Глава первая

I

Лето выдалось прохладным и неуютным, с такими редкими солнечными днями, что трава едва поднялась, и с такими скудными дождями, что зерно едва созрело. Видимо, все милости этого года исчерпались.

В Америке всё жарче разгоралась война, июльская победа американцев у Ниагары и захват британской флотилии на озере Шамплейн в сентябре перемежались сражением у Бладенсберга, где победили англичане, и пожаром в Вашингтоне в отместку за поджог американцами столицы Верхней Канады несколькими месяцами ранее. Эти ответные меры весьма расстроили принца-регента.

Бывший полк Джеффри Чарльза, 43-й Монмутширский, вернулся в Англию двадцать третьего июля и не был распущен, как многие другие, а просто получил двухмесячный отпуск. Десятого октября полк погрузился на суда, чтобы принять участие в сражениях по ту сторону Атлантики.

В районе Бристоля хозяйничали американские приватиры, они захватывали одни суда и сжигали другие, в основном препятствуя торговле. Газета «Таймс» клеймила беззакония и вероломство американцев. Президент Мэдисон клеймил беззакония и вероломство тех своих граждан, кто прорывал блокаду, чтобы торговать с Британией.

На переговорах в Генте России предложили примирить британцев и американцев и положить конец войне.

Во Франции предприняли два неудачных покушения на жизнь короля Людовика XVIII, а в сентябре французы представили бюджет, в котором попытались восстановить твёрдую банковскую систему «вместо грабежей и надувательства прежнего самозванца». Англичане ринулись в Париж и были поражены его потрёпанным видом.

В августе исполнилось сто лет со дня вступления на престол Ганноверской династии. Хотя большая часть населения Британии не видела поводов для восхищения её представителями, всех обрадовала возможность для очередного праздника. Как язвительно заметил Росс, в Корнуолле устроили больше торжеств, чтобы увековечить преступления непопулярной монархии, чем по поводу освобождения Европы и низложения грозного врага.

В Труро на улице Боскауэна, от Монетного двора до Кинг-стрит, воздвигли арки, украшенные лавром, еловыми и дубовыми ветками и красными флагами. Под арками установили два ряда столов длиной триста футов, где устроили пикник для публики с холмами мяса и бараньих ножек, горами овощей и альпами пудингов с изюмом. Играл оркестр. Чай с печеньем раздали тысяче семистам детишкам, которые позже приняли участие в традиционных народных танцах. Старшее поколение разыграло шутовскую коронацию Людовика XVIII, под восторженные крики толпы «его» пронесли по улице на носилках.

В Каллингтоне устроили фейерверки и балы, а в Хельстоне — обед на девяносто персон на постоялом дворе «Ангел», вслед за этим беднякам раздали пятнадцать центнеров говядины и баранины и тысячу буханок хлеба. Торжественные процессии, фейерверки и пикники продолжались целую неделю. На «Объединённых шахтах» в Чейсуотере за обедом присутствовали тысяча двести человек, а в Фоуи, после фейерверков и костров, по улицам прокатили две поставленные на колёса лодки, одну с музыкантами, а другую с местными красотками в прекрасных платьях и украшенными цветами.

В лондонских королевских парках прошли пышные празднования: фейерверки, процессии, духовой оркестр. Торжества затянулись на десять дней, все перепились, играли в азартные игры и предавались разврату. В конце концов в парках развесили объявления, запрещающие вход простонародью.

Сенсационные сплетни о неожиданной женитьбе Валентина Уорлеггана охватили Корнуолл на пару дней, но все быстро с этим свыклись. Нет ничего особо странного в том, что молодой человек женится на женщине, старше его на двенадцать лет, в особенности когда женщина — богатая и привлекательная вдова. То, что она не из Корнуолла и происходит не из высших кругов, не так уж и важно, ведь и претензии Валентина на хорошее происхождение основывались только на материнской линии. Правда, он ещё не закончил обучение, а уже получил репутацию повесы.

Пол Келлоу так это прокомментировал: «Могу поспорить, очень скоро он начнет кувыркаться со своими падчерицами». И это повторяли все вокруг. Но Селина Уорлегган наверняка знала, что делает, она ведь не вчера родилась. Теперь на северном побережье, у бухты Тревонанс, возникла новая семья, и когда вернётся Джеффри Чарльз (если он вообще вернётся), сводные братья с новоиспечёнными жёнами поселятся рядом. Но отношения у них будут напряжёнными, судя по последней встрече.

***

Некоторые сочувствовали Кьюби Тревэнион, потому что она лишилась хорошей партии, и хотя условия её возможного брака знали только в узком кругу, все предполагали, что, породнившись с Уорлегганами, Тревэнионы снова встанут на ноги. Майор Тревэнион никогда не пользовался популярностью, но его сестёр любили.

Первая встреча сэра Джорджа с Валентином после его женитьбы стала и последней. Вскоре после этого майор Тревэнион отбыл в Лондон, официально — чтобы принять участие в празднованиях, а неофициально — в попытке найти денег и спастись от долговой тюрьмы. Кьюби и Клеменс надолго загостились в Каллингтоне у тётушки Беттсворт, родственницы Тренеглосов.

Поначалу в Плейс-хаусе все чувствовали себя неловко, поскольку брак держали в секрете и от домочадцев, в точности так же, как и от всех остальных. Во вторник Валентин неожиданно приехал к обеду, с синяком на лбу. Услышав от него новости, Селина побагровела, но после ужина пришла в себя, собрала всех слуг и объявила, что два месяца назад вышла замуж за мистера Уорлеггана в Кембридже. Они держали брак в тайне, пока мистер Уорлегган не нашёл возможность поставить в известность родителей, что он и сделал. А раз теперь в доме новый хозяин, ему следует подчиняться, как и раньше мистеру Поупу.

Селина тщательно избегала встречаться взглядом с горничной Кэти Картер, которая меньше года назад наткнулась на неё в постели с Валентином Уорлегганом, когда её пунцовый муж лежал на полу у двери. Кэти, полыхающая от смущения и вспотевшая от тревоги, просто не знала, куда и смотреть. Она боялась, что может потерять работу, раз ужасная тайна теперь скрыта под покровом приличий, но опасаться ей не стоило. Пока она хранила молчание, новоиспечённая миссис Уорлегган не собиралась давать ей лишних поводов говорить о прошлом.

Когда новость услышал Певун, он прикрыл рот огромной лапищей, чтобы не расхохотаться, потом его глаза округлились от страха, как и у Кэти. Молодой хозяин может оказаться не столь терпимым к тому, кто не поспешит исполнять приказы. А тут ещё Сол Гривс и остальные, они уж приложат все усилия, чтобы запутать его ещё больше. Он начал опасаться за свою работу, и с бóльшими основаниями, чем Кэти.

***

Когда новости достигли Нампары, они во многом объяснили визит Селины Поуп. Но даже если и так, она вряд ли может претендовать на звание родственницы — по крайней мере по общепринятому мнению. Росс и Демельза подозревали, что это не так, но никогда не говорили об этом даже друг с другом.

— Он странный молодой человек, — сказал Росс. — В нём как будто нет ничего плохого. Но всё же есть что-то нехорошее в том, как он привёл того мальчишку, чтобы столкнуть его с Морвенной.

— Некоторое время я беспокоилась, — сказала Демельза, — что он слишком увлёкся Клоуэнс.

— По крайней мере, теперь он освободился от Джорджа. Как странно, что ещё один... — он запнулся, — что он будет жить поблизости. Но получив с помощью брака свободу, он будет скован в другом смысле. Разумеется, этот брак повлияет не только на судьбу Валентина...

— Я как раз подумала о том же.

— Несомненно, мисс Кьюби начнет искать нового богатого жениха. Это может оказаться непросто.

— Кто-нибудь должен написать об этом Джереми, — сказала Демельза. — Думаю, это следует сделать тебе, Росс.

— Почему мне?

— Если напишу я, может показаться, что я сообщаю хорошие новости. А ты будешь более сдержан, и так правильнее. Если она не выходит за Валентина, это ещё не означает, что она не найдет другого богатого жениха, как ты только что сказал. Вообще-то, когда она отказала Джереми, я даже не думала, что на сцене появится Валентин.

— Я бы с радостью не стал ему сообщать до его возвращения, ведь всё связанное с ней, похоже, его расстраивает. Но если мы не напишем, это сделает кто-нибудь другой. Чего бы мне точно не хотелось — это чтобы он решил, будто мы пытаемся это скрыть.

II

На следующей неделе Стивен Каррингтон поскакал в Труро к сэру Джорджу Уорлеггану. Джордж принял его в комнате над банком. Стивен надел облегающий жёлтый сюртук, недавно пошитый в Фалмуте, серо-сизые бриджи и хорошо отполированные сапоги. Волосы он причесал и завязал в короткую косичку чёрной лентой. Выглядел он прекрасно, хотя в такой одежде чувствовал себя немного не в своей тарелке. И всё-таки даже за такой короткий срок брак дал ему ощущение стабильности.

Стивен сказал, что пришёл повидаться с сэром Джорджем, поскольку хочет открыть счёт в его банке. Удобнее было бы держать деньги в банке Карна в Фалмуте, но учитывая, что сэр Джордж так любезно пригласил Клоуэнс и его на прием в Кардью, Стивен посчитал уместным и своевременным перевести свой счёт в банк «Уорлегган и Уильямс». Иметь банкира другом — редкая привилегия, которую стоит ценить, и он надеется, что с годами его предприятие принесёт прибыль и банку.

Джордж долго молчал — он сидел за столом напротив и теребил перо. Такая отъявленная наглость, решил он, вполне типична для этого хвастливого морячка. Думает, будто по поводу открытия такого жалкого счёта следует побеспокоить самого владельца банка. Ни клерка ему недостаточно, ни даже Ландера, управляющего, ему подавай самого Джорджа Уорлеггана. Как будто он крупный землевладелец с кругленькой суммой. Как будто он главный акционер большой компании и хочет выпустить акции в обращение. Как будто...

Во время затянувшейся паузы уверенность Стивена начала таять. Конечно же, Клоуэнс говорила, чтобы он не ходил. Если тебе непременно нужно с ним поговорить, лучше напиши.

— И что у вас за счёт? — фраза прозвучала мягче, чем Джордж намеревался. В самый последний момент он передумал.

— Ну, для начала небольшой, сэр Джордж. Я владею несколькими судами, по большей части они заняты торговлей у берегов Ирландии и Франции. Так что бóльшая часть моих денег вложена. Сейчас у меня два небольших судна, одно построено по заказу, второе, трофейное, я купил. Это рыбацкое судно, но приспособленное для перевозки грузов. И при первой же возможности надеюсь купить третье. Мой счёт, который я открою на следующей неделе, составит триста фунтов, но я надеюсь удвоить его ещё до конца месяца.

За окном позади посетителя Джордж увидел мула, тянущего телегу с блестящими слитками олова для пробации, которая состоится в этот четверг. Большие слитки весом в триста фунтов каждый не будут даже охранять, пока чиновник не определит, что они надлежащего качества, и не поставит на них штамп с герцогским гербом. Как хорошо, подумал Джордж, что бóльшая часть его шахты добывает медь, а её этот обременительный и тягомотный закон не касается. Но для банка процедура пробации очень полезна, поскольку оловянным шахтам приходится занимать деньги, чтобы продержаться до следующей квартальной пробации.

— Что вы перевозите? — спросил он.

— Что подвернётся под руку. Прошлым летом мы прорвали блокаду в Италию с грузом сардин, но теперь, когда все порты открыты, такого не повторить, — в смысле, не получишь ту же прибыль. У меня есть перспективный груз гранита для Морле, а обратно повезём соль — это для «Шасс-Маре». Но я беру что угодно — глину, кожи, зерно, привожу железо из Уэльса или древесину из Норвегии. Грузов по неплохой цене хватает. Мне только нужно больше судов. Ребята, которые со мной ходили, готовы снова выйти в море. Дел полно.

— И прибыльных?

— Ага. — Стивен поймал взгляд Джорджа и добавил: — Но в рамках закона. Нет нужды нарушать закон, когда и для честной торговли полно возможностей.

Чёртов ханжа, подумал Джордж. Но этого молодого человека можно использовать в своих интересах.

— У вас есть на уме какие-то покупки?

— Покупки?

— Судов. Трофейные французские скоро иссякнут.

— Да. Это верно. Но... есть отличный американский бриг под названием «Адольфус», сейчас он в Фалмуте. Его захватил в качестве приза британский фрегат «Лир». Бриг стоит в Родсе уже две недели, распродавая груз — семьдесят с чем-то тюков олених шкур, пятьдесят медвежьих, тридцать тюков хлопка, сто с чем-то бочек поташа и древесину. Всё уходит по дешёвке, я бы прикупил побольше, если б были деньги.

— И вам нравится бриг?

— О да, он прекрасен! Построен в Балтиморе. Там всегда строят хорошие корабли. Семьдесят два фута в длину и двадцать три в ширину, так говорят, водоизмещением, думаю, тонн сто пятьдесят. И хорошие обводы — может идти с приличной скоростью.

— Но вы не собираетесь участвовать в аукционе?

— Я на него пойду, но бриг мне не по карману.

— По какой цене он может уйти?

— Ну... трудно сказать. Но он в превосходном состоянии — ему меньше двух лет.

— За тысячу фунтов?

— Больше. Аукцион широко рекламировали.

— Ясно, — сказал Джордж и поднялся из-за стола.

Он заметил, что Стивен не встал. Он заметил, что Стивен не называет его «сэр». Он прошёлся к дальнему окну, не потому что хотел размяться, а потому что хотел подумать. К счастью, сегодня Кэрри остался в постели — он снял зимний жилет и подхватил простуду.

— Вы пытались найти деньги в банке Карна?

— Зачем?

— Чтобы купить этот корабль.

Стивен искренне удивился.

— Нет. Вряд ли мне бы ссудили — у меня ведь нет залога.

— А другие суда в вашей собственности?

— Да.

— А разве они не могут послужить залогом?

— Наверное. Я не очень разбираюсь в финансах.

— Торговля и предпринимательство построены на кредитах. Без этого большая часть предприятий закрылась бы.

— Точно. — Стивен всё-таки встал, потому что Джордж говорил за его спиной. — У меня в помощниках Эндрю Блейми, но я не позволяю ему никаких вольностей — он слушает мои приказы. А ещё есть Берт Блаунт, первоклассный моряк, научился профессии на собственном горбу, может плавать где угодно, ну и ещё пара-тройка под моей властью. Конечно, нужно за ними присматривать, но это, так сказать, ядро. — Стивену понравилось это слово, оно звучало серьёзно, по-научному, и он повторил: — Ядро. Три судна или четыре — я с ними справлюсь.

— Включая «Адольфуса»?

— Ох, он стал бы королевой!

— Скорее королём, с таким-то именем.

Стивен добродушно рассмеялся. После сомнительного начала встреча потекла по такому руслу, на которое он и не смел надеяться. Но всё же он был не вполне в себе уверен. Сэр Джордж обладал грозной репутацией.

— Весьма вам обязан, сэр Джордж, что уделили мне столько времени. Могу ли я...

— У вас есть книги?

— Книги?

— Учётные. Показывающие прибыли от вашей торговли.

— Нет. Пока что мне достаточно держать всё в голове.

— Для начала неплохо, но продолжать в том же духе было бы ошибкой. Можете их завести?

— Ну, пока что и заводить-то нечего. Затраты, прибыль, распределение прибыли. Я могу завести книги, если это необходимо, чтобы... чтобы...

— Если мой банк ссудит вам две тысячи фунтов на покупку «Адольфуса», придется завести учётные книги, и время от времени мы будем в них заглядывать.

Стивен сделал глубокий вдох.

— Ради этого, сэр Джордж, я готов сделать всё, что пожелаете!

По окну защекотал дождь. День выдался сырым, небо было тяжёлым, как супница. С плотно закрытыми окнами и дверями в кабинете было тихо и прохладно.

— Когда состоится аукцион? — спросил Джордж.

— В следующий понедельник.

— У нас мало времени, чтобы подписать соглашение. Условия будут обычными, на которых мы выдаем подобные кредиты. У вас будет время их изучить, вы можете принять их или отказаться, как посчитаете нужным в своих интересах. Пожалуй, завтра вам стоит повидаться с мистером Ландером. Он займётся всеми деталями.

— Благодарю, сэр Джордж, — сказал Стивен, и они пожали друг другу руки. — Благодарю, сэр Джордж.

И он вышёл на улицу.

После его ухода Джордж вернулся за стол и сделал несколько заметок по итогам разговора. Не то чтобы он в них нуждался, просто это было делом принципа. Потом он вышел и отправился на частную половину дома, где так много всего произошло и так мало всего происходило сейчас. Элизабет жила здесь почти всё время, лишь изредка наведываясь в Тренвит, повидаться с родителями, или в Кадью — повидаться с родителями Джорджа. В отсутствии сложностей в виде родителей Харриет девять десятых своего времени проводила в Кардью, а в Труро приезжала с неохотой — здесь у неё, в отличие от Элизабет, было мало друзей. И часто единственным человеком в доме оказывался он сам, приезжая сюда на три дня в неделю, и старый Кэрри, редко использующий больше двух комнат. Разумеется, весь штат прислуги сохранился на случай, если Джордж будет принимать деловых партнеров, а в сентябре, когда Урсула пойдёт в школу, они чаще будут посещать дом. Валентину, конечно же, никогда больше не позволят бросить даже тень через порог.

Теперь дом стал таким молчаливым, пах плесенью и затхлостью. Запахи поднимались от реки, в последнее время было недостаточно сквозняков, чтобы их сдуть. А в дни Элизабет...

Порой Джорджу казалось, что он снова видит её и слышит, её шаги были особенными, ни с кем не спутаешь. То скрипнет дверь, то половица, как будто кто-то по ней ступает. Прошло уже столько времени, она давно превратилась в пыль и прах, как его родители и её... Как вскоре и он сам... Какие ужасные мысли в дождливый день. Нужно выбросить их из головы, избавиться от них. От этой паутины мыслей...

Экстравагантный брак Валентина и последовавшая за ним ужасная ссора глубоко задели Джорджа. С тех пор на него часто накатывали приступы злобы и недовольства. К разочарованию и гневу из-за провала планов на будущее Валентина добавилось понимание, что он потерял сына. Какое-то время гнев закрывал это из вида, но теперь Джордж это понял. Конечно, он никогда не любил Валентина, как любил Урсулу — по крайней мере, с тех пор как тётушка Агата влила свою ядовитую ложь ему в уши, но после смерти Элизабет он признал Валентина своим родным сыном.

Пусть и без особой любви, но он щедро его одаривал. Но возможно, ущерб, нанесённый их отношениям, когда мальчику было всего шесть, уже не поправить. Валентин рос и словно превращался в очередного Джеффри Чарльза — глубоко привязан к памяти матери, но в глубине души отвергал отца. И пару раз в сердце Джорджа зашевелились старые червячки сомнений.

А теперь он позволил Валентину сорваться с поводка, хотя и чувствовал себя от этого крайне неприятно, ведь тем самым он нарушил клятву, которую дал Элизабет, когда она родила второго их недоношенного ребенка и неожиданно скончалась. Тогда он поклялся, что никогда больше не будет сомневаться и во что бы то ни стало сдержит клятву.

Он подумал о молодом человеке, только что покинувшем его кабинет, и гадал, сможет ли объяснить кому-либо, почему вдруг решил ему помочь. Эти мотивы были столь сложными и запутанными, даже противоречивыми, как заявление о невиновности перед судом присяжных: «Я не присутствовал на месте преступления, но если бы присутствовал, то я бы его не совершил». Как объяснить эти мотивы без софистики даже самому себе?

Во-первых, бегство Валентина оставило глубокую пропасть, чего Джордж никак не ожидал. Но всё же ему пришлось это признать. Потеря единственного сына, единственного человека, носящего фамилию Уорлегган, и потеря не на войне, не из-за несчастного случая или болезни, а из-за женитьбы — это почти что смертельный удар. Разумеется, в отдаленном будущем эта трещина может зарубцеваться. Но очень нескоро. Слишком много было сказано такого, чего не следовало говорить. И злость Джорджа не уменьшилась, а только росла при каждой мысли об этом. У него вызывали ярость намеренная двуличность и холодная враждебность. К тому же его унизили в глазах других людей. Харриет не смеялась, но Джорджу показалось, что он уловил в её глазах веселье. Унижения он никогда не мог выносить.

Что ж, так какое это имеет отношение к Стивену? Вроде бы никакого. Но уязвлённая гордость иногда может найти странные способы для своего усмирения. Стивен вместо Валентина? Разумеется, нет. Но кое-какую пустоту он может заполнить. Да и Валентин, надо полагать, с раздражением отнесётся к тому, что Стивен принимает милости, которые по праву должны были бы достаться ему.

Во-вторых, Стивен женат на дочери Полдарка, и Полдарки в Нампаре наверняка начнут негодовать, что их зять имеет дела со старым недругом.

В-третьих, Стивен женат на Клоуэнс Полдарк. Джордж никогда до неё не дотрагивался, не считая тех трёх раз, когда пожимал ей руку, и никогда ни на что и не рассчитывал, но если из этого что-то да выйдет, он определённо будет чаще её видеть, может, даже чаще, чем её собственные родители.

В-четвёртых, если Стивен окажется эгоистичным и твердолобым, начнёт давить, чего Джордж терпеть не мог, или попытается вмешиваться в дела, его не касающиеся, можно будет получить удовольствие, доведя его до банкротства.

А в-пятых, ещё одна неприятность, постигшая Джорджа этим летом — смерть мистера Роуза, — не лишила его решимости раскрыть ограбление дилижанса, и хотя доказательств не было никаких, Джорджа не покидало убеждение, что Стивен Каррингтон к этому причастен. Было в этом самодовольном и дерзком морячке нечто такое, что как нельзя лучше подходило для участника дерзкого ограбления. И к тому же в нём принимал участие флотский лейтенант. Разве не естественно для Стивена сыграть подобную роль? Пусть пока что доказательств нет. Но при более тесном знакомстве, в особенности если вовлечены деньги, возможно, доказательства появятся — за или против.

В общем, Джордж не сожалел о щедрости в отношении молодого человека.

III

А молодой человек вернулся домой, переполненный восторгом от своего успеха. Он рассказал обо всем Клоуэнс, поедая ячменные лепёшки, которые она испекла к его приходу.

— Вот видишь, — сказал он под конец, — я был прав. То его приглашение было знаком, что он хочет стать нашим другом! Я рад, что пошёл к нему, Клоуэнс, рад, что пошёл, а не написал, это было бы совсем не то же самое. Боже ты мой, это же значит, что я и впрямь стану судовладельцем! Поверить не могу! Всего за год. Три судна, если не больше! Назовём компанию «Судоходство Каррингтона»!

— Подожди до завтра, Стивен, — ответила Клоуэнс. Тщательно прочти договор, который он тебе подсунет. Не думай, что я за тебя не рада, то есть за нас, просто, видишь ли, я лично не питаю к нему неприязни, но в Корнуолле он заслужил определённую репутацию — что дерёт с должников три шкуры.

Стивен уставился на неё.

— Может, такой репутацией стоит гордиться. Драть три шкуры — вроде звучит мерзко, но возможно, это означает лишь, что он хорошо ведёт дела и ожидает от других того же. Вокруг слишком много лентяев и нерях. Может, просто Джордж Уорлегган не хочет с ними связываться, а если так, то мне не в чем его винить. Ох, я знаю, твои родители о нём невысокого мнения, и Джереми вроде бы тоже, но всё это не касается деловых вопросов. Это из-за твоего отца и Элизабет, жены Джорджа, и твоей матери, и всяких мелких ссор за многие годы. Это не касается деловых отношений, просто ревность, неприязнь и личная вражда, мы тут не при чём. И если бы мне пришлось выбирать...

Он умолк.

— Если бы тебе пришлось выбирать?

Стивен хотел сказать, что он предпочёл бы скорее богатого коммерсанта вроде Джорджа Уорлеггана, чем мелкого землевладельца и хозяина шахты вроде Росса Полдарка, но здравый смысл вовремя подсказал остановиться.

— Если бы мне пришлось выбирать, я бы предпочёл жёсткого в делах человека, чем мягкого.

— Но справедливого. Который смотрит на других, как на людей, а не как на колесо в телеге. Отец говорит, что это основной недостаток Джорджа.

Стивен щедро намазал лепёшку маслом и подождал, пока оно расплавится, прежде чем откусить.

— В море далеко не уйдешь, если будешь думать подобным образом. Только если относиться к команде по-человечески, она будет работать как следует... Но нужно быть жёстким, потому что таков уж мир и таково море... И всё равно, всё равно, иметь в друзьях богатого банкира — ещё не значит делать всё, как он. Достаточно получать прибыль.

— Эти тебе нравятся больше? — спросила Клоуэнс.

— Что?

— Я решила приготовить немного по-другому.

— Да... да, наверное. Они слаще. Но ты же знаешь, мне нравится всё, что ты готовишь.

— Я готовлюсь к тем временам, когда тебе станет труднее угодить, когда исчезнет восторг.

— С какой стати ему исчезать? Ты вроде бы никогда не была такой унылой.

Она улыбнулась. Взгляд был задумчивым.

— Мне кажется, ошибочно принимать точку зрения родителей насчёт какого-то человека, — сказала Клоуэнс. — Судить стоит лишь по делам... Во время первой встречи с сэром Джорджем, он вёл себя грубо и несдержанно, хотя признаю, я вторглась в его дом и он был слегка ошарашен, но после этого всегда был любезен, пусть и холоден, как будто хотел бы меня полюбить, но не должен. Пару раз я заметила его взгляды украдкой. Не думаю, что он так холоден, как притворяется... Уж точно не могу сказать, что он мне неприятен. Дело лишь в том, что я слышала. И не только от родителей. Он славится беспощадностью в делах. И потому его страшатся. Многие мелкие лавочники графства из-за него разорились. А если человек потерял работу и говорит нелицеприятные вещи о том, как её потерял, то больше он работу в Корнуолле не найдёт — потому что Уорлегганы не позволят.

Стивен вытащил несколько крошек из дырки на месте клыка.

— И откуда ты всё это узнала, если не от родителей?

— Стивен, мне двадцать лет, и всю жизнь я провела в Корнуолле. Даже живя под присмотром родителей, можно услышать много разного о значительных людях графства.

Через несколько секунд Стивен довольно мрачно спросил:

— И ты не веришь, что я могу принять его помощь и не стать при этом его марионеткой?

— Нет, я этого не говорю. Просто будь осторожен.

— Ага, — отозвался Стивен, прекрасно осознающий, что лёд, на который он ступил, гораздо тоньше, чем думает Клоуэнс, — это уж точно.

 

Глава вторая

I

После долгого запоя Бен Картер стряхнул овладевшую им тоску и пошёл прогуляться к утёсам. Уже много месяцев он не ходил этим путем. От долины Сол нужно подняться влево, к Тревонансу и Сент-Агнесс, обогнуть земли Тренвита, и за Плейс-хаусом направо поведёт тропа, по которой ходили уже столетия, так что даже новые владельцы, Поупы, не возражали, пока путники их не беспокоили. Или можно подняться направо, на ещё более крутые утёсы над пещерой «Тюлений провал» около Скалы Королевы, а потом спуститься к бухте Нампары. Бен выбрал именно этот путь.

Уже девять дней он не появлялся на Уил-Лежер и знал, что просто не может отсутствовать дольше. Да и по отношению к Полдаркам некрасиво не сообщить им о себе, а оставить на милость соседских сплетен. Нужно с ними встретиться. Вполне вероятно, даже скорее всего, его уже решили уволить, чтобы поставить на его место Марка Дэниэла-младшего или ещё кого. Ни одна шахта не может положиться на капитана подземных работ, отсутствующего без серьёзной причины больше недели, а перед этим появившегося на работе пьяным.

Но Полдарки есть Полдарки, а он их крестник, а потому не исключено, что они по-прежнему готовы принять его обратно, если он захочет. И во время этой прогулки он должен решить, хочет ли, если предоставится такая возможность.

Всю жизнь проведший в одиночестве, человек, предпочитающий собственное общество чьему-либо ещё (ну, почти), он жил по-своему, не как все — мастерил и настраивал свой орган, заработанное в мелких личных забоях отдавал матери на пропитание, а больше ему и не надо было, и лишь Джереми убедил его — пожалуй, слишком усердно — заняться открытием Уил-Лежер и занять на шахте солидную должность. Вполне возможно, что без него старые выработки Треворджи, которые теперь стали самой прибыльной частью шахты, никогда бы не нашли. Он стал частью успеха Полдарков. А кроме того, сблизился с Клоуэнс и её брак со Стивеном воспринимал как трагедию.

Теперь он стремился вернуться к одинокой жизни без обязательств, когда был сам себе хозяином, хотя не сказать, что хозяином многого. Но в последние два дня, выходя из запоя, он гадал, можно ли на самом деле вернуться к той беспечной жизни. Бен признался себе, что ему нравилось на Уил-Лежер, пусть это и шло вразрез с его глубочайшим убеждением, что никто не должен никому приказывать, как он не принял бы подобного по отношению к себе. Но поработав в такой системе, он уже не испытывал к ней отвращения. Можно ли вернуть время вспять?

Стоял пригожий день с лёгкими облачками, громоздящимися в колонны. Настало время полного прилива, и море лизало скалы и обрамляло искрящейся синевой берег. Песка как будто и вовсе не осталось в мире. Над скалами висела тонкая пелена тумана. Ветер то принимался, то затихал, порывами в разных направлениях.

