион приедет, чтобы мы согласовали дату объявления о помолвке и наметили день свадьбы.

— А не правильнее ли выразиться, что ты лишь сообщишь ему, какая дата больше подходит нам? И какой же день нам подходит, могу я поинтересоваться? Ты уже решил?

— Валентин вернётся через две недели. Думаю, лучше всего подойдет Иванов день, двадцать четвёртого июня.

— Как ты романтичен! А свадьба?

— Первого сентября. Они смогут провести — я про Валентина и Кьюби — побольше времени друг с другом, пока он не вернётся в Кембридж. Если конечно, милая, — усмехнулся Джордж, отплатив ей той же ироничной монетой, — ты не выскажешь иного пожелания.

Харриет зевнула.

— С чего бы? Он ведь твой сын. К тому же славный малый. Меня не удивит, если мисс Кьюби запляшет под его дудку. Хотя, судя по тому немногому, что я о ней узнала, её не так-то просто провести. Меня восхищает её поступок.

— Что? — не понял Джордж. — Какой поступок?

— Разумеется, я говорю о браке по расчёту.

— Валентин тоже недурен собой! — парировал Джордж.

— Разумеется. Я считаю его очень привлекательным. Не исключено, что она думает так же. Но не забывай, это брак по расчёту. Говорю же, меня восхищает её дальновидность. Брак, заключенный ради денег, сулит хотя бы стабильность.

Джордж встал, подошёл к окну и посмотрел на оленя. Ему не нравилась оленина, посему он расценивал этих животных как бесполезных существ; но подразумевалось, что он будет их держать, и ему доставляло удовольствие, что у него больше оленей, чем у Фалмута и Данстанвилля.

— Недавно миновала вторая годовщина нашего брака, — сказал Джордж. — По этому случаю, как ты знаешь, я подарил тебе новый экипаж.

— Верно. И я отблагодарила тебя за это единственным доступным жене способом.

— Да, отблагодарила. — Потеплев при воспоминаниях, Джордж потеребил шейный платок. — И всё же сейчас ты рассуждаешь о браке в таких оскорбительных выражениях, словно это нечто позорное. По твоим словам, если и существует достойный повод для брака...

— Что ж, в моём-то возрасте, — ответила Харриет, — в тридцать три года, то есть на закате молодости, надеюсь, ты не думаешь, что я вздыхаю о любви и романтике. Я сдуру вышла за Тоби Картера по любви. Уж какими страстными и пылкими мы были, ей-богу, у нас кипела кровь! Ничто не могло меня остановить, даже его дурная слава. И его католическая вера. Даже то, что он потерял уже двух жён. Что в сорок лет он уже промотал одно состояние, а теперь перешёл к следующему. Его не смущало, что у меня лишь небольшое личное состояние и почти нет шансов хоть что-то унаследовать, ни что я вовсе не собиралась становиться той женой, какую он хотел! Клянусь, мы любили друг друга, милый Джордж, но через три месяца дрались как кошки. Физически. Шрамы на бедрах я получила не на охоте, я не рассказывала? Теперь тебе понятно, как я отношусь к бракам по любви.

Как обычно, Джорджу не понравился её тон, но он не знал, что с этим поделать.

Всё же он выдавил из себя:

— Нельзя судить обо всем по одному человеку. К тому же я не считаю, что на наш брак следует навешивать ярлык...

— О, наш брак как раз-таки по расчёту. У меня было туго с деньгами, и я жутко устала от этого. Ты же мечтал жениться на представительнице семьи Осборн и подумал, что я достаточно привлекательна, чтобы сидеть за твоим обеденным столом... — Он хотел было возразить, но она продолжила: — Ох, по-моему, я даже нравлюсь тебе, как женщина. И ты мне тоже небезразличен. Полезные составляющие для брачного варева — немного перца и горчицы. Непременные атрибуты, тебе это прекрасно известно. Давай же не будем говорить о любви. Слава Богу, мы оба слишком расчётливы.

— Расчётливы?

— Что ж, пусть будет здравомыслящие. — Она хохотнула. — Но, как я вижу, получилось весьма недурно. Ты даже начал привыкать к Кастору и Поллуксу!

Что-то спугнуло оленя и, повинуясь внезапному порыву, он поскакал к вершине холма.

— Если ты устраиваешь приём для молодёжи, — продолжила Харриет, — то отчего не пригласить Джереми Полдарка? Он вернулся с войны, если вообще воевал.

— Мне плевать на него, — ответил Джордж. — Долговязый юнец. Даже не похож на отца... Как ты узнала, что он дома?

— Боже, не будь таким подозрительным! Я встретила его неделю назад в Труро. Он нанимал там лошадь, ужасно спешил домой на свадьбу сестры. Очень красив в своём обмундировании, если позволишь. Как же форма украшает мужчину!

— Приедет Клоуэнс Каррингтон, она Полдарк, — Джордж начинал сердиться. — И Эндрю Блейми, ещё один Полдарк...

— И обоих ты сам пригласил!

— Да, знаю! — Его затопили воспоминания о последней стычке с Россом. — Что ж, позволь заметить, Харриет, всему есть предел, и моему терпению тоже, когда речь идет об этом семействе! Я предупреждал тебя, и мы договорились. После того шумного приёма в Тренвите ты, наверное, стала относиться к Полдаркам дружелюбнее. Нельзя заходить слишком далеко! Мы с Россом Полдарком терпеть друг друга не можем, о дружбе даже речь не идёт! А что касается его жены...

Харриет встала.

— Мне совершенно безразлично, кто придёт на твой скучный приём. Забудь о моем предложении.

— Куда ты?

— Пойду спрячусь в уголке, чтобы знать своё место в этом доме.

— Иногда ты несёшь какую-то чушь...

— Пожалуй, мы оба.

Дверь, которую приоткрыла Харриет, распахнулась, и вошла Урсула Уорлегган. Она была в бледно-жёлтом бархатном платье, и через три месяца после пошива оно уже натянулось на груди, тёмные волосы заплетены в две одинаковые косички с жёлтыми бантами, а на ногах — жёлтые туфли. Для четырнадцати с половиной лет она была крупной. В сентябре её отправят учиться в школу миссис Хемпл в Труро. Поначалу Джордж категорически возражал, но потом понял, что если её куда-нибудь не пристроить, она скоро совсем отобьётся от рук. Урсула повелевала любой гувернанткой. Джордж безмерно ею гордился.

— Папа, — обратилась она к отцу, не обратив внимания на леди Харриет, — что значит написанное вот здесь, в газете? «Даже лавочник может стать банкиром, принимая денежные вклады и производя учёт векселей. Главное допущение, что ему не потребуется вернуть вклады сразу». Я не поняла. Ты не мог бы объяснить?

О предстоящем приёме долго не упоминали. Но за ужином Джордж высказал свои соображения:

— Я подумал над твоим предложением, что следует пригласить Джереми Полдарка. Не стану возражать, если тебя это порадует.

— Порадует? — Харриет пребывала в дурном настроении. — Клянусь своими собаками, да мне всё равно! Я уже давно об этом забыла.

Джордж тревожно прихлебывал суп из зайчатины.

— Что ж, мне это тоже безразлично. Но я подумал, тебе хочется, чтобы он пришёл.

— Это твой праздник. Поступай, как знаешь.

Суп доели, а остатки унесли. На стол поставили седло барашка, две курицы, несколько овощных блюд и соусы.

— Джереми Полдарк приехал надолго? Или он окончательно вернулся домой?

— Дней на десять. Его полк расквартирован в Брюсселе.

— Пусть развлекаются.

— Их там убивают.

— Больше не убивают, — сказал Джордж. — Он удачно выбрал время для поступления на военную службу.

Ужин продолжился.

— Вообще-то, — заявил Джордж, — нужно приготовиться к наступлению мира. Как тебе известно, я рискнул крупной суммой в 1810 и 1811 годах, ожидая окончания войны — то есть мирного соглашения; а это, безусловно, и случилось бы, не предай принц-регент политическую партию, к которой он принадлежал всю сознательную жизнь. Когда мир не наступил, я потерял около половины состояния.

Харриет посмотрела по сторонам и убедилась, что все слуги временно покинули столовую.

— И всё, чтобы заполучить меня, — уколола она. — Боже правый, для тебя я постоянный источник расходов, даже до нашего брака!

— Не волнуйся на этот счёт, — раздраженно бросил Джордж. — Я лишь хочу сказать, что имей я тогда финансовую поддержку и стабильность, чтобы удержать в руках все свои приобретения, то теперь был бы куда богаче. Даже полгода назад, сумей я разглядеть признаки неизбежного краха Наполеона, я покрыл бы бóльшую часть убытков, заново скупив текстильные мануфактуры. Или, может, даже скупая металлы... Должен признаться, такое мне редко приходило на ум. После таких убытков...

— Обжёгшись на молоке.

— Как?

— Будешь дуть и на воду, — заметила Харриет.

— Да уж, у старых кумушек найдутся поговорки на все случаи жизни.

— Я и впрямь старая кумушка, — ответила Харриет. — Благодарю за комплимент. В любом случае, если теперь ты не настолько богат, как до нашего знакомства, во-первых, это из-за глупой сделки, во-вторых, меня дорого содержать; и всё же у тебя прочное финансовое положение, я права?

— Что ж, верно.

— Так какая разница, увеличилось ли вдвое наше состояние или нет? Если наш годовой доход составляет икс гиней и столько же гиней уходит на жизнь, то разве важно, что годовой доход не икс умножить на два?

— Когда подрастают дети, затраты увеличиваются, — не сдавался Джордж.

— В частности, все эти чертовы соглашения с Джоном Тревэнионом. О, только не надо о них говорить, мне не хочется знать подробности. Да, я порадуюсь за Валентина, при условии, что наш образ жизни останется прежним и я сохраню всех своих скаковых лошадей...

Когда в комнату вошел лакей и две горничные со вторым блюдом, она тут же умолкла. После чего они перестали обсуждать эти проблемы. Разумеется, Харриет была не против обсудить дела перед слугами; ей с детства внушили, что слуг не следует замечать. Но она сразу поняла, что Джордж болезненно реагирует на подобное. Если слуга заболеет — другое дело; в отличие от Джорджа, Харриет беспокоило здоровье больного, почти в той же степени, как здоровье захворавшей лошади.

По окончании трапезы Джордж спросил:

— Стало быть, мне приглашать Джереми Полдарка?

— Если тебя это порадует.

— Меня радует, когда ты рада, Харриет. Это не повлияет на исход.

— Какой исход? — не поняла Харриет.

— О... исход замечательного вечера.

II

Получив приглашение, Джереми немедленно рассказал о нём матери.

— Собираешься пойти? — спросила Демельза.

— Думаю, да. Если позволишь.

— Если позволю? Ты слишком любезен.

— Что ж, я ведь приехал очень ненадолго. И уже пообещал провести один день с Клоуэнс и Стивеном. И ещё мне нужно повидаться с Голдсуорти Герни. А на это понадобится третий день — или полдня. Разумеется, я могу вернуться в тот же вечер. Если я уеду оттуда в полночь...

— Поступай, как тебе захочется, — ответила Демельза, — десять дней пролетят быстро.

— Скажи, я ведь иногда несносен?

— Как и все сыновья.

— И дочери?

— И дочери.

Они стояли на утёсе прямо перед Уил-Лежер. Джереми захотел проверить небольшую лебёдку, поднимающую руду из шахты, и, хотя ту установили ещё в прошлом году, Джереми никак не мог выкроить время, когда у матери нет дел, чтобы показать ей лебёдку вблизи. Наконец, сегодня это получилось.

Демельза глубоко вздохнула. Даже если всю жизнь живешь у моря, приходит зимняя пора, когда все проводят дни дома, почти не выходя на улицу и не пересекаясь даже с ближайшими соседями. Тогда ты забываешь — или просто не замечаешь — как приятно дышать морским воздухом. Море, лежащее вдали, переменилось и пережёвывало песок, словно кофемолка, выжидая возможность наброситься на скалы — своего извечного врага.

— Надеюсь, у неёе всё сложится хорошо, — сказала она.

— У Клоуэнс? Конечно. Думаю, что не делается, всё к лучшему.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Никто не станет утверждать, что он — идеальная партия, но во второй раз она пошла на это с открытыми глазами. Имея хоть немного разума, я на вашем месте поступил бы так же, если бы моя дочь оказалась в подобном положении. Чтобы позже она никогда не могла сказать: «Вот если бы они не стояли у меня на пути...» или «Они дали мне неправильный совет»... Что-то в этом роде.

Демельза склонила голову.

— Я лишь надеюсь, что она знает о своих недостатках.

— Недостатках?

— Видишь ли, это часто расценивается как недостаток, хотя многие, наоборот, называют это достоинством. Иногда я поражаюсь, насколько она принципиальна... И до недавнего времени она даже не представляла, что значит идти на уступки. Я лишь надеюсь, что когда схлынет первая волна страсти, она не станет настолько принципиальной в отношении Стивена, а продолжит идти на своего рода уступки, вроде тех, что перед свадьбой.

Джереми приобнял мать за плечо.

— Вы с отцом поженились по любви, правда?

— О да.

— Так когда же схлынула первая страсть и ты стала замечать его недостатки?

Демельза рассмеялась.

— Мы уже подходим к дому, Джереми, но, раз уж ты спросил, я скажу — она так и не схлынула. Ну, по крайней мере, пока.

— Примерно такой вывод я и сделал на основе своих наблюдений. Ну, а когда ты начала замечать его недостатки?

— Что ж, особых недостатков у него и нет! А те, которые есть — всего лишь часть его натуры, поэтому не могут меня расстраивать.

— И поэтому вы не ссоритесь?

— Думаю, да. Иногда любовь можно направить в такое русло, когда недостатки становятся неотъемлемой частью человека, уже не портящей общую картину.

— Если бы ты изобрела какое-нибудь снадобье вроде пилюль или настоек, направляющее любовь в это русло, то заработала бы состояние! Но скажи, мама, если вам с отцом удалось достичь столь редкого единства, то почему ты думаешь, что твой старший сын и дочка, одной крови с вами, не сумеют прийти к такому же успеху в браках?

— Хотелось бы верить, что сумеют. Надеюсь, так и будет.

— Как и я, — заметил он, — как и я. Стивен начал жизнь с низкого старта. Ниже не бывает. Может, женившись на Клоуэнс, он наверстает упущенное. — Минуту спустя он добавил: — Бен, конечно, очень разочарован.

— Я видела его издалека в понедельник, но, похоже, он попытался избежать встречи.

— Он попросил недельный отпуск. Сказал, что это на то время, пока я здесь, но он бы никогда не взял отпуск. Это на него не похоже.

— Мне жаль его, Джереми. Нам всем его очень жаль. Но таков выбор Клоуэнс. Что тут ещё поделаешь?

Джереми снова взгляд на насос и прислушался — ему показалось, что на мгновение ритм механизма замедлился. Но это оказалось ложной тревогой. Девушки промывали руду в сарае. Вода непрерывным потоком стекала из штольни к подножью скал.

— У меня есть ещё одна причина поехать к Уорлегганам, — сообщил Джереми. — Возможно, Кьюби тоже там будет.

Он сказал это с такой прямотой и лёгкостью, что сначала Демельза обманулась, решив, что всё позади.

— Ты ей писал?

— Нет.

— Валентин...

— ...Должен быть далеко от дома — семестр ещё не закончился, хотя он вполне может уехать, никого не предупредив. Возможно, он всё же появится, чтобы объявить о помолвке.

— Но если ты считаешь, что всё к этому идет, то почему хочешь снова с ней встретиться?

— Так, взбрело в голову, — ответил Джереми. Он просто не смог сказать матери, что переспал с бельгийской девушкой в Брюсселе и теперь чувствовал в себе больше сил, чтобы сопротивляться влиянию Кьюби.

— Увлёкся кем-то другим? — уточнила Демельза.

Он рассмеялся.

— Милая мама, ты не должна спрашивать меня о таких вещах! А то я начну подозревать, что ты ясновидящая.

— Может, во мне и просыпается ясновидение, когда дело касается детей. Например, я знаю, что с января того года ты стал очень тревожным и несчастным. Это из-за того, что ты рассказал мне о Кьюби и Валентине? Ведь ты узнал об этом именно тогда, так?

— О да. Да. Это и ещё кое-какие неприятности. Я слишком увлёкся и потерял чувство меры. Это все, что я могу сказать, даже тебе.

Демельза выжидала, но он ничего не добавил. Так что она повернулась к спуску по тропе в утёсах. Джереми настоял на том, чтобы помочь ей, хотя на этом пути она держалась не менее уверенно, чем он сам. Когда они спустились, он заключил её в объятия и пару секунд подержал над землей, прежде чем опустить.

— Ты останешься в армии? — спросила она.

— Боже упаси. Меня там слишком многое раздражает. Это грубая жизнь, несмотря на товарищеский дух. Порка приводит меня в ужас.

— А это частое явление?

— В моем полку, слава Богу, нет. Пятьдесят второй, хотя я и не знал этого, когда вступал туда — один из элитных полков, которые готовили как часть Лёгкой бригады под командованием сэра Джона Мура. Но для многих других полков это такая же неотъемлемая часть дня, как восход. На спинах солдат нет живого места! Это возмущает и ожесточает.

Демельзу бросило в дрожь.

— Ты замёрзла?

— Да. От того, что ты только что рассказал. И надолго ты уедешь из Нампары?

Они шли по мягкому песку по направлению к дому.

— Наверное, пока тёмная паутина, опутывающая мой мозг, не порвётся.

— А как же паровые двигатели?

— Как я уже говорил, я планирую увидеться с Герни. На севере сейчас делают большие шаги вперёд. Когда я снова освобожусь, нужно обязательно съездить в Дарлингтон, где открыли экспериментальную рельсовую дорогу.

— И где этот Дарлингтон?

— Понятия не имею! Знаю только, что где-то далеко на севере. В любом случае, пока я в армии, съездить туда не получится. Ради приличий я должен остаться ещё хотя бы на полгода.

— О каких приличиях ты говоришь? Хочешь сказать, тебя не отпустят, если ты захочешь уйти?

— Вряд ли. Теперь, когда заключен мир, улицы наполнятся бывшими военными.

 

Глава шестая

I

В воскресенье около полудня сэр Анвин Тревонанс прибыл в Кардью. Его не ждали и не приглашали. Но для Анвина такое было в порядке вещей. Продав свой дом Поупам, он считал, что может остановиться у любого знакомого, к которому заглянет в гости, будь то Ченхоллс в Бодмине или сэр Кристофер Хокинс в Тревитене, Данстанвилли в Техиди или Джордж в Кардью.

Вчера он переночевал у Майкла Ченхоллса и хотел бы остановиться на пару-тройку дней в Кардью, как он заявил. Визит продлится вплоть до приёма и вечера за картами, но ничего не поделаешь. Как отказать члену парламента с похожими политическими взглядами, когда у тебя такой огромный дом с большим числом спален?

Он тут же приступил к обсуждению своих дел в Корнуолле.

— Я приехал, чтобы последний раз взглянуть на вдову. Я про Селину Поуп. Шахта, которую мы проектировали, Западная Уил-Пленти, так мы её решили назвать. Рядом с Плейс-хаусом. Против которой возражал престарелый Клемент Поуп.

— Вы упустили возможность купить излишки оборудования с шахты Уил-Спинстер, — сказал Джордж. — Мы продали их по бросовой цене в Толгус. Очень жаль.

Анвин, чей возраст приближался к шестидесяти, с годами похудел и высох. Он запустил руку в длинные седые волосы.

— Майкл Ченхоллс уже два года меняет планы на это предприятие. Первоначальные пробы были весьма благоприятными, а в дальнейшем могут оказаться обманкой, вам ли не знать. Помню, вы говорили, поначалу в Уил-Пленти была высокосортная руда, а потом стала скверного качества, верно?

— Не совсем скверного качества, — возразил Джордж. — Но некоторые жилы оскудели, а пласт твёрдый и сырой. Мои советники посчитали, что лучшую руду уже подняли, и, учитывая падение цен на медь, мы решили не тратить средства на разведочные работы.

— Что ж, такое же мнение высказал Ченхоллс в прошлом году, и мы практически отказались от попытки открыть новую шахту на земле Поупов, учитывая их сопротивление. Юристы предупредили, что если Поупы подадут в суд, то станут оспаривать право прохода и другие вопросы. Принимая это во внимание, мы решили, что игра не стоит свеч.

— А потом?

Анвин нахмурился.

— А потом Клемент Поуп умер! Поэтому мы решили — или я решил — посмотрим, как теперь залают псы! Сначала следует напугать хорошенькую вдовушку и узнать, намерена ли она остаться и сможет ли противиться, особенно если мы предложим ей малую долю от прибыли.

— Я видел её в октябре, — сказал Джордж. — Она была в глубоком трауре, но мне не показалось, что она олицетворяет собой скорбь.

— А, ну да. Милая чертовка, хотя и не голубых кровей. Полагаю, именно поэтому мерзкий старикашка её и заполучил. Короче говоря, полгода назад или больше я навел справки через одного юриста по имени Трембат из Труро. Он занял место Пирса. Знаете его?

— Весьма хорошо, — ответил Джордж.

— Надёжный?

— О да.

— Что ж, её ответ поступил через другого юриста, какого-то Баррингтона...

— Бердетта.

— Точно. Сказала, что не собирается покидать дом и как никогда возражает против открытия шахты на её земле. Более того, самое неожиданное, чёрт побери, в том, что она сама хочет приобрести права на разработку недр, чтобы больше не сталкиваться с подобной угрозой!

— Вот как, — произнес Джордж и ссутулился. — Скажите, ваш брат не проводил разведочных работ на собственной земле или, может, давал такую возможность старателям?

— Джон был престранным в таких вещах. Считал, что на его земле негоже шуметь. Ему нравились коровы, овцы и холмистые поля. Не хотел всё это тревожить промышленностью. Странно, но один раз он попытался, когда взялся за выплавку меди для «Карнморской медной компании». Когда же это было? И в итоге изуродовал склон холма и потерял кучу денег. Росс Полдарк тоже на этом обжёгся.

— Как и я в конце концов, — признался Джордж. — Для меди требуется в три раза больше топлива, чем для олова, в Корнуолле такое не под силу провернуть.

— Что ж, Джон получил горький урок. Его бухту только зря изуродовали... Понимаете, его основные доходы шли из центральной части графства.

— Мне любопытно, почему вы с Ченхоллсом заинтересовались этим делом через несколько лет после продажи дома Поупам?

Анвин пожал плечами.

— У Ченхоллса есть два инженера-изыскателя, и они провели исследования, как проходят оловянные и медные жилы из Редрата и Сент-Дея. Они решили, что у Тревонанса может оказаться хороший выход горных пород. И ведь точно, по соседству, в Сент-Агнесс, полно шахт, действующих или бывших.

— Считаете, миссис Поуп об этом знает?

— Это я и хочу выяснить. Потратит ли она деньги, чтобы обеспечить неприкосновенность частной жизни, или, как только сделка по продаже состоится, сама откроет шахту?

— Женщина? Вряд ли, — высказал мнение Джордж, — тем более что она родом не из Корнуолла и ничего не понимает в горном деле.

— Если только кто-нибудь не даёт ей советов.

— Кто?

— Понятия не имею. Кто-нибудь поблизости. Полдарки, к примеру. Я про Росса Полдарка. Они живут всего в нескольких милях. Слышал, она сблизилась с их сыном.

— Что ж, — процедил Джордж. — Их сынок пожалует сюда во вторник. Сами у него и спросите.

Тревонанс взглянул на хозяина дома и громко расхохотался.

— Вот уж чего я делать не стану. Я сам схожу и повидаюсь с дамой. Я весьма недурно понимаю женщин. В беседе расставлю пару ловушек, и она угодит в одну из них.

II

Вечер с ужином и карточной игрой назначили на шесть часов во вторник. Экипаж с мистером Трембатом и мистером Роузом прибывал в гостиницу в понедельник около семи часов, и Джордж позаботился, чтобы там их дожидался небольшой портшез, на котором оба юриста могли бы добраться до Кардью.

Он предпочёл бы, чтобы мистер Роуз приехал за день до праздника, дабы Харриет не раскусила — опознание, если оно состоится, сделал именно он. Джордж слишком дорожил её мнением, а ведь на исходе вечера их друг или, по крайней мере, гость может отправиться на виселицу или на каторгу. И он не хотел, чтобы жена, обладающая такими неоднозначными взглядами на ценность денег, свалила всю вину на него.

В глубине души Джордж догадывался, что она расценит это как сомнительное ухищрение. Но он может правдоподобно заявить, что Роуз остановился у них на три-четыре дня, чтобы помочь в кое-каких делах поместья.

Так что он огорчился и разочаровался, когда в понедельник около половины восьмого у дома появился пустой портшез, и конюх Нанкивелл передал Джорджу записку, полученную от кучера почтовой кареты.

Она гласила:

Сэр,

С сожалением вынужден сообщить, что мистер Роуз страдает от сильной головной боли, которая, по его словам, вызвана подагрическим состоянием головного мозга. Он провёл день в постели и принял капли Уэсселя, по его словам, они поставят его на ноги меньше чем за двенадцать часов, так что он уверен, что завтра приедет.

И я, и он хорошо осведомлены о том, как для Вас важно его прибытие в Кардью не позже вечера вторника. Он предложил мне переночевать в его доме, и я принял приглашение, поскольку уверен, что он сдержит обещание насчёт завтрашнего дня. Более того, я считаю, что он немного напуган предложенной Вами платой, ведь все его разговоры сводятся к банкротству банков, будущему вознаграждению и ценности денег.

Честь имею,

Ваш покорнейший слуга,

Гектор Трембат

Джордж поворчал, сложил записку и положил её в карман, а затем поднялся наверх, сообщить Харриет, что их гость задерживается.

Это ничего не меняет, убедил он себя. Нужно только под каким-либо предлогом задержать мистера Роуза наверху, пока не соберутся гости. Пусть он спустится, когда вечер будет в самом разгаре — эффект окажется больше, а в самой сцене появится что-то драматичное.

Что ж, пусть он спустится по лестнице в чёрной шляпе и дорожном плаще, когда все соберутся. Если Харриет покажется, что стоило бы устроить это разоблачение с большей осмотрительностью, ей всё равно придётся действовать заодно с Джорджем. Хотя вряд ли она станет оправдывать кражу денег из дилижанса или хотя бы с долей искренности утверждать, что виновный должен уйти безнаказанным.

В четверг, тридцать первого мая, стояла прекрасная погода. Стивен с Клоуэнс провели весь день на борту «Леди Клоуэнс», которая прибыла с утренним приливом, и Стивен рассказал Эндрю о полученном приглашении. Судно доставило разные товары из Плимута — его планировали разгрузить завтра, когда подадут телеги. Они чувствовали себя счастливыми: все находились в приподнятом настроении, и только в половине пятого неохотно сошли на пристань и двинулись домой. Эндрю торопился к матери и сказал, чтобы его не ждали, он сам прекрасно доберётся.

Дом был простым и небольшим, с застеклёнными оконцами и маленькими квадратными комнатами, раз-два и обчёлся. Но Клоуэнс и не сравнивала его с просторной, но обветшавшей Нампарой. И то лучше, чем сторожка, которую им обещали раньше, да и вид отсюда куда прекраснее. Отовсюду просматривается залив Пенрин, а из спальни можно наблюдать за прибывающими или отчаливающими кораблями. Хотя ей наверняка станет грустно и скучно, когда Стивен уйдёт в море, зато Блейми совсем рядом, а к тому же найдется уйма мелких дел, чтобы обустроить дом, если ей хватит предприимчивости, чтобы всё это осуществить. Она никогда не занималась живописью, если не считать слащавых роз на холсте, нарисованных в школе, да и столярное дело казалось ей тайной за семью печатями. Но для предприимчивых девушек нет ничего невозможного.

Единственной ложкой дегтя оказалась седовласая вдова, владелица дома, занимавшая его вторую половину. Она приторно улыбалась и без конца раскланивалась.

Переодевание затянулось надолго, потому что Стивен пока не мог увидеть Клоуэнс в нижнем белье и не воспользоваться этим, так что часы уже пробили половину седьмого, когда они, запыхавшись, вбежали в Кардью через парадный вход. К тому времени большинство гостей уже прибыли, сразу после них приехал Эндрю, а затем и Джереми.

Джереми с особой тщательностью облачился в то, что Харриет назвала его обмундированием: облегающий алый сюртук с потускневшими золотыми эполетами, воротником и манжетами, бронзовыми пуговицы по обеим сторонам сюртука, портупея с бляхой «52» и узкие флотские панталоны с чёрными башмаками. Харриет сказала также, что военная форма удивительно преображает мужчину, и Джереми служил лучшим тому доказательством. Возможно, он приехал в Кардью ради встречи с Кьюби и нарочно так вырядился.

Если и так, то награда быстро нашла героя. Увидев его, Кьюби изменилась в лице, и как только им удалось поговорить, произнесла:

— Джереми, ты прекрасно выглядишь!

— Это же прибежище для отвергнутого возлюбленного, — отозвался Джереми. — Раньше многие совершили бы тур по Европе, но Наполеон лишил нас такой возможности.

— Перестань! Я слышала, ты уехал... По крайней мере, я рада, что опасность миновала.

— Остается ещё Америка.

— Но ты же не уедешь?

Он не ответил, но искоса глянул на неё, пытаясь вспомнить Лизу, сравнить их.

— Как там Огастес?

— В Лондоне. Он получил пост в Казначействе, вполне себе тёпленькое место.

— Когда ты соберёшься в Труро выпить со мной чая?

— А разве я говорила, что вообще соберусь?

— Я останусь только до следующего понедельника.

— И куда ты возвращаешься?

— В Брюссель.

— И что там за люди? Они к нам дружелюбны?

— Не слишком. Но и не враждебны. Просто суровы. Они рады видеть спины отступающих французов, но едва ли рады приходящим вместо них англичанам, немцам или русским.

— А дамы?

— В какую игру ты сегодня играешь? — улыбнулся он.

Она вздрогнула.

— Игру? Ты хочешь сказать... — она неуверенно взглянула на него. — Ты о карточной игре?

— О какой же ещё?

— Не важно. У меня нет особых предпочтений.

— И у меня. Правда, я бы предпочёл сесть рядом с тобой.

— Мне не везёт в игре. И я до ужаса боюсь проиграться!

— Не то что твой брат.

— Да. Наверное, это из-за него!

— За тем столом играют в фараон. Кажется, это что-то вроде игры в очко.

— Тогда давай здесь и останемся. Я никогда не играла в фараон, но кажется, в игре в очко разрешается делать невысокие ставки!

Гости разделились. Стивен повел Клоуэнс за стол, где играли в фараон, пообещав её обучить. Напротив сидел Энтони Трефузис, который до этого не встречался с Клоуэнс, но теперь наслаждался возможностью сидеть рядом и похлопывать её по руке, когда выпадал случай, и Анвин Тревонанс, который провёл день в Плейс-хаусе, но захотел присоединится к веселью, а также лорд Деворан. Последний быстро позабыл о своих обязанностях банкомёта, перепоручив их леди Харриет, и та со смехом заняла его место. Джордж намекнул всем, что не стоит делать высоких ставок из-за присутствия на вечере юных леди, так что игра за каждым столом началась с малых оборотов.

Сам Джордж не принял участия в игре, а предложил Джону Тревэниону прогуляться по террасе — предложение, от которого тот не смог отказаться.

Было уже начало восьмого, и Джордж не спускал глаз с центрального входа, ожидая приезда самого важного гостя. Мистера Роуза нужно сразу провести наверх, где он сможет привести себя в порядок и (если ему это так уж необходимо) сменить дорожную одежду, а затем присоединится к обществу. Ужин подадут в девять, так что он должен спуститься около половины девятого, до того как все покинут карточные столы. Такой расклад окажется превосходным.

— Церковь, — заявил он Джону Тревэниону, — всё ещё под вопросом. Та, что в Сент-Майкл-Каэрхейс, слишком маленькая.

— Но это семейная церковь, — возразил майор. — Вся наша семья, все девушки из нашей семьи венчались там, и там похоронены мои родители, жена и предки на протяжении пяти или шести веков...

— Думаю, такое событие заслуживает пышной свадьбы.

— Вы осведомлены о моих финансовых делах лучше меня самого, Уорлегган. Подобные вещи всегда влетают в круглую сумму.

— Всё равно не думаю, что это повод для скряжничества. Валентин — мой единственный сын. У меня обширные связи. В конце концов, нужно пригласить и родственников леди Харриет. Нельзя же пригласить людей проделать долгий путь на свадьбу, а потом заставлять их сидеть в церковном дворе!

— Стоило подумать об этом раньше! Какие ещё есть варианты?

— Церковь Святой Марии в Труро. Мой особняк относится к тому приходу.

Джон Тревэнион раздражённо махнул рукой.

— Ваш так называемый Большой дом куда хуже подойдет для приёма, чем замок Каэрхейс!

— Вашему замку, — ответил аналогичной усмешкой Джордж, — едва ли польстит то, что вы пригласите тридцать или сорок гостей.

Они повернули и тем же путём двинулись обратно.

— Бросьте, мой дорогой, — сказал Тревэнион, — разве у нас двоих наберётся больше шестидесяти родственников или близких друзей? Давайте пригласим шестьдесят человек в церковь, а ещё шестьдесят присоединятся уже на приёме. Кому, чёрт побери, захочется присутствовать на долгой церемонии, когда можно сразу приехать к закускам и хорошему вину?

Джордж заметил слугу, пожилого Бленкоу, шныряющего среди конюхов и лошадей. Этот полный и сутулый человек умел писать и читать, что делало его самым образованным из слуг Джорджа, и иногда выполнял поручения вместе с Танкардом.

Бленкоу — один из троих, которым Джордж приказал быть начеку на случай разоблачения или последствий разоблачения. Остальные двое, молодые и сильные, ждали в доме. Джордж взглянул на часы. Половина восьмого. Карета прибудет с минуту на минуту, если не запоздает. Разве что только лошадь потеряет подкову или тормоза откажут, или случится другая идиотская задержка.

Он надеялся, что мистеру Роузу полегчало. В любом случае, если мистер Гектор Трембат дорожит своей репутацией, ничто не задержит его гостя.

III

— Как твои опыты с паром? — поинтересовалась Кьюби.

— Что, сейчас? Заброшены, разумеется. Армии не нужны учёные-любители, кипятящие воду в котлах. Её интересуют только настоящие взрывы!

— А что тот молодой человек из Уэйдбриджа, у которого ты гостил, когда мы встретились в музыкальном магазине?

— Я видел его вчера, но у него нет времени заниматься своими увлечениями. Доктор Эйвери, его партнёр, умер, и теперь у него преуспевающая практика. К тому же он только что женился — на даме на десять лет старше. Уверен, он скоро опять примется за эксперименты. Не из тех он людей, что позволят любви разрушить жизнь.

— Да и ты наверняка не такой!

— Что ж, тут вопрос только в том, как скоро это произойдет, — прошептал Джереми и взял вторую карту.

— Что произойдет? — спросила Кьюби.

— Хватит, — сказал Джереми раздающему. — Ты знаешь, о чем я спрашиваю — о твоей свадьбе с Валентином.

Она залилась краской.

— Полагаю, довольно скоро.

Ничего не изменилось. Привязанность к Лизе не защитила от резкой боли в груди.

— Ты так полагаешь?

— Ну... да. Я беру следующую?

— Нет. Твой туз дает одиннадцать очков. Итак, какой же месяц выбран для счастливого события?

— Сентябрь или октябрь, так считает брат.

Цвет кожи на её шее и руках напоминал сливочные ириски. Джереми знал, каковы они на вкус.

— Слава Богу, скоро всё будет кончено. Ты заключишь славный брак на всю оставшуюся жизнь с мужчиной, которого не любишь.

— Тсс! — сказала она.

Раздающий получил двадцать очков, и Джереми передвинул деньги.

— Побеждает мисс Тревэнион! — провозгласил он. — Впрочем, как всегда, — добавил он вполголоса.

— Так ты думаешь, это победа? — тихо спросила она.

— Победа для тебя: твоей семьи, твоего брата... Мы уже это выяснили... и не забывай про деньги!

— Это вряд ли.

— Что может быть лучше, чем любовь и азартные игры? Кому везёт в картах — не везёт в любви!

В следующем кону Кьюби выпали двойка и тройка.

— Держу пари, в такой красивой военной форме нет необходимости страдать от несчастной любви! — сказала она. — Даже мой брат никогда не выглядел таким привлекательным!

— Ты имеешь в виду Огастеса?

— Нет, другого брата — Джорджа. Он погиб в Бергене.

Джереми выпали две королевы. Это показалось достаточным.

— Мне хватит.

— Что нужно сказать, если хочешь взять ещё карту? — шёпотом спросила Кьюби.

— Беру.

— Как-то странно звучит.

— Мисс Тревэнион берёт ещё карту! — сказал Джереми раздающему.

Ей достался туз, что лежал теперь на столе рубашкой вниз. Она взглянула на Джереми. Тот кивнул. Она тоже кивнула. Четвёртой выпала пятёрка. Игра продолжалась. И в конце концов Кьюби снова сорвала банк.

***

Снаружи вечерний свет золотил острые вершины деревьев, направляя солнечные стрелы на фасад дома. Словно в битве при Азенкуре, подумал Джордж. Он взглянул на часы. Почти восемь.

— Думаю, нам пора в дом, — сухо промолвил Тревэнион, уже давно испытывающий недовольство. — Воздух тут холодный, а я вчера забыл свой бархатный жилет.

В лесу порхали голуби, перелетая с дерева на дерево в поисках места для ночлега. Многовато их расплодилось, подумал Джордж. Ну, по крайней мере, пироги из них получаются отменные. Что же случилось с чёртовым экипажем? Портшез не вернулся, так что дилижанс, по-видимому, ещё не прибыл на постоялый двор «Норвегия».

— Вы уже определились с планами? — резко спросил Джордж.

— С планами?

— На следующий год, начиная с сентября.

— Нет... э-э-э... нет. Нет, конечно. Пока нет. Я собираюсь провести некоторое время в Лондоне, навестить родственников. Как вы знаете, у меня осталась кое-какая собственность в Грампаунде. Кое-что там можно достроить, чтобы поселиться. Хотя, возможно, я не всегда буду жить в Корнуолле.

— Теперь, когда воцарился мир, открылось много новых возможностей.

Тревэнион скривил губы.

— Путешествовать? Это удовольствие только для богатых.

— У вас есть связи в высших кругах.

— Немного. Там видно будет.

Досадную проблему с матерью Кьюби ещё предстояло решить, но Джордж чувствовал, что слишком напирать не стоит. Валентин и сам способен распоряжаться в своём доме, как посчитает нужным, да и со вдовой тоже справится.

— Скоро настанет время ужинать, — сказал Джордж. — Заходите в дом. Мне нужно уладить некоторые дела.

Когда молодой человек ушёл, Джордж спустился по лестнице и поманил пальцем Бленкоу. Слуга тут же прибежал.

— Нанкивелл ещё не вернулся?

— Нет, сэр. Мы смотрим во все глаза.

— Должно быть, экипаж сломался. Трембат, конечно же, не сообразил нанять карету в случае задержки.

— Да, сэр. Похоже, что-то случилось в пути между почтовыми станциями.

— Об этом я и говорю, Бленкоу.

— Да, сэр.

Джордж сердито посмотрел на слугу и вошёл в дом. Стоило Тревэниону упомянуть о холоде, как он тоже начал мерзнуть.

Столики с игроками опустели без четверти девять, и почти сразу подали ужин. На улице угасали вечерние огни, и в доме зажгли свечи, чтобы осветить длинный стол с блюдами и напитками. Игра оказалась не из тех, что любят серьёзные игроки. Энтони Трефузис не пришёл бы, знай он, что ставки будут такими низкими. Но раз уж никто не ощутил чрезмерного ликования от выигрыша, никто и не почувствовал сильного опустошения от проигрыша, что явилось причиной совместного веселья за ужином.

Стивен, только что выигравший около восьми гиней, чувствовал себя воистину превосходно. Его отношения с Клоуэнс были на той самой ранней стадии, когда хочется смаковать каждую минуту. Заработанные на последнем дельце деньги приятно грели его руки, и на них капали проценты в банке, здоровья и сил у него было в избытке, он наконец-то полностью поправился, к тому же они с женой развлекались в доме одного самых богатых и влиятельных людей в округе. Он был голоден и страстно желал перепробовать все прекрасные угощения на столе, как и все прочие прелести жизни. Не было ничего чудесней этого момента, и Стивен то и дело пожимал руку Клоуэнс, чтобы сообщить ей об этом.

— Я тут подумал... — прошептал он.

— Что?

— Знаешь, раз я приглашён сюда в отсутствие Валентина, это значит, что нас принимают здесь по-новому. Конечно, раз уж я женат на тебе... Но всё равно, это важно.

— Что ж, лучше быть дружелюбным...

— Дело не в этом. Вот бы удалось поговорить с сэром Джорджем сегодня вечером, попозже, если представится возможность!

— О чём?

— О делах. Я только что открыл банковский счёт у Карна, но будет вполне удобно держать деньги и в Труро, в банке «Уорлегган и Уильямс». Интересно, стоит ли перевести деньги туда — просто упомяну, что хотел бы.

— Сегодня вечером? О нет, Стивен, не надо!

— Почему бы и нет?

— Твой счёт не настолько велик. По-моему, сэр Джордж хоть и любит деньги, но если и станет обсуждать подобные темы в такой вечер, то это должно быть действительно крупное дело.

— Когда-нибудь и мои дела станут действительно крупными.

— Вот в таком случае... Хотя даже и тогда... Но точно не сегодня.

Стивен раздраженно взглянул на неё, но потом его лицо прояснилось.

— Тебе виднее, дорогая. Мне стоит прислушаться к твоим советам.

Джордж бросил взгляд с другого конца стола на этих двоих. Заметил нежную красоту Клоуэнс. Кто-то наконец заполучил её. Больше она не девственница-искусительница. Порченный товар. Но она будто совсем не изменилась. Та же чистота, та же откровенная невинность. Странный человек, этот её муж. Джордж ощутил злобу и притяжение одновременно. Она физически привлекала его с того дня, как он впервые её увидел, когда она вторглась к нему в дом, босая, с букетиком наперстянок в руках — а такое с ним случалось не часто. Как и много лет назад, в случае с Морвенной Чайновет, для него было бы особенным удовольствием причинить боль человеку, к которому он испытывал нечто подобное, зная, что эта женщина для него недостижима.

Кто-то заговорил с ним. К ему обращался Анвин Тревонанс, сидящий за Клеменс Тревэнион, которую Харриет разместила рядом с ним.

— Что? — переспросил Джордж.

— Почему вы не спрашиваете, как дела у меня с Селиной Поуп?

— Что? Нет, не спрашиваю. Возможно, вы хотели бы сохранить это в тайне.

— Вовсе нет! Если мои дела сделаются достоянием общественности, я не буду возражать.

Как откровенно и полностью в его духе, подумал Джордж.

— Так вы застали даму дома?

— О да! Недавно вернулась из Лондона и теперь почти всё время дома. Выросла на дюйм с тех пор, как помер муженёк.

В дверях среди слуг возникла какая-то суета, и Джордж навострил уши. Но это не был Бленкоу с заранее условленным сигналом. Трое слуг внесли блюда с яйцами чаек под креветочным соусом.

— Вот что я скажу, Джордж, — продолжил Анвин, — она ничего не смыслит в шахтах, зато волнуется о своем положении в обществе. И так же, как и моего непроходимого тупицу братца, её заботит только красота пейзажа. Этот человек, Баррингтон Бердетт, адвокатская душа, подкинул ей идею выкупить у меня права на недра. Дал ей совет, чёрт бы его побрал... Однако цена справедливая, а синица в руке всегда лучше, и так далее... Но что это за вино? Контрабандное?

— Нет, это новая партия из одного из городов Ганзейского союза. С открытием портов на континенте вся торговля того и гляди перевернётся с ног на голову...

***

— Как насчет чашечки чая в субботу? — спросил Джереми Кьюби.

— Что?

— В «Красном льве» в четыре. Или можем пообедать там и выпить чай сразу после. Клеменс может сесть между нами, чтобы я не мог даже дотронуться до тебя.

Она принялась за еду, потом остановилась и незаметно облизнула палец.

— Надо спросить у Клеменс.

— Значит, наша последняя встреча? Последняя перед свадьбой... Я точно не вернусь домой до Рождества. С субботы твой путь свободен. Я даже не стану призраком на празднике. Когда я вернусь, всё уже будет кончено.

— Ты всегда останешься призраком на празднике, Джереми. И ты это знаешь!

— О нет! — сказал он. — Я подумываю пойти по стопам моего кузена Джеффри Чарльза и привезти домой пухленькую фламандскую жену.

