Мы остановились в отеле в Кас-Катала, в четырех милях от города Пальма де Майорка. И за ужином я спросила Марка, как он меня выследил.

– Нужно ли об этом сегодня?

– Ты обещал.

– Да, я обещал во время медового месяца, – согласился он. – Тебе так не терпится?

– Просто любопытно. Я… думала, что я умнее.

– Так и есть. – Марк потер щеку. Сегодня он выглядел просто прекрасно, и если бы не очертания скул, его можно было принять за испанца. – Ведь кража была замечательно задумана, верно?

– Я тебе уже все рассказала. Теперь говори, как ты меня нашел.

Он рассматривал меня, словно видел впервые.

– Можешь себе представить, что я чувствовал утром в ту пятницу? Я любил тебя и вдруг обнаружил, что меня выставили полным идиотом. Я был так потрясен, что едва мог соображать. Я мог бы задушить тебя.

– Оно и было видно.

– Нет, я мог сделать это раньше, но тебя не было. И самым важным для меня стало добраться до тебя. Я решил покрыть недостачу и разыскать тебя хоть под землей.

– Но не знал, где?

– Понятия не имел. Но пока я возился с деньгами и конвертами, я думал только о том, где тебя искать. Удивительно, но я сделал только две ошибки при начислении зарплаты; видимо, ум человека способен решать одновременно несколько задач…

– Возможно. Дальше.

Он усмехнулся.

– Мне лучше сохранить это в секрете ещё день – другой. Почему бы нам просто не полюбоваться видом на море?

– Нет. Я хочу знать, Марк! Потом я буду наслаждаться видом.

– Но это может испортить тебе удовольствие. Ведь я нашел тебя в основном по счастливому стечению обстоятельств.

Он вылил остатки вина себе в рюмку и отпил глоток.

– Удивительно, здесь вино «роха» кажется гораздо вкуснее, чем в Европе.

– По счастливому стечению обстоятельств?

– Ну, я задумался: чему ты действительно всерьез интересовалась? Не мной, во всяком случае. Может быть, лошадьми? Или весь этот восторг и обширные знания тоже фальшивка? Нет, так притворяться невозможно. И я стал думать о скачках.

– Да, понимаю.

– Я подумал: что ты будешь делать с деньгами? Пойдешь на скачки и станешь играть. Какие скачки намечены на следующую неделю, и через неделю, и ещё через неделю? Если ходить на них каждую субботу, то непременно тебя встретишь, даже если на это уйдет целый год.

– Но потребовался всего один день.

– Два. – Он предложил мне сигарету. Я покачала головой.

– Я стал подробно вспоминать все, о чем мы говорили при встречах, слово в слово. А когда испытываешь к девушке такие чувства, как я к тебе, вспомнить, что ты говорила, совсем нетрудно; ведь и слова застревают в памяти. И вот в моем сознании вдруг всплыло то, что ты сказала в Ньюмаркете. Ты посоветовала мне поставить на чалую кобылку по кличке Телепатия и добавила, что видела её всего в год отроду.

– О, черт! – воскликнула я.

– Как бы там ни было, это оказалось единственной ниточкой в моих руках. Я посмотрел «Справочник Раффа по конному спорту», нашел там Телепатию и узнал, что она принадлежит некому майору Марстону из Ньюбери, но вырастил её какой-то мистер Артур Фитцгибен на ферме «Мелтон Магна», возле Сайенчестера. В воскресенье утром я позвонил Марстону, выяснил подробности и отправился на ферму «Мелтон Магна». К несчастью, Фитцгибен от них уже ушел, и мне пришлось почти все утро разыскивать его до самого Бата. Но Фитцгибен ничем не смог мне помочь; он не знал ни одной девушки, похожей на тебя. Пришлось опять вернулся на «Мелтон Магна». Хозяину Сондерсу твое описание тоже ничего не говорило, и тогда я спросил его, нет ли поблизости конюшни, где можно взять лошадь напрокат. Он назвал мне три. Ферма Гаррода была последней.

– О, черт, – угрюмо повторила я.

– Я едва не отказался от своей затеи, перед тем как ехать к Гарроду. Уже смеркалось, я устал и был совершенно измотан.

Я покосилась на него.

