Глава первая

Росс отсутствовал три ночи, а не одну. Первую он провел у Верити, как и договаривались, вторую — в замке Пенденнис, где прошло заседание по вопросам обороны, и осталось много нерешенных проблем. Замок стоял на скалистом мысу с видом на Фалмутскую гавань, комендантом был Джон Мелвилл. Его макушка едва доходила до верхней пуговицы жилета Росса, одет он был в алый мундир и угловатую шляпу с кокардой, которую не снимал даже за едой. Обрубок его левой руки висел на черной шелковой повязке, и ординарцу приходилось нарезать ему пищу, а правую глазницу закрывала черная лента. Он шагал, как на параде, и гавкал приказы, как терьер. Росс не любил таких типов, но он составлял приятный контраст с апатичным отношением большинства непрофессиональных офицеров, которым поручили организовать оборону страны.

На следующий день Мелвилл повел Росса посмотреть на растущий в Керджиллаке, неподалеку от Пенрина, лагерь для французских военнопленных. Теперь там содержалось больше тысячи человек, в основном моряков, и Росс хотел сравнить его с кошмарным Кемпером. Многие пленные жили в палатках, и при такой отличной и жаркой погоде выглядели загорелыми и вполне здоровыми, да и и питание было неплохим. Но зимой, когда здесь будут прокатываться бури, место на вершине холма станет унылым.

Потом они поехали повидаться с мистером Роджерсом в Пенроузе и поужинали там. Когда наступили долгие сумерки, Росс предпочел принять приглашение переночевать, а не ехать обратно четыре часа, но тут появился посыльный на взмыленной лошади с требованием от лорда Данстанвилля немедленно приехать в Техиди по жизненно важному и неотложному государственному вопросу. Все сидящие за столом тут же решили, что где-то высадились французы и нужно поднимать ополчение, но гонец объяснил, что это касается серьезных волнений в Камборне, и лорду Данстанвиллю нужна помощь в их сдерживании.

Из мужчин за столом лишь трое не были в преклонном возрасте, а комендант Мелвилл посчитал, что ему, как военному, неподобающе принимать участие в подавлении гражданских беспорядков, разве что с ними не справятся гражданские власти, и потому Росс, Роджерс и еще двое отправились в сопровождении грума в Техиди.

Там, несмотря на то, что местность вокруг выглядела вполне мирной, они застали лихорадочную активность. Беспорядки начались накануне. Толпа разгневанных шахтеров, примерно тысяч пять или шесть, многие с женами, напали на деревню Камборн, где находилось много мельниц, и потребовали зерно по определенной ими самими цене. Мельники попросили помощи у местных сквайров, но те побоялись вмешиваться. Так что под революционные песни шахтеры захватили зерно и распределили его, расплатившись с мельниками по произвольной и низкой цене. Мало того, они ввалились в некоторые дома и разграбили их, а с теми, кто пытался этому помешать, мятежники жестоко расправились.

В большом зале Техиди собралось около тридцати человек, они присягнули в качестве констеблей. Это число увеличивалось по мере того, как посыльные лорда Данстанвилля привозили новых добровольцев из ближайших районов: фермеров, торговцев, кузнецов, клерков — всех, на кого можно положиться в случае необходимости. Росс вошел в гостиную, где записывали показания мельников, и Бассет поприветствовал его — по-дружески, но довольно мрачно, хозяин дома был явно озабочен беспорядками.

Росс подумал, что дело, возможно, не в серьезности совершенных действий, поскольку, судя по показаниям мельников, насилия было мало, а кражи невелики, но Бассета задело за живое, что его коллеги-судьи не стали вмешиваться. Как только станет широко известно, что судьи боятся или бессильны перед взбунтовавшейся толпой, то власти придет конец. Бассет в тот день прибыл из Лондона, последний вечер он провел в Ашбертоне и был настроен положить конец беззаконию и анархии в округе, где он являлся главным землевладельцем и должен был поддерживать мир и авторитет королевской власти.

Ознакомившись с ситуацией, мистер Роджерс согласился с Бассетом, и все собравшиеся настроились действовать решительно, хотя среди них были и те, кто вчера отказался вмешиваться. Для энергичных и смелых поступков им не хватало лидера. Теперь они его обрели.

Росс, как обычно, имел смешанные чувства и был бы рад найти предлог и поехать домой. Мельники и торговцы всегда хорошо питались, и он не испытывал к ним добрых чувств. Но уехать в эту минуту означало пойти против собственного сословия в ситуации, когда положение дел больше не было кристально ясным. Вообще-то не так давно он сам подбивал к беспорядкам, но мятежи во флоте, в особенности недавние, где люди вроде Паркера вели себя как диктаторы, мало чем отличающиеся от своих французских противников, настроили Росса против массового беззакония, и отказавшись помогать сейчас, когда он уже был здесь, он выглядел бы как сторонник идей, которые не выносил.

И он принял в этом участие, хотя с каждым часом находил эти действия всё более отвратительными. В сельской местности имена большинства зачинщиков были хорошо известны, их подтвердили и мельники во время опроса, так что найти их не составляло труда. Присягу приняли восемьдесят констеблей, и Бассет разделил их на десять групп, каждой дали задание арестовать пять мятежников. Если к утру пятьдесят зачинщиков окажутся под замком, то можно не ожидать продолжения беспорядков. Бассет возглавил одну из групп, Роджерс — другую, мистер Стакхауз из семьи Пендарвов — третью, Росс — четвертую и так далее.

Всё прошло как нельзя более мирно. К тому времени, когда закончили приготовления, был уже час ночи, а к двум большая часть зачинщиков была арестована. Шахтеры спали, все за исключением пары человек, которые оказались на работе в ночную смену. Их застали врасплох и арестовали без сопротивления, почти даже без возражений. Росс признал, что для такой неподготовленной операции всё прошло отлично, он отметил организаторские способности Бассета. Когда арестованных посадили под замок, уже занималась заря. Росс отказался от предложения поспать в Техиди и лишь с часок подремал в кресле, прежде чем отправиться домой.

По пути он заехал в Киллуоррен и застал Дуайта на ногах, хотя Кэролайн еще не встала, и к своему неудовольствию узнал, что за Дуайтом тоже посылали вечером, но он отказался ехать. После того как Росс угрюмо поведал о ночных событиях, Дуайт сказал:

— Ох, что ж, мы были в разном положении. Ты оказался там, а я нет. У меня нашелся предлог, а у тебя нет. Ты землевладелец, а я стал им лишь недавно в результате женитьбы. Думаю, ты правильно поступил, что вмешался.

— Что ж, — буркнул Росс, — мне вовсе не хотелось врываться к этим полуголодным дьяволам и вытаскивать их дрожащими в темноту. Эта картина еще долго будет меня смущать.

— И как планируют с ними поступить?

— Что ж, слава богу, я не судья. Надеюсь, всё уляжется. Бассет говорит, что нужно побыстрее разобраться с тридцатью пятью, а остальных отправить в Бодмин с более серьезными обвинениями. Он человек не мстительный, и теперь, показав свою власть, удовлетворится мягкими наказаниями, как мне кажется.

Дуайт скривил губы.

— Будем надеяться. Сейчас плохое время для тех, кто перешел дорогу закону.

Росс собрался уходить.

— Передавай мои наилучшие пожелания Кэролайн. Надеюсь, она поправилась.

— Не совсем. Я предполагаю анемию, но она сложный пациент. Подозреваю, что большую часть моих микстур она выливает на клумбу.

— А почему бы тебе не увезти ее куда-нибудь? У вас не было настоящего медового месяца, а ты уже выздоровел.

— Может быть, в следующем году.

— До этого еще много времени. Знаешь, пока ты был в тюрьме, Кэролайн угасала и поникала, как вынутый из воды срезанный цветок. А после твоего возвращения снова расцвела. Наверное, ты сочтешь это наглостью с моей стороны.

— Пока что нет.

Перед уходом Росс взглянул на друга. Сейчас ему хотелось просто поболтать. Всё из-за недосыпания и неудобств прошедшей ночи.

— Что ж, я считаю ее молодой дамой, чье здоровье и внешний вид сильно зависят от хорошего или плохого настроения. Ты много страдал в Кемпере, но в духовном плане не в такой степени, как она здесь. Ты... По натуре и состоянию ума тебе всегда нужно найти себе занятие. А ей приходилось лишь ждать и беспокоиться за умирающего, который умирать вовсе не собирался. Думаю, она до сих пор от этого страдает по-своему, как и ты страдал физически от лишений тюрьмы. Ей нужны перемены, Дуайт, стимул.

Дуайт покраснел.

— Доктор Полдарк.

— Да... Мне нравится Кэролайн. За последние годы я часто с ней виделся и думаю, что знаю ее почти так же хорошо, как ты. Возможно, в каком-то смысле даже лучше, потому что я более беспристрастен.

— Мы с Кэролайн это обсуждали, — ответил Дуайт, — и не так давно: трудности привыкания к новому образу жизни и друг к другу. Я попытался во многом перенять ее подход.

Росс хмыкнул, как будто эти слова его не убедили.

— Если ты приписываешь ее здоровье воздействию настроения, — довольно резко сказал Дуайт, — то тогда укажи и на причину плохого настроения. А именно, что наш брак оказался не таким успешным, как ожидалось. Кто я такой, чтобы это оспаривать?

Росс взял свой хлыст.

— Если он оказался не таким успешным, то я добавил бы слово «пока». Если вы на многое смотрите по-разному, то это еще не конец света, даже не конец брака. Ты это знаешь, вы оба знали это давным-давно. У тебя было меньше двух лет, чтобы приспособиться. Нужно лишь время и терпение. Я знаю, Кэролайн не славится терпением, но у вас есть время. И я думаю, что тебе нужно чаще с ней соглашаться, Дуайт. Ладно, ладно, еще чаще. Нужно довольствоваться тем хорошим, что имеешь. Знаю, знаю, я читаю нотации, и это вмешательство в твою жизнь, и ты имеешь право потребовать дуэль на пистолетах, но помни, что я беспокоюсь о ее счастье и о твоем.

— Ведь без тебя и никакого брака бы не было. Ты спас его, причем дважды, — признал Дуайт.

— Дважды, — согласился Росс. — И эта мысль заставляет сожалеть о содеянном.

— И я не крикну «подать пистолеты», а только «подать капитану Полдарку лошадь». И отправлю тебя восвояси, без сожалений о твоем собственном успешном браке.

— У нас тоже бывали шторма, — признался Росс. — Не заблуждайся. Ни один из нас не добирается до порта без риска потерпеть кораблекрушение.

II

Когда Росс приехал домой, Демельза давала Джереми один из первых уроков. Она посадила мальчика к себе на колени и учила его читать, а Клоуэнс, не желающая в этом участвовать, выстукивала по полу четкий ритм старой оловянной кружкой, которую она где-то обнаружила. Всё лето Демельза приучала Джереми к тому, что перед купанием он должен немного позаниматься.

Прибытие Росса нарушило эту сценку, Демельза тепло поцеловала мужа, Джереми вцепился ему в ногу, а Клоуэнс стала усерднее выбивать барабанную дробь и подвывать в такт. Росс мог бы заметить, что поцелуй Демельзы теплее обычного и она дольше удерживала ворот его сюртука обеими руками. Но не зная ни о каких событиях дома, которые могли бы нарушить спокойствие, он сосредоточился на событиях прошедшей ночи, желая поскорее рассказать о них.

Он перекусил, не переставая говорить, а потом они вышли посидеть в саду, Росс снял сюртук, а Демельза вынесла зонтик, они побеседовали о том о сем, и во время разговора она упомянула, что во вторник заезжал Хью Армитадж.

Росс поднял бровь и сказал:

— Да? И как он?

Вопрос был риторическим.

— Он нездоров. Речь не о обычных заболеваниях, но ему пришлось покинуть флот.

— Мне жаль. И что с ним?

— Кто такой Мильтон?

— Мильтон? Поэт. По крайней мере, был такой.

— И он ослеп?

— Да... Вроде да.

— Доктора сказали Хью, что такое случится и с ним.

— Боже мой! — нахмурился Росс. — Мне так жаль! И когда он это выяснил?

— Я точно не знаю. Он приехал с грумом, и думаю, именно из-за зрения. Он не остался к обеду, но я отвезла его к Тюленьей пещере. Он так хотел поехать, а я не нашла предлог отказать.

— То есть на гребной лодке?

— Да. Он сказал, что собиралась приехать миссис Говер с детьми, но один ребенок заболел, и она не смогла.

— И там были тюлени?

— О да... Куда больше, чем я видела раньше.

Росс еще сильнее нахмурился, повисла зловещая тишина.

— Интересно, он встречался с Дуайтом?

— С Дуайтом? — с облегчением повторила Демельза.

— Ну, насколько я знаю, Дуайт не обладает специальными познаниями в глазных болезнях, но у него есть интуиция, прямо-таки чутье по поводу заболеваний. Хью уж точно не повредило бы с ним увидеться... Боже ты мой, какой ужас! И причиной стало тюремное заключение, что говорят доктора?

— Они считают, что так.

Росс наклонился и погладил Гаррика, улегшегося в тени его кресла.

— И в самом деле ужасно. Временами мир кажется таким безумным и жестоким. Достаточно жестоким и без того, чтобы люди причиняли дополнительную жестокость.

Демельза взяла голубую шелковую нижнюю юбку, которую нужно было подшить, и принялась за работу. Пчела кружилась над цветками сирени, и Демельза гадала, не та ли самая это пчела.

— И что он собирается предпринять?

— Хью? Я не знаю. Думаю, поедет домой к родителям, в Дорсет.

— Он по-прежнему в тебя влюблен?

Демельза бросила на него быстрый косой взгляд.

— Сейчас... я не знаю.

— А ты?

— Мне его жаль, как ты можешь себе представить.

— Говорят, что от жалости до любви один шаг.

— Не думаю, что он хотел бы, чтобы его жалели.

— Да. Но я не это имел в виду.

Гаррик тяжело поднялся на костлявые черные лапы и поковылял в дом.

— Ему не нравится жара, — заметила Демельза.

— Кому? Хью?

— Нет-нет-нет.

— Прости, я не собирался шутить.

Демельза вздохнула.

— Может, будет лучше, если мы обратим всё в шутку. Может, мы принимаем жизнь слишком серьезно... Я рада, что ты вернулся, Росс. Вот бы ты пореже уезжал. Или совсем не уезжал!

— Я с таким же успехом мог бы и никуда не ездить. Всё равно не получил ничего, кроме разочарования.

В тот вечер, пока последние лучи солнца еще сияли над морем, они занялись любовью, и Росс заметил в Демельзе, хотя и не сказал об этом, тепло и пылкость, которых ей не хватало в последние несколько месяцев, пусть и едва ощутимо. Уже не в первый раз он осознал, что у его жены есть эмоциональный свет и тени, не поддающиеся расшифровке, их нельзя назвать чувственными, возможно, они происходят друг из друга и друг друга усиливают, но зарождаются в тех глубинах ее характера, которые он не вполне понимал. Дочь шахтера была совсем не так проста.

Они немного поболтали о всякой ерунде, а потом Росс уснул. Полежав рядом, глядя в угасающие отблески дня на потолке, Демельза выскользнула из его объятий и из постели, накинула пеньюар и подошла к окну. По небу рассыпались тусклые звезды, пляж и утес были черны и пусты. Шрам прилива отделял море от песка. Ночные птицы летели домой.

Она поежилась, несмотря на тепло в комнате, потому что задумалась о чудовищности своего поступка.

Росс всегда был для нее больше чем просто мужем. Он почти что создал ее, буквально из ничего, из голодного ребенка, не способного видеть что-либо кроме насущных нужд: неграмотного, одетого в лохмотья, завшивленного. За тринадцать с чем-то лет под его присмотром она выросла в девушку с определенными достижениями: научилась читать и писать, говорить на приличном английском, играть на фортепиано, петь и общаться не только с местными сквайрами, но в последнее время и со знатью. Более того, он женился на ней и всегда дарил любовь и заботу, доверие, прекрасный дом, прислугу для любой работы, которой ей не хотелось заниматься, а также дал трех прекрасных детей, двое из них выжили. А она предала всё это в неожиданном порыве жалости, любви и страсти к человеку, которого едва знает, стоило ему только попросить.

Она просто не могла в это поверить. Несколько лет назад, когда Росс ушел к Элизабет, покинул ее и сбежал к Элизабет, она в одиночестве отправилась на бал к Бодруганам с намерением отомстить единственным доступным способом и бросилась в объятья шотландского офицера по имени Малкольм МакНил. Но когда дошло до главного, когда она оказалась в спальне наедине с незнакомцем, пытающимся с пылом страсти ее раздеть, она ему отказала, прибегнув к силе, ударила его, как тот беспризорник, которым когда-то была, и сбежала. Она с яростью обнаружила, что как бы ни поступил Росс, она принадлежит ему и не желает, просто не может принять ни одного другого мужчину. Тогда у нее был побудительный мотив, осознание неверности Росса сжигало ее душу, и она не смогла изменить в ответ.

Теперь, всего лишь при подозрении, что Росс снова тайно встречается с Элизабет, она позволила себе неверность, которую считала немыслимой.

Демельза всмотрелась в ночь. Темнее не стало — за домом взошла луна.

Но признаться честно, она не могла даже сослаться на рассказ Джуда о тайной встрече Росса. Конечно, мысль об этом не отпускала ее все эти месяцы, разъедала, как ржавчина, привычное удовольствие от жизни, и на мягком песке у пещеры тюленей, под нависшими утесами, рядом с сидящим на коленях и наблюдающим за ней мужчиной, эти мысли внезапно всплыли в голове и лишили ее воли. Но она могла так поступить только в том случае, если исподволь страстно этого желала и позволила себе воспользоваться предлогом. Это был предлог, Демельза точно знала. Хороший или плохой, какая разница? Предлог для непростительного поступка.

Демельза не пыталась себя убедить, что поддалась романтическим ухаживаниям Хью. Конечно, приятно быть чьим-то идеалом, как в рыцарских романах. Но у нее был не тот характер, чтобы такое могло на нее повлиять. Она прекрасно знала, что подобный поэтический взгляд на любовь невозможно поддерживать долго, она всегда ясно давала понять это Хью. И действительно, его сумасбродство и обаяние в конце концов поставили в тупик предмет страсти. Было ли с его стороны непорядочно пытаться очаровать ее, загипнотизировать идеалистическими отношениями и прекрасными словами? Возможно, и непорядочно, ведь в его искренности сомневаться не приходилось. В любом случае, она не поддавалась гипнозу. Но в итоге не отказала ему. Отдалась ему легко и пылко. И почти не испытывала смущения. Это случилось под жарким солнцем, словно весь мир вокруг перестал существовать.

Так какова же была причина? Влечение, простое физическое влечение, которое она почувствовала с первой встречи в прошлом году; печаль от новостей о его здоровье; возможность, угнездившаяся, как перелетная птица, и Демельза почувствовала в этом изолированном месте, что она никто, женщина без имени, отдающаяся безымянному мужчине.

Да разве эти причины, не считая первой, нечто большее, чем просто предлог? Стоило ему увидеть Демельзу, как он ее возжелал, а теперь и получил. Возможно, это его излечит. Возможно, теперь, когда она опустилась на уровень любой другой женщины, он сможет уйти и забыть ее. Есть старая поговорка, что когда свеча задута, все женщины одинаковы. У Хью было много других женщин, и она стала одной из них. Теперь он сможет найти идеал в другой девушке. Может быть, в конце концов, она правильно сделала, что отдалась ему, очистила его разум от желания, дала возможность примириться с самим собой и забыть.

Демельзе хотелось бы в это верить. Почти что хотелось. Ни одна женщина на деле не желает признать, что, отдавая себя мужчине, она тем самым теряет в его глазах привлекательность. Но это оказалось менее вероятным, чем выглядело накануне. Когда Росс уснул, пытаясь забыть разочарования и дискомфорт зловещей ночи, снова прибыл тот же высокий грум, процокав по камням перед домом, к счастью один, но так же открыто доставил ей послание, которое Росс вполне мог решить прочитать. Правда письмо было формальным, с любезными благодарностями за гостеприимство во вторник, и выражало надежду, что они с Россом отобедают в Треготнане до отъезда Хью домой. Но внутри оказался еще один сложенный листок со стихотворением. Кто знает, хватило бы ей ловкости рук, чтобы незаметно сунуть его в карман?

Изменился стихотворный размер, но не стиль.

Святейшее творенье моря и песка,

В руках моих мила и так близка.

Владея ей, я мотыльком летел

К невинному огню, что в ней горел.

Отзывчивое тело, нежный стан,

Наш негасимый страсти ураган.

И губ ее ответ – хмельной дурман.

Сюжет нашей любви уже воспет,

Но не закончен сей еще сонет.

Любовь — продленья жизни эликсир,

И пусть тот день – лишь все, что дал нам мир,

Он — счастье, придающее мне силу,

Я счастье унесу с собой в могилу.

Похоже, его отношение не изменилось, ни от чего он не «излечился». Но излечилась ли она? И от чего? Непреодолимый страстный порыв единственный раз в жизни отдаться другому мужчине? Извращенное желание изменить любимому человеку? Желание подарить счастье, если это в ее власти, человеку, столкнувшемуся с такой серьезной угрозой? Внезапное падение морали, когда она лежала на теплом песке, а на теле высыхали соленые капли?

Но странная штука, сбивающая с толку — она не была вполне уверена, что ей нужно от чего-то излечиться. Она любила Росса не меньше прежнего, возможно, что удивительно, даже немного больше. И к Хью Армитаджу ее чувства не изменились. Он покорил ее, обогрел своей любовью, и Демельза вернула часть этой любви. И физические ощущения, если хотя бы мысленно можно отделить их от захватывающего напряжения и сладкой радости того дня, ничуть не отличались от тех, что она испытывала раньше. Она совершенно не считала, будто становится распущенной женщиной. Она не думала, что это еще раз повторится. Ее просто немного сбивало с толку, что она ничуть не изменилась после этих событий.

Нельзя сказать, что после этого Демельза провела два счастливых дня. Временами дискомфорт и сомнения можно было принять за угрызения совести. К сожалению, ей скорее приходилось напоминать себе, что она должна терзаться угрызениями совести. Подлинная причина ее терзаний заключалась в другом. Тогда, во вторник, это было событие, никак не связанное ни с прошлым, ни с будущим. Но если узнает Росс, даже если заподозрит, то это разобьет вдребезги анонимность этого опыта, а ее семейной жизни придет конец.

Мысль была не из приятных, и стоя у окна и слегка дрожа, несмотря на теплый вечер, Демельза сама себе не нравилась. Ей казалось, что она изменила мужу из-за недостойных причин, и сожалеет об этом опять-таки не по тем причинам.

Во вторник они покинули пляж уже после часа дня. И сразу же погребли назад.

В лодке Хью сказал:

— Ты не приглашала меня на обед, но я и не останусь. Если вернется Росс, я буду смущаться, да и по правде говоря, сейчас я хочу побыть один.

— Твой грум, наверное, устал ждать.

— Это я устал ждать... Когда я снова тебя увижу?

— Думаю, очень нескоро.

— Нескоро — может быть слишком долго для меня.

— Ты поедешь домой?

— В Дорсет? Не знаю. Дядя считает, что вскоре предстоят выборы, и хочет предложить мне баллотироваться от Труро.

— Но твой... Он же ведь не знает?

— Пока нет. В любом случае, если выборы состоятся нынешним летом, я, несомненно, смогу обмануть выборщиков. И подозреваю, что в парламенте и прежде бывали слепые члены.

— Не говори так.

— Что ж, рано или поздно это придется сказать.

— А ты не можешь носить очки? Я так и не поняла, насколько хорошо ты видишь.

— Сегодня я видел достаточно.

— Хью, пожалуйста, не говори со мной так... Когда мы сойдем на берег, надеюсь, мне не придется просить тебя не говорить со мной так.

— Тебе не придется меня просить, Демельза. Любимая, мои слова не принесут тебе вреда. Уверяю.

Они причалили к берегу, и невозмутимый грум, сидевший в тени утесов, подошел, чтобы помочь втащить лодку в пещеру. Они поднялись вверх по узкой долине к дому, разговаривая о тюленях и прочих мелочах, и Хью отказался войти, а стоял в дверях, продолжая болтать, пока не привели лошадей, и всадники поскакали вверх по долине. Хью не помахал на прощание, но повернулся и долго смотрел на Демельзу, словно пытаясь запечатлеть в памяти то, что он может уже и не увидеть.

Она отвернулась от окна спальни и посмотрела на такую знакомую комнату. Длинные тиковые балки на потолке, новые портьеры из зеленого бархата над дверью, подушки из розового фая на широком подоконнике, дверь гардероба слегка приоткрыта, и оттуда выглядывает край зеленого платья, напоминая о тайной вине, темная голова Росса и его спокойное дыхание. «Любимая, мои слова не принесут тебе вреда». Но что насчет твоих писем? В том обществе, где рос Хью, письма, вероятно, лакей приносил к завтраку на подносе, и все были слишком хорошо воспитаны, чтобы даже спросить, от кого оно, не говоря уже о том, чтобы посмотреть содержимое. В Нампаре же между ними установились такие теплые дружеские отношения, что Росс всегда кидал жене свои письма, чтобы она их прочла, как и она в тех редких случаях, когда получала письмо, машинально делала то же самое.

Но приложенное к последнему письму стихотворение было действительно опасным. Отзывчивое тело, нежный стан. Наш негасимый страсти ураган. И губ ее ответ – хмельной дурман. Боже! Неудивительно, что она дрожит этим теплым вечером!

Этот листок бумаги следовало немедленно порвать. Это просто пороховая бочка, ожидающая случайной вспышки. Но несмотря на всю свою осмотрительность, она не могла заставить себя уничтожить стихи. Как бы мало ни значил этот эпизод в грядущем, стихи кое-что значили. Они кое-что значили для нее, и она не хотела это терять. И поэтому она спрятала листок вместе с другими стихами в замшевую сумку, которую она много лет назад обнаружила в библиотеке. Там он будет в безопасности, как казалось Демельзе, никто не дотрагивается до этого ящика помимо нее.

Она снова легла в постель. На мгновение ей показалось, что, возможно, она слишком легко поддалась на романтические уговоры Хью. Как он говорил? Отдавая любовь, ты не уменьшаешь ее. Нежность не сродни деньгам — чем больше ты даешь, тем больше получаешь от других. Возможно, в этих словах помимо поэтичности был и здравый смысл. Конечно же, он там был, раз смог пересилить верность, инстинкт собственника, ревность и доверие.

Но как такое возможно? Что, если бы Росс провел ночь с Элизабет? Что, если его рассказ об аресте шахтеров — ложь, и он провел ночь в объятьях Элизабет? Как бы она себя чувствовала в таком случае? Неужели любовь к ней Росса лишь увеличилась из-за того, что он имел близость с другой женщиной? Любовь лишь приумножает, но никогда не разрушает. Нежность не сродни деньгам. Но и не сродни доверию, Хью, не сродни доверию. Как и верности. Если их отдать, то навеки их потеряешь, Хью. Хотя они лишь часть любви, но жизненно важная часть, они накапливаются и умножаются за многие годы, вырастают в любви, защищают ее, добавляют ей силу и новый вкус. Стоит их отдать, и они исчезнут навсегда...

Демельза отдернула тонкую простыню и скользнула ближе к Россу, очень осторожно, чтобы его не разбудить. Она лежала на спине с открытыми глазами, уставившись в полутемный потолок. Потом Росс шевельнулся, словно почувствовав, что Демельза уходила и вернулась. Он не обнял ее, но спросонья накрыл ее руку своей ладонью.

 

Глава вторая

Тридцать пять участников беспорядков, представшие перед местным судом, отделались легким наказанием, все знали, что судей больше волнуют зачинщики, чем те, кого они повели за собой. Пятнадцать остальных ждал суд в Бодмине. Среди них было несколько друзей Сэма и Дрейка из Иллагана. Братья обсуждали это как-то вечером, когда вместе шли в Сол посмотреть на первый улов сардин.

Улов сардин уже пять лет был плохим, и сейчас все надеялись на то, что жаркое лето и теплые воды принесут этим берегам богатую добычу. В то утро сети вытянули рано, но до сих пор шла работа по сортировке, и братья, как и многие вокруг, надеялись поживиться дешевой рыбой. Солнце зашло уже час назад. На берегу толпились люди — смотрели, помогали и сплетничали.

Когда улов вытаскивали на берег в корзинах, наполненных из сетей, обычно рыбу переваливали в тачки и отвозили вверх по склону в погреб — на самом деле просто большой сарай, а вовсе не погреб, и там женщины сортировали рыбу по размеру. Поврежденную отбрасывали в сторону, чтобы продать по дешевке желающим, а излишки сваливали в кучу вместе с лишней солью и продавали фермерам по семь или восемь шиллингов за телегу как удобрение для полей.

Хорошую рыбу складывали слоями на полу другие женщины, они работали быстро, но точно, каждая рыбина головой к голове, каждый слой присыпали солью, перед тем как добавлять новый. В группе работали по три человека — одна женщина сортировала рыбу, другая складывала, а девочка или мальчик приносили соль и занимались другой подручной работой. Такая группа могла справиться за световой день с семью-восемью тысячами рыбин.

К тому времени как прибыли Карны, большая часть работы уже была сделана, и рыбины лежали ровной стеночкой в пять футов высотой по всей длине погреба. Их сложили так аккуратно, несмотря на очевидную разницу в размерах, что можно было пересчитать. Конечно, работа на этом только начиналась. Рыба останется в таком виде на месяц, пока из нее не стечет жир и она не просолится. Затем ее разберут, промоют и затолкают в бочки, примерно по две с половиной тысячи рыбин в каждую, оставят еще на восемь дней, чтобы через отверстия стек остаток масла, а потом запечатают.

Не считая работы, стоимость соли и всего необходимого выходила по тринадцать или четырнадцать шиллингов на бочку, а в середине сентября такую бочку весом около пяти центнеров , продадут по сорок шиллингов. Такова была цена в обычные годы. В обычные годы четверть улова экспортировали в Средиземноморье. Теперь средиземноморские порты были закрыты для английских судов, и никто не знал, что будет дальше.

Но всё равно будет какая-никакая прибыль и пища — из той рыбы, что не соответствует требованиям стандартов. Вокруг толпились бедняки, ожидая конца дня. В сумерках, когда всё завершится, рыбаки выбросят последние несколько сотен поврежденных рыбин.

Сэм с удовлетворением заметил, что на разборке рыбы работают Мэри Трегирлс и один из ее детей. Теперь в ее кармане появятся деньги на всю семью, включая обидчивого Лобба, чтобы вывести семью из той бездны нищеты, в которой она пребывала.