Она взглянула на него сквозь ресницы.

— Ну конечно!

— Они там такие пышки! Как маленькие голубки. Но не все, разумеется. Некоторые — наоборот, довольно тоненькие.

— Лучше женись на тоненькой, — сказала Кьюби. — Растолстеть она всегда успеет.

— Вот и я так думаю. Но та, что запала мне в душу — её зовут Лиза Дюпон — довольно пухленькая. Как думаешь, она мне подойдет?

— Полагаю, с твоим сегодняшним настроением тебе любая подойдет.

— Твоя правда. Но умоляю, пойми меня правильно. Я думаю о Лизе Дюпон только как о возможной замене для тебя, когда придёт время. Представляешь, как будет выглядеть общество Корнуолла через несколько лет, с таким-то смешением народов? Честно говорю, а точнее предупреждаю — в будущем нам придётся встречаться и общаться, потому что графство не так велико, чтобы избежать встреч. Можем обсудить это в субботу.

— В субботу, — сказала Кьюби, — меня точно там не будет!

— Приходи. Ты не можешь лишить осуждённого последних счастливых часов.

Джереми мог бы рассказать ещё много интересного, знай он, какой сюрприз приготовил сэр Джордж Уорлегган. Беседа продолжалась, как вдруг у входа послышался шум и Джордж наконец услышал долгожданный сигнал. Он вскочил, извинился перед собеседниками и вышел за дверь.

Там стоял раскрасневшийся Гектор Трембат, сжимая в руках чёрную треуголку.

Взгляд Джорджа взметнулся вверх.

— Проклятье! Почему так поздно? Что вас задержало? Он уже переоделся?

— О нет, сэр Джордж. Боюсь, его здесь нет.

— Что? Что, Бога ради, это значит?

Кадык Трембата дёрнулся.

— Сегодня утром мы сели в дилижанс, сэр. Мистер Роуз по-прежнему неважно себя чувствовал и жаловался на сильную головную боль. Просил даже подождать ещё один день, сэр! Но я заставил его, убедил, чуть было не притащил со связанными руками! Поначалу, в экипаже, всё шло как по маслу, мы даже долго разговаривали на разные юридические темы...

— Давайте уже дальше!

Нанкивелл стоял здесь же, в прихожей, нервно теребя хлыст. Рядом ещё трое слуг.

— Ну а потом, в Тресилиане, стоило только нам увидеть реку, как мистер Роуз заявил, что не может больше терпеть головную боль, очередной толчок кареты, сказал он, сделал её невыносимой. Нам пришлось остановиться почти на полчаса. Мы подняли его — а он очень крупный человек, сэр, и очень тяжёлый, с пунцовым лицом и совершенно седыми волосами. Мы послали в ближайший дом за водой — у одного из пассажиров оказался бренди, но мистер Роуз не мог его пить. Через полчаса, поскольку поблизости не нашлось никакой помощи или хотя бы аптекаря, пришлось кое-как вернуть его в экипаж. Остальные два пассажира сказали, что они поедут снаружи, чтобы дать больному больше места, и так мы прибыли в Труро. Там его вытащили и отправили в больницу. Я не знал, что делать, но счёл своим долгом остаться с ним. Врач или аптекарь должны привести его в чувство, и тогда я всё же смогу убедить его поехать. Сэр Джордж, я намеревался отправить вам сообщение, но экипаж, который и без того уже сильно задержался, уехал без предупреждения...

— Да, да, продолжайте! Сейчас-то он где?

— Нам посчастливилось застать дома доктора Дэниэла Бенну, нашего самого уважаемого врача — вашего врача, если я правильно помню, конечно! К тому времени как он приехал, мистер Роуз уже не мог ни пошевелиться с правой стороны, ни говорить. Он так много болтал накануне вечером, а также в начале нашего путешествия, и было невозможно поверить, что он не может произнести ни слова, а только время от времени теребит губу опухшей левой рукой...

— Так что сказал Бенна?

— Сказал, что тот перенёс апоплексический удар, и сразу же пустил ему кровь из яремной вены. Клянусь, сэр Джордж, я как увидел кровь, так мне совсем дурно стало...

— Избавьте нас от описания своих чувств. Где он сейчас?

Мистер Трембат затрясся, но продолжил рассказ.

— Доктор Бенна задержался на полчаса, и я не знал, что и предпринять, потому что, ясное дело, не было никакой надежды доставить сюда мистера Роуза сегодня вечером или добиться от него чего-нибудь на месте. Так что я взял на себя смелость послать домой за лошадью и перевёз его в гостиницу Пирса. — Мистер Трембат откашлялся. — Однако, прежде чем я ушёл, чтобы доставить сюда дурные вести, служанка, которую приставили присматривать за мистером Роузом, сбежала вниз и сказала, что с больным произошли серьёзные изменения. Так что мы с трактирщиком пошли за ней. Она оказалась права. С мистером Роузом произошли катастрофические изменения. Потребовалась пара минут, не больше, чтобы привести аптекаря — тот как раз только что вошёл в гостиницу, чтобы чего-нибудь выпить — и аптекарь тут же объявил его мёртвым.

— Мёртвым?

— Да, сэр.

— Ясно.

Спустя мгновение Джордж вдруг понял, что всё ещё сжимает в руке бокал, принесённый из столовой. Первым желанием было разбить его об пол. Но вместо этого он крепко стиснул его мощными пальцами, переломив ножку, и отдал осколки удивлённому лакею.

После чего снова присоединился к гостям.

IV

Стивен Каррингтон наслаждался вечером до самого конца. За карточным столом он всё время выигрывал достаточно, чтобы восполнить проигрыш Клоуэнс. Он чувствовал себя в своей стихии, вращаясь в более высокородном обществе, чем когда-либо ранее, и все приняли его без видимого неодобрения высказываний или манер. И наконец, он женился на девушке, которую страстно желал с первого дня знакомства. Никогда его позиции не были так сильны. Его проступки, рассуждал он, остались далеко позади. С того случайного удара ножом прошло уже более двух лет, и единственный человек, узнавший его в ту ночь, теперь стал партнером и близким другом. Вероятность того, что его опознает кто-то ещё казалась совсем небольшой, ведь прошло столько времени, хотя он всё равно ещё некоторое время постарается избегать Плимута на всякий случай.

Что до последней авантюры с дилижансом, это произошло позже и заставило сильнее поволноваться. Но Стивен верил в свою удачу. До сих пор для него всё оборачивалось хорошо, а награбленные деньги дали старт началу морской карьеры. Он точно знал, нутром чувствовал, что немало людей вокруг заработали свой первый пенни не самым честным образом. К примеру, он бы удивился, если этот человек с кислой миной — хозяин дома — тоже не был бы замешан в тёмных делишках. Вот только в случае мистера Уорлеггана, вероятно, речь идет об обмане каких-нибудь вдов, а не о такой отважной и рискованной авантюре, которую он предпринял.

Итак, Стивен с уверенностью смотрел в будущее, высоко подняв голову, даже не подозревая о мистере Артуре Уильямсе Роузе, чьё грузное тело сейчас выносили через заднюю дверь гостиницы Пирса по пути на кладбище.

Что до Джереми, то этим вечером он тоже получил огромное удовольствие, пусть даже в такой странной и искажённой форме. В конце концов он убедил Кьюби выпить с ним по чашечке чая в следующую субботу в компании с Клеменс. Это продлит агонию, но лучше закончить так, считал Джереми, чем болтовней за карточным столом. Пусть будет так. Он вернется к Лизе, точно зная, что в Корнуолле его больше ничто не держит. По дороге к дому, скача верхом по тёмным вересковым пустошам, не слишком быстро, чтобы Колли не споткнулся и не сбросил его, Джереми, вероятно, даже под светом звезд внушал животный страх. Разного рода головорезы и прочие мерзавцы с шахт не решались нападать на военных.

Джереми был не больше Стивена осведомлен о тонкой грани, что отделяла их сегодня от разоблачения, но во время долгого пути домой он начал размышлять о применении доставшихся ему денег. Забирая значительную часть своей доли, чтобы купить армейское снаряжение, он заметил, что влажный воздух пещеры начинает наносить вред банкнотам. В то время он оставил всё как есть, но сейчас, в этот отпуск, казалось разумным попытаться что-то предпринять, чтобы сохранить оставшееся.

Джереми размышлял около часа, а затем принял решение. Сторожка, откуда они пустились в свое безрассудное предприятие и куда вернулись через полтора дня, всё ещё пустовала и была частично обставлена, с тех самых пор, как сорвалась помолвка Клоуэнс и Стивена. Джереми, довольно внимательно изучивший этот маленький дом, вспомнил о плохо закреплённой половице в одной из дальних комнат, в конце узкой лестницы. Если получится её сдвинуть, это может пригодиться. Он также вспомнил, что на кухне есть старый железный ящик. Если вытащить примыкающую к очагу часть, получится существенных размеров полость, куда вполне могут поместиться оставшиеся деньги, и банкноты будут спасены. Он решил совершить вылазку рано утром в четверг.

В отличие от Стивена, Джереми не только не имел такой же безрассудной веры в удачу, но даже не обладал счастливой способностью избавиться от чувства вины. Судя по всему, ограбление сошло им с рук и можно начать жизнь заново. Джереми почувствовал себя немного увереннее после необдуманного признания Джеффри Чарльзу. Но смех кузена заставил его задуматься — словно это было предупреждением — будто они продолжают плутать в лесной глуши, и никто никогда не окажется в полной безопасности.

А может, однажды учинив такое, неправильно находиться в полной безопасности? Возможно, именно служба в армии принесла в его жизнь то самое равновесие, так необходимое его внутреннему чувству справедливости.

 

Глава седьмая

I

В начале июня Англию посетили главы стран-союзников, которые помогли победить Наполеона. Самодержец всероссийский Александр I, король Пруссии Фридрих Вильгельм III, канцлер Австрии принц Меттерних, канцлер Пруссии принц Чарльз Август Харденберг, фельдмаршал фон Блюхер и многие мелкие князьки. Все добрались до Англии на одном корабле, но, по пути в каретах до Лондона, некоторые наиболее известные персоны отделились и прибыли в частном порядке, опасаясь энтузиазма и столпотворения среди неотёсанных и не слишком дисциплинированных местных жителей.

А энтузиазма было хоть отбавляй! Блюхеру не давали прохода, а русский царь не мог выйти из отеля, где решил остановиться (несмотря на то, что для него подготовили апартаменты во дворце), без радостно преследующей его восхищённой толпы. Проводились великосветские рауты: балы, ужины, посещения оперы.

Настали лучшие времена для принца-регента, толпа не освистывала его, расходуя все силы на приветственные возгласы в адрес иностранных гостей. Каннинг путешествовал по северу страны и писал Россу:

Мир, которого мы так ждали и который теперь честь по чести наступил, в первые месяцы преподнёс нам столько сюрпризов, что остаётся замереть в ужасе от собственной глупости и недальновидности. Некоторые отрасли промышленности действительно спасены, но в других воцарился хаос. Вся торговля — кипящий котел: Европа с энтузиазмом приветствует наш экспорт, но взамен наводняет нас импортом. Некоторые неоперившиеся отрасли промышленности, что расцвели пышным цветом в отсутствие конкуренции, теперь подкошены холодными ветрами, день ото дня всё более жестокими. Даже более того, теперь мы вынуждены настаивать на тех реформах, которым до сих пор сопротивлялись.

Однако Каннинга всё больше и больше тревожило ухудшающееся здоровье юного Джорджа, его старшего сына.

Дуайт Энис тоже подорвал здоровье — к ярости Кэролайн, он слишком часто посещал кишащий болезнями район Гернси, где подцепил лихорадку, от которой не мог избавиться. Она исчезала и появлялась снова с удручающей регулярностью. Пару раз Дуайт принял лекарство, изготовленное его помощником Клотуорти, но других докторов к себе не подпускал. Он практиковал голодную диету, прописал сам себе перуанскую хину и опиум и продолжал работать в деревнях как ни в чём не бывало.

Так что пока все разговоры о поездке на несколько недель в Париж были отложены. Позже Дуайт узнал, что Дэви с компанией, пережив крах Наполеона, покинули Париж и переехали в Овернь, а затем направились во Флоренцию.

— Париж особенно хорош в осеннее время! — заявил Росс с авторитетом человека, который никогда там не был. — Тогда и поедем!

Тем временем, великая пиренейская армия, созданная Муром и Веллингтоном и превратившаяся в лучшую армию в мире, вошла в Бордо, слёзно попрощалась с португальскими дивизиями, чьим парадом в последний раз командовал Веллингтон, и рассталась с ними навсегда. На следующий день после парада майор Джеффри Чарльз Полдарк отправился к командиру и сказал, что подаёт в отставку.

Полковник Уильям Нейпир с минуту смотрел на него исподлобья, прежде чем дать ответ.

— Правильно ли я расслышал?

— Да, сэр.

— И на каком же основании вы пришли к такому ошибочному решению?

— Война окончена, сэр. Полагаю, настало время вернуться к обычной жизни. Надеюсь, что смогу продать свой чин...

— Вы профессиональный военный, Полдарк, а не временный служащий.

— Армия была моей жизнью с шестнадцати лет. Но я недавно женился, моя жена ждёт ребенка. Я владею небольшим поместьем в Корнуолле, которое требует моего внимания.

— И вам есть на что жить?

— Благодаря приданому жены — да, сэр.

Нейпир встал и прихрамывая подошёл к окну. Он был худым, бледным молодым человеком и сам недавно женился.

— Война ещё не окончена, Полдарк. Возможно, война в той или иной форме никогда не закончится для страны вроде нашей, колониальной империи.

— Полагаю, приказов у нас пока нет, сэр?

— Мы отправляемся в Плимут, когда будет транспорт. Ну, а после...

— Признаюсь, у меня нет никакого желания воевать в Америке, — сказал Джеффри Чарльз. — В этой дурной мелкой ссоре нет никакого смысла, не считая будущего Канады.

Нейпир обернулся.

— Сколько вам лет, Полдарк?

— В октябре исполнится тридцать.

— Я на год моложе. Сколько раз были ранены?

— Четыре.

— А я — семь. Хоть в этом я вас превзошёл.

Они улыбнулись друг другу.

— Придётся, конечно, утрясти это с герцогом и командованием в Лондоне.

— Разумеется.

— Вероятно, это им не понравится.

— Так точно, сэр.

— В самом начале счастливого брака курс, которому вы собираетесь следовать, кажется очень привлекательным. Через год-два всё может измениться. А не поступить ли вам противоположным образом?

— Например?

— Останьтесь ещё на пару лет. Продолжайте свою доблестную службу, а затем задействуйте связи и выкупайте звание бригадного генерала.

Джеффри Чарльз удивлённо поднял взгляд.

— Вы слишком добры, сэр. Я думал, что такое невозможно. Но я бы сказал, не сочтите за дерзость, что вы гораздо более для этого подходите, нежели я.

Тёплый солнечный свет скользнул по бледной руке полковника, поправившего штору.

— Мне это не по карману, друг мой. У моей жены нет собственных средств. Да и, признаться...

— Сэр?

— Не важно. Так что скажете об этой перспективе?

— Такое предложение льстит моему самолюбию. Но до сих пор у меня едва хватало денег на жизнь. Без поддержки очень нелюбимого мною отчима я не смог бы остаться офицером. Поэтому, хоть я и привлёк некоторые средства жены, чтобы привести в порядок свое маленькое поместье, то не могу — мне невыносима даже мысль использовать их для покупки более высокого армейского чина. Это будет слишком эгоистично.

— А если спросить жену?

— Не могу, сэр, будет выглядеть, будто я отказался ради неё.

С улицы раздались звуки горна.

— Хорошо, Полдарк. Я передам ваш рапорт.

— Благодарю, сэр. — Джеффри Чарльз колебался. — Вы только что хотели что-то сказать. Это слишком личное для моих ушей?

— Да, именно так! Однако я расскажу. Я собирался сказать, что меня тоже на самом деле посещают подобные мысли — оставить армию. Как и у вас, у меня есть молодая и привлекательная жена. Вас ранения, кажется, беспокоят только при ходьбе, а я, в отличие от вас, не могу согнуться, когда ложусь спать, и по утрам мне не встать без помощи ординарца. Иногда меня трясёт от боли. Моя карьера в армии, как я уже говорил, ограничена недостатком средств. Но это всё — разговоры о будущем. Кто знает, что ждёт нас в будущем?

II

— Сэр, разрешите обратиться!

Это был лейтенант Кристофер Хавергал. Джеффри Чарльз незаметно сжал и разжал частично парализованную ладонь. Чрезмерная любезность его раздражала — он что, издевается?

— Да?

— Ходят слухи, сэр, что вы намерены уйти в отставку и покинуть армию.

— А вам-то что?

— Все интересуются, сэр. И другие младшие офицеры тоже. И солдаты.

— И почему младшие офицеры поручили самому младшему из них задать мне этот вопрос?

— Потому что, как им кажется, у меня... — лейтенант Хавергал помедлил и поправил волосы.

— Достанет дерзости?

Легкая улыбка тронула губы лейтенанта.

— Дерзость — одна из форм мужества, сэр. Разве нет? Надеюсь, меня... нас дезинформировали!

— Ваша дерзость, — сказал Джеффри Чарльз, — это та форма мужества, с которой вы ловили зайца. Не в этом нуждается герцог, да и армия вообще.

— Да, сэр.

— Кстати, Хавергал, что вообще привело вас в армию?

— Ну... — юноша пожал плечами. — Мой отец — владелец верфи в Сандерленде. Он сделал несколько неразумных вложений, потерял большую часть золотишка, прошу прощения, сэр, и ему пришлось продать дом и землю. Я уехал в Чартерхаус , готовился стать адвокатом, но из-за ссоры с отцом решил вместо этого купить звание младшего лейтенанта. Почти год бессмысленной службы в Гибралтаре, а затем я добился перевода сюда, но хорошенько повеселиться уже не успел. И вот я здесь!

— И где же, позвольте узнать, вы подцепили свою подружку-португалку?

Хавергал усмехнулся.

— В Абрантесе. С очаровательной крошкой не возникает никаких проблем.

— Моя жена из Испании, как вы знаете.

— Разумеется, сэр! — Молодой человек поспешно добавил: — Это становится даже модным, к примеру, капитан Смит из стрелков. Жена ездит с ним повсюду, разделяя все трудности...

— А вы на своей собираетесь жениться?

— О нет, сэр. У меня... у нас всё совсем по-другому.

Джеффри Чарльз медленно разминал руку.

— Хорошо, Хавергал, вы задали вопрос, и я вам отвечу. Да, я покидаю армию. По личным причинам, которые не хочу обсуждать, к тому же я считаю, что наше дело в Европе завершено, а будущая миссия в Америке, если таковая случится, не для меня. В моей жизни найдутся, я полагаю, и более полезные дела.

— Что ж... лучшего ответа и быть не может, сэр. Я передам другим. И если позволите, скажу, что лично мне очень жаль.

— Благодарю.

Хавергал кашлянул.

— И если когда-нибудь нам ещё доведётся встретиться — я имею в виду в гражданской жизни — буду очень рад.

— Вы тоже подумываете оставить армию?

— Нет, сэр. Просто пришло на ум.

Джеффри Чарльз взглянул на свою руку.

— Спасибо, Хавергейл. Буду иметь в виду.

III

Двадцать третьего июня, в тот день, когда царь и большинство особ королевской крови покинули Англию, пребывание в которой прояснило для них многие странные особенности образа жизни англичан, Селина Поуп заехала навестить Полдарков.

Она никогда раньше не бывала в Нампаре. Демельза переживала, что никогда не приглашала её, но в течение долгого времени это было затруднительно, потому что Росс недолюбливал Клемента Поупа, а потом не находилось подходящей возможности. И вот она приехала без приглашения, верхом на Амбое и в сопровождении грума. Падчериц она с собой не взяла.

Как и на приёме в Тренвите, Демельза отметила, как гостья красива. Селина Поуп вполне уже могла избавиться от вдовьего платья, но, по-видимому, обнаружила, что чёрный ей к лицу, и не сделала этого.

Селина сказала, что отважилась заглянуть, раз уж проезжала мимо (скорее всего, просто уловка), а на празднике в Тренвите капитан Полдарк любезно предложил помочь советом по поводу её поместья. Демельза ответила, что Росс сейчас на Уил-Лежер, но придёт к обеду через полчаса, и если миссис Поуп не затруднит остаться и перекусить чем Бог послал, то она, миссис Полдарк, будет рада её принять. Перед тем как в дверь постучали, Демельза пыталась вымести кое-какой мусор из комнаты Клоуэнс, так что была в простом зелёном платье со светло-зелёным фартуком поверх него, непослушные волосы торчали в разные стороны, руки грязные. К тому же Демельза знала, что Росс вернётся с шахты в грубой шерстяной рубахе, плисовых штанах и старых сапогах, но она с удовольствием подумала — пусть Селина Поуп посмотрит на них обоих в таком виде и решит, хочет ли продолжать знакомство.

Миссис Поуп заявила, что рада будет остаться, если не доставит неудобств. Создавшуюся неловкую паузу прервала Изабелла-Роуз, держащая за руку Генри и убеждающая его идти на своих двоих. Личный опыт, состоявший из проб и ошибок, подсказывал Генри, что на четвереньках можно добраться от одного места к другому гораздо быстрее, и он слегка возражал против нового способа передвижения.

Росс вернулся домой хмурый и мрачный из-за каких-то сложностей на шахте, однако сделал над собой усилие, улыбнулся Селине и попросил дам подождать, пока он умоется.

За ужином обсуждали детей, текущие новости и местные сплетни. Миссис Поуп недавно вернулась из Лондона, где стала свидетелем многих волнующих событий. Говорят, царь обожает танцевать, особенно вальсы, однако дамы обескуражены тем, что выбирает он исключительно самых юных и красивых женщин, пропуская старших и более значительных особ. Он также нанёс обиду, проигнорировав фаворитку принца-регента, маркизу Хартфордскую. Миссис Поуп своими глазами видела выходящего из магазина маршала Блюхера — его сразу окружила ликующая толпа, хотя он всего-навсего старик и выглядит не так величественно, как Веллингтон. Падчерицы миссис Поуп, несколько месяцев гостившие у тётушки в Финсбери, также в восторге от всего этого.

А получали ли они новости от своего сына с тех пор, как он вернулся в Брюссель? У него выдающиеся способности! А видели ли они дорогую Клоуэнс после её свадьбы? И какие у них планы на август?

— На август? — не скрывая недоумения переспросил Росс.

— Разве не в августе, — сказала Селина, — будет столетие Ганноверской династии? Георг I стал королём в августе 1714 года. Наверняка устроят праздничные мероприятия, чтобы отметить это событие.

— Я не уверен, — сказал Росс с иронией, — стоит ли это праздновать или лучше скорбеть, как над катастрофой.

Миссис Поуп взглянула на Демельзу и улыбнулась.

— Похоже, ваш муж — республиканец, миссис Полдарк. Как и мой покойный супруг.

Россу не понравилась мысль, что у него может быть что-то общее с мистером Клементом Поупом.

— Если говорить о принципах — возможно. На самом деле я не вижу большого преимущества в том, чтобы иметь президента вместо короля. Фридрих Великий утверждал, что, как только американцы избавятся от одного короля, им сразу же придётся короновать следующего, чтобы страна не раскололась.

Селина кивнула.

— Один мой друг из Бостона написал, что если война затянется, страну разорвёт на части — на разные штаты. Массачусетс резко возражает против войны.

— Вы американка? — спросила Демельза.

— Нет. Мои родители уехали туда, когда я была ещё ребёнком. Обосновались в Нью-Йорке. Там я вышла замуж и жила в Перт-Амбое в штате Нью-Джерси, а когда муж отошёл от дел, мы вернулись в Англию. Он был родом из Кента. Конечно, если жить там долго и завести друзей, начинаешь смотреть на всё их глазами, понимать их.

— Ни одна страна в мире ещё не основывалась на таких благородных принципах, — сказал Росс. — Иметь принципы, даже когда не можешь им следовать — это что-то да значит! Если ваши бостонские законотворцы заставят свою страну предложить перемирие, мы будем выглядеть дураками, развязавшими конфликт.

«Я знаю, на кого она похожа! — подумала Демельза. — Временами она чем-то напоминает Элизабет. Интересно, заметил ли Росс. Ох, надеюсь, что нет!»

— Я приехала ещё и поблагодарить вас за совет, что вы мне дали тем вечером в Тренвите, капитан Полдарк, — сказала Селина.

— Насчёт права на добычу руды?

— Да. Недавно меня посетил сэр Анвин Тревонанс, и я показала ему, что обычная женщина может быть такой же решительной, как и мужчина, так что он согласился на продажу, и мы ударили по рукам.

— Я сделал очень мало, лишь подтвердил, что предложенная вами цена справедлива. Вы ведь наверняка уже раньше посоветовались с кем-то другим?

— Да. Кажется, это был ваш сын, он-то меня и надоумил.

Они ненадолго замолчали.

— По крайней мере, теперь в моём доме точно будет мир и покой, — сказала Селина и смущённо умолкла. — Простите, я не хотела сказать, что открытие шахт... нежелательно... в некоторых обстоятельствах.

— Например, в наших обстоятельствах, — мягко проговорил Росс. — Полагаю, всё зависит от достатка. Имей мы другой источник дохода, вероятно, моя жена потребовала бы убрать отвалы породы или красный ручей, изуродовавший нашу прекрасную долину. Как бы то ни было, мы приветствуем шахты, ибо они позволяют добавить в жизнь некоторую роскошь. Без всего этого — и без Уил-Лежер на утёсе — мы бы мало чем отличались от обычных небогатых фермеров.

— Но капитан Полдарк, вы известны всему графству! Вы член парламента! И банкир, насколько я знаю!

— И всё же я остаюсь владельцем шахт. Это моя жизнь, и именно так я достиг всего остального.

— А теперь ещё и член комитета в Лондоне, верно? Металлы или что-то в этом роде?

— Комитет по основным металлам и горной добыче, — подтвердил Росс. — Не такой уж важный. Но как вы об этом узнали?

— Джереми рассказал.

Они снова умолкли.

— Полагаю, — произнес наконец Росс, — это вполне естественное назначение. Я живу на прибыль от шахт, как я уже сказал. И никогда об этом не забываю. Или пытаюсь никогда не забывать. Это поддерживает во мне чувство равновесия.

— Ну и странный же визит, Росс, — сказала Демельза после ухода гостьи.

— Чем же?

— Что ж... Она как будто заявила о дружбе, которой никогда между нами не существовало. Я не говорю, что она не может возникнуть, ведь мы же соседи, но пока дружбы нет. Как не было её у нас с Тревонансами. Мы ездили в Плейс-хаус три раза за десяток лет. А она будто считает, что мы как-то связаны.

— Похоже на то.

— Ты тоже почувствовал?

— Некоторым образом. Не могу сказать, что она мне не нравится. Она обладает обаянием и быстро всё схватывает. А тебе не кажется, что дружба, на которую она претендует, имеет отношение к её дружбе с Джереми?

— Надеюсь, что нет. — Демельза закрыла окно — июньский день оказался прохладным. Солнечный свет нимбом окутал её голову. — Росс, в чём разница между сравнением и метафорой?

— Понятия не имею.

— Ну так вот, я собираюсь прибегнуть к одной из них. Дети для меня — как ручейки, неглубокие и чистые, так что можно разглядеть дно. Только Джереми другой — иногда он слишком глубок, чтобы я могла его понять. Никто из нас не может разгадать, чем он занят. Несмотря на его весёлость и добросердечие, он... не в ладу с самим собой.

— Вероятно, я никогда не был в ладу с собой, — заметил Росс.

— Возможно, он в какой-то степени унаследовал это от тебя, Росс, но это не то же самое. А кроме того... ты был в ладу с собой, много раз. Я точно знаю.

— Да, любимая, был. В основном благодаря тебе... А что до Джереми — не знаю. Возможно, это просто взросление. У него ведь нет ничего серьёзного с Селиной Поуп? До сегодняшего дня мне такое и в голову не приходило. — Росс взял газету, прочёл несколько строк и отложил её. — Черт бы побрал этих юнцов и девушек! Они слишком многое принимают близко к сердцу.

— А теперь ты куда мрачнее, чем был, когда пришёл к обеду. Надеюсь, твой вид не испугал миссис Поуп.

— Подозреваю, что понадобится нечто посерьёзней хмурого взгляда, чтобы её спугнуть. Да, всё это одного поля ягоды, как ты сказала бы. И еще один юноша, принимающий всё слишком близко к сердцу — наш крестник.

— Бен? Бен Картер? Что он натворил?

— Ты хотела сказать — что мы натворили, позволив дочери выйти замуж за Стивена Каррингтона! Люди жалуются, что Бен приходит по утрам в подпитии, а вечером уходит совсем на бровях.

— Но Бен же никогда не пил! В жизни не притрагивался к спиртному!

— А теперь, похоже, пристрастился. А сегодня вообще не пришёл на шахту. Когда я шёл обедать, то заглянул к Заки, но они тоже его не видели.

Демельза вздохнула.

— Боже ты мой...

— Да. Боже ты мой.

— А как Заки?

— Лучше. Но ещё недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы занять место внука на шахте.

— В субботу я видела миссис Заки. Мне показалось, что она чем-то обеспокоена.

— Имей мы четырёх двадцатилетних дочерей, — сказал Росс, — то могли бы сделать счастливыми четырёх мужчин вместо одного, меньше всего этого заслуживающего.

— Замолчи, — ответила Демельза. — Вспомни, мы же договорились никогда не высказываться нелестно о Стивене, даже между собой. Пусть он себя покажет.

— И всё же я беспокоюсь о Бене.

 

Глава восьмая

Когда Мастак Томас сочетался священными узами брака с Эдит Пермеван, в доме у Томасов всё изменилось. Мастак был хозяйственным, опрятным, готовил и время от времени прибирался. Джон два-три раза в неделю ловил рыбу и не ночевал дома, а когда высаживался на берег, то сразу направлялся к Попрыгунье Митчелл, дома он только спал. Беспомощный Певун три раза в неделю ночевал в конюшне Плейс-хауса и старался не оставаться дома один.

В пятницу после полудня у Певуна всегда имелось три часа отдыха, и он отправлялся пешком домой, чтобы приготовить себе чай, перекусить и накормить котов. Певун любил кошек, ведь они не смеялись над ним, и сейчас у него их было целых пять: один рыжий, два шелудивых полосатого окраса, изящная чёрная хищница и один ласковый чёрно-белый котик. По пути домой Певун заскочил к Нэнфанам, которые держали корову, и купил молока на один пенни, чтобы не только попить чай, но и напоить питомцев. Лично ему было всё равно, козье или коровье молоко добавлять в чай, но коты предпочитали коровье, поэтому он его и покупал.

Все коты сидели на столе и ждали Певуна. Сегодня они съели по мелкой сардине, своего рода лакомство. Предполагалось, что коты сами прокормятся, и те ловили мышей, крыс, кроликов — всё, что шевелится и меньше по размеру. Хотя у Джона частенько имелся запас рыбы, он не одобрял идею, что люди должны кормить котов, но раз брат отсутствовал, Певун спокойно купил рыбы по дороге домой.

Клички котов и кошек не поражали воображение. Одного полосатого блохастого кота звали Том, другого — Полосатик, черную вёрткую хищницу — Чернышка, рыжего кота звали Рыжиком, а мирного чёрно-белого — Беляк. Насколько Чернышка обожала охотиться, настолько Том и Полосатик обленились: дожидались, когда Чернышка вернётся с добычей, которой хватит всем троим. Эта троица образовала закрытый клуб. Входи Рыжик и Беляк в их команду, они многому бы научились. Охотничьи навыки Чернышки отточились настолько, что ей удалось дважды стащить завтрак Джуда Пэйнтера. После этого Джуд несколько недель держал рядом с кроватью заряженное ружьё, но Чернышка всегда появлялась там, где её не ждали.

Певун налил молоко в пять жестяных крышек и раздал их животным. У него не было блюдечка от чашки, потому что он его разбил на Рождество, зато у чашки имелась ручка, да и трещина всего одна. Все пили молча, и только Беляк, как всегда, фыркал и разбрызгивал молоко. Затем Певун принёс сардины и разложил по одной в каждую крышку с капельками молока, а себе отрезал кусок холодного бекона. Он накрошил хлеба и разбросал его для бродивших по полу кур. Снова наступила тишина.

В бедно обставленной комнате стояли стол, три стула, ещё один стол у стены, заваленный мешками, вонючими рыболовными снастями и оловянными тарелками; рядом камин, где тлели дрова после кипячения чайника (печкой теперь редко пользовались), ведро с несвежей водой; на полке лежали остатки буханки хлеба, кусок бекона, две луковицы, фанерный ящик с картошкой, ещё две чашки и кувшин. Лестница вела в единственную комнату наверху с тремя соломенными тюфяками; снаружи был сарайчик и уборная; а за ними простиралась вересковая пустошь.

Певун с котами понимали друг друга без слов. Он вытягивал длинный палец, о который Беляк любил тереться, а иногда поглаживал других котов. Маленькая изящная пантера всегда рычала, когда её трогают во время еды, но Певун не обращал на это внимания.

Он завернул в старую газету внушительную охапку спаржи, приготовленную для доктора Эниса. Раз в неделю Певун старался относить доктору Энису небольшой подарок и оставлял его у кухонной двери. Так он благодарил его за безвозмездную помощь в последние два года. Доктор убедил его наступать на пятки при ходьбе, и Певун порядком в этом преуспел. А ещё он старался говорить на октаву ниже. У него получалось, но пока это только веселило народ. И всё же налицо были значительные улучшения.

Доктору Энису самому нездоровилось, его скрутила какая-то лихорадка. Негоже доктору хворать, совершенно негоже. Певун не раз помышлял сходить к вдове Кроу, которая точно появится на летней ярмарке, и попросить у неё снадобья; но даже он понимал, что будет трудно убедить доктора Эниса принять лекарство конкурентки.

Певун не умел следить за временем, поэтому отведённые для отдыха часы пролетали быстро или тянулись долго, смотря чем он занят; но главное было вернуться до темноты, чтобы запереть конюшню. После смерти мистера Поупа миссис Поуп дополнительно наняла четырёх мужчин — двух лакеев прислуживать за столом, мальчишку в конюшню и Сола Гривса — командовать прислугой. Прежде Гривс служил конюхом в «Голове короля» в Редрате и поэтому задирал нос. Он недолюбливал Певуна и подшучивал над ним, но нехотя признавал его одарённость по части лошадей.

День был пасмурный: туманные клубы дождя ходили кругами и орошали деревню, а тучи нависли так низко, что и не поймешь, скоро ли стемнеет. Нужно ещё успеть прогуляться до Киллуоррена, так что Певун не стал затягивать с чаепитием. Он выгнал котов и кур на улицу и запер нижнюю створку двери на задвижку. Но верхняя створка не запиралась, так что коты легко вскарабкивались, а куры могли вспорхнуть наверх, если вздумается.

Сжимая в руках охапку спаржи в заляпанной газете, он вприпрыжку двинулся из деревни, но через полмили вдруг вспомнил, что надо опустить пятки. Певун прошёл мимо церкви и двинулся короткой дорогой — через ступени в изгороди к Фернмору. У ворот он заметил, что в его сторону идут два человека. Они пока не миновали Фернмор, но уже отошли от «Герба пройдохи» на пару сотен ярдов по переулку. Женщина поддерживала мужчину под руку.

Это оказалась Эмма Хартнелл с Беном Картером. Завидев Певуна, Бен выпрямился и вытер рот рукой.

— Вечер добрый, — поприветствовал их Певун. — Бен, Эмма. Громыхает прям весь день. Опять дождь скоро нагрянет. Далече собрались?

— Да недалече, но плетёмся уж больно медленно! — с трудом выговорила запыхавшаяся Эмма, в алом плаще, но без головного убора; на её волосах сплел паутину дождь.

— Дальше я сам, — прохрипел Бен. — Возвращайся. — Он высвободил руку. — Спасибо, Эмма. Оставь меня, я сам доберусь.

Не успел он сделать пару шагов, как колени его подогнулись, и он бы упал, не успей Эмма его вовремя подхватить.

Она невесело усмехнулась.

— А по-моему, Бен пока не в состоянии справиться сам. Верно, Бен? Ничего страшного, красавчик. Я доведу тебя до дому.

— Куда направляетесь? — спросил Певун.

— Не твое дело, — ответил Бен.

— Пойду-ка и я, — продолжил Певун. — Иду вот к доктору Энису. Принёс ему кой-чего. Пойду, пожалуй.

Он прошёл мимо, а те проследовали дальше. Певун остановился и оглянулся. Эмма — крупная женщина, а Бен не верзила, но он всё время наваливался на неё, так что чуть не сбивал с ног. Певун прежде не видел Бена в таком состоянии и решил, что на шахте с ним произошёл несчастный случай. Он побежал обратно.

— Что стряслось? — спросил Певун. — Дай-ка мне, Эмма. Я помогу. Что стряслось, Бен? Упал что ли?

— Упал в моём заведении, Певун, — ответила Эмма. — Весь день там просидел, да Бен? Печальный и грустный денёк.

Оба взяли Бена под руки и побрели к церкви Сола.

— Не знала, что и делать, — пожаловалась Эмма. — Бен весь день у нас просидел. Наверное, надо было его выгнать пораньше. Но не понравилось его настроение. Дурное настроение, да, Бен? Нед в Труро. Бен явился в одиннадцать и с тех пор так и сидел. Я приготовила ему поесть, а он и не притронулся. Только ром пил. Стакан за стаканом. Один ром.

Тут до Певуна дошло, что стряслось с Беном. Он хохотнул и сразу заткнулся. Всё-таки Бен — важный человек. Капитан на шахте Уил-Лежер. И брат Кэти. Так непохоже на него. Куча народа напивается в стельку, но не Бен.

— Нед в Труро, — повторила Эмма. — Вернётся не раньше десяти. Уехал на телеге. Сказала ему, что всё равно много так не сэкономишь. Но он и лошадь забрал.

— Оставьте меня, — пробурчал Бен. — Я могу идти.

— Хотела довести его до церкви, — сказала Эмма Певуну, — он слегка шатался, но только мы вышли за порог, как он вообще перестал на ногах держаться.

— Не нужна мне помощь, — ворчал Бен, — возвращайся в пивнушку, Эмма.

— Я беспокоюсь не за пивнушку, — ответила Эмма, — а как там Сэмми и Бет. Ладно, не страшно, на этот раз как-нибудь сами справятся без меня. Гляжу я, мы уже много прошли.

У Грамблера Бен уговорил их пойти по старой тропинке позади шахты, не желая, чтобы его видели в таком состоянии. Особенно его унижало, что в помощниках оказался Певун, деревенский шут. У шахты Эмма извинилась и ушла, уверенная, что теперь Певун справится без неё. Она помчалась обратно в «Герб пройдохи».

Для обычного пьяного состояния слабость Бена казалась необычной. Очевидно, выпивка всё сильнее ударяла Бену в голову, периодически он отключался и норовил упасть. Поэтому время от времени он приваливался к стене или изгороди, чтобы собраться с мыслями и силами, пока Певун добросовестно ждал рядом.

День клонился к вечеру. Редкие кривые деревца припали к земле, словно в ожидании порки. Нависающие облака неслись, несмотря на безветрие. Все краски в пейзаже исчезли, оставив от зелени один унылый серый цвет, как будто декабрь, только с листьями.

У церкви Сола несколько зевак уставились на странную парочку, ковыляющую по тропинке. Пара человек их поприветствовали, и обоим Певун бодро ответил. Когда они дошли до лавки, Бен остановился и, шатаясь, попытался поправить шейный платок.

— Ладно, хорош, — выговорил Бен. — Я уже дома. Можешь идти, юный Певун. И спасибо.

Бен качнулся к двери, и тут колени его подогнулись.

В итоге Певун толкнул дверь лавки, внутри никого не оказалось. Он затащил туда Бена и чуть ли не на себе поволок его по крутой тёмной лестнице в спальню.

Он довёл его до кровати, но не успел уложить, как послышался грохот шагов и появилась Кэти.

— Это ещё что значит? Певун, чего ты тут делаешь? Бен, ты где был? Мама подняла ужасный шум. Где ж ты его нашёл, Певун?

И он объяснил, пока они укладывали Бена в постель. Умение объяснять никогда не было сильной стороной Певуна, а дело усугублялось тем, что Кэти требовала объяснений, и язык у него стал заплетаться; но правда всё-таки вылезла наружу. Бен целую неделю не ел, а в последние дни ещё и пил не просыхая. Джинни Картер вышла, воспользовавшись присутствием Кэти, и оставила лавку на её попечение, чтобы повидать родителей в Меллине и разузнать у них, ходил ли Бен на шахту, обедал ли у них, как и что.

Бен сердился на помощников и ворчал, что он не маленький и сам о себе позаботится, и ежели ему захотелось выпить, то их это не касается, так что шли бы они оба к чёрту.

Кэти с грохотом спустилась по лестнице, чтобы приготовить чашку крепкого чая с молоком, и поставила на огонь кастрюлю с супом из баранины. Певун дважды крепко приложился головой о стропила, прежде чем освоился, и тут заметил орган, который Бен пристроил к стене. Его восхитило это сооружение, ужасно захотелось подудеть и нажать ногами на педали; и лишь злобный и неблагодарный взгляд Бена не позволил ему это сделать.

Вернулась Кэти, и Бен, сперва поворчав, что его стошнит, глотнул чая и стал понемногу успокаиваться. За окном почти стемнело.

Кэти подобрала бумажный свёрток и развернула его.

— Мама дорогая, что это?

— Спарража, — улыбнулся Певун, который каким-то образом до сих пор не потерял свёрток.

— Твоя что ли?

— Ага. Нёс доктору Энису, но потом увидал Бена.

— Где ты её раздобыл, Певун?

— Чего раздобыл?

— Спаржу.

— Не знаю.

— Так я и поверила. Ты её нарвал.

— Ну... Выдрал в саду.

— В каком саду?

— В Плейс-хаусе.

— Просто взял без спроса? Или тебе кто-то дал?

— У доктора Эниса лихорадка. Думал его порадовать.

— Так значит, ты её взял? Спёр, получается?

На вытянутой физиономии Певуна отразились тревога и смущение.

— Тяжко найти чего-нибудь для доктора Эниса. Думал его порадовать.

— Да, но... — Кэти откинула волосы и забрала у Бена чашку. — Тебе полегчало?

— Если тебя порадует ответ, — пробормотал Бен, — то так и скажу.

— Схожу-ка за бараньим супом, — проговорила Кэти и опять загрохотала вниз по лестнице.

Лицо Певуна просияло улыбкой.

— Навроде шахта хорошо работает, а? Хорошо работает, это самое, славно работает.

Бен промолчал.

— Какой чудный орган, Бен, — не утерпел Певун. — Красивый-прекрасивый. Как он звучит?

— Как самый обычный орган, — ответил Бен.

— Ага, — только и произнёс Певун, изогнувшись под таким углом, что любому бы стало ясно — он хочет сесть на скамейку перед органом, но всё никак не получал одобрения.

— Говорят, любой трудяга на Уил-Лежер получит премию на Михайлов день. Жаль, я не работаю на Уил-Лежер.

— Лучше сиди, где сидишь, — посоветовал Бен. — Ты разбираешься в лошадях. А в меди и олове ничего не смыслишь.

— Медь и олово, медь и олово, — стал повторять Певун, поскольку ему понравилось звучание слов.

Кэти вновь очутилась на пороге с дымящейся чашкой.

— Выпей-ка, Бен. Согреешься.

— Мне кажется, пожар во мне лучше облить водой и потушить, — ответил Бен.

— Не надо так грустить! Боже мой, родной брат болтает такое!

— Медь и олово, — зарядил Певун. — Медь и олово.

— Эй, Певун, — встревоженно сказала Кэти. — Разве ты не обещал вернуться на конюшню до темноты?

Певун выглянул в окошко.

— Гляжу я, на улице темно и мрачно. Ветер тоже завывает. Не удивлюсь, если опять польёт.

— Ты обещал вернуться?

— Обещал. Но могу и забыть.

— Тогда возвращайся немедленно! Пошевеливайся! Иначе не оберёшься неприятностей! Этот Гривс...

— Эх, ну, наверное, тогда я лучше пойду. — Певун огляделся, но не стал забирать свёрток со спаржей. — Я лучше пойду, Бен.

— Пока, — попрощался Бен. — И спасибо, что подмогнул.

— Ой, — на радостях от стольких благодарностей Певун попятился и треснулся головой о дверной косяк.

Потирая голову и бормоча что-то под нос, он спустился в пустую лавку, но у дверей его настигла грохочущая башмаками Кэти.

— Певун. Хочу с тобой поговорить.

— Со мной, Кэти? — он расплылся в улыбке.