Бен подошёл к откосу у «Лестницы Келлоу». Он не помнил, когда в последний раз спускался — год назад или два? В то время они с Джереми и Полом ходили в Ирландию. Затея довольно безумная и не такая прибыльная, как ходка в Бретань, но Пол настоял. Они вернулись с грузом виски, разумеется, изготовленного нелегально. «Энид» был старомодным потрепанным люггером и на море уступал «Девушке из Нампары», но вполне сгодился. Келлоу явно не были моряками, иначе бы не оставили судно в бухте на всю зиму. Рано или поздно шторм сделал бы свое чёрное дело. В любом случае, хотя и романтично иметь личную естественную гавань, добираться до неё было слишком неудобно, а порой и опасно, так что едва ли оно того стоило.

Бен всмотрелся в лестницу, опробовал на прочность ступени и стал спускаться с натренированной лёгкостью шахтёра. На полпути вниз находился низкий тоннель, который когда-то пробил горизонтально давно умерший старатель в поисках олова. Никто из ныне живущих не помнил, чтобы в этом тоннеле работали, одни предположения.

Бен спустился, осторожно выбирая путь по полуобвалившимся ступеням, и оказался в залитой светом бухте. Сейчас её залило море, изгиб скалы естественного причала, наполовину скрылся под водой, и остов затопленного «Энида» проглядывал из-за верхних валунов, занесённых сюда яростным штормом, вне досягаемости обычных приливов. Пара чаек топталась на краю скалы, разглядывая Бена с подозрением, но без тревоги. В лицо брызнули капли.

Простой факт состоял в том, что он просто не мог больше вести себя вот так. После стычки со Стивеном он покинул свой пост на шахте, а всего несколько недель спустя позволил уговорить себя вернуться. Но когда это произошло во второй раз, то с точки зрения Полдарков такое уже непростительно. Единственный выход — не шататься по уединённым утёсам, а пойти прямиком к капитану Полдарку и всё разъяснить. Сказать ему прямо, что Бен не годится для регулярной и ответственной работы, и принести извинения за ошибку, которую он совершил, решив, что годится. Не упоминать о Клоуэнс. Самое главное — ни слова про Клоуэнс.

Бен подобрал крупный камень и швырнул его в воду, тот исчез со шлепком, неслышным среди стонов и шелеста моря. Бен развернулся и начал подниматься по лестнице.

У бокового тоннеля перекладина лестницы выскользнула из-под ноги, и он ударился коленом. Потирая колено, Бен взглянул на пол тоннеля и увидел отпечатки ног на грязном песке у входа и царапины на камне. Определённо недавние, уже после дождя двухнедельной давности. Бен удивился — кто ещё мог сюда спускаться и зачем? Какой-нибудь одинокий старатель вроде него самого решил поглядеть, что здесь можно обнаружить? Деревенская девушка избавилась от нежеланного ребенка? Он спрыгнул с лестницы в тоннель.

Свет здесь был тусклым даже в лучшие дни, а свечи у Бена не было, но он присёл у входа на пару минут, пока глаза не привыкли к темноте, а потом пополз вперёд.

Насколько он помнил по старым временам, тоннель шел недалеко, но Бен не рисковал идти до конца из опасения, что кто-то мог вырыть яму. Если кто-то начал изыскания...

Но тут он заметил кусок брезента и мешки в десяти футах, у стены слева. Кучка была такой маленькой и плоской, что как раз подходила размером к тельцу новорождённого ребёнка, и Бен подошёл, взял один мешок и потряс его. Пусто. Он разглядел, что это мешки из-под муки, обычно в них помещалось где-то двадцать фунтов муки, иногда такие использовали на мельнице Джонаса. Но внутри не было следов муки. А снаружи они были сырыми и покрыты паутиной.

Бен взял второй мешок и потряс, и что-то звякнуло о камни. Бен нагнулся и нашел кольцо и металлический предмет — вероятно, печатку. Он отложил находки и взялся за третий мешок, теперь уже осторожнее. Его рука нащупала несколько тонких листов бумаги, и он осторожно вытащил их. Больше ничего. Бумага, хоть и тонкая, оказалась хорошего качества.

Бен поднёс листки, все разные по размеру и состоянию, к входу в пещеру и прищурился, чтобы прочитать надписи на отсыревшей бумаге. Одна гласила: «Айдлесс. №24. 15 окт. 1812 г. Томас Джолли. чёрн.олово 4 ц 2 кв 19 ф., обязуюсь доставить в Труро к следующей пробации». На другой бумаге было написано: «Последняя воля и завещание Томаса Тренерри из Мейкера, графство Корнуолл». Третья выглядела как расписка о закладе: «Табакерка из чёрного дерева — одна штука...» Последняя начиналась так: «Получена сумма в тридцать пять фунтов».

Бен немного подумал, а потом сунул документы обратно в мешок. Это не его дело. Кто бы ни положил сюда бумаги, он, скорее всего, за ними вернётся — разве что, и это вероятней, бумаги просто выбросили как ненужные.

Бен подобрал кольцо и металлический диск с выпуклой гравировкой. Он хотел и эти предметы положить обратно, но передумал и сунул их в карман, чтобы рассмотреть получше на свету. Вряд ли они имеют ценность, но после обнаружения римской монеты на старых выработках Треворджи — кто знает, что может найтись.

II

Демельза с Беллой вернулись с пляжа после купания, и тут появился Бен. Демельза была в ярком плаще до лодыжек, скрывающем откровенный костюм, а волосы замотала полотенцем наподобие тюрбана. Белла — в розовом платье с оборочками, она единственная из всей семьи надевала для купания общепринятую одежду, но не из скромности, а из тщеславия — она считала, что ей идут рюши, и вполне справедливо. Бену открыла его кузина Бетси-Мария Мартин. При виде Демельзы он покраснел.

— Ой, прошу прощения, я пришёл... в общем, я пришел к капитану Полдарку.

— Его нет, Бен. Он уехал в Труро по делам.

Бен неловко переминался с ноги на ногу.

— Ну... я... тогда я...

— Входи. — Голос и выражение лица Демельзы были любезными, но нейтральными. — Ты был на шахте?

— Пока нет, мэм. Я подумал... раз уж я некоторое время отсутствовал... лучше пойду повидаюсь с капитаном Полдарком.

— Да, разумеется... Входи же, Белла, и высуши волосы. Возьми у Джейн тёплое полотенце, на кухне наверняка есть.

Белла со всей скоростью прыснула в дом и споткнулась о Фаркера, прыгнувшего им навстречу. Среди криков и суматохи Бен каким-то образом оказался в гостиной. Демельза улыбнулась ему.

— Тебе уже лучше?

— Лучше?.. — Бен нахмурился. — Если можно так сказать. Теперь мне лучше. Спасибо. Но я пришёл... пришёл повидаться с капитаном Полдарком и...

— А я не гожусь? Что ж, он приедет утром, Бен.

— Ладно, дело не в том, что вы не годитесь, госпожа. Я бы не стал говорить такие грубости! Но меня нанял капитан Полдарк, и раз я так долго отсутствовал без уважительной причины, то должен повидать его и поговорить о будущем.

Демельза сняла с головы полотенце и тряхнула волосами. Они уже почти высохли.

— Ты виделся со своим дедом?

— Нет... Не на этой неделе. Давно уже.

— Он о тебе беспокоился. Как и все мы. Ты спешишь?

— Что, я? Нет, мэм. С чего бы это?

— Тогда, может, подождёшь, пока я переоденусь? Я вся в мокром, но это не займёт больше нескольких минут.

— Конечно.

— Садись.

Бен не подчинился и уныло уставился в окно до возвращения Демельзы. Она надела простое хлопчатобумажное голубое платье без рукавов, но фартучек из ноттингемского кружева придавал ему толику стиля. Бен помнил её с давних времён и подумал, что она почти не изменилась. По-прежнему выглядит, как сестра Клоуэнс.

— Когда ты вернёшься на шахту?

Он пригладил торчащую бороду.

— Я как раз ходил сегодня к утёсам, чтобы подумать, как лучше привести жизнь в порядок. Однажды я ушёл с Лежер, после той ссоры с Каррингтоном. А теперь... когда он женился на... — Нельзя называть имя. — Теперь, когда он женился, я снова ушёл. И вот я здесь, чтобы повидаться с капитаном Полдарком. Я должен принять решение по поводу шахты, а он должен принять решение по поводу меня. Хочет ли он, чтобы я вернулся, а если так, то хочу ли вернуться я.

Демельза подобрала две погремушки, которые бросил Генри перед дневным сном.

— Бен, могу я говорить откровенно?

— Прошу вас, мэм. Это ваше право.

— Что ж, нет смысла притворяться, будто мы не знаем, почему ты отсутствовал — это из-за свадьбы Клоуэнс.

Бен вздрогнул. Имя все-таки произнесено.

— Да, мэм, это так.

— Я знаю о твоих чувствах к Клоуэнс и о твоих чувствах к Стивену. Её ты любишь, а его... наоборот. И потому тебе сложно видеть их женатыми, а нас — радостными и благословляющими их, позабыв о тебе. Несомненно, мы бы радовались больше, если бы Клоуэнс вышла замуж за лорда Эдварда Фитцмориса, когда он сделал ей предложение в Бате. Или даже за Тома Гилдфорда, который сделал ей предложение, когда в последний раз сюда приезжал. Может, я была бы рада больше, и капитан Полдарк тоже, не просто потому, что они богаче или лучшего происхождения, а потому, что лучше по характеру, явно благородней, честнее и имеют хорошую репутацию... Стивен ничем из этого не обладает.

Она умолкла и занялась своими влажными волосами, которые распрямились, когда Демельза нетерпеливо потянула их пальцами, а потом тут же свернулись в тонкие завитки.

— Стивен ничем из этого не обладает. Но мы не совсем обычная семья, Бен. Может быть, это моя вина. Нет, это вина нас обоих — Росса не в меньшей степени. Мы считаем, что нужно дать детям свободу выбора. Даже сейчас я точно не знаю, хорошо ли это. Возможно, мне следовало заставить дочь выйти за брата маркиза. Но я этого не сделала. Возможно, мне следовало запретить ей иметь дело с незнакомцем, которого вынесло на наш пляж, и вскоре показавшего насколько он ненадёжен. Возможно, всё это — проявления нашей слабости. Нашей слабости. Но раз мы считаем, что нужно дать детям свободу выбора, то Клоуэнс выбрала сама. Выбери она тебя, мы бы не стали чинить препятствия. Но она этого не сделала. Она выбрала Стивена. Трижды она надолго его покидала и трижды возвращалась к нему... И это повод задуматься, Бен. И можем ли мы положиться на суждения Клоуэнс? Любовь слепа, как говорится, влюблённые не видят. Но иногда влюблённые видят дальше и глубже, чем все остальные — они видят скрытое под теми чертами, которые отталкивают других, видят лучшее и более глубокое. Кто знает? Я уж точно нет. Иногда я молюсь, чтобы Клоуэнс видела лучше, чем все мы. И пока что мы должны просто надеяться... и пытаться быть терпимыми.

Бен опустил взгляд на большое пятно грязного песка на ковре.

— Похоже, это я принёс, миссис Полдарк. Я спускался по «Лестнице Келлоу». Мои башмаки...

— Это неважно.

Бен поколебался, посмотрел на Демельзу, потом снова в окно.

— Спасибо за эти слова. Очень утешает, что меня... что никого не списали со счетов. И немного утешает также, что у вас с капитаном Полдарком тоже есть сомнения. Может, когда боль пройдет, я тоже смогу надеяться, что Клоуэнс сделала правильный выбор. В любом случае, спасибо за ваши слова.

— Почему бы тебе не повидаться с дедом? Он будет рад.

— Может, он и будет рад, но вряд ли это покажет. Думаю, он в бешенстве. Потому что я вас подвёл.

— Тогда я рада, что сначала ты поговорил со мной. Ты ведь принял решение, да?

— Какое?

— Вернуться.

Бен потер глаза.

— Трудно сказать. Сильно зависит от того, думает ли капитан Полдарк так же, как и вы.

— Мне кажется, мнение капитана Полдарка лежит где-то посередине между моим и Заки. Ему очень хочется иметь надёжного капитана подземных работ, в особенности в отсутствие Джереми.

— Да, я понимаю.

— Через несколько недель он уедет в Вестминстер. Но хочет оставить за главного Заки, а ты, если останешься, будешь глазами и ушами Заки. И тогда Росс уже не будет смотреть сквозь пальцы на твоё отсутствие!

— Если я останусь, у него не будет причин для опасений!

— Тогда, думаю, он захочет, чтобы ты остался.

— Спасибо, мэм. Ладно, я лучше пойду. Но если не возражаете, я не пойду на шахту, пока не перемолвлюсь словечком с капитаном Полдарком. Так не подобает.

Они подошли к двери, и Бен сказал:

— Ах да, я говорил про «Лестницу Келлоу». Похоже, я постоянно что-то нахожу! Римские монеты и всё в таком духе.

Он показал Демельзе кольцо и печатку.

Демельзка осмотрела предметы.

— Говоришь, ты нашёл их в «Лестнице Келлоу»? Но я думала...

— Что это всего лишь вертикальная шахта? Верно. Но на полпути вниз там есть боковой тоннель. Я заметил следы ног, причём недавние, и залез туда. Там были три маленьких мешка. Один пустой, во втором было вот это, а в третьем — какие-то старые бумаги и несколько медных монет. Я там их и оставил. Это меня не касается. Может, мне и эти вещи не следовало забирать.

Демельза изучила печатку. На ней было выгравировано что-то вроде паука, а сделана она вроде из серебряного сплава.

— Мешки, говоришь? Что за мешки, Бен?

— Да просто мешки из-под муки. Маленькие. Вроде тех, что используют на мельнице Джонаса.

— И там стояла маркировка Джонаса?

— Нет, никакой маркировки. Кроме надписей красными чернилами — похоже на красные чернила. На одном мешке стояло С, на другом Д, а на третьем — П или Н. Чернила расплылись.

— Ясно. — Демельза поднесла руку к колотящемуся сердцу. — Могу я забрать печатку, Бен, только на время? Хочу показать её капитану Полдарку. Потом верну.

— Можете забрать и то и другое навсегда, мэм. Они всё равно не мои.

Демельза изучила кольцо. Оно было крупным, похоже, когда-то на нём имелся драгоценный камень или несколько — остались погнутые зажимы. Она примерила — кольцо подошло на средний палец.

— Находка — что покупка, — сказала она. — Думаю, это теперь твоё, Бен. Это женское кольцо. Может, оно понравится твоей матери.

Демельза вернула ему кольцо.

III

Неделю назад она получила письмо от доктора Голдсуорти Герни. Он разъяснял какие-то несущественные подробности своей дружбы с Джереми, а потом сообщил, что Джереми навестил его, когда выдалось свободное время. Письмо гласило:

Мистер Джереми Полдарк любезно предложил мне все свои чертежи и разработки экспериментального самоходного экипажа, и прежде чем он отбыл в свой полк, привёз мне все бумаги. Но когда он заезжал в последний раз, то сказал, что забыл ещё два чертежа, сделанные в прошлом году мистером Ричардом Тревитиком. Он обещал прислать их, но, учитывая краткосрочность отпуска, вероятно, забыл об этом. По его словам, они помечены как «Наброски турбинного двигателя и котла, вид спереди и сбоку, ноябрь 1812». Я был бы крайне благодарен, если бы смог на них взглянуть.

Если Вы сначала напишете сыну, чтобы получить его разрешение, я, разумеется, пойму задержку. Но всю следующую неделю моя жена проведет со своими родителями, и я надеюсь в её отсутствие навестить дядю в Сент-Эрте, а оттуда направлюсь в Хейл и был бы раз воспользоваться возможностью и изучить перед этим чертежи.

Со всем почтением, любезная миссис Полдарк,

Ваш скромный и преданный слуга

Голдсуорти Герни

Прочитав письмо, Демельза принялась искать чертежи. Она знала, что Джереми хранил почти все бумаги в комоде под окном, и поскольку он славился аккуратностью, они наверняка в полном порядке. Демельза вскоре нашла нужные чертежи, но перед этим заметила и прочитала вырезку из «Королевской газеты Корнуолла» полуторагодовалой давности с сообщением о дерзком ограблении почтового дилижанса на маршруте из Плимута в Труро. Как странно, что Джереми хранит подобную заметку, тут же подумала она. Совершенно не в тему с остальными вырезками, относящимися исключительно к развитию паровых двигателей высокого давления.

IV

Росс приехал домой поздно. Давно уже стемнело и в доме погасили огни. Лишь Мэтью Марк Мартин дожидался его, чтобы отвести лошадь в конюшню.

— Хозяйка уже в постели?

— Точно не знаю, сэр. Кажется, да.

— Тогда можешь быть свободен, когда позаботишься о лошади. Я поужинал в Труро.

— Спасибо, сэр.

Росс вошел в дом и повесил плащ и шляпу. На лестнице горела свеча. Из гостиной проникал слабый свет, и Росс вошёл. Там горела одна свеча, и он мог бы зажечь от неё остальные. Но не стал. Россу хотелось спать. Он выехал утром и провёл в седле больше шести часов, устал.

Росс уже собрался задуть свечу, как что-то шевельнулось в кресле у камина.

— Демельза! — сказал он. — Тебе не стоило ждать. Я же предупредил, что буду поздно, а ты же знаешь, как рано просыпается Генри.

— А, — откликнулась она, вытянув руки, но не встала. — Я просто дум... — она выдохнула. — Просто думала, подожду ещё чуток.

Росс взял свечу и подошёл ближе. Демельза прищурилась и прикрыла рукой глаза.

— Убери... Слишком... слишком ярко.

— Демельза, ты нездорова?

Росс повернулся и зажёг ещё одну свечу, в спешке капнув жиром. Вторая свеча разгоралась как будто вечность. Росс опустился на колено и всмотрелся в Демельзу.

— Уходи, — сказала она. — Хватит глазеть.

Росс взял её за плечи.

— В чём дело?

От неё пахло спиртным.

— Росс, кажется... я задремала...

— Боже ты мой! Да ты пьяна! — удивленно воскликнул он и выпустил её плечи. Демельза плюхнулась обратно в кресло. — Я прав?

— Конешн нет. Всего бокал портвейна.

— Боже мой. Да что на тебя нашло? Ты... Пьяная Демельза!

Когда вторая свеча наконец-то разгорелась, Росс увидел в камине пустую бутылку портвейна, а рядом с ней разбитый бокал.

— Ах ты, дурище! И давно это продолжается?

— Что такое? Плодолж... Ничего такого. Я просто... просто мне было грустно, я выпила, чтобы взбодриться, а потом ещё и ещё...

Росс в бешенстве стал зажигать другие свечи, не обращая внимания на протесты Демельзы. Он посмотрел ей в глаза — её взгляд блуждал. Россу хотелось её ударить. Чтобы сдержаться, он подобрал перчатки, которые уронил, положил их на стол рядом с газетой и опустился на колени, чтобы пошевелить угли. Но они потухли, как и Демельза.

— Ты веришь в Бога? — прошептала она.

— Да что с тобой такое? Что стряслось? Что-то случилось? С детьми всё хорошо?

— С детьми? — Она икнула. — Прости. Дети. Я тут думала...

— О чём?

— Для чего мы здесь, Росс? Кто привёл нас сюда? А? Почему мы женимся, рожаем детей, старимся и уходим в могилу? Что будет там? Ты веришь в рай? Веришь, что Джулия на небесах? А что она делает там? Сидит на облаке и щебечет как птичка? Она выросла после смерти? Сейчас она бы была чудесной девушкой двадцати с лишним лет. Я... я... — Она уставилась на Росса. — Думаю, ты винишь меня, всегда винил, что я пошла помогать Фрэнсису и Элизабет, когда они болели... этой ужасной гнойной ангиной. Ты всегда винил меня в том... в том, что я пошла помочь им, заразилась и передала болезнь Джулии... А если бы я тоже умерла? Может, мне следовало умереть. Если бы я умерла, сидела бы я на... на облаке вместе с Джулией и щебетала как птичка?

— Хватит болтать чепуху! Расскажи мне о детях — они здоровы? С Гарри всё хорошо?

— Да. Да. Он учится ходить, но что в этом хорошего? Он вырастет только для того, чтобы... Тебе не о чем волноваться.

— Так о чем же волнуешься ты? Когда это началось? Дети видели тебя в таком виде?

— Нет. Нет. Белла устала, и я рано отправила её спать... Росс, может, я и болтаю чепуху, но просто я не верю, что если бы я тогда умерла, то сидела бы на облаке и щебетала как птичка. Я думаю, меня бы закопали, и я бы превратилась в прах, как Элизабет, как Фрэнсис, как старая Агата. Не важно, в каком возрасте мы умрём, мы не будем щебетать на облаках, а будем молчать, потому что во рту будет песок и камни. И зачём это всё? Вот что я хочу знать. Зачем это всё?.. — она задрожала. — Иисусе, могу я ещё выпить?

— Нет.

— Почему?

— Ты ела?

— Не хотелось ужинать. Потеряла аппетит.

— Когда ты напилась?

— Я не напилась.

— Нет напилась.

— Налей мне ещё выпить.

— Нет.

— Мы хорошие родители, Росс? — спросила она. — Я иногда сомневаюсь. Мы слишком легкомысленные, слишком добрые, слишком небрежные. Ни дисциплины, ни личного примера, приходи когда хочешь, уходи когда хочешь. Вот мы какие. Может, по-старому было бы лучше. Ремень, розги и тапок. Поставить в угол, запереть в комнате без ужина. — Она сглотнула и закашлялась. — Может, так дети больше бы тебя любили, слушались, уважали, делали, как ты скажешь. Животные — они же просто животные, разве нет? Животные не возражают, когда их бьют, если знают, что напортачили.

— Заткнись и скажи мне уже, в чём дело!

— Ни в чём. Всё прекрасно. — Она снова вздохнула и задрожала даже ещё сильнее. — Мне просто стало грустно. Дурной сон.

— Днём сны не снятся.

Она криво улыбнулась.

— Мне снятся.

— Ты теперь будешь всё время прикладываться к бутылке? Тогда я тебя вышвырну.

Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга. На её глазах выступили слезы и защекотали щёки.

— Просто стало грустно.

Росс встал, подошёл к окну и нахмурился. Никто даже не побеспокоился задернуть шторы. Он знал, что неспособен вынести слезы Демельзы, и отвернулся в попытке сдержать гнев и тревогу. Пристрастие Демельзы к портвейну служило в семье предметом для шуток, и даже Джереми поддразнивал её, спрашивая, сколько она выпила — четыре или пять бокалов. Но всегда, или почти всегда, Демельза знала, когда остановиться. А те редкие случаи, когда она выпивала слишком много, бывали на торжественных приёмах, где никто не обращал на подобное внимания.

Сейчас было по-другому. Пить в одиночестве, отправив детей в постель... Такая перемена могла превратить комичную слабость в нечто другое. Но всё же... Почему сегодня? Или это происходит уже давно, и Росс просто не замечал, и лишь впервые вышло из-под контроля? Когда он жил дома, то часто видел её днём и не припоминал запаха спиртного. Как бы она ни отрицала, она что-то скрывает, что-то, случившееся сегодня и приведшее к такой выходке. Скорее всего, именно так.

Росс повернулся с намерением снова её расспросить. Демельза выронила носовой платок и пыталась вытереть слёзы рукавом.

— Демельза, — сказал Росс.

— Да, Росс?

— Я помогу тебе добраться до кровати.

Он моргнула как сова.

— Нет, не надо... Я сама могу.

— Не можешь.

— Мне не нужно помощь от того, кто хочет меня вышвырнуть.

— Это мы обсудим утром.

— Мне не нужна помощь от того, кто...

— Идём.

— Мне не нужна помощь. Не от тебя, Росс. И ни от кого. Ни от кого больше. Я могу сама о себе позаботиться...

— Это мы утром посмотрим.

 

Глава третья

I

Снова они заговорили ранним утром. Когда Росс проводил Демельзу наверх, она тут же забылась тяжёлым храпящим сном, и он не рассчитывал, что она проснётся раньше, чем её разбудит Генри. Но, пробудившись около шести, когда только занимался рассвет, осторожно повернулся и обнаружил, что Демельза сидит в постели, заложив руки за голову, вцепившись в изголовье кровати.

— Ты рано проснулась, — сказал он.

Демельза посмотрела на него, но не заговорила. Её брови сошлись в неровную линию.

— Голова болит? — спросил Росс.

— Да.

— Что ж, неудивительно.

— Да, да.

— Что на тебя нашло?

— То одно, то другое. У меня был ужасный сон.

— Когда?

— Прошлой ночью. И весь день меня это мучило.

— Не похоже не истинную причину.

— Да?

Перед окном порхали ласточки, набираясь сил перед долгим полетом в Африку.

— Ты не шутил вчера вечером? — спросила Демельза.

— О чём?

— Что если я буду пить, ты меня вышвырнешь?

— Да как я смогу? Мы прожили вместе всю жизнь. Мы — одно целое. Я приезжаю домой к тебе. Этот дом теперь принадлежит и тебе, как и мне. И нашей семье. Как бы я смог?

Демельза немного опустилась. Она вытащила одну руку из-под головы и положила на кровать.

— И всё же единственное, чего я не выношу — это пьяных женщин. Может, с моей стороны это ханжество, я ведь и сам временами много пил, и мы оба привыкли к пьянству некоторых знакомых. Но ничего не поделаешь. При виде пьяной женщины меня просто выворачивает. Наверное, в глубине души я считаю, что женщины слишком утончённые, сдержанные и очаровательные. Пьянство не вписывается в эти представления.

— Я знаю, Росс.

— Это повторится?

— Я не знаю.

Они немного помолчали. Больше ни один из них не хотел спать.

— О чем был сон? — спросил Росс.

— Ах, этот...

— Да, этот.

— Что ж, Росс, мне приснилось, что мы с тобой умерли. Лёжа вместе в постели, рядышком. Или почти умерли, но не совсем.

— Как это?

— Лежим рядышком, почти мёртвые, и держим друг друга за руки. Твоя правая рука. Моя левая. И я знаю, что пока мы держимся за руки, мы не умрём, будем вот такими, но не умрём. И я подумала — кто устанет первым, он или я? Отпущу ли я первая и дам ему умереть, потому что моя рука вспотела и мне хочется повернуться, и я устала держать его руку? Или это сделает он? Устанет ли он первым и даст мне умереть? Это лишь вопрос времени. Это... лишь... вопрос времени.

II

Когда Демельза перестала плакать и ещё несколько раз высморкалась в ночную сорочку, она сказала:

— Какая же я дура! В молодости можно позволить себе сентиментальность, но не когда стареешь.

— Вчера больше не случилось ничего такого, что тебя расстроило?

— Ничего. — И она добавила уже оптимистичнее: — Была такая хорошая и тёплая погода, что я повела Беллу купаться. Море пузырилось, как будто в него насыпали соду. Мы чудесно провели время. Ох... забыла сказать. Объявился Бен.

— Бен?

Обрадовавшись возможности сменить тему, Демельза рассказала о визите Бена, хотя кое-что опустила.

Переход к новой теме дался Россу с некоторыми сложностями. После вчерашних событий у него будто камень на груди лежал, трудно было как следует всмотреться в другие проблемы.

— Что бы ни чувствовал Бен, — наконец произнёс он, — как бы он ни горевал, мне не нужен капитан подземных работ, на которого я не могу положиться. Хотя Заки снова приступил к работе, но когда нет меня и Джереми, чёткая работа шахты в бóльшей степени зависит от Бена, или того, кто займёт его место.

— Он это знает, — сказала Демельза. — Мне кажется, что если он ещё горюет по Клоуэнс, то покажет это скорее излишним рвением в работе, чем пренебрежением.

— Прежде он всегда был человеком добросовестным.

— Думаю, вскоре опять таким станет.

— Посмотрим, появится ли он сегодня. У меня мало времени, чтобы найти замену.

Демельза неосторожно дернулась.

— Ой, моя голова!

— Почему бы тебе не поспать всё утро? Все привыкли к твоим мигреням.

— Но это не мигрень, Росс. Нет, когда придёт время вставать, я приму порошок.

— Странный у тебя был сон. Мое благополучие и радость зависят от тебя, но при чём здесь эти мрачные и унылые мысли?

— Может быть, я меняюсь, может, меня меняет жизнь.

После порошка ей стало лучше, и рано утром Демельза чувствовала себя неплохо, хотя они с Россом настороженно относились друг к другу. Но перед завтраком она вытащила из кармана предмет из серебряного сплава.

— Что это, Росс? Печать? Тебе она знакома?

Росс взял предмет и нахмурился, подозревая, что она снова пытается отвлечь его внимание.

— Да, — неохотно выдавил он. — Это скорпион. Печать банка Уорлеггана. Где ты её взяла?

— Подобрала на дороге. У мастерской Пэлли.

— Наверное, кто-то из его служащих обронил по пути на Уил-Спинстер. Хотя почему... Ты так далеко вчера ходила? — подозрительно спросил он. — Я думал, вы с Беллой ходили купаться.

— Да, туда я тоже ходила.

Росс оглядел её, но не заметил ничего необычного, кроме здоровой бледности. Демельза никогда не была румяной, она цвела только изнутри.

— Сегодня мне нужно встретиться с Фрэнсисом Данстанвиллем в Техиди. Хочу получить больше сведений об олове, которое сейчас добывают на Долкоуте и Кукс-Китчен. Но в Лондон я уеду только через две недели. Могу послать Джона с извинениями и перенести встречу на другой день.

— С какой стати? Из-за встречи с Беном?

— Нет, разумеется. Я не уеду до десяти. Но я подумал, что так лучше, раз ты нездорова.

— Я вполне здорова, благодарю.

— Вполне?

— Вполне.

— Но подавлена.