Дрейк покупал мешок поврежденных сардин у рыбака. Торговались с добродушным подшучиванием, и Сэм порадовался, услышав смех Дрейка, который давно уже не звучал. После визита к миссис Уорлегган в Труро неприятности прекратились. Больше никто не мешал ему во время работы, никто не отпугивал клиентов и не ломал изгородь. Какое облегчение! Вопреки ожиданиям Сэма, визит пошел на пользу. Лишь ручей на ферме выше по склону так и остался перегороженным, и в засуху воды не хватало. Но Сэм посоветовал Дрейку ничего больше не предпринимать. Аккуратно расходовать воду из колодца, используя ее многократно, и тогда он справится. Сосед был в своем праве отвести ручей.

Когда солнце бросило последние огненные стрелы на края утесов, братья пошли вверх по холму домой, каждый с мешком. Люди вокруг болтали и смеялись, а другие сновали по дороге с грузом. Сэм увидел четырех человек, идущих мимо последних приличных коттеджей, а дорога стала такой узкой, что с ними невозможно было не встретиться нос к носу. Толли Трегирлс, Эмма Трегирлс, Салли Треготнан, она же Салли-забери-покрепче, и Том Харри. Том и Толли несли в руках кружки с ромом.

Увидев Сэма и Дрейка, Том Харри что-то сказал, и все засмеялись. Братья собирались пройти мимо, но Толли остановил их, вытянув руку с крюком.

— А, это ж Питер, он-то мне и нужен. Он-то мне и нужен. Надеюсь, ты крепкий парень и подойдешь для той работенки, что у меня на уме.

— Сэм, — сказал Сэм.

— Сэм. Ну да, память и меня дырявая, как решето. В одно ухо влетает, а в другое вылетает...

— Дрейк Карн, — буркнул Том Харри, метнувшись к Дрейку. — Что это с твоей рожей, а? А с бровью что стряслось?

Он взглянул на Эмму в поисках ее одобрения, и она засмеялась, но как-то принужденно. Солнце позолотило ее волосы.

Позади четверки шли еще несколько человек, включая Джаку Хобблина, Пола Дэниэла, его кузена Неда Ботрелла и одного из братьев Карноу. Они все сидели в пивнушке Салли и решили взглянуть на улов сардин до наступления темноты.

— Закрылась! — крикнула вдова Треготнан выглянувшей из окна женщине. — Видала, я закрылась! У меня выходной, ясно? И выгнала всех этих пьяниц, пока еще на ногах держатся! — она добродушно рассмеялась.

— Ну ладно, Питер, — сказал Толли. — Тьфу ты, Сэм то есть. Сэм, мой мальчик. Я организую игры на ярмарке в Соле, она будет в четверг на следующей неделе. А ты же был борцом. Думаю, ты можешь мне пригодиться. За денежный приз! Я предлагаю денежный приз и всё такое. Шесть ребят примут участие, некоторые из Сент-Агнесс, и еще братья Бреге из Марасанвоса. А твой младший тоже борец, да?

— Если ты обо мне, — ответил Дрейк, — то я говорю «нет».

— Только убегать умеешь, да, малец? — спросил Том Харри. — Только иногда тебя ловят и дают пинка!

— Оставь его в покое, — вмешалась Эмма. — Отстань от него, тупой верзила! — и она отпихнула Тома в сторону. — Как там старый добрый проповедник? — обратилась она к Сэму. — Много молился в последнее время?

— Каждый день, — ответил тот. — За тебя. И за всех. Но в особенности за тебя.

Салли-забери-покрепче снова громко захохотала. Она была крепко сбитой и добродушной женщиной сорока пяти лет и дружила с Эммой. Они принадлежали к одному типу. Это сблизило Эмму с отцом, и она научилась его выносить.

— Эй, ты о чем это? — Том Харри двинулся ближе к Сэму. — Молился за нее? Я не позволю вонючим методистам блеять свои молитвы за мою девушку! А ну, иди-ка сюда...

— Отвянь! — снова сказала Эмма, на сей раз потянув его к себе. Она тоже выпила пару стаканов и была в том же приподнятом настроении, что и Салли. — Я ничья девушка, заруби себе на носу! Не кипятись, Том. Такой отличный вечер, и мы идем смотреть на улов сардин. Целый мешок набрал, да, Сэм? Дай-ка взглянуть.

Сэм открыл мешок, и несколько человек уставились внутрь, хохоча и толкаясь.

— Шар Нэнфан тоже набрала немного днем, — сказал Нед Ботрелл, — но куда хуже. Так ты борец, Сэм?

Нед был самым трезвым из всех и лучше держался на ногах. Он недавно присоединился к пастве Сэма, и Сэм гордился тем, что его привлек.

— Неа, уже давно не борюсь, — ответил Сэм. — Много лет как.

— Ну давай, — сказал Пол Дэниэл. — Я вроде видал тебя разок в Блэкуотере. Помню-помню. Ты смелый парень. Он же борец, да, Дрейк?

— Спорим, он и забыл, как это делается, — хмыкнула Эмма, и в ее глазах мелькнул огонек. — Только молится за потерянные души вроде моей. Устал от этого небось, да, Сэм?

— Вот о чем я подумал, — рявкнул Толли, перекрикивая болтовню. — Вот о чем я подумал...

И он судорожно закашлялся, согнувшись в три погибели.

— Ну, ну, милый, — сказала Салли Треготнан, похлопав его по спине. — Будет, будет, старый петушок, сплюнь-ка. Ты слишком быстро глотнул выпивку, вот в чем дело.

— Мы предоставили Толли организовать игры, — объяснил Сэму Нед Ботрелл. — Когда-то он сам побеждал в схватках, до того как руку потерял. Надеемся хорошо повеселиться. Это ж для церкви, знаешь ли. Она же не возражает против веселья, правда?

— Да, — согласился Сэм. — Пока ты славишь Господа через работу или веселье. Но самая большая радость, Нед, это спасение души через очищение от грехов.

— Ага, — встрял Пол Дэниэл, его Сэму обратить в свою веру не удалось, — я тебя видал в Блэкуотере. Года четыре или пять назад. Тебе сколько годков-то, Сэм?

— Двадцать пять.

— Значит, тогда тебе было не больше двадцати. Кажись...

— Вот о чем я подумал, — выкрикнул Толли, заглатывая воздух. — Хочу устроить такую ярмарку, какую тут не видали прежде. Как насчет схватки, Сэм? И ты, Дрейк. Чем больше народу, тем веселее. И ты, Том, и ты, Нед. Чем больше...

— Я-то в любом случае борюсь, — мрачно ухмыльнулся Том. — И с тобой поборюсь, да, Эмма?

— Да пошел ты! Ну и денек будет...

— Нам пора, — сказал Сэм Дрейку. — У меня вечером собрание.

— Эй, ты, — сказал Том, отодвигая Эмму. — Как насчет тебя, сосунок? Не умеешь драться-то, да? Боишься в штаны нассать? Боишься, что тебе кишки выпустят, да?

— Я боюсь с тобой драться, только когда вас трое против одного, — ответил Дрейк.

Том побагровел, дернулся к Дрейку, но на его пути встали Сэм и Нед, на несколько секунд возникла шумная потасовка. Когда клубок тел распался, Том проорал, что он разделается с крысенышем Карном даже одной рукой и переломит его об колено. Обе женщины тоже приняли участие в стычке, и лишь Дрейк не сдвинулся с места и смотрел на драку с серьезным лицом.

Через некоторое время он обнаружил, что Толли Трегирлс уставился на него. Из-за сплюснутого носа и неровного шрама он выглядел как актер на карнавале в роли дьявола.

— Не хотел тебя обидеть, Карн-младший. Наш Том слишком вспыльчив, это точно, но давай без обид. Ты хочешь драться в четверг? Или в гонках участвовать? Похоже, ты предпочитаешь гонки.

— Нет, — ответил Дрейк. — Я не в настроении веселиться.

Том Харри и Сэм глядели друг на друга. Эмма держала Харри за руку, хотя сложно сказать для чего — чтобы удержать его или чтобы самой не упасть.

— Как насчет нашего поединка, а? — спросил Харри. — Поборемся. По-честному. Если твой сопляк-брат не хочет драться, то как насчет нас с тобой? Если ты хочешь, чтобы я держался подальше от твоего братца.

— Если я буду с тобой драться, парень, то точно не на ярмарке, — сказал Дрейк.

— Нет, брат, — возразил Сэм. — Забудь об этих бессмысленных ссорах. Добра это не принесет. Но я надеюсь, что даже если и так...

— Я готов по-всякому с тобой подраться! — проревел Харри Дрейку с ухмылкой. — На кулаках, на палках, на ножах.

— Тихо, тихо! — Эмма поднесла пальцы к его губам и взвизгнула, когда Том игриво их укусил. — Почему бы тебе не побороться с ним, Сэм, покажи свое мастерство! Задай ему! Эй, ты укусил мои пальцы! Дерись с ним, Сэм! Ну, в смысле на ярмарке, с судьей и всё такое. Всё как положено и по-честному.

— Идем, Дрейк, — сказал Сэм, двинувшись вверх по склону.

Том Харри попытался обнять Эмму, но она отпихнула его и освободилась, и Том качнулся назад, на Дэниэла, тот ругнулся на него за то, что наступил на ногу.

— Точно! — сказал Толли. — Именно так! Специальный матч, а? Всё честь по чести. Гинея победителю. Как тебе, Сэм? Гинея на молельный дом, если победишь? Сам посуди...

— А я ставлю шиллинг на Сэма! — рявкнул Нед Ботрелл, накануне поругавшийся с братьями Харри. — Для ровного счета. Давай, Сэм. Мы все придем посмотреть, как ты положишь его на лопатки!

— Да, давай, Сэм, — добавил Дэниэл. — Для разнообразия. Проповедник-борец!

— Гинея победителю! — выкрикнула Салли. — Нет, пусть будет две гинеи!

Тропа была узкой, а народу сновало туда-сюда много, и теперь собралась толпа человек в тридцать, другие тоже стали поддерживать идею матча. В этом энтузиазме объединились два мотива: во-первых, поединок борцов, в котором преобладала личная вражда, всегда вызывал интерес, а во-вторых, Том Харри, вопреки всем своим попыткам наладить отношения с деревенскими жителями, вызывал почти такую же неприязнь, как и его брат, и приветствовалась любая попытка поставить его на место.

Сэму, однако, было на это наплевать. Улыбнувшись своей тонкой серьезной улыбкой, он объяснил, что отныне насилие — не его путь, даже насилие в спорте. Пусть другие веселятся, Господь избрал его, пусть и незаслуженно, чтобы стать свидетелем славы Божией и с утра до вечера трудиться над спасением душ человеческих.

Эмма, вырвавшаяся из тисков Тома, прервала эту импровизированную проповедь. Она стояла прямо напротив Сэма, ее волосы растрепались, и выкрикнула ему в лицо:

— Как насчет моей души?

Сэм улыбнулся, хотя его взгляд внезапно потух.

— Твоей, Эмма? Я только что сказал, что каждый вечер молюсь за нее.

— И что мне от этого проку? — спросила Эмма, и все засмеялись. — Мне ничуть не стало лучше. Честно, Сэм. Что-то тут не так. Если полировать душу каждый вечер, я должна бы уже сиять, как дверная ручка. Никакого проку.

Все снова засмеялись.

— Сестра, ты должна прийти на наше собрание. Тогда мы помолимся вместе.

— Может, и приду, — ответила она, — если ты его побьешь! — она ткнула пальцем в Харри. Тот поморщился.

— Сестра, — сказал Сэм. — Прости, но это не предмет для шуток. Если мои слова добрались до твоего сердца, это дело другое...

— Ах, — вздохнула Эмма. — А я-то думала, ты всерьез. Я думала, ты хочешь меня спасти.

— Хочу. И ты это знаешь. Это мое самое заветное желание.

— Ладно, — сказала она, положив руки на бедра. — Дерись с этим крепышом и побей его на ярмарке в четверг, и я приду на твои собрания!

Отовсюду донесся смех, а кто-то заулюлюкал. Дрейк взял Сэма под руку и тянул его за собой. Но несмотря на смех окружающих, два человека сейчас бросили друг другу вызов.

— Серьезно? — спросил Сэм.

Эмма кивнула.

— Серьезно.

— Это говорит вино, — покачал головой он.

— Я это говорю! — сказала Эмма. — Проклятье.

— Эй, слышь, — встрял Том Харри. — А если выиграю я? Ты выйдешь за меня?

— Может быть, — ответила Эмма. — А может и нет. Это твоя забота.

— Идем, Сэм, — настаивал Дрейк. — Идем.

— Специальный матч, а? — вскричал Толли. — Победитель получит мою дочь!

Раздался очередной взрыв хохота.

— И долго? — спросил Сэм.

— Что долго? — спросила Эмма.

— И долго ты будешь посещать собрания?

— Если ты победишь. Думаешь, ты победишь, да?

— Возможно.

— Пусть даже не надеется, — буркнул Том Харри. — Я ему хребет сломаю.

— Ничего подобного, если я буду судьей, — возразил Толли. — Если я буду судьей, всё будет честь по чести и как положено. Честный поединок и никак иначе.

— Три месяца, — сказал Сэм.

— Эй, перестань! — фыркнула Эмма. — Три месяца! Это пожизненный срок!

— Не меньше, — заявил Сэм. — Нет смысла в меньшем сроке. Ты должна научиться молитвам.

Эмма засмеялась.

— Святые угодники! Похоже, это больше, чем я смогу переварить!

Кто-то крикнул:

— Давай, деваха, сдавайся!

— Ну ладно, — сказал Сэм. — Это была твоя идея. Если хочешь пойти на попятную, то и я тоже.

— Нет! — поспешно возразила Эмма, вспыхнув. — Три месяца — так три месяца. Но не забудь, что сначала тебе нужно победить!

— Ура! — прокричал Толли. — А теперь не уходи, Сэм. И ты не уходи, Том. О поединке договорились, но теперь нужно обсудить детали!

II

Пятнадцать зачинщиков беспорядков предстали перед судом в Бодмине. Пятерых признали невиновными и отпустили. Десятерых признали виновными и приговорили — троих к тюремному заключению, четверых к высылке и троих к повешению. Эта новость потрясла деревенских жителей, но стало известно, что после слушаний лорд Данстанвилль перемолвился словечком с судьями, и те согласились, что и одна казнь возымеет должный эффект, двум же другим смертную казнь заменили высылкой, а в военное время это фактически означало отбывание срока на флоте.

Этими двумя оказались Уильям Сэмпсон по прозвищу Рози и Уильям Барнс. А умереть предстояло Джону Хоскину из Камборна по прозвищу Рисковый — он жестоко набросился на мельника Сэмюэля Филипса и ограбил дом на сорок шиллингов. Хоскин был старшим братом Питера Хоскина, напарника Сэма в Уил-Грейс, и Сэм припомнил тот день, когда он навещал это семейство с посланием от Питера, и с митинга протеста явились возбужденные Джон Хоскин и Рози Сэмпсон. И вот до чего их это довело.

На той неделе Росс поехал повидаться с бароном Данстанвиллем. Он хотел поговорить кое о чем и приехал около пяти, зная, что Бассет часто сидит в это время в своем кабинете, занимаясь делами поместья. Но сегодня Росса провели в столовую — обед еще не завершился, но дамы уже ушли. Там было шестеро мужчин, из них два незнакомца, двоих он едва знал, а также сам Бассет и Джордж Уорлегган.

Все уже прилично выпили, и Росс неохотно позволил убедить себя сесть на покинутое дамой место и выпить бокал бренди. Его представили всем присутствующим. Это были люди из центральной части страны, и лишь через несколько минут он понял, что это встреча членов парламента, которых контролирует Бассет: Томас Уоллас и Уильям Микс от Пенрина, Мэтью Монтагу и достопочтенный Роберт Стюарт от Трегони, Джордж от Труро. Всё встало на свои места, когда Бассет объяснил, что Питт распустил парламент и в сентябре предстоят выборы.

Джордж холодно кивнул Россу и больше не смотрел в его сторону, как и Росс на Джорджа, но разговор на парламентские темы продолжился, невзирая на появление Росса. Похоже, кто-то всеми силами пытался свалить Питта, и после многолетней службы тот хотел получить подтверждение своей власти и политики путем уверенной победы на выборах. Хотя многие виги отреклись от Фокса и поддерживали правительство, как, например, Бассет, имелась существенная оппозиция и усталость от войны, и потому положение Питта было сложным. Многие в стране действительно считали, что войну невозможно выиграть, учитывая, что половина армии в любой момент готова взбунтоваться, страна на грани голода, казна пуста, а вся Европа ополчилась против Англии. На всё это Питт отвечал: «Я не боюсь за Англию. Мы можем выстоять и до Судного дня». Но выглядел он усталым седым человеком.

— А что по поводу закона о помощи бедным? — спросил Росс. — Как он продвигается?

Бассет озадаченно посмотрел на него, словно не мог припомнить, а Джордж едва заметно улыбнулся.

— Вы о...

— О пенсионном фонде для стариков, займах для прихожан на покупку коровы, ремесленных школах...

— А-а-а... С ним покончено. Его отозвали, чтобы внести поправки, и вряд ли представят снова. Он наткнулся на сильное противостояние.

— С чьей стороны?

— О, всех облеченных властью людей, я полагаю. В особенности судей. Цели у закона были благие, но исполнение хромает, он бы погубил моральные устои общества. Против него возражал мистер Джереми Бентам, как и многие другие, знакомые с судебной практикой.

— Возможно, они недостаточно знакомы с состраданием.

Бассет поднял бровь.

— Не думаю, что сострадание или его отсутствие было основной причиной возражений. Но в любом случае финансовый кризис этого года сделал закон невыполнимым. Налоги и сборы и без того уже достаточно высоки. Сейчас главная цель — выиграть войну.

Росс поставил пустой бокал на засыпанный крошками стол.

— Я думал, что лучший способ помочь выиграть войну — это предотвратить недовольство дома.

— У нас есть способы предотвратить недовольство дома, — вставил Джордж.

Вскоре после этого обед закончился, и они вышли на террасу. Леди Бассет и другие дамы так и не появились. Росс извинился бы и уехал, если бы не стало очевидным, что остальные гости собираются сделать то же самое. Джордж довольно экспансивно для себя заговорил о спектаклях, которые смотрел в Лондоне, о пьесе «Мистер Кембл и миссис Джордан», о частных театрах Вестминстера и любительских постановках. Всё это, как подозревал Росс, предназначалось для его ушей. Прощаясь, Джордж сказал ему:

— Кстати, Росс, я тут узнал, что твой шурин участвует в состязании борцов против моего егеря.

Росс продолжал смотреть на зелень парка.

— Да, я знаю.

— Как неосторожно с его стороны, это еще мягко сказано. Том Харри — чемпион и завоевал множество призов.

— По его брюху можно заключить, что его лучшие дни давно миновали.

— Не думаю, что твой шурин будет такого же мнения.

— Посмотрим.

Это разговор привлек внимание остальных, и Росс объяснил, что на следующей неделе состоится местная ярмарка, и Сэм Карн, шахтер и шурин Росса (как указал мистер Уорлегган) дерется с Томом Харри, егерем, победитель будет признан по результатам трех раундов. Четверым парламентариям не из Корнуолла пришлось разъяснить правила и традиции соревнований. Уоллас заявил, что видел нечто подобное в Лондоне, пришлось убедить его в том, что это не так.

В разгар беседы Джордж сказал Россу:

— Так ты что же, думаешь, будто твой шурин-методист имеет шанс на победу?

Росс посмотрел на него.

— Надеюсь. Пришло время проучить твоего егеря.

— Наверное, ты даже поставишь деньги на победителя.

— Того самого, которого ты считаешь таким слабым?

— Если ты думаешь по-другому, то подкрепи свою точку зрения несколькими гинеями.

Все остальные внимательно прислушивались, не то в шутку, не то всерьез, но осознавая, какой оборот принимает разговор. Данстанвилль достал понюшку табака и нахмурился.

— Сколько ты предлагаешь? — спросил Росс.

— Сотню?

На мгновение Росс снова обратил взгляд на сад.

— Принимаю при одном условии.

— Вот как!

— Что проигравший отдаст деньги хозяину этого дома, чтобы он распорядился ими в пользу шахтеров.

— Умоляю, давайте на этом и порешим, — поспешно вмешался Бассет, вытирая нос платком. — Я отдам их новой больнице. — Он чихнул. — Как первый взнос!

Никто не стал бы в открытую оспаривать предложение Бассета, и они заключили пари. Общая беседа продолжалась еще минут десять, Джордж и Росс больше не сказали друг другу ни слова, и гости один за другим разъехались, осталось лишь трое местных. Потом Джордж неохотно послал за своей лошадью и тоже ускакал.

Бассет проводил его и сказал:

— Печально, что ваши соседские раздоры так и не утихли, но в этом случае мне от этого только польза.

— Но сплошное неудовольствие для обоих спорщиков, — ответил Росс.

— Почему же?

— Если победит Джордж, он не захочет отдавать выигрыш на благотворительность. А если выиграю я, то предпочел бы оказать прямую и немедленную помощь шахтерам, а не тратить деньги на непостроенную больницу.

Бассет улыбнулся.

— Какое счастье, что я уговорил вас обоих.

— Подозреваю, что гинеи вы получите от меня, но кто знает, всякое может случиться.

— Если соревнование неравное, то с его стороны было бесчестно вовлекать вас в пари.

— К счастью, как вы и сказали, пользу от этого получат шахтеры, хотя и в отдаленной перспективе. Для них это куда лучший исход, чем от наших действий три недели назад.

Данстанвилль поджал губы.

— Это два аспекта одной цели. Награда и помощь тем, кто заслуживает, репрессии и наказание для тех, кто решил взять закон в свои руки.

На солнце наползли редкие облака, но по-прежнему было тепло, и легкий ветерок приносил из сада под террасой запах роз.

— В принципе я согласен, что цель достойная, — сказал Росс. — Но на деле, в этом конкретном случае, сомневаюсь, что смерть человека может послужить какой-то цели.

— Хоскина? Ох, ну так решили. Как вы знаете, после суда мы тщательно обсудили этот вопрос и облегчили наказание двум другим. Это решение — результат тщательнейшего взвешивания фактов, мы посчитали, что можно проявить милосердие и сделать показательным примером лишь самого гнусного преступника из тех троих.

— Да... Да...

— Позор для доброго имени британского правосудия, что то преступление, за которое приговаривают человека, часто — лишь малая часть его проступков. Официально Хоскина казнят за то, что он вломился в дом и украл имущества на сорок шиллингов. Но на самом деле он многие годы известен как смутьян и всю жизнь устраивал проблемы. Недаром его прозвали Рисковым.

— Наверное, мне следовало обозначить, в чем мой интерес, — сказал Росс. — У Джона Хоскина есть брат Питер, он работает на моей шахте. Питер говорит, что его брат пусть и слишком горяч, но точно не злобен и до сих пор не совершал серьезных проступков. Возможно, брат несколько пристрастен, но думаю, что во время мятежей и беспорядков самые шумные — не обязательно самые худшие. Однако... — он замолчал, поскольку Бассет, казалось, готов был его прервать.

— Продолжайте.

— Я собирался сказать, что мой интерес к его судьбе более эгоистичный — я просто хочу спокойно спать по ночам.

— А как это может на вас повлиять?

— Вышло так, что именно я возглавлял констеблей, которых отправили в коттедж Хоскина.

На террасу вышла леди Данстанвилль, но муж жестом попросил ее удалиться.

— Мой дорогой Полдарк, у вас нет никаких оснований принимать это так близко к сердцу! Как, по-вашему, я себя чувствую? Приговор или снисхождение — все это совершенно несправедливо возложили на мои плечи в Бодмине. Это решение было для меня самым неприятным! Да и всё это дело — сплошные беспокойства и тревоги, и уверяю вас, это сказалось на том, как я сплю по ночам.

— Тогда почему бы нам обоим не облегчить совесть?

— Как?

— Написав петицию с просьбой о снисхождении к Хоскину. У нас есть еще пять дней. Лишь прошение с самого верха может возыметь эффект. Времени еще достаточно. Многих помиловали у подножия эшафота.

Они не сводили друг с друга глаз. Бассет снова поджал губы, но не заговорил.

— Сейчас трудные времена для милосердия, — сказал Росс, — я знаю. Не так давно многих повесили за мятеж на флоте, и вполне справедливо. Такие, как их зачинщик Паркер, могут болтать о свободе, но первыми установят еще более жесткие правила, чем те, от которых они клялись избавиться. Но сначала мятежи поднимали против невыносимых условий, и Адмиралтейство, во многом действующее довольно глупо, приняло мудрое решение, поступив с мятежниками мягко. Эти же беспорядки в Корнуолле не имеют ничего общего с поздними мятежами, а похожи на самые первые. Пустые желудки, потухшие очаги, больные жены и беспризорные дети — отличные советчики во время беспорядков. Не думаю, что Сэмпсон, Барнс или Хоскин хотели преступать закон. Они ожесточились не против нас с вами или других представителей власти. Они ожесточились против торговцев и мельников, жиреющих, пока остальные голодают. Помиловать одного осужденного — это не признак слабости, это убедит всех, что свершилось правосудие.

Бассет отвернулся, а когда повернулся обратно, стало ясно по выражению его лица, что его мысли витают далеко от высказанных аргументов.

— Вы говорите, что эти люди — патриоты, Полдарк, — сказал он. — Вы знаете, что в прошлом месяце в Камборне был создан Патриотический клуб? Как я понимаю, все его члены — молодые люди, и все носят пуговицы, которые получили напрямую из Франции, с выгравированными словами «Свобода» и «Равенство». А еще они поют песню, восхваляющую революцию и все ее последствия. Да-да, все ее последствия — вероломство, тиранию и кровавую резню. Более того, они превозносят любую победу Франции, на суше или на море, и огорчаются победам Англии. Но они не ограничиваются обществом друг друга! Они идут к шахтерам и беднякам и подстрекают их к бунту сладкими речами. Я узнал, что они общались и с лидерами этих беспорядков. Если бы не было таких людей и таких клубов, кто знает, как бы мы поступили... Но не сейчас.

Небо начало темнеть. Вместо того чтобы рассеяться, как это часто случалось этим летом, облака густели, как будто собирался дождь.

— Я уважаю вашу точку зрения, милорд, — ответил Росс. — События принимают такой оборот, что никто с уверенностью не скажет, как правильно к ним относиться. Но к революции во Франции, в этом я уверен, привела нищета простого народа на фоне распущенности двора и слабости правительства, к тому же жестокого и сурового. Теперь у нас едва ли лучшие условия для бедных, чем во Франции в 1789 году. Вот почему закон Питта выглядел как лучик надежды, вот почему, как я считаю, настоящая трагедия, что его отозвали. Но в любом случае, наше правительство не слабое. Есть ли необходимость в его суровости?

— Мы не были суровы, приговорив лишь одного человека. Мы проявили милосердие к двум другим.

— Это как посмотреть.

Бассет стал терять терпение.

— Вы считаете, что можете судить судей?

— Последнее, чего бы я хотел — это кого-то судить. Вот почему из меня вышел бы плохой судья. Но я говорю не об осуждении, а о снисходительности — в узком смысле — и мудрости — в более широком.

Бассет скривил губы.

— Человек, говорящий такое, как я полагаю, готов признать, что люди, судящие других, должны избавиться от гнева, дружеского расположения, ненависти и мягкосердечия. Именно таким я и стараюсь быть. Простите, если разочаровал вас.

— Я этого не говорил...

— Уверен, вы говорили от чистого сердца. Вы знаете, что я говорил именно так. Конечно, у нас разные точки зрения... Ах, дорогая, присоединяйся к нам. Капитан Полдарк как раз нас покидает.

 

Глава третья

По дороге домой Росс увидел Сэма Карна, возящегося в тесной часовенке у Уил-Мейден. Он спешился и вошел. Сэм был один, и Росс сказал ему, что Джона Хоскина вряд ли помилуют.

— Спасибо, брат, — ответил Сэм. — Так смело было с вашей стороны попробовать. Я даже и не знал, что вы собирались. Скажу завтра Питеру. Но думаю, он и так знает, что его брата повесят.

Росс взглянул на Сэма, не сильно удивившись его безропотному тону. В шахтерских районах жизнь и смерть стоили дешево, в особенности для Сэма, столько времени уделявшего помощи больным.

— Питер хочет пойти, — сказал Сэм, — и я пойду с ним.

— С ним? Куда? В Бодмин?

— Да. Сначала я хотел его отговорить, но это правильно, что там будет семья Джона.

— Но почему ты? Ты не член семьи.

— Питер — мой напарник, и я не хочу, чтобы он прошагал весь путь туда и обратно в одиночестве.

— А что насчет его родителей?

— Отец и мать Питера придут туда на день раньше, в надежде повидаться с сыном. И другие тоже придут отдельно.

Росс оглядел пустой молельный дом с грубыми стульями и Библией на столе у окна.

— Это будет в четверг. Не забудь, что в четверг у тебя поединок.

— Да, я не забыл.

— Как думаешь, ты победишь?

— Я точно не знаю. Я больше привык бороться с тем, что внутри души.

— И часто ты раньше боролся?

— Порядочно. Но с тех пор как обрел Господа, я не был на ринге.

— Может быть, разумно немного попрактиковаться?

Сэм улыбнулся.

— Спасибо, брат, но каким образом?

— Я мог бы попробовать провести несколько бросков.

— Вы умеете драться?

— О да.

Сэм обдумал положение.

— Мне кажется, это неподобающе.

— Позволь мне самому судить.

— Ну, спасибо, брат, это может мне пригодиться. Я подумаю.

— Думай быстрее. Осталось всего несколько дней.

Придя домой, Росс рассказал Демельзе о результатах визита в Техиди.

— Чему же тут удивляться, — сказала она. — И он не поблагодарит тебя за этот визит, Росс. Он считает себя щедрым из-за того, что простил двоих, и не обрадуется тому, что его все равно считают суровым.

— Похоже, всех это заботит меньше меня. Я что, более мягкосердечный или просто хочу успокоить совесть?

— Ты — человек добрый, — ответила Демельза. — Но возможно, мы просто смирились. Когда человека приговаривают к смерти, мы принимаем это, как бы это ни было печально. Мы знаем, что этого не изменить. Ты надеялся это изменить, и потому разочарован. Считаешь, что твоя попытка провалилась. А мы не считаем, потому что и не надеялись преуспеть.

Росс плеснул себе бренди.

— Мне всё меньше и меньше нравится собственная роль в этом деле. Всё было сделано неправильно. И мне всё меньше и меньше нравится бороться с французами, командуя ополчением. Если придут французы, ну ладно, мы можем пригодиться. Но если французы не придут, нас скорее всего используют для подавления беспорядков.