— Ты украл ту спаржу!

— Чего?

— Ты прекрасно слышал!

— Я... Ну, она просто там росла.

— Где росла?

— Ну, в саду. Где всегда и растёт.

— А кто тебе разрешил её срывать?

— Никто. Я просто подумал...

— Значит, ты её украл!

— Вовсе нет.

— Именно так!

Певун потирал голову.

— На минувшей неделе в выходной я ходил за грибами. Исходил все поляны, где они растут...

— Ты бы их не нашел. Ещё рано.

— Я искал и искал. Ведь лето уже на дворе. Думал, найду малость.

— Говорю ж, пока не найдешь. А вот ежели ты воруешь, то тебе крепко попадёт!

— Да там её навалом, этой спаржи. Не думаю, что миссис шибко её любит. Она частенько уже семена даёт, а никто её и не ест.

— Без разницы, Певун. — Она взяла его за руку. — Что скажет доктор Энис, когда узнает, что ты воруешь для него?

Певун понурил голову.

— Ну, чего молчишь?

— Не знаю, Кэти.

— А я знаю. Он скажет: «Что, неужто Певун этим занимается? А ещё ходит в церковь по воскресеньям! Он ведь поёт в хоре!»

Певун молчал. Вместе со стыдом его пронизывала жгучая радость, что ей не всё равно.

— Так что вот, пока ты не ушёл, пообещай мне, что больше не станешь воровать.

— Чего?

Кэти повторила фразу.

— Потому что, если тебя поймают на воровстве, ты потеряешь работу и угодишь в тюрьму. Понимаешь?

— Ага.

— Так ты обещаешь?

— Обещаю.

— Не обманываешь? А ну, поклянись.

— Обещаю, — повторил Певун. — Вот те крест и чтоб мне провалиться.

— Ну вот, ладно, ступай уже. И если Гривс будет ждать объяснений, скажи ему, что был поблизости. Помогал человеку, который упал. Не говори, что тот напился! Скажи, кто упал. Уточни, что это мой брат, вот. Капитан шахты Уил-Лежер! Этого оправдания хватит, иначе ему придётся иметь дело со мной!

— Ага, Кэти, я запомню, что ему сказать. А ещё, Кэти...

— Что такое?

— То пиво, что я тогда дал тебе в Тренвите. Я не нарочно. Это совсем не то...

— Ай, да забудь уже, дурачина, — махнула рукой Кэти и, хотя и так была высокой, встала на цыпочки и поцеловала его. — А теперь иди уже, давай.

Немного погодя, когда убывающая луна высветлила тучи, по полю к бухте Тревонанс прыгала долговязая фигура. Он то бежал, то скакал, и всё время на цыпочках, начисто забыв указания доктора Эниса, а порой даже попискивал контр-тенорком, а сделав пару шагов, подпрыгивал и снова переходил на бег.

Певуну Томасу казалось, что теперь перед ним открывается новая жизнь. Ему даже в голову не пришло, отчего вдруг Кэти считает, что может повлиять на Сола Гривса.

 

Глава девятая

I

В письме от Джереми говорилось, что возвращение прошло без приключений, а также упоминались слухи о переброске его полка из Брюсселя в Антверпен. Джеффри Чарльз сообщал в письме о своем решении уйти в отставку и отправиться к Амадоре в Мадрид. Он не знал, вернутся ли они домой до рождения ребёнка. По его словам, Амадора предпочла бы пока остаться в Мадриде, и он вполне понимает её чувства.

В письме от Джорджа Каннинга говорилось, что его планы могут измениться. Лорд Ливерпуль предложил ему пост посла в Португалии.

Он пообещал сделать всё, что в его силах, чтобы этот пост стал действительно важным и миссия имела смысл. Регент Португалии вот-вот вернётся из изгнания, а потому потребуется немало такта и доброй воли, чтобы уменьшить связанное с этим напряжение. Признаюсь, я ухватился за эту миссию — не из-за помпезности и обстоятельств, а потому, что моей карьере в парламенте пришёл конец, а Джордж крайне нуждается в солнце над головой. Даже если я откажусь, всё равно нужно отправить сына куда-нибудь за границу. Милосердие, как и сострадание, начинаются с собственного дома.

Если я приму это предложение, не присоединишься ли ты к нам? Уверен, я смогу через Чарльза Эллиса убедить Ливерпуля назначить тебя на соответствующую должность. Допустим, на полгода. Ты уже знаешь принца Жуана и явно станешь persona grata в его семье. Так почему бы тебе не приехать и не помочь облегчить положение? Бери с собой жену — хоть я и никогда не встречался с ней, но весьма наслышан о её красоте и обаянии.

— Ну уж нет, — сказал Росс, когда Демельза бросила вопросительный взгляд на письмо. — Я не поеду ни с тобой, ни без тебя.

— Но Джордж Каннинг...

— Мой хороший друг. Но думаю, шесть лет назад сопроводив королевскую семью Португалии с флотом в Рио, я уже исполнил свой долг перед ней. У принца Жуана нет собственных суждений — или они меняются со скоростью ветра. А когда его мать доставили на корабль до Бразилии, пришлось буквально с ней драться.

— Почему? Она не хотела уезжать?

— Нет, она уже несколько лет как повредилась в рассудке. В тот день у неё просто случилось обострение.

— Почему так много королей и королев сходит с ума? — спросила Демельза. — Или сейчас просто какая-то эпидемия?

— Правильнее спросить, почему так много королей, которые рождены править, оказываются к этому неспособны?

Демельза вернула Россу письмо.

— Если он уедет, поддерживать твои проекты — реформы, помощь беднякам — станет некому...

— Нет-нет, есть и другие, куда более пылкие люди, чем Каннинг.

— И эти «другие» — члены правительства?

Росс погладил её по руке:

— Нет. Это люди, называющие себя радикалами. Мне во многом близки их цели, но я хотел бы достигнуть их не с помощью революции.

— И ты хочешь стать одним из них?

Он улыбнулся.

— Не думаю, что я вообще хочу кем-нибудь становиться. В любом случае, моя песенка уже почти спета...

— Ох, Росс, не валяй дурака! Ты здоров и в такой хорошей форме, так что в некотором смысле всё ещё молод!

— Прости, я имел в виду только парламентские дела. Я чуть не покинул Палату на последних выборах, а затем остался, чтобы увидеть конец войны. Оба Фалмута терпели мои эксцентричные выходки, но не стоит ожидать от них терпения, если я решусь высказать свои взгляды на голосовании. Мир обещал принести процветание, а вместо этого принёс многим в Англии бедность. Но теперь у правительства нет оправданий. Нельзя вечно подавлять недовольство.

— Виги думают так же?

— Разве что некоторые, — Росс положил письмо в карман и поднялся. — Ты сегодня виделась с Кэролайн?

— Нет, только вчера вечером. Дуайту лучше, но у него по-прежнему нет аппетита. Серьёзно, Росс...

— Да?

— В этом году ты выглядишь более довольным, чем обычно — уже достаточно долгое время. Кажется, почти с самого рождения Гарри. Конечно, ты два раза ездил в Лондон, но возвращался домой раньше.

— Я провёл мало времени в парламенте. В основном работал в комитете по горному делу, как ты знаешь.

— По крайней мере, ты не такой неугомонный. Как думаешь, это надолго?

Росс улыбнулся.

— А тебе бы этого хотелось?

— Ну разумеется. Меня бы это очень порадовало. Но то, о чём ты только что говорил... Думаешь, это начало чего-то нового?

Росс помедлил с ответом.

— Нет. Я не создан для политики, больших собраний и речей в пользу реформ. Если имеются в виду действия...

— Да, — вздохнула Демельза, — именно этого я и боюсь.

Он снова сжал её руку.

— Я постараюсь действовать в рамках закона.

— Кстати, — поинтересовалась Демельза, — те слова мистера Каннинга: «весьма наслышан о её красоте и очаровании» — это то, что принято называть лестью?

— Вовсе не обязательно.

— Тогда откуда он вообще мог быть «весьма наслышан»?

— Понятия не имею, — отозвался Росс.

II

В тот же день вернулся Валентин Уорлегган. Он задержался на несколько дней в Лондоне вместе с приятелем, и всё неудовольствие Джорджа из-за этой задержки испарилось, когда тот узнал, что у приятеля есть титул.

Джордж ничего не сказал, но на следующий день предложил Валентину зайти к нему перед ужином, чтобы попробовать недавно заказанное канарское. Валентин вошёл — худощавый, костлявый, одно колено слегка вывернуто внутрь, но при этом самоуверенный, красивый и язвительный.

Он с видом знатока сделал пару замечаний насчёт вина, понимая, что это — лишь прелюдия к разговору.

И действительно, стоило им осушить второй бокал, как Джордж произнёс:

— Я надеялся, что ты вернёшься с летних каникул пораньше, потому что я собираюсь объявить о помолвке.

— О помолвке? — переспросил Валентин, уставившись на бокал.

— О твоей помолвке, разумеется. О помолвке с мисс Кьюби Тревэнион. Я подумывал о том, чтобы организовать небольшой приём в честь этого события на Иванов день, двадцать четвёртого июня, сделать на нём официальное объявление и известить газеты, в том числе «Таймс». К сожалению, ты не дал нам времени всё организовать, так что я предлагаю семнадцатое июля, это воскресенье.

— Вот как.

Некоторое время они молча потягивали вино.

— Кьюби согласна? — спросил Валентин.

— Разумеется. Как тебе известно, мы обо всем договорились ещё год назад. Но Джон Тревэнион оказался настолько ненадёжным партнёром, настолько беспринципным, стоило ему заполучить деньги, что мне пришлось дважды переносить дату — я не был уверен, что он выполнит собственные обязательства. Конечно, мы всегда могли воззвать к закону, но в судебных тяжбах между без пяти минут родственниками есть нечто неприятное, и это создало бы плохое впечатление, просочись что-нибудь в газеты. Так что я выжидал и надеялся заключить новое, более однозначное соглашение. Теперь это сделано, и нам больше не о чем беспокоиться. Надеюсь, что он не попытается обойти условия брачного соглашения, побоявшись навлечь на себя позор. В любом случае, эта задержка сыграла нам на руку. Теперь тебе двадцать, а Кьюби двадцать два. Ещё лучше.

— Вот как.

Джордж потеребил две гинеи в кармашке для часов.

— Свадьбу можно устроить в сентябре. Я думал о начале сентября, чтобы ты смог насладиться медовым месяцем перед возвращением в Кембридж. Надеюсь, ты всё же завершишь обучение, а через год Джон Тревэнион согласился освободить замок Каэрхейс. Тогда ты переедешь в новую резиденцию, и шурин не будет путаться под ногами.

— Вот как.

— Что касается свекрови, оставляю это на откуп тебе. На меня она произвела впечатление мрачной особы. Полагаю, эта женщина разочаровалась в жизни, так рано овдовев. Она сдержанная, скрытная и независимая — не думаю, что она станет серьёзной помехой. Но если что, я смогу убедить её переехать.

— Кьюби очень привязана к своей семье, — заметил Валентин.

— Это правда. Но, женившись, ты становишься полноправным хозяином дома. Как я уже говорил, если ты правильно разыграешь карты, тебе не придётся терпеть ещё и миссис Беттсворт.

— Ясно, — сказал Валентин.

Джорджа начинало беспокоить отсутствие реакции со стороны Валентина, но он помолчал. Наконец, Валентин заметил:

— Слышал, ты устроил игру в карты, пока я был в колледже.

Джордж фыркнул. Валентин задел больное место.

— Приезжал Тревэнион. Тогда мы окончательно договорились насчёт объявления о помолвке и даты свадьбы. Но ты задержался, и я написал, что приеём придётся отложить.

Внезапно Валентин спросил:

— Думаешь, Кьюби счастлива, что всё так сложилось?

— Счастлива? Ты о чём? Женщины всегда рады выйти замуж, для неё всё идет прекрасно — теперь она до конца своих дней останется хозяйкой Каэрхейса. Она как-то по-особенному гордится предками и этим замком. Так что, выйдя замуж за привлекательного и хорошо обеспеченного молодого человека, она исполнит свою самую заветную мечту!

— К слову сказать, отец, а что там насчет обеспеченности?

Джордж взял графин и налил себе ещё полбокала. Сыну он вина не предложил.

— Всё прекрасно. Ты получишь приличное содержание.

— Я слышал, ты хотел бы, чтобы я представлял твои интересы в производстве фарфора.

— Кто тебе такое сказал?

— Не помню. Может, ты сам?

— Определённо нет... Что ж, если тебе этого не хочется, в двадцать один ты вполне можешь оставаться просто сельским джентльменом. Но любые обязанности, которые ты возьмёшь на себя на западе и юго-западе Корнуолла, будут оплачиваться и станут неплохой надбавкой к твоему обычному доходу. Можешь быть чуть более или чуть менее богатым, это твой выбор.

— Вот как, — в очередной раз произнёс Валентин.

— Возможно, тебе также будет интересно узнать, что я вложил деньги в добычу марганца на севере Корнуолла. Кажется, рынок почти полностью может перейти под наш контроль. И в будущем это сулит много интересного, даже захватывающего.

— Вот как, — Валентин согнул ноги и снова распрямил. — Прости, если я слишком вникаю в детали, но говорила ли когда-нибудь Кьюби, что любит меня?

Единственным звуком в следующие несколько секунд было жужжание мух за оконным стеклом.

— Ты о чём? — раздраженно произнёс его отец. — Любит? С чего вдруг ей говорить что-то подобное? Тем более, с чего бы ей впадать в такую сентиментальность при мне? Это с тобой она должна объясняться!

— Что ж, со мной она не объяснялась.

— Это всё потому, что ты не дал ей такой возможности! Твой достаточно циничный взгляд на жизнь должен обеспокоить молодую леди, привыкшую жить под крылом у брата. Но какая разница? У вас достаточно времени для подобных объяснений. Когда вы встретитесь в следующий раз, ты с лёгкостью можешь повернуть разговор в нужное русло.

— Достаточно времени? — произнес Валентин, услышав фразу, которой так долго дожидался. — Так я и думал, отец. Достаточно времени. Надеюсь, и у нас достаточно времени, чтобы чуть подробнее обсудить эту помолвку. Она уже больше года в подвешенном состоянии, подождёт и ещё немного, ничего не случится. Живя в Кембридже, я почти не имел возможности общаться с Кьюби. Мне бы не хотелось спешки. Лучше объявить о помолвке поближе к Рождеству, а свадьбу устроить, когда я вернусь из Кембриджа в следующем году.

Джордж поднялся, закупорил графин с вином и убрал его в буфет. Буфет он запер.

— Это дело больше года было в подвешенном состоянии по одной простой причине, и именно поэтому больше не стоит откладывать. Мы с Тревэнионом наконец-то пришли к соглашению. Нет никаких причин для новой задержки.

— Но ты не спрашивал, люблю ли я Кьюби, — сказал Валентин.

Джордж выдохнул.

— Господи, а зачем? Она красивая, умная и милая девушка! Молодая, здоровая и хорошо воспитанная! — В его голосе вдруг появилась какая-то дерзость, никогда не звучавшая до женитьбы на Харриет. — Многие считают тебя везунчиком. Так что на твоём месте я бы проявил побольше симпатии...

— О, мне она вполне симпатична, — признал Валентин. — А если, как я подозреваю, она ещё девственница, то я бы с удовольствием лишил её невинности. Меня привлекают многие женщины. В этом-то вся соль. Но я не уверен, что хочу быть связанным с Кьюби на всю жизнь. Признаю, она и впрямь обладает всеми перечисленными достоинствами. Но для женитьбы нужно нечто большее. Полагаю, лучше подождать ещё полгода, чтобы принять решение.

Джордж взглянул на сына с нетерпением, за которым скрывалась нарастающая злость.

— Не думаю, что так будет лучше, Валентин. Я провёл длинные и сложные переговоры, а дальнейшее промедление может свести их результат на нет. Как только мы нарушим какие-то обязательства или затянем с их выполнением, Джон Тревэнион будет вправе сделать то же самое. — Ему стоило больших усилий сохранять рациональный, примирительный, даже дружеский тон. — Это ведь не стало для тебя большим сюрпризом, мой мальчик. Ты мог бы уже и свыкнуться с такой перспективой. Как я уже сказал, и ты сам с этим согласился, в этой перспективе немало приятного. Получить такое прекрасное поместье и такую прекрасную девушку, когда тебе нет и двадцати одного! Ты же понимаешь, сколько мне стоила эта свадьба? Я сделал это для тебя, своего единственного сына, чтобы ты смог вести такую роскошную жизнь. Поместье, принадлежавшее Тревэнионам на протяжении пятисот лет, теперь станет твоим. Благодаря тебе род Уорлегганов поселится там на следующие пятьсот лет! Это великолепно, это вдохновляюще! Но время промедлений и задержек прошло. Свадьба состоится не позже сентября. Надеюсь, ты простишь меня, — Джордж сглотнул, — надеюсь, ты простишь меня за твёрдость в этом вопросе. Но я настаиваю. Двумя неделями раньше, двумя неделями позже — это всё, на что ты можешь рассчитывать.

Валентин поднялся и провёл руками по волосам.

— Не возражаешь, если я ещё выпью?

Джордж полез в карман и достал ключ.

— Угощайся.

На несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом дверки буфета и звоном графина. Где-то внизу гулко залаяла одна из собак Харриет.

— Вот скажи, отец... Как ты поступишь, если я отвечу «нет» на твоё предложение?

— О чем ты, чёрт побери? Сказать «нет»? Ты не можешь сказать «нет». Всё уже решено!

Теперь Валентин сидел в кресле, держа спину прямо и сжав колени, и медленно вертел бокал в руках.

— Но ты должен учитывать и моё мнение! Чёрт возьми, речь ведь о моей жизни!

— Да, и я направляю её курс! Не забывай об этом. Я твой отец, и ты поступишь, как я скажу. Твоего мнения никто не спрашивает. Ты поступишь, как я скажу!

Валентин залпом проглотил вино.

— Вот как. Понятно. Но если...

— Никаких «но»!

Валентин снова наполнил бокал.

— Завязывай с выпивкой! — вышел из себя Джордж. — До добра это не доведет.

— Как раз-таки наоборот. Ты слышал о пьяной удали, отец? Возможно, мне нужна пьяная удаль.

Джордж несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Он не сомневался, что непокорность Валентина вызвана лишь упрямством и желанием покрасоваться, продемонстрировать свою иллюзорную независимость. На самом деле Валентин целиком и полностью зависит от отца. Он годился разве что для самой неквалифицированной работы, но настолько привык к комфортной и полной удовольствий жизни, что ему ничего бы не оставалось, как подчиниться. Джордж ещё много лет назад возненавидел в своем сыне эту жилку строптивости, софистического упрямства и циничного отрицания фамильных достоинств.

В обычной ситуации он бы сделал над собой значительное усилие и проигнорировал поведение Валентина. Но почему, учитывая всю важность, все преимущества этой затеи, на которую любой сын ответил бы согласием и искренней благодарностью, Валентин устраивает эту демонстрацию неповиновения, с насмешкой сопротивляется его планам? Джордж был убеждён, что если сейчас он скажет: «Очень хорошо, Валентин. Если ты так решил, свадьба отменяется, и я разорву все соглашения с Тревэнионом», Валентин ощутил бы горькое разочарование от отцовского блефа.

Но Джордж не мог заставить себя блефовать.

Возможно, размышления Валентина приняли сразу несколько направлений, потому что он спросил:

— Так как ты поступишь, если я откажусь?

— Хочешь услышать подробный ответ?

Пьяная удаль давала о себе знать.

— Думаю, что хочу, отец. Полагаю, ты разрешишь мне вернуться в Кембридж?

— Боюсь тебя огорчить, но нет.

— Но я продолжу жить здесь, как бы лучше выразиться, на содержании?

— Нет, — отрезал Джордж.

— Но я твой сын, — возразил Валентин.

— Именно. Сын, которого я люблю и уважаю. Сын, которому я собирался обеспечить благородное и блестящее будущее. И ты должен это признать.

— Но неужели это соглашение значит для тебя так много, что если я отвергну его, ты решишь отвергнуть меня?

— Не я решу отвергнуть тебя, — отмахнулся Джордж, — а ты столкнёшься с последствиями своего решения. И эти последствия окажутся таковы, что...

— Ты лишишь меня наследства?

— Полно, Валентин, зачем мы об этом говорим? Не знаю, что на тебя нашло и почему ты взял такой извращённый и неверный тон. Всё решено. Раньше ты и слова против не сказал.

— Со мной это и не обсуждалось!

— Но ты всё знал и воспринимал спокойно! Упрямство не делает тебе чести. Давай-ка, выпей ещё немного и пойдем ужинать. Утро вечера мудренее. Завтра ты увидишь всё в другом свете.

Валентин встал и выпрямился, крепко держа графин.

— Я так не думаю, отец.

Джордж уставился на своего худого, аристократичного и длинноносого сына — тот прищурил тёмные глаза.

— Что это значит?

— То, что я не женюсь на Кьюби Тревэнион. Просто не смогу.

— Не сможешь? — переспросил Джордж, раскрыв рот так широко, словно собирался кого-то укусить. — О чём ты вообще говоришь, во имя всего святого?

— Во имя всего святого, — повторил Валентин и язвительно добавил: — Да, именно во имя всего святого. Господь запрещает мне так поступить... Видишь ли, отец, я уже женат.

 

Глава десятая

Урсула занималась своей игрушечной шахтой, когда услышала громкие голоса. Сначала она решила, что её зовут к ужину; такое порой случалось, вопреки требованию её отца посылать к ней в комнату слугу, если она не отозвалась на звуки гонга.

Урсула много времени проводила в одиночестве у себя в комнате; даже слишком много, по мнению её мачехи, но несмотря на внешнюю бесстрастность и флегматичность, девочка обладала богатым воображением и придумывала разные истории для своих героев.

История игрушечной шахты была разработана самым подробным образом. Шахта, созданная человеком по фамилии Ангов, потерявшим ногу из-за несчастного случая на Уил-Спинстер, занимала целый угол её детской и была семи футов в длину и три с половиной в высоту, а выглядела и работала, как настоящая, только меньше по масштабу. Крошечные шахтёры кирками добывали под землёй олово, а модель была разрезана с одной стороны, чтобы передвигать фигурки. Подъёмный механизм работал, если повертеть ручкой. Хитроумные поддоны и сепараторы были устроены на уровне пола так, чтобы вода не нанесла ущерба комнате. Для этой шахты у Урсулы имелись счётные книги, а также списки договоров и распределения прибыли с вольными старателями. Недавно Ангова снова пригласили, чтобы расширить шахту до другого угла, устроив механизмы по очистке руды, лебёдки, штольни и лестницы, спускающиеся по стволам, а также положить кое-где в тоннелях настоящие кусочки руды — медной и оловянной.

Сегодняшняя игра Урсулы была связана с первым мужем её матери. Несколько лет назад бабушка, теперь находящаяся на небесах, поведала ей, что первый муж её матери, отец того красивого военного, который приходил к ним на обед с женой-иностранкой, погиб в шахте под названием Уил-Грейс, рядом с Нампарой. Он спустился туда, никому не сообщив, чтобы исследовать старые выработки, куда уже никто не захаживал много лет. Он перебирался по доске над затопленным стволом, но гнилая доска разломилась, и он свалился в воду. «Его обнаружили, — прошептала бабушка Уорлегган, — но опоздали на целый час. Всего на час. И знаешь, что он держал в руке? Ржавый гвоздь. Он уцепился за него и держался до тех пор, пока гвоздь не выскользнул из стены!»

Рассказ произвел на Урсулу огромное впечатление, и она с волнением прокручивала эту сценку. Одного из её оловянных человечков звали Фрэнсис Полдарк. Урсула опускала его в шахту, убеждала проползти по узкому тоннелю, переводила по деревянной доске над затопленным стволом. Она не могла каждый раз ломать дощечку, поэтому человечек соскальзывал и плюхался в воду; а потом вцеплялся в гвоздь. Это была самая лучшая часть сценки. В кромешной тьме и по горло в воде он цеплялся за гвоздь. А затем спасатели начали его поиски; но слишком поздно...

Громкие голоса доносились из кабинета отца. Ей ещё не доводилось слышать подобного. После его женитьбы на Харриет, насколько ей известно, дважды случались неприятные сцены, когда оба говорили на повышенных тонах, но никогда не кричали. А сейчас кричат. Урсула ощутила девичье любопытство к происходящему в доме, хотя это её и не касалось, она выскользнула из комнаты и помчалась по коридору к дверям отцовского кабинета.

Тогда она вдруг поняла, что в ссоре не участвует мачеха. Оба голоса принадлежали мужчинам, которых она знала.

— ...Богом клянусь, я положу этому конец!

— Чему конец? Всё уже свершилось!

— Я добьюсь, чтобы его аннулировали! Тебе нет двадцати одного года! Ты пошёл на это, только чтобы совратить какую-то бестолковую девицу...

— Она не бестолковая, отец. И это законно. Я гарантирую это на двести процентов!

Что-то скользнуло и упало на пол. Урсула отпрыгнула от двери, ожидая, что сейчас она распахнется, но этого не случилось. Ей не очень нравился брат, который частенько вёл себя надменно, так что она с удовольствием слушала, как его ругают, причем за что-то ужасное.

— И кто эта девица?

— Сейчас это не имеет значения. Церемония прошла в церкви Святого Бенедикта...

— Где это?

— В Кембридже, отец. Венчал преподобный Артур Чисхолм, церемония самая обыкновенная, законная, при свидетелях, и случилась она в среду, четвёртого мая...

— Боже, просто немыслимо! Ты прекрасно знал о моих планах касательно тебя! Ей-богу, тебе это даром не пройдёт! Что на тебя нашло? Это что, какое-то временное помешательство из-за хнычущей девки, которую ты обрюхатил? Полагаю, её отец и брат...

— У неё их нет! И она не в положении. Это совершенно сознательный выбор с моей стороны...

— Лучше скажи умышленный, чтобы только сорвать все мои планы на тебя! Верно ведь? Что молчишь? Ты намеренно так поступил, лишь бы разрушить все мои замыслы. Разве не так? Не так?

— Лишь отчасти, дорогой отец. Признаюсь, я больше не желаю от тебя зависеть. А раз уж ты загнал меня в угол, то скажу, что мне никогда не нравилось быть твоей ручной собачонкой. Но причины моего поступка куда более сложные, это не просто желание сорвать твои планы и свести их на нет. Я мог бы тебе рассказать... но не стану!

— Поведай же мне свои небылицы! Объясни, что за жеманного, коварного, язвительного и никчемного хлыща я породил! Какого неблагодарного, грубого, прожорливого пьяницу, бесстыдника и ленивого транжиру! С самого рождения ты принимал всё, чем я тебя щедро одаривал, с ухмылкой и издёвкой. Ни разу не поблагодарил! Ни разу не извинился! Всё воспринимал как должное, по праву законного наследника. Ну что ж, я покажу, что тебе принадлежит по праву, а что нет! Увидишь, мой мальчик; отныне ты узнаешь! Я тебе покажу!

Послышался звон разбитого стекла, и Урсула вновь отпрянула, но ссора слишком её поглотила, чтобы отходить слишком далеко от двери.

Валентин заговорил. И его голос звучал холодно и ожесточённо.

— И что же я от тебя получил, дорогой отец? Первые шесть-семь лет моей жизни я помню только резкие слова и холодные взгляды. После смерти матери я стал для тебя неким символом, и до сих пор так и осталось! Потраченные на меня деньги — на одежду, образование — тратились, чтобы потрафить собственному самолюбию. Потому что ты отправил своего сына в Итон скорее ради себя, чем ради меня. Ведь сын станет вращаться среди наследников пэров, будет наставником баронета — вот о чём можно потолковать с друзьями. Ты свёл его с хорошенькой девственницей, оформил на него огромный особняк и обеспечил ему достойное существование, и всё это ради прославления сэра Джорджа Уорлеггана, внука кузнеца!

— Ах ты, наглый щенок!

Послышался грохот мебели, что-то упало.

— Ты принимаешь это за оскорбление, отец? Я правнук кузнеца. И мне всё равно. У всех были когда-то скромные предки, далёкие или близкие. Я не доволен лишь тем, что ты вечно не доволен мной!

— Оставь в покое стул, чёрт бы тебя побрал!.. Я больше к тебе не притронусь...

— Если бы я женился на Кьюби, твои планы удались бы, но я жил бы в уготованном мне русле, ты держал бы меня на коротком поводке, чтобы я танцевал, стоит тебе подергать за ниточку! Таковы твои намерения, разве нет? Чёрт побери, да я готов в этом поклясться!

— Что ж, могу тебе обещать, что теперь ты запляшешь по-другому! Почуешь разницу, когда станешь нищим! Большинство твоих приятелей, пьяниц и картёжников, больше не пожелают с тобой знаться! А что до твоего распутства, то ты обнаружишь, что женщины становятся куда менее доступными, когда у тебя в кармане нет золота!

— Одно женское тело мне доступно в любую минуту, тело моей жены. Уверен, что человек твоих моральных устоев поаплодирует решению узаконить нашу связь. А кроме того, я не люблю Кьюби, но люблю свою жену. Я обожаю даже землю, по которой она ступает!

Урсула хихикнула, но в кабинете её не услышали.

— Полагаю, я не знаком с этим бриллиантом. Вероятно, у неё достаточно денег, чтобы содержать тебя, как комнатную собачонку. Надеюсь на это, потому что завтра ты покинешь этот дом в этой самой одежде и с парой сундуков личных вещей. А после этого не получишь от меня ни пенни. Можешь катиться к чёрту и сгнить в аду!

— Можешь называть это адом, отец. Но вообще-то у моей жены тридцать тысяч фунтов в трёхпроцентных облигациях, так что, хотя я надеюсь со временем увеличить капитал, моя жизнь будет не хуже прежней. А в одном смысле даже лучше, потому что я наконец-то буду наслаждаться свободой от тебя. Ты отравил жизнь моей матери своими нездоровыми подозрениями и ревностью, и я счастлив, что у тебя больше не будет возможности отравлять мою!

Раздался гонг к ужину. И Урсуле вдруг захотелось, чтобы он был громче и прекратил ссору. Сказано уже столько ужасного, и в основном в адрес её обожаемого отца. Эти слова ей уже никогда не забыть, они звучали как обвинения, кошмарные оскорбления, которые и произносить-то нельзя. Сначала она просто хотела подслушать ссору из любопытства, а теперь по-настоящему испугалась. Возможно, сказанного уже никогда не исправить. Семья никогда не станет прежней.

В кабинете стало тихо. По крайней мере, они не подрались, а пару минут назад к этому всё и шло.

— Я никогда не прощу тебя за такие злобные и невежественные выпады по поводу моих отношений с твоей матерью. Прошу тебя, покинь эту комнату и не приходи на ужин. Уезжай из дома с самого раннего утра, чтобы мы случайно не столкнулись. Возвращайся к своей жене в Кембридж и живи там. Чтоб ноги твоей не было в Корнуолле.

— Боюсь, мои ноги останутся в Корнуолле, — сказал Валентин. — Я буду жить здесь. У моей жены здесь дом. Я хотел отсрочить объявление о нашем браке на полгода или около того, но ты вынудил меня признаться своим неразумным нажимом. Моя жена — миссис Селина Поуп. Теперь — миссис Селина Уорлегган, и мы поселимся в Плейс-хаусе, всего в пятнадцати милях отсюда. Прежде чем ты скажешь какую-нибудь гадость, добавлю, что ей тридцать два года, и у меня есть две падчерицы. Они молоды и привлекательны, и я постараюсь удачно выдать их замуж. Может, скажешь об этом Харриет за ужином? Мне бы хотелось как можно скорее открыть ей правду. Уверен, она повеселится. Но смеяться будет скорее над тобой, чем надо мной...

Урсула едва успела прижаться к стене, когда из двери вылетел Валентин. Она не поняла, заметил ли он её, но если и так, то не подал вида. Чёрные волосы прикрывали синяк на его лбу, глаза сверкали, губы решительно сжаты, нос торчал как у орла. Он выглядел лет на десять старше, совсем не похожим на апатичного юного хлыща, он выглядел опасным.

 

 

Глава первая

I

Лето выдалось прохладным и неуютным, с такими редкими солнечными днями, что трава едва поднялась, и с такими скудными дождями, что зерно едва созрело. Видимо, все милости этого года исчерпались.

В Америке всё жарче разгоралась война, июльская победа американцев у Ниагары и захват британской флотилии на озере Шамплейн в сентябре перемежались сражением у Бладенсберга, где победили англичане, и пожаром в Вашингтоне в отместку за поджог американцами столицы Верхней Канады несколькими месяцами ранее. Эти ответные меры весьма расстроили принца-регента.

Бывший полк Джеффри Чарльза, 43-й Монмутширский, вернулся в Англию двадцать третьего июля и не был распущен, как многие другие, а просто получил двухмесячный отпуск. Десятого октября полк погрузился на суда, чтобы принять участие в сражениях по ту сторону Атлантики.

В районе Бристоля хозяйничали американские приватиры, они захватывали одни суда и сжигали другие, в основном препятствуя торговле. Газета «Таймс» клеймила беззакония и вероломство американцев. Президент Мэдисон клеймил беззакония и вероломство тех своих граждан, кто прорывал блокаду, чтобы торговать с Британией.

На переговорах в Генте России предложили примирить британцев и американцев и положить конец войне.

Во Франции предприняли два неудачных покушения на жизнь короля Людовика XVIII, а в сентябре французы представили бюджет, в котором попытались восстановить твёрдую банковскую систему «вместо грабежей и надувательства прежнего самозванца». Англичане ринулись в Париж и были поражены его потрёпанным видом.

В августе исполнилось сто лет со дня вступления на престол Ганноверской династии. Хотя большая часть населения Британии не видела поводов для восхищения её представителями, всех обрадовала возможность для очередного праздника. Как язвительно заметил Росс, в Корнуолле устроили больше торжеств, чтобы увековечить преступления непопулярной монархии, чем по поводу освобождения Европы и низложения грозного врага.

В Труро на улице Боскауэна, от Монетного двора до Кинг-стрит, воздвигли арки, украшенные лавром, еловыми и дубовыми ветками и красными флагами. Под арками установили два ряда столов длиной триста футов, где устроили пикник для публики с холмами мяса и бараньих ножек, горами овощей и альпами пудингов с изюмом. Играл оркестр. Чай с печеньем раздали тысяче семистам детишкам, которые позже приняли участие в традиционных народных танцах. Старшее поколение разыграло шутовскую коронацию Людовика XVIII, под восторженные крики толпы «его» пронесли по улице на носилках.

В Каллингтоне устроили фейерверки и балы, а в Хельстоне — обед на девяносто персон на постоялом дворе «Ангел», вслед за этим беднякам раздали пятнадцать центнеров говядины и баранины и тысячу буханок хлеба. Торжественные процессии, фейерверки и пикники продолжались целую неделю. На «Объединённых шахтах» в Чейсуотере за обедом присутствовали тысяча двести человек, а в Фоуи, после фейерверков и костров, по улицам прокатили две поставленные на колёса лодки, одну с музыкантами, а другую с местными красотками в прекрасных платьях и украшенными цветами.

В лондонских королевских парках прошли пышные празднования: фейерверки, процессии, духовой оркестр. Торжества затянулись на десять дней, все перепились, играли в азартные игры и предавались разврату. В конце концов в парках развесили объявления, запрещающие вход простонародью.

Сенсационные сплетни о неожиданной женитьбе Валентина Уорлеггана охватили Корнуолл на пару дней, но все быстро с этим свыклись. Нет ничего особо странного в том, что молодой человек женится на женщине, старше его на двенадцать лет, в особенности когда женщина — богатая и привлекательная вдова. То, что она не из Корнуолла и происходит не из высших кругов, не так уж и важно, ведь и претензии Валентина на хорошее происхождение основывались только на материнской линии. Правда, он ещё не закончил обучение, а уже получил репутацию повесы.

Пол Келлоу так это прокомментировал: «Могу поспорить, очень скоро он начнет кувыркаться со своими падчерицами». И это повторяли все вокруг. Но Селина Уорлегган наверняка знала, что делает, она ведь не вчера родилась. Теперь на северном побережье, у бухты Тревонанс, возникла новая семья, и когда вернётся Джеффри Чарльз (если он вообще вернётся), сводные братья с новоиспечёнными жёнами поселятся рядом. Но отношения у них будут напряжёнными, судя по последней встрече.

***

Некоторые сочувствовали Кьюби Тревэнион, потому что она лишилась хорошей партии, и хотя условия её возможного брака знали только в узком кругу, все предполагали, что, породнившись с Уорлегганами, Тревэнионы снова встанут на ноги. Майор Тревэнион никогда не пользовался популярностью, но его сестёр любили.

Первая встреча сэра Джорджа с Валентином после его женитьбы стала и последней. Вскоре после этого майор Тревэнион отбыл в Лондон, официально — чтобы принять участие в празднованиях, а неофициально — в попытке найти денег и спастись от долговой тюрьмы. Кьюби и Клеменс надолго загостились в Каллингтоне у тётушки Беттсворт, родственницы Тренеглосов.

Поначалу в Плейс-хаусе все чувствовали себя неловко, поскольку брак держали в секрете и от домочадцев, в точности так же, как и от всех остальных. Во вторник Валентин неожиданно приехал к обеду, с синяком на лбу. Услышав от него новости, Селина побагровела, но после ужина пришла в себя, собрала всех слуг и объявила, что два месяца назад вышла замуж за мистера Уорлеггана в Кембридже. Они держали брак в тайне, пока мистер Уорлегган не нашёл возможность поставить в известность родителей, что он и сделал. А раз теперь в доме новый хозяин, ему следует подчиняться, как и раньше мистеру Поупу.

Селина тщательно избегала встречаться взглядом с горничной Кэти Картер, которая меньше года назад наткнулась на неё в постели с Валентином Уорлегганом, когда её пунцовый муж лежал на полу у двери. Кэти, полыхающая от смущения и вспотевшая от тревоги, просто не знала, куда и смотреть. Она боялась, что может потерять работу, раз ужасная тайна теперь скрыта под покровом приличий, но опасаться ей не стоило. Пока она хранила молчание, новоиспечённая миссис Уорлегган не собиралась давать ей лишних поводов говорить о прошлом.

Когда новость услышал Певун, он прикрыл рот огромной лапищей, чтобы не расхохотаться, потом его глаза округлились от страха, как и у Кэти. Молодой хозяин может оказаться не столь терпимым к тому, кто не поспешит исполнять приказы. А тут ещё Сол Гривс и остальные, они уж приложат все усилия, чтобы запутать его ещё больше. Он начал опасаться за свою работу, и с бóльшими основаниями, чем Кэти.

***

Когда новости достигли Нампары, они во многом объяснили визит Селины Поуп. Но даже если и так, она вряд ли может претендовать на звание родственницы — по крайней мере по общепринятому мнению. Росс и Демельза подозревали, что это не так, но никогда не говорили об этом даже друг с другом.

— Он странный молодой человек, — сказал Росс. — В нём как будто нет ничего плохого. Но всё же есть что-то нехорошее в том, как он привёл того мальчишку, чтобы столкнуть его с Морвенной.

— Некоторое время я беспокоилась, — сказала Демельза, — что он слишком увлёкся Клоуэнс.

— По крайней мере, теперь он освободился от Джорджа. Как странно, что ещё один... — он запнулся, — что он будет жить поблизости. Но получив с помощью брака свободу, он будет скован в другом смысле. Разумеется, этот брак повлияет не только на судьбу Валентина...

— Я как раз подумала о том же.

— Несомненно, мисс Кьюби начнет искать нового богатого жениха. Это может оказаться непросто.

— Кто-нибудь должен написать об этом Джереми, — сказала Демельза. — Думаю, это следует сделать тебе, Росс.

— Почему мне?

— Если напишу я, может показаться, что я сообщаю хорошие новости. А ты будешь более сдержан, и так правильнее. Если она не выходит за Валентина, это ещё не означает, что она не найдет другого богатого жениха, как ты только что сказал. Вообще-то, когда она отказала Джереми, я даже не думала, что на сцене появится Валентин.

— Я бы с радостью не стал ему сообщать до его возвращения, ведь всё связанное с ней, похоже, его расстраивает. Но если мы не напишем, это сделает кто-нибудь другой. Чего бы мне точно не хотелось — это чтобы он решил, будто мы пытаемся это скрыть.

II

На следующей неделе Стивен Каррингтон поскакал в Труро к сэру Джорджу Уорлеггану. Джордж принял его в комнате над банком. Стивен надел облегающий жёлтый сюртук, недавно пошитый в Фалмуте, серо-сизые бриджи и хорошо отполированные сапоги. Волосы он причесал и завязал в короткую косичку чёрной лентой. Выглядел он прекрасно, хотя в такой одежде чувствовал себя немного не в своей тарелке. И всё-таки даже за такой короткий срок брак дал ему ощущение стабильности.

Стивен сказал, что пришёл повидаться с сэром Джорджем, поскольку хочет открыть счёт в его банке. Удобнее было бы держать деньги в банке Карна в Фалмуте, но учитывая, что сэр Джордж так любезно пригласил Клоуэнс и его на прием в Кардью, Стивен посчитал уместным и своевременным перевести свой счёт в банк «Уорлегган и Уильямс». Иметь банкира другом — редкая привилегия, которую стоит ценить, и он надеется, что с годами его предприятие принесёт прибыль и банку.

Джордж долго молчал — он сидел за столом напротив и теребил перо. Такая отъявленная наглость, решил он, вполне типична для этого хвастливого морячка. Думает, будто по поводу открытия такого жалкого счёта следует побеспокоить самого владельца банка. Ни клерка ему недостаточно, ни даже Ландера, управляющего, ему подавай самого Джорджа Уорлеггана. Как будто он крупный землевладелец с кругленькой суммой. Как будто он главный акционер большой компании и хочет выпустить акции в обращение. Как будто...

Во время затянувшейся паузы уверенность Стивена начала таять. Конечно же, Клоуэнс говорила, чтобы он не ходил. Если тебе непременно нужно с ним поговорить, лучше напиши.

— И что у вас за счёт? — фраза прозвучала мягче, чем Джордж намеревался. В самый последний момент он передумал.

— Ну, для начала небольшой, сэр Джордж. Я владею несколькими судами, по большей части они заняты торговлей у берегов Ирландии и Франции. Так что бóльшая часть моих денег вложена. Сейчас у меня два небольших судна, одно построено по заказу, второе, трофейное, я купил. Это рыбацкое судно, но приспособленное для перевозки грузов. И при первой же возможности надеюсь купить третье. Мой счёт, который я открою на следующей неделе, составит триста фунтов, но я надеюсь удвоить его ещё до конца месяца.

За окном позади посетителя Джордж увидел мула, тянущего телегу с блестящими слитками олова для пробации, которая состоится в этот четверг. Большие слитки весом в триста фунтов каждый не будут даже охранять, пока чиновник не определит, что они надлежащего качества, и не поставит на них штамп с герцогским гербом. Как хорошо, подумал Джордж, что бóльшая часть его шахты добывает медь, а её этот обременительный и тягомотный закон не касается. Но для банка процедура пробации очень полезна, поскольку оловянным шахтам приходится занимать деньги, чтобы продержаться до следующей квартальной пробации.

— Что вы перевозите? — спросил он.

— Что подвернётся под руку. Прошлым летом мы прорвали блокаду в Италию с грузом сардин, но теперь, когда все порты открыты, такого не повторить, — в смысле, не получишь ту же прибыль. У меня есть перспективный груз гранита для Морле, а обратно повезём соль — это для «Шасс-Маре». Но я беру что угодно — глину, кожи, зерно, привожу железо из Уэльса или древесину из Норвегии. Грузов по неплохой цене хватает. Мне только нужно больше судов. Ребята, которые со мной ходили, готовы снова выйти в море. Дел полно.

— И прибыльных?

— Ага. — Стивен поймал взгляд Джорджа и добавил: — Но в рамках закона. Нет нужды нарушать закон, когда и для честной торговли полно возможностей.

Чёртов ханжа, подумал Джордж. Но этого молодого человека можно использовать в своих интересах.

— У вас есть на уме какие-то покупки?

— Покупки?

— Судов. Трофейные французские скоро иссякнут.

— Да. Это верно. Но... есть отличный американский бриг под названием «Адольфус», сейчас он в Фалмуте. Его захватил в качестве приза британский фрегат «Лир». Бриг стоит в Родсе уже две недели, распродавая груз — семьдесят с чем-то тюков олених шкур, пятьдесят медвежьих, тридцать тюков хлопка, сто с чем-то бочек поташа и древесину. Всё уходит по дешёвке, я бы прикупил побольше, если б были деньги.

— И вам нравится бриг?

