Глава первая

I

Стоял ветреный день. По бледному послеполуденному небу плыли рваные облака, ветер шуршал листьями на дороге, ставшей в последний час еще более пыльной и ухабистой.

В карете сидели пять человек: худой клерк с измученным лицом и в засаленном сюртуке, его жена, еще более худая, их дочь-подросток и два других пассажира — высокий, сухопарый, импозантный мужчина лет сорока и грузный священник несколькими годами моложе. Высокий мужчина был в коричневом бархатном сюртуке с медными пуговицами, почти полностью расстегнутом, под ним виднелась чистая сорочка и потертый желтый жилет, а ниже — плотные панталоны и сапоги для верховой езды. Священник, если не брать в расчет его воротничок, мог бы сойти за денди — он носил зеленый шелковый сюртук с рисунком, шелковый плащ, алые чулки и черные ботинки с пряжками.

Слегка напуганные собравшейся компанией, клерк и его жена лишь изредка перешептывались, пока карета кренилась и громыхала, проезжая по рытвинам. Хотя сейчас все молчали, прежде пассажиры разговаривали, и семейство прекрасно понимало, кто сидит рядом. Высокий мужчина был капитаном Полдарком, недавно получившим известность в графстве, членом парламента от города Труро. Священник — преподобный Осборн Уитворт, викарий церкви святой Маргариты в Труро и приходящий викарий Сола и Грамблера на северном побережье.

Завязавшийся разговор вскоре перешёл в не особенно дружелюбное молчание, впрочем, диалог с самого начала находился на грани ссоры. Полдарк сел в экипаж в Сент-Блейзи, а мистер Уитворт — чуть позже, в Сент-Остелле, и немедленно заявил:

— А, Полдарк, так вы, значит, возвращаетесь. Ну да, полагаю, вы будете рады снова оказаться дома. Как там Вестминстер? Питт и Фокс, и всё такое? Мой дядюшка говорит, это просто лавка сплетен.

— Это зависит от нас самих, — сказал капитан Полдарк, — как и многое другое.

— Да ну! Также говорил и мой свояк Джордж, когда был в парламенте. Знаете, вы нанесли ему тяжёлый удар, лишив места.

За год в парламенте у Джорджа только разгорелся интерес, так что некоторое время он пребывал в подавленном состоянии.

Капитан Полдарк промолчал. В карете пахло пылью и несвежим дыханием.

Мистер Уитворт не слишком изящным жестом ослабил тесные панталоны.

— Имейте в виду, мистер Уорлегган не отступает от своих целей. Уверен, вы услышите о нём ещё до конца года.

— Буду ждать с большим интересом, — сказал Полдарк, высокомерно задрав внушительный нос.

— Нам нужны все способные люди, — сказал Уитворт, — все, кого сможем найти. Сейчас больше, чем когда-либо, сэр. Недовольство внутри страны, клубы якобинцев, мятеж на флоте под красными флагами, повсеместные банкротства, а теперь ещё ирландское восстание. Вы случайно не знаете, его уже подавили?

— Пока нет.

— Католики должны понести надлежащее наказание за свои безобразные зверства. Рассказы о них напоминают худшие бесчинства французской революции.

— Все злодеяния наказываются должным образом, или, по крайней мере, злодеям воздаётся по заслугам. Трудно сказать, кто всё это начал, ясно лишь, что запущена бесконечная цепь последствий, которую не остановить.

Мистер Уитворт засмотрелся на проплывающую мимо зелень лугов.

— Мне, конечно, известно, что ваш мистер Питт — сторонник предоставления католикам свобод. К счастью, мало шансов, что это удастся провести через парламент.

— Думаю, вы правы. Вопрос лишь в том, сделает ли это нас счастливее. Разве все мы не поклоняемся единому Богу?

Нос мистера Уитворта был не столь внушительным, как у капитана Полдарка, однако это не помешало молодому клирику высокомерно его задрать — его суждение подвергнуто сомнению на его же собственной территории! — и разговор ненадолго затих. Но он не слишком расстраивался из-за подобных мелких неудач, и когда вскоре экипаж на пять минут остановился, пока кучер и едущие снаружи пассажиры убирали с дороги упавшую ветку, Уитворт сказал:

— Я провёл два дня у Карленов. Вы их знаете?

— Только понаслышке.

— Трегрейн — очень уютное и просторное поместье. Мои родители знали Карленов, а я продолжил знакомство. У них отличная кухарка, просто сокровище.

Капитан Полдарк взглянул на раздутый живот мистера Уитворта, но промолчал.

— Их молодой барашек — необыкновенно нежный. С... о, разумеется, со спаржей и жареным телячьим сердцем. Такое сочетание блюд украшает стол, поверьте. Даже и не знаю, есть ли что лучше варёного филе телятины со сладким соусом по их собственному рецепту, с шалфеем и розмарином. Я постоянно говорю жене: дело не в продуктах, главное то, как они сочетаются.

— Надеюсь, ваша жена в добром здравии.

По крайней мере здесь они нашли общий язык.

— Она склонна к хандре и унынию. Доктор Бенна уверяет, что это, возможно, расстройство селезёнки. Но рад сказать, что у моего сына прекрасное здоровье. Ему почти два, и я никогда не видел такого крепкого двухлетнего малыша. Замечательно красивый мальчик... — Мистер Уитворт почесался. — Совсем не такой, как то несчастное чахлое создание, которое произвели на свет Энисы. Тощее, слабое, слюнявое, слишком большая голова... Могу поклясться, этот экипаж полон блох. У меня нежная кожа, особенно чувствительная к блошиным укусам, следы остаются размером с гинею.

— Вам стоит попробовать дезинфицирующий порошок доктора Лича, — расхрабрившись посоветовал клерк, — им пользуются в самых благородных домах.

Уитворт смерил клерка пристальным взглядом.

— Весьма признателен, сэр. Я о нём наслышан.

Карета потряслась дальше.

II

Росс размышлял: моя жизнь словно состоит из повторяющихся витков. Много лет назад, даже не помню когда, я — молодой, но уже награжденный хромотой и шрамом после войны в Америке — возвращался из Бристоля в таком же экипаже. Там тоже был какой-то клерк, его жена и ребенок. Правда, ребенок тогда был совсем маленький, а сейчас — худая девочка в оспинах. А еще в том экипаже тоже был священник, Холс, теперь уже старик, и его я невзлюбил так же, как этого. Тогда разговор не задался, и мы вышли из кареты весьма недовольные друг другом.

Время года было другое, октябрь. Хотя после вчерашней бури опало столько листвы, что тоже похоже на осень. Пожалуй, самое большое отличие в том, что тогда я был беден и, добравшись до дома, с ужасом осознал насколько. А сейчас я состоятельный человек. Тогда мне предстояло с еще большим ужасом узнать о том, что любимая собирается замуж за моего кузена. А теперь у меня есть жена... Ну да, у меня есть жена... Но тогда я был молод и полон кипучей энергии. А теперь мне тридцать восемь — уже не так молод. И, наверное, не так вынослив.

Так и вся моя жизнь проходит по одним и тем же дорогам, как сейчас. Дважды в безрассудном порыве я вламывался в тюрьмы и освобождал заключенных: один раз в Англии — за что был жестоко осужден людьми своего класса, и однажды во Франции — за что был награжден столь же неумеренными почестями и восторгом. Не считая случайных связей, за всю свою жизнь я любил только двух женщин, и обе предпочли других. Я открыл две шахты. У меня двое детей. Список можно продолжать бесконечно.

Возможно, подумал он, это чувство повторяемости — всего лишь естественный результат старения. Возможно, это ощущает каждый, достигнув определенного возраста. А ведь если вспомнить, что большинство людей довольствуются рутинной жизнью, весьма бедной на события, то я — счастливчик, которого судьба балует разнообразием.

Но дело-то не совсем в этом. Ты уходишь от сути собственного вопроса...

— Что? — услышал он вопрос Уитворта. — А, нет, до роспуска палаты еще шесть или семь недель.

— То есть вы возвращаетесь раньше?

— Дела зовут, — ответил Росс, — я отсутствовал слишком долго.

— Ах да, дела, — понимающе ответил Осборн, вспомнив о собственных. — Кстати говоря, раз уж вы теперь хорошо знакомы с виконтом Фалмутом...

Он выжидательно помолчал, но не получил от Росса подтверждения или опровержения.

— Раз уж вы хорошо знакомы с виконтом Фалмутом и представляете его карман... то есть карманный округ, не сочтете ли вы возможным посодействовать мне своими связями: я хотел бы получить приход в Лаксуляне, а Фалмут, хоть и не владеет тамошними землями, наверняка хорошо знает местную знать. Одна его подпись на письме уже поможет делу.

— Жаль слышать, что вы покидаете Труро, — коварно ответил Росс.

— О нет, не покидаю, — заверил его Оззи Уитворт. — Местный викарий, недавно почивший в бозе, редко там бывал. Я бы хотел приумножить свой скудный доход, который, как вы понимаете, едва ли позволяет мне достойно существовать и содержать жену и растущую семью. Те крохи, которые получают священники, совершенно не соответствуют их нуждам. Поэтому два прихода или больше — это печальная, но насущная необходимость для священнослужителя, чтобы выжить.

— Но у вас уже есть два прихода, — заметил Росс. — Приход в Соле два года назад перешел к вам.

— Да, но это нищий приход. Расходы на его содержание почти съедают эту прибавку. Лаксулян побогаче, а землевладельцы и лорды куда более щедрые. Как вы знаете, южное побережье всегда было благополучнее северного.

Снаружи донеслись возмущенные вопли других пассажиров: экипаж проехал под деревьями, задевая ветви. Одна ветка проскрежетала по стеклу. Клерк переглянулся с женой, слушая рассуждения, которые мистер Уитворт не считал нужным скрывать от посторонних, словно их там и не было вовсе. Но капитан Полдарк не стал развивать эту тему. У клерка же зрело убеждение, что преподобный Уитворт мог бы облечь свою просьбу в более уместные слова.

Выглянув из окна, Оззи протянул:

— Что ж, я почти дома, благодарение Господу. От этих скачек по колдобинам может и желчь разлиться. Клянусь, я был в море лишь однажды, но качало в точности так же. Ну если этот паршивец Гарри меня не встретит... А, вот и он.

Оззи подхватил трость и трижды громко постучал по потолку кареты.

Экипаж остановился, каждой гайкой издавая душераздирающий скрип. Колеса захрустели, тормозя и вспахивая мягкую землю. Кучер спрыгнул с козел и, снимая шляпу, услужливо распахнул дверь в надежде на чаевые.

Оззи не спешил выходить из кареты. Он снова почесался и принялся застегивать сюртук.

— Имейте в виду, Полдарк, я тоже могу когда-нибудь оказаться вам полезным. Может, вы не знаете, что мой дядя, Конан Годольфин, — близкий друг принца Уэльского. А друг при дворе — в буквальном смысле — может стать значительным преимуществом для члена Палаты общин. Особенно для того, кто представляет отдаленный округ и не имеет титула или связей, вроде вас. Дядя Конан знает все известные семьи из партии вигов и многих влиятельных вельмож, так что мы вполне можем оказаться друг другу полезными — услуга за услугу.

— И правда, — ответил Росс, помолчав с минуту, — услуга за услугу, говорите?

— Да, именно об этом я и говорю.

— Я не совсем понимаю, что вы предлагаете.

— Бросьте, Полдарк. Думаю, я достаточно ясно выразил свою мысль.

— В Соле у вас есть помощник, викарий Оджерс, — произнес Росс. — Кроткий работящий человек. Когда вы получили приход, то увеличили его жалованье с сорока до сорока пяти фунтов в год.

— Верно. Это был щедрый жест в духе времени. Хотя я, честно говоря, с трудом представляю, на что он тратит деньги, с собственным-то хозяйством и почти не неся расходов.

— Уверяю вас, живется ему не слишком сладко. Он выращивает овощи, чтобы продать на местном рынке. Его супруга экономит, выгадывает крохи, латает и перешивает одежду старших детей для младших, а сами дети не могут похвастаться ни платьем, ни образованием, на которые могут рассчитывать дети церковного служителя. Вы сами сказали, что священнику сложно прокормиться. Но он на свои сорок пять фунтов едва ли живет лучше какого-нибудь коновала или кузнеца.

— Тогда могу сказать только одно: он ужасно ведет дела! Я давно подозревал, что это ни на что не способный человечишка.

Росс неприязненно взглянул на собеседника.

— Уитворт, вы предлагали услугу за услугу. Это может стать возможным, если бы вы увеличили жалованье мистера Оджерса до ста фунтов в год. Мне не нужна протекция вашего дядюшки, но на упомянутых условиях я буду рад походатайствовать перед лордом Фалмутом за вас.

— Сто фунтов в год! — мистер Уитворт начал раздуваться. Так бывало всегда, когда он сердился. Обычно такой способностью могут похвастаться некоторые животные и птицы, но Оззи оказался в числе счастливых обладателей этого дара. — Да вы понимаете, что полное жалованье в Соле составляет двести фунтов? И как я могу оставаться в должности викария, если половину буду отдавать необразованному заместителю?

— Но ведь всю работу выполняет именно он, — заметил Росс.

Оззи Уитворт подхватил свою шляпу. Гарри, его лакей, уже спустил багаж и ждал рядом с кучером, расплываясь в глупой приветственной улыбке.

— Так может казаться неосведомленному наблюдателю.

— Мне именно так и кажется, а я живу по соседству с этой церковью.

— Господь всемогущий! Доброго вам дня, капитан Полдарк.

Оззи выбрался из кареты, отряхивая лацканы сюртука, словно пытался избавиться не только от докучавших ему блох, но и от столь нелепого предложения. Он не обернулся и не оставил кучеру чаевых, а прямиком направился по узкой тропе к дому викария церкви святой Маргариты, в объятия своей неприветливой супруги. Гарри, высокий и кривоногий, плелся позади упитанного хозяина. За склонившимися деревьями виднелась река.

Кучер взобрался на облучок, зацокал языком и щелкнул кнутом, понукая лошадей. Карета, скрипя и громыхая, двинулась дальше, в сторону Труро, до которого оставалась последняя миля.

Ill

Демельза Полдарк пригласила Розину Хоблин к чаю. После того как доктор Энис излечил ее ногу, Розина лишь едва заметно прихрамывала, но так и не вышла замуж после трагедии с ее женихом Чарли Кемпторном. Теперь ей исполнилось двадцать пять, она была очаровательной и милой. Ее младшая сестра Парфезия вышла замуж за фермера и уже стала матерью. Розина всегда была тихоней, возможно, из-за хромоты, и по-прежнему жила в родительском доме с отцом и матерью, зарабатывая кое-что для себя изготовлением шляпок.

Демельза узнала о ее талантах всего несколько месяцев назад и теперь с присущим ей дружелюбием заказывала всё необходимое у Розины. Девушка оказалась как трудолюбивой, так и приятной в общении. И потому Розина шила чепцы и шляпки для детей и приходила из Сола на примерку. В Нампаре она выпила чаю, и Демельза заказала ей соломенную шляпку для себя. Потом она немного прошлась вместе с Розиной под мерцающим вечерним светом. Ничто не напоминало о вчерашней буре.

У Уил-Мейден Демельза остановилась и попрощалась, но вернулась домой не сразу, а долго смотрела на удаляющуюся по унылым вересковым пустошам девушку, пока та шла к церкви Сола. Как жаль эту милашку, подумала Демельза, такая хорошенькая, усердная, с удивительным вкусом и манерами, учитывая, что ее воспитывал грубиян Джака. Демельза прекрасно ее понимала, поскольку Джака по сравнению с ее собственным отцом выглядел мягким и разумным. У нее с Розиной было много общего, обе они не были похожи на родителей, стали лучше, если «лучше» означает иметь вкусы и мысли, превосходящие их положение.

Хотя бог знает, что из этого проявилось бы в Демельзе, если бы она не встретилась с Россом на ярмарке в Редрате много лет назад. А без этой встречи на что она могла надеяться? Горбатиться на жуткого отца-пьяницу и многочисленных младших братьев, для которых она уже в четырнадцать лет стала выступать в роли матери? Возможно, отец всё равно бы стал методистом, и тогда она бы нашла для себя какой-нибудь уголок в нищем мире шахтеров с его изнурительным трудом. Но ничто не сравнится с тем, что сейчас у нее есть — пусть даже она больше не уверена, что полностью обладает самой важной частью этого.

Но по крайней мере, с материальной точки зрения всё на месте, и она это ценит. Хозяйство (или поместье, если так лучше звучит) обеспечивает почти всем необходимым, а шахта приносит остальное, а вдобавок и кое-какую роскошь. В сельском доме (особняке, если так лучше звучит), в котором недавно перестроили и расширили одно крыло, в ее распоряжении четверо слуг, и с ними Демельза инстинктивно установила приятные, наполовину дружеские отношения. У нее двое прекрасных детей, чудесный дом в долине, а за низкой стеной открывается вид на море.

Ей только что исполнилось двадцать восемь — еще не слишком стара, не располнела, но и не тощая, даже морщин нет, как и складок на животе после родов, на месте все зубы кроме двух, да и те задние, а передние по-прежнему белы, потому что каждое утро она чистит их корнем алтея. Теперь она вращается в лучшем обществе Корнуолла, не просто среди сквайров, а среди знати, и они ее приняли (или сделали вид, что приняли) как свою. Она также поддерживает отношения с шахтерами и рыбаками, и те тоже принимают ее как свою.

И Росс. У нее есть Росс. По крайней мере, так ей кажется. Но он далеко. И уже довольно долго. Но в глубине души поселился червь, разъедая ее.

Чтобы отвлечься от этих мыслей, она села на гранитный камень, оставшийся после разборки старой шахты Уил-Мейден на строительство молельного дома методистов, и снова посмотрела на удаляющуюся фигурку Розины — теперь она была уже далеко, почти скрылась из вида. После вчерашнего разгула стихии небо было ясным, даже несколько темных туч к югу, над покосившейся колокольней церкви Сола, отступили с приближением заката. Понятно, почему здешние жители находят сходство между собой и местным климатом и наделяют шторма человеческими характеристиками. Вчера погода разгневалась, она плевалась, ругалась и в ярости швыряла посуду, а теперь выдохлась, злоба прошла, и в полном изнеможении всё утихомирилось. Как человек, изменившийся до неузнаваемости после приступа гнева.

Беда Розины заключается в том, что она застряла где-то посередине, подумала Демельза. С такими умелыми руками она может одеваться со вкусом, даже научилась читать и писать, но эти навыки и желание отличаться от остальных поставили ее выше простых шахтеров и рыбаков с их грубыми манерами и примитивным образом жизни. Возможно, они сторонятся ее, считая себя ниже, а Розина сторонится их, но с кем-то другим ей познакомиться сложно.

Конечно, подумала Демельза, у нее и у самой два брата, и у обоих проблемы в личной жизни. Сэм, старший, влюбился в шумную, веселую и энергичную Эмму, а она — в него, но между ними стоит его религия. Эмма не переваривает методизм, а это смысл его жизни, а как искренняя девушка, она не хочет притворяться. И потому она переехала в Техиди, в десяти милях отсюда, работает там горничной. В определенном смысле Розина больше подходит Сэму, если бы только можно было его убедить посмотреть на нее в этом свете.

Но люди вечно прыгают выше головы. И потому, когда отношения зашли в тупик, Демельза предложила Эмме уехать, с условием, что они встретятся через год. Именно с помощью Демельзы Эмма получила новое место. Значит, вполне разумно попробовать подыскать Сэму другую жену, пока год еще не истек.

А еще Дрейк, младший брат. С Дрейком дела обстоят куда хуже — он влюбился в кузину Элизабет Уорлегган, Морвенну, а та вышла замуж за преподобного Осборна Уитворта, викария церкви святой Маргариты в Труро, их сыну уже два года. Дрейк в худшем положении, но поскольку у него нет никакой надежды, то тут можно многое предпринять. Морвенна потеряна для него навсегда. Узы брака невозможно разрушить, и пусть Морвенна несчастна как жена викария, она никогда не сбежит с Дрейком и не станет с ним жить, презрев все законы и традиции.

И значит, у Дрейка нет надежды, и почти три года он это понимал, но жил в полном унынии и не смотрел на других женщин. Два года назад Росс купил ему небольшое дело — кузницу в миле от Сент-Агнесс, так что теперь он был уважаемым ремесленником и завидным женихом. Но он не смотрел на девушек. По крайней мере, не смотрел так, как обычно это делают молодые люди.

Его чувства словно заморозились, он и сам будто заледенел и был обречен на холостяцкую жизнь, жил воспоминаниями, а не настоящим и думал только о давно потерянной девушке. Более того, даже если бы они сумели соединиться, еще неизвестно, стали бы они хорошей парой. Морвенна была замкнутой, застенчивой и хорошо образованной девушкой, дочерью декана, куда выше Дрейка по положению, чем Розина — выше обычного шахтера. Как она могла бы стать женой кузнеца, готовить ему пищу, мыть посуду, драить полы? Наверняка их отношения быстро бы выдохлись.

Конечно, Дрейку всего двадцать два, а три года — ничто для человека в таком возрасте. Но Демельзе не нравилась эта пустота вокруг брата, казалась опасной, ей хотелось вывести Дрейка из меланхолии. Он всегда был приятным в общении, но ей недоставало его прежнего озорства. В былые дни оно так и бурлило. Из всех братьев он был больше всего на нее похож, умел находить радость в любых бытовых мелочах.

Итак. Возможно, рискованно играть роль свахи. И вероятно, бесполезно. Искра разгорается откуда ни возьмись, и никто не может ее зажечь. Но недавно она услышала одно длинное слово, а когда узнала его значение, ей оно на редкость понравилось. Созвучность. Ничего и не нужно делать. То есть ничего явного, вот в чем дело. Ничего такого, против чего человек может возразить. Просто нужно свести людей вместе, а дальше уж сыграет свою роль созвучность. И тогда стоит просто подождать, пока она не принесет результата.

И, наверное, только она одна во всей округе могла добиться этой созвучности. Нужно поразмыслить, как это лучше устроить.

Когда Демельза встала, с запада подул легкий ветерок. По вересковой пустоши скакал одинокий всадник. Она пошла к дому, довольная при мысли о том, что собирается сделать. Когда-то много лет назад она навлекла на себя неприятности, организовав встречу Верити, кузины Росса, и фалмутского капитана с подмоченной репутацией. Не стоило вмешиваться в чужие дела. Но разве в конце концов после всех передряг всё не завершилось наилучшим образом? Разве Верити не замужем за тем капитаном, причем счастлива в браке? Разве это не самый лучший итог?

Демельза остановилась, чтобы приподнять юбку, и обернулась, потому что ее что-то щекотало под коленом. Конечно же, это оказался муравей, переползший с камня и теперь исследующий недозволенное. Она прихлопнула насекомое пальцем и опустила юбку. Но не сдвинулась с места. У нее екнуло сердце. Что за всадник может ехать сюда в такой час? И нет ли в его манере держаться в седле чего-то знакомого? Вот черт, он мог бы и написать. Послать весточку. Гимлетт встретил бы его в Труро.

Парламент будет заседать еще несколько недель. Это наверняка кто-нибудь из Тренеглосов. Или еще какой нежданный гость. Куда еще ехать по этой дороге? В деревню Меллин? В Нампару? В Мингуз-хаус? Дальше ничего нет, только пустынные песчаные дюны к северо-востоку.

Она вернулась обратно к гребню холма и встала около церкви, прикрыв глаза от солнца, хотя теперь свет падал сзади. Всадник стал заметно ближе. Эту лошадь Демельза раньше не видела. В отличие от наездника.

Она стала спускаться по склону навстречу ему, туфли исцарапались на неровной дороге, волосы растрепались.

 

Глава вторая

I

За несколько часов до того, как второй усталый путешественник вернулся домой, своего места назначения — домика при церкви святой Маргариты в Труро — достиг и первый, вот только ему навстречу не выбежала длинноногая, проворная и страстная молодая женщина.

Он не разочаровался, поскольку ничего подобного и не ждал. Он не ждал этого от своей жены, ведь та, к несчастью, была безумна.

И преподобному Осборну Уитворту приходилось нести этот ужасный крест. Рано потеряв очаровательную, хотя и беспомощную, но преданную ему первую жену, он быстро женился снова, озаботившись не только поисками новой матери для двух осиротевших дочерей, но и новой подруги жизни, молодой женщины, которая станет поддерживать его в трудах на благо общества, помощницы и утешения в горе и радости. Кроме того, он искал молодую женщину, которая поможет ему избежать греха прелюбодеяния и станет с ним одной плотью, непорочной частью тела Христова, и конечно же, в будущем родит много детей, и главное — сына, в страхе и наставлении Господнем, прославляя Его святое имя. При этом, выбирая жену, Оззи счёл вполне естественным обратить внимание на то, чтобы у его избранницы имелись некоторые связи в обществе и деньги.

И вот, со всем почтением, осторожно и по трезвому расчету он выбрал Морвенну Чайновет — высокую, смуглую и застенчивую девушку восемнадцати лет. Она была близорука и не красавицей по общепринятым стандартам, но обладала превосходной фигурой. К тому же прекрасно воспитана, дочь покойного декана Бодмина, а ее кузина была замужем за Джорджем Уорлегганом. Уорлегганы, конечно, не принадлежали к благородному сословию, несмотря на все усилия казаться таковыми, но были богаты и постоянно богатели, и после долгих переговоров Джордж согласился выделить существенную сумму в качестве приданого Морвенны. Джордж наверняка понимал, что ему и самому на руку родство с такой семьей, как Уитворты, родственники Годольфинов.

Итак, брак был устроен и состоялся, глупые возражения Морвенны отмели в сторону. В конце концов, девушка в таком возрасте не способна сама принимать решения, а для нее, которая прежде и не смела надеяться на подобный союз, этот брак открывал врата в новый мир. Ни один разумный человек от такого не откажется. Что до физической стороны дела, то Оззи был достаточно уверен в своем мужском обаянии и предвкушал, что ее страхи перерастут в тихое обожание. Разумеется, это не имело особого значения, поскольку плотские утехи — удовольствие для мужчин, а женщинам достаточно и того, что к ним проявляют внимание.

Всё началось именно так, и некоторое время Оззи не замечал опасных сигналов. Жена отдавалась ему пять раз в неделю, и хотя временами ее лицо явно не выражало радость, но Оззи на обращал на это внимания. Она родила мальчика — здорового, энергичного, тяжелого и жадного, и Оззи тотчас же признал его поистине своим сыном и духовным наследником, но роды прошли тяжело, именно тогда и стали проявляться первые признаки безумия. Ее легкое неприятие акта зарождения новой жизни переросло в яростное отвращение, и тут же было подкреплено советом отвратительного шарлатана, доктора Дуайта Эниса, в результате чего Морвенна отказала мужу в законных правах.

Но худшее ждало его впереди. Она убедила Оззи пригласить свою младшую сестру Ровеллу, чтобы присматривать за детьми, а когда вконец обезумела, то вообразила, будто между Ровеллой и Осборном существует любовная связь, и как-то ночью, с глазами душевнобольной и растрепавшимися, словно водоросли, волосами, закричала, что никогда — никогда, попомни мое слово! — он до нее не дотронется. А когда он хотел проигнорировать безумные речи, заорала, что если он овладеет ей насильно, то она на следующий же день — на следующий же день, попомни мое слово! — убьет ребенка из собственной утробы, Джона Конана Осборна Уитворта.

Такой крест не может вынести ни один мужчина, и преподобный Уитворт всерьез раздумывал о том, как облегчить это бремя. Богатый человек, действительно богатый человек без религиозных обязательств, несомненно тут же нашел бы выход. Но Осборн не мог так действовать. Служитель Господа должен с честью выносить все испытания, да и дальнейшей карьере не поспособствует, если собратья по церкви будут считать, что он поступил опрометчиво и эгоистично, когда... словом, когда отослал ее. Как-нибудь нужно съездить в Эксетер повидаться с епископом, открыть ему душу, и быть может, епископ примет его сторону. Это будет большим шагом вперед, но делать его нужно со всей осторожностью. От этого идиота доктора Бенны мало проку, он заявляет, что миссис Уитворт страдает всего-навсего приступами меланхолии.

Вышагивая на крепких ногах за лакеем, Осборн молча подошел почти к самой кромке реки, где стояли, утонув в грязи, церковь и его дом, а открыв дверь в гостиную на первом этаже, обнаружил Морвенну у окна за вышивкой, на нее падали косые солнечные лучи.

Увидев мужа, она встала.

— Осборн. Ты приехал чуть раньше, чем я ожидала. Хочешь чаю?

— Карета отбыла раньше. — Он подошел к каминной полке, где лежали три письма, которые пришли ему во время отсутствия. — Где Джон?

— В саду с Сарой и Энн.

— Не следовало оставлять его без присмотра. У реки опасно.

— Он не без присмотра. С ними Лотти.

Лотти наняли вместо той потаскухи, сестры Морвенны, которая с позором вышла замуж за местного библиотекаря по фамилии Солвей. Ровелла Солвей. Лотти была ленива и уродлива, с щербатым лицом, но всё лучше, чем ее нахальная и отвратительная предшественница.

Оззи вытащил часы.

— Полагаю, ты уже пообедала, — раздраженно сказал он. — Что у нас есть? Видимо, ничего.

— Есть цыплята и язык. И кусок бараньей ноги. А еще заварной крем и пирог.

— Плохо приготовленный и безвкусный, — заметил Оззи. — Знаю, знаю. Пока не пообедаешь в одном из домов знати, то и не поймешь, насколько паршивую пищу подают в собственном доме.

Морвенна посмотрела на мужа.

— В Трегрейне не всё прошло гладко?

— Что? Разумеется, всё прошло превосходно. С какой стати могло быть по-другому?

Оззи взял письма. Одно, как он понял по замысловатому почерку, пришло от этого страдающего подагрой болвана Ната Пирса, наверняка с приглашением на партию в вист. Второе было от церковного старосты, скорее всего с какой-нибудь мелкой жалобой. На третьем адрес был написан четкими буквами, запечатано простым черным сургучом без оттиска. Оззи встретился взглядом с женой.

В последнее время она была такой неряшливой, даже не причесывалась толком, а платье выглядело так, будто она в нем спала. Еще один признак нарастающего безумия. Нужно все-таки надавить на Бенну. Оззи был не вполне уверен, что она способна выполнить свою угрозу насчет убийства Джона, если он проявит к ней мужское внимание, но... но всё же не осмеливался разоблачить ее блеф. Однако Морвенне становилось всё хуже, у нее появились фантазии — как та, по поводу отношений Оззи с ее омерзительной сестрой, а если так, то она может вообразить, будто Оззи пытается ее изнасиловать, и что тогда произойдет с Джоном?

— Путешествие было утомительным? — спросила Морвенна, проявляя беспокойство, которого на самом деле не чувствовала, в попытке понять причину дурного настроения Оззи.

— Утомительным? Разумеется, утомительным. — И вспомнив о поездке, Оззи почесался. — Эти экипажи — просто кошмар, кишат блохами и вшами. И никто даже не думает их проветрить или почистить сиденья. В следующий раз поеду в дилижансе... Да еще там был этот высокомерный сквайр Полдарк.

— Полдарк? Ты про Росса Полдарка?

— А про кого ж еще? Есть ведь только один Полдарк. Хвала Господу. Высокомерный и самонадеянный, как всегда.

— Видимо, возвращался из Лондона, из парламента?

— Разумеется, причем так рано. Джордж не пренебрегал своим долгом, когда был членом парламента. Несомненно, у Полдарка проблемы на шахте или что-то в этом роде.

Оззи сломал печать на третьем письме.

— Он так сказал?

— Что?

Оззи уставился на письмо.

— Он сказал, что у него проблемы на шахте?

— Ну конечно же нет! Во всяком случае, не напрямую.

Оззи узнал почерк. Такой же аккуратный и четкий, как у мистера Пирса, но не такой витиеватый. Вопреки всем доводам рассудка, его сердце гулко застучало.

Дорогой викарий!

Надеюсь, вы простите, что я обращаюсь к Вам после такого длительного молчания, но я и впрямь каждый вечер молюсь о том, чтобы прошедшие два года смягчили те тяжелые чувства, с которыми мы расстались. Хотя я лично никогда, смею заверить, не чувствовала к Вам и моей сестре ничего кроме благодарности за приют, который вы мне дали, а также за Ваше внимание и привязанность. Но я много раз пыталась повидаться с Морвенной, и она всякий раз отказывалась от приглашения, а на улице холодно отворачивалась.

Исходя из этого, я полагаю, что вряд ли буду принята в Вашем доме или церкви. Видимо, мой брак с человеком ниже по происхождению стал барьером для примирения. Но всё-таки мы живем в одном городе, и мне хотелось бы верить, что вражда между нами наконец-то закончится. Моя кузина, миссис Элизабет Уорлегган, время от времени меня принимает, и если нам доведется однажды у нее встретиться, мы могли бы избежать неловкости, если бы поприветствовали друг друга без заметной холодности или нелюбезности. Если Вы можете повлиять на Морвенну, умоляю, сделайте это.

Викарий, два года прошло с тех пор, как я покинула Ваш дом и вышла замуж за Артура, и тогда я случайно взяла вместе со своими несколько Ваших книг. Это два тома речей Латимера и избранные проповеди Джереми Тэйлора. Я часто хотела вернуть их, но не знала, как это лучше сделать, чтобы не показаться навязчивой. А если я постучу в Вашу дверь, то меня прогонят. Если Вы черкнете мне пару слов, я могла бы оставить книги у Артура в библиотеке, или Вы можете зайти к нам, в дом 17 по Каленик-стрит, раз Вы часто бываете в городе и ходите мимо. Обычно днем я дома и расценю этот визит как знак Вашего прощения и снисхождения.

Остаюсь вашей покорной слугой и невесткой,

Ровелла Солвей

— Что ты сказала? — огрызнулся Оззи.

— Ты не сказал, — откликнулась Морвенна, — хочешь ли перекусить сейчас или предпочитаешь ждать до ужина.

Оззи уставился на нее, словно перед ним была Ровелла. Какая наглость, какая дерзость, какое бесстыдство! Девчонка ведет себя просто возмутительно, она повредилась умом, как старшая сестра, если пишет подобное. Морально падшая и духовно потерянная. И физически отвратительная. Просто червяк, сладострастно ползущий из-под камня, змея, которую следует раздавить. Да как она посмела написать!

— Ты нездоров? — спросила Морвенна. — Наверное, подхватил лихорадку.

— Вздор! — Оззи сделал над собой усилие и повернулся к зеркалу, чтобы поправить сюртук. Его руки дрожали от злости. — Скажи Гарри, чтобы подавал обед немедленно.

II

В Большом доме в Труро только что завершился обед, и Элизабет, изящная как тростинка, поднялась из-за стола, чтобы оставить джентльменов за портвейном.

Во время обеда, тщательно приготовленного и сервированного так, чтобы произвести наилучшее впечатление, все трое были безукоризненно вежливы. Вообще-то Элизабет, с её глубоким пониманием правил этикета, намекала мужу, что если не предполагается большого званого вечера с обедом, подобные блюда и убранство стола будут нарочитыми и чрезмерно изысканными. Но Джордж предпочёл проигнорировать её мнение. Обед должен произвести впечатление на его нового друга (а это их первый совместный обед) — богатством убранства, вкусом, эпикурейскими предпочтениями хозяина. Возможно, человек, за чьей спиной поколения знати, легко мог бы позволить себе небрежность и неопрятность. Так питались многие из занимающих более высокое положение в обществе, нежели Джордж — Хью Бодруган, Джон Тревонанс, Хорас Тренеглос, и Джордж презирал их за это. Он предпочитал обедать иначе, вести себя по-другому, следовать иным правилам, и если принимал важного гостя — считал нужным продемонстрировать ему, что можно купить за деньги.

В любом случае гость знал Джорджа, ему известно его происхождение, и показная пышность обеда не предназначалась для того, чтобы ввести кого-то в заблуждение. Притворяться в городе и графстве, где ведёшь дела, невозможно. Кроме того, это знакомство могло привести к чему-то важному, так что необходимо с самого начала произвести как можно лучшее впечатление.

И Элизабет уступила.

Несколько дней назад их гость отпраздновал сороковой день рождения. Высокий мужчина с седеющими, зачёсанными за уши волосами, пухлым лицом, искушённым и жадным взглядом маленьких глаз — Кристофер Хокинс из Тревидьена, адвокат, когда-то главный шериф Корнуолла, член парламента, торгующий мандатами, член Королевского общества, баронет и холостяк.

После того как Элизабет оставила мужчин и лакей налил первые бокалы старого портвейна, наступило короткое молчание — они оценивающе потягивали вино.

— Я рад, что вы нашли возможность посетить наш дом, — сказал Джордж. — Мы будем счастливы, если вы останетесь на ночь.

— Я вам очень признателен, — ответил Хокинс, но я всего в двух часах от дома, и у меня есть некоторые дела, требующие моего присутствия утром. Превосходный портвейн, мистер Уорлегган.

— Благодарю. — Джордж не стал говорить о том, сколько этот портвейн стоил. — Но я надеюсь, в следующий раз вам удастся устроить дела так, чтобы провести с нами пару ночей в Кардью, где живёт мой отец, или в Тренвите, на северном побережье.

— В старом доме Полдарков...

— Да. А до этого — Тренвитов.

Хокинс сделал еще один глоток.

— Задолго до этого. Вроде бы последняя из Тренвитов вышла замуж за Полдарка около ста лет назад?

— Кажется, так, — быстро ответил Джордж.

— Разумеется, это вполне в порядке вещей. Боскауэн женился на Джоан де Треготнан и поселился там. А Киллигрю женился на Арвенак. Но всё же один Полдарк там остался, правда?

— Джеффри Чарльз. Да. Он в Харроу.

— Сын Фрэнсиса, ну да. Не говоря уже о Россе Полдарке, он ведь живет в нескольких милях к востоку от вас. И у него тоже есть сын.

Джордж внимательно посмотрел на гостя, пытаясь понять, упомянул ли тот Полдарка по злому умыслу или просто из-за незнания обстоятельств. Но лицо сэра Кристофера было непроницаемым.

— Джеффри Чарльз, конечно же, унаследует Тренвит, когда придет время, — сказал Джордж. — Хотя денег на содержание дома у него почти не будет. Когда мой отец... если что-то случится с моим отцом, мы с Элизабет переедем в Кардью, этот дом гораздо больше и чем-то похож на ваш — расположен в прекрасном парке, а окна выходят на южное побережье.

— Не знал, что вам знаком мой дом.

— Мне о нем рассказывали.

— Теперь сможете и побывать, — вежливо заявил Хокинс.

— Благодарю. — Джордж решил, что Полдарка наверняка ввернули в разговор по определенной причине, и нужно принять это во внимание. — Разумеется, кое в чем я безмерно вам завидую, сэр Кристофер.

Хокинс поднял брови.

— Вот как? Вы меня удивляете. Мне казалось у вас есть всё, чего только можно пожелать.

— Возможно, человек перестает мыслить разумно, когда теряет то, чем когда-то обладал.

— Что? А-а-а...

Джордж многозначительно кивнул.

— Как вы знаете, больше года я был членом парламента.

Снова вошел лакей, но Джордж отмахнулся от него и сам налил второй бокал портвейна. Мужчины некоторое время сидели молча за усеянным крошками столом, серебро и бокалы сверкали в приглушенном свете из окна. Они были ровесниками, но такими разными — и внешне, и в манере одеваться и говорить, и фигурой — так что с трудом можно было поверить, что они одного возраста. Хокинс был пухлым, проницательным, утонченным, циничным и уже начал седеть, он выглядел джентльменом до мозга костей, но человеком, разбирающимся в порочной человеческой натуре. Казалось, ничто в людях не может его удивить.

Рядом с ним Джордж, вопреки всему, выглядел грузным и грубоватым. Бледно-лимонный шелковый шейный платок на бычьей шее выглядел не к месту. Отлично сшитый бархатный сюртук не скрывал сильных мускулов рук и спины. Чистые и ухоженные ладони, пусть и не слишком крупные, но широкие, предполагали занятие ручным трудом, хотя он никогда ничего подобного не делал. Волосы у него тоже были свои, и без признаков седины, но на лбу топорщились, а не лежали гладко.

— В Труро вы победили под крылом Фрэнсиса Бассета, лорда Данстанвилля, — сказал Хокинс. — Когда Бассет уладил разногласия с лордом Фалмутом, вы потеряли место в пользу Полдарка. Это вполне естественно. Найти другое место в парламенте за полгода довольно сложно. Но если вы так хотите вернуться, то неужели Бассету нечего вам предложить?

— Бассет ничего мне не предложил.

— Между вами существуют какие-то разногласия?

— Сэр Кристофер, в этом графстве мало что можно сохранить в тайне. Для человека вроде вас, вращающегося в обществе и имеющего многочисленные источники информации, вряд ли секрет, что лорд Данстанвилль не предложил мне свое покровительство. Мы по-прежнему поддерживаем знакомство, но сотрудничество, по крайней мере в том, что касается парламента, прекратилось.

— Могу я спросить почему?

— У нас были... как бы сказать... разногласия в определенных сферах. Позвольте спросить, вы всегда во всем согласны с Фрэнсисом Бассетом?

Хокинс слегка улыбнулся.

— Едва ли... Но если вы потеряли покровительство Данстанвилля и нажили врага, хотя бы на некоторое время, в лице лорда Фалмута, то ваши возможности весьма ограничены.

— Только не в графстве, где избирают сорок четыре члена парламента.

Сэр Кристофер вытянул ноги. Они обедали на втором этаже, но скрип телег на улице иногда прерывал разговор.

— Как вы знаете, мистер Уорлегган, у меня три места, но они уже заняты.

— Но всё же мне хотелось бы получить ваш совет.

— Сделаю всё, что смогу.

— Как вы знаете, сэр Кристофер, я состоятельный человек и наслаждаюсь своим богатством. Вы знаете, что лорд Данстанвилль сказал на последнем приеме в своем доме?

— Это достоверно?

— Мне передал один из присутствующих там гостей. Он сказал: «Дед мистера Джорджа Уорлеггана был кузнецом, работал в Хейле и не имел гроша за душой. Но мистер Джордж Уорлегган своим усердием и с помощью везения нажил двести тысяч фунтов».

Хокинс бросил на хозяина дома пронизывающий взгляд, но промолчал. Джордж встретился с ним взглядом.

— Единственная неправда в этой ремарке, сэр Кристофер, в том, что кузница моего деда была не в Хейле.

Хокинс кивнул.

— Что ж, могу только поздравить вас с таким состоянием. Фрэнсис Бассет наверняка думает так же. Даже такой богач как он не может себе позволить презирать других богачей.

— Возможно, — Джордж снова потянулся за бокалом. — Но раз уж у меня есть деньги и я готов их тратить, то буду весьма вам признателен за совет, как мне лучше всего избраться в парламент. — Он помолчал. — Естественно, готов оказать вам любую услугу взамен...

Наверху заплакал ребенок. Валентину с раннего детства часто снились кошмары.

— Если бы вы обратились ко мне до сентябрьских выборов, мистер Уорлегган, я бы с легкостью решил эту проблему. Обычно правительство продает места по три или четыре тысячи фунтов.

— Но тогда я был членом парламента от Труро.

— Да-да, я понимаю. Но сейчас...

— Я мог бы купить и место от округа. Не хочу находиться у кого-то под патронажем. Я хочу быть сам себе хозяином.

— Это обойдется гораздо дороже. И конечно, придется действовать не столь открыто. Нужно учитывать мнение выборщиков.

— Ах, выборщиков... Но только не в определенных округах. Какие округа вы контролируете, сэр Кристофер?

— У меня есть интересы в Грампаунде и Сент-Майкле. Голоса там принадлежат местным налогоплательщикам.

— Что это значит?

— Грубо говоря, тем, кто платит на нужды прихода.

— И сколько таких людей в каждом округе?

— Официально считается, что пятьдесят в каждом, но на самом деле меньше.

— И как патрон может повлиять на выборщиков, если это не слишком резкое выражение?

— Он владеет домами, в которых они живут, — сухо ответил сэр Кристофер.

— Ах вот как...

— Но нужно действовать аккуратно, мистер Уорлегган. Если обнаружится, что выборщиков подкупили, то по требованию парламента выборы могут объявить недействительными, а избранного таким образом человека или его покровителя могут отправить в тюрьму.

Джордж поиграл гинеями в кармашке для часов.

— Не сомневаюсь, что вы дадите мне указания, как лучше себя вести в таких делах. Взамен я сделаю для вас, что потребуется, как банкир или посодействую, если у вас есть интерес в плавильном деле, горной добыче или судоходстве. Прошу, дайте мне знать. Я с радостью вам помогу.

Хокинс уставился темными, налитыми кровью глазами на свой бокал.

— Я наведу для вас справки, мистер Уорлегган. Обстоятельства постоянно меняются, вполне вероятно выпадет шанс купить подобную собственность, а может, и нет. Это дело случая. Но больше всего — денег. Они открывают многие двери.

— Деньги у меня есть, — сказал Джордж, — и я вложу их по вашему совету.

 

Глава третья

I

Первый усталый путешественник наконец-то прибыл домой. Он спешился и вошел в дом вместе с женой, пока над ними сгущались сумерки, накатывая, как прилив. Детей только что уложили, и Росс решил их не будить, пусть это станет для них сюрпризом утром. Он взглянул на них, а жена заверила его, что с ними всё в порядке. Внизу снова поднялась суматоха, раздались шаги и звон посуды — подали ужин, и они вместе поели.

Во время еды они разговаривали о будничных вещах. Джинни Скобл родила еще одну дочь, ее назвали Бетти. Джек Кобблдик поранил ногу во время вспашки и слег. Два поросенка, Прилив и Отлив, подросли, и как водится, их зарезали, но их место заняла новая парочка, из первого помета Отлива, они получили те же имена, и дети утешились. На прошлой неделе Джуд Пэйнтер напился и свалился в могилу, которую только что выкопал, пришлось его оттуда вытаскивать. Изекииль Скауэн отпраздновал восемьдесят четвертый день рождения и заявил, что вот уже шестьдесят лет у него нет ни единого зуба. Дэниэлы сделали ему пирог. Толли Трегирлс наткнулся на таможенников, но сумел удрать неузнанным. На прошлой неделе Верити написала, что в Фалмуте эпидемия кори.

— Ребенок Дуайта, — сказал Росс, который больше ел, чем говорил, — и Кэролайн. Что с ним не так?

— Сара? О чем ты?

— Так ее зовут? Разумеется, я помню, ты писала мне. Она неполноценна? Я имею в виду умственно.

— Нет, Росс, нет. Нет никаких причин предполагать такое! Однако Кэролайн тяжело перенесла беременность, и ребенок родился маленьким. Она до сих пор маленькая и довольно слабая. Но почему ты подумал?..

— Этот опасный осел в одежде церковника, Осборн Уитворт, сказал это сегодня в карете из Сент-Остелла. Он предположил, что ребенок слабоумный и целый день пускает слюни.

— Все дети пускают слюни, Росс. Как старики. Но не думаю, что Сара хуже других. Должно быть, он сказал это от злости.

— Слава Богу. А они счастливы в браке?

Демельза подняла брови.

— Разве нет?

— Иногда у меня появляются опасения. Они такие разные, и в мыслях, и в поступках.

— Росс, они любят друг друга.

— Да. Все надеются, что этого достаточно.

Тут вошла Джейн Гимлетт, чтобы убрать со стола, и они перешли в старую гостиную, которая выглядела точь-в-точь, как Росс помнил с детства, даже пахло там также. Однако он отметил починенное кресло и две новых вазы с цветами — колокольчиками, тюльпанами и лакфиолями. В те годы, когда Демельза превращалась из прислуги в его друга, а потом и жену, первым признаком совершающейся перемены стали цветы в его комнате. Росс со всеми подробностями помнил тот день, когда он впервые переспал с Демельзой, а наутро заехала Элизабет, и во время разговора зашла Демельза — босая, кое-как одетая, растрепанная и с букетом колокольчиков в руках. Она протянула цветы Элизабет, а та, вероятно что-то почувствовав, отказалась. Сказала, что они завянут по дороге домой. А после ее ухода Демельза села ему на колени — словно инстинктивно предъявив свои права.

Что ж... С тех пор кое-что изменилось. Демельза изменилась.

Росс с трудом раскурил трубку от затухающего огня, выпустил дым и снова сел.

— Ты похудела, — сказал он.

— Правда? Может, чуть-чуть.

— До сих пор переживаешь из-за Хью?

Она уставилась в огонь.

— Нет, Росс. Но может быть, немножко за мужа.

— Прости. Мне не следовало этого говорить.

— Следовало, если ты так думаешь.

— Тогда мне не следовало об этом думать.

— Наверное, иногда мы просто не можем сдержать порывы. Но надеюсь, всё это время в Лондоне ты не думал, что я переживаю из-за кого-то другого.

— Нет... Нет.

— Говоришь не очень уверенно.

— Нет. Но с сентября я думаю о том, как сложно бороться с тенью.

Свечи моргнули от ветерка из открытого окна.

— Тебе нет нужды с кем-то бороться, Росс.

Он скосил глаза на трубку.

— Конкурировать.

— Или конкурировать. На некоторое время... Хью пришел в мою жизнь... Не могу сказать почему... И в мое сердце тоже, хотя раньше там был только ты. Но всё кончено. Вот и всё, что я могу сказать.

— Потому что он умер?

— Всё кончено, Росс. — Она моргнула, словно пыталась избавиться от несуществующих слез. — Кончено.

— Да.

— И вообще... — она встала, сверкнув темными глазами, и поворошила угли.

— Что?

— Об этом нет смысла думать.

— Но я думал.

— Наверное, этим и отличаются мужчины от женщин, да, Росс? Потому что всю жизнь с тобой мне пришлось бороться не с тенью, а с идеалом — с Элизабет. Мне... мне всегда приходилось конкурировать.

— Но это давно в прошлом. Но пожалуй, ты права. Что годится для одного...