— А ты что же, поддерживаешь беспорядки?

Росс нетерпеливо махнул рукой.

— Как я могу ожидать, что ты поймешь, если даже себе отчетливо объяснить не могу? Я сам не могу разобраться в своих взглядах.

— И я тоже иногда, — искренне добавила Демельза.

— А Джордж становится всё более невыносимым с каждой встречей! Около года назад мне казалось, что наша вражда затихает. С каждым годом мы становились старше и чуть терпимей, и я считал, что пока мы друг друга избегаем, наши разногласия уменьшатся.

— А разве проблема не в этом?

— Что?

— Ну, с тех пор как ты ближе познакомился с лордом Данстанвиллем, вам стало труднее друг друга избегать.

Росс допил бренди и налил еще.

— Возможно, впредь я буду реже видеться с Данстанвиллем. Мне определенно этого хочется.

— А мне можно бокал?

Росс поднял взгляд.

— Прости, дорогая. Я думал, ты предпочитаешь портвейн.

— Портвейн — для приемов, — ответила Демельза. — И стоит мне выпить один бокал, как страшно хочется второй. А бренди мне не особо нравится, так что вреда не принесет.

Росс принес бокал и налил бренди.

— Странно, что отказавшись от предложения Бассета выдвигаться от Труро, я стал видеть Джорджа, и весьма самонадеянного Джорджа, чаще, чем когда бы то ни было. Наверное, — саркастически добавил он, — мне следовало стать членом парламента, чтобы видеть его реже!

Демельза скорчила рожицу.

— А разве в этом случае твои взгляды не стали бы более запутанными?

Росс взглянул на нее немного озадаченно из-за того, что она приняла сарказм всерьез.

— А раньше ты говорила, что из меня вышел бы плохой парламентарий.

— Я не говорила — плохой. Слишком беспокойный.

— Что ж, я и сейчас беспокойный, и приходится с этим жить. И тебе тоже приходится.

— Не рви себя на части, Росс. Ты не сможешь переделать мир.

— Скажи это своему брату, который считает, что всех нас спасет.

Она задумчиво сделала еще глоток.

— Но все же он не беспокоится. Это разница в характерах. Похоже, он мало в чем сомневается.

— Лучше бы он не решил спасти егеря Джорджа, устроив с ним поединок. Мне пришлось поставить на результат сто гиней.

— Боже ты мой! Как так вышло?

Росс рассказал.

— Сэм уж точно пытается спасти не Тома Харри, — сказала Демельза.

— Да, я тоже так думаю. Ты когда-нибудь видела Сэма на ринге?

— Нет, он был еще слишком мал, когда я ушла из дома. Одиннадцать или двенадцать лет. Но надеюсь, что он победит, хотя бы для того, чтобы спасти наши деньги!

— Надеюсь, он победит, чтобы позлить Джорджа. И в любом случае Том Харри — задира и тупица. Похоже, Сэму не пришло в голову, что ему следует подготовиться, и я предложил ему свои услуги на ближайшие дни.

— Росс! Ты не можешь!

— Почему это?

— Когда ты в последний раз дрался?

— Тебе следует помнить. Когда выкинул твоего отца через это окно несколько лет назад.

— Несколько лет назад! Тринадцать лет! Это невозможно, любимый, ты искалечишься!

Росс почти что улыбался.

— А о том, что может искалечиться Сэм, ты не подумала.

— Что ж, он почти что мальчишка! И он не значит для меня так много. Нет, ты не должен. Обещай, что не будешь!

— Не могу, потому что обещал ему.

Демельза прошла по комнате и налила себе вторую порцию нелюбимого напитка.

— Боже ты мой, даже не знаю, что с тобой поделать — вечно ты впутываешься в неприятности. Росс, я не пытаюсь с тобой нянчиться, ты крепкий человек и не набрал лишнего веса, но прошу тебя, подумай о том, что когда ты дрался с моим отцом, тебе было примерно столько же лет, сколько сейчас Сэму, и теперь ты уже не юноша.

— Мне примерно столько же лет, как было твоему отцу, когда он дрался со мной, а его оказалось не так-то легко побороть. Я как раз подходящий противник для Сэма.

— Лучше бы ты сам дрался с Томом Харри! — в сердцах воскликнула Демельза. — Тогда ты был бы счастлив, а я могла бы пестовать твои сломанные кости хотя бы по более веской причине.

— Пожалуй, нам с Джорджем нужно устроить соревнования в категории отцов. Вот это уж точно будет стоить нескольких сломанных костей.

Демельза допила виски.

— Кстати, у нас есть еще одна маленькая проблема. Сегодня заезжала Кэролайн.

— И в чем проблема? Как она?

— Лучше. У нее было что-то с желудком. Она осталась на час.

Росс ждал. Он понимал, что речь о чем-то важном, и Демельза хотела об этом заговорить с тех пор, как он приехал домой, и теперь нервничала.

— И что?

— Хью Армитадж болен, и лорд Фалмут написал Дуайту и попросил приехать на осмотр. Он собирается поехать завтра, и Кэролайн вместе с ним, они будут там обедать.

— Мне жаль это слышать, но какое это имеет отношение к нам?

— В общем, Хью приложил записку для Кэролайн и попросил ее уговорить нас, тебя и меня, их сопровождать. Он говорит, что очень хочет с нами повидаться, если у нас нет других планов — так он выразился. Он говорит, почему бы нам не поехать вместе с Энисами?

— Понятно.

— Кэролайн и Дуайт уезжают завтра в десять, чтобы он мог провести осмотр до обеда, а вернуться они планируют в шесть.

Росс пошелестел страницами «Шерборн Меркьюри».

— И что ты ответила?

— Сказала, что спрошу у тебя и дам ей знать.

— А что не так с Хью? Дело в его глазах?

— Не совсем. Он страдает от головных болей и небольшого жара.

Росс посмотрел на плотные строчки газеты.

— Боюсь, мы не сможем поехать. У меня встреча с Хеншоу, и должен заехать Булл. В любом случае, я и не хотел ехать. Моя последняя встреча с Фалмутом была не самой приятной, и он открыто проигнорировал мою просьбу замолвить слово за Оджерса.

Демельза поставила бокал и облизала палец.

— Ну ладно. Но думаю, что мне следует послать Кэролайн записку. Так будет вежливей.

— И что ты напишешь?

— Я же сказала. Напишу, что мы не едем. Может быть, это вообще не важно.

Росс задумался, борясь с самим собой.

— Думаю, ты могла бы поехать.

Она взглянула на него и прищурилась.

— Как же я поеду без тебя? Так не подобает.

— Ничего неподобающего здесь нет, ты ведь поедешь с Дуайтом и Кэролайн. Подозреваю, что Армитадж хочет видеть именно тебя.

Демельза покачала головой.

— Не знаю. Не знаю, могу ли я просто поехать с ними.

— Что ж, не вижу причин, почему бы нет, но решать тебе.

— Нет, Росс... Решать тебе, а не мне. Я не... я не знаю, что сказать.

— Что ж, — он нетерпеливо махнул рукой. — Если я велю тебе ехать, это будет, пожалуй, неосмотрительно с моей стороны. Если велю не ехать, это будет бесчувственно.

— И не нужно. Я могу придумать какой-нибудь предлог. Они поймут. Но почему же с твоей стороны будет неосмотрительно велеть мне ехать?

— Я не знаю, насколько это затрагивает твои чувства.

Демельза сурово уставилась в окно. Летнее солнце позолотило ее светлую кожу.

— Я и сама себя не понимаю, Росс, вот в чем правда. Я лишь знаю...

— Что?

— Его чувства ко мне.

— И это имеет значение?

— Имеет. Что я могу с этим поделать? Если он действительно болен, а на это похоже, вероятно, есть причина поехать. Но я твоя жена, Росс, до конца дней.

Через мгновение Росс спросил:

— В сердце женщины ведь нет места двоим, правда?

— Не в том смысле, который имеет значение, — сказала Демельза. — А в сердце мужчины есть место для двух женщин?

— Почему ты спрашиваешь?

— А разве не логично спросить?

Они бы еще много чего наговорили, но тут Джереми распахнул дверь и ворвался в комнату со своими планами по поводу ярмарки в Соле, и разговор прервался. Больше не было сказано ни слова, пока они не легли в постель, а к тому времени напряжение спало, пусть и не совсем исчезло.

— Ты так и не написала Кэролайн? — спросил Росс.

— Нет. Не знала, что сказать.

— Думаю, тебе стоит поехать. Почему бы нет? Если я не могу доверять тебе в этом, то как вообще могу доверять?

Демельза вздрогнула.

— Благодарю, Росс. Я буду под хорошим присмотром. Кэролайн не позволит мне отбиться от стада.

— Ты и сама не позволишь. Как ты знаешь, я хорошего мнения о Хью и не стану меньше его любить за то, что он тебя обожает. Ни одному мужчине не захочется иметь жену, которой не восхищаются другие мужчины.

— Да, Росс.

— Но каждый мужчина хочет, чтобы его жену не получил никто другой. Ты ведь это помнишь?

— Да, Росс.

— Надеюсь, Дуайт ему поможет. Я правда надеюсь на хорошие новости.

— Джейн позаботится о твоем обеде, — произнесла Демельза, всё еще в задумчивости, хотя и не совсем по правильным причинам.

— Она и раньше это делала. Кстати, и Булл пообедает со мной.

— Я сделала особый пирог. Не забудь.

Они замолчали. Наступил вечер, и яркий июньский свет больше не озарял небо.

— Кстати, по поводу того вопроса, который ты задала, когда ворвался Джереми, — вдруг сказал Росс.

— Какого?

— Есть ли место для двух женщин в сердце мужчины. Ответ — нет, только не в том смысле, который я в это вкладываю. Я никогда тебе не говорил... Около года назад я приходил в церковь Сола по поводу надгробия для Агаты и встретил Элизабет, она возвращалась от Оджерсов. Я прошел с ней до Тренвита, и мы поговорили.

— О чем?

— Неважно. Наш разговор не имеет значения для того, что я хочу сейчас сказать. Я впервые увидел ее наедине с тех пор... в общем, за многие годы. Думаю, в конце встречи мы пришли к согласию, как никогда прежде — с тех пор как она вышла за Джорджа. Она по-прежнему красавица, добрая и честная женщина и слишком хороша для своего мужа. Я специально говорю тебе это, потому что такой я ее считаю.

— Рада это слышать.

— Нет, ты не рада, но это не имеет значения. Я хочу сказать, что покинул ее с убеждением, что она больше ничего для меня не значит — в том смысле, в каком значишь ты. Когда-то я ее любил, ты прекрасно знаешь, и идеализировал ее. Я всегда буду думать о ней с восхищением и теплотой. Но... она не занимает центр моей жизни, как ты: о тебе я беспокоюсь, ты важна для меня, бесценна, и как личность, и как женщина...

Произнося эти слова, Росс понимал, что слишком долго тянул с этим и теперь выбрал самый неподходящий момент, когда между ними почти что возник конфликт. Обстоятельства ее привязанности к Хью Армитаджу выбили Росса из колеи, и подавленная обида вынудила сказать правдивые и ободряющие слова холодным тоном, они прозвучали помпезно. Всё выглядело как повторение того кануна Рождества, когда пытаясь сказать ей примерно то же самое, Росс вызвал такой поток недовольства, что Демельза перевернула все его доводы вверх тормашками — доброту превратила в снисходительность, комплименты — в оскорбления, каждое доказательство и утверждение в свои противоположности. Он никогда не видел столько злобы. И вот теперь он ждал повторения того же.

Но вместо этого Демельза вздохнула и тихо сказала:

— Ох, Росс, до чего же мир удивителен.

— С этим я не спорю.

— Слова никогда не означают именно то, что мы хотим сказать, правда?

— Мои уж точно. Рад, что ты их оценила.

— Нет, я не об этом. Не ты и не твои слова — а вообще всё. И все. И даже в любви существует недопонимание. Мы пытаемся говорить друг с другом, как через стекло, все мы. Но благодарю тебя, Росс... Как мне ответить на твои слова?

— А ты не можешь?

— Не совсем. Я думаю, что сейчас нет смысла говорить. Это будет... Это создаст только еще большее недопонимание.

— С чьей стороны?

— Возможно, с обеих... Дорогой, у меня сейчас нет ответа. Ты не против?

— А должен быть против?

— Думаю, я просто полежу молча. Мне так одиноко.

Он положил руку ей на голову и ощутил между пальцами волосы. Значит, битвы не будет. Объяснение его собственных чувств принято без возражений. Даже его встреча с Элизабет. Хорошо, что она приняла эти отношения. Но насколько хорошо? И почему? После ее спокойного ответа Росс не чувствовал себя счастливее, возможно, безо всякой логики. Ему показалось, что их браку большую пользу принес бы взрыв эмоций.

II

В Треготнан они прибыли к полудню, в дверях их встретил лейтенант Армитадж, на вид он совершенно не изменился. Он поцеловал Демельзе руку и заглянул ей в глаза испытующим и любящим взглядом. Он отмахнулся от слов о своей болезни и сказал, что ему гораздо лучше, с его стороны это была лишь уловка, чтобы выманить их и избавиться от монотонности жизни штатского. Лорд Фалмут не появился, и пока Дуайт и Хью пошли наверх, в спальню лейтенанта, дам развлекала миссис Говер с тремя детьми, они уговорили их спуститься к реке и посмотреть на учебные корабли в бухте.

За обедом к ним присоединился лорд Фалмут в сопровождении мужа Франсис Говер, капитана Джона Левсона Говера, еще одного члена парламента от Труро, из-за неприятностей с выборами в этом году тому пришлось терпеть Джорджа Уорлеггана. Правда, они нечасто виделись, разве что в Палате общин, и не выказывали друг другу симпатии. Да и чего еще ожидать, ведь мнения этих джентльменов редко совпадали. Некоторое время речь о медицинском осмотре не заходила, но потом лорд Фалмут сказал:

— Надеюсь, к выборам вы поставите моего племянника на ноги, доктор Энис. Мне нужен молодой и энергичный кандидат, чтобы поддержать моего зятя и вернуть округу статус-кво.

На узком лице Дуайта не отразилось согласия.

— Любому из нас трудно рассчитывать на превосходное здоровье, и Хью вряд ли этого добьется. Придется нам удовольствоваться вторым по списку, надеюсь, кандидат будет достаточно хорош для Труро.

— Не уверен, сочтут ли жители Труро кого-либо достаточно хорошим, — сказал капитан Говер. — Данстанвилль мутит воду, и скорее я потеряю свое место, чем Хью получит свое. Вы слышали, кого хотят выставить в пару к Уорлеггану?

— Генри Томаса Тренгруза, я полагаю.

— Он будет популярным кандидатом и имеет преимущество — его хорошо знают в городе.

— Надо же, — сказала Кэролайн, — я когда-то чуть не вышла за члена парламента. Если бы я могла голосовать, то предпочла бы, чтобы второй кандидат был доктором.

Все засмеялись.

— Не знаю, как Хью воспримет жизнь парламентария после жизни на море, — сказала миссис Говер, — даже если ему повезет получить место.

— Мне во многом везет, — ответил Хью, — бросив взгляд на Демельзу. — И сейчас я должен пользоваться любой возможностью.

— А почему вы не примиритесь с лордом Данстанвиллем, лорд Фалмут? — спросила Демельза, пытаясь отбросить любые намеки, содержащиеся в реплике Хью. — Разве невозможна дружба вместо соперничества?

Фалмут взглянул на нее не без удивления, если не с удовольствием, словно обсуждение политики с женщинами — это не всерьез.

— Это было бы отлично, будь такая возможность, мэм, — сказал Говер. — К сожалению, новый амбициозный пэр имеет собственные высокомерные планы и деньги для их осуществления.

— Да и я не стану договариваться с человеком вроде него, — отрезал Фалмут.

— Что ж, этой весной он как раз сказал мне, — произнесла Демельза, слегка задыхаясь, — лорд Данстанвилль сказал мне весной, что он хотел бы прийти к соглашению с вашим сиятельством по поводу мест от Корнуолла.

— Что он сказал? — поразился Хью. — Когда это было?

— Они обедали у нас. Потом мы пошли к утесу, и он сказал, что его... что ситуация изменилась, с тех пор как он стал пэром, и он больше не желает продолжать битву.

Настала тишина, во время которой все пытались пережевать не только пищу.

— Ох, он же такой болтун! — раздраженно заявил Фалмут. — Всегда был болтуном. Мы время от времени сталкиваемся в Лондоне. Мой кузен служил с ним в ополчении. Если он желает пойти на компромисс, то имеет для этого широчайшие возможности, без того чтобы...

— Без того, чтобы передавать свое мнение через даму, — закончила Кэролайн. — Вы же об этом, не правда ли? Но ведь он был откровенен с миссис Полдарк именно потому, что не предполагал передавать свою точку зрения. С вашими-то предубеждениями против женщин вы не можете этого не видеть!

Добродушно, поскольку трудно быть другим с Кэролайн, лорд Фалмут пытался отрицать существование подобных предубеждений, но беседа за столом на этом не закончилась. В конце концов, вражда и борьба за места в парламенте длились годами, стоили изрядных сумм и поглощали время и силы. Говер подвел итог такими словами:

— Что ж, Джордж, со своей стороны я был бы рад заключить на выборах соглашение. Для моей карьеры в Адмиралтействе очень важно не лишиться этого места, и хотя, несомненно, можно найти место от другого округа, это будет непросто. Почему бы не дать ему знать, что вы готовы прийти к соглашению?

— И какое же соглашение он предложит, по вашему мнению? — спросил Фалмут. — Его не удовлетворит даже равное положение! Он хочет вдвое больше мест, чем у меня!

— Возможно, стоит узнать, что он думает на самом деле.

— Рискнуть и получить отказ? А кроме того, никто бы не вызвался посредником.

— Я могу им стать, — предложил Хью.

— Как? Это вызовет подозрения, поскольку ты — вероятный кандидат.

— Хью пока не может выезжать, — сказал Дуайт. — Вероятно, еще недели две.

— Ох, вздор, я же не с драконом собираюсь сражаться...

— Кто знает?

— Подождите, — сказала Кэролайн, и все подчинились. Сегодня солнечный цветок снова расцвел. — Я против посредников — они не понимают интонаций и искажают послания, а кроме того, время на исходе. Милорд, вы не слишком горды, чтобы отобедать со мной и Дуайтом?

— Горд? — холодно произнес Фалмут.

— Что ж, у нас обширное поместье, но дом в ужасном состоянии. После свадьбы я так заботилась о муже, что несколько пренебрегала собой, а к дому даже и не притрагивалась. Но мы нормально питаемся, и кухарка довольно умелая. Приезжайте на обед как-нибудь на следующей неделе.

— С какой целью?

— Не спрашивайте о цели, и вам не придется отказываться.

— Вы так любезны, мэм. Но не будет ли это...

— Дядя, — сказал Хью, — думаю, вам следует поехать. — Что вы потеряете? Даже не потеряете лицо, ведь если встреча провалится, никто об этом не узнает.

— Все об этом узнают, — возразил Фалмут. — В нашем графстве такое невозможно держать в тайне!

— Я думаю, милорд, — сказала Кэролайн с редким для нее тактом, — что мы слишком на вас напираем. Давайте не будем больше об этом. Но к концу недели я отправлю к вам лакея с приглашением, и вы решите, соглашаться или отказать.

— Превосходная мысль, — согласилась миссис Говер. — А теперь, дамы, пожалуй, нам пора оставить джентльменов наедине с их портвейном...

III

— Так что же? — спросила Демельза, когда они отправились в обратный путь.

— Лихорадка довольно умеренная, — ответил Дуайт, — и если бы проблема была только в этом, то нет причин для волнений. Но лихорадка — симптом другого заболевания, как и головная боль. Я прописал ему болеутоляющее в небольших дозах, полынную настойку и перуанскую кору. Это поможет от жара по ночам, но если существует какая-то более глубокая причина, не вылечит ее. Через две-три недели мы будем знать точнее.

— А его глаза?

Дуайт натянул поводья, пока они ехали по плохому участку дороги.

— Это не катаракта. По крайней мере, я ее не вижу. Думаю, причина не в самих глазах, но пока ничего сказать не могу. Поврежденная артерия или глазной нерв, утративший свои свойства.

— И ты... ты согласен с лондонскими докторами?

— Не стану с ними спорить. Но в таких делах мы еще бродим впотьмах. Думаю, они зря ему сказали.

— Почему? Почему бы не сказать?

— Потому что в Кемпере я часто видел, как люди превозмогают болезнь лишь с помощью желания выжить. Я полагаю, разум куда больше влияет на здоровье, чем мы считаем, и нет смысла изрекать истины, если эта истина никогда не бывает правдива, пока не произойдет.

Кэролайн подъехала ближе к ним.

— А лорд Фалмут спросил тебя про Хью?

— Разумеется. Я мало что мог ему сказать, потому что мало знаю. Я не стал опровергать его веру в то, что Хью сможет избираться в парламент. Вероятно, он вполне сможет. Один глаз видит лучше. Если ухудшения не случится, он прекрасно сумеет обходиться очками.

Демельза поежилась.

— И всё же... всё же ты не можешь сказать.

— Мы должны отправить его в парламент, — сказала Кэролайн. — Это даст ему возможности для размышлений и приложения сил.

Они поскакали к парому.

 

Глава четвертая

Сэм Карн и Питер Хоскин вышли из коттеджа Рис в понедельник, на закате. Они собрали в дорогу хлеб, сыр, по бурдюку с водой и двинулись напрямик через Марасанвос и Триледру в Сент-Майкл, а потом по дороге из Труро в Бодмин. Сэм никогда прежде не ходил этим путем, а Питер — лишь однажды, и было легко заблудиться при свете звезд. Они взяли крепкие палки, но для карманников или разбойников они были малопривлекательными жертвами. Они обошли стороной Сент-Инодер, и единственная свеча в окне «Индийской королевы» моргала, то появляясь, то снова исчезая, как маяк, задолго до того, как они добрались до постоялого двора. Там они посидели с полчаса, поели хлеба и сыра, разговаривали мало.

Сэм не особо симпатизировал бунту, из-за которого казнили Джона Хоскина. Закон есть закон, и нужно в его рамках стремиться улучшить жизнь людей и их душ. Как бы ни было холодно и голодно из-за отсутствия работы, нельзя вести себя угрожающе, а уж тем более — красть чужое. Если и собираться группой, то лишь для того, чтобы передать друг другу бесценный очистительный дар Божьей благодати. Но хотя он не возражал против предъявленных обвинений, Сэму было глубоко жаль преступника, тем более что ему придется умереть, не познав свет в душе. А еще больше он жалел его жену и детей, и его теплое, пусть и молчаливое сочувствие перешло на напарника, которому он решил составить компанию во время этого путешествия длиной в двадцать четыре мили.

Они снова пустились в путь по вересковым пустошам, а когда добрались до лесистой долины Ланивет, уже занимался рассвет и начало слегка моросить.

— Надеюсь, всё будет в порядке, — сказал Питер Хоскин. — Брат на редкость не любит дождь.

После дневной смены и ночной прогулки они устали, и подъем на холм Бодмина оказался долгим. День уже был в разгаре, когда они ступили на улицу города — ухабистый проселок с хибарами, копающимися в грязи псами и потрохами в лавке мясника, уже начавшими вонять. Они нашли пивную и съели свои последние припасы, Питер выпил кружку эля, а Сэм — остаток воды. Затем они отправились искать жену Джона и двух его детей, а также всех остальных, ожидающих перед тюрьмой. Пришла мать Джона и шестеро его ближайших родственников, их пустили в тюрьму повидаться с заключенным.

Сэм побрел на холм, где должна была состояться казнь.

Там уже собралась толпа, человек триста или четыреста, они пришли из города и ближайших деревень. Возвели виселицу и помост под ней, и один рабочий до сих пор лениво вколачивал гвозди в подпорки, прерываясь после каждого гвоздя, чтобы потрепаться с соседями. Напротив виселицы находилась небольшая трибуна, где за плату люди благородного сословия могли с удобством понаблюдать за церемонией. Трибуна почти пустовала, но пока Сэм ждал, прибыло несколько экипажей, и хорошо одетых людей (причем почти половина из них — женщины) провели сквозь толпу к их местам. На лучшей позиции у виселицы расположились две группы школьников с учителями — их привели ради благотворного эффекта, который зрелище окажет на их умы. Чтобы занять хорошие места, они пришли еще до зари.

Многие ожидающие сидели или лежали на вереске, вокруг бродили торговцы пирогами и лимонадом. Некоторые играли в кости, чтобы скоротать время. Две группы пели, одна — пьяные и непристойные куплеты, вторая — трезво, религиозные песнопения. Многие мужчины и женщины лежали слишком близко друг к другу, чтобы счесть это пристойным, женщины хрипло смеялись, лица их были сильно накрашены. Лаяли собаки, ржали лошади, визжали дети, а мужчины кричали. Наверх поднималось всё больше людей. Теперь солнце ярко сияло, но над морем повисла большая туча, черная, как гнев господень.

Где-то вдалеке, у тюрьмы, часы пробили девять. К тому времени, как звук затих, толпа притихла в ожидании. Через несколько мгновений слышалось только завывание ветра. Потом зазвенел тюремный колокол, люди встали и плотной толпой окружили виселицу.

Некоторое время ничего не происходило, люди толкались и дышали друг другу в лицо.

— Ложная тревога, — сказала Сэму какая-то женщина и хихикнула.

— Дурно пахнет дельце, — сказала другая.

— Может, его помилуют, — предположил мужчина. — Моя дядя говорит, видал как-то, как одного прям из петли вытащили. Точно, помилуют.

— Неа... колокол-то звонил.

Хотя день выдался прохладным, в толпе было жарко, пахло потом. Все эти души не увидели свет, подумал Сэм, все в бездне плотских грехов. Столько людей, о которых нужно позаботиться, стольких нужно привести к прощению и спасению. Если бы только на них снизошла благодать, как в Гвеннапе два года назад...

— Вот они!

По склону змейкой поднималась процессия. Возглавлял ее начальник тюрьмы, за ним шли еще четверо. Дальше ехала телега с капелланом, приговоренным, палачом и двумя охранниками. Затем шли еще шестеро охранников, а за ними — карета губернатора, где он сидел вместе с шерифом. За каретой шли знаменосцы, тюремный доктор, его помощник и шестеро членов семьи, а за ними тянулась пестрая толпа из пятидесяти зевак, собравшихся у тюрьмы. Заключенный — человек лет двадцати пяти, невысокий и крепкий, мало изменился с тех пор, как Сэм в последний раз видел его в коттедже Хоскина, разгоряченным после успеха протестного митинга.

Охранники расчистили место для процессии, и телега — старая, со старыми скрипучими колесами — со скрежетом остановилась перед помостом, ее пассажиры забрались наверх. Руки Джона Хоскина были связаны спереди, и на ободрительные выкрики со стороны друзей из толпы он ответил легкой ухмылкой. Как будто собирался принять участие в соревновании борцов.

Сэм ощутил чье-то дыхание на своей шее, а локти и колени уткнулись ему в ребра и икры, на него напирали со всех сторон. Охранники с дубинками очистили от людей небольшой пятачок. Губернатор произнес краткую речь, объяснив природу преступления и наложенное наказание. Его слова утонули в криках толпы, которую теперь оттесняли. Сэму оттоптали ноги, на него чуть не рухнула женщина, которую кто-то толкнул.

Раздались крики: «Тише! Тише!», а Джон Хоскин по прозвищу Рисковый стоял на коленях перед капелланом и молился. Он был бледен и вспотел, но выглядел спокойным. После молитвы палач развязал веревку и намотал ее на столб помоста, а Хоскин шагнул к краю и обратился к толпе.

— Друзья мои, — сказал он, — товарищи и соратники. Вы пришли сегодня, чтобы увидеть, как я шагну в лучший мир, знайте, что я примирился с Господом и ухожу в его лучший мир, и прошу прощения за всё дурное, что сделал в жизни, да помилует Господь мою душу. Но знайте, друзья, товарищи и соратники, что какими бы ни были мои грехи, я никогда, никогда не трогал Сэмюэля Филипса, не крал его зерно, ничего подобного! Никогда я не причинял ему зла, ни прежде, ни потом, и...

Рев толпы заглушил его голос, люди, похоже, сочувствовали ему, и в то же время это их развлекало. Но эти слова явно не понравились губернатору и капеллану. Первому — потому что провозглашали неправедность суда, а это вселит в умы слушателей неуместные мысли, а второй — потому что означали, что капеллан не сумел вызвать раскаяние. Большая часть заключенных в конце концов признавала вину.

Но любая попытка его остановить привела бы к бунту, так что ему позволили говорить. И он говорил почти пятнадцать минут, иногда обращаясь к толпе, иногда — к своей матери и жене. Но половина слов пропала втуне, потому что публика утомилась и слушала без внимания. Дети в передних рядах стали хныкать — не из страха или жалости, а будто толпа вокруг их заразила. Сэму хотелось подойти к осужденному и помолиться с ним несколько тихих минут, поскольку его слова предполагали, что он не осознал свои грехи и не раскаялся.

Но было уже слишком поздно. Слишком поздно. Речь закончилась, и началось то, ради чего все собрались. Хоскин ступил в центр помоста, сделанный так, чтобы люк мог быстро откинуться. Палач закрепил веревку на перекладине, а потом набросил петлю на шею приговоренного. Хоскин склонил голову и просунул ее в петлю, палач приладил узел за ухом, где он быстрее затянется. Потом Хоскин посмотрел в небо, и через мгновение палач набросил ему на голову белый мешок.

Хоскин поднял руку, призывая к тишине, и толпа внезапно притихла. Он запел: «Иисус будет править, там, где солнце», голос его не был музыкальным, но не дрожал. Он спел три куплета, но больше ничего не смог вспомнить. Он опустил руку. Палач выбил из-под его ног помост, и Хоскин дернулся на несколько дюймов вниз и повис на конце веревки.

Толпа загудела, а дети заплакали громче. Тело начало дергаться, кулаки сжимались и разжимались, а потом вскинулись к лицу, будто хотели сдернуть мешок. Тело забилось в конвульсиях, и два друга Хоскина протиснулись сквозь кордон, чтобы «потянуть его за ноги», как это называлось, но не смогли их ухватить. Мешок покрылся кровью и пеной. Потом судороги уменьшились, на землю закапала моча и жидкий черный кал.

Затем тело затихло, как марионетка на ниточках, как груда мокрых ковров, повешенных на просушку. Солнце зашло за облако, но теперь снова показалось и осветило сцену. Наверху кружились вороны.