— О да, он прекрасен! Построен в Балтиморе. Там всегда строят хорошие корабли. Семьдесят два фута в длину и двадцать три в ширину, так говорят, водоизмещением, думаю, тонн сто пятьдесят. И хорошие обводы — может идти с приличной скоростью.

— Но вы не собираетесь участвовать в аукционе?

— Я на него пойду, но бриг мне не по карману.

— По какой цене он может уйти?

— Ну... трудно сказать. Но он в превосходном состоянии — ему меньше двух лет.

— За тысячу фунтов?

— Больше. Аукцион широко рекламировали.

— Ясно, — сказал Джордж и поднялся из-за стола.

Он заметил, что Стивен не встал. Он заметил, что Стивен не называет его «сэр». Он прошёлся к дальнему окну, не потому что хотел размяться, а потому что хотел подумать. К счастью, сегодня Кэрри остался в постели — он снял зимний жилет и подхватил простуду.

— Вы пытались найти деньги в банке Карна?

— Зачем?

— Чтобы купить этот корабль.

Стивен искренне удивился.

— Нет. Вряд ли мне бы ссудили — у меня ведь нет залога.

— А другие суда в вашей собственности?

— Да.

— А разве они не могут послужить залогом?

— Наверное. Я не очень разбираюсь в финансах.

— Торговля и предпринимательство построены на кредитах. Без этого большая часть предприятий закрылась бы.

— Точно. — Стивен всё-таки встал, потому что Джордж говорил за его спиной. — У меня в помощниках Эндрю Блейми, но я не позволяю ему никаких вольностей — он слушает мои приказы. А ещё есть Берт Блаунт, первоклассный моряк, научился профессии на собственном горбу, может плавать где угодно, ну и ещё пара-тройка под моей властью. Конечно, нужно за ними присматривать, но это, так сказать, ядро. — Стивену понравилось это слово, оно звучало серьёзно, по-научному, и он повторил: — Ядро. Три судна или четыре — я с ними справлюсь.

— Включая «Адольфуса»?

— Ох, он стал бы королевой!

— Скорее королём, с таким-то именем.

Стивен добродушно рассмеялся. После сомнительного начала встреча потекла по такому руслу, на которое он и не смел надеяться. Но всё же он был не вполне в себе уверен. Сэр Джордж обладал грозной репутацией.

— Весьма вам обязан, сэр Джордж, что уделили мне столько времени. Могу ли я...

— У вас есть книги?

— Книги?

— Учётные. Показывающие прибыли от вашей торговли.

— Нет. Пока что мне достаточно держать всё в голове.

— Для начала неплохо, но продолжать в том же духе было бы ошибкой. Можете их завести?

— Ну, пока что и заводить-то нечего. Затраты, прибыль, распределение прибыли. Я могу завести книги, если это необходимо, чтобы... чтобы...

— Если мой банк ссудит вам две тысячи фунтов на покупку «Адольфуса», придется завести учётные книги, и время от времени мы будем в них заглядывать.

Стивен сделал глубокий вдох.

— Ради этого, сэр Джордж, я готов сделать всё, что пожелаете!

По окну защекотал дождь. День выдался сырым, небо было тяжёлым, как супница. С плотно закрытыми окнами и дверями в кабинете было тихо и прохладно.

— Когда состоится аукцион? — спросил Джордж.

— В следующий понедельник.

— У нас мало времени, чтобы подписать соглашение. Условия будут обычными, на которых мы выдаем подобные кредиты. У вас будет время их изучить, вы можете принять их или отказаться, как посчитаете нужным в своих интересах. Пожалуй, завтра вам стоит повидаться с мистером Ландером. Он займётся всеми деталями.

— Благодарю, сэр Джордж, — сказал Стивен, и они пожали друг другу руки. — Благодарю, сэр Джордж.

И он вышёл на улицу.

После его ухода Джордж вернулся за стол и сделал несколько заметок по итогам разговора. Не то чтобы он в них нуждался, просто это было делом принципа. Потом он вышел и отправился на частную половину дома, где так много всего произошло и так мало всего происходило сейчас. Элизабет жила здесь почти всё время, лишь изредка наведываясь в Тренвит, повидаться с родителями, или в Кадью — повидаться с родителями Джорджа. В отсутствии сложностей в виде родителей Харриет девять десятых своего времени проводила в Кардью, а в Труро приезжала с неохотой — здесь у неё, в отличие от Элизабет, было мало друзей. И часто единственным человеком в доме оказывался он сам, приезжая сюда на три дня в неделю, и старый Кэрри, редко использующий больше двух комнат. Разумеется, весь штат прислуги сохранился на случай, если Джордж будет принимать деловых партнеров, а в сентябре, когда Урсула пойдёт в школу, они чаще будут посещать дом. Валентину, конечно же, никогда больше не позволят бросить даже тень через порог.

Теперь дом стал таким молчаливым, пах плесенью и затхлостью. Запахи поднимались от реки, в последнее время было недостаточно сквозняков, чтобы их сдуть. А в дни Элизабет...

Порой Джорджу казалось, что он снова видит её и слышит, её шаги были особенными, ни с кем не спутаешь. То скрипнет дверь, то половица, как будто кто-то по ней ступает. Прошло уже столько времени, она давно превратилась в пыль и прах, как его родители и её... Как вскоре и он сам... Какие ужасные мысли в дождливый день. Нужно выбросить их из головы, избавиться от них. От этой паутины мыслей...

Экстравагантный брак Валентина и последовавшая за ним ужасная ссора глубоко задели Джорджа. С тех пор на него часто накатывали приступы злобы и недовольства. К разочарованию и гневу из-за провала планов на будущее Валентина добавилось понимание, что он потерял сына. Какое-то время гнев закрывал это из вида, но теперь Джордж это понял. Конечно, он никогда не любил Валентина, как любил Урсулу — по крайней мере, с тех пор как тётушка Агата влила свою ядовитую ложь ему в уши, но после смерти Элизабет он признал Валентина своим родным сыном.

Пусть и без особой любви, но он щедро его одаривал. Но возможно, ущерб, нанесённый их отношениям, когда мальчику было всего шесть, уже не поправить. Валентин рос и словно превращался в очередного Джеффри Чарльза — глубоко привязан к памяти матери, но в глубине души отвергал отца. И пару раз в сердце Джорджа зашевелились старые червячки сомнений.

А теперь он позволил Валентину сорваться с поводка, хотя и чувствовал себя от этого крайне неприятно, ведь тем самым он нарушил клятву, которую дал Элизабет, когда она родила второго их недоношенного ребенка и неожиданно скончалась. Тогда он поклялся, что никогда больше не будет сомневаться и во что бы то ни стало сдержит клятву.

Он подумал о молодом человеке, только что покинувшем его кабинет, и гадал, сможет ли объяснить кому-либо, почему вдруг решил ему помочь. Эти мотивы были столь сложными и запутанными, даже противоречивыми, как заявление о невиновности перед судом присяжных: «Я не присутствовал на месте преступления, но если бы присутствовал, то я бы его не совершил». Как объяснить эти мотивы без софистики даже самому себе?

Во-первых, бегство Валентина оставило глубокую пропасть, чего Джордж никак не ожидал. Но всё же ему пришлось это признать. Потеря единственного сына, единственного человека, носящего фамилию Уорлегган, и потеря не на войне, не из-за несчастного случая или болезни, а из-за женитьбы — это почти что смертельный удар. Разумеется, в отдаленном будущем эта трещина может зарубцеваться. Но очень нескоро. Слишком много было сказано такого, чего не следовало говорить. И злость Джорджа не уменьшилась, а только росла при каждой мысли об этом. У него вызывали ярость намеренная двуличность и холодная враждебность. К тому же его унизили в глазах других людей. Харриет не смеялась, но Джорджу показалось, что он уловил в её глазах веселье. Унижения он никогда не мог выносить.

Что ж, так какое это имеет отношение к Стивену? Вроде бы никакого. Но уязвлённая гордость иногда может найти странные способы для своего усмирения. Стивен вместо Валентина? Разумеется, нет. Но кое-какую пустоту он может заполнить. Да и Валентин, надо полагать, с раздражением отнесётся к тому, что Стивен принимает милости, которые по праву должны были бы достаться ему.

Во-вторых, Стивен женат на дочери Полдарка, и Полдарки в Нампаре наверняка начнут негодовать, что их зять имеет дела со старым недругом.

В-третьих, Стивен женат на Клоуэнс Полдарк. Джордж никогда до неё не дотрагивался, не считая тех трёх раз, когда пожимал ей руку, и никогда ни на что и не рассчитывал, но если из этого что-то да выйдет, он определённо будет чаще её видеть, может, даже чаще, чем её собственные родители.

В-четвёртых, если Стивен окажется эгоистичным и твердолобым, начнёт давить, чего Джордж терпеть не мог, или попытается вмешиваться в дела, его не касающиеся, можно будет получить удовольствие, доведя его до банкротства.

А в-пятых, ещё одна неприятность, постигшая Джорджа этим летом — смерть мистера Роуза, — не лишила его решимости раскрыть ограбление дилижанса, и хотя доказательств не было никаких, Джорджа не покидало убеждение, что Стивен Каррингтон к этому причастен. Было в этом самодовольном и дерзком морячке нечто такое, что как нельзя лучше подходило для участника дерзкого ограбления. И к тому же в нём принимал участие флотский лейтенант. Разве не естественно для Стивена сыграть подобную роль? Пусть пока что доказательств нет. Но при более тесном знакомстве, в особенности если вовлечены деньги, возможно, доказательства появятся — за или против.

В общем, Джордж не сожалел о щедрости в отношении молодого человека.

III

А молодой человек вернулся домой, переполненный восторгом от своего успеха. Он рассказал обо всем Клоуэнс, поедая ячменные лепёшки, которые она испекла к его приходу.

— Вот видишь, — сказал он под конец, — я был прав. То его приглашение было знаком, что он хочет стать нашим другом! Я рад, что пошёл к нему, Клоуэнс, рад, что пошёл, а не написал, это было бы совсем не то же самое. Боже ты мой, это же значит, что я и впрямь стану судовладельцем! Поверить не могу! Всего за год. Три судна, если не больше! Назовём компанию «Судоходство Каррингтона»!

— Подожди до завтра, Стивен, — ответила Клоуэнс. Тщательно прочти договор, который он тебе подсунет. Не думай, что я за тебя не рада, то есть за нас, просто, видишь ли, я лично не питаю к нему неприязни, но в Корнуолле он заслужил определённую репутацию — что дерёт с должников три шкуры.

Стивен уставился на неё.

— Может, такой репутацией стоит гордиться. Драть три шкуры — вроде звучит мерзко, но возможно, это означает лишь, что он хорошо ведёт дела и ожидает от других того же. Вокруг слишком много лентяев и нерях. Может, просто Джордж Уорлегган не хочет с ними связываться, а если так, то мне не в чем его винить. Ох, я знаю, твои родители о нём невысокого мнения, и Джереми вроде бы тоже, но всё это не касается деловых вопросов. Это из-за твоего отца и Элизабет, жены Джорджа, и твоей матери, и всяких мелких ссор за многие годы. Это не касается деловых отношений, просто ревность, неприязнь и личная вражда, мы тут не при чём. И если бы мне пришлось выбирать...

Он умолк.

— Если бы тебе пришлось выбирать?

Стивен хотел сказать, что он предпочёл бы скорее богатого коммерсанта вроде Джорджа Уорлеггана, чем мелкого землевладельца и хозяина шахты вроде Росса Полдарка, но здравый смысл вовремя подсказал остановиться.

— Если бы мне пришлось выбирать, я бы предпочёл жёсткого в делах человека, чем мягкого.

— Но справедливого. Который смотрит на других, как на людей, а не как на колесо в телеге. Отец говорит, что это основной недостаток Джорджа.

Стивен щедро намазал лепёшку маслом и подождал, пока оно расплавится, прежде чем откусить.

— В море далеко не уйдешь, если будешь думать подобным образом. Только если относиться к команде по-человечески, она будет работать как следует... Но нужно быть жёстким, потому что таков уж мир и таково море... И всё равно, всё равно, иметь в друзьях богатого банкира — ещё не значит делать всё, как он. Достаточно получать прибыль.

— Эти тебе нравятся больше? — спросила Клоуэнс.

— Что?

— Я решила приготовить немного по-другому.

— Да... да, наверное. Они слаще. Но ты же знаешь, мне нравится всё, что ты готовишь.

— Я готовлюсь к тем временам, когда тебе станет труднее угодить, когда исчезнет восторг.

— С какой стати ему исчезать? Ты вроде бы никогда не была такой унылой.

Она улыбнулась. Взгляд был задумчивым.

— Мне кажется, ошибочно принимать точку зрения родителей насчёт какого-то человека, — сказала Клоуэнс. — Судить стоит лишь по делам... Во время первой встречи с сэром Джорджем, он вёл себя грубо и несдержанно, хотя признаю, я вторглась в его дом и он был слегка ошарашен, но после этого всегда был любезен, пусть и холоден, как будто хотел бы меня полюбить, но не должен. Пару раз я заметила его взгляды украдкой. Не думаю, что он так холоден, как притворяется... Уж точно не могу сказать, что он мне неприятен. Дело лишь в том, что я слышала. И не только от родителей. Он славится беспощадностью в делах. И потому его страшатся. Многие мелкие лавочники графства из-за него разорились. А если человек потерял работу и говорит нелицеприятные вещи о том, как её потерял, то больше он работу в Корнуолле не найдёт — потому что Уорлегганы не позволят.

Стивен вытащил несколько крошек из дырки на месте клыка.

— И откуда ты всё это узнала, если не от родителей?

— Стивен, мне двадцать лет, и всю жизнь я провела в Корнуолле. Даже живя под присмотром родителей, можно услышать много разного о значительных людях графства.

Через несколько секунд Стивен довольно мрачно спросил:

— И ты не веришь, что я могу принять его помощь и не стать при этом его марионеткой?

— Нет, я этого не говорю. Просто будь осторожен.

— Ага, — отозвался Стивен, прекрасно осознающий, что лёд, на который он ступил, гораздо тоньше, чем думает Клоуэнс, — это уж точно.

 

Глава вторая

I

После долгого запоя Бен Картер стряхнул овладевшую им тоску и пошёл прогуляться к утёсам. Уже много месяцев он не ходил этим путем. От долины Сол нужно подняться влево, к Тревонансу и Сент-Агнесс, обогнуть земли Тренвита, и за Плейс-хаусом направо поведёт тропа, по которой ходили уже столетия, так что даже новые владельцы, Поупы, не возражали, пока путники их не беспокоили. Или можно подняться направо, на ещё более крутые утёсы над пещерой «Тюлений провал» около Скалы Королевы, а потом спуститься к бухте Нампары. Бен выбрал именно этот путь.

Уже девять дней он не появлялся на Уил-Лежер и знал, что просто не может отсутствовать дольше. Да и по отношению к Полдаркам некрасиво не сообщить им о себе, а оставить на милость соседских сплетен. Нужно с ними встретиться. Вполне вероятно, даже скорее всего, его уже решили уволить, чтобы поставить на его место Марка Дэниэла-младшего или ещё кого. Ни одна шахта не может положиться на капитана подземных работ, отсутствующего без серьёзной причины больше недели, а перед этим появившегося на работе пьяным.

Но Полдарки есть Полдарки, а он их крестник, а потому не исключено, что они по-прежнему готовы принять его обратно, если он захочет. И во время этой прогулки он должен решить, хочет ли, если предоставится такая возможность.

Всю жизнь проведший в одиночестве, человек, предпочитающий собственное общество чьему-либо ещё (ну, почти), он жил по-своему, не как все — мастерил и настраивал свой орган, заработанное в мелких личных забоях отдавал матери на пропитание, а больше ему и не надо было, и лишь Джереми убедил его — пожалуй, слишком усердно — заняться открытием Уил-Лежер и занять на шахте солидную должность. Вполне возможно, что без него старые выработки Треворджи, которые теперь стали самой прибыльной частью шахты, никогда бы не нашли. Он стал частью успеха Полдарков. А кроме того, сблизился с Клоуэнс и её брак со Стивеном воспринимал как трагедию.

Теперь он стремился вернуться к одинокой жизни без обязательств, когда был сам себе хозяином, хотя не сказать, что хозяином многого. Но в последние два дня, выходя из запоя, он гадал, можно ли на самом деле вернуться к той беспечной жизни. Бен признался себе, что ему нравилось на Уил-Лежер, пусть это и шло вразрез с его глубочайшим убеждением, что никто не должен никому приказывать, как он не принял бы подобного по отношению к себе. Но поработав в такой системе, он уже не испытывал к ней отвращения. Можно ли вернуть время вспять?

Стоял пригожий день с лёгкими облачками, громоздящимися в колонны. Настало время полного прилива, и море лизало скалы и обрамляло искрящейся синевой берег. Песка как будто и вовсе не осталось в мире. Над скалами висела тонкая пелена тумана. Ветер то принимался, то затихал, порывами в разных направлениях.

Бен подошёл к откосу у «Лестницы Келлоу». Он не помнил, когда в последний раз спускался — год назад или два? В то время они с Джереми и Полом ходили в Ирландию. Затея довольно безумная и не такая прибыльная, как ходка в Бретань, но Пол настоял. Они вернулись с грузом виски, разумеется, изготовленного нелегально. «Энид» был старомодным потрепанным люггером и на море уступал «Девушке из Нампары», но вполне сгодился. Келлоу явно не были моряками, иначе бы не оставили судно в бухте на всю зиму. Рано или поздно шторм сделал бы свое чёрное дело. В любом случае, хотя и романтично иметь личную естественную гавань, добираться до неё было слишком неудобно, а порой и опасно, так что едва ли оно того стоило.

Бен всмотрелся в лестницу, опробовал на прочность ступени и стал спускаться с натренированной лёгкостью шахтёра. На полпути вниз находился низкий тоннель, который когда-то пробил горизонтально давно умерший старатель в поисках олова. Никто из ныне живущих не помнил, чтобы в этом тоннеле работали, одни предположения.

Бен спустился, осторожно выбирая путь по полуобвалившимся ступеням, и оказался в залитой светом бухте. Сейчас её залило море, изгиб скалы естественного причала, наполовину скрылся под водой, и остов затопленного «Энида» проглядывал из-за верхних валунов, занесённых сюда яростным штормом, вне досягаемости обычных приливов. Пара чаек топталась на краю скалы, разглядывая Бена с подозрением, но без тревоги. В лицо брызнули капли.

Простой факт состоял в том, что он просто не мог больше вести себя вот так. После стычки со Стивеном он покинул свой пост на шахте, а всего несколько недель спустя позволил уговорить себя вернуться. Но когда это произошло во второй раз, то с точки зрения Полдарков такое уже непростительно. Единственный выход — не шататься по уединённым утёсам, а пойти прямиком к капитану Полдарку и всё разъяснить. Сказать ему прямо, что Бен не годится для регулярной и ответственной работы, и принести извинения за ошибку, которую он совершил, решив, что годится. Не упоминать о Клоуэнс. Самое главное — ни слова про Клоуэнс.

Бен подобрал крупный камень и швырнул его в воду, тот исчез со шлепком, неслышным среди стонов и шелеста моря. Бен развернулся и начал подниматься по лестнице.

У бокового тоннеля перекладина лестницы выскользнула из-под ноги, и он ударился коленом. Потирая колено, Бен взглянул на пол тоннеля и увидел отпечатки ног на грязном песке у входа и царапины на камне. Определённо недавние, уже после дождя двухнедельной давности. Бен удивился — кто ещё мог сюда спускаться и зачем? Какой-нибудь одинокий старатель вроде него самого решил поглядеть, что здесь можно обнаружить? Деревенская девушка избавилась от нежеланного ребенка? Он спрыгнул с лестницы в тоннель.

Свет здесь был тусклым даже в лучшие дни, а свечи у Бена не было, но он присёл у входа на пару минут, пока глаза не привыкли к темноте, а потом пополз вперёд.

Насколько он помнил по старым временам, тоннель шел недалеко, но Бен не рисковал идти до конца из опасения, что кто-то мог вырыть яму. Если кто-то начал изыскания...

Но тут он заметил кусок брезента и мешки в десяти футах, у стены слева. Кучка была такой маленькой и плоской, что как раз подходила размером к тельцу новорождённого ребёнка, и Бен подошёл, взял один мешок и потряс его. Пусто. Он разглядел, что это мешки из-под муки, обычно в них помещалось где-то двадцать фунтов муки, иногда такие использовали на мельнице Джонаса. Но внутри не было следов муки. А снаружи они были сырыми и покрыты паутиной.

Бен взял второй мешок и потряс, и что-то звякнуло о камни. Бен нагнулся и нашел кольцо и металлический предмет — вероятно, печатку. Он отложил находки и взялся за третий мешок, теперь уже осторожнее. Его рука нащупала несколько тонких листов бумаги, и он осторожно вытащил их. Больше ничего. Бумага, хоть и тонкая, оказалась хорошего качества.

Бен поднёс листки, все разные по размеру и состоянию, к входу в пещеру и прищурился, чтобы прочитать надписи на отсыревшей бумаге. Одна гласила: «Айдлесс. №24. 15 окт. 1812 г. Томас Джолли. чёрн.олово 4 ц 2 кв 19 ф., обязуюсь доставить в Труро к следующей пробации». На другой бумаге было написано: «Последняя воля и завещание Томаса Тренерри из Мейкера, графство Корнуолл». Третья выглядела как расписка о закладе: «Табакерка из чёрного дерева — одна штука...» Последняя начиналась так: «Получена сумма в тридцать пять фунтов».

Бен немного подумал, а потом сунул документы обратно в мешок. Это не его дело. Кто бы ни положил сюда бумаги, он, скорее всего, за ними вернётся — разве что, и это вероятней, бумаги просто выбросили как ненужные.

Бен подобрал кольцо и металлический диск с выпуклой гравировкой. Он хотел и эти предметы положить обратно, но передумал и сунул их в карман, чтобы рассмотреть получше на свету. Вряд ли они имеют ценность, но после обнаружения римской монеты на старых выработках Треворджи — кто знает, что может найтись.

II

Демельза с Беллой вернулись с пляжа после купания, и тут появился Бен. Демельза была в ярком плаще до лодыжек, скрывающем откровенный костюм, а волосы замотала полотенцем наподобие тюрбана. Белла — в розовом платье с оборочками, она единственная из всей семьи надевала для купания общепринятую одежду, но не из скромности, а из тщеславия — она считала, что ей идут рюши, и вполне справедливо. Бену открыла его кузина Бетси-Мария Мартин. При виде Демельзы он покраснел.

— Ой, прошу прощения, я пришёл... в общем, я пришел к капитану Полдарку.

— Его нет, Бен. Он уехал в Труро по делам.

Бен неловко переминался с ноги на ногу.

— Ну... я... тогда я...

— Входи. — Голос и выражение лица Демельзы были любезными, но нейтральными. — Ты был на шахте?

— Пока нет, мэм. Я подумал... раз уж я некоторое время отсутствовал... лучше пойду повидаюсь с капитаном Полдарком.

— Да, разумеется... Входи же, Белла, и высуши волосы. Возьми у Джейн тёплое полотенце, на кухне наверняка есть.

Белла со всей скоростью прыснула в дом и споткнулась о Фаркера, прыгнувшего им навстречу. Среди криков и суматохи Бен каким-то образом оказался в гостиной. Демельза улыбнулась ему.

— Тебе уже лучше?

— Лучше?.. — Бен нахмурился. — Если можно так сказать. Теперь мне лучше. Спасибо. Но я пришёл... пришёл повидаться с капитаном Полдарком и...

— А я не гожусь? Что ж, он приедет утром, Бен.

— Ладно, дело не в том, что вы не годитесь, госпожа. Я бы не стал говорить такие грубости! Но меня нанял капитан Полдарк, и раз я так долго отсутствовал без уважительной причины, то должен повидать его и поговорить о будущем.

Демельза сняла с головы полотенце и тряхнула волосами. Они уже почти высохли.

— Ты виделся со своим дедом?

— Нет... Не на этой неделе. Давно уже.

— Он о тебе беспокоился. Как и все мы. Ты спешишь?

— Что, я? Нет, мэм. С чего бы это?

— Тогда, может, подождёшь, пока я переоденусь? Я вся в мокром, но это не займёт больше нескольких минут.

— Конечно.

— Садись.

Бен не подчинился и уныло уставился в окно до возвращения Демельзы. Она надела простое хлопчатобумажное голубое платье без рукавов, но фартучек из ноттингемского кружева придавал ему толику стиля. Бен помнил её с давних времён и подумал, что она почти не изменилась. По-прежнему выглядит, как сестра Клоуэнс.

— Когда ты вернёшься на шахту?

Он пригладил торчащую бороду.

— Я как раз ходил сегодня к утёсам, чтобы подумать, как лучше привести жизнь в порядок. Однажды я ушёл с Лежер, после той ссоры с Каррингтоном. А теперь... когда он женился на... — Нельзя называть имя. — Теперь, когда он женился, я снова ушёл. И вот я здесь, чтобы повидаться с капитаном Полдарком. Я должен принять решение по поводу шахты, а он должен принять решение по поводу меня. Хочет ли он, чтобы я вернулся, а если так, то хочу ли вернуться я.

Демельза подобрала две погремушки, которые бросил Генри перед дневным сном.

— Бен, могу я говорить откровенно?

— Прошу вас, мэм. Это ваше право.

— Что ж, нет смысла притворяться, будто мы не знаем, почему ты отсутствовал — это из-за свадьбы Клоуэнс.

Бен вздрогнул. Имя все-таки произнесено.

— Да, мэм, это так.

— Я знаю о твоих чувствах к Клоуэнс и о твоих чувствах к Стивену. Её ты любишь, а его... наоборот. И потому тебе сложно видеть их женатыми, а нас — радостными и благословляющими их, позабыв о тебе. Несомненно, мы бы радовались больше, если бы Клоуэнс вышла замуж за лорда Эдварда Фитцмориса, когда он сделал ей предложение в Бате. Или даже за Тома Гилдфорда, который сделал ей предложение, когда в последний раз сюда приезжал. Может, я была бы рада больше, и капитан Полдарк тоже, не просто потому, что они богаче или лучшего происхождения, а потому, что лучше по характеру, явно благородней, честнее и имеют хорошую репутацию... Стивен ничем из этого не обладает.

Она умолкла и занялась своими влажными волосами, которые распрямились, когда Демельза нетерпеливо потянула их пальцами, а потом тут же свернулись в тонкие завитки.

— Стивен ничем из этого не обладает. Но мы не совсем обычная семья, Бен. Может быть, это моя вина. Нет, это вина нас обоих — Росса не в меньшей степени. Мы считаем, что нужно дать детям свободу выбора. Даже сейчас я точно не знаю, хорошо ли это. Возможно, мне следовало заставить дочь выйти за брата маркиза. Но я этого не сделала. Возможно, мне следовало запретить ей иметь дело с незнакомцем, которого вынесло на наш пляж, и вскоре показавшего насколько он ненадёжен. Возможно, всё это — проявления нашей слабости. Нашей слабости. Но раз мы считаем, что нужно дать детям свободу выбора, то Клоуэнс выбрала сама. Выбери она тебя, мы бы не стали чинить препятствия. Но она этого не сделала. Она выбрала Стивена. Трижды она надолго его покидала и трижды возвращалась к нему... И это повод задуматься, Бен. И можем ли мы положиться на суждения Клоуэнс? Любовь слепа, как говорится, влюблённые не видят. Но иногда влюблённые видят дальше и глубже, чем все остальные — они видят скрытое под теми чертами, которые отталкивают других, видят лучшее и более глубокое. Кто знает? Я уж точно нет. Иногда я молюсь, чтобы Клоуэнс видела лучше, чем все мы. И пока что мы должны просто надеяться... и пытаться быть терпимыми.

Бен опустил взгляд на большое пятно грязного песка на ковре.

— Похоже, это я принёс, миссис Полдарк. Я спускался по «Лестнице Келлоу». Мои башмаки...

— Это неважно.

Бен поколебался, посмотрел на Демельзу, потом снова в окно.

— Спасибо за эти слова. Очень утешает, что меня... что никого не списали со счетов. И немного утешает также, что у вас с капитаном Полдарком тоже есть сомнения. Может, когда боль пройдет, я тоже смогу надеяться, что Клоуэнс сделала правильный выбор. В любом случае, спасибо за ваши слова.

— Почему бы тебе не повидаться с дедом? Он будет рад.

— Может, он и будет рад, но вряд ли это покажет. Думаю, он в бешенстве. Потому что я вас подвёл.

— Тогда я рада, что сначала ты поговорил со мной. Ты ведь принял решение, да?

— Какое?

— Вернуться.

Бен потер глаза.

— Трудно сказать. Сильно зависит от того, думает ли капитан Полдарк так же, как и вы.

— Мне кажется, мнение капитана Полдарка лежит где-то посередине между моим и Заки. Ему очень хочется иметь надёжного капитана подземных работ, в особенности в отсутствие Джереми.

— Да, я понимаю.

— Через несколько недель он уедет в Вестминстер. Но хочет оставить за главного Заки, а ты, если останешься, будешь глазами и ушами Заки. И тогда Росс уже не будет смотреть сквозь пальцы на твоё отсутствие!

— Если я останусь, у него не будет причин для опасений!

— Тогда, думаю, он захочет, чтобы ты остался.

— Спасибо, мэм. Ладно, я лучше пойду. Но если не возражаете, я не пойду на шахту, пока не перемолвлюсь словечком с капитаном Полдарком. Так не подобает.

Они подошли к двери, и Бен сказал:

— Ах да, я говорил про «Лестницу Келлоу». Похоже, я постоянно что-то нахожу! Римские монеты и всё в таком духе.

Он показал Демельзе кольцо и печатку.

Демельзка осмотрела предметы.

— Говоришь, ты нашёл их в «Лестнице Келлоу»? Но я думала...

— Что это всего лишь вертикальная шахта? Верно. Но на полпути вниз там есть боковой тоннель. Я заметил следы ног, причём недавние, и залез туда. Там были три маленьких мешка. Один пустой, во втором было вот это, а в третьем — какие-то старые бумаги и несколько медных монет. Я там их и оставил. Это меня не касается. Может, мне и эти вещи не следовало забирать.

Демельза изучила печатку. На ней было выгравировано что-то вроде паука, а сделана она вроде из серебряного сплава.

— Мешки, говоришь? Что за мешки, Бен?

— Да просто мешки из-под муки. Маленькие. Вроде тех, что используют на мельнице Джонаса.

— И там стояла маркировка Джонаса?

— Нет, никакой маркировки. Кроме надписей красными чернилами — похоже на красные чернила. На одном мешке стояло С, на другом Д, а на третьем — П или Н. Чернила расплылись.

— Ясно. — Демельза поднесла руку к колотящемуся сердцу. — Могу я забрать печатку, Бен, только на время? Хочу показать её капитану Полдарку. Потом верну.

— Можете забрать и то и другое навсегда, мэм. Они всё равно не мои.

Демельза изучила кольцо. Оно было крупным, похоже, когда-то на нём имелся драгоценный камень или несколько — остались погнутые зажимы. Она примерила — кольцо подошло на средний палец.

— Находка — что покупка, — сказала она. — Думаю, это теперь твоё, Бен. Это женское кольцо. Может, оно понравится твоей матери.

Демельза вернула ему кольцо.

III

Неделю назад она получила письмо от доктора Голдсуорти Герни. Он разъяснял какие-то несущественные подробности своей дружбы с Джереми, а потом сообщил, что Джереми навестил его, когда выдалось свободное время. Письмо гласило:

Мистер Джереми Полдарк любезно предложил мне все свои чертежи и разработки экспериментального самоходного экипажа, и прежде чем он отбыл в свой полк, привёз мне все бумаги. Но когда он заезжал в последний раз, то сказал, что забыл ещё два чертежа, сделанные в прошлом году мистером Ричардом Тревитиком. Он обещал прислать их, но, учитывая краткосрочность отпуска, вероятно, забыл об этом. По его словам, они помечены как «Наброски турбинного двигателя и котла, вид спереди и сбоку, ноябрь 1812». Я был бы крайне благодарен, если бы смог на них взглянуть.

Если Вы сначала напишете сыну, чтобы получить его разрешение, я, разумеется, пойму задержку. Но всю следующую неделю моя жена проведет со своими родителями, и я надеюсь в её отсутствие навестить дядю в Сент-Эрте, а оттуда направлюсь в Хейл и был бы раз воспользоваться возможностью и изучить перед этим чертежи.

Со всем почтением, любезная миссис Полдарк,

Ваш скромный и преданный слуга

Голдсуорти Герни

Прочитав письмо, Демельза принялась искать чертежи. Она знала, что Джереми хранил почти все бумаги в комоде под окном, и поскольку он славился аккуратностью, они наверняка в полном порядке. Демельза вскоре нашла нужные чертежи, но перед этим заметила и прочитала вырезку из «Королевской газеты Корнуолла» полуторагодовалой давности с сообщением о дерзком ограблении почтового дилижанса на маршруте из Плимута в Труро. Как странно, что Джереми хранит подобную заметку, тут же подумала она. Совершенно не в тему с остальными вырезками, относящимися исключительно к развитию паровых двигателей высокого давления.

IV

Росс приехал домой поздно. Давно уже стемнело и в доме погасили огни. Лишь Мэтью Марк Мартин дожидался его, чтобы отвести лошадь в конюшню.

— Хозяйка уже в постели?

— Точно не знаю, сэр. Кажется, да.

— Тогда можешь быть свободен, когда позаботишься о лошади. Я поужинал в Труро.

— Спасибо, сэр.

Росс вошел в дом и повесил плащ и шляпу. На лестнице горела свеча. Из гостиной проникал слабый свет, и Росс вошёл. Там горела одна свеча, и он мог бы зажечь от неё остальные. Но не стал. Россу хотелось спать. Он выехал утром и провёл в седле больше шести часов, устал.

Росс уже собрался задуть свечу, как что-то шевельнулось в кресле у камина.

— Демельза! — сказал он. — Тебе не стоило ждать. Я же предупредил, что буду поздно, а ты же знаешь, как рано просыпается Генри.

— А, — откликнулась она, вытянув руки, но не встала. — Я просто дум... — она выдохнула. — Просто думала, подожду ещё чуток.

Росс взял свечу и подошёл ближе. Демельза прищурилась и прикрыла рукой глаза.

— Убери... Слишком... слишком ярко.

— Демельза, ты нездорова?

Росс повернулся и зажёг ещё одну свечу, в спешке капнув жиром. Вторая свеча разгоралась как будто вечность. Росс опустился на колено и всмотрелся в Демельзу.

— Уходи, — сказала она. — Хватит глазеть.

Росс взял её за плечи.

— В чём дело?

От неё пахло спиртным.

— Росс, кажется... я задремала...

— Боже ты мой! Да ты пьяна! — удивленно воскликнул он и выпустил её плечи. Демельза плюхнулась обратно в кресло. — Я прав?

— Конешн нет. Всего бокал портвейна.

— Боже мой. Да что на тебя нашло? Ты... Пьяная Демельза!

Когда вторая свеча наконец-то разгорелась, Росс увидел в камине пустую бутылку портвейна, а рядом с ней разбитый бокал.

— Ах ты, дурище! И давно это продолжается?

— Что такое? Плодолж... Ничего такого. Я просто... просто мне было грустно, я выпила, чтобы взбодриться, а потом ещё и ещё...

Росс в бешенстве стал зажигать другие свечи, не обращая внимания на протесты Демельзы. Он посмотрел ей в глаза — её взгляд блуждал. Россу хотелось её ударить. Чтобы сдержаться, он подобрал перчатки, которые уронил, положил их на стол рядом с газетой и опустился на колени, чтобы пошевелить угли. Но они потухли, как и Демельза.

— Ты веришь в Бога? — прошептала она.

— Да что с тобой такое? Что стряслось? Что-то случилось? С детьми всё хорошо?

— С детьми? — Она икнула. — Прости. Дети. Я тут думала...

— О чём?

— Для чего мы здесь, Росс? Кто привёл нас сюда? А? Почему мы женимся, рожаем детей, старимся и уходим в могилу? Что будет там? Ты веришь в рай? Веришь, что Джулия на небесах? А что она делает там? Сидит на облаке и щебечет как птичка? Она выросла после смерти? Сейчас она бы была чудесной девушкой двадцати с лишним лет. Я... я... — Она уставилась на Росса. — Думаю, ты винишь меня, всегда винил, что я пошла помогать Фрэнсису и Элизабет, когда они болели... этой ужасной гнойной ангиной. Ты всегда винил меня в том... в том, что я пошла помочь им, заразилась и передала болезнь Джулии... А если бы я тоже умерла? Может, мне следовало умереть. Если бы я умерла, сидела бы я на... на облаке вместе с Джулией и щебетала как птичка?

— Хватит болтать чепуху! Расскажи мне о детях — они здоровы? С Гарри всё хорошо?

— Да. Да. Он учится ходить, но что в этом хорошего? Он вырастет только для того, чтобы... Тебе не о чем волноваться.

— Так о чем же волнуешься ты? Когда это началось? Дети видели тебя в таком виде?

— Нет. Нет. Белла устала, и я рано отправила её спать... Росс, может, я и болтаю чепуху, но просто я не верю, что если бы я тогда умерла, то сидела бы на облаке и щебетала как птичка. Я думаю, меня бы закопали, и я бы превратилась в прах, как Элизабет, как Фрэнсис, как старая Агата. Не важно, в каком возрасте мы умрём, мы не будем щебетать на облаках, а будем молчать, потому что во рту будет песок и камни. И зачём это всё? Вот что я хочу знать. Зачем это всё?.. — она задрожала. — Иисусе, могу я ещё выпить?

— Нет.

— Почему?

— Ты ела?

— Не хотелось ужинать. Потеряла аппетит.

— Когда ты напилась?

— Я не напилась.

— Нет напилась.

— Налей мне ещё выпить.

— Нет.

— Мы хорошие родители, Росс? — спросила она. — Я иногда сомневаюсь. Мы слишком легкомысленные, слишком добрые, слишком небрежные. Ни дисциплины, ни личного примера, приходи когда хочешь, уходи когда хочешь. Вот мы какие. Может, по-старому было бы лучше. Ремень, розги и тапок. Поставить в угол, запереть в комнате без ужина. — Она сглотнула и закашлялась. — Может, так дети больше бы тебя любили, слушались, уважали, делали, как ты скажешь. Животные — они же просто животные, разве нет? Животные не возражают, когда их бьют, если знают, что напортачили.

— Заткнись и скажи мне уже, в чём дело!

— Ни в чём. Всё прекрасно. — Она снова вздохнула и задрожала даже ещё сильнее. — Мне просто стало грустно. Дурной сон.

— Днём сны не снятся.

Она криво улыбнулась.

— Мне снятся.

— Ты теперь будешь всё время прикладываться к бутылке? Тогда я тебя вышвырну.

Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга. На её глазах выступили слезы и защекотали щёки.

— Просто стало грустно.

Росс встал, подошёл к окну и нахмурился. Никто даже не побеспокоился задернуть шторы. Он знал, что неспособен вынести слезы Демельзы, и отвернулся в попытке сдержать гнев и тревогу. Пристрастие Демельзы к портвейну служило в семье предметом для шуток, и даже Джереми поддразнивал её, спрашивая, сколько она выпила — четыре или пять бокалов. Но всегда, или почти всегда, Демельза знала, когда остановиться. А те редкие случаи, когда она выпивала слишком много, бывали на торжественных приёмах, где никто не обращал на подобное внимания.

Сейчас было по-другому. Пить в одиночестве, отправив детей в постель... Такая перемена могла превратить комичную слабость в нечто другое. Но всё же... Почему сегодня? Или это происходит уже давно, и Росс просто не замечал, и лишь впервые вышло из-под контроля? Когда он жил дома, то часто видел её днём и не припоминал запаха спиртного. Как бы она ни отрицала, она что-то скрывает, что-то, случившееся сегодня и приведшее к такой выходке. Скорее всего, именно так.

Росс повернулся с намерением снова её расспросить. Демельза выронила носовой платок и пыталась вытереть слёзы рукавом.

— Демельза, — сказал Росс.

— Да, Росс?

— Я помогу тебе добраться до кровати.

Он моргнула как сова.

— Нет, не надо... Я сама могу.

— Не можешь.

— Мне не нужно помощь от того, кто хочет меня вышвырнуть.

— Это мы обсудим утром.

— Мне не нужна помощь от того, кто...

— Идём.

— Мне не нужна помощь. Не от тебя, Росс. И ни от кого. Ни от кого больше. Я могу сама о себе позаботиться...

— Это мы утром посмотрим.

 

Глава третья

I

Снова они заговорили ранним утром. Когда Росс проводил Демельзу наверх, она тут же забылась тяжёлым храпящим сном, и он не рассчитывал, что она проснётся раньше, чем её разбудит Генри. Но, пробудившись около шести, когда только занимался рассвет, осторожно повернулся и обнаружил, что Демельза сидит в постели, заложив руки за голову, вцепившись в изголовье кровати.

— Ты рано проснулась, — сказал он.

Демельза посмотрела на него, но не заговорила. Её брови сошлись в неровную линию.

— Голова болит? — спросил Росс.

— Да.

— Что ж, неудивительно.

— Да, да.

— Что на тебя нашло?

— То одно, то другое. У меня был ужасный сон.

— Когда?

— Прошлой ночью. И весь день меня это мучило.

— Не похоже не истинную причину.

— Да?

Перед окном порхали ласточки, набираясь сил перед долгим полетом в Африку.

— Ты не шутил вчера вечером? — спросила Демельза.

— О чём?

— Что если я буду пить, ты меня вышвырнешь?

— Да как я смогу? Мы прожили вместе всю жизнь. Мы — одно целое. Я приезжаю домой к тебе. Этот дом теперь принадлежит и тебе, как и мне. И нашей семье. Как бы я смог?

Демельза немного опустилась. Она вытащила одну руку из-под головы и положила на кровать.

— И всё же единственное, чего я не выношу — это пьяных женщин. Может, с моей стороны это ханжество, я ведь и сам временами много пил, и мы оба привыкли к пьянству некоторых знакомых. Но ничего не поделаешь. При виде пьяной женщины меня просто выворачивает. Наверное, в глубине души я считаю, что женщины слишком утончённые, сдержанные и очаровательные. Пьянство не вписывается в эти представления.

— Я знаю, Росс.

— Это повторится?

— Я не знаю.

Они немного помолчали. Больше ни один из них не хотел спать.

— О чем был сон? — спросил Росс.

— Ах, этот...

— Да, этот.

— Что ж, Росс, мне приснилось, что мы с тобой умерли. Лёжа вместе в постели, рядышком. Или почти умерли, но не совсем.

— Как это?

— Лежим рядышком, почти мёртвые, и держим друг друга за руки. Твоя правая рука. Моя левая. И я знаю, что пока мы держимся за руки, мы не умрём, будем вот такими, но не умрём. И я подумала — кто устанет первым, он или я? Отпущу ли я первая и дам ему умереть, потому что моя рука вспотела и мне хочется повернуться, и я устала держать его руку? Или это сделает он? Устанет ли он первым и даст мне умереть? Это лишь вопрос времени. Это... лишь... вопрос времени.

II

Когда Демельза перестала плакать и ещё несколько раз высморкалась в ночную сорочку, она сказала:

— Какая же я дура! В молодости можно позволить себе сентиментальность, но не когда стареешь.

— Вчера больше не случилось ничего такого, что тебя расстроило?

— Ничего. — И она добавила уже оптимистичнее: — Была такая хорошая и тёплая погода, что я повела Беллу купаться. Море пузырилось, как будто в него насыпали соду. Мы чудесно провели время. Ох... забыла сказать. Объявился Бен.

— Бен?

Обрадовавшись возможности сменить тему, Демельза рассказала о визите Бена, хотя кое-что опустила.

Переход к новой теме дался Россу с некоторыми сложностями. После вчерашних событий у него будто камень на груди лежал, трудно было как следует всмотреться в другие проблемы.

— Что бы ни чувствовал Бен, — наконец произнёс он, — как бы он ни горевал, мне не нужен капитан подземных работ, на которого я не могу положиться. Хотя Заки снова приступил к работе, но когда нет меня и Джереми, чёткая работа шахты в бóльшей степени зависит от Бена, или того, кто займёт его место.

— Он это знает, — сказала Демельза. — Мне кажется, что если он ещё горюет по Клоуэнс, то покажет это скорее излишним рвением в работе, чем пренебрежением.

— Прежде он всегда был человеком добросовестным.

— Думаю, вскоре опять таким станет.

— Посмотрим, появится ли он сегодня. У меня мало времени, чтобы найти замену.

Демельза неосторожно дернулась.

— Ой, моя голова!

— Почему бы тебе не поспать всё утро? Все привыкли к твоим мигреням.

— Но это не мигрень, Росс. Нет, когда придёт время вставать, я приму порошок.