– Да ты просто вырос из-под земли.

– Как твоя больная совесть.

– Как дьявол из преисподней.

Он засмеялся. Теперь я смотрела на прекрасный вид вокруг, но думала о своей ошибке. Мы сидели на веранде, выходящей на небольшую бухту. Низко висела луна, и лодки, стоявшие на якоре в гавани, прорезали ровный край лунной дорожки, превращая её в сверкающую во тьме пилу. Наверное, это было красиво. Но я думала только о своей ошибке. Как я могла! Не будь я такой дурой, ничего бы не случилось и я осталась бы свободной и счастливой.

Я опустила взгляд на золотое обручальное кольцо на пальце. Мне стало тошно, но испытывала я не страх, а злость.

– Ты мог не найти меня вовсе, – сказала я. – Мог вообще больше никогда меня не увидеть. Что бы случилось с твоими деньгами?

– Наверное, пришлось бы их списать на обретение опыта.

– У тебя столько денег?

– Нет. Но я считал, что ради тебя стоит рискнуть.

– Я того не стою.

– Стоишь.

– Нет. И я это знаю. Тебе нужно было просто забрать деньги и отпустить меня.

– Милая, что с тобой? – говорил он мне ночью. – Боишься?

– Да. Я не выдержу, Марк. Я умру.

– Да ну что ты! Скажи мне, в чем дело. Ты меня ненавидишь?

– Я ненавижу саму мысль об этом. Меня просто рвать тянет. Я не чувствую ничего, кроме отвращения.

Он положил ладонь на мою голую ногу чуть выше колена, я резко отодвинулась.

– Почему ты так вздрагиваешь? Я тебе неприятен?

– Не ты, Марк. Твое прикосновение.

– Разве это не одно и то же?

– Не совсем.

– Марни, ты любишь меня?

– Я не люблю этого.

– Ты пытаешься что-то в себе перебороть?

– Не в себе.

– Конечно, если нет чувства, остается только секс. Но без секса тоже не любовь. Разве нет?

Я неподвижно смотрела на низкий лепной потолок алькова.

– Для меня это просто унизительно.

– Почему?

– Не знаю.

– Назови мне хотя бы одну причину, почему ты так думаешь.

– Это… по-животному.

Он впервые рассердился.

– Но мы отчасти и есть животные. Нельзя же оторваться от земли. И если попытаться, то просто рухнешь. Лишь принимая человеческую природу, можно её облагородить.

– Но…

– Можно, конечно, и унизить, – но тому виной бывает собственная глупость. Кто бы ни создал нас, он предоставил нам самим все возможности.

Где-то в кафе на берегу играла гитара. Мне показалось, она звучит за тысячу миль отсюда. Я старалась сдержать дрожь, потому что знала: если он заметит, то сразу все поймет, а я ни за что не хотела себя выдавать. Дрожь не от страха, просто расходились нервы. Мои замечательные стальные нервы, которые никогда меня не подводили, если нужно было прихватить чужие деньги, теперь вдруг сдали. А смешанные, противоречивые чувства к Марку стали совершенно определенными: я не любила все, что он символизировал, – мужское тело, мужское превосходство, мужскую агрессивность под маской вежливости. Я ненавидела его за унижение, которое он заставил меня пережить, за то, что он вошел в комнату, когда я была раздета, за то, что его руки так по-хозяйски трогали мое тело, и от этого становилось противно, жарко, стыдно за себя и за него.

Конечно, этого следовало ожидать. Я это знала. Нельзя жить там, где росла я, и не знать всего. но это не означает хотеть и принимать. Весь вечер я старалась настроить себя, представить, что происходит это не со мной. а, скажем, с Молли Джеффри. Но не всегда получается так, на что настраиваешься.

– Многое бы я отдал, чтобы понять тебя, – мягко заметил Марк

– Почему?

– Ты никогда и ни к чему не приходишь прямым путем. Вечно выворачиваешь все вещи наизнанку.

– С чего ты это взял?

– Какие странные у тебя представления о сексе! Или безнадежно устаревшие.

– Ничего не поделаешь. Я не в силах их изменить.

– Ты очень красивая девушка, просто созданная для любви. Так бутон мог бы сказать, что не хочет расцветать, или бабочка не хочет вылупиться из куколки.