Толпа начала двигаться и ослабила напор — ведь больше не на что было смотреть. Несколько человек печально притихли, некоторые возбужденно болтали, немногие радовались, но большинство было настроено флегматично, они просто ушли, посмотрев на спектакль, их мысли уже занимали другие будничные дела. Детей построили в шеренги, чтобы отправиться в школу. Торговец пирогами выкрикивал цены.

Тело опустили на землю, и тюремный доктор объявил, что осужденный мертв. Губернатор и шериф сели в карету, а четверо охранников положили тело в ту же телегу, на которой Хоскин прибыл. Хорошо одетая публика стала покидать трибуну, ведя светскую болтовню. Палач зевнул, надел сюртук и застегнул его. Несколько человек ринулись вперед, чтобы стащить веревку, которая, как считалось, обладает магической силой, но их отогнали.

Сэм плюнул на усыпанный мусором и вытоптанный вереск и присоединился к маленькой группе — горюющей семье. Как он знал, они надеялись забрать тело домой для христианского погребения.

II

День ярмарки в Соле начался с густого тумана — в это время года обычное явление, когда стоит теплая и ясная погода. Такую погоду называли «время сардин», но лучше бы сегодня она была другой. В девять утра не видно было и половины поля, где предполагалось устроить игры, чаепитие и другие развлечения. В десять туман начал рассеиваться. В миле от Сола, по словам Джуда Пэйнтера, солнце было горячим, как навоз. Но к одиннадцати часам, когда начиналась служба в церкви Сола, туман стал еще гуще — липким и промозглым. Люди двигались по церковному двору, как призраки.

Церковь была полна, некоторые стояли. В этот день на службу всегда приходило больше всего народа, и Росса тоже убедили пойти, хотя и против его воли. Джереми очень хотел присутствовать, как и многие его приятели — к примеру, Бенджи Картер, и Демельза решила, что пойдет с ним. Россу не хотелось наткнуться на Джорджа, да еще так скоро, но Демельза, зная, что ближе к вечеру они оба будут смотреть на соревнования, убедила мужа, что в церкви можно так же легко избежать встречи, как и снаружи.

Стоило Россу сесть на скамью, как он пожалел о том, что пришел, поскольку преподобный Кларенс Оджерс помогал провести службу преподобному Осборну Уитворту. Росс инстинктивно не любил этого молодого человека с толстыми ляжками, и высокомерие Уитворта подкрепило эту нелюбовь, как и то, что Джордж дважды обошел Росса, обеспечив интересы Уитворта против кандидата Росса. Сначала женил разодетого и громкоголосого священника на Морвенне Чайновет, когда Росс как раз считал, что сможет свести ее с Дрейком. А во второй раз — когда дал ему возможность получить приход вместо живущего в бедности, но куда более заслуживающего это место Оджерса.

Всё это было досадно, а еще досаднее оттого, что Росс осознавал собственные ошибки. Если бы в обоих случаях он быстрее оценил ситуацию и действовал более активно, то выиграл бы. В обоих случаях восторжествовал порок. А когда порок процветает в христианской церкви и рядится в одежды добродетели, это выглядит оскорбительно.

Все они здесь, с горечью заметил Росс, когда началась служба. Высокая и темноволосая Морвенна рядом с хрупкой блондинкой Элизабет. Джордж с бычьей шеей, такой элегантный в коричневом сюртуке и панталонах. Пришел и Дрейк, он стоял в задних рядах, но Сэм пока не появился. Возможно, юный дуралей пропустит соревнования, и Росс потеряет свою ставку. Плечо напомнило о себе болью. Они устроили несколько матчей, и Сэм, пусть и потерял сноровку, но явно не был новичком. Многое будет зависеть от того, сможет ли он перехитрить соперника. Том Харри был громилой, но под покрытым веснушками лбом мозгов было мало. Но если Сэм начнет думать о своих молитвенных собраниях, то с ним будет покончено. Может, он не забудет сосредоточиться, если хочет заполучить еще одну душу.

Мистер Оджерс явно тревожился о проповеди. Предыдущий викарий никогда не появлялся в приходе, и для священника было ново и волнующе, что рядом сидит старший по должности, прислушиваясь ко всему сказанному со строгим выражением откормленного лица. Оджерс уже знал из короткого опыта, что некоторые аспекты его поведения подвергнутся критике, и сегодня, похоже, к мыслям викария добавились новые горькие нотки. Он уже произнес несколько суровых слов относительно звонарей, музыкальных инструментов в хоре, о состоянии церковного двора и чистоте церкви. И это был не конец. Мистер Осборн Уитворт прервал поток гневных комментариев, лишь когда прибыли Уорлегганы и пора было начинать.

Итак, служба шла своим чередом, мистер Уитворт поднялся, чтобы прочесть проповедь. Он забрался на кафедру, откашлялся и встряхнул пачкой бумаг.

Он выбрал текст из Иова: «Рефаимы трепещут под водами, и живущие в них. Преисподняя обнажена пред Ним, и нет покрывала Аваддону».

Это была неплохая проповедь, как любая другая, но явно не подходящая для праздника святого покровителя деревни, когда паства отмечала ее обращение в христианство ирландским монахом, заложившим здесь часовню одиннадцать веков назад. Но расстроенный мистер Оджерс правильно отметил, что Оззи мучает новая горечь. Никакая власяница святого Сола не могла настолько вывести из себя нового священника, как открытие, которое он сделал неделю назад.

У Ровеллы не будет ребенка.

С тех пор как она покинула дом, между ними и коттеджем, где она поселилась с Артуром, не поддерживалось никаких связей. Даже Морвенна не попыталась наладить общение с заблудшей сестрой. Всю возможную любовь к сестре вытравили события прошлой зимы. И не имело значения, что сама Морвенна не желала возобновлять супружеские отношения с мужем. Казалось, не имело значения даже то, что Ровелла своим проступком дала сестре защиту против законных требований мужа. Эта связь настолько возмутила Морвенну, что ее тошнило при одной мысли об этих событиях. Она ведь знала Оззи и не могла понять, почему сестра не находила его внимание омерзительным.

И потому между двумя домами (если коттедж Солвеев можно было так назвать) не поддерживалось никаких контактов в течение пяти месяцев, пока Оззи, отправившись по делу в Кенвин, не наткнулся на Ровеллу, навещающую новую подругу, и не увидел, что она по-прежнему столь же малопривлекательна, столь же загадочна, столь же тревожна и столь же худа, как и прежде. И когда, поборов инстинктивный запрет на подобные вопросы, он неловко прокомментировал ее состояние, она выглядела расстроенной, ее нижняя губа дрогнула, и девушка сказала: «Ох, викарий, я так об этом сожалею! Но оказалось, что я не ношу ребенка. Я была... я была слишком молода и совершила ужасную ошибку...».

При этих словах ее глаза наполнились слезами, но когда Оззи резко отвернулся, его душа почернела и обуглилась от злобного пламени, от убеждения, что его намеренно обманули, эта мерзкая девка шантажировала его и получила своё. Возможно, она была влюблена в Артура Солвея и решила таким путем устроить его жизнь. Возможно, она заключила пакт с Морвенной, чтобы унизить его и лишить положенного по праву. Возможно, ее послал сам дьявол, сам Князь тьмы, чтобы искушать и уничтожить божьего пастыря.

В чем бы ни заключалась истина, Оззи не верил в ее невиновность. Его обманули, завлекли, обвели вокруг пальца и лишили трехлетнего жалованья от недавно полученного прихода Сола и Грамблера, а жена стала неприступной. Он сделал еще две попытки, но к его негодованию Морвенна нагло и самонадеянно повторила угрозу сыну.

Это отравляло сердце, впивалось в него ядовитыми шипами, как и в его карман, и мистер Уитворт произносил проповедь из самых темных глубин души создателей Ветхого завета. Проповедь была полна гневом Господним, словами о наказании за духовные проступки, о геенне огненной, о конце семьи Иеровоама, об убийстве царей Мадиамских, рехавитов, амаликитян, о разрушении Содома и Гоморры.

Длилась проповедь сорок минут, и паства стала нетерпеливо шуметь. Но это лишь заставило Оззи повысить и без того зычный голос, вернуться к изначальной теме и процитировать из Иова: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек». Это продолжалось еще пятнадцать минут, а потом оратор достиг кульминации и завершил речь так резко, как будто захлопнул дверь лавки:

— А теперь, во имя отца, сына и...»

Росс поднял голову и этим разбудил Клоуэнс.

Джордж тоже заерзал, взглянул сначала на Морвенну, которая не повернулась, а потом на Элизабет, и она улыбнулась ему. Он пожал плечами и тоже улыбнулся. После примирения на Пасху отношения не всегда были гладкими. После эмоционального накала того вечера, когда Элизабет принесла Библию, его расчетливый ум торговца снова и снова возвращался к ее клятве, и хотя его чувство справедливости отмечало, что она сказала всё, что было необходимо, чувство собственника нашептывало, что она могла бы выбрать и более подходящие слова. Несомненно, она говорила в пылу гнева, первое, что пришло в голову. И слова достаточно разумные. Но подозрение, которое вселил в сердце Джорджа язвительный намек тетушки Агаты, не желало умирать. С точки зрения логики, он был убежден, что Элизабет сказала правду. С точки зрения логики, он был убежден, что Валентин его сын. Но время от времени червячок сомнения пытался перебороть логику.

Ничего больше нельзя было сделать, он и сам это понимал. Попросить ее добавить что-то еще, как адвокат, подписывающий соглашение о создании акционерной компании, означало бы гневный отказ и окончательный крах супружеской жизни. Он не мог ожидать ничего другого.

Иногда он чувствовал себя человеком, чья боль может быть вызвана как банальным недомоганием, так и смертельной болезнью. Воображение могло как убедить его в том, что он вот-вот умрет, так и в том, что ничего плохого с ним не случилось (по большей части это было именно так). Элизабет — добродетельная женщина, и Валентин — его единственный сын. Если бы только эта щемящая боль могла утихнуть насовсем...

До женитьбы на Элизабет Джордж всегда хотел ею обладать, и свадебная церемония в четверг, 20 июня 1793 года, дала ему эту возможность. Но ссора в апреле 1797-го ослабила узы. Теперь он имел все основания полагать, что Элизабет его не покинет. Она будет верной и преданной ему и его интересам, будет присматривать за домом и семьей, будет его женой и спутницей во всех благих начинаниях. Но она поставила условия.

В задних рядах церкви сидел с сосредоточенным видом Дрейк, пытаясь скрыть, что вовсе не слушает проповедь. Стоило появиться Морвенне, как он перестал о чем-либо думать и что-либо слышать. Когда она прошла мимо к передним скамейкам, они увидели друг друга впервые за два года. Бросив изумленный взгляд, она потупилась, но Дрейк не сводил с нее глаз, как завороженный. Он заметил, как сильно она изменилась. Стала выглядеть старше, похудевшей и более суровой — вокруг губ залегли морщины, которых раньше не было. Ее кожа, всегда довольно смуглая, стала землистой, глаза запали, прекрасная осанка уже не была такой прекрасной, через пару лет она будет горбатой. Что бы ни пережил за два года Дрейк, она пережила не меньше. И даже больше, подумал Дрейк. Больше. При взгляде на нее у него сжималось сердце, как и при взгляде на громогласного священника на кафедре, рассказывающего про Мадиамских царей.

Дрейк готов был в любой момент покинуть церковь, радуясь, что смог вырваться, чтобы избавиться от разочарования и расстройства, вытошнив их на какой-нибудь покривившийся могильный камень. Теперь всё и правда кончено, говорил он себе. Морвенна больше его не волнует. Она жена викария, усталая, опытная матрона, обычная женщина с гладкими темными волосами и карими близорукими глазами, с ребенком, мужем и приходом, которым ей нужно заниматься, все мечты испарились. Сейчас между ними не возникла радуга, как от облака к облаку, небесный узор изменился, всё потеряно навсегда.

Он бы ушел из церкви, но не мог отвести глаз от Морвенны. Со своего места он видел ее коричневую шляпку и одно плечо. Она, конечно же, сидела на скамье Полдарков, так сказать, скамье Тренвита, рядом с мистером Уорлегганом, а по другую руку от него — миссис Уорлегган. Росс с семьей сидели с другой стороны прохода, на несколько рядов дальше. На скамье Тренвита были только они втроем. Джеффри Чарльз не присутствовал. Похоже, он не приехал домой. Возможно, и не приедет этим летом.

После того как мистер Оджерс вознес последнюю молитву, прихожане начали покидать церковь. Конечно, обычно вперед пропускали сквайров, и Дрейк застрял с толпой. Как только Уорлегганы стали выходить, он опустил взгляд, чтобы больше не смущать Морвенну. Пусть она посмотрит на него, если захочет, но он был слишком несчастен, чтобы смотреть на нее.

Но иногда самые добрые намерения сдаются под влиянием порыва, и стоило ему заметить белую юбку Элизабет у конца скамьи, как он снова поднял взгляд.

Она смотрела на него. Морвенна смотрела на него. Это длилось около семи секунд, и она успела лишь улыбнуться. Сначала глазами, чуть их прищурив, потом губами, а затем по всему ее лицу словно разлилось сияние. Морщины исчезли, цвет лица изменился, плотно сжатые губы смягчились, глаза снова потеплели. На несколько секунд для Дрейка снова вышло солнце и засверкала радуга, а потом Морвенна ушла.

Сэм Грит ткнул его локтем, чтобы шагал в проход, а потом вместе с остальными в туман на улице.

— Давай, сынок, — сказал он. — Кажись, молитв на сегодня хватит.

 

Глава пятая

Ярмарка в Соле началась только в два часа. В Уил-Грейс, единственной работающей в приходе шахте, объявили выходной, но по традиции шахтеры всё утро занимались уборкой: оттерли сараи, отмыли помещения подъемника, подмели полы, в общем, привели всё в порядок. А фермеры, которым в любом случае приходилось ухаживать за животными, никогда не освобождались раньше полудня.

В два часа проводили игры для детей, в половине четвертого — чаепитие, каждый ребенок получил оловянную кружку дымящегося черного чая и большую шафрановую булку, которую почти невозможно было съесть за один присест. Взрослые тоже перекусили до начала ярмарки, если им выпала удача, а потом могли выпить сколько угодно эля. Шахта выдала каждому работнику по шиллингу, и эти деньги обычно тратились на выпивку, а затем добавлялись и собственные сбережения. В четыре часа начинались игры и гонки для молодежи. В пять — соревнования борцов. Сэму и Тому Харри предстояло встретиться на поединке в шесть часов, но обычно в соревнованиях мог участвовать любой желающий за приз в гинею и шляпу для победителя. Участник, который положит соперника на лопатки, выходит во второй раунд, а если выиграет и его, то признается «годным». Матч между «годными» — и есть настоящие соревнования.

Из церкви Дрейк вернулся в мастерскую и приготовил себе скромный обед. Он как раз заканчивал его, когда появился Сэм.

— Ну, братец, — сказал Дрейк, — рад тебя видеть. Я уж подумал, что ты не поспеешь вовремя.

Сэм сел и стал жевать хлеб с сыром, которые дал ему Дрейк.

— Нет, я не забыл.

— Может, лучше б забыл. Не хочу, чтобы брат дрался вместо меня.

— Не вместо тебя, парень. Это моя битва.

Дрейк отложил планку, которую выпрямлял, и сел на ящик напротив Сэма.

— Так ты ходил? Как всё прошло?

Сэм рассказал.

Под конец Дрейк заметил:

— Ты хорошо поступил, что пошел, брат, но уж больно это печально. Ты видишь в этом руку Господа?

— Мы не можем знать намерения Духа святого. Мы должны лишь склонить головы и принять наказание, когда оно на них падет. Я думаю, что пострадал только один грешник из многих, оставшихся безнаказанными. Но меня огорчает, что он умер, не получив благословения.

— Налью тебе чаю, — сказал Дрейк и крикнул уже из кухни: — Ты всю дорогу до Камборна шел вместе с ними, да?

— На похороны, да. Нам позволили забрать тело и одолжили старую телегу. Ехали вшестером, по очереди. Я правил вместе с Питером Хоскином. А в Камборне мы встретились с остальными. Сотни людей бросили работу и шли за нами. Огромная процессия. Сотни. По пути пели гимны. Многие из нашей общины, это уж точно.

Дрейк принес кружку чая, но не ответил.

— Спасибо, братец.

— И еще я увидал кое-что странное, — продолжал Сэм, потягивая чай. — Помнишь сэра Бассета? Сэра Фрэнсиса Бассета? Лорд Данстер... Данстанвилль, так его теперь зовут?

— Да, я хорошо его помню.

— Знаешь, ведь это он арестовал Хоскина, Сэмпсона, Барнса и других, и он проводил над ними суд. Говорят, именно он решал, подписать ли помилование Джону, как остальным. Ну так вот, процессия — наверное, уже тысяча человек — прошла по пути к церкви мимо его дома. Мы были, может, в миле от кладбища, и тут из дома вышел Бассет собственной персоной, только с одним слугой. А эти люди, в основном шахтеры, многие из них принимали участие в бунте вместе с Хоскином и остальными, и все они знали, кто он такой. И кто-то из дверей крикнул, чтобы лорд Бассет вернулся в дом. Но сэр Фрэнсис не хотел скрываться и сказал, что ему не причинят вреда, стоит этим людям сделать хоть шаг в его сторону, и их ждет судьба повешенного... И он сел на лошадь, а с ним и слуга, и медленно проехал прямо рядом с телом, а люди тихо и мирно расступились, как воды Красного моря.

Дрейк медленно кивнул.

— Ты зашел повидаться с Уильямом, Джоном и Робертом?

— Да... Но дома был только Роберт. А еще вдова и Флотина, и новая жена Джона с дитями. Все здоровы.

— Бобби выздоровел?

— Вполне. Они спрашивали о тебе.

— Этот Бассет — смелый человек, — сказал Дрейк. — Отдаю ему должное. Не многие бы осмелились.

— Я на миг даже испугался за него, — ответил Сэм. — Но думаю, он убежден в своей правоте. Странное было зрелище... И урок всем нам...

— Даже если мы не правы? — спросил Дрейк, и в его тоне промелькнул намек на прежнее озорство.

Сэм улыбнулся и покачал головой.

— Мы должны попытаться не быть такими и молиться об этом.

— А где Питер? Он не вернулся с тобой?

— Отдыхает с семьей и придет домой вечером.

— Ты пропустил на шахте два дня? Тебе разрешили?

— Ну да. Никто на нас не давит с работой. Я пришел домой ради соревнований.

— Ты же устал с дороги.

Сэм пощупал пальцем башмак.

— Ноги натер. А в остальном всё в порядке.

— Желаю удачи, братец. Думаю, через час пора будет выходить. Принесу ведро, чтобы ты мог опустить ноги в воду. Надеюсь, что ты его побьешь, Сэм. Но он крепкий, как мул. Вот увидишь, как он на тебя попрет.

— Господь решит, — ответил Сэм.

II

Энисы в церковь не пришли, но приехали пообедать к Полдаркам. Они не любили ходить в церковь даже по праздникам. Для Дуайта в этом не было ничего хорошего, ведь для доктора плохо, когда его считают атеистом. На самом деле Дуайт атеистом не был и вполне мог символически появиться в церкви, но Кэролайн имела стойкое предубеждение против всех форм организованной религии и посещала места для молитв лишь в случаях, когда этого невозможно избежать — на свадьбах, крестинах и похоронах.

Она снова хорошо выглядела и дружелюбно болтала в начале обеда. Затем последовало основное блюдо — вареная баранья нога с каперсами, лесными орехами и маслом, и Кэролайн сказала, что должна сообщить плохие новости, а именно — что она носит ребенка.

Демельза выронила половник, подпрыгнула, обняла ее, расцеловала и бросилась целовать Дуайта.

— Я так рада. Так рада. Боже, это же прекрасные новости! Кэролайн, Дуайт, это чудесно! Чудесно!

— Вот почему у меня было недомогание, — объяснила Кэролайн, — а мой муж не сумел поставить диагноз!

— Потому что она мне солгала, — сказал Дуайт, — и практически не подпускала к себе!

Когда Росс нагнулся, чтобы поцеловать Кэролайн, она подставила ему губы.

— Видишь, — сказала она, — что ты натворил, некоторым образом. Ведь это ты привез его домой.

— Если будет мальчик, — предложил Росс, — женим его на Клоуэнс, а девочку выдадим замуж за Джереми.

— Пью за это, — сказал Дуайт.

— Давайте все за это выпьем.

Потом они снова сели и молча стали есть, а Кэролайн заявила:

— Разумеется, я не хочу ребенка.

— Кэролайн! — воскликнула Демельза.

— По правде говоря, разве они не вздорные мелкие создания, когда появляются на свет? Честное слово, я не выношу младенцев! Сморщенные, с красными лицами, жадные и эгоистичные тираны, вечно им что-то нужно, пукают и рыгают, требуют от взрослых внимания денно и нощно и никогда за это не благодарят. Они теплые, мокрые и липкие, пахнут мочой и прокисшим молоком, и вообще их уже слишком много в мире!

Все засмеялись, но Кэролайн поморщилась и продолжила:

— Я и впрямь так думаю! Дуайт знает. Я его предупреждала.

— Ты всех нас предупреждала, — заметила Демельза, — и мы в это не верим.

— Тебе следует подумать о продолжении рода, — иронично произнес Росс. — В конце концов, мир — не такое уж плохое место, и будет крайне жалко покинуть его, оставив чужим детям.

— Продолжение рода? — удивилась Кэролайн. — Не возражаю, если я смогу воспитать маленького Дуайта и даже, да поможет мне Бог, маленькую Кэролайн. Но мне всегда казалось, что собственный ребенок обычно походит на самого нелюбимого кузена!

— Или родителя, — вставила Демельза. — У Джереми ступни моего отца, но надеюсь, что на этом сходство закончится.

Все снова засмеялись.

— Я думаю, — сказал Дуайт, — что как отцу этого эмбриона, мне должно быть позволено осудить высказывание Кэролайн. Я со своей стороны, если будет девочка, не возражаю, чтобы она была высокой, худой, с рыжими волосами и веснушками на носу.

— Ты описал чудовище, — сказала Кэролайн. — Это что, твоя двоюродная тетя?

— И правда, — сказала Демельза.

Все замолчали.

Кэролайн на мгновение задумалась, раскрошила хлеб, а потом улыбнулась.

— Разве это не чудесно для всех нас?

III

Без пятнадцати шесть основные соревнования по борьбе закончились. Шляпу и гинею выиграл Пол Дэниэл, оказавшийся, несмотря на возраст (сорок лет) и пристрастие к выпивке слишком проворным и хитрым для остальных. Публика собралась вокруг круглой площадки, примыкающей к главной дороге из Сола в Сент-Агнесс, по другую сторону дороги от вонючего пруда, где чуть не утопили Дрейка. На поле находилось сотни две человек, и две трети из них собрались возле ринга. Остальные лежали, играли в игры или пили пиво и болтали, рассеявшись по полю. Многие были навеселе, большая часть успела посетить пивнушку Салли-забери-покрепче дальше по улице. Потому Салли и могла себе позволить устанавливать призы победителю.

Туман наконец-то рассеялся, а точнее, его сдуло на несколько сотен ярдов в сторону моря, так что участок общественной земли оказался как раз на границе тумана. В основном солнце светило сквозь дымку, но иногда и припекало, а иногда опускался липкий серый туман. Над головами, но всегда в облаках, кружили чайки, не переставая выкрикивать: «дай... дай... дай...».

Сэм и Дрейк пришли в половине шестого, поднявшись от мастерской Пэлли. Теперь они сидели на скамейке в окружении своих поклонников, а Толли Трегирлс сновал между ними и аналогичной группой, окружающей Тома Харри, как напыщенное пугало. Эммы Трегирлс нигде не было видно, как и Салли. Отдав Полу Дэниэлу приз, она поспешила снова открыть свое заведение, чтобы клиенты не ушли к конкурентам. Толли собирался послать к ней мальчишку, когда начнется матч. Но пока он не начался. Как оказалось, собиралась прибыть знать из Тренвита, чтобы посмотреть на состязания — ходили слухи о сделанных ставках, а здесь, как и в церкви мистера Оджерса, ничто не начиналось, пока не прибудут сквайры.

Полдарки и Энисы пришли около шести. Росс не хотел приходить, да и Демельза тоже, но трудно было остаться в стороне. Сэм как-никак был братом Демельзы. Нелегко было как высказать свое расположение, так и проигнорировать. Но Демельза сказала, что это будет не просто кулачный бой, а настоящий матч, судья будет следить за соблюдением правил. Да и знати из разных семей необязательно пересекаться.

Но когда дошло до дела, оказалось, что они не могут сидеть достаточно далеко друг от друга. Около ринга было всего четыре скамьи, поставленные в ряд у входа. В пятнадцать минут седьмого из ворот Тренвита вышли Джордж Уорлегган и Осборн Уитворт и проследовали на поле. Осборн переоделся в красивый сюртук из красного шелка и белые панталоны. Дамы с ними не явились. Оба джентльмена сели на самом дальнем от Полдарков краю скамеек.

Толли Трегирлс находился в своей стихии. Слегка сутулясь, в длинном сюртуке, он был похож на стервятника на дереве, весь в шрамах, однорукий и не перестающий кашлять, он встал в центре ринга и провозгласил начало состязаний.

— Матч борцов, победитель определяется в трех раундах, победа присуждается за три очка, приз — две гинеи, который выдаст миссис Салли Треготнан из пивнушки Салли... Соревнуются... Слева от меня — Том Харри... Справа от меня — Сэм Карн...

Когда мужчины шагнули вперед, раздались одобрительные и неодобрительные выкрики. Они были одеты, как положено для соревнований — голыми по пояс, не считая коротких свободных курток из плотной льняной ткани, стянутых на шее шнуром и с широкими рукавами. Они также носили панталоны до колен, толстые чулки, но были босыми. На востоке, за пределами Корнуолла, разрешались пинки ногами, но здесь это считалось нечестным, вся сила и умения должны быть в плечах и руках. Помимо Толли на ринге присутствовали еще двое судей — Пол Дэниэл и Уилл Нэнфан.

Когда соперники пожимали друг другу руки, стало видно, что Сэм на добрых три дюйма выше Тома Харри, но тот шире в плечах и обладает крепкими ногами и бедрами. В таком состязании высокий рост — не всегда преимущество.

Толли дунул в свисток — по его словам, подаренный умирающим боцманом с фрегата, где он когда-то служил, в качестве признания заслуг. На самом деле он украл его у испанского попрошайки в Гибралтаре. Кружась вокруг противника, Сэм заметил Эмму Трегирлс, она пришла к рингу вместе с Салли. Женщины стояли в группе поддержки Тома Харри. Эмма даже не взглянула на борцов, она болтала с Салли и смеялась. Ее смех плыл над полем.

Когда борцы сошлись в первом захвате, из толпы донеслись выкрики. Большая часть зрителей болела за Сэма, и он со смущением различил голоса своей паствы. Не то чтобы он не желал получить их поддержку, но он чувствовал фальшь и неправедность своих действий. Во время долгого пути из Бодмина, сопровождая тело в траурной церемонии, он много думал о жизни и смерти и о собственном положении в мире, своем долге и полномочиях. И возврат к старым привычкам юности, к участию в состязании в физической силе с громилой, избившим его брата и грозящим жениться на девушке, запавшей Сэму в душу, не выглядел соответствующим его долгу и полномочиям распространять слово Божие.

Харри дернулся, чтобы схватить Сэма за куртку, но тот нагнулся и вильнул в сторону, а потом попытался сам провести захват. Но Харри вырвался, и снова началось кружение. Это была часть техники борьбы, и чемпионы могли продолжать в таком духе иногда до получаса. Но этим вечером подобного не случилось, слишком уж много личного было вложено в этот матч.

Сэм думал, что, возможно, он и убедил себя участвовать, чтобы спасти душу для Иисуса, но уж точно к этому примешивались совершенно нехристианские мотивы. Месть и похоть. Месть и похоть. Как он может это отрицать? А если он это не отрицает, то как может оправдать? С ужасом и печалью увидев, как повесили человека, и зная, что тот так и не познал Господа, как можно участвовать в подобной жестокой забаве на потеху толпе?

Они сошлись в клинче, и Сэм сосредоточился лишь на том, как бы не оказаться в воздухе. Тому Харри наконец-то удался задуманный захват. Они боролись, сжимая друг друга. Голова Харри оказалась под мышкой у Сэма, он качнулся и попытался сделать обратный бросок. Ноги Сэма оторвались от земли, он оказался в воздухе, бороться сейчас было бессмысленно. Он перенес весь вес на одну сторону и приземлился не на лопатки, а на локоть и бедро и перекатился. Харри налетел на него, когда Сэм уже почти поднялся, и теперь придавливал к земле. Сэм оторвал руки противника от своего ворота, снова упал на колени и вдруг рухнул вниз головой.

Они разошлись и начали всё сначала. Харри бросался на соперника скорее как бык, чем как борец — он врезал плечом Сэму по ребрам, так что тот согнулся пополам, схватил его за плечи, пока шнурок не стал его душить. Сэм вырвался, заехав Харри локтем в физиономию, поставил ему подножку, и они упали и покатились по земле, то один сверху, то другой.

Толли пришлось отскочить, когда они в конвульсиях дернулись к нему. Он свистнул, поскольку борьба на земле не разрешалась.

Ему пришлось оттащить Харри, и противники поднялись на ноги под крики и свист толпы.

Я не должен был участвовать, подумал Сэм, не должен. Харри схватил его за куртку, и бычья голова врезалась в подбородок. Теперь одна рука обвила его за пояс, а другая вцепилась в панталоны. Он упал, как срубленное дерево, под весом шестнадцати стоунов мускулов и костей, навалившихся сверху.

Задыхаясь от боли и недостатка воздуха, Сэм услышал свист и почувствовал, как чьи-то руки отрывают от него Харри. Он проиграл первый раунд.

IV

— Я думаю, — сказала Демельза, — что мне это не нравится.

— Мне тоже, — сказал Росс, — но мы должны досидеть до конца.

— Этот человек дерется нечестно — он старается сделать больно. Почему борьбу не остановят?

— По правилам этого нельзя сделать, не присудив победу Харри. Не то чтобы он нарушал правила, он просто дерется грубо. Судьи могут вмешаться, как уже раз сделал Толли, но не могут остановить матч. Ох...

Гнев и злость не всегда лучшее топливо для соревнований в физической силе, но желание драться необходимо, а Сэму пока его недоставало. Он ничего не знал о пари Росса, но прекрасно помнил о том обещании, что дала ему Эмма, хотя сегодня оно казалось просто шуткой с ее стороны, а не истинным намерением. Он ощущал обиду и стыд.