— Странный у тебя был сон. Мое благополучие и радость зависят от тебя, но при чём здесь эти мрачные и унылые мысли?

— Может быть, я меняюсь, может, меня меняет жизнь.

После порошка ей стало лучше, и рано утром Демельза чувствовала себя неплохо, хотя они с Россом настороженно относились друг к другу. Но перед завтраком она вытащила из кармана предмет из серебряного сплава.

— Что это, Росс? Печать? Тебе она знакома?

Росс взял предмет и нахмурился, подозревая, что она снова пытается отвлечь его внимание.

— Да, — неохотно выдавил он. — Это скорпион. Печать банка Уорлеггана. Где ты её взяла?

— Подобрала на дороге. У мастерской Пэлли.

— Наверное, кто-то из его служащих обронил по пути на Уил-Спинстер. Хотя почему... Ты так далеко вчера ходила? — подозрительно спросил он. — Я думал, вы с Беллой ходили купаться.

— Да, туда я тоже ходила.

Росс оглядел её, но не заметил ничего необычного, кроме здоровой бледности. Демельза никогда не была румяной, она цвела только изнутри.

— Сегодня мне нужно встретиться с Фрэнсисом Данстанвиллем в Техиди. Хочу получить больше сведений об олове, которое сейчас добывают на Долкоуте и Кукс-Китчен. Но в Лондон я уеду только через две недели. Могу послать Джона с извинениями и перенести встречу на другой день.

— С какой стати? Из-за встречи с Беном?

— Нет, разумеется. Я не уеду до десяти. Но я подумал, что так лучше, раз ты нездорова.

— Я вполне здорова, благодарю.

— Вполне?

— Вполне.

— Но подавлена.

— Недостаточно подавлена, чтобы встретить тебя в том же состоянии, как и вчера вечером, если ты об этом.

— Я не сказал, что так подумал.

— Можешь запереть портвейн, если хочешь, — резко бросила она. — Могу отдать тебе ключ с моей связки.

— Надеюсь, мне никогда не придётся этого делать.

— Тогда поезжай. Нет причин менять планы. В котором часу ты вернёшься?

— Около семи.

Белла и Гарри уже поели, так что завтракали супруги тихо и почти молча. Под конец Демельза сказала:

— Я тут размышляла о Джереми.

— А ты разве когда-нибудь прекращала о нём думать?

— Нет. Я размышляла о том, во сколько нам обходятся его полковые расходы.

— Крохи, — ответил Росс. — Я купил ему кое-что, но у него достаточно и собственных денег. Это меня удивило и порадовало. Полагаю, он накопил с той мелочи, что мы ему давали, плюс дивиденды с Уил-Лежер.

— А после этого?

— После этого он ничего у меня не просил, и я решил, что ему хватает жалования. А теперь шахта приносит хороший доход, и у него не будет никаких проблем.

— Ты не спросил, как он справляется?

— Нет, не хотелось вмешиваться. А что? Ты о нем беспокоишься? Ты получила от него письмо вчера?

— Нет! У меня нет от него вестей! Я просто задала вопрос.

— Что ж, думаю, ему хочется самому устроить свою жизнь. Ты же знаешь, Джереми — тёмная лошадка, как бы мы его ни любили. Не так давно ты сама это сказала.

— Да... Я знаю.

Вошла Джейн Гимлетт.

— Бен Картер пришёл, сэр, если не возражаете.

— Скажи ему, что я буду через минуту. — Росс встал. — Ты точно уверена, что я тебе сегодня не нужен?

— Полностью.

Он поколебался ещё с мгновение.

— Надеюсь, я не сделал ничего такого, что привело к твоему вчерашнему поступку?

— Разумеется, нет!

— Но ты напряжена в разговоре со мной.

— Только потому что меня мучают свои мысли.

III

После ухода Росса Демельза провела спокойное утро, пестуя головную боль и тошноту, и подготовилась к дальнейшему. Пусть сегодня она была не в лучшей форме, но кое-что не могло ждать.

Даже выйти из дома казалось трудной задачей, пришлось изобретать предлог. Демельза знала — такова её главная слабость, она не способна просто сказать, что уходит. Она вспомнила случай, когда Джереми было восемь, она накинула плащ, а он спросил: «Ты куда, мама?», и она ответила: «Никуда». Тогда он немедленно спросил: «Можно мне с тобой?»

В этот день она сбыла с рук Беллу и Генри и отложила изготовление сидра, за которым должна была присматривать, на следующий день. Демельза поднялась наверх и, поскольку погода была тёплой, надела лёгкую льняную блузку с короткими рукавами и льняную юбку на пяти больших костяных пуговицах, которую можно легко снять. Под юбку она натянула поношенные парусиновые штаны Клоуэнс — дочь постеснялась забрать их с собой, когда вышла замуж. Штаны можно было закатать до колен и закрепить эластичной лентой, чтобы не сваливались. Она также надела тонкие хлопковые чулки и потрёпанные кожаные сапоги, в которых не поскользнёшься.

Потом она взяла небольшую сумку и сложила туда две свечи, трут, ножницы и двадцатифутовую веревку. Демельза не знала, пригодится ли веревка, но решила, что лучше её взять, на всякий случай.

И всё равно пришлось отделаться от ещё одного члена семьи — Фаркера, и его урезонить оказалось сложно.

Фаркер был семейным псом и больше всё-таки принадлежал Изабелле-Роуз, но, как большинство животных, вечно привязывался к Демельзе. Как и сегодня, хотя она приказал ему остаться дома, но через несколько минут обнаружила, что он крадется за ней, припав к земле. Это навеяло болезненные воспоминания о другой собаке, так долго бывшей частью её жизни и так давно ушедшей. Однажды на Рождество она шла в эту сторону, и Гарри Харри, егерь Уорлеггана, прострелил Гаррику ухо...

Конечно, теперь идти было не так долго. «Лестница Келлоу» находилась перед долиной Сол.

Демельза много раз ходила мимо, но никогда не спускалась. Лестницей обычно пользовались мальчишки, а также Чарли Келлоу, прежде чем растолстел и стал пить, и Демельза, ни разу не осмотревшая лестницу, решила, что она столь же безопасна (или небезопасна), как и любой утёс поблизости. После детства по соседству с грозными утёсами и предательским морем человек свыкается с опасностью и с тем, что молодежь живет рядом с ней, иначе придется всё время беспокоиться.

Чтобы добраться до самой лестницы, приходилось соскользнуть вниз по узкому проходу на поверхности скалы, которая здесь была наклонена вовнутрь, в сторону суши. Утёс порос травой, армерией и вереском, а местами и кривыми кустами ракитника, и был усеян кроличьими норами. Потом нужно спуститься по гранитному валуну. Ста пятьюдесятью футами ниже находилась площадка с наклоном в тридцать градусов к морю, поросшая травой, а частично усыпанная развалинами каменной стены и горными отвалами. Отсюда ещё пятьдесят футов вниз среди валунов, пока не откроется клиновидная щель, в самом низу клина и находилась шахта с лестницей. Демельза добралась до неё, сбившись с дыхания, и заглянула в проём, на песок в шестидесяти футах внизу.

Море наступило на песок, а потом отпрянуло. Сегодня прилив запоздал.

День был хуже, чем тот, когда сюда приходил Бен. Всё утро солнце светило в тумане, а на небе собирались полоски облаков, делая его похожим на берёзовую кору. Похоже, наконец-то наступила осень. Но точно не скажешь — на выдающемся в Атлантику полуострове никогда не предскажешь даже плохую погоду.

Проём, или шахта, был около восьми футов в поперечнике. Демельза понадеялась, что он наклонный, но ошиблась. Лестница, которую она поначалу с трудом разглядела, была прибита сбоку большими железными гвоздями, и к ужасу Демельзы оказалась не цельной. То есть заканчивалась в одном месте и продолжалась несколькими дюймами ниже, но правее, а через несколько перекладин снова начиналась слева. Демельза решила, что те люди, которые её соорудили — семейство Келлоу вроде бы? — обнаружили, что в некоторых местах гвозди просто невозможно вбить в камень, вот и пришлось приспосабливаться.

На минутку она встала на колени и заглянула вниз. Насколько удалось рассмотреть, не хватало только одной перекладины, остальные выглядели вполне крепкими. Да и вес Бена они выдержали.

Демельзу удивило подступившее головокружение и колотящееся сердце. Это просто боязнь высоты и одиночество? Сколько она выпила вчера вечером? Уж точно больше, чем решил Росс. В голове до сих пор стучало. Но это она могла сделать только одна, как бы ни пугал каменистый пейзаж. Конечно же, вскоре её заметили чайки и принялись кричать над головой. Но больше ни души.

Она расстегнула юбку, сняла её и положила около проёма. Она придавила её тяжелым камнем, чтобы не унесло ветром. Потом перекинула сумку через плечо, чтобы не болталась и не переезжала. Демельза перебралась через край шахты и поставили ногу на ступеньку. Похоже, та вполне выдерживала её вес. Демельза медленно развернулась, вцепившись в пучки травы, пока не оказалась лицом к стене шахты. Она перенесла руки на боковины лестницы и сделала второй шаг вниз, а затем и третий.

После субботнего дождя стенки были скользкими, видимо, в проём просачивалась вода со всех окрестных склонов. Перекладины лестницы тоже стали скользкими. Может, скинуть сапоги и спускаться босиком?

Она добралась до сломанной перекладины. Проверила её мыском, и кусок гнилой деревяшки отломился и полетел вниз, плюхнувшись на мокрый песок. Если она упадёт, то с тем же звуком. До следующей перекладины оказалось недалеко, слава небесам, всего около фута. Демельза опустила ногу и нащупала ступеньку. Когда Демельза перенесла на неё свой вес, перекладина издала зловещий скрип. Изо всех сил вцепившись в боковины лестницы, Демельза быстро перебралась на следующую ступеньку. Та выдержала молча.

И далеко этот боковой тоннель? Как там говорил Бен? И сказал ли он вообще? Вот будет потеха, если она его пропустит.

Шаг за шагом, и вот она уже на полпути вниз. Круг света над головой теперь стал едва ли ярче полной луны, а дыра внизу увеличилась. Море снова накрыло песок, с пузырями и пеной, как тёмно-зелёная каша, пронизанная белыми прожилками. Что-то упало Демельзе на волосы, сползло по плечу и упало.

Она увидела тоннель. Бен не упомянул, что он не примыкает к лестнице, а нужно шагнуть на три фута вбок. Не так уж много для мужчины. Не так уж много для ловкой женщины. Но ловкая женщина страдала от похмелья, не считая естественного головокружения, и кроме того, по собственным причинам, с каждым шагом всё больше нервничала. Её нога соскользнула на краю тоннеля, и она упала в него, задыхаясь.

Руки тряслись так, что она не могла запалить трут. Она прислонилась к стенке тоннеля, чтобы отдышаться и успокоиться. Сюда просачивалась вода, как будто сама земля кровоточила. Везде, где есть вода и немного света, возникает растительность — мох, трава или крохотные папоротники. Жизнь не остановить.

Разве что смертью.

Скала была изумительного цвета — пятна бурого и прожилки зелёного, полоски кирпичного и крапинки серого с брызгами охры и жёлтого. Неудивительно, что здесь решили прокопать тоннель.

Ей стало нехорошо. Это всё воображение, сказала она себе. Всё дело в воображении, да ещё в тошноте. А ведь когда-то её желудок вечно хотел есть и не отказывался от обглоданной косточки с помойки, которую выбросил кто-то более разборчивый. Тридцать лет назад. Тридцать лет жизни среди благородного сословия так ослабили её пищеварительные соки, тридцать лет счастья, горестей и любви, и рождения детей, и работы, и развлечений, и мягкого воздуха Нампары так развили у неё чувствительность и воображение, что всего лишь из-за портвейна на ночь её вот-вот стошнит, а из-за одиночества и головокружения она дрожит и боится снова подняться по лестнице.

А если она не сумеет вернуться по скользким ступеням скрипящей лестницы? Найдут ли её тогда? Росс вернётся уже затемно. Никто не имеет представления, куда она пошла. Может, завтра обыщут утёсы, увидят юбку...

Её затошнило, и через несколько минут она с отвращением вытерла губы рукавом и почувствовала себя лучше. Она выбросила из головы эти мысли и занялась трутом. Теперь он загорелся, а от него занялись две свечи. Её обступили стены пещеры, тот тут то там сочилась вода, отливая жёлтым.

Найти мешки оказалось несложно, а куски брезента явно использовали, чтобы уберечь их от сырости. Первый мешок с маркировкой «С» был пуст. Как и тот, что с буквой «Д». В третьем, то ли «П», то ли «Н», обнаружились бумаги.

Демельза вытащила их и прочитала. Потом отнесла свечу к входу к тоннель и подожгла документы один за другим, держа за уголок, пока они как следует не разгорелись, дожидалась, пока бумага прогорит почти до края, а потом бросала вниз, в море. После документов она спалила мешок. От него поднялся дым, и порыв ветра отнёс его обратно в тоннель. Демельза закашлялась. Она сходила за вторым мешком. Он оказался более влажным, потребовалось больше времени, чтобы исчезли написанные чернилами инициалы. Когда Демельза удостоверилась, что ничего не разглядеть, то бросила мешок вслед за остальными. Затем последовал третий мешок.

На полу валялись монеты, которые упоминал Бен. Среди пенни нашлась пара двухпенсовиков, они уже стали редкостью. Демельза задумалась, но потом бросила их вниз.

Остался лишь кусок брезента. Черный, грязный и покрытый паутиной, его невозможно было опознать, но всё равно следовало отправить вслед за прочим. Когда Демельза потянула за край, что-то звякнуло, и она увидела блеск серебра в скальной трещине. Демельза подобрала вещицу.

Это была серебряная чаша, совсем маленькая, но прекрасной работы, с двумя ручками. Всего два с половиной дюйма в высоту. Как игрушка. Но хорошенькая. Демельза потерла потускневший бок и заметила гравировку, но не сумела разобрать. Возможно, на иностранном языке. Она подтащила брезент к краю и выкинула. Поначалу его подхватил ветер, но, зависнув на несколько секунд, он сложился и медленно опустился в поджидающее море.

Демельза держала чашу в руке. Не опасно ли её сохранить? Возможно. Но и выкинуть сложно. Она поколебалась, а потом сунула в сумку. Нужно будет ещё разок на неё взглянуть.

Ещё один осмотр пещеры не принёс ничего нового. Демельза задула обе свечи, подождала, пока жир остынет, и убрала их. Она снова перекинула сумку через плечо. Потом посмотрела наружу — на лестницу. Предстоит долгий путь.

Первый шаг самый неприятный — три фута, чтобы дотянуться ногой до перекладины. Спуститься было куда проще, потому что можно было крепко держаться за боковину лестницы, нащупывая вход в тоннель. А за что держаться теперь? На скале никакого удобного выступа, за который можно зацепиться. Она была гладкой и прямой, влажной и твёрдой.

Демельза посидела пару минут, чтобы унять дрожь в коленках. Если думать о падении, решила она, то точно ничего не выйдет. Я так и буду сидеть здесь на карачках — дрожа от холода, полуголодная, жалкая развалина, когда завтра или послезавтра найдут мою юбку, если вообще найдут. А может, и послезавтра. В пещере можно найти воду, но не пищу. А папоротники съедобны?

Она вспомнила, как кузен Фрэнсис много лет назад вышел в такой же дождливый сентябрьский день и так никогда и не вернулся. Он в одиночестве отправился на Уил-Грейс, поскользнулся и упал. Но его падение не сравнится с тем, как будет падать она. Он упал в воду, но не умел плавать. Она плавать умеет, хоть и кое-как, но вода на дне шахты недостаточно глубока, чтобы затормозить падение. Расстояние, наверное, не меньше тридцати футов. Что ж, скоро всё будет кончено. Вероятно, она сломает шею, вот и всё.

Демельза снова сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Она ведь решила не думать о падении, а только о нём и думает! Ну ладно, так каковы варианты? Если при попытке выбраться она упадёт, то наверняка погибнет. Если выберется благополучно, то вернётся в Нампару как ни в чём не бывало, никто и не узнает, что она здесь была. Такова и была задача. Если она останется здесь, то возможно, её обнаружат ещё живой, хотя непонятно когда. И тогда станут расспрашивать, что её сюда занесло, в старую шахту, по предательским ступеням, и совершенно одну. Если она не даст правдивое объяснение, а так оно и будет, то Росс с полным основанием решит, что она не в своём уме.

Совершенно иррационально неприятие такого исхода заставило её действовать. Она сняла сумку и вытащила верёвку. Толку от неё всё равно никакого. К лестнице не привяжешь. Перекладины слишком близко к стенке шахты, и даже если каким-то чудом удастся просунуть веревку за перекладину и подтянуть другой конец, то она скорее станет бесполезной помехой, затянутой на поясе. Демельза тут же представила, как беспомощно соскальзывает по веревке в море.

Но какая разница? Может быть, каким-то образом по пути вниз она сумеет ухватиться за перекладину и подняться?

Это не шахта над морем, подумала она. Это не пещера, откуда я могу шагнуть к безопасности или навстречу смерти. Это просто ступенька на заднем дворе, у яслей для телят. Три фута? Боже ты мой, да я и на четыре допрыгну. С какой стати мне промахиваться мимо перекладины? Почему это я вдруг не смогу ухватиться за боковину? Да мне и прыгать-то не придётся, всего-навсего широко шагнуть. И просто сохранить равновесие. Упасть можно, только если специально встать на краю и соскользнуть. Если нога промахнётся, то рука удержит. Если промахнётся рука, то за ней следует вторая. Матерь божья, да кто ты такая? Ты что, из тех элегантных, жеманных и избалованных девиц в Бовуде, которые в жизни не делали ничего такого, что ты делаешь каждый день — ездишь на лошади по-мужски, борешься с волнами на пляже Хендрона, моешь полы, кормишь свиней, доишь коров или варишь эль? Брось, дорогуша, возьми себя в руки.

И она аккуратно смотала верёвку и снова убрала, аккуратно приладила сумку, аккуратно встала на самый край тоннеля. Под ногами плескалось море, тёмно-зелёное с белой пеной, оно накатывало туда и обратно, покрывая и открывая песок, как по мановению волшебной палочки. Демельза глубоко вдохнула и посмотрела на лестницу — всего в трёх футах, вытянула ногу, но не достала, она тянула ногу дальше, пока не начала падать, но вытянула ногу ещё на шесть дюймов, а руками вцепилась в скользкую скалу. Нога стукнулась о перекладину и чуть не соскользнула, а руки, как беспомощные узники во время неудачного побега из тюрьмы, соскальзывали и цеплялись, соскальзывали и цеплялись, а потом одна рука нащупала что-то более надёжное, чем камень, и схватилась.

А затем Демельза оттолкнулась, держась только на одном мыске, и тридцатифутовый провал показался тремя тысячами футов, земля качнулась, тоннель тоже качнулся, засасывая её всё дальше и дальше в огромную дыру. А потом вторая рука тоже схватилась за что-то, как раз когда нога соскользнула с перекладины. И двадцать секунд Демельза отчаянно барахталась, исцарапав колени и пальцы ног, в панике нащупывая опору, пока нога снова не нашла перекладину, а другая — ступень повыше, и с огромным волевым усилием Демельза выпустила из рук боковину лестницы и, содрогаясь при каждом вздохе, стала подниматься, ступенька за ступенькой, до пролома и отсутствующей перекладины, где перехватила боковину, и почти вслепую, оглушённая, добралась до верха. Она выкарабкалась и легла на камень около проёма, дыша как выброшенная на берег рыба, но понимая, что спасена.

 

Глава четвёртая

I

В конце октября Росс уехал в Лондон, и поскольку путь по морю стал теперь безопасен, он отплыл из Фалмута на судне с грузом олова. Но, как всегда, плавание выдалось отвратительным, якорь в лондонской гавани они бросили только одиннадцатого ноября. Это многое говорит в пользу паровых экипажей Джереми, подумалось Россу.

После оглушительных празднеств Лондон вернулся к обычной жизни. Росс пропустил открытие сессии, и парламент обсуждал сиюминутные вопросы, но явно не самые важные. Обе палаты выразили глубокие сожаления продолжающимся «нездоровьем» его величества короля Георга III, состоялась дискуссия по поводу роспуска ополчения, одобрили ассигнования на содержание различных служб в 1814 году, а также двора принцессы Шарлотты, произнесли долгие речи по поводу болезненного вопроса о долгах принца-регента, озвучили жалобы, что парламент созвали слишком рано.

И, разумеется, некоторое внимание привлёк тот уголок мира, где было ещё неспокойно, обсудили несправедливые требования американского правительства, условия пребывания британской армии в Канаде и её посредственного командующего, а также необходимость разговаривать с позиции силы, а не слабости. Один член парламента, говоря о поджоге Вашингтона, назвал армию и её командиров готами и вандалами. На это резко возразил канцлер Казначейства, заявивший, что, учитывая зверства американцев, возмездие оправдано как людскими, так и Божьими законами.

Всё это важные вопросы, но где дискуссия по поводу голодающих бедняков Англии? Даже граф Дарнли, в своей пылкой речи потребовавший от всего остального мира последовать примеру Англии и запретить работорговлю, не проронил ни слова об условиях жизни на севере Англии, в центре и на западе.

Росс успел к заседанию своего комитета и воспользовался собственным положением, чтобы разъяснить, в чём нуждаются производители олова и меди. В четверг, во вторую неделю пребывания в Лондоне, он принял приглашение к ужину на Сент-Джеймс-стрит, у Букингемских ворот.

Ужин никак не был связан с металлами, скорее с личными симпатиями. Хозяина, пожилого землевладельца по имени майор Картрайт, Росс знал уже пятнадцать лет, но они только раскланивались при встрече. Разумеется, знал он и его репутацию. Картрайт с давних пор был известнейшим буревестником революции. Давным-давно, когда разразилась война в Америке, ему предложили высокий пост в армии под началом Хау , но он отказался и вскоре после этого написал памфлет, озаглавленный «Американская независимость — во славу и в интересах Британии». Он семнадцать лет прослужил майором в ополчении Ноттингемшира, откуда его уволили за то, что он праздновал падении Бастилии. Он открыл первое Общество равного представительства , ставшее предтечей многих других, и превратился в кошмар нескольких британских правительств.

Когда в 1809 году Росс встал в Палате на сторону Гуиллима Уордла во время его атаки на принцип существования продажных округов, Картрайт написал Россу тёплое письмо с поздравлениями. Росс вежливо ответил, но дальше дело не пошло. Шла война, и хотя он выступал за парламентскую реформу, всё это должно было подождать, пока не исчезнет угроза со стороны Наполеона.

Картрайт был братом священника, который изобрёл ткацкий станок, совершивший революцию на фабриках. Этот же Картрайт, Джон, был высоким, худым и прямым стариком с улыбчивым, открытым лицом и в простом каштановом парике, скрывающем седые волосы. Он тепло поприветствовал Росса, и они отправились в гостиную, где собрались гости. Присутствовали только две дамы, да и те быстро ушли. Росс пригубил прекрасное канарское и пожевал печенье, пока его представляли остальным.

С большинством гостей он прежде не встречался, некоторых знал по имени. Молодо выглядящий мужчина средних лет по фамилии Клиффорд писал на тему законодательства и считался явным радикалом. Генри Хант, примерно того же возраста, славился своими габаритами, напыщенностью и зажигательными речами. Юношу с заметным ланкаширским акцентом звали Сэмюэль Бэмфорд, так он представился. Рядом с ним стоял Генри Брогам, стряпчий-радикал, помогающий с финансированием «Эдинбургского вестника», сейчас он остался без места в парламенте. Присутствовал также Сэмюэль Уитбред, сын пивовара и истый пацифист, но явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Но почётным гостем, если можно так сказать, был сорокалетний владелец мануфактуры и реформатор Роберт Оуэн. Необразованный, выходец из бедной семьи, в возрасте десяти лет он поступил учеником в мануфактурную лавку, но к девятнадцати годам каким-то чудом стал управляющим фабрики в Манчестере с пятьюстами работниками. С тех пор он славился как филантроп, владелец мануфактуры в Нью-Ланарке на Клайде, где ставил потрясающие эксперименты, опекая своих работников, обучая их детей и разделяя с ними прибыль. Его последняя книга, «Новый взгляд на общество», вышла в прошлом году и привлекла всеобщее внимание. Росс прочитал её летом, и потому поздравил автора при встрече.

Вечер был приятным, после ужина, когда разлили бренди, майор Картрайт сказал, кивнув в сторону Роберта Оуэна:

— «Новый взгляд на общество», а, Полдарк? Разве не этого мы все желаем?

— Большинство из собравшихся здесь, — ответил Росс. — Не уверен, что могу ответить за страну в целом.

— Зависит от того, что назвать страной. Аристократы — определённо нет, я согласен. Да и землевладельцы вроде нас...

— Как и торговцы, банкиры, владельцы предприятий... Но я, разумеется, понял, о чем вы.

— Это идеалы, за которые я борюсь всю жизнь.

— Я знаю. Никто не сделал бы больше. Недавно я прочитал ваши «Письма о реформе Палаты общин». Весьма убедительные аргументы. Уверен, они возымеют эффект.

— Возымеют эффект? Боюсь, крайне небольшой.

— Ох, я бы так не сказал... — начал Росс, но потом умолк, поняв, что хозяин, вероятно, прав.

— Однажды историки напишут, что реформа в нашей стране запоздала на пятьдесят лет из-за примера французов. Тех, кто пытается совершить в Британии мирную революцию, начинают немедленно подозревать, что они хотят кровопролития. И это тупик, постоянное непонимание не целей, а средств.

— Теперь, когда война окончена, парламент более снисходительно отнесётся к вашим идеям.

— Я-то надеялся, сэр, что вы скажете «к нашим идеям»!

— Прекрасно. Пусть будет так.

Картрайт хлопнул себя по руке.

— Ещё столько предстоит сделать! Особенно нам не хватает помощи в парламенте, людей, которые могут говорить от нашего имени в Палате, убедить, спорить, защищать. Оглянитесь вокруг. Помимо вас единственный член парламента здесь — это Уитбред, а он, несмотря на все свои таланты, нездоров, и к тому же, как мне кажется, его отвлекает театр «Друри-лейн». Вы наверняка знаете, что я часто баллотировался в парламент, но так никогда и не был избран. Мы, радикалы, вестники перемен, хотим добиться их конституционными средствами, но на нас смотрят с подозрением и недоверием, как на зачинщиков недовольства.

Росс глотнул бренди.

— То, за что вы всю жизнь выступали, майор Картрайт, не так далеко от «Прав человека» Томаса Пейна . Один человек — один голос, пенсии для стариков, тайное голосование, ежегодные выборы парламента и всё прочее... Ведь так? Уверен, всё это правильно и со временем так и будет, но вся программа целиком, записанная на одном листке бумаги, встревожит среднего члена парламента. Разве сейчас мы все не хотим первым делом принять более практические меры для облегчения положения дел?

— Какие, например?

— Что ж... систему контроля условий труда на фабриках, запрет на детский труд ниже определённого возраста, ограничение часов ежедневной работы для мужчин, женщин и детей, кое-какие изменения в законе о бедных, которые не лишат их стимулов для работы, но дадут людям в тяжёлом положении некоторые средства на пропитание и крышу над головой?

— А почему вы считаете, что такие меры скорее найдут поддержку в парламенте, чем мои идеи? Разумеется, я тоже это поддерживаю в равной мере, но необходимость глобального изменения системы представительства — это самое главное!

— Почему я считаю, что такие меры будут иметь больше шансов на поддержку? Ну, потому, что, как вы прекрасно знаете приличное число вигов — вы сами можете назвать с десяток влиятельных персон — и немало тори имеют чувство сострадания и, зная о бедности и лишениях, захотят их облегчить. Трагедию Огораживания нужно как-то компенсировать. Но это экономические перемены. Боятся же они перемен политических... Разумеется, они тоже настанут, даже если мы этого не замечаем. Вся система устарела, события во всём мире это показывают, но дело затянется надолго... Взгляните на такого влиятельного члена парламента, как Джордж Каннинг, который всячески желает помочь бедным, но не желает помочь им получить право голоса.

— Ах да, Каннинг, — уничижительно произнес Картрайт.

— В Палате мало подобных ораторов, и они бесценны.

— Но в нашем случае, — сказал Картрайт, — он никак не поможет из своего роскошного лондонского дома. — Он вздохнул. — Нет, мы полагаемся на людей вроде вас, Полдарк. Людей цельных и прямых. Патриотов.

Итак, предложение сделано.

— Душой я с вами, — ответил Росс через некоторое время. — Это точно. И голосом, разумеется, когда до этого дойдет. Теперь, когда мы выиграли войну, самое время заняться вашим делом. Но думаю, я слишком стар, чтобы оказать вам достаточную практическую поддержку. В пятьдесят четыре года...

— Мне семьдесят четыре, капитан Полдарк.

Росс слегка улыбнулся.

— Туше. Я хотел сказать, что в глубине души я всего лишь корнуолец и слишком засиделся в парламенте, мне давно хочется отойти от дел. Мне не особо нравится атмосфера Вестминстера, но пока шла война... Война — вот моё главное дело. Мне поздновато начать заниматься чем-то другим, как бы искренне я в это ни верил.

— Искренне. Хоть это радует.

— О, можете не сомневаться в моей поддержке. Я сожалею лишь о том, что она будет недостаточна для вас.

— Вы когда-нибудь встречались с Коббетом?

— Нет.

— Думаю, вам следует с ним встретиться. Он великий человек.

— Не сомневаюсь в этом.

— Возможно, вы читали его последнюю статью о карманных округах.

— Нет. Но должен напомнить вам, майор Картрайт, что я и сам избираюсь от одного из таких округов.

— Но это же не значит, что вы поддерживаете эту систему! Вы сами так заявляли!

— Разумеется, не поддерживаю. Но в этом случае... нужно соблюдать некоторые приличия. Лорд Фалмут — мой покровитель. И он, и его отец всегда вели себя со мной уважительно и терпимо. В разумных пределах я свободен принимать решения, и когда я произнёс речь в парламенте в поддержку Уордла, мне не пришло в голову написать своему патрону и объясниться. Но единственная речь — одно дело. А открытая кампания против принципов Фалмута — совсем другое.

— Как, например, запрет карманных округов?

— Да.

— Вы можете уйти и баллотироваться в открытом округе, как Каннинг от Ливерпуля. Разумеется, даже такие выборы подвержены коррупции и неравноправны, но так вы хотя бы будете сам себе хозяин.

Россу никогда не нравилось, когда ему говорят, что делать, он легко улыбнулся и ответил:

— Представьте мои затруднения. Чутьё (хотя оно довольно лениво) подсказывает, что с меня хватит. Выступить за ваши идеи будет означать пойти наперекор чутью и полностью пересмотреть жизненные планы. Начиная с решимости вернуться в парламент, где я никогда не имел особого успеха, и заканчивая борьбой за место в округе, которая почти наверняка закончится моим поражением. Мне это не видится реальной перспективой.

Картрайт снова вздохнул.

— Борьба за подобные идеи, Полдарк, часто не кажется реальной перспективой. Решимость бороться за благое дело — вот что главное.

Они вели более или менее дружескую дискуссию ещё минут пять, а потом гости переместились, и Росс оказался сначала рядом с Сэмюэлем Бэмфордом, а потом снова с Робертом Оуэном. Гости разошлись около часа ночи, и поскольку погода была хорошая, Росс дошел до Вестминстера и взял лодку до Адельфи и Георг-стрит, где жил. Спор так ничем и не завершился, его ни о чём не попросили, а он ничего не обещал. Но майор Картрайт явно был разочарован ответом Росса.

Росс тоже не был собой доволен. Он злился на себя из-за того, что не понял сразу, к чему приведёт этот визит. Нужно было со всей прямотой подумать об этом заранее и принять решение. Идти на приём с желанием что-то сделать для собравшихся или не идти вообще.

Но он злился и на Картрайта. Уж конечно, можно принять приглашение на ужин, чтобы показать свою поддержку целей радикалов, но при этом не боясь, что они начнут вербовать в свои ряды.

Конечно же, настоящим радикалам, тем, что присутствовали сегодня, и их коллегам, как они сами признались, отчаянно не хватает поддержки в парламенте. Их предложения слишком прогрессивны для реформаторов вроде Уилберфорса, которые считают их экстремистами. Пусть Полдарк и не так известен широкой публике, он стал бы ценным приобретением.

И он действительно их поддерживает. Понимая, что некоторые предложения слишком идеалистичны, он признавал их справедливость. И если хоть какое-то абстрактное слово и имело значение для сугубо практичного человека вроде него, то это слово справедливость. И разве он не противоречит собственным принципам, когда отверг прямую просьбу о помощи таким уклончивым ответом?

Но всё же препятствие, из-за которого он не мог выступать от их имени в парламенте, было подлинным, и так просто его не отбросить. Чтобы уйти с поста и избираться вновь в другом месте, нужно обладать пылом, которого у него не было. Да и не в его натуре, как Росс говорил Демельзе, участвовать в горячих дискуссиях и произносить речи, а таланта убеждать в письменной форме он тоже не имеет. Единственное, в чём он может пригодиться для подобного дела — это его членство в парламенте.

Он встал с постели и задул свечу, а потом некоторое время лежал без сна, глядя на свет от проезжающей повозки и мерцание фонарей — они отбрасывали странные тени в виде волков или летучих мышей на потолке. По такому случаю Россу хотелось поговорить с Демельзой. Необязательно советоваться, а просто воспользоваться ею как слушателем, чтобы доказать самому себе свои резоны. Но и совет от Демельзы не помешал бы. Хотя трудно предсказать, каким он будет.

Росс стал думать и тревожиться о ней, просто чтобы отвлечься. Перед его отъездом она выглядела подавленной, но никаких намёков на то, что пила слишком много. Что-то вроде молчаливого понимания — взгляд на бутылку, пара бокалов, но не более. Когда Росс уезжал, он хотел об этом упомянуть, но Демельза приложила пальцы к его губам и сказала: «Молчи». И он промолчал. Росс надеялся, что теперь, когда Джереми и Клоуэнс уехали и она осталась одна, только младшие дети и слуги составляют ей компанию, у неё всё благополучно.

Росс заметил несколько уродливых царапин у неё на руках и вроде бы ободранные коленки, но Демельза сказала, что поскользнулась на скалах по пути с Уил-Лежер. Она также нашла на пляже интересную серебряную чашу и почистила её. Иногда Демельза как будто предпочитала гулять одна, без детей.

Кто бы мог предположить, что неуклюжее полуголодное дитя, которое он привез домой с ярмарки в Редрате, превратится в такую непростую женщину?

Главное, чтобы она не начала пить... Прошло несколько часов, прежде чем он заснул, ему приснились тонущие шахтёры.

II

В следующий понедельник состоялась ещё одна встреча, хотя и совершенно иного рода. Письмо Россу вручил посыльный.

Файф-хаус. 24 ноября.

Дорогой капитан Полдарк!

Как я понял, Вы в Лондоне, и было бы любезно с Вашей стороны зайти ко мне сегодня на Даунинг-стрит часа в четыре. Если это для Вас неудобно, прошу Вас назначить любое время в среду — в этот день я, скорее всего, свободен.

Со всем уважением, и т.д., и т.п.,

Ливерпуль

Посыльный ждал. Росс написал, что принимает приглашение и зайдет к премьер-министру в четыре, что и сделал, не имея ни малейшего понятия, чего ему там ожидать.

Роберт Бэнкс Дженкинсон, второй граф Ливерпуль, был на несколько лет моложе Росса, крепкого телосложения с намёком на тучность, с простыми манерами, дружелюбный, проницательный и скупой на слова и жесты. Два с половиной года назад, когда убили Персиваля, Ливерпуль стал временным главой правительства, и постепенно все привыкли, что это надолго. Всегда находившийся в тени своих более блистательных коллег, в особенности Каслри и Каннинга, до сих пор он как-то умудрялся поддерживать баланс, угождая принцу-регенту и не вызывая недовольство остальной страны. Случилось так, что именно он возглавлял правительство, когда Британия одержала победу в бесконечной войне, и даже сейчас, когда исчезла эта угроза, никто вроде бы не собирался его смещать.

— Садитесь, Полдарк, — сказал он, — хорошо, что вы пришли так скоро. До пятницы я и не знал, что вы в Вестминстере, и как я понимаю, на этой неделе комитет завершит слушания, и потому я решил переговорить с вами, пока вы не уехали домой.

— Последнее заседание в четверг, — ответил Росс. — Я надеюсь уехать в пятницу утром.

— Именно так. — Лорд Ливерпуть позвонил в колокольчик. — Я часто пью чай в это время. Привычка, которой я заразился от жены. Но у меня есть хороший бренди и более чем приличное канарское, если предпочитаете.

— Благодарю, милорд. Меня устроит и чай.

Молча вошел слуга и так же молча вышел.

— У вас есть новости от Джорджа Каннинга?

— После его отъезда — нет.

— Сообщают о жестоких штормах в Бискайском заливе. Вроде бы его корабль должен на этой неделе прибыть в Лиссабон, но я тревожусь о нём.

Они сидели в конце длинной комнаты с высокими раздвижными окнами, выходящими на плац перед Уайтхоллом.

— Вы были на открытии сессии?

— Нет, я прибыл морем, несколько дней мы болтались в проливе Солент.

— Уитбред яростно возражал против назначения Каннинга во время дебатов в Палате. Заявил, что это просто дорогостоящая и бесполезная синекура, созданная специально для него. Разумеется, ему ответили, Чарльз Эллис выступил с искренней и трогательной речью. Но «Утренний вестник» подхватил эти вопли.

— Я не знал.

— На самом деле задача Каннинга в Лиссабоне весьма серьёзна. Наши отношения с советниками регента всегда были довольно бурными. И даже когда вернется регент, Каннингу придется ходить по острию ножа, используя весь такт и дипломатию.

Принесли чай. Слуга разлил его. Росс отказался от предложенных молока и сахара.

Когда они остались одни, лорд Ливерпуль сказал:

— Разумеется, вы знаете, что мы с Каннингом вместе учились в колледже Крайст-Чёрч в Оксфорде. И с тех пор дружим. Хотя у нас было много взлётов и падений. Он блестящий человек.

— Я тоже так считаю, премьер-министр.

— Иногда он слишком умён в ущерб себе. Я часто думаю, что он сам себе злейший враг.

На небе угасали последние лучи света. Росс часто замечал, что сумерки в Лондоне короче по сравнению с Корнуоллом. Снаружи шумели люди, их голоса гулко разносились по темнеющим улицам.

— Я послал его в Лиссабон не в качестве синекуры, — сказал Ливерпуль. — Он был рад уехать из-за сына, а ещё я решил, что ему не причинит вреда (в политическом смысле) на год или коло того побыть вдали от парламента. У Каслри в Вене развязаны руки, а Каннинг вернется обновлённым.

— Не сомневаюсь.

— Вы один из его ближайших соратников, Полдарк. Он о вас крайне высокого мнения. Вы ведь входите в его группу, верно? Искренних и верных друзей, на чью поддержку в Палате он может рассчитывать: Левесон-Гоуэр, Хаскиссон, Борингдон... вы знаете все эти имена. Некоторые из них даже отказались от должности, чтобы сохранить ему верность.

— Но я такого не делал.

— Да... Но вы и не искали должностей. Но всё равно, это не исключает... как бы это сказать... Обязательств? Возможно, не настолько, но верность нельзя оценить, она самодостаточна.

— Верность с моей стороны, — сказал Росс, — зиждется на убеждениях. Наши с ним взгляды во многом совпадают.

— Да... — Ливерпуль прищурился и отпил чай. Соперники и некоторые друзья называли его «Старина Дженки», а иногда «Дженки с прищуром», потому что в порыве чувств его правое веко начинало подергиваться. — Перед отъездом Каннинга мы долго разговаривали. О том, что он уезжает в Лиссабон и покидает Палату по крайней мере на год или около того, и он понимал, что оставляет друзей. Многим будет его не хватать.

— Мне точно.

— И он посчитал своим долгом позаботиться об их будущем. Я с ним согласен. Мы пришли к взаимопониманию. И в результате недавно я предложил Уильяму Хаскиссону должность главного уполномоченного по лесному хозяйству. Левесон-Гоуэр получит титул виконта. Борингдон станет графом. Они станут пэрами в новом году. Я ещё не вполне решил насчет Борна... Путь премьер-министра Англии тернист, как вы знаете, но наградой ему служит то, что он может распределять блага, как считает необходимым. Он может награждать за верную и честную службу, именно так я и поступил в этих случаях.

Росс ответил после небольшой заминки:

— Рад это слышать.

Лорд Ливерпуль помешал чай.

— Я собираюсь предложить вам титул баронета, капитан Полдарк.

Снова вошёл слуга и наполнил чашки. Он также зажёг ещё шесть свечей на каминной полке. Он собирался задёрнуть шторы, но премьер-министр его остановил. Они опять остались одни.

— Вы очень добры, милорд, — сказал Росс. — Весьма добры. Но я не ищу награды за то, что следую своим принципам. Я восхищался Питтом. После его смерти я стал восхищаться Каннингом. Верность ему, как вы это называете, ничего мне не стоит. Не подобает принимать награду только лишь за приверженность собственным принципам.

Ливерпуль улыбнулся.

— Бросьте, Полдарк, всё совсем не так. Хотя и верно, что ваше имя пришло мне на ум, поскольку вы друг Каннинга, но дело не только в этом. Три миссии за границей по поручению правительства и ещё одна — с его молчаливого одобрения. Вы не единожды рисковали жизнью, исполняя эти поручения. Может, при этом вы и придерживались собственных принципов, но всё это принесло пользу стране. Разве не может страна вас наградить?

Росс кивнул.

— Я весьма польщён, милорд.

Оба замолчали. Где-то в доме зазвенел колокольчик. Ливерпуль встал и подошёл к окну. Над рекой опустился лёгкий туман, заслоняя фонари.

— Если вам нужно время, чтобы это обдумать, пожалуйста. Дайте мне ответ до вашего отъезда из Лондона.

— Благодарю, милорд, но тут не о чем размышлять. Это щедрое предложение и большая честь для меня. Если я откажусь, то не считайте это неблагодарностью.

— Так вы отказываетесь?

— Да.

— Не буду спрашивать о причине.

— Её было бы сложно объяснить, сэр. Частично это потому, что мне кажется, служба стране не должна быть напрямую связана с наградой за неё. Частично потому, что Полдарки давно пустили корни в западном Корнуолле и не нуждаются в титуле, чтобы их уважали соседи.

Лорд Ливерпуль слабо улыбнулся.

— С подобной гордостью я уже прежде сталкивался, в некоторых графствах представители древних родов считают титул вульгарным. Я считаю это устаревшей концепцией, но уважаю её.

— Благодарю. И спасибо за то, что предложили.

Росс уже собрался уходить, но премьер-министр, похоже, не торопился завершить беседу. Он подошёл к столу, выбрал перо, потеребил его и поставил пустую чашку обратно на серебряный поднос.

— Ситуация в мире далека от мирной, к которой я стремлюсь. После блистательных летних торжеств все ждали, что зимой воцарится мир, но пока что нет никаких его признаков.

— Что ж, в каком-то смысле, мы до сих пор воюем.

— О да, но эта мелкая и тривиальная война должна завершиться как можно скорее. Нам ничего не нужно от бывших колоний, помимо мира на подходящих для обеих сторон условиях. Мы ведём переговоры, несмотря на враждебность, но никто не знает, насколько они затянутся. Очевидно, что теперь, после краха Франции, Америка может стать менее агрессивной... Но я больше думаю не об этом, а о ситуации в Европе, остающейся взрывоопасной.

— Во Франции?

— Во Франции.

— Полагаю, возвращение многочисленных аристократов, требующих вернуть владения, может поставить короля Людовика в сложное положение.

— И не только его. Разумеется, это внутренняя проблема, и со временем она излечится, если хватит времени. К Франции, как вы знаете, Полдарк, никогда не относились как к покорённому государству. С Наполеоном обращаются как с покорённым тираном, но как только подписали мирный договор, стране усилиями всех европейских стран всячески помогали снова встать на ноги. Нынешние волнения во Франции показывают, что этих усилий недостаточно.

Росс кивнул.