Я покосилась на него. А я ведь думала, что когда дойдет до дела, когда некуда будет деваться, смогу притвориться, что секс мне нравится. Нет, не смогу, ни за какие богатства мира, Но пока я не осмеливалась об этом даже заикнуться. Я чувствовала себя в такой же опасности, как и прежде, и не была в нем достаточно уверена.

Вздохнув, я сказала:

– Ужасно жаль, Марк. Может быть, я сегодня все испортила. Но уверяю тебя, я просто боюсь, и это нужно… преодолеть. Дай мне время.

Он легко дал себя обмануть.

– Совсем другое дело. Может, ты просто устала и переволновалась. Слишком много событий за день.

Он готов был сам искать для меня оправдания.

– Я несколько перенервничала в самолете – поддакнула я. – Не забывай, я раньше не летала. И свадьба для меня впервые.

– Ладно, мы ещё поговорим об этом завтра.

Следующий день выдался дождливым. Мы наняли машину, чтобы проехаться по острову и осмотреть сталактитовые пещеры и фабрику по обработке жемчуга. Я купила серьги и две броши. Вечером мы отправились в ночной клуб поглядеть на испанские танцы. Когда лучшая часть программы прошла, у меня внезапно заболел живот, пришлось вернуться в отель на такси. За эту ночь можно было не беспокоиться, но вряд ли таким предлогом удастся пользоваться долго. Следующий день мы провели в городе, на стекольном заводе купили графин и фужеры, потом купили мне сумочку, а Марку бумажник и какую-то мелочь. И все было очень хорошо, почти так же легко и просто, как тогда, на скачках. День прошел нормально, хотя мне и одной было бы не хуже. К вечеру я снова напряглась как струна, лихорадочно ища новых предлогов и оправданий, но, к моему изумлению, Марк держался довольно сухо и даже не сделал попытки ко мне прикоснуться. У нас были две раздельные кровати, и кроме неудобства, что приходится делить комнату с мужчиной, жаловаться было не на что. Так же прошла следующая ночь и потом ещё одна. Это было удивительно.

Днем я иногда замечала пристальные взгляды Марка, время от времени по его лицу скользило такое выражение, словно никак не решается трудная задачка. Но сам Марк оставался внимательным и тактичным, правда, мы все время чем-то были заняты.

На пятый день мы улетели в Ибизу и дальше на машине отправились в маленькую деревушку посмотреть праздник в честь Дня святых. Это было необычное, странное зрелище; солнце отражалось от ровной белой стены церкви, а на площади перед ней шумела толпа крестьян в черном, словно стайка только что вылупившихся жуков. Ярким пятном выделялась только процессия с изображениями святых, прокладывающая путь через толпу, да ещё молодые девушки, которые в честь праздника надели яркие платья из шелка и кружев с разноцветными нижними юбками.

Одна из них, самая красивая, стояла рядом с Марком. Длинную черную косу украшал большой бант, она переговаривалась с группой женщин постарше, во всем черном, морщинистых, обветренных, словно сорок лет их держали под дождем и солнцем. Марк поймал мой взгляд, улыбнулся, и мне показалось, что он подумал то же, что и я, поскольку сказал:

– Быстро проходит здесь молодость, правда? Какой-нибудь год, а потом она выйдет замуж за батрака на ферме – и все; дети, хозяйство и тяжелый труд в поле – вот её судьба.

– Как это несправедливо, – откликнулась я. – Словно в капкане, и никакой надежды на спасение.

– Да, согласен. Но тогда нужно оплачивать весь мир. Все мы попадаем в капкан, как только рождаемся на свет, и сидим в нем до самой смерти.

Я поняла, что он пытается сгладить впечатление; переводя отдельную судьбу в разряд общих явлений, он умерял острое чувство жалости, которое вызвала у меня эта девушка; но я не находила слов, чтобы сказать ему об этом.

После мы сидели в кафе, пили коньяк, смотрели на испанцев, толкающихся у стойки бара. Молодые уже изрядно набрались, и из-за шума, стоявшего кругом, мы с Марком почти не слышали друг друга. Трое парней у входа в кафе старались познакомиться с девушками. Те хихикали, прикрывая рты ладошками, и девали вид, что их не замечают.