Но несмотря на благодать, что снизошла на него после обращения к Христу, несмотря на стыд, в нем осталось достаточно мужского, чтобы не любить боль от ударов по ребрам, кровь от расшатавшегося из-за удара бычьей головой Харри зуба, запах пота, идущий от громилы, который сгибал его в унизительные и болезненные позы, хмыканье довольного соперника. А Харри, окрыленный быстрым успехом и теперь уверенный в нем, стал терять бдительность.

Сэм реагировал на происходящее скорее телом, чем разумом, отвечая на резкий захват так, как научился во время состязаний несколько лет назад. Он резко поменял позицию во время захвата, повернулся, стиснул Харри за шею и завалил его, оказавшись сверху и избежав намеренно поднятого колена. И вот уже Харри, подняв фонтан пыли и клочья вереска, пригвожден к земле, как будто его проткнули шпагой.

По толпе пронесся одобрительный гул. Когда прозвучал свисток, Сэм быстро встал и отступил назад, а Том Харри сплюнул кровь и тоже поднялся. Толли провозгласил, что второй раунд за Сэмом Карном. Теперь предстоял финальный и решающий.

Пока Толли говорил, снова сгустился туман, скрылось солнце и пропали тени. Земля была холодной и серой, как будто солнце утонуло и больше никогда не появится.

Оба соперника были покрыты ссадинами, потому что соревнование вышло вовсе не джентльменским, оба сильно ударились во время падения на иссушенную летним зноем землю. Сэм дважды едва избежал серьезных повреждений, увернувшись от колена Харри. Ведь если «случайно» подставить противнику колено во время падения, то он может не только закончить матч, но и расстаться с жизнью. Конечно, за такое дисквалифицируют, если заметит кто-то из судей. И потому они постарались избежать нового падения, и следующего клинча пришлось ждать долго, а когда борцы сошлись, то выглядело это скорее как объятья, чем как попытка броска. Вполне обычный конец матча при равных силах участников, именно такие соревнования и любит публика. Корнуольскую борьбу недаром прозвали объятьями по-корнуольски.

Росс сдвинув брови наблюдал, как борцы наваливаются друг на друга, и вдруг вспомнил драку с отцом Демельзы много лет назад. После первых тычков они стиснули друг друга в похожем захвате, он был выше и моложе, перегнулся и схватил соперника за подбородок, встав на цыпочки и упершись коленями в его бедра, сопротивляясь всеми мышцами спины и хребтом. И теперь он влез в шкуру сына старика Карна, который боролся, как он боролся когда-то, против человека такой же комплекции, почти таким же способом. Росс бормотал вслух, выкрикивая бесполезные советы. Потому что если Том Харри выиграет это состязание, а Сэм не примет поражение, возможно, он никогда больше не будет ни бороться, ни работать в шахте.

Уилл Нэнфан закричал на Толли, и тот схватил Харри за плечо. Но борцы не обратили на него внимания. Толли дунул в свисток. Но толпа загудела, чтобы он убрался с глаз долой и дал борцам продолжить. Теперь это превратилось в настоящую драку, и все забыли о правилах честной борьбы. Сэм больше не сгибал спину, пришел черед Харри. Джордж отложил табакерку. Оззи смахнул пылинку с сюртука и грезил о том, как отстегает Ровеллу розгами. Эмма сняла шляпку и выдирала из нее соломинки. Демельза окаменела.

И тут они рухнули, как два старых вяза, и Сэм оказался наверху. Все завизжали. С Харри было покончено, он уже почти лежал на лопатках. Достаточно было лишь поднажать на его плечо, чтобы добыть три очка, необходимые для победы. Толли поднял руку и поднес свисток к губам, но Сэм расслабился в самый неподходящий момент. Том Харри, находящийся в дюйме от поражения, смог чуть приподняться, из последних сил вырвался из хватки Сэма и через три секунды каким-то образом оказался сверху. Теперь Сэм лежал под ним, почти распластавшись по земле, и пытался избежать того же приема, который сам только что использовал. Он не смог совладать с весом более тяжелого соперника и через три секунды окончательно сдался.

Толли засвистел.

Том Харри одержал победу.

 

Глава шестая

Том Харри победил, но по этому поводу тут же возник спор, это обсуждали в каждом доме и каждой пивной. Даже судьи разошлись во мнениях. Толли и Уилл Нэнфан присудили победу Тому Харри, хотя Нэнфан считал, что с Харри нужно снять очки за грязную игру. Пол Дэниэл сказал, что нужно объявить ничью, поскольку в последнем раунде были совершенно позабыты правила, они перекатывались по земле, как двое пьяных драчунов. Но в целом получилось два честных броска, по одному на каждого, а в третьем раунде они тоже дрались на равных, так какая разница, кто под конец оказался наверху? Подобная точка зрения не была популярной — многие не желали с ней мириться, но важнее было то, что всё-таки приняли ее.

К счастью, Россу не пришлось встречаться с Джорджем. Он послал Бассету чек и попросил его оказать любезность и сообщить Джорджу, что он заплатил. Самое неприятное в этом было письмо от Танкарда «по поручению мистера Уорлеггана» с напоминанием о долге. Росс кинул его в корм для свиней.

После поражения Сэм больше недели не выходил на работу и часто харкал кровью, но его состояние улучшалось. После соревнований он не виделся с Эммой, а она не сделала попыток встретиться с ним. Он вернулся к своим обязанностям в общине с молчаливой покорностью слову Господа. Сэм ни с кем не обсуждал матч. Он много молился, заметив падение энтузиазма паствы. Словно бы они предпочитали Ветхий завет, где добродетель вознаграждается материально, а не Новый, где вознаграждение лишь духовное, а материальное следует отринуть. Сэм часто задумывался о том, что бы он приобрел от выигрыша и что потерял бы.

Он также много читал, его снова посетил мистер Чампион и похвалил за те отзывы, которые получил в приходе. Похоже, неприятные обвинения в близости с легкомысленной женщиной в конце концов отбросили, всё снова шло хорошо. Однако Сэма опять раскритиковали за то, что он держит все бразды правления общиной в своих руках, в особенности в том, что касается денег. Сэм пообещал всё исправить.

Дуайт еще дважды ездил к Хью Армитаджу, и его состояние не ухудшилось. Хью написал Демельзе одно письмо, но ограничился вежливыми банальностями. Было так удобно показать письмо Россу.

— Полагаю, он останется в Корнуолле до выборов, а потом, надеюсь, поедет в Вестминстер, — сказал Росс. — Это его займет.

— Да, Росс. Если он получит место.

— Надеюсь, что получит, не только для его же блага, но и чтобы лишить места Джорджа.

— Неужели? Я об этом не подумала.

— Что ж, городской совет может выбрать одного кандидата от Бассета и одного — от Боскауэна, но это маловероятно. Обычно обоих членов парламента выбирают из одной партии, поскольку выборщик, голосующий за одного из них, скорее всего, предпочтет и второго. Если Джордж сохранит место, то, по всей видимости, его потеряет Говер и получит Тренгруз. Если победит Хью, то с ним останется и Говер.

— Если Джордж потеряет это место, лорд Данстанвилль найдет ему другое, — сказала Демельза.

— Но не сразу, потому что выборы закончатся.

— Думаешь, это его сильно расстроит?

— Кого? Джорджа? Да, весьма.

— Хм... Да, я об этом не подумала.

В тон этому разговору оказалось и письмо от Кэролайн, которое Демельза получила через несколько дней.

Дорогая Демельза!

Вчера состоялся наш прием! Оба льва, а также мы с Дуайтом, хотя он-то уж точно ангел, чувствовали себя не в своей тарелке. Нас было только четверо! Ты только представь себе! Мужчины такие обманщики, ты ведь их знаешь, и каждый притворялся, будто понятия не имел, кого здесь встретит! Они даже изобразили обиду, пришлось уговаривать их остаться! Во время обеда я думала, как же я глупа, что поступила подобным образом, ведь кому я помогаю, да поможет мне Бог? Не себе, не Дуайту, не ребенку, которого я ношу. Пожалуй, это в какой-то степени поможет Хью, но это максимум.

До чего же они и впрямь похожи на маленьких львов, виконт и барон! Оба явно ниже шести футов и четырех дюймов, а самоуверенности хватит, чтобы потопить трехпалубный корабль. Кстати, раньше я этого так явственно не видела. В обычной беседе Джордж Боскауэн — приятный человек, может быть, ему недостает остроумия, но он любезен и дружелюбен. Дядюшка его любил. Мне даже кажется, что они похожи по характеру! А Фрэнсис Бассет — до чего же он может быть приятным и простым в уютном кругу семьи. Но поставь их рядом, сведи в одном доме и посади с каждого конца не очень длинного стола, и Боже ты мой, они рычат и скалятся, прямо как львы или петухи, спорящие за самку.

В конце обеда они ждали, что я удалюсь, но, пожалев Дуайта, который находил все происходящее отвратительным, я заявила с бесстыдством самой толстой шлюхи Хаундсдича, что, поскольку я единственная дама на приеме, то не собираюсь покидать общество и скучать в одиночестве, пока они выпьют весь бренди.

Им это не понравилось, совершенно не понравилось, по правде говоря, лишь достойное воспитание и манеры не позволили им вызвать лакея и велеть ему меня выпроводить! Я сберегла бутылку редкого бренди дядюшки Рэя, от запасов которого осталось всего три бутылки. Дядюшка купил бренди не у контрабандистов, а в Лондоне, когда в первый раз увез меня в Корнуолл в восьмилетнем возрасте. Я и бренди прибыли вместе, и в отличие от меня, напиток с годами только улучшился. Итак, я подумала, что это тот самый случай, когда можно распить одну из трех бутылок, и поверь, дорогая, она произвела эффект чуда.

Разумеется, ни один из джентльменов не напился, как обычно принято у настоящих джентльменов. Это против их строгого воспитания или желания контролировать все свои чувства и не дать себя обмануть. Но бренди их смягчил. Он подействовал, как солнце на несговорчивый одуванчик. Они постепенно откинулись на спинки кресел. Вытянули ноги. Стали разговаривать не так напыщенно. И наконец кто-то, не могу сказать кто, упомянул спор и соперничество, существующее между этими двумя уже много лет. Первым заговорил Фрэнсис, и в весьма примирительной манере. Потом ему вторил Джордж, ответив на каждое замечание таким же мягким тоном.

Конечно же, всё оказалось не так-то просто. Даже два продавца лошадей на ярмарке не были бы столь осторожны, столь убедительны, пытаясь заключить выходную сделку, чем эти два высокородных пэра: род одного восходит к ирландскому джентльмену, обосновавшемуся в Сент-Беряне в одиннадцатом веке, герб другого ведет начало от Плантагенетов (да, дорогая, это они заявили за столом!). Но в конце концов, мне кажется, они заключили сделку. И теперь соперничество во время выборов прекратится. Потомок ирландского джентльмена согласился отказаться от округа Трегони, если потомок Плантагенетов откажется от Труро. Они также достигли соглашения по ряду других округов, но нам важны только эти. Так что да здравствует избирательная кампания, и пусть наш больной получит место, которого заслуживает!

Я лично пребываю в неплохом состоянии, в последнюю неделю меня совсем не тошнило. Дуайт тоже в добром здравии, но слишком часто задумывается о положении Англии. Полагаю, я вышла не за самого большого оптимиста.

Передавай мою нежную любовь Россу и поцелуи детям. Должна признаться, что ничто не способно так убедить меня в идее продолжения рода, как вид этих двух созданий.

Кэролайн

II

В последний день августа преподобный мистер Осборн Уитворт, прогуливаясь по Принц-стрит, увидел, как миссис Ровелла Солвей выходит из библиотеки со связкой книг под мышкой. Ее поношенное коричневое платье болталось на ней, как сутана, а белая соломенная шляпка закрывала лицо от солнца. Туфли шаркали по мостовой. Она выглядела бледной, задумчивой и несобранной. Ровелла бросила удивленный взгляд на зятя и поспешила дальше.

Мистер Уитворт собирался отдать Лоббу из Шерборна несколько писем, чтобы тот доставил их в приход Сола и Грамблера с еженедельными газетами. Письма адресовались сэру Джону Тревонансу, капитану Россу Полдарку, доктору Дуайту Энису, Хорасу Тренеглосу, эсквайру, и указывали на недостатки, обнаруженные новым викарием в церкви и на кладбище, которые можно исправить, но придется потратить значительную сумму. Далее говорилось, что долг состоятельных прихожан, как тешит себя надеждой мистер Уитворт, внести свою долю в поддержание древней и прекрасной церкви в той степени, какая отразит щедрость и христианскую ответственность означенных персон. Сейчас церковь не содержится в надлежащем виде и требует тщательной ревизии.

Встреча с миссис Солвей снова разозлила и расстроила викария. Прошлым вечером он испытал неприятное чувство. Он возвращался из обветшалого коттеджа на набережной, куда его привели плотская нужда и преступное упрямство жены. Давно уже стемнело, но когда над вонючей топью речки взошла полная луна, кто-то сунул ему фонарь прямо под нос. Оззи не был точно уверен, но человек напоминал разносчика из таверны «Семь звезд», он жил в его приходе и несколько недель назад похоронил второго ребенка. А значит, существует опасность быть узнанным, а узнав его, этот человек донесет церковным старостам. Разумеется, ничего невозможно доказать, но почтенный человек обычно не гуляет по набережной после темноты, и объяснений может и не потребоваться.

До чего же отвратительно, что он оказался в подобном положении, а вина, вина в том, что ему приходится идти на набережную, лежит на этой бесформенной девице, пробирающейся по щербатым булыжникам мостовой на другую сторону улицы, к своему дому — тому дому, который купила на его деньги, обманом. В свой дом, к своему тощему сопливому мужу. Мысль была настолько омерзительная, что Осборна затошнило при одном взгляде на Ровеллу.

По определенным причинам его в любом случае подташнивало при взгляде на нее. Теперь он часто фантазировал, как хлещет ее розгами.

***

В тот же день Демельза собирала ежевику на Длинном поле с Джереми и Клоуэнс. С одной стороны поля от камней и вересковой пустоши, спускающейся к бухте Нампара, его отделяла толстая каменная стена, заросшая дроком и ежевикой. Подразумевалось, что этот участок остается за Полдарками. В других местах на их земле деревенские могли свободно собирать ягоды.

Урожай ожидался хороший, в отличие от предыдущего года, когда из-за сырости в воздухе ежевика покрылась мучнистой росой, не успев созреть. А в этом году они уже собрали один урожай. Они пришли с тремя корзинами, одна у Демельзы, одна у Джереми, и совсем маленькая — у Клоуэнс, которая упрямо собирала не только ягоды, но и маргаритки с одуванчиками.

Рядом с морем было сыро, не туман, но низкое волнистое облако, которое обошло лежащий в нескольких милях Труро. Они тихо и спокойно собирали ягоды минут десять, спокойствие нарушали лишь периодические выкрики Джереми, когда он находил плохую ягоду или царапал палец, и тут Демельза услышала за спиной покашливание. Она обернулась и увидела высокую девушку в длинном красном плаще, похожем на военный мундир, черных чулках и ботинках и легкой летней шляпке, кое-как прилаженной на сверкающих волосах.

— Прошу прощения, госпожа. Простите, что так вот подхожу. Вы... вы меня узнаете?

Демельза выпрямилась, откинула волосы с лица и поставила корзину.

— Да... конечно, Эмма.

— Да, мэм. Я всё подумывала к вам зайти, но не решалась. А теперь увидала здесь и решила перемолвиться словечком. Надеюсь, не сочтете за наглость.

Она немного запыхалась.

— Не знаю, Эмма. Зависит от того, что ты хочешь сказать.

Эмма махнула рукой.

— Ну... Я думаю, вы знаете что. Все знают. Я вышла сегодня днем, хотя у меня не выходной и я рискую получить нагоняй, но доктор у пациентов, а хозяйка ушла на чай к миссис Тиг, ну так вот, я вышла и хотела... хотела зайти к Сэму. Но потом с вершины холма увидала, как вы вышли из дома, и подумала, что могу поделиться моими тревогами, ну, в смысле, Сэм же ваш брат. Вы понимаете, о чем я, мэм?

— О да. Понимаю.

Эмма сглотнула и уставилась на море. На берег накатывалась волна, и пена местами разрывалась и разлеталась брызгами над водой.

— Я не видала Сэма после матча, мэм. Не видала и не слыхала. Он говорил с вами об этом?

— Нет, Эмма, не говорил. Думаю, он предпочитает ни с кем об этом не говорить.

— Почему он позволил Тому Харри выиграть? Он же это сделал, да? Специально. Позволил ему перекатиться наверх и победить.

— Я точно не знаю. Спроси Сэма. Может, он тебе скажет.

— А вы знаете, что я пообещала посещать его собрания целых три месяца, если он победит? Вот почему он решил проиграть!

Демельза, и сама довольно высокая, рядом с Эммой выглядела хрупкой, девушка была как будто раза в два ее больше. Сегодня ее радостный смех больше не звучал. Демельза призналась себе, что заранее настроена против Эммы, не из-за ее поведения, а потому что она дочь Толли Трегирлса, и это явно несправедливо.

— Ты любишь Сэма? — спросила она.

Эмма вскинула сверкающие глаза, а потом резко потупилась.

— Думаю, да.

— А Тома Харри?

— О... совсем нет.

— Думаешь, Сэм любит тебя?

— Думаю, да... Но...

— Да, я знаю.

Демельза собрала еще несколько ягод и предложила их Клоуэнс, та схватила их пухлым кулачком и выбросила пригоршню маргариток.

— Понимаете, госпожа, он говорит, что хочет меня изменить, избавить от грехов, «сотворить меня заново», так он это называет, «сотворить меня заново». Он считает, что это сделает меня счастливей, как будто я печальна...

— Он не совсем это имеет в виду.

— Да, но звучит именно так!

Они замолчали.

— Хорошая ежевика, — сказала Демельза. — Попробуй.

— Спасибо, мэм.

Они съели по ягоде. Это был хороший жест, потому что встреча стала более дружеской.

— Я не знаю Сэма так же хорошо, как младшего брата, Дрейка, — сказала Демельза. — Я лишь знаю, что он не может быть счастлив в браке с кем-то, кто не принадлежит к его общине. Не может и не будет. Потому что для него многое значит религия, не так, как для остальных. И если ты... если ты ведешь себя не так, как того требует его религия, ты не победишь. Гораздо лучше будет тебе с ним больше не видеться, чем заставлять его страдать, делая выбор.

— О да, — ответила Эмма. — Мы расстались. Решили, что бессмысленно продолжать... Ох, даже не знаю, когда именно это было в прошлом году. Тогда это было мое решение. Я сказала, что так будет лучше для него, для меня и для его общины. За несколько месяцев мы ни разу не виделись, но когда случайно столкнулись, я была навеселе от эля, вот и вынудила на эту сделку. И он... когда он выигрывал, то решил проиграть Тому Харри. Так он отверг меня!

— Мамочка! — крикнул Джереми. — Ты ничего не собираешь! Я тебя обойду!

— Хорошо, милый! Я тебя догоню, не бойся!

— Но хотя для всех это была шутка, и я хохотала до упаду, я знала, что для него это не шутка, и думаю, он знал, что и для меня это тоже не шутка. И если бы он победил, я бы сдержала обещание!

— Так почему бы не сделать это и без спора? — предложила Демельза.

Эмма стерла слезы раздражения с глаз.

— Если ты его любишь, — добавила Демельза.

— Да, — сказала Эмма. — С прошлого года это стало мне понятно. Я думала, что смогу выкинуть его из головы, забыть его, как любого другого мужчину. У меня ведь было много мужчин, — она встретилась взглядом с Демельзой. — Много. Я думала, что смогу, что это ничего не значит. Но я ошиблась. Он другой... А теперь он меня отверг.

— Как? Не победив?

— А разве это не ясней ясного? Победа была уже у него в руках, он сам лег на лопатки. Она мне не нужна, вот что он сказал!

— Возможно, — предположила Демельза, — он считал, что не подобает завоевывать тебя вот так.

— Но он не меня завоевывал, мэм, а лишь мое обещание прийти в его часовню!

— Даже если и так.

Они надолго замолчали. Эмма провела ногой по пыльной траве.

— Так что посоветуете, мне стоит пойти на собрание?

— Если ты действительно так относишься к Сэму, то да.

— Я боюсь туда идти.

— Почему?

— Я боюсь, что ничего не почувствую, а потом решу, что почувствовала, и стану притворяться. Ведь так просто закатить глаза, склонить голову и сказать: «Прости меня, жалкую грешницу», а потом резко подпрыгнуть и крикнуть: «Я познала Христа», хотя это ничего не значит. А я не хочу обманывать, только не Сэма!

— Если ты понимаешь эту опасность, то почему бы не попытаться ей противостоять?

— Я боюсь и еще по одной причине, — сказала Эмма. — Это ведь может навредить Сэму. Сколько людей отойдет в сторонку и станет думать, что распутница Эмма окрутила их проповедника!

Демельза задумалась над этим. Она понимала страхи Эммы и сочувствовала ей, но в поведении девушки было нечто нелогичное. Существовали бы эти возражения, если бы Сэм победил в соревнованиях и Эмме пришлось бы выполнить условия пари? Возможно нет. Возможно, Эмма пыталась спрятаться за этими аргументами, чтобы не идти на собрания. Да и для девушки с ее смелостью и решимостью...

Действительно ли она собиралась сегодня повидаться с Сэмом или просто отчаянно стремилась поговорить с кем-то и на свою удачу заметила собирающую ежевику сестру Сэма?

Вспомнив о своем деле, Демельза снова стала собирать ягоды. Джереми уже поднялся по полю на немалое расстояние.

— Могу я вам помочь, мэм?

— Благодарю.

Они стали собирать ежевику вместе.

— То, что обо мне говорят, это неправда, мэм.

— Неправда?

— Что говорят обо мне и мужчинах.

— Ты же сама только что это сказала.

— Ага, но... это неправда.

— Да, Эмма?

— Я никогда не отдавалась мужчине.

Поскольку сама она не так давно отступила от морали, Демельза почувствовала неловкость и совершенно некстати покраснела.

— О чем это ты?

— Я позволяю им вольности. Всегда. Ну и что с того? Пусть получат удовольствие. И я тоже получаю, иногда. Но я никогда не отдавалась мужчине.

Демельза по-матерински посмотрела на Клоуэнс, которая бродила с корзинкой среди сжатой стерни, но девочка собирала припозднившиеся маки, и в этом не было опасности.

— А почему ты не сказала об этом Сэму?

— Как я могу? Да и поверит ли он? Мужчины болтают и хвастают, ведь им же стыдно признать, что они ничего не получили, когда другие уверяют, что получили.

— Сэм бы тебе поверил, — сказала Демельза. — Но может быть, это не имеет для него значения... Чем... чем сильнее грех, тем больше триумф... ну, знаешь, на небесах. Как там они говорят?

— Именно это мне и ненавистно! — воскликнула Эмма.

Джереми радостно взвизгнул, когда из живой изгороди выскочил кролик и помчался по полю, его белый хвост мелькал и вилял.

— Тебе хорошо живется у Чоуков? — спросила через некоторое время Демельза.

— Да, мэм. Вполне неплохо. Госпожа Чоук — хилое и бестолковое создание, уж простите меня, но она добра. Я получаю три фунта десять шиллингов в год на всем готовом. И чай три раза в день. Работа несложная, только выходных мало.

Демельза предложила Клоуэнс поесть ежевику.

— Осторожно. Не цветок. Вот так. Клади в рот. Вкусно, правда?

— Ежж-вика, — сказала Клоуэнс. — Ежж-вика.

— Какая милая, — рассеянно произнесла Эмма.

Демельзе хотелось сказать какую-нибудь житейскую мудрость, но ничего не приходило в голову. Иногда ей нравилось давать советы, и она была уверена в своих суждениях. Но в этом клубке она не могла разобраться, да и учитывая собственное шаткое в моральном плане поведение, она бы предпочла, чтобы ее не просили о совете.

— Тебе следует повидаться с Сэмом, — сказала она, — обсудить это с ним. Так будет лучше. В том смысле, что только так и должно быть между мужчиной и женщиной. Ничто больше не имеет значения, кроме того, что хочет он и чего хочет она. Не волнуйся о том, что скажут другие, что скажет община. Беспокойся только о том, подходишь ли ты ему, и помни, что ты подойдешь ему, только если принадлежишь к общине. А если ты в нее вступишь, то должна уверовать. Не вполсилы, ты и сама это понимаешь. Вот и всё, что я могу сказать. Как видишь, я ничем не могу помочь, Эмма. Совсем ничем.

Эмма посмотрела на море.

— Мне не следовало выходить. Мне устроят нагоняй.

— Ты только что сказала, что кое-что тебе ненавистно. То, что тебя приобщат к Богу, или то, что считают грешницей?

— Может, и то, и другое. Ну, просто... такое чувство, что... трудно с этим смириться.

— Думаю, тебе нужно определиться, Эмма. Правда. Либо в одну сторону, либо в другую. Выходи за Сэма и живи его жизнью. Или нет. Нужно решить, даже если придется сделать то, что тебе ненавистно. Ты не можешь принадлежать обоим мирам.

— Это точно, — согласилась Эмма. — Вот чего я и боюсь. Мне надо подумать. Хотя я и так уж долго думала. — Она вздохнула. — И помолиться. В одиночестве. Наверное, я и позабыла, как это делается... Или никогда и не знала.

Демельза проводила ее взглядом, пока Эмма шла по полю, белая шляпка, криво сидящая на черных волосах, развевающийся красный плащ. Вскоре Эмма пропала из виду, на горизонте остались только трубы дымоходов Нампары, из одной курился дымок — это Джейн готовила похлебку детям на ужин.

 

Глава седьмая

В первую неделю сентября слуга принес письмо от миссис Говер, адресованное Россу.

Дорогой капитан Полдарк!

С прискорбием сообщаю, что мой племянник страдает от нервной горячки. Выглядит он неплохо, но очень слаб и настойчиво хочет увидеться с вами и вашей женой. Не будет ли это злоупотреблением вашей любезностью? Умоляю, приезжайте в любой день без предварительного извещения, переночуйте у нас, если позволят дела. Так печально для всех нас видеть Хью в этом состоянии, и мы прилагаем все усилия, чтобы он выздоровел. На этой неделе его осмотрел новый доктор из Девенпорта, капитан Лонгман, и думаю, налицо некоторые улучшения, хотя и едва заметные.

Примите наши теплые пожелания,

Франсис Левенсон Говер

Когда пришло письмо, Росс с Демельзой были дома. Росс смотрел на жену, пока она читала.

— Можем послать записку со слугой. Что у нас сегодня? Понедельник? Я смогу поехать в среду, — сказал Росс.

— Как скажешь, Росс.

Он вышел и передал сообщение груму. Когда Росс вернулся, Демельза рассматривала пятно на кресле, куда Клоуэнс пролила джем.

— Я сказал — в среду, в полдень. Предпочитаю там не ночевать, мы можем с ними пообедать и сразу после этого уехать.

— Благодарю, Росс.

Ее лица Росс не видел.

— Что ж, я не в восторге от этого визита, но в такой ситуации невозможно отказать.

— Именно так...

Он подошел к окну.

— Когда ты ездила в прошлый раз, оказалось, что это ложная тревога, да?

— Он так сказал. Он делал вид, что это пустяки, но, как мне кажется, Дуайт отнесся к этому серьезно.

— Странно, — буркнул Росс.

— Что?

— Когда мы везли Дуайта, Армитаджа и третьего — как там его зовут? — Спейда на лодке из Кемпера, я думал, что у Дуайта мало шансов выжить. Хью был самым сильным из этих троих. Он был похож на скелет, как и остальные, но жилистый. А теперь Дуайт постепенно выкарабкивается...

— Интересно, а Дуайт больше его не посещает? Почему?

— Туда долго ехать. Он не может делать это каждый день. А богатые люди могут вызвать кого угодно. Похоже, капитан Лонгман поселился в доме. В общем, увидим.

И в среду они увидели. День был сырым, впервые за две недели. Дождь падал влажной пеленой, мелкими каплями, но постоянно, так что проникал сквозь любой плащ. Добравшись до Треготнана, они оба вымокли до нитки, и миссис Говер настояла, чтобы гости немедленно поднялись в свою комнату к камину и переоделись в сухое. По ее словам, состояние Хью мало изменилось, хотя он жаждет с ними увидеться. С ним капитан Лонгман и сиделка. На всякий случай послали за родителями Хью, полковником и миссис Армитадж, в Дорсет.

Росс несколько раздраженно предложил Демельзе первой повидаться с больным, но она попросила его пойти вместе. Разницы всё равно никакой, потому что Хью с трудом можно было узнать. Его голову побрили и приложили ко лбу пиявок. Волдыри на шее и затылке показывали, что оттуда недавно сняли примочки из шпанской мушки. Сиделка протирала его лицо и руки смесью джина, уксуса и воды. Судя по груде простыней, на ногах у него тоже были примочки — пошевелив ногами, Хью морщился от боли. Капитан Лонгман, крепкий бородатый человек слегка за пятьдесят, с торчащим животом и негнущейся ногой, присматривал за сиделкой, как генерал наблюдает за сражением. Он велел посетителям отойти и ловким жестом фокусника снял раздувшихся пиявок.

Глаза Хью, пусть и затуманенные болью, пусть и близорукие, по-прежнему были теми же прекрасными и полными желания глазами, как и когда он смотрел на Демельзу за обедом в Техиди около года назад, теми же самыми глазами, полными любви и страсти, как на пляже у Тюленьей пещеры. Хью увидел ее и улыбнулся, и она опустила руки, которые в ужасе взметнулись к лицу, и улыбнулась в ответ. Демельза и Росс сели с обеих сторон кровати, и Хью облизал губы и медленно заговорил, некоторые слова доносились четко, а некоторые оставались неразборчивыми, он проглатывал звуки и умолкал.

— Что ж, Росс... чудесный вид, правда? Надуть лягушатников и оказаться в таком состоянии...

— Держись, — ответил Росс. — В тюрьме ты наверняка видел людей и в худшем состоянии. Ты встанешь на ноги уже совсем скоро.

— Ох... Кто знает? Демельза... Mon petit chou ... Ты так добра, что пришла...

Демельза не ответила. В ее горле стоял комок, словно она никогда больше не сможет говорить.

— ... и вот к чему пришло. Я так много о тебе думал... этим прекрасным летом. Но ты сегодня не промокла?

Демельза покачала головой.

— Росс... извинись за меня перед Дуайтом... Он не мог здесь поселиться, и мой... мой дядя решил... он богат и решил, что у меня будет домашний доктор.