— Недостаточно подавлена, чтобы встретить тебя в том же состоянии, как и вчера вечером, если ты об этом.

— Я не сказал, что так подумал.

— Можешь запереть портвейн, если хочешь, — резко бросила она. — Могу отдать тебе ключ с моей связки.

— Надеюсь, мне никогда не придётся этого делать.

— Тогда поезжай. Нет причин менять планы. В котором часу ты вернёшься?

— Около семи.

Белла и Гарри уже поели, так что завтракали супруги тихо и почти молча. Под конец Демельза сказала:

— Я тут размышляла о Джереми.

— А ты разве когда-нибудь прекращала о нём думать?

— Нет. Я размышляла о том, во сколько нам обходятся его полковые расходы.

— Крохи, — ответил Росс. — Я купил ему кое-что, но у него достаточно и собственных денег. Это меня удивило и порадовало. Полагаю, он накопил с той мелочи, что мы ему давали, плюс дивиденды с Уил-Лежер.

— А после этого?

— После этого он ничего у меня не просил, и я решил, что ему хватает жалования. А теперь шахта приносит хороший доход, и у него не будет никаких проблем.

— Ты не спросил, как он справляется?

— Нет, не хотелось вмешиваться. А что? Ты о нем беспокоишься? Ты получила от него письмо вчера?

— Нет! У меня нет от него вестей! Я просто задала вопрос.

— Что ж, думаю, ему хочется самому устроить свою жизнь. Ты же знаешь, Джереми — тёмная лошадка, как бы мы его ни любили. Не так давно ты сама это сказала.

— Да... Я знаю.

Вошла Джейн Гимлетт.

— Бен Картер пришёл, сэр, если не возражаете.

— Скажи ему, что я буду через минуту. — Росс встал. — Ты точно уверена, что я тебе сегодня не нужен?

— Полностью.

Он поколебался ещё с мгновение.

— Надеюсь, я не сделал ничего такого, что привело к твоему вчерашнему поступку?

— Разумеется, нет!

— Но ты напряжена в разговоре со мной.

— Только потому что меня мучают свои мысли.

III

После ухода Росса Демельза провела спокойное утро, пестуя головную боль и тошноту, и подготовилась к дальнейшему. Пусть сегодня она была не в лучшей форме, но кое-что не могло ждать.

Даже выйти из дома казалось трудной задачей, пришлось изобретать предлог. Демельза знала — такова её главная слабость, она не способна просто сказать, что уходит. Она вспомнила случай, когда Джереми было восемь, она накинула плащ, а он спросил: «Ты куда, мама?», и она ответила: «Никуда». Тогда он немедленно спросил: «Можно мне с тобой?»

В этот день она сбыла с рук Беллу и Генри и отложила изготовление сидра, за которым должна была присматривать, на следующий день. Демельза поднялась наверх и, поскольку погода была тёплой, надела лёгкую льняную блузку с короткими рукавами и льняную юбку на пяти больших костяных пуговицах, которую можно легко снять. Под юбку она натянула поношенные парусиновые штаны Клоуэнс — дочь постеснялась забрать их с собой, когда вышла замуж. Штаны можно было закатать до колен и закрепить эластичной лентой, чтобы не сваливались. Она также надела тонкие хлопковые чулки и потрёпанные кожаные сапоги, в которых не поскользнёшься.

Потом она взяла небольшую сумку и сложила туда две свечи, трут, ножницы и двадцатифутовую веревку. Демельза не знала, пригодится ли веревка, но решила, что лучше её взять, на всякий случай.

И всё равно пришлось отделаться от ещё одного члена семьи — Фаркера, и его урезонить оказалось сложно.

Фаркер был семейным псом и больше всё-таки принадлежал Изабелле-Роуз, но, как большинство животных, вечно привязывался к Демельзе. Как и сегодня, хотя она приказал ему остаться дома, но через несколько минут обнаружила, что он крадется за ней, припав к земле. Это навеяло болезненные воспоминания о другой собаке, так долго бывшей частью её жизни и так давно ушедшей. Однажды на Рождество она шла в эту сторону, и Гарри Харри, егерь Уорлеггана, прострелил Гаррику ухо...

Конечно, теперь идти было не так долго. «Лестница Келлоу» находилась перед долиной Сол.

Демельза много раз ходила мимо, но никогда не спускалась. Лестницей обычно пользовались мальчишки, а также Чарли Келлоу, прежде чем растолстел и стал пить, и Демельза, ни разу не осмотревшая лестницу, решила, что она столь же безопасна (или небезопасна), как и любой утёс поблизости. После детства по соседству с грозными утёсами и предательским морем человек свыкается с опасностью и с тем, что молодежь живет рядом с ней, иначе придется всё время беспокоиться.

Чтобы добраться до самой лестницы, приходилось соскользнуть вниз по узкому проходу на поверхности скалы, которая здесь была наклонена вовнутрь, в сторону суши. Утёс порос травой, армерией и вереском, а местами и кривыми кустами ракитника, и был усеян кроличьими норами. Потом нужно спуститься по гранитному валуну. Ста пятьюдесятью футами ниже находилась площадка с наклоном в тридцать градусов к морю, поросшая травой, а частично усыпанная развалинами каменной стены и горными отвалами. Отсюда ещё пятьдесят футов вниз среди валунов, пока не откроется клиновидная щель, в самом низу клина и находилась шахта с лестницей. Демельза добралась до неё, сбившись с дыхания, и заглянула в проём, на песок в шестидесяти футах внизу.

Море наступило на песок, а потом отпрянуло. Сегодня прилив запоздал.

День был хуже, чем тот, когда сюда приходил Бен. Всё утро солнце светило в тумане, а на небе собирались полоски облаков, делая его похожим на берёзовую кору. Похоже, наконец-то наступила осень. Но точно не скажешь — на выдающемся в Атлантику полуострове никогда не предскажешь даже плохую погоду.

Проём, или шахта, был около восьми футов в поперечнике. Демельза понадеялась, что он наклонный, но ошиблась. Лестница, которую она поначалу с трудом разглядела, была прибита сбоку большими железными гвоздями, и к ужасу Демельзы оказалась не цельной. То есть заканчивалась в одном месте и продолжалась несколькими дюймами ниже, но правее, а через несколько перекладин снова начиналась слева. Демельза решила, что те люди, которые её соорудили — семейство Келлоу вроде бы? — обнаружили, что в некоторых местах гвозди просто невозможно вбить в камень, вот и пришлось приспосабливаться.

На минутку она встала на колени и заглянула вниз. Насколько удалось рассмотреть, не хватало только одной перекладины, остальные выглядели вполне крепкими. Да и вес Бена они выдержали.

Демельзу удивило подступившее головокружение и колотящееся сердце. Это просто боязнь высоты и одиночество? Сколько она выпила вчера вечером? Уж точно больше, чем решил Росс. В голове до сих пор стучало. Но это она могла сделать только одна, как бы ни пугал каменистый пейзаж. Конечно же, вскоре её заметили чайки и принялись кричать над головой. Но больше ни души.

Она расстегнула юбку, сняла её и положила около проёма. Она придавила её тяжелым камнем, чтобы не унесло ветром. Потом перекинула сумку через плечо, чтобы не болталась и не переезжала. Демельза перебралась через край шахты и поставили ногу на ступеньку. Похоже, та вполне выдерживала её вес. Демельза медленно развернулась, вцепившись в пучки травы, пока не оказалась лицом к стене шахты. Она перенесла руки на боковины лестницы и сделала второй шаг вниз, а затем и третий.

После субботнего дождя стенки были скользкими, видимо, в проём просачивалась вода со всех окрестных склонов. Перекладины лестницы тоже стали скользкими. Может, скинуть сапоги и спускаться босиком?

Она добралась до сломанной перекладины. Проверила её мыском, и кусок гнилой деревяшки отломился и полетел вниз, плюхнувшись на мокрый песок. Если она упадёт, то с тем же звуком. До следующей перекладины оказалось недалеко, слава небесам, всего около фута. Демельза опустила ногу и нащупала ступеньку. Когда Демельза перенесла на неё свой вес, перекладина издала зловещий скрип. Изо всех сил вцепившись в боковины лестницы, Демельза быстро перебралась на следующую ступеньку. Та выдержала молча.

И далеко этот боковой тоннель? Как там говорил Бен? И сказал ли он вообще? Вот будет потеха, если она его пропустит.

Шаг за шагом, и вот она уже на полпути вниз. Круг света над головой теперь стал едва ли ярче полной луны, а дыра внизу увеличилась. Море снова накрыло песок, с пузырями и пеной, как тёмно-зелёная каша, пронизанная белыми прожилками. Что-то упало Демельзе на волосы, сползло по плечу и упало.

Она увидела тоннель. Бен не упомянул, что он не примыкает к лестнице, а нужно шагнуть на три фута вбок. Не так уж много для мужчины. Не так уж много для ловкой женщины. Но ловкая женщина страдала от похмелья, не считая естественного головокружения, и кроме того, по собственным причинам, с каждым шагом всё больше нервничала. Её нога соскользнула на краю тоннеля, и она упала в него, задыхаясь.

Руки тряслись так, что она не могла запалить трут. Она прислонилась к стенке тоннеля, чтобы отдышаться и успокоиться. Сюда просачивалась вода, как будто сама земля кровоточила. Везде, где есть вода и немного света, возникает растительность — мох, трава или крохотные папоротники. Жизнь не остановить.

Разве что смертью.

Скала была изумительного цвета — пятна бурого и прожилки зелёного, полоски кирпичного и крапинки серого с брызгами охры и жёлтого. Неудивительно, что здесь решили прокопать тоннель.

Ей стало нехорошо. Это всё воображение, сказала она себе. Всё дело в воображении, да ещё в тошноте. А ведь когда-то её желудок вечно хотел есть и не отказывался от обглоданной косточки с помойки, которую выбросил кто-то более разборчивый. Тридцать лет назад. Тридцать лет жизни среди благородного сословия так ослабили её пищеварительные соки, тридцать лет счастья, горестей и любви, и рождения детей, и работы, и развлечений, и мягкого воздуха Нампары так развили у неё чувствительность и воображение, что всего лишь из-за портвейна на ночь её вот-вот стошнит, а из-за одиночества и головокружения она дрожит и боится снова подняться по лестнице.

А если она не сумеет вернуться по скользким ступеням скрипящей лестницы? Найдут ли её тогда? Росс вернётся уже затемно. Никто не имеет представления, куда она пошла. Может, завтра обыщут утёсы, увидят юбку...

Её затошнило, и через несколько минут она с отвращением вытерла губы рукавом и почувствовала себя лучше. Она выбросила из головы эти мысли и занялась трутом. Теперь он загорелся, а от него занялись две свечи. Её обступили стены пещеры, тот тут то там сочилась вода, отливая жёлтым.

Найти мешки оказалось несложно, а куски брезента явно использовали, чтобы уберечь их от сырости. Первый мешок с маркировкой «С» был пуст. Как и тот, что с буквой «Д». В третьем, то ли «П», то ли «Н», обнаружились бумаги.

Демельза вытащила их и прочитала. Потом отнесла свечу к входу к тоннель и подожгла документы один за другим, держа за уголок, пока они как следует не разгорелись, дожидалась, пока бумага прогорит почти до края, а потом бросала вниз, в море. После документов она спалила мешок. От него поднялся дым, и порыв ветра отнёс его обратно в тоннель. Демельза закашлялась. Она сходила за вторым мешком. Он оказался более влажным, потребовалось больше времени, чтобы исчезли написанные чернилами инициалы. Когда Демельза удостоверилась, что ничего не разглядеть, то бросила мешок вслед за остальными. Затем последовал третий мешок.

На полу валялись монеты, которые упоминал Бен. Среди пенни нашлась пара двухпенсовиков, они уже стали редкостью. Демельза задумалась, но потом бросила их вниз.

Остался лишь кусок брезента. Черный, грязный и покрытый паутиной, его невозможно было опознать, но всё равно следовало отправить вслед за прочим. Когда Демельза потянула за край, что-то звякнуло, и она увидела блеск серебра в скальной трещине. Демельза подобрала вещицу.

Это была серебряная чаша, совсем маленькая, но прекрасной работы, с двумя ручками. Всего два с половиной дюйма в высоту. Как игрушка. Но хорошенькая. Демельза потерла потускневший бок и заметила гравировку, но не сумела разобрать. Возможно, на иностранном языке. Она подтащила брезент к краю и выкинула. Поначалу его подхватил ветер, но, зависнув на несколько секунд, он сложился и медленно опустился в поджидающее море.

Демельза держала чашу в руке. Не опасно ли её сохранить? Возможно. Но и выкинуть сложно. Она поколебалась, а потом сунула в сумку. Нужно будет ещё разок на неё взглянуть.

Ещё один осмотр пещеры не принёс ничего нового. Демельза задула обе свечи, подождала, пока жир остынет, и убрала их. Она снова перекинула сумку через плечо. Потом посмотрела наружу — на лестницу. Предстоит долгий путь.

Первый шаг самый неприятный — три фута, чтобы дотянуться ногой до перекладины. Спуститься было куда проще, потому что можно было крепко держаться за боковину лестницы, нащупывая вход в тоннель. А за что держаться теперь? На скале никакого удобного выступа, за который можно зацепиться. Она была гладкой и прямой, влажной и твёрдой.

Демельза посидела пару минут, чтобы унять дрожь в коленках. Если думать о падении, решила она, то точно ничего не выйдет. Я так и буду сидеть здесь на карачках — дрожа от холода, полуголодная, жалкая развалина, когда завтра или послезавтра найдут мою юбку, если вообще найдут. А может, и послезавтра. В пещере можно найти воду, но не пищу. А папоротники съедобны?

Она вспомнила, как кузен Фрэнсис много лет назад вышел в такой же дождливый сентябрьский день и так никогда и не вернулся. Он в одиночестве отправился на Уил-Грейс, поскользнулся и упал. Но его падение не сравнится с тем, как будет падать она. Он упал в воду, но не умел плавать. Она плавать умеет, хоть и кое-как, но вода на дне шахты недостаточно глубока, чтобы затормозить падение. Расстояние, наверное, не меньше тридцати футов. Что ж, скоро всё будет кончено. Вероятно, она сломает шею, вот и всё.

Демельза снова сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Она ведь решила не думать о падении, а только о нём и думает! Ну ладно, так каковы варианты? Если при попытке выбраться она упадёт, то наверняка погибнет. Если выберется благополучно, то вернётся в Нампару как ни в чём не бывало, никто и не узнает, что она здесь была. Такова и была задача. Если она останется здесь, то возможно, её обнаружат ещё живой, хотя непонятно когда. И тогда станут расспрашивать, что её сюда занесло, в старую шахту, по предательским ступеням, и совершенно одну. Если она не даст правдивое объяснение, а так оно и будет, то Росс с полным основанием решит, что она не в своём уме.

Совершенно иррационально неприятие такого исхода заставило её действовать. Она сняла сумку и вытащила верёвку. Толку от неё всё равно никакого. К лестнице не привяжешь. Перекладины слишком близко к стенке шахты, и даже если каким-то чудом удастся просунуть веревку за перекладину и подтянуть другой конец, то она скорее станет бесполезной помехой, затянутой на поясе. Демельза тут же представила, как беспомощно соскальзывает по веревке в море.

Но какая разница? Может быть, каким-то образом по пути вниз она сумеет ухватиться за перекладину и подняться?

Это не шахта над морем, подумала она. Это не пещера, откуда я могу шагнуть к безопасности или навстречу смерти. Это просто ступенька на заднем дворе, у яслей для телят. Три фута? Боже ты мой, да я и на четыре допрыгну. С какой стати мне промахиваться мимо перекладины? Почему это я вдруг не смогу ухватиться за боковину? Да мне и прыгать-то не придётся, всего-навсего широко шагнуть. И просто сохранить равновесие. Упасть можно, только если специально встать на краю и соскользнуть. Если нога промахнётся, то рука удержит. Если промахнётся рука, то за ней следует вторая. Матерь божья, да кто ты такая? Ты что, из тех элегантных, жеманных и избалованных девиц в Бовуде, которые в жизни не делали ничего такого, что ты делаешь каждый день — ездишь на лошади по-мужски, борешься с волнами на пляже Хендрона, моешь полы, кормишь свиней, доишь коров или варишь эль? Брось, дорогуша, возьми себя в руки.

И она аккуратно смотала верёвку и снова убрала, аккуратно приладила сумку, аккуратно встала на самый край тоннеля. Под ногами плескалось море, тёмно-зелёное с белой пеной, оно накатывало туда и обратно, покрывая и открывая песок, как по мановению волшебной палочки. Демельза глубоко вдохнула и посмотрела на лестницу — всего в трёх футах, вытянула ногу, но не достала, она тянула ногу дальше, пока не начала падать, но вытянула ногу ещё на шесть дюймов, а руками вцепилась в скользкую скалу. Нога стукнулась о перекладину и чуть не соскользнула, а руки, как беспомощные узники во время неудачного побега из тюрьмы, соскальзывали и цеплялись, соскальзывали и цеплялись, а потом одна рука нащупала что-то более надёжное, чем камень, и схватилась.

А затем Демельза оттолкнулась, держась только на одном мыске, и тридцатифутовый провал показался тремя тысячами футов, земля качнулась, тоннель тоже качнулся, засасывая её всё дальше и дальше в огромную дыру. А потом вторая рука тоже схватилась за что-то, как раз когда нога соскользнула с перекладины. И двадцать секунд Демельза отчаянно барахталась, исцарапав колени и пальцы ног, в панике нащупывая опору, пока нога снова не нашла перекладину, а другая — ступень повыше, и с огромным волевым усилием Демельза выпустила из рук боковину лестницы и, содрогаясь при каждом вздохе, стала подниматься, ступенька за ступенькой, до пролома и отсутствующей перекладины, где перехватила боковину, и почти вслепую, оглушённая, добралась до верха. Она выкарабкалась и легла на камень около проёма, дыша как выброшенная на берег рыба, но понимая, что спасена.

 

Глава четвёртая

I

В конце октября Росс уехал в Лондон, и поскольку путь по морю стал теперь безопасен, он отплыл из Фалмута на судне с грузом олова. Но, как всегда, плавание выдалось отвратительным, якорь в лондонской гавани они бросили только одиннадцатого ноября. Это многое говорит в пользу паровых экипажей Джереми, подумалось Россу.

После оглушительных празднеств Лондон вернулся к обычной жизни. Росс пропустил открытие сессии, и парламент обсуждал сиюминутные вопросы, но явно не самые важные. Обе палаты выразили глубокие сожаления продолжающимся «нездоровьем» его величества короля Георга III, состоялась дискуссия по поводу роспуска ополчения, одобрили ассигнования на содержание различных служб в 1814 году, а также двора принцессы Шарлотты, произнесли долгие речи по поводу болезненного вопроса о долгах принца-регента, озвучили жалобы, что парламент созвали слишком рано.

И, разумеется, некоторое внимание привлёк тот уголок мира, где было ещё неспокойно, обсудили несправедливые требования американского правительства, условия пребывания британской армии в Канаде и её посредственного командующего, а также необходимость разговаривать с позиции силы, а не слабости. Один член парламента, говоря о поджоге Вашингтона, назвал армию и её командиров готами и вандалами. На это резко возразил канцлер Казначейства, заявивший, что, учитывая зверства американцев, возмездие оправдано как людскими, так и Божьими законами.

Всё это важные вопросы, но где дискуссия по поводу голодающих бедняков Англии? Даже граф Дарнли, в своей пылкой речи потребовавший от всего остального мира последовать примеру Англии и запретить работорговлю, не проронил ни слова об условиях жизни на севере Англии, в центре и на западе.

Росс успел к заседанию своего комитета и воспользовался собственным положением, чтобы разъяснить, в чём нуждаются производители олова и меди. В четверг, во вторую неделю пребывания в Лондоне, он принял приглашение к ужину на Сент-Джеймс-стрит, у Букингемских ворот.

Ужин никак не был связан с металлами, скорее с личными симпатиями. Хозяина, пожилого землевладельца по имени майор Картрайт, Росс знал уже пятнадцать лет, но они только раскланивались при встрече. Разумеется, знал он и его репутацию. Картрайт с давних пор был известнейшим буревестником революции. Давным-давно, когда разразилась война в Америке, ему предложили высокий пост в армии под началом Хау , но он отказался и вскоре после этого написал памфлет, озаглавленный «Американская независимость — во славу и в интересах Британии». Он семнадцать лет прослужил майором в ополчении Ноттингемшира, откуда его уволили за то, что он праздновал падении Бастилии. Он открыл первое Общество равного представительства , ставшее предтечей многих других, и превратился в кошмар нескольких британских правительств.

Когда в 1809 году Росс встал в Палате на сторону Гуиллима Уордла во время его атаки на принцип существования продажных округов, Картрайт написал Россу тёплое письмо с поздравлениями. Росс вежливо ответил, но дальше дело не пошло. Шла война, и хотя он выступал за парламентскую реформу, всё это должно было подождать, пока не исчезнет угроза со стороны Наполеона.

Картрайт был братом священника, который изобрёл ткацкий станок, совершивший революцию на фабриках. Этот же Картрайт, Джон, был высоким, худым и прямым стариком с улыбчивым, открытым лицом и в простом каштановом парике, скрывающем седые волосы. Он тепло поприветствовал Росса, и они отправились в гостиную, где собрались гости. Присутствовали только две дамы, да и те быстро ушли. Росс пригубил прекрасное канарское и пожевал печенье, пока его представляли остальным.

С большинством гостей он прежде не встречался, некоторых знал по имени. Молодо выглядящий мужчина средних лет по фамилии Клиффорд писал на тему законодательства и считался явным радикалом. Генри Хант, примерно того же возраста, славился своими габаритами, напыщенностью и зажигательными речами. Юношу с заметным ланкаширским акцентом звали Сэмюэль Бэмфорд, так он представился. Рядом с ним стоял Генри Брогам, стряпчий-радикал, помогающий с финансированием «Эдинбургского вестника», сейчас он остался без места в парламенте. Присутствовал также Сэмюэль Уитбред, сын пивовара и истый пацифист, но явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Но почётным гостем, если можно так сказать, был сорокалетний владелец мануфактуры и реформатор Роберт Оуэн. Необразованный, выходец из бедной семьи, в возрасте десяти лет он поступил учеником в мануфактурную лавку, но к девятнадцати годам каким-то чудом стал управляющим фабрики в Манчестере с пятьюстами работниками. С тех пор он славился как филантроп, владелец мануфактуры в Нью-Ланарке на Клайде, где ставил потрясающие эксперименты, опекая своих работников, обучая их детей и разделяя с ними прибыль. Его последняя книга, «Новый взгляд на общество», вышла в прошлом году и привлекла всеобщее внимание. Росс прочитал её летом, и потому поздравил автора при встрече.

Вечер был приятным, после ужина, когда разлили бренди, майор Картрайт сказал, кивнув в сторону Роберта Оуэна:

— «Новый взгляд на общество», а, Полдарк? Разве не этого мы все желаем?

— Большинство из собравшихся здесь, — ответил Росс. — Не уверен, что могу ответить за страну в целом.

— Зависит от того, что назвать страной. Аристократы — определённо нет, я согласен. Да и землевладельцы вроде нас...

— Как и торговцы, банкиры, владельцы предприятий... Но я, разумеется, понял, о чем вы.

— Это идеалы, за которые я борюсь всю жизнь.

— Я знаю. Никто не сделал бы больше. Недавно я прочитал ваши «Письма о реформе Палаты общин». Весьма убедительные аргументы. Уверен, они возымеют эффект.

— Возымеют эффект? Боюсь, крайне небольшой.

— Ох, я бы так не сказал... — начал Росс, но потом умолк, поняв, что хозяин, вероятно, прав.

— Однажды историки напишут, что реформа в нашей стране запоздала на пятьдесят лет из-за примера французов. Тех, кто пытается совершить в Британии мирную революцию, начинают немедленно подозревать, что они хотят кровопролития. И это тупик, постоянное непонимание не целей, а средств.

— Теперь, когда война окончена, парламент более снисходительно отнесётся к вашим идеям.

— Я-то надеялся, сэр, что вы скажете «к нашим идеям»!

— Прекрасно. Пусть будет так.

Картрайт хлопнул себя по руке.

— Ещё столько предстоит сделать! Особенно нам не хватает помощи в парламенте, людей, которые могут говорить от нашего имени в Палате, убедить, спорить, защищать. Оглянитесь вокруг. Помимо вас единственный член парламента здесь — это Уитбред, а он, несмотря на все свои таланты, нездоров, и к тому же, как мне кажется, его отвлекает театр «Друри-лейн». Вы наверняка знаете, что я часто баллотировался в парламент, но так никогда и не был избран. Мы, радикалы, вестники перемен, хотим добиться их конституционными средствами, но на нас смотрят с подозрением и недоверием, как на зачинщиков недовольства.

Росс глотнул бренди.

— То, за что вы всю жизнь выступали, майор Картрайт, не так далеко от «Прав человека» Томаса Пейна . Один человек — один голос, пенсии для стариков, тайное голосование, ежегодные выборы парламента и всё прочее... Ведь так? Уверен, всё это правильно и со временем так и будет, но вся программа целиком, записанная на одном листке бумаги, встревожит среднего члена парламента. Разве сейчас мы все не хотим первым делом принять более практические меры для облегчения положения дел?

— Какие, например?

— Что ж... систему контроля условий труда на фабриках, запрет на детский труд ниже определённого возраста, ограничение часов ежедневной работы для мужчин, женщин и детей, кое-какие изменения в законе о бедных, которые не лишат их стимулов для работы, но дадут людям в тяжёлом положении некоторые средства на пропитание и крышу над головой?

— А почему вы считаете, что такие меры скорее найдут поддержку в парламенте, чем мои идеи? Разумеется, я тоже это поддерживаю в равной мере, но необходимость глобального изменения системы представительства — это самое главное!

— Почему я считаю, что такие меры будут иметь больше шансов на поддержку? Ну, потому, что, как вы прекрасно знаете приличное число вигов — вы сами можете назвать с десяток влиятельных персон — и немало тори имеют чувство сострадания и, зная о бедности и лишениях, захотят их облегчить. Трагедию Огораживания нужно как-то компенсировать. Но это экономические перемены. Боятся же они перемен политических... Разумеется, они тоже настанут, даже если мы этого не замечаем. Вся система устарела, события во всём мире это показывают, но дело затянется надолго... Взгляните на такого влиятельного члена парламента, как Джордж Каннинг, который всячески желает помочь бедным, но не желает помочь им получить право голоса.

— Ах да, Каннинг, — уничижительно произнес Картрайт.

— В Палате мало подобных ораторов, и они бесценны.

— Но в нашем случае, — сказал Картрайт, — он никак не поможет из своего роскошного лондонского дома. — Он вздохнул. — Нет, мы полагаемся на людей вроде вас, Полдарк. Людей цельных и прямых. Патриотов.

Итак, предложение сделано.

— Душой я с вами, — ответил Росс через некоторое время. — Это точно. И голосом, разумеется, когда до этого дойдет. Теперь, когда мы выиграли войну, самое время заняться вашим делом. Но думаю, я слишком стар, чтобы оказать вам достаточную практическую поддержку. В пятьдесят четыре года...

— Мне семьдесят четыре, капитан Полдарк.

Росс слегка улыбнулся.

— Туше. Я хотел сказать, что в глубине души я всего лишь корнуолец и слишком засиделся в парламенте, мне давно хочется отойти от дел. Мне не особо нравится атмосфера Вестминстера, но пока шла война... Война — вот моё главное дело. Мне поздновато начать заниматься чем-то другим, как бы искренне я в это ни верил.

— Искренне. Хоть это радует.

— О, можете не сомневаться в моей поддержке. Я сожалею лишь о том, что она будет недостаточна для вас.

— Вы когда-нибудь встречались с Коббетом?

— Нет.

— Думаю, вам следует с ним встретиться. Он великий человек.

— Не сомневаюсь в этом.

— Возможно, вы читали его последнюю статью о карманных округах.

— Нет. Но должен напомнить вам, майор Картрайт, что я и сам избираюсь от одного из таких округов.

— Но это же не значит, что вы поддерживаете эту систему! Вы сами так заявляли!

— Разумеется, не поддерживаю. Но в этом случае... нужно соблюдать некоторые приличия. Лорд Фалмут — мой покровитель. И он, и его отец всегда вели себя со мной уважительно и терпимо. В разумных пределах я свободен принимать решения, и когда я произнёс речь в парламенте в поддержку Уордла, мне не пришло в голову написать своему патрону и объясниться. Но единственная речь — одно дело. А открытая кампания против принципов Фалмута — совсем другое.

— Как, например, запрет карманных округов?

— Да.

— Вы можете уйти и баллотироваться в открытом округе, как Каннинг от Ливерпуля. Разумеется, даже такие выборы подвержены коррупции и неравноправны, но так вы хотя бы будете сам себе хозяин.

Россу никогда не нравилось, когда ему говорят, что делать, он легко улыбнулся и ответил:

— Представьте мои затруднения. Чутьё (хотя оно довольно лениво) подсказывает, что с меня хватит. Выступить за ваши идеи будет означать пойти наперекор чутью и полностью пересмотреть жизненные планы. Начиная с решимости вернуться в парламент, где я никогда не имел особого успеха, и заканчивая борьбой за место в округе, которая почти наверняка закончится моим поражением. Мне это не видится реальной перспективой.

Картрайт снова вздохнул.

— Борьба за подобные идеи, Полдарк, часто не кажется реальной перспективой. Решимость бороться за благое дело — вот что главное.