– Мужчины в самом деле хотят от женщины только одного, так ведь? – сказала я. – На это уходит пять минут, а потом – пошла прочь. По-моему, для них никакой разницы, что за женщина, была бы женщина, вот и все.

Взглянув на Марка, я вдруг поняла, что сказала нечто ужасное; потом вообще удивлялась, зачем. Ведь знала же, что это уязвит его и заденет.

– В жизни мало хорошего, Марни. Большинство здешних девушек станут старухами раньше, чем им исполнится тридцать. Но это совсем не значит, что им меньше нужно от жизни, чем нам с тобой. То, что ты сейчас сказала, вытекает из более низменного взгляда на жизнь. Большинство этих людей презирали бы тебя за такие слова.

– И ты тоже? – тихо спросила я.

Он тяжело вздохнул.

– Милая, ты же не маленькая девочка. Если кто-нибудь покажет тебе новую систему бухгалтерского учета, ты ей научишься. И гораздо быстрее, меня. Поэтому попробуй открыть глаза и научиться ещё и другим вещам.

– Вот таким? – кивнула я на парней у входа.

– Не суди чужие представления предвзято, особенно представления других людей о любви.

Мужчины у бара гомерически загоготали.

– Каждое чувство человека ему всегда внове, оно приходит как что-то абсолютно ему неведомое, понимаешь? – продолжал Марк.

– Думаю, да.

– Ты когда-нибудь раньше бывала на испанском празднике?

– Нет.

– Получила бы такое же о нем представление, если бы кто-то просто рассказал тебе?

– Нет.

– Тогда не позволяй себе такие суждения о сексе. Он превращается в грязный порок, только если таким его делает сам человек.

– Но я не говорю с чужих слов, я так чувствую!

– Что ты можешь чувствовать, если не знаешь?

Я подвинула свой стакан на один из мокрых круглых следов, оставленных другими стаканами. У бара началась какая-то потасовка, а трое мужчин, перекрывая шум, затянули песню. Остальные принялись притопывать и прихлопывать в ладоши. Марк продолжал:

– Милая, если у тебя есть какие-то тяжелые воспоминания на этот счет, почему бы не попытаться о них забыть?

– У меня нет никаких воспоминаний.

Он положил руку поверх моей.

– Тогда помоги мне их тебе оставить.

Эту ночь мы провели в отеле в Сан-Антонио. Перед ужином Марк заказал шампанское и какое-то красное вино, а потом мы ещё выпили три больших рюмки ликера. Вместе с коньяком, который я тянула во время праздника, это должно было ударить мне в голову, будь моя голова устроена обычным образом. В конце ужина я посмотрела на себя в зеркало и увидела, что хотя солнце позолотило мою кожу, от выпитого лишь слегка побледнело лицо.

На мне было платье из малиновой тафты с открытыми плечами и рукавами в три четверти. Я в нем прекрасно смотрелось, что было чертовски неразумно с моей стороны, потому что именно сейчас стоило походить на дурнушку.

После ужина мы отправились на прогулку, но смотреть было особенно не на что, и мы довольно быстро вернулись, а когда вошли в номер, я поняла: вот оно! Разыгрывать из себя больную было уже поздно. Даже Марк сегодня бы понял, что это притворство.

Он попытался меня поцеловать.

– Милая, ты помнишь, что давала известные обещания?

Он был очень нежен и почти умолял.

– Да.

– Хочешь их исполнить?

– Не сейчас.

– Думаю, именно сейчас.

– Нет.

– Думаю, сейчас, – повторил он.

Я чувствовала, как меня заливает волна панического страха.

– Ты знал, на ком женишься.

– На ком?

– На воровке и обманщице.

– Даже в этом?

– Да, даже в этом.

– И что же именно ты солгала на этот раз?

Я смотрела поверх его плеча; амфора в углу, чеканное бронзовое панно на стене, аккуратно сложенное мое пальто, и его пиджак, небрежно брошенный на спинку стула.

– Я тебя не люблю.

Он отпрянул от меня и попытался заглянуть в глаза. Но видел только лицо, а оно было непроницаемым.

– Марни, посмотри на меня. Ты понимаешь, что говоришь? Знаешь ли ты, что такое любовь?