— Ты не хотел бы снова увидеться с Дуайтом?

Хью улыбнулся и покачал головой.

— Не думаю... что это что-то изменит, один доктор или другой. Как и эти... мерзкие примочки на теле... Не они решат исход битвы.

Капитан Лонгман, которому не понравилась эта реплика, возразил:

— Эти мерзкие примочки, дорогой сэр, всего через сорок восемь часов уменьшили жар, вытянули желчь и снизили избыточную работу кровеносных сосудов. Налицо явное улучшение. Еще сорок восемь часов, и мы увидим серьезные перемены.

Они остались еще ненадолго, а потом Лонгман вмешался и сказал, что пациента нельзя утомлять. Они встали, но Хью взял Демельзу за руку.

— Пять минут?

Демельза посмотрела на Росса, а он — на Лонгмана.

— Моя жена останется еще на несколько минут. А я подожду внизу. — Росс повернулся к Хью и похлопал его по руке и улыбнулся. — Держись, дружище. — Один утомит его меньше, чем мы оба, — сказал он Лонгману. — Уверен, что это соответствует медицинской теории.

Выходя из комнаты, он заметил, что сиделка занимает его место у постели, чтобы возобновить свои манипуляции. Демельза снова села, и Хью заговорил.

Росс прошел по двум коридорам в ту комнату, где они переодевались. Горничная развесила одежду перед камином, но она еще не просохла. Чужая одежда всегда его раздражала, она плохо сидела, и карманы вечно оказывались не в тех местах. Он перевернул нижнюю юбку и чулки Демельзы и снова спустился вниз. Там он обнаружил пару слуг, ни следа Фалмута, миссис Говер или детей.

Росс прошел в большую гостиную, но там тоже никого не оказалось, за исключением дога, который подошел ближе и обнюхал его, так что Росс занял кресло поудобней, погладил собаку и стал смотреть на дождь.

Он не знал, надолго ли заболел Хью Армитадж, но эти события его огорчили. Его также опечалил и встревожил вид подавленной Демельзы, его расстроило, что ее чувства настолько задеты, а выражение ее лица сегодня в комнате больного выдало куда больше, чем когда-либо. Но всё же меланхолия и злость Росса были еще глубже. Что-то в самом этом темном и дождливом дне, в гуляющем по безрадостному дому эхе, в его полном одиночестве, символически указывало на его собственную жизнь, на семью и достижения, на то, как пуста эта жизнь и бесцельна. К чему это всё, если самый центр его жизни исчезнет?

Дело даже не в том, что пуста его жизнь, пуста и бесцельна жизнь в принципе. Бесчисленные тысячи людей каждый день копошатся в земле, как червяки. Они дышат, ползают, и достаточное число выживает и дает потомство, но в любой миг, во мгновение ока происходит какой-нибудь несчастный случай или на них набрасывается отвратительная болезнь, и вот уже их закапывают в землю, а сверху уже топчется следующее поколение. Так произошло с Джимом Картером несколько лет назад, потом с Чарльзом Полдарком и с Фрэнсисом Полдарком, затем с Джулией Полдарк и с Агатой Полдарк, в этом году, возможно, с Дуайтом Энисом или с Хью Армитаджем. А что будет через год? Кто будет следующим? Да и какая разница? Какое всё это вообще имеет значение?

За его спиной раздалось покашливание. В дверях стоял мальчик лет двенадцати.

— Доброе утро, сэр. Дядя Джордж хотел узнать, спустились ли вы вниз. Я сказал, что вроде видел, как вы вошли сюда. Он спрашивает, не хотите ли вы выпить с ним по бокалу мадеры перед обедом?

II

Лорд Фалмут, в свободном зеленом сюртуке из индийского хлопка длиной до колен, был в своем кабинете. Там приветливо горел огонь в камине, а на столе стояли бокалы и бутылка.

— Капитан Полдарк. Надеюсь, сюртук вам не слишком короток. Он принадлежал моему дядюшке, тот был почти вашего роста.

— Он вполне подойдет, и главное сухой. Благодарю... Да, не откажусь от мадеры.

Напиток янтарного цвета был разлит по двум хрустальным бокалам. Очевидно, его сиятельство выбросил из головы разногласия их предыдущей встречи. Возможно, он просто не запоминал такие пустяки. Вероятно, он не замолвил слово за Оджерса не намеренно, а просто по забывчивости, он и в мыслях не держал делать подобное намеренно. Просто не посчитал важным.

— Вы виделись с Хью?

— Да...

— Скоро приедут его родители. Я почувствую себя лучше, когда они будут здесь и смогут принять на себя ответственность.

— А новый доктор? Кто он?

Фалмут пожал плечами.

— Из Адмиралтейства. Его ценят, а рекомендовал его Говер.

Росс отхлебнул вино.

— Это новая сухая мадера, — пояснил Фалмут. — Лучше пить до еды.

— Когда его в последний раз осматривал Энис?

— Две недели назад.

— Вы считаете, что его не стоит вызвать еще раз?

— Это натолкнется на сложности. Лонгман здесь только неделю и говорит, что в последние сутки произошли значительные улучшения. С этим всегда сложности, Полдарк. Когда болела моя жена, мы столкнулись с теми же проблемами. Либо вы доверяете человеку проводить свое лечение, либо нет. Когда всё идет хорошо, вы радуетесь, что доверились ему. А когда плохо, то думаете: вот если бы...

— Да, понимаю.

— Если завтра прибудут его родители, то они и примут решение. Но выбор будет непростым, если Хью явно не начнет поправляться.

Росс задумался, осталась ли Демельза до сих пор в комнате больного или вернулась туда, где они переодевались. Фалмут как будто мыслил в том же направлении.

— Миссис Полдарк с вами?

— Да. Она осталась с Хью.

— Думаю, ему это принесет облегчение. Хью высоко ценит вашу жену. Он часто о ней говорит. Я тоже считаю ее восхитительной.

— Благодарю, — Росс снова сделал глоток и посмотрел на хозяина дома поверх края бокала.

Фалмут нагнулся, чтобы поворошить дрова.

— Она и миссис Энис помогли, каждая по-своему, устроить мою встречу с Данстанвиллем, на которой мы пришли к соглашению.

— Я так и понял.

— И по всей видимости, мы подберем двух приемлемых кандидатов от Труро на следующей неделе.

— На следующей неделе? Так скоро?

— Если выборы пройдут гладко, а в этом я пока не уверен, то я вдобавок порадуюсь тому, что мистер Уорлегган потеряет место, которое занимает безо всякой пользы всего год.

— Если он потеряет место, Данстанвилль наверняка проведет его по другому округу.

Его сиятельство выпрямился и слегка покраснел.

— Возможно.

Они замолчали. Росс обдумал ответ.

— Но вы думаете, что этого не случится?

— Я думаю?

— Ваш тон предполагает сомнения.

— По поводу Уорлеггана? Что ж, это так. На нашей... хм... встрече Бассет дал понять, что его восхищение своим протеже тает.

— Вот как?

— В общем, похоже, что во время банковского кризиса Бассет вернулся из Лондона и обнаружил, что положение здесь складывается не в его пользу.

— И к этому имел отношение Джордж?

— К этому имели отношения все Уорлегганы, а из них, разумеется, прежде всего Джордж. Полагаю, банк Бассета и банк Уорлеггана заключили соглашения о совместных действиях. Пару раз они вместе финансировали предприятия. Но, как видно, в феврале, когда банк Англии приостановил платежи и все держатели его бумаг оказались на грани катастрофы, банк Уорлеггана попытался воспользоваться кризисом, чтобы свалить банк Паско. И тем самым вовлек банк Бассета в действия, может, и законные по определенным стандартам, но по его мнению, совершенно неприемлемые. Он вернулся в Корнуолл как раз вовремя, чтобы его банк отстранился от этой затеи, и выдал Паско кредит. Он смог это сделать лишь потому, что в Лондоне дело пошло на лад, но сказал мне, что скорее всего ограничит дальнейшее сотрудничество банков.

— И из этого вы сделали подобное заключение?

— Из его манеры речи я понял, что Джордж Уорлегган вряд ли получит другое место из рук Бассета.

Росс протянул ноги к огню, но потом, почувствовав, как натянулись швы, подобрал их.

— Что ж, вы наверняка знаете, милорд, раз знают все остальные, что я люблю Уорлегганов не больше вашего, так что слез проливать не буду, если на следующей неделе Джордж потеряет место.

— Но это еще не точно.

— Да? Но Бассет ушел с поста олдермена и не будет выдвигать кандидатов. Насколько я понимаю.

— Это верно. — Его сиятельство пошевелил угли кочергой. — Но как вы помните, в прошлом году совет настойчиво выступал против меня. С той поры осталась обида, и с обеих сторон были произнесены горькие слова. Не думаю, что многие из тех, кто голосовал за Уорлеггана на прошлых выборах, сменят сторону, даже несмотря на уход Бассета. Всё висит на волоске.

— Хм...

Затяжной плотный дождь тихо падал на окно, бесшумно, как снег.

— Как вы знаете, существует сильное недовольство правительством. А также обида на Питта, недоверие и даже ненависть.

— В Труро или по стране?

— По стране, но, насколько я знаю, в основном это меньшинство. Не в Труро, где недовольство мной куда сильнее, чем Питтом.

— Хм, — повторил Росс. — Если он лишится поста, то кто возглавит страну?

— И так плохо, и эдак. Не при такой кризисной ситуации в стране. Но когда дела на войне настолько плохи, люди хотят найти козла отпущения, а кого проще обвинить в такой ситуации, как не премьер-министра? Развал альянса, нехватка продовольствия у простых людей, рост цен, мятежи на флоте, массовое изъятие вкладов из банков; мы одиноки в этом враждебном мире, а Питт управляет страной вот уже тринадцать лет. Поэтому люди, многие люди, считают, что он привел нас к такому положению.

— А вы?

— Он совершал ошибки. Но кто их не делает? И, как вы говорите, кто мог бы занять его место? В стране нет такой фигуры. Портланд — пустое место. Мойра совершенно бесполезен.

— А что насчет последних мирных переговоров?

— Провалились, как и предыдущие. Директория ставит неприемлемые условия. Когда вся Европа у них под пятой, они могут себе это позволить. Последнее, что я слышал, это что они потребовали острова в Ла-Манше, Канаду, Ньюфаундленд и Британскую Индию, а также наши владения в Вест-Индии.

Росс допил вино и поднялся, встав спиной к огню.

— Прошу, налейте себе еще.

— Благодарю, — Росс наполнил оба бокала. — Что ж, так и есть. Ничего себе картина.

— Темна, как и любая другая в нашей истории.

Из коридора донеслись юные голоса.

— Надеюсь, вам повезет с членами парламента от Труро, — сказал Росс. — Но подозреваю, что, если говорить об интересах страны, ни Джордж, ни Том Тренгруз особо не отличаются от Питта в отношении к войне. Они не поклонники Фокса.

Фалмут не ответил, а просто задумчиво уставился на огонь.

— Что ж, — нетерпеливо произнес Росс. — Пойду взгляну, не вернулась ли жена из комнаты больного.

— Разумеется, — добавил Фалмут, — как бы ни шли дела у Хью, он не сможет принять участие в выборах в следующий четверг.

— Да... Разумеется нет. Увы. Теперь вам придется найти другого кандидата. Очень жаль.

— Я собирался предложить это место вам.

III

Напротив окна стоял могучий кедр, чьи плакучие ветви, серебристо-серые и оливково-зеленые, изгибались широкими дугами от высоченной верхушки до самого низа. В ветвях Росс заметил рыжую белку, держащую в лапах орех и жадно его поглощающую. На северном побережье белки встречались редко — деревьев было слишком мало, они сгибались от ветров. Несколько секунд Росс с большим интересом ее рассматривал, ее резкие и проворные движения, яркие глаза, раздувающиеся щеки. Потом белка увидела его в окне, молнией взлетела вверх и затерялась в тени, скорее как призрак, чем как существо из плоти и крови.

— Вы же это не всерьез, милорд, — сказал Росс.

— Почему же?

— Обычно мы соглашаемся друг с другом относительно военных действий Англии. Но во время прошлой встречи мы резко разошлись по всем вопросам, касающимся внутренних дел. Функции парламента, выборов, неравномерного распределения власти, коррупции...

— Да. Но мы ведем войну. Как я уже говорил, я верю, что вы обладаете куда большим потенциалом, чем муштровать отряд ополчения и поддерживать на плаву шахту. А таким путем вы сможете осознать свой потенциал.

— В качестве тори?

Его сиятельство махнул рукой.

— Ярлыки. Они ничего не значат. К примеру, вы знаете, что Фокс вошел в политику как тори, а Питт — как виг?

— Нет, я не знал.

— Как видите, со временем всё изменилось. Как меняется и расстановка сил. Не знаю, насколько пристально вы следили за политикой в нынешнем столетии, капитан Полдарк... Но могу я высказать вам свою точку зрения по этому вопросу?

— Разумеется, если вам угодно.

— Что ж, вы знаете, что в 1688 году виги спасли Англию от захвата Стюартами, когда король Яков хотел отринуть нашу церковь в пользу Рима — и всё, что это в себя включает. Они пригласили Вильгельма Оранского, а когда королева Анна умерла, не оставив наследников, сделали ганноверца королем Георгом I. Как вы помните, возглавляла их наша высшая аристократия, которая понимала, что это значит — защищать свободу от подавления абсолютной монархией. Моя собственная семья, и я этим горжусь, поддерживала их много лет и отправляла нужных людей в Палату общин. Тогда никто не верил в идеи, которые, похоже, сейчас у вас на уме — о том, чтобы изменить выборную систему, часть нашей многолетней традиции — никто, пока тот король Георг, который ныне нами правит, не поддался неверным советам и не попытался взять бразды правления в свои руки. Тогда виги снова заговорили о свободе, о правах, записанных в Великой хартии вольностей, и правильно сделали.

— Но потом...

— Погодите. Но самые радикальные из них — Бёрк, Фокс и их друзья — приняли это близко к сердцу и заговорили о реформах. Свобода для них стала означать равное представительство и еще многое другое, о чем вы говорили. Когда во Франции разразилась революция, они были в восторге — думали, что вот она, их Утопия. Но быстро разочаровались, особенно Бёрк, как и большинство тех, кто называет себя вигами. Они не верили и не верят в равное представительство, капитан Полдарк, не больше чем тори. Вспомните своего друга Бассета. Питт теперь тори, как и я, и должен вам напомнить, что в свое время тори выступали за религиозную свободу, за старые свободы мелкопоместного дворянства, за более широкое разделение власти между королем, знатью и простыми людьми. Но как бы то ни было. Когда мы выиграем войну (или проиграем), то сможем пересмотреть свои взгляды. Питт — человек прогрессивных взглядов, иногда даже слишком, как по мне, но пока что он придерживает эти идеи, потому что знает, как и все здравомыслящие люди — Франция и ее революция могут нас уничтожить, и только это сейчас имеет значение. Вы ведь встречались с моим зятем, капитаном Говером?

— Нет.

— Он выступает за реформы во флоте. Думаю, он вам понравится.

За окном не было никакого движения, не считая сплошной пелены дождя.

— Боже! — нетерпеливо воскликнул Росс. — И вы предлагаете место мне? Вы ведь можете выбирать по всему графству! Да и помимо Армитаджа у вас полно родственников.

— Ответ весьма прост, дорогой Полдарк. Я прошу вас, потому что у вас больше всего шансов выиграть. Ваша популярность в городе, как я полагаю, перевесит недовольство мной. В последний раз моему кандидату не хватило одного голоса. У действующего члена парламента всегда появляется дополнительное влияние, и Уорлегган может найти один голос или больше, чтобы преодолеть отсутствие поддержки со стороны Данстанвилля.

— Спасибо за прямоту.

— Если вы ожидали, что я скрою свои мотивы, то вы не тот человек, каким я вас считаю. Другие причины этой просьбы я уже сообщил.

— Но с чего вдруг вы решили, что я приму предложение, если отверг аналогичное от Бассета полтора года назад?

— Обстоятельства изменились. Времена стали тяжелыми. Стране необходимы лидеры. Вы знаете, что в прошлом месяце сказал Каннинг? «Ничто не пробудит нацию из сна и глупости, в новую, деятельную жизнь. Мы стали бездушными и бесхребетными». Вы же разочарованы в той жизни, которую ведете. В одиночку человек, как вы наверняка понимаете, мало что может. Но нация состоит из отдельных людей.

Росс отвернулся от окна и посмотрел на Фалмута. Тот был холодным человеком, по крайней мере, в делах, но не из тех, кто будет вилять в разговоре. И Росс решил говорить прямо. Эмоции придали его тону дополнительную резкость.

— Вы предлагаете мне, милорд, бороться за место, после того как, немудро распоряжаясь своей властью, настроили против себя обычно сговорчивых выборщиков. Я прав? То есть, вы просите меня не только одобрить систему, которая мне не нравится, но и воспользоваться властью, которую я уже отверг. Как ваш кандидат я стану частью этой извращенной системы и тем самым молчаливо ее поддержу.

Его сиятельство нетерпеливо махнул рукой.

— От своего дяди я унаследовал те методы, с которыми обращались с округом аристократы. Впредь я буду больше внимания уделять нуждам городского совета. Так что мы можем внести изменения на ваш вкус. Чего вы не сможете изменить, так это избирательную систему в целом. Придется принять ее как есть. Или работайте над ее реформой — в парламенте или вне его стен.

Он встал.

— Но есть и более срочные дела, капитан Полдарк, когда вся Европа поднялась против нас.

— Думаю, моя одежда уже высохла, — сказал Росс. — Предпочитаю переодеться перед обедом.

— Что ж, не буду задерживать. Но жду ваш ответ до отъезда.

— Вы его получите.

Фалмут убрал бутылку мадеры в буфет и запер его.

— И не забудьте про еще одно преимущество положительного ответа.

— Какое?

— Вы одновременно оказываете услугу мне и подставляете подножку Уорлеггану.

IV

Молодые голоса (как и молодежь) из коридора исчезли. Дом стал тихим, как сам этот день, как больной наверху, как пустота жизни. Росс прошел по коридору, услышал шепот в открытой двери и заглянул. Демельза разговаривала с миссис Говер. Она странно выглядела в одолженном платье — лицо бледное, темные глаза стали еще темнее. Почти незнакомка, по крайней мере, не та женщина, которую он знал уже тринадцать лет, не совсем его жена, а некто, удалившийся от него в бездну собственных чувств, некоторые из которых были совершенно чужими.

Женщины его не заметили, и Росс не вошел, не желая им мешать, он предпочел собственные мрачные мысли. Он поднялся наверх и заблудился, оказавшись у подножия спиральной лестницы, ведущей к куполу, и пошел обратно. Безжизненный дом, в нем как будто не осталось ни одного человека. Слава Богу, что у Росса никогда не было ни средств, ни желания расширять Нампару больше нынешних размеров. Но дом Бассетов был вполне жизнерадостным по сравнению с этим. Некоторые люди обладают талантом создавать настоящий дом.

Он нашел нужную комнату с третьей попытки. Одежда до конца не высохла, но вполне сгодится. У дяди лорда Фалмута были короткие ноги, и панталоны доставляли ужасное неудобство.

Ярко горел огонь, и Росс был рад теплу, когда переодевался. Завязав шейный платок, он расправил одежду Демельзы, чтобы та оказалась ближе к камину. Ее чулки были еще мокрыми, а подол юбки будет сохнуть еще полдня.

Когда он дотронулся до юбки, из кармана выпал листок, и Росс нагнулся, чтобы подобрать его и положить обратно. Но голубые чернила, были столь необычны и столь узнаваемы, что привлекли его внимание, и он непроизвольно прочел строчки.

Когда уйду, запомни лишь одно:

Что ни земля, ни небеса не в силах

Дать большего блаженства, чем дарил мне

Один лишь день наедине с тобой.

И если, вспомнив обо мне, прольешь

Слезу украдкой — буду счастлив вечно.

Пусть память и не будет бесконечной,

Я буду горд, что ты по мне вздохнешь.

Доверь печали небу, а песку

Оставь слезинку, что по мне упала.

И чтобы лик твой грусть не затмевала,

Забудь меня скорей, когда уйду.

 

Глава восьмая

В воскресенье, десятого сентября, Уорлегганы вернулись из Тренвита в Труро. Обычно они не возвращались так рано, но Джордж должен был присутствовать в четверг на выборах, и Элизабет решила поехать с ним. В отсутствие Джеффри Чарльза в Тренвите не оставалось никого, кроме ее немощных родителей, да и чудесное лето подходило к концу, так что покидать Тренвит было не особенно жаль. Новый парламент собирался в начале октября, и Элизабет решила отправиться с Джорджем. Во время прошлого пребывания в Труро она обзавелась новыми друзьями и новыми увлечениями, ей понравилось быть в центре событий и рядом со средоточием власти. К тому же она сможет несколько дней побыть с Джеффри Чарльзом перед его возвращением в Харроу.

Она согласилась на то, чтобы Джеффри Чарльз провел все лето со школьными друзьями в Норфолке. Элизабет полагала, что так будет лучше и это позволит избежать конфликта между ее сыном и мужем. К тому же она надеялась, что разлука длиной в год поможет Джеффри Чарльзу полностью забыть Дрейка. Но жизнь без него не была прежней: Джеффри Чарльз уже давно стал для нее самым важным человеком на свете. Валентин не мог его заменить, он так и не занял в ее сердце такого же места.

Когда Джордж узнал о новом соглашении Данстанвилля с Фалмутом и о договоре по округам Труро и Трегони, он пришел в ярость и тем же утром прискакал с письмом в руке в Техиди. Было сказано много громких слов, Джордж ясно выразил свое неудовольствие, но его покровитель с холодной вежливостью твердо дал понять, что мистер Уорлегган должен сам позаботиться о своих голосах в округе Труро. Встреча оказалась неудачной, и вскоре Джордж пожалел о некоторых словах, сказанных сгоряча, продиктованных оскорбленным самолюбием. С самого начала он прикладывал все усилия к тому, чтобы понравиться Бассету, и это приносило удовлетворительные плоды. Это был слишком влиятельный человек, чтобы от него отдаляться, и Джордж тут же сделал несколько тактичных шагов, пытаясь загладить вину.

На самом деле, когда схлынуло первое волнение, Джордж не сильно переживал за свое место по округу Труро. После того как Бассет ушел из городского совета, там разгорелась битва, сравнимая по накалу с самими выборами, поскольку ее результаты вполне могли решить исход выборов. В конце концов мэр, один из тори, не желая последовать примеру своего предшественника, отправленного в тюрьму за противостояние большинству, отказался от места. Виги с триумфом посадили своего кандидата, Вивиана Фитц-Пена — потомка древнего рода, такого же одряхлевшего, как и сам кандидат, — но этот виг оказался последователем Фокса, и ничто не могло заставить его избрать кандидата от Боскауэнов.

Так что состав совета, как объяснил Джордж Элизабет, не изменился с прошлого года в политическом отношении. Он даже думал — осмеливался думать — что усилия, предпринятые им для перетягивания некоторых членов совета на свою сторону, не пропали даром: благодаря этим людям, обязанным ему или его семье, перевес голосов в его пользу на выборах будет не таким ничтожным, как в прошлый раз.

Дорога домой как всегда была отвратительной, как будто даже стала еще ухабистей и более пыльной, но по крайней мере, сопровождавшим их всадникам не пришлось вытаскивать застрявший экипаж. Несмотря на головную боль, Элизабет послала записку Морвенне с приглашением на ужин в понедельник, и Морвенна ответила, что с удовольствием придет.

Элизабет чуть не пригласила также Ровеллу и Артура, но просто не могла заставить себя пригласить библиотекаря, уж по крайней мере не к ужину, она знала, что Джордж рассердится. И конечно же, она знала о загадочной неприязни между сестрами.

Когда пришли гости, Джордж отсутствовал, но Элизабет провела несколько минут наедине с кузиной, пока та снимала плащ, и первым делом справилась о здоровье Джона Конана, а затем, как бы невзначай, упомянула Ровеллу.

— Я с ней не виделась, — ответила Морвенна.

— Совсем?

— Совсем.

— Вам повезло, что вы живете у реки. Труро — такой скученный и нездоровый город. Надеюсь, она здорова.

— Я тоже надеюсь.

— Мы пробудем здесь недели три перед отъездом в Лондон, так что я приглашу ее на чай.

— Ты должна прийти на чай ко мне, — сказала Морвенна.

— Благодарю, дорогая. Но почему бы тебе не прийти на чай вместе с ней?

— Благодарю, Элизабет. Я бы предпочла этого не делать.

— Дорогая, почему ты так к ней строга? Она еще молода и наверняка ошибается в суждениях, но...

— Дорогая Элизабет, мне бы не хотелось это обсуждать. Если не возражаешь.

— Но разве матушка не пишет тебе с вопросами о Ровелле? Ей же еще нет шестнадцати?

— Думаю, мама пишет напрямую Ровелле.

— Я видела ее мужа в библиотеке. Он кажется весьма любезным юношей.

— Да, я тоже так думаю.

Элизабет вздохнула.

— Ну ладно, дорогая. Пойдем, а то Оззи остался в одиночестве и чувствует себя покинутым.

Они прошли в холл, и Элизабет заметила, что сняв креповый капюшон плаща, кузина не потрудилась даже пригладить волосы. Этого длинного платья из синего батиста с косынкой на груди и кружевными манжетами Элизабет раньше не видела, но оно смотрелось мятым, как будто Морвенна в нем спала. Однако, несмотря на всё это, она не казалась непривлекательной, двигалась и разговаривала с незнакомой уверенностью, которая шла ей не меньше, чем прежняя скромность. Её лицо выглядело так, будто она пережила тяжёлые времена, но мужчины охотнее заглядывались бы на неё сейчас, чем прежде, когда она была юной и наивной.

Оззи и впрямь сидел один в гостиной, обдумывая очередные странные и тревожные события, происходящие в его жизни. Сегодня он опять встретил на улице Ровеллу — в третий раз с тех пор, как она уехала. И на этот раз она искоса взглянула на него из-под ресниц и чуть улыбнулась. Так трудно оказалось понять — насмешка ли это, торжество, удовлетворение, дружеская улыбка или даже призыв. Оззи разгорячился, он снова и снова болезненно переживал и был ужасно возбуждён. Встреча пробудила в нём самые худшие фантазии, и он провёл весь день, стараясь от них избавиться.

Однако теперь он пришёл в себя. Они пили канарское и слушали монолог Оззи о церковных проблемах, пока к ним не присоединился Джордж.

Джордж не сильно обрадовался, увидев за столом Осборна; правда, он не был бы рад ему и в любой другой день. И месяца не проходило, чтобы он не получил от Оззи письма с очередной просьбой. Очередная его цель состояла в получении прихода Сент-Ньюлин, который как раз освободился. Но никто не хотел прислушаться к мольбам Оззи (насколько это в принципе возможно), поскольку все считали, что с него пока что достаточно должностей. Докучливость Оззи была бы не столь раздражающей, если бы его дядя, Конан Годольфин, помог Джорджу в Лондоне. Однако Конан оказался тем еще франтом и водил знакомство только с себе подобными. Будучи близко знакомым с принцем Уэльским, он, тем не менее, странным образом не смог представить своего нового родственника по браку обществу, в котором тот был заинтересован.

Тем вечером Джордж пришел домой прямо из конторы, где они с дядей Кэрри занимались просмотром счетов, причитающихся к оплате, и определяли, какие из них можно продлить. Джордж был не в настроении для пустой светской беседы, и это в конце концов стало понятно даже Оззи, который заметил, что никто не спешит прерывать молчание, пока рот самого Оззи был занят ужином.

— Как дела, кузен Джордж? Вы кажетесь сегодня немного не в духе. Надеюсь, вы не страдаете от летней лихорадки. Мой слуга подцепил ее и три дня потел как боров. Я выдал ему десять крупинок слабительного, но оно не особенно помогло. Многие болеют. На прошлой неделе я хоронил девочку, которая не смогла выкарабкаться из этой лихорадки.

— Никогда не чувствовал себя лучше, — ответил Джордж, — так что полагаю, ваши профессиональные услуги мне вряд ли пригодятся.

— Да что вы, я не хотел вас обидеть. Элизабет, а вам не кажется, что он чуток спал с лица? Конечно, поводов беспокоиться немало, чего стоят только военные новости, не говоря уже о грядущих выборах. Я полагаю, что нашим законодателям пора бы как-то положить конец беспорядкам в стране, прежде чем продолжать войну в Европе. Мы не можем воевать и вообще не можем ничего делать, пока эта революция у всех на языке.

Он прервал свою речь, чтобы в очередной раз подкрепиться, и снова повисло молчание, пока он жевал и глотал, жевал и глотал.

— Выборы в четверг? — спросила Морвенна. — Но мне казалось, что почти все...

— С уходом Бассета борьба за перевыборы будет тяжелой, — прервал ее Оззи. — Вы полагаете, ваш новый противник сможет завоевать много голосов за счет своей так называемой популярности?

— Говер? — взглянул на него Джордж. — Сомневаюсь. Я пока не знаю, кто будет вторым.

— А, так вы не слышали? Мне сегодня днем Полвил рассказал. А вы знаете, как тесно он связан с Боскауэнами? Вчера он у них ужинал. Утром я ходил к нему по делам церкви. Как вы знаете, архидьякон снова приезжает, и я хочу, чтобы на этом званом обеде присутствовали все влиятельные прихожане.

Он снова прервался на еду.

Джордж отпил глоток вина.

— Я не думаю, что Фалмут...

— Это будет Полдарк, — сказал Оззи, проглотив очередной кусок. — Полдарк из Нампары. Сам я полагаю, что для Фалмута он слишком неуправляемый авантюрист. Но, как видите, дурная слава оказалась ему на пользу.

Ужин продолжился в молчании. С улицы послышался цокот копыт, цок-цок, цок-цок, медленно проплывал звук мимо окон.

Джордж махнул лакею.

— Сэр?

— Унесите вино. Оно отвратительно. Принесите гравского.

Оззи сделал глоток.

— Не самое лучшее, соглашусь. Может быть, вы слишком рано достали его из погреба. Я бы не отказался от более холодного и удобного погреба в своем доме. Говорят, мы слишком близко к реке, чтобы глубокий погреб мог оставаться сухим.

— Вам кажется, что в доме викария сыро? — спросила Элизабет у Морвенны. — Мы здесь, конечно, тоже у реки, но место более открытое, чем там, среди ваших прекрасных деревьев.

— У нас сыро наверху, — ответила Морвенна. — Там, где обычно спала Ровелла. Когда идёт дождь. Но мне кажется, это не от реки.

— В церкви у нас сырость, — сказал Оззи. — И на погосте. Большая проблема с надгробными плитами. Мох быстро разрастается, и имена совсем пропадают.