Они вели более или менее дружескую дискуссию ещё минут пять, а потом гости переместились, и Росс оказался сначала рядом с Сэмюэлем Бэмфордом, а потом снова с Робертом Оуэном. Гости разошлись около часа ночи, и поскольку погода была хорошая, Росс дошел до Вестминстера и взял лодку до Адельфи и Георг-стрит, где жил. Спор так ничем и не завершился, его ни о чём не попросили, а он ничего не обещал. Но майор Картрайт явно был разочарован ответом Росса.

Росс тоже не был собой доволен. Он злился на себя из-за того, что не понял сразу, к чему приведёт этот визит. Нужно было со всей прямотой подумать об этом заранее и принять решение. Идти на приём с желанием что-то сделать для собравшихся или не идти вообще.

Но он злился и на Картрайта. Уж конечно, можно принять приглашение на ужин, чтобы показать свою поддержку целей радикалов, но при этом не боясь, что они начнут вербовать в свои ряды.

Конечно же, настоящим радикалам, тем, что присутствовали сегодня, и их коллегам, как они сами признались, отчаянно не хватает поддержки в парламенте. Их предложения слишком прогрессивны для реформаторов вроде Уилберфорса, которые считают их экстремистами. Пусть Полдарк и не так известен широкой публике, он стал бы ценным приобретением.

И он действительно их поддерживает. Понимая, что некоторые предложения слишком идеалистичны, он признавал их справедливость. И если хоть какое-то абстрактное слово и имело значение для сугубо практичного человека вроде него, то это слово справедливость. И разве он не противоречит собственным принципам, когда отверг прямую просьбу о помощи таким уклончивым ответом?

Но всё же препятствие, из-за которого он не мог выступать от их имени в парламенте, было подлинным, и так просто его не отбросить. Чтобы уйти с поста и избираться вновь в другом месте, нужно обладать пылом, которого у него не было. Да и не в его натуре, как Росс говорил Демельзе, участвовать в горячих дискуссиях и произносить речи, а таланта убеждать в письменной форме он тоже не имеет. Единственное, в чём он может пригодиться для подобного дела — это его членство в парламенте.

Он встал с постели и задул свечу, а потом некоторое время лежал без сна, глядя на свет от проезжающей повозки и мерцание фонарей — они отбрасывали странные тени в виде волков или летучих мышей на потолке. По такому случаю Россу хотелось поговорить с Демельзой. Необязательно советоваться, а просто воспользоваться ею как слушателем, чтобы доказать самому себе свои резоны. Но и совет от Демельзы не помешал бы. Хотя трудно предсказать, каким он будет.

Росс стал думать и тревожиться о ней, просто чтобы отвлечься. Перед его отъездом она выглядела подавленной, но никаких намёков на то, что пила слишком много. Что-то вроде молчаливого понимания — взгляд на бутылку, пара бокалов, но не более. Когда Росс уезжал, он хотел об этом упомянуть, но Демельза приложила пальцы к его губам и сказала: «Молчи». И он промолчал. Росс надеялся, что теперь, когда Джереми и Клоуэнс уехали и она осталась одна, только младшие дети и слуги составляют ей компанию, у неё всё благополучно.

Росс заметил несколько уродливых царапин у неё на руках и вроде бы ободранные коленки, но Демельза сказала, что поскользнулась на скалах по пути с Уил-Лежер. Она также нашла на пляже интересную серебряную чашу и почистила её. Иногда Демельза как будто предпочитала гулять одна, без детей.

Кто бы мог предположить, что неуклюжее полуголодное дитя, которое он привез домой с ярмарки в Редрате, превратится в такую непростую женщину?

Главное, чтобы она не начала пить... Прошло несколько часов, прежде чем он заснул, ему приснились тонущие шахтёры.

II

В следующий понедельник состоялась ещё одна встреча, хотя и совершенно иного рода. Письмо Россу вручил посыльный.

Файф-хаус. 24 ноября.

Дорогой капитан Полдарк!

Как я понял, Вы в Лондоне, и было бы любезно с Вашей стороны зайти ко мне сегодня на Даунинг-стрит часа в четыре. Если это для Вас неудобно, прошу Вас назначить любое время в среду — в этот день я, скорее всего, свободен.

Со всем уважением, и т.д., и т.п.,

Ливерпуль

Посыльный ждал. Росс написал, что принимает приглашение и зайдет к премьер-министру в четыре, что и сделал, не имея ни малейшего понятия, чего ему там ожидать.

Роберт Бэнкс Дженкинсон, второй граф Ливерпуль, был на несколько лет моложе Росса, крепкого телосложения с намёком на тучность, с простыми манерами, дружелюбный, проницательный и скупой на слова и жесты. Два с половиной года назад, когда убили Персиваля, Ливерпуль стал временным главой правительства, и постепенно все привыкли, что это надолго. Всегда находившийся в тени своих более блистательных коллег, в особенности Каслри и Каннинга, до сих пор он как-то умудрялся поддерживать баланс, угождая принцу-регенту и не вызывая недовольство остальной страны. Случилось так, что именно он возглавлял правительство, когда Британия одержала победу в бесконечной войне, и даже сейчас, когда исчезла эта угроза, никто вроде бы не собирался его смещать.

— Садитесь, Полдарк, — сказал он, — хорошо, что вы пришли так скоро. До пятницы я и не знал, что вы в Вестминстере, и как я понимаю, на этой неделе комитет завершит слушания, и потому я решил переговорить с вами, пока вы не уехали домой.

— Последнее заседание в четверг, — ответил Росс. — Я надеюсь уехать в пятницу утром.

— Именно так. — Лорд Ливерпуть позвонил в колокольчик. — Я часто пью чай в это время. Привычка, которой я заразился от жены. Но у меня есть хороший бренди и более чем приличное канарское, если предпочитаете.

— Благодарю, милорд. Меня устроит и чай.

Молча вошел слуга и так же молча вышел.

— У вас есть новости от Джорджа Каннинга?

— После его отъезда — нет.

— Сообщают о жестоких штормах в Бискайском заливе. Вроде бы его корабль должен на этой неделе прибыть в Лиссабон, но я тревожусь о нём.

Они сидели в конце длинной комнаты с высокими раздвижными окнами, выходящими на плац перед Уайтхоллом.

— Вы были на открытии сессии?

— Нет, я прибыл морем, несколько дней мы болтались в проливе Солент.

— Уитбред яростно возражал против назначения Каннинга во время дебатов в Палате. Заявил, что это просто дорогостоящая и бесполезная синекура, созданная специально для него. Разумеется, ему ответили, Чарльз Эллис выступил с искренней и трогательной речью. Но «Утренний вестник» подхватил эти вопли.

— Я не знал.

— На самом деле задача Каннинга в Лиссабоне весьма серьёзна. Наши отношения с советниками регента всегда были довольно бурными. И даже когда вернется регент, Каннингу придется ходить по острию ножа, используя весь такт и дипломатию.

Принесли чай. Слуга разлил его. Росс отказался от предложенных молока и сахара.

Когда они остались одни, лорд Ливерпуль сказал:

— Разумеется, вы знаете, что мы с Каннингом вместе учились в колледже Крайст-Чёрч в Оксфорде. И с тех пор дружим. Хотя у нас было много взлётов и падений. Он блестящий человек.

— Я тоже так считаю, премьер-министр.

— Иногда он слишком умён в ущерб себе. Я часто думаю, что он сам себе злейший враг.

На небе угасали последние лучи света. Росс часто замечал, что сумерки в Лондоне короче по сравнению с Корнуоллом. Снаружи шумели люди, их голоса гулко разносились по темнеющим улицам.

— Я послал его в Лиссабон не в качестве синекуры, — сказал Ливерпуль. — Он был рад уехать из-за сына, а ещё я решил, что ему не причинит вреда (в политическом смысле) на год или коло того побыть вдали от парламента. У Каслри в Вене развязаны руки, а Каннинг вернется обновлённым.

— Не сомневаюсь.

— Вы один из его ближайших соратников, Полдарк. Он о вас крайне высокого мнения. Вы ведь входите в его группу, верно? Искренних и верных друзей, на чью поддержку в Палате он может рассчитывать: Левесон-Гоуэр, Хаскиссон, Борингдон... вы знаете все эти имена. Некоторые из них даже отказались от должности, чтобы сохранить ему верность.

— Но я такого не делал.

— Да... Но вы и не искали должностей. Но всё равно, это не исключает... как бы это сказать... Обязательств? Возможно, не настолько, но верность нельзя оценить, она самодостаточна.

— Верность с моей стороны, — сказал Росс, — зиждется на убеждениях. Наши с ним взгляды во многом совпадают.

— Да... — Ливерпуль прищурился и отпил чай. Соперники и некоторые друзья называли его «Старина Дженки», а иногда «Дженки с прищуром», потому что в порыве чувств его правое веко начинало подергиваться. — Перед отъездом Каннинга мы долго разговаривали. О том, что он уезжает в Лиссабон и покидает Палату по крайней мере на год или около того, и он понимал, что оставляет друзей. Многим будет его не хватать.

— Мне точно.

— И он посчитал своим долгом позаботиться об их будущем. Я с ним согласен. Мы пришли к взаимопониманию. И в результате недавно я предложил Уильяму Хаскиссону должность главного уполномоченного по лесному хозяйству. Левесон-Гоуэр получит титул виконта. Борингдон станет графом. Они станут пэрами в новом году. Я ещё не вполне решил насчет Борна... Путь премьер-министра Англии тернист, как вы знаете, но наградой ему служит то, что он может распределять блага, как считает необходимым. Он может награждать за верную и честную службу, именно так я и поступил в этих случаях.

Росс ответил после небольшой заминки:

— Рад это слышать.

Лорд Ливерпуль помешал чай.

— Я собираюсь предложить вам титул баронета, капитан Полдарк.

Снова вошёл слуга и наполнил чашки. Он также зажёг ещё шесть свечей на каминной полке. Он собирался задёрнуть шторы, но премьер-министр его остановил. Они опять остались одни.

— Вы очень добры, милорд, — сказал Росс. — Весьма добры. Но я не ищу награды за то, что следую своим принципам. Я восхищался Питтом. После его смерти я стал восхищаться Каннингом. Верность ему, как вы это называете, ничего мне не стоит. Не подобает принимать награду только лишь за приверженность собственным принципам.

Ливерпуль улыбнулся.

— Бросьте, Полдарк, всё совсем не так. Хотя и верно, что ваше имя пришло мне на ум, поскольку вы друг Каннинга, но дело не только в этом. Три миссии за границей по поручению правительства и ещё одна — с его молчаливого одобрения. Вы не единожды рисковали жизнью, исполняя эти поручения. Может, при этом вы и придерживались собственных принципов, но всё это принесло пользу стране. Разве не может страна вас наградить?

Росс кивнул.

— Я весьма польщён, милорд.

Оба замолчали. Где-то в доме зазвенел колокольчик. Ливерпуль встал и подошёл к окну. Над рекой опустился лёгкий туман, заслоняя фонари.

— Если вам нужно время, чтобы это обдумать, пожалуйста. Дайте мне ответ до вашего отъезда из Лондона.

— Благодарю, милорд, но тут не о чем размышлять. Это щедрое предложение и большая честь для меня. Если я откажусь, то не считайте это неблагодарностью.

— Так вы отказываетесь?

— Да.

— Не буду спрашивать о причине.

— Её было бы сложно объяснить, сэр. Частично это потому, что мне кажется, служба стране не должна быть напрямую связана с наградой за неё. Частично потому, что Полдарки давно пустили корни в западном Корнуолле и не нуждаются в титуле, чтобы их уважали соседи.

Лорд Ливерпуль слабо улыбнулся.

— С подобной гордостью я уже прежде сталкивался, в некоторых графствах представители древних родов считают титул вульгарным. Я считаю это устаревшей концепцией, но уважаю её.

— Благодарю. И спасибо за то, что предложили.

Росс уже собрался уходить, но премьер-министр, похоже, не торопился завершить беседу. Он подошёл к столу, выбрал перо, потеребил его и поставил пустую чашку обратно на серебряный поднос.

— Ситуация в мире далека от мирной, к которой я стремлюсь. После блистательных летних торжеств все ждали, что зимой воцарится мир, но пока что нет никаких его признаков.

— Что ж, в каком-то смысле, мы до сих пор воюем.

— О да, но эта мелкая и тривиальная война должна завершиться как можно скорее. Нам ничего не нужно от бывших колоний, помимо мира на подходящих для обеих сторон условиях. Мы ведём переговоры, несмотря на враждебность, но никто не знает, насколько они затянутся. Очевидно, что теперь, после краха Франции, Америка может стать менее агрессивной... Но я больше думаю не об этом, а о ситуации в Европе, остающейся взрывоопасной.

— Во Франции?

— Во Франции.

— Полагаю, возвращение многочисленных аристократов, требующих вернуть владения, может поставить короля Людовика в сложное положение.

— И не только его. Разумеется, это внутренняя проблема, и со временем она излечится, если хватит времени. К Франции, как вы знаете, Полдарк, никогда не относились как к покорённому государству. С Наполеоном обращаются как с покорённым тираном, но как только подписали мирный договор, стране усилиями всех европейских стран всячески помогали снова встать на ноги. Нынешние волнения во Франции показывают, что этих усилий недостаточно.

Росс кивнул.

— Весь энтузиазм от возвращения Людовика испарился, — сказал Ливерпуль, — и король столкнулся с серьёзными проблемами, а потому британцы стали крайне непопулярны. Веллингтону угрожали убийством, произошло немало неприятных сцен. Представьте, что в Палате пэров всего тридцать старых дворян, а остальные сто сорок человек — маршалы, генералы и прочие, получившие дворянство при Бонапарте. Представьте, что недавно армия пополнилась ста пятьюдесятью тысячами бывших военнопленных из Англии, России и Пруссии, и большая их часть горит желанием отомстить за бесчестье и лишения плена. Представьте, что король объявил принцев королевской крови полковниками и генералами, а многие высшие посты заняли дворяне-эмигранты, так что цвет прекрасной армии Наполеона, ветераны сражений, оказались под командованием стариков, которым уже давно пора в отставку, или юнцов, которые никогда не служили. После первых спокойных месяцев царствования Людовика всё это недовольство всплыло на поверхность. И в основном винят, хотя и несправедливо, британцев и нашего посла. На этой неделе я пришёл к печальному выводу, что Веллингтона нужно отзывать, для его же безопасности.

— Ему это не понравится.

— Опасности две. Во-первых, недовольные в армии могут устроить переворот и взять его в заложники. Во-вторых, его могут убить. На прошлой неделе я получил донесение от нашего доверенного тайного агента в Париже. — Лорд Ливерпуль покопался в бумагах и вытащил тонкий лист пергамента. — Вот это сообщение: «Если герцога Веллингтона немедленно не отзовут из Франции, его убьют, уже строятся планы, как совершить это злодейство».

Росс вытянул больную ногу, но не ответил.

— Я дважды предлагал Веллингтону покинуть Париж, — сказал премьер-министр, — но он не из тех, кто пасует перед опасностью, и каждый раз он отвечал, что не желает. Теперь мне придется ему приказать. Он уедет в следующем месяце. Я назначил его главнокомандующим британских войск в Америке.

— Вот как.

— Нам крайне не хватает там человека его талантов. У нас много смелых офицеров, но одного лишь мужества против такого же со стороны противника недостаточно. Только у Веллингтона есть тактическое и стратегическое видение, как привести войну к скорейшему завершению.

— Победив американцев?

— Выиграв решающее сражение, а затем заключив великодушное мирное соглашение. Именно этого все мы желаем.

— А Франция?

— Рад, что вы не даёте мне отвлекаться от темы. Вы знаете лорда Фицроя Сомерсета?

— Да.

— Хорошо?

— Достаточно. В последний раз мы встречались в Буссако. Но до того — в Корнуолле, когда он был ещё мальчиком. Его мать из Боскауэнов. Они приезжали в Треготнан.

— Понятно... Вам он нравится?

— О да. После Буссако он приложил много усилий, чтобы усмирить недовольство Веллингтона моим пребыванием там.

Лорд Ливерпуль улыбнулся и моргнул.

— Вы знаете, что Веллингтон пожаловался на ваш визит своему брату, министру иностранных дел? Он спросил его в письме, чем отличается «независимый наблюдатель» от «соглядатая правительства»?

— Я и сам над этим размышлял. Но, как вы справедливо заметили, я не даю вам отвлекаться от темы.

— Ну да. Я как раз собирался добавить, что, как вы наверняка знаете, Фицрой Сомерсет — заместитель Веллингтона в нашем посольстве в Париже. После отъезда Веллингтона я собираюсь оставить послом его.

— Он ещё молод.

— Очень молод для подобной должности, но ему поможет сэр Чарльз Бэгот, а он на несколько лет старше. Это будет пробное назначение. Фицрой Сомерсет прекрасно зарекомендовал себя на войне, теперь посмотрим, будет ли он столь же успешным дипломатом.

— Желаю ему всяческих успехов.

Лорд Ливерпуль наклонился и задул чадящую свечу на столе.

— Теперь вы, вероятно, уже улавливаете, к чему я клоню. В мои намерения, в намерения Кабинета, входит тщательно наблюдать за событиями во Франции в ближайшие несколько месяцев. Не исключено, что ситуация стабилизируется сама по себе, отзыв Веллингтона, человека, боюсь, слишком высокомерного, живого символа армии завоевателей, снимет одну из главных причин враждебности французов, и здравый смысл французского обывателя поможет воздержаться от любой формы гражданской войны, к весне недовольство уляжется и начнется эра подлинного мира.

— Надеюсь.

— Но если нет, если недовольство в армии продолжит расти, я хочу послать в Париж специального эмиссара, человека с опытом как в военных делах, так и в правительственных, который бы ежедневно сообщал мне обо всём, и любые беспорядки не застали бы нас врасплох, со стороны ли бонапартистов или других претендентов на королевский трон. Этот эмиссар будет тесно связан с посольством, сможет получить там любую помощь, но его подлинная миссия останется тайной. По этой причине мне нужен человек довольно высокого положения, но неизвестный за границей, чье имя не знают французы. К примеру, человек, который посетил бы Париж, да и Францию в целом, совместив отдых с женой и детьми и живейший интерес к своим былым галантным соперникам, французской армии.

Теперь Росс точно понял, куда клонит Ливерпуль.

 

Глава пятая

I

В конце ноября Стивен отсутствовал две недели, отбыв на «Шасс-Маре» в Бристоль. Оставишь одна, Клоуэнс приняла приглашение прокатиться верхом и отобедать с Валентином Уорлегганом и его женой.

День был хмурый, унылый и безжизненный, но, к счастью, сухой и без ощутимого ветра. В свой второй после замужества визит на северное побережье Клоуэнс надеялась на ясное небо и величественное море. Ей казалось, что жизнь в устье реки — это вовсе не у моря. Но когда она спешилась перед дверью Плейс-хауса, на небо как будто натянули серый холст, так что даже линию горизонта не различить.

Тут же появился Валентин, сбежал по лестнице, чтобы поприветствовать Клоуэнс.

— Кузина Клоуэнс, моя единственная младшая кузина. Ты ехала одна? А не следовало! Мы бы послали грума.

Он проводил её в дом и поцеловал так, как будто уже месяц не видел женщину. С порога улыбалась Селина Уорлегган.

Дамы поприветствовали друг друга и осторожно расцеловались. Со времени их последней встречи обе начали новую жизнь.

Пока они болтали о пустяках, Клоуэнс помогли снять плащ и восхитились её новым платьем. Они стояли рядом, обе блондинки, Селина тоньше, но заметно старше на фоне цветущей юности Клоуэнс.

— Что привело тебя домой так рано? — спросила Клоуэнс. — Ведь ещё не время. Или ты бросил университет?

— Наоборот. Несмотря на то, что я в восторге от жизни здесь, я вскорости вернулся в Кэмбридж, разумеется, вместе с Селиной. Я учился так же примерно, как и всегда, пока ей не наскучила атмосфера Кэмбриджа, а тем временем я решил, что мой отец тяжело болен, и мы вернулись за две недели до окончания семестра.

— Разве он болен?

— Увы, нет. Но...

— Валентин, ты не должен так говорить! — воскликнула Селина. — Ваши раздоры в прошлом. Что плохого он тебе сделал? Признай честно!

Валентин почесал нос.

— Полагаю, самое плохое в том, что он меня зачал. И всё же...

— Дорогой, за это я ему крайне признательна! Просто потому...

— Подожди, пока пройдёт год-два с нашей свадьбы. — Валентин оценивающе оглядел Селину с головы до пят. — Или двадцать лет. Мне только что пришло в голову — придётся ведь долго тебя выносить.

Селина вспыхнула.

— Мы разговариваем в присутствии другой новобрачной. Как поживает Стивен? Валентин случайно узнал, что он отсутствует, и решил тебя пригласить. Чем ты занимаешься, пока его нет? Его дела процветают? Как я поняла, он владеет несколькими судами и вскоре станет крупным судовладельцем.

— Едва ли, — улыбнулась Клоуэнс, — но дела у него идут хорошо. Пока что.

За обедом Клоуэнс случайно проговорилась, что видела сэра Джорджа и леди Харриет, а ещё — что сэр Джордж финансировал последнее приобретение Стивена, «Адольфуса».

— Отца полезно иметь в соратниках, — сказал Валентин, — пока ты плывёшь в том направлении, которое он считает подобающим. Но стоит его рассердить, и он тут же камня на камне от тебя не оставит.

— Что ж, благодарю, — сухо отозвалась Клоуэнс.

— О, до этого может и не дойти, кузина! Хотя я чувствую ответственность за то, что их познакомил. Ну ничего, я знаю Стивена как человека сильного, и это сослужит ему хорошую службу... А как там этот плут Эндрю Блейми?

— Пока неплохо. Ты теперь с ним не видишься... — Клоуэнс запнулась, чтобы не сболтнуть ничего лишнего при Селине.

Валентин засмеялся.

— Видишь, Селина, как плохо я влияю на людей! Что я тебе говорил? Я моментально тебя испорчу!

Селина потупилась и улыбнулась как будто своим мыслям, впитывая его слова и собственные чувства и оценивая чувства Валентина, после чего пришла к своим тайным выводам.

Не в характере Клоуэнс было заглядывать глубоко под поверхность, она просто получала удовольствие от своего первого визита в Плейс-хаус и принимала людей такими, как они есть, отвечая со свойственной ей теплотой и незамысловатостью.

Впервые она увидела миссис Селину Поуп юной, стройной и скрытной женой хворающего старика, а потом — хорошенькой и сдержанной вдовой в чёрном, которое ей так шло. Пару раз, главным образом на приёме у Джеффри Чарльза, Селина вышла из своей раковины, но даже тогда была настороже, не способной расслабиться и сбросить маску знатной дамы, на случай если кто-то начнёт за ней ухаживать. Джереми говорил Клоуэнс, что миссис Поуп положила на него глаз, и она явно была не прочь пофлиртовать. Когда начался её флирт с Валентином, Клоуэнс не имела представления, возможно, уже давно, на обеде у Энисов три года назад в июле, ещё до того, как заболел мистер Поуп. Клоуэнс вспомнила, как они сидели вместе за обеденным столом, и Валентин спросил у неё, кто его соседка, а потом заговорил с миссис Поуп. Тем вечером, как припомнила Клоуэнс, он не оказывал знаков внимания никому другому.

— Мои очаровательные падчерицы, — сказал Валентин, взяв Клоуэнс под руку, когда они выходили из столовой, — сейчас у миссис Осворт в Финсбери. Мы навестили их по дороге в Кэмбридж и на обратном пути. Миссис Осворт — вдова с хорошими связями и сделает всё возможное, чтобы дать им образование и представить обществу. Но я как раз говорил Селине, что, как только завершу обучение в Кэмбридже, мы можем снять на сезон дом в Лондоне, чтобы устроить девочек как полагается. И ради этого я без колебаний прибегну к знакомствам моей мачехи. Скажем так: я надеюсь никогда больше не перемолвиться ни словом с отцом, но леди Харриет — дело другое. Я её обожаю — разумеется, в благопристойном смысле, но всё же мне жаль, что она так нелепо вышла замуж, если возможно жалеть леди Харриет. К счастью, это невозможно. Она слишком сильная, сама себе хозяйка, чтобы одна ужасная ошибка могла ей чем-то угрожать. Так вот, я попрошу её помощи для Летиции и Мод. И хотя она, несомненно, станет меня презирать за то, что я так мало для них делаю, она будет рада помочь.

— Дорогой, — сказала Селина, — ты так добр, что проявляешь интерес к судьбе моих падчериц. Не правда ли, Клоуэнс? Ведь они для него никто.

Они выпили чай в гостиной и расспросили Клоуэнс о Джереми. Она ответила, что он по-прежнему в Брюсселе. Неделю назад она получила письмо. Но когда он писал, то ещё не знал о женитьбе Валентина. Амадора Полдарк, если они ещё не знают, в следующем месяце ожидает рождения ребёнка. При первой же возможности Джеффри Чарльз снова привезёт семью в Англию. Они в курсе, что он подал в отставку? Хотя и остался на половинном жаловании. А оно лишним не будет, по словам Джеффри Чарльза, потому что сейчас не так-то просто перевести деньги из Испании в Англию, да и чем меньше он зависит от Амадоры, тем лучше.

О Кьюби не упоминали. Клоуэнс не произнесла её имени, потому что не знала, насколько Селина осведомлена о планах Джорджа относительно сына.

Валентин, естественно, оказался менее тактичным.

— На Рождество в Корнуолл приедет Том Гилдфорд. Разумеется, у него разбито сердце.

— Я ему написала, — коротко сказала Клоуэнс.

— Я знаю. Он мне сказал... А знаешь, он сказал кое-что странное. Вообще-то очень странное, Клоуэнс. Он сказал: «Я буду её дожидаться». Вот так. «Я буду её дожидаться».

То же самое он написал Клоуэнс в письме.

— Он просто шутит.

— Надо полагать. У старины Тома удивительный характер. Его так просто с пути не собьёшь... — Валентин потянулся за печеньем. — Я часто думаю — какая жалость, что привлекательная девушка не может раздвоиться или утроиться, так сказать. Я слышал, лорд Эдвард Фитцморис до сих пор не женился.

— Правда?

— Да, именно так, дорогая кузина. Ты стала бы ему хорошей женой. И для старины Тома тоже. И я уверен, Стивен счастлив. Но лишь один из них сумел тебя заполучить!

— А как насчет привлекательных молодых людей? — спросила Клоуэнс.

— Ах да, пожалуй, это иногда тоже справедливо. Хотя немного иначе в некоторых отношениях.

— Кстати, Валентин, — заговорила его жена, прищурив голубые глаза, — если бы ты мог иметь трёх жен, кого бы ты выбрал?

— Дорогая, — холодно отозвался Валентин, — я бы объехал всю страну в поисках ещё двух Селин.

Клоуэнс уехала в четыре, и хозяева настояли, чтобы их грум Гривс сопроводил её до Нампары, где она переночует.

Они прошлись немного все вместе, поскольку Валентин заявил, что хочет поразмяться и любит сумерки. Взявшись за руки, они проводили взглядом гостью и грума, помахали ей, и чуть-чуть постояли, пока лошади не скрылись за углом в вечернем тумане.

— Мне нравится малышка Клоуэнс, — сказал Валентин.

— Я заметила.

— Но она такая добродетельная. Она считает, что раз замужем за Стивеном Каррингтоном, то связана с ним до гроба, и никогда не посмотрит на сторону.

— Разве не в этом смысл брака?

— Есть и исключения. Не хочешь ещё немного пройтись?

— Вниз по склону?

— Вниз по склону.

— Скорее стемнеет.

Валентин высвободил руку.

— Доверься мне.

Селина засмеялась.

— Вот уж ни за что!

— И это верный подход. Но тебя может ожидать сюрприз.

— Приятный?

— Кто знает?

— Что ж, тогда ладно.

Она дала Валентину руку.

Он помог жене спуститься на несколько футов, а потом притянул к себе и начал целовать.

Она стала вырываться, но не слишком решительно.

— Не здесь.

Гладкие тёмные волосы упали Валентину на бровь.

— Я часто думаю — до чего же странно, что теперь всё законно. Нет больше нужды прислушиваться к старику в соседней комнате.

Селина поёжилась.

— Не вспоминай об этом.

— Я вспомнил об этом из-за контраста. Только не говори, что тебе это больше нравилось, когда было запретным.

— Разумеется, нет! Валентин, как же ты испорчен, раз предполагаешь подобное!

— Испорченные люди умеют получать удовольствия.

Он выпустил Селину, снова взял её за руку, и они, спотыкаясь и поскальзываясь, спустились на ровную площадку, расчищенную от зарослей утёсника.

— Именно это место привлекло Анвина Тревонанса и Майкла Ченхоллса.

— Я знаю. Когда сэр Анвин заезжал летом, мы сюда ходили.

— Мы должны от него избавиться... Знаешь, Селина, в сумерках твои глаза как кошачьи. Прикрыты, как у кошки. Но всё видят. Распусти волосы.

— Дорогой, здесь же слуги!

— Ну и что нам до них?

— Предмет для сплетен. «Угадай, в каком виде я застала хозяйку вчера вечером!»

— Скорее они будут сплетничать о том, что сейчас сделает хозяин, если ты будешь смотреть вот так.

— А как мне смотреть? Холодно? Неприступно?

— Не верю, что у тебя получится!

Они замолчали. На море мигали огоньки полудюжины рыбацких лодок.

— Хочешь, я кое-что тебе скажу? — спросил Валентин.

— Говори, будь добр.

— Тот вечер в Кардью. Ну, когда я рассказал отцу о нашей свадьбе и мы повздорили, я сказал ему тогда, что обожаю и саму землю, по которой ты ходишь.

Селина прижалась к нему.

— Ох, Валентин, ты такой милый.