— Весь энтузиазм от возвращения Людовика испарился, — сказал Ливерпуль, — и король столкнулся с серьёзными проблемами, а потому британцы стали крайне непопулярны. Веллингтону угрожали убийством, произошло немало неприятных сцен. Представьте, что в Палате пэров всего тридцать старых дворян, а остальные сто сорок человек — маршалы, генералы и прочие, получившие дворянство при Бонапарте. Представьте, что недавно армия пополнилась ста пятьюдесятью тысячами бывших военнопленных из Англии, России и Пруссии, и большая их часть горит желанием отомстить за бесчестье и лишения плена. Представьте, что король объявил принцев королевской крови полковниками и генералами, а многие высшие посты заняли дворяне-эмигранты, так что цвет прекрасной армии Наполеона, ветераны сражений, оказались под командованием стариков, которым уже давно пора в отставку, или юнцов, которые никогда не служили. После первых спокойных месяцев царствования Людовика всё это недовольство всплыло на поверхность. И в основном винят, хотя и несправедливо, британцев и нашего посла. На этой неделе я пришёл к печальному выводу, что Веллингтона нужно отзывать, для его же безопасности.

— Ему это не понравится.

— Опасности две. Во-первых, недовольные в армии могут устроить переворот и взять его в заложники. Во-вторых, его могут убить. На прошлой неделе я получил донесение от нашего доверенного тайного агента в Париже. — Лорд Ливерпуль покопался в бумагах и вытащил тонкий лист пергамента. — Вот это сообщение: «Если герцога Веллингтона немедленно не отзовут из Франции, его убьют, уже строятся планы, как совершить это злодейство».

Росс вытянул больную ногу, но не ответил.

— Я дважды предлагал Веллингтону покинуть Париж, — сказал премьер-министр, — но он не из тех, кто пасует перед опасностью, и каждый раз он отвечал, что не желает. Теперь мне придется ему приказать. Он уедет в следующем месяце. Я назначил его главнокомандующим британских войск в Америке.

— Вот как.

— Нам крайне не хватает там человека его талантов. У нас много смелых офицеров, но одного лишь мужества против такого же со стороны противника недостаточно. Только у Веллингтона есть тактическое и стратегическое видение, как привести войну к скорейшему завершению.

— Победив американцев?

— Выиграв решающее сражение, а затем заключив великодушное мирное соглашение. Именно этого все мы желаем.

— А Франция?

— Рад, что вы не даёте мне отвлекаться от темы. Вы знаете лорда Фицроя Сомерсета?

— Да.

— Хорошо?

— Достаточно. В последний раз мы встречались в Буссако. Но до того — в Корнуолле, когда он был ещё мальчиком. Его мать из Боскауэнов. Они приезжали в Треготнан.

— Понятно... Вам он нравится?

— О да. После Буссако он приложил много усилий, чтобы усмирить недовольство Веллингтона моим пребыванием там.

Лорд Ливерпуль улыбнулся и моргнул.

— Вы знаете, что Веллингтон пожаловался на ваш визит своему брату, министру иностранных дел? Он спросил его в письме, чем отличается «независимый наблюдатель» от «соглядатая правительства»?

— Я и сам над этим размышлял. Но, как вы справедливо заметили, я не даю вам отвлекаться от темы.

— Ну да. Я как раз собирался добавить, что, как вы наверняка знаете, Фицрой Сомерсет — заместитель Веллингтона в нашем посольстве в Париже. После отъезда Веллингтона я собираюсь оставить послом его.

— Он ещё молод.

— Очень молод для подобной должности, но ему поможет сэр Чарльз Бэгот, а он на несколько лет старше. Это будет пробное назначение. Фицрой Сомерсет прекрасно зарекомендовал себя на войне, теперь посмотрим, будет ли он столь же успешным дипломатом.

— Желаю ему всяческих успехов.

Лорд Ливерпуль наклонился и задул чадящую свечу на столе.

— Теперь вы, вероятно, уже улавливаете, к чему я клоню. В мои намерения, в намерения Кабинета, входит тщательно наблюдать за событиями во Франции в ближайшие несколько месяцев. Не исключено, что ситуация стабилизируется сама по себе, отзыв Веллингтона, человека, боюсь, слишком высокомерного, живого символа армии завоевателей, снимет одну из главных причин враждебности французов, и здравый смысл французского обывателя поможет воздержаться от любой формы гражданской войны, к весне недовольство уляжется и начнется эра подлинного мира.

— Надеюсь.

— Но если нет, если недовольство в армии продолжит расти, я хочу послать в Париж специального эмиссара, человека с опытом как в военных делах, так и в правительственных, который бы ежедневно сообщал мне обо всём, и любые беспорядки не застали бы нас врасплох, со стороны ли бонапартистов или других претендентов на королевский трон. Этот эмиссар будет тесно связан с посольством, сможет получить там любую помощь, но его подлинная миссия останется тайной. По этой причине мне нужен человек довольно высокого положения, но неизвестный за границей, чье имя не знают французы. К примеру, человек, который посетил бы Париж, да и Францию в целом, совместив отдых с женой и детьми и живейший интерес к своим былым галантным соперникам, французской армии.

Теперь Росс точно понял, куда клонит Ливерпуль.

 

Глава пятая

I

В конце ноября Стивен отсутствовал две недели, отбыв на «Шасс-Маре» в Бристоль. Оставишь одна, Клоуэнс приняла приглашение прокатиться верхом и отобедать с Валентином Уорлегганом и его женой.

День был хмурый, унылый и безжизненный, но, к счастью, сухой и без ощутимого ветра. В свой второй после замужества визит на северное побережье Клоуэнс надеялась на ясное небо и величественное море. Ей казалось, что жизнь в устье реки — это вовсе не у моря. Но когда она спешилась перед дверью Плейс-хауса, на небо как будто натянули серый холст, так что даже линию горизонта не различить.

Тут же появился Валентин, сбежал по лестнице, чтобы поприветствовать Клоуэнс.

— Кузина Клоуэнс, моя единственная младшая кузина. Ты ехала одна? А не следовало! Мы бы послали грума.

Он проводил её в дом и поцеловал так, как будто уже месяц не видел женщину. С порога улыбалась Селина Уорлегган.

Дамы поприветствовали друг друга и осторожно расцеловались. Со времени их последней встречи обе начали новую жизнь.

Пока они болтали о пустяках, Клоуэнс помогли снять плащ и восхитились её новым платьем. Они стояли рядом, обе блондинки, Селина тоньше, но заметно старше на фоне цветущей юности Клоуэнс.

— Что привело тебя домой так рано? — спросила Клоуэнс. — Ведь ещё не время. Или ты бросил университет?

— Наоборот. Несмотря на то, что я в восторге от жизни здесь, я вскорости вернулся в Кэмбридж, разумеется, вместе с Селиной. Я учился так же примерно, как и всегда, пока ей не наскучила атмосфера Кэмбриджа, а тем временем я решил, что мой отец тяжело болен, и мы вернулись за две недели до окончания семестра.

— Разве он болен?

— Увы, нет. Но...

— Валентин, ты не должен так говорить! — воскликнула Селина. — Ваши раздоры в прошлом. Что плохого он тебе сделал? Признай честно!

Валентин почесал нос.

— Полагаю, самое плохое в том, что он меня зачал. И всё же...

— Дорогой, за это я ему крайне признательна! Просто потому...

— Подожди, пока пройдёт год-два с нашей свадьбы. — Валентин оценивающе оглядел Селину с головы до пят. — Или двадцать лет. Мне только что пришло в голову — придётся ведь долго тебя выносить.

Селина вспыхнула.

— Мы разговариваем в присутствии другой новобрачной. Как поживает Стивен? Валентин случайно узнал, что он отсутствует, и решил тебя пригласить. Чем ты занимаешься, пока его нет? Его дела процветают? Как я поняла, он владеет несколькими судами и вскоре станет крупным судовладельцем.

— Едва ли, — улыбнулась Клоуэнс, — но дела у него идут хорошо. Пока что.

За обедом Клоуэнс случайно проговорилась, что видела сэра Джорджа и леди Харриет, а ещё — что сэр Джордж финансировал последнее приобретение Стивена, «Адольфуса».

— Отца полезно иметь в соратниках, — сказал Валентин, — пока ты плывёшь в том направлении, которое он считает подобающим. Но стоит его рассердить, и он тут же камня на камне от тебя не оставит.

— Что ж, благодарю, — сухо отозвалась Клоуэнс.

— О, до этого может и не дойти, кузина! Хотя я чувствую ответственность за то, что их познакомил. Ну ничего, я знаю Стивена как человека сильного, и это сослужит ему хорошую службу... А как там этот плут Эндрю Блейми?

— Пока неплохо. Ты теперь с ним не видишься... — Клоуэнс запнулась, чтобы не сболтнуть ничего лишнего при Селине.

Валентин засмеялся.

— Видишь, Селина, как плохо я влияю на людей! Что я тебе говорил? Я моментально тебя испорчу!

Селина потупилась и улыбнулась как будто своим мыслям, впитывая его слова и собственные чувства и оценивая чувства Валентина, после чего пришла к своим тайным выводам.

Не в характере Клоуэнс было заглядывать глубоко под поверхность, она просто получала удовольствие от своего первого визита в Плейс-хаус и принимала людей такими, как они есть, отвечая со свойственной ей теплотой и незамысловатостью.

Впервые она увидела миссис Селину Поуп юной, стройной и скрытной женой хворающего старика, а потом — хорошенькой и сдержанной вдовой в чёрном, которое ей так шло. Пару раз, главным образом на приёме у Джеффри Чарльза, Селина вышла из своей раковины, но даже тогда была настороже, не способной расслабиться и сбросить маску знатной дамы, на случай если кто-то начнёт за ней ухаживать. Джереми говорил Клоуэнс, что миссис Поуп положила на него глаз, и она явно была не прочь пофлиртовать. Когда начался её флирт с Валентином, Клоуэнс не имела представления, возможно, уже давно, на обеде у Энисов три года назад в июле, ещё до того, как заболел мистер Поуп. Клоуэнс вспомнила, как они сидели вместе за обеденным столом, и Валентин спросил у неё, кто его соседка, а потом заговорил с миссис Поуп. Тем вечером, как припомнила Клоуэнс, он не оказывал знаков внимания никому другому.

— Мои очаровательные падчерицы, — сказал Валентин, взяв Клоуэнс под руку, когда они выходили из столовой, — сейчас у миссис Осворт в Финсбери. Мы навестили их по дороге в Кэмбридж и на обратном пути. Миссис Осворт — вдова с хорошими связями и сделает всё возможное, чтобы дать им образование и представить обществу. Но я как раз говорил Селине, что, как только завершу обучение в Кэмбридже, мы можем снять на сезон дом в Лондоне, чтобы устроить девочек как полагается. И ради этого я без колебаний прибегну к знакомствам моей мачехи. Скажем так: я надеюсь никогда больше не перемолвиться ни словом с отцом, но леди Харриет — дело другое. Я её обожаю — разумеется, в благопристойном смысле, но всё же мне жаль, что она так нелепо вышла замуж, если возможно жалеть леди Харриет. К счастью, это невозможно. Она слишком сильная, сама себе хозяйка, чтобы одна ужасная ошибка могла ей чем-то угрожать. Так вот, я попрошу её помощи для Летиции и Мод. И хотя она, несомненно, станет меня презирать за то, что я так мало для них делаю, она будет рада помочь.

— Дорогой, — сказала Селина, — ты так добр, что проявляешь интерес к судьбе моих падчериц. Не правда ли, Клоуэнс? Ведь они для него никто.

Они выпили чай в гостиной и расспросили Клоуэнс о Джереми. Она ответила, что он по-прежнему в Брюсселе. Неделю назад она получила письмо. Но когда он писал, то ещё не знал о женитьбе Валентина. Амадора Полдарк, если они ещё не знают, в следующем месяце ожидает рождения ребёнка. При первой же возможности Джеффри Чарльз снова привезёт семью в Англию. Они в курсе, что он подал в отставку? Хотя и остался на половинном жаловании. А оно лишним не будет, по словам Джеффри Чарльза, потому что сейчас не так-то просто перевести деньги из Испании в Англию, да и чем меньше он зависит от Амадоры, тем лучше.

О Кьюби не упоминали. Клоуэнс не произнесла её имени, потому что не знала, насколько Селина осведомлена о планах Джорджа относительно сына.

Валентин, естественно, оказался менее тактичным.

— На Рождество в Корнуолл приедет Том Гилдфорд. Разумеется, у него разбито сердце.

— Я ему написала, — коротко сказала Клоуэнс.

— Я знаю. Он мне сказал... А знаешь, он сказал кое-что странное. Вообще-то очень странное, Клоуэнс. Он сказал: «Я буду её дожидаться». Вот так. «Я буду её дожидаться».

То же самое он написал Клоуэнс в письме.

— Он просто шутит.

— Надо полагать. У старины Тома удивительный характер. Его так просто с пути не собьёшь... — Валентин потянулся за печеньем. — Я часто думаю — какая жалость, что привлекательная девушка не может раздвоиться или утроиться, так сказать. Я слышал, лорд Эдвард Фитцморис до сих пор не женился.

— Правда?

— Да, именно так, дорогая кузина. Ты стала бы ему хорошей женой. И для старины Тома тоже. И я уверен, Стивен счастлив. Но лишь один из них сумел тебя заполучить!

— А как насчет привлекательных молодых людей? — спросила Клоуэнс.

— Ах да, пожалуй, это иногда тоже справедливо. Хотя немного иначе в некоторых отношениях.

— Кстати, Валентин, — заговорила его жена, прищурив голубые глаза, — если бы ты мог иметь трёх жен, кого бы ты выбрал?

— Дорогая, — холодно отозвался Валентин, — я бы объехал всю страну в поисках ещё двух Селин.

Клоуэнс уехала в четыре, и хозяева настояли, чтобы их грум Гривс сопроводил её до Нампары, где она переночует.

Они прошлись немного все вместе, поскольку Валентин заявил, что хочет поразмяться и любит сумерки. Взявшись за руки, они проводили взглядом гостью и грума, помахали ей, и чуть-чуть постояли, пока лошади не скрылись за углом в вечернем тумане.

— Мне нравится малышка Клоуэнс, — сказал Валентин.

— Я заметила.

— Но она такая добродетельная. Она считает, что раз замужем за Стивеном Каррингтоном, то связана с ним до гроба, и никогда не посмотрит на сторону.

— Разве не в этом смысл брака?

— Есть и исключения. Не хочешь ещё немного пройтись?

— Вниз по склону?

— Вниз по склону.

— Скорее стемнеет.

Валентин высвободил руку.

— Доверься мне.

Селина засмеялась.

— Вот уж ни за что!

— И это верный подход. Но тебя может ожидать сюрприз.

— Приятный?

— Кто знает?

— Что ж, тогда ладно.

Она дала Валентину руку.

Он помог жене спуститься на несколько футов, а потом притянул к себе и начал целовать.

Она стала вырываться, но не слишком решительно.

— Не здесь.

Гладкие тёмные волосы упали Валентину на бровь.

— Я часто думаю — до чего же странно, что теперь всё законно. Нет больше нужды прислушиваться к старику в соседней комнате.

Селина поёжилась.

— Не вспоминай об этом.

— Я вспомнил об этом из-за контраста. Только не говори, что тебе это больше нравилось, когда было запретным.

— Разумеется, нет! Валентин, как же ты испорчен, раз предполагаешь подобное!

— Испорченные люди умеют получать удовольствия.

Он выпустил Селину, снова взял её за руку, и они, спотыкаясь и поскальзываясь, спустились на ровную площадку, расчищенную от зарослей утёсника.

— Именно это место привлекло Анвина Тревонанса и Майкла Ченхоллса.

— Я знаю. Когда сэр Анвин заезжал летом, мы сюда ходили.

— Мы должны от него избавиться... Знаешь, Селина, в сумерках твои глаза как кошачьи. Прикрыты, как у кошки. Но всё видят. Распусти волосы.

— Дорогой, здесь же слуги!

— Ну и что нам до них?

— Предмет для сплетен. «Угадай, в каком виде я застала хозяйку вчера вечером!»

— Скорее они будут сплетничать о том, что сейчас сделает хозяин, если ты будешь смотреть вот так.

— А как мне смотреть? Холодно? Неприступно?

— Не верю, что у тебя получится!

Они замолчали. На море мигали огоньки полудюжины рыбацких лодок.

— Хочешь, я кое-что тебе скажу? — спросил Валентин.

— Говори, будь добр.

— Тот вечер в Кардью. Ну, когда я рассказал отцу о нашей свадьбе и мы повздорили, я сказал ему тогда, что обожаю и саму землю, по которой ты ходишь.

Селина прижалась к нему.

— Ох, Валентин, ты такой милый.

— Но я в самом деле имел это в виду. Это правда!

— Разумеется, я тебе верю. Пускай это и незаслуженно...

— Это правда в буквальном смысле, — сказал он.

Снова повисла пауза. Селина смахнула с волос соломинку.

— Не уверена, что понимаю, о чём ты, Валентин.

— Это правда в буквальном смысле. Я обожаю ту землю, по которой ты сейчас ходишь.

Селина стряхнула с подола юбки пыль и приставший вереск.

— Это что, какая-то шутка? — спросила она тихо и холодно. — Насмешка? Да, я поняла, что это шутка. Это забавно, Валентин.

— Забавно, но истинная правда. Я не мог бы яснее выразить то, что сейчас у меня на уме.

— Что?..

— Что я обожаю ту землю, по которой ты сейчас ходишь. Ты не понимаешь? Если предпочитаешь другое слово, я жажду заполучить эту землю. Первоначальные данные Ченхоллса были слишком оптимистичны, но более поздние показали, что новое предприятие стоит свеч. У нас получится.

Селина застыла.

— Прежде ты иногда выказывал сарказм и цинизм, — сказала она через некоторое время. — Я всегда убеждала себя, что это не обернётся против меня. И почему же сейчас вот так?

Валентин погладил её по волосам, но Селина отодвинулась.

— Это не направлено против тебя, котёнок. Это горечь на жизнь.

— Я всё равно не понимаю. Ты пытаешься сообщить, что женился на мне ради денег, дома и земли?

Валентин обдумал ответ, рассматривая рыбацкую лодку.

— Я женился на тебе ради тебя. И всего, чем ты владеешь. И ради земли, по которой ты ходишь. Во мне течёт кровь горнодобытчика, с этим я ничего не могу поделать. Да и не желаю. Сегодня утром я написал друзьям, которые могут одолжить мне денег на шахту. Думаю, что сумею их убедить.

Он произнес это чётко и ясно, но без тени эмоций или симпатии.

Селина неожиданно взорвалась:

— Тебе не о чем беспокоиться! Теперь мои деньги принадлежат тебе. Я больше не богатая вдова, а не имеющая значения жена!

— Благодарю, но у меня есть гордость, и я предпочитаю сам сделать состояние. Но всё же во многом рассчитываю на тебя. Деньги, это верно, чтобы было на что жить. Твое тело, которое сейчас я желаю больше всего на свете... Если я и циник, Селина, то тебе придётся с этим смириться... как и с моей любовью. Как придется смириться и с моей неверностью.

Она уставилась на него, не веря своим ушам, решив, что ослышалась, но разглядела только его резкий профиль. Свет падал так, что глаза Валентина казались тёмными впадинами под тенью бровей, безжизненными, ничего не выражающими. Его настроение внезапно изменилось, он стал холодным и равнодушным, показав обратную сторону своего очарования и пыла. Оборотную сторону монеты. Селина сердито развернулась, чтобы подняться обратно, но Валентин удержал её. Она дала ему пощечину, но ладонь лишь слегка коснулась щеки, когда Валентин схватил жену за руку.

— Не делай так, Селина, ты мне нужна.

— Ты меня оскорбил!

— Не сильно. А кроме того, мы связаны узами брака, разве не так? И эти узы будут причинять много боли нам обоим, время от времени. Разве не стоит быть честными?

— Честными! — воскликнула она. — Разве твои слова не были бесчестными?

— Я не сказал про честь, я сказал про честность, котик. Или откровенными, если предпочитаешь это слово...

— Это откровенность мерзавца! Почему ты так со мной поступаешь? Зачем ты это говоришь?

— Без особой причины. Просто чтобы что-нибудь сказать. Одно за другим... Я пять месяцев хранил тебе верность, Селина. Это правда. Честно. Разве это не грандиозно? Но я не могу хранить верность бесконечно, это не в моём характере. В мире слишком много хорошеньких женщин. Я просто не смогу устоять. Да и не стану пытаться... Многие жёны, большинство жён, со временем это обнаруживают. Посмотри вокруг. Взгляни на мужей, которым не хватает моей честности (или откровенности), но ведут они себя в точности так же.

— Отпусти меня!

— Не сейчас. Потому что мои слова неприятны для твоего чувства собственного достоинства. Тогда позволь сказать, что если я тебе изменю, когда я тебе изменю, то всегда буду возвращаться. Есть в тебе нечто...

— Меня может и не оказаться, когда ты заявишься!

— Есть в тебе нечто, чего я не находил ни в одной другой женщине...

— До сих пор!

— До сих пор не находил. И поверь, так будет ещё долго. Я не терял даром времени...

— Я не желаю больше слушать твои россказни! Тебе нравится меня оскорблять?

Валентин снова попытался её поцеловать, но Селина отвернулась.

— Для меня, — сказал он, — женщины — как игра. Игра, которой я наслаждаюсь. Но и только. Ты же, моя малышка Селина, не игра, ты — реальность. Для меня ты — нечто подлинное, значимое. И любимая жена. Наверное, мне нужно было это сказать! Я растворяюсь в тебе, как ни в какой другой женщине. Брак с тобой стал венцом отношений. Мы принадлежим друг другу. Ты это понимаешь? Если до тебя дотронется другой, я его убью.

— Боже! — вспыхнула она. — И это говоришь мне ты! В то же самое время, когда требуешь свободу для себя!

— Именно так. Именно так. Именно так. — Хотя Селина и не успокоилась, Валентин выпустил её и обнял за плечи. — Ты должна это понять. Должна понять. Потому что это сама сущность наших отношений.

— Кто это сказал?

— Я. А я твой муж. И ты должна меня слушаться. Ты обещала это на свадебной церемонии.

— Глупости!

— Вовсе нет. Ты обещала и должна выполнять обещание.

— Я не стану!

— Нет, станешь! Как моя возлюбленная жена. С которой я вскорости собираюсь исполнить супружеский долг. Успокойся. Успокойся.

Она по-прежнему пыталась вырваться, но уже вполсилы. Селина знала, что он говорил серьёзно, и понимала, о чём он просит, но хотя была задета и в бешенстве, ей с трудом удавалось противиться.

«Я никогда не прощу его за цинизм и грубость этих слов, — решила она. — Если он поведёт себя подобным образом, я сломаю ему шею, когда он явится домой! Я его ненавижу! Но он меня желает. Ну ладно, я тоже его желаю. Утром всё будет по-другому. Утром я с этим разберусь, утром я покажу ему, что он не такой уж хозяин, каким себя считает, я буду холодна и сдержанна, надо ему показать, что не всё в его власти. Я, Селина, хозяйка собственного тела. Я могу ему отказать, проучить его, контролировать его. Если он и впрямь так меня желает, то это я хозяйка. Он не может взять меня против моей воли, а моя воля не слабее, чем его! Плейс-хаус по-прежнему будет моим».

Но в это мгновение желание пересилило. Она знала это и презирала собственную страсть — как женщина, никогда не знавшая чувственных удовольствий до того, как отдалась Валентину. И поэтому сейчас она затихла в его объятьях.

Неверно интерпретировав её неподвижность — а может быть, как раз верно — Валентин сказал:

— Нужно провести тщательные изыскания, прежде чем открывать шахту. Надеюсь, очень сильно надеюсь, что мы сумеем устроить всё так, чтобы шахта находилась подальше от дома, в долине, чтобы не испортить вид из окон на север.

Селина не ответила и облизала губы, зализывая раны.

— Я размышлял о названии шахты. Возможно, это преждевременно, мы ещё даже и лопату земли не выкопали. Но всё же я размышлял о названии.

Селина молчала.

— Уил-Элизабет, — сказал Валентин.

Селина взглянула на него.

— В честь твоей матери?

— Именно так.

II

Клоуэнс показалось, что Демельза выглядит болезненно, но она приписала это ежемесячной мигрени. Хорошо снова очутиться дома, в окружении дружеских лиц, спать в собственной постели, слушать щебетание Беллы, похожее на трель охрипшего соловья, видеть, как при виде сестры расплывается в широкой улыбке похожее на пудинг лицо Гарри, скакать по пляжу с умопомрачительной скоростью, подолгу разговаривать с матерью у камина. Клоуэнс бесконечно задавала вопросы по поводу интимной жизни и собственного тела, а Демельза пыталась ответить. Клоэунс осталась в Нампаре на три дня.

Демельза, в свою очередь, тоже задавала встречные вопросы, она пыталась не проявлять излишнего любопытства, но не могла удержаться. Но это не имело значения. Как бы ни изменилась Клоуэнс после замужества, она осталась такой же открытой. Она сказала, что любит Стивена как никогда прежде. Несмотря на его воспитание и тяжёлую жизнь, в нём нет грубости. Она сказала, что они много разговаривают, иногда спорят, но он явно хочет многому от неё научиться. Клоуэнс считает, что и она может многому у него научиться.

Когда Стивен уехал, ей стало смертельно скучно, она не может дождаться его возвращения. Поскольку он, видимо, будет время от времени плавать на своих судах, ей придётся найти себе занятие. Разумеется, если появится ребёнок, он может всё изменить, но пока что ребёнка не намечается. Клоуэнс часто видится с тетей Верити, они очень сблизились. Демельза ощутила непривычный укол ревности — из трёх самых дорогих для неё женщин две наслаждаются обществом друг друга, а её с ними нет.

По словам Демельзы, Верити обещала приехать в следующем месяце вместе с пасынком, очаровательным Джеймсом, его женой и ребёнком, теперь они жили в Портсмуте. Но малыш Алан слёг с корью, и поэтому они не могли привезти его туда, где есть другие дети. Какое разочарование!

Клоуэнс поинтересовалась новостями от отца. Когда он приедет домой?

Вероятно, на следующей неделе. Последнее заседание комитета состоится в четверг, и он обещал сразу же выехать. На Рождество все будут дома, и Клоуэнс со Стивеном должны провести в Нампаре хотя бы три дня. Будет чудесное время для праздника: первое Рождество в мирное время, ну, почти в мирное.

— Все? — спросила Клоуэнс. — Ты имеешь в виду и Джереми?

— Вчера я получила от него весточку. Он пишет, что попросил отпуск, и поскольку сейчас в батальоне делать особо нечего, надеется его получить.

— Слава Богу, его не послали в Америку, — сказала Клоуэнс и, увидев промелькнувшую на лице матери тень, пожалела об этих словах. — А он знает о женитьбе Валентина?

— Я ему рассказала. Ответил он только «Я потрясен новостями о Валентине», и больше ни слова.

— И не упоминал о Кьюби?

Демельза покачала головой.

— Нет.

— Возможно, он это перерос.

— Не знаю, Клоуэнс. Я всегда считала, что понимаю своих детей. А теперь не думаю, что понимаю Джереми.

Клоуэнс восхитилась маленькой серебряной чашей на буфете в столовой и спросила, откуда она взялась. Демельза выдала привычную версию. Они рассмотрели чашу вдвоём и прочитали девиз. Вероятно, чашу вынесло на берег после кораблекрушения. Кстати, о кораблях, сказала Демельза, она надеется, что у Стивена всё получится. Ему пришлось занять денег для покупки первых двух судов?

— Нет, скончался его дядя в Бристоле и оставил ему довольно много денег. «Клоуэнс» он построил на верфи Дрейка, а другое судно — французский трофей, он купил его задёшево в Сент-Айвсе. Ему повезло, денег как раз хватило для начала. Потом, как ты знаешь, он плавал в Италию с сардинами и привёз обратно другой груз.

— Мне казалось, что его мать была очень бедна.

— Да, именно так. Но он потерял с ней связь. По его последним сведениям, она играла на сцене. Этот дядя был братом его отца. Стивен говорит, он держал в Клифтоне таверну. Впервые они встретились много лет назад, когда Стивен впервые попал в Бристоль, но, разумеется, он совершенно не ожидал, что получит наследство.

— Да, — согласилась Демельза, — действительно везение.

— Ты знаешь, что теперь Стивен взял кредит в банке Уорлеггана для покупки «Адольфуса»? Все кругом нас предупреждали о том, как это рискованно!

— Если это просто деловые отношения, то всё может пройти гладко. Сотни людей держат счета в банке Уорлеггана без всякого риска. А сэр Джордж всегда был к тебе расположен.

— Ко мне? Что ж, пожалуй да. — Клоуэнс наклонилась и погладила Фаркера, прислонившегося к её ногам. — Хочу повидаться с Келлоу перед отъездом. Правда, что Дейзи строит глазки Хорри Тренеглосу?

— Мне казалось, что Хорри увлечён Анжелой Нанкивелл. Это уж точно больше порадовало бы его родителей.

— Мне так жаль Дейзи. Похоже, она никак не может на ком-то остановиться. Разумеется, частично в этом виноват Джереми.

— А кто-нибудь ещё пользуется «Лестницей Келлоу»? — спросила Демельза. На прошлой неделе я гуляла к утёсам и заглянула в неё. Похоже, некоторые ступени стали ненадёжными.

— Не думаю, что ей пользовались с тех пор, как во время шторма разбился люггер Келлоу. А это было почти три года назад.

— Я не пыталась спуститься, — солгала Демельза.

— Да уж надеюсь! Что за дикая мысль? Даже думать об этом — безумие. Мы ходили туда, когда здесь был Джеффри Чарльз, — он, Амадора, Джереми и я — и мне захотелось показать «Лестницу» Амадоре, но Джереми не позволил нам даже приблизиться.

— Когда я увижу Пола, — то спрошу у него, — сказала Демельза. — В последнее время дела у них вроде бы идут лучше?

— У кого, у Келлоу?

— Да. Больше никто не говорит о банкротстве.

 

Глава шестая

I

Поскольку погода позволяла, Росс опять вернулся домой морем. Четыре дня хорошей декабрьской погоды и благоприятный ветер привели его в Пар. Там он нанял лошадь и оказался дома раньше, чем ожидала Демельза.

Росс не мог не думать о переменах. Десять лет назад ему навстречу выбежали бы Джереми и Клоуэнс, и он закружил бы их в объятьях, они бы щебетали и обыскали бы его карманы в поисках подарков, а теперь оба покинули дом, осталась лишь Изабелла-Роуз, а гугукающий Генри обхватил его за ноги, и тявкал не Гаррик, а куда более симпатичный, но менее любимый Фаркер. А ещё Демельза. Она была всё такой же, почти не изменилась, Росс принимал её как должное, но всегда нуждался в ней, иногда раздражался и сердился, но без неё всё остальное было бы пустым, к добру или к худу, но вся его жизнь проходила при неизменном присутствии Демельзы.

Из-за случившегося накануне его отъезда Росс оценивающе осмотрел её над головами детей. Сначала она вернула ему вопросительный взгляд без какого-либо опасения, но когда поняла значение его взгляда, то холодно покачала головой.

— Правда?— спросил он.

— Посчитай бутылки, если хочешь.

— Какие бутылки? — вдруг спросила Белла.

— Бутылки с пряностями,— сказал Росс, — которые я обещал привезти твоей матери и совершенно забыл об этом, забыл обо всём кроме того, что должен привезти моей шумной, очень шумной дочке.

— И что ты ей привез?

— Подожди до Рождества, моя девочка.

— Ох, папа!

Той ночью, когда удалось уложить Беллу, они обсудили новости, и Росс снова намекнул на ту тему.

— Со мной всё хорошо, — натянуто сказала Демельза.

— Никаких страшных снов?

— Временами. Но не таких страшных.

— Почему ты так испугалась в ту ночь, когда это случилось?

— Не спрашивай.

— Я просто волнуюсь...

— Больше не говори об этом, или я обижусь.

— Очень хорошо,— сказал Росс.

На мгновение воцарилась напряженная тишина.

— И вообще, если я захочу напиться, то напьюсь! — в конце концов сказала Демельза.

— Разумеется.

— Ты меня не остановишь, Росс.

— Я знаю, что нет.

— Так позволь мне остановить саму себя.

— Разумеется, — повторил он.

— Но до тех пор...

— До тех пор, — сказал Росс, — эта тема — табу.

Позже, когда её раздражение утихло, она легла на его руку в кровати, и они ещё немного посплетничали. Но Росс всё равно не сразу рассказал о предложении лорда Ливерпуля.

— И что ты ответил?

— Что я обдумаю его предложение.

— Ты серьёзно думаешь принять его?

— Зависит от тебя.

— Росс, ты не должен...

— Я серьёзно. Я не стану принимать решение, не спросив тебя и детей.

Она разгладила простыню и натянула её сильнее.

— Но я не говорю по-французски. И по-прежнему считаю Францию врагом.

— Я знаю. Я тоже не особо хорош во французском.

— Тогда почему он предложил это тебе?

— Похоже, он знает обо мне не меньше, чем знаю я сам! Что в детстве я немного говорил по-французски, но почти полностью забыл язык, хотя когда в 1802 году я несколько месяцев пробыл во Франции вместе с Дуайтом, то начал немного понимать и достаточно прилично говорить. Ливерпуль сказал, что для моих целей плохой французский может стать преимуществом.

— Звучит так, как будто он хочет сделать тебя шпионом!

— Я сказал ему то же самое. Он ответил, что у него широкая сеть шпионов и ещё один не нужен. Он сказал, что ему нужен наблюдатель, человек, обладающий определённым влиянием, который может посетить французскую армию и там ему доверились бы, рассказали о текущих настроениях и преданности королю.

— Это может быть опасно?

— Я и об этом спросил, в особенности из-за тебя и детей. Он сказал, что не может обещать полное отсутствие риска, но считает его несущественным. Нет никакого смысла пытаться убить простого члена английского парламента, вот так сухо он это объяснил, и мы не ведём войну с Францией. Но если я с кем-нибудь повздорю и буду драться на дуэли, то он, конечно же, не гарантирует мою безопасность. Как видишь, у премьер-министра отличная память. Но что касается тебя и детей, то он считает поездку для вас не более рискованной, чем пребывание в Лондоне. Герцогиня Веллингтон останется в Париже, пока герцог в Америке. Ливерпуль особо подчеркнул, что англичан не любит французская пресса и определённые слои населения, но король и высшее общество принимает их и приветствует.

Демельза стиснула пальцами простыню, как будто встревожилась.

— Так значит, ты намерен принять предложение?

— Как я уже сказал, только если ты готова поехать. И только в случае, если мне сделают определённое предложение. А пока что его не сделали.

— Я не вполне...

— Ливерпуль просто прощупывал меня. После отъезда Веллингтона ситуация может улучшиться, недовольство утихомирится и не будет нужды в подобной миссии.

— А если будет?

— Что ж... В таком случае он считает меня подходящим человеком. Помимо Фицроя Сомерсета, второй по старшинству человек в британском посольстве тоже молод. Человек моего возраста, пусть даже ниже чином, будет очень полезен, по мнению премьер-министра.

Демельза поерзала на его руке.

— У тебя холодный нос, — сказал Росс.

— Значит, я здорова... Я когда-нибудь встречалась с лордом Фицроем Сомерсетом?

— Да. Когда он был ещё мальчишкой, у миссис Говер. А потом виделась с ним на крестинах Джорджа-Генри, всего три года назад. Молодой лейтенант.

— Ах да, конечно же. Блондин со свежим цветом лица, невысокий и привлекательный.

— Он самый. Один из тех отпрысков семейства Боскауэнов, в которого ты не влюблялась.

— Ох, Росс, это жестоко! Даже в шутку.

— Прости. Это не шутка. И я не имел права так говорить.

Он поцеловал её в ухо — это всё, до чего он мог дотянуться. Через минуту она сказала:

— Но он ещё очень молод.

— Двадцать пять или шесть, думаю. При Буссако он уже был адъютантом Веллингтона и капитаном. Вроде бы к концу войны уже дослужился до подполковника.

— Не думаю, что мне понравится в подобном обществе.

— Ты всё время так говоришь, но всегда добиваешься успеха.

— Но теперь хуже всего — они говорят на другом языке!

— Ты очень хорошо справилась с де Сомбреем и де Марези.

— Что ж, я не поняла ни слова из того, что говорил граф де Марези, кроме того, что он хотел уложить меня в постель.

— Да, — откликнулся Росс, — это на всех языках звучит одинаково. По крайней мере, понять несложно... Приятная штучка, — сказал он, похлопав её по внутренней части бедра.

— Росс, ты не должен так делать, если хочешь, чтобы я уснула.

— Хорошо, но если я не должен, то кто? Я тебя спрашиваю. Есть несколько привилегий, доступных мужу. Графу де Марези это не разрешено. Сэру Хью Бодругану не разрешено. Джону Тренеглосу нельзя даже думать об этом. Но если это нельзя и мужу...

— Ну ладно, — произнесла она, — если ты этого хочешь, то и я тоже.

II

Только рано утром Росс рассказал ей о другом предложении, от которого он отказался.

— Господи! сказала Демельза. — Росс! Вот это да! Он правда хотел это сделать? Не намекнул? Не в шутку? Он правда так сказал?

— О да.

Через минуту она повернулась к нему.

— Что он сказал, дословно?

— Что меня станут звать сэром. Как Джорджа. Вернее, даже значительнее, чем Джорджа, потому что я мог бы приписать к своей фамилии «Бар.» А это значит, что титул передаётся.

— Как это передаётся?

— Ну, когда я умру, он перейдет к Джереми, а когда умрёт он, к его сыну.

— Навсегда?

— Да, пока будут рождаться сыновья. Иногда это заканчивается.

— А я? Кем стану я?

— Леди Полдарк, разумеется.

— Это невозможно. Я не могу!

— Почему?

— Я же дочь шахтёра. Меня таскали за волосы и пороли при каждом удобном случае.

— Никто об этом не знает, да если и знал, это не возымело бы никакого эффекта. Но в любом случае, ты ничем не рискуешь.

— Ты окончательно отказался?

— Да.

— Ох, я вся вспотела. Потрогай. Нет, не там! Лучше лоб.

— Да, — сказал Росс. — Уж вижу, какое ты испытываешь облегчение, что избежала этой опасности.

— Ну, для себя — да... Это из-за твоей дружбы с мистером Каннингом?

— Ливерпуль говорит, это главным образом из-за моей службы — тех незначительных заданий, которые я выполнял. Но я подозреваю, что, если бы не Каннинг, о них полностью забыли бы.

— Что ж, тебе хотя бы не пришлось покупать рыцарство, как Джорджу.

Незаметно наступил поздний и хмурый рассвет, мало что менялось по мере движения стрелок на циферблате. Но очень скоро проснётся Изабелла-Роуз и тут же начнутся стуки в её комнате. Обычно она будила Генри, а иначе тот спал бы до девяти.

— Я бы просто умерла, — сказала Демельза.

— Неужели?

— Я бы так смущалась, стала бы посмешищем... сама для себя. Некоторые люди просто не рождены для... для... для...

— Продолжай.

— В общем, носить титул леди!

— Ты рождена для того, чтоб носить всё, что захочешь. Но мне приятно, что я тебя порадовал.

— Разумеется, тебе бы титул пошел. Сэр Росс. Да, тебе это прекрасно подходит.

— Как сказал Ливерпуль, некоторые люди с древней родословной считают титул вульгарным. Именно так мне и кажется.

— Но его-то собственный титул устраивает!

— Он его унаследовал. Хотя его отец начинал как мистер Дженкинсон. Но, справедливости ради, просто подсказал мне приемлемую причину для отказа.

Кто-то выпустил Фаркера. Он помчался к пляжу и лаял на чаек. Закукарекал петух, ему вторил ещё один в Меллине. Всё вокруг просыпалось.

Через некоторое время Демельза заёрзала и села.

— Мать честная, на какие же низкие мысли это меня навело, Росс.

— И какие же?

— Не смею даже сказать.

— Не припоминаю такого, чтобы ты чего-то не смела.

— Что ж, я не смею сказать, потому что, похоже, я сожалею о твоём отказе, а это неправильно, ведь если ты считаешь решение верным, то оно верно и для меня.

— Продолжай.

— И дело даже не в гордости или в признании твоих заслуг и в справедливости награды...

— Тогда в чём дело?

— Дело в том... — Она потёрла глаза, прогоняя сон. — Думаю, ты скажешь, что об этом сожалеть не стоит. Не думай, что я возражаю! Ты поступил правильно, я знаю... Но разве не было бы замечательно подняться на одну ступень выше Джорджа?

— Ты права, — ответил Росс, — что назвала это низкой мыслью.

— И ещё одна мысль, менее отвратительная — по крайней мере, для матери. Это было бы для Джереми. Как приятно было бы знать, что он унаследует после тебя титул.

— Пусть он сам заслужит признание.

— Да, я согласна. Но ты понимаешь, о чем я. Его сын и сын его сына примут на себя твой почёт, они будут знать, каким прекрасным и заслуженным человеком был их дед и прадед.

— И как же они будут заблуждаться!

— Вовсе нет! Ты не должен... не смей надо мной насмехаться, Росс.

— Что ж, если посмотреть со стороны, то это вовсе не насмешка. Я женился, вырастил детей и стал владельцем пары шахт, полтора десятилетия был членом парламента от карманного округа и несколько раз отправлялся на задания, которые могли бы выполнить и другие. В этом нет никаких особых заслуг. Всё могло бы быть по-другому, будь я, к примеру, Уилберфорсом, с его приверженностью идее отмены рабства и запрета работорговли. Или даже Коббетом, с его столь же пылкой решимостью ввести всеобщее избирательное право и реформировать парламент. — Он почесал нос и посмотрел на зарождающийся день. — Не уверен, что могу отличить хорошие поступки от плохих, но уж точно знаю, что означают заслуги.

Они надолго замолчали, Демельза снова откинулась на подушку и выпрямила ноги.

— Чем сегодня займешься?

— Сегодня? Первым дело просмотрю счётные книги вместе с Заки. Как я понимаю, всё благополучно?

— На Лежер? Да. Уил-Грейс, как ты знаешь...

— Бен пришёл в себя?

— Было немного напряженно, когда заезжала Клоуэнс, но они уже дважды виделись и больше не чувствуют неловкости.

— Я обещал Белле после встречи с Заки прокатиться с ней по пляжу.

— Отговори её, идёт дождь. Не знаю ни одного человека, который бы умудрялся намокнуть, как она. Иногда она приходит в таком виде, будто окунулась в море!

— Может, так и есть. С неё станется. Демельза...

Она посмотрела на Росса, но не заговорила, рассматривая его худощавое лицо в бледном свете.

— В Лондоне мне сделали ещё одно предложение.

Росс рассказал ей о визите к майору Картрайту и о людях, с которыми он там встретился. Демельза медленно выдохнула.

— Но если я посвящу свою жизнь их идеям, — закончил Росс, — то, пожалуй, я чуть больше склоняюсь к тому, чтобы получить милости от короля.

— Если ты посвятишь жизнь их идеям, — возразила Демельза, — то уж точно никаких милостей от короля не получишь!

Росс мрачно улыбнулся.

— Это точно. Наверное, до сих пор я не осознавал, насколько это верно.

— Почему?

— Я ведь сказал тебе, что лорд Ливерпуль, похоже, прекрасно обо мне осведомлен. Настолько хорошо, что наверняка знал о моем визите к майору Картрайту на ужин, где собрались многие известные «возмутители спокойствия».

— Неужели?

— Он намекнул, что счел бы прискорбным, если бы я позволил, чтобы мои симпатии к их идеям привели к активному сотрудничеству. Я вежливо сказал ему, что мне не нравится, когда за мной следят. Он заверил меня, что совсем наоборот, никто за мной не следит, присматривают за Картрайтом и его группой, и обычно правительство устраивает так, чтобы на их встречах присутствовал «наблюдатель», чтобы держать их деятельность под контролем.

— Но это же шпионаж! — воскликнула Демельза. — Это как война, но с собственным народом. Не знала, что в Англии такое возможно!

— Ещё как.

— А они опасны? А если и так, то для кого?

— Ливерпуль производит впечатление человека уравновешенного, но у него фобия относительно революции.

— Что значит «фобия»?

— Страх. Крайнее неприятие. Он сказал мне — раньше я об этом не знал — что в 1789 году был в Париже и лично наблюдал штурм Бастилии. А во время террора он потерял нескольких друзей... И к тому же, разумеется, не так давно его предшественника убили в Палате общин. Наверняка он редко об этом забывает, и днем, и ночью. Беллингем, насколько я знаю, никак не связан с возмутителями спокойствия, но смерть Персиваля обрадовала народ в Мидлендсе и на севере... А потому теперь за безобидными собраниями реформаторов шпионят, и они подвергаются опасности оказаться в тюрьме.

— И если ты к ним присоединишься, то тоже подвергнешься этой опасности?

— Возможно. Интересный вопрос. Сейчас все они на свободе — физически... Как ты понимаешь, совет Ливерпуля меня не порадовал. Одно то, что меня предостерегли к ним присоединяться, побуждает поступить наоборот.

Демельза тут же почуяла в этой ситуации западню. Чего она уж точно не хотела, так это повторить ошибку лорда Ливерпуля.