— Я спрашивала Морвенну о Ровелле, — сказала ему Элизабет. — Вы виделись с ней, всё ли у неё в порядке?

— Нет, — громко ответил мистер Уитворт. — Ни разу не виделись. Для нас она как будто и не существовала.

— Простите, Оззи, но не слишком ли это строгое суждение о молодой девушке только из-за того, что она вступила в брак с человеком намного ниже неё по происхождению? Она вышла замуж так поспешно, но ведь по любви, я думаю?

— Я понятия не имею, — сказал мистер Уитворт. — Совершенно не имею понятия! И не желаю об этом думать.

Слуга вернулся с новой бутылкой вина и чистыми бокалами. Он встревоженно подождал, пока Джордж продегустирует напиток, а потом, не получив ни одобрения, ни упрёка, наполнил остальные бокалы. Когда он закончил, Оззи снова попробовал старое вино, потом новое и согласился, что новое лучше. Наступила тишина.

— Значит, Росс Полдарк занялся политикой, — заговорил наконец Джордж, взглянув через стол на Элизабет.

— Я этим человеком никогда особенно не интересовался, — заявил Оззи. — Но думаю, в этом городе он не многого добьётся.

— И как кандидат от Боскауэна, — обратился Джордж к Элизабет. — Для бывшего бунтаря это циничное изменение позиции. На какие отчаянные поступки идут некоторые люди средних лет, лишь бы казаться респектабельными.

— Его сильно вывела из себя та трепка, которую ваш егерь задал его шурину, — продолжил Оззи. — Кстати, я до сих пор не получил от него ответа на свое письмо касательно церкви в Соле.

— Оззи, а вы уверены, что правильно расслышали имя? — тяжело дыша, спросила Элизабет.

— О боже, конечно. Полвила эта идея позабавила, помнится, он шутил по этому поводу. Сказал, что в парламенте Полдарк будет скорее выполнять функции не рычага, а столба! — Оззи расхохотался, но никто его не поддержал.

— Он пока еще не в парламенте, — проговорил Джордж, — и вряд ли он продвинется в реализации своих амбиций.

За ужином об этом предмете больше не упоминалось. Да и остальные разговоры затухли.

II

Кэрри Уорлегган почесал голову под круглой шапочкой и опустил перо.

— Это совершенно возмутительно. Погоди, еще твой отец узнает!

— Об отце не беспокойся, в свое время он узнает.

Кэрри поднялся, сверкая глазами, и принялся теребить нижнюю губу. Годы обошлись с ним не так милостиво, как с другими членами семьи. Хроническое несварение и подагра лишили его остатков плоти, и одежда болталась на нем как на скелете. Однако он почти все время проводил в конторе, зачастую заказывая прямо сюда те крохи, которые мог съесть, предпочитая не отлучаться от дел. Он держал руку на пульсе дел Уорлегганов, принимая в них гораздо большее участие, нежели его брат и племянник. Именно Кэрри заведовал деталями всех операций, будь то доставка чугуна из литейных в Уэльсе или назначение счетовода из конторы на должность секретаря новой компании.

Его нельзя было назвать бесчестным, однако именно он стоял за наименее привлекательной стороной дел Уорлегганов. Это он нагнетал давление в феврале, почти приведя банк Паско к краху. Джордж знал об этом и молча одобрял эти шаги, но теперь сурово порицал Кэрри, потому что: а) дело не выгорело, и б) это обострило отношения между их банком и банком «Бассет, Роджерс и Ко». Временами Кэрри чересчур мудрствовал и плел слишком замысловатые схемы, а Джордж, хоть и был раньше приверженцем дядиных методов, теперь склонялся к моральным принципам своего отца.

Конечно, у Кэрри были собственные принципы, которые он сейчас и оглашал. Далеко не каждый посчитал бы их ниже своего достоинства.

— Чудовищно! Такой человек как Фалмут, унаследовавший звание пэра и огромное поместье, помимо всего прочего, и спелся с этим никчемным шарлатаном с тюремным прошлым и...

— Никакой тюрьмы не было, дядя. Помнишь, его оправдали.

Джорджу всегда становилось легче при виде того, как бушует дядя.

— Оправдали вопреки всем канонам правосудия! Даже и без тюрьмы, достаточно его беззаконных авантюр по всему графству. Покинуть Англию мальчишкой из-за этих проделок и стычек с таможенниками, а затем вернуться, вломиться в тюрьму и выкрасть заключенного! Он замешан в смерти нашего кузена, в разграблении корабля, контрабанде, в восстании шахтеров! А теперь вдруг стал кумиром всего графства из-за столь же сомнительной эскапады против французов! И такой вот человек достоин представлять наш округ в парламенте, по мнению высокорожденного виконта! Да это... это...

— Виконт, — ответил Джордж, — растерял моральные принципы в борьбе за утраченное место, которое считает своим. Он думает, что популярность Росса перевесит. Мы должны сделать так, чтобы этого не произошло.

Кэрри завернулся во фрак, словно ему было зябко. Фрак, сшитый лет сорок назад, стал уже настолько велик своему хозяину, что в него можно было заматываться.

— Мы пообщались почти со всеми нашими сторонниками.

— Да, но давай еще раз пройдемся по списку.

Кэрри выдвинул ящик, выудил оттуда счетную книгу и раскрыл ее там, где торчал лист бумаги.

— Вот и список. Все выглядит довольно неплохо. Думаю, можно зачислить Окетта в группу сомневающихся. И, возможно, Фокса.

— Окетт получил в марте значительный кредит, — сказал Джордж, — под три процента без вопросов о дате выплаты. Он знает, что выплаты не потребуется, если он не будет самовольничать во время голосования. Он это понимал. В этом была цель кредита.

— Когда-то он был близким другом Полдарка, в той истории с плавильным предприятием.

— Забудь об этом. Или можешь напомнить ему для большей ясности. Но перед лицом долговой тюрьмы дружба обычно теряет силу.

— Фокс также участвовал в плавильной компании, но увяз не так основательно — он рано вышел. Недавно у него были дела с Боскауэнами: те помогли ему получить контракт на ковры, так что он тоже может сомневаться в выборе.

— Надо проследить, чтобы он выбрал правильную сторону, — Джордж заглянул в книгу через плечо Кэрри. — Выбирая между обязательствами и задолженностью, люди обычно предпочитают пожертвовать первым... Конечно, так и будет. Возможно, письмо завтра — в осторожных выражениях — поможет ему определиться.

— Не письмо, — сказал Кэрри, стягивая шапочку. — Поговорить нужно лично. Он живет далеко. Утром пошлю Танкарда.

Какой-то клерк постучался и заглянул, намереваясь что-то спросить, но Джордж так посмотрел на него, что тот почел за благо удалиться.

— Полвил? — продолжил Кэрри.

— Безнадежно. Он предан Боскауэнам и кредитуется у Паско.

— Нотариус Пирс?

— О нем мы позаботимся.

Они прошлись по остальным именам в списке. Некоторые были из портландских вигов, но они также могли проголосовать против Питта, несмотря на тесную связь этих двух групп в палате. Другие были из тори старой закалки, столь же преданные другой стороне. Итого из двадцати пяти голосующих осталось десять тех, кто мог бы поколебать чаши весов, кого можно было перетянуть на свою сторону.

Уже пробило одиннадцать, пора было завершать дела, но они провели еще полчаса в темном маленьком кабинете, обсуждая тактику наступления. Вчера они подсчитали, что у Джорджа и Тренгруза получится перевес в голосах. Но теперь, с появлением новой угрозы по имени Полдарк — и нового стимула — они хотели быть уверенными вдвойне. В итоге вышло (если Окетт и Фокс будут следовать указаниям), что все теперь зависит от двух человек, и достаточно видных: мистера Сэмюэля Томаса из Треголлса и мистера Генри Принна Эндрю из Бодреана.

Оба недавно обедали у Уорлегганов. Оба были старыми друзьями родителей Элизабет. И оба выражали признательность Джорджу за некоторые небольшие услуги, которые он им оказал. Если оба проголосуют за Джорджа, то у него окажется перевес в пять голосов. Если один из них по какой-либо причине проголосует против, то у него будет перевес в три голоса. Если по какой-то несчастливой случайности оба они проголосуют против, у Джорджа все еще остается перевес в один голос, с которым он победил в прошлый раз. Ситуация казалась достаточно надежной. Вопрос заключался лишь в том, следует ли обратиться к этим двум джентльменам, а если да, то в какой форме это сделать, и не выйдет ли в результате больше вреда, чем пользы.

Наверняка Фалмут не оставит этих двоих без внимания. Однако ходили слухи о том, что Фалмут и Принн Эндрю спорили пару лет назад о каких-то правах на разработку недр.

В итоге Джордж положил список обратно в счетную книгу, закрыл ее и сунул в ящик. Он понимал, что дядюшке Кэрри все равно недоставало тонкости в обращении с людьми, в отличие от денежных вопросов.

— Я посоветуюсь с Элизабет. Она знакома с обоими с детства и скажет, в какой мере и каким образом они могут откликнуться на вежливую просьбу.

Кэрри поджал губы, как делал всегда при упоминании жены племянника, с которой он редко общался.

— Почему бы тебе не попросить ее поговорить с ними? Они старые друзья. Пусть она к ним и обратится. Пусть навестит их. Съездит завтра к ним на чай, или что там принято в таких случаях... А?

Джордж неприязненно посмотрел на дядю.

— Я обговорю это с ней. Но в таких делах нельзя спешить. У нас еще есть в запасе немного времени.

 

Глава девятая

Четырнадцатого сентября рассвет был изумительным, солнце вставало на красном, как открытая рана, небе. Гимлетт сказал, что такая погода не простоит и дня. Над морем сгущались тучи, предрекая наступление осени. Зерно уже собрали, и Росс послал двух работников своего хозяйства в Сол, помочь с очередным уловом сардин. Шток-розы Демельзы в эти теплые и безветренные дни никак не хотели увядать и гордо демонстрировали слегка поблекшие цветы.

Росс сказал жене, что ему нужно быть в Труро пораньше, и, не зная, в чем дело, она решила, будто речь идет о реорганизации ополчения.

Завтрак прошел молча, Джереми и Клоуэнс еще спали, поскольку поздно легли. В последнее время они часто сидели за столом молча, да и неделя выдалась сложной. Такого не было с конца 1793 года. Демельза явно печалилась из-за Хью Армитаджа и всё время ждала хороших или плохих новостей. Росс страдал от подозрений, смотрел на ее тревогу и молчал. Если она захочет поговорить о Хью, то пускай говорит. А не захочет — так и не надо.

Он не знал, что означают те стихи, которые он прочел. Возможно, что Демельза ему изменила, или это просто поэтическое преувеличение. Он не спрашивал ее и не собирался спрашивать. Но на этой неделе стало очевидным, что в мыслях, сердцем и чувствами она изменила, она глубоко увлечена другим мужчиной.

И этот мужчина серьезно болен. Что может чувствовать муж? Ревность и боль? Гнев и раздражение? Сочувствие и понимание? Почему же при одной мысли об этом встает комок в горле?

Он уехал еще до восьми и поскакал по пустой, но приветливой долине мимо кустов орешника и боярышника, компанию ему составлял журчащий ручей. Его земля. В живой изгороди пиликали сверчки, над головой кружились и кричали ласточки, на полях пасся скот — его скот. Тихо дымила Уил-Грейс, стучали оловянные дробилки. Всё вокруг выглядело таким плодородным, словно этим летом созрел каждый листок и каждая ягода. Всё это принадлежало Россу, а когда-то, четырнадцать лет назад, было заросшими бесполезными руинами. Но сегодня он не чувствовал ни собственной зрелости, ни удовлетворения. Так бывает, когда человек ставит высокие цели, а когда наконец добивается их, они рассыпаются в руках, превращаясь в пустой хлам.

В Труро он приехал слишком рано, оставил лошадь в «Красном льве» и прогулялся по набережной. Ему не хотелось ни с кем встречаться, ни с противниками, ни с соратниками, даже со своим покровителем, пока не настанет время.

Было время высокой воды, она доходила до неровных камней старой набережной. Здесь, на городских окраинах, теснились склады, сараи и запущенные, перенаселенные коттеджи. На набережной царила обычная неразбериха небольшого порта — повсюду телеги и тачки, разбросаны веревки и сломанный рангоут, куски брезента и парусины, разбитые кружки и дохлые чайки. Разгружали трехмачтовый люгер, люди катили бочки по узким сходням на берег. Чуть дальше стояли на якоре еще два суденышка, воспользовавшись поднявшейся водой. Двое мальчишек-попрошаек с хныканьем приблизились к Россу, но он их прогнал: дашь двум, и тут же налетят двадцать. Какая-то женщина закричала на них из окна. Лошадь дернула головой, чтобы достать сено, оставшееся в привязанном к ее морде мешке.

Дальше открывалось поле и что-то вроде запруды, где река расширялась и текла в сторону Мальпаса и церкви святой Маргариты. Здесь было совсем тихо, яркое солнце высвечивало контуры деревьев, низко над рекой летали птицы. Четыре лебедя у берега двигались так медленно, что выглядели застывшими, как будто их несет течение. Каждый отражался в гладкой, как зеркало, воде. Иногда казалось, что они разглядывают собственные образы и восхищаются ими. Время от времени то один, то другой раскалывали отражения, окуная в воду клюв. Грациозные создания. Такие белые и нежные, как голубки. Как женщины. Непредсказуемые. Мягкие. Безжалостные. Верные или неверные. Преданные или изменницы. Кто знает?

Его окружила туча комаров, и Росс отмахнулся от них, как только что от мальчишек. Они отстали столь же неохотно. В воздухе расплывался запах дыма. Листья рано начали желтеть. В лесу на другом берегу реки среди зелени уже пятнели медные и охряные тона.

Лебеди постепенно отдалялись друг от друга, как будто не по своей воле, а подчиняясь капризам течения. У того, что ближе к берегу, была более тонкая и грациозная шея, похожая на знак вопроса. Птица плыла к Россу, слегка приподняв крылья и склонив голову, будто сама судьба ее притягивала. Потом она резко свернула, лениво шевельнув лапой, словно отрицая, что проявляла какой-либо интерес. Росс не попытался ни приманить, ни прогнать ее.

Четыре женщины в его жизни. Четыре женщины, о которых он думал в этом году. Демельза и Элизабет, конечно же. Кэролайн? А кто четвертая? У одного лебедя было повреждено крыло, перья растрепались и покрылись пятнами. На ярмарке в Соле Росс как раз вставал со своего места в церкви, когда Морвенна улыбнулась Дрейку, и заметил сияние ее улыбки. Лебедушка со сломанным крылом. Вполне подходящий образ. Итак, она по-прежнему связана со своим мужем. И кто может это изменить? Соединены перед лицом Господа...

А его собственный брак? И брак Элизабет? И даже Кэролайн? Все растекаются в плавильном тигле. Его собственный уж точно. И что хуже всего, именно свой брак Росс всегда считал самым прочным, самым надежным. Как скала. Но скала стояла на песке. Один мужчина, приятный мужчина, но в определенном смысле беспринципный, вошел в их дом и встал между ними. И теперь Росс частично потерял Демельзу, а может, и полностью — кто знает.

И какого черта он согласился приехать сюда сегодня, чтобы принять участие в этой игре? Какой глупый и неуместный порыв охватил его неделю назад в Треготнане?

— Я согласен, — сказал он тогда, — принимаю ваше предложение на трех условиях. Первое — что я не буду подчиняться вашим указаниям, но при этом поддержу любые усилия Питта, направленные на поддержку военных действий.

— Разумеется.

— Второе — что я буду волен поддержать любой законопроект или меры, которые, с моей точки зрения, помогут улучшить условия жизни бедняков.

Перед ответом Фалмут ненадолго задумался.

— Согласен.

— Третье — я буду волен поддержать Уилберфорса в борьбе с рабством.

Снова заминка.

— Согласен.

На этих условиях они заключили сделку, сухо, как деловое соглашение. Больше почти ничего сказано не было, ни один из них не попытался яснее очертить детали. Сказано было слишком мало. Возможно, для сиятельного лорда это и было мелочью, но только не для Росса, это слишком влияло на всё его будущее. Если бы они обговорили детали, это дало бы ему возможность еще раз увидеть всю абсурдность предложения, как он видел это в прошлом году, когда аналогичное предложение сделал Бассет. Он смог бы вовремя отказаться, пойти на попятную, посмеяться над одной мыслью об этом.

Еще есть время... Нет, это вряд ли. Сделка заключена, и теперь дело чести — довести ее до конца. Честь? Какая же в этом честь?

К тому же его могут и не выбрать. За неделю он услышал достаточно, чтобы понять: городской совет до сих пор бунтует. Округ только что сбросил ярмо дергающего за ниточки аристократа и вряд ли покорно наденет его снова всего через год. Это было бы наилучшим исходом. Тогда отпадет необходимость во всех сомнениях, во всей лютой самокритике, во всех мысленных возражениях.

Росс раздраженно пнул камень. Отлично. Он проиграет. И тогда Джордж Уорлегган снова вернется в парламент. Он этого хочет? Позволит ли этот исход жить счастливо? Очередной триумф Джорджа над Россом, и это после стольких триумфов. Поздравления со всех сторон.

Лучше вообще не выдвигаться, чем проиграть. Фалмут так неожиданно сделал это предложение, и, признает это Росс или нет, но на его решение повлияло враждебное отношение к Джорджу. Дрянная причина, даже постыдная, но теперь нельзя улизнуть только из-за того, что она отвратительна.

Лебеди удалялись — белые, гордые и загадочные, уходили из его жизни навсегда. Отражения в беззвучной воде были словно оборотной стороной, что существует у всех людей — один образ напоказ, а другой — для близкого рассмотрения. Знает ли он, понял ли за все эти годы скрытую сторону Демельзы? Похоже, нет, он видел лишь то, что на поверхности. Знает ли он и понимает ли самого себя?

В небе начали кружиться скворцы. Солнце скрылось в туманной дымке. Росс вытащил часы. Половина одиннадцатого. Он развернулся и пошел к городу.

II

Зал, где заседал городской совет, был небольшим, благо и людей в совете было немного. Пока еще пришли не все выборщики, хотя до одиннадцати оставалось всего десять минут. Но вряд ли кто-то пропустит такое событие. Город переполняли ожидания. Выборы в подобных округах обычно проходили тихо, по предварительному согласованию. Но время от времени разражался шторм, и прошлогодние выборы всех взбудоражили. К счастью, похоже, на этот раз никто не собирался оспаривать права выборщиков, как случалось многократно. Члены городского совета и олдермен сами были избраны должным образом на всеми признанных выборах, пусть и неохотно признанных со стороны их соперников.

Росс появился последним из кандидатов. Лорд Фалмут уже находился там и выглядел, как обычно, будто процветающий фермер, у которого выдался плохой год. Он разговаривал с новым мэром, мистером Уорреном. Подошел капитан Говер, крупный мужчина за сорок, одетый в черное, и пожал Россу руку. Росс криво улыбнулся ему и бросил взгляд на Джорджа Уорлеггана, беседующего со вторым кандидатом от своей партии, Томасом Тренгрузом, дальним родственником Кардью. Джордж и Росс впервые встретились с тех пор, как поспорили по поводу борцовских состязаний, и их взгляды не потеплели. За спиной Джорджа стоял его отец, а за Николасом — преподобный доктор Холс и мистер Хик, оба всю жизнь были вигами. В другом конце комнаты находился Харрис Паско, он покраснел, когда Росс двинулся к нему и заговорил.

— Ну вот, как видите, — сказал Росс.

— Да... да, я понимаю.

— Теперь вашу совесть ожидают новые суровые испытания, всё так запуталось: дружба, верность принципам и так далее. На вашем месте я бы держался от этого подальше.

— На моем месте вы бы п-пришли, — возразил Паско. — И именно это я и сделал.

— Чтобы проголосовать за меня, в этом я не сомневаюсь, и таким образом вы пойдете наперекор своей позиции лидера вигов.

— Не больше, чем в прошлый раз.

— Скажите, Харрис, вы же участвовали в этом раньше, как принято себя вести? Обязан ли я пожимать руки соперникам, как на борцовском матче, или мне дозволено взирать на них с враждебностью с противоположной стороны комнаты?

— Последнее, как мне кажется, более традиционно. Но мне интересно, Росс, почему вы решили выдвигаться, если в прошлом году отказались от предложения с другой стороны?

— Было бы куда разумней принять предложения тогда, правда? Бассет гораздо больше в моем стиле, чем Боскауэн. Но на самом деле между ними мало разницы, как и между противоборствующими партиями. Я просто перестал противиться судьбе и противоречивости человеческой натуры. Вот что делает наш мир печальным и неправедным местом.

Паско оглядел своего друга. Процветание и пятнадцать лет мало изменили Росса по сравнению с тем временем, когда он был худым и раненым молодым офицером, вернувшимся без гроша с войны в Америке, наследником запущенного хозяйства. Сегодня, возможно, даже больше чем когда-либо, он напоминал Харрису Паско того молодого человека. Его напряженное беспокойство вернулось и стало заметным.

Прозвенел звонок. Клерк совета Джералд Тиммс тем самым объявил, что уже одиннадцать и пора начинать. Когда он встал с книгой в руках, прибыли еще два члена совета. Клерк зачитал объявление о выборах, а затем указания шерифа. Джордж Уорлегган и Томас Тренгруз направились к нему, чтобы занять места поближе, и капитан Говер кивнул Россу, чтобы последовать их примеру. После этого клерк продолжал зачитывать акт Георга III против взяточничества и коррупции. Голос у него был тонким и визгливым, с высокими нотками, ему часто не хватало дыхания. А судя по зубам, наверняка и запах изо рта, подумал Росс.

Потом клерк прочел еще один акт. Затем выступил вперед мэр и принес присягу как должностное лицо, контролирующее проведение выборов. Он сел и расписался в книге, опустив очки на самый кончик носа.

Поднялся Джордж Ивлин, третий виконт Фалмут, и собрался начать речь, как прибыли еще двое опоздавших. Они оказались последними. Когда в комнате воцарилась тишина, лорд Фалмут представил двух своих кандидатов. Сначала он рассказал о своем зяте, капитане Говере, о его работе секретарем Адмиралтейства, какую пользу он приносит городу, добиваясь определенных контрактов на поставки, о его поддержке Питта, о деятельности в Палате и за ее пределами. Затем он перешел ко второму кандидату, капитану Полдарку, новичку в политике, но которого все присутствующие знают как выдающегося и смелого офицера, в 95-м году прославившегося на всё графство, чьи познания в горном деле и местной промышленности будут неоценимы для города.

Джордж Ивлин, сын покойного великого адмирала Боскауэна (победителя битв при Портобелло, Лагосе и мысе Бретон, грозы французов) снова сел. Он говорил без усилий и эмоций, но с манерами человека, привыкшего, что его слушают. Теперь поднялся Николас Уорлегган, сын кузнеца, и поныне живущего, пребывая уже в преклонном возрасте, неподалеку от Сент-Дея, в небольшом доме под присмотром двух слуг, которых он ненавидел.

Николас привык к почтительной тишине, устанавливающейся во время его речей, лишь в последние двадцать лет, но это достаточно долгий срок, и к нему он прибавил интонации и обороты, которых недоставало его оппоненту. Он говорил о том, что было на уме у всех слушателей всего полтора года назад, когда состоялись довыборы, и поскольку безвозвратно рассорился с Боскауэнами, то не стеснялся их упоминать и не пытался смягчать выражения. Всплыли и споры по поводу места под кладбище, работного дома, камня из карьера, и совершенно необоснованные жалобы его сиятельства в личных беседах на то, что округ дорого ему обходится, и его частые попытки продать места тому, кто больше предложит. И под конец мистер Уорлегган заявил, что лорд Фалмут обращается с округом, как с движимым имуществом, которым волен распоряжаться по собственному разумению, не спрашивая согласия выборщиков.

Его сиятельство и не подумал извиниться за всё это, продолжил мистер Уорлегган, и лишь из-за негодования совета на то, что с ним обращаются подобным образом, мистер Джордж Уорлегган и согласился занять освободившееся после смерти сэра Пирса Артура место. Городской совет избрал Джорджа Уорлеггана не из-за неуважения к семье Боскауэнов, а из-за твердого желания обрести независимость.

После избрания мистер Джордж Уорлегган верно служил городу, что, без сомнения, подтвердят несколько торговцев и членов совета. Он продолжит в том же духе, и многие согласятся с тем, какая благая перемена — избрать своим представителем жителя города, банкира, обладающего обширными знаниями городских проблем и нужд, а не какого-нибудь сквайра из сельской глубинки, обслуживающего чьи-то интересы, главным образом свои собственные. Мистер Томас Тренгруз также живет в Труро и хорошо известен как способный юрист. Оба джентльмена составят лучший тандем, когда-либо представлявший округ.

Оба джентльмена, как осмеливается предположить мистер Уорлегган, куда предпочтительнее, чем сотрудник Адмиралтейства, занимающийся делами флота, или сельский сквайр, живущий на северном побережье, человек узкого кругозора и непредсказуемого поведения, мало знакомый с коммерцией, а к тому малому, что он знает, относящийся с презрением. В любом случае, неужели совет не хочет утвердить свою независимость, избрав двух кандидатов, желающих служить лишь городу? Или он собирается пойти на поклон к его сиятельству, признать совершенную в прошлом году ошибку и принять его протеже, таким образом обозначив, что лорд Фалмут может делать с ними что угодно во всех делах, касающихся города и парламента?

Выступление было хорошим, не только красноречивым, но и осмысленным и бьющим прямо в цель, куда лучше предшествующего. Росс вынужден был признать, что его почти убедили. Если бы речь произносил не Уорлегган, он бы проголосовал против самого себя. Но он знал, как и многие присутствующие, что на самом деле Уорлегганы интересуются лишь своей выгодой и ведут дела методами, которые Россу были глубоко и страстно ненавистны. Но сколько из двух десятков выборщиков знают это, и готовы ли они, как и он, отвергнуть подобное поведение?

Судя по тому, как многие избегали его взгляда в последние пятнадцать минут, Росс понял, что не все его хорошие знакомые и сочувствующие будут сегодня голосовать за него. Если бы они могли голосовать письменно и тайно, то дело другое. Некоторые, как он знал, просто внутренне разрывались, не из опасений его обидеть, поскольку он никак не мог бы им отомстить, но боясь гнева и Боскауэнов, и Уорлегганов. Приманки и обещания Бассета больше не стояли на кону. Но выбор не стал от этого легче. Изначальное негодование и желание получить независимость, ставшее причиной бунта в прошлом году, отступило на второй план. Тогда они проголосовали «свободно», наплевав на последствия. Теперь по крайней мере некоторым придется голосовать под давлением.

Мэр поглаживал пером бровь. Молчание затянулось. Никто не хотел открывать рот первым. Наконец мэр сказал:

— Джентльмены...

Николас Уорлегган встал и подошел к столу.

— Голосую за мистера Уорлеггана и мистера Тренгруза.

Снова возникла пауза. Потом скрипнуло кресло. Это был Уильям Хик.

— Мистер Уорлегган и мистер Тренгруз.

За ним последовал преподобный доктор Холс. Он враждовал с Россом еще со времен карточной игры в Ассамблее много лет назад. Возможно, даже раньше, с тех пор как пытался научить его латыни.

— Мистер Уорлегган и мистер Тренгруз.

За ним к столу довольно быстро, словно чтобы предотвратить полный разгром, подошел лорд Фалмут.

— Капитан Говер и капитан Полдарк.

Следом двинулся Харрис Паско.

— Капитан Говер и капитан Полдарк.

Подошел лорд Деворан, прищурившись, словно от яркого света.

— Капитан Говер и капитан Полдарк.

Снова возникла заминка. Раздался шепот и шаги. Сент-Обин Тресайз.

— Капитан Говер и капитан Полдарк.

Уильям Окетт, чьи глаза из-за стресса косили больше обычного, произнес запинаясь:

— Мистер Уорлегган и мистер Тренгруз.

В глубине комнаты послышалось шарканье. К столу ковылял, опираясь на слугу, шатаясь и морщась от боли, нотариус Пирс. Мистер Пирс так и не смог толком уснуть в эту ночь. Его дочь, старая дева, много раз вставала и помогала ему управиться со стульчаком. Он был примером выборщика, разрывавшегося пополам, и с радостью бы сказался больным и не пришел, если бы не понимал, что тем самым всё равно нанесет обиду обеим сторонам. Но что он скажет? Он задавал этот вопрос дочери и самому себе. Он задолжал лично Кэрри Уорлеггану, даже не банку Уорлегганов, но при этом вел дела поместья Треготнан, и мистер Кёргенвен, управляющий лорда Фалмута, вчера специально заехал, чтобы об этом напомнить. Мистера Пирса очевидным образом загнали в угол, так что сомкнутые брови и пот, стекающий с них и из-под завитого парика, пока он шел к столу, были не только результатом физического недомогания.

Он подошел к столу, и тут снова установилась тишина. Мэр взглянул на него поверх очков. Мистер Пирс заикаясь выговорил:

— Капитан Говер и... и мистер Уорлегган.

Позади Росса кто-то хихикнул, и мистер Пирс похромал прочь. Он сделал что мог, чтобы удовлетворить обе стороны, как он тут же показал, сделав неопределенный жест рукой. На самом деле обе стороны пришли в ярость, но им будет трудно обвинить его в предательстве. С хитроумием старого нотариуса он выкрутился из не имеющей решения дилеммы.

Теперь выборщики подходили к столу поживее, как будто спешили поскорей покончить с этим делом. Полвел и Ральф-Аллен Дэниэлл проголосовали за Говера и Полдарка, Фитц-Пен, Роузворн и Майкл — за Уорлеггана и Тренгруза. Потом пришел черед мистера Принна Эндрю. Элизабет уговорили заехать к нему во вторник, хотя ей не особо хотелось, и она получила, как казалось, благоприятный ответ.

— Капитан Полдарк и капитан Говер, — сказал он.

Прямо-таки пощечина. Джордж изменился в лице, но ничего не сказал, а когда мистер Эндрю проходил мимо, даже не взглянул на него.

Подошел очередной выборщик по фамилии Буллер. Он владел небольшим поместьем и деньгами и никому ничего не был должен.

— Капитан Полдарк и мистер Тренгруз, — сказал он.

Второй голос за обе партии, что осложнит исход. Мэр опустил взгляд в книгу и посыпал страницу песком. Осталось девять голосов.

Следующим был Фокс, а Росс узнал кружным путем, что ему вывернули руки, и выбор не будет добровольным.

— Мистер Уорлегган и капитан Полдарк.