— Но я в самом деле имел это в виду. Это правда!

— Разумеется, я тебе верю. Пускай это и незаслуженно...

— Это правда в буквальном смысле, — сказал он.

Снова повисла пауза. Селина смахнула с волос соломинку.

— Не уверена, что понимаю, о чём ты, Валентин.

— Это правда в буквальном смысле. Я обожаю ту землю, по которой ты сейчас ходишь.

Селина стряхнула с подола юбки пыль и приставший вереск.

— Это что, какая-то шутка? — спросила она тихо и холодно. — Насмешка? Да, я поняла, что это шутка. Это забавно, Валентин.

— Забавно, но истинная правда. Я не мог бы яснее выразить то, что сейчас у меня на уме.

— Что?..

— Что я обожаю ту землю, по которой ты сейчас ходишь. Ты не понимаешь? Если предпочитаешь другое слово, я жажду заполучить эту землю. Первоначальные данные Ченхоллса были слишком оптимистичны, но более поздние показали, что новое предприятие стоит свеч. У нас получится.

Селина застыла.

— Прежде ты иногда выказывал сарказм и цинизм, — сказала она через некоторое время. — Я всегда убеждала себя, что это не обернётся против меня. И почему же сейчас вот так?

Валентин погладил её по волосам, но Селина отодвинулась.

— Это не направлено против тебя, котёнок. Это горечь на жизнь.

— Я всё равно не понимаю. Ты пытаешься сообщить, что женился на мне ради денег, дома и земли?

Валентин обдумал ответ, рассматривая рыбацкую лодку.

— Я женился на тебе ради тебя. И всего, чем ты владеешь. И ради земли, по которой ты ходишь. Во мне течёт кровь горнодобытчика, с этим я ничего не могу поделать. Да и не желаю. Сегодня утром я написал друзьям, которые могут одолжить мне денег на шахту. Думаю, что сумею их убедить.

Он произнес это чётко и ясно, но без тени эмоций или симпатии.

Селина неожиданно взорвалась:

— Тебе не о чем беспокоиться! Теперь мои деньги принадлежат тебе. Я больше не богатая вдова, а не имеющая значения жена!

— Благодарю, но у меня есть гордость, и я предпочитаю сам сделать состояние. Но всё же во многом рассчитываю на тебя. Деньги, это верно, чтобы было на что жить. Твое тело, которое сейчас я желаю больше всего на свете... Если я и циник, Селина, то тебе придётся с этим смириться... как и с моей любовью. Как придется смириться и с моей неверностью.

Она уставилась на него, не веря своим ушам, решив, что ослышалась, но разглядела только его резкий профиль. Свет падал так, что глаза Валентина казались тёмными впадинами под тенью бровей, безжизненными, ничего не выражающими. Его настроение внезапно изменилось, он стал холодным и равнодушным, показав обратную сторону своего очарования и пыла. Оборотную сторону монеты. Селина сердито развернулась, чтобы подняться обратно, но Валентин удержал её. Она дала ему пощечину, но ладонь лишь слегка коснулась щеки, когда Валентин схватил жену за руку.

— Не делай так, Селина, ты мне нужна.

— Ты меня оскорбил!

— Не сильно. А кроме того, мы связаны узами брака, разве не так? И эти узы будут причинять много боли нам обоим, время от времени. Разве не стоит быть честными?

— Честными! — воскликнула она. — Разве твои слова не были бесчестными?

— Я не сказал про честь, я сказал про честность, котик. Или откровенными, если предпочитаешь это слово...

— Это откровенность мерзавца! Почему ты так со мной поступаешь? Зачем ты это говоришь?

— Без особой причины. Просто чтобы что-нибудь сказать. Одно за другим... Я пять месяцев хранил тебе верность, Селина. Это правда. Честно. Разве это не грандиозно? Но я не могу хранить верность бесконечно, это не в моём характере. В мире слишком много хорошеньких женщин. Я просто не смогу устоять. Да и не стану пытаться... Многие жёны, большинство жён, со временем это обнаруживают. Посмотри вокруг. Взгляни на мужей, которым не хватает моей честности (или откровенности), но ведут они себя в точности так же.

— Отпусти меня!

— Не сейчас. Потому что мои слова неприятны для твоего чувства собственного достоинства. Тогда позволь сказать, что если я тебе изменю, когда я тебе изменю, то всегда буду возвращаться. Есть в тебе нечто...

— Меня может и не оказаться, когда ты заявишься!

— Есть в тебе нечто, чего я не находил ни в одной другой женщине...

— До сих пор!

— До сих пор не находил. И поверь, так будет ещё долго. Я не терял даром времени...

— Я не желаю больше слушать твои россказни! Тебе нравится меня оскорблять?

Валентин снова попытался её поцеловать, но Селина отвернулась.

— Для меня, — сказал он, — женщины — как игра. Игра, которой я наслаждаюсь. Но и только. Ты же, моя малышка Селина, не игра, ты — реальность. Для меня ты — нечто подлинное, значимое. И любимая жена. Наверное, мне нужно было это сказать! Я растворяюсь в тебе, как ни в какой другой женщине. Брак с тобой стал венцом отношений. Мы принадлежим друг другу. Ты это понимаешь? Если до тебя дотронется другой, я его убью.

— Боже! — вспыхнула она. — И это говоришь мне ты! В то же самое время, когда требуешь свободу для себя!

— Именно так. Именно так. Именно так. — Хотя Селина и не успокоилась, Валентин выпустил её и обнял за плечи. — Ты должна это понять. Должна понять. Потому что это сама сущность наших отношений.

— Кто это сказал?

— Я. А я твой муж. И ты должна меня слушаться. Ты обещала это на свадебной церемонии.

— Глупости!

— Вовсе нет. Ты обещала и должна выполнять обещание.

— Я не стану!

— Нет, станешь! Как моя возлюбленная жена. С которой я вскорости собираюсь исполнить супружеский долг. Успокойся. Успокойся.

Она по-прежнему пыталась вырваться, но уже вполсилы. Селина знала, что он говорил серьёзно, и понимала, о чём он просит, но хотя была задета и в бешенстве, ей с трудом удавалось противиться.

«Я никогда не прощу его за цинизм и грубость этих слов, — решила она. — Если он поведёт себя подобным образом, я сломаю ему шею, когда он явится домой! Я его ненавижу! Но он меня желает. Ну ладно, я тоже его желаю. Утром всё будет по-другому. Утром я с этим разберусь, утром я покажу ему, что он не такой уж хозяин, каким себя считает, я буду холодна и сдержанна, надо ему показать, что не всё в его власти. Я, Селина, хозяйка собственного тела. Я могу ему отказать, проучить его, контролировать его. Если он и впрямь так меня желает, то это я хозяйка. Он не может взять меня против моей воли, а моя воля не слабее, чем его! Плейс-хаус по-прежнему будет моим».

Но в это мгновение желание пересилило. Она знала это и презирала собственную страсть — как женщина, никогда не знавшая чувственных удовольствий до того, как отдалась Валентину. И поэтому сейчас она затихла в его объятьях.

Неверно интерпретировав её неподвижность — а может быть, как раз верно — Валентин сказал:

— Нужно провести тщательные изыскания, прежде чем открывать шахту. Надеюсь, очень сильно надеюсь, что мы сумеем устроить всё так, чтобы шахта находилась подальше от дома, в долине, чтобы не испортить вид из окон на север.

Селина не ответила и облизала губы, зализывая раны.

— Я размышлял о названии шахты. Возможно, это преждевременно, мы ещё даже и лопату земли не выкопали. Но всё же я размышлял о названии.

Селина молчала.

— Уил-Элизабет, — сказал Валентин.

Селина взглянула на него.

— В честь твоей матери?

— Именно так.

II

Клоуэнс показалось, что Демельза выглядит болезненно, но она приписала это ежемесячной мигрени. Хорошо снова очутиться дома, в окружении дружеских лиц, спать в собственной постели, слушать щебетание Беллы, похожее на трель охрипшего соловья, видеть, как при виде сестры расплывается в широкой улыбке похожее на пудинг лицо Гарри, скакать по пляжу с умопомрачительной скоростью, подолгу разговаривать с матерью у камина. Клоуэнс бесконечно задавала вопросы по поводу интимной жизни и собственного тела, а Демельза пыталась ответить. Клоэунс осталась в Нампаре на три дня.

Демельза, в свою очередь, тоже задавала встречные вопросы, она пыталась не проявлять излишнего любопытства, но не могла удержаться. Но это не имело значения. Как бы ни изменилась Клоуэнс после замужества, она осталась такой же открытой. Она сказала, что любит Стивена как никогда прежде. Несмотря на его воспитание и тяжёлую жизнь, в нём нет грубости. Она сказала, что они много разговаривают, иногда спорят, но он явно хочет многому от неё научиться. Клоуэнс считает, что и она может многому у него научиться.

Когда Стивен уехал, ей стало смертельно скучно, она не может дождаться его возвращения. Поскольку он, видимо, будет время от времени плавать на своих судах, ей придётся найти себе занятие. Разумеется, если появится ребёнок, он может всё изменить, но пока что ребёнка не намечается. Клоуэнс часто видится с тетей Верити, они очень сблизились. Демельза ощутила непривычный укол ревности — из трёх самых дорогих для неё женщин две наслаждаются обществом друг друга, а её с ними нет.

По словам Демельзы, Верити обещала приехать в следующем месяце вместе с пасынком, очаровательным Джеймсом, его женой и ребёнком, теперь они жили в Портсмуте. Но малыш Алан слёг с корью, и поэтому они не могли привезти его туда, где есть другие дети. Какое разочарование!

Клоуэнс поинтересовалась новостями от отца. Когда он приедет домой?

Вероятно, на следующей неделе. Последнее заседание комитета состоится в четверг, и он обещал сразу же выехать. На Рождество все будут дома, и Клоуэнс со Стивеном должны провести в Нампаре хотя бы три дня. Будет чудесное время для праздника: первое Рождество в мирное время, ну, почти в мирное.

— Все? — спросила Клоуэнс. — Ты имеешь в виду и Джереми?

— Вчера я получила от него весточку. Он пишет, что попросил отпуск, и поскольку сейчас в батальоне делать особо нечего, надеется его получить.

— Слава Богу, его не послали в Америку, — сказала Клоуэнс и, увидев промелькнувшую на лице матери тень, пожалела об этих словах. — А он знает о женитьбе Валентина?

— Я ему рассказала. Ответил он только «Я потрясен новостями о Валентине», и больше ни слова.

— И не упоминал о Кьюби?

Демельза покачала головой.

— Нет.

— Возможно, он это перерос.

— Не знаю, Клоуэнс. Я всегда считала, что понимаю своих детей. А теперь не думаю, что понимаю Джереми.

Клоуэнс восхитилась маленькой серебряной чашей на буфете в столовой и спросила, откуда она взялась. Демельза выдала привычную версию. Они рассмотрели чашу вдвоём и прочитали девиз. Вероятно, чашу вынесло на берег после кораблекрушения. Кстати, о кораблях, сказала Демельза, она надеется, что у Стивена всё получится. Ему пришлось занять денег для покупки первых двух судов?

— Нет, скончался его дядя в Бристоле и оставил ему довольно много денег. «Клоуэнс» он построил на верфи Дрейка, а другое судно — французский трофей, он купил его задёшево в Сент-Айвсе. Ему повезло, денег как раз хватило для начала. Потом, как ты знаешь, он плавал в Италию с сардинами и привёз обратно другой груз.

— Мне казалось, что его мать была очень бедна.

— Да, именно так. Но он потерял с ней связь. По его последним сведениям, она играла на сцене. Этот дядя был братом его отца. Стивен говорит, он держал в Клифтоне таверну. Впервые они встретились много лет назад, когда Стивен впервые попал в Бристоль, но, разумеется, он совершенно не ожидал, что получит наследство.

— Да, — согласилась Демельза, — действительно везение.

— Ты знаешь, что теперь Стивен взял кредит в банке Уорлеггана для покупки «Адольфуса»? Все кругом нас предупреждали о том, как это рискованно!

— Если это просто деловые отношения, то всё может пройти гладко. Сотни людей держат счета в банке Уорлеггана без всякого риска. А сэр Джордж всегда был к тебе расположен.

— Ко мне? Что ж, пожалуй да. — Клоуэнс наклонилась и погладила Фаркера, прислонившегося к её ногам. — Хочу повидаться с Келлоу перед отъездом. Правда, что Дейзи строит глазки Хорри Тренеглосу?

— Мне казалось, что Хорри увлечён Анжелой Нанкивелл. Это уж точно больше порадовало бы его родителей.

— Мне так жаль Дейзи. Похоже, она никак не может на ком-то остановиться. Разумеется, частично в этом виноват Джереми.

— А кто-нибудь ещё пользуется «Лестницей Келлоу»? — спросила Демельза. На прошлой неделе я гуляла к утёсам и заглянула в неё. Похоже, некоторые ступени стали ненадёжными.

— Не думаю, что ей пользовались с тех пор, как во время шторма разбился люггер Келлоу. А это было почти три года назад.

— Я не пыталась спуститься, — солгала Демельза.

— Да уж надеюсь! Что за дикая мысль? Даже думать об этом — безумие. Мы ходили туда, когда здесь был Джеффри Чарльз, — он, Амадора, Джереми и я — и мне захотелось показать «Лестницу» Амадоре, но Джереми не позволил нам даже приблизиться.

— Когда я увижу Пола, — то спрошу у него, — сказала Демельза. — В последнее время дела у них вроде бы идут лучше?

— У кого, у Келлоу?

— Да. Больше никто не говорит о банкротстве.

 

Глава шестая

I

Поскольку погода позволяла, Росс опять вернулся домой морем. Четыре дня хорошей декабрьской погоды и благоприятный ветер привели его в Пар. Там он нанял лошадь и оказался дома раньше, чем ожидала Демельза.

Росс не мог не думать о переменах. Десять лет назад ему навстречу выбежали бы Джереми и Клоуэнс, и он закружил бы их в объятьях, они бы щебетали и обыскали бы его карманы в поисках подарков, а теперь оба покинули дом, осталась лишь Изабелла-Роуз, а гугукающий Генри обхватил его за ноги, и тявкал не Гаррик, а куда более симпатичный, но менее любимый Фаркер. А ещё Демельза. Она была всё такой же, почти не изменилась, Росс принимал её как должное, но всегда нуждался в ней, иногда раздражался и сердился, но без неё всё остальное было бы пустым, к добру или к худу, но вся его жизнь проходила при неизменном присутствии Демельзы.

Из-за случившегося накануне его отъезда Росс оценивающе осмотрел её над головами детей. Сначала она вернула ему вопросительный взгляд без какого-либо опасения, но когда поняла значение его взгляда, то холодно покачала головой.

— Правда?— спросил он.

— Посчитай бутылки, если хочешь.

— Какие бутылки? — вдруг спросила Белла.

— Бутылки с пряностями,— сказал Росс, — которые я обещал привезти твоей матери и совершенно забыл об этом, забыл обо всём кроме того, что должен привезти моей шумной, очень шумной дочке.

— И что ты ей привез?

— Подожди до Рождества, моя девочка.

— Ох, папа!

Той ночью, когда удалось уложить Беллу, они обсудили новости, и Росс снова намекнул на ту тему.

— Со мной всё хорошо, — натянуто сказала Демельза.

— Никаких страшных снов?

— Временами. Но не таких страшных.

— Почему ты так испугалась в ту ночь, когда это случилось?

— Не спрашивай.

— Я просто волнуюсь...

— Больше не говори об этом, или я обижусь.

— Очень хорошо,— сказал Росс.

На мгновение воцарилась напряженная тишина.

— И вообще, если я захочу напиться, то напьюсь! — в конце концов сказала Демельза.

— Разумеется.

— Ты меня не остановишь, Росс.

— Я знаю, что нет.

— Так позволь мне остановить саму себя.

— Разумеется, — повторил он.

— Но до тех пор...

— До тех пор, — сказал Росс, — эта тема — табу.

Позже, когда её раздражение утихло, она легла на его руку в кровати, и они ещё немного посплетничали. Но Росс всё равно не сразу рассказал о предложении лорда Ливерпуля.

— И что ты ответил?

— Что я обдумаю его предложение.

— Ты серьёзно думаешь принять его?

— Зависит от тебя.

— Росс, ты не должен...

— Я серьёзно. Я не стану принимать решение, не спросив тебя и детей.

Она разгладила простыню и натянула её сильнее.

— Но я не говорю по-французски. И по-прежнему считаю Францию врагом.

— Я знаю. Я тоже не особо хорош во французском.

— Тогда почему он предложил это тебе?

— Похоже, он знает обо мне не меньше, чем знаю я сам! Что в детстве я немного говорил по-французски, но почти полностью забыл язык, хотя когда в 1802 году я несколько месяцев пробыл во Франции вместе с Дуайтом, то начал немного понимать и достаточно прилично говорить. Ливерпуль сказал, что для моих целей плохой французский может стать преимуществом.

— Звучит так, как будто он хочет сделать тебя шпионом!

— Я сказал ему то же самое. Он ответил, что у него широкая сеть шпионов и ещё один не нужен. Он сказал, что ему нужен наблюдатель, человек, обладающий определённым влиянием, который может посетить французскую армию и там ему доверились бы, рассказали о текущих настроениях и преданности королю.

— Это может быть опасно?

— Я и об этом спросил, в особенности из-за тебя и детей. Он сказал, что не может обещать полное отсутствие риска, но считает его несущественным. Нет никакого смысла пытаться убить простого члена английского парламента, вот так сухо он это объяснил, и мы не ведём войну с Францией. Но если я с кем-нибудь повздорю и буду драться на дуэли, то он, конечно же, не гарантирует мою безопасность. Как видишь, у премьер-министра отличная память. Но что касается тебя и детей, то он считает поездку для вас не более рискованной, чем пребывание в Лондоне. Герцогиня Веллингтон останется в Париже, пока герцог в Америке. Ливерпуль особо подчеркнул, что англичан не любит французская пресса и определённые слои населения, но король и высшее общество принимает их и приветствует.

Демельза стиснула пальцами простыню, как будто встревожилась.

— Так значит, ты намерен принять предложение?

— Как я уже сказал, только если ты готова поехать. И только в случае, если мне сделают определённое предложение. А пока что его не сделали.

— Я не вполне...

— Ливерпуль просто прощупывал меня. После отъезда Веллингтона ситуация может улучшиться, недовольство утихомирится и не будет нужды в подобной миссии.

— А если будет?

— Что ж... В таком случае он считает меня подходящим человеком. Помимо Фицроя Сомерсета, второй по старшинству человек в британском посольстве тоже молод. Человек моего возраста, пусть даже ниже чином, будет очень полезен, по мнению премьер-министра.

Демельза поерзала на его руке.

— У тебя холодный нос, — сказал Росс.

— Значит, я здорова... Я когда-нибудь встречалась с лордом Фицроем Сомерсетом?

— Да. Когда он был ещё мальчишкой, у миссис Говер. А потом виделась с ним на крестинах Джорджа-Генри, всего три года назад. Молодой лейтенант.

— Ах да, конечно же. Блондин со свежим цветом лица, невысокий и привлекательный.

— Он самый. Один из тех отпрысков семейства Боскауэнов, в которого ты не влюблялась.

— Ох, Росс, это жестоко! Даже в шутку.

— Прости. Это не шутка. И я не имел права так говорить.

Он поцеловал её в ухо — это всё, до чего он мог дотянуться. Через минуту она сказала:

— Но он ещё очень молод.

— Двадцать пять или шесть, думаю. При Буссако он уже был адъютантом Веллингтона и капитаном. Вроде бы к концу войны уже дослужился до подполковника.

— Не думаю, что мне понравится в подобном обществе.

— Ты всё время так говоришь, но всегда добиваешься успеха.

— Но теперь хуже всего — они говорят на другом языке!

— Ты очень хорошо справилась с де Сомбреем и де Марези.

— Что ж, я не поняла ни слова из того, что говорил граф де Марези, кроме того, что он хотел уложить меня в постель.

— Да, — откликнулся Росс, — это на всех языках звучит одинаково. По крайней мере, понять несложно... Приятная штучка, — сказал он, похлопав её по внутренней части бедра.

— Росс, ты не должен так делать, если хочешь, чтобы я уснула.

— Хорошо, но если я не должен, то кто? Я тебя спрашиваю. Есть несколько привилегий, доступных мужу. Графу де Марези это не разрешено. Сэру Хью Бодругану не разрешено. Джону Тренеглосу нельзя даже думать об этом. Но если это нельзя и мужу...

— Ну ладно, — произнесла она, — если ты этого хочешь, то и я тоже.

II

Только рано утром Росс рассказал ей о другом предложении, от которого он отказался.

— Господи! сказала Демельза. — Росс! Вот это да! Он правда хотел это сделать? Не намекнул? Не в шутку? Он правда так сказал?

— О да.

Через минуту она повернулась к нему.

— Что он сказал, дословно?

— Что меня станут звать сэром. Как Джорджа. Вернее, даже значительнее, чем Джорджа, потому что я мог бы приписать к своей фамилии «Бар.» А это значит, что титул передаётся.

— Как это передаётся?

— Ну, когда я умру, он перейдет к Джереми, а когда умрёт он, к его сыну.

— Навсегда?

— Да, пока будут рождаться сыновья. Иногда это заканчивается.

— А я? Кем стану я?

— Леди Полдарк, разумеется.

— Это невозможно. Я не могу!

— Почему?

— Я же дочь шахтёра. Меня таскали за волосы и пороли при каждом удобном случае.

— Никто об этом не знает, да если и знал, это не возымело бы никакого эффекта. Но в любом случае, ты ничем не рискуешь.

— Ты окончательно отказался?

— Да.

— Ох, я вся вспотела. Потрогай. Нет, не там! Лучше лоб.

— Да, — сказал Росс. — Уж вижу, какое ты испытываешь облегчение, что избежала этой опасности.

— Ну, для себя — да... Это из-за твоей дружбы с мистером Каннингом?

— Ливерпуль говорит, это главным образом из-за моей службы — тех незначительных заданий, которые я выполнял. Но я подозреваю, что, если бы не Каннинг, о них полностью забыли бы.

— Что ж, тебе хотя бы не пришлось покупать рыцарство, как Джорджу.

Незаметно наступил поздний и хмурый рассвет, мало что менялось по мере движения стрелок на циферблате. Но очень скоро проснётся Изабелла-Роуз и тут же начнутся стуки в её комнате. Обычно она будила Генри, а иначе тот спал бы до девяти.

— Я бы просто умерла, — сказала Демельза.

— Неужели?

— Я бы так смущалась, стала бы посмешищем... сама для себя. Некоторые люди просто не рождены для... для... для...

— Продолжай.

— В общем, носить титул леди!

— Ты рождена для того, чтоб носить всё, что захочешь. Но мне приятно, что я тебя порадовал.

— Разумеется, тебе бы титул пошел. Сэр Росс. Да, тебе это прекрасно подходит.

— Как сказал Ливерпуль, некоторые люди с древней родословной считают титул вульгарным. Именно так мне и кажется.

— Но его-то собственный титул устраивает!

— Он его унаследовал. Хотя его отец начинал как мистер Дженкинсон. Но, справедливости ради, просто подсказал мне приемлемую причину для отказа.

Кто-то выпустил Фаркера. Он помчался к пляжу и лаял на чаек. Закукарекал петух, ему вторил ещё один в Меллине. Всё вокруг просыпалось.

Через некоторое время Демельза заёрзала и села.

— Мать честная, на какие же низкие мысли это меня навело, Росс.

— И какие же?

— Не смею даже сказать.

— Не припоминаю такого, чтобы ты чего-то не смела.

— Что ж, я не смею сказать, потому что, похоже, я сожалею о твоём отказе, а это неправильно, ведь если ты считаешь решение верным, то оно верно и для меня.

— Продолжай.

— И дело даже не в гордости или в признании твоих заслуг и в справедливости награды...

— Тогда в чём дело?

— Дело в том... — Она потёрла глаза, прогоняя сон. — Думаю, ты скажешь, что об этом сожалеть не стоит. Не думай, что я возражаю! Ты поступил правильно, я знаю... Но разве не было бы замечательно подняться на одну ступень выше Джорджа?

— Ты права, — ответил Росс, — что назвала это низкой мыслью.

— И ещё одна мысль, менее отвратительная — по крайней мере, для матери. Это было бы для Джереми. Как приятно было бы знать, что он унаследует после тебя титул.

— Пусть он сам заслужит признание.

— Да, я согласна. Но ты понимаешь, о чем я. Его сын и сын его сына примут на себя твой почёт, они будут знать, каким прекрасным и заслуженным человеком был их дед и прадед.

— И как же они будут заблуждаться!

— Вовсе нет! Ты не должен... не смей надо мной насмехаться, Росс.

— Что ж, если посмотреть со стороны, то это вовсе не насмешка. Я женился, вырастил детей и стал владельцем пары шахт, полтора десятилетия был членом парламента от карманного округа и несколько раз отправлялся на задания, которые могли бы выполнить и другие. В этом нет никаких особых заслуг. Всё могло бы быть по-другому, будь я, к примеру, Уилберфорсом, с его приверженностью идее отмены рабства и запрета работорговли. Или даже Коббетом, с его столь же пылкой решимостью ввести всеобщее избирательное право и реформировать парламент. — Он почесал нос и посмотрел на зарождающийся день. — Не уверен, что могу отличить хорошие поступки от плохих, но уж точно знаю, что означают заслуги.

Они надолго замолчали, Демельза снова откинулась на подушку и выпрямила ноги.

— Чем сегодня займешься?

— Сегодня? Первым дело просмотрю счётные книги вместе с Заки. Как я понимаю, всё благополучно?

— На Лежер? Да. Уил-Грейс, как ты знаешь...

— Бен пришёл в себя?

— Было немного напряженно, когда заезжала Клоуэнс, но они уже дважды виделись и больше не чувствуют неловкости.

— Я обещал Белле после встречи с Заки прокатиться с ней по пляжу.

— Отговори её, идёт дождь. Не знаю ни одного человека, который бы умудрялся намокнуть, как она. Иногда она приходит в таком виде, будто окунулась в море!

— Может, так и есть. С неё станется. Демельза...

Она посмотрела на Росса, но не заговорила, рассматривая его худощавое лицо в бледном свете.

— В Лондоне мне сделали ещё одно предложение.

Росс рассказал ей о визите к майору Картрайту и о людях, с которыми он там встретился. Демельза медленно выдохнула.

— Но если я посвящу свою жизнь их идеям, — закончил Росс, — то, пожалуй, я чуть больше склоняюсь к тому, чтобы получить милости от короля.

— Если ты посвятишь жизнь их идеям, — возразила Демельза, — то уж точно никаких милостей от короля не получишь!

Росс мрачно улыбнулся.

— Это точно. Наверное, до сих пор я не осознавал, насколько это верно.

— Почему?

— Я ведь сказал тебе, что лорд Ливерпуль, похоже, прекрасно обо мне осведомлен. Настолько хорошо, что наверняка знал о моем визите к майору Картрайту на ужин, где собрались многие известные «возмутители спокойствия».

— Неужели?

— Он намекнул, что счел бы прискорбным, если бы я позволил, чтобы мои симпатии к их идеям привели к активному сотрудничеству. Я вежливо сказал ему, что мне не нравится, когда за мной следят. Он заверил меня, что совсем наоборот, никто за мной не следит, присматривают за Картрайтом и его группой, и обычно правительство устраивает так, чтобы на их встречах присутствовал «наблюдатель», чтобы держать их деятельность под контролем.

— Но это же шпионаж! — воскликнула Демельза. — Это как война, но с собственным народом. Не знала, что в Англии такое возможно!

— Ещё как.

— А они опасны? А если и так, то для кого?

— Ливерпуль производит впечатление человека уравновешенного, но у него фобия относительно революции.

— Что значит «фобия»?

— Страх. Крайнее неприятие. Он сказал мне — раньше я об этом не знал — что в 1789 году был в Париже и лично наблюдал штурм Бастилии. А во время террора он потерял нескольких друзей... И к тому же, разумеется, не так давно его предшественника убили в Палате общин. Наверняка он редко об этом забывает, и днем, и ночью. Беллингем, насколько я знаю, никак не связан с возмутителями спокойствия, но смерть Персиваля обрадовала народ в Мидлендсе и на севере... А потому теперь за безобидными собраниями реформаторов шпионят, и они подвергаются опасности оказаться в тюрьме.

— И если ты к ним присоединишься, то тоже подвергнешься этой опасности?

— Возможно. Интересный вопрос. Сейчас все они на свободе — физически... Как ты понимаешь, совет Ливерпуля меня не порадовал. Одно то, что меня предостерегли к ним присоединяться, побуждает поступить наоборот.

Демельза тут же почуяла в этой ситуации западню. Чего она уж точно не хотела, так это повторить ошибку лорда Ливерпуля.

— Поездка выдалась явно интересной.

— Бодрящей, это уж точно.

— Обсудишь это с Дуайтом?

— Кое-что. Но сначала обсуждаю с тобой.

— Спасибо, Росс.

— А теперь ты надо мной не насмехайся. Для меня нет никого важнее тебя, и твое мнение сильно на меня влияет. У нас есть ещё время поспать?

— Нет, милый. Белла вот-вот запоёт.

— Боже мой, и что нам с ней делать?

— Пусть поёт. Она молода. Это мило, как мне кажется.

— Не в шесть утра.

— Уже больше. Ты забыл, что сейчас декабрь.

Росс высунул руку, чтобы дотянуться до часов, но Демельза схватила её. Он почесал нос об её ладонь.

— Твой нос тоже холодный... — сказала она. — Росс, нам нужно как следует это обсудить. Когда нам следует принять решение?