— Поездка выдалась явно интересной.

— Бодрящей, это уж точно.

— Обсудишь это с Дуайтом?

— Кое-что. Но сначала обсуждаю с тобой.

— Спасибо, Росс.

— А теперь ты надо мной не насмехайся. Для меня нет никого важнее тебя, и твое мнение сильно на меня влияет. У нас есть ещё время поспать?

— Нет, милый. Белла вот-вот запоёт.

— Боже мой, и что нам с ней делать?

— Пусть поёт. Она молода. Это мило, как мне кажется.

— Не в шесть утра.

— Уже больше. Ты забыл, что сейчас декабрь.

Росс высунул руку, чтобы дотянуться до часов, но Демельза схватила её. Он почесал нос об её ладонь.

— Твой нос тоже холодный... — сказала она. — Росс, нам нужно как следует это обсудить. Когда нам следует принять решение?

— Я надеюсь, что во Франции всё уляжется, и нам не придётся принимать решение. В любом случае, мы с лордом Ливерпулем договорились, что он подождёт моего ответа до февраля. Так что у нас в запасе несколько недель. Давай сначала получим удовольствие от Рождества.

 

Глава седьмая

I

Несколько дней спустя над Англией разразилась страшная буря и длилась девять дней без перерыва. На мели Гудвина потерпел крушение пакетбот «Британская королева», шестнадцать человек утонули, ещё девять погибли при крушении у берегов Фолкстона, а неподалеку от Дюнкерка разбились в щепки бриг и галиот. В Бристоле прекратилось всякое транспортное сообщение — улицы накрыл слой снега толщиной в пять футов, Дартмур прекратился в пустынную местность с одинокими фермами и умирающими овцами. Почтовые кареты переворачивались, а дети замерзали насмерть.

Корнуолл пострадал не меньше остальных. Как обычно, вдоль побережья произошло несколько мелких кораблекрушений, хотя они не приблизились по масштабам к трагедии предыдущего января, когда транспортный корабль «Королева» решил укрыться от юго-восточного шторма в Фалмуте, но потерял швартовы, и его отнесло к Трефузиз-Пойнт, где он и затонул всего за двадцать минут, погибло больше двухсот человек. А в этот декабрь весь Вест-Индский флот из почти трёхсот кораблей сумел вовремя укрыться в Фалмуте и переждать череду страшных штормов без существенного ущерба. «Шасс-Маре», идущее с грузом древесины и гранита для новой гавани в Портлвене, оказалось запертым в заливе, село на мель у Маллиона и чуть не разбился, судно спасли лишь героические усилия команды.

Настало Рождество и слишком быстро закончилось. Все, кто могли, получили от него удовольствие. Новобрачные Уорлегганы устроили приём и развлекались на всю катушку, как и в Нампаре и Киллуоррене. Лишь Тренвит стоял тёмным. Новобрачные Полдарки собирались провести несколько дней в Нампаре, но как только погода наладилась, Стивена призвала необходимость заняться «Шасс-Маре», и он отправил жену на праздник в компании Блейми.

Джереми тоже отсутствовал. Демельза вопреки всему надеялась, что он появится в канун Рождества, как появился на свадьбе. Ей не хватало только его.

Но он и впрямь появился, и в самое подходящее время — в канун Нового года, причем с самыми прекрасными новостями.

После приступов безумия в середине месяца погода потихоньку начинала вести себя прилично, подул восточный ветер, небо было безоблачным, а сквозь зимние туманы то появлялся, то исчезал размытый шар солнца, похожий на китайский фонарик. Море без устали грохотало по твёрдому песку, дёргая белыми головами, но приливы перестали быть такими сильными.

Росс шел из Уил-Лежер, когда заметил спешивающегося у двери человека, и тут же узнал чёрный плащ, красный мундир и долговязую фигуру. Джереми увидел его почти в то же время и вместо того, чтобы постучать в дверь, перепрыгнул через стенку, примыкающую к саду Демельзы, и побежал к отцу. Они обнялись, прижавшись щека к щеке.

— Добро пожаловать. Ты как раз вовремя — привёз с собой Новый год! Прекрасно выглядишь. Фландрия явно пошла тебе на пользу!

— Но не так, как возвращение домой! Или новости, которые я привёз! Ты слышал, отец? Ты слышал?

— Нет. Какие новости? Что случилось?

— Мир с Америкой!

— Что?!

— Так написано в газете, которую я купил в Труро! В канун Рождества подписали предварительный мирный договор! Его ещё нужно ратифицировать, но это же просто формальность!

— Боже мой, это же... это отлично! — Росс снова взял сына за плечо. — Разумеется, мир был лишь делом времени, ведь нам особо нечего оспаривать, но военные и правительства — такие упёртые, что это могло затянуться ещё на год. А когда на карте гордость и престиж...

— Я знаю... И кстати, следующая война, в которой мы примем участие, непременно должна быть в Бретани, а то поездка домой в это время — просто ужасна. Половина отпуска прошла!

— Нужно сказать твоей матери. Немедленно. Кажется, она у Кэролайн.

— А дети?

— Белла гуляет с миссис Кемп, и Гарри с собой потащили. Не знаю, в какую сторону они пошли, но должны появиться с минуты на минуту.

Джереми взял отца под руку.

— Давай доедем до Киллуоррена. Оседлать лошадь — это же минутное дело.

— Даже быстрее.

Росс повернулся и побежал к конюшне.

Вскоре они уже поднимались по долине, а вещи Джереми валялись в прихожей в качестве сообщения, что он приехал. Демельза и Кэролайн играли с новым щенком мопса, Кэролайн только что его купила и назвала Гораций Третий. Дамы взвизгнули от радости, и Джереми обнял обеих и извинился за небритый подбородок — он так спешил добраться домой, что не стал задерживаться ради бритья.

— Половина отпуска прошла! — снова посетовал он. — Неделю мы проторчали в Остенде, пережидая шторма, целая неделя потеряна, и...

— Какая теперь разница, учитывая новости, которые ты привёз? — сказал Росс. — Где Дуйат? Нужно побыстрее ему сказать.

— Я должен вернуться к семнадцатому, и никаких отсрочек...

— Теперь это неважно, — сказал Демельза, обнимая его.

— Надеюсь, Софи и Мелора здоровы?

— И прекрасно себя чувствуют, — улыбнулась Кэролайн.

— Теперь мы все будем прекрасно себя чувствовать!

Он изменился, подумала Демельза. Или, может, ей так кажется. Но он выглядит крепче, шире в плечах, как настоящий военный. Волосы длинные, как у отца, но совершенно на него не похож. Росс бы никогда... Росс по натуре более прямой, менее скрытный, неужели этот сложный характер у Джереми от моей семьи? Понятия не имею, но ведь был ещё Джошуа Полдарк. Слава Богу, последняя война закончилось. Теперь, если даже он на какое-то время останется в армии... Но, может быть, он вернётся домой. Должен вернуться.

В этот вечер они устроили приём, чтобы отпраздновать мир и встретить Новый год. Могли ли обстоятельства сложиться лучше? В шесть часов они начали праздновать в библиотеке Нампары, Белла пела, а Демельза аккомпанировала ей на фортепиано, а потом все подхватили знакомые мелодии. Пригласили и домашних слуг — Джона и Джейн Гимлеттов, миссис Кемп, Бетси-Марию Мартин и остальных. Праздник закончился только в три часа ночи, когда Дуайт, выглядящий гораздо лучше, чем осенью, сослался на то, что ему рано вставать, и утащил Кэролайн и полуспящих дочерей. Но и после этого в семейном кругу продолжались разговоры и веселье, почти до морозной зари первого января 1815 года.

II

Джереми проснулся поздно, что неудивительно после утомительного путешествия, и когда в одиннадцать он спустился, остальные уже разошлись по делам. Он съел в столовой тарелку овсянки, два яйца, немного холодной ветчины и кусок пирога с крольчатиной, запив это пинтой пива. Он открыл зачитанную газету, которую привёз с собой, на центральном развороте с главной статьей.

Она называлась «Мир». В ней говорилось:

«Теперь, когда меч единодушно вложен в ножны, мы можем смотреть в будущее, а не сетовать на тяжкую ношу. Мы многое пережили и много страдали, мы долго боролись и прилагали бесконечные усилия. Мы добились прекрасного результата и потому уверены, что в скором времени с наших плеч снимут груз, который мы так долго носили, и через несколько лет мир и процветание вознаградят нас за беспримерные усилия последних чудовищных испытаний.

Страх Господень чист, пребывает вовек. К Нему мы стремились, и Он нас спас».

Чуть менее возвышенная и более циничная заметка начиналась так: «К разочарованию некоторых, радости большинства и всеобщему удивлению, в Генте накануне Рождества был подписан договор о перемирии с Америкой».

Джереми уже собирался перевернуть страницу, когда уголком глаза заметил кое-что на буфете. Он взял этот предмет, покрутил туда-сюда и прочёл гравировку.

Когда он уже собирался поставить его обратно, вошла Демельза.

— Доброе утро, любовь моя. Надеюсь, ты хорошо выспался. Джейн о тебе позаботилась?

Джереми поцеловал её. Он покраснел, оттого что его застали с этой серебряной безделушкой в руке, и заглянул матери в глаза, как будто искал разгадку тайны. Но не нашел её там. Демельза могла быть такой же притворщицей, как и любой другой, когда захочет, и её глаза были чисты, как гладкая вода.

— Я прекрасно выспался. Боже, как же хорошо дома, даже не знаю, почему я уехал.

— Вот и я не знаю.

— Может быть, я пытался сбежать от самого себя, но это не всегда удаётся, правда?

— Я никогда и не пыталась... Но почему мы так серьёзны? Счастья тебе в Новом году!

— Благодарю, мама. Надеюсь, так и будет. — Джереми полистал газету. — Так должно быть. Ты похудела с моего прошлого приезда.

— Пустяки. Я здорова. Нам многое нужно тебе рассказать. И многое услышать, я надеюсь!

— Что ж, жизнь военного не особо разнообразна, не считая сражений, а к сражениям меня не допускают! Но я попытаюсь. — Он опустил взгляд на чашу в руке. — Что это? Она новая?

— Я её нашла, — сказала Демельза.

— Где?

— На пляже.

— То есть она просто там валялась?

— Нет, в небольшом мешке.

— У кромки прибоя?

— Где-то рядом.

Джереми снова повертел чашу.

— Интересно, откуда она взялась.

Демельза не ответила. Позади конюшни замычала корова.

— И она была вот такой? — спросил Джереми.

— Какой?

— Ну, яркой и сияющей.

— Нет, я её почистила.

— Очень милая. И эта надпись. Amor gignit amorem. Ты знаешь, что это означает?

— Любовь творит любовь. Так вроде бы. Это чаша любви, так её назвали.

— Кто?

— О, только твой отец и дядя Дуайт.

— Ты показывала её ещё кому-нибудь?

— Кому мне здесь её показывать?

Джереми кивнул.

— Она такая маленькая. Я думал, круговые чаши обычно больше.

— Я никогда прежде такую не видела.

— Она серебряная?

— О да. Клеймо на дне показывает, из чего она сделана и когда.

Джереми поставил чашу обратно на буфет. Румянец с его щёк так и не пропал.

— Мама...

— Что?

— Когда-нибудь, однажды... не сейчас, может быть, когда мы станем на несколько лет старше, мне хотелось бы с тобой поговорить.

Она улыбнулась.

— Только не затягивай.

III

Почти весь свой первый день Джереми провёл на Уил-Лежер. Насос работал удовлетворительно, все детали сияли и были смазаны, но в самом здании можно было бы и прибраться: на нерабочих частях скопилось слишком много жира, а в щелях на стенах и полу — слишком много угольной пыли. Конечно, паровые механизмы по природе своей грязны в работе, но нужно всё-таки прилагать какие-то усилия. Пока что Джереми промолчал, поскольку его голову занимали не только мысли о двигателях.

С ним на шахту отправился Бен Картер, по пути они здоровались с шахтёрами и болтали с ними. Основными продуктивными уровнями были уровни в тридцать, сорок и восемьдесят саженей — последний открыли недавно — и все давали хорошую руду. Уровень в тридцать саженей, ведущий к старым выработкам Треворджи, пока что оставался наиболее прибыльным, но уровень в восемьдесят саженей, где начали работать только в июне, уже давал медную руду высокого качества.

После полудня Джереми в одиночестве прогулялся по утёсам. В сумерках он заглянул к Келлоу в Фернмор. Поначалу его поприветствовала вся семья, хотя Дейзи держалась с заметной холодностью, что и понятно, но позже Пол прошёлся с ним, уже в полной темноте облачной и безлунной январской ночи.

— Когда ты в последний раз спускался по «Лестнице Келлоу»?

— Э-э-э... месяца полтора назад.

— И что ты там обнаружил?

— В каком смысле?

— Ну, там было всё то же самое, что и до того?

— Да, вроде бы. А что?

— Сегодня я туда спускался. Пещеру кто-то вычистил.

— Вычистил? Ты про мешки?

— Всё исчезло. Мешки, брезент. Всё.

— Что ж, там не осталось ничего ценного. Может, Стивен там побывал.

— Ничего ценного. Но что-то ведь осталось? Что там было, когда ты залезал туда в последний раз?

— Ну, ты забрал свою долю в мае — сам так сказал. Я забрал остаток своей в сентябре. Стивен — задолго до этого. Когда я был там в последний раз, там остались только мешки и какие-то бумаги...

— Бумаги? Какие?

— Несколько закладных, пара чеков на олово, кредитные расписки. Ничего существенного. Они хранились в моём мешке, и я подумывал их сжечь.

— Но не сжёг?

— Нет. Прости. В конце концов, это всё равно мусор.

— А чаша любви?

— Что?

— Помнишь, серебряная чаша?

— Ах да. Но она же принадлежала Стивену. Или тебе?

— Мы так и не решили. Но она лежала в пещере, ведь так?

— Да... О да, я уверен.

— Что ж, теперь она оказалась на буфете в нашей столовой.

— Что?! — Пол остановился и вгляделся в лицо Джереми. — Боже, да как...

— Именно так.

— Откуда она там взялась?

— Мама говорит, что нашла её на пляже. В мешке. У линии прилива.

Они спотыкаясь прошли ещё несколько шагов.

— Что ж, это вполне возможно, — сказал Пол. — Какой-нибудь пьяный бродяга... Может, он её уронил. Может, просто свалился с лестницы.

— А может, отдал её моей матери и рассказал, где нашёл.

— А какая разница? Она никогда не узнает, никогда не догадается.

— Трудно быть уверенным, о чем может догадаться моя мать. У неё есть шестое чувство.

— Ей понадобятся двенадцать чувств, чтобы связать маленькую серебряную чашу, найденную на пляже (а может, и в пещере), с ограблением двухлетней давности, а потом ещё связать всё это с нами.

— Да... да, наверное.

— Звучит как-то не очень убедительно.

— Да... Лучше бы ты сжёг те бумаги.

Кто-то в темноте прошёл мимо, совсем близко, и пропищал «вечер добрый». По традиции, они ответили — так узнавали друг друга в темноте и удовлетворяли любопытство.

— Кто это был? — спросил Джереми.

— Певун Томас. Интересно, чего это он здесь бродит. Говорят, сохнет по какой-то девице, которая его не выносит, и я не удивлен. Джереми...

— Что?

— Кстати, о влюблённости. Ты же знаешь, Дейзи от тебя без ума.

— Наверное.

— Если ты хочешь ей признаться, то сейчас самое время, пока ты в отпуске. Ты сделаешь её счастливой.

— Да, наверное.

— И знаешь, ты ведь давал ей повод для надежд.

— Да, — сказал Джереми, но больше ничего не добавил.

Они добрались до потрёпанных непогодой сосен и часовни у руин Уил-Мейден. В часовне было темно.

— У меня есть основания полагать, — сказал Пол, — что Дейзи даже сейчас, после того как ты её унизил, с радостью услышит...

— Пол, помнишь, ты как-то сказал, что почти завидуешь моей способности к глубоким чувствам? Помню, ты сказал, что для тебя всё происходит будто за полоской стекла. Ты наблюдаешь за событиями, получаешь удовольствие или неудовольствие, но редко или почти никогда не погружаешься в них.

— Да-да, это так. Но...

— Так вот, со мной это не так. Это было не так, когда под влиянием порыва я пошел на ограбление дилижанса. Это не так и сейчас. Если я женюсь на Дейзи, то, без сомнения, постараюсь быть ей хорошим мужем. Но увы, вряд ли у меня получится. Если я играл её чувствами, то горько об этом сожалею. Но лучше сожалеть о незначительном, чем о более важном. Дейзи очень привлекательна. Я считаю её очень привлекательной. В её лице, характере, фигуре нет недостатков, лишь повод для восхищения и желания. Но если я на ней женюсь, то окажусь за стеклянным экраном, потому что я её не люблю и не смогу полюбить. Чудесно было бы жениться на сестре старого друга. Все были бы довольны. Но это стало бы чудовищной ошибкой.

IV

Какие бы тайны Джереми ни выдал Полу, в ближайшие несколько дней он ничего не сказал родителям. Во вторник на заре он уехал на Уил-Эбрахам в Кроване, где весь день наблюдал за работой нового двухцилиндрового двигателя Вольфа. Четверг он провел в Портлвене, где строили новую гавань. «Шасс-Маре» снова был на плаву и вернулся в Пенрин, так что Джереми не увиделся со Стивеном и Клоуэнс до пятницы. Он не заехал и к Валентину. Как и к Голдсуорти Герни.

В субботу, семнадцатого, на море опустился туман, и Джереми провел всё утро с отцом, сначала они осмотрели все уровни Уил-Грейс, а потом в конторе проверили счётные книги и обсудили, есть ли способ не закрывать шахту. Они пришли к выводу, что такового нет, остаётся лишь решить, как лучше это сделать, насколько постепенно, сколько работающих тут шахтёров можно перевести на Уил-Лежер и какие новые предприятия поблизости могут нанять остальных.

Они пошли домой вместе, отец и сын, в полном согласии и понимании, и никогда между ними не было большего дружелюбия.

Именно это взаимопонимание с высоким сыном-военным, вышагивающим рядом, а возможно, и этот туманный тоскливый день навели Росса на мысль завести разговор на запретную тему.

— Я заметил, что ты пока не виделся с Валентином.

— Да...

— Ты пойдешь?

— Вряд ли. У меня такой короткий отпуск.

Росс перебросил счётную книгу под другую руку.

— Женитьба Валентина явно расстроила планы Джорджа.

— Не сомневаюсь.

— И Кьюби наверняка расстроилась. Теперь она в любом случае не станет Уорлегган.

Лицо Джереми окаменело.

— Именно так.

— Ты по-прежнему хочешь, чтобы она носила фамилию Полдарк?

Они прошли молча несколько ярдов.

— Дорогой отец, что за вопрос! Только из-за женитьбы Валентина надежд не прибавилось. Она решительно настроена, как и всегда, выйти за богача. А я никогда таковым не стану — не в той степени, которая ей требуется. Так что и говорить не о чем.

— Джереми, ответь мне на один вопрос.

— Если получится.

— Ты её до сих пор любишь?

Джереми раздраженно пожал плечами.

— Любовь... ненависть... Я уже не знаю, как это назвать!

— Но ты не нашёл никого вместо неё?

— Я никогда ею и не обладал.

— Ты понимаешь, о чем я.

— Как же кричат чайки! — сказал Джереми. — Похоже, это туман их так заводит.

— Моя матушка, твоя бабушка, всегда говорила, что чайки — это души утонувших моряков, вот они и кричат об утраченном.

— Ты редко говоришь о бабушке.

— Как же иначе? Я ведь мало её помню. Она умерла такой молодой.

— Она была красива?

— Думаю, да. Но это было так давно. Не осталось даже её миниатюр. Вот в чём ужас. Она полностью исчезла.

— Откуда она была?

— Из Сент-Аллена. Венноры были мелкими землевладельцами. Чуть поодаль от дороги из Труро в Бодмин есть несколько небольших симпатичных особняков. Один из них принадлежал её семье. Но твоя бабушка была единственным ребёнком, и у меня нет родных, за исключением кузена Клода Веннора, он живет в Солташе.

— А Кьюби — не красавица, — сказал Джереми после паузы.

— Ты так считаешь? — скептически сказал Росс. — Может, и так. Но на приёме в Тренвите на меня произвели впечатление её элегантность и очарование.

— Правда? — Джереми был явно польщен. — Пожалуй. — Они прошли ещё немного. — Но думаю, лучше поговорить о прошлом, разве нет?

— Нет. Нас больше заботит настоящее.

Они уже приближались к дому и миновали последние промывочные машины. Впереди маячила низкая стена сада Демельзы.

— Ладно, — вспыхнул Джереми, — если ты так хочешь об этом поговорить!.. Мои чувства к Кьюби — это... я не могу их контролировать. Не могу заглушить их, как можно заглушить двигатель. Но в Брюсселе у меня была одна девушка. И будут другие. Они... помогают залечить рану, но не могут полностью её исцелить.

— А Кьюби ты небезразличен?

— Ох, в этом я сомневаюсь! Да и как это возможно?

— Но она создала у тебя такое впечатление. Разве нет? И не единожды.

— О да. Довольно часто. — Джереми сердито нахмурился, уставившись в туман. Ему явно это не нравилось и удивлял отцовский недостаток такта, с которым тот напирает на эту тему. — Думаю, я ей нравлюсь. Она создала у меня впечатление, что чувства взаимны. Но разумом она понимает, что я ей не подхожу, и потому отвергает чувства.

— Мне трудно в это поверить, — сказал Росс.

— Почему же это?

— Почему? Да потому что женщины так себя не ведут! Ладно, допустим, её разум управляет чувствами. Но, может быть, ты просто недостаточно усердно пытался добиться обратного.

Джереми остановился.

— Да что ты об этом знаешь?! И вообще, о чём ты?

Росс тоже остановился. Его серо-голубые глаза почти скрывались за тяжёлыми веками. Он всмотрелся в клубящийся туман.

— О том, почему ты ею не овладеешь?

У Джереми пересохло в горле.

— Ты о чём, чёрт побери?

— Именно об этом. Поезжай и возьми её. Она ни с кем не помолвлена. И пока что не нашла нового ухажёра. Поезжай в Каэрхейс. Она принадлежит тебе, и никому больше.

— Ты что... шутишь?

— Нет. Никогда не был серьёзнее.

Они надолго замолчали.

— Сейчас же девятнадцатый век, — сказал Джереми.

— Я знаю. Но люди мало меняются, в каком бы столетии ни жили. Пусть даже крепость вызывает у тебя трепет, но могу заверить, нет ни одной, которая бы не сдалась осаде решительного человека. У крепости тонкие стены. Как, вероятно, и оборона Кьюби.

Джереми наконец-то выдохнул.

— Боже всемогущий, поверить не могу!.. Дорогой отец, даже не знаю, смеяться мне или плакать!

— Прибереги это на потом, когда пойдешь на приступ. Хочешь, чтобы я поехал с тобой? Я мог бы занять Джона Тревэниона и его слуг напряженной беседой, а при необходимости и угрозами.

Боже, думал Джереми. Отец до сих пор живёт в тёмных временах двадцатилетней или тридцатилетней давности, когда он мог поехать к Джорджу Уорлеггану и бросить ему вызов, а при необходимости и подраться в «Красном льве» и сбросить его с лестницы, или его самого могли выкинуть из окна Тренвита! И он думает, что люди до сих пор ведут себя подобным образом! В юности он нарушал закон, а в армии...

Что ж, решил Джереми, он преступал закон не меньше отца, и тоже сейчас в армии! Может, в конечном счёте, его слова не так уж нелепы. Может, это я заблуждаюсь!

Но он лишь сухо ответил:

— Мне жаль, что во время короткого отпуска я так мало пробыл рядом с вами.

Росс принял его отказ.

— Не имеет значения. Будут и другие. И теперь меньше риска, что тебя отправят в Америку.

— У тебя нет новостей от Джеффри Чарльза?

— О ребёнке? Нет.

— В этом месяце жена Голдсуорти Герни ожидает ребёнка. Вот почему я к нему не поехал. Думаю, эти волнения даже его на несколько недель отвлекут от мысли о паровых двигателях.

Росс засмеялся.

— А тебя бы отвлекли?

Джереми поразмыслил над этим. И обо всех своих знакомых, и о величии жизни.

— Зависит от того, кто мать.

— Да... именно так. Для тебя — либо Кьюби, либо никто, ведь так?

— Возможно, — он буквально выплюнул это слово.

Они дошли до калитки в сад Демельзы.

— Тебя смутил мой совет, — сказал Росс.

Джереми фыркнул.

— Да... Не совсем.

— Забудь.

— Этого я уж точно не смогу!

— Я от чистого сердца.

— Ох, в этом я уверен, отец.

— И совершенно искренне, чего бы это ни стоило. Лишь ты можешь судить, имеет ли совет смысл... в твоей ситуации.

 

Глава восьмая

I

Два дня спустя пришло радостное письмо от Джеффри Чарльза. Амадора разрешилась девочкой, и обе чувствуют себя хорошо. Дочь решили назвать Хуаной. «В Корнуолле, — написал Джеффри Чарльз, — она, вероятно, станет Джоанной, но какая разница?» Пока что они не планировали возвращаться в Англию, ещё слишком рано. А тем временем он наслаждается своей отставкой на половинном жаловании, потому что может побыть рядом с женой в самое счастливое время. Он выразил всем свою любовь и лучшие пожелания на Рождество.

А Джереми уже пора было возвращаться в армию. Конечно же, родители обсудили с ним сделанное Россу предложение о поездке в Париж.

— Не вижу причин, почему бы вам не поехать, — сказал Джереми. — Прошлым летом вы же сами собирались поехать в Париж вместе с Энисами. Правда, сейчас всё будет по-другому.

— Совсем по-другому, — ответила Демельза. — Возможно, я вообще не буду видеть твоего отца. Не представляю себя счастливой в меблированных комнатах в незнакомом городе, где никто не говорит на моём языке, да и Беллой нужно заниматься, не говоря уже о Гарри.

— Вы рассказали об этом Белле?

— Боже, нет, конечно же! Ты же знаешь, что она захочет поехать куда угодно!

— А ты разве нет, мама? Совершенно не в твоём духе.

— Я не говорила, что не хочу поехать. Но это будет совсем не развлекательная поездка.

Росс взял её за плечо.

— Думаю, ты можешь успокоиться. После моего разговора с Ливерпулем обстоятельства настолько изменились, что вряд ли предложение чем-то закончится.

— Какие обстоятельства? Ты о...

— Мире с Америкой. Просто не будет причины посылать Веллингтона командовать армией, которая вот-вот вернётся, а значит, он, вероятно, останется в Париже. А в этом случае меня не ожидает там тёплый приём, даже если останется необходимость послать туда представителя для налаживания отношений с французской армией.

Джереми улыбнулся.

— Его светлости ты не пришёлся по нраву?

— Сомневаюсь, что в этом есть что-то личное. Но ему не нравится, когда к нему присылают людей с непонятной миссией.

— А что говорят Энисы?

— Если мы уедем раньше, то они присоединятся к нам на Пасху. А если запоздаем, то через несколько недель уедем вместе.

— Жаль, что и я не могу к вам присоединиться.

— Ох, вот это мне бы понравилось! — воскликнула Демельза.

— К сожалению, — сказал Росс, — с прошлой весны в Париже нет британских войск. Приходится ограничиваться моральной поддержкой из Брюсселя.

— И всё же я мог бы выпросить ещё один отпуск. И тогда я буду гораздо ближе, чем к Нампаре.

Позже, когда Джереми остался наедине с матерью, он спросил:

— Как думаешь, он хочет поехать?

— Уверена, что он поехал бы, если его попросят. Ему нравится ездить с заданиями, а потом возвращаться в Корнуолл. Но уже несколько лет его не так тянет на приключения, как прежде.

— А ты не хочешь ехать, мама?

— Ох, я бы с удовольствием поехала ненадолго, это точно. Уехать вместе с Дуайтом и Кэролайн на Пасху было бы чудесно. Но если это будет надолго, то я наверняка буду тосковать по дому, по всему этому.

Джереми огляделся.

— Как и я временами.

— Что ж, у тебя в этом нет необходимости.

— Да, — вздохнул он.

— Всегда трудно надолго покидать то место, где ты родился, в особенности такое, как это. Хотя я с легкостью покинула место своего рождения. И даже не хочу снова его видеть.

Демельза штопала дырку на чулке малыша Генри. На ней было светло-зелёное кружевное платье, свободное в талии и с рюшами на шее, Джереми очень его любил. Он посмотрел на её пальцы с иголкой и удивился — как так вышло, что его мать, при всех своих талантах, так никогда и не овладела простейшими навыками шитья.

Она бросила на Джереми взгляд и улыбнулась.

— Так ты не собираешься повидаться с Кьюби за время отпуска?

Он отвернулся, чтобы пошевелить угли в камине.

— Ты знаешь о том, что предложил отец?

— Да! По крайней мере, он намекнул.

Джереми опустился на колени и подбросил дров. Поблизости почти невозможно было найти древесину, так что они жгли старую крепь из шахты. Он смотрел, как дрова занялись и зашипели.

— Разумеется, это невозможно, — сказала Демельза.

— Что?

— То, что предложил твой отец. Нельзя просто взять женщину. Даже твой отец... — Демельза запнулась, вспомнив, что Росс на самом деле когда-то именно так и поступил. Она уколола палец. — В том смысле, что нельзя взять женщину против её воли. Ты можешь поехать и попросить. Поехать и потребовать. Но если ты не пьяный разбойник, то решать ей.

— Думаю, отец предлагал остановиться где-то на полпути.

— Возможно.

Джереми выпрямился и снова сел в кресло. Демельза облизала палец.

— В общем, я решил последовать его совету.

— Что?!

— Вполне в порядке вещей для сына следовать совету отца, в особенности в таких делах, разве нет? Думаю, что да. Но за последние дни я тщательно всё обдумал и решил, что в этом есть смысл.

— Ты хочешь сказать... — Демельза всполошилась, но не стала продолжать. — Не думаю, что тебе стоит...

— Да, я тоже так не думаю. Но есть много доводов в пользу решения остановиться на полпути... Я отвечаю на твой вопрос, мама. Ты спросила, собираюсь ли я повидаться с Кьюби во время отпуска. Ответ — скорее всего, да.

«Какой удивительный разговор с сыном, — думала Демельза. — Когда я носила его, то и не предполагала, что пройдёт время, и однажды, двадцать три года спустя, я буду сидеть перед потрескивающим огнём в серый январский день и обсуждать такие подробности его любви к девушке. Он уже мужчина. И необычный мужчина. Он сейчас как будто на несколько лет старше меня тогдашней. И теперь у него своя жизнь, это его будущее, его любовь и судьба во всех смыслах.

— Ты укололась?

— Да. Ничего страшного.

— Возьми мой платок.

— Нет, благодарю. Это совсем пустяк. Так значит...

— Кьюби сейчас дома, — сказал Джереми. — Насколько я знаю. В четверг я уеду в Бельгию. В любом случае я бы уехал в пятницу. Я возьму Колли и ещё одну лошадь, если позволишь. Я оставлю их в «Белом олене» в Лонсестоне и дам хозяину денег, чтобы их доставили обратно. И тогда, если погода будет благоприятной, а всё остальное — менее благоприятным, я прибуду в Брюссель даже раньше срока.

— А если погода будет неблагоприятной?

Джереми поднял бровь.

— А всё остальное — более благоприятным? Тогда я задержусь... Но будь уверена, я напишу тебе из Лондона. И обо всём расскажу.

Из камина посыпались искры, и Джереми снова опустился на колено, чтобы их смести. Теперь он выглядел уже прежним, подумала Демельза, всё тот же мальчик. Люди особо не меняются, меняется лишь их отношение друг к другу.

Под влиянием порыва у неё вдруг вырвалось:

— Хочешь, я приберегу для тебя чашу любви?

Джереми резко вскинул голову.

— Что? О чём ты?

— Я просто подумала, что ты по-особенному ей заинтересовался.

— Разве? Не думаю.

Он покраснел.

— Может, она принесёт тебе удачу.

— Или неудачу?

— Я так не думаю.

— Тогда поступай с ней, как знаешь! Ты же её нашла! Она твоя, а не моя.

— Да, разумеется. Мне просто подумалось, что она... такая красивая.

— Я не хотел быть грубым, — через мгновение отозвался Джереми. — Просто... думал о другом.

Они стали молча смотреть на огонь. Демельза выронила шитье.

— Хочешь, чтобы я рассказала отцу? Про Кьюби.

— Что? Да, пожалуй. Я тоже скажу ему пару слов. Просто обязан. Но знаешь что? Он ведь предложил поехать в Каэрхейс вместе со мной.

— Правда? Я не знала! Это значит...

— Что я, разумеется, от этого откажусь. С благодарностью и всё такое. Если бы я попал в трудную ситуацию, то никого так не желал бы видеть рядом, как его. Но в этой ситуации, в которую я загнал себя сам, это только моё дело. И, если позволить себе метафору, я должен либо выплыть, либо утонуть в одиночестве.

II

Он уехал в полдень четверга, двадцатого. Демельза провожала его взглядом, всё ещё чувствуя тепло его губ на щеке.

— Он сказал тебе, что попытается сделать?

— Нет, — отозвался Росс. — Может, оно и к лучшему. Сложно давать советы.

— А у майора Тревэниона горячий нрав?

— Да. Но он не драчун, насколько я могу судить.

— А что у них за слуги?

— В доме — три старика и несколько горничных, по словам Джереми. И несколько человек вне дома.

— Многовато на одного юношу.

— Насколько я знаю Джереми, он не будет напрашиваться на драку, если сможет её избежать. Всё зависит от девушки, разве нет? Как ты сама ему сказала, мои идеи о том, чтобы овладеть женщиной силой, совершенно вышли из моды.

— Ох, Росс, я такого не говорила! Я лишь сказала, что в конечном счете всё зависит от неё.

— Именно так я и сказал, значит, в этом мы согласны. Я просто придерживаюсь той точки зрения, что девушка сама не знает, чего хочет, и немного напора поможет ей в этом разобраться.

— Я-то знала, чего хочу, ещё до того, как ты сам разобрался.

— Что ж, это было по-другому.

— Но неужели Кьюби произвела на тебя впечатление девушки, которая не знает, чего хочет?

— Нет.

— Именно. Этого-то я и боюсь.

— Этого точно стоит опасаться. Но возможно, мы недооценили Джереми.

— Больше я такой ошибки не повторю, — сказала Демельза.

III

Джереми пообедал в Труро и вскоре после наступления темноты снова сел в седло. Он ехал осторожно, сначала по главной дороге, а потом по узкой и ухабистой тропе в сторону южного побережья. Ему не хотелось, чтобы планы сорвались из-за охромевшей лошади, если она наступит в невидимую канаву или яму. Но несмотря на это всё равно добрался до Каэрхейса слишком рано. Над домом висела молодая луна, и на фоне кобальтовой синевы моря он смотрелся настоящим средневековым и романтичным замком. В некоторых комнатах мерцали огоньки.

После прогулок с Кьюби Джереми знал, как добраться до замка, минуя главные ворота. Он спешился позади дома, привязал Колли и Мальву и стал ждать. Прямо перед ним лежали строительные материалы, но судя по всему, в последнее время не сделали ничего нового. Всё те же перевернутые тачки, лопаты, корыта, лестницы и груды кирпича и камня, а также оконные рамы, кучи песка и гравия. Теперь майор Тревэнион вообще никак не мог оплатить работы.

Луна зашла, посеребрив море, и несколько минут сияла за деревьями на мысу, как отказывающаяся покинуть сцену примадонна. А потом опустилась темнота без теней, и вышли на сцену прежде тусклые звёзды.

Джереми знал, где спальня Кьюби. Полчаса назад там горел свет, но потом погас, как и в комнате Клеменс, значит, семья ужинала. Когда лучше проникнуть внутрь — вопрос спорный, но Джереми знал, что в семье не принято засиживаться допоздна и обычно перед сном они не устраивают плотную трапезу. Жареная утка, канарское, яблочный пирог со сливками и сыр. Это не затянется дольше чем на час. А потом миссис Беттсворт обычно быстро уходила спать, девушки могли сыграть партию в шахматы или шашки. Джон Тревэнион немного дремал или читал новости о скачках за бокалом портвейна. Большая часть слуг, за исключением тех, кто прислуживал за ужином, уже разошлась по комнатам. Наверху, скорее всего, совсем тихо.

Он посмотрел на часы и убрал их в карман, похлопал лошадей и шагнул к дому.

За прекрасными зубчатыми стенами замка Каэрхейс скрывалась плоская крыша. Однажды он побывал там вместе с девушками, пока Джон Тревэнион не позвал их вниз из страха, что они могут повредить тонкую крышу. Джереми наклонился за самой длинной лестницей и приставил её к стене. Он с лёгкостью бы добрался до окна спальни Кьюби, но не таковы были его намерения. Лестница поднялась гораздо выше, но Джереми не мог точно различить, дошла ли она до зубцов. Он обругал себя за то, что не отважился на это, пока светила луна. Что ж, теперь уже слишком поздно, придется узнать в процессе.

Он приставил лестницу как можно ближе к стене, чтобы она поднялась выше, и закрепил её кучей кирпича у основания. А потом начал подниматься.

Лестница качалась, и ему пришло в голову, что она уже так давно здесь валяется, что перекладины могли прогнить, но всё же продолжил подъём, слегка вспотев, но не так сильно, как недавно его мать, взбираясь по другой лестнице.

Лестница не совсем доходила до нужного места, но оставалась всего пара футов, и Джереми уцепился обеими руками за край кладки. Он подпрыгнул, подтянулся на руках и перебросил ногу. И в этот момент другая нога соскользнула. Он перебрался через стену и посмотрел вниз — лестница не упала, но перекосилась. Теперь этим путём не спуститься.

Он прислушался. Лишь сова нарушала тишину, ухая в лесу мягкой зимней ночью. Джереми на цыпочках прошёл по крыше, стараясь ни на что не наткнуться, подошёл к двери на чердак и потянул за ручку. Дверь открылась. Никто не ожидал, что грабители могут вломиться в дом сверху.

Он спустился на чердак. Теперь, когда Джереми оказался в доме, самой большой опасностью были Трикси и Трафф, спаниели Тревэниона. Слуги могли спать или готовиться ко сну, но стоит собакам услышать незнакомые шаги или учуять незнакомый запах, как они и мертвеца разбудят.

В доме было темнее, так что риск на что-нибудь наткнуться возрастал. Но он правильно выбрал время и мог двигаться с черепашьей скоростью, ощупывая каждый дюйм пальцами, перед тем как сделать шаг. Главное — терпение.

За несколько минут он добрался до двери. Джереми предполагал, что она заперта, но ошибся. Она открылась с отвратительным скрипом. Теперь стало чуть светлее: через щель в двери проникал слабый свет с лестницы, и то хорошо. Несомненно, свечи оставили, чтобы Тревэнионы могли подняться в спальни.

Ещё шесть скрипящих дюймов, и щель оказалась достаточно широкой, Джереми скользнул в неё. Его пуговица зацепилась за край двери и некстати клацнула. Он закрыл дверь, и та без жалоб встала на место.

Хотя у него не было причин запоминать расположение комнат в доме, Джереми точно знал, как добраться до спальни Кьюби — всего лишь пройти по коридору, завернуть налево, а потом направо.

В новом доме половицы не должны скрипеть, но некоторые уже скрипели. Джереми прижался к стене, чтобы на них не наступить. Добравшись до конца коридора, он услышал быстрые шаги в свою сторону. Он тут же прижался к стене — больше спрятаться было негде.

— Ну, тебе-то хорошо, Джеймс, — вполголоса произнесла женщина, — но что если я считаю по-другому, а?

— Ах так, — отозвался мужчина. — Тогда я мигом тебя уговорю.

Девушка хихикнула.

— Пусти, дубина!

Появилась горничная со свечой, залившей всё вокруг светом. За ней следовал лакей, которого Джереми прежде не видел. Прямо у поворота в коридор, где съежился Джереми, они свернули направо, к другим спальням. Они могли бы его заметить, но смотрели только друг на друга. Джереми отступил к двери чердака, запаниковал и чуть не отказался от всей затеи, но взял себя в руки. Насколько он знал, в этом коридоре нет обитаемых спален, скорее всего, горничная пошла в комнату миссис Беттсворт или Кьюби по какой-нибудь обычной надобности, например, разжечь огонь, и вряд ли он на неё здесь наткнется.

Если только они не ищут, где бы уединиться...

Он подождал, считая про себя. Когда он дошёл до сотни, то снова послышались голоса. Слуги приближались к нему. Потом свернули и стали спускаться по лестнице. Хлопнула дверь, и голоса стихли.

Значит, не стоит полностью списывать слуг со счёта.

Дюйм за дюймом он пробрался до конца коридора. С лестничного пролета и впрямь лился слабый свет. Джереми свернул налево, к нужным спальням. И тут же остановился, потому что память его подвела. Здесь было три двери, на приличных расстояниях друг от друга. Он знал, что комната Кьюби — не последняя, но понятия не имел, какую из двух выбрать. Третья, в этом он уверен, принадлежала Клеменс. Но разве не миссис Беттсворт занимала комнату посередине, самую просторную?

Он выбрал первую дверь. Она открылась легко, но почти у порога он на что-то наткнулся — не то на домашнюю туфлю, не то на книгу. Он прижался к двери в ожидании, что его обнаружат. Ничего не произошло. Джереми наклонился и подобрал то, обо что споткнулся: это оказалась туфля. И она не принадлежала Кьюби.

Он попятился. Внизу снова раздались голоса, как ему показалось — это был майор Тревэнион. Из открытой двери разлился свет.

Джереми толкнул вторую дверь и, едва оказавшись внутри, понял, что это комната Кьюби. Запах её духов, лежащая на постели ночная сорочка — несомненно её любимой расцветки. Со всей осторожностью Джереми нащупал путь от кровати к гардеробу и туалетному столику, а оттуда — к оконной нише. Да, он отлично это помнил. Она была закрыта шторами.

Он снова споткнулся о туфли и упавшую вешалку. Кольца штор звякнули и затихли.

Он замер. Теперь осталось только ждать.

 

Глава девятая

Накануне Кьюби и Клеменс провели весь день на охоте в Трегони. В утреннем тумане охотники промокли и двигались почти вслепую, но всё же вспугнули лису неподалеку от Крида и около часа гнались за ней, пока не потеряли на берегу Фала. Никого это, казалось, не волновало, вышло солнце, и они принялись искать новую лису, а к полудню загнали трёх. Они прекрасно провели время на воздухе, девушки вернулись домой усталыми и грязными, но сияющими от удовольствия.

В этот же день они занимались всякими бытовыми мелочами в доме и в приходе, и на их вкус, это прекрасно разнообразило вчерашний энтузиазм. Они прогулялись с сыновьями Джона на пляж Портлуни, и Кьюби вернулась домой, чтобы написать письма брату и тётушке. За обедом они принимали преподобного Кемпа, пастора прихода Сент-Майкл-Каэрхейс, а также Сент-Денниса и Сент-Стивена-ин-Браннела. Мистер Кемп, дальний родственник, был приветливым и общительным человеком, настолько, по всей видимости, уверенным в существовании лучшего мира, что не придавал значения одежде и жизненным мелочам в этом.

После обеда они прошлись до дома священника, чтобы ещё раз взглянуть на огромного хряка Александра, мистер Кемп считал его самым крупным в мире. По его словам, хряк достигал девяти футов в длину от пятачка до хвоста и четырех футов в высоту, а весил больше шестисот фунтов. Он уже завоевал множество наград, но теперь так разжирел, что не мог самостоятельно встать на ноги. Потом девушки вместе с мистером Кемпом обошли больных в разбросанных там и сям коттеджах.

Вернувшись около шести, они обнаружили у двери лошадей своих приятелей, капитана Октавиуса Темпла из Карвоссы и его жены — те заехали по пути домой, посетив леди Уитворт в Меваджисси. Так что все прекрасно провели время за чаем, а в семь гости отбыли.

Прекрасный, лёгкий день. Прекрасная, лёгкая жизнь на природе в самом лучшем своем проявлении, а не так давно она стала ещё лучше, после удивительно выгодной продажи последней незаложенной фермы у Грампаунда. Как и Рестронгет, проданная чуть раньше, эта ферма принадлежала семье со времен битвы при Босворте , именно в это владение Тревэнион рассчитывал переселиться по условиям брачного контракта, если до этого дойдет. Деньги от продажи когда-нибудь кончатся, но пока что удовлетворили самых настойчивых кредиторов. Этого достаточно, пока...