Что ж. Пример Пирса оказался заразительным. Фокс также и подчинился своим покровителям, и поспорил с ними. Это была трогательная дань былой дружбе.

Еще четверо, включая генерала Маккармика, проголосовали подобным же образом. Потом высказался мистер Сэмюэль Томас из Треголлса. Подойдя к мэру, он, казалось, заколебался, как будто еще не принял решение, как будто чувства боролись с обязательствами. Затем он твердо произнес:

— Капитан Говер и мистер Тренгруз.

Джордж побелел.

Осталось еще трое. Одним из них оказался доктор Дэниел Бенна, который, выражаясь прямо, запустил руку в каждый пирог. От него многое зависело. Но он принял решение накануне вечером.

— Мистер Уорлегган и мистер Тренгруз, — сказал он.

Последними были безобидные люди. Один из них — Саймонс, щеголь с двумя часами. Другого, Хитченса, из-за тощих ног в городе прозвали мистер Одиннадцать. Ни на одного из них нельзя было надавить, но если Саймонс был предсказуем, то Хитченс — нет. Саймонс жеманно произнес:

— Капитан Говер и капитан Полдарк.

Хитченс подошел сразу за ним, и установилась мертвая тишина, в которой звучал лишь стук каблуков удаляющегося Саймонса.

— Капитан Говер и капитан Полдарк, — объявил Хитченс.

Тут же раздались приглушенные голоса, кто-то возмущался то с одной стороны, то с другой. В углу возникла потасовка.

Драчунов растащили, а мэр, покачивая пером, подсчитывал голоса. Он дважды пересчитал, отложил перо, откашлялся и посмотрел в книгу.

— Итог голосования следующий. Джон Левсон Говер — тринадцать голосов. Росс Веннор Полдарк — тринадцать голосов. Джордж Уорлегган — двенадцать голосов. Генри Томас Тренгруз — двенадцать голосов.

Джордж потерял место, уступив тот же один голос, благодаря которому был избран.

III

В шуме последовавших споров Николас Уорлегган расслышал, как оспаривают права двух выборщиков на том основании, что их собственность находится за пределами города. Но он-то знал, что ничего хорошего это не принесет, такого рода возражения стоило делать раньше. Те драчуны, которых разняли, снова сцепились, сторонники победившей партии выкрикивали свое одобрение. Харрис Паско схватил Росса за руку и сказал:

— Отлично, отлично, отлично. Это л-л-лучший результат.

Капитан Говер во второй раз пожал Россу руку, раскрасневшись от облегчения.

Мэр велел клерку открыть двери и оповестить публику. Лорд Фалмут не подошел поздравить победителей. Как и проигравшие. Генри Тренгруз разговаривал с Фитц-Пеном и пытался скрыть написанное на лице разочарование (а ведь Уорлегганы были так уверены!).

Что до Джорджа Уорлеггана, то он стоял, заложив руки за спину, через его сорочку просачивался ледяной пот гнева и разочарования. Он был так расстроен, что не мог вспомнить ход голосования и кто из ожидаемых сторонников его подвел. Он задыхался и едва мог говорить, почти ничего не видел, побелевшие пальцы сжимались в кулак и разжимались. Джордж точно знал или думал, что знает, причину своего поражения. Это люди вроде Эндрю, Томаса или Хитченса, которые до сих пор считают его выскочкой и проголосовали за так называемого джентльмена.

Даже его партнер, адвокат Тренгруз, не помог. Привилегированный класс сомкнул ряды и предпочел забыть о преступном или почти преступном прошлом Росса Полдарка, о его высокомерных представлениях, будто он выше закона, о его плохо скрываемом презрении к тому обществу, которое люди вроде Эндрю, Томаса и Хитченса так хотелось оградить. А такого человека, как Джордж Уорлегган, всю жизнь работавшего строго в рамках закона, отдававшего деньги на благотворительность в подобающих случаях, уже больше трех лет добросовестного судьи, чьи деловые предприятия в городе и в графстве сделали его одним из крупнейших работодателей, на такого человека смотрят свысока и презрительно, потому что он ниже по происхождению.

Ему не пришло в голову, что других людей графства, с не более выдающейся родословной, без возражений принимают в обществе, и что в поисках объяснения достаточно вспомнить о личных качествах — его собственных, Росса и полудюжины выборщиков. Лорд Фалмут совершенно верно уловил суть.

Двери зала распахнулись, и члены совета начали выходить.

— А праздничный обед состоится? — спросил Харрис Паско.

— Понятия не имею. Я прежде в таком не участвовал.

— По п-правде говоря, Росс, в ходе голосования я испугался, что праздновать будут ваши соперники.

— Когда началось это смешанное голосование, — ответил Росс, — я страшно испугался, как никогда в жизни.

— Почему?

— Был шанс, что выберут и меня, и Джорджа!

Наконец-то подошел Фалмут, а вместе с ним Ральф-Аллен Дэниэлл.

— Поздравляю, капитан Полдарк, — коротко сказал его сиятельство. — Мы победили.

— Благодарю, милорд. Похоже на то. Но всё висело на волоске.

— Это не имеет значения, важен исход. И не беспокойтесь, теперь разрыв начнет увеличиваться.

— В самом деле?

— В «Красном льве» состоится обед, но я вынужден уйти и попросил мистера Ральфа-Аллена Дэниэлла занять мое место. Бал устроим через несколько дней.

— Поздравляю, капитан Полдарк, — сказал Дэниэлл.

— Благодарю.

— Позже, — продолжил лорд Фалмут, — через неделю-другую, я хочу пригласить членов городского совета на обед ко мне в Треготнан. И конечно же, рассчитываю, что вы приедете.

— Да, конечно.

Его сиятельство сухо кашлянул.

— Сейчас я не в том положении, чтобы участвовать в празднествах. Когда мы встретились перед выборами, я не сказал вам, капитан Полдарк, решил, что не стоит говорить в тот момент, но этой ночью мой племянник скончался.

— Хью? — вытаращил глаза Росс.

— Да, Хью. Ничего нельзя было сделать. С ним были его родители.

Когда Фалмут отвернулся, Росс с удивлением заметил, что его глаза полны слез.

 

Глава десятая

Росс смог выехать только после шести.

День был облачным, но предсказание Гимлетта о дожде так и не сбылось. Над вересковыми пустошами завывал сухой холодный ветер. Набравшись сил во время долгого ожидания, Шеридан взлетел по крутому холму на окраине города почти галопом, но вскоре перешел на быстрый шаг, и Росс не стал погонять коня. Он доберется домой своим чередом. Росс не был уверен, что вообще хочет домой.

Вполне вероятно, что из Треготнана прислали письмо в Нампару о смерти Хью, зная об их дружбе. Росс на это надеялся. Но в любом случае встреча будет неприятной.

Шок от новости не вполне загасил гнев, копившийся в Россе всю неделю. Конечно, он видел, что Хью серьезно болен, но не верил, что человек, целый год продержавшийся в адской тюрьме, может умереть от последствий этого два года спустя. Он же был так молод. А в таком возрасте люди быстро восстанавливают силы. И глубоко внутри Росс затаил оскорбительные подозрения, что Хью преувеличивал свой недуг, чтобы вызвать сочувствие у Демельзы. И несмотря на то, что Хью ему нравился, Росс не мог избавиться от естественных чувств, возникающих у мужа при виде жены, увлеченной другим мужчиной.

Но теперь его соперник умер, и чем больше Росс об этом думал, тем меньше ему это нравилось. Вполне естественно сожалеть о смерти молодого человека, которого ценили и друзья, и страна. И Росс сожалел о его смерти, сожалел искренне. С одной стороны. А с другой? Как он мог теперь снова завоевать Демельзу в честном сражении, как оторвать ее от этого увлечения? Как победить призрак? Как биться против сладостных воспоминаний о человеке, который запечатлел свои ухаживания в поэзии? Смерть Хью была трагедией для них обоих. Теперь он вовеки будет стоять между ними, как баррикада, препятствуя сближению, даже если они оба будут этого желать.

Шеридан отпрянул от шороха в кустах дрока на обочине. Там оказался козел с темными глазами и длинной бородой, он медленно жевал. Выглядел он, как злобный старый демон, выскочивший из болота. Росс взмахнул хлыстом, и козел прекратил жевать и взглянул на него, но не сдвинулся с места. Шеридан беспокойно прошествовал мимо. Был сезон спаривания, и вонь от козла преследовала Росса в холодном воздухе.

Даже если бы его жизнью правил какой-нибудь козел, выскочивший из болота, могла бы она быть более запутанной? Новая авантюра, в которую он ринулся сломя голову, движимый постыдными мотивами, и не последний из них — отчужденность Демельзы и чувство, что он ее теряет. К тому же Росс не забыл мнения жены о том, что подобный пост ему не подходит. Он не забыл и о том, что это место страшно боялся потерять Джордж. Все эти пылкие мотивы ему придется объяснять в Судный день. Вот такой он щедрый и благородный человек.

Росс доехал до старой виселицы на перекрестке Баргус, границе четырех приходов. Место смерти, так это обычно называли. Высокий зловещий столб, скорее всего, больше никогда уже не будут использовать. Теперь казни проходят более формально, в Бодмине. Отсюда открывался вид на пустынную, продуваемую ветрами и однообразную местность: Сент-Агнесс, пьяная колокольня церкви Сола, Сент-Майкл, Карн-Брея, скрюченные деревья, дымоходы шахт и повсюду вересковые пустоши.

Росс глубоко вздохнул и попытался взглянуть на положение дел объективно, отбросив эмоции, гнев и отвращение. Утренние события явно положили конец всяким надеждам на прекращение вражды между Тренвитом и Нампарой. Год назад Росс питал надежду, что, видясь реже, они с Джорджем потихоньку научатся терпеть друг друга, раз теперь стали соседями и родственниками по браку, смогут избежать злобных стычек, подходящих скорее юнцам, чем людям среднего возраста. Теперь всё не так. Джордж ценил место в парламенте куда больше, чем всё свое богатство. И лишился его из-за вмешательства Росса. Ненависть и злоба стали еще сильнее.

На западе хмурились тучи. Солнце приблизилось к горизонту, и закат пламенел в точности так же, как и рассвет, словно с раны содрали коросту и она снова стала кровоточить. За красным утренним небом последовало красное вечернее. Что это сулило, ясный день или непогоду — придется выбирать .

Но Росс выбирать не хотел, ему хотелось и оправдать свой поступок, и унизить Джорджа. Да, если на время забыть о Демельзе, то утренняя победа должна принести ему удовлетворение. Но зачем он лишил Джорджа места, хотя сомневался в том, что сам желает его? Он не собирался прогибаться ни под своего покровителя, ни под властителей Англии, среди которых ему теперь предстоит проводить часть года. Росс всегда был сам по себе. Научится ли он, захочет ли научиться брать и получать, и натягивать вожжи? Сможет ли выносить дураков или хотя бы просто промолчать?

Но всё же способные люди, гораздо способнее его, смогли это сделать. Тут дело в характере, а не в таланте. Демельза считает, что у него характер неподходящий. Что ж, кто знает, возможно, он сумеет ей доказать, если ей будет интересно.

Кто знает, что готовит им будущее? Может, она просто уплывет, как те лебеди, навсегда исчезнет из его жизни. Может, это она — тот лебедь с поврежденным крылом, а вовсе не Морвенна.

Почуяв приближение дома, Шеридан ускорил шаг, и в деревне Грамблер несколько человек, идущих по домам, пожелали Россу доброй ночи. Он снова мысленно вернулся к тому октябрьскому вечеру четырнадцать лет назад, когда он вернулся из Америки и обнаружил, что Элизабет помолвлена с его кузеном Фрэнсисом. После того как Росс уехал из Тренвита, его жизнь лежала в руинах. Он ехал домой, в точности как сейчас, через деревню, вниз к Нампаре, и обнаружил, что и от дома остались почти одни руины, а пьяные Джуд и Пруди Пэйнтеры валяются в постели его отца. Сегодня он возвращался в другой дом, отстроенный и обновленный, чистый, опрятный и ухоженный, с многочисленными слугами, прекрасной женой, двумя милыми детьми. Какая перемена! Но всё же не было ли в этом зловещего сходства?

На краю деревни он заметил одинокую фигуру, идущую в одном с ним направлении. Заходящее солнце било в глаза, но Росс узнал Сэма.

Услышав за спиной топот копыт, тот остановился, чтобы уступить дорогу, но Росс осадил лошадь.

— Идешь в молельный дом?

— Да.

Росс спешился.

— Пройдусь немного с тобой.

Они стали подниматься на холм, Росс вел лошадь в поводу.

— Я не на собрание, — объяснил Сэм. — Просто прибраться и посмотреть, всё ли готово на завтра.

Его голос звучал безжизненно и безо всякого выражения.

— Ты вечно в трудах.

— Ох, мне не в тягость. Тем более для Господа.

— Если Господь не созиждет дома...

— Что?

— Да так, вспомнил кое-что из школьных дней.

В угасающем свете виднелись контуры елового леска у Уил-Мейден. Кровавый оттенок исчез, всё кругом стало черно-белым.

— Вы были в Техиди? — спросил Сэм.

— Нет, в Труро.

— Ясно.

— А почему ты подумал про Техиди?

— Просто это было у меня на уме.

— Ты еще думаешь о Джоне Хоскине?

— Нет... Дело не в этом.

— Как твоя община?

— Хорошо, спасибо. Еще двое пришли на собрание на прошлой неделе.

Росс ненадолго задумался.

— А Эмма?

Сэм покачал головой.

— Нет... Не Эмма.

— Это не мое дело, но всё-таки спрошу. Что у тебя с Эммой?

— Ничего у меня с ней нет, брат.

Росс снова помедлил.

— Давно хотел спросить, Сэм, но сомневался, что стоит... Почему ты проиграл схватку?

Сэм нахмурился и скрестил руки.

— Если скажу правду, это будет похоже на самонадеянность.

— Но только правду и стоит говорить.

— Я думал, брат... Когда я уже был близок к победе, мне вдруг пришло в голову... Я вдруг подумал о Христе и... и о том, как его искушал дьявол, как посулил все царства земные... А он отказался. И я подумал, если он отказался, то я, пусть и своим скромным путем, но последую его примеру.

Они подошли к молельному дому. Там было еще светло, но в долине уже собирались тени, как предвестники ночи.

— Эмма приходила ко мне во вторник, — сказал Сэм. — Мы всё говорили и говорили, прям как раньше. Но уперлись в стенку. Она не сможет притворяться, так она сказала. Может, это придет, сказал я, а она ответила, что да, мол, может и придет, но если нет... То ее разделят со мной, а меня — с общиной.

Он поднял руку, чтобы ослабить шейный платок. «Иногда, — сказала она, — я чувствую себя другой. Но не сейчас».

Его голос задрожал, и Сэм откашлялся.

— Ну вот, брат, как обстоят дела. Я лучше пойду. Да и вас ждут дома.

— Так значит, она не выйдет замуж за Тома Харри?

— К счастью, нет. Она уезжает.

— Далеко?

— В Техиди. Там нужна горничная, и Эмма говорит, что поедет на год. Там и денег больше платят, и место для жилья есть, так она говорит. Там ей будет хорошо и... и это далеко от нас. Всего на год, так она говорит. Демельза написала от ее имени.

— Демельза?

— Да. Она написала леди Дан... как там ее... Мы по-прежнему называем их Бассетами.

— Но какое к этому имеет отношение Демельза?

— Эмма ходила к ней и попросила совета. Потом пришла ко мне и снова вернулась к Демельзе, а Демельза сказала — почему бы нам не расстаться на год, уезжай, чтобы ваши пути не пересекались. Ну а если через год Эмма всё равно будет этого хотеть, и я буду хотеть, то сестренка устроит нам встречу, и посмотрим, что из этого выйдет, будет ли толк.

Шеридан нетерпеливо ткнул мордой в плечо Росса и звякнул упряжью.

— Надеюсь, будет, — сказал Росс.

— Спасибо, брат. Я каждый день молюсь за Эмму, каждый день жду чуда.

— Так значит, теперь у меня два зятя, несчастных в любви. Думаю, Дрейк тоже молится о чуде.

Сэм бросил на него взгляд, будто такое не приходило ему в голову и он страшно удивился.

— Ну, брат, хорошо хоть вы с сестренкой счастливо женаты. Для меня такая радость проходить мимо вашего дома! Пусть это и не благодать Христова, но благодать для двух хороших людей, связанных друг с другом преданной любовью.

— Благодарю тебя, Сэм, — ответил Росс, похлопал Шеридана и медленно и задумчиво направился вниз, в долину.

II

В старой гостиной горел свет, а в новой библиотеке было темно. Они до сих пор предпочитали проводить время в старой части дома, оставляя библиотеку для торжественных случаев. Гимлетт, услышав Росса, вынырнул из-за дома и взял Шеридана под уздцы.

— Хозяйка в гостиной?

— Нет, сэр, она вышла два часа назад.

— Вышла?

— Да, сэр.

В гостиной он обнаружил Джереми и Клоуэнс, устроивших страшный беспорядок под предлогом игры с Бетси-Марией Мартин, милой девушкой лет шестнадцати, которая всегда краснела перед Россом, как и ее старшая сестра много лет назад.

— Простите, сэр. Все начиналось как игра с перестановкой мебели...

Ее объяснения потонули в шумных приветствиях детей при виде отца. Он подкинул их и поцеловал, щекоча и играя, пока Бетси спешно расставляла стулья и стол.

— Мне сказали, хозяйки нет?

— Это так, сэр. Она ушла вскоре после обеда.

— Она не сказала куда?

— Нет, сэр. Но она не взяла лошадь. Я думала, она вернется до темноты.

На каминной полке Росс заметил смятую записку. Он взял ее и прочел: «Дорогая миссис Полдарк, с прискорбием сообщаю Вам...» Письмо было подписано «Франсис Говер». Пока Клоуэнс что-то бурчала ему в ухо, он размышлял: Демельза не могла отправиться туда пешком, так куда она могла уйти? Его наполняла злость, наполовину вызванная беспокойством.

— Она ничего не просила передать?

— Кто, хозяйка? Нет, только попросила Джейн приготовить ужин.

— Она планировала вернуться к ужину?

— Не знаю, сэр. Мне она ни слова не сказала.

Чуть позже он поднялся в спальню. Все было на месте, кроме ее голубого плаща. Обычно Демельза оставляла записку, но и ее не было. Он снова спустился вниз и медленно прошелся по двору. Поросята Прилив и Отлив, достигшие уже приличных размеров, жили в собственном стойле возле лошадей, но на правах домашних любимцев могли свободно разгуливать по двору. Они поприветствовали Росса хрюканьем и сопением, узнав хозяина, а он угостил их хлебом, припасенным для этой цели. Шеридан, сытый и довольный, удостоился ласкового похлопывания, как и Свифт. Правда, Свифт беспокойно переступал ногами, скучая по прогулке.

На кухне Джейн Гимлетт склонилась над кастрюлей с супом, а Эна Дэниэл резала лук-порей. Вопли, смех и звон на лестнице показывали, что Джереми и Клоуэнс потихоньку готовятся ко сну. Росс вернулся в гостиную. Там снова было прибрано, не считая нескольких мелочей, которые уронили дети. Росс подобрал их и сложил в корзину за большим креслом, налил себе бокал бренди и отпил половину. Потом он задвинул шторы. Огонь в большом камине едва горел, и Росс подбросил угля и смотрел, как вверх потянулся дым.

Бренди показался на вкус каким-то самогоном и обжег желудок, но так и не изгнал неприятные мысли. В Россе постепенно вскипала злость на жену. Для этой злости, возможно, и были причины, но всё равно она была иррациональной. Она поднималась из глубин души, источником ее служили самые примитивные инстинкты. Россу казалось, что в его боли и беспокойстве, его разочаровании и ощущении пустоты виновата жена. У них было всё, а она это отбросила, даже не подумав о том, что именно она разрушает, и разрушает навсегда.

Это та Демельза, которую он вытащил из грязи, любил и беззаветно трудился ради нее, и вдруг появился мужчина, просто улыбнулся ей и протянул руку, и она влюбилась — сентиментально и распутно. Почти не оказав сопротивления. Стоило Хью Армитаджу положить на нее глаз, как она готова была растаять в его объятьях. И не делала из этого секрета. «Росс, — почти что сказала она, — этот прекрасный молодой человек за мной ухаживает, и мне это нравится. Ничего не могу с собой поделать. Я собираюсь ему отдаться. Мне жаль наш дом, наших детей, нашего счастья, любви и доверия. Такая жалость. Но ничего не поделаешь. Прощай».

И всё остальное тоже — место в парламенте, окончательный разрыв с Джорджем и...

Росс допил бренди и налил еще.

А теперь Хью умер, а она ушла. Куда она делась, черт побери? Может, она и не вернется. Может, это и к лучшему. Он сам справится с детьми, а Бетси-Мария и Джейн Гимлетт займутся домом. Пусть катится к черту. Зря он вытащил ее из канавы и превратил в мнимую леди.

Росс прикончил второй бокал. Он чувствовал себя усталым, как никогда прежде. День выдался утомительным: фарс с выборами, идиотский помпезный обед. Он ел мало и теперь проголодался, но всё же не стал ужинать. Ему не хотелось ничего делать.

Допив второй бокал, Росс услышал шаги у двери.

Ее лицо было пепельно-серым, волосы всклокочены, как будто поднялся ветер. Они уставились друг на друга. Демельза бросила плащ на кресло, но тот медленно сполз на пол, как змея. Она опустила взгляд на плащ.

— Росс, — безучастно произнесла Демельза. — прости. Я надеялась вернуться раньше тебя.

— Где ты была?

Демельза нагнулась, чтобы подобрать плащ, и неспешно его разгладила.

— Ты ужинал?

— Нет.

— Я скажу Джейн.

— Я не хочу есть.

Через мгновение она тряхнула головой, словно пытаясь собраться с мыслями.

— Ты знаешь?

— О Хью? Да. Я виделся с Фалмутом в Труро.

Демельза тихо опустилась в кресло, положив плащ на колени.

— Это случилось прошлой ночью.

— Да.

Она приложила ладони к щекам и уставилась в пустоту, как будто заблудилась.

— Демельза, где ты была?

— Что? Сейчас? Я... ходила к Кэролайн.

— Ясно...

Это не так уж плохо, подумалось Россу.

— Ты шла пешком?

— Да... Надо было чем-то себя занять... И ходьба... это помогло.

Ее взгляд упал на бокал в руке Росса.

— Тебе бы тоже лучше выпить, — предложил он.

— Нет, — она опять покачала головой. — Не думаю. Мне только станет хуже.

За окном в темноте заухала сова.

— Это был долгий путь. Тебе надо что-нибудь выпить или перекусить.

— Нет... благодарю, Росс. Но я... я вышла в неподходящей обуви. Забыла переобуться.

Он увидел, что Демельза в домашних туфлях. Они были исцарапаны, а на одной сломан каблук.

Он плеснул себе еще бренди.

— Я пошла к Кэролайн только потому... потому как решила, что она поймет мои чувства. Как... как... Она такая...

— И она поняла?

— Мне кажется, да.

Демельза поежилась.

Росс пошевелил дымящиеся в камине угли, и медленно занялось синеватое пламя.

— Хорошо провел день в Труро? — спросила Демельза.

— Так себе.

— Где ты виделся с лордом Фалмутом?

— Он был на встрече.

— Он выглядел расстроенным?

— Да, очень.

— Такая утрата.

— Возможно, если бы Дуайт продолжил...

— Нет. По крайней мере, он сам так сказал. Может, от скромности.

— Дуайт был там, когда ты разговаривала с Кэролайн?

— Нет. Нет.

Росс посмотрел на жену, подошел к буфету под старой книжной полкой, где Демельза когда-то пряталась от своего отца, и достал пару полотняных туфель без каблука, которые она иногда носила на пляже. Он отдал их Демельзе.

— Вот, — сказал он, опустился на колени, снял с нее туфли и надел новые. Ее чулки были в дырах, на ногах ссадины и пятна крови.

— Тебе надо бы помыть ноги, — сказал он.

— Ох, Росс...

Демельза положила руки ему на плечи, но он встал, и ее руки снова упали на колени.

— Скот плохо продается, — сказал Росс. — Люди пытаются избавиться на зиму от тощих коров, и никто не желает покупать.

— Да...

Снова повисла долгая пауза.

— Сегодня приходила малютка Тренеглосов, — сказала Демельза, — чтобы пригласить Джереми на праздник. У нее всё лицо в оспинах. Они делают притирания настоем из прокисших яблок, но это, похоже, не помогает.

Росс не ответил.

— Я... Мне нужно было с кем-то поговорить, вот я и пошла к Кэролайн. Хотя мы с ней такие разные, но ближе у меня никого нет, в смысле друга.

— Кроме меня.

— Ох, Росс.

Она расплакалась.

— Но разве это не так? Разве это было не так до сих пор?

— Было. Это и сейчас так. Ты... я всегда с тобой разговариваю, без утайки. Никто и никогда не был мне так близок. Никогда. Но насчет этого...

— До этого.

— Но насчет этого... Я просто не могу тебя просить. Это должна быть женщина. И даже в этом случае...

— Что ж, тебе не нужно рассказывать мне больше того, что ты хочешь. Просто скажи, что тебе сейчас нужно, скажи, чего ты хочешь, не более.

— Чего я хочу? — удивилась она. — Я ничего не хочу.

— Ничего?

— Ничего помимо того, что имею.

— Имела.

— Как знаешь, Росс. Это твои слова.

— Нет, милая, это твои слова.

— Прошу тебя, Росс, не надо...

— Прекрати плакать, дурочка, — оборвал ее он. — Это ничего не изменит.

Она вытерла рукавом глаза, всхлипнула и посмотрела на Росса сквозь волосы и мокрые ресницы. Он готов был убить ее, так он ее любил.

— Скажи, что мне сделать, — проговорила Демельза.

— Уходи или останься, как ты хочешь.

— Уйти? Я не хочу уходить. Да и как бы я смогла отсюда уйти — от всего того, что есть у нас двоих?

— Пожалуй, тебе следовало подумать об этом раньше.

— Да, — сказала она, вставая. — Наверное.

Росс снова поворошил угли в камине.

— Что ж, — сказала Демельза. — если ты хочешь, чтобы я ушла, я уйду.

Росс хотел уже с этим согласиться, но слова так и не сорвались с его губ. Застряли в горле и смерзлись в комок гнева.

Открылась дверь. На пороге стояла Клоуэнс. В этом году она превратилась в крепкую малышку. Отличное здоровье и счастье сделали ее щечки и кулачки пухлыми, а лицо — круглым. Светлые волосы кудрявились на плечах, а на лбу топорщилась непослушная челка. На Клоуэнс была длинная ночная сорочка из фланели.

— Мама! — сказала она. — Где ты была?

— Да, милая, что случилось? — ответил Росс.

— Мария обещала.

— Что обещала Мария?

— Почитать сказку.

— Какую?

Демельза опрометчиво подняла голову.

— Как же ее... Забыла название книги...

Клоуэнс посмотрела на мать и тут же издала вопль ужаса. Дверь в кухню распахнулась, и вошла Бетси-Мария.

— Ой, прошу прощения, я не знала...

Она схватила завывающую Клоуэнс. Демельза быстро отвернулась и спрятала лицо в волосах, склонившись над бокалом Росса.

— Уведи ее наверх, — сказал Росс. — Скажи, что мама поднимется через несколько минут. И оставайся с ней. Джереми спит?

— Думаю, да, сэр.

— Скажи ей, что мама придет и почитает сказку через несколько минут.

Дверь закрылась.

Демельза снова вытерла глаза и глотнула бренди Росса. Тот поднял ее испорченные туфли и бросил в детскую корзину, снова взял ее плащ и сложил его. И это не было машинальное наведение порядка.

— Расскажи мне, что чувствуешь, — попросил он.

— Ты правда хочешь, чтобы я ушла?

— Расскажи, что ты чувствуешь.

— Ох, Росс, как я могу? Как посмею?

— Да уж. Но всё же попробуй.

— Что сказать? Я этого не хотела. Это нахлынуло внезапно. Я никогда не думала, да ты и сам это знаешь, никогда не думала... Мне так грустно. Из-за... из-за всего.

— Ну что ж. Присядь и расскажи мне.

— Что я могу еще сказать?

— Расскажи о своих чувствах к Хью.

— Правда?

— Правда.

Демельза снова вытерла слезы рукавом.

— Как я могу говорить начистоту, когда я сама в себе не уверена? Я уже сказала, это произошло неожиданно. Я и в мыслях не держала. А теперь мое сердце разбито... Но по-другому... Не так, как после смерти Джулии. Теперь я рыдаю, рыдаю, рыдаю из-за похороненной юности и любви... Когда умерла Джулия, я не плакала. Только внутри — как будто истекала кровью. А теперь... теперь слезы так и текут, прямо дождем, и я не могу остановиться. Ох, Росс, обними меня.

— Конечно, — сказал он и обнял ее.

— Прошу тебя, держи меня крепко и никогда не отпускай.

— Не буду, если ты мне позволишь.

— До самой смерти, Росс, я не смогу без тебя жить... Это... это не слезы раскаяния... Хотя, возможно, у меня есть причина для раскаяния... Но дело не в этом. Я плачу, пусть это выглядит глупо, я плачу по Хью и... и по себе... и... и по всему миру.

— Оставь немного слез и для меня. Похоже, они мне понадобятся.

— Ох, тогда они все твои, — сказала она и захлебнулась в слезах, а потом приникла к Россу, трясясь от рыданий.

Так они сидели некоторое время, скрючившись в неудобной позе, но не замечая этого. Время от времени Росс высвобождал руку, чтобы вытереть собственные глаза.

После долгого молчания он сказал:

— Клоуэнс уже заждалась.

— Пойду через минутку. Но мне нужно умыться.

— Выпей.

Демельза сделала еще один глоток из его бокала.

— Ты так добр ко мне, Росс.

— Уж точно слишком добр для тебя.

— Добр ко мне... Всё прощаешь... Но забудешь ли? Я не знаю. Может быть, ошибкой было бы забывать. Я лишь знаю, что люблю тебя. И думаю, только это имеет значение.

— Для меня только это имеет значение.

Демельза поежилась и поднесла ладони к глазам.

— Пойду умоюсь, а потом почитаю, а позже, если хочешь, можем поужинать.

— Пожалуй, я поднимусь и почитаю вместе с тобой.

Понравилась книга? Поблагодарите переводчиков:

Яндекс Деньги

410011291967296

WebMoney

рубли – R142755149665

доллары – Z309821822002

евро – E103339877377

Группа переводчиков «Исторический роман»

Книги, фильмы и сериалы

https://vk.com/translators_historicalnovel