— Я надеюсь, что во Франции всё уляжется, и нам не придётся принимать решение. В любом случае, мы с лордом Ливерпулем договорились, что он подождёт моего ответа до февраля. Так что у нас в запасе несколько недель. Давай сначала получим удовольствие от Рождества.

 

Глава седьмая

I

Несколько дней спустя над Англией разразилась страшная буря и длилась девять дней без перерыва. На мели Гудвина потерпел крушение пакетбот «Британская королева», шестнадцать человек утонули, ещё девять погибли при крушении у берегов Фолкстона, а неподалеку от Дюнкерка разбились в щепки бриг и галиот. В Бристоле прекратилось всякое транспортное сообщение — улицы накрыл слой снега толщиной в пять футов, Дартмур прекратился в пустынную местность с одинокими фермами и умирающими овцами. Почтовые кареты переворачивались, а дети замерзали насмерть.

Корнуолл пострадал не меньше остальных. Как обычно, вдоль побережья произошло несколько мелких кораблекрушений, хотя они не приблизились по масштабам к трагедии предыдущего января, когда транспортный корабль «Королева» решил укрыться от юго-восточного шторма в Фалмуте, но потерял швартовы, и его отнесло к Трефузиз-Пойнт, где он и затонул всего за двадцать минут, погибло больше двухсот человек. А в этот декабрь весь Вест-Индский флот из почти трёхсот кораблей сумел вовремя укрыться в Фалмуте и переждать череду страшных штормов без существенного ущерба. «Шасс-Маре», идущее с грузом древесины и гранита для новой гавани в Портлвене, оказалось запертым в заливе, село на мель у Маллиона и чуть не разбился, судно спасли лишь героические усилия команды.

Настало Рождество и слишком быстро закончилось. Все, кто могли, получили от него удовольствие. Новобрачные Уорлегганы устроили приём и развлекались на всю катушку, как и в Нампаре и Киллуоррене. Лишь Тренвит стоял тёмным. Новобрачные Полдарки собирались провести несколько дней в Нампаре, но как только погода наладилась, Стивена призвала необходимость заняться «Шасс-Маре», и он отправил жену на праздник в компании Блейми.

Джереми тоже отсутствовал. Демельза вопреки всему надеялась, что он появится в канун Рождества, как появился на свадьбе. Ей не хватало только его.

Но он и впрямь появился, и в самое подходящее время — в канун Нового года, причем с самыми прекрасными новостями.

После приступов безумия в середине месяца погода потихоньку начинала вести себя прилично, подул восточный ветер, небо было безоблачным, а сквозь зимние туманы то появлялся, то исчезал размытый шар солнца, похожий на китайский фонарик. Море без устали грохотало по твёрдому песку, дёргая белыми головами, но приливы перестали быть такими сильными.

Росс шел из Уил-Лежер, когда заметил спешивающегося у двери человека, и тут же узнал чёрный плащ, красный мундир и долговязую фигуру. Джереми увидел его почти в то же время и вместо того, чтобы постучать в дверь, перепрыгнул через стенку, примыкающую к саду Демельзы, и побежал к отцу. Они обнялись, прижавшись щека к щеке.

— Добро пожаловать. Ты как раз вовремя — привёз с собой Новый год! Прекрасно выглядишь. Фландрия явно пошла тебе на пользу!

— Но не так, как возвращение домой! Или новости, которые я привёз! Ты слышал, отец? Ты слышал?

— Нет. Какие новости? Что случилось?

— Мир с Америкой!

— Что?!

— Так написано в газете, которую я купил в Труро! В канун Рождества подписали предварительный мирный договор! Его ещё нужно ратифицировать, но это же просто формальность!

— Боже мой, это же... это отлично! — Росс снова взял сына за плечо. — Разумеется, мир был лишь делом времени, ведь нам особо нечего оспаривать, но военные и правительства — такие упёртые, что это могло затянуться ещё на год. А когда на карте гордость и престиж...

— Я знаю... И кстати, следующая война, в которой мы примем участие, непременно должна быть в Бретани, а то поездка домой в это время — просто ужасна. Половина отпуска прошла!

— Нужно сказать твоей матери. Немедленно. Кажется, она у Кэролайн.

— А дети?

— Белла гуляет с миссис Кемп, и Гарри с собой потащили. Не знаю, в какую сторону они пошли, но должны появиться с минуты на минуту.

Джереми взял отца под руку.

— Давай доедем до Киллуоррена. Оседлать лошадь — это же минутное дело.

— Даже быстрее.

Росс повернулся и побежал к конюшне.

Вскоре они уже поднимались по долине, а вещи Джереми валялись в прихожей в качестве сообщения, что он приехал. Демельза и Кэролайн играли с новым щенком мопса, Кэролайн только что его купила и назвала Гораций Третий. Дамы взвизгнули от радости, и Джереми обнял обеих и извинился за небритый подбородок — он так спешил добраться домой, что не стал задерживаться ради бритья.

— Половина отпуска прошла! — снова посетовал он. — Неделю мы проторчали в Остенде, пережидая шторма, целая неделя потеряна, и...

— Какая теперь разница, учитывая новости, которые ты привёз? — сказал Росс. — Где Дуйат? Нужно побыстрее ему сказать.

— Я должен вернуться к семнадцатому, и никаких отсрочек...

— Теперь это неважно, — сказал Демельза, обнимая его.

— Надеюсь, Софи и Мелора здоровы?

— И прекрасно себя чувствуют, — улыбнулась Кэролайн.

— Теперь мы все будем прекрасно себя чувствовать!

Он изменился, подумала Демельза. Или, может, ей так кажется. Но он выглядит крепче, шире в плечах, как настоящий военный. Волосы длинные, как у отца, но совершенно на него не похож. Росс бы никогда... Росс по натуре более прямой, менее скрытный, неужели этот сложный характер у Джереми от моей семьи? Понятия не имею, но ведь был ещё Джошуа Полдарк. Слава Богу, последняя война закончилось. Теперь, если даже он на какое-то время останется в армии... Но, может быть, он вернётся домой. Должен вернуться.

В этот вечер они устроили приём, чтобы отпраздновать мир и встретить Новый год. Могли ли обстоятельства сложиться лучше? В шесть часов они начали праздновать в библиотеке Нампары, Белла пела, а Демельза аккомпанировала ей на фортепиано, а потом все подхватили знакомые мелодии. Пригласили и домашних слуг — Джона и Джейн Гимлеттов, миссис Кемп, Бетси-Марию Мартин и остальных. Праздник закончился только в три часа ночи, когда Дуайт, выглядящий гораздо лучше, чем осенью, сослался на то, что ему рано вставать, и утащил Кэролайн и полуспящих дочерей. Но и после этого в семейном кругу продолжались разговоры и веселье, почти до морозной зари первого января 1815 года.

II

Джереми проснулся поздно, что неудивительно после утомительного путешествия, и когда в одиннадцать он спустился, остальные уже разошлись по делам. Он съел в столовой тарелку овсянки, два яйца, немного холодной ветчины и кусок пирога с крольчатиной, запив это пинтой пива. Он открыл зачитанную газету, которую привёз с собой, на центральном развороте с главной статьей.

Она называлась «Мир». В ней говорилось:

«Теперь, когда меч единодушно вложен в ножны, мы можем смотреть в будущее, а не сетовать на тяжкую ношу. Мы многое пережили и много страдали, мы долго боролись и прилагали бесконечные усилия. Мы добились прекрасного результата и потому уверены, что в скором времени с наших плеч снимут груз, который мы так долго носили, и через несколько лет мир и процветание вознаградят нас за беспримерные усилия последних чудовищных испытаний.

Страх Господень чист, пребывает вовек. К Нему мы стремились, и Он нас спас».

Чуть менее возвышенная и более циничная заметка начиналась так: «К разочарованию некоторых, радости большинства и всеобщему удивлению, в Генте накануне Рождества был подписан договор о перемирии с Америкой».

Джереми уже собирался перевернуть страницу, когда уголком глаза заметил кое-что на буфете. Он взял этот предмет, покрутил туда-сюда и прочёл гравировку.

Когда он уже собирался поставить его обратно, вошла Демельза.

— Доброе утро, любовь моя. Надеюсь, ты хорошо выспался. Джейн о тебе позаботилась?

Джереми поцеловал её. Он покраснел, оттого что его застали с этой серебряной безделушкой в руке, и заглянул матери в глаза, как будто искал разгадку тайны. Но не нашел её там. Демельза могла быть такой же притворщицей, как и любой другой, когда захочет, и её глаза были чисты, как гладкая вода.

— Я прекрасно выспался. Боже, как же хорошо дома, даже не знаю, почему я уехал.

— Вот и я не знаю.

— Может быть, я пытался сбежать от самого себя, но это не всегда удаётся, правда?

— Я никогда и не пыталась... Но почему мы так серьёзны? Счастья тебе в Новом году!

— Благодарю, мама. Надеюсь, так и будет. — Джереми полистал газету. — Так должно быть. Ты похудела с моего прошлого приезда.

— Пустяки. Я здорова. Нам многое нужно тебе рассказать. И многое услышать, я надеюсь!

— Что ж, жизнь военного не особо разнообразна, не считая сражений, а к сражениям меня не допускают! Но я попытаюсь. — Он опустил взгляд на чашу в руке. — Что это? Она новая?

— Я её нашла, — сказала Демельза.

— Где?

— На пляже.

— То есть она просто там валялась?

— Нет, в небольшом мешке.

— У кромки прибоя?

— Где-то рядом.

Джереми снова повертел чашу.

— Интересно, откуда она взялась.

Демельза не ответила. Позади конюшни замычала корова.

— И она была вот такой? — спросил Джереми.

— Какой?

— Ну, яркой и сияющей.

— Нет, я её почистила.

— Очень милая. И эта надпись. Amor gignit amorem. Ты знаешь, что это означает?

— Любовь творит любовь. Так вроде бы. Это чаша любви, так её назвали.

— Кто?

— О, только твой отец и дядя Дуайт.

— Ты показывала её ещё кому-нибудь?

— Кому мне здесь её показывать?

Джереми кивнул.

— Она такая маленькая. Я думал, круговые чаши обычно больше.

— Я никогда прежде такую не видела.

— Она серебряная?

— О да. Клеймо на дне показывает, из чего она сделана и когда.

Джереми поставил чашу обратно на буфет. Румянец с его щёк так и не пропал.

— Мама...

— Что?

— Когда-нибудь, однажды... не сейчас, может быть, когда мы станем на несколько лет старше, мне хотелось бы с тобой поговорить.

Она улыбнулась.

— Только не затягивай.

III

Почти весь свой первый день Джереми провёл на Уил-Лежер. Насос работал удовлетворительно, все детали сияли и были смазаны, но в самом здании можно было бы и прибраться: на нерабочих частях скопилось слишком много жира, а в щелях на стенах и полу — слишком много угольной пыли. Конечно, паровые механизмы по природе своей грязны в работе, но нужно всё-таки прилагать какие-то усилия. Пока что Джереми промолчал, поскольку его голову занимали не только мысли о двигателях.

С ним на шахту отправился Бен Картер, по пути они здоровались с шахтёрами и болтали с ними. Основными продуктивными уровнями были уровни в тридцать, сорок и восемьдесят саженей — последний открыли недавно — и все давали хорошую руду. Уровень в тридцать саженей, ведущий к старым выработкам Треворджи, пока что оставался наиболее прибыльным, но уровень в восемьдесят саженей, где начали работать только в июне, уже давал медную руду высокого качества.

После полудня Джереми в одиночестве прогулялся по утёсам. В сумерках он заглянул к Келлоу в Фернмор. Поначалу его поприветствовала вся семья, хотя Дейзи держалась с заметной холодностью, что и понятно, но позже Пол прошёлся с ним, уже в полной темноте облачной и безлунной январской ночи.

— Когда ты в последний раз спускался по «Лестнице Келлоу»?

— Э-э-э... месяца полтора назад.

— И что ты там обнаружил?

— В каком смысле?

— Ну, там было всё то же самое, что и до того?

— Да, вроде бы. А что?

— Сегодня я туда спускался. Пещеру кто-то вычистил.

— Вычистил? Ты про мешки?

— Всё исчезло. Мешки, брезент. Всё.

— Что ж, там не осталось ничего ценного. Может, Стивен там побывал.

— Ничего ценного. Но что-то ведь осталось? Что там было, когда ты залезал туда в последний раз?

— Ну, ты забрал свою долю в мае — сам так сказал. Я забрал остаток своей в сентябре. Стивен — задолго до этого. Когда я был там в последний раз, там остались только мешки и какие-то бумаги...

— Бумаги? Какие?

— Несколько закладных, пара чеков на олово, кредитные расписки. Ничего существенного. Они хранились в моём мешке, и я подумывал их сжечь.

— Но не сжёг?

— Нет. Прости. В конце концов, это всё равно мусор.

— А чаша любви?

— Что?

— Помнишь, серебряная чаша?

— Ах да. Но она же принадлежала Стивену. Или тебе?

— Мы так и не решили. Но она лежала в пещере, ведь так?

— Да... О да, я уверен.

— Что ж, теперь она оказалась на буфете в нашей столовой.

— Что?! — Пол остановился и вгляделся в лицо Джереми. — Боже, да как...

— Именно так.

— Откуда она там взялась?

— Мама говорит, что нашла её на пляже. В мешке. У линии прилива.

Они спотыкаясь прошли ещё несколько шагов.

— Что ж, это вполне возможно, — сказал Пол. — Какой-нибудь пьяный бродяга... Может, он её уронил. Может, просто свалился с лестницы.

— А может, отдал её моей матери и рассказал, где нашёл.

— А какая разница? Она никогда не узнает, никогда не догадается.

— Трудно быть уверенным, о чем может догадаться моя мать. У неё есть шестое чувство.

— Ей понадобятся двенадцать чувств, чтобы связать маленькую серебряную чашу, найденную на пляже (а может, и в пещере), с ограблением двухлетней давности, а потом ещё связать всё это с нами.

— Да... да, наверное.

— Звучит как-то не очень убедительно.

— Да... Лучше бы ты сжёг те бумаги.

Кто-то в темноте прошёл мимо, совсем близко, и пропищал «вечер добрый». По традиции, они ответили — так узнавали друг друга в темноте и удовлетворяли любопытство.

— Кто это был? — спросил Джереми.

— Певун Томас. Интересно, чего это он здесь бродит. Говорят, сохнет по какой-то девице, которая его не выносит, и я не удивлен. Джереми...

— Что?

— Кстати, о влюблённости. Ты же знаешь, Дейзи от тебя без ума.

— Наверное.

— Если ты хочешь ей признаться, то сейчас самое время, пока ты в отпуске. Ты сделаешь её счастливой.

— Да, наверное.

— И знаешь, ты ведь давал ей повод для надежд.

— Да, — сказал Джереми, но больше ничего не добавил.

Они добрались до потрёпанных непогодой сосен и часовни у руин Уил-Мейден. В часовне было темно.

— У меня есть основания полагать, — сказал Пол, — что Дейзи даже сейчас, после того как ты её унизил, с радостью услышит...

— Пол, помнишь, ты как-то сказал, что почти завидуешь моей способности к глубоким чувствам? Помню, ты сказал, что для тебя всё происходит будто за полоской стекла. Ты наблюдаешь за событиями, получаешь удовольствие или неудовольствие, но редко или почти никогда не погружаешься в них.

— Да-да, это так. Но...

— Так вот, со мной это не так. Это было не так, когда под влиянием порыва я пошел на ограбление дилижанса. Это не так и сейчас. Если я женюсь на Дейзи, то, без сомнения, постараюсь быть ей хорошим мужем. Но увы, вряд ли у меня получится. Если я играл её чувствами, то горько об этом сожалею. Но лучше сожалеть о незначительном, чем о более важном. Дейзи очень привлекательна. Я считаю её очень привлекательной. В её лице, характере, фигуре нет недостатков, лишь повод для восхищения и желания. Но если я на ней женюсь, то окажусь за стеклянным экраном, потому что я её не люблю и не смогу полюбить. Чудесно было бы жениться на сестре старого друга. Все были бы довольны. Но это стало бы чудовищной ошибкой.

IV

Какие бы тайны Джереми ни выдал Полу, в ближайшие несколько дней он ничего не сказал родителям. Во вторник на заре он уехал на Уил-Эбрахам в Кроване, где весь день наблюдал за работой нового двухцилиндрового двигателя Вольфа. Четверг он провел в Портлвене, где строили новую гавань. «Шасс-Маре» снова был на плаву и вернулся в Пенрин, так что Джереми не увиделся со Стивеном и Клоуэнс до пятницы. Он не заехал и к Валентину. Как и к Голдсуорти Герни.

В субботу, семнадцатого, на море опустился туман, и Джереми провел всё утро с отцом, сначала они осмотрели все уровни Уил-Грейс, а потом в конторе проверили счётные книги и обсудили, есть ли способ не закрывать шахту. Они пришли к выводу, что такового нет, остаётся лишь решить, как лучше это сделать, насколько постепенно, сколько работающих тут шахтёров можно перевести на Уил-Лежер и какие новые предприятия поблизости могут нанять остальных.

Они пошли домой вместе, отец и сын, в полном согласии и понимании, и никогда между ними не было большего дружелюбия.

Именно это взаимопонимание с высоким сыном-военным, вышагивающим рядом, а возможно, и этот туманный тоскливый день навели Росса на мысль завести разговор на запретную тему.

— Я заметил, что ты пока не виделся с Валентином.

— Да...

— Ты пойдешь?

— Вряд ли. У меня такой короткий отпуск.

Росс перебросил счётную книгу под другую руку.

— Женитьба Валентина явно расстроила планы Джорджа.

— Не сомневаюсь.

— И Кьюби наверняка расстроилась. Теперь она в любом случае не станет Уорлегган.

Лицо Джереми окаменело.

— Именно так.

— Ты по-прежнему хочешь, чтобы она носила фамилию Полдарк?

Они прошли молча несколько ярдов.

— Дорогой отец, что за вопрос! Только из-за женитьбы Валентина надежд не прибавилось. Она решительно настроена, как и всегда, выйти за богача. А я никогда таковым не стану — не в той степени, которая ей требуется. Так что и говорить не о чем.

— Джереми, ответь мне на один вопрос.

— Если получится.

— Ты её до сих пор любишь?

Джереми раздраженно пожал плечами.

— Любовь... ненависть... Я уже не знаю, как это назвать!

— Но ты не нашёл никого вместо неё?

— Я никогда ею и не обладал.

— Ты понимаешь, о чем я.

— Как же кричат чайки! — сказал Джереми. — Похоже, это туман их так заводит.

— Моя матушка, твоя бабушка, всегда говорила, что чайки — это души утонувших моряков, вот они и кричат об утраченном.

— Ты редко говоришь о бабушке.

— Как же иначе? Я ведь мало её помню. Она умерла такой молодой.

— Она была красива?

— Думаю, да. Но это было так давно. Не осталось даже её миниатюр. Вот в чём ужас. Она полностью исчезла.

— Откуда она была?

— Из Сент-Аллена. Венноры были мелкими землевладельцами. Чуть поодаль от дороги из Труро в Бодмин есть несколько небольших симпатичных особняков. Один из них принадлежал её семье. Но твоя бабушка была единственным ребёнком, и у меня нет родных, за исключением кузена Клода Веннора, он живет в Солташе.

— А Кьюби — не красавица, — сказал Джереми после паузы.

— Ты так считаешь? — скептически сказал Росс. — Может, и так. Но на приёме в Тренвите на меня произвели впечатление её элегантность и очарование.

— Правда? — Джереми был явно польщен. — Пожалуй. — Они прошли ещё немного. — Но думаю, лучше поговорить о прошлом, разве нет?

— Нет. Нас больше заботит настоящее.

Они уже приближались к дому и миновали последние промывочные машины. Впереди маячила низкая стена сада Демельзы.

— Ладно, — вспыхнул Джереми, — если ты так хочешь об этом поговорить!.. Мои чувства к Кьюби — это... я не могу их контролировать. Не могу заглушить их, как можно заглушить двигатель. Но в Брюсселе у меня была одна девушка. И будут другие. Они... помогают залечить рану, но не могут полностью её исцелить.

— А Кьюби ты небезразличен?

— Ох, в этом я сомневаюсь! Да и как это возможно?

— Но она создала у тебя такое впечатление. Разве нет? И не единожды.

— О да. Довольно часто. — Джереми сердито нахмурился, уставившись в туман. Ему явно это не нравилось и удивлял отцовский недостаток такта, с которым тот напирает на эту тему. — Думаю, я ей нравлюсь. Она создала у меня впечатление, что чувства взаимны. Но разумом она понимает, что я ей не подхожу, и потому отвергает чувства.

— Мне трудно в это поверить, — сказал Росс.

— Почему же это?

— Почему? Да потому что женщины так себя не ведут! Ладно, допустим, её разум управляет чувствами. Но, может быть, ты просто недостаточно усердно пытался добиться обратного.

Джереми остановился.

— Да что ты об этом знаешь?! И вообще, о чём ты?

Росс тоже остановился. Его серо-голубые глаза почти скрывались за тяжёлыми веками. Он всмотрелся в клубящийся туман.

— О том, почему ты ею не овладеешь?

У Джереми пересохло в горле.

— Ты о чём, чёрт побери?

— Именно об этом. Поезжай и возьми её. Она ни с кем не помолвлена. И пока что не нашла нового ухажёра. Поезжай в Каэрхейс. Она принадлежит тебе, и никому больше.

— Ты что... шутишь?

— Нет. Никогда не был серьёзнее.

Они надолго замолчали.

— Сейчас же девятнадцатый век, — сказал Джереми.

— Я знаю. Но люди мало меняются, в каком бы столетии ни жили. Пусть даже крепость вызывает у тебя трепет, но могу заверить, нет ни одной, которая бы не сдалась осаде решительного человека. У крепости тонкие стены. Как, вероятно, и оборона Кьюби.

Джереми наконец-то выдохнул.

— Боже всемогущий, поверить не могу!.. Дорогой отец, даже не знаю, смеяться мне или плакать!

— Прибереги это на потом, когда пойдешь на приступ. Хочешь, чтобы я поехал с тобой? Я мог бы занять Джона Тревэниона и его слуг напряженной беседой, а при необходимости и угрозами.

Боже, думал Джереми. Отец до сих пор живёт в тёмных временах двадцатилетней или тридцатилетней давности, когда он мог поехать к Джорджу Уорлеггану и бросить ему вызов, а при необходимости и подраться в «Красном льве» и сбросить его с лестницы, или его самого могли выкинуть из окна Тренвита! И он думает, что люди до сих пор ведут себя подобным образом! В юности он нарушал закон, а в армии...

Что ж, решил Джереми, он преступал закон не меньше отца, и тоже сейчас в армии! Может, в конечном счёте, его слова не так уж нелепы. Может, это я заблуждаюсь!

Но он лишь сухо ответил:

— Мне жаль, что во время короткого отпуска я так мало пробыл рядом с вами.

Росс принял его отказ.

— Не имеет значения. Будут и другие. И теперь меньше риска, что тебя отправят в Америку.

— У тебя нет новостей от Джеффри Чарльза?

— О ребёнке? Нет.

— В этом месяце жена Голдсуорти Герни ожидает ребёнка. Вот почему я к нему не поехал. Думаю, эти волнения даже его на несколько недель отвлекут от мысли о паровых двигателях.

Росс засмеялся.

— А тебя бы отвлекли?

Джереми поразмыслил над этим. И обо всех своих знакомых, и о величии жизни.

— Зависит от того, кто мать.

— Да... именно так. Для тебя — либо Кьюби, либо никто, ведь так?

— Возможно, — он буквально выплюнул это слово.

Они дошли до калитки в сад Демельзы.

— Тебя смутил мой совет, — сказал Росс.

Джереми фыркнул.

— Да... Не совсем.

— Забудь.

— Этого я уж точно не смогу!

— Я от чистого сердца.

— Ох, в этом я уверен, отец.

— И совершенно искренне, чего бы это ни стоило. Лишь ты можешь судить, имеет ли совет смысл... в твоей ситуации.

 

Глава восьмая

I

Два дня спустя пришло радостное письмо от Джеффри Чарльза. Амадора разрешилась девочкой, и обе чувствуют себя хорошо. Дочь решили назвать Хуаной. «В Корнуолле, — написал Джеффри Чарльз, — она, вероятно, станет Джоанной, но какая разница?» Пока что они не планировали возвращаться в Англию, ещё слишком рано. А тем временем он наслаждается своей отставкой на половинном жаловании, потому что может побыть рядом с женой в самое счастливое время. Он выразил всем свою любовь и лучшие пожелания на Рождество.

А Джереми уже пора было возвращаться в армию. Конечно же, родители обсудили с ним сделанное Россу предложение о поездке в Париж.

— Не вижу причин, почему бы вам не поехать, — сказал Джереми. — Прошлым летом вы же сами собирались поехать в Париж вместе с Энисами. Правда, сейчас всё будет по-другому.

— Совсем по-другому, — ответила Демельза. — Возможно, я вообще не буду видеть твоего отца. Не представляю себя счастливой в меблированных комнатах в незнакомом городе, где никто не говорит на моём языке, да и Беллой нужно заниматься, не говоря уже о Гарри.

— Вы рассказали об этом Белле?

— Боже, нет, конечно же! Ты же знаешь, что она захочет поехать куда угодно!

— А ты разве нет, мама? Совершенно не в твоём духе.

— Я не говорила, что не хочу поехать. Но это будет совсем не развлекательная поездка.

Росс взял её за плечо.

— Думаю, ты можешь успокоиться. После моего разговора с Ливерпулем обстоятельства настолько изменились, что вряд ли предложение чем-то закончится.

— Какие обстоятельства? Ты о...

— Мире с Америкой. Просто не будет причины посылать Веллингтона командовать армией, которая вот-вот вернётся, а значит, он, вероятно, останется в Париже. А в этом случае меня не ожидает там тёплый приём, даже если останется необходимость послать туда представителя для налаживания отношений с французской армией.

Джереми улыбнулся.

— Его светлости ты не пришёлся по нраву?

— Сомневаюсь, что в этом есть что-то личное. Но ему не нравится, когда к нему присылают людей с непонятной миссией.

— А что говорят Энисы?

— Если мы уедем раньше, то они присоединятся к нам на Пасху. А если запоздаем, то через несколько недель уедем вместе.

— Жаль, что и я не могу к вам присоединиться.

— Ох, вот это мне бы понравилось! — воскликнула Демельза.

— К сожалению, — сказал Росс, — с прошлой весны в Париже нет британских войск. Приходится ограничиваться моральной поддержкой из Брюсселя.

— И всё же я мог бы выпросить ещё один отпуск. И тогда я буду гораздо ближе, чем к Нампаре.

Позже, когда Джереми остался наедине с матерью, он спросил:

— Как думаешь, он хочет поехать?

— Уверена, что он поехал бы, если его попросят. Ему нравится ездить с заданиями, а потом возвращаться в Корнуолл. Но уже несколько лет его не так тянет на приключения, как прежде.

— А ты не хочешь ехать, мама?

— Ох, я бы с удовольствием поехала ненадолго, это точно. Уехать вместе с Дуайтом и Кэролайн на Пасху было бы чудесно. Но если это будет надолго, то я наверняка буду тосковать по дому, по всему этому.

Джереми огляделся.

— Как и я временами.

— Что ж, у тебя в этом нет необходимости.

— Да, — вздохнул он.

— Всегда трудно надолго покидать то место, где ты родился, в особенности такое, как это. Хотя я с легкостью покинула место своего рождения. И даже не хочу снова его видеть.

Демельза штопала дырку на чулке малыша Генри. На ней было светло-зелёное кружевное платье, свободное в талии и с рюшами на шее, Джереми очень его любил. Он посмотрел на её пальцы с иголкой и удивился — как так вышло, что его мать, при всех своих талантах, так никогда и не овладела простейшими навыками шитья.

Она бросила на Джереми взгляд и улыбнулась.

— Так ты не собираешься повидаться с Кьюби за время отпуска?

Он отвернулся, чтобы пошевелить угли в камине.

— Ты знаешь о том, что предложил отец?

— Да! По крайней мере, он намекнул.

Джереми опустился на колени и подбросил дров. Поблизости почти невозможно было найти древесину, так что они жгли старую крепь из шахты. Он смотрел, как дрова занялись и зашипели.

— Разумеется, это невозможно, — сказала Демельза.

— Что?

— То, что предложил твой отец. Нельзя просто взять женщину. Даже твой отец... — Демельза запнулась, вспомнив, что Росс на самом деле когда-то именно так и поступил. Она уколола палец. — В том смысле, что нельзя взять женщину против её воли. Ты можешь поехать и попросить. Поехать и потребовать. Но если ты не пьяный разбойник, то решать ей.

— Думаю, отец предлагал остановиться где-то на полпути.

— Возможно.

Джереми выпрямился и снова сел в кресло. Демельза облизала палец.

— В общем, я решил последовать его совету.

— Что?!

— Вполне в порядке вещей для сына следовать совету отца, в особенности в таких делах, разве нет? Думаю, что да. Но за последние дни я тщательно всё обдумал и решил, что в этом есть смысл.

— Ты хочешь сказать... — Демельза всполошилась, но не стала продолжать. — Не думаю, что тебе стоит...

— Да, я тоже так не думаю. Но есть много доводов в пользу решения остановиться на полпути... Я отвечаю на твой вопрос, мама. Ты спросила, собираюсь ли я повидаться с Кьюби во время отпуска. Ответ — скорее всего, да.