– Ты изо всех сил пытался мне это объяснить.

– Пожалуй, пора прекратить объяснения.

– Ничего от этого не изменится.

– Зачем же ты вышла за меня?

– Я знала, что если не выйду, ты сдашь меня в полицию.

– Ты правда так думала?

– Но ведь так и было, правда?

– Знаешь, Марни, с тобой я чувствую себя как в зыбучих песках. Где твой ум? Что взбрело тебе в голову? Как я мог бы отдать тебя полиции? После того, как я внес деньги, какие у меня были доказательства? Лишь мое слово против твоего.

Ничего объяснить я не могла, поэтому просто пожала плечами. Он поцеловал меня, и застал врасплох, не ошибшись в выборе момента.

– И ты не испытываешь ко мне ненависти? – спросила я, переведя дыхание.

– Нет.

Я пыталась вырваться, с каждой минутой все больше шалея от ужаса.

– Ты не слушаешь, о чем я тебе говорю! Ты что, не понимаешь? Я не испытываю к тебе никаких чувств. Все это было ложью с самого начала, вначале потому, что я хотела украсть деньги, потом, когда ты меня поймал, просто нужно было что-то сказать, мне пришлось притворяться, чтобы ты не выдал меня полиции. Но все это время я только подыгрывала тебе, и ничего больше, ничего! Я не люблю тебя! Я не хотела выходить за тебя замуж, но ты не оставил мне другого выхода! И теперь отпусти меня!

Наверное, выпитое давало о себе знать. Я чувствовала, что голос мой звучал слишком громко даже для меня самой. Я не собирались выкладывать ему правду, но уж если так вышло, лучше бы сделать это спокойно и достойно.

Марк по-прежнему смотрел на меня, я теперь тоже глядела на него. Зрачки его глаз расширились, белки налились кровью.

– Последние два-три дня что-то похожее приходило дне в голову, – сказал он. – Но даже это не отвечает на все вопросы.

– Какие вопросы?

– Тебя это не касается! Я женился на тебе не с зажмуренными глазами. Любовь не всегда слепа…

– Оставь меня в покое!

– Не всегда терпелива. И не всегда нежна. – Видимо, в нем тоже взыграло выпитое.

Я старалась справиться с охватившим меня ужасом. С тринадцати лет меня ничто по-настоящему не пугало; я не боялась практически никого, даже полиции. Но теперь я чувствовала, что была неправа с самого начала. Трудно было сказать, поверил ли он мне, но даже если поверил, результат может оказаться прямо противоположным тому, на какой я рассчитывала. И хотя было уже поздно, я попыталась исправить положение:

– Марк, мы оба несем такой вздор! Мы слишком много выпили. У меня в голове все плывет. Давай поговорим об этом утром.

– Хорошо, – спокойно кивнул он и так же спокойно принялся расстегивать пуговицы у меня на платье.

Через миг я вырвалась и бросилась к окну; но оно было высоко от земли, внизу острые камни, а другого выхода из комнаты не было. Когда я повернулась, Марк схватил меня за руку.

– Марни!

– Оставь меня в покое! Ты не понимаешь, когда говорят «нет»? Пусти меня!

Он вцепился в другую руку, платье соскользнуло, меня охватило ужасное чувство, в нем смешивались смятение и отвращение, меня трясло от ярости. На миг я решила, что уступлю ему, пусть резвится, а сама останусь холодной статуей, мертвой, неподвижной и недоступной ни одному чувству, кроме ненависти. Посмотрим, как ему это понравится! Но в следующий миг я уже готова была бороться, царапаясь и кусаясь, как кошка, когда к ней подбирается кот, который ей не нужен.

Марк увлек меня к кровати и сорвал остатки одежды. Когда на мне не осталось ничего, он выключил люстру и теперь в комнату пробивался лишь слабый свет из ванной. Поэтому, наверное, он не увидел слез, покатившихся по моим щекам. И в полутьме он старался продемонстрировать мне, что такое любовь, только я застыла от ужаса и отвращения, и когда он наконец овладел мной, с губ моих сорвался стон поражения, не имевший никакого отношения к физической боли.

В окно лился дневной свет; я открыла глаза и увидела, что Марк сидит на стуле возле кровати. Должно быть, он смотрел на меня, и сразу понял, что я проснулась.