После бегства Валентина Кьюби примирилась с тем, что не выйдет замуж — по крайней мере, в обозримом будущем. На горизонте не было подходящего жениха, молодого или не очень. Где-то с месяц назад её брат упомянул имя богатого адвоката из Торбея, недавно потерявшего супругу, возможно, ему не хватает женского общества, но Кьюби не понравилась идея пригласить его провести неделю в Каэрхейс. Джон не настаивал. Он очень ценил младшую сестру, и ему было приятно, что она останется дома.

Сделка с Уорлегганом оказалась на пределе того, что он мог переварить. Ему пришлось на это пойти, но теперь, когда всё сорвалось, майору Тревэниону не хотелось торопить сестру найти нового кавалера только ради денег. Поначалу разочарование от бегства Валентина была глубоко, разочарование и паника, ведь кредиторы наседали, но продажа фермы отвела занесённый над шеей топор. И вот, со вздохом облегчения приняв существующее положение дел, он порадовался, что никогда не породнится с Плавильщиком Джорджем.

Кьюби жила сегодняшним днем и далеко не заглядывала. Завтра снова будет охота...

Порой ей казалось, что она никогда не выйдет замуж. Конечно, она никогда не любила Валентина и знала, что неправильно себя вела, когда глупо флиртовала и поощряла Джереми. Ведь она и его никогда по-настоящему не любила. По-своему она наслаждалась его ухаживаниями, была польщена его пылом. Но причиной тому было тщеславие, как осознавала Кьюби с долей презрения к самой себе, а не подлинное влечение. Она стыдилась этого и радовалась, что всё кончено.

Она присматривала за двумя сыновьями Джона, вышивала с матерью или Клеменс, надзирала за работами в саду, наблюдала, как растут новые кусты под сенью высоких деревьев, смотрела на сияние моря между низкими тёмными скалами и пологий склон зелёного утёса. Она снова начала брать уроки игры на фортепиано. У неё были дети, сыновья Джона, так зачем ей собственные?

Иногда ей казалось, что она никогда не полюбит так, как ожидают мужчины. В особенности так, как ожидает Джереми. Он требовал слишком многого, она на такое просто не способна. Может, она просто слишком сдержанна? Даже холодная, так это теперь называют. Возможно. Если она привлекает мужчин, это ещё не значит, что они привлекают её. Привязанности Кьюби были более спокойными и степенными. Любовь к семье, любовь к уюту, любовь к дому. Больше ей ничего и не требовалось.

За ужином брат пребывал в хорошем расположении духа. За обедом он предложил мистеру Кемпу понюшку табака — хотя сам не имел такой привычки — и, открыв серебряную табакерку, обнаружил, что она пуста, не считая восьми гиней, которые он положил туда в октябре и совершенно выбросил это из головы. И это развеселило его до конца дня.

Вечером Джон обсудил Лондон, письма младшего брата Огастеса и искушения, открывающиеся перед молодым человеком с хорошим именем, но без владений. Он говорил об этих искушениях с неодобрением, но с намёком на зависть, как показалось Кьюби, как будто хотел их испытать. Все игры с высокими ставками, в которые играли в клубе «Крокфорд» — фараон, «слепой гуляка», очко и, конечно же, вист. Джон и сам там бывал, когда некий Лири играл в вист без перерыва с вечера понедельника до утра среды, а вышел из игры только по той причине, что должен был идти на похороны. Именно тогда герцог Уэксфорд проиграл двадцать тысяч фунтов.

Как тяжело было попасть в клуб «Аргайл»! Кое-кто говорит, что легче усвоить Дебретта , чем проникнуть через золочёные двери клуба! Как там дефилировали куртизанки — а ведь некоторые из них платили по двести фунтов за ложу в «Ковент-гардене» за сезон, в качестве витрины для собственных прелестей.

А обед в «Сачет-хаусе» на Сент-Джеймс-стрит, с тоской произнёс он, облизывая губы. Когда мистер Уиллис прислуживал в фартуке, вышитом золотой нитью! А потом спуститься к кофейне на Сент-Джеймс-стрит, где его всегда привечали, как бывшего драгуна. Теперь маленькая кофейня стала чем-то вроде частного клуба для драгун, проблема в том, что не выгонишь всех лишних, иногда франтоватые забияки силой прорываются внутрь, и тогда начинается драка.

— Те дни давно прошли, Джон, — неодобрительно заметила их матушка. — И я уверена, что Огастес не считает подобное мотовство подобающим при своём крохотном жаловании. Он прекрасно знает, что мы не сумеем ему помочь, если у него возникнут даже небольшие долги.

— Я помню Милашку Уоргрейва, — сказал Джон, потягивая портвейн. — В то время он был моим командиром. Очень богатый человек, а за столом разорился. Почти обанкротился! А потом у него началась полоса везения, и он немного отыгрался. Он выучил урок и немедленно закончил игру, правда, потратил весь выигрыш на подарки — драгоценности и тряпки для любовниц. Как он сказал, «чтобы мерзавцы из салона не имели ни шанса снова заполучить деньги».

— Боюсь, это не слишком высокоморальная история, Джон, — улыбнулась Клеменс.

— Боюсь, он был не слишком высокоморальным человеком. Мы несли службу в Виндзоре, и он ухлёстывал за одной фрейлиной королевы, леди Элеонор Блэр, и у них были страстные отношения, но когда мы вернулись в казармы на Портман-стрит, они охладели — по крайней мере, с его стороны. Она ужасно разъярилась, как я понимаю, и послала ему письмо с требованием вернуть свой локон. И представляете, что сделал Уоргрейв? Кошмарную вещь, на мой взгляд. Он послал своего денщика в Виндзор с дюжиной локонов всех цветов — светлых, тёмных, рыжих — и предложил ей выбрать свой!

Девушки засмеялись. Джон налил себе ещё портвейна. Губы миссис Беттсворт скривились в тонкой неодобрительной улыбке.

— После подобных куртуазностей, — сказала она, — боюсь показаться простушкой, упоминая о будничных делах, но мне придётся, пока не вернулся Картер. Ему скоро понадобится новая ливрея. Как и Харрисону, Коуду и остальным. Ливреи слуг выглядят поношенными.

— Ничего, и так сойдет, — ответил Джон. — По крайней мере, сейчас им платят, уже хорошо. Пусть миссис Сондерс велит двум горничным подлатать ливреи.

— Ливрея Коуда ему не по размеру, — вставила Кьюби.

— Что ж, он крупнее Тревити. И моложе, разумеется. Вот-вот швы на ливрее разойдутся!

— Мы не можем сделать ему новую ливрею, не сделав их остальным.

— Мне не особо нравится Коуд, — сказала Клеменс. — Какой-то он навязчивый.

— Ничего, научится, — ответил Джон, вытягивая ноги. — Просто его как следует не муштровали, вот и всё. А чего ты ожидала, нанимая бывшего лакея Хикса?

Ужин подошел к концу. Джон Тревэнион удалился в кабинет — выкурить сигару. Миссис Беттсворт села за шитьё, но через несколько минут отложила его и сказала:

— Боже, в последнее время меня так и клонит в сон. Я рано просыпаюсь, вот в чём дело. Просыпаюсь ещё до зари и смотрю, как занимается рассвет. В это время я больше ничем не могу заняться, приходится только ждать, пока проснутся все остальные. Но из-за этого я слишком рано засыпаю по вечерам.

Клеменс обменялась улыбкой с Кьюби. Эти слова они слышали каждый вечер. Правда это или нет, трудно было судить, но постоянное повторение в этом не убеждало.

Они поцеловали мать и пожелали ей доброй ночи, после чего Клеменс предложила сыграть партию в шахматы, но Кьюби отказалась — завтра предстояло рано встать на охоту. Они сыграли в нарды, а потом Клеменс решила почитать, а Кьюби поцеловала её и приложила губы ко лбу Джона — тот сидел в кольцах дыма и листал газету, посвящённую скачкам.

Она пошла спать. Кьюби зажгла свечу в коридоре и стала подниматься, прикрывая пламя рукой. Мимо комнаты матери и в свою. Там она зажгла ещё шесть свечей.

Она была согласна с Клеменс по поводу Коуда. Он приступил к службе только в ноябре, с хорошими рекомендациями от Хикса из Труро, но вместо того чтобы учиться вести себя как полагается, по словам Джона, он учился противоположному, по мере того как знакомился с окрестностями и другими людьми. Кьюби знала, что старшие горничные его не любят, и думала, что пара младших считают его слишком настойчивым. В особенности Эллент Смит — милая девушка, но не может устоять ни перед одним мужчиной. Пока это оставалось на стадии охов и вздохов — ничего страшного. Но как долго их отношения будут невинными? Недолго, если Коуд добьётся своего.

Когда она зажгла шестую свечу, кольца на шторе звякнули и из-за неё шагнул военный.

Кьюби громко завизжала.

— Тсс! — сказал он.

Увидев, кто это, она закрыла рот ладонью.

— Джереми!

— Тсс! — повторил он.

Они уставились друг на друга.

На Кьюби было старое, но красивое платье из синего бархата, с муслиновыми рукавами у плеч и прилегающим прозрачным муслином у запястий.

— Джереми! — снова прошептала она.

— Пришел с тобой повидаться. Пришел тебя увезти.

— О чём ты говоришь?

— Сейчас это не важно. Кто-нибудь тебя слышал?

— Вряд ли.

Они прислушались. Дом был тих. Залаяла собака, но далеко. Джереми выдохнул и снова собирался заговорить, но Кьюби взяла его за руку.

Раздался стук в дверь.

— Да?

Стук повторился, а потом повернулась ручка и вошла миссис Беттсворт.

— Ты что, кричала, Кьюби?

Всего за секунду Джереми успел скользнуть обратно за штору.

Кьюби потёрла глаза.

— Да, мама, прости... Когда... когда я вошла, то думала о Коуде, и порыв ветра шевельнул шторы. На мгновение я подумала, что в комнате кто-то есть!

— Вот как. — Её мать засомневалась. — Понятно. Так всё хорошо? Ничего не случилось?

— Благодарю, мама, ничего.

— Ты уверена?

— Полностью. Ещё раз доброй ночи.

— Доброй ночи.

Миссис Беттсворт не спеша удалилась.

Кьюби уставилась на руку с длинными пальцами, придерживающую штору, на алый рукав с золотым галуном, на медленно появившегося юношу, который вот уже три года беззаветно её любил. Прямые тёмные волосы, чуть волнистые на концах, слишком отросли и смотрелись неопрятно — обычное дело для военного. Свежий цвет лица, прямой нос, серо-голубые глаза под тяжёлыми веками, красивый изгиб губ и ямочка на подбородке. Джереми смотрел на неё. Изучал. Пожирал глазами. Она никогда его не любила. Но, видимо, поняла это только недавно, когда получила время поразмышлять и решить, как жить дальше.

— Джереми, у меня чуть сердце не остановилось!

— Прости, но другого пути предстать перед тобой не было.

— Я по-прежнему ничего не понимаю.

Они помолчали.

— Ты очень бледна, — сказал Джереми.

— Я... ещё не пришла в себя... От шока...

— Присядь. Это вода?

— Да, но мне она не нужна.

Кьюби так и не села.

Джереми медленно прошёлся по комнате.

— Есть вероятность, что нас снова побеспокоят?

— А что?

— Потому что я хочу с тобой поговорить.

— Может прийти Клеменс. Но маловероятно.

— Кто-нибудь слышит наши голоса?

— Нет, если мы будем говорить тихо.

К собственному раздражению, Кьюби втянулась в паутину заговора.

— Как ты вошёл?

— По лестнице на крышу.

— Ты уже долго здесь?

— Около часа. И ещё час снаружи.

Он не сводил с неё глаз. За последний год он повзрослел, лицо полно решимости.

— Кто этот Коуд, о котором ты говорила? — спросил он.

— Лакей. Пришлось что-то придумать для матушки.

— То есть не будущий муж?

— Нет...

— Ну и отлично. Потому что я твой будущий муж.

— Ох, Джереми, будь благоразумным, прошу тебя.

— Я был благоразумен, как ты это называешь, слишком долго. И считаю, что напрасно.

— Зачем ты пришёл? — спросила она через мгновение.

— Я же сказал.

— Что ж, ты должен немедленно уйти! Нельзя вот так врываться!

— Тебе не удастся от меня избавиться, прежде чем я не решу уйти сам. Ты упустила эту возможность, когда ушла твоя матушка. Теперь все поймут, что ты позволила мне здесь находиться.

— Ты не слишком галантен.

— Ради любви все средства хороши. — Он шагнул ближе и легонько прикоснулся к её руке. — Послушай. Я никогда не дотронусь до тебя без твоего согласия, пойми. Но я хочу с тобой поговорить. У нас есть вся ночь. Прошу тебя, сядь и выслушай меня.

Сверкнув тревожной улыбкой, она спросила:

— Где твоя лошадь?

— Привязана позади дома. Где работают каменотёсы.

— Она начнет беспокоиться.

— Ещё нескоро. И это не лошадь, Кьюби, а лошади.

Джереми поймал блеск в её карих глазах, когда она обернулась. Кьюби нашла стул и села.

— Хорошо. Я тебя выслушаю. Но разве мы об этом уже не говорили?

Джереми уселся на кровать и с деланной безмятежностью покачал ногой в отполированном сапоге с недавними капельками грязи.

— Я приехал за тобой. Чтобы забрать тебя. У меня достаточно денег для жизни. Шахта, которую мы открыли, приносит хорошую прибыль и сделает меня вполне независимым. Сегодня я возвращаюсь в свой полк в Брюссель. Если ты уедешь со мной, мы доскачем до Лонсестона и остановимся в «Белом олене».

— Уеду с тобой? Джереми, мне очень, очень жаль. Я так часто пыталась тебе объяснить...

— Да, но Валентин только что...

— И до того. Я пыталась объяснить...

Джереми взял её руку и перевернул ладонью вверх. Её рука лежала, как не до конца прирученный зверек, который в любую секунду может сорваться с места.

— Я хочу на тебе жениться. Хочу... чтобы ты стала частью меня, чтобы мы оба стали частью друг друга... Я хотел бы обладать твоим телом, а также душой и сердцем. Кьюби, я хочу увезти тебя в мир и жить с тобой до конца дней, и испытать в твоём обществе всё, что этот мир предложит — говорить с тобой, слушать тебя, вместе с тобой встречать опасности и радости... огорчения и удовольствия... веселье юности, и трудности, и счастье...

Он умолк, потому что иссяк запас слов, чтобы сломить её оборону. Кьюби сидела, опустив голову, но слушала.

— Я мог бы жениться на ком-нибудь ещё, — сказал Джереми. — Ты тоже могла бы. Но для нас обоих это будет жизнь наполовину, мы не будем дышать глубоко, никогда не почувствуем то, что могли бы, не ощутим полный вкус жизни...

— Почему ты так уверен, что ко мне это относится в той же степени, что и к тебе?

— Потому что всё это — во мне, — сказал он, погладив её ладонь. — Поедем со мной. Как я сказал, мы заночуем в Лонсестоне — как кузены, или как пожелаешь, чтобы поездка выглядела благопристойной. Завтра мы сядем на дилижанс в Лондон, там поженимся и поплывём прямо в Брюссель. Это будет нелегкое и довольно некомфортное путешествие, в отличие от жизни здесь — лёгкой, удобной и безопасной, но я сделаю что угодно, чтобы принести тебе радость и счастье. Любимая, ты поедешь со мной?

В лёгких, комфортных и безопасных глубинах дома снова залаял спаниель. Кьюби сидела в лёгком и безопасном комфорте своей спальни, а молодой военный в красном мундире гладил её руку. Кьюби заняла эту комнату только после строительства нового крыла замка, но мебель помнила с детства.

Она сидела на зелёном бархатном стуле, на котором сидела пятнадцать лет назад, когда горничная натягивала на неё первые в жизни охотничьи сапоги. Под зеркалом в выцветшей золочёной оправе над камином лежали мелкие сувениры — программа бала, отцовская булавка для галстука, букетик розмарина с пикника, рисунок пастелью, который сделала для неё Клеменс. Корзинка с вышиванием и торчащими из-под крышки отрезами шёлка лежала на другом стуле, а перед ним — домашние туфли и пара детских перчаток. Балдахин над кроватью был из тяжёлой жёлтой парчи, шторы на окнах — из той же ткани, но выцвели от солнца. Её комната. Место для уединения. И в неё вторгся грозный молодой военный.

— Ты поедешь? — повторил он.

Даже если бы она его любила, а она не любила, это предложение выглядело совершенно неразумным, почти неприличным. Как бы помягче от него избавиться, снова разочаровать и показать тщетность надежд, чтобы он тихо ушёл, оставил её в покое и ушёл, но не слишком задетый, и вернулся в свой полк, где наслаждался бы жизнью без неё? Какая жалость, ведь при других обстоятельствах он стал бы лучшим мужем, чем Валентин, а она стала бы ему лучшей женой. Какая жалость, что она не такая, как он себе вообразил. Никогда такой не была и вряд ли будет.

Он воображал её нежной, покладистой и доброй, но она холодная, твёрдая и злая. Семья значит для неё куда больше, чем страдающий от любви юноша. Куда больше. Джон, Огастес, Клеменс и мальчики, и матушка, и огромный величественный замок, и чудесные виды, и благородные леса, и пологие утёсы, и вечно изменчивое, но не меняющееся море. Она — Тревэнион из Каэрхейса, и этим всё сказано. И этого достаточно. Более чем.

В первый раз за несколько минут Кьюби посмотрела на него, а он по-прежнему не сводил с неё взгляда. И что-то в ней шевельнулось, закралось в глубины души и пробудилось к жизни. Конечно, это чувство и раньше некоторым образом присутствовало, но до сих пор не вырывалось наружу. И сейчас не должно. И вдруг, как будто почуяв всю опасность, в ней завопили осторожность, расчётливость и здравый смысл. Она поднесла другую руку к губам.

— Ты поедешь? — ещё раз повторил Джереми.

— Да, — ответила она.

 

Глава десятая

I

Письмо от младшего лейтенанта Джереми Полдарка. Грейвзенд, 19 января 1815 года.

Дорогие родители!

Пишу вам вкратце и в спешке — немного запоздало, но как обещал. Вот мои новости. Кьюби согласилась уехать со мной, и в прошлый вторник, семнадцатого, мы поженились по специальному разрешению в церкви Святого Климента на Стрэнде. По правилам мне следовало получить разрешение командира, но это означало бы, что мы поженились бы только в Брюсселе, и я решил, что так не годится.

Мы дожидаемся подходящего корабля, нас обещали забрать завтра с полуденным отливом. Я на неделю запоздаю с возвращением из отпуска, но теперь это уже не важно. Теперь мне вообще на всё плевать. Я счастливейший человек в мире!

Не знаю, как отблагодарить вас обоих за всю помощь, терпение и советы за долгий период моих мучений. Но, по милости Божьей, когда я приехал к Кьюби, не понабилось прилагать особых усилий, по крайней мере, определённого сорта, которые противны моей натуре. Я высказал ей свои глубоко прочувствованные аргументы, и потом... и потом передо мной как будто рухнули стены Иерихона! Мы поспешно сбежали, она не видела никого из родных, но оставила письмо с объяснениями. Мы заночевали в Бодмине и сели на почтовую карету до Лонсестона. В Лондон мы прибыли вечером в понедельник. Надеюсь, Колли и Мальву доставили вам в целости и сохранности, я дал конюху дополнительную гинею, чтобы он обращался с ними ласково и не гнал слишком сильно. Вы же знаете, каковы эти конюхи.

Кьюби покинула Каэрхейс лишь с двумя седельными сумками, так что в Лондоне, дожидаясь разрешения на брак, мы прошлись по магазинам, чтобы приодеть её подходящим для жены молодого офицера образом. Должен сказать, что она тщательно следила за потраченными суммами и не купила ничего неподобающе роскошного. Не знаю, какая из неё получится хозяйка, но складывается впечатление, что долгов мне делать не придётся. Возможно, пример брата стоит у неё перед глазами.

Дорогие родители, нет человека счастливее меня! Но я крайне сожалею, что свадьбу пришлось устроить вот так, после бегства, и у меня не было возможности привезти Кьюби к вам и получить благословение. Как я рад, что она хотя бы приехала на приём к Джеффри Чарльзу и вы познакомились.

Вместо приятных приготовлений к свадьбе сына, поводу для радости, произошло это тайное бегство. Я лишь могу надеяться и верить, что мы всё уладим, когда я приеду в следующий отпуск или выйду в отставку. И думаю, что свадьба явно приблизила отставку.

Предполагаю, что вы вряд ли получите какие-нибудь известия от Тревэнионов. Кьюби рассказала им всё, что необходимо, и если они будут наводить справки, прошу, скажите всё, что знаете. Она напишет Клеменс. Сейчас, когда мы сидим вместе за столом, к оконному стеклу липнут снежинки, и надеюсь, завтра снег прекратится, иначе плавание будет совсем малоприятным. Расскажите обо всем Клоуэнс и Стивену, конечно же, и напишите Джеффри Чарльзу.

Как я слышал, в Америке произошло ужасное сражение, где-то у Нового Орлеана, британцы понесли тяжёлые потери, и это всего через две недели после подписания мира. Какое прискорбное безумство с обеих сторон! Хорошо, что Джеффри Чарльз во всем этом не участвует.

Мама, ты спрашивала, не нужна ли мне чаша любви. Я сказал, что нет, и довольно резко. Что она твоя и не имеет для меня значения. Я не суеверен, но почему-то в тот миг мне показалось, что она принесет мне неудачу. А вместо этого мне безмерно повезло. И потому я поменял решение и считаю её счастливым амулетом. И если это ещё возможно, я бы её забрал. Ты сохранишь её для меня? Не держи её на буфете, положи в комод в моей спальне, а я заберу её, когда в следующий раз буду дома. Или когда мы устроимся в собственном доме.

Надеюсь, вы поедете во Францию, хотя бы просто на отдых. Утром я разговаривал с одним лейтенантом, и он говорит, что Париж нужно видеть. Там дают музыкальные спектакли специально для гостей, не знающих языка, и Белле пойдёт на пользу, если она послушает того, кто может попадать в ноты. Прошу, только ей это не читайте!

Нас позвали к обеду, так что я заканчиваю. Не такое уж короткое письмо получилось. Кьюби тоже шлёт вам свою любовь. Это ведь правильно? В будущем это точно будет правильно, ведь моя любимая жена, как я надеюсь, будет разделять со мной всё. Мы муж и жена в счастливом союзе. Но в этом, первом после свадьбы письме, я повторю в последний раз, что посылаю вам свою любовь и ещё раз благодарю за всю вашу, а также за ваше терпение и доверие.

Джереми

II

Закончив, Джереми запечатал письмо воском и посмотрел на жену, чья голова по-прежнему склонялась над письмом, тёмные волосы скрывали лицо. Она надела одно из двух платьев, которые позволила купить, из тонкой бежевой шерсти с длинными пышными рукавами, алым воротником и манжетами, стянутое на талии замысловатым пояском с узлами. Как будто почувствовав его взгляд, она подняла голову и откинула волосы двумя элегантными пальчиками. Прекрасная и юная. При виде неё у Джереми заколотилось сердце.

— Ты закончил? — спросила она.

— Да.

— Тогда я тоже. Запечатать могу позже. Ты рассказал всё, что можно?

— Всё, что можно. Да. Всё, что можно.

По пути вниз по лестнице Джереми задумался о том, что написал родителям, и о том, чего не мог написать. Столько существенных деталей никогда никому не рассказать! Да и как вообще выразить всё случившееся?

— Всё, что можно, — повторил он. — Всё, что можно.

III

Тем вечером они покинули Каэрхейс около одиннадцати, к тому времени дом затих, но не далее как полчаса назад. Кьюби нацарапала записку брату, матери и Клеменс. Она не показала письма Джереми, да он и не просил. Он стоял рядом, как будто окаменев, и смотрел, как она упаковывает саквояж, потом отвернулся, пока Кьюби переодевалась в амазонку, и помог ей засунуть ещё несколько вещей во второй саквояж. Поцеловал её он лишь один раз, потому что пока ещё боялся что-либо предпринимать, ни плохое, ни хорошее, лишь бы не повлиять на её неожиданное решение.

Они прокрались вниз по главной лестнице, а затем через кухню на задний двор. Собаки больше не лаяли. Добравшись до лошадей, они направились по тёмной глинистой дорожке к дороге на Сент-Остелл. Теперь стало ясно, что о Лонсестоне не может быть и речи, благоразумнее остановиться в Сент-Остелле, но Джереми имел собственные причины этого не делать, и потому они поскакали в Бодмин. Джереми объяснил Кьюби, что если Джон Тревэнион быстро обнаружит её отсутствие, то может нагнать их в Сент-Остелле, и это не было лишено основания.

В два часа ночи они добрались до постоялого двора «У Джевела», бывшего «Герба короля», и начали стучать в дверь, перебудив полдома, пока им неохотно не открыли. Джереми знал Джона Джевела, но это не помогло. Хотя имело свои преимущества, потому что при виде спутницы Джереми заспанные глаза Джевела округлились, он не стал задавать вопросов и немедленно выделил им две отдельные комнаты. Они так же быстро поднялись в них. Как будто, приняв решение, они сказали всё необходимое и теперь просто должны попытаться заснуть и дождаться утра.

Так они и ворочались на мягких перинах, пока Джевел не разбудил их на заре, как было велено. Они вместе позавтракали, по-прежнему почти молча, но часто смотрели друг на друга. Неожиданные взгляды, иногда осторожные улыбки, завтрак, упаковка багажа и долгая поездка до Лонсестона. Пообедали они в «Белом олене», где оставили лошадей, чтобы их вернули домой, и сели в королевскую почтовую карету, идущую на восток, а в десять вечера доехали до Эксетера. День выдался долгим. Устав от качки в карете и натерев в седле всё, что можно, они провалились в глубокий сон и встали как раз вовремя, чтобы спешно позавтракать и возобновить путешествие.

Четвёртая ночь принесла перемены. Они провели её в Марлборо, куда приехали раньше, чем в предыдущие дни. До Лондона им предстояло добраться на следующий день поздно вечером.

В последние часы Кьюби снова стала тихой и задумчивой, смотрела на высокие деревья без листвы, мимо которых они тряслись, иногда обменивалась парой слов с Джереми, но не поощряла разговоров ни с ним, ни с другими пассажирами, иногда дремала, а порой как будто мысленно переносилась в родное и уже далёкое графство. Она поглощала пищу и пила вино, как полагается, и редко встречалась взглядом с Джереми, но даже когда это происходило, быстро отворачивалась. Он гадал, о чём она думает, и по-прежнему не понимал, как ему удалось уговорить её сбежать, а спросить боялся. Думает ли она о пропущенной охоте? Или о каком-нибудь деле в церкви? Или о проблемах поместья? Размышляет ли она о том, что скажет и как поступит брат? Сожалеет ли, что покинула семью? Тоскует ли по тёплой дружбе Клеменс? Джереми не знал.

Потому что большую часть пути они вели себя не как сбежавшие влюбленные, мечтающие пожениться, а как кузены или брат с сестрой, молча путешествующие по какой-то не совсем им самим понятной причине.

Но всё же они чувствовали, что это побег. Джереми находился на взводе, почти как при ограблении дилижанса. Хотя он вёз с собой банкноты и монеты, доставшиеся ему благодаря тому делу, он бежал не от закона, а от того, что Кьюби называла благоразумием. И этого он опасался куда больше. Здравый смысл, семейные узы, семейные обязательства, оставшиеся в Корнуолле, затягивали как в колодец. Чем дальше и быстрее он её увезет, тем безопаснее.

А вдруг в Лондоне она скажет: «Прости, Джереми, я передумала»?

Погода до сих пор держалась хорошая, ветер принёс лишь несколько снежинок, когда они выехали из Бата. Хозяин постоялого двора в Марлборо спросил, разжечь ли в их комнатах огонь, и Кьюби кивнула. С ними в карете ехали ещё двое, хотя мест было шесть, и эта пожилая пара ужинала за другим столом в дальнем конце обеденного зала. Месяц для путешествий был не самый благоприятный, и потому постоялый двор наполовину пустовал.

Они заказали рыбу и седло барашка с соусом из каперсов. Рейнское вино, но несладкое. А под конец — пудинг с изюмом, от которого Кьюби отказалась.

— Ты не голодна? — спросил Джереми.

— Я наелась. Дома я никогда так много не ем. Вот и хорошо, а не то растолстею!

— Я знал, что ты малоежка.

— О, мне нравится еда. Просто не так много. Для тебя всё по-другому, ты же мужчина, и такой высокий.

— По крайней мере, здесь кормят лучше, чем вчера вечером.

— В котором часу мы завтра прибудем в Лондон?

— Думаю, поздно. Даже если доберёмся благополучно.

— А может пойти что-то не так?

— Всегда может сломаться колесо или лошадь охромеет...

Он не стал говорить о своих личных страхах.

Она откинула волосы со лба.

— Какие у тебя планы, Джереми? Ты мне так и не сказал.

— Карета остановится в «Короне и якоре». Это на Флит-стрит вроде бы. Я слышал, это приличное место, и думал остановиться там на ночь или две, чтобы не тратить время на поиски другой гостиницы.

— А потом?

— Я наведу справки, как побыстрее получить специальное разрешение на брак. Вроде бы офицеру его могут предоставить за сутки.

— Ты не подготовил всё заранее, предполагая, что я с тобой не поеду?

— Я вообще ничего не предполагал! Боже! Да я еле смел надеяться!

— А так вовсе не казалось, когда в четверг ты ввалился в мою спальню. Ты выглядел таким... убедительным.

Он слегка улыбнулся.

— Я мечтал тебя увезти, если не силой, то хотя бы силой моральных аргументов.

— Уверяю тебя, моральные аргументы не возымели на меня никакого действия!

— Тогда что же возымело?

Кьюби подобрала хлебную крошку с тарелки и покатала её между пальцами.

— Ты.

— Любимая. Моя Кьюби. Моя дорогая Кьюби.

Её черные брови сошлись узлом над сверкающими карими глазами.

— Джереми, я много размышляла.

— Я этого опасался. И заметил.

— Не смейся.

— Бог свидетель, мне уж точно не до смеха, я боюсь того, о чем ты думаешь!

— С какой стати тебе этого бояться?

— А как же иначе, ведь твои мысли — враги моих надежд, о них вечно спотыкаются мои попытки тебя любить!

Её, похоже, тронули эти слова.

— Возможно, ты прав. Возможно, я всегда была слишком... практичной, слишком разумной, себе же во вред. Но вряд ли тебе стоит опасаться моих мыслей. Разве я не приехала с тобой сюда, бросившись в эту... в эту авантюру, безумную авантюру, которую никогда не оправдает любой здравомыслящий человек? Разве я не сошла с ума, сбежав с тобой, как романтичная школьница, ведь если бы я решила обручиться с тобой, как положено, моя семья вряд ли бы меня остановила! Эта авантюра — и в самом деле за гранью всякого благоразумия!

— Я опасался, что ты именно так и подумаешь.

Она на мгновение нахмурилась.

— Во время долгой поездки я размышляла над моей жизнью, в особенности над моей жизнью в последние три года, после встречи с тобой. Возможно, тряска помогла мне сосредоточиться! Я вспоминала наша первую встречу. Мне казалось, что с самого первого мгновения, когда я спасла тебя от внимания таможенников, ты никогда не сомневался.

— Насчёт тебя? Да. Никогда не сомневался.

— Пожалуй, и мне не следовало.

— У тебя было много других забот — верность семье и любовь к ней.

Она хмуро оглядела комнату с коптящими фонарями, свисающими с почерневших балок, огонь в камине озарял медные детали, в клетке сидел попугай.

— Ты же знал, что я собиралась замуж за Валентина Уорлеггана.

— Знал.

— Это ведь наверняка должно было повлиять на твои чувства!

— Это сильно меня ранило, но не изменило чувства.

— И ты знал, что ещё до встречи с Валентином я хотела выйти замуж за богатого и потому не могла выйти за тебя.

— Да.

— Ты помнишь, однажды я сказала тебе, что не смогу выйти замуж по собственному выбору и уехать куда-то в другой уголок страны, а потом наблюдать издалека, как дом и землю распродадут, а Тревэнионы покинут ту местность, где были известны многие столетия?

— Ты так говорила, да.

— Разве не именно так я сейчас и поступаю?

— Думаю, да. Я надеюсь, с твоим домом и землями такого не произойдет, но молюсь, чтобы ты не передумала.

— Не молись, в этом нет необходимости. Я не могу объяснить этого собственному рассудку, разве что совершенно безрассудным путем. Всё дело в том, Джереми, что мне кажется, я люблю тебя. Хотя и считала, что не люблю!

Он медленно отодвинул тарелку.

— Доедай пудинг, — сказала Кьюби.

— Не могу! Как думаешь, кто-нибудь будет возражать, если я закричу?

— Я буду. — Она дотронулась до его руки. — Но Джереми, а как же может быть по-другому? Как иначе ты сумел бы утащить меня с собой, в эту эскападу, против всякой логики и разума? А если я тебя люблю так же, как ты меня, значит, я очень дурно с тобой поступала, разве нет? Всё это время притворялась перед самой собой и перед тобой, что ты всего лишь незначительное увлечение, и оно пройдет, если я выброшу тебя из головы...

— Разве сейчас это имеет значение, моя дорогая Кьюби, ведь мы наконец-то вместе? Разве что-либо имеет значение?

— Для меня имеет. — Складки вокруг её губ сложились в слабую улыбку. — Прости, если я кажусь... слишком рассудительной. Поверь, всё совсем не так плохо. Но во время поездки я всё думала... — Джереми редко видел её такой нерешительной. — Думала о том, что должна дать тебе какое-то доказательство моей любви. Пожалуй, даже доказательство, если тебе оно нужно, что я не передумаю. Видишь ли, я никогда не сделала ничего, не дала ни одного намёка на то, что ты можешь мне доверять.

Подошёл разносчик и поинтересовался, будут ли они пить чай. Кьюби покачала головой. Джереми тоже.

Когда он ушёл, забрав несколько тарелок, Джереми сказал:

— Мне не нужны никакие доказательства кроме того, что ты здесь, и твоего обещания остаться. Что ещё ты можешь предложить?

Свечи моргнули от её дыхания, когда она ответила:

— Теперь я даже не уверена, могу ли это предложить.

— Прошу тебя, говори.

Кьюби подняла голову и посмотрела на него, её лицо пылало.

— Я бы хотела, чтобы ты сделал меня своей женой сегодня же ночью.

Джереми уставился на неё, в горле у него пересохло.

— Прошу, не смотри так, — сказала она.

— Но ведь мы ещё не женаты?

— До свадьбы, да. Ты ведь понимаешь, о чем я?

Из соседнего зала донесся шум и смех, там суетились разносчики. Но в этом зале долгое время стояла тишина.

— У меня нет слов, — сказал Джереми.

— Скажи «нет», если тебе так хочется.

— У меня нет иных слов, кроме «да». Нет слов передать мои чувства.

— Милый Джереми, только помни, я из того же теста, что и ты, я обычная смертная из плоти и крови и к тому же совершенно неопытная.

— Любимая...

— Другие женщины, с которыми ты был...

— Ни одна женщина не сравнится с тобой. И другой такой никогда не будет.

Подошёл трактирщик, вытирая руки о зелёный фартук. Леди и джентльмен довольны ужином? Желают ли они ещё чего-нибудь? Завтра ранний подъем, и горячую воду принесут в половине седьмого. Это приемлемо?

Всё прекрасно, ответил Джереми, он никогда ещё не был так доволен. Трактирщик удалился со слегка озадаченным видом.

— Не могу объяснить, почему мне кажется это правильным, — сказала Кьюби.

— А я могу объяснить, почему это кажется правильным мне. Но нужно ли? Любимая Кьюби. И ты весь день думала именно об этом? Вот почему ты попросила разжечь камин у себя в комнате?

— Я не просила разжечь камин! Я не отказалась, когда мне предложили!

— По этой причине?

Она прикусила губу.

— Прошу тебя, не задавай больше вопросов.

— Это ужасно сложно, когда ответы так прекрасны, — ответил Джереми.

IV

Посреди ночи Кьюби дотронулась до него, и Джереми тут же проснулся.

— Джереми, если ты хочешь сохранить мою репутацию ещё на один день, то тебе пора уходить.

— Мы долго спали?

— Не знаю. Но уже занимается рассвет. А может, это луна...

— Нет. Наверное, это заря.

Он стал выбираться из постели и поцеловал её обнажённое плечо. Это его на некоторое время задержало. Джереми целовал её кожу, как будто впитывал драгоценную бледную жидкость.

— Любимая. Надеюсь, я не сделал тебе больно.

— Нет. Чуть-чуть. Это ничего.

Огонь в камине потух. Единственная свеча ещё дымила, ей осталось с полчаса времени. Пыльный балдахин из зелёного бархата наполовину скрыл Кьюби, когда Джереми начал поспешно одеваться и собирать то, что не натянул. Звякали пуговицы, скрипела кожа.

Кьюби с серьёзностью наблюдала за ним, её чёрные волосы рассыпались по подушке.

Закукарекал петух. Джереми вернулся к постели.

— Вот-вот придут нас будить.

— Я знаю.

Он поцеловал её.

— Жаль, что я не помню Песнь Соломона.

Кьюби вдруг улыбнулась, её лицо засияло.

— Почитаем вместе.

— Сегодня вечером?

— Сегодня вечером. Джереми...

— Да?

Он был уже у двери.

— Надеюсь, ты по-прежнему хочешь на мне жениться.

 

Глава одиннадцатая

Росс и Демельза прочли письмо сына, стоя на пороге Нампары в последних лучах январского солнца.

— Он счастлив, — сказала Демельза. — Разве это не чудесно? Я так рада!

— Слава Богу, всё сложилось в его пользу, — ответил Росс. — А если нет, это могло бы разрушить его жизнь.

— И твой совет оказался верным!

— Он его не принял.

— Принял, в своем роде.

— Так значит, теперь наш старший сын женат. Мы должны быть счастливы.

— А разве это не так?

— Да, если мерить наше счастье их счастьем. Боже, да я завидую Джереми!

— В чём?

Росс взял её за руку.

— Потому что у него только всё начинается.

Она вздохнула.

— Я знаю.

— А ты... теперь ты успокоилась насчет Джереми? — спросил он через секунду.

— Успокоилась? В каком смысле?

Прозорливость мужа испугала Демельзу.

— Ты ведь тревожилась насчёт него, разве не так? Тебя что-то беспокоило.

— Да, Росс, меня кое-что беспокоило.

— И эти новости помогли?

— Ещё как!

— Но не до конца? Есть что-то ещё?

— Может, теперь и нет. Возможно, больше никогда не будет причин беспокоиться.

— Ты не хочешь сказать мне, в чём дело?

— Нет, Росс. Я не могу. Это слишком... тяжело.

— Ты что-то предчувствуешь?

— Возможно. Было такое чувство.

— Но больше нет?

— Я выкинула это из головы! И думаю лишь о том, как чудесно, что они наконец-то вместе!

— Аминь. — Росс сжал её руку. — Думаю, у нас есть особый повод для радости, ведь осталось ещё двое детей, которых нужно поставить на ноги.

— Это верно.

— Ты такая худышка.

— Вовсе нет, Росс. Даже в твоём возрасте ты точно мечтаешь о жене с лицом, как сдобная булочка.

— Даже в моем возрасте я не желаю, чтобы ты совсем отощала.

— Я не отощаю, поверь.

— Нужно купить весы... Тебе правда она понравилась, Демельза?

— Трудно сказать после столь краткого знакомства, но мне кажется, она сильна духом. И мы вроде поладили.

— Я так и подумал. И в целом я согласен. Она сильна духом и очаровательна. Но не могу простить ей расчетливость. Хотя, полагаю, по некоторым стандартам можно и в этом увидеть проявление силы духа и благородства.

Демельза опустила письмо в карман и оглядела сад.

— Эти ветра в прошлом месяце... Такие злобные. Только взгляни на желтофиоли! Хоть мы и старались изо всех сил, они всё равно уже не будут выглядеть как полагается.

— Это расплата за жизнь в этом месте. Но всё же есть и приятная компенсация.

— А в прошлом году шток-розы были сущим наказанием. Я подумываю больше их не сажать, попробую, пожалуй, аквилегии ради разнообразия.

— Ты ведь ещё их не сеяла? Они же двулетние.

— Я знаю. Но у Кэролайн есть излишки.

— Что ж, как ты и сказала, можно для разнообразия. Но не похоже на тебя обойтись без шток-роз.

— О да.

Она вышла в сад, но вскоре вернулась под укрытие крыльца.

— Ну разве не чудесные новости? Где они поселятся? В смысле, когда Джереми вернётся из армии.

— Боже, да я понятия не имею. Ты забегаешь вперед. Можно расширить сторожку.

— Расширить?

— Вдвое. Она очень маленькая. Можем нанять кого-нибудь из шахтёров, оставшихся без работы после закрытия Грейс. И тогда отдали бы её Джереми и Кьюби в качестве свадебного подарка.

— Отличная мысль! Как думаешь, Клоуэнс не будет возражать?

— Возражать? С чего бы?

— Ведь сначала мы предлагали сторожку ей и Стивену.

— Уверен, она не станет возражать. Клоуэнс — наша дочь, а дочерей всегда обеспечивает муж. Тут же — другое дело. Но это совсем не значит, что мы относимся к ней по-другому.

Демельза улыбнулась.

— Мы снова богаты, Росс?

— Будем, если закроем Уил-Грейс. Но я могу сделать это только постепенно, уровень за уровнем, чтобы люди могли найти работу, привыкнуть. Возможно, найму больше людей на Лежер. Так мы потеряем часть прибыли, но всё равно будем получать больше, чем прежде.

— Перестройка сторожки потребует приличной суммы.

— Можно не торопиться. Сомневаюсь, что Джереми вернётся из армии раньше, чем через год, и подозреваю, что Кьюби последует за ним куда угодно.

— А я могу побольше потратить на сад?

— Разумеется. Чего ты хочешь?

— Для начала надстроить стену ещё на три фута. Ты видел огороженный сад в Плейс-хаусе?

— Нет.

— Селина показывала его нам после обеда. Дом так же открыт всем ветрам, как и наш, но у стен растут персики! И ещё новомодные гортензии, а я считала, что они могут жить только в доме!

— Надстрой ещё три фута. Только придется подобрать камень, чтобы не выделялся. Что-то ещё?

— Ты опять насмехаешься!

— Вовсе нет.

— Тогда я хочу нанять настоящего учителя музыки для Изабеллы-Роуз. Не смейся, музыка из неё буквально льется, просто её нужно обуздать и обучить.

— Её следует отправить в школу, дорогая. Всего на год или два. Ей двенадцать с половиной, и для миссис Кемп она уже слишком умна.

Демельза потянула за локон, обернула его вокруг пальца и отпустила.

— Я боялась, что ты так скажешь.

— Разве это не так?

— Не знаю, смогу ли я сейчас её отпустить.

— Что ж, если не сейчас, то в скором времени. Это ей же на пользу.

— Клоуэнс сбегала.

— Только дважды. И вреда ей школа не принесла.

Из-за угла прокрался ветер, и Демельза собралась войти в дом. Когда Росс открыл дверь, она спросила:

— Ты уже наметил какую-то школу?

— Школа миссис Хемпл в Труро имеет хорошую репутацию. И она неподалеку от церкви Святой Марии, и, значит, девочки слышат хорошее пение. А иногда и сами поют, насколько я знаю.

Они вернулись в дом.

Демельза скинула обувь и поставила под стул, села на него и аккуратно надела домашние туфли.

— Может ли из дурного проистечь хорошее, Росс? — спросила она.

— Что? Конечно. И наоборот. Боюсь, что чаще наоборот. А почему ты спрашиваешь?

— А можно ли извлечь пользу из неправедного действия... В смысле, как ты думаешь, можно ли стать счастливым, когда знаешь, что сделал что-то неправильно, не так, как положено?

Росс застыл, положив ладонь на ручку двери в столовую.

— Не знаю, милая. Кто может знать, чего он заслуживает? А почему ты спрашиваешь? Не так-то просто отвечать на теоретические вопросы, и не в твоём характере их задавать.

— Да так, просто подумала.

Росс хмыкнул и открыл дверь, прошёл внутрь и обернулся. Демельза стояла на пороге и смотрела на него.

— Что имел в виду Джереми по поводу чаши любви? — спросил Росс.

Демельза колебалась.

— Ох, ничего такого. Просто она ему приглянулась, и я предложила её в подарок, но он отказался.

— А теперь передумал?

— Да.

— Интересно почему. И какое вообще она имеет к нему отношение?

— Мне кажется, он считает её своего рода амулетом.

— Не похоже на него. В том смысле, что...

Демельза на мгновение задумалась. На её лице снова отразилась озабоченность, а потом исчезла.

— Что ж, — сказала она, — а разве это не так? Чаша любви, которая соединила двух влюбленных.