«Какой удивительный разговор с сыном, — думала Демельза. — Когда я носила его, то и не предполагала, что пройдёт время, и однажды, двадцать три года спустя, я буду сидеть перед потрескивающим огнём в серый январский день и обсуждать такие подробности его любви к девушке. Он уже мужчина. И необычный мужчина. Он сейчас как будто на несколько лет старше меня тогдашней. И теперь у него своя жизнь, это его будущее, его любовь и судьба во всех смыслах.

— Ты укололась?

— Да. Ничего страшного.

— Возьми мой платок.

— Нет, благодарю. Это совсем пустяк. Так значит...

— Кьюби сейчас дома, — сказал Джереми. — Насколько я знаю. В четверг я уеду в Бельгию. В любом случае я бы уехал в пятницу. Я возьму Колли и ещё одну лошадь, если позволишь. Я оставлю их в «Белом олене» в Лонсестоне и дам хозяину денег, чтобы их доставили обратно. И тогда, если погода будет благоприятной, а всё остальное — менее благоприятным, я прибуду в Брюссель даже раньше срока.

— А если погода будет неблагоприятной?

Джереми поднял бровь.

— А всё остальное — более благоприятным? Тогда я задержусь... Но будь уверена, я напишу тебе из Лондона. И обо всём расскажу.

Из камина посыпались искры, и Джереми снова опустился на колено, чтобы их смести. Теперь он выглядел уже прежним, подумала Демельза, всё тот же мальчик. Люди особо не меняются, меняется лишь их отношение друг к другу.

Под влиянием порыва у неё вдруг вырвалось:

— Хочешь, я приберегу для тебя чашу любви?

Джереми резко вскинул голову.

— Что? О чём ты?

— Я просто подумала, что ты по-особенному ей заинтересовался.

— Разве? Не думаю.

Он покраснел.

— Может, она принесёт тебе удачу.

— Или неудачу?

— Я так не думаю.

— Тогда поступай с ней, как знаешь! Ты же её нашла! Она твоя, а не моя.

— Да, разумеется. Мне просто подумалось, что она... такая красивая.

— Я не хотел быть грубым, — через мгновение отозвался Джереми. — Просто... думал о другом.

Они стали молча смотреть на огонь. Демельза выронила шитье.

— Хочешь, чтобы я рассказала отцу? Про Кьюби.

— Что? Да, пожалуй. Я тоже скажу ему пару слов. Просто обязан. Но знаешь что? Он ведь предложил поехать в Каэрхейс вместе со мной.

— Правда? Я не знала! Это значит...

— Что я, разумеется, от этого откажусь. С благодарностью и всё такое. Если бы я попал в трудную ситуацию, то никого так не желал бы видеть рядом, как его. Но в этой ситуации, в которую я загнал себя сам, это только моё дело. И, если позволить себе метафору, я должен либо выплыть, либо утонуть в одиночестве.

II

Он уехал в полдень четверга, двадцатого. Демельза провожала его взглядом, всё ещё чувствуя тепло его губ на щеке.

— Он сказал тебе, что попытается сделать?

— Нет, — отозвался Росс. — Может, оно и к лучшему. Сложно давать советы.

— А у майора Тревэниона горячий нрав?

— Да. Но он не драчун, насколько я могу судить.

— А что у них за слуги?

— В доме — три старика и несколько горничных, по словам Джереми. И несколько человек вне дома.

— Многовато на одного юношу.

— Насколько я знаю Джереми, он не будет напрашиваться на драку, если сможет её избежать. Всё зависит от девушки, разве нет? Как ты сама ему сказала, мои идеи о том, чтобы овладеть женщиной силой, совершенно вышли из моды.

— Ох, Росс, я такого не говорила! Я лишь сказала, что в конечном счете всё зависит от неё.

— Именно так я и сказал, значит, в этом мы согласны. Я просто придерживаюсь той точки зрения, что девушка сама не знает, чего хочет, и немного напора поможет ей в этом разобраться.

— Я-то знала, чего хочу, ещё до того, как ты сам разобрался.

— Что ж, это было по-другому.

— Но неужели Кьюби произвела на тебя впечатление девушки, которая не знает, чего хочет?

— Нет.

— Именно. Этого-то я и боюсь.

— Этого точно стоит опасаться. Но возможно, мы недооценили Джереми.

— Больше я такой ошибки не повторю, — сказала Демельза.

III

Джереми пообедал в Труро и вскоре после наступления темноты снова сел в седло. Он ехал осторожно, сначала по главной дороге, а потом по узкой и ухабистой тропе в сторону южного побережья. Ему не хотелось, чтобы планы сорвались из-за охромевшей лошади, если она наступит в невидимую канаву или яму. Но несмотря на это всё равно добрался до Каэрхейса слишком рано. Над домом висела молодая луна, и на фоне кобальтовой синевы моря он смотрелся настоящим средневековым и романтичным замком. В некоторых комнатах мерцали огоньки.

После прогулок с Кьюби Джереми знал, как добраться до замка, минуя главные ворота. Он спешился позади дома, привязал Колли и Мальву и стал ждать. Прямо перед ним лежали строительные материалы, но судя по всему, в последнее время не сделали ничего нового. Всё те же перевернутые тачки, лопаты, корыта, лестницы и груды кирпича и камня, а также оконные рамы, кучи песка и гравия. Теперь майор Тревэнион вообще никак не мог оплатить работы.

Луна зашла, посеребрив море, и несколько минут сияла за деревьями на мысу, как отказывающаяся покинуть сцену примадонна. А потом опустилась темнота без теней, и вышли на сцену прежде тусклые звёзды.

Джереми знал, где спальня Кьюби. Полчаса назад там горел свет, но потом погас, как и в комнате Клеменс, значит, семья ужинала. Когда лучше проникнуть внутрь — вопрос спорный, но Джереми знал, что в семье не принято засиживаться допоздна и обычно перед сном они не устраивают плотную трапезу. Жареная утка, канарское, яблочный пирог со сливками и сыр. Это не затянется дольше чем на час. А потом миссис Беттсворт обычно быстро уходила спать, девушки могли сыграть партию в шахматы или шашки. Джон Тревэнион немного дремал или читал новости о скачках за бокалом портвейна. Большая часть слуг, за исключением тех, кто прислуживал за ужином, уже разошлась по комнатам. Наверху, скорее всего, совсем тихо.

Он посмотрел на часы и убрал их в карман, похлопал лошадей и шагнул к дому.

За прекрасными зубчатыми стенами замка Каэрхейс скрывалась плоская крыша. Однажды он побывал там вместе с девушками, пока Джон Тревэнион не позвал их вниз из страха, что они могут повредить тонкую крышу. Джереми наклонился за самой длинной лестницей и приставил её к стене. Он с лёгкостью бы добрался до окна спальни Кьюби, но не таковы были его намерения. Лестница поднялась гораздо выше, но Джереми не мог точно различить, дошла ли она до зубцов. Он обругал себя за то, что не отважился на это, пока светила луна. Что ж, теперь уже слишком поздно, придется узнать в процессе.

Он приставил лестницу как можно ближе к стене, чтобы она поднялась выше, и закрепил её кучей кирпича у основания. А потом начал подниматься.

Лестница качалась, и ему пришло в голову, что она уже так давно здесь валяется, что перекладины могли прогнить, но всё же продолжил подъём, слегка вспотев, но не так сильно, как недавно его мать, взбираясь по другой лестнице.

Лестница не совсем доходила до нужного места, но оставалась всего пара футов, и Джереми уцепился обеими руками за край кладки. Он подпрыгнул, подтянулся на руках и перебросил ногу. И в этот момент другая нога соскользнула. Он перебрался через стену и посмотрел вниз — лестница не упала, но перекосилась. Теперь этим путём не спуститься.

Он прислушался. Лишь сова нарушала тишину, ухая в лесу мягкой зимней ночью. Джереми на цыпочках прошёл по крыше, стараясь ни на что не наткнуться, подошёл к двери на чердак и потянул за ручку. Дверь открылась. Никто не ожидал, что грабители могут вломиться в дом сверху.

Он спустился на чердак. Теперь, когда Джереми оказался в доме, самой большой опасностью были Трикси и Трафф, спаниели Тревэниона. Слуги могли спать или готовиться ко сну, но стоит собакам услышать незнакомые шаги или учуять незнакомый запах, как они и мертвеца разбудят.

В доме было темнее, так что риск на что-нибудь наткнуться возрастал. Но он правильно выбрал время и мог двигаться с черепашьей скоростью, ощупывая каждый дюйм пальцами, перед тем как сделать шаг. Главное — терпение.

За несколько минут он добрался до двери. Джереми предполагал, что она заперта, но ошибся. Она открылась с отвратительным скрипом. Теперь стало чуть светлее: через щель в двери проникал слабый свет с лестницы, и то хорошо. Несомненно, свечи оставили, чтобы Тревэнионы могли подняться в спальни.

Ещё шесть скрипящих дюймов, и щель оказалась достаточно широкой, Джереми скользнул в неё. Его пуговица зацепилась за край двери и некстати клацнула. Он закрыл дверь, и та без жалоб встала на место.

Хотя у него не было причин запоминать расположение комнат в доме, Джереми точно знал, как добраться до спальни Кьюби — всего лишь пройти по коридору, завернуть налево, а потом направо.

В новом доме половицы не должны скрипеть, но некоторые уже скрипели. Джереми прижался к стене, чтобы на них не наступить. Добравшись до конца коридора, он услышал быстрые шаги в свою сторону. Он тут же прижался к стене — больше спрятаться было негде.

— Ну, тебе-то хорошо, Джеймс, — вполголоса произнесла женщина, — но что если я считаю по-другому, а?

— Ах так, — отозвался мужчина. — Тогда я мигом тебя уговорю.

Девушка хихикнула.

— Пусти, дубина!

Появилась горничная со свечой, залившей всё вокруг светом. За ней следовал лакей, которого Джереми прежде не видел. Прямо у поворота в коридор, где съежился Джереми, они свернули направо, к другим спальням. Они могли бы его заметить, но смотрели только друг на друга. Джереми отступил к двери чердака, запаниковал и чуть не отказался от всей затеи, но взял себя в руки. Насколько он знал, в этом коридоре нет обитаемых спален, скорее всего, горничная пошла в комнату миссис Беттсворт или Кьюби по какой-нибудь обычной надобности, например, разжечь огонь, и вряд ли он на неё здесь наткнется.

Если только они не ищут, где бы уединиться...

Он подождал, считая про себя. Когда он дошёл до сотни, то снова послышались голоса. Слуги приближались к нему. Потом свернули и стали спускаться по лестнице. Хлопнула дверь, и голоса стихли.

Значит, не стоит полностью списывать слуг со счёта.

Дюйм за дюймом он пробрался до конца коридора. С лестничного пролета и впрямь лился слабый свет. Джереми свернул налево, к нужным спальням. И тут же остановился, потому что память его подвела. Здесь было три двери, на приличных расстояниях друг от друга. Он знал, что комната Кьюби — не последняя, но понятия не имел, какую из двух выбрать. Третья, в этом он уверен, принадлежала Клеменс. Но разве не миссис Беттсворт занимала комнату посередине, самую просторную?

Он выбрал первую дверь. Она открылась легко, но почти у порога он на что-то наткнулся — не то на домашнюю туфлю, не то на книгу. Он прижался к двери в ожидании, что его обнаружат. Ничего не произошло. Джереми наклонился и подобрал то, обо что споткнулся: это оказалась туфля. И она не принадлежала Кьюби.

Он попятился. Внизу снова раздались голоса, как ему показалось — это был майор Тревэнион. Из открытой двери разлился свет.

Джереми толкнул вторую дверь и, едва оказавшись внутри, понял, что это комната Кьюби. Запах её духов, лежащая на постели ночная сорочка — несомненно её любимой расцветки. Со всей осторожностью Джереми нащупал путь от кровати к гардеробу и туалетному столику, а оттуда — к оконной нише. Да, он отлично это помнил. Она была закрыта шторами.

Он снова споткнулся о туфли и упавшую вешалку. Кольца штор звякнули и затихли.

Он замер. Теперь осталось только ждать.

 

Глава девятая

Накануне Кьюби и Клеменс провели весь день на охоте в Трегони. В утреннем тумане охотники промокли и двигались почти вслепую, но всё же вспугнули лису неподалеку от Крида и около часа гнались за ней, пока не потеряли на берегу Фала. Никого это, казалось, не волновало, вышло солнце, и они принялись искать новую лису, а к полудню загнали трёх. Они прекрасно провели время на воздухе, девушки вернулись домой усталыми и грязными, но сияющими от удовольствия.

В этот же день они занимались всякими бытовыми мелочами в доме и в приходе, и на их вкус, это прекрасно разнообразило вчерашний энтузиазм. Они прогулялись с сыновьями Джона на пляж Портлуни, и Кьюби вернулась домой, чтобы написать письма брату и тётушке. За обедом они принимали преподобного Кемпа, пастора прихода Сент-Майкл-Каэрхейс, а также Сент-Денниса и Сент-Стивена-ин-Браннела. Мистер Кемп, дальний родственник, был приветливым и общительным человеком, настолько, по всей видимости, уверенным в существовании лучшего мира, что не придавал значения одежде и жизненным мелочам в этом.

После обеда они прошлись до дома священника, чтобы ещё раз взглянуть на огромного хряка Александра, мистер Кемп считал его самым крупным в мире. По его словам, хряк достигал девяти футов в длину от пятачка до хвоста и четырех футов в высоту, а весил больше шестисот фунтов. Он уже завоевал множество наград, но теперь так разжирел, что не мог самостоятельно встать на ноги. Потом девушки вместе с мистером Кемпом обошли больных в разбросанных там и сям коттеджах.

Вернувшись около шести, они обнаружили у двери лошадей своих приятелей, капитана Октавиуса Темпла из Карвоссы и его жены — те заехали по пути домой, посетив леди Уитворт в Меваджисси. Так что все прекрасно провели время за чаем, а в семь гости отбыли.

Прекрасный, лёгкий день. Прекрасная, лёгкая жизнь на природе в самом лучшем своем проявлении, а не так давно она стала ещё лучше, после удивительно выгодной продажи последней незаложенной фермы у Грампаунда. Как и Рестронгет, проданная чуть раньше, эта ферма принадлежала семье со времен битвы при Босворте , именно в это владение Тревэнион рассчитывал переселиться по условиям брачного контракта, если до этого дойдет. Деньги от продажи когда-нибудь кончатся, но пока что удовлетворили самых настойчивых кредиторов. Этого достаточно, пока...

После бегства Валентина Кьюби примирилась с тем, что не выйдет замуж — по крайней мере, в обозримом будущем. На горизонте не было подходящего жениха, молодого или не очень. Где-то с месяц назад её брат упомянул имя богатого адвоката из Торбея, недавно потерявшего супругу, возможно, ему не хватает женского общества, но Кьюби не понравилась идея пригласить его провести неделю в Каэрхейс. Джон не настаивал. Он очень ценил младшую сестру, и ему было приятно, что она останется дома.

Сделка с Уорлегганом оказалась на пределе того, что он мог переварить. Ему пришлось на это пойти, но теперь, когда всё сорвалось, майору Тревэниону не хотелось торопить сестру найти нового кавалера только ради денег. Поначалу разочарование от бегства Валентина была глубоко, разочарование и паника, ведь кредиторы наседали, но продажа фермы отвела занесённый над шеей топор. И вот, со вздохом облегчения приняв существующее положение дел, он порадовался, что никогда не породнится с Плавильщиком Джорджем.

Кьюби жила сегодняшним днем и далеко не заглядывала. Завтра снова будет охота...

Порой ей казалось, что она никогда не выйдет замуж. Конечно, она никогда не любила Валентина и знала, что неправильно себя вела, когда глупо флиртовала и поощряла Джереми. Ведь она и его никогда по-настоящему не любила. По-своему она наслаждалась его ухаживаниями, была польщена его пылом. Но причиной тому было тщеславие, как осознавала Кьюби с долей презрения к самой себе, а не подлинное влечение. Она стыдилась этого и радовалась, что всё кончено.

Она присматривала за двумя сыновьями Джона, вышивала с матерью или Клеменс, надзирала за работами в саду, наблюдала, как растут новые кусты под сенью высоких деревьев, смотрела на сияние моря между низкими тёмными скалами и пологий склон зелёного утёса. Она снова начала брать уроки игры на фортепиано. У неё были дети, сыновья Джона, так зачем ей собственные?

Иногда ей казалось, что она никогда не полюбит так, как ожидают мужчины. В особенности так, как ожидает Джереми. Он требовал слишком многого, она на такое просто не способна. Может, она просто слишком сдержанна? Даже холодная, так это теперь называют. Возможно. Если она привлекает мужчин, это ещё не значит, что они привлекают её. Привязанности Кьюби были более спокойными и степенными. Любовь к семье, любовь к уюту, любовь к дому. Больше ей ничего и не требовалось.

За ужином брат пребывал в хорошем расположении духа. За обедом он предложил мистеру Кемпу понюшку табака — хотя сам не имел такой привычки — и, открыв серебряную табакерку, обнаружил, что она пуста, не считая восьми гиней, которые он положил туда в октябре и совершенно выбросил это из головы. И это развеселило его до конца дня.

Вечером Джон обсудил Лондон, письма младшего брата Огастеса и искушения, открывающиеся перед молодым человеком с хорошим именем, но без владений. Он говорил об этих искушениях с неодобрением, но с намёком на зависть, как показалось Кьюби, как будто хотел их испытать. Все игры с высокими ставками, в которые играли в клубе «Крокфорд» — фараон, «слепой гуляка», очко и, конечно же, вист. Джон и сам там бывал, когда некий Лири играл в вист без перерыва с вечера понедельника до утра среды, а вышел из игры только по той причине, что должен был идти на похороны. Именно тогда герцог Уэксфорд проиграл двадцать тысяч фунтов.

Как тяжело было попасть в клуб «Аргайл»! Кое-кто говорит, что легче усвоить Дебретта , чем проникнуть через золочёные двери клуба! Как там дефилировали куртизанки — а ведь некоторые из них платили по двести фунтов за ложу в «Ковент-гардене» за сезон, в качестве витрины для собственных прелестей.

А обед в «Сачет-хаусе» на Сент-Джеймс-стрит, с тоской произнёс он, облизывая губы. Когда мистер Уиллис прислуживал в фартуке, вышитом золотой нитью! А потом спуститься к кофейне на Сент-Джеймс-стрит, где его всегда привечали, как бывшего драгуна. Теперь маленькая кофейня стала чем-то вроде частного клуба для драгун, проблема в том, что не выгонишь всех лишних, иногда франтоватые забияки силой прорываются внутрь, и тогда начинается драка.

— Те дни давно прошли, Джон, — неодобрительно заметила их матушка. — И я уверена, что Огастес не считает подобное мотовство подобающим при своём крохотном жаловании. Он прекрасно знает, что мы не сумеем ему помочь, если у него возникнут даже небольшие долги.

— Я помню Милашку Уоргрейва, — сказал Джон, потягивая портвейн. — В то время он был моим командиром. Очень богатый человек, а за столом разорился. Почти обанкротился! А потом у него началась полоса везения, и он немного отыгрался. Он выучил урок и немедленно закончил игру, правда, потратил весь выигрыш на подарки — драгоценности и тряпки для любовниц. Как он сказал, «чтобы мерзавцы из салона не имели ни шанса снова заполучить деньги».

— Боюсь, это не слишком высокоморальная история, Джон, — улыбнулась Клеменс.

— Боюсь, он был не слишком высокоморальным человеком. Мы несли службу в Виндзоре, и он ухлёстывал за одной фрейлиной королевы, леди Элеонор Блэр, и у них были страстные отношения, но когда мы вернулись в казармы на Портман-стрит, они охладели — по крайней мере, с его стороны. Она ужасно разъярилась, как я понимаю, и послала ему письмо с требованием вернуть свой локон. И представляете, что сделал Уоргрейв? Кошмарную вещь, на мой взгляд. Он послал своего денщика в Виндзор с дюжиной локонов всех цветов — светлых, тёмных, рыжих — и предложил ей выбрать свой!

Девушки засмеялись. Джон налил себе ещё портвейна. Губы миссис Беттсворт скривились в тонкой неодобрительной улыбке.

— После подобных куртуазностей, — сказала она, — боюсь показаться простушкой, упоминая о будничных делах, но мне придётся, пока не вернулся Картер. Ему скоро понадобится новая ливрея. Как и Харрисону, Коуду и остальным. Ливреи слуг выглядят поношенными.

— Ничего, и так сойдет, — ответил Джон. — По крайней мере, сейчас им платят, уже хорошо. Пусть миссис Сондерс велит двум горничным подлатать ливреи.

— Ливрея Коуда ему не по размеру, — вставила Кьюби.

— Что ж, он крупнее Тревити. И моложе, разумеется. Вот-вот швы на ливрее разойдутся!

— Мы не можем сделать ему новую ливрею, не сделав их остальным.

— Мне не особо нравится Коуд, — сказала Клеменс. — Какой-то он навязчивый.

— Ничего, научится, — ответил Джон, вытягивая ноги. — Просто его как следует не муштровали, вот и всё. А чего ты ожидала, нанимая бывшего лакея Хикса?

Ужин подошел к концу. Джон Тревэнион удалился в кабинет — выкурить сигару. Миссис Беттсворт села за шитьё, но через несколько минут отложила его и сказала:

— Боже, в последнее время меня так и клонит в сон. Я рано просыпаюсь, вот в чём дело. Просыпаюсь ещё до зари и смотрю, как занимается рассвет. В это время я больше ничем не могу заняться, приходится только ждать, пока проснутся все остальные. Но из-за этого я слишком рано засыпаю по вечерам.

Клеменс обменялась улыбкой с Кьюби. Эти слова они слышали каждый вечер. Правда это или нет, трудно было судить, но постоянное повторение в этом не убеждало.

Они поцеловали мать и пожелали ей доброй ночи, после чего Клеменс предложила сыграть партию в шахматы, но Кьюби отказалась — завтра предстояло рано встать на охоту. Они сыграли в нарды, а потом Клеменс решила почитать, а Кьюби поцеловала её и приложила губы ко лбу Джона — тот сидел в кольцах дыма и листал газету, посвящённую скачкам.

Она пошла спать. Кьюби зажгла свечу в коридоре и стала подниматься, прикрывая пламя рукой. Мимо комнаты матери и в свою. Там она зажгла ещё шесть свечей.

Она была согласна с Клеменс по поводу Коуда. Он приступил к службе только в ноябре, с хорошими рекомендациями от Хикса из Труро, но вместо того чтобы учиться вести себя как полагается, по словам Джона, он учился противоположному, по мере того как знакомился с окрестностями и другими людьми. Кьюби знала, что старшие горничные его не любят, и думала, что пара младших считают его слишком настойчивым. В особенности Эллент Смит — милая девушка, но не может устоять ни перед одним мужчиной. Пока это оставалось на стадии охов и вздохов — ничего страшного. Но как долго их отношения будут невинными? Недолго, если Коуд добьётся своего.

Когда она зажгла шестую свечу, кольца на шторе звякнули и из-за неё шагнул военный.

Кьюби громко завизжала.

— Тсс! — сказал он.

Увидев, кто это, она закрыла рот ладонью.

— Джереми!

— Тсс! — повторил он.

Они уставились друг на друга.

На Кьюби было старое, но красивое платье из синего бархата, с муслиновыми рукавами у плеч и прилегающим прозрачным муслином у запястий.

— Джереми! — снова прошептала она.

— Пришел с тобой повидаться. Пришел тебя увезти.

— О чём ты говоришь?

— Сейчас это не важно. Кто-нибудь тебя слышал?

— Вряд ли.

Они прислушались. Дом был тих. Залаяла собака, но далеко. Джереми выдохнул и снова собирался заговорить, но Кьюби взяла его за руку.

Раздался стук в дверь.

— Да?

Стук повторился, а потом повернулась ручка и вошла миссис Беттсворт.

— Ты что, кричала, Кьюби?

Всего за секунду Джереми успел скользнуть обратно за штору.

Кьюби потёрла глаза.

— Да, мама, прости... Когда... когда я вошла, то думала о Коуде, и порыв ветра шевельнул шторы. На мгновение я подумала, что в комнате кто-то есть!

— Вот как. — Её мать засомневалась. — Понятно. Так всё хорошо? Ничего не случилось?

— Благодарю, мама, ничего.

— Ты уверена?

— Полностью. Ещё раз доброй ночи.

— Доброй ночи.

Миссис Беттсворт не спеша удалилась.

Кьюби уставилась на руку с длинными пальцами, придерживающую штору, на алый рукав с золотым галуном, на медленно появившегося юношу, который вот уже три года беззаветно её любил. Прямые тёмные волосы, чуть волнистые на концах, слишком отросли и смотрелись неопрятно — обычное дело для военного. Свежий цвет лица, прямой нос, серо-голубые глаза под тяжёлыми веками, красивый изгиб губ и ямочка на подбородке. Джереми смотрел на неё. Изучал. Пожирал глазами. Она никогда его не любила. Но, видимо, поняла это только недавно, когда получила время поразмышлять и решить, как жить дальше.

— Джереми, у меня чуть сердце не остановилось!

— Прости, но другого пути предстать перед тобой не было.

— Я по-прежнему ничего не понимаю.

Они помолчали.

— Ты очень бледна, — сказал Джереми.

— Я... ещё не пришла в себя... От шока...

— Присядь. Это вода?

— Да, но мне она не нужна.

Кьюби так и не села.

Джереми медленно прошёлся по комнате.

— Есть вероятность, что нас снова побеспокоят?

— А что?

— Потому что я хочу с тобой поговорить.

— Может прийти Клеменс. Но маловероятно.

— Кто-нибудь слышит наши голоса?

— Нет, если мы будем говорить тихо.

К собственному раздражению, Кьюби втянулась в паутину заговора.

— Как ты вошёл?

— По лестнице на крышу.

— Ты уже долго здесь?

— Около часа. И ещё час снаружи.

Он не сводил с неё глаз. За последний год он повзрослел, лицо полно решимости.

— Кто этот Коуд, о котором ты говорила? — спросил он.

— Лакей. Пришлось что-то придумать для матушки.

— То есть не будущий муж?

— Нет...

— Ну и отлично. Потому что я твой будущий муж.

— Ох, Джереми, будь благоразумным, прошу тебя.

— Я был благоразумен, как ты это называешь, слишком долго. И считаю, что напрасно.

— Зачем ты пришёл? — спросила она через мгновение.

— Я же сказал.

— Что ж, ты должен немедленно уйти! Нельзя вот так врываться!

— Тебе не удастся от меня избавиться, прежде чем я не решу уйти сам. Ты упустила эту возможность, когда ушла твоя матушка. Теперь все поймут, что ты позволила мне здесь находиться.

— Ты не слишком галантен.

— Ради любви все средства хороши. — Он шагнул ближе и легонько прикоснулся к её руке. — Послушай. Я никогда не дотронусь до тебя без твоего согласия, пойми. Но я хочу с тобой поговорить. У нас есть вся ночь. Прошу тебя, сядь и выслушай меня.

Сверкнув тревожной улыбкой, она спросила:

— Где твоя лошадь?

— Привязана позади дома. Где работают каменотёсы.

— Она начнет беспокоиться.

— Ещё нескоро. И это не лошадь, Кьюби, а лошади.

Джереми поймал блеск в её карих глазах, когда она обернулась. Кьюби нашла стул и села.

— Хорошо. Я тебя выслушаю. Но разве мы об этом уже не говорили?

Джереми уселся на кровать и с деланной безмятежностью покачал ногой в отполированном сапоге с недавними капельками грязи.

— Я приехал за тобой. Чтобы забрать тебя. У меня достаточно денег для жизни. Шахта, которую мы открыли, приносит хорошую прибыль и сделает меня вполне независимым. Сегодня я возвращаюсь в свой полк в Брюссель. Если ты уедешь со мной, мы доскачем до Лонсестона и остановимся в «Белом олене».

— Уеду с тобой? Джереми, мне очень, очень жаль. Я так часто пыталась тебе объяснить...

— Да, но Валентин только что...

— И до того. Я пыталась объяснить...

Джереми взял её руку и перевернул ладонью вверх. Её рука лежала, как не до конца прирученный зверек, который в любую секунду может сорваться с места.

— Я хочу на тебе жениться. Хочу... чтобы ты стала частью меня, чтобы мы оба стали частью друг друга... Я хотел бы обладать твоим телом, а также душой и сердцем. Кьюби, я хочу увезти тебя в мир и жить с тобой до конца дней, и испытать в твоём обществе всё, что этот мир предложит — говорить с тобой, слушать тебя, вместе с тобой встречать опасности и радости... огорчения и удовольствия... веселье юности, и трудности, и счастье...

Он умолк, потому что иссяк запас слов, чтобы сломить её оборону. Кьюби сидела, опустив голову, но слушала.

— Я мог бы жениться на ком-нибудь ещё, — сказал Джереми. — Ты тоже могла бы. Но для нас обоих это будет жизнь наполовину, мы не будем дышать глубоко, никогда не почувствуем то, что могли бы, не ощутим полный вкус жизни...

— Почему ты так уверен, что ко мне это относится в той же степени, что и к тебе?

— Потому что всё это — во мне, — сказал он, погладив её ладонь. — Поедем со мной. Как я сказал, мы заночуем в Лонсестоне — как кузены, или как пожелаешь, чтобы поездка выглядела благопристойной. Завтра мы сядем на дилижанс в Лондон, там поженимся и поплывём прямо в Брюссель. Это будет нелегкое и довольно некомфортное путешествие, в отличие от жизни здесь — лёгкой, удобной и безопасной, но я сделаю что угодно, чтобы принести тебе радость и счастье. Любимая, ты поедешь со мной?