– С тобой все в порядке?

Я чуть заметное качнула головой.

– Вряд ли тебе было приятно, – шепнул он. – Прости.

Я воздела глаза к потолку.

– Мне тоже, – продолжал он. – Ни один мужчина не хочет, чтобы все происходило так, даже если думает, что хочет.

Я облизала губы.

– Ты, наверное, даже не понимаешь, что ты мне сказала… Это был удар ниже пояса. Ты швырнула мне в лицо всю мою любовь. Для тебя она ничего не значила, правда? Гроша ломаного не стоила. Так ты сказала.

Марк подождал, но я молчала, не собираясь отрицать.

– Тебя удивляет, что мне не понравилось? – заговорил он вновь. – И до сих пор не нравится. Я все ещё пытаюсь проглотить твои слова. И если это правда…

Я снова облизнула губы. Наступила продолжительная пауза.

– Сигарету? – наконец спросил он.

Я покачала головой.

– Выпьешь?

– Нет.

Марк старался вызвать во мне чувство вины, но я её не испытывала. Наконец он буркнул:

– Шесть часов. Постарайся опять уснуть.

Я продолжала смотреть в потолок. В голове моей было совершенно пусто, словно все, что было до этой ночи, стерлось в памяти. Я почти не видела Марка, только рукав его пижамы на краю постели. Я наблюдала за игрой света на потолке, – отражения поверхности воды за окном. Но я следила за ней так, будто крылся там для меня какой-то особый смысл.

Прошло не меньше часа, прежде чем я снова задремала, а когда опять проснулась, уже совсем рассвело. Марк заснул в кресле у кровати.

Я чуть повернула голову и взглянула на него. Он спал, уронив голову на грудь, и казался юным и хрупким, как никогда. Я перевела взгляд на его запястья, на плечи; ничто не говорило о той силе, которая в них скрывалась. Я вспомнила, как груб и жесток он был со мной ночью. В нем было что-то… кошачье, потому что его сила, как сила тигра, не бросалась в глаза. Я опять подумала о том, что случилось, почти безразлично, как под действием наркотика; но внезапно очнулась и воспоминания хлынули в мое сознание, заполняя его, словно стервятники, захлопавшие крыльями в пустой клетке.

Ужас и ярость – и больше всего ярость – подкатили к самому горлу. До сих пор глухая враждебность, которую я испытывала к Марку, походила на ту, которую чувствуют к перехитрившему тебя человеку. Это были раздражение и отчаяние – и ничего больше. В некотором роде он мне даже нравился. Но теперь все изменилось; словно какая-то зараза заставляла вскипать кровь. Если бы я могла, в ту минуту я бы его убила.

Мы вернулись в Пальма и на следующий день отправились в Камп-де-Мар. Это был самый теплый день из всех, что мы там провели, но нас уже сковал такой холод, словно мы оказались на Аляске посреди зимы. Море в песчаной бухте было похоже на жидкое и тягучее зеленое бутылочное стекло. Марк предложил искупаться. Я ответила, что мне все равно, и, переодевшись, долго ещё стояла у кромки воды, обхватив себя руками, боясь окунуться. В копне концов Марк взял меня за руку, и я вошла в море.

Вода оказалась чудесной и совсем не холодной; через некоторое время мы выбрались на волнолом и улеглись на солнце. Я свесила голову через край, смотрела в воду и видела дно со всякими морскими ежами и мидиями, живущими там под защитой волнолома. Я не хотела, чтобы Марк испортил мне настроение, чтобы заговорил, и он даже не пытался, просто сидел, щурясь на солнце и обхватив колено руками.

Потом я соскользнула с волнолома и поплыла назад к песчаному пляжу. И все было так замечательно, что, хоть я и не слишком хорошо плаваю, я повернула и двинулась вдоль берега к скалам у края бухты.

Через несколько минут я легла на спину и закачалась на волнах. Я видела, что Марк все так же сидит там, где я его оставила. Меня охватила какая-то апатия. Я чувствовала, что во мне больше нет той силы, которая вызывала ненависть к нему; я просто ощущала, что в моем существовании нет никакого смысла. Пожалуй, его никогда и не было, но, по крайней мере, какое-то время я помогала маме и старушке Люси. А теперь моя жизнь зашла в тупик этого дурацкого замужества, и ничего от неё не осталось. Так стоит ли её продолжать?