— Нет, нет, нет и нет! Ты считаешь, что я позволила себе заинтересоваться Хью в отместку? Неужели ты так думаешь? Я сказала это только потому, что ты упомянул конкуренцию с памятью о ком-то. Этим я занималась всю свою замужнюю жизнь. Но это не может разрушить всё, что у нас есть.

Трубка так толком и не разгорелась. Росс положил ее на каминную полку и встал. За время своего отсутствия он как будто стал выше.

— Может ли это разрушить всё, что у нас есть? Нет. Мы приняли решение еще в сентябре. Но эта парламентская мишура подвернулась как раз вовремя. Мы расстались, у нас было время подумать, и я верю, что за это время мы смогли привести мысли в порядок.

Она вздохнула.

— И к какому же выводу ты пришел?

— А ты?

— Я всё решила еще в сентябре. Ничего не изменилось. Для меня и не могло ничего измениться.

— Ну, что касается меня, — ответил Росс, — то конечно же, я видел в Лондоне всех этих красавиц...

— Не сомневаюсь.

— И думаю, что лондонские дамы самые красивые в мире.

— Именно так.

— А ты чем занималась в мое отсутствие?

— Чем я занималась? — Демельза уставилась на него, рассердившись из-за смены темы. — Присматривала за твоей шахтой и твоими делами, разумеется, и пыталась наставить твоих детей на путь истинный! Занималась всеми будничными делами — дышала, приглядывала за хозяйством и всё остальное! И... и ждала твоих писем, и отвечала на них! Жила обычной жизнью, но только без тебя! Вот чем я занималась.

— И часто ли в мое отсутствие Хью Бодруган пытался прокрасться в твою постель?

Демельза расплакалась и пошла к двери.

— Оставь меня в покое! Дай мне уйти! — воскликнула она, когда Росс преградил ей путь.

Когда он взял ее за плечи, Демельза выглядела так, будто сейчас плюнет ему в лицо.

— Это была шутка, — сказал он.

— Дрянная шутка.

— Я знаю. Мы больше не можем шутить, потому что стали такими чувствительными. Боже ты мой, а ведь было время, и совсем не так давно, когда каждая наша размолвка заканчивалась смехом. Всё это ушло.

— Да, всё это ушло, — согласилась Демельза.

Росс удерживал ее еще несколько секунд, а потом нагнулся, чтобы поцеловать. Демельза отвернулась, и губы Росса дотронулись только до волос.

— Оставь меня, — прошептала она. — Ты стал чужим. Я больше тебя не узнаю.

— Может, раз мы ссоримся, значит, не всё еще потеряно, — сказал Росс.

— Брак без тепла, без доверия — доверия, которое мы оба предали, какой в нем смысл?

— Ты не спросила, как я проводил время в Лондоне, какие у меня там были женщины.

Она вытерла глаза рукой.

— Возможно, у меня нет на это права.

— Что ж, ты всё-таки моя жена. И раз ты моя жена, я тебе расскажу. В первые месяцы я пару раз приглашал к себе женщин. Но прежде чем они успевали раздеться, меня начинало от них тошнить, и я их выпроваживал. Они осыпали меня ругательствами. Одна заявила, что я импотент, а другая обозвала педрилой.

— Что это значит?

— Неважно.

— Я могу посмотреть в словаре.

— Этого слова нет в словаре.

— Тогда могу догадаться, — сказала Демельза.

Оба замолчали. Росс отпустил ее плечи, но загораживал выход.

— Это же были шлюхи, — сказала Демельза.

— Да, но высшего класса. Отборные.

— А настоящие дамы, те красавицы?

— Я вращался в их обществе. Но ни одна не пришлась мне по вкусу.

— А ты пробовал?

— Только на глаз. И в основном на расстоянии.

— Ты прямо как монах.

— Только потому что ты прекрасней всех их вместе взятых.

— Ох, Росс, — едва слышно произнесла Демельза. — До чего ж я тебя ненавижу! Ненавижу, когда ты мне лжешь! Скажи, что хочешь, чтобы я снова была тебе женой. И я буду. Но не притворяйся.

— Если я буду притворяться, то ты посчитаешь это правдой, а когда я говорю правду, ты мне не веришь, да?

Она пожала плечами и не ответила.

— В картинной галерее три из пяти человек выбрали бы другую картину, нежели я, — сказал Росс. — Дело не просто в том, как они выглядят, но и в том, что за ними стоит. Когда знаешь кого-то так близко, но по-прежнему его желаешь, это сильнейшая привязанность, искра между двумя людьми, которая может разжечь пламя. Но кто знает, согреет ли оно их или спалит? — Он замолчал и нахмурился, взглянув на жену. — Я не знал, как меня встретят дома, не знал, будем ли мы снова вместе смеяться. Я хочу тебя, хочу, но во мне до сих пор остались ревность и злость, и они сильны. Больше я ничего не скажу. Не могу обещать, что завтра отношения между нами будут такими или этакими. Как и ты не можешь, в этом я уверен. Ты была права, назвав меня чужаком. Но я чужак, которому знаком каждый дюйм твоей кожи. Давай начнем отсюда, в некотором смысле — начнем сначала.

II

На следующее утро Росс поднялся в четыре. Он оставил спящую Демельзу, дышавшую ровно и тихо, как метроном, вышел из спальни и спустился по лестнице. Снаружи уже занимался день, но ночь ещё не покинула дом, в его тёмных углах таился коварный сумрак.

Росс вышел и остановился под тенистым кустом сирени, слушая сонное чириканье воробьёв и зябликов. Где-то на дороге, в орешнике, во весь голос запел чёрный дрозд, но вокруг дома птицы не спешили просыпаться. Воздух был прозрачен, свеж и чист, и Росс с наслаждением вдохнул. Он свернул за дом, где на него замычала корова и захрюкала свинья, перебрался по ступенькам через стену и оказался на берегу. Песок под ногами, сначала сухой и сыпучий, дальше, за линией прилива, становился плотным.

Скоро начнется прилив. Волны были маленькими, но яростными, самодовольно бурлили и разбивались о берег. Росс скинул халат и домашние туфли и вошел в воду. Море, как доктор, ощупало его ледяными руками. Несмотря на середину мая, тело закоченело и не сразу начало слушаться. Через пять минут Росс вышел на берег, переводя дыхание, но бодрый, словно заново родился. Он завернулся в халат, и солнце как раз вышло из-за кромки песчаных дюн, озарив дымоход Нампары.

Это навело его на размышления. Росс вот так же плавал после того, как провел ночь в Труро с Маргарет после бала, а за день до этого он впервые встретил Демельзу. Тогда он плавал, чтобы избавиться от миазмов той ночи. Теперь всё не так. Никакого напрасного растрачивания духа. Вполне рядовое событие: он возобновил супружеские отношения с женой. Боже правый! Хорошая тема для обсуждения в одном из похабных диалогов в какой-нибудь модной лондонской пьеске.

Но только всё вышло не совсем так, как он ожидал. А чего он ожидал? Несмотря на собственные смелые слова, вероятно, ничего особенного. Или, напротив, что его отвергнут, когда он станет требовать законных прав, которые после длительного отсутствия почти утратил. Но на самом деле всё было наполнено нежностью. Каким-то образом всплыли чувства, которые он сам высмеивал, и превратили всё в нежность. Что бы теперь ни произошло, как бы они ни встречали друг друга сегодня или завтра, какие бы боль и обида ни наполняли его мысли, он будет это помнить. Как и Демельза. Если бы только можно было изгнать призраков.

Когда он вернулся в сонный дом, там было еще тихо, хотя Гимлетты и остальные слуги скоро встанут. Дети спали. Демельза спала. Росс оделся и снова вышел. По-прежнему сияло солнце, но на западе кучковались тучи, как бунтующие шахтеры. Росс дошел до Уил-Грейс. Насос без устали работал, выкачивая воду, всегда собирающуюся внизу. Звякали две дробилки олова. Росс хотел поболтать с одним из братьев Карноу, присматривающим за насосом, но в последний момент сменил направление и зашагал к Грамблеру. Он чувствовал себя полным энергии и пребывал в приподнятом настроении, что теперь случалось редко. Всё вокруг было так не похоже на шумные и закопченные лондонские улицы. Наверное, такой контраст — необходимый атрибут привязанности.

Хеншоу, капитан поверхностных работ на Уил-Грейс, жил в дальнем конце кучки обветшалых коттеджей и хибар, составляющих деревню Грамблер, и наверняка уже проснулся, как решил Росс.

— Вот как, капитан Росс. Не знал, что вы так быстро вернетесь. Идете на шахту, да? Пройдусь с вами, если не возражаете. Но как насчет чая?

В результате они вышли около шести, на шахте как раз менялись смены. Хорошо знакомые с Россом шахтеры столпились вокруг него, болтали, шутили, расспрашивали и пересказывали местные сплетни, но он заметил в них сдержанность, которой прежде не было. И дело не только в обычной для корнуольцев независимости — они не привыкли бить поклоны перед сквайрами, как в прочих графствах, — но многие были его друзьями с детства.

Джошуа, отец Росса, в отличие от Чарльза, отца Фрэнсиса, не пытался как-то оградить от них Росса, и мальчишки вместе ловили на удочку рыбу, боролись, устраивали пикники и играли в дюнах, а позже плавали во Францию за бренди и ромом. Даже после возвращения Росса из Америки — в двадцать четыре он уже стал хромым и покрытым шрамами ветераном — у них сложились дружеские взаимоотношения. Разница в положении, конечно же, признавалась, но по большей части игнорировалась. Теперь произошла перемена, и Росс понял ее причину. Приняв предложение виконта Фалмута и избравшись от Труро, он встал на ступеньку выше. Он стал не просто мировым судьей, решающим местные проблемы и отправляющим правосудие на местном уровне, а членом парламента, который как-никак создавал новые законы для всей страны. Вероятно, в глубине души шахтеры считали, что в стольких законах нет необходимости, достаточно и божьих заповедей.

Росс не успел поесть и проголодался, но ему показалось, что сейчас подходящий момент, чтобы надеть шляпу со свечой и спуститься в шахту вместе с новой сменой. Это как ничто другое восстановит прежние товарищеские отношения, а кроме того, Хеншоу сообщил не самые радужные новости, и Росс хотел увидеть всё собственными глазами.

Но пришлось это отложить. Шахтеры спускались вниз, по очереди ступая на лестницу, ведущую на двести футов вниз, под землю, где они проведут восемь часов. Росс дожидался Хеншоу, когда легкие шаги за спиной заставили его обернуться. Это была Демельза с Джереми и Клоуэнс.

— Капитан Полдарк, — сказала она. — Я привела двух ваших друзей.

И его заключили в объятья.

III

— Я не знала, говорить тебе или нет, — сказала Демельза. — Мне рассказал капитан Хеншоу, а поскольку он не любит писать, я решила в этом разобраться.

Время близилось к обеду, и они сидели на старой стене у ступеней, глядя на пляж Хендрона. День оказался холодным, и Демельза накинула плащ. Дети играли на берегу, но далеко от кромки воды, и за ними присматривала Бетси-Мария.

— На первый взгляд всё не так уж плохо, как считает Хеншоу. Южная жила, та, которую мы нашли первой и самая богатая, и впрямь становится тоньше. Это всех удивило, потому как она началась глубоко и не было оснований полагать, что она не сохранит ширину. Но вышло по-другому. Да и качество руды стало похуже. Но если работать аккуратно, то еще год она будет приносить прибыль, пусть даже и не расширится. Но северная жила совсем внизу и почти еще не разработана. По крайней мере, так это выглядит. Возможно, обманувшись на одной жиле, можно ожидать того же и от второй. Но всё равно впереди еще много лет работы, любой владелец шахты позавидует.

— Может, тогда ты зря приехал.

— Я вернулся не только по этой причине. Это была даже не главная причина. Я... я устал от Лондона. Ты и представить себе не можешь, Демельза, раз сама не страдала от этого постоянного шума, сутолоки, вони, болтовни и духоты. Даже один день, даже полдня вроде сегодняшнего — и я почувствовал себя другим человеком, как заново родился.

— Я рада.

Было полнолуние, и во время отлива море отступило так далеко, что плотный песок, на который накатывал прибой, тянулся далеко в сторону горизонта. Бетси-Мария и дети превратились в неразличимые фигурки.

— Ты давно уже не говорил со мной так, как вчера вечером и сегодня утром. Может, это из-за речей, которые ты произносил в парламенте.

— Речей. Ага.

— Но расскажи мне об этом. Как там? Жилье было удобным? Ты не обманывал меня в письмах?

— Нет, комнаты хорошие. Миссис Паркинс — вдова портного. Георг-стрит недалеко от Стрэнда, около квартала Адельфи, и после шумных центральных улиц кажется тихой. Я платил восемнадцать шиллингов в неделю. Я тебе говорил? Комнаты с мебелью и коврами. Питался в основном в кофейнях и тому подобных заведениях. Но миссис Паркинс готовила мне, когда я просил. До Вестминстера далековато добираться, но рядом паром.

— А на что похож парламент?

— Гибрид часовни и медвежьей берлоги. В зал заседаний вход через Вестминстер-холл, это прекрасное просторное здание, но сам зал больше похож на церковь Сола, разве что скамьи стоят амфитеатром, а не напротив кафедры, и устроены ступенями, чтобы с задних рядов видеть передние. Временами там битком, и иногда почти пусто. Работа обычно начинается в три и продолжается до полуночи. Но дела по большей части рассматриваются мелкие, просто удивительно, почему ими нельзя заняться на местном уровне. Скажем, вносят законопроект о строительстве новой дороги через деревню Дептфорд. И другой — о разделении прихода церкви святого Иакова в Бристоле и строительстве еще одной церкви. Потом — об осушении топей в каком-нибудь приходе в Ист-Райдинге, в Йоркшире. Я часто задавался вопросом — что я делаю в подобном месте, и не было бы лучше заниматься собственными делами в Соле?

Демельза бросила на мужа косой взгляд.

— Но были же и важные дела, правда?

— Были и важные дебаты, да. Питт представил на рассмотрение налог на доходы, чтобы избежать, как он сказал, постыдных уверток и скандального жульничества. Он составит два шиллинга с каждого фунта на доход свыше двухсот фунтов в год, иначе говоря, десять процентов, и Питт надеется получить десять миллионов на войну. Он говорил безумно долго.

— Ты голосовал «за»?

— Нет, я решил, что это чрезмерное вмешательство в частную жизнь.

— А дебаты по поводу рабства?

— А что с ними?

— Мистер Уилберфорс ведь предложил закон в апреле?

— Но потерпел поражение. Восемьдесят семь голосов против восьмидесяти трех.

— И ты выступил за него?

Росс обернулся и посмотрел на нее с удивлением.

— Кто тебе сказал?

— Думаю, — сказала Демельза, потупившись, — нам стоит пойти к детям. А не то они опоздают к обеду.

— Я почти не выступал. Просто реплика минут на пять, которая не обрела популярность ни у одной из сторон.

— А писали по-другому.

— В «Меркьюри» этого не было.

— Да, но в другой газете было.

— В какой?

— Я не видела названия. Анвин Тревонанс вырезал заметку и прислал сэру Джону, а тот отдал ее мне.

Росс встал.

— Позвать детей?

— Не услышат, ветер в лицо. Давай пройдемся.

Они зашагали по траве и камням к пляжу.

— А почему твою речь плохо приняли, Росс? Когда я читала, там было именно то, что ты всегда думал, я прямо-таки слышала твой голос.

— Дважды в феврале я встречался с Уилберфорсом, — сказал Росс. — Он приятный и религиозный человек, но в отношении стратегии — слепец. Ты ведь знаешь, как говорят — благодеяния начинаются у порога. Что ж, только не в его случае. Совершенно наоборот. Для него благодеяния начинаются за морем. Он с пылом будет улучшать положение рабов и условия на рабовладельческих судах — да и кто бы не стал? — но не видит, что положение его собственных сограждан мало чем отличается. Он и немало его сторонников поддерживают закон об охоте, он согласен с мерами Питта по ограничению свободы слова и хочет держать заработки бедноты всё такими же низкими. В тот день я поднялся с места, — и Росс нахмурился и посмотрел на море, — не подготовив речь, это был просто безумный порыв, но как ты знаешь, когда парламентарий закончит говорить, встают несколько других, и спикер, ведущий сессию, выбирает, кому дать слово. Может, он выбрал меня, потому что я был новичком в Палате. Я опешил. Это странно, как будто говоришь в церкви, а паства болтает и сплетничает о тебе. Ты плывешь в море лиц, шляп, башмаков и сутулых плеч.

— Продолжай.

— Продолжаю — как сделал и в тот день. Должен сказать, я не запинался и не мямлил. Вызов, с которым я столкнулся, не испугал меня, как следовало бы ожидать, а лишь возмутил. Но я встал, разумеется, чтобы поддержать законопроект Уилберфорса. Как и Каннинг. И Питт. Как любой человек, кому не чуждо сострадание. Все аргументы против были просто омерзительными и извращенными.

— Именно это ты и сказал.

— Именно это я и сказал. Но проговорив минуты три или пять, я... я почувствовал, что необходимо встряхнуть этих людей, чтобы они поняли — зло существует прямо у них под носом. И я сказал... Но ты и сама всё читала.

— Продолжай.

— Я сказал, что говорю не как добрый христианин, поскольку таковыми себя считают все собравшиеся в Палате, возможно, особенно те, кто выступает против закона, ведь члены Общества распространения Евангелия и сами владеют рабами на Барбадосе. Я говорю, сказал я, лишь как свидетель бесчеловечности людских отношений. В худших формах это проявляется в омерзительной работорговле, хотя в меньшей степени, но не в менее гнусных формах существует и у порога этой Палаты. В Англии человека могут повесить за сто шестьдесят видов преступлений, но из-за введенных в последние двадцать лет законов многие люди так обнищали, что не могут выжить, иначе как совершая преступления, если попытка набить пустое брюхо и накормить голодающую семью по-прежнему считается преступлением. Это печально и невыносимо, что людей, белых или черных, можно покупать и продавать, но знает ли парламент, что в Англии расцвело новое рабство? К примеру, на севере дети, работающие на мельницах, умирают сотнями из-за непосильного труда, а их родителям, не имеющим никакой работы, приходится жить на заработок детей.

— Звучит лучше, чем сказано в газете, — отметила Демельза. — А потом?

— Меня тут же призвали к порядку, поскольку я отклонился от темы дебатов, а после этого я вскоре сел. С тех пор я не разговаривал с Уилберфорсом, но он пару раз холодно мне кивнул, так что вряд ли посчитал мое вмешательство уместным.

Они пошли к пляжу. Дети увидели их приближение и побежали навстречу.

— А лорд Фалмут? Ты часто его видел?

— Я обедал в его доме один раз, и мы поужинали вместе в кафе Вудса в Ковент-Гардене, где пару-тройку раз в году встречаются изгнанники. Его еще называют «Корнуольский клуб». Мне кажется, мы немного раздражаем друг друга, но должен признаться, что он не пытался влиять на мое поведение в Палате, пока по большинству вопросов я поддерживаю Питта.

Теперь дети мчались вприпрыжку. Джереми обогнал Клоуэнс с ее короткими пухлыми ножками, и та, похоже, готова была захныкать.

— И ты приехал домой на всё лето, Росс?

— На всё лето. И надеюсь, у тебя найдется что-нибудь вкусное на обед. Прошлая ночь, да и этот утренний воздух пробудили во мне аппетит.

 

Глава четвертая

I

С тех пор как прекратились проблемы, чинимые с подачи мистера Танкарда и мистера Уорлеггана, мастерская Дрейка Карна процветала. Даже во время войны, дороговизны и кризиса людям необходим кузнец, а тем более тот, кто может еще и колесо смастерить. Дрейк имел преимущество, несмотря на все опасения — ему не было нужды искать новых клиентов, ведь мастерская Пэлли Джевелла стояла здесь уже сорок лет, просто место старого хозяина теперь занял молодой.

Люди с горечью отмечали, что методисты обычно преуспевают больше остальных. Причина была проста: проникнувшись верой, они отвергали азартные игры, продажных девок и по большей части выпивку, так что, не считая религиозных собраний, им особо нечем было заняться помимо работы. Ставя блага этого мира лишь на второе место, Уэсли никогда не запрещал своим последователям обогащаться, пока они делают это скромно, трезво и соблюдая божьи заветы. Именно это и случилось с Дрейком, и быстрее, чем с остальными, поскольку, потеряв Морвенну, он не завел жену и не отвлекался на семью.

Он работал. С зари до сумерек, а часто и при свечах. К мастерской прилагалось шесть акров земли, и он их обрабатывал, выращивая в основном корм для скотины, который продавал крупным поместьям (кроме Тренвита, конечно же). Он держал кур, коз и гусей. Когда по какой-то причине не было заказов, он изготавливал лопаты и лестницы, их покупали шахты. Недавно он нанял помощниками двух подростков лет двенадцати — близнецов Тревиннардов.

Он держал деньги в банке, не потому что видел в этом пользу, а поскольку не мог найти им применение. Его брат Сэм заходил по вторникам и субботам, и они болтали и молились. Дрейк больше не принимал активного участия в жизни методистской общины, хотя и был ее членом, но не в такой степени, как мечтал Сэм, который каждый вечер за это молился. Сэм, потерявший из-за религиозных воззрений Эмму Трегирлс, стал фанатичным приверженцем учения методистов и не видел причин пересмотреть свое мнение о том, что любовь духовная правит жизнями последователей Христа. Он бы с радостью женился на Эмме, даже если бы она не присоединилась к общине, но та, хоть и любила его, никак не желала согласиться с тем, что нуждается в спасении души.

Однажды Дрейк получил письмо от Демельзы с просьбой уделить несколько часов своего времени для установки нового защитного экрана у камина в библиотеке.

«Я не видела тебя целый месяц, — писала она. — Мы были так заняты уборкой сена перед сезоном штормов, но одно поле испорчено, а остальные успели сложить в стога, и они выстояли. Росс вернулся из Лондона таким бледным, как будто жил в погребе, но он здоров и уже зарекомендовал себя в Палате общин, хотя и отрицает это. Ты мог бы с нами пообедать? Ты знаешь, что четыре человека будут тебе рады, и среди них твоя любящая сестра Демельза».

Мальчишка ждал ответа — это был тринадцатилетний Бенджи Росс Картер со шрамом на лице, хотя и на другой щеке, чем у человека, в чью честь его назвали — и Дрейк сказал, что зайдет в четыре в следующую среду. И в среду, оставив кузницу под присмотром Джека Тревиннарда, старшего (пусть и на полчаса) брата, направился в Нампару взглянуть на каминный экран.

Его оказалось легко установить, любой бы справился, но Дрейк всё сделал и выпил чая с сестрой в старой гостиной, оставшейся, несмотря на все переделки и расширение дома, его центром. Демельза выглядела прекрасно, даже особенно привлекательной — она расцветала с регулярными интервалами, как полевой цветок, а дети вскарабкались на Дрейка, а потом убежали. Росс был на шахте.

— Чудесные у тебя дети, сестра, — сказал Дрейк.

— Пышки, — откликнулась Демельза.

— Как-как?

— Пышки. Так их называет Джуд.

Дрейк улыбнулся.

— Им с рождения повезло больше нашего.

— Да и отец у них немного другой.

— И мать.

— Ты ведь не помнишь маму, да?

— Не помню. Ты была матерью для нас шестерых.

— А я знала ее, пока мне не исполнилось восемь. А потом... потом я ее заменила. В таком возрасте ведь не думаешь, не сравниваешь, не размышляешь. А когда становишься старше — всё иначе. Я часто гадала, почему она вышла за отца. Она была сиротой и, мне кажется, ребенком любви, но ее вырастила тетя на ферме. В детстве она часто убаюкивала меня, рассказывая про уток, кур и гусей. Она была такая красивая. Или мне так казалось. Пока вместе со всеми нами не попала в нищету. Я не помню, чтобы отец когда-нибудь приходил домой прежде, чем пропьет всё заработанное.

— А отец в молодости был привлекательным?

— Трудно сказать наверняка. Трудно это понять, когда люди состарятся. Доктор Чоук когда-нибудь был привлекательным? А Толли Трегирлс? Или Джуд?

Дрейк рассмеялся.

— Мне пора, сестренка. Спасибо за чай. Джереми скоро уедет в школу?

Демельза нахмурилась при этой мысли.

— Я пытаюсь научить его всему, что знаю, и возможно, мы наймем учителя. Я не стану его удерживать, если он захочет уехать, но в семь или восемь лет жестоко отрывать мальчика от дома. Росс не уезжал до смерти матери, а тогда ему исполнилось десять.

— Конечно, — согласился Дрейк. — А Джеффри Чарльз уехал в Харроу в одиннадцать.

Это была скользкая тема, и на некоторое время они умолкли.

— А вот и Росс.

Потом они еще поболтали, Росс отказался от предложения свежего чая, выпил чашку из остывшего чайника и попросил Дрейка как-нибудь утром зайти на шахту, потому что они недавно получили новые инструменты, буры, гвозди и проволоку из Бристоля, и он подозревает, что качество неважное, но ему трудно судить.

Дрейк ответил, что придет в понедельник к семи, и направился к двери, но тут Демельза сказала:

— Похоже, Розина Хоблин уже уходит. Ты ее знаешь, Дрейк? Она живет в Соле с семьей. Шьет кое-что для меня.

Дрейк задумался.

— Кажется, я ее где-то видел.

— Я отдала ей стул — ну ты знаешь, Росс, тот старый, из спальни. Ей дома пригодится, но она прихрамывает, ей будет трудно нести его так долго. — Демельза подошла к двери и позвала: — Розина!

— Да, мэм.

Розина с иголкой в руке подошла к двери. Увидев двух мужчин, она удивилась.

— Ты уже уходишь? Ты, наверное, закончила.

— Ах, это. Я просто хотела добавить пару стежков там и сям и ждала, пока вы посмотрите и одобрите.

— Ты знакома с моим братом Дрейком Карном? Ему как раз с тобой по пути, он живет в Сент-Агнесс, совсем рядом, и может помочь донести стул.

— Ох, мэм, я справлюсь. Он не такой уж тяжелый, а я привыкла таскать воду и всё такое.

— Что ж, — сказала Демельза, — Дрейк всё равно идет в ту сторону. Ты ведь не возражаешь, Дрейк?

Дрейк покачал головой.

— Тогда сходи за шляпкой.

Девушка скрылась и вскоре вернулась с рабочей корзинкой и стулом, который вручила Дрейку. Они отправились в путь по скрипучему деревянному мостику и вверх по дороге, обрамленной кустами боярышника. Росс и Демельза смотрели им вслед.

— Это что, новая попытка устроить брак? — спросил Росс.

Демельза прищурилась.

— Несмотря на все старания Дуайта, она всё равно немного прихрамывает. Она милая девушка.

— Это самая нахальная затея, что я когда-либо видел.

— Ох, ничего подобного! Мне так не кажется... Но раз уж они оказались здесь в одно и то же время...

— И по твоему приглашению.

— Росс, Дрейку нужна жена. Я не хочу смотреть, как его юность увянет от разочарования и одиночества. Я хочу снова видеть его радостным, как раньше. Он мой любимый брат.

Росс налил себе еще чаю, но в чайнике остался один осадок.

— Что-то в твоих словах есть. Но берегись: сводни часто обжигаются.

— Больше я ничего делать не буду. Я просто... просто сведу их вместе пару раз, вот и всё.

Росс допил вторую чашку.

— Дрейк упоминал в разговоре Джеффри Чарльза?

— Да, сегодня упомянул. А что?

— Если Джеффри Чарльз приедет домой на лето, Дрейк заметит в нем серьезные перемены. Я встречался с ним в Лондоне. Я тебе не говорил, но я водил его в сады Воксхолл . Мне показалось это подходящим.

— Джорджу это не понравилось бы.

— Пусть Джордж катится к черту. Мы слушали музыку, а потом выпили по бокалу вина в саду, увернувшись от проституток, затем пошли в ротонду, взглянуть на статую. В семь я отвел его обратно. Он изменился. Возмужал. Сказал, что в следующем семестре у него на побегушках будет сам лорд Аберконвей.

— Что ж, такое случается с мальчиками. Они так внезапно взрослеют. С этим ничего не поделаешь, но мне жаль, если перемены не к лучшему.

— Что ж, я бы не сказал, что они неприятные, ничего подобного. С ним приятно общаться. Просто эти годы в Харроу превратили его в умудренного опытом юношу. Знаешь, что я чувствовал, когда шел рядом с ним? Будто ожил его отец. Я знал Фрэнсиса с детства, но именно подростком помню его особенно четко. Джеффри Чарльз стал ожившим портретом отца. И поскольку я любил Фрэнсиса (по большей части), то мне нравится и Джеффри Чарльз. Он остроумный, живой, может быть, пока немного несдержанный, но всё равно в его обществе приятно находиться.

— Но для Дрейка он неподходящая компания.

— Не думаю, что их дружба продлится.

II

По дороге вверх по холму, а потом по вересковой пустоши к Грамблеру искра между Дрейком и Розиной не вспыхнула. Розина была в желтой шляпке и выцветшем, но чистом муслиновом платье с белой оборкой на подоле, из-под которого во время ходьбы выглядывали черные башмаки. Ее хромота была почти незаметной. Дрейк со стулом на плече пытался приноровиться к походке Розины. Он был в зеленых шерстяных штанах, грубой рубахе, открывающей шею, и зеленом шейном платке.

Они молчали так долго, что оба почувствовали необходимость прервать тишину.

— Я слишком быстро иду? — спросила Розина.

— Нет, всё нормально.

— Скажи, если что.

И разговор прекратился.

Потом, пару раз облизав губы, Розина выговорила:

— Обычно я захожу туда раз в неделю. Госпоже Полдарк проще, если я прихожу к ней работать, чем посылать за готовым шитьем. Я чиню, штопаю и всё такое.

— Моя сестра никогда не сидела за шитьем.

— Да. Она говорит, что не очень-то умеет обращаться с иголкой. Зато придумывает всякое. Часто, когда я прихожу, она что-то предлагает, а я делаю.

— А тебя кто научил?

— В основном сама. — Розина смахнула с губ прядь волос. — Я так долго не могла толком ходить, что начала работать руками. А потом одолжила книгу у миссис Оджерс.

— Ты умеешь читать?

— Да. Мама приносила домой стирку из Тренвита, и белье часто заворачивали в газету. Но я плохо читаю.

— А я не умел ни читать, ни писать до восемнадцати лет. Потом меня научила сестра.

— Эта сестра?

— У меня только одна. И семеро братьев.

— Сэм ведь твой брат, да? Проповедник. Я часто его вижу. На редкость хороший человек.

— Ты методистка?

— Нет, просто хожу в церковь по воскресеньям.

Они дошли до окраины Грамблера. Оба понимали, что стоит им вдвоем пройти по улице, как по всему Солу разнесут слух, что наконец-то Дрейка Карна захомутали, и это Розина Хоблин.

— Слушай, — сказала Розина. — Дальше я сама справлюсь. Правда. Стул совсем легкий, это точно.

Он задумался, стоя на ветру.

— Да. Сейчас не время. Если ты не хочешь чего-то еще.

— Если ты не хочешь, то и я не хочу, — ответила Розина.

III

Преподобный Осборн Уитворт был настолько занят мыслями о собственных проблемах, что открыл письмо от мистера Пирса только через два дня после возвращения домой. Недавно Оззи постоянно находил предлоги, чтобы не приглашать старого нотариуса на вист, поскольку того частенько приковывала к постели подагра и приходилось отменять игру. Или же, когда мистер Пирс играл, то был слишком рассеян, чтобы помогать партнеру. Некоторое время Оззи это терпел ради возможной встречи с важными клиентами нотариуса, но теперь решил, что познакомился уже со всеми и посредник ему не нужен. Но оказалось, что письмо вовсе не про приглашение на вист. Мистер Пирс хотел как можно скорее с ним повидаться.

Оззи выждал еще пару дней, а потом, отправившись по делам в Труро, остановился у двери с деревянной табличкой, которая гласила: «Нат. Дж. Пирс. Нотариус и стряпчий». Вслед за неряшливой прыщавой женщиной он поднялся по шаткой лестнице, готовой, казалось, вот-вот рухнуть прямо под его ногами из-за набега очередного древоточца, и поморщился, вдохнув спертый воздух. Запах усилился, когда Оззи провели в спальню. Обоняние у Оззи, привыкшего к неприятным запахам во время визитов к больным, было не слишком чувствительное, но здешняя вонь оказалась чрезмерной даже для него.

Нотариус и стряпчий сидел в постели в ночной сорочке и колпаке, его одутловатое лицо с террасами подбородков было цвета почти поспевшей шелковицы. В камине рдели угли, а окно было плотно закрыто.

— А, мистер Уитворт, я уж было подумал, что вы обо мне забыли. Входите, мальчик мой. Наверное, вам печально видеть меня в таком состоянии. Мне и самому печально. Всем печально. Моя дочь каждый вечер рыдает, а днем молится у моей постели. А? Что вы сказали? Говорите четко, прошу вас, болезнь повлияла на мой слух.

— Я был занят делами прихода, — прокричал Оззи, так и не сев в предложенное кресло и стоя спиной к огню. — Там много дел — всего два дня до Троицы, да и приход в Соле требует моего внимания. У меня также были дела в Сент-Остелле. Чем могу помочь?

— Есть у вас одно качество, мой мальчик. Я всегда вас слышу, даже если вы не повышаете голос. Ведь вы же священник и привыкли проповедовать и всё такое. Ну что же... — он пару раз моргнул налитыми кровью глазами. — Это, кажется, Томас Нэш написал в поэме «Все люди в мире бренны...»? Ну так вот, я болен, мистер Уитворт, и полностью согласен с неутешительными выводами доктора Бенны о моих шансах на выздоровление. Мне шестьдесят шесть, мой мальчик, но кажется, будто еще вчера я был вашим ровесником. Жизнь — как лошадь на карусели, скачет и скачет, а потом вдруг бац — и музыка остановилась.

Оззи приподнял полы фрака и сложил под ними руки за спиной. Он заметил, что мистер Пирс растроган. И правда, в глазах нотариуса выступили слезы и закапали на простыню. Старый дуралей явно себя жалеет.

— Подагра? Да это же пустяки. Вы говорили, что страдаете ей уже двадцать лет. Немного попоститесь и встанете на ноги. Вы же отказываетесь во время поста от излишеств? Расскажите-ка.

— Подагра? — переспросил мистер Пирс. — Вы же об этом, да? Подагра у меня уже полжизни, но теперь она подобралась к сердцу. По ночам бывает, и от одной мысли об этом пробирает дрожь, мне приходится прикладывать все силы, чтобы снова вдохнуть. В какую-нибудь ночь или даже день, мой мальчик, этого вдоха может и не случиться.

— Хотел бы я вам помочь, — холодно произнес Оззи. — Мне жаль, что вы так больны.

Мистер Пирс вспомнил о манерах.

— Бокал канарского? Оно вон там. Любой джентльмен оценит мой выбор канарского. Угощайтесь.

Оззи налил себе вина.

— Увы, — продолжил Пирс, — сам я до вечера не пью, Бенна запретил, хотя одному Богу известно, какая теперь разница. И раз уж речь зашла о Боге, мистер Уитворт, напоминаю, что я из вашего прихода, он как раз простирается до этого квартала Труро, хотя всё остальное относится к церкви святой Марии. И к тому же я бы не вынес утешения доктора Холса.

Оззи впервые осознал, зачем его вызвали. Утешение больных и скорбящих было одной из обязанностей, к которым он не питал пристрастия, но теперь его загнали в угол, ничего не поделаешь. В основном, насколько он мог припомнить, следовало прочесть что-нибудь из Библии, ничего более подходящего и более авторитетного простой священник придумать все равно не может. Но мистер Пирс был образованным человеком и явно не удовольствуется первой пришедшей в голову Оззи цитатой.

В конце концов Оззи прокричал:

— Иов так сказал во время своих несчастий: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить? Во все дни определенного мне времени я ожидал бы, пока придет мне смена. Воззвал бы Ты, и я дал бы Тебе ответ, и Ты явил бы благоволение творению рук Твоих».

Повисла тишина.

— Полагаю, мой мальчик, бокал канарского мне не повредит, — сказал мистер Пирс.

Канарское было разлито и выпито.

— Вы ведь священник, мой мальчик. Епископ посвятил вас в сан. Значит, вы должны знать. Если кто-либо вообще это знает. Что-что? Что вы сказали?

— Ничего.

— Ах, ну что ж, наверное, любой бы ответил так же, когда ему задают подобный вопрос. Но всё же мне интересно. Вы верите в то, что проповедуете? Верите в загробную жизнь? Моя дочь верит. О да. Она методистка и считает, что на этом свете нужно только каяться, и тогда ты получишь всё остальное на том. Этому ведь и учит Библия, верно? Вне зависимости от того, к какой ветви христианства вы принадлежите. Покайтесь и будете жить вечно.

— Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу. Кто мне на небе? И с Тобою ничего не хочу на земле, — сказал Оззи.

— Вы стали говорить тише, — заметил Нат Пирс, нотариус и стряпчий. — Это необычно для вас, мой мальчик, у вас же такой зычный голос. Но мне не кажется, что ваши слова отвечают на мой вопрос. Может, вы и почуяли лисицу, но совсем не ту! Видите ли, я бы покаялся, но лишь если бы поверил, что в этом что-то есть, ведь в последние несколько лет я вел себя небезупречно под гнетом обстоятельств.

Оззи неохотно опустился в кресло.

— Святой Иаков сказал: «Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни».

— Что? Да, это неплохо. — Мистер Пирс приподнял раздувшуюся синеватую руку и почесал грудь под простыней. — Но я вовсе не пересилил искушения, мой мальчик. Я сдавался им то так, то сяк, вот в чем дело. В моей душе нет покоя, и я не жажду увидеть Создателя с таким-то грузом на совести. Я ужасно беспокоюсь. Вы твердо верите, что загробный мир существует? Верите во все эти рассказы об адском пламени и вечном проклятии? Честно признаться, я не знаю, что и думать.

— Бог вечен. Бог вездесущ, Бог всё видит. Возврата не будет. Если вы окажетесь в самой глубокой пучине ада, он всё равно будет там. От него не укроешься. Вас беспокоят грехи юности?

— Юности? Какой юности? Моей? Нет, нет. Грешил ли я тогда? Возможно. Если и так, то я забыл. Забыл, что там были за грехи. Нет, мой мальчик, меня беспокоят грехи зрелого возраста. Последних десяти лет.

Оззи высморкался в платок.

— Что же это за грехи, мистер Пирс? Чревоугодие? Праздность? Похоть? Однажды, думаю, я заметил, как вы жульничали в висте.

Мистер Пирс поднес руку к уху.

— Что? Ах, это. Если бы только в висте, мой мальчик... Если бы только в висте.

— Умоляю, скажите же, в чем дело. Я не могу слушать целый день.

Мистер Пирс кашлянул, пытаясь избавиться от скопившейся в горле мокроты.

— Время от времени, мой мальчик, я занимался небольшими спекуляциями. Выглядели они вполне невинными. Как вы знаете, в разных процветающих отраслях промышленности делались большие деньги — в Индии, в Италии. Местечковому нотариусу трудно разбогатеть, пусть даже он посвятит этому всю жизнь. Увы, в основном мои спекуляции были неудачными. Некоторые наши предприятия заглохли, когда вся Европа закрыла свои рынки. И я не приумножил деньги, а потерял их. Что-что? Я сказал, что потерял деньги, а не приумножил.

— Ну, так значит, вы обеднели, — сказал Оззи, сразу сделав вывод. — И что с того?

— Увы, мой мальчик, вынужден сказать, что деньги, которые я вложил в спекуляции, были... в общем, были не мои.

IV

Полчаса спустя преподобный Уитворт, с презрением утешив своего недужного и кающегося приятеля, отправился в конюшню «Красного льва» за лошадью, но там вдруг ощутил потребность выпить перед возвращением домой. Он отослал конюха и по мрачному коридору пошел в таверну, где заказал пинту портера. Через забранные решетками окна проникало так мало света по сравнению с солнечным днем снаружи, что Оззи не сразу узнал сидящего за соседним столом человека.

Тогда он тут же вскочил и пересел к нему.

— Доктор Бенна, можно к вам присоединиться?

— Разумеется, сэр. Я к вашим услугам.

Бенна был человеком сорока двух лет, главным доктором города, авторитетным, крупным и хорошо одетым. Многие простые люди вздрогнули бы, завидев этих двоих вместе, поскольку именно им вручали тело и душу. В целом Бенну боялись больше, поскольку его приговор приводился в исполнение немедленно. Адское пламя было отдаленной перспективой.

Бенна тоже пил портер, и несколько минут они болтали о пустяках. Ни один из них не привык понижать голос, а за другим столом в пределах слышимости сидели два торговца зерном. Бенна поносил городских аптекарей, которые без какой-либо квалификации, не считая вывески над их лавками, считали возможным прописывать лекарства.

— Вы только посмотрите на это, — сказал он, протягивая через стол газету. — Вот так они себя рекламируют, сэр. «Сердечные капли и укрепляющее средство доктора Раймера», «Овощная вода доктора Робертса от гнойных ран. От всех гнилостных инфекций, лепры и прыщей», «Особая микстура доктора Смита от мужской слабости. Продается в оловянных флаконах по размеру». К чему мы придем, мистер Уитворт, если городские доктора вынуждены терпеть подобных шарлатанов и шутов от медицины?

— В самом деле, — ответил Оззи, с безразличием листая газету. — В самом деле.

Торговцы зерном собрались уходить.

— Это была бы хорошая тема для проповеди, — сказал доктор Бенна, расплескав портер на коричневый бархатный фрак. — Их нужно обличить в церкви, причем не смягчая выражений. Это уже возмутительно.

— В самом деле, — повторил мистер Уитворт. — Думаю, я могу кое-что сделать. Не на Троицу, это будет не к месту, а через пару недель.

— Был бы весьма вам признателен, сэр, как и многие простые люди, по большей части. Они ведь так легковерны, и мало кто может отличить опытного доктора, многие годы изучавшего человеческие недуги, от невежественного шарлатана, продающего бутылку окрашенной воды под видом эликсира жизни.

— Кстати, — сказал Оззи, когда торговцы зерном ушли, а их место так никто и не занял, — так уж случилось, что мне тоже понадобился ваш совет. По другому делу, по тому делу, которое я уже обсуждал с вами когда-то, но вы так и не ответили утвердительно.

Доктор хмыкнул над позолоченным набалдашником трости. Мистер Уитворт почти не дал ему закончить предложение, а доктор Бенна не привык, чтобы его перебивали, и не торопился менять тему.

— И в чем дело?

— В моей жене, — ответил Оззи.

В главном зале болтали посетители, но эта комната находилась в глубине. Свет через заляпанное и неровное оконное стекло придавал такую обманчивую окраску столу, скамье и стулу, рукам, одежде и лицам, что собеседники на мгновение замолчали с непроницаемым видом.

— Она снова нездорова?

— Думаю, с ее телом всё в порядке, доктор Бенна, но другое дело душа. Я отметил изменения в ее поведении.

— Какие, сэр? В чем именно?

— Временами она погружается в глубокую меланхолию и ни с кем не разговаривает, даже с детьми. Потом вдруг возникает такой прилив возбуждения, и я с ужасом думаю, что она натворит. Я отметил снижение ее интеллекта.

— Вот как? Я посещал ее не далее как месяц назад. Вскоре я снова зайду.

Оззи сделал большой глоток портера.

— Вы знаете, с какими проблемами я столкнулся, как ответственный служитель церкви. Я говорю с вами как христианин. Такое положение не может больше продолжаться.

Он промокнул губы льняным носовым платком.

— Я знаю, мистер Уитворт. Но вы должны принять то, что я вам тогда сказал. Даже предположим, вам удастся поместить миссис Уитворт в сумасшедший дом, но ведь лечение там практически никакое. Часто больных держат в цепях. Если они отказываются от еды, их кормят насильно, и иногда они от этого давятся и умирают. Не думаю, что ваша жена там долго протянет.

Оззи мгновение обдумывал эту приятную мысль.

— Всегда считалось, и это общеизвестно, что душевные заболевания — это проявление греха. Ни один добропорядочный человек такому не подвержен. Вспомните, как Христос изгонял злых духов.

Доктор Бенна кашлянул.

— Но есть ведь разные степени проявления этих заболеваний, вряд ли кто-нибудь предположит, что миссис Уитворт одержима злым духом.

— Я не знаю, что еще это может быть. Не знаю. После Рождества я обдумывал новое лечение. Компромиссное лечение. В Корнуолле есть парочка частных домов для умалишенных, куда помещают наименее одержимых. Я связался с тем, что в Сент-Неоте. Для подобного лечения не нужно разрешения суда, миссис Уитворт можно поместить туда частным образом и со всеми удобствами. За ней будут присматривать и кормить компетентные люди. Она будет избавлена от тягостей дел в приходе. Там ей окажут полный медицинский уход, в котором она явно нуждается.

Бенна взглянул на собеседника.

— Я бы не сказал, что эти заведения предлагают... хм... именно то, о чем вы упомянули. И недешево вам обойдутся, разумеется.

Оззи кивнул.

— Придется с этим смириться.

— И в каком-то смысле это лишит вас помощницы, мистер Уитворт. Хотя я вполне понимаю проблемы, с которыми вы сталкиваетесь...

— И большие проблемы. Я ведь мужчина, с естественными мужскими потребностями. Ни одна добропорядочная супруга не лишит мужа того, чего лишили меня. Вам больше чем кому-либо известно, как пагубно это сказывается на мужском здоровье и благополучии.

— Возможно...

— Никаких «возможно», доктор Бенна. Это самая большая опасность для мужского равновесия в физическом и умственном плане.

— С этим можно поспорить. Я только хотел сказать, что, насколько я знаю, миссис Уитворт вполне справляется с домашними обязанностями. К тому же, если вы ее отошлете, вы не сможете снова жениться.

— Разумеется нет. Узы брака священны и нерасторжимы. Нет, нет... Мне придется нанять экономку.

Они переглянулись, и Бенна склонился над кружкой.

— Экономку...

— Да. А что такого? В конце концов, насколько я знаю, у вас есть экономка, доктор Бенна.

Доктор поставил кружку. Он гадал, где мистер Уитворт услышал о его личной жизни. Уж конечно, в маленьком городке невозможно ничего держать в секрете.

— Что ж, у меня она есть.

Двое пьяных, поддерживая друг друга, пытались проникнуть через дверь, но не смогли. После нескольких шагов и препирательств они ушли, их явно не воодушевило присутствие за одним из столов священника.

Бенна пожал плечами.

— Что ж, любезный сэр, кто я такой, чтобы это обсуждать? Как муж миссис Уитворт, вы можете отослать ее, если пожелаете. Вряд ли кто-нибудь станет возражать. У нее же еще жива мать? Но вы обладаете правами...

— Доктор Бенна, — нахмурился Оззи, — я служитель церкви, и потому мое положение несколько деликатнее, куда деликатнее, чем у простого обывателя. Дело не в том, чтобы прийти к соглашению с ее родственниками, меня заботит не это, а лишь разрешение от епископа. А если не разрешение, то хотя бы понимание. Если я предприму этот серьезный шаг и отошлю жену, а это действительно серьезный шаг, ведь она, вполне возможно, останется там на всю жизнь, то я не хочу представлять на его рассмотрение решение, принятое единолично. Мнение доктора моей жены будет крайне ценным и важным. Его-то я и прошу.

На пару минут установилось молчание.

— Книга Иисуса, сына Сирахова, — сказал Оззи, допив свою порцию, — глава тридцать восьмая, стих первый и далее. Кажется так. Я никогда не использовал в своих проповедях неканонические тексты, но полагаю, никто не будет возражать. Так вот, там сказано: «Почитай врача честью по надобности в нем, ибо Господь создал его». Что-то в этом роде. К этому контексту весьма подходит и тема о подлинных и фальшивых врачевателях. Вам не кажется?

Доктор Бенна покрутил медную пуговицу на фраке.

— Ваша жена ведь никогда не проявляла насилия?

— Я уже говорил вам, она угрожает убить нашего сына. Разве этого недостаточно?

— Это определенно весьма серьезный признак. Хотя подобные угрозы могут быть и пустыми.

— И откуда мне знать? Мне что, нужно дождаться, пока это подлое преступление свершится? И против невинного, беззащитного малютки! Я ни на минуту не нахожу покоя.

Бенна допил портер.

— Я понимаю ваши чувства, мистер Уитворт. Я осмотрю миссис Уитворт. Вторник вас устроит?

 

Глава пятая

I

На той неделе до Корнуолла дошли новости о рейде в Брюгге. Как сообщали, шлюзовые ворота полностью уничтожили, канал пересох, строения взорвали, баржи для перевозки войск вторжения уничтожили. Ослабевшая Англия, укрывшись за своим спасительным проливом, все еще могла больно укусить. Молодой клирик Сидней Смит провозгласил, что по его размышлению, война между Англией и Францией — это давно уже не кратковременная ссора, а естественное выражение неприязни между народами, как, например, в природе между куницей и крысой, но не уточнил, кто есть кто.

В феврале Директория поручила генералу Бонапарту проинспектировать флот вторжения в надежде, что он поведет его против Англии, но Бонапарт, помня о неудаче, двумя годами ранее постигшей генерала Гоша во время ирландской экспедиции, и о том, что произошло с объединенным испано-голландским флотом, когда тот сразился с англичанами в прошлом году, решил, что шансов на успех не больше, чем в лотерее. Вместо этого Бонапарт снова отправился на юг, и какое-то время никто в Англии не знал, куда именно, но незадолго до отъезда Росса из Лондона пришло известие, что генерал находится в Марселе, где собирает армию и флот.

Теперь же до Англии добрался секретный рапорт, что огромный флот покинул Марсель вместе с Бонапартом на борту. В составе флота свыше ста восьмидесяти кораблей, тысяча орудий, семьсот лошадей и семнадцать тысяч отборных французских солдат. Так уж случилось, что недавно произведенный в адмиралы и получивший звание рыцаря Нельсон командовал флотом, отправленным на Средиземное море прошлой осенью, когда страх достиг апогея. Упрямое, поспешное решение, которому противились адмиралы, но первый лорд Адмиралтейства Спенсер решил по-своему. Теперь это решение оказалось весьма кстати, поскольку допускало, что противники встретятся где-то на просторах Средиземного моря. Адмиралу срочно отрядили фрегат с сообщением о передвижениях врага.

Эти сведения хоть и умерили страх скорого вторжения в Корнуолл, но не покончили с ним: здесь еще помнили про Гоша, а у Франции хватало ресурсов снарядить и две экспедиции одновременно. Во время пребывания в Лондоне Росс наблюдал, как готовятся дать отпор вторжению в Кент и Сассекс. Если французы высадятся, то в этих графствах тут же предпримут решительные меры, чтобы немедленно вывезти или уничтожить все, что они могли бы захватить. Росс понимал, что в Корнуолле эти меры недостаточны, и решил донести свою точку зрения до местного ополчения и добровольцев.

В июне в семействе Уорлегганов держали совет иного рода. Отец Джорджа, Николас, в последнее время чувствовал себя неважно и все чаще уединялся в своем загородном поместье. В результате управление всеми делами и интересами Уорлегганов легло целиком на плечи Джорджа. Дядя Кэрри был поглощен ежедневной рутиной и стал активнее участвовать в делах компании, а Джордж определял общую политику.

В этот день в Труро, утопающем в реках и туманах, было особенно невыносимо: тепло, влажно, серо. Однако именно сегодня Николас решил доковылять до главной конторы банка, пытаясь вновь принять бразды правления, оставленные им год назад. Джордж вкратце посвятил его в текущие дела, а Кэрри, обливаясь потом под шапочкой, предоставлял Николасу подробности и интересующие его цифры.

Николас взял толстый гроссбух и стал его изучать.

— Ты довольно много брал в последнее время на личные нужды, Джордж. Восемнадцать тысяч фунтов за последние три недели. Могу я узнать, что за предприятие удостоилось такой благосклонности?

— Это не столько предприятие, отец, сколько инвестиции в будущее, — улыбнулся Джордж. — Мое будущее.

Кэрри поплотнее запахнулся в лоснящийся сюртук.

— Весьма сомнительные инвестиции, Николас, весьма сомнительные. Инвестиции в самовосхваление, если можно так выразиться.

Джордж бесстрастно взглянул на дядю, словно не испытывал ни капли родственных чувств.

— Я покупал недвижимость, отец. В Сент-Майкле. Несколько домов. Пару ферм. Почту.

— Никчемные развалюхи, — отозвался Кэрри.

— Не все.

— Но такая огромная сумма?..

— В том году, — начал Джордж, — благодаря идиотскому соглашению между двумя нашими, так сказать, аристократами, я потерял место в парламенте. Это позволило нашему другу Полдарку занять мое место, но ты, отец, прекрасно это знаешь, поскольку боролся со мной до конца. Что сделано, то сделано. Мы не можем лишить его места, если только не пристрелим где-нибудь на дороге. Но я не вижу причин оставаться вне парламента, мне там понравилось. Места продаются, и я хочу одно купить.

— Не место, — пояснил Кэрри, — а округ. Место можно купить за две-три тысячи фунтов. А покупка округа, еще до того как получишь желаемое, обойдется в пять или десять раз больше.

— Согласен, — сказал Джордж. — Но кто станет продавать место сразу после выборов? Жизнь коротка, я не хочу долго ждать. Если я заполучу округ, то и контроль будет в моих руках. Я смогу распоряжаться и прочими назначениями: одному — приход, другому — место на таможне, третьему — выгодный контракт. Это влияние и могущество совершенно иного уровня.

— В Сент-Майкле ведь семеро по лавкам, и всем плати, так? — заметил Николас. — Насколько я знаю, такие округа очень сложно контролировать и очень дорого. С покупкой недвижимости расходы не прекращаются, Джордж, а только прибавляются. Жители — эти самые выборщики — договариваются друг с другом и продаются тому, кто больше заплатит.

— Я богат, — ответил Джордж, — и могу это себе позволить. К примеру, Барвэлл, сколотивший состояние в Индии, тоже готов платить за удовольствия. Мое богатство родилось в том же графстве, где родился я сам, и я намерен представлять этот округ в парламенте. И не стоит больше об этом, дорогой отец, здесь не о чем говорить.

— Возможно, — нахмурился Николас, взглянув на счета. — Я ни в коем случае не отказываю тебе в праве тратить деньги по своему усмотрению. Я даже одобряю твое желание вновь попасть в парламент. Если только ты знаешь все подводные камни.

— Мне кажется, знаю. Сэр Кристофер Хокинс довольно ясно мне о них поведал.

— Это он продает тебе недвижимость?

— Да, какую-то часть. И ведет переговоры о покупке других объектов.

— А вы читали памфлет о Хокинсе и его доме? — спросил Кэрри. — Где-то год назад он был на слуху:

Парк огромный без зверей,

Погребок без бутылей,

Дом без смеха и людей,

Кто здесь? Хокинс, вот злодей!

Кэрри захихикал.

— В любом случае знакомство с ним полезно, — ответил Николас. — Мы разругались с Боскауэнами и, боюсь, бесповоротно. С Бассетом отношения тоже уже не столь хорошие. Хокинс — это союзник, необходимый нам в высших кругах общества.

— Я никогда об этом не забываю, — сказал Джордж.

Приступ кашля на время прервал беседу. Кэрри зорко наблюдал за братом.

— Ты пробовал отвар из улиток? — спросил он. — Той зимой, год назад, меня свалила жуткая простуда, грудь горела огнем, и отвар мне помог. И еще камфора за уши.

Джордж протянул отцу бокал вина, и Николас медленно его пригубил.

— Клянусь Богом, — сказал он, — никогда в жизни меня не беспокоили легкие, пока я не приехал в Тренвит, Джордж, на рождение Валентина. В той промозглой спальне, которую ты мне отвел, меня продуло, а та старая ведьма, Агата Полдарк, наверняка навела на меня какую-нибудь порчу, и никак ее не снять.

— Агата на всех нас навела порчу, — горько сказал Джордж, — даже на Валентина. Если у нас еще будут дети, я устрою так, чтобы они родились здесь или в Кардью.

Николас утер глаза красным носовым платком.

— А есть повод об этом задумываться?

— Я так не говорил.

— И все же, мой мальчик, один ребенок — это маловато для надежного распоряжения наследством. Лучше бы...

— Меня же вам хватило, — отрезал Джордж.

— К слову о наследстве, — подхватил Кэрри, играя пером. — Вы же оба знаете, что лихорадка Ната Пирса стала злокачественной и доктор не дает ему больше пары недель?

Николас покачал головой и вздохнул.

— Старина Нат. Это правда? Но он же всего на три года старше меня. Я его знаю с двадцати лет или около того. Его отец тоже был стряпчим, но умер молодым, и Нат унаследовал практику отца почти сразу, как выучился, — он похлопал по губам и снова закашлялся. — Разумеется, тогда он был слишком хорош для таких, как я. Столько всего произошло с тех пор... у нас ведь тогда ничего не было... и все же не прошло и сорока лет.

— Все меняется, и не только это, — ответил Кэрри. — Теперь мистер Натаниэль Пирс у меня в кармане.

— И много тебе с этого проку, — отозвался Джордж, — он по уши в долгах.

Кэрри поковырял в носу и внимательно изучил свои находки.

— Племянник, если ты предпочитаешь тратить деньги по-своему, покупая развалюхи за огромные деньги ради небольшой приставки к имени, то и у меня могут быть свои чудачества. Я тешу себя мыслью, что знаю об этом городе и делах горожан больше, чем кто-либо из живущих в нем. И у меня есть причины быть в курсе дел мистера Пирса. Могу вам сказать, что после смерти мистера Пирса некоторые в этом городе будут весьма встревожены всплывшими подробностями.

— Ты мне не говорил, — прищурился Джордж. — Ты о том, что он брал доверенные ему деньги для своих нужд?

— Именно об этом.

— Откуда ты знаешь? Он рассказал тебе? А Боскауэны имеют к этому отношение?

— Подозреваю, что нет, увы. Или совсем небольшое. Их управляющий, мистер Кергенвен, слишком внимательно следит за всеми сделками, юридическими и торговыми. Но есть и другие.

— Можешь их назвать?

— Траст Окетта. У Жаклин Окетт после смерти осталось трое несовершеннолетних внуков, и мистера Пирса назначили управлять их состоянием. Еще траст семьи Треванион. И еще один, связанный с Ноаксом Пето и его заводами...

Повисло молчание. Тяжелое дыхание Николаса напоминало закипающий чайник.

— Дядя Кэрри, — произнес Джордж, — ты специально выбрал именно эти имена? Или то, что все они работают с банком Паско, — простая случайность?

— Никакой случайности, — ответил Кэрри, — никакой случайности. Во всех этих случаях банк Паско, или сам Паско является участником трастов.

Николас захлопнул счетную книгу и побарабанил большими пальцами по обложке.

— Но Кэрри, ты же не думаешь, что это может представлять опасность для банка Паско?

— Кто знает. Все будет зависеть от того, нажмет ли кто-нибудь в нужный момент. Не забывайте, у меня в руках зять Паско.

— Я в курсе, что у него счет в нашем банке, но не знаю подробностей, — сказал Джордж.

— Вскоре после женитьбы на дочери Паско он сказал мне, что подумывал о смене банка, для начала он хотел погасить долг в нашем банке из приданного жены. Но я его отговорил. Я уговорил его остаться, сыграв на его тщеславии и жадности.

— Это наверняка было несложно, — заметил Джордж. — Но все же расскажи.

— Сент-Джон Питер на самом деле не хочет быть обязанным своему тестю, он презирает его как простого банкира. Так что я предложил продлить его вексель по крайней низкой процентной ставке. Я сказал, что сохранить его в числе наших клиентов — вопрос престижа для нас. Некоторые дураки достаточно тщеславны, чтобы поверить чему угодно. Я объяснил ему, что мы предоставим деньги по ставке на два процента ниже, чем та, с которой его новый капитал — деньги жены — приносят ему прибыль в банке Паско. Таким образом, оставаясь с нами, он получает преимущество, и в то же время ни жена, ни тесть не узнают размеры его прошлого долга.

— И он пошел на это?

— А почему человек вроде него должен отказаться? С тех пор его долги возросли в размерах и количествах, при его-то манере тратить деньги.

— А ты предусмотрителен, Кэрри, — сказал Джордж. — Наверняка обдумывал это годами.

Николас Уорлегган долго размышлял над этим замечанием.

— Пирс недостаточно значим, вернее, его дела недостаточно значимы для банка Паско. Паско выстоял во время кризиса в девяносто шестом, а мы все чувствовали, откуда дул ветер. Несколько лет назад он был уязвим, но сейчас у него наверняка большие резервы.

— В банковском деле ни у кого нет больших резервов, отец, — ответил Джордж, — даже у нас, если уж выложить карты. Но все зависит от того, какие сюрпризы припас Кэрри на этот случай.

— Паско, Тресайз, Эннери и Спрай, — презрительно пробормотал Кэрри и одернул старый сюртук на плечах, словно тот ему досаждал. — Вот и все его резервы. У Сент-Обина Тресайза есть репутация, возможно деньги, вложенные в землю, несколько верфей в Хейле, но веса он не имеет. Фрэнк Эннери — нотариус с некоторыми связями. Спрай — квакер, и, как все квакеры, довольно мягкий человек. Но мягкие люди не переносят ледяных ветров.

Снаружи послышался громкий цокот копыт и окрики конюхов: вереница лошадей возвращалась в конюшню постоялого двора «Бойцовый петух» после ежедневного выезда.

— Сколько задолжал нам Сент-Джон Питер?

— Около двенадцати тысяч фунтов.

— Куда этот глупец спускает деньги? — поинтересовался Джордж.

— В основном на охоту. Он распорядитель охоты, а поддерживать такой образ жизни — недешево. К тому же у него в Сент-Остелле есть какая-то женщина с весьма изысканным вкусом.

Повисло молчание.

— Замечу, кстати, что Росс Полдарк держит значительную сумму у Паско, около четырех тысяч фунтов было в том месяце, — сказал Кэрри. — Подбив одну птичку, мы можем зацепить и другую.

— Я поражен твоей осведомленностью, братец, — заметил Николас.

Уголки губ Кэрри слегка дрогнули, словно он подумал было улыбнуться.

— У Паско работает клерк по имени Кингсли. Там он мало получает, а теперь может немного побаловать себя тем, что раньше было ему недоступно.

— А еще мне интересно, — продолжил Николас, — куда все это приведет, какова цена этой долгой вражды. Мы сейчас слишком выросли, у нас слишком крупные интересы для того, чтобы тратить время и деньги на сведение старых счетов. Ты прав, Джордж, в своем стремлении вернуться в парламент. Это — движение вперед, строительство будущего. У члена парламента много возможностей преследовать свои интересы. Но банк Паско? Росс Полдарк? Стоит ли овчинка выделки?

Кэрри открыл рот, но Джордж заговорил первым.

— Я знаю, что ты — самый великодушный из нас, отец, и это замечательно. Я тоже временами могу быть великодушным, но в основном по отношению к друзьям. Поэтому я слегка удивлен, учитывая твои собственные слова после выборов, когда лорд Фалмут так галантно обошелся с тобой и пропихнул капитана Полдарка в парламент на место твоего собственного сына.

Николас кивнул и взял трость.

— Да, это так. Но слова были сказаны под влиянием момента. Возможно, тяжелая болезнь, свалившая меня этой зимой, пробудила во мне новые взгляды, новое отношение, — он с трудом встал. — Не имеет значения. Это всего лишь слова. Пойду разыщу твою мать, если она закончила заниматься покупками.

II

Миссис Николас Уорлегган отправилась за покупками вместе с миссис Джордж Уорлегган и еще не вернулась.

Отношения Элизабет со свекровью были натянутыми и не самыми простыми, поскольку Мэри Уорлегган не была воспитана подобающе ее нынешнему положению, она осталась простой сельской женщиной, какой была сорок лет назад во время замужества. Тогда единственная дочь мельника с неплохим доходом вышла за человека ниже по положению, сына кузнеца, мало того, сына Люка Уорлеггана, каким бы сильным он ни был и какие бы честолюбивые планы ни вынашивал.

Но Николас, которого никогда в жизни не называли Ником, да он и не позволил бы себя так назвать, вскоре одолжил денег под залог земли и мельницы, а когда скончался его тесть, продал всё до последнего камушка и дощечки и переехал с женой и малолетним сыном из Айдлесса, открыв новую кузницу неподалеку от шахты Карнон-Стрим. Он покупал чугун в Пентайрче и Доулесе, что рядом с Кардифом, а кованое железо и прутки в Бристоле. Из этого сырья он изготавливал инструменты для шахт и домовладений: отвертки и гвозди, точильные круги, каминные решетки, чугунные котлы, чайники и сковородки.

Потом появились новые предприятия: производство колес для дробилок, сплавов из местного олова и меди, а иногда — и создание паровых механизмов для шахт. Он научился подбирать хороших помощников и платил им приличное жалование, чтобы не пытались найти другую работу, но много от них требовал. Интересы Николаса охватывали всё графство, и в конце концов, выдавая шахтам кредиты, он основал банк. Открытая в Труро контора вскоре стала центром его деятельности, а Кэрри, занимавшийся литейным делом, стал отвечать за финансовые операции и нашел в этом свое призвание.

Так было заложено их состояние, и сын Николаса, унаследовав отцовское упорство и развив чутье на выгодные предприятия, приумножил состояние, так что через некоторое время Мэри Лэшброк, дочь мельника, оказалась хозяйкой огромного особняка в семи милях от Труро, с колоннами, тридцатью спальнями и пятьюстами акрами пастбищ и леса.

Но всё же больше всего ее смущало то, что сын женился на обедневшей красавице-вдове, чья семья имела почти самую древнюю родословную в Корнуолле. Два года назад за обедом в Тренвите, куда Николаса и Мэри Уорлегганов по счастью не пригласили, зато там присутствовали представители высшей знати, произошла неловкость, когда великий сэр Фрэнсис Бассет между делом заметил, что его предки прибыли вместе с Вильгельмом Завоевателем, и тут Джонатан Чайновет, незаметный и бормочущий себе под нос Джонатан, ответил: «Любезный сэр, вряд ли это повод для поздравлений. Моя семья на два века старше нормандского завоевания. Мы, корнуольцы, считаем нормандцев узурпаторами».

Вполне понятно, почему между двумя миссис Уорлегган было так мало общего. Если бы Мэри могла поверить в то, что Элизабет искренне любит Джорджа, всё бы изменилось. Но Элизабет была слишком холодной и отстраненной, слишком аристократичной, чтобы делиться своими чувствами. С ней нельзя было обсудить здоровье Джорджа или то, как он переутомляется, или приступы раздражения, когда ему нужно дать микстуру от разлития желчи. Они могли поговорить о Валентине, но и в этом случае Элизабет увлекалась всяческими новомодными веяниями и неблагосклонно воспринимала старые суеверия.

Не то чтобы Мэри думала, будто Элизабет не хочет сближения. К примеру, взять этот день. Элизабет могла бы изобрести предлог и отправить свекровь к госпоже Треласк в одиночестве. Но они пошли туда вместе, в липком тумане по мостовой, поскальзываясь и спотыкаясь, приподнимая юбки, вместе с простонародьем. Некоторые их узнавали, приседали в реверансе или прикладывали руку к шляпе. А в лавке госпожи Треласк Элизабет не только помогала Мэри выбрать падесой, но и себе заказала шляпку, а под конец спросила:

— Вы ведь никогда не встречались с моей кузиной? С кузиной Ровеллой, которая вышла замуж за мистера Солвея, библиотекаря? Она живет как раз по соседству. Может быть, зайдем к ней и напросимся на чай?

Они отправились туда. Миссис Уорлегган прекрасно знала — Ровелла вышла замуж за человека более низкого происхождения, и втайне восхищалась тем, что Элизабет этого не стыдится. Они подошли к двери одного из шести домишек на возвышенности — он был кривоват, крыша нуждалась в починке, оконная рама треснула, кирпич покрылся грибком. Из двери вышел плотный молодой человек с пухлым лицом, посторонний не сразу признал бы в нем священника.

— Ах, Осборн, — сказала Элизабет. — Ровелла дома? Мы как раз собирались зайти.

 

Глава шестая

I

Росс несколько раз виделся с Дуайтом и Кэролайн, а также с удовольствием познакомился с малюткой Сарой, действительно крохотной и бледной, но умненькой и живой. Кэролайн сказала, что ради равновесия природа одарила высокую мать гномом. Дуайт возразил, что Кэролайн в четыре месяца отроду наверняка была не больше, но вряд ли столь же добродушной.

— Вы ошибаетесь, доктор Энис, — ответила Кэролайн, — мой характер изменился в худшую сторону лишь после брака.

Но за броней легкомыслия проглядывали ее истинные чувства, она выглядела счастливой матерью и проводила много времени с ребенком, пренебрегая, по ее словам, «лошадьми и другими более важными делами».

Дуайт чувствовал себя не очень хорошо, но неустанно заботился о пациентах. Иногда его подводило не здоровье, а упадок душевных сил, и при первой же возможности, оставшись с ним наедине, Росс затронул эту тему.

— Кэролайн тоже мне об этом твердит, — сказал Дуайт. — Говорит, что я прирожденный пессимист, а это не так. Но думаю, что в моей профессии необходимо предвидеть течение болезни и, если возможно, попытаться предвосхитить дурной исход. Если я знаю, что корь у ребенка может перейти в пневмонию, и даже хуже — он может умереть, разве меня можно назвать пессимистом, когда я рекомендую такое лечение, чтобы этого избежать?

Они вместе возвращались из Труро, случайно встретившись в полумиле от города. Дуайт ездил проверять, как идет строительство новой больницы для шахтеров, которая сооружалась сейчас неподалеку от города. Росс возвращался после обеда со своим другом и банкиром Харрисом Паско: за трапезой они, как обычно, пытались разрешить все мировые проблемы.

— С точки зрения финансов, — сказал Паско, — в Англии дела обстоят лучше, чем год назад... или стало лучше правительство. Знать и крупные торговые дома внесли существенные суммы на продолжение войны. Герцог Мальборо дал пять тысяч фунтов. В Лондоне собрали десять тысяч. А три т-торговых дома из Манчестера — всего три! — выделили тридцать пять тысяч. Добровольные пожертвования составили уже полтора миллиона фунтов. Это облегчит ношу Питта.

— Когда я в последний раз разговаривал с ним в Палате, он выглядел больным.

— Надо полагать, он п-потерпел неудачу в делах любви. Он хотел жениться на мисс Эден, но ничего не вышло. Говорят, у него слишком мало денег, и ему просто не хватило смелости сделать предложение. Что ж... Иногда честность обходится слишком дорого. А ведь он многие годы был премьер-министром!

— Ирландия — это страшная проблема — сказал Росс. — Что там творится! Преследования, восстания, заговоры, измены! И этому нет ни конца ни края.

— И в то же время интересно, куда двинулся генерал Бонапарт.

— Возможно, на восток.

— Но куда именно? В Египет?

— Вполне возможно. Наверное, положил глаз на Индию.

— Росс, вы сожалеете, что избрались в парламент от Труро?

Росс нахмурился.

— Нет. Пока нет. Но я обеспокоен.

— А разве когда-нибудь с вами было по-другому?

— Что ж... потребности человечества велики, а удовлетворяются они медленно. Я говорю, разумеется, о главных потребностях, даже когда мы ведем войну не на жизнь, а на смерть. Мне кажется, Харрис, приходит конец тем временам, когда государства могли сражаться друг с другом, не вовлекая весь народ. Теперь, в особенности после Карно , в войне участвует каждый. В Англии все сражаются с Францией, все до единого, и потому особенно важно, чтобы беднота чувствовала, что ей не пренебрегают. Эти люди — такая же часть Англии, как знать и торговые дома.

Харрис посмотрел на вино в своем бокале.

— Французское, — сказал он. — Когда-то мы считали их нацией отсталых папистов. А теперь имеем дело с революционерами и атеистами. В глубине души я сомневаюсь, что они сильно от нас отличаются. Нынче утром вам удалось получить в Труро серебро на сдачу?

— Нет. Ни единой монеты.

— Люди припрятывают серебро. Деньги дешевеют. Вы видели эти испанские доллары, захваченные как трофеи, которые отправляют на Монетный двор и штампуют на них портрет короля?

— Мне предложили такие, но я отказался.

— И зря. Они вполне легальны. Каждая монета идет по четыре шиллинга и девять пенсов. Но подозреваю, что и они исчезнут, как и остальные. Вы думаете, ваша шахта иссякнет так же быстро, как и начала приносить прибыль?

Росс улыбнулся.

— Как я вижу, вы в курсе дела. Мы будем получать прибыль еще год или два, может, даже дольше. Северная жила вполне неплоха и далеко еще не истощилась. Я также приказал возобновить работы в направлении Уил-Мейден.

— Сейчас у вас в нашем б-банке крупный счет, Росс, почти четыре тысячи фунтов. Вы думали о том, чтобы вложить часть в гособлигации? На прошлой неделе они снова поднялись до семидесяти одного.

— Так приятно чувствовать, что деньги наготове в вашем банке. Я подыскиваю, куда их вложить, что-нибудь вроде судоверфи Блюитта в Лоо или плавильного предприятия Дэниэлла. Чем более разнообразными будут вложения, тем меньше на меня повлияют капризы Уил-Грейс.

— Теперь, когда вы стали членом парламента, ваше имя само по себе имеет вес. Ох, не кривитесь, это правда, хотите вы того или нет. Многие наверняка хотят заполучить ваше имя для своих предприятий.

— Я теперь как богатая наследница — подозреваю корыстный интерес в каждом ухажере... А если серьезно, Харрис, как дела у моего кузена?

— У которого? Сент-Джона Питера? — Паско пожал плечами. — Водит мою дочь на танцы.

— Вот юный идиот. Прямо хочется ему врезать. Ну что поделать с такими людьми?

— Наверное, подождать, пока они повзрослеют и превратятся в старых идиотов. Джоан мало рассказывает, но я кое-что слышал.

— Он по-прежнему держит деньги в банке Уорлегганов?

— Да. Но денег Джоан это не касается. Вероятно, он заключил с Уорлегганами какое-то соглашение. Я не знаю его природу.

Росс недовольно фыркнул.

— Хотел бы я на него повлиять. Но разум никогда не был его сильной стороной. Может быть, мне поговорить с его отцом?

— Не думаю, что это приведет к какому-либо результату. Сент-Джон говорит о своем отце в самых неприглядных выражениях.

Росс снова фыркнул, и они замолчали.

— Кстати, об Уорлегганах... — сказал Росс.

— А мы разве говорили о них?

— Некоторым образом. К счастью, я пока что не видел Джорджа. Полагаю, он в Труро?

— О да. Все они здесь. Джордж, как я понимаю, пытается купить место в парламенте.

— Вот дьявол... С помощью Бассета?

— Нет-нет. Джордж купил дома в Сент-Майкле у сэра Кристофера Хокинса. Я не знаю подробностей, но вроде много домов поменяли владельца.

— Таким образом он будет иметь интересы в городке, но от него точно выбирают членов парламента?

— Да. Там выбрали Уилбрама и капитана Хоуэлла. Несомненно, Уорлегган надеется убедить одного из них подать в отставку. Это вполне возможно за нужную сумму.

Росс вытянул ноги.

— Мне пора, Харрис. Почему вы никогда к нам не приезжаете? В одну сторону расстояние в точности такое же, как и обратно.

— Мне приходится находиться здесь, — ответил Паско. — Мои партнеры не участвуют в делах, и я надеялся, как вы знаете, что муж Джоан мне поможет, но, как вы также знаете, он считает банковское дело ростовщичеством и не желает марать руки.

Они спустились вниз. В банке толпились клиенты, как во всякий базарный день. Паско открыл боковую дверь.

— Неужели Джордж, — сказал Росс, наклонив голову, чтобы пройти, — не нашел менее дорогостоящий способ получить место?

— Он мог бы. Но он надеется заполучить под свой контроль оба места от Сент-Майкла. А тогда, кто знает, возможно, дотянется и дальше. Учитывая места от правительства, он будет обладать сильными позициями и сможет просить об услугах. Питт щепетилен в личной жизни, но без колебаний покупает политическую поддержку.

— Больше ни слова, а не то меня стошнит.

II

Росс встретил Дуайта, и они поехали домой вместе сквозь ветер и завесы тумана. Июнь выдался сырым. Солнце постоянно скрывалось в облаках, принесенных юго-западным ветром. Демельзе хотелось знать, откуда они берутся. Их что, кто-то производит, спрашивала она, где-то за горизонтом?

Дуайт выглядел ещё более замкнутым, чем обычно, более молчаливым, но в такую изнурительную погоду это не казалось чем-то необычным. А Росса погода совсем не беспокоила — чистый воздух, такой свежий после лондонского зловония. Для сена нужно солнце, а сухой ветер — чтобы уберечь картофель от гнили, но сейчас ему не хотелось об этом беспокоиться.

Немного погодя Дуайт сказал:

— Как у тебя сейчас с Демельзой, всё хорошо?

— Что? Почему же нет?

— Ох, Росс, я же твой самый близкий друг, а не только доктор, потому и решился спросить. Знаю, что в прошлом году были кое-какие сложности. Но я не хочу быть назойливым.

Росс придержал лошадь.

— Если, говоря о сложностях, ты имеешь в виду страсть Демельзы к лейтенанту Армитаджу, то да, признаю, трудное было время. Что поделаешь с молодым человеком, смелым и во многих отношениях достойным, но больным, и как оказалось, смертельно больным, пытающимся — даже не знаю, насколько успешно — наставить тебе рога? И что делать с женой, которая до сих пор была верной и преданной, когда видишь её, склоняющейся к земле, как молодое деревце, вырванное ураганом?

— Ох... даже не знаю...

— Но возможно, тебе известно больше, чем мне? Демельза только Кэролайн доверяла свои секреты.

Дуайт улыбнулся и поглубже надвинул шляпу.

— Мы все очень близки друг другу, Росс. Это очень особенные отношения. Иногда мне кажется, ты знаешь Кэролайн лучше меня. В таком случае — неужто ты хоть на минуту можешь представить, что она передала мне какие-нибудь доверенные Демельзой секреты?

Росс кивнул.

— Придётся тебе, Дуайт, считаться с тем, что ревнивец подозрителен и недоверчив.

— Армитадж умер. Что бы там ни было, много или мало — всё кончено раз и навсегда. Береги то, что имеешь, Росс. Ты такой счастливый. И, прежде всего, забудь о случившемся. Если ты позволишь этому тлеть...

— Знаешь, несмотря на то, что многие считают нас самой любящей парой, наши отношения всегда были бурными, как пламя. За одиннадцать лет мы пережили немало штормов, и большей частью по моей вине. Теперь мы должны справиться с её штормом.

— Это всегда тяжелее.

— Быть тем, «перед которым грешны другие больше, чем он грешен сам» ? Конечно. Но думая об этом в таком ключе, я чувствую себя пристыженным. Однако наши эмоции не всегда рациональны. Чувства рождаются в глубинах сознания, и чтобы справиться с ними, нужна железная воля. Трудно удержать язык и взгляд, а особенно мысли...

Теперь они приблизились к развилке, где их пути расходились. Дорога Дуайта — налево, к склону, где стояла мельница Джона Джонаса с четырьмя коттеджами и торчала старая шахта, как указующий перст, а оттуда миля по вересковой пустоши до Киллуоррена. Россу — прямо, к перекрёстку Баргус, и дальше, к Грамблеру и Нампаре.

— Мы говорили только о моих проблемах, Дуайт, но думаю, ещё не совсем разобрались с твоими.

— Почему ты так решил?

— Ты назвал меня счастливчиком. Так оно и есть, но я чувствую, в твоих словах есть скрытый смысл.

— О, должно быть, я имел в виду — в сравнении с большинством моих пациентов, и богатых, и бедных. У многих из них печальная судьба, и это заставляет меня думать, что здоровье — главное условие жизни. Без него никак.

— Ну, положим, раз они твои пациенты, то, скорее всего, больны, потому и обращаются к тебе. Признаюсь, я встречаю изрядное количество вполне здоровых людей. Конечно, здоровье очень важно, и те, кто его имеет, не ценит, пока не потеряет. Но мне кажется, для тебя в этом есть личный подтекст, так? Ты говорил, что неплохо себя чувствуешь. Значит, это упадок духа, Дуайт.

Оба придержали лошадей у развилки. Шеридан Росса беспокоился от нетерпения поскорее попасть домой.

Дуайт сказал:

— Может, мы как-нибудь ещё поговорим об этом.

— У меня нет сейчас особых дел. Давай спешимся ненадолго. Могу ли я чем-нибудь помочь?

— Не стоит... — Дуайт похлопал лошадь по шее. — Незачем спешиваться. Это можно сказать коротко, несколькими словами, если хочешь. Сара долго не проживет.

Росс испуганно посмотрел на него.

— Что?

— Ты обратил внимание, у ребёнка губы чуть синеватого цвета? Не слишком бросается в глаза, но как доктор и как отец, я это заметил. Она родилась с врождённым пороком сердца. Неправильное развитие. Может, даже прободение, не знаю, наверняка не скажешь.

— Боже мой, — сказал Росс. — Боже мой. Боже мой!

Прищурив глаза, Дуайт уставился вдаль, на бесцветное небо.

— Когда, как я, видишь сотни детей, приходящих в этот мир среди бедности, нищеты и лишений, принимаемых какой-то неумелой повитухой, неспособной помочь матери, перекусывающей зубами пуповину, когда та дает ребёнку каплю джина, чтобы не пищал, и все эти дети, или почти все, с самого начала, с первых месяцев жизни, что бы ни случилось позже, совершенны во всех отношениях, то очень странно наблюдать парадокс ребёнка из богатой семьи, которого принимал собственный отец, ребёнка, окружённого заботой и вниманием, как принцесса, а он оказывается ущербным, больным настолько, что излечить его выше человеческих сил.

Длинная речь вырвалась у Дуайта так быстро, что Росс понял — эти или подобные слова его друг повторял про себя день и ночь в течение последних месяцев.

— Дуайт, я не знаю, что сказать. Я думаю... Кэролайн не знает?

— Нет. Я не могу сказать ей. Я обдумывал разные способы. Попытаться осторожно сообщить страшную весть, может, даже написать. Это невозможно. Пусть всё идёт своим чередом.

Росс резко дёрнул вожжи, чтобы заставить Шеридана стоять смирно. Конь тряхнул головой, изо рта у него упала капля пены.

— Не говори Демельзе, — продолжил Дуайт. — Она, конечно, не проболтается, но всё будет написано у неё на лице, тут ничего не поделать.

— Дуайт, это худшее, что с нами случалось — со всеми четырьмя... с тех пор как умерла Джулия. Но прости, мои познания в медицине ограничены всего несколькими примитивными фактами. Ты совершенно уверен?

— К несчастью, да. Ни в чём в этой жизни нельзя быть полностью уверенным, но в этом случае, по крайней мере, вряд ли возможно что-то более определённое. В общей сложности я видел подобное полдюжины раз — правда, больше, когда был студентом в Лондоне. Эту болезнь легко распознать, достаточно приложить к груди ребёнка стетоскоп. Нормальное сердце бьется спокойно, а в сердце Сары слышны шумы.

— Давай я проедусь с тобой, Дуайт.

— Если хочешь. Но не до самого Киллуоррена, а то Кэролайн удивится, что ты не зашёл. А твоё лицо сразу тебя выдаст.

Росс вытер нос перчаткой, и они медленно направились в сторону мельницы Джонаса. Шеридану совсем не хотелось сворачивать в сторону от дома.

— Но она выглядит такой живой и шустрой, кажется, что всё хорошо, — сказал Росс немного погодя. — Болезнь больше никак не проявляется?

— Пока нет. Может и не проявляться. Это просто вопрос времени, Росс, до первой инфекции. Когда бы это ни случилось, сейчас или через год, у её сердца не хватит сил, чтобы справиться.

 

Глава седьмая

I

В июле Дрейка Карна посетили два гостя, один — вполне ожидаемый, другой — неожиданный. Первым был его брат Сэм, которого, как смиренно считал сам Сэм, Бог избрал, чтобы приводить заблудшие души к дверям рая. Он снова и снова получал доказательства Духа божьего в своем сердце и как в зеркале видел славу Христову. Но по скромности никогда не требовал для себя большего, чем мог предложить другим.

Работая на Уил-Грейс сдельщиком, каждую свободную минуту он проводил в часовне или за молитвой вместе с другими членами уэслианской общины или помогал в бытовых проблемах беднякам и больным в Грамблере и Соле. На чужака, приехавшего из Иллагана всего четыре года назад, поначалу смотрели с подозрением, а те, кто не принадлежал к его общине — почти враждебно. Но усердие сломило сопротивление, и теперь он был так же уважаем, как и любой другой, не надирающийся в пивнушке.

Сэм приходил к брату дважды в неделю, хотя по мере того, как росли его обязанности, визиты становились короче. Он дважды отказался от предложения Дрейка стать его партнером в кузнице, сославшись на то, что его призвание не в этом.

В этот вторник Сэм остался дольше обычного, помогая Дрейку крепить к телеге оглобли. Когда работа близилась к концу, он сказал:

— Братец, приятно слышать, что ты снова гуляешь с девушкой.

— Приподними-ка еще разок, — отозвался Дрейк. — А теперь держи ровно, пока я вколочу гвоздь. — Сделав это, Дрейк спросил: — Ты про Розину Хоблин? Я видел ее трижды, но всякий раз случайно. Люди просто болтают, что я с ней гуляю.

— Ну... Не мое дело тебе указывать, Дрейк, хотя я бы с удовольствием посмотрел, как ты женишься на подходящей девушке. Неестественно проводить всю жизнь в одиночестве. Ты знаешь, как я печалюсь, что ты не вернулся в нашу общину, как прежде, но я понимаю, что за последние три года ты настрадался, и мне станет спокойней на душе, если ты начнешь выкарабкиваться из ямы.

Дрейк отступил и нахмурившись посмотрел на телегу.

— На нужном уровне или нет?

— На нужном.

— А с этой стороны? Думаешь, здесь тоже всё как надо?

— Ага... Дрейк, ты еще так молод, но уже хорошо зарабатываешь. День за днем, месяц за месяцем ты рано встаешь, поздно ложишься и ведешь себя осмотрительно. Пусть ты и не стремишься к богатству, но всё равно наживешь скромное состояние. И к чему оно, братец? Я спрашиваю себя, и ты должен спросить себя — к чему всё это?

— Этим вопросом я никогда не задаюсь, — ответил Дрейк.

— Пока еще. Потому что тебе было больно. Но со временем даже самые глубокие раны заживут.

— Ты считаешь?

— Прошу прощения, брат, если я наступил на больную мозоль. Но ежели и так, это ведь из любви к тебе. Временами мне хочется оглядеть весь мир и увидеть, что еще нужно сделать. Не что я желаю сделать, а что должен. Помогать другим — лучший способ спасти себя. Если... если теперь ты помолишься и поверишь, что твой христианский долг — изменить свое положение, стать из холостяка женатым, то я бы сказал, мало кто так тебе бы подошел, как Розина Хоблин.

— Вот так, да?

Сэм оглядел брата. Тот был худощавым, но проведенные в кузнице годы сделали Дрейка физически крепким. Его мышцы были из тех, что сразу не разглядишь, пока они не в деле. А теперь Дрейк пустил их в ход, положив край телеги на низкие козлы, а потом начал выбивать колесную ось.

— Думаешь, я буду подходящим мужем для Розины, если не люблю ее?

— Любовь наверняка придет, брат. Если вы будете делить любовь к Христу, то и между вами появится любовь. А потом, если брак будет благословлен чудесными плодами — детьми, твоя душа станет плодородным садом и ты познаешь истинное предназначение жизни.

— А Морвенна? — спросил Дрейк.

Сэм молчал. Обычно они не упоминали это имя. Тишина прервалась лишь ударом молотка, и ось упала на пол. Дрейк начал прилаживать колесо.

— Морвенна замужем, — сказал Сэм.

— Это я и сам прекрасно знаю.

— Она — жена викария, и у них сын.

— И она живет в аду.

— Дрейк, ты не можешь этого знать.

— Я знаю. Стал бы ты советовать мне найти свой рай и бросить ее в аду?

— Но ты ничего не можешь сделать. Это печально, Дрейк, но ничего не поделаешь. Ты впустую растрачиваешь свою жизнь, всё горюешь и горюешь...

— Ну, иногда я забываю. — Он опустил колесо и вздохнул. — И стыжусь, что забываю слишком часто. Никакая боль и печаль не длятся вечно. Но другая женщина? Это будет куда постыдней и несправедливо по отношению к Розине. Я никогда не смогу отдать ей всё свое сердце.

— Со временем наверняка сможешь.

— И что же я ей сейчас скажу? Что женюсь на ней ради удобства, чтобы кто-то занимался домашним хозяйством и воспитывал моих детей? Я это должен сказать?

Сэм нагнулся, чтобы затянуть шнурок.

— Наверное, мне не стоило об этом говорить. Может, лучше было не спрашивать. Но я беспокоюсь за тебя, брат, хочу, чтобы с твоих глаз спала пелена, чтобы твоя боль смягчилась. Ведь по воле Господа нам предназначена долгая жизнь.

Дрейк подошел ближе и дотронулся до плеча брата.

— Оставь пока всё как есть, Сэм. Если мне предназначена долгая жизнь, то оставь пока всё как есть.

Это происходило в один из немногочисленных ясных дней этого дождливого летнего месяца, и вниз по холму в телеге ехал старый Пэлли Роджерс с выцветшей на ветру и солнце бородой-лопатой. Поравнявшись с мастерской, он поднял руку в приветствии.

— Похоже, многие живут себе спокойно, не то что мы. А как насчет тебя, Сэм? Ты так беспокоишься о моих бедах, но как насчет тебя?

— Меня?

— Да, что насчет Эммы Трегирлс? Она уволилась от Чоуков и уехала в Техиди, а это несколько миль отсюда. Разве у тебя не то же самое, что и у меня?

Сэм кивнул.

— Да, брат. У нас обоих сердечные раны. Но мою излечила благодать Духа святого. Я каждый вечер молюсь за Эмму. Молюсь, чтобы она увидела зло, которое ее порабощает. Если это случится, то будет двойной повод для радости: радости за душу, приобщенную к крови Христовой, и радость человеческая, когда она станет моей женой, мы сможем быть одной плотью и вместе познаем истинную любовь — плотскую и божественную.

Дрейк посмотрел на брата — высокого и белокурого, с молодым, но морщинистым лицом, с добрыми ярко-голубыми глазами и шаркающей походкой. Иногда, подумал Дрейк, Сэм выражает свои чувства гладко, как будто заранее готовился произнести проповедь. Но Дрейк знал, что это не так: если речь брата и выглядела гладкой, то лишь из-за постоянного чтения Библии во время собраний, к тому же Сэм говорил от чистого сердца.

— И ты этому рад? В смысле, что Эмма уехала?

— Я не теряю веру.

— Веру, что она вернется?

Лицо Сэма омрачилось.

— Не я заставил ее уехать. Я просто не мог ее остановить. Я бы женился на ней, но она не хотела приходить ко мне непросветленной, так она сказала. Я верю, что мою жизнь, как и ее, направляет Христос, а значит, лучше всего — следовать его воле.

Во двор вразвалку зашел Джек Тревиннард с ведром в одной руке и мотыгой в другой. Увидев, что Дрейк не один, он поспешно вытер нос рукавом и прошел к конюшне.

— Ну, брат, — сказал Дрейк, — похоже, тут больше не о чем говорить. Я знаю, по поводу Розины Демельза того же мнения, что и ты, это ведь она устроила нашу первую встречу. Розина — хорошая девушка, не спорю, прибранная и аккуратная, и личико милое, и она сделает счастливым того, кто на ней женится. И мне она нравится как человек. Она добрая. И привлекательная. Но... нужно подождать. Еще слишком рано. Если что-то и возможно, то пока еще слишком рано. Дай мне жить своей жизнью, Сэм. Так для всех будет лучше.

II

Второй гость, и куда более неожиданный, явился в конце июля. Дрейк отправился в Сол, купить корзину рыбы, и оставил в мастерской юных Тревиннардов. Он не узнал ни ухоженную серую лошадь, ни высокого и привлекательного молодого человека, болтающего с двумя его помощниками. Юноша повернулся и вскрикнул при виде Дрейка. Это был Джеффри Чарльз, прибывший домой из Харроу.

В прошлом году они не виделись. Элизабет и Джордж устроили так, чтобы Джеффри Чарльз провел летние каникулы в Норфолке, а на Рождество погода была такая ужасная, что Уорлегганы не приехали в Тренвит. За это время очаровательный, всклокоченный и импульсивный мальчик под влиянием школьного воспитания и алхимии юношества превратился в бледного и медлительного молодого человека, зато со вкусом одетого.

Они пожали друг другу руки, а потом Джеффри Чарльз положил руки Дрейку на плечи и вопросительно взглянул на него.

— Что ж, ты всё еще здесь, в точности такой же, как будто я и не уезжал. А это что за два мелких оборванца? Очередные твои братья?

И манера разговора, и голос совершенно изменились. Голос теперь лишь изредка срывался на высокие нотки.

— Джеффри Чарльз... А ты-то как изменился! Я с трудом тебя узнал. Приехал на каникулы, да? Рад тебя видеть после такой долгой разлуки!

— Мы с мамой приехали вчера вечером. Дядя Джордж разбирается с какой-то имущественной тяжбой и присоединится к нам на следующей неделе. Так ты процветаешь? Черт возьми, я уж вижу.

Они немного поболтали, Дрейк стоял, а Джеффри Чарльз сидел на низкой стене, лениво покачивая элегантной ногой. Между ними возникло напряжение, которого никогда не было прежде. Два года назад они, казалось, горели одинаковым пылом, а сейчас между ними не осталось ничего общего.

— Что у тебя с бровью, Дрейк? — спросил Джеффри Чарльз. — Она похожа на греческую зету, положенную на бок... Это после поединка с Томом Харри, о котором я слышал?

— Нет, то был мой брат Сэм.

— Что? Методист? Так он борец? Хотел бы я на это посмотреть. Хотел бы я посмотреть, как Тома Харри положат на лопатки.

— Сэм проиграл.

— Да? И ты тоже?

— Можно и так сказать. Они подкараулили меня втроем.

— Трое наших слуг?

— Трудно сказать.

Джеффри Чарльз уставился на своего друга и перестал качать ногой.

— Расскажи мне, Дрейк. Я ведь твой друг.

— Не буду я тебя впутывать.

— Я знаю... Но однажды ты это сделал, а это уже слишком много. Достаточно и намекнуть, как говорится. Я пока что не могу здесь распоряжаться, Дрейк, слуги в Тренвите не вздрагивают от звука моих шагов. Но я могу сделать жизнь мистера Харри не очень приятной, так я думаю. Небольшая дань дружбе.

— Всё давно кончено и забыто, — ответил Дрейк. — Я уже много дней их не вижу и не слышу. Нужно всё забыть. Давай поговорим о другом. О твоей школе... Новых друзьях...

— Моя школа, — Джеффри Чарльз зевнул. — Это вполне пристойное место, я к ней уже привык и больше не новичок. Можно особо не усердствовать, только между делом учить латынь и греческий. В первый год моим наставником был Харви, известный любитель бренди и порки. «Идите сюда, сэр, — ревел он, — и спустите штаны!» Мне сильно доставалось, но теперь у меня другой наставник, милейший старый болван сорока с чем-то лет, и его мало волнует моя жизнь, пока я не вмешиваюсь в его. Когда я вернусь, то на моем попечении окажется новичок.

Дрейк взял корзину с рыбой, которая уже начала привлекать мух, и внес ее в дом. Когда он вышел, гость не сдвинулся с места и стирал воображаемое пятнышко на зеленом сюртуке для верховой езды.

— И в следующем семестре я заведу себе девицу, — сказал он.

Дрейк вытаращил на него глаза.

— Что?

Джеффри Чарльз увидел выражение лица Дрейка и расхохотался ломающимся голосом.

— Ты понимаешь, о чем я?

— Не уверен.

— Любовницу. Женщину. Девушку. Уже пора.

— Я надеялся, что ты не об этом.

— Почему же? Это часть жизни. И, как мне сказали, довольно приятная часть. Ты когда-нибудь был с женщиной, Дрейк?

— Нет.

Джеффри Чарльз соскользнул со стены и похлопал друга по руке.

— Прошу прощения. Думаю, хороший вкус не в почете в нашем кругу... Но что касается меня... Что ж, может, это будет и не в следующем семестре, но надеюсь, что скоро. Нужно присмотреться. Многие старшеклассники крутят амуры. И в традициях нашей семьи рано лишаться девственности... Вижу, я тебя задел.

— Я не сторож брату моему.

— Хорошо сказано, и самим Господом! Может, сменим тему? Но о чем говорить? Я слышал, дядя Росс подсидел моего отчима Джорджа в парламенте, и отчим ни за что им этого не простит.

— Им?

— Ему и тете Демельзе.

— А Демельза какое имеет к этому отношение?

— Ну, как-то я подслушал разговор отчима, и, похоже, он думает, в общем, ему втемяшилось в голову, что лорд Фалмут и лорд Данстанвилль пришли к соглашению благодаря посреднической роли тети Демельзы. Не могу представить, как такое может быть. Я даже не знал, что она с ними знакома!

— Они приезжали в прошлом году. Но не думаю, что она может влиять на таких больших людей.

— Что ж... Дядя Джордж верит в то, во что хочет верить. В любом случае, до его приезда я загляну в Нампару и повидаюсь со всеми. Я почти не знаком с моими юными кузенами. Кто они мне? Троюродные?

Дрейк колебался, стоит ли задавать этот вопрос, но все-таки озвучил его:

— А Морвенна? Ты ее видел?

— Мельком. После Лондона Труро кажется таким провинциальным, я всеми силами стремился как можно быстрее приехать к морю, как только смог расшевелить маму. Она... Морвенна выглядит... неплохо. Лучше, чем в прошлый раз. Но она была занята, развлекая какого-то сельского декана, которого пригласил мистер Уитворт.

Повисла тишина. Дрейк кусал губы.

— А ее... ребенок здоров?

— О да, прямо-таки монстр какой-то. Будет таким же здоровенным, как отец. И непослушный. Мистер Уитворт требователен ко всем остальным, но в сыне не видит изъянов, и вскоре, как я подозреваю, мальчишка станет главным в курятнике. — Джеффри Чарльз снова занялся пятном на сюртуке. — Я пытался переговорить с Морвенной наедине, но мне не удалось. Прости.

— Ничего... Может, так оно и к лучшему. — Дрейк посмотрел на поднятые брови Джеффри Чарльза. — Что хорошего в том, чтобы пытаться продлить давно законченное? У нее своя жизнь и полно забот, насколько я знаю. Она замужем, жена викария, мать. Зачем бередить старые раны? Она бы не поблагодарила тебя, если бы ты попытался, а я не должен хотеть, чтобы ты пытался. У меня тут тоже своя жизнь, и... и мне стоит об этом подумать. Прошлого не воротишь, Джеффри Чарльз, как бы это ни было горько.

Джеффри Чарльз взглянул на одного из Тревиннардов, везущего тачку с хворостом.

— Как ты отличаешь одного от другого?

— У Джека шрам на руке, а у его брата — на коленке.

— А если они высунут головы из-за стены, ты не сможешь отличить?

— Это не важно. Если я зову одного, прибегают оба.

— Дрейк, я рад, что ты говоришь так о Морвенне. Теперь я чуток постарше и понимаю, как ты был... увлечен в те дни, в особенности той долгой темной зимой. Помнишь примулы, которые ты приносил? Но всё закончилось. То время прошло. Хорошо, что ты это сказал.

Дрейк кивнул.

— Но мы снова о грустном. Расскажи о себе и о Лондоне. Ты долго пробудешь в Тренвите, как думаешь?

— До середины сентября, наверное. Мы часто будем видеться.

— Я не такой, как твои одноклассники, Джеффри Чарльз. Это не по мне — говорить о женщинах так, как это делаешь ты. Мне кажется, ты уже перерос мой мир. И в конце концов, я ведь тоже методист, пусть и не такой рьяный как Сэм. Я работаю в кузнице, ремесленник, пробивающий свой путь в жизни. Но ты — молодой джентльмен, наш следующий сквайр, уедешь в Лондон в школу, а потом наверняка в Оксфорд или Кембридж или что-то в этом роде. Ты еще встретишь многих юных джентльменов, утонченных молодых людей с подобающими их положению идеями. Я не принадлежу этому миру и никогда не буду принадлежать.

Джеффри Чарльз кивнул.

— Согласен. Черт возьми, я согласен с каждым твоим словом. Моя лошадь беспокоится, мне пора ехать. Ты прав, Дрейк. Боже, ты прав. Мы стали совершенными незнакомцами. Но всю жизнь, Дрейк, я словно принадлежу двум мирам. Миру знати и моды, если он меня примет и, конечно же, если я смогу себе его позволить! Миру денди, миру нахальных и доступных девиц. Немного карточных игр там и сям, немного выпивки, немного любви... Но также, также, боже ты мой, я принадлежу миру этой чертовой земли, где несколько веков назад мои предки построили Тренвит, и этот мир включает Сент-Агнесс, Грамблер и покосившуюся церковь Сола, и вечно ворчащего Джуда Пэйнтера, и проповедника Сэма Карна, и однорукого Толли Трегирлса, и наивную Бет Нэнфан, дочку Шар Нэнфан, и прочих, и прочих. Но среди них есть кузнец Карн из мастерской Пэлли, что в долине у Сент-Агнесс, кому я дарю вечную дружбу и преданность. Ну вот. Ты можешь это принять или не принять. Что скажешь?

Он подскочил со стены и запрыгнул на серого коня, почти отпустил вожжи, но на мгновение замер, чтобы понять, какой эффект оказала его речь на Дрейка. Тот промолчал, но протянул руку, и их ладони на миг сомкнулись. Потом Джеффри Чарльз рассмеялся почти мужским голосом и поскакал вверх по дороге.

III

Примерно в то же время, когда произошла эта встреча, Дуайт получил письмо. На нем стояла подпись Дэниела Бенны, и Дуайт с удивлением уставился на листок. Хотя они редко соперничали, поскольку Дуайт в ответ на просьбу жены ограничил практику прилегающим к дому районом, профессиональные подходы двух докторов настолько различались, что их встречи проходили в атмосфере ледяной вежливости.

Сэр,

Без сомнения, Вы припомните, что два года назад некоторое время посещали мою пациентку, миссис Морвенну Уитворт, жену викария церкви святой Маргариты в Труро. В то время она страдала от последствий тяжелых и долгих родов. Позже, как Вы помните, Уитворты отказались от Ваших услуг и обратились ко мне.

Миссис Уитворт снова больна, но на сей раз ее состояние вызвано значительным душевным расстройством, и Ваше мнение по этому вопросу будет ценным. Не многие из нас умеют различить влияние на человеческий разум космической, атмосферной или теллурической природы, и могу лишь сказать, что если мы устроим консилиум по поводу симптомов этой несчастной женщины, то сумеем найти наилучший для нее выход.

Ваш покорный слуга,

Дэниел Бенна

Странное письмо, подумал Дуайт. Совсем не в стиле Бенны — разве что в его стиле было писать письма, не соответствующие его характеру. Одно неоспоримо, как бы ни пытался Бенна это скрыть, кажется (или это только кажется?), он просил о помощи.

Дуайт ответил:

Сэр,

Я получил Ваше письмо от 18-го числа. Я с радостью посещу пациентку в качестве консультанта и обсужу свои выводы с Вами, как до моего визита, так и после. Единственное мое условие: устройте так, чтобы я мог осмотреть миссис Уитворт наедине.

Если Вы согласны, будьте любезны сообщить мне время и дату, и я приеду.

Ваш покорный слуга,

Дуайт Энис

Он поехал туда через неделю, в среду, и встретился с доктором Бенной в кабинете викария, где тот за десять минут изложил все факты. Потом Дуайта провели наверх, к миссис Уитворт.

Она приняла его как близкого друга, в ее глазах выступили слезы, но так и не пролились, она протянула руки, быстро, но ослепительно улыбнулась, как иногда умела, и указала на кресло.

Они проговорили сорок минут. Один раз Морвенна расплакалась, но быстро успокоилась, извинилась и высморкалась, а потом повернулась к Дуайту, ожидая следующий вопрос. Он нашел ее более взвинченной, чем прежде, временами ее взгляд блуждал. Но она ответила на все вопросы, даже те, что могли ее задеть, причем быстро и уверенно. Когда вопросов не осталось, Дуайт провел осмотр, пощупал пульс, послушал сердце и дыхание спереди и сзади, проверил глазные яблоки, определил, насколько крепки руки и ноги, изучил ногти, голову, вены и сухожилия шеи. Потом он с серьезным видом пожал Морвенне руку, забрал свой саквояж и вышел.

Внизу, в гостиной, его ждали коллега и викарий. Для мистера Уитворта это было очень серьезным испытанием. Он с первого взгляда невзлюбил Дуайта Эниса, и эта неприязнь получила серьезное подкрепление, когда доктор посещал Морвенну. Для Оззи было большим облегчением, когда доктор Энис из-за состояния собственного здоровья прекратил визиты к пациентам, живущим слишком далеко от его дома, в частности в Труро.

Оззи надеялся больше никогда его не увидеть, уж точно не своем доме, оглашающим медицинский вердикт относительно его жены. Оззи злился на Бенну и до сих пор не произнес проповедь с похвалой докторам. Бенна осматривал Морвенну трижды, и конечно же, не забыл прислать счет, но так и не пришел к окончательному выводу. Он прекрасно понимал серьезность жалоб мистера Уитворта, признавал, что миссис Уитворт находится в нестабильном состоянии рассудка, но заявил, что не может написать столь определенный диагноз, как просил Оззи, требуется мнение другого врача.

По мнению Оззи, всё это было чепухой самовлюбленного человека, а имя доктора, которого предлагалось пригласить, дабы подтвердить диагноз, было настолько ему отвратительно, что викарий чуть не отбросил саму мысль об этом. Лишь уверенность в справедливости собственных требований заставила его согласиться.

И вот теперь два доктора и муж стояли среди высокой пасторской мебели и обсуждали душевное состояние высокой, темноволосой и печальной женщины из комнаты наверху.

— Доктор Бенна, мистер Уитворт, — сказал Дуайт, — раз вы оба здесь, то, полагаю, хотите, чтобы я высказал свое мнение вам обоим. Я осмотрел миссис Уитворт и поговорил с ней. Я мог бы провести с ней больше времени, но не думаю, что это существенно бы повлияло на мои выводы. Ваша жена, мистер Уитворт, находится в крайне нервном, напряженном и неспокойном состоянии. Она явно страдает от напряжения, и я не стану утверждать, что в ближайшем будущем это не сделает ее, по крайней мере, эмоционально нестабильной. Но пока что, как мне кажется, она совершенно здорова. Я сделал всё возможное, чтобы за короткий срок обнаружить какие-либо симптомы галлюцинаций, каталепсии, психоза, черной меланхолии, рассеянного внимания или другие признаки, что она теряет рассудок. Я ничего такого не нашел.

Тишину в комнате нарушало только тяжелое дыхание Оззи.

— И это всё, что вы можете сказать?

— Нет. Не всё. По моему мнению, ее физическое здоровье лучше, чем два года назад. Физическое, именно так. Но вполне очевидно, викарий, что ваша жена страдает от невроза, и в этом смысле ее состояние еще нестабильно. Возможно, она всегда была такой. Трудно сказать. Но очевидно, она нуждается... в заботе, в понимании...

— Вы предполагаете, что она этого не получает?

— Я ничего не предполагаю. Улучшение ее физического здоровья за два года означает, что ваши заботы не прошли даром.

Доктор Бенна вытащил платок и высморкался.

— А что насчет угроз убить нашего сына? — спросил Оззи.

Дуайт посмотрел на сад, где над рекой склонились деревья.

— Она ни разу не попыталась нанести ему увечья?

— Она отрицала, что высказывала подобные угрозы?

— Нет.

— Ну так что же? — воскликнул Оззи.

— Понимаю вашу дилемму, мистер Уитворт, и сочувствую вам. Но не думаете ли вы, что она вряд ли выполнит эту угрозу?

— Откуда мне знать? Само существование такой угрозы — уже достаточное доказательство того, что она не в себе, что в нее вселилось зло. Напомню вам, как напоминал доктору Бенне, что церковь рассматривает душевные заболевания как Божье проклятье. Христос порицал нечистые души и изгонял зло. Ни один достойный человек не подвержен подобным недугам.

— Не стану вступать с вами в теологический спор, мистер Уитворт, но напомню, что эта теория недавно подверглась сомнению в связи с заболеванием короля, когда он чуть не оказался в смирительной рубашке. Как я понимаю, он вполне поправился. Думаю, заявление о том, будто нездоровье короля вызвано его неправедностью, могут счесть изменой.

Оззи молча раздулся от злости.

— Проблема в том, доктор Энис, — сказал Бенна, чувствуя, что его судьба как семейного доктора Уитвортов висит на волоске, — как вы несомненно знаете, что миссис Уитворт отказывает мистеру Уитворту в законных правах на соитие и высказала эту угрозу, когда он пытался их потребовать. Ни по закону, ни морально у нее нет оправданий. Они связаны друг с другом как муж и жена священными узами. Никто не сможет их разлучить. И ни одна жена не имеет права отказать мужу в том, что ему обещала во время брачной церемонии.

Оззи облизал губы.

— Вот именно!

Дуайт взглянул на него, и в этом взгляде любезностью и не пахло.

— Вы использовали эти термины, — сказал Оззи, — невроз и так далее. Думаете, я сам не страдаю? Такое положение — против воли Господа!

— Не могу с вами не согласиться, сэр, — отозвался Бенна.

— Доктор Бенна, — сказал Дуайт, — не стану отрицать проблему или преуменьшать ее. Но разве мы, доктора, можем разрешить эту проблему своими средствами? Нас попросили написать письмо, подтверждающее точку зрения мистера Уитворта о том, что у его жены помутнение рассудка и ее можно отправить в дом для умалишенных. Я отвечаю — нет, и вам следует ответить аналогично. Несмотря на нервное состояние, миссис Уитворт так же здорова, как и большая часть моих пациенток, и куда более обаятельна. Провозглашать брак успешным или нет — не наша забота, и слава Богу, потому что я повидал много несчастных семей. Сэр, — обратился он к Оззи, — я не могу вам помочь. И не стал бы, даже если бы мог. Наверное, у меня другие убеждения, но я считаю, что если мужу не удалось завоевать жену добротой, сочувствием, вниманием и проявлениями любви, то ему следует обходиться без нее. Если вы так не считаете, то я не могу этого изменить. Но эту дилемму вы должны решить самостоятельно.

Он взял саквояж и поклонился.

— Моя лошадь уже ждет, не буду ее томить.

Он вышел. Доктор Бенна удалился пять минут спустя. Мистер Уитворт так никогда и не произнес проповедь о необходимости и блестящих способностях докторов.

IV

Примерно в это же время, находясь вне поля зрения жителей Корнуолла, но тем не менее влияя на их судьбы куда больше, чем Росс Полдарк, лорд Данстанвилль и им подобные, в Средиземноморье развернули бурную деятельность два человека. Один из них, французский генерал, только что высадил войска в Александрии и взял город, обратив в бегство мамелюков, и теперь стал хозяином Каира. Коротышка в плохо сидящем и неопрятном мундире, с жидкими косматыми волосами, падающими на лоб, как будто он только что проснулся, с крупным носом с горбинкой, плотно сжатыми губами и заметным корсиканским акцентом, человек, которого обожала армия, готовая последовать за ним хоть на край света.

Второй был английским адмиралом, тщедушным и болезненным на вид, с прямыми соломенными волосами с проседью, в ярости или возбуждении он часто взмахивал обрубком руки. После многочисленных бед и блужданий он наконец во второй раз вернулся к Александрии и увидел в устье Нила, на рейде у острова Абукир, мачты французского флота. Его обожал флот, готовый последовать за ним хоть на край света.

Эти двое, точнее силы под их командованием, были готовы схватиться в сражении, от исхода которого зависела судьба почти всей Европы, Северной Африки и Азии.

 

Глава восьмая

I

Не многие в Великобритании проповедовали самоконтроль как добродетель чаще преподобного Осборна Уитворта, но собственную способность к самокритике он сдерживал самым жесточайшим образом. Карл II сказал однажды: «Мои слова – это мои слова, а мои дела – это дела моих министров». Оззи согласился бы с этим утверждением, предварительно убедившись, что возглавляет покладистый кабинет министров.

Но даже ему понадобилось определенное время, чтобы найти оправдания для возобновления встреч с Ровеллой Солвей. Ведь она так похотлива, и так подло обманула его, ввела в заблуждение, выманила деньги и разрушила отношения с супругой, до тех пор совершенно гармоничные.

Она демонстрировала перед ним свои мерзкие женские прелести, когда он так страдал, добровольно лишив себя плотских удовольствий, поскольку жене нездоровилось после рождения сына. Ровелла заманила его в свою комнату, сбросила корсаж, похотливо выставив напоказ свою колдовскую наготу, а после, когда Оззи, охваченный непреодолимой страстью, попал в её сети, шантажировала его, угрожая разоблачить перед сестрой, принудила продолжить эту связь. А позже, гораздо позже, самым подлым образом притворилась, что беременна от него, заставив — да, заставив его, своего викария и зятя — заплатить огромные деньги, чтобы она могла выйти замуж за никчёмного подонка-библиотекаря, с которым, без сомнения — Оззи не удивился бы, узнав об этом, — всё это время состояла в любовной связи.

Во время брачной церемонии, как и позже, Оззи, будь он католиком, предал бы её анафеме, а как образцовый протестант — весьма охотно отправил бы в самые глубины ада. И хотя он не привык к физической работе, был бы рад принять энергичное участие в поддержании огня в адской топке.

С тех пор прошло уже достаточно времени, однако отстранённость Морвенны, необходимость искать утешения в ином месте (что непросто сделать в маленьком городке, не вызывая лишних разговоров), нерегулярность, с которой Оззи мог безопасно найти утешение, и частая неудовлетворённость после того, как это удавалось — всё против его желания возвращало помыслы к той шлюхе, что заманила и приворожила его.

Сначала он изобретал ужасные кары, которые должны на неё обрушиться — она подхватит все мыслимые кожные болезни, зубы у неё выпадут, а нос отвалится. Или пусть её искусает бешеная собака, и она будет бегать по улицам с пеной у рта, пока не помрёт в судорогах в грязной канаве. Он представлял, как в ушах у неё появятся нарывы или половину тела парализует удар молнии... Но потом, на его беду, мысли Оззи обратились к наказаниям, которые он мог причинить ей собственноручно — связать и бить розгами, подвесить за руки и втыкать в неё иголки... К огромному сожалению, оказалось, что это вредные помыслы — они привели Оззи к другим фантазиям, в которых он принимал более активное участие.

А потом он однажды случайно встретился с ней и вместо того, чтобы, как обычно, опустить глаза, залиться румянцем и под шелест юбок поскорее скрыться из вида, шаркая туфельками без каблуков, Ровелла на мгновение взглянула ему в лицо и чуть улыбнулась. И потом, когда они изредка виделись, легко улыбалась ему, почти снисходительно — подумать только! — а пару раз эта улыбка казалась почти призывной. Поэтому в письме, составленном из-за сомнений и осторожности лишь через месяц после возвращения из Трегрейна, он попросил разрешения забрать свои книги.

Она вела себя более чем пристойно — подготовила книги, сложив и упаковав их на подоконнике, заботливо справилась о здоровье Морвенны и ребёнка. Рассказала ему о собственной жизни, о желании заняться новым переводом записок Сенеки, о стараниях мистера Солвея расширить и усовершенствовать городскую библиотеку, а также и о нехватке необходимых для этого средств.

Конечно, сказала она, имеются в виду фонды библиотеки. Что же до них самих — они очень, очень бедны, как мистер Уитворт может заметить. Жалованье мистера Солвея — пятнадцать фунтов в год — недавно повысили до шестнадцати, но даже при этом он вынужден работать по вечерам, копируя документы для нотариуса, ежевечерне, кроме четвергов, когда проводит время с родителями. Разумеется, Ровелла сказала о том, что без щедрого дара викария, доход с которого их так поддерживает, они вообще бы не выжили. Каждую ночь, как она сказала, она вспоминает викария в своих молитвах. Она повторила — каждую ночь, и при этом отчего-то скосила глазки на свой длинный нос, а её нижняя губа чуть дрогнула, превращая это набожное заявление в нечто вполне мирское.

Дыхание Оззи участилось, и он быстро распрощался. Но прежде обещал, что попробует уговорить Морвенну прийти к чаю в следующий четверг, а если она не пожелает принять приглашение, он придет один. Он и явился один, и они снова повели осторожную беседу, пока Ровелла неожиданно не воскликнула, прервавшись на полуслове: «Ой, туфли натерли!», сбросила туфли и прижала ступни к полу. Как оказалось, она была без чулок, и ее ступни выгибались, как маленькие белые зверьки, желающие, чтобы их погладили. Оззи уставился на ее ноги, как глядит на любимое блюдо обжора, и тут же предложил, что заглянет на следующей неделе, но только вечером.

Вот так всё и началось. Ровелла не была ни милой девушкой вроде Морвенны, ни добропорядочной женщиной, исполняющей свое главное предназначение, как ее мать, она обладала отцовским интеллектом, но не его религиозными убеждениями, и глубоко в ней угнездился источник неправедной энергии, где пульсировала кровь ее деда, Трилони Трегелласа, который не мог удержаться от спекуляций и становился банкротом чаще кого бы то ни было. Дедушка Трегеллас ходил по канату финансовых рисков — похоже, именно риск его и привлекал. Внучка Ровелла, будучи женщиной, развила талант рисковать в других сферах.

А для викария церкви святой Маргариты это был еще больший риск. Но всё же он убедил себя, что это не так. Во-первых, это временно. Он надеялся скоро поместить жену в дом для умалишенных и рассчитывал найти подходящую «экономку», которая будет присматривать за детьми и не откажется присмотреть и за ним. А значит, необходимость в Ровелле отпадет.

Когда же выяснилось, что доктора не дадут скорого согласия на подобный шаг, он снова поразмыслил над своим положением и стал строить другие планы. Если он обречен жить с супругой, то она должна принять последствия. Что бы она ни выдумала в своем безумии, она по-прежнему обладает прекрасным телом, как и прежде, и рано или поздно отдаст это тело ему. Оззи начал подыскивать няньку для Джона Конана Осборна Уитворта. Если он не может нанять экономку, то наймет няньку.

Неважно, как она будет выглядеть, решил Оззи. Она должна быть сильной, полностью надежной и так дорожить своим местом, что не будет покидать ребенка ни днем, ни ночью. Когда он найдет такую женщину и поймет, что ей можно полностью довериться, он разоблачит блеф Морвенны. И мысль эта была приятна.

И значит, это все-таки временно, это возобновление старой связи, и даже менее опасно, чем отправляться в портовые хибары, где живут городские шлюхи. Нет ничего подозрительного в том, что священник навещает бывшую прихожанку, да к тому же свояченицу. Куда хуже, если его застукают выходящим из тех ужасных развалюх. А еще там есть риск подцепить заразу. И к тому же это было в сто раз волнительней. Уж такова Ровелла. Оззи постоянно хотелось ее придушить, но ни днем, ни ночью он не переставал о ней думать. А если она все-таки забеременеет, никто не объявит его отцом.

Разумеется, это обошлось дороже (главный изъян), хотя Ровелла постаралась не завышать требования. Артур Солвей был рад получить от викария церкви святой Маргариты дар на нужды библиотеки в размере двадцати фунтов «на книги». Он также заметил, что у Ровеллы появилось несколько новых пар обуви. И она сшила две новые ночные сорочки, не очень-то пристойные — из мягкой шерсти с тигровым узором и едва достигающие лодыжек. Артуру нравилась юная жена и в постели, и в обществе, но он не мог наслаждаться ею в полной мере как из-за ограниченности ума, так и физических сил. Но поскольку она куда лучше разбиралась в денежных делах, он был доволен, что, как оказалось, они могли позволить себе маленькие излишества.

Раз в неделю, по четвергам, мистер Уитворт навещал мистера Пирса — тот хотя и провозгласил себя умирающим, упрямо держался за жизнь и свои секреты. Морвенну удивило внимание мужа к старику, но Оззи объяснил, что мистер Пирс пусть и прикован к постели, но они играют в экарте, а иногда в пикет. На самом деле он посещал дом нотариуса прямо перед закатом, а выходил, когда становилось темно. Идти было всего три минуты, а в это время на улицах попадалось мало прохожих. Взгляд вверх и вниз холма, осторожный стук в дверь, и она тут же открывалась, а четыре тонких пальца стискивали ее, чтобы сильно не скрипела. Артур Солвей оставался у родителей до десяти, и Ровелла выпроваживала гостя не позже четверти десятого.

***

На Уил-Грейс приспособились к изменившимся условиям: на каждом аукционе по распределению мест вольные рудокопы бросали менее богатые участки в южной жиле и яростно торговались за участки в северной. Сдельщики вроде Сэма Карна и Питера Хоскина, целый год проработавшие на установке крепи, снова начали пробивать тоннели к старым выработкам Уил-Мейден. Никого не уволили, дело нашлось для каждого, но Росс был рад, что не стал расширяться в порыве энтузиазма, тем более что цены на олово не поднялись так сильно, как все ожидали в военное время.

Он провел лето с Демельзой и детьми, и иногда звучал старый товарищеский смех. Были и сложности — спокойствие вдруг начинало трещать по швам, и это показывало, что опасность по-прежнему дремлет, но всё же никаких серьезных вспышек раздражения. Иногда Росс задумывался, существует ли пара, более действующая друг другу на нервы. В их отношениях не бывало мелких стычек — только полноценная война.

В сентябре он начал без радости подумывать о возвращении в Лондон. Конечно, он не давал обязательств посещать все заседания Палаты общин. Большая часть членов парламента, не считая назначенных правительством, приезжали в Лондон когда заблагорассудится и заходили в Палату, как в клуб, обсуждали с друзьями действия правительства и время от времени голосовали по законам, их лично касающимся. Но для большинства из них это было проще, чем для Росса.

Три четверти парламентариев от Корнуолла жили не в графстве, а неподалеку от Лондона. Двое даже хвастались, что никогда не были в Корнуолле. Если живешь в Туикенеме, Гилфорде или Танбридж-Уэллсе, гораздо проще приехать в Вестминстер на денек, а на следующий отправиться домой. Поездка Росса была дорогой и утомительной и занимала пять тяжких дней в один конец. Лорды Фалмут и Данстанвилль, и прочие такого же калибра имели в Лондоне дома и жили там вместе с семьями часть года. Росс не мог привезти Демельзу и детей в меблированные комнаты, да и не хотел. Он не стал и просить Демельзу поехать с ним, оставив детей дома.

В августе в Нампаре сварили две бочки крепкого пива, и Джереми, как обычно, склонный к озорству и всегда готовый порадовать друзей — новых Прилива и Отлива, угостил их остатками из обеих бочек. Когда Демельза ушла, свиньи впали в пьяное оцепенение, а Джереми расплакался, думая, что прикончил их. Животные проспали весь остаток дня — две бледные, волосатые храпящие туши, которые никто не смог разбудить. На следующее утро — по счастливому совпадению, подумал Росс — к ним в гости заглянул сэр Хью Бодруган в надежде полюбоваться своими беркширскими свиньями, и, если повезёт, пару раз приобнять Демельзу, пока Росс на шахте.

Из этого ничего не вышло. Демельза оказалась дома, и по-видимому, одна, но держала его на расстоянии вытянутой руки, пожалуй, даже более ловко, чем обычно. Она провела сэра Хью через дом, в кухню, где он никогда раньше не был, и где на него испуганно воззрилась пара юных служанок и одна пожилая, далее они прошли через кладовую и оказались на заднем дворе. Там сидел на бочонке Росс, покатываясь со смеха, и глядел, как Гимлетт пытается вывести свиней из ступора.

Сначала он поставил Прилива на передние ноги и попытался приподнять задние. Тем временем передние скрестились, как у уличного денди, и вся могучая тушка медленно опустилась вниз пятачком на солому и камни. Отлив находился в лучшей форме и смог устоять на ногах, но шатался из стороны в сторону, словно в лодке на волнах. Время от времени он врезался в стену и падал. Его рыло дергалось, и пасть время от времени открывалась в зевке.

— Надо полагать, — заявил сэр Хью, — они заболели трясучкой. Такое частенько случается с лошадьми, но у свиней я не видел ничего подобного! Госпожа Демельза, вы излечили мою лошадь своими заклинаниями. Сделайте же что-нибудь, а не то они околеют еще до заката!

— Не чуете запах? — спросил Росс.

— Разумеется, чую, сэр! Если бы удалось отыскать ферму, лишенную вони, я бы попросил найти мне новый нос. Всё это — неизменная часть жизни животных, хотя от зверинца Конни, смею вас уверить, несет как из ночного горшка поутру!

— А запах пива узнаете?

Сэр Хью уставился на Росса из-под кустистых бровей.

— Что ж, теперь, когда вы упомянули... Вот проклятье, они что, напились эля?

— Мой сын пытался уморить их щедростью.

— Черт побери, где мне можно присесть?

Сэр Хью сердито огляделся и нашел другую бочку, сел и расхохотался. За всё время знакомства Демельза ни разу не видела, чтобы он по-настоящему смеялся. Возможно, ему мешало сладострастие. Звук был чудовищным, смесь львиного рыка и крика осла, в кухонных окнах показались испуганные лица, а Джек Кобблдик высунул голову из дальнего амбара. На некоторое время смех даже заставил Прилива встать. Несколько секунд он стоял ровно на всех четырех ногах, уставившись на волосатое рычащее чудовище, а потом развернулся и с извивающимся, как червяк, хвостом, скрылся в самом темном углу свинарника.

Через некоторое время сэр Хью Бодруган похромал обратно в гостиную, потребовав, чтобы Демельза дала ему руку для поддержки. Он отказался от канарского, но выпил бокал бренди и пролил его на лучшее кресло, вытянул крепкие короткие ноги, а по его щеке время от времени скатывалась слеза.

К разочарованию сэра Хью, к ним присоединился Росс, и несмотря на все намеки, явно не собирался уходить на шахту. Сэр Хью, делая хорошую мину при плохой игре, заявил, будто теперь рад, что Росс отказался продать ему долю в Уил-Грейс, поскольку, по слухам, шахта через год закроется. Росс ответил, что знает сэра Хью как человека азартного, и готов ли он поспорить на тысячу гиней, что Уил-Грейс будет работать и с приходом нового столетия? Сэр Хью, никогда не чувствовавший себя свободно с Россом (кто знает, чего от него можно ожидать, человек он ненадежный, наверняка это из-за дурной крови), одним глотком расправился с бренди и протянул бокал за новой порцией.

— Нет, сэр, ведь это не больше того, что я потерял бы, вложив в шахту деньги. — Эта странная логика убедила сэра Хью, что последнее слово осталось за ним, и он сменил тему: — На военном фронте опять что-то затевается, да? Франция почти объявила войну Соединенным Штатам. Безумный Павел настроен против французов. Говорят, еще до Рождества мы начнем с ним переговоры. А восстание в Ирландии подошло к кровавому концу.

— А Гош умер, — сказал Росс.

— Кто?

— Гош. Генерал Гош. В тридцать один год. Такой же великий генерал, как Бонапарт. Значит, риск вторжения в Англию уменьшился.

— А что насчет Бонапарта? Какую гадость он еще устроит?

— По сведениям курьера, отправленного из Константинополя по суше, в июле он высадился в Египте, взял Александрию и двинулся на Каир.

Сэр Хью почесал голову под париком.

— Всё-то вы, молодежь, знаете. Ну разумеется, теперь ведь вы член парламента... И чем вы там занимаетесь? Подозреваю, болтовней. Пустыми разговорами. Если бы ваша шахта производила пустопорожнюю болтовню, Полдарк, вам было бы чем поделиться в Вестминстере, вы бы запечатывали ее в бочки, как газ, и выпускали там, где могли бы воспользоваться! Как сэр Горацио Нельсон! Что если ей можно было нагрузить корабли и стрелять из пушек! — Сэр Хью закатился тем сдержанным смехом, к которому Демельза привыкла. — Но у меня для вас есть местные сплетни. Вы приглашены на прием к Уорлегганам в Тренвит в конце этого месяца?

— А вы как думаете? — спросил Росс.

Хью снова засмеялся.

— Вряд ли. Учитывая, откуда дует ветер, мне сложно это представить. Но, судя по всему, событие будет грандиозное. Многие из нашей округи приглашены — Тревонансы, Тренеглосы, Тиги, Чоуки, Девораны, Хокинсы. Но и кое-кто из других графств — несколько парламентариев, как мне сказали. Нехватку воспитания Джордж Уорлегган замещает предприимчивостью. Как я слышал, он вскоре и сам собирается вновь избраться в парламент. Пусть уж лучше он, чем я. День за днем просиживать в этом шумном зале, слушая чужую болтовню, не лучше, чем сидеть на стульчаке, сделав свои дела.

— Вы правы, — сказал Росс. — Так значит, вы не едете в Тренвит?

— Я? Не еду? Да с чего это? У меня нет желания пудриться и наряжаться, как щеголь, но Конни собирается поехать, а раз уж Конни этого хочет, то мы будем там оба!

Сэр Хью захлебнулся смехом.

— Вам это кажется забавным? — поинтересовался Росс.

— Нет, я вспомнил о свиньях. В следующий раз, когда мы устроим прием, а в нынешние времена это случается нечасто, я подумываю напоить парочку своих боровов. Вот уж все повеселятся!

III

Ночи в Корнуолле редко бывали теплыми, но в последнюю неделю августа море и землю словно кто-то заколдовал, и привычные ветра стихли. Возвращаясь домой из Грамблера, Росс встретил Пола Дэниэла.

— Когда выходишь на ночную рыбалку, Пол? — спросил он.

— Сегодня, сэр. Погодка что надо, наверняка будет хороший улов.

— А потом на зайцев?

— Пожалуй.

— Смотри только, не забирайся на земли Тренеглосов. Теперь там командует мистер Джон, а он более щепетилен в этих вопросах.

— Мы будем держаться берега, сэр. Ну, в основном.

Пол опасливо покосился на Росса.

Тот улыбнулся.

— И сколько вас сегодня будет?

— Ну... Может, с десяток или больше. Заки Мартин, Генри Камоу, Джуд Пэйнтер, Боун, Трегирлс, Эллери, Хоблин. Да вы всех их знаете.

— Джуд? А он не слишком стар?

— Не слишком стар, чтоб вцепиться в леску и давать непрошеные советы.

Росс закатил глаза.

— А еще один новобранец не нужен?

— Это вы-то, сэр? Было бы отлично. Как в былые времена.

— Когда начинаете?

— Часиков в одиннадцать. Карноу работает на шахте до десяти, а в полночь начинается отлив.

— Я приду.

Рыбалкой на леску или сетью в Корнуолле занимались веками. Это был существенный источник пропитания, и выходили в море не только из крохотных рыбацких портов и бухточек, чтобы ловить на продажу, но и с длинных пляжей, где грохотал прибой, а песок был гладким на многие мили. На этих пляжах, на которые море дважды в день наступало и отступало, не было ни единой скалы, море было мелким, а песок твердым, именно здесь процветала морская живность: макрель, камбалу, окуня, ската и даже морского петуха можно было поймать сетью или на удочку и аккуратно вытащить.

В детстве Росс часто отдавал дань рыбалке. Беря пример с отца, Толли Трегирлса и в меньшей степени с Джуда Пэйтера, он проводил в море многие часы во все времена года, и когда летом в полнолуние разгоряченные люди трудились на пляже, и когда в февральские холодные ночи град обдирал кожу, словно дробь.

При рыбалке на леску во время прилива на нее нанизывали где-то пятьдесят крючков, и кто-нибудь отплывал с тяжелым камнем, чтобы ее заякорить, а через несколько часов, когда море накатится и снова отступит, леску вытягивали и снимали добычу с крючков. Рыбалка сетями была более сложным делом. Использовали тонкую и легкую веревочную или хлопковую сеть, с одной ее стороны привязывали пробки, чтобы она держалась на поверхности, а другую сторону опускали с помощью грузил весом в одну унцию почти на дно. Один рыбак, а если сеть была большой, то и два, плыли с основной леской, а третий подтягивал другой конец.

Заплыв на триста или четыреста ярдов, они сворачивали параллельно берегу, и потом возвращались на берег с леской в руках или обернутой вокруг пояса, таким образом описав в море полукруг. На берегу тут же начинали вытягивать сеть в надежде (как правило небезосновательной), что поймали в невод рыбу. Это тоже проделывали при отливе, частично потому что рыбы было больше, но также из-за более слабого прибоя.

Когда Росс присоединился к рыбакам, они ловили сетью, причем четырьмя группами. Мальчишкой он часто гадал, почему рыбаки в четыре-пять превосходных ночей ничего не предпринимают, и вдруг все разом спускаются на пляж ловить. Ему никогда не встречался человек, который мог бы это объяснить, видимо, ими двигал какой-то первобытный инстинкт.

Сейчас ближайшая сеть находилась как раз чуть ниже заброшенной шахты Уил-Лежер на земле Тренеглоса, и рядом со старой штольней горел огонек. Много лет назад пивной бочонок наполнили воском, а в центр засунули пропитанную селитрой веревку. Время от времени добавляли новый воск и иногда обновляли веревку, но казалось, будто старая бочка прослужит вечность. Она походила на огромную свечу и давала на пляже не только свет, но и немного тепла, вокруг нее всегда толпилось несколько рыбаков, попивая ром. Выпивка была такой же неотъемлемой частью действа, как и рыба.

Когда подошел Росс, огрызок луны как раз поднимался из-за песчаных дюн, как надкусанный фальшивый пенни. У бочки сидели на корточках трое, один подносил ко рту бутылку. Нет нужды говорить, что это был Джуд Пэйнтер. В коричневых залатанных плисовых штанах, изношенных чулках и тяжелых башмаках, с наброшенной поверх сюртука куском дерюги и в старой фетровой шляпе, натянутой на уши, он выглядел так, будто оделся для декабрьской работы на кладбище, а не для ночной рыбалки в теплом сентябре.

— А, Джуд, — сказал Росс. — Как всегда при деле? Кого нынче хоронишь?

Джуд не позволил внезапно возникшему бывшему хозяину нарушить ритм его кадыка. Он опустил бутылку и вытер рот тыльной стороной ладони. Потом лизнул руку, чтобы не потерять ни капли.

— А, капитан Росс. Вечно вы шутите, да? Пруди завсегда мне говорит, мол, капитан Росс вечно шутит. Так она говорит.

— Как поживает Пруди?

— Ох, у ней зуб болит, из-за энтого она совсем злобной мегерой стала. Сидит в углу и дуется цельный день, что бы я ни делал, ей не по душе, как будто я в чем виноват! Хорошо хоть удалось выбраться из дому. Вот теперь сижу тута полночи в темноте, сна ни в одном глазу!

— Но залить их не забыл, как я вижу.

— Ну, так это ж для успокоения, капитан Росс. И табачка понюшку. Стар я стал, это уж точно. А народ мрет из-за тяжкого труда. Нелегко картоху-то садить! И олово искать! Неправильно, что мне приходится это делать. Неподобающе!

Росс открыл свою сумку.

— Я тут принес две бутылки рома к общему столу. Но не для тебя, Джуд.

Джуд обнажил два зуба в ухмылке, которую милостиво можно было счесть улыбкой.

— Как в старые добрые времена, кэп. Вы ведь их еще видали, да? Огромные кареты! Выпивка для всех. Старики в завитых париках верхом на здоровенных лошадях. И беднота вроде грамблерской, глазеющая на них с открытым ртом. Сейчас совсем другое дело. Понимаете, о чем я, кэп?

— Нет, — ответил Росс.

— Ну так вот, — продолжил Джуд, хитро покосившись на Росса. — Это ж просто позор, что творят люди Уорлеггана. Ведь что они делают? Все эти заборы. Все эти сторожа. Не по-божески это. Господь сказал, не нарушай межи ближнего твоего. Это по-христиански!

— Где Пол?

— Тут, сэр, только что пришел, — отозвался Эллери, который вежливо поднялся, когда прибыл Росс.

По пляжу к ним направлялись Пол Дэниэл и его старший сын Марк, все звали его Молодым Марком, чтобы отличить от дяди, которого еще не забыли, и Джака Хоблин, отец Розины. Молодой Марк был голым и мокрым.

— Добрый вечер, сэр, — сказали они, подойдя ближе, а Пол добавил: — Мы сделали один заход, улов паршивый, но отлив еще в разгаре. Заки и Генри чистят сеть.

— Вы не взяли большую сеть? — спросил Росс.

— Подумывали в следующий заход попробовать. Но она тяжелая для юнца, я решил сам с ней пойти.

— А как дела у остальных?

Пол осмотрел пляж, где в скудном свете низкой луны сновали темные фигуры.

— Кажись, они еще не вытаскивали. Заки говорит, в дальнем конце пляжа улов получше.

Во время прилива прибой был слабым, но теперь, почти в нижней точке отлива, превратился в тонкую белую полоску, как будто кисть художника нарисовала границу двух стихий.

— Я сам закину, — предложил Росс. — А Джуд подержит конец лески.

Все призадумались на мгновение. Джака засопел и почесал нос.

— Пожалуй, вдвоем-то оно лучше будет, сэр, — сказал Пол. — Стоит сети намокнуть, и она такой тяжеленной становится.

— Не тяжелее тех, с которыми я плавал двадцать лет назад.

— Да, сэр, но...

Росс оглядел собравшихся.

— Что, думаете, я разжирел и теперь мне это не по силам?

Джака что-то промычал и сплюнул.

— В этом году залезали в море, сэр? — спросил Пол.

— Все эти лондонские дела... В Лондоне-то небось и моря нет, а? — встрял Джака.

Джуд вытащил трубку и стал набивать ее вонючей смесью собственного изготовления.

— Неа, кэп. Подумайте еще раз. Вы ж привыкли уже к роскошной жизни. Чего на рожон-то лезть. Прогуляйтесь лучше по пляжу, а в море пусть влазит кто-нибудь другой.

Росс незаметно улыбнулся в темноте. Если других заботило его благополучие, то Джуд думал лишь о том, что если ему придется служить Россу якорем, то он встанет у самой кромки воды, а может, и на пару дюймов в воде, с намотанной вокруг пояса веревкой, и будет дожидаться, а потом тянуть, когда Росс вылезет с другим концом сети. А если Росс не пойдет в море, то Джуд просто посидит у горящей бочки, будет курить трубку и спокойно хлебать свое пойло.

— Меня глубоко тронула ваша забота, — сказал Росс. — Вы же знаете, я на три или четыре года моложе Пола, а Пол теперь не очень-то твердо держится на ногах и вряд ли сможет даже с тенью своей потягаться, и я понимаю, что моя жизнь приятна и комфортабельна, и я провожу дни в лондонских салонах рядом с богатыми и прекрасными женщинами, так что я с радостью откликнулся бы на вашу заботу о моем здоровье и безопасности и не стал бы сегодня плавать. Но есть одна проблема. Я не могу разочаровать Джуда.

Раздались приглушенные смешки, а постепенно они стали громче. Произнося эту речь, Росс понимал, что его сарказм и длинные фразы не годятся для нынешнего окружения, и в определенном смысле он изменился, и потому вздохнул с облегчением, когда суть шутки дошла до слушателей.

Он стал раздеваться.

— Давай, парень, — сказал Джака Хоблин, схватив Джуда за руку. — Поставь бутылку, она никуда не денется и через полчаса.

Возмущенного Джуда подняли на ноги. Он сунул пучок соломы в смоляную бочку, не переставая возмущаться, и прикурил старую глиняную трубку. Потом, покрепче натянув шляпу, поплелся за Россом и Полом Дэниэлом, который настоял на том, что дотащит сеть до кромки воды.

Там они постояли немного, наблюдая за шепчущим морем, глядя на другие фигуры на пляже, раздумывая, где лучше забросить. Иногда это можно угадать по тому, как ведет себя вода над мелководьем, или по мелким волнам. Джуд ступил на мокрый песок с обмотанной вокруг пояса веревкой, чтобы случайно не выпустить ее из рук. Росс скинул сорочку и отдал ее Джуду, взвалил сеть на плечо и обнаженным шагнул в море.

Вода была холодной, но приятной, мелкие пенистые волны обдавали его брызгами, пока он пробирался вперед, по колено в воде, по бедра, по пояс, а потом поплыл.

И сразу удивился, почему так давно этого не делал. Дело было не просто в отъезде в Лондон, Росс уже много лет так не рыбачил. Это отличалось от дневного купания с соблюдением приличий, от прогулок по пляжу с детьми, от скачки галопом на лошади вместе с Демельзой, в этом было что-то поистине мужское, земное, если можно так сказать, практичное и плебейское, так поступал простой народ, который пахал, выходил в море и жил тяжелыми и простыми трудами. Как его отец, но не как Фрэнсис и его отец, Росс всегда имел нечто общее с этим миром, это было его неотъемлемой частью, так же как все качества, присущие Полдаркам. Женитьба на дочери шахтера лишь подтвердила этот союз, а не создала его.

Сеть соскользнула с плеча в ладонь, Росс перевернулся на спину, чтобы передохнуть, и поднял голову — посмотреть, далеко ли он от берега. Джуд стоял, как межевой знак посреди поля, одинокий часовой. Пол прошел дальше по пляжу, туда, где мог выйти из воды Росс. Сейчас он заплыл примерно на двести ярдов. Море было спокойным, небольшие волны медленно катили к берегу. Еще сто ярдов, и будет достаточно, он использует почти всю сеть.

Росс поплыл дальше, а потом свернул, чтобы двигаться вдоль берега, но оказался в сильном течении, которое толкало его в море. Он понял, что попал в веллоу.

Веллоу — это сильное течение, возникающее у побережья Корнуолла на мелководье, во время отлива, и бороться с ним бесполезно. Для чужака оно смертельно, потому что он попытается плыть к берегу, выбьется из сил, его отнесет в море, и там он утонет. Для пловца, знакомого с местными берегами, это не опасно, поскольку он позволит течению себя нести, а когда оно начнет ослабевать, выплывет из него в то место на берегу, где окажется.

Когда течение попыталось его унести, Росс ясно вспомнил тот март, когда ему было шестнадцать или семнадцать. Он был на берегу с отцом и другими людьми как-то холодной и туманной ночью, и отбуксировал сеть примерно на то же расстояние, что и сейчас. Его подхватило необычайно сильное веллоу, он бросил сеть и позволил себя подхватить. Его отнесло больше чем на две мили, пришлось идти назад голым, а ветер обдувал его и колол песком. Когда Росс наконец-то добрался, его отец стоял у горящей бочки и наблюдал, как два человека вытаскивают рыбу из сети. Он сказал лишь: «Долго ты, сынок».

Единственно правильным решением в этом случае было сбросить сеть, дать знак Джуду, если он смотрит, и плыть с течением, пока оно не отпустит. Росс слегка замерз, и был всерьез раздражен при мысли о том, что Пол Дэниэл сочтет, будто жизнь в Лондоне и впрямь сделала его слабаком. Сколько бы он ни объяснял, что попал в веллоу, наверняка найдется пара человек, которые решат, будто капитана Полдарка покинули силы, и он бросил сеть.

И тогда он поплыл против течения, не выпуская сеть из рук. Он направился не к берегу, а следуя первоначальному плану — туда, где дожидался Пол Дэниэл.

Вскоре он понял, что совершенно не продвигается. Изо всех сил гребя, он оставался на том же месте. Сеть давила на плечо. Волны, как обычно в таких случаях, стали выше, и не получалось поднять голову, чтобы увидеть людей на берегу. Течение несло его, хотел он того или нет. Лишь от силы веллоу зависело, как далеко его отнесет, но Росс упрямо держал сеть. Ему казалось, что если Джуд удержит свой конец, то в конце концов сеть его удержит.

Минут через десять он замерз. Ничего серьезного, но Росс понял, что в тридцать семь замерзаешь куда быстрее, чем в восемнадцать. Он постепенно выпускал сеть, так что вес на плече уменьшался. Но всё равно был больше, чем следовало. Росса это не встревожило. Невозможно так долго жить рядом с морем и считать его враждебной стихией. Конечно, стоит уважать его гнев, но Росс знал, как с ним обращаться. Или думал, что знает.

На несколько минут он перевернулся на спину, наблюдая за ущербной луной. Она поднялась над дюнами и побледнела. Надкусанная монета превратилась из медной в оранжевую, а потом в лимонную, еще через полчаса она вообще потеряет цвет. Мелкие барашки волн переливались в лунном свете. Вода сияла, на ней плясали тени. Теперь Росс действительно замерз. Демельза спала, как и двое их детей. Нампара дремала в изгибе долины за Длинным полем. Если поднять голову, то можно будет увидеть дымоходы дома.

«Сэр, прежде чем я отвечу на аргументы, высказанные в поддержку предложения достопочтенного члена парламента от Стокбриджа, я прошу клерка зачитать послание Палате его величеству от шестого апреля, на которое ссылается достопочтенный джентльмен, однако не прочел его...» Росс Полдарк, эсквайр, член парламента. Вот бы отец посмеялся. Респектабельность! Боже ты мой, Росс! Да что ты о себе возомнил? Но после распутной юности отец женился на девушке, которую искренне любил, а когда через короткое время Грейс Полдарк не стало, Джошуа Полдарк, погоревав, вернулся к прежнему образу жизни.

Но Росс не потерял жену, у него прекрасная семья, а шахта почти что процветает, так может, для него респектабельность не то чтобы желанна, но и высмеивать ее не стоит. «Господин спикер, сэр, достопочтенный член парламента от Илчестера заявляет, что христианство вполне терпит рабство. Могу я сообщить достопочтенному члену парламента...»

И вдруг он оказался в теплой воде. И вовремя, потому что Росса уже била дрожь. Странно, нечасто такое бывало, чтобы человек выбирался из веллоу, когда пытается грести против него. Как победитель, по-прежнему с сетью, Росс поплыл к берегу. Он оказался недалеко, но плыл Росс долго. Он с силой врезался в волны, и холод проникал всё глубже, пока наконец колено не коснулось песка. Росс встал, чувствуя, как о его спину разбиваются волны. Он споткнулся и чуть не упал, потом оказался на мелководье и взял себя в руки. Не стоит дрожать. Как будто ничего не случилось, Росс направился к двум ожидающим его рыбакам. Одним из них оказался Пол Дэниэл, другим — Джим Эллери. Они вели себя странно, скрючившись, как будто от приступа колики. Когда Росс приблизился, они попытались встать, и Пол с застывшей на лице мукой взял из рук Росса веревку.

— Ох, сэр, — едва слышно выговорил он, — ну и дела. Попали в веллоу, да? Думаю, что так. Но вы так и не выпустили сеть! И Джуд... Веллоу было слишком сильным. А он не смог отвязать веревку... Его утащило в море.

Росс уставился в теперь уже дружелюбное море. Не слишком далеко, но на порядочном расстоянии, находился Джуд, по-прежнему в шляпе и с трубкой во рту, он до сих пор энергично дымил, как водяное чудовище из глубин, пыхающее огнем из ноздрей. Он всё еще пытался отвязать веревку от пояса.

Но лучше бы не пытался, потому что тогда его утащит течение.

— Сэр, — выдохнул в залитую лунным светом тьму Пол Дэниэл, — если мы потихоньку потянем за веревку, то на сей раз вряд ли выловим рыбу, но если будет на то воля Господа, спасем Джуда от морской могилы!

 

Глава девятая

I

Идея устроить в Тренвите большой прием принадлежала Джорджу, а не Элизабет. Одному из красивейших особняков в графстве, с элегантной архитектурой и тремя залами для приемов, недоставало приличных спален. Все особняки времен Тюдоров были такими. В доме имелось пятнадцать спален, не считая комнат для прислуги, но лучшие занимали Джордж и Элизабет, похуже — ее родители, а остальные из-за деревянных панелей и маленьких окон были слишком темными, а некоторые — маленькими, тесными и отличались странными пропорциями.

Дом явно предназначался для проведения великолепных обедов или дневных приемов, а не для гостей, остающихся на ночь. Но он стоял на отшибе, и дневной визит могли нанести лишь немногочисленные знакомые, живущие неподалеку, остальным пришлось бы довольствоваться тем, что им могли предложить. Такое сгодилось бы во времена Тюдоров, когда была бы постель, а на остальное не обращали внимания. Но во времена короля Георга, двести пятьдесят лет спустя, гости ожидали чего-то большего.

Это беспокоило Элизабет куда больше, чем Джорджа, ведь она была хозяйкой, от нее зависели комфорт и удовлетворение гостей, а с некоторыми из них она даже еще не встречалась — со знакомыми Джорджа по Лондону. Четверо приезжали прямо из столицы, а это долгая поездка с немалыми расходами и трудностями (если жители Корнуолла частенько ездили на восток, то лондонцы очень редко выбирались на запад). Эти люди собирались остаться на несколько дней. Помимо отсутствия приличных спален, не хватало и приличных слуг.

Но Джордж не желал устраивать прием в другом месте или в другое время. Большой дом в Труро был еще менее подходящим, а в Кардью он не мог пригласить гостей, как предложила Элизабет. Джордж, как и многие, поднявшиеся высоко и рассчитывающие подняться еще выше, стеснялся родителей. Родителей Элизабет в Тренвите можно было вытерпеть, по крайней мере, их происхождение было видно с первого взгляда, как серебряную ложку можно сразу отличить от оловянной.

Обед и большой прием намечались в четверг. На крохотном балкончике будет играть оркестр, но танцы в зале внизу решили не устраивать, поскольку Джеффри Тренвит, построивший дом в 1509 году, установил в зале самые длинные и тяжелые в мире дубовые столы, их можно было вынести, только распилив на мелкие кусочки и выдернув из пола.

Во вторник и среду прибыли дальние гости, в четверг погода, по счастью, выдалась ясной, и утром они смогли прогуляться по окрестностям, а к полудню прибыли соседи. Старый сэр Джон Тревонанс, всё еще холостяк шестидесяти с лишним лет, вместе с Анвином Тревонансом, членом парламента от Бодмина, хроническим транжирой, вечно страдающим от нехватки денег, который с большой неохотой жил на подачки брата, столь же неохотно выдаваемые.

Сэр Хью Бодруган, распустив перышки, как он это называл, вместе со своей юной и сквернословящей мачехой, а также с нищим племянником Робертом, который собирался унаследовать их состояние, но не был уверен, сколько именно оно составляет, не считая земли и разрушающегося особняка. Лорд Деворан, друг Росса, вместе с крепко сложенной и толстоногой племянницей Бетти, которая немедленно начала оглядываться в поисках мужчины, с кем могла бы переспать. Доктор Чоук — он в эти дни охромел и мог передвигаться только верхом — со своей глуповатой и шепелявящей женой Полли, которая носила парик, чтобы скрыть седину, и, как поговаривали злые языки, развлекалась с конюхом.

Сэр Кристофер Хокинс, циничный и величавый, прибыл в одиночестве. Злые языки много чего про него рассказывали, но доказать ничего не могли. За ним последовали Джон и Рут Тренеглосы. У Джона возникли проблемы с глазами, и он то щурился, то таращился, словно от солнца. Рут растолстела, хотя ей было лишь чуть больше тридцати, вероятно, из-за выводка детей, который она принесла мужу за десять лет. В прошлом году миссис Тиг в расцвете лет соединилась с предками, но пригласили четырех сестер Рут, до сих пор незамужних и обреченных жить вместе в родительском доме, с годами становясь всё более желчными и ограниченными.

Пригласили и преподобного Осборна Уитворта с женой, а также доктора и миссис Энис. Дуайт не хотел приходить, но Кэролайн заявила, что отказ близкому соседу будет воспринят как оскорбление, и предложила принять приглашение, а потом его могут внезапно вызвать к пациенту.

— Дорогой, — сказала Кэролайн. — У меня есть муж, всем это известно. Это тот случай, когда ты можешь оказать мне супружеское внимание почти без усилий, не считая усилий по надеванию нового фрака. А кроме того... Там будет Анвин.

И Дуайт поехал.

Из этих гостей Деворанам, Уитвортам и сэру Кристоферу Хокинсу предложили комнаты для ночлега. Четырьмя гостями из Лондона были мистер Джон Робинсон, мистер и миссис Хантон и капитан Монк Эддерли.

Мистер Робинсон выглядел лет на семьдесят или больше, а на последнем участке пути так измучился, что сразу же лег в постель и появился только в разгар приема. Как объяснил Джордж, он много лет был близким другом Питта и помогал тому с деликатными делами во время выборов, подсчитывал потери и прибыли во время переговоров с торговцами местами в Палате и предлагал места от имени Питта. Во время последних выборов он уже не играл такой роли, сославшись на возраст, но по-прежнему имел влияние. Если он чего-то не знал о закулисной работе Палаты, то это и не стоило внимания. В Вестминстере ходило выражение, что он настолько ловок в переговорах и может уладить дело, «не успеете вы произнести его имя». Позже эта поговорка распространилась по всей стране. Его дружба и советы человеку, желающему войти в мир политики, были поистине неоценимы.

Мистер и миссис Хантон не имели отношения к парламенту, и Элизабет догадалась, что дворянская родословная мистера Хантона не длиннее родословной Джорджа. Он сделал состояние в Ост-Индской компании и всего два года назад вернулся из Бенгалии, приобрел обширное поместье в Суррее и имел интересы в промышленности и банках Мидленда. Как и Уорлегганы, Хантон пытался избавиться от следов своего происхождения. Приглашение на подобный прием было лестью, чтобы завоевать его дружеское расположение, столь же ценное для Джорджа, как и дружба с Джоном Робинсоном, пусть и другого рода.

Четвертый гость, капитан Монк Эддерли, был самым удивительным из всех четырех, Элизабет поначалу не могла понять, какой Джорджу прок от этого знакомства. Эддерли был человеком двадцати восьми лет, прямым и стройным, с мягкими и любезными манерами, но грозной репутацией. Восемь лет он прослужил в армии, главным образом в Китае и Индии, где, по слухам, участвовал в нескольких дуэлях и убил двух офицеров. После серьезного ранения в голову в очередной дуэли его уволили из армии. Пуля снесла часть черепа, и на его место вставили серебряную пластину. Поговаривали, что это повлияло на его рассудок, хотя вел он себя в обществе безупречно. В последние несколько лет он представлял в парламенте продажный округ Бишопс-Касл в Шропшире. Палату общин он посещал нечасто, но славился там крайними антикатолическими и антифранцузскими взглядами.

Поразительно, но его отец был богатым бристольским торговцем не слишком высокого происхождения. По слухам, Монк лишь единожды отказался от дуэли. Это произошло, когда ему только что исполнился двадцать один год и его поведение так разъярило отца, что тот сам бросил сыну вызов. Монк отказался на том основании, что его отец — не джентльмен.

Джордж Уорлегган и Монк Эддерли? Элизабет, которую этот молодой человек преследовал с почти тигриной обходительностью, никак не могла взять в толк. Ценность Джорджа для Монка нетрудно было увидеть, ведь юный парламентарий погряз в долгах. Но постепенно прояснилась и ценность Монка. Несмотря на происхождение, его полностью приняло светское общество. Он вел себя как подлинный аристократ, и чем дальше, тем лучше ему это удавалось. Он пил, играл, ухлестывал за женщинами, всё как положено джентльмену с изысканным вкусом. Он был членом лучших клубов и везде выделялся. Мог ли Джордж найти лучшего друга, если намеревался вернуться в Лондон?

К тому же противоположности притягиваются. Эддерли принадлежал к тому сорту щеголей, которыми Джордж одновременно восхищался и презирал: военный в женоподобных нарядах, с протяжным голосом и беспечностью в финансах, ведущий фривольные беседы и имеющий грозную репутацию.

Обед начался в три и продолжался до шести. Несмотря на дефицит военного времени и патриотические призывы к сдержанности в пище, в этот день ничего не жалели. Трапезничали за большим столом Джеффри Тренвита, а когда дамы покинули зал, мужчины пили портвейн, беседовали, спорили и смеялись. На балконе играли музыканты, но негромко, чтобы не мешать разговорам. В восемь подали чай, и многие мужчины отправились в зимнюю гостиную играть в кадриль, вист или во что-нибудь еще по своему выбору. Дамы прогулялись по саду и отдали должное декоративному пруду, откуда уже давно выловили последних жаб. Джеффри Чарльз в лучшем костюме прошелся с Дуайтом Энисом, который никогда не питал пристрастия к картам и с удовольствием поговорил с единственным человеком в доме, вызывавшим у него интерес, хотя нарочито непристойные выражения Джеффри Чарльза вызвали у Дуайта оторопь.

С наступлением темноты беседующие начали возвращаться в дом. Зажгли десятки свечей, и дрожащий свет падал сквозь высокие створчатые окна на лужайку, кусты и пруд, музыка стала громче, и кое-кто пытался танцевать, несмотря на стол в зале. Отправив родителей в постель — еще одна ее обязанность — Элизабет спустилась вниз, понимая, что день удался. Разумеется, на кухне царил хаос, но этого никто не видел. Ужин в одиннадцать предполагался легким: холодные куропатки, ветчина, язык, холодная баранья нога, пироги с рубленым мясом и взбитые сливки с канарским и другими легкими винами, так что трудностей не возникнет. И когда все остальные возвращались в дом, она решила выйти, чтобы немного побыть в одиночестве и покое.

Лучшим местом для прогулки была длинная лужайка под окнами гостиной первого этажа. Траву подстригли еще утром, так что росы не будет и туфли не намокнут, а свет из эркера в гостиной осветит путь. Ей нужно было лишь пять минут, чтобы вдохнуть вечерней прохлады и снова броситься в бой. В особенности ей хотелось побыть в одиночестве.

Ее отношения с Джорджем никогда не были более теплыми. Прошлогодний кошмар, когда они чуть не разорвали брак из-за подозрений Джорджа относительно отцовства Валентина, закончился. Никогда нельзя было с точностью угадать мысли Джорджа, но она могла судить по его отношению к Валентину, снова внимательному и теплому, насколько вообще способен Джордж. К Элизабет он относился как всегда ревниво, но с новым доверием, как ей казалось, и больше не следил за всеми ее передвижениями в Труро, а кошачьи заигрывания Монка Эддерли его, похоже, не смущали.

Элизабет была рада, что вернулся Джеффри Чарльз, хотя и шокирована его пресыщенностью в таком юном возрасте, но очарована манерами и элегантностью. Он по-прежнему виделся с Дрейком, но больше не происходило никаких стычек по этому поводу с отчимом. Жизнь была прекрасна, как никогда.

Элизабет наклонилась, чтобы взглянуть на большого мотылька, порхающего у белой ромашки, и тут из тени выступила фигура. Элизабет отшатнулась.

— Добрый вечер, Элизабет, — сказал Росс.

— Боже мой! — вскрикнула она.

— Не Бог, но и не дьявол. Просто нарушитель границ, случайно пойманный на месте преступления.

— Что ты здесь делаешь?

Он пожал плечами.

— Нарушаю границы.

— Зачем?

— Что ж... Это частично и мой дом, ты же знаешь, по крайней мере, в воспоминаниях. Здесь родился мой отец, а я привык приходить сюда в детстве и юности. А теперь превратился... в старейшего Полдарка. И мне в голову пришла блажь посмотреть, что за прием вы устраиваете, а нас не пригласили.

— Да ты обезумел! — в ужасе воскликнула она. — Прийти сюда... это так рискованно!

— Я думал... Я думал, Элизабет, что одиннадцать месяцев в парламенте меня слегка обуздали. Я... успокоился. Раньше мне казалось, что я не должен слишком приспосабливаться к принятому порядку ради своего же блага.

— Но если тебя увидят... Бога ради, уходи!

— Нет... Думаю, сегодня я в безопасности. Джордж не рискнет устроить скандал перед всеми своими утонченными гостями. Да и я не собираюсь напрашиваться на драку.

Кто-то в окне нижней гостиной переместил свечу, и свет упал на его лицо, показав резкие скулы, шрам и тяжелые веки.

— К тому же я не хотел ни с кем разговаривать, но когда ты вышла, не мог противиться искушению с тобой заговорить.

Она немного расслабилась.

— Я вышла просто подышать.

— Джеффри Чарльз здесь?

— Да, он сейчас в саду. Но умоляю тебя, не пытайся с ним поговорить.

— Я и не собирался. Мы виделись в Лондоне.

— Да, он мне сказал. И это доставило ему удовольствие. — Она потеребила пальцами шаль. — Несомненно, ты обнаружил, что он стал таким искушенным. И это в столь юном возрасте.

— Это ничего не значит. Фрэнсис был таким же. Перерастет.

— Думаешь, он похож на Фрэнсиса?

Росс медлил, обдумывая тактичный ответ.

— В лучшем смысле — да.

Из открытого окна раздался дружный смех, кто-то заслонил свечи.

— А как Валентин? — спросил Росс.

— Всё хорошо. А сейчас уходи, пожалуйста.

— А ты и Джордж? Я должен спросить.

— Ты не имеешь права...

— После нашего разговора пару лет назад...

— Я не искала с тобой встречи. Ее не должно было произойти.

— Но мы встретились.

— Забудь об этом. Пожалуйста, забудь, — сказала она.

— С радостью. Если скажешь, как. Мне нет с тех пор покоя.

Она помедлила.

— Всё кончено, со всем этим покончено.

— Я крайне рад. Ради всеобщего блага. Подозрения...

— Могут снова возникнуть, если на то будет причина. Такая, как твое появление здесь...

— Мэм, этот джентльмен вам досаждает? — раздался высокий, приятный, но совсем не женский голос.

Из тени вышел мужчина. Высокий и бледный, с короткими волосами как у военного, плотно сжатыми в улыбке губами и такими светлыми голубыми глазами, что в приглушенном свете они казались почти незрячими. Он был во фраке из кремового шелка с алыми пуговицами и алом шейном платке. Сложно было понять, сколько он успел подслушать, если успел вообще.

— Ох! — выдохнула Элизабет, сглотнула и на мгновение умолкла. — Нет-нет, вовсе нет. Ничего подобного.

— А почему вы вдруг это решили? — спросил у незнакомца Росс.

— Сэр, не имею чести быть вам представленным, — прошептал тот.

— Кап... Капитан Росс Полдарк, мой кузен, — сказала Элизабет. — Капитан Монк Эддерли.

— Ваш покорный слуга, сэр. Признаюсь, я увидел, что вы разговариваете с миссис Уорлегган, и принял вас за поизносившегося трубадура, что поет под окнами теплыми вечерами и не отстанет, пока не получит сполна свои чаевые.

— Я плохо пою, — ответил Росс, — а чаевые воспринимаю еще хуже.

— Какая жалость. Я всегда принимаю то, что предлагают дамы. Таков мой принцип.

— Идемте, пора вернуться в дом, — обратилась к Эддерли Элизабет. — Дамы... другие дамы скучают без вас.

Когда тот не сдвинулся с места, она взяла его под руку.

— Подождите, — сказал тот. — Фамилия Полдарк мне знакома. Вы не член Палаты общин?

— Да, — ответил Росс.

— Недавний?

— Именно так. Не припомню, чтобы мы там встречались.

— Неудивительно. Я редко там бываю. — Монк Эддерли тихо рассмеялся, приятно, но слегка манерно. — Все они так унылы, эти старики, и настолько всерьез себя воспринимают, а это почти самый отвратительный изъян в джентльмене.

— Почти самый отвратительный, — согласился Росс. — Доброй ночи, Элизабет.

— Доброй ночи.

— Я припоминаю что-то в связи с вашей фамилией, — сказал Эддерли. Но не могу вспомнить точно. Кстати, я человек лорда Крофта. А вы?

— Ничей.

— Что ж, черт побери, любезнейший, но вы же представляете чьи-то интересы в Палате? Корнуольские места воняют продажностью, как корзина с тухлыми яйцами.

— Интересы лорда Фалмута, — сказал Росс.

— Ах, вот оно как. Так вы не одно из тухлых яиц, значит? Я об этом. Загляните как-нибудь ко мне, когда будете в Лондоне. Все там знают, где я живу. Можем сыграть в кости.

— Благодарю, — ответил Росс. — Уже предвкушаю встречу. С нетерпением.

Уходя, он не расслышал замечание Монка Эддерли, вскользь брошенное Элизабет, но подозревал, что оно не лишено сарказма.

II

Когда Росс добрался до дома, Демельза ждала его в гостиной, но сделала вид, что перебирает одежду Клоуэнс. На ней было затянутое на талии ярко-синее платье и более светлая шаль. Волосы распущены, но несколько дней назад она их подстригла, и теперь они достигали лишь плеч.

— Ты долго засиделась, — заметил Росс.

— Клоуэнс так быстро растет! Если за ней не следить, станет пышкой.

— Подожди пару лет, когда она начнет прибавлять в росте и станет худой, как Джереми.

Росс стянул шейный платок и взглянул на себя в зеркале.

— Ты опять рыбачил, Росс?

— Можно и так сказать. В беспокойных водах.

Лента на одном из платьев Клоуэнс оторвалась, и Демельза ее подобрала.

— Ты ходил повидаться с Элизабет?

— Не совсем. Я ходил посмотреть на мой старый дом — что за общество принимают Уорлегганы, раз вокруг этого подняли столько шума. Разумеется, я не входил в дом.

— Это было рискованно, Росс.

— Нет. Я знаю все тайные тропки. Мы с Фрэнсисом вместе лазили по секретным проходам, которые сделали еще до королевы Анны.

— Но... — Демельза запнулась, — год назад ты бы так не поступил.

Росс взглянул на нее.

— Нет... Нет... Хотя у меня было несколько стычек с Джорджем с тех пор, как он переехал в Тренвит, я на них не напрашивался. В последний раз это случилось, когда арестовали Дрейка, а потом, конечно, прошлогодние выборы... — Он медленно кивнул. — Но ты права, если думаешь, что я хочу жить спокойно и дать спокойно жить другим. Я всегда считал, что мы не сумеем ужиться рядом. И до сих пор так думаю. Но я... я не пытался устроить ссору, отправившись туда сегодня. Это было просто... просто порыв, желание увидеть...

— И ты увидел?

— Немного. Я наткнулся на Элизабет — она в одиночестве гуляла по саду, и поговорил с ней. Она была не слишком рада встрече, и это вполне понятно. Наконец-то ее отношения с Джорджем наладились. Так она сказала, правда, не назвала причину. Можно только догадываться и надеяться, что это навсегда. Она, очевидно, хочет, чтобы так и оставалось, чтобы брак не усложнялся вспышками ревности, пусть и необоснованной, что могло бы произойти, если бы Джордж обнаружил меня на своей территории, беседующим с его женой.

— А ты, Росс?

Он нетерпеливо передернул плечами.

— Я же говорил тебе, объяснял... даже слишком часто. Мне больше нечего добавить.

Демельза сложила одежду и встала коленом на стул.

— Но стоило нам перемолвиться несколькими словами, как появился один из гостей. Не помню, как его представила Элизабет, но у меня от него волосы встали дыбом.

Демельза подошла к нему поближе.

— Это неправильно, Росс. Ох, я не про Элизабет. Я говорю об этом духе соперничества, вражды. Несколько лет назад ты сказал, что у нас есть всё, чего мы только можем пожелать. Ты сказал именно это — жить спокойно и дать спокойно жить другим... Это потому, что я тебя подвела?

Росс похлопал ее по руке.

— Возможно, мы оба друг друга подвели, пусть и совсем немного. Но не преувеличивай, не раздувай из мухи слона, это был случайный неразумный поступок, только и всего. Тебе придется смириться, давно пришлось смириться с тем, что я не всегда действую разумно.

Демельза вздохнула и сказала лишь:

— Я слышала, из-за своей неразумности ты чуть не утопил Джуда Пэйнтера.

— Джуд даже трубку не намочил! Он прекрасно плавает. Но ты бы слышала, как он матерился, когда мы вытащили его на конце веревки, будто пойманную рыбу! Как топал ногами — башмаки он потерял, и это его разъярило больше всего. Он стоял босой, вода стекала даже с полей его шляпы, а Джуд просто из себя исходил от негодования!

— Я отдам ему твои старые башмаки.

— А хуже всего, что сегодня его наградили новым прозвищем. Теперь его зовут Джуд Сардина. Боюсь, его хватит удар от расстройства.

— Всё дело в мальчишках. Они обзывают его, держась на расстоянии. А еще не так давно они называли его архангелом Гавриилом.

— Кстати, — сказал Росс, — Джака Хоблин той ночью завел со мной серьезный разговор. Спрашивал, не знаю ли я, каковы намерения моего шурина по отношению к его дочери.

— И что ты ответил?

— Что не имею понятия. Как я понимаю, Дрейк виделся с Розиной четыре раза, но если у него нет серьезных намерений, Джаке не хотелось бы, чтобы он отваживал других подходящих молодых людей.

— Да нет никаких подходящих молодых людей! Если Джака не будет осторожен, то всё испортит! Дрейк не из тех, кем можно понукать или направлять.

— Ну ладно, пора спать.

Росс задул свечу у окна и задернул шторы, приоткрыл окно, чтобы изгнать мотылька, и снова захлопнул. Демельза затушила остальные две свечи, взяла четвертую и подождала у открытой двери Росса. В мерцающем свете видна была ее бледная кожа, темные глаза и задумчивое выражение лица, а также бархатное кресло с узором из листьев рядом с ней, полупустой бокал вина и черная бутылка. Разговор быстро перешел от серьезных тем ко всякой чепухе. Это было спасительной особенностью их отношений, но сейчас не сильно улучшило ситуацию.

— Росс...

— Что?

— Да так, неважно.

Он подошел к двери и обнял Демельзу. Так они поднялись по лестнице — по-товарищески. Но душа у Демельзы болела. «Я тебя подвела», — сказала она. «Возможно, мы оба друг друга подвели», — ответил он, не беспечно, но как будто всё в прошлом, как будто он принял всё то, что произошло между ними. Наверное, так и нужно. Наверное, он прав. Но почему же ей так грустно? Почему же ей так грустно?

 

Глава десятая

I

Утро понедельника, восьмого октября, началось для Сэма Карна как любой другой день. Он рано встал, полчаса молился, стоя на коленях, поработал в огороде, пока не стало совсем светло, съел скудный завтрак и отправился на Уил-Грейс с инструментом на плече и обедом в кармане куртки, состоящим из хлеба, сыра и куска вареной ветчины.

Он спустился вниз вместе с Питером Хоскином, они добрались до уровня в сорок саженей и пригнувшись пошли по грязным проходам и откликающимся эхом пещерам до того старого тоннеля, где работали два года назад. Теперь, когда южная жила истончилась, Росс, Хеншоу и Заки Мартин решили снова попытаться соединить шахту со старыми выработками Уил-Мейден. Они обдумали риск затопления старой шахты, но Мейден всегда славилась как почти сухая, поскольку находилась на холме, к тому же многочисленные штольни выводили воду в ручей Меллинджи. А до Уил-Грейс на холме работала еще одна шахта, и пустую породу из нее сваливали в Уил-Мейден, заполнив основные тоннели. Росс сказал, что Сэм наверняка начнет пробиваться наверх, как человек религиозный, и в конце концов проделает дыру в полу собственной часовни.

После обнаружения двух или трех многообещающих выходов руды в конце этого тоннеля появилась некоторая надежда, и не доходя до своего обычного места, они миновали две пары шахтеров: Эллери и Томаса и помоложе — Аарона Нэнфана и Сида Ботрелла, работающих на этих мелких жилах. Конец тоннеля предстояло расчистить, поскольку перед уходом накануне они взорвали заряд. Они сняли рубашки, положили их на подходящий камень и приступили к работе.

Питер Хоскин любил поболтать. Он болтал и если Сэм был рядом, и даже когда он был далеко. Сэм не возражал, но сегодня он не слушал. Он думал об Эмме Трегирлс. С тех пор как Демельза устроила ее горничной в Техиди, прошел год, даже больше. Сэм согласился провести год в разлуке, но выбора у него не было. Однако теперь этот год прошел. Если она не подаст о себе весточку, стоит ли ей написать? Но Эмма не умела читать, а мысль о том, что какая-то другая служанка будет читать его любовное письмо, вызывала отвращение. Сэм подумывал пойти туда и повидаться с ней. Он родился неподалеку и знал Техиди, как свои пять пальцев, но дом был таким огромным, что вряд ли он мог просто подойти к парадной двери и позвонить в колокольчик.

Сэм решил, что именно так и поступит — ну, или подойдет к задней двери. Попросит выходной на следующей неделе, чтобы навестить мачеху и братьев. Может, даже убедит Питера Хоскина пойти с ним и навестить свою семью. Прежде им уже случалось, и по очень печальному поводу, ходить туда вдвоем по семейному делу.

Утро текло быстро, и когда время близилось к полудню, зоркие глаза Питера заметили прямо над их головами выход многообещающей породы. Вызвали остальных четверых, чтобы ее оценить, и все решили позвать завтра Заки Мартина, а тот уже решит, стоит ли здесь задержаться. Потом они двинулись обратно мимо тачек, молотков, бочек с порохом, фитилей и крепи в уголок попрохладней, где все вместе пообедали.

Ели шумно, поскольку все они были крепкими мужчинами, а двое молодых явно наслаждались звуком собственных голосов, их смех прокатывался эхом по пещере в двухстах сорока футах под землей. Сэма любили, несмотря на религиозные убеждения (никто из его товарищей не был методистом). Он умел становиться душой компании, когда хотел, а иногда подражал голосам других людей, и это у него хорошо получалось. Его друзья радовались этому, как дети, и требовали повторить снова и снова, и пускай Сэм на прошлой неделе передразнивал доктора Чоука или Джуда Пэйнтера, он должен был делать это еще раз.

В тот день они много смеялись, в особенности над рыболовными приключениями Джуда, о которых рассказала Пруди. Потом немного посерьезнели и обсудили большой прием у Уорлегганов, какие подавали блюда и выпивку: Шар Нэнфан и других наняли в помощь прислуге, и они знали обо всем. Затем Эллери стал рассказывать о бульдоге Толли Трегирлса, но тут уже пора было возвращаться к работе.

Час спустя Сэм отколотил относительно мягкую породу и обнаружил на стене влагу. Поначалу он решил, что это обычная мелкая протечка, такое постоянно случалось. Потом нагнулся, и свеча на шляпе осветила стену. В тоннель вливалась струйка воды.

— Питер! — позвал он. — Иди сюда! Взгляни-ка!

Питер как раз увозил тачку, но нотки тревоги в голосе Сэма заставили его бросить ее и вернуться. Он взглянул.

— Боже милостивый! — воскликнул он.

Пока они смотрели, ручеек вдвое увеличился в размерах.

— Лучше вернись и предупреди остальных, — сказал Питер. — Нужно выбираться отсюда!

— Да, но как ты считаешь...

— Беги! Быстрее! Пусть все поднимаются!

Теперь вода прибывала, как из тонкой трубы, фонтан бил на три фута. С каждой секундой струя становилась всё мощнее. Похоже, что они все-таки добрались до Уил-Мейден, но она оказалась вовсе не сухой.

Они находились на уровне в сорок саженей и, видимо, пробились к самым нижним тоннелям Мейден. Если их не осушили, то в этой части старой шахты наверняка собралось прилично воды, со всех других штреков и почти до поверхности. А теперь вода нашла выход.

Не останавливаясь, чтобы прихватить рубашки и инструменты, Сэм побежал к остальным, вокруг него скакали тени, а вода преследовала по пятам и булькала у лодыжек. Меньше чем в сотне ярдов от того места, где они работали, была шахта, ведущая на нижний уровень, где находились обе оловянные жилы. Еще через пятьдесят ярдов первый воздуховод с деревянной лестницей поднимался на уровень в двадцать саженей и следующий тоннель.

Сэм застал шахтеров в пещере, где они обедали.

— Все наверх! — крикнул он. — Предупредите остальных!

Он стал спускаться на нижний уровень, крича на ходу. На полпути на него обрушилась стена воды, прибив к боковине лестницы. Захлебываясь, оглушенный, он ощупью нашел следующую перекладину, потом еще и еще одну, и оказался внизу. Вода грохотала, как гром. Поскольку ствол шахты опускался на три сажени ниже тоннеля, Сэм мог выиграть некоторое время. Но учитывая мощь водопада, осталось минуты две или три, до того как вода проникнет в тоннель.

Он на ощупь побежал по тоннелю, который здесь был узким и темным. Сэм потерял шляпу, а с ней и свечу, и прошли долгие минуты, пока он не наткнулся на тачку и мешки с породой, а значит попал в пещеру, где блеклый мерцающий свет дал понять, что здесь работают шахтеры. Свет извивался червем, но был желтым, а не зеленым. Сэм услышал взрыв и почуял едкую вонь динамита.

Он закричал зычным голосом, натренированным на молитвенных собраниях, хотя ни на одном сборище членов уэслианского общества в огромных амфитеатрах он не добивался таких результатов. Работа остановилась, ближайшие к нему шахтеры побросали инструменты и обернулись.

С какой неохотой многие из них воспринимали послания Сэма на поверхности, и с какой быстротой они отреагировали сейчас! Шахтеры работали, постоянно рискуя: пожар, обвал и потоп были главными страхами, а Сэм упомянул последнее. За секунды они бросили всё и бросились в проход, откуда он только что появился, в узкий тоннель — единственный путь к спасению. Сэм побежал дальше, выкрикивая предупреждение.

Остальных тоже не потребовалось убеждать, достаточно было одного слова, когда он промчался мимо, предупреждая о затоплении, грозящем глубокой шахте, о том, что пытаться выбраться наверх тем же путем, которым он пришел, это самоубийство: придется плыть к северному тоннелю с другой стороны, где пол немного поднимается, и пробиваться наверх, пока они не доберутся до главного ствола. Там они наверняка будут в безопасности, хотя стоит все-таки предупредить шахтеров у северной жилы.

Вскоре пещера опустела, стало темно. Сэм огляделся и понял, что никого не осталось, и тогда он последовал за последним огоньком. Не успел он сделать и нескольких шагов, как очутился по пояс в бурлящем водовороте, а потом и по грудь. Из-за людей, набившихся в тесный проход, вода поднялась еще выше. А когда вода поднялась, становилось всё меньше воздуха, в ушах звенело.

Вертикальный гезенк представлял собой опасность: его нельзя было пересечь больше чем по двое, задние наталкивались на передних, а еще больше десятка ждали своей очереди, стоя в воде, несущей сверху вниз камни, доски и прочий мусор. Чтобы проплыть через этот водопад, требовались смелость и решимость, но при этом не было уверенности, что на той стороне ждет спасение. Один испугавшийся решил попробовать выбраться по лестнице шахтного колодца. Ему удалось подняться футов на двадцать, а затем он с шумом рухнул в воду, чуть не угодив прямо в одного из пловцов, и исчез в воде.

— Господь — свет мой и спасение мое, — выкрикнул Сэм, и его голос разнесся над гулом воды, — кого мне бояться? Господь — крепость жизни моей: кого мне страшиться?

Их осталось пятеро, потом четверо, трое и двое — каждый погружался под воду, чтобы уменьшить вес падающей сверху струи. Потом настал черед Сэма.

— Господь — свет мой! — сказал он сам себе, сделал глубокий вдох и погрузил голову в воду, уже доходящую до плеч. По удару в спину он понял, что находится под водопадом. Расстояние было пустяковым — десять гребков, но на другой стороне чьи-то ноги пнули его по лицу. Означало ли это, что другой тоннель забит людьми, или он ниже уровнем и полностью заполнен водой? Означает ли это, что они просто тонут а агонии? Кровь в висках запульсировала, легкие сдавило. Нога ударила его в грудь, оттолкнув еще дальше. Сэм отплыл чуть назад, вынырнул и вздохнул с облегчением — водопад остался позади. Человек плавал лицом вниз, Сэм схватил его за волосы и потащил ко входу в следующий тоннель. Но в полной темноте он точно не знал, где этот вход.

Потом из темноты раздался голос и пронеслось эхо. Он устремился на звук.

— Сэм? Это Сэм? Где Билл?

Ногой он нашарил вход в тоннель, кто-то схватил его за руку и потянул, а Сэм тащил за волосы тело. Теперь кричали где-то впереди. Он поднялся на ноги и стукнулся головой о потолок, вода вливалась и выливалась из его рта, ноздри были чуть выше ее уровня. Он крепко уцепился за руку товарища.

Рука потянула. Они встали в цепочку. Пол постепенно поднимался, но поднималась и вода, так что сколько они не шагали, лучше не становилось. Кто-то впереди, видимо, споткнулся, Сэм услышал сдавленный крик, всплеск и возню, но потом они снова двинулись вперед.

Пол резко поднялся на фут, к счастью, потолок тоже, голова и плечи Сэма оказались над водой. Далеко впереди в кромешной тьме блеснул огонек — вероятно, спешил на помощь кто-то со стороны северной жилы.

Сэм крикнул тому, кто шел впереди:

— Помоги! Билл, кажется, это Билл, в плохом состоянии.

Они взвалили находящегося без сознания товарища Сэму на спину, поддерживая голову над водой. Вероятно, это был Билл Томас, но трудно было сказать точно. Сэм даже не знал, кто ему помог. И они снова двинулись, шаг за шагом. Время от времени то уровень воды становился выше, то опускался потолок, и Сэму приходилось погружать лицо в воду, чтобы не ободрать голову товарища о камни.

Огонек стал ближе. Может, это еще не означало спасение, но по крайней мере они смогут что-то разглядеть.

Сэм забыл, что главные работы сейчас велись неподалеку от основного шахтного ствола, но теперь, увидев мерцание свечей на другой стороне, понял, что снова предстоит плыть. Вместе со своим помощником — им оказался Джим Томас, брат Билла, — они вместе погрузились и переправили свою ношу. На той стороне стоял Заки Мартин, по сигналу тревоги спустившийся вниз, и еще несколько других, столпившихся по пояс в воде в узком проходе. Сэм и Джим вытащили из воды Билла, и его унесли.

Теперь стало лучше — худшее осталось позади, они обменивались новостями о пропавших, как глубоко затоплена южная жила. В северной вода стояла на уровне четырех футов, но все благополучно выбрались. Лишь двое работали ниже — один поднялся, каким-то образом вскарабкавшись как обезьяна, а другого унесло потоком, но возможно, он сумел выбраться через старые штольни еще дальше на севере. Кто остался на юге? Никого, сказал Сэм. А если кто и остался, то не выжил. Тогда Заки Мартин с горечью сказал, что лучше им подняться. Тут больше делать нечего.

Они прошли по очередному тоннелю, теперь только по пояс в воде, и помощников было достаточно. Сэм очухался и понял, что весь покрыт ссадинами и синяками. Но свет теперь уже не был желтым. Он был слабым и падал не прямо, а под углом, и к тому же разбивался по пути несколько раз. Но это был солнечный свет, свет безопасности. Осталось лишь подняться на сотню футов по лестнице, чтобы оказаться на солнце.

II

Когда один из сыновей Заки Мартина, запинаясь, рассказывал о катастрофе, Росс находился дома. Он выронил перо и помчался вверх по холму к шахте. Демельза, оставшись с детьми, тщательно расспросила мальчишку, а потом отдала Джереми и Клоуэнс на попечение Джейн Гимлетт, строго приказав, что они не должны последовать за ней, и побежала по следам Росса.

К тому времени как она добралась туда, Росс уже спускался вниз по главному стволу. В отличие от других случаев, когда затапливалась вся шахта и работы полностью прекращались, на сей раз ничто не вызвало беспокойство у тех, кто трудился наверху. Первым поднял тревогу юный Сид Ботрелл, выскочивший наружу с воплем о случившейся беде. Заки Мартин был за главного и озаботился, чтобы ограничить уровень затопления и спасти жизни, и потому сначала отдал старшему из братьев Карноу инструкции в отношении насоса, а потом уже послал за Россом.

Заки как раз поднимался наверх и встретил Росса на уровне в двадцать саженей.

— Нет смысла спускаться ниже, капитан. Все поднимаются. На двух главных жилах никого не осталось. Но те, кто на тридцатом уровне, вне опасности.

— Сколько человек утонуло? — спросил Росс.

— Сложно сказать, но похоже, мало или вообще никто. Всех вовремя предупредили.

— Чтоб эти выработки на Уил-Мейден черти взяли! — воскликнул Росс. — Нам вообще не стоило туда пробиваться.

— Кто мог знать? Шахты — странные существа. Она всегда считалась сухой. Ваш отец всегда об этом твердил. Он говорил мне, когда обанкротилась Грейс: «Жаль, что мы не можем снова запустить Мейден — она всегда была сухой, как девственница». Прошу прощения, сэр, но именно так он и говорил.

— Где прорвало? Там, где работали Сэм Карн и Хоскин? С ними всё в порядке?

— Хоскин наверху. Сэм внизу, но поднимается. Насколько я слышал, именно он спустился несмотря на воду на нижний уровень и вовремя предупредил шахтеров. Они говорят — еще три минуты, даже одна, и было бы поздно.

— Тогда кого не хватает? Кто-нибудь пропал?

— Двое вроде бы. Сид Бант на шестидесятом уровне, и Том Спаррок — он пытался подняться, но его смыло. Сейчас поднимают Билла Томаса. Он без сознания, но больше мы ничего не знаем. Это всё, насколько мне известно.

— Где Хеншоу?

— Поехал к Ренфрю насчет какого-то оборудования. За ним послали, но он еще не вернулся.

Росс остановился на площадке уровня в двадцать саженей, куда набились люди.

Со всех капала вода, но больше никаких повреждений не было заметно. У одного был порез на голове. У другого повреждена нога. Большинство были босиком, поскольку сбросили обувь, когда плыли. Новые башмаки им теперь куда нужнее, чем Джуду.

Поднялся Сэм, высокий и нескладный, выглядящий осунувшимся в мерцающем свете. Росс пожал ему руку и задал пару вопросов, но не стал его задерживать, потому что, несмотря на жару, Сэм дрожал и посинел. Росс пожал руку каждому, задавая новые вопросы. Когда одно за другим снизу появлялись знакомые лица, он уверился в том, что Заки был прав насчет числа жертв. Все работы на шахте прекратились, несколько человек, которые трудились на верхних уровнях, услышали новости, побросали инструменты и поднялись наверх. Когда показался последний, Росс последовал за ними.

Дуайт оказался дома, он занялся мелкими ранениями в сарайчике для переодевания около помещения подъемника. Ему помогала Демельза, миссис Заки и еще три женщины. Но делать было особо нечего. На полу в уголке лежал под одеялом Билл Томас, он частично пришел в себя и медленно поправлялся.

— Дуайт сделал удивительную вещь, — сказала Демельза Россу. — Он положил Билла лицом вниз и выдавил из него воду — причем столько, что и представить невозможно, а потом перевернул на спину, приставил губы к его губам и стал дуть. Всё дул и дул, дул и дул, а потом через долгое время Билл открыл глаза, его снова стошнило водой, а теперь — посмотри-ка на него. Выглядит, как будто ничего и не произошло. Дуайт говорит, он поправится.

Росс стиснул ее руку и промолчал.

— Жилы... обе жилы... Они затоплены? — спросила она.

— Полностью. Но мы займемся этим в свое время. Нашему старому насосу придется потрудиться. Мы потеряем несколько недель, может, месяцев. Но меня волнуют жизни... Где Сэм?

— Ему перебинтовали руку, и он пошел домой.

— Говорят, мы многим ему обязаны.

— Да, я тоже слышала.

— Поблагодарю его завтра.

— Пойдем вдвоем, — сказала Демельза.

III

Сэм добрался до дома. До заката остался еще час или два, но у него не было сил заняться огородом. Он даже не сразу сообразил, есть ли сегодня молитвенное собрание. Какой сегодня день? Вторник? Нет, понедельник. Он не был уверен. Вчера точно был день посещения церкви, а значит — сегодня встреча в молельном доме на холме, том самом доме, что построен из камней шахты, ставшей причиной бедствия. После открытия дом стали называть часовней Мейден. По понедельникам в семь часов там читали Библию, собиралось с десяток или больше человек, они сидели и слушали, а потом задавали вопросы и обсуждали, как на них подействовали прочитанные строчки.

Значит, к тому времени он должен прийти в себя. Он точно почувствует себя лучше, переодевшись в сухое, выпив чаю и перекусив. А потом на часок приляжет. В кои-то веки Сэм позволил себе побездельничать в дневное время.

Он высек огнивом искру и поджег в очаге щепки и плавник, плеснул воды в кастрюлю и подождал, пока она закипит. Щепотка чая в чашку и ложка сахара. Через десять минут Сэм налил воду в чашку и помешал. Его не оставляли воспоминания о сегодняшнем происшествии. Он поблагодарил Бога за то, что так мало человек погибло, а также за то, что Господь сохранил жизнь ему самому ради того, чтобы он, Сэм Карн, мог и дальше двигаться по славному пути к спасению.

Эта вдохновляющая и бодрящая мысль приходила ему в голову каждое утро, как только он открывал глаза. Его, скромного шахтера из дальнего уголка Англии, Господь избрал орудием для исполнения своей божественной воли. С его помощью всё больше грешных душ находили благодать и подлинную любовь. Ему не следует сидеть здесь, попивая чай с хлебом и джемом только лишь потому, что тело болит и покрыто ссадинами, голова немного кружится, а в животе бурчит из-за грязной воды, которой он нахлебался. Нужно справиться с этой слабостью и поскорее встать на ноги, чтобы снова заняться промыслом Божьим. На шахте беда. Нужно утешить вдов. Том Спаррок наверняка погиб, Сэм видел это собственными глазами, и пусть Джейн Спаррок вечно его бранила (Том был подкаблучником), но всё равно она будет горевать. Сид Бант из Сент-Агнесс, и Сэм плохо знал его жену...

Раздался стук в дверь, и показалась голова. Это была Бет Дэниэл, жена Пола.

— Ох, пришла поглядеть, как ты тут. Может, тебе сготовить чего надо. Я как посмотрю, ты уже и сам успел.

Бет Дэниэл хоть и не была методисткой, но всегда с готовностью помогала другим. Сэм поблагодарил ее и сказал, что с ним всё хорошо.

Бет потеребила фартук и сказала:

— У меня есть кой-чего покрепче, если не возражаешь. Добавь пару капель в чай, дорогуша, поможет встать на ноги.

Сэм снова поблагодарил, но отказался.

— С меня хватит и чая, Бет. Но всё равно спасибо.

Они поговорили о несчастье и о том, как доктор Энис вернул Билла Томаса к жизни, вдыхая ему воздух в легкие. Потом Бет сказала:

— Кстати, пока ты был внизу, приходил Лобб, принес «Меркьюри» для капитана Полдарка. Там пишут, что Англия одержала большую победу. Адмирал Нельсон уничтожил французские корабли. Взорвал их, вот как! Двенадцать или тринадцать, как сказал капитан Полдарк. Двенадцать или тринадцать французских боевых кораблей. Никогда такого не бывало, со времен Армады, так сказал капитан Полдарк!

— Молюсь, чтобы это был конец войны, — ответил Сэм.

— Ох, дорогуша, это точно. Капитан Полдарк еще сказал, что в Лондоне звонили все колокола. Думаю, в Соле будет то же самое, как только там узнают.

— Когда это произошло, Бет?

— Ну, несколько недель назад. Вроде в августе, он сказал. — Бет замолчала и щелкнула пальцами. — И вот еще что. Чуть не забыла, что сказать-то хотела. Из Нампары Лобб пришел сюда, я видела, как он стучал в твою дверь, ну, я подошла и говорю: «Сэм в шахте, дома никого нет». А он отвечает: «У меня письмо для Сэма Карна», ну, я и говорю, мол, что сберегу его для тебя, вот оно у меня в кармане.

Она выудила склянку с бренди, потом бечевку, две прищепки и грязную тряпку. А затем и письмо. Сэм посмотрел на корявый почерк, его имя, написанное через «е», и сердце заколотилось.

Бет явно ожидала, что он вскроет письмо прямо при ней и, возможно, расскажет о содержимом, ведь письма для людей их сословия были редкостью. И потому она не прекращала болтать, то о шахте, то о победе, и время от времени бросала косой взгляд на письмо в его руке. Но Сэм не мог открыть письмо в ее присутствии, и в конце концов сделал пару шагов и положил его на грубую каминную полку, которую когда-то смастерил деверь Бет, построивший этот коттедж для своей неверной жены. Потом Сэм с печальной и милой улыбкой повернулся к Бет, и она поняла, что ее надежды не сбудутся, и попятилась к двери, нахваливая Сэма за сделанное сегодня и повторяя, что Пол обязан ему жизнью (хотя это была неправда, Пол работал на северной жиле), и наконец ушла.

Он постоял у двери, глядя, как она шагает к своему коттеджу в Меллине, за пригорком, а затем вошел в дом и взял письмо. Он никак не мог решиться его открыть. Сэм подумал, что сначала нужно помолиться. Но за что? Не за собственное счастье, даже не за счастье Эммы. Он может молиться лишь за ее душу, как и делал каждый вечер со времени ее отъезда. Стоит ли сейчас добавить что-то еще, что-нибудь особенное?

Сэм встал на колени у кровати и некоторое время стоял молча, ни о чем не думая, а потом поднялся и сломал печать.

Дарогой Сэм!

Ты знаеш что я не умею песать и поэтому попрасила мою падругу Мэри напесать за меня.

Сэм дарогой Сэм я попрасила мою падругу Мэри напесать что я думаю от чистова серца. Но Сэм я выхожу замуж за второва лакея. Он хароший человек на десять лет старше миня но добрый и веселый и заботица обо мне и любит миня. Он не как Том хотя не такой хароший как ты но спокойный и чесно работает и мне с ним нравица.

Мэри гаварит что ей трудно это песать но я всетаки хочу чтобы ты знал что если б было так просто то я бы вышла за тебя. Но это невазможно потаму что ты человек Божий а я лублю веселие. Ты слишком для миня хароший. Если б я вышла за тибя то люди гаварили бы кем она себя вобразила что выходит за нашева Сэма пропаведника. Все видали ее в пивнушке Салли и под ручку с половиной парней и знают что она валялас с ними на сеновале. А таперича она выходит за нашева Сэма пропаведника и это неправилно или Сэм не так свят как прикидыеваеца.

Сэм дарогой Сэм дарогой Сэм я гляжу как моя падруга Мэри это пишит и гаворит что больше песать не будет но я дала ей шилинг за это так что ей придеца. Если ты щитаеш подругому и гавариш что библия щитает подругому и что дурных женщен нужно прощать то это было в древнии времена а не сичас. Я не такая плохая и ты знаеш что я не такая плохая как многие женщены в библии но это не щитаеца. Люди с кем ты молишся не такие добрые как ты. Они миня не примут. А если дарогой Сэм я выпью в пивнушке Салли а ты не узнаеш они тебе донесут. Таков наш мир.

Поэтаму прощай дарогой. Это писмо такое пичальное что моя падруга Мэри плачит и я тоже плачу потому что прощаюс с тобой любимый. Но Нед Артнел миня правда лубит и я тоже буду как положино. Найди харошую женщену и забудь миня. Нет не забывай я никогда тибе не забуду но мы не могли быть щасливы вместе.

С вечной любовью

Эмма

Закончив, Сэм тщательно перечитал письмо еще раз. Потом положил его обратно на каминную полку, подошел к двери и осмотрел пейзаж. Сочные поля с урожаем перетекали одно в другое и сходились в поросшей кустарником пустоши, ведущей к пляжу Хендрона. Англия одержала великую победу. Отсюда Сэму была видна лишь пустая сторожка на холме и пара дымоходов Мингуз-хауса за корявыми деревьями. Небо было чистым. Море спокойным. Дымок из коттеджей Меллина плыл по небу. Где-то в долине мычала корова. А Англия одержала великую победу.

И вдруг пейзаж перестал быть таким ясным и начал расплываться в глазах. Сэм громко всхлипнул, как получивший ссадину мальчишка. Некоторое время он не мог остановиться, судорожно глотая воздух и трясясь, а потом изрыгнул выпитый чай и грязную воду.

После этого он немного поплакал уже тихо, достал из кармана тряпку и попытался вытереть глаза, нос и рот. Но из глаз всё равно текли слезы. Сэму никогда не было так одиноко.

Он вошел в дом и плеснул еще немного воды в заварку, но она уже почти остыла.

— Господь — моя сила и мой спаситель. Да святится имя его, — сказал Сэм.

Он сел и произнес вслух множество абзацев из молитвенника, которые знал наизусть.

— О Боже, творец спокойствия и утешения, кто дарит нам надежду на вечную жизнь и служба кому дарует свободу. Защити нас, нижайших рабов твоих, от врагов и несчастий...

Это помогло. Скоро всё наладится. Скоро. Беды земной жизни — ничто по сравнению с радостью вечной благодати. Скоро.

Но для Сэма это был двойной удар. Он хотел получить Эмму и жить с ней в радости и горе до конца дней. Но также хотел и завоевать ее душу для Господа — ее душа была для Сэма самой ценной. Если бы он мог и обвенчаться с ней, и вручить ее душу Богу, то жил бы полной чашей. А теперь его чаша пуста. И даже надежда на вечную благодать потускнела. Ему вдруг пришло в голову, что, пожалуй, и не стоило сегодня так бороться за жизнь.

Это была святотатственная и богохульная мысль, Сэм это знал. Возможно, просто позволив себе на мгновение об этом задуматься, он совершил страшный грех. Дурные мысли — как злобные птицы: нельзя запретить их существование, можно лишь не позволять им поселиться в голове. С похолодевшим сердцем Сэм взял Библию, приставил стул к столу, который когда-то сам и сколотил, и начал читать. Когда стемнело, он зажег свечу и продолжил. Он начал с Евангелия от Иоанна и дошел до Посланий апостолов.

В этой позе и обнаружила его Эна Дэниэл, свояченица Бет и самая преданная соратница Сэма по общине. Она просит прощения, сказала она, но все собрались в молельном доме и уже довольно долго ждут. Все знают, что Сэм наверняка нехорошо себя чувствует после ужасного, ужасного бедствия, и хотя им бы не хотелось начинать без него, Джек Скауэн мог бы почитать, если Сэм одолжит свою Библию.

Ее поразил пустой взгляд Сэма — словно в затопленной шахте что-то навсегда из него вымыло, но через несколько секунд он провел рукой по глазам и попытался улыбнуться как прежде.

— Нет, Эна. Я вполне здоров. Просто... немного душа болит. Совсем немного. Погоди, сейчас надену другую рубаху и приду.

 

 

Глава первая

I

В том году Росс так и не вернулся в Лондон. Два месяца он разбирался с несчастьем в шахте. Он написал лорду Фалмуту письмо с объяснениями.

Демельза, во всем ищущая хорошую сторону, сказала, что могло быть и хуже, и в кои-то веки Россу пришлось с этим согласиться. Погибли двое — конечно, это трагедия, но шахтеры трудились, постоянно рискуя. В прошлом году на Уил-Китти из-за пустяковых случайностей погибли трое. Одна-две смерти в год считались естественной убылью во времена работы Грамблера. Просто чудо, что при такой катастрофе погибло так мало людей.

Несколько человек спаслись поистине чудом. Мики Грин был один на уровне в пятьдесят саженей и услышал шум воды — по его словам, это звучало, как взрыв кипящего котла. Он побежал к небольшой возвышенности, забрался на крепь и сидел там два часа, а вода бурлила вокруг. Потом, когда худшее миновало, он спустился и осторожно, по пояс в воде, стал пробираться к ближайшему шахтному стволу. Один из Картеров, мальчишка тринадцати лет, шел за Сэмом, но он не умел плавать, и потому вскарабкался по лестнице, той самой, с которой упал Спаррок, каким-то образом сумел увернуться от падающих обломков и выбрался на поверхность весь в ссадинах и серый, как крыса.

Главная заслуга в минимальных потерях принадлежала Сэму Карну, но он был не из тех, кого легко отблагодарить. Он не пил. Не любил праздники, где остальные неизбежно напивались. Он с улыбкой пожимал плечами в ответ на слова благодарности и пытался увести разговор на темы загробной жизни и тому подобного. Иногда казалось, что события опечалили его куда больше, чем должны были, и Демельза не сразу разузнала правду. Тогда она сказала:

— Ох, Сэм... Ох, Сэм. Мне так жаль. Ох, Сэм, это частично моя вина.

— Нет-нет, сестра, ничего подобного. Ты сделала то, что считала наилучшим. И может, оно и правда к лучшему. Иегова решил возложить на меня эту ношу, и я должен благодарить его за прощение и благодать. Если я грешил, то должен очиститься. Если милая Эмма грешила, то я верю, что со временем ее душа тоже очистится, и она начнет новую жизнь в почитании Христа.

Временами трудно было сочувствовать молодому человеку, выражающемуся как проповедник, но Демельза, хорошо знавшая брата, поняла, что под истинной и пылкой верой скрыты страдания, такие же страстные, как у любого мужчины, навсегда потерявшего любимую. Она представляла, что иногда Сэм просыпается темной ночью, и его плотская сторона осознает — если бы не религия, он женился бы на Эмме еще в прошлом году. Даже если бы он отдавался религии с чуть меньшим пылом, принимал бы чуть меньше к сердцу, он мог бы жениться. Демельза также считала, что они прекрасно подошли бы друг другу — Сэм бы оттенял вульгарное жизнелюбие Эммы, а Эмма поддразнивала бы Сэма и слегка утихомирила пылкость его веры.

Но этому не суждено было случиться, и Демельза страдала, что внесла в это свою лепту. Теперь Сэм, местный герой, пребывал в печали, и его состояние на время даже повлияло на отношение к Богу и пастве.

На уровне в сорок саженей на Уил-Грейс скоро снова начались работы, а чуть позже и на пятидесяти саженях, но пока занимались только ремонтом, руду наверх не поднимали. Потоп разрушил трубы насоса, их предстояло починить первым делом. На уровне в пятьдесят саженей мягкую породу, из которой нельзя было извлечь много металла, раньше сгребали в кучи — ее собирались поднять наверх, когда будет больше времени и меньше работы. Но вода размыла кучи, и порода вместе с разным хламом заблокировала тоннели. Когда откачали воду, спустившиеся вниз шахтеры оказались по колено в грязи и не могли пройти к хорошим жилам, пока грязь и камни не сложили в корзины и не вытащили на поверхность.

Вода обрушила вниз груду камней, местами деревянная крепь обвалилась, и потолки со стенами стали ненадежными. В старой книге по горному делу Росс прочитал, что «вода размывает мягкую породу, разносит повсюду и причиняет неприятности». Так оно и вышло. Поскольку, пока шахта в таком состоянии, обычные способы оплаты были неприемлемы, он ввел старую систему, когда каждый день подсчитывали число поднятых наверх корзин с рудой, глиной, мусором и камнями, а оплату производили за количество корзин, разделив поровну между всеми работниками.

Поначалу они гадали, сможет ли насос справиться с дополнительным объемом воды. Уровень в сорок саженей скоро расчистили, но прошло почти две недели после починки труб насоса, прежде чем вода стала уходить ниже. Дюйм за дюймом, днем за днем, всех не покидал страх, что с осенними дождями она снова начнет прибывать.

Ноябрь выдался непогожим и сырым, но дожди были мелкими, шквалы быстро их уносили. Временами ветер так завывал, что заглушал грохот моря. В бухте Хендрона в последнее время редко случались кораблекрушения, но в середине месяца сели на мель два корабля: маленькая шхуна, идущая из Труро в Дублин с грузом саржи, ковров и бумаги, и большой бриг с углем из Суонси.

Шхуна дрейфовала кормой вперед и разбилась около Уил-Лежер. Команда из четырех человек спаслась, но содержимое трюмов растворилось как по волшебству в дожде и ветре. Убедившись, что команда уцелела, Росс благоразумно остался дома: он не желал повторения обвинений 1790-го года. Бриг сел на мель чуть дальше, почти у Темных утесов, где никто не жил, и семеро из девяти человек экипажа утонули. Местный народ тоже поживился останками кораблекрушения, и той зимой у всех угля было в достатке. Весь следующий месяц желтый песок пляжа Хендрона обрамляли черные полосы, как карточку с извещением о похоронах.

В конце ноября Джереми подхватил простуду, у него, как обычно, начался кашель и жар. Для такого здорового организма грудь у него была на редкость слабой. В деревне распространилась чахотка, не только среди сорокалетних шахтеров, чьи симптомы были естественным следствием условий работы, но и среди молодежи, во многих семьях дети начинали один за другим кашлять. Иногда за пять лет в семье выкашивало всех пятерых детей, и два здоровых родителя оставались без продолжения рода. Иногда умирали пятеро или шестеро из восьми. И это дети, наперекор всем детским хворям дожившие до отрочества. Болезнь нападала неожиданно, причем обходила дом по соседству.

Но Джереми, в достатке получавший тепло и заботу, всегда был слаб грудью, потому родители сразу предположили худшее. Демельза упомянула об этом Дуайту, и тот заверил ее, что не видит никаких симптомов чахотки.

Двадцать восьмого числа, посидев около часа с Джереми, она спустилась вниз, и оказалось, что Росс уже вернулся. Он читал книгу, стоя у окна, где было светлее. Даже теперь они редко пользовались библиотекой помимо особых случаев. Демельза заметила, что Росс читает «Минералогию Корнуолла», опубликованную двадцать лет назад доктором из Редрата, неким Уильямом Прайсом, страницы этой книги Росс листал так же часто, как Сэм — Библию.

Демельза выглянула из другого окна. Этим вечером облака были под цвет пляжа: неровные мешки с углем неслись над долиной со скоростью вращающегося мира. Сирень у окна сгибалась и дрожала, сад выглядел уныло, неизвестное растение, подаренное Хью Армитаджем, распласталось листьями на стене библиотеки.

— Прошел еще один месяц, а мы по-прежнему работаем на уровне в пятьдесят саженей, — сказал Росс. — А это означает три месяца потери добычи, если говорить только о прибыли и убытках.

— Никто не говорит только об этом, Росс.

— Вот что мне интересно. Ты только послушай, что пишет Прайс: «В некоторых местах, в особенности когда новая штольня соединяется со старой, давно заброшенной, шахтеры наталкивались на источники воды настолько неожиданно, что почти мгновенно погибали. Поэтому стоит принимать серьезные меры предосторожности и пробивать отверстие с помощью железного стержня длиной в сажень или две, прежде чем отбивать породу молотком, чтобы вовремя заметить воду. Однако этот совет может не понравиться тем, кто желает поскорей обогатиться и ценит деньги больше человеческих жизней».

— И о чем это говорит? После драки кулаками не машут.

— Вероятно, я желал поскорей обогатиться и ценил деньги больше, чем людские жизни.

Демельза нетерпеливо откинула с лица волосы.

— Ты же знаешь, что это неправда, так зачем так говорить? Для тебя деньги никогда не имели значения. Даже в те времена, когда шахта не давала прибыли, когда мы еле сводили концы с концами и должны были рисковать. Тогда ты мог себя корить. Но не сейчас.

Росс закрыл книгу.

— Но всё равно, эти слова Прайса неприятно читать.

— Так не читай.

Росс криво улыбнулся.

— Чем больше твоих доводов я слышу, тем более фарисейскими они мне кажутся.

— Не знаю, что означает «фарисейские», — ответила Демельза, наматывая локон на палец.

— Ну, если честно, то я тоже. Благовидные, но неискренние — вот что я пытался сказать.

— Достаточно понятно. Что ж, твоя фарисейская жена считает, что пора тебе прекратить мучить совесть фарисейскими спорами о том, ты ли виноват в ошибках всего фарисейского мира!

— У тебя это звучит как ругательство.

— Оно и есть, — заявила Демельза.

Росс засмеялся и снова взял книгу.

— Поставлю ее на место. Как и свою неспокойную совесть. — Он выглянул в то же окно, что и Демельза. — Боже, ну и тучи.

— Ты вчера был на Мейден?

— Да. Там довольно сухо, потому что вся вода вытекла в Грейс. Сухо, не считая вонючей грязи. Но воздух такой спертый, что мы не рискнули далеко забираться. Грязь и мусор забили колодцы и вместо того, чтобы предотвратить накопление воды, заперли ее там, потому-то и воздуха в штольнях нет.

— Мне не нравится, что ты спускаешься туда, — сказала Демельза. — Я всегда думаю о случившемся с Фрэнсисом.

— Он пошел один. И неужели я не должен делать то, что заставляю делать других?

— Нет, я принимаю тебя таким, как есть. Но не хочу тебя терять — таким, как есть.

Росс накрыл ладонью ее руку.

— Ты беспокоишься за Джереми?

— Нет-нет. Просто хочу, чтобы поскорей спал жар.

Из окна стало видно, как на шахте начали мигать огоньки.

— Хочешь, чтобы снова зашел Дуайт? Я могу послать Бенджи Картера.

— Лучше его не беспокоить, Росс. Сара тоже нездорова, как он сказал.

— Сара? — вскинул взгляд Росс.

Демельза подняла брови.

— Сара. Его дочка. Почему ты так странно смотришь?

— Разве? Нет. Я просто не вспомнил, о ком ты.

— У нее простуда, как у Джереми. Теперь все кругом болеют. Половина округи кашляет и чихает.

— А-а-а, — протянул Росс. — Ну да, понятно.

Он снова похлопал ее по руке и прошел через столовую в библиотеку.

Демельза подбросила угля в камин и посмотрела, как струйка дыма потянулась в комнату, пока ветер метался в дымоходе. Потом она подошла к фортепиано и стала играть пьеску, которую знала наизусть — упрощенную сонату Скарлатти, как когда-то ее обучила миссис Кемп.

В комнату снова вошел Росс.

— Я забыл, — сказал он. — На шахте остались еще кое-какие дела. Это займет около часа. Я вернусь как раз к ужину.

Демельза кивнула, волосы упали ей на бровь, она слегка высунула язык, как часто бывало во время игры. Но потом она услышала стук копыт и пошла на кухню.

— Капитан Полдарк взял лошадь?

— Да, мэм. Джон оседлал для него коня.

— Чтобы поехать на шахту?

— Не знаю, мэм. Он только сказал Джону, что возьмет Шеридана.

II

Когда Росс свернул к воротам Киллуоррена, свет дня уже угасал. Дом был ничем не примечательный: длинный, низкий, без архитектурных изысков. Подъездную дорожку и лужайки поддерживали в лучшем состоянии, чем при Рэе Пенвенене, но ветка старой сосны обломилась в непогоду и раскачивалась на ветру, испугав Шеридана, так что конь шарахнулся в сторону. В доме горело несколько огоньков.

Когда Росс постучал, в двери появился Боун. Он служил лакеем у Дуайта еще до женитьбы и участвовал во французской авантюре Росса.

— А, добрый вечер, сэр, входите, вот ведь ветерок, да? Хотите увидеться с хозяином?

— Или с миссис Энис, или с ними обоими.

— Да, сэр. Прошу, проходите. Я передам им, что вы пришли.

Боун провел Росса в малую гостиную на первом этаже. Самые лучшие комнаты находились на втором, как и большая гостиная над конюшней.

Появился Дуайт. Он был одет, побрит и причесан, но напомнил Россу того истощенного человека, которого он спас из тюрьмы Кемпера. Всё дело было во взгляде.

— Это ты, Росс, — улыбнулся Дуайт. — Джереми никак не поправится?

— Джереми поправится. Но Демельза сказала мне, что Сара... больна.

— У нее простуда.

— И всё?

Дуайт поморщился.

— Этого достаточно.

— Боже мой! А Кэролайн знает?

— Я решил... что пришло время ей сказать.

Росс стукнул хлыстом по сапогу.

— Я ничем не могу помочь. Но я должен был прийти.

— Хорошо, что ты пришел.

— Нет... Как она это приняла?

— Хорошо, — послышался голос из-за двери.

Кэролайн, как всегда, была похожа на высокий цветок — зеленоглазая, с рыжими волосами и веснушками на носу. Разница состояла только в том, что ее губы были совершенно лишены цвета.

— Кэролайн...

— Да, Росс, это слегка неприятно, не правда ли? Дуайт уже тебе сказал?

— Он предупреждал меня, что такое может произойти.

— Доверительность между мужчинами, из которой исключены жены и матери... Да, это стало для меня шоком, но Кэролайн приняла это спокойно, с достоинством и стоицизмом воспитанной леди.

— Позволь тебе что-нибудь предложить, Росс, — пробормотал Дуайт.

— Кэролайн, я не знаю, что сказать. Я даже не знаю, зачем я приехал, но мне казалось...

В его руке оказался бокал бренди.

Кэролайн посмотрела на бокал, который сунул ей Дуайт.

— Мой муж явно желает превратить меня в пьяницу. Или он думает, что выпивка смягчит трагедию, и горе примет более легкие формы? Или он предлагает поднять тост за что-то или кого-то?

— Кэролайн, — выговорил Дуайт. — Не пытайся никого обмануть. Сядь. Может, если ты просто тихо посидишь немного...

Она глотнула бренди.

— Ты знаешь, Росс, я же говорила, что не желаю иметь противное маленькое создание, и это правда. Я нахожу животных куда более благодарными и отзывчивыми. Но за эти месяцы, должна признаться, она как червячок проникла в мои чувства. Бедняга Гораций совсем сник из-за того, что я им так пренебрегаю. Ну вот, Сара Пенвенен. Ave atque vale . Как бы негодовал мой дядюшка, что его внучатая племянница задержалась здесь так ненадолго.

Некоторое время все молчали. Ветер колотил в окно тонкой веткой, как будто билась, пытаясь влететь, птица.

— Она... Еще долго? — спросил Росс.

— Я думаю, несколько часов, — ответил Дуайт.

— Мне следовало привезти Демельзу.

— Нет-нет, — возразила Кэролайн. — Это было бы величайшей ошибкой. Вы оба сильные и можете меня поддержать. Я тоже тверда и могу справиться. Но Демельза... Демельза не так... воспитана не в такой строгости, она не умеет так себя контролировать, она не была бы столь же сдержанной. Демельза не понимает эту сдержанность и всё, что за ней стоит... — Кэролайн снова сделала глоток. — Я думаю, Демельза расплакалась бы, и это... это... и мы все зарыдали бы вместе с ней...

 

Глава вторая

I

В то время как хрупкая белокурая Сара Кэролайн Энн, рожденная в 1798 году, покинула этот мир в тот же год, почти без борьбы, и умерла так же, как и жила — тихо и бесцельно, старик, родившийся в 1731 году и названный любящими родителями Натаниэлем Густавусом, упрямо отказывался умирать, хотя всё указывало на близость смерти. Ее предсказывал доктор, ее ожидал викарий, он и сам каждый день ее предрекал, а его дочь-методистка уже три раза посчитала его мертвым.

Но мистер Пирс, нотариус и стряпчий, был сделан из крепкого и долговечного материала. Дверь уже открылась, но он никак не мог в нее протиснуться. Он лежал в постели и с каждым днем всё больше раздувался, и хотя доктор Бенна дважды пытался выпустить лишнюю жидкость, похоже, дело было вовсе не в ней. Так он и лежал, как выброшенный на берег кит, начавший понемногу разлагаться — руки и лицо цвета спелой сливы. Он постоянно теребил ночную сорочку, под которой где-то глубоко одиноко трудилось утомленное сердце.

Приступ совести прошел, или, возможно, был позабыт из-за ежедневной необходимости бороться за жизнь. Мистер Пирс больше не вспоминал об обманутых вдовах и сиротах (к тому же среди них не было ни одной вдовы и лишь две сироты), но всё же с нетерпением ждал визитов своего духовного наставника. Если бы не недавние проявления заботы со стороны преподобного Осборна Уитворта, он бы назвал Оззи эгоистичным молодым человеком, к тому же весьма самодовольным, в особенности относительно собственного мастерства в висте, но мистер Пирс был тронут регулярными визитами мистера Уитворта. Каждый четверг без исключения. Правда, Оззи оставался всего на полчаса, а затем с облегчением удалялся. Но регулярность посещений — причем причиной не служил вист, а канарское он мог выпить и в любом другом месте — трогала и поражала нотариуса. Он ошибался в этом дородном молодом человеке.

Мистер Пирс понимал, что слегка раздражает доктора Бенну тем, что по-прежнему дышит, хотя и не должен, но не знал о том, как досаждает Кэрри Уорлеггану, только и ждущему, когда потянуть за ниточки марионетки, а вступительная ария так и не начиналась. Пока жив мистер Пирс, куклы не могли танцевать.

Тем временем самый заметный член семьи, мистер Джордж Уорлегган, продолжал приобретать собственность в парламентском округе Сент-Майкл. Он убедил сэра Кристофера Хокинса расстаться с имуществом в этом округе, и по очень привлекательной цене, но доля Скауэна по-прежнему оставалась значительной, а Джордж, никогда не делавший ничего наполовину, страстно желал получить контроль над обоими местами.

Скауэны были старой корнуольской семьей и веками владели собственностью в Сент-Джемансе и в других местах, а с недавнего времени, породнившись благодаря браку с семьей Нортантов, расширили свои интересы. Джеймс Скауэн, брюзжащий холостяк, не видел причин расставаться с имуществом в Сент-Майкле, поколениями принадлежащим семье. Требовалось терпение, настойчивость и ловкость, чтобы заставить его изменить точку зрения. Не говоря уже о деньгах. Приехав с визитом в Лондон, Джордж завел знакомство с обоими действующими членами парламента от округа, а в особенности присмотрелся к капитану Дэвиду Хоуэллу, протеже сэра Кристофера Хокинса. Капитан Хоуэлл не выглядел процветающим — он был выходцем из Корнуолла и владел довольно бедным поместьем около Ланрита, и вряд ли мог бы выстоять против искушения деньгами.

Викарий церкви святой Маргариты в Труро следил за этими маневрами издалека, как наблюдатель на охоте, но был безмерно заинтересован, чем это кончится. Он понимал, что если Джордж однажды станет распоряжаться округом, его влияние станет куда выше, чем у простого члена парламента.

Он так и заявил Джорджу как-то вечером за обедом, но тот не стал развивать тему. Даже если бы Оззи не употребил слово «простой», ему недоставало убедительности. Но Оззи не стушевался и заметил, что в подобном положении Джордж мог бы оказывать существенную помощь карьере более молодых родственников, служителей церкви.

— Карьера священника, — заявил он, заглотив очередную порцию пищи, — карьера священника — это лотерея. С этим каждый согласится, Джордж. Архиепископ Кентерберийский получает двадцать пять тысяч фунтов в год! А епископ Лондона — двадцать тысяч! А людям вроде меня приходится довольствоваться суммой в триста фунтов! А некоторым и меньше. И это ведь достойные люди! Если поделить на всех церковные доходы, то, возможно, трехсот фунтов и не выйдет. Так что человек, выбирающий эту профессию, покупает лотерейный билет в надежде на большой выигрыш. Если бы джентльмены не питали таких надежд, они бы и не становились священниками. Тогда в церковь пришли бы люди вроде Оджерса — без образования, немытые, неотесанные, не умеющие одеваться, а иногда и грамотно выражать мысли! — немногим лучше крестьян. И во что бы тогда превратилась церковь?

Никто не ответил.

Оззи сделал большой глоток вина.

— Я присматриваюсь к приходу в Манаккане, Джордж. Он только что освободился и стал бы полезной добавкой к моему жалованью. Говорят, десятина там составляет добрых триста фунтов в год.

Пока он говорил, Элизабет посмотрела на Морвенну — та молча ковырялась в тарелке, но почти ничего не ела. Элизабет с Джорджем всё реже виделись с Уитвортами, поскольку Джорджу эти семейные ужины не нравились. Теперь они встречались не раз в неделю, а раз в месяц. Вместо этого Элизабет иногда ходила к Морвенне на чай, но только когда знала, что Оззи отсутствует.

Она ничего не могла вытянуть из Морвенны. Та никогда не жаловалась, но часто странно себя вела — была растрепана и имела отсутствующий вид. Ее темные глаза будто смотрели на то, чего не замечает гостья. Это было неприятно. Иногда ее мягкий голос становился резким и поражал силой. Она не отвечала, когда с ней заговаривали, но это обычно проходило через несколько минут. Морвенна теперь почти не писала матери, а когда миссис Чайновет захотела приехать, нашла предлог и заявила, что это будет неудобно. Она никогда не говорила о Ровелле, а если кто-то упоминал ее сестру, то резко обрывала разговор.

Но тем не менее больной Морвенна не выглядела. Она двигалась проворно, но только когда решала двигаться, и следила за порядком в доме, хотя и не слишком пристально. Она занималась благотворительностью и никогда не отказывалась от посещений больных и умирающих. Внешне казалось, что викарий не мог бы найти более подходящую жену. Да и выглядела она хорошо. Но всё же ее внешность изменилась, стала какой-то диковатой.

Что действительно удивляло Элизабет во время визитов к Морвенне, так это что Уитворты никак не могут найти подходящую няньку для юного Джона Конана. Милую девушку, проработавшую полтора года, уволили, а за ней последовала череда странных женщин: крепкие, средних лет, с мрачными, покрытыми бородавками лицами, с пронизывающим взглядом узких глаз, пахнущие крахмалом и камфорными шариками, они были то раболепными, то нахальными. Элизабет не взяла бы в свой дом ни одну из них и как-то сказала Морвенне, что стоит подумать о симпатичной девушке помоложе, у нее есть две на примете.

Лицо Морвенны исказила гримаса.

— Их выбирает Оззи, Элизабет. Оззи и увольняет. Думаю, он никак не может найти подходящую. По крайней мере, так он мне говорит.

— Чтобы присматривать за маленьким мальчиком? Как странно.

— Осборн — странный человек, Элизабет.

— Почему бы тебе не пригласить одну из твоих сестер? Мне кажется, Гарланда была бы рада, да и тебе составила бы компанию.

— Я никогда больше не приглашу сюда сестру, — ответила Морвенна.

II

Десятого декабря, через неделю после того как жалкий маленький гробик опустили в землю рядом с роскошным склепом, который воздвиг себе Рэй Пенвенен, Кэролайн Энис вошла в кабинет мужа после ужина и постояла немного, прислонившись спиной к двери и глядя на его истощенное лицо и седеющие волосы. Дуайт встал и поставил кресло так, чтобы сесть вместе с ней у стола, но Кэролайн подошла к камину и протянула руки к огню. Поверх белого шелкового платья на ней был зеленый передник, как будто она в любую минуту может взять на руки ребенка.

— Дуайт, — сказала она, — мне кажется, мы принимаем это слишком близко к сердцу.

— Возможно.

— Дети — дело обычное. Мы же оба считаем, что мир перенаселен, правда? Нас и так слишком много. Какое значение имеет еще один человек. На прошлой неделе ты рассказывал мне о миссис Барнс, которая за десять лет потеряла девятерых. Тот факт, что своего ребенка мы ставим выше других, показывает лишь нашу неспособность оценивать соразмерно. Мы потеряли ребенка, вот и всё. Если бы я была создана для материнства, вероятно, я бы приняла это куда хуже, ведь это мой первенец, а мне уже почти двадцать пять! Но ты, ты, всю жизнь наблюдающий жалкие потуги пациентов избежать неизбежного конца, ты, рассказывающий о том или ином пациенте с базедовой болезнью, золотухой или цингой и о том, что ничем не можешь им помочь, а лишь облегчить страдания, которые окружают тебя повсюду, с какой стати тебе горевать, если плод нашего союза избавлен от боли земного существования, так рано оказавшись в могиле? Меня это озадачивает.

Дуайт едва заметно улыбнулся.

— Вовсе нет. Потому что ты человек, как и я. Наказание и награда за это — то, что мы принимаем друг друга не просто как пассажиров на борту, а как людей, которых любим, к которым привязаны. Мы не можем избежать обязательств, накладываемых человечностью. А одно из них — горевать по любимым, они у нас в сердце и в крови.

Кэролайн поморщилась.

— Но ты ведь знаешь, Дуайт, я никогда не хотела стать матерью.

— Что за вздор! Ты была ею, и прекрасной, и не сомневаюсь, что снова будешь.

— Нет... Пока нет. — Она сделала два шага, встала рядом с ним и положила руку ему на плечо. — Дуайт, я хочу от тебя уехать.

В тишине уголь в камине вспыхнул ярким синеватым пламенем, а потом погас.

— Что ты сказала?

— О, не навсегда. Не радуйся, тебе так легко от меня не отделаться... Но я хочу уехать. Уехать из Киллуоррена, из Сола, от здешних людей. Я тебя подвела, подвела себя, всех, я чувствую такое тяжкое бремя вины... Я никогда не умела из-за этого плакать, сам знаешь, этот груз невыплаканных слез просто меня разрывает. Ужасное и унизительное признание, и я могу сказать это только тебе. Но я чувствую, что пока остаюсь здесь, в этом доме, с этой... мебелью, серебром дядюшки Рэя, медицинскими склянками, со слугами, пытающимися быть добрыми, и... и моими лошадьми, и Рут Тренеглос, и охотой, и... и твоей добротой и снисходительностью... я чувствую, что не смогу залечить раны.

Дуайт встал, не глядя закрыл книгу и уставился на манжету, где обнаружилось какое-то пятнышко, а потом поднял взгляд на жену.

— И как ты намерена поступить?

— Не знаю. Может, поеду в Лондон, проведу там месяц или два у тетушки. Не знаю.

— Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой или предпочитаешь ехать одна?

— Как ты можешь поехать? Здесь же пятьдесят... сотня... две сотни больных, которые на тебя надеются. Как я могу увезти тебя от них? Я уже... уже чувствую себя эгоисткой, стоило мне только высказать желание уехать. Ты не можешь сбежать. Прошло всего три года с тех пор, как ты спасся из французской тюрьмы, почти скелетом. Всего год как ты пришел в себя. А теперь ты пустил корни здесь и борешься с тяжелой утратой, с потерей Сары, а твоя бесполезная нестойкая жена желает покинуть тебя и утешиться, сбежав от всего этого. Я не могу просить тебя поехать со мной, Дуайт. И не стану. Я никогда бы не попросила тебя быть таким эгоистичным. Только мне дозволено быть эгоисткой.

— Это можно было выразить куда более мягкими словами.

— И не пытайся, я всё равно не поверю.

Дуайт опустил взгляд на заглавие книги. В отличие от той, что читал Росс, она только что вышла и называлась «Исследование способов и эффектов вакцинации от оспы», доктора Эдварда Дженнера. Одна свеча оказалась кривой, и воск стекал вниз и застывал, как второй подбородок гнома, а пьяный фитиль посылал вверх кудряшки дыма.

— Если мы уедем только на месяц, я бы мог найти кого-нибудь вместо себя. В «Британском критике» всегда есть объявления.

Она покачала головой.

— Думаю, это затянется на более долгий срок, дорогой. И... мне кажется, лучше нам расстаться... на некоторое время. Три года я пыталась вернуть тебе здоровье, и вроде бы в этом преуспела?.. — Она подождала, пока Дуайт кивнет. — Но иногда, ты должен признать, моя настойчивость, мое вето на то или сё, тебя раздражали. Определенным образом, хотя и неохотно, я ограничивала свои... свои потребности в обществе, зная, что тебе эти занятия не по душе. Мы пришли к компромиссу. А Сара сцементировала этот компромисс... Но ее больше нет, и я думаю... я уверена, что теперь компромисса будет достичь тяжелее. Это может привести к трениям, даже ссорам... И что бы ни говорили всякие глупцы, от ссор брак крепче не становится. Поэтому мне кажется, нам обоим нужно передохнуть. И думаю... тебе тоже так лучше.

— Позволь мне самому решать, что для меня лучше.

— Дорогой, именно этого я и не в состоянии сделать, а теперь и не буду. Через три-четыре месяца, когда самые темные дни будут позади, мы можем найти другое решение, и сделаем это вместе.

— И ты хочешь уехать... прямо сейчас?

— Скоро... Прости. Очень скоро.

III

Великая победа на Ниле приободрила и оживила Англию, как никакая другая, и за праздничными фейерверками, танцами на улицах и колокольным звоном пришли свежие новости, казалось, намекающие на перелом в долгой и одинокой борьбе. Британский флот запер в Египте генерала Бонапарта и его закаленную в боях армию, и французская хватка в Средиземноморье вдруг ослабла. Турции уже давно не нравилось, как Франция обращается с ее египетской провинцией, и теперь она решила объявить войну. Индия была в безопасности, а более мелкие государства уже не так боялись завоевателя.

Что касается личной жизни, то жена Бонапарта, как выяснилось, изменяла мужу в его отсутствие, и узнав об этом, генерал написал яростное письмо брату, захваченному в плен англичанами, и письмо опубликовали без купюр в лондонских «Утренних известиях». Об этом говорили по всему городу, позабыты были даже скандальные сплетни об отношениях адмирала Нельсона с женой британского посла в Неаполе.

Недавно Росс разговаривал с двумя эмигрантами, сбежавшими из Франции после очередного неудачного восстания лоялистов. Они описывали Париж как город, в котором нет порядка, грязный и запущенный, задыхающийся от мусора, где все ходят в поношенной одежде, хотя в салонах и театрах по-прежнему царят веселье и распутство. Но под этой мрачной картиной, которую они так старательно рисовали, он обнаружил неохотное признание, что для простых людей жизнь стала легче. Ввели в обиход металлические монеты, и это помогло сдержать инфляцию, выдался хороший урожай, и пищи было в достатке: и хлеба, и мяса, и масла, и вина. При Директории люди стали смелее высказывать свое мнение. Война еще не закончилась.

Дуайт провел Рождество в Нампаре. Внутри этого хрупкого человека словно скрывался стальной стержень, помогающий выдержать обрушившиеся на него несчастья. Кэролайн не приехала попрощаться с Полдарками, сказав, что не выдержит этого, и Дуайт сообщил им уже после ее отъезда. Когда он рассказал новости, в его тоне не было и намека на недовольство, как и у Полдарков. Однако Росс вспомнил, как ездил в Лондон, чтобы вернуть Кэролайн, когда они разорвали отношения. Вероятно, придется съездить еще раз. Но потом он подумал, что он куда чаще расставался с Демельзой. Может, это и к лучшему? По крайней мере, хотя бы в этот раз он не станет вмешиваться в жизнь других людей.

На Рождество Демельза устроила прием, наполнивший ее сердце радостью. Из Фалмута приехали Блейми, точнее из Флашинга, куда они переехали. Эндрю поседел, но выглядел крепким и здоровым, он по-прежнему ходил в опасные плавания в Лиссабон, но задержался дома на месяц для ремонта пакетбота. Верити поправилась, но похорошела и выглядела лучше, чем в двадцать лет, как будто жизнь в любви, пришедшая так поздно, принесла и позднее цветение. Они взяли с собой Эндрю, своего пятилетнего сына, и Джеймса Блейми, пасынка Верити, потерявшего два пальца в стычке у Бреста и часть уха у мыса Сент-Винсент, он остался всё таким же шумным, веселым и задиристым и намеревался извлечь из короткого визита как можно больше. На рождественский ужин Демельза велела прийти Сэму и Дрейку, и поскольку им редко давали приказания, они с удивлением явились.

Такую большую компанию она никогда прежде не собирала. Иногда они с Россом были одни, однажды провели Рождество в Тренвите, один раз — у Блейми в Фалмуте, один раз в Нампаре вместе с Кэролайн, когда Дуайт был во французской тюрьме. Но этот праздник стал самым лучшим. Трое детей за столом и восемь взрослых, все те, кого она любила и понимала, с кем могла поговорить, люди, между которыми не было барьеров, кому и с кем можно улыбаться и быть созвучными. Поначалу Сэм и Дрейк вели себя скованно, как когда-то она сама, но вскоре растаяли — уж больно теплым было общество. Они даже выпили по бокалу вина и поучаствовали в беседе.

Джеймс Блейми оказался в центре внимания. Днем он играл с детьми, изображая льва, а в сумерках рассказывал им истории о морских приключениях, штормах и битвах, так что они таращили глаза от восторга. Его отношения с Верити были удивительными, скорее, как у возлюбленного, чем у пасынка, но он добродушно над этим посмеивался. Демельза мечтала, что Джереми вырастет таким же, но только не уйдет в море.

На следующий после Рождества день устроили детский праздник для друзей Джереми. Помимо трех Тренеглосов из Мингуза пришли отпрыски шахтеров и крестьян. Неприятным последствием процветания стало то, что Полдарки теперь не могли впустить двадцать с лишним детей в недавно отремонтированную и меблированную библиотеку, поэтому из старой гостиной вынесли большую часть мебели и предоставили ее детям. И снова Джеймс оказался бесценным, хотя и Демельза, и Верити принимали во всем участие. Братья Карн, конечно же, гостили только один день, а Дуайт уехал домой после завтрака, так что Росс и Эндрю Блейми отправились на долгую прогулку к утесам и разговаривали о войне и мире, кораблях и погоде, и прочих мировых проблемах.

Блейми слышал, что во главе русской армии недавно вновь поставили генерала Суворова, лишь он один по энергичности может сравниться с французами. Конечно, Россия не воевала с Францией, но если она ничего не затевает, то почему русская армия добралась аж до Баварии? В Раштатте собрался конгресс , но неужели кто-нибудь считает, что он чего-либо достигнет? Французские армии в Европе слабеют. Очень скоро старая коалиция против Франции, полностью распавшаяся два года назад, снова начнет собираться.

И всё по причине победы Нельсона, сказал Блейми. Недаром его провозгласили лордом Нельсоном Нильским и сделали герцогом Бронте. Он прекрасно продемонстрировал значение преимущества на море. Нужно вывести наши армии из Европы и укрепить владычество на море.

Во время прогулки они почти дошли до земель Тренвита, теперь земель Уорлеггана. Поместье огородили забором, но у края утеса оставался проход футов в пять шириной. Джордж еще не возвел стену — всему свое время.

Они остановились, и Росс положил руку на изгородь.

— Вражеская территория.

— До сих пор, Росс? Как жаль.

— Демельза хотела пригласить Джеффри Чарльза на вчерашний прием, но я знал, что мы наткнемся на отказ.

Блейми окинул горизонт опытным взглядом. Там виднелось лишь два паруса, ближе к Сент-Агнесс.

— Мы собирались заглянуть к ним по пути домой, Росс. Верити хочет увидеть своего племянника и, разумеется, Элизабет, и считает, что лучше нанести визит на обратном пути.

— Верная мысль. Всему свое время.

Изгородь установили четыре года назад, и некоторые деревянные столбы оказались негодными. Здесь, совсем рядом с морем, из-за дождя и соленого ветра древесина начала гнить у основания. Росс заметил это у столба, за который держался. Он на пробу качнул его взад-вперед, а потом навалился со всей силой. Столб треснул. Росс дернул его к себе, сломав всю перекладину, и теперь в заборе зияла дыра шириной около шести футов. Эндрю Блейми с поднятыми бровями наблюдал, как Росс подошел к следующему столбу и поступил с ним подобным же образом. Этот оказался прочнее, но приложив усилия, Росс и его сломал. Через несколько минут было повержено шесть столбов, и в изгороди образовался огромный проем. Вспотев от натуги, Росс подобрал сломанные столбы и перекладины и швырнул их с утеса вниз. Чайки с криком взметнулись в воздух.

Росс мрачно улыбнулся.

— Даже не знаю, почему никто не сделал этого раньше.

— А сторожа здесь есть?

— О да.

— Тогда, пожалуй, нам стоит уйти.

— Может, не стоило провоцировать неприятности. — Росс выкинул с утеса последний кусок древесины. — Это был сезон доброй воли.

Блейми посмотрел на него и осознал, где именно у Росса начинается и заканчивается добрая воля. Иногда с ним было непросто иметь дело, а сейчас долго сдерживаемое бунтарство готово было вырваться на поверхность. Взрыв был совсем близок, но лишь чуть-чуть не перешел грань разумного.

Когда они вернулись в Нампару, дети как раз расходились по домам. Джеймс Блейми снял сюртук, нашел где-то тонкую пружинку и использовал покалеченную руку в качестве рогатки. Демельза и Верити с растрепанными волосами были совершенно измучены, Клоуэнс сосала леденец, вымазав лицо в липкой сладости, Джереми слишком перевозбудился, и Джейн Гимлетт укладывала его спать. Россу стало стыдно. Неужели он слишком стар, чтобы в этом участвовать? Блейми уже пятьдесят, это другое дело. Росс подошел к Демельзе.

— Ты выжила, любимая?

Она удивленно посмотрела на него.

— Разумеется, Росс. Всё было чудесно. Это часть нашей жизни — иметь детей и растить их.

— Я знаю, — ответил он, — но мне следовало помочь.

— Ты делаешь, что должен. И этого достаточно.

— Разве делаю? Не всегда. Не всегда.

Клоуэнс вцепилась в его ногу и ныла, чтобы Росс взял ее на руки. Он поднял ее, до сих пор толстушку, и вдруг ее измазанное леденцами личико с взлохмаченными волосами оказалось совсем рядом с его. Клоуэнс поцеловала Росса, оставив огромное пятно на его щеке.

— Папа, тебя здесь не было.

— Да, милая, я отлынивал. Возьму вас обоих на прогулку завтра.

— Куда, папа, куда?

— Не знаю. Куда-нибудь.

— Даже если будет дождь?

— Дождя не будет, если я так скажу.

— Ох, что за выдумки! — сказала Клоуэнс, широко открыв глаза.

— Это правда. Ты прямо как твоя мама, видишь меня насквозь.

— Росс, это тоже неправда, — отозвалась Демельза. — Ну, полуправда.

— Согласна, — сказала Верити. — Она смотрит сквозь твою темную часть и видит лучшую.

IV

Перед отъездом Верити осталась с Россом наедине в библиотеке и сказала:

— Дорогой, мы чудесно провели время. Благодарю, что пригласили. Так приятно было снова увидеть вас обоих.

— И нам.

— Росс, тебе нравится твоя новая жизнь?

— Моя новая жизнь? А, ты про парламент... Точно не знаю. Меня устраивает пробыть там еще год или два. Если я решу, что это может принести пользу — стране или графству, то, наверное, я буду рад.

— А личная жизнь, с Демельзой?

Он встретился с Верити взглядом, а потом перевел его на книги.

— Почему ты спросила?

— Дорогой, по естественным причинам — потому что хочу знать.

— Ты думаешь, есть какие-то особые причины спрашивать?

— Нет, если ты мне о них не расскажешь. Но раньше мы часто делились друг с другом своими трудностями и бедами.

— И ты считаешь, что у меня есть трудности и беды? Демельза это сказала?

— Разумеется, нет. И никогда не скажет. Но я заметила... или мне так показалось, что есть некое... напряжение. Я думаю... — Она похлопала Росса по руке и передвинула на столе несколько книг. — Вот ты, к примеру, Росс. Ты стал более... более беспокойным, чем за многие годы. Как будто вернулась твоя прежняя необузданность. Как в те дни, когда ты еще не был женат на Демельзе.

Росс засмеялся.

— Может, дело в том, что леопарда не отмыть от пятен. Надень на него шелковый фрак и панталоны, и он будет вести себя так, как диктуют обстоятельства. Но подобное поведение не длится вечно. Время от времени его природа восстает против этого, и он жаждет загрызть овечку. Леопарды охотятся на овец? В общем, ты понимаешь, о чем я.

— Да... о да. Я понимаю. Если дело в этом, то я понимаю. Но как это относится к твоей жизни с Демельзой? Мне бы не пришло такое в голову, учитывая характер Демельзы.

— Ты копнула слишком глубоко.

— Возможно, только у меня есть на это право.

— Право?

Верити улыбнулась.

— Что ж, в таком случае, я единственная, кто осмеливается.

— Нам стоит чаще встречаться, Верити. Ужасно, что всего восемнадцать миль полностью нас разделили. Приезжай и привози юного Эндрю. Он чудесный мальчик.

— Искать совершенства, Росс... в реальности это опасно, нам начинает казаться недостаточным то, что не вполне совершенно. Время небесконечно. В этом году мне исполнилось сорок...

Росс поставил на место несколько книг. На новой полке эти старые книги казались совсем потрёпанными.

— Ты знаешь, когда я родился, Верити?

— Ты? Приблизительно. А сам-то ты знаешь?

— Нет, мне не удалось найти запись. Меня крестили в январе шестидесятого, но родился я в декабре 1759 или в январе 1760 — понятия не имею.

— Всегда считала, что я на полтора года старше.

— Ты по-прежнему выглядишь на двадцать четыре.

— Что ж, благодарю. Иногда, должна признаться, мне тоже так кажется, а иногда совсем наоборот. Но я наслаждаюсь каждой малостью. Когда мои мужчины в опасности...

— Дорогая, я понимаю, как это для тебя тяжело.

— Я говорю не о себе, Росс, а о тебе. Неспособность к компромиссу — черта многих Полдарков. Это погубило Фрэнсиса.

— И может погубить меня?

Верити опять улыбнулась.

— Ты же знаешь, что я не это хотела сказать. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

— Прекрасно знаю, — согласился Росс. — Но кое-что случилось, Верити. Да, я знаю, это мелочи, мелочи по сравнению с действительно важным, и лучше нам обоим это забыть, и многое и впрямь забывается. Но время от времени просто не удается сдержать свои чувства, и вдруг мысли и эмоции затапливают тебя, как... как штормовая волна. И так трудно, порой очень трудно контролировать эту волну.

 

Глава третья

I

В середине января Демельза получила письмо от Кэролайн.

Дорогая!

Я каждую неделю пишу моему другу доктору Энису и надеюсь, он передает мои теплые пожелания вам обоим. Не знаю, чего я достигла, перебравшись в Лондон и оказавшись в изоляции от большинства тех, кто мне не безразличен, но это своего рода способ забыть ту жизнь, которая связана с Сарой, хочу я того или нет. После трудностей брака с Серьезным человеком и жизни среди людей, заметных во всех смыслах, в легкомысленной жизни лондонского общества легко потерять представления о реальности. Я встаю в одиннадцать, завтракаю в полдень, гуляю и сплетничаю в домашнем платье или дезабилье до шести, потом обедаю, а затем готовлюсь провести вечер в театре или за картами. И кажется, будто жизнь почти бесконечна, но в ней так мало воздуха и совершенно нет глубины!

Да, но есть и другая сторона Лондона. Это место, где можно найти самое лучшее среди такого разнообразия. Люди искусства, литературы, науки, медицины, чистого интеллекта — все они здесь, а если кто-то родился в другом месте, то приехал сюда жить и работать. И я действительно считаю Лондон центром вселенной. Итак, хотя моя текущая жизнь скорее тяготеет к первому аспекту, чем ко второму, время от времени я получаю Компенсацию, которую нельзя игнорировать.

Дорогая, когда Росс приедет в Лондон? Как я поняла, он еще не прибыл, иначе бы зашел. Надеюсь, ваша шахта после периода выздоровления обрела полное здравие, а значит теперь ее богатства могут добывать и другие, менее значительные смертные.

Демельза, почему бы тебе не приехать в Лондон? Ты вроде бы говорила, что никогда здесь не бывала, и я с радостью встретила бы тебя и показала всё, что нужно увидеть. Скажи Россу, чтобы взял тебя с собой. Если бы ты приехала с ним раньше, то сидела бы без дела, пока он занят в Вестминстере. А теперь всё не так. Я была бы рада тебя занять. В конце концов, иногда кажется, что мне необходим человек вроде тебя в качестве ориентира, чтобы понимать истинную важность событий.

Гораций счастлив оказаться в доме моей тетушки, он подружился с ее двумя королевскими спаниелями. Но всё-таки мне кажется, что, несмотря на первоначальную ревность, он скучает по моему другу доктору Энису.

Как и я.

Но я пока еще не излечилась.

Нежно целую всех вас.

Кэролайн

II

Прочитав письмо, Росс спросил:

— Ну, так и что ты решила?

— Насчет чего?

— Насчет поездки в Лондон, разумеется. У Кэролайн просто талант указывать на очевидное, когда другие почему-то это упускают.

Демельза подобрала упавшие на стол капельки воска.

— Когда ты собираешься ехать?

— Должен был еще месяц назад, но я не тороплюсь. Здесь мой дом. Хотя... если я вскоре там не появлюсь...

— Так ты вернешься на Пасху или останешься там?

— Останусь. Раз уж я полностью пропустил осенние заседания, то было бы неправильным появиться на несколько недель и тут же вернуться в Корнуолл.

Демельза огляделась. Ее брови собрались на переносице.

— Я не смогу остаться так надолго, Росс. Дети.

— Ты можешь поехать со мной и вернуться на Пасху.

Она снова задумалась. Предложение исходило от Кэролайн, не от него. Если бы это предложил сам Росс, всё было бы по-другому.

— Джереми еще кашляет. Я знаю, скорее всего, это чепуха, но мне хотелось бы за ним приглядывать.

— Ты рискуешь тем, что мне придется выгнать из своих апартаментов очередную порцию шлюх.

— А ты — тем, что тебя обзовут дрянными словами.

— Да... Так ты рискнешь?

— Могу я поехать, когда закончится лето? Я страшно хочу увидеть Лондон. Но в сентябре или октябре, тогда работы в саду и в поместье в основном закончены. И тогда я могла бы остаться до Рождества.

— Кэролайн там может уже и не быть.

— А у меня такое чувство, что будет, — ответила Демельза.

Росс уехал в Лондон двадцать восьмого января. Он отправился тем же путем, как и возвращался в мае — на почтовой карете до Сент-Блейзи, а потом на корабле из Фоуи до Тилбери. Во время войны плавание по Ла-Маншу стало опасным, но при хорошем ветре так было быстрее, а Россу больше нравилась качка, чем бессмысленная тряска в карете.

После его отъезда дом казался пустым, как склеп. В прошлые годы он тоже уезжал, когда обучал ополчение, но это лето и осень в основном провел дома, занимаясь шахтой. Демельза не раз пожалела о своем решении остаться в Корнуолле, но никак не могла определиться, как она к этому относится, и потому подумала, что лучше оставить всё как есть. После смерти Хью Армитаджа в отношениях с Россом уже не было прежней легкости. Любовь и смех, как она поняла еще раньше, могут существовать пусть и не на совсем поверхностном уровне, но и не идти из глубины. Так было пять лет назад, повторилось и теперь. Она как никогда стремилась стать с Россом единым целым, как бывало в прежние времена. Но когда этого не стало, появилась огромная трещина.

В отсутствие Росса она погрузилась в бытовые заботы, а раз и Дуайт оказался покинутым, Демельза часто с ним виделась. Однажды, отправившись на прогулку с Джереми к церкви Сола, чтобы положить цветы на могилу родителей Росса и осмотреть только что установленное надгробие тетушки Агаты, Демельза обошла стороной торчащий зад Джуда Пэйнтера в туго натянутых штанах, сияющих, как земля в лучах заходящего солнца, и дошла до мастерской Пэлли, чтобы выпить чаю с Дрейком.

Джереми не заинтересовался кузницей, которая заворожила бы большинство детей, но его внимание привлек гусь на заднем дворе.

— Станет фермером, да? — спросил Дрейк.

— Мы не держим гусей, так что это для него нечто новенькое. Он не боится животных. И постоянно их рисует. В его блокноте полно коров, свиней, кур и лошадей.

— Может, он станет художником. Где-то неподалеку жил Опи .

— В детстве ты тоже рисовал, Дрейк. Помнишь? Мелом на стене дома.

— И получал за это порку. Помню, а как же. Капитан Росс вернется на Пасху?

— Не знаю. Не думаю.

Демельза стала рассказывать об остальных своих братьях, о семье в Иллагане, о вдове Карн, их мачехе. Люк женился и работает в Солтэше, Джон женился, у него двое детей, но нет работы. Бобби поправился и скоро женится.

— А у Сэма тоже ничего не вышло с девушкой, как и у меня.

— Значит, он тебе сказал.

— Да, сказал.

Они сидели в гостиной, из уважения к Демельзе. Она внимательно осмотрела всё вокруг, прихлебывая чай. Комната была крохотной, не больше кладовки, и Дрейк явно ею не пользовался. Здесь было чисто, но шторы, которые ему подарила Демельза, нужно было подшить, у кресла из Нампары до сих пор торчал конский волос на подлокотнике, свечи покосились, как трое пьяных караульных, скатерть на грубом столе лежала наизнанку.

— Значит, мы — два сапога пара, — сказал Дрейк.

— Да...

— Но он всё равно постоянно ищет мне невесту.

— Кого?

— Ты разве с ним не говорила?

— О тебе? Нет, Дрейк.

— Розину Хоблин. Кого ж еще?

— Ты с ней виделся? — спросила Демельза.

— Еще два раза. Однажды проводил до дома из церкви, а во второй раз я шел к Гернси и остановился у ее двери.

— Она хорошая девушка. И прекрасно тебе подойдет.

— Может, и так... О да, я уверен. Ничего против нее не имею.

Джереми во дворе закричал, и Демельза подошла к квадратному оконцу. Но мальчик лишь разговаривал с одним из юных Тревиннардов, который тащил упирающуюся козу.

— Ее отец не знает, как со мной обращаться, — сказал Дрейк. — То улыбается, будто старому другу, то хмурится, словно боится, что я украду его дочь без благословения священника.

— Не стоит обращать внимания на Джаку, Дрейк. У него всегда были странности. Росс умеет с ним управляться, но я считаю его старым драчуном. Он точно бьет своих женщин.

Дрейк снова наполнил кружку Демельзы, а потом и свою. Демельза не любила козье молоко и согласилась выпить немного лишь из вежливости.

— Так ты считаешь, что я должен на ней жениться?

— Я не могу указывать тебе, что делать, Дрейк.

— Но именно это было у тебя на уме с прошлого мая. Разве не так?

Она улыбнулась.

— Росс предупреждал меня, чтобы я не вмешивалась в чужую жизнь. Он говорит, это опасно.

— Но если я женюсь на Розине, тебе будет приятно?

— Тебе она нравится?

— Очень.

— А ты ей?

— Думаю, да.

— Но это не любовь.

— С моей стороны — нет. По крайней мере, это не то, какой я помню любовь.

Демельза взглянула на него.

— Я знаю, каково это, Дрейк. Знаю... Но ты это потерял. Никто не смог бы вернуть любовь в такой ситуации... Я лишь хочу, чтобы ты был счастлив, а не сидел здесь в одиночестве. Тебе понравился рождественский обед?

— Да. Это было чудесно.

— Что ж, хотя бы ненадолго, в особенности после обеда, когда ты был с детьми, тебе было весело. Таким я помню тебя два года назад. Мне хотелось бы видеть тебя таким почаще, а это вряд ли случится, если тебя будет навещать только тетушка Нелли Тревейл. — Она поспешила добавить, прежде чем Дрейк смог ответить: — Мне нравится Розина, и очень. Она отличается от других девушек с шахты или ферм. Она разумней... умнее. Она привлекательная, спокойная и будет помогать тебе в работе. Она будет приятной... невесткой.

— Да, я и сам всё это понимаю.

— Тогда не думай больше об этом, Дрейк, — улыбнулась Демельза. — Нельзя жениться на девушке только потому, что она подходит, а уж тем более только потому, что она будет кому-то хорошей невесткой. Это твоя жизнь, Дрейк. А брак нельзя расторгнуть. Я только... только хочу, чтобы ты был счастлив и не одинок. Хорошо, когда рядом есть кто-то, с кем можно вместе работать и для кого работать. Я не хочу, чтобы ты был одинок. А иногда... любовь появляется со временем.

Он встал, подошел к маленькому оконцу и выглянул наружу.

— А у тебя было так, Демельза? Я часто об этом думал, но никогда не осмеливался спросить.

От этого вопроса у нее кольнуло в сердце.

— Нет. Я любила с самого начала. Но не Росс. Росс полюбил меня со временем. Он не любил меня, когда женился. Но со временем полюбил.

III

Вскоре после отъезда Росса начались морозы. Пока в Англии бушевали снегопады, Демельза с нетерпением ждала письмо с новостью о благополучном прибытии мужа. В Корнуолле снега было мало, но во внутренних частях подморозило, и даже кое-где на побережье. Сухая погода благоприятствовала работе насоса на Уил-Грейс. Известия от Росса пришли только 19 февраля. Его судно опередило непогоду, но многие дороги, по его словам, стали непроезжими, Темза замерзла, здания покрылись изморосью, и Лондон выглядел как город из сказок.

В начале месяца мистер Оджерс подхватил серьезную простуду и дважды падал в обморок, поэтому в церкви Сола первые три недели поста не проводились службы. На третье воскресенье, 24 февраля, вдруг распогодилось, и немало прихожан пришли в ясный и теплый денек к церкви, они стояли снаружи и болтали под неожиданно появившимся солнцем, как выжившие в кораблекрушении, дожидаясь появления священника.

Но он так и не появился. Не приехал и Оззи, которому сообщили о болезни заместителя, и потому минут через двадцать паства стала расходиться.

Среди них были Дрейк Карн, Розина Хоблин и ее младшая замужняя сестра Парфезия, носящая очередного ребенка, вместе со своим туповатым мужем Артом Муллетом. Дрейк подошел к Розине, и они направились домой вместе.

У разрушающихся стен Грамблера они остановились. За девять лет, с тех пор как большую шахту закрыли, ветер и непогода собрали свою дань с второстепенных строений, которые всегда вырастали вокруг сердца шахты, но два главных здания всё так же высокомерно вздымали дымоходы в синее небо, с куда большей уверенностью, чем шпиль церкви Сола на холме. Вокруг простиралась голая земля, поскольку за полвека сюда выбросили так много пустой породы, что сквозь камни и мусор пробивались только самые стойкие травы.

— Розина, — сказал Дрейк, — я хочу тебе кое-что сказать. Это займет всего пять или десять минут.

— Да, Дрейк, — ответила она — просто и бесхитростно. Если она и знала, что сейчас последует, то не стала притворяться, что не желает этого слышать.

Дрейк стоял перед ней, высокий и бледный, прежнее озорное выражение давно покинуло его лицо, но изгиб губ и глаза все-таки предполагали, что печалиться не в его характере. Розина выглядела рядом с ним крохотной, она была в своем лучшем, единственном хорошем, желтом муслиновом платье и черных башмаках, а по погоде надела табачного цвета плащ и темный чепец с желтыми лентами.

— Раз я прошу меня выслушать, Розина, ты наверняка поняла почему.

— Да, Дрейк, — повторила она.

— Я хочу объяснить, о чем я думаю и... и что у меня на сердце.

Он рассказал ей о Морвенне, бывшей гувернантке Джеффри Чарльза, как они впервые встретились, когда Морвенна с мальчиком застали Дрейка и Сэма врасплох, несущими дубовую балку по земле Уорлеггана. О странном ухаживании, всегда в присутствии мальчика, который этого не замечал, да и сами они почти не замечали. Чувства развились медленно и тайно во время летних месяцев и темными осенними вечерами. А четыре с половиной года назад, в суровые первые месяцы зимы 1795 года, между ними встали планы мистера и миссис Уорлегган и в конце концов разрушили все надежды — сначала ложным обвинением Дрейка в краже Библии у Джеффри Чарльза, а потом они выдали Морвенну замуж за молодого викария церкви святой Маргариты в Труро.

— Возможно, — закончил он, — эти отношения были обречены с самого начала. Она была дочерью декана — образованная, умела читать и писать лучше, чем я когда-либо научусь. Может, она не для меня, но в то время мне было всё равно. Я ее любил и всегда буду любить. Тяжело говорить это тебе, я прекрасно это понимаю, но не рассказав тебе правду, как на духу, я не смогу сказать то, что собираюсь.

— Да, Дрейк, — в третий раз произнесла Розина.

Она опустила голову, и чепец закрыл ей лицо, но по голосу Дрейк понял: она думает о том, что он сейчас скажет, и что она ответит.

— Но Морвенна навсегда для меня потеряна. Мы ни разу за три с половиной года не разговаривали, и я видел ее лишь однажды. С этим покончено, у меня впереди жизнь, и люди говорят, а я им верю, что мне нужна жена. Теперь ты всё знаешь — что я чувствую и чего не чувствую, возможно никогда не почувствую, но всё же ты мне нравишься, мне нравится твое общество... как друга, помощницы, жены, а со временем, вероятно, и матери... У меня есть дом, мастерская... Вот о чем я прошу тебя подумать... и через некоторое время дать ответ.

В этом месте стена была сломана, много камней унесли на постройку коттеджей. Розина положила руку на стену — маленькую, но твердую и сильную ладонь.

— Дрейк, я отвечу сейчас, если ты не считаешь, что мне еще слишком рано принимать решение. Я выйду за тебя и постараюсь снова сделать тебя счастливым. Твой рассказ... Я кое-что знала по слухам, но рада услышать это от тебя. Ты смелый, честный человек, Дрейк, я уважаю тебя и люблю, и надеюсь, что наша... наша жизнь будет праведной и честной. И надеюсь... надеюсь... Ох, не могу подобрать слова...

Дрейк взял ее ладонь и задержал в своей на несколько секунд. На поле пастух вел корову, а вдалеке болтала группка стариков, поэтому он не отважился на более выразительный жест. Они сказали друг другу всё необходимое — вообще-то, по меркам деревенских жителей, у которых предложения и ответы на них редко превышали десяток слов с обеих сторон, даже избыточно. Но в этом случае лучше было обойтись без недомолвок. Всё было так официально, они чувствовали себя немного натянуто, но внешне сохраняли спокойствие.

— А теперь, Дрейк, тебе лучше спуститься со мной и сказать матушке и отцу.

— Да, — согласился Дрейк. — думаю, так будет лучше.

И лишь когда они вместе двинулись к Солу, Розина невольно ускорила шаг, выдав тем самым радость и нетерпение, скрывавшиеся в глубине ее души.

IV

— Ха! — сказал Джака. — Вот, значит, как оно всё таперича.

И взглянул на Дрейка так, словно тот застал его в неприглядном виде.

— Ну наконец-то! Наконец-то! — воскликнула миссис Хоблин. — Ну, Рози! Ну, Дрейк! Дорогие мои!

— Отменно. Отменно, — сказал Арт Муллет.

— И когда свадьба? — спросила Парфезия. — Ох, только не сейчас! Пока я такая! — и она похлопала себя по животу.

— Еще и половина поста не прошла, — ответил Дрейк. — Я подумывал — в воскресенье, на Пасху. Достаточно времени, чтобы подать объявление. Но вообще-то я особо об этом не думал. Может, Розина...

— Нет, — сказала Розина. — Это годится. Прекрасно подойдет.

— А сколько еще до пасхального воскресенья? — подозрительно поинтересовался Джака, разглядев какую-то ловушку.

— Это будет двадцать четвертого марта, — объяснил Дрейк. — Через полтора месяца.

— Ну вот, — заявила миссис Хоблин. — Ну разве не замечательно? И времени на подготовку хватит. Розина сможет подготовиться. Она такая мастерица, Дрейк, ты не поверишь. Ну, Джака, ты что же, и доброго слова не найдешь?

— Хорошо, коли нет нужды спешить, — откликнулся Джака.

— Вот ведь, да как ты можешь!

— Ну, я ж помню, как было с ее сестрой...

— Эй! — возмутился Арт. — Нечего тут это приплетать. Чего о других-то говорить?

Розина улыбнулась Дрейку.

— Я тебя догоню, Дрейк. На вершине холма.

V

Вскоре погода снова испортилась. Обычно ранняя корнуольская весна сейчас никак себя не проявляла, и все огородники замерли в ожидании. Демельза заставляла себя каждый день выводить детей на прогулку, невзирая на погоду: Дуайт уверял, что свежий воздух не приносит ничего кроме пользы, хотя весна всё не начиналась. В городах бушевала скарлатина, болезнь добралась и до Сола.

Узнав новости, Демельза отправилась к Дрейку, снова взяв с собой возмущающегося Джереми, но не Клоуэнс — для ее толстых ножек это было слишком далеко. Она поцеловала Дрейка и пожелала ему счастья. Он явно обрадовался тому, что она так счастлива за него, и сам стал счастливее. Барьер против его дружбы с другой женщиной был сломлен, и он откровенно поговорил с Демельзой о своих планах. Сэм тоже рад, сообщил Дрейк, и надеется на скорое возвращение брата в общину методистов вместе с женой, которая уже наполовину постигла благодать. Оба посмеялись над шуткой, поскольку на местном диалекте это также означало, что она не в себе.

Пришло еще два письма от Росса, во втором говорилось, что он принял новое назначение и в августе будет обучать группу ополчения где-то в Кенте. Это значило, что весь месяц его не будет, но зато по договоренности с лордом Фалмутом он раньше покинет парламент и приедет домой в апреле. Он виделся с Кэролайн, как наверняка уже рассказал Дуайт, и Кэролайн внешне выглядит неплохо, но твердо решила не возвращаться домой, пока не избавится от того, что она называет «демонами».

Росс добавил, что у Кэролайн он встретил «...того молодого человека, с которым я познакомился в саду Тренвита прошлым летом, его зовут Монк Эддерли. Он сказал, что Джордж надеется вернуться в политику к следующей сессии. К счастью, в Палате общин можно легко избегать встречи со знакомыми».

Росс был не самым усердным сочинителем писем в мире. Демельза знала, что он предпочитает делиться теплом при личной встрече. Когда он рядом, то может вдруг сказать такое, от чего растает сердце любой женщины — или заледенеет. Его письма были, напротив, информативными, но лишенными чувств. Расстояние между ними было физически ощутимо.

Он не повторил Демельзе предложение приехать в Лондон в сентябре.

 

Глава четвертая

I

Двенадцатого февраля с самыми наилучшими рекомендациями прибыла няня Джона Конана Уитворта. Правда, в последнее время она присматривала не за ребенком, а за мистером Джералдом Ван Хеффином из Хеффин-корта, что неподалеку от Солкомба, а в течение двух лет до своей смерти мистер Ван Хеффин неоднократно пытался кого-либо убить. За исключением единственного случая, когда он порезал лакея, ей удавалось предотвратить серьезные увечья.

Выглядела она не столь угрюмо, как ее предшественницы. Она была небольшого роста, аккуратной, с тонким подобострастным голосом и грамотной речью. Только стоя она выражала агрессию и выглядела как старая дева: ноги расставлены, широкие плечи напряжены. Ей было около сорока лет, звали ее мисс Кейн. Оззи поговорил с ней и был удовлетворен. Ему показалось, что она как нельзя лучше справится с ситуацией. А раз миссис Уитворт пытается убить лишь собственного сына, задача упростится. Джон Конан должен получить охрану и получит ее. Чтобы защитить всех, пришлось бы присматривать за миссис Уитворт, как раньше мисс Кейн присматривала за мистером Ван Хеффином. Чтобы защитить Джона Конана, достаточно постоянно быть рядом с ним.

Через две недели Оззи был полностью доволен. Как он полагал, для человека вроде него, на голову выше любого обывателя — энергичного, молодого, умного, и земного, и божьего одновременно — вполне естественно иметь, как он это называл, телесную энергию, и по этой причине церковь изобрела таинство брака, чтобы удовлетворить эти естественные потребности, не впадая в грех блуда или другие извращения. Этой отдушины, так любезно предоставленной для тех, кто не обладает даром воздержания, рекомендованной апостолом Павлом и освященной двумя тысячелетиями опыта, порочная и неблагодарная жена его лишила, и Оззи впал в грех, каждый четверг посещая ее распутную сестру.

Но визиты всего раз в неделю (только по четвергам) вызывали серьезное напряжение его умственных и физических сил. Если бы Оззи мог вернуться к жене, хотя бы по понедельникам и пятницам (он собирался ограничить свои притязания), то его существование стало бы куда более сносным. Если такое случится, если Морвенна добровольно его примет, а он был убежден, что рано или поздно это случится, как только всё войдет в нормальную колею, то можно подумать и о том, чтобы разорвать отношения с Ровеллой.

Потому что эти визиты были очень рискованными. Каждый четверг Оззи оставлял лошадь на конюшне, в двух домах от дома мистера Пирса. С приходом лета и долгих светлых вечеров это станет невозможным. К тому же в последнее время Ровелла требовала всё больше. То новый ковер, то новые канделябры, новые туфли или бархатное платье. Разумеется, она просила не так открыто, не в той вульгарной манере, с которой ему приходилось мириться у шлюх в портовом районе. Но как бы аккуратно она это ни проделывала, деньги утекали, и если вдруг ему пришло бы в голову не давать их, наверняка Ровелла лишит его своих милостей.

Вот почему он обрадовался появлению мисс Кейн. Через три недели Оззи набрался мужества, чтобы рискнуть. Морвенна рано ушла спать, сославшись на головную боль, и он сидел у себя в кабинете, бессмысленно уставившись в сборник проповедей преподобного Антона Уайлда. Они не произвели впечатления на Оззи — банальные и повторяющиеся. Там слишком часто упоминалось имя Господа и обращалось больше внимания на веру, чем на труд, духовное превозносилось по сравнению с церковной рутиной. Оззи был человеком практичным и понимал, что на земле уж точно формальные религиозные ритуалы значат куда больше.

Он отложил книгу. Вероятно, этим вечером даже лучшие проповеди века не смогли бы завладеть его вниманием. Ведь он думал лишь о том, что там, наверху — молодая женщина, желанная, хотя и отказывающая в близости, с которой он связан священными узами перед лицом церкви и от которой вот уже два года не получал удовлетворения. Он рисовал ее в своем воображении, податливую и молящую или твердую и сопротивляющуюся, в белой ночной сорочке, готовящейся ко сну. Но пока она еще не спит. Она еще не должна спать.

Он возьмет ее, получит свое по праву. Если будет необходимо, возьмет силой, и это тоже его право. Ни закон, ни церковь не считают насилие мужа над женой грехом. А завтра, если она и впрямь решит со всей злобой отплатить за это, причинив вред сыну, их сыну, мисс Кейн — сильная, внимательная, терпеливая и упорная — позаботится о том, чтобы это пресечь. Но если Морвенна всё-таки решит действовать, можно снова поднять вопрос о ее помещении в лечебницу для душевнобольных.

Оззи встал, расправил жилет, сделал последний глоток портвейна и поднялся наверх. Он тихо постучался и вошел в спальню жены. Морвенна, как он и ожидал, лежала в постели и читала очередную отвратительную книгу из библиотеки. Она подняла взгляд, сначала вопросительный, потом озадаченный, затем встревоженный, когда увидела выражение его лица.

Оззи закрыл дверь и повернулся к ней спиной, чтобы хорошо видеть Морвенну, при виде очертаний ее прекрасного тела под простыней его кожа покрылась мурашками. Потом он снял сюртук, жилет и начал развязывать шейный платок.

— Оззи! — воскликнула Морвенна. — Что ты здесь делаешь? Ты же помнишь мои слова! Ты знаешь мои угрозы!

— Да, — ответил Оззи достаточно мягко. — Но ты по-прежнему моя жена, и эта ужасная епитимья, твой черствый отказ, идущий вразрез с супружескими клятвами, это должно... должно закончится. Прошло уже много времени, Морвенна. И это было тяжелое время, — продолжил он, словно поверяя ей секрет, который никто больше не должен знать. — Ты поклялась перед лицом Господа быть моей женой. Это твой священный долг. И сейчас ты должна, прошу тебя, должна мне отдаться. Но сначала... сначала давай помолимся.

II

Мистер Артур Солвей, работник библиотеки графства на Принс-стрит, которая теперь предлагала почти пятьсот книг для чтения на дому или в собственных помещениях, был высоким и худым молодым человеком болезненного вида, тихим и тревожным по характеру. Когда он влюбился в Ровеллу Чайновет и обнаружил к своей радости и почти испугу, что это чувство взаимно, то не мог заснуть по ночам, размышляя о выпавшем счастье. Ее признание в том, что она уступила притязаниям одного мерзавца (без имен и подробностей), стерло с ее образа немного позолоты, но вскоре Артур забыл об этом, восхищаясь своей будущей женой.

Выходец из ужасных трущоб на Уотер-стрит, где до сих пор обитали его родные, он каждый вечер после работы учился читать и писать при свете плюющейся жиром судовой свечи, и в двадцать четыре года по рекомендации достопочтенной Марии Агар, у которой когда-то работала его мать, Артуру предложили место в только что открывшейся библиотеке, и он начал потихоньку выбираться из пучины нищеты. Теперь он хотя бы мог купить приличный костюм, питаться чуть лучше, вращаться среди сливок образованных горожан, немного помогать семье и гулять по улицам Труро, ощущая себя респектабельным членом общества, за что не переставал благодарить Господа. Он был беден, близорук, тяжко трудился, но ему несказанно повезло.

Женитьба на Ровелле подняла его еще на ступеньку выше, о чем он даже не мог мечтать. Она была столь утонченной, столь прекрасной (по-своему), умела читать на латыни и греческом, была умнее и образованнее. Они часто обсуждали книги, и очень скоро он признал ее умственное превосходство.

Но в каком-то смысле она была менее гордой (его гордость она называла ложной), и при воспоминаниях о встрече с ее зятем, викарием церкви святой Маргариты, когда они спорили о размере приданого, причем чуть не дошло до драки, при этих воспоминаниях он покрывался холодным потом. Ровелла постоянно его поддерживала, придавала ему решимости, ободряла, избавляла от смущения, говорила, что если он и впрямь хочет на ней жениться, то должен бороться и получить достаточную сумму для обустройства в городе хотя бы с минимальным комфортом.

И этот пугливый воин задал сражение, хотя и не желал его, и каким-то образом им удалось вытащить из мистера Уитворта пятьсот фунтов. На часть суммы они купили и меблировали коттедж из четырех комнат, а остальное вложили в государственные облигации с доходом в тридцать фунтов годовых. Как и предрекала Ровелла, этого оказалось достаточно. Жили они скромно, но прилично.

Этот брак сотворил чудо и в другом смысле, поскольку Ровелла была кузиной миссис Джордж Уорлегган, ставшей после брака одной из самых влиятельных дам Корнуолла. Артур женился одновременно на представительнице старой, но обедневшей аристократии, а с другой стороны — на родне нувориша. Он был полным ничтожеством и наконец кем-то стал.

Правда, теща их не навещала, а Уитворты, выделив приданое и побывав на свадьбе, совершенно оборвали всякие отношения. Но миссис Элизабет Уорлегган сделала им несколько любезностей, и оказывала особое внимание, приходя в библиотеку. И это было еще только начало. Спешить некуда. К тридцати годам он усвоит хорошие манеры, научится у Ровеллы складно говорить и постепенно ее семья его примет, в этом Артур не сомневался.

Ему также было ясно, что у Ровеллы есть небольшие собственные средства, о которых она не упоминала. В прошлом году она потратила небольшую, но всё же приличную сумму на разные бытовые мелочи. Новый ковер в спальне наверняка обошелся недешево и очень пригодился — теперь зимой из щелей между половицами не сквозило. Иногда в ее кошельке оказывалось полсоверена, и Артур понимал, что она вряд ли сэкономила на домашнем хозяйстве, не говоря уже о том, что он всегда давал ей серебряные монеты. Но это не влияло на его чудесную новую жизнь.

По вечерам он работал дома до девяти, но по четвергам навещал родных. Ровелла относилась к этому благосклонно, всегда настаивала на том, что он должен пойти, вне зависимости от погоды, чтобы не разочаровать родителей. Она его не сопровождала, ссылаясь на то, что иногда заходит к ним днем, но всегда прилагала небольшой подарок: баночку джема, несколько яиц, упаковку табака или конфеты детям — она была очень заботлива.

Во второй четверг марта Артур Солвей вернулся домой из библиотеки около половины седьмого, когда садящееся солнце окрасило небо в пурпурные и зеленоватые цвета. Было еще холодно, так холодно, что Ровелла разожгла камин в спальне, но слишком ветрено для серьезных морозов. Артур наскоро перекусил с женой и в семь часов вышел. Небо тускнело, но было еще светло. Ровелла дала ему с собой полфунта масла.

До Уотер-стрит, узкого прохода с сараями и домами, находящейся не так далеко от более респектабельной части набережной, было всего десять минут ходьбы, и можно было срезать путь через еще более запущенный район у верфи, где жили самые бедные и те, кто не в ладах с законом. Артур втянул узкие плечи, когда его стала зазывать какая-то женщина, и, увидев в порту два судна, решил возвращаться домой длинным путем.

Отцовский дом стоял в ряду прочих принадлежащих городскому совету коттеджей и сдавался за две гинеи в год. Он состоял из главной комнаты, кладовки за ней, небольшой кухоньки, которую мистер Солвей превратил в столярную мастерскую, и комнаты наверху, в мансарде, примерно шестнадцать футов в длину, где все спали. Визиты Артура были для всей семьи красным днем в календаре, ведь он достиг куда больших успехов, чем кто-либо из них мог мечтать, и в результате оплатил просроченную аренду, городской совет вернул мистеру Солвею инструменты, и тот снова смог кое-как зарабатывать на существование. К сожалению, хотя он усердно трудился, но не был наделен умелыми руками и получал лишь самые простые заказы. Но у него были собственные гордость и достоинство, и даже в самые тяжелые дни он упорно отказывался от предложения переселиться в работный дом. Теперь благодаря Артуру эта опасность миновала.

Как всегда, библиотекаря ожидал теплый прием, и он этому обрадовался. Удивительно, но все дети мистера Солвея выжили, хотя парочка обладала сомнительным здоровьем и умом, и потому сейчас, когда лишь двое работали прислугой, в доме жили девять человек, следующему по возрасту за Артуром было двадцать два, а младшему не исполнилось и трех.

Хотя Артур уже поел, он разделил с родными спартанский ужин и поговорил о погоде, ценах, скарлатине, о том, что сын Пенроуза потерял в битве при Ниле ногу, и его отправили домой, о том, как все жалуются, что улицу после расширения Миддл-роу не перейдешь, что мистера Пирса, нотариуса с Сент-Клемент-стрит, хватил очередной удар, а Джордж Табб нализался, свалился в канаву и валялся там на морозе полночи, пока его не нашла жена.

В конце ужина Табби Солвей, старшая дочь, вдруг сказала:

— Я сейчас упаду. Держите меня!

Но было слишком поздно. Мистер Ройял, аптекарь, к которому они ходили, посоветовал перед припадком туго перевязывать платком каждую руку, и тогда это ослабляло приступ. Но сейчас он произошел так внезапно, что никто не успел среагировать, и через минуту девушка уже лежала на полу и дергалась с пеной у рта.

Зрелище было жутким, но все привыкли, и даже младенец не заплакал. Мать семейства и вторая по старшинству сестра занялись Табби, как умели, прикладывая к ее лбу мокрые тряпки и сунув в рот палку, чтобы она не откусила язык. Младшие отнесли в кладовку тарелки и кружки, Артур и его отец перебрались поближе к очагу, и мистер Солвей закурил трубку. Они смотрели на бьющуюся на полу девушку и вполголоса разговаривали.

Ее конвульсии стали слабее, она начала ровнее дышать, будто заснула. Иногда и правда такое происходило, и тогда ее относили вверх по скрипучей лестнице в комнату наверху. Но стоило всем расслабиться, как начался еще один припадок, и было ясно, что он будет сильнее.

Второй припадок длился почти как первый, а за ним последовал и третий.

— Я лучше схожу за мистером Ройялом, — предложил Артур.

— Да. Он давал ей что-то в перерывах между припадками, и это вроде помогало бедняжке.

— Хорошо бы вам пригласить доктора Бенну, — сказал Артур. — Он лучше обучен, все его превозносят.

— Может, в другой раз. Но сомневаюсь, что он снизойдет до таких как мы. И он далеко живет. А мистер Ройял прямо на холме, за твоим домом.

— Приведу его, — ответил Артур и надел плащ и шляпу.

Он снова рискнул пройти мимо верфи и поспешил в аптеку мистера Ройяла. На самом деле идти было дальше, чем до мистера Бенны, но Артур понял нежелание отца вызывать такого важного человека.

Пока Артур был у родных, налетел северо-западный ветер с градом, и хотя он кончился, черное брюхо тучи заслоняло народившуюся луну. Над аптекой мистера Ройяла, пузатого человека с щербатым лицом, горел огонек. Мистер Ройял лично открыл дверь и согласился осмотреть пациентку. Однако ему нужно было сделать снадобье, поскольку его нельзя долго хранить. Не обождет ли мистер Солвей, или, может, вернется один и скажет, чтобы его дождались? Мистер Солвей сказал, что пойдет обратно.

Так он и сделал, но потом ему пришло в голову предупредить Ровеллу о своей задержке. Он давно уже не видел припадков Табби, но этот оказался самым тяжелым. Табби была простодушной, но удивительно милой, ее головку никогда не посещали дурные мысли, ни разу с самого детства, и Артур был крепко к ней привязан. Он решил остаться, по крайней мере пока она не успокоится, пока не минует худшее и девушку не уложат в постель. А еще он хотел перемолвиться словечком наедине с мистером Ройялом.

Артур остановился в конце своей улицы и свернул на нее. В их коттедже было четыре комнаты, и Артур удивился, не увидев внизу света. Окна спальни выходили на задний двор. Скорее всего, Ровелла там. Артур толкнул дверь. Заперто.

Ничего удивительного. Ровелла говорила, что ее единственное возражение против отлучек мужа по четвергам — боязнь оставаться одной, и потому она запирала дверь. Но она всегда ждала Артура к десяти, и иногда он посмеивался над тем, что могло случиться, если Ровелла пойдет спать, и он на всю ночь останется перед запертой дверью. Но вряд ли она пошла спать так рано. Не было еще и девяти.

Он поразмыслил, стоит ли стучать. Это могло ее напугать, раз она не знает, кто за дверью. Может, не стоит ее беспокоить. Если бы время было позднее и Ровелла легла спать, Артур мог бы бросить несколько камушков в окно спальни и разбудить жену.

Но если она не легла, а он не вернется к десяти, то Ровелла встревожится. Она наверняка погасила внизу камин и пошла наверх согреться.

Он снова задумался, и в это время из-за тучи показалась луна и осветила грязную улицу. Артур опустил взгляд. Его следы четко вырисовывались на полудюймовом слое града. Но были и другие следы, крупнее и тяжелее, их частично прикрыл град, но в какой-то степени и подчеркнул, и стало ясно — гость прибыл в разгар града. Следы вели к двери, но не из нее.

III

У него свело живот, и рассудок подсказал, что Артур мог подхватить гуляющий по городу понос. Хотя сердце стучало и выпрыгивало из груди, как будто вот-вот остановится, но не возникло и мысли о том, что это сердечный приступ. Во рту у него пересохло, и он не мог пошевелить языком. До сих пор у Артура не возникало никаких подозрений, но теперь он понял с ужасающей ясностью: под его любовью и доверием скрывалось первобытное, звериное чутье, подсказывающее, что дело нечисто.

Но он не прислушивался к этому чутью. Ни секунды не прислушивался. Не верил ему. Считал его предательским.

И теперь не стоит, подсказывал рассудок. Найдется два десятка объяснений. Двадцать вполне невинных объяснений. Но одно было очевидно: Артур не мог ничего больше делать, ничего чувствовать, не мог думать ни о чем другом, пока не узнает правду.

Он уставился на запертую дверь. Потом отошел в конец улицы. Перелез через сломанную ограду и продрался сквозь заросли ежевики и дрока к заднему двору дома. В спальне горел свет.

Дом был низким, и свет сочился через дешевые шторы в пяти футах над его головой. Артур огляделся с безумным видом и заметил в нескольких ярдах самодельную тележку — соседские дети с ней играли. Это был старый ящик на деревянных колесах, в длину больше, чем в ширину. Артур подтащил его по сверкающей траве и через мокрую ежевику и приставил к стене. Потом он взобрался на раму нижнего окна и наступил на шаткую тележку, вопреки обыкновению — беспечно, не боясь рухнуть и вывихнуть лодыжку. Теперь свет бил ему прямо в глаза, и Артур заглянул в спальню.

Открывшееся зрелище на несколько секунд парализовало и разум, и тело. Ровелла лежала в постели — обнаженная, полностью обнаженная, в развратной позе, в которой ни разу не видел ее даже он, ее муж. И самое кошмарное, самое омерзительное — крупный мужчина, тоже совершенно голый, стоял перед ней на коленях и мял ее ступни. И судя по выражению лица Ровеллы, ей это нравилось.

Артур не помнил, как спустился вниз, но явно не упал, поскольку на следующий день не обнаружил никаких повреждений. Он также каким-то образом догадался оттащить тележку обратно. Ничего этого он не помнил. Помнил он лишь, как продирался обратно сквозь живую изгородь, как его стошнило, всё рвало и рвало, пока в животе не осталось ничего кроме желчи.

А когда наконец рвота прекратилась, Артура стал бить озноб. Он поднялся и, понурив плечи и согнувшись чуть ли не до земли, как побитая без причины собака, отправился обратно в родительский дом.

 

Глава пятая

I

На той же неделе Кэрри Уорлегган навестил Сент-Джона Питера. Событие столь небывалое, что молодой человек едва поверил своим глазам. Кэрри Уорлегган, уже старик пятидесяти девяти лет, редко выбирался из конторы банка в Труро, разве что поднимался по лестнице в небольшую квартиру, которую занимал наверху. Там он и ел, и спал, отваживаясь лишь на прогулку с сотню ярдов в ясное воскресное утро. Вероятно, это было скорее результатом его склонностей, чем возраста, поскольку, не считая трудностей с пищеварением, он ничем не болел.

Но поместье Сент-Джона Питера находилось в семи милях от Труро, и даже в хорошую погоду дороги оставляли желать лучшего. Тощее старое пугало прибыло на престарелой гнедой кобыле в сопровождении лакея, который с трудом помог хозяину спешиться. Сент-Джон проводил утро в компании двух конюхов и тридцати гончих. Его жена Джоан, дочь Харриса Паско, поприветствовала старика и послала за мужем.

— Боже ты мой, сам Кэрри из плоти и крови! Что привело вас сюда в разгар зимы? Труро сгорел дотла? Джоан, предложи гостю бренди с медом. Чтобы не подхватил простуду.

— Ах, мой мальчик, — сказал Кэрри. — Рад видеть, что вы в добром здравии. Миссис Питер... Мы почти прежде не встречались... Благодарю, не нужно. Немного рома с водой вполне достаточно.

Они проговорили несколько минут. Сент-Джон опустил закатанные рукава сорочки и расправил кружевные манжеты, скрестил ноги и наблюдал, как с сапог на полированный дубовый пол падает засохшая грязь. Джоан Питер велела слуге принести напитки. Ее внешнее спокойствие и невозмутимость давали неверное представление о тревоге, возникшей при появлении на пороге этого старика. Она, конечно же, еще за много лет до замужества знала о вражде между ее отцом и Уорлегганами, о соперничестве банков, и выйдя замуж, пыталась убедить Сент-Джона перевести средства в банк Паско. Но Сент-Джон по каким-то личным причинам отказывался менять лошадей.

Джоан точно не знала, как муж поступил с ее приданым, но была в курсе, что большая часть этих денег до сих пор хранится в отцовском банке и Сент-Джон ведет роскошный образ жизни, не трогая ничего кроме процентов. Она знала также, что его текущий счет находится в банке Уорлегганов, и подозревала, что он им должен, а обеспечением этого долга служит ее приданое. Но больше она ничего не знала. Тем не менее, она почувствовала, что прибытие этого костлявого старика в черном не предвещает ничего хорошего.

И оказалась права. Поняв, что в ее присутствии ничего сказано не будет, Джоан нашла предлог и удалилась, и Кэрри, не любивший экивоки и светскую болтовню, не касающуюся денежных вопросов, вскоре перешел к главному. Из-за некоторых неудачных операций, которые финансировал банк Уорлегганов в последнее время, заявил он — одного акционерного общества, предприятия по осушению земель, прекращения строительства Портридской железной дороги из-за того, что банк Бассета отказал в поддержке, периодической нехватки ликвидных средств, как в нынешние времена случается по всей стране — банку придется потребовать погашения некоторых краткосрочных векселей.

Банк тщательно изучил текущие счета всех клиентов с подобными займами и выбрал двадцать или тридцать имен, чтобы уменьшить величину их кредита. Сент-Джон должен понять, сказал Кэрри, что хотя он лично — полноправный партнер в банке, но его брат Николас — старший партнер, а есть еще и его племянник Джордж. И эти двое твердо решили не продлевать векселя мистера Сент-Джона Питера, когда придет срок выплаты.

Лично он, как Кэрри заверил Сент-Джона, сделал всё возможное для решения в его пользу, указал на долгие отношения семьи Питер с банком и попытался предложить другого клиента. Но они отметили, и совершенно справедливо, нужно признать, что мистер Сент-Джон Питер имеет самый крупный необеспеченный заем, и в текущих чрезвычайных обстоятельствах здравый смысл требует его погасить.

— Необеспеченный, Боже ты мой! — воскликнул Сент-Джон, у которого мурашки пошли по коже. — Могу предоставить вам гарантию капиталом, хранящимся в банке Паско. Это свободные деньги в самых надежных бумагах, во всем Лондоне вы не сыщете лучше! Богом клянусь!

— Сэр, — сказал Кэрри чуть более официальным тоном. — Мы это ценим. Я это ценю. Не говоря уже о нашей дружбе, нашей долгой дружбе, и это тоже считается, будьте уверены, но не говоря об этом, подобные бумаги вселяют в меня уверенность и позволят сделать скидку по многим счетам и предложить новый кредит. Но видите ли, мой мальчик, именно в таких средствах мы сейчас и нуждаемся. Предложи вы нам в качестве гарантии землю, мы попросили бы вас сейчас же ее продать, а землю в наши времена продать не так-то просто, земля — дело такое, дело ненадежное. Она может покрыть долги, а может и не покрыть, но в любом случае была бы задержка, аукцион, юристы и всё такое, это заняло бы многие месяцы. Деньги, которые вам принесла жена, как вы часто говорили мне, вложены в ликвидные облигации. Именно это и нужно банку Уорлеггана, чтобы пережить три ближайших месяца. Даже следующий месяц, я бы сказал.

— Вы хотите сказать, что требуете выплаты...

— Только когда подойдет срок, мистер Питер. Ничего необычного.

— Но все векселя истекают в этом месяце или в следующем! Вы прекрасно знаете. Да вы же сами это видели, когда каждый раз выписывали их на новую дату. Боже мой, вы же не собираетесь потребовать выплаты всех долгов?!

Кэрри запахнулся в сюртук, как спрятавшийся под крыло ворон, и осмотрел скудно обставленную, но уютную комнату.

— Прошу вас оказать любезность и никому об этом не рассказывать, иначе вы сделаете хуже всем нам, правда ведь? Нам не нужен отток клиентов. Не нужна потеря доверия. Банк Уорлегганов стоит твердо, как скала. Но... теперь вы знаете. И я знаю, что нам пора трубить в рог...

Сент-Джон Питер встал и прошел до двери и обратно, покусывая нижнюю губу.

— Черт возьми, но я же не смогу содержать свою свору!

— Охотничий сезон заканчивается, — сказал Кэрри. — Кто знает, что нам принесет следующая осень?

— О чем это вы? О чем это вы?

— Это временно. Понимаете? Наш банк слишком крупный, имеет слишком обширные связи, чтобы страдать от этого долго. Банк Уорлегганов — крупнейший и лучший в графстве! У нас плавильные предприятия, оловянные шахты, мельницы, шхуны. Мы скоро снова встанем на ноги. Это временно.

Сент-Джон Питер сунул руки в карманы и подозрительно уставился на старика. Неприятные, горькие слова хотели слететь с его губ, он чуть не сказал такое, чего не простил бы ни один Уорлегган. В кругу друзей он частенько называл Джорджа Уорлеггана Плавильщиком Джорджем. Он мог бы припомнить и другие чудесные прозвища, куда более оскорбительные, относящиеся к Кэрри. Войти в дом джентльмена подобным образом, не как друг, даже не как банкир, а как обыкновенный ростовщик, и потребовать выплаты через такой короткий срок столь значительной суммы, хотя всегда уверял Сент-Джона, что ничего подобного не произойдет — это просто возмутительно! На это следовало ответить, как подобает джентльмену: прекрасно, я вам заплачу, но не смейте больше являться в этот дом и нести сюда свою грязь. Вон отсюда, выметайтесь через заднюю дверь, и впредь пользуйтесь входом для прислуги, как вам и должно!

Сент-Джон Питер, чья гордость превалировала над здравым смыслом, не имел точного представления о том, что должен и чего не должен делать джентльмен; он женился из-за денег и на свадьбе обронил другу: «Я вношу в этот дом кровь, а она — кашу»; он имел претензии аристократа, но не имел средств на их поддержание. В этот миг он хотел объявить, как презирает это создание в черном сюртуке, сидящее напротив, он нуждался в этих словах, чтобы сохранить самоуважение и самомнение. Но последняя фраза Кэрри дала ему пищу для размышлений. Временно? Насколько временно?

Это была горькая пилюля, прибавленная к стыду за то, что этот человек может его разорить.

— Насколько временно? — спросил он.

— Полгода, — ответил Кэрри, снова сев в кресло. — Полгода самое большее. Могу гарантировать, мой мальчик, первого сентября мы снова выдадим вам ту же сумму, под те же низкие проценты. Как раз к началу охотничьего сезона. Вам это подойдет?

Сент-Джон Питер пересек комнату, взял сюртук со спинки кресла и надел его. Кэрри за ним наблюдал. Сюртук был из зеленого бархата модного покроя, с фарфоровыми пуговицами ручной работы. Кэрри в жизни не имел такого сюртука. Да и не хотел иметь. Не хотел. Он получал удовольствие, манипулируя людьми в подобной элегантной одежде.

II

Пасхальная неделя — неподходящее время для смерти, думал Оззи. Не то чтобы он или другие священники сильно утруждались в преддверии Пасхи, но всё же дел в приходе становилось больше, в особенности эта утомительная вереница венчаний в воскресенье. И хотя мистер Оджерс почти совсем поправился и возобновил службы в Соле, викарий планировал нанести неожиданный визит, возможно в пятницу, провести ночь в Тренвите, проинспектировать своего заместителя и отметить недостатки, от которых страдает церковь Сола.

Однако кое-кто явно не дотянет до конца недели, а это означало еще и утомительную вереницу похорон. А среди них, прежде всего, похороны мистера Натаниэля Пирса. Инфлюэнца нанесла ему удар в спину, и сердце старика решило наконец-то прекратить борьбу. Он лежал, как безжизненная гора, дышал короткими глотками, которые явно не могли долго поддерживать огромное тело. В таком состоянии он находился, когда Оззи зашел к нему в предыдущий четверг, и каждый день священник ожидал услышать о кончине мистера Пирса. Но близилась Пасха, а новость так и не пришла, хотя во вторник дочь нотариуса послала записку со словами, что это дело нескольких часов.

Утром в Страстной четверг Оззи задался вопросом, стоит ли придерживаться обычного для этого дня маршрута. Он не был человеком, строго соблюдающим все заповеди, но понимал, что может ограничить себя во время поста — это продлится недолго. Пару раз он одернул себя, когда пытался открыть дополнительную бутылку вина. Он отменил заказ на портвейн, который Морвенна иногда пила, памятуя о совете доктора Эниса. Каждое воскресенье Оззи взял за правило проповедовать на десять минут дольше. Он снизил потребление масла слугами. Он возносил молитву каждое утро, встав с постели, как и каждый вечер. И после игры в вист приходил домой пораньше.

Но он всё равно продолжал посещать Ровеллу, даже несмотря на то, что возобновил плотские отношения с женой два раза в неделю. Он по-прежнему желал Ровеллу, а похоть, как он знал, отвратительна. Это должно прекратиться, твердил он себе, но вспоминал о своей похоти с удовольствием. А текущая неделя — самое подходящее время, чтобы положить этому конец. Даже если он прекратит визиты всего на несколько недель, Ровелла перестанет так быть в нем уверенной, станет реже требовать подарки. Теперь, когда жена снова оказалась в его распоряжении, Оззи не мог больше оправдывать внебрачную связь под предлогом необходимости для здоровья.

После того как он взял жену силой, Морвенна вела себя лучше, чем он ожидал. Правда, теперь она иногда часами ни с кем не разговаривала, даже со слугами, а в особенности утром по четвергам и субботам. И внезапно она перестала выполнять некоторые обязанности в приходе. Но она принимала Оззи, когда он приходил в ее спальню, и не сопротивлялась. Она совершенно не реагировала на его прикосновения — неприятный контраст с ее похотливой сестрой, но он всё равно получал удовлетворение. А в первую ночь, перед тем как покинуть жену, он рассказал ей о роли мисс Кейн, и как он понял, Морвенна уже подозревала что-то в этом роде и не попыталась осуществить свою угрозу. Теперь он понимал, что это были лишь безумные угрозы истеричной женщины, которые не стоило принимать всерьез. Он просто не мог поверить, что настолько испугался и поверил в них. Он испугался собственной тени.

Но когда умрет мистер Пирс, станет труднее устроить регулярные визиты по четвергам к Ровелле. И значит, в этот четверг, если мистер Пирс доживет до вечера, стоит забыть на время о лучших побуждениях и навестить ее в последний раз. В конце концов, он может позволить себе получить удовольствие и во время поста.

Он вышел из дома в обычное время, перемолвившись словечком с мисс Кейн и, наказав ей не оставлять ребенка без присмотра — пускай угрозы оказались пустыми, но не стоило расслабляться, — поскакал к мистеру Пирсу, спешился, и мисс Пирс с покрасневшими глазами и одутловатым лицом повела его наверх, где лежал нотариус. Он еще дышал, как вынутая из воды рыба. Других признаков жизни не было, разве что глаза приоткрыты. Оззи задумался о том, что придется полчаса провести в этой тесной и неприятной комнате.

— Он... он без сознания? Почти нас покинул?

— Полагаю, он нас узнает, — ответила мисс Пирс, сглотнув. — Он не может пошевелить ни руками, ни ногами, но понимает речь. Он отвечает, подмигивая. Вот и всё, что ему осталось. Папа, дорогой, ты меня слышишь?

Один глаз на огромном лице, лежащем на подушке, медленно закрылся.

— Дорогой папа, — повторила мисс Пирс, и слезы потекли по ее щекам, — тебя пришел навестить викарий. Ты меня слышишь?

Глаз снова закрылся.

— Ну что ж, — сказал Оззи и громко откашлялся. — Рад снова вас видеть, друг мой, даже если в последний раз. Позвольте принести вам утешение. Давайте я вам почитаю.

Он убрал от носа платок и сел в кресло подальше от кровати. Потом открыл Библию. Мисс Пирс тактично удалилась.

— Позвольте я почитаю вам семьдесят третий псалом. «Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу. Кто мне на небе? И с Тобою ничего не хочу на земле».

Через двадцать минут он вытащил часы. За окном было еще совсем светло. Рановато, чтобы подниматься на холм, но можно пройтись по городу, даже дойти до церкви святой Маргариты.

— Теперь я должен вас покинуть, — сказал Оззи, закрывая книгу. — Я верю, что Господь поприветствует вас на небесах. Теперь мне пора, у меня еще много дел.

Когда он собрался уходить, мистер Пирс снова моргнул, и его раздувшееся лицо исказило подобие улыбки. Слива почти созрела.

Эта улыбка, несомненно, отражала признательность за внимание, которое уделял ему Оззи весь этот ужасный год. Она означала «прощайте, мой мальчик, прощайте». Но на этом лице она выглядела циничной, почти зловещей, как будто Нат Пирс на пороге смерти, когда ко всем приходит озарение (или не приходит), дал понять, что он знает: внимание Оззи лишь увертка, попытка скрыть его свидания в доме на холме.

III

Оззи пробыл с Ровеллой меньше обычного. Она огорошила его новостью, что чуть не послала ему записку, поскольку Артур странно вел себя всю неделю и болел — инфлюэнцей или чем-то вроде лихорадки, он трясся в ознобе и иногда рыдал в постели, все пять дней, но вчера внезапно выздоровел и ушел в библиотеку как ни в чем не бывало. Вечером он выглядел гораздо лучше и в обычное время отправился к родителям.

Осборну это не понравилось: сама мысль о том, чтобы лечь в постель, где кто-то недавно дрожал в лихорадке или от инфлюэнцы, его не привлекала, но Ровелла призывно улыбнулась с дрожащей губой и потупив глазки. Она почувствовала колебания Оззи и сказала, что утром сменила простыни. Все еще немного обескураженный, он поднялся вслед за Ровеллой по хлипкой лестнице, позволил ей проделывать все ужасные штучки и предался разгулу страсти.

И на время всё было позабыто: жена (с легкостью), модные наряды (без особого труда), пост (чуть сложнее), опасения, что она попросит еще денег (ну и ладно, оно того стоит), даже страх подхватить инфекцию от ее жалкого мужа (еще слегка теплился). Когда наступило затишье и оба лежали на спине, глядя на подтекающий потолок, истощенные, задумчивые, и Ровелла вдруг чихнула, Оззи снова насторожился и решил побыстрее уйти. Пасхальная неделя, сказал он таким тоном, будто это его собственность, это период страшного напряжения, как ей прекрасно известно, требует всех сил священника, всего его времени и энергии, вероятно, это самое напряженное время года. Ему нужно готовить проповедь, сделать заметки для встречи с церковными старостами, в общем, все обычные дела, не говоря уже о проблемах, возникших в результате болезни Оджерса в Соле. Придется уйти пораньше. Он поднялся и начал одеваться.

Ровелла села в постели, наблюдая за ним узкими желто-зелеными глазами.

— Викарий...

— Не сейчас, — ответил он, зная наверняка, что она упомянет о протекшей во время бури на этой неделе крыше. — Не сейчас, Ровелла. У меня нет времени. На следующей неделе...

— На следующей неделе...

— Да, — сказал он, нагнулся и поцеловал ее.

Это было необычное проявление привязанности, так отличающееся от страсти, и она открыла глаза чуть шире. На самом деле это был поцелуй предательства, ведь Оззи знал — на следующей неделе он не придет. Нынче вечером он намеревался сообщить ей о своих сомнениях относительно будущего, но внезапно его осенило, что лучше промолчать. Если повезет, он уйдет сегодня, дав ей лишь обещание прийти в следующий раз. Пусть она его ждет. Это принесет ей только пользу, отучит быть жадной (он польстил себе, посчитав, что эти страстные встречи нужны ей в той же степени, что и ему). Она будет более приветливой, если он нанесет ей визит в следующий раз.

Он надел жилет и нагнулся, чтобы застегнуть ботинки. Потом с раскрасневшимся лицом натянул сюртук, плащ и закрепил высокий воротничок. Оззи взглянул на лежащую в чувственной позе Ровеллу, такую бледную в свете канделябра, и невольно снова ощутил желание. Он справился с этим, отвернувшись.

— До свидания, викарий, — произнесла Ровелла и снова чихнула. — Не думайте, у меня лишь насморк. Но если и так, это неудивительно, учитывая протекающую крышу. Во время болезни Артура мне иногда приходилось покрывать постель брезентом от капающей воды. Во время воскресной бури оторвалась черепица.

— На следующей неделе, — отозвался Оззи. — Обсудим это на следующей неделе. На следующей неделе я тебя выслушаю и помогу, обещаю.

— Благодарю, Оззи. Думаю, вам лучше приходить попозже — вечера становятся длиннее, так будет меньше риска.

— Я приду позже, — ответил Оззи. — До встречи. Прощай.

Он спустился вниз, взял шляпу и хлыст, отпер дверь и выглянул наружу. Через полчаса должна была встать луна, так что решение уйти пораньше оказалось вдвойне мудрым. Завернувшись в плащ, Оззи вышел, закрыл дверь и двинулся по темной мощеной улице. Вокруг не было ни души.

Даже более широкие городские улицы словно вымерли. Время от времени спотыкаясь на выщербленной мостовой, с плеском наступая в лужи, не обращая внимания на редких попрошаек или шатающихся пьяных, вскоре он добрался до конюшни. Мальчишка зевнул, хотя было еще совсем рано, и вывел его лошадь, за что получил шесть пенсов. Преподобный Осборн Уитворт поднялся на приступок, взгромоздил свое массивное тело на лошадь и поскакал прочь из города.

По дороге домой он думал о возобновлении отношений с женой и отсутствии ее бурной негативной реакции. Это порадовало его, как немногие другие события. Он надеялся, что теперь, когда лед сломан, так сказать, по зрелому размышлению Морвенна осознает всю свою глупость и даже, возможно, начнет преклоняться перед мужем — его превосходством, силой и мужественностью.

От каких бы выдуманных невротических недугов она ни страдала, она все-таки мать их сына, и для ее же здоровья необходимы регулярные человеческие и физические отношения. Оззи полагал, что женщины в большинстве своем им восхищаются, и по его самолюбию больно ударило то, что одна из них, имеющая честь носить его фамилию, ему отказала. Так хозяину дома или капитану корабля претит даже единственный мятежник, даже бунтующий молча. Теперь мятеж был подавлен, и Оззи чувствовал себя намного лучше.

Да и вообще, жизнь складывалась как нельзя лучше. Пусть он не получил приход ни в Лаксуляне, ни в Манаккане — епископ предпочел совершенно неподходящую кандидатуру из Тотнеса, явно политическое назначение — теперь Оззи пытался убедить Джорджа помочь с назначением на должность окружного декана. Это был бы существенный шаг в карьере, и хотя Джордж пока не выказывал горячей поддержки этой идеи, Оззи считал, что стоит чуть-чуть поднажать, и дело пойдет на лад. Недавно он заказал в частной типографии печать своих проповедей и собирался раздать книги влиятельным священнослужителям.

Лишь одна мелочь его тревожила, червячок сомнения, даже зародыш червячка — что стряслось с Артуром Солвеем. Этот человек каждую неделю навещал в трущобах свое жалкое семейство, а трущобы кишели инфекцией. Инфлюэнца — неприятное, но излечимое заболевание. Болотная лихорадка — куда хуже. Но тиф?.. Он часто посещает бедняков... Или даже чума, которая за последние пятьдесят лет не достигала в Корнуолле размеров эпидемии. Но пара человек то тут, то там, не всегда верно поставленный диагноз, разумеется, и эти случаи замалчивали, опасаясь паники, но они происходили, как он прекрасно знал. И это означает смерть, и ужасную смерть. Ровелла дважды чихнула. Разве чихание — не первый признак чумы?

Кожа покрылась мурашками, и Оззи поскакал дальше, пытаясь выбросить эти мысли из головы. Путь из Труро к церкви святой Маргариты, вверх и вниз по крутому холму, частично пролегал по главной дороге из Сент-Остелла в Труро, той самой, по которой поехал дальше Росс Полдарк после их встречи прошлым маем. Но в полумиле до конца тропа сворачивала направо и бежала между деревьями к церкви и дому викария.

Теперь полная луна уже стояла высоко в небе, и на широком перекрестке, где сходились дороги, Оззи без труда разглядел высокого тощего человека, внезапно появившегося на пути. Лошадь шарахнулась, и Оззи слегка испугался, потому что никогда не знаешь, не окажется ли одинокий путник грабителем.

— Мистер Уитворт, — произнес незнакомец. — Вы ведь мистер Уитворт?

С вернувшейся уверенностью Оззи отозвался:

— Да. Чего вы хотите?

Он не видел лицо незнакомца, но ему показалось, что оно закрыто шарфом. А в руке мужчина держал палку.

— Вот чего я хочу! — выкрикнул мужчина, размахнулся и ударил священника палкой по голове.

Но прицелился он плохо, руки у Артура Солвея тряслись, и в нервном возбуждении он слегка промахнулся. Удар пришелся Оззи в грудь и частично выбил его из седла, но он быстро восстановил равновесие и поднял хлыст. Сидя высоко на перепуганной лошади, он снова и снова молотил нападавшего по голове и плечам, пока Солвей сумел сделать только один яростный замах, но попал не в Оззи, а в лошадь, и та встала на дыбы. Оззи приник к седлу, одна нога выскользнула из стремени. Он решил, что хоть этот человек и заслуживает порки, но безопаснее все-таки покинуть место стычки. Оззи успокоил лошадь и вдруг опознал нападавшего и понял, почему тот так поступил.

Он отпустил поводья и пришпорил лошадь коленями. Оглушенный Солвей, из глаз которого посыпались искры после удара по голове, все-таки понял, что план мести, взлелеянный за семь дней, не удался, в отчаянии бросился вперед и вцепился в плащ удаляющегося Оззи.

Вцепился крепко, и Оззи с одной ногой в стремени потерял равновесие, когда лошадь скакнула вперед. Он свалился, как подрубленный дуб, но одна его нога застряла в стремени, и Артур Солвей, покатившийся по земле с куском плаща в руке, увидел, как лошадь протащила мистера Уитворта на пятьдесят ярдов. Потом хорошо выезженная гнедая медленно остановилась и оглянулась на тело хозяина, лежащее на дороге.

Солвей, судорожно хватая воздух, медленно поднялся на колени, потом на ноги и стоял, покачиваясь. Его голова была рассечена, волосы стали липкими от крови. Плечи ныли от ударов и полученных ссадин. Наступила полная тишина. Тишина на перекрестке и в лесу. Ее прерывало лишь далекое уханье совы, комментирующей ночные происшествия.

Артур Солвей не привык к насилию и теперь был в ужасе от того, что сотворил. Казалось, прошли долгие минуты, прежде чем из головы перестала хлестать кровь, и он снова обрел зрение и дыхание. Еще через некоторое время он сумел заставить ноги двигаться и медленно, шаг за шагом заковылял к сопернику.

Стараясь не испугать гнедую, он сделал большую дугу и приблизился к мистеру Уитворту, чья нога по-прежнему застряла в стремени, но изогнулась под неестественным углом. Луна осветила лицо Оззи. Оно было почти так же черно, как дорога. Рот открыт, язык торчал наружу. Глаза тоже были открыты. Но неба они уже не видели.

Артур Солвей нашел в себе силы побороть волну слабости. Он развернулся и покачиваясь скрылся с поля битвы.

 

Глава шестая

I

Викария церкви святой Маргариты нашли около полуночи верный Гарри и ещё один слуга. Не дождавшись возвращения хозяина, они отправились на поиски. Мистер Уитворт по-прежнему болтался одной ногой в стремени. Его лошадь, видимо понимающая, что с хозяином случилась беда, не сдвинулась ни на ярд. Трава поблизости была съедена подчистую и не тронута только на расстоянии в несколько футов.

Смерть мистера Уитворта при таких драматических обстоятельствах стала новостью дня. Мистер Уитворт был известен как замечательный наездник (разве он не выезжал на охоту?), а его лошадь — как надежное и кроткое животное, и потому сразу же заподозрили, что дело нечисто. Как известно, бродяги и разбойники жили в лесах и на вересковых пустошах примерно в миле от этого места. Но ничто не указывало на убийство. На теле обнаружилось несколько порезов и ушибов, но вполне соответствующих такого рода несчастному случаю. От плаща оторван лоскут, но такое могло случиться, когда наездник зацепился за сучок. Да и кошелёк с пятью гинеями висел на поясе мертвеца. Но если его не ограбили, то зачем же убили?

Хотя люди духовного звания обычно пили не меньше прочих, Осборн Уитворт выпивкой не увлекался. Может, дорогу перебежала лиса или кобыла наступила на змею и испугалась. Утративший бдительность Осборн, вероятно, потерял стремя и налетел на ветку. Его мать, леди Уитворт, немедленно приказала пристрелить лошадь.

Подозрительно выглядела лежащая на поляне крепкая деревянная палка, которую могли использовать как оружие. Она была хорошо обработана и сделана из добротного каштана, а потому маловероятно, что владелец захотел бы с ней расстаться. Но никто не потребовал ее вернуть и не заявил, что прежде видел. На рассвете два отряда прочесали лес и обнаружили укрывшегося под поваленным деревом старика. Но он оказался так слаб рассудком и немощен, что сложно было его заподозрить даже в убийстве зайца. В Тресиллиане стояли табором цыгане, но они клялись в невиновности, а пять гиней в кошельке мертвеца показались констеблям куда лучшим свидетельством их невиновности, чем все возмущенные крики.

Оставалась версия, что какой-то бродячий разбойник, встретив молодого священника, набросился на него, а потом сбежал, не обыскав тело. Но это было маловероятно. После осмотра тела коронер вынес очевидный вердикт: смерть в результате несчастного случая.

Объявили официальный траур, поскольку Осборн пусть и не был святым, но справлялся со своими обязанностями и немало сделал для церкви. Все считали, что его ждало большое будущее.

Его мать, не менее величественная, немедля приехала в дом викария и взяла в свои руки бразды правления заброшенным хозяйством. Жена викария была оглушена происшедшим и совершенно не способна заниматься делами и принимать необходимые решения. Хотя леди Уитворт часто напоминала ей о многочисленных обязанностях, Морвенна пребывала в ступоре. Нередко, когда она не надевала очки, ее взгляд был каким-то оцепенелым, как случается у близоруких, но теперь ее прекрасные глаза стали похожи на окна с задернутыми шторами. Это от шока, объясняла леди Уитворт многочисленным посетителям, но в глубине души она всегда была невысокого мнения о невестке, считая, что ее нынешняя леность — не что иное, как попытка избежать ответственности. К счастью, прислуга была умелой, и мисс Кейн взяла на себя заботу не только о маленьком Джоне Конане, но и о девочках.

Тело лежало наверху, черное и раздувшееся после смерти, как гора; за задернутыми шторами, в изголовье и ногах по свече, и всегда кто-нибудь сидел рядом. Заказали особый гроб с шелковой отделкой. Похороны назначили на понедельник пасхальной недели, ожидалось много народу. Леди Уитворт, распустив все паруса, как несущийся в сражение флагман, быстро разослала по всей округе письма с настойчивой просьбой прибыть, не только многочисленным друзьям, но и всем священнослужителям.

Утром в пятницу появилась Элизабет, она повидалась с Морвенной и леди Уитворт и выразила им соболезнования. Лишь она, вероятно, разглядела под внешней безучастностью Морвенны бурлящие эмоции, и предположила, что та находится на грани нервного срыва. Элизабет пыталась поговорить с ней наедине, но то кто-нибудь заходил, то шныряла туда-сюда леди Уитворт.

На следующее утро Элизабет заглянула в библиотеку, чтобы поменять несколько книг, и была поражена внешним видом Артура Солвея. Он сослался на то, что всю прошлую неделю страдал от сильнейшей лихорадки, и хотя она прошла, но теперь частично вернулась. Солвей беспрестанно утирал пот со лба, его очки запотевали, словно он наклонился над кипящим чайником, руки тряслись. И впервые в жизни Элизабет видела на нем парик.

— Как Ровелла? — спросила Элизабет.

— О... хорошо, благодарю, мэм. Она не простудилась. И... и... я вообще сомневаюсь, что она... что она может что-то подхватить. Она... она... она здорова.

— Такая трагедия с мужем Морвенны... Я знаю, сестры отдалились друг от друга, но скажите Ровелле, что ей следует повидаться с Морвенной. Самое время для примирения.

Артур уронил три книги и долго их поднимал. Справившись с этим, он остановился и снова протер стекла очков.

— Ох, она не может, мэм. Она... она не может.

— Вы хотите сказать, не хочет? — удивилась Элизабет. — Пожалуй, если я зайду, то смогу ее переубедить.

— Нет-нет, не получится, мэм. Ровелла... она уехала.

Его рука судорожно дернулась и чуть не сбила со стола книги.

— Уехала? Ровелла? Она мне не говорила. И куда?

— В... в... в... — он замолчал и сглотнул. — К своему... к моему кузену, в... в Пенрин. Когда мне полегчало, то есть когда мне так показалось, она решила, что ей нужно развеяться. И, в общем, она там, наверное, на неделю или больше. На Пасху, мэм, как вы понимаете. На всю пасхальную неделю. Думаю, смена об... обстановки пойдет ей на пользу. Мой кузен — фермер, у него прекрасная усадьба с... с видом на устье реки. Думаю, это будет... полезно.

— Что ж, пожалуй. Я рада. Но она мне не говорила. Пожалуйста, передайте ей, пусть даст мне знать, когда вернется. И надеюсь, вам станет лучше.

Артур провел рукой по лбу и выдавил из себя улыбку.

— Спасибо, мэм. Да, мэм. Я уже п-п-поправляюсь. Завтра останусь дома, отдохну и вполне поправлюсь.

— Вы придете на похороны? Они в понедельник.

Улыбка Артура стала какой-то жутковатой.

— Конечно, я... я постараюсь.

Когда стройная красавица Элизабет, как всегда в белом, исчезла из его поля зрения, Артур устремился в уголок и глотнул бренди.

Он пил весь день. Лучше выглядеть пьяным на случай, если кто-то что-нибудь заподозрит. Это было маловероятно, но Ровелла подозревала, Ровелла уже знала. Он не понимал, что на него нашло в четверг вечером, и дома, когда он вернулся в жутком состоянии после стычки с Оззи, ярость пересилила слабость и прорвалась. И потому Ровелла теперь лежала с рассеченными губами, фингалом под глазом и раздувшейся челюстью, а ее тело почернело от синяков.

Он поступил кошмарно, он кошмарный человек, он знал это и был в ужасе от себя самого и возможных последствий. Нервы были напряжены до предела, и в любой момент он мог проговориться. Но позже, намного позже, если он переживет это и его не уличат, однажды Артур сможет положить голову на подушку, не боясь последствий содеянного, и тайно почувствует мужскую гордость от этого преступления. Семена уже были посеяны. Каждое утро и каждый вечер он подходил к Ровелле, и хотя она с ним не разговаривала, суетился над ней, накладывал мазь на ссадины и бальзам на губы. И каждый вечер, возвращаясь домой, он приносил букетик цветов и ставил в кувшин у ее постели.

II

Известия достигли Сола в пятницу вечером. Жестянщик, курсирующий между Сент-Агнесс и Сент-Майклом, зашел, как обычно, к Дрейку, когда проходил мимо в субботу утром. Услышав новости, Дрейк сел и закрыл голову руками, его губы побелели. Накануне в мастерской побывала Розина вместе с Парфезией и двумя ее детьми — двухлетним и двухнедельным, девушки со смехом переставили кровать и повесили новые шторы, а Розина принесла несколько диванных подушек, над которыми работала, и покраснев сказала, что в воскресенье утром Арт Муллет перенесет ее сундук. Там лежали все ее маленькие сокровища. Конечно же одежда, глиняный чайник, три хорошие ложки, две оловянные пивные кружки, украшенная ракушками шкатулка, ожерелье из бисера, книга по кройке и шитью, отрез шелка, который Джака стащил после кораблекрушения в 1789 году и отдал ей, вышитые тапочки, пара чепцов, молитвенник и амулет на счастье.

Всё это должно было прибыть в воскресенье, после свадьбы. Будут звучать смех и грубоватые шутки, кто-нибудь затеет потасовку, а потом они останутся одни. После свадьбы.

Дрейк встал и подошел к наковальне. Было еще совсем рано, и близнецы Тревиннарды не пришли. Лишь случайно он оказался поблизости и открыл ворота, когда мимо проходил жестянщик. Дрейк сомкнул руки и помолился. Бог явно его не услышал. Ничего не произошло. Он всё так же стоял на пороге мастерской Пэлли, которую уже очень скоро начнут называть мастерской Дрейка, и смотрел на крутой откос дороги, откуда она начинала подниматься к Сент-Агнесс. Вдалеке дымили трубы шахты. Шахты Уорлеггана. Высоко в небе кричали чайки. Ветер шелестел высокой травой и взъерошивал ее. А Дрейк обручился с чудесной и воспитанной девушкой, которую не любил, но мог бы научиться любить.

В девяти милях от этого места находилась его настоящая любовь, любовь всей его жизни — высокая молодая женщина в черном, мать, жена викария, образованная и хорошо ему знакомая, которая после замужества стала совершенно другой личностью и вдруг неожиданно оказалась вдовой. Что это означает? Что это означает для них обоих? Как этот неопровержимый, но безумный факт можно соотнести с более или менее здравым миром?

Сначала нужно удостовериться. Слухи в Корнуолле разлетаются быстрее ворон, но иногда ненадежны. Дрейк побежал к полю, где паслась его лошаденка. Она никак не хотела даваться в руки, но желание Дрейка пересилило, и через несколько минут он скакал без седла вверх по холму, в сторону неухоженного коттеджа, считающегося домом викария.

Мистер Оджерс в халате и под одеялом скрючился у маленького камина, пытаясь между приступами кашля нацарапать письмо. Дрейка мистер Оджерс не любил, поскольку тот был братом главного запевалы секты методистов, завоевавшей такую популярность в окрестных деревнях. А кроме того, хотя Дрейк этого не знал, мистер Оджерс первым рассказал мистеру Джорджу Уорлеггану о непозволительной привязанности Морвенны, что и вызвало соответствующие последствия. Но всё же молодой человек выглядел таким расстроенным, что мистер Оджерс ответил на его вопросы.

— Что? Да? Ах да, он точно мертв. Меня вызвали на похороны. Сам понимаешь, для крепкого молодого человека всё нипочем, но я давно уже не молод и совсем не здоров — из-за бронхита уже которую ночь не могу заснуть, которую ночь, и стоит мне проехать девять миль на взятой взаймы лошади в разгар проклятой зимы, как я последую за ним, не пройдет и месяца! И кому от этого станет лучше? Уж точно не мистеру Осборну Уитворту, он-то уже отправился на небеса. Его мать и вдова, без сомнений, как и другие священники, живущие поблизости, обрадуются моему присутствию... — Он запнулся и долго, почти любовно кашлял в носовой платок. — Весь этот месяц и прошлый из-под двери задувает, а у нас в спальне нет отопления. По ночам приходится накрываться чем попало, а потом я не выдерживаю веса и всё сбрасываю, и мороз прокрадывается к моим косточкам и днем и ночью, и днем и ночью.

Мраморные часы на каминной полке отбили восемь. Мистер Оджерс плотнее закутался в одеяло.

— Я написал об этом епископу, объяснил свое положение, бедственное положение... Что? Нет, в письме нет никаких предположений, что дело нечисто. Он просто упал с лошади. Упал с лошади. Сломал шею. Его нашли в полночь, нога запуталась в стремени. Сломал шею...

В тон священника вкрались нотки совсем не христианского облегчения. Пока викарием был мистер Уэбб, в нищенское существование мистера Оджерса хотя бы никто не вмешивался. Жизнь под руководством Оззи превратилась в ложе из шипов.

— Нет-нет, — сказал мистер Оджерс, — больше я ничего не знаю. — Он уставился на Дрейка и впервые отвлекся от собственных проблем, ему в голову закрались подозрения. — А тебе-то что, парень? Тебе какое дело? Завтра я тебя венчаю с деревенской девушкой, разве нет? Мэри Коуд? Нет, Розина Хоблин, да? Придется венчать шесть пар. Надеюсь, я это выдержу.

— Спасибо, — сказал Дрейк. — Спасибо, отче.

— А почему ты спрашиваешь? — спросил Оджерс. — Почему ты спрашиваешь? — прокричал он в закрывающуюся дверь. Но Дрейк уже ушел, оставив после себя только сквозняк.

Дрейк поскакал до холма, где стоял молельный дом Мейден, а оттуда он мог разглядеть и крышу собственного дома, и дымоходы Нампары. Но разговор с братом на эту тему не поможет, он и так уже знал, что скажет Сэм. Яснее ясного. Демельза куда лучше — она поймет, поймет агонию, в которой он сейчас пребывает. Но ведь она и устроила брак с Розиной, нет сомнений. Она выслушает и посочувствует, это ведь Демельза. Но даст тот же совет, что и Сэм. Никто, ни один человек не может дать ему непредвзятый совет. Дрейк не может довериться никому, кроме самого себя.

Он поскакал вниз, к Нампаре, потом по неровной пустоши к ступеням в изгороди, за которой лежал пляж Хендрона. Там он перекинул поводья через столб, оставил лошадь и пошел к берегу.

Для прогулки по пляжу день выдался неподходящим, но погода была под стать его настроению. Бледное солнце скрылось, и ветер гнал облака как дым, превращая их в лоскутки, пока не очистил небо, а потом снова собрал тучи. Прилив поднялся наполовину, и прибой шумел почти как ветер, шипел и громыхал. На гребнях волн скользили айсберги пены, изгибаясь и переворачиваясь.

Дрейк бродил целый час, ветер сдувал его и заставлял трястись. Он миновал Святой источник, где когда-то давно, много лет назад, как ему казалось, они с Джеффри Чарльзом и Морвенной сложили над водой пальцы в форме креста, помолились и загадали желания. Дрейк подумал, что вряд ли было бы хуже, вряд ли всем им было бы хуже, если бы они помолились дьяволу.

Он добрался до подножия Темных утесов, где море, отступив, оставило мрачный скелет севшего на мель брига, окруженного озерцом воды, черной и покрытой рябью. Дрейк развернулся и пошел обратно. Песок был очень мягким, и местами ноги погружались в него, будто он шел по пушистому снегу. Вода быстро прибывала. Ее языки с шелестом накатывали на песок, пузырились и снова отступали, оставляя бахрому пены и мокрые полосы песка. Ветер уносил пену по пляжу, до самых утесов. Прилив заставил Дрейка прижаться к утесам Уил-Лежер — к тому времени, как он туда добрался, было бы самоубийством пытаться идти дальше по пляжу. Может, если бы он попробовал, это стало бы решением всех проблем. Решением? Это всё решило бы для него, но это выход для труса.

— Господи! — произнес Дрейк, — Господи! — и умолк. — Господь — пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…

Дрейк уставился на бушующее море и задумался о том, принесла ли ему покой эта прогулка. Разве его разум работал и пытался найти выход из этой ловушки?

Возможно. Он сформулировал некоторые мысли, некоторые решения, хотя скорее под влиянием чувств, а не логики. Словно утренние новости погрузили его душу в такую бурю, что некоторое время он не узнавал самого себя, а теперь эти новости и шок наконец-то отстоялись и он снова обрел рассудок. Дрейк стал карабкаться на утес и миновал заброшенные сараи и каменные строения Уил-Лежер. Он понял, что нужно сделать прежде всего. Нужно поговорить с Розиной.

III

Известия о том, что Дрейка нет в кузнице, добрались до Демельзы рано утром в пасхальное воскресенье. Их принес Сэм.

Она уставилась на брата.

— Но... он же сегодня женится! Мы все приглашены на свадьбу... Что значит ушел, Сэм? Куда он ушел? — Она приложила руку к губам. — Ох, Господи Иисусе!

Сэм кивнул.

— Боюсь, это так. Хотя молюсь, чтобы я ошибался.

— Он знает о смерти мистера Уитворта? Видимо, да. Но что... Ты уверен? Он не мог, Сэм. Он же обручен с Розиной! Он не мог бросить ее в день свадьбы! Это слишком жестоко!

Сэм переминался с ноги на ногу.

— У Дрейка очень сильные чувства, сестра. Очень сильные, он очень предан, пусть и не тому, кому надо. Из-за того у него и были проблемы еще давно, когда он пришел к Богу. Временами он так упорен, что не может забыть старых привязанностей...

— Но это! — прервала его Демельза. — Это ведь не религия... Прости, Сэм, не хочу тебя обидеть, но для нас эти вещи имеют разную значимость, и для меня, да и для большинства остальных, большее значение имеет его поведение в этой жизни. Розине... сказали?

— Он сам ей сказал, вчера вечером. Рассказал ей, и они поговорили десять минут, а потом он ушел.

— Ушел?

— Просто ушел. Вроде перед тем, как сделать предложение Розине, он рассказал ей о своей проблеме и как он любил ту девушку, что она любовь всей его жизни, но это закончено, и может ли Розина принять его таким как есть. И она согласилась. Но вчера вечером он пришел в ее коттедж как в воду опущенный, измученный и всклокоченный, хорошо хоть Джака был в пивнушке, и рассказал ей новости, что та молодая женщина овдовела и он в отчаянии, он должен пойти к ней, повидаться с ней, помочь ей, быть с ней рядом. И Розина...

— И?

— Не стала его останавливать. Она попыталась понять.

— Господи Иисусе, — повторила Демельза. Теперь она нечасто использовала это выражение. — Значит, свадьбы сегодня не будет...

— Похоже, что так. Без Дрейка она не состоится.

Демельза сделала пару шагов по комнате, покусывая большой палец.

— Мне не следовало вмешиваться.

— Что?

— Ты ведь знаешь, Сэм, что я почти что уговорила его жениться, считая, что это для его же блага.

— Так и есть. Так и есть. Розина была бы ему хорошей женой. Они жили бы счастливо и вместе посвятили бы себя Господу.

— Возможно. Но не сейчас. Разве что...

— Что?

Демельза безнадежно махнула рукой.

— Ведь надежды нет, надо полагать? Как Розина это приняла?

— С достоинством.

— Бедняжка. Но другие примут это не с таким достоинством, Сэм.

— Да... Джака не хотел меня на порог пускать. Весь побагровел. Я тоже частично виновен, ведь я его брат.

Демельза поднесла к голове кулак.

— Ох, Боже ты мой, Сэм, ну и переделка! Как бы я хотела, чтобы здесь был Росс! Как бы я хотела, чтобы он не уезжал. Что мы можем сделать?

— Ничего. Только ждать, так я думаю.

— Но ведь будет не только Джака. Все деревенские... Нельзя обещать жениться на девушке, а потом ее бросить! Вы с ним до сих пор для некоторых здесь чужаки. Иллаган далеко. Тебя любят. Как и его. Но когда чужак дает девушке обещание и бросает ее за день до свадьбы, когда всё уже готово, до последней детали... А еще есть Арт Муллет. Парфезия наверняка разозлится и будет его подзуживать. Дрейк не будет в безопасности, когда вернется... Если вернется.

— Ничего, — ответил Сэм. — Эти опасности легко предвидеть. Если он вернется. В особенности если привезет с собой ту девушку.

— Это вряд ли, — сказала Демельза.

 

Глава седьмая

I

Похороны преподобного Осборна Уитворта, бакалавра, викария церкви святой Маргариты в Труро и церкви святого Сола в Грамблере состоялись в одиннадцать часов в понедельник на пасхальной неделе. Похороны мистера Натаниэля Пирса, скончавшегося лишь в субботу, отложили до четверга. Возможно, в подмигивании и кривой усмешке старого и глухого Ната Пирса содержалось какое-то потаенное знание. В конце концов, Оззи отправился на тот свет раньше. Похороны были роскошными, вел церемонию престарелый доктор Холс, присутствовали почти все именитые горожане.

Вдова и ее свекровь были в длинных черных платьях и тяжелых вуалях, поскольку по обычаю принято скрывать в таких случаях выражения лиц от обывателей, хотя леди Уитворт на мгновение откинула вуаль и осмотрела собравшихся пронизывающим взглядом, словно чтобы лучше видеть, кто пришел. Все отметили отсутствие мистера Оджерса, и это будет использовано против него. Пришел мистер Артур Солвей, но не миссис Солвей, что выглядело странным, поскольку миссис Чайновет приехала из самого Бодмина в сопровождении дочери Гарланды. Как позже выяснилось, миссис Солвей была в отъезде.

Присутствовало несколько незнакомцев, но немного, ведь в городе почти все друг друга знали, по крайней мере тех, кого стоило знать. Но в задних рядах церкви оказался один высокий, темноволосый юноша в грубоватой одежде, он держался позади остальных и на кладбище. Морвенна его не заметила, она была на грани обморока и не поднимала глаз, но Элизабет, держащая под руку Джорджа, увидела и узнала. Она ничего не сказала мужу, но решила поговорить с молодым человеком при первой же возможности. Однако, когда она огляделась после церемонии, он уже ушел.

После похорон присутствующим предложили чай с печеньем, джемом, желе и пирожными. В последние несколько лет высшие классы Корнуолла выступали против грандиозных поминок, как было принято раньше, когда семьи рисовались друг перед другом, пока некоторые состоятельные люди не начали писать в завещаниях, чтобы их хоронили без подобных излишеств. Леди Уитворт взяла на себя полное руководство событиями и горевала по сыну, если она вообще горевала, так сдержанно, что никто не заметил, она и решила устроить похороны утром и подать хорошо сервированный, но простой чай.

Поминки продлились до двух часов, к этому времени почти все разошлись, один за другим родственники собирались в гостиной, чтобы обсудить будущее. Там находился мистер Пардоу, семейный стряпчий из Сент-Остелла, Морвенна вместе с несгибаемой Гарландой, готовой прийти сестре на помощь и физически, и морально, леди Уитворт с квадратной челюстью, квадратными плечами и хриплым голосом, миссис Амелия Чайновет, мать Морвенны, еще привлекательная и хрупкая (все гадали, почему она снова не вышла замуж), Элизабет Уорлегган, кузина Морвенны, и мистер Джордж Уорлегган, которого уговорили остаться вопреки его желанию.

Разговор крутился вокруг проблем, с которыми предстоит столкнуться. Сколько денег оставил мистер Уитворт, как долго Морвенне и трем детям позволят остаться в доме викария, готова ли леди Уитворт продолжать выплаты содержания (Морвенна впервые об этом услышала) и может ли Морвенна, если на то будет необходимость, жить с леди Уитворт или с миссис Чайновет, пока не подыщут подходящее место?

Леди Уитворт неохотно признала, что на ее земле около Горана есть коттедж, где сейчас живет один мерзкий пастух, который довел дом до полного запустения, но его можно вышвырнуть и, потратив пару фунтов, превратить коттедж в уютное жилище. К сожалению, источник воды имеется только в главном доме, а Джону Конану нельзя пить из дождевого водосборника. В процессе беседы стало очевидным, что леди У. четко расставила приоритеты. На первом месте — Джон Конан, на втором, с большим отрывом, две дочери Оззи от первой жены, а на третьем, и с еще большим отрывом, так что можно почти не замечать, стоит Морвенна.

Стоило Амелии Чайновет вставить хоть слово, леди Уитворт немедленно ее перебивала. Прежде они встречались только однажды, в Тренвите, перед и во время свадьбы, и ее милость была невысокого мнения обо всей семье Чайноветов, в особенности об Амелии, чей голос, с ее точки зрения, вводил в заблуждение, а высказывания были слишком уверенными. Молодая особа, на которой женился сын леди Уитворт, была просто ничтожеством, и от нее никакого проку, разве что каким-то чудом она произвела на свет крепкого мальчика, наследника фамилии.

И это ничтожество, молодая женщина с безумными глазами и неряшливым видом, вокруг которой крутился разговор, а она даже не вставила ни одного подходящего слова, эта женщина думала: какое наслаждение получил бы Оззи от этой встречи, какая жалость, что он не может к ним присоединиться. Но он мертв. Так почему я жива, почему я здесь? В чем смысл моей жизни? Лучше бы я умерла и меня похоронили вместо него, только где-нибудь в дальнем уголке кладбища, подальше от его могилы.

Он пытался объявить меня душевнобольной и надеялся куда-нибудь упрятать. В те дни я была так же здорова, как и он. Но не теперь. В любой момент моя голова взорвется, я стану рвать на себе волосы и одежду и взывать к Господу и небесам. Они говорят обо мне, как будто я вещь, как будто я не существую. И это правда. Я больше не существую. Всё исчезло — мой разум, тело, душа. Я просто пустой конверт, бесполезный тюк с тряпьем, из которого выдавили все чувства и мысли, всю веру и добро. Меня не нужно хоронить, я уже мертва, и ничего не осталось, только прах, пыль, песок, грязь, кровь, семя, моча, гной и экскременты...

— Прости, мама, — сказала Гарланда. — Но Морвенна вот-вот упадет в обморок. Может, я отведу ее в спальню...

— Разумеется.

Хромающую и шатающуюся девушку увели, и все умолкли, услышав, как ее тошнит в коридоре.

— А вы что думаете, мистер Уорлегган? — спросила леди Уитворт. Он был единственным человеком, которого она готова была выслушать.

Джордж бесстрастно взглянул на нее, отметив неровную кожу под густым слоем пудры, глаза-бусинки, двойной подбородок.

— Мой интерес, леди Уитворт, весьма условный и происходит, как вы понимаете, из-за дальнего родства жены. Разумеется, нужно получить больше подробностей о долгах вашего сына, и тогда мы поймем, остались ли средства на жизнь его вдове и детям.

— Долгах? — с присвистом переспросила леди Уитворт. — Оззи не из тех, кто имеет неоплаченные долги.

— Перед браком с Морвенной у него были существенные долги.

Возникла небольшая перепалка, в которой приняли участие мистер Пардоу и Амелия Чайновет.

«Элизабет в этом году выглядит старше, — подумал Джордж, — ее волосы потеряли блеск, но морщинки у глаз придают своего рода очарование, привносят больше силы и характера, она будет прекрасна и через десять лет. Только ради нее я сижу в этой тесной неприбранной гостиной и слушаю эту старую уродливую ворону, ворчащую о своей потере, мертвом хряке. Плевать я на них хотел. Мне больше интересно, удастся ли наконец убедить Джеймса Скауэна продать достаточно собственности в округе Сент-Майкл, чтобы в обозримом будущем я получил контроль над округом. Два места в парламенте. Я тут же избавлюсь от Хоуэлла и следующей осенью займу его место. Я куплю и округ Уилбрама, чтобы от него выбрали моего человека — кого? — нужно присмотреться, здесь или в Лондоне. Кого-нибудь вроде Монка Эддерли, кому плевать, как распоряжаются его голосом, пока он получает привилегии от своей должности. Жаль, что Уорлегганы так неплодовиты. Сансон погиб, а его сын — пьяница. Кэрри так и не женился. Кэрри женат на долговых облигациях».

Гарланда вернулась и сообщила, что Морвенна прилегла в постель и с ней сейчас няня. Через несколько минут она встанет. Джордж заметил в дверном проеме своего лакея и щелкнул ему пальцами.

— Нам пора, дорогая, — сказал он Элизабет и поднялся. — У меня дела.

Все стали обмениваться приличествующими выражениями озабоченности и признательности. Амелия Чайновет с тревогой смотрела на уход Уорлегганов, теперь ей предстояло остаться в обществе доминирующей леди Уитворт, готовой сожрать ее живьем. Лишь присутствие Джорджа вносило некое равновесие.

Но остановить их не удалось. Они удалились, их прекрасные лошади зацокали вверх по холму в сторону главной дороги, а за ними последовал грум.

На дорожке перед перекрестком Элизабет натянула поводья и огляделась.

— Это случилось именно здесь. Над дорогой нависли ветки, но странно, что такая надежная лошадь испугалась. Я чувствую — произошло нечто совершенно другое, ничего не могу с собой поделать.

Джордж хмыкнул.

— Может, единственный раз в жизни он был пьян.

— И куда он ездил? К старому мистеру Пирсу?

— Мисс Пирс сказала, он пробыл со стариком только двадцать минут. Ни в одной таверне или распивочной его не видели. Но какая разница? Ты никогда его не любила. А в последнее время и я.

— Это просто... очень странно, — сказала Элизабет. — Я много об этом думала... Но брак был явно неудачным.

— И я его устроил. Что ж... откуда мне было знать?

По дороге Джордж думал об одном из главных достоинств Элизабет — она никогда его не порицает. Всегда его поддерживает, даже если наедине оспаривает мудрость принятого им решения. Он всё больше и больше понимал, насколько беспочвенны были подозрения о ее отношениях с Россом Полдарком. Отрава, которую на последнем дыхании впрыснула в него тетушка Агата, в конце концов истощилась. Почти. Их брак уж точно стал счастливее, чем он мог себе представить два года назад. Джордж пока не рассказал жене обо всех своих амбициозных планах. Но он знал, она с радостью воспримет возвращение в Лондон, знал — Элизабет оценит его честолюбие. И если у него всё получится, он мог бы преподнести ей это как подарок на день рождения.

Они проехали поблизости от улицы Святого Климента, и Элизабет сказала что-то по поводу «бедного мистера Пирса». Джордж не ответил. Теперь, когда Пирс наконец-то умер, Кэрри сделает следующий ход. И это будет неприглядное зрелище. Элизабет не могла ужиться с дядюшкой Джорджа. Каждый считал, что другой оказывает на Джорджа дурное влияние. А сам Джордж знал, что Элизабет не одобрит действия Кэрри, и задумался, не положить ли им конец, пока не поздно. Если это вообще возможно, в чем он сомневался. Кэрри обладал собственным немалым состоянием, и его трудно было сбить с выбранного курса. Джордж и его отец могли бы, но стоит ли затевать ссору, чтобы помешать Кэрри сделать то, пусть и не слишком честным путем, о чем мечтали все трое — одновременно разорить банк Паско и подрезать крылышки Россу Полдарку?

Кэрри почти достиг первой цели во время финансового кризиса два года назад. Тогда он действовал с одобрения Джорджа, но затея не удалась из-за поддержки, которую в последнюю минуту оказал банку Паско банк «Бассет, Роджерс и Ко». В итоге сотрудничество между Бассетами и Уорлегганами резко прекратилось, а взамен начались разногласия между Джорджем Уорлегганом и лордом Данстанвиллем, и в результате последовавшей за этим цепи событий место Джорджа в парламенте досталось Россу Полдарку.

Долгая и мучительная цепь событий и их результат. Но это показало, что поведение Кэрри может нанести ущерб доброму имени Уорлегганов и даже их честолюбивым планам. Вопрос в том, станут ли известны манипуляции Кэрри на сей раз? Если станут, то могут опорочить фамилию Уорлегганов. Произойдет ли это? Можно ли свалить всю вину на мистера Пирса и его спекуляции? Нужно в этом удостовериться. Джордж решил этим же вечером повидаться с дядей. Слишком близоруко для человека с положением Джорджа позволять связывать свое имя с сомнительными финансовыми операциями против конкурирующего банка.

Когда они добрались до Большого дома, выбежали слуги в ливреях. Джордж последовал за Элизабет в дом, глядя на ее туфли из мягкой кожи под серой бархатной юбкой, из-под которой иногда показывалась нижняя белая. У входа он оглянулся и обвел взглядом кривые стены и неровные крыши городка, где он сделал карьеру и заложил состояние. Жизнь удалась.

II

Джака Хоблин два дня пил не просыхая.

Когда ему сообщили, в воскресенье утром в его доме произошла безобразная сцена. Он дал жене затрещину и ударил Розину по голове, словно они виноваты, потом в ярости отправился искать Дрейка, чтобы исполосовать его ремнем до костей. Но Дрейка нигде не оказалось, в кузнице было пусто, огонь в горне едва теплился, и лишь испуганный малец лет двенадцати ответил на вопли Джаки. Кузнец Карн ушел. Когда вернется — неизвестно. Никто этого не знает. Никого нет дома. Брат пошел его искать. Но Кузнец Карн ушел прошлой ночью и с тех пор не появлялся.

Разочарованный Джака разбил пинком пару ведер и ушел, а на полпути домой встретил Арта Муллета, также разыскивающего Дрейка. Они завернули в пивнушку Салли Треготнан и пили там остаток дня. Как и Джака, Арт желал наказать мерзавца, бросившего Розину, но как наказать, когда его нигде нет? Правда, его братец-святоша тут как тут, но даже их подогретое джином чувство справедливости не оправдывало избиение одного человека за грехи другого только на основе родства.

А кроме того, они с раздражением обнаружили неоднозначную реакцию посетителей пивнушки Салли-забери-покрепче. По всеобщему мнению, Дрейк поступил плохо, и хотя кое-кто предположил, что он отправился в Труро увиваться за новоиспеченной вдовой, другие думали, будто он в последний момент переменил свое решение относительно Розины и скрылся на несколько дней, пока не уляжется переполох. Как жаль, что это оказалась Розина, которую несколько лет назад так подвел Чарли Кемпторн, а ведь такую милую девушку еще надо поискать, она заслуживает лучшего, а ей дважды разбили сердце, бедняжке. Не то чтобы она когда-нибудь сохла по Чарли Кемпторну, это уж вряд ли, но... но хотя ее и бросили на пороге церкви, никто не утверждал, будто Дрейк ею попользовался, вот что было у всех на устах.

Ладно, Джака, мы поняли, о чем ты, но есть разница — одно дело, когда он нарушил слово, но никто не обвинит его в порче товара до покупки, никто не обвинит его, что он хоть пальцем до нее дотронулся, пока не надел кольцо. Уж чего у братьев Карн не отнять — это что они действуют честно и без утайки.

— Без утайки! — хмыкнул Джака. — Вот доберусь я до него — все кости переломаю без утайки!

Конечно, некоторые открыто встали на сторону Джаки, но вовсе не единодушно. Опасения Демельзы, что ее братьев считают чужаками, были справедливыми, так и останется до самой их смерти, ведь пять миль — это предельное расстояние, чтобы считаться своим, но они были ее братьями, а значит, шуринами Росса Полдарка, имеющего большой авторитет. Если бы они были неприятными, жадными или задиристыми — дело другое: вне зависимости от Полдарков их бы поставили на место. Но никто в здравом уме не обвинил бы братьев в подобном. К сожалению, один из них подвел хорошую девушку. Большинство предпочитало это замолчать, сказав просто: «Вот ведь жалость какая».

К понедельнику гнев Арта Муллета тоже выдохся. Ему нужно было пасти коз и расставлять сети. Он не мог целый день выплескивать угрозы над стаканом джина. Но решимость Джаки подпитывалась выпивкой, и ее требовалось всё больше, чтобы удовлетворить жажду. С приходом вечера он пошел в пивнушку на вершине холма, известную как «У доктора», и обнаружил там Тома Харри и Дика Кента, егерей из Тренвита. Слуги Уорлеггана не пользовались популярностью, а в особенности это относилось к Тому и Гарри Харри. Ни один из них не отваживался зайти к Салли-забери-покрепче, поскольку там их не встретил бы теплый прием. Заведение «У доктора» держал человек по имени Уорн, и он не был столь разборчив, так что в последние несколько лет здесь выпивали люди из Тренвита, когда выдавалось время.

Опьянение Джаки Хоблина уже перешло в ту стадию, когда он снова чувствовал себя трезвым, пусть трезвость эта была мрачной и опустошенной. Он не замечал никого вокруг и проковылял со своим стаканом на стул в уголке. Том Харри пнул локтем Дика Кента и подошел к Джаке, сел рядом и завел разговор. Кент тоже к ним присоединился.

И Джака наконец-то обрел общество сочувствующих и понимающих. Он любил этих людей не больше, чем прочие, но теперь понял, что недооценил их. Они были того же мнения о Дрейке, что и он: это трус, лжец, обманщик, разбивающий невинные сердца. Человек, не выполняющий обещаний, вонючий крысеныш, лживый мерзавец, червяк, недостойный ползать по земле, позор Сола. Навлекший позор на имя Хоблина.

— Если б я мог, — сказал Джака, вытирая губы тыльной стороной ладони, — то вышиб бы ему мозги. Кнутом. Хлыстом для лошадей. Вот что б я сделал, помяните мое слово!

— Он вернулся, — отозвался Том.

— Вернулся? Когда? Где? Я его не видал! Где он?

— В кузнице, я слыхал, — ответил Том. — Не, я его не видал. Но так говорят. Так ведь, Дик?

— Ну... откуда мне знать? — протянул Кент. — Ты это слыхал, Том? Э-э-э... Ну, может и так... Ага.

Все трое покинули пивнушку и поплелись к мастерской Пэлли. Спуск был долгим и крутым, а на другом холме, в Сент-Агнесс, мелькала пара огоньков. Но не у Дрейка. Когда они спустились, Том Харри подошел к двери и постучал. Ответа не было.

Джака сплюнул.

— Горн потушен. Никого тута нет.

— А я слыхал, тута он. Может, прячется, боится рожу показать. Да, Джака? А, Джака? Давай поглядим.

Дверь была заперта, но замок оказался хлипким и поддался с третьего удара. Они ввалились внутрь, Джака первым, он споткнулся о стул и выругался.

— Мать вашу, да здесь темень, как в мешке у жестянщика. Если б я...

— Ты там? — прокричал Том Харри. — Выходи, Дрейк Карн! Хотим с тобой поговорить! Выходи!

Они снова споткнулись в темноте, а потом Дик Кент высек огнивом искру и зажег свечу. Они увидели простую кухню, хлеб на столе, покрытую плесенью кроличью ножку. Кувшин с водой и кружку с чаем. Харри пнул стол, и он с грохотом опрокинулся.

— Эй, эй, — встревоженно встрял Кент. — Можно подумать, война началась.

— Именно так, — сказал Джака, оглядываясь вокруг, как окруженный со всех сторон бык, не знающий, на кого напасть первым. — Но чертова гаденыша здесь нет, не хочет драться.

— Ну, зато мы можем попортить его любовное гнездышко! — гаркнул Том Харри из крохотной гостиной выше по ступенькам. — Дай-ка свечу, Дик!

— Эй, ты поаккуратней! С огнем-то!

— Я бы сжег тута всё дотла, — сказал Джака сквозь сломанные зубы, покачнувшись. — Богом клянусь, всё бы сжег!

— Ну так давай, — откликнулся Том Харри. — В чем проблема? Давай, Джака, ты сам предложил. Поглядим, умеешь ли ты кусаться так же хорошо, как лаять!

Оказавшись в руках Джаки, свеча заморгала и стала плеваться жиром. Он ругнулся, когда горячий жир капнул ему на пальцы. В комнате сгустились тени, и Джака поднес свечу к дешевой шторе. Та быстро занялась, и пламя побежало дальше.

— Эй, я тут ни при чем! — сказал Кент. — Не хочу иметь с этим ничего общего. Это вообще не мое дело!

И он покачиваясь вышел из дома.

Джака уставился на огонь, наполовину испуганно, наполовину с восторгом.

— Ну вот, — сказал Том Харри. — Вот теперь ты с ним разделался. С этим дерьмом и вруном. Да, Джака? Да?

Он сунул Джаке кусок ткани, и когда свеча чуть не упала, придержал ее другой рукой, пока ткань не загорелась. Потом он отнес полыхающую тряпку в гостиную и положил так, чтобы огонь оказался поближе к балкам под соломенной крышей.

Они остались еще на пару минут, пока не убедились, что всё загорелось. Дик Кент уже ушел. Тогда они поковыляли вслед за ним на холм, в сторону Сола. На вершине холма они присели, чтобы отдышаться. Оглянувшись, они увидели, что в мастерской Пэлли больше не темно. Окна светились желтым. Они решили, что лучше не задерживаться и больше не смотреть.

III

Первый раз Морвенна увидела Дрейка днем во вторник. Всю ночь она мучилась, пытаясь избавиться от жутких кошмаров. Оззи всё время присутствовал рядом с постелью, закутанный в простыню. «Давай сначала помолимся», — понукал он ее. «Тление не наследует нетления... поборемся со зверями в Эфесе... отринем же дурное сообщество... первый человек Адам стал душою живущею, а последний Адам есть дух животворящий... Давай, Морвенна, вознесем молитву, а потом ты покажешь мне свои ступни...» Дважды она вставала с постели и пыталась найти несуществующую дверь в стене, за которой ее замуровали с живым трупом Оззи. Дважды ее чуть не стошнило от ужаса. С приходом утра Гарланда проникла в ее спальню и легла рядом. Только Гарланда заставила ее в конце концов встать и прожить еще один невыносимый день.

Дрейк вошел через приоткрытую стеклянную дверь, с него капала вода.

— Дрейк! — воскликнула Морвенна, и ее голос дрогнул.

— Морвенна!

Она уставилась на Дрейка широко открытыми глазами, испуганно, боясь того, что произойдет. Через мгновение он сделал к ней шаг. Морвенна отпрянула.

— Не нужно...

— Морвенна. Я здесь... тут, поблизости, с воскресенья. Я пытался с тобой повидаться, но рядом всегда кто-то был.

— Дрейк... Не нужно...

— Чего не нужно?

Он отбросил со лба мокрую прядь.

— Прикасаться ко мне. Подходить ближе. Я этого не вынесу!

— Дорогая, я знаю, что ты чувствуешь...

— Знаешь? — она хрипло засмеялась. — Нет, не знаешь! Никто не знает! Никто. Могу только сказать, что после всего этого я стала грязной. Я не для тебя. И ни для кого. Никогда больше.

— Дорогая...

— Не приближайся! — она съежилась, когда Дрейк сделал еще полшага. — И прошу тебя, уходи.

Дрейк посмотрел на Морвенну, и она бросила ответный взгляд, полный злобы и враждебности. Он не мог поверить своим глазам. Она была незнакомкой и смотрела на него, как на врага.

— Я пришел, — произнес он запинаясь, с ледяным сердцем, которое еще минуту назад переполняла надежда, — я пришел сразу же, как только услышал. — Мне... мне сказали в субботу утром. Я пошел к мистеру Оджерсу, и он подтвердил. Мне жаль... жаль, что это случилось, но когда я узнал, что ты одна, я бросил всё и пришел. — Он снова поднес руку к волосам, пытаясь их пригладить. — Я плохо спал, Морвенна, и прошу прощения за свой внешний вид. Я каждый день пытался с тобой повидаться наедине, но здесь было так много народу... Я подумал, что могу помочь. Может быть, позже, если ты до сих пор так расстроена... Я мог бы вернуться.

Морвенна сделала глубокий вдох, чтобы побороть рвотный позыв.

— Никогда не возвращайся, Дрейк. Никогда... даже не думай... Дрейк, всё кончилось много лет назад. И больше не вернется. Хватит, хватит, хватит... Всё кончено. Кончено навсегда! Уходи и