В лёгких, комфортных и безопасных глубинах дома снова залаял спаниель. Кьюби сидела в лёгком и безопасном комфорте своей спальни, а молодой военный в красном мундире гладил её руку. Кьюби заняла эту комнату только после строительства нового крыла замка, но мебель помнила с детства.

Она сидела на зелёном бархатном стуле, на котором сидела пятнадцать лет назад, когда горничная натягивала на неё первые в жизни охотничьи сапоги. Под зеркалом в выцветшей золочёной оправе над камином лежали мелкие сувениры — программа бала, отцовская булавка для галстука, букетик розмарина с пикника, рисунок пастелью, который сделала для неё Клеменс. Корзинка с вышиванием и торчащими из-под крышки отрезами шёлка лежала на другом стуле, а перед ним — домашние туфли и пара детских перчаток. Балдахин над кроватью был из тяжёлой жёлтой парчи, шторы на окнах — из той же ткани, но выцвели от солнца. Её комната. Место для уединения. И в неё вторгся грозный молодой военный.

— Ты поедешь? — повторил он.

Даже если бы она его любила, а она не любила, это предложение выглядело совершенно неразумным, почти неприличным. Как бы помягче от него избавиться, снова разочаровать и показать тщетность надежд, чтобы он тихо ушёл, оставил её в покое и ушёл, но не слишком задетый, и вернулся в свой полк, где наслаждался бы жизнью без неё? Какая жалость, ведь при других обстоятельствах он стал бы лучшим мужем, чем Валентин, а она стала бы ему лучшей женой. Какая жалость, что она не такая, как он себе вообразил. Никогда такой не была и вряд ли будет.

Он воображал её нежной, покладистой и доброй, но она холодная, твёрдая и злая. Семья значит для неё куда больше, чем страдающий от любви юноша. Куда больше. Джон, Огастес, Клеменс и мальчики, и матушка, и огромный величественный замок, и чудесные виды, и благородные леса, и пологие утёсы, и вечно изменчивое, но не меняющееся море. Она — Тревэнион из Каэрхейса, и этим всё сказано. И этого достаточно. Более чем.

В первый раз за несколько минут Кьюби посмотрела на него, а он по-прежнему не сводил с неё взгляда. И что-то в ней шевельнулось, закралось в глубины души и пробудилось к жизни. Конечно, это чувство и раньше некоторым образом присутствовало, но до сих пор не вырывалось наружу. И сейчас не должно. И вдруг, как будто почуяв всю опасность, в ней завопили осторожность, расчётливость и здравый смысл. Она поднесла другую руку к губам.

— Ты поедешь? — ещё раз повторил Джереми.

— Да, — ответила она.

 

Глава десятая

I

Письмо от младшего лейтенанта Джереми Полдарка. Грейвзенд, 19 января 1815 года.

Дорогие родители!

Пишу вам вкратце и в спешке — немного запоздало, но как обещал. Вот мои новости. Кьюби согласилась уехать со мной, и в прошлый вторник, семнадцатого, мы поженились по специальному разрешению в церкви Святого Климента на Стрэнде. По правилам мне следовало получить разрешение командира, но это означало бы, что мы поженились бы только в Брюсселе, и я решил, что так не годится.

Мы дожидаемся подходящего корабля, нас обещали забрать завтра с полуденным отливом. Я на неделю запоздаю с возвращением из отпуска, но теперь это уже не важно. Теперь мне вообще на всё плевать. Я счастливейший человек в мире!

Не знаю, как отблагодарить вас обоих за всю помощь, терпение и советы за долгий период моих мучений. Но, по милости Божьей, когда я приехал к Кьюби, не понабилось прилагать особых усилий, по крайней мере, определённого сорта, которые противны моей натуре. Я высказал ей свои глубоко прочувствованные аргументы, и потом... и потом передо мной как будто рухнули стены Иерихона! Мы поспешно сбежали, она не видела никого из родных, но оставила письмо с объяснениями. Мы заночевали в Бодмине и сели на почтовую карету до Лонсестона. В Лондон мы прибыли вечером в понедельник. Надеюсь, Колли и Мальву доставили вам в целости и сохранности, я дал конюху дополнительную гинею, чтобы он обращался с ними ласково и не гнал слишком сильно. Вы же знаете, каковы эти конюхи.

Кьюби покинула Каэрхейс лишь с двумя седельными сумками, так что в Лондоне, дожидаясь разрешения на брак, мы прошлись по магазинам, чтобы приодеть её подходящим для жены молодого офицера образом. Должен сказать, что она тщательно следила за потраченными суммами и не купила ничего неподобающе роскошного. Не знаю, какая из неё получится хозяйка, но складывается впечатление, что долгов мне делать не придётся. Возможно, пример брата стоит у неё перед глазами.

Дорогие родители, нет человека счастливее меня! Но я крайне сожалею, что свадьбу пришлось устроить вот так, после бегства, и у меня не было возможности привезти Кьюби к вам и получить благословение. Как я рад, что она хотя бы приехала на приём к Джеффри Чарльзу и вы познакомились.

Вместо приятных приготовлений к свадьбе сына, поводу для радости, произошло это тайное бегство. Я лишь могу надеяться и верить, что мы всё уладим, когда я приеду в следующий отпуск или выйду в отставку. И думаю, что свадьба явно приблизила отставку.

Предполагаю, что вы вряд ли получите какие-нибудь известия от Тревэнионов. Кьюби рассказала им всё, что необходимо, и если они будут наводить справки, прошу, скажите всё, что знаете. Она напишет Клеменс. Сейчас, когда мы сидим вместе за столом, к оконному стеклу липнут снежинки, и надеюсь, завтра снег прекратится, иначе плавание будет совсем малоприятным. Расскажите обо всем Клоуэнс и Стивену, конечно же, и напишите Джеффри Чарльзу.

Как я слышал, в Америке произошло ужасное сражение, где-то у Нового Орлеана, британцы понесли тяжёлые потери, и это всего через две недели после подписания мира. Какое прискорбное безумство с обеих сторон! Хорошо, что Джеффри Чарльз во всем этом не участвует.

Мама, ты спрашивала, не нужна ли мне чаша любви. Я сказал, что нет, и довольно резко. Что она твоя и не имеет для меня значения. Я не суеверен, но почему-то в тот миг мне показалось, что она принесет мне неудачу. А вместо этого мне безмерно повезло. И потому я поменял решение и считаю её счастливым амулетом. И если это ещё возможно, я бы её забрал. Ты сохранишь её для меня? Не держи её на буфете, положи в комод в моей спальне, а я заберу её, когда в следующий раз буду дома. Или когда мы устроимся в собственном доме.

Надеюсь, вы поедете во Францию, хотя бы просто на отдых. Утром я разговаривал с одним лейтенантом, и он говорит, что Париж нужно видеть. Там дают музыкальные спектакли специально для гостей, не знающих языка, и Белле пойдёт на пользу, если она послушает того, кто может попадать в ноты. Прошу, только ей это не читайте!

Нас позвали к обеду, так что я заканчиваю. Не такое уж короткое письмо получилось. Кьюби тоже шлёт вам свою любовь. Это ведь правильно? В будущем это точно будет правильно, ведь моя любимая жена, как я надеюсь, будет разделять со мной всё. Мы муж и жена в счастливом союзе. Но в этом, первом после свадьбы письме, я повторю в последний раз, что посылаю вам свою любовь и ещё раз благодарю за всю вашу, а также за ваше терпение и доверие.

Джереми

II

Закончив, Джереми запечатал письмо воском и посмотрел на жену, чья голова по-прежнему склонялась над письмом, тёмные волосы скрывали лицо. Она надела одно из двух платьев, которые позволила купить, из тонкой бежевой шерсти с длинными пышными рукавами, алым воротником и манжетами, стянутое на талии замысловатым пояском с узлами. Как будто почувствовав его взгляд, она подняла голову и откинула волосы двумя элегантными пальчиками. Прекрасная и юная. При виде неё у Джереми заколотилось сердце.

— Ты закончил? — спросила она.

— Да.

— Тогда я тоже. Запечатать могу позже. Ты рассказал всё, что можно?

— Всё, что можно. Да. Всё, что можно.

По пути вниз по лестнице Джереми задумался о том, что написал родителям, и о том, чего не мог написать. Столько существенных деталей никогда никому не рассказать! Да и как вообще выразить всё случившееся?

— Всё, что можно, — повторил он. — Всё, что можно.

III

Тем вечером они покинули Каэрхейс около одиннадцати, к тому времени дом затих, но не далее как полчаса назад. Кьюби нацарапала записку брату, матери и Клеменс. Она не показала письма Джереми, да он и не просил. Он стоял рядом, как будто окаменев, и смотрел, как она упаковывает саквояж, потом отвернулся, пока Кьюби переодевалась в амазонку, и помог ей засунуть ещё несколько вещей во второй саквояж. Поцеловал её он лишь один раз, потому что пока ещё боялся что-либо предпринимать, ни плохое, ни хорошее, лишь бы не повлиять на её неожиданное решение.

Они прокрались вниз по главной лестнице, а затем через кухню на задний двор. Собаки больше не лаяли. Добравшись до лошадей, они направились по тёмной глинистой дорожке к дороге на Сент-Остелл. Теперь стало ясно, что о Лонсестоне не может быть и речи, благоразумнее остановиться в Сент-Остелле, но Джереми имел собственные причины этого не делать, и потому они поскакали в Бодмин. Джереми объяснил Кьюби, что если Джон Тревэнион быстро обнаружит её отсутствие, то может нагнать их в Сент-Остелле, и это не было лишено основания.

В два часа ночи они добрались до постоялого двора «У Джевела», бывшего «Герба короля», и начали стучать в дверь, перебудив полдома, пока им неохотно не открыли. Джереми знал Джона Джевела, но это не помогло. Хотя имело свои преимущества, потому что при виде спутницы Джереми заспанные глаза Джевела округлились, он не стал задавать вопросов и немедленно выделил им две отдельные комнаты. Они так же быстро поднялись в них. Как будто, приняв решение, они сказали всё необходимое и теперь просто должны попытаться заснуть и дождаться утра.

Так они и ворочались на мягких перинах, пока Джевел не разбудил их на заре, как было велено. Они вместе позавтракали, по-прежнему почти молча, но часто смотрели друг на друга. Неожиданные взгляды, иногда осторожные улыбки, завтрак, упаковка багажа и долгая поездка до Лонсестона. Пообедали они в «Белом олене», где оставили лошадей, чтобы их вернули домой, и сели в королевскую почтовую карету, идущую на восток, а в десять вечера доехали до Эксетера. День выдался долгим. Устав от качки в карете и натерев в седле всё, что можно, они провалились в глубокий сон и встали как раз вовремя, чтобы спешно позавтракать и возобновить путешествие.

Четвёртая ночь принесла перемены. Они провели её в Марлборо, куда приехали раньше, чем в предыдущие дни. До Лондона им предстояло добраться на следующий день поздно вечером.

В последние часы Кьюби снова стала тихой и задумчивой, смотрела на высокие деревья без листвы, мимо которых они тряслись, иногда обменивалась парой слов с Джереми, но не поощряла разговоров ни с ним, ни с другими пассажирами, иногда дремала, а порой как будто мысленно переносилась в родное и уже далёкое графство. Она поглощала пищу и пила вино, как полагается, и редко встречалась взглядом с Джереми, но даже когда это происходило, быстро отворачивалась. Он гадал, о чём она думает, и по-прежнему не понимал, как ему удалось уговорить её сбежать, а спросить боялся. Думает ли она о пропущенной охоте? Или о каком-нибудь деле в церкви? Или о проблемах поместья? Размышляет ли она о том, что скажет и как поступит брат? Сожалеет ли, что покинула семью? Тоскует ли по тёплой дружбе Клеменс? Джереми не знал.

Потому что большую часть пути они вели себя не как сбежавшие влюбленные, мечтающие пожениться, а как кузены или брат с сестрой, молча путешествующие по какой-то не совсем им самим понятной причине.

Но всё же они чувствовали, что это побег. Джереми находился на взводе, почти как при ограблении дилижанса. Хотя он вёз с собой банкноты и монеты, доставшиеся ему благодаря тому делу, он бежал не от закона, а от того, что Кьюби называла благоразумием. И этого он опасался куда больше. Здравый смысл, семейные узы, семейные обязательства, оставшиеся в Корнуолле, затягивали как в колодец. Чем дальше и быстрее он её увезет, тем безопаснее.

А вдруг в Лондоне она скажет: «Прости, Джереми, я передумала»?

Погода до сих пор держалась хорошая, ветер принёс лишь несколько снежинок, когда они выехали из Бата. Хозяин постоялого двора в Марлборо спросил, разжечь ли в их комнатах огонь, и Кьюби кивнула. С ними в карете ехали ещё двое, хотя мест было шесть, и эта пожилая пара ужинала за другим столом в дальнем конце обеденного зала. Месяц для путешествий был не самый благоприятный, и потому постоялый двор наполовину пустовал.

Они заказали рыбу и седло барашка с соусом из каперсов. Рейнское вино, но несладкое. А под конец — пудинг с изюмом, от которого Кьюби отказалась.

— Ты не голодна? — спросил Джереми.

— Я наелась. Дома я никогда так много не ем. Вот и хорошо, а не то растолстею!

— Я знал, что ты малоежка.

— О, мне нравится еда. Просто не так много. Для тебя всё по-другому, ты же мужчина, и такой высокий.

— По крайней мере, здесь кормят лучше, чем вчера вечером.

— В котором часу мы завтра прибудем в Лондон?

— Думаю, поздно. Даже если доберёмся благополучно.

— А может пойти что-то не так?

— Всегда может сломаться колесо или лошадь охромеет...

Он не стал говорить о своих личных страхах.

Она откинула волосы со лба.

— Какие у тебя планы, Джереми? Ты мне так и не сказал.

— Карета остановится в «Короне и якоре». Это на Флит-стрит вроде бы. Я слышал, это приличное место, и думал остановиться там на ночь или две, чтобы не тратить время на поиски другой гостиницы.

— А потом?

— Я наведу справки, как побыстрее получить специальное разрешение на брак. Вроде бы офицеру его могут предоставить за сутки.

— Ты не подготовил всё заранее, предполагая, что я с тобой не поеду?

— Я вообще ничего не предполагал! Боже! Да я еле смел надеяться!

— А так вовсе не казалось, когда в четверг ты ввалился в мою спальню. Ты выглядел таким... убедительным.

Он слегка улыбнулся.

— Я мечтал тебя увезти, если не силой, то хотя бы силой моральных аргументов.

— Уверяю тебя, моральные аргументы не возымели на меня никакого действия!

— Тогда что же возымело?

Кьюби подобрала хлебную крошку с тарелки и покатала её между пальцами.

— Ты.

— Любимая. Моя Кьюби. Моя дорогая Кьюби.

Её черные брови сошлись узлом над сверкающими карими глазами.

— Джереми, я много размышляла.

— Я этого опасался. И заметил.

— Не смейся.

— Бог свидетель, мне уж точно не до смеха, я боюсь того, о чем ты думаешь!

— С какой стати тебе этого бояться?

— А как же иначе, ведь твои мысли — враги моих надежд, о них вечно спотыкаются мои попытки тебя любить!

Её, похоже, тронули эти слова.

— Возможно, ты прав. Возможно, я всегда была слишком... практичной, слишком разумной, себе же во вред. Но вряд ли тебе стоит опасаться моих мыслей. Разве я не приехала с тобой сюда, бросившись в эту... в эту авантюру, безумную авантюру, которую никогда не оправдает любой здравомыслящий человек? Разве я не сошла с ума, сбежав с тобой, как романтичная школьница, ведь если бы я решила обручиться с тобой, как положено, моя семья вряд ли бы меня остановила! Эта авантюра — и в самом деле за гранью всякого благоразумия!

— Я опасался, что ты именно так и подумаешь.

Она на мгновение нахмурилась.

— Во время долгой поездки я размышляла над моей жизнью, в особенности над моей жизнью в последние три года, после встречи с тобой. Возможно, тряска помогла мне сосредоточиться! Я вспоминала наша первую встречу. Мне казалось, что с самого первого мгновения, когда я спасла тебя от внимания таможенников, ты никогда не сомневался.

— Насчёт тебя? Да. Никогда не сомневался.

— Пожалуй, и мне не следовало.

— У тебя было много других забот — верность семье и любовь к ней.

Она хмуро оглядела комнату с коптящими фонарями, свисающими с почерневших балок, огонь в камине озарял медные детали, в клетке сидел попугай.

— Ты же знал, что я собиралась замуж за Валентина Уорлеггана.

— Знал.

— Это ведь наверняка должно было повлиять на твои чувства!

— Это сильно меня ранило, но не изменило чувства.

— И ты знал, что ещё до встречи с Валентином я хотела выйти замуж за богатого и потому не могла выйти за тебя.

— Да.

— Ты помнишь, однажды я сказала тебе, что не смогу выйти замуж по собственному выбору и уехать куда-то в другой уголок страны, а потом наблюдать издалека, как дом и землю распродадут, а Тревэнионы покинут ту местность, где были известны многие столетия?

— Ты так говорила, да.

— Разве не именно так я сейчас и поступаю?

— Думаю, да. Я надеюсь, с твоим домом и землями такого не произойдет, но молюсь, чтобы ты не передумала.

— Не молись, в этом нет необходимости. Я не могу объяснить этого собственному рассудку, разве что совершенно безрассудным путем. Всё дело в том, Джереми, что мне кажется, я люблю тебя. Хотя и считала, что не люблю!

Он медленно отодвинул тарелку.

— Доедай пудинг, — сказала Кьюби.

— Не могу! Как думаешь, кто-нибудь будет возражать, если я закричу?

— Я буду. — Она дотронулась до его руки. — Но Джереми, а как же может быть по-другому? Как иначе ты сумел бы утащить меня с собой, в эту эскападу, против всякой логики и разума? А если я тебя люблю так же, как ты меня, значит, я очень дурно с тобой поступала, разве нет? Всё это время притворялась перед самой собой и перед тобой, что ты всего лишь незначительное увлечение, и оно пройдет, если я выброшу тебя из головы...

— Разве сейчас это имеет значение, моя дорогая Кьюби, ведь мы наконец-то вместе? Разве что-либо имеет значение?

— Для меня имеет. — Складки вокруг её губ сложились в слабую улыбку. — Прости, если я кажусь... слишком рассудительной. Поверь, всё совсем не так плохо. Но во время поездки я всё думала... — Джереми редко видел её такой нерешительной. — Думала о том, что должна дать тебе какое-то доказательство моей любви. Пожалуй, даже доказательство, если тебе оно нужно, что я не передумаю. Видишь ли, я никогда не сделала ничего, не дала ни одного намёка на то, что ты можешь мне доверять.

Подошёл разносчик и поинтересовался, будут ли они пить чай. Кьюби покачала головой. Джереми тоже.

Когда он ушёл, забрав несколько тарелок, Джереми сказал:

— Мне не нужны никакие доказательства кроме того, что ты здесь, и твоего обещания остаться. Что ещё ты можешь предложить?

Свечи моргнули от её дыхания, когда она ответила:

— Теперь я даже не уверена, могу ли это предложить.

— Прошу тебя, говори.

Кьюби подняла голову и посмотрела на него, её лицо пылало.

— Я бы хотела, чтобы ты сделал меня своей женой сегодня же ночью.

Джереми уставился на неё, в горле у него пересохло.

— Прошу, не смотри так, — сказала она.

— Но ведь мы ещё не женаты?

— До свадьбы, да. Ты ведь понимаешь, о чем я?

Из соседнего зала донесся шум и смех, там суетились разносчики. Но в этом зале долгое время стояла тишина.

— У меня нет слов, — сказал Джереми.

— Скажи «нет», если тебе так хочется.

— У меня нет иных слов, кроме «да». Нет слов передать мои чувства.

— Милый Джереми, только помни, я из того же теста, что и ты, я обычная смертная из плоти и крови и к тому же совершенно неопытная.

— Любимая...

— Другие женщины, с которыми ты был...

— Ни одна женщина не сравнится с тобой. И другой такой никогда не будет.

Подошёл трактирщик, вытирая руки о зелёный фартук. Леди и джентльмен довольны ужином? Желают ли они ещё чего-нибудь? Завтра ранний подъем, и горячую воду принесут в половине седьмого. Это приемлемо?

Всё прекрасно, ответил Джереми, он никогда ещё не был так доволен. Трактирщик удалился со слегка озадаченным видом.

— Не могу объяснить, почему мне кажется это правильным, — сказала Кьюби.

— А я могу объяснить, почему это кажется правильным мне. Но нужно ли? Любимая Кьюби. И ты весь день думала именно об этом? Вот почему ты попросила разжечь камин у себя в комнате?

— Я не просила разжечь камин! Я не отказалась, когда мне предложили!

— По этой причине?

Она прикусила губу.

— Прошу тебя, не задавай больше вопросов.

— Это ужасно сложно, когда ответы так прекрасны, — ответил Джереми.

IV

Посреди ночи Кьюби дотронулась до него, и Джереми тут же проснулся.

— Джереми, если ты хочешь сохранить мою репутацию ещё на один день, то тебе пора уходить.

— Мы долго спали?

— Не знаю. Но уже занимается рассвет. А может, это луна...

— Нет. Наверное, это заря.

Он стал выбираться из постели и поцеловал её обнажённое плечо. Это его на некоторое время задержало. Джереми целовал её кожу, как будто впитывал драгоценную бледную жидкость.

— Любимая. Надеюсь, я не сделал тебе больно.

— Нет. Чуть-чуть. Это ничего.

Огонь в камине потух. Единственная свеча ещё дымила, ей осталось с полчаса времени. Пыльный балдахин из зелёного бархата наполовину скрыл Кьюби, когда Джереми начал поспешно одеваться и собирать то, что не натянул. Звякали пуговицы, скрипела кожа.

Кьюби с серьёзностью наблюдала за ним, её чёрные волосы рассыпались по подушке.

Закукарекал петух. Джереми вернулся к постели.

— Вот-вот придут нас будить.

— Я знаю.

Он поцеловал её.

— Жаль, что я не помню Песнь Соломона.

Кьюби вдруг улыбнулась, её лицо засияло.

— Почитаем вместе.

— Сегодня вечером?

— Сегодня вечером. Джереми...

— Да?

Он был уже у двери.

— Надеюсь, ты по-прежнему хочешь на мне жениться.

 

Глава одиннадцатая

Росс и Демельза прочли письмо сына, стоя на пороге Нампары в последних лучах январского солнца.

— Он счастлив, — сказала Демельза. — Разве это не чудесно? Я так рада!

— Слава Богу, всё сложилось в его пользу, — ответил Росс. — А если нет, это могло бы разрушить его жизнь.

— И твой совет оказался верным!

— Он его не принял.

— Принял, в своем роде.

— Так значит, теперь наш старший сын женат. Мы должны быть счастливы.

— А разве это не так?

— Да, если мерить наше счастье их счастьем. Боже, да я завидую Джереми!

— В чём?

Росс взял её за руку.

— Потому что у него только всё начинается.

Она вздохнула.

— Я знаю.

— А ты... теперь ты успокоилась насчет Джереми? — спросил он через секунду.

— Успокоилась? В каком смысле?

Прозорливость мужа испугала Демельзу.

— Ты ведь тревожилась насчёт него, разве не так? Тебя что-то беспокоило.

— Да, Росс, меня кое-что беспокоило.

— И эти новости помогли?

— Ещё как!

— Но не до конца? Есть что-то ещё?

— Может, теперь и нет. Возможно, больше никогда не будет причин беспокоиться.

— Ты не хочешь сказать мне, в чём дело?

— Нет, Росс. Я не могу. Это слишком... тяжело.

— Ты что-то предчувствуешь?

— Возможно. Было такое чувство.

— Но больше нет?

— Я выкинула это из головы! И думаю лишь о том, как чудесно, что они наконец-то вместе!

— Аминь. — Росс сжал её руку. — Думаю, у нас есть особый повод для радости, ведь осталось ещё двое детей, которых нужно поставить на ноги.

— Это верно.

— Ты такая худышка.

— Вовсе нет, Росс. Даже в твоём возрасте ты точно мечтаешь о жене с лицом, как сдобная булочка.

— Даже в моем возрасте я не желаю, чтобы ты совсем отощала.

— Я не отощаю, поверь.

— Нужно купить весы... Тебе правда она понравилась, Демельза?

— Трудно сказать после столь краткого знакомства, но мне кажется, она сильна духом. И мы вроде поладили.

— Я так и подумал. И в целом я согласен. Она сильна духом и очаровательна. Но не могу простить ей расчетливость. Хотя, полагаю, по некоторым стандартам можно и в этом увидеть проявление силы духа и благородства.

Демельза опустила письмо в карман и оглядела сад.

— Эти ветра в прошлом месяце... Такие злобные. Только взгляни на желтофиоли! Хоть мы и старались изо всех сил, они всё равно уже не будут выглядеть как полагается.

— Это расплата за жизнь в этом месте. Но всё же есть и приятная компенсация.

— А в прошлом году шток-розы были сущим наказанием. Я подумываю больше их не сажать, попробую, пожалуй, аквилегии ради разнообразия.

— Ты ведь ещё их не сеяла? Они же двулетние.

— Я знаю. Но у Кэролайн есть излишки.

— Что ж, как ты и сказала, можно для разнообразия. Но не похоже на тебя обойтись без шток-роз.

— О да.

Она вышла в сад, но вскоре вернулась под укрытие крыльца.

— Ну разве не чудесные новости? Где они поселятся? В смысле, когда Джереми вернётся из армии.

— Боже, да я понятия не имею. Ты забегаешь вперед. Можно расширить сторожку.

— Расширить?

— Вдвое. Она очень маленькая. Можем нанять кого-нибудь из шахтёров, оставшихся без работы после закрытия Грейс. И тогда отдали бы её Джереми и Кьюби в качестве свадебного подарка.

— Отличная мысль! Как думаешь, Клоуэнс не будет возражать?

— Возражать? С чего бы?

— Ведь сначала мы предлагали сторожку ей и Стивену.

— Уверен, она не станет возражать. Клоуэнс — наша дочь, а дочерей всегда обеспечивает муж. Тут же — другое дело. Но это совсем не значит, что мы относимся к ней по-другому.

Демельза улыбнулась.

— Мы снова богаты, Росс?

— Будем, если закроем Уил-Грейс. Но я могу сделать это только постепенно, уровень за уровнем, чтобы люди могли найти работу, привыкнуть. Возможно, найму больше людей на Лежер. Так мы потеряем часть прибыли, но всё равно будем получать больше, чем прежде.

— Перестройка сторожки потребует приличной суммы.

— Можно не торопиться. Сомневаюсь, что Джереми вернётся из армии раньше, чем через год, и подозреваю, что Кьюби последует за ним куда угодно.

— А я могу побольше потратить на сад?

— Разумеется. Чего ты хочешь?

— Для начала надстроить стену ещё на три фута. Ты видел огороженный сад в Плейс-хаусе?

— Нет.

— Селина показывала его нам после обеда. Дом так же открыт всем ветрам, как и наш, но у стен растут персики! И ещё новомодные гортензии, а я считала, что они могут жить только в доме!

— Надстрой ещё три фута. Только придется подобрать камень, чтобы не выделялся. Что-то ещё?

— Ты опять насмехаешься!

— Вовсе нет.

— Тогда я хочу нанять настоящего учителя музыки для Изабеллы-Роуз. Не смейся, музыка из неё буквально льется, просто её нужно обуздать и обучить.

— Её следует отправить в школу, дорогая. Всего на год или два. Ей двенадцать с половиной, и для миссис Кемп она уже слишком умна.

Демельза потянула за локон, обернула его вокруг пальца и отпустила.

— Я боялась, что ты так скажешь.

— Разве это не так?

— Не знаю, смогу ли я сейчас её отпустить.

— Что ж, если не сейчас, то в скором времени. Это ей же на пользу.

— Клоуэнс сбегала.

— Только дважды. И вреда ей школа не принесла.

Из-за угла прокрался ветер, и Демельза собралась войти в дом. Когда Росс открыл дверь, она спросила:

— Ты уже наметил какую-то школу?

— Школа миссис Хемпл в Труро имеет хорошую репутацию. И она неподалеку от церкви Святой Марии, и, значит, девочки слышат хорошее пение. А иногда и сами поют, насколько я знаю.

Они вернулись в дом.

Демельза скинула обувь и поставила под стул, села на него и аккуратно надела домашние туфли.

— Может ли из дурного проистечь хорошее, Росс? — спросила она.

— Что? Конечно. И наоборот. Боюсь, что чаще наоборот. А почему ты спрашиваешь?

— А можно ли извлечь пользу из неправедного действия... В смысле, как ты думаешь, можно ли стать счастливым, когда знаешь, что сделал что-то неправильно, не так, как положено?

Росс застыл, положив ладонь на ручку двери в столовую.

— Не знаю, милая. Кто может знать, чего он заслуживает? А почему ты спрашиваешь? Не так-то просто отвечать на теоретические вопросы, и не в твоём характере их задавать.

— Да так, просто подумала.

Росс хмыкнул и открыл дверь, прошёл внутрь и обернулся. Демельза стояла на пороге и смотрела на него.

— Что имел в виду Джереми по поводу чаши любви? — спросил Росс.

Демельза колебалась.

— Ох, ничего такого. Просто она ему приглянулась, и я предложила её в подарок, но он отказался.

— А теперь передумал?

— Да.

— Интересно почему. И какое вообще она имеет к нему отношение?

— Мне кажется, он считает её своего рода амулетом.

— Не похоже на него. В том смысле, что...

Демельза на мгновение задумалась. На её лице снова отразилась озабоченность, а потом исчезла.

— Что ж, — сказала она, — а разве это не так? Чаша любви, которая соединила двух влюбленных.