Но я знала, что мне никогда не хватит духу, чтобы вот сейчас пустить пузыри и добровольно уйти на дно. Стоит хлебнуть соленой воды, задохнуться, и ты начинаешь бороться за жизнь. Это бессмысленно, но это так. Значит нужно заплыть так далеко, чтобы не выбраться, даже если захочешь. Я перевернулась и поплыла от берега.

Приняв решение, я сразу поняла, что поступаю правильно. Марк станет вдовцом во второй раз на двадцать девятом году жизни и сможет найти себе женщину до вкусу, которая будет разделять его глупые идеи насчет секса. Мама переживет, должна будет как-то пережить…

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я заметила, что Марк плывет за мной. Сначала я увидела, что его нет на волноломе. Потом заметила в воде далеко позади. Ну уж нет, на этот раз он опоздает!

Я поплыла быстрее, наметив некую точку вдали. До неё мне, конечно, не добраться. Усталость уже давала себя знать.

Когда первая волна меня захлестнула, я испытала был жуткий шок. У морской воды отвратительный вкус, и когда её наглотаешься, хочется тут же все вывернуть обратно. Но скоро все кончится. Я просто боялась первого глотка, всех этих судорожных попыток глотнуть воздуха, позывов рвоты. Но долго это не протянется.

А потом я услышала, как Марк что-то кричит, он был уже недалеко. И весь мой страх как рукой сняло, я просто перестала работать руками и пошла под воду.

Но как я ни старалась, оказалось, что все равно задерживаю дыхание как тогда, когда девочкой ныряла с пирса. Я пыталась заставить себя расстаться с жизнью, но опять, как пробка, вынырнула на поверхность, давясь и кашляя. И тут Марк настиг меня.

– Дура! – крикнул он. – Ты же утонешь! – и вцепился в руку.

Я вырвалась.

– Отпусти меня!

Я пыталась нырнуть, но не так-то легко это сделать, и пока я барахталась, Марк поймал меня за ногу, а потом обхватил за талию. Несколько секунд мы боролись, и я почти вырвалась, но тут он закатил мне такую пощечину, что я почувствовала вкус крови во рту. Я вскрикнула и вцепилась ногтями ему в руку; тогда он сжал кулак и двинул меня в челюсть. Помню, как лязгнули мои зубы – и все.

Когда я пришла в себя, то обнаружила, что лежу в воде лицом кверху. Руки Марка поддерживали мою голову, а сам он плыл к берегу на спине, работая одними ногами. Я хотела освободить голову, но шевельнулась, он сжал её крепче, и так мы добрались до песчаного пляжа.

Мы лежали рядом, совершенно обессиленные. К счастью, никто больше не купался, только вдали две женщины-испанки собирали водоросли; они ничего не видели.

Едва отдышавшись, Марк принялся за меня. Большинство его слов можно было слышать разве только в порту среди грузчиков. Кажется, ничто из того, что я делала раньше, не возмутило его так, как моя попытка утопиться. Полагаю, это последнее оскорбление переполнило чашу.

Некоторое время я терпела, потом вдруг зашлась в истерическом хохоте.

Он спросил:

– Ты чего?

– Не знала, что ты можешь так говорить с женщиной.

Тут я отвернулась и меня стошнило. Когда мне стало лучше, он сказал:

– А я не знал, что есть такие женщины. Теперь знаю.

– Приятное разнообразие, правда? Думаю, Этель никогда не вела себя так.

– Нет, дурочка ты чертова. Она очень хотела жить, но не могла.

– А я хочу умереть и не могу.

Есть ли слова ужаснее для двадцатитрехлетней женщины?

Мы тихо лежали, набираясь сил. Потом он сказал:

– Надо идти, а то посинеем. Пошли, я помогу тебе вернуться в отель.

– Спасибо, справлюсь как-нибудь сама, – ответила я и поднялась на ноги.

Так мы и шли на расстоянии друг от друга: сначала я, потом он на пару шагов позади, словно тюремщик, от которого едва не ускользнул его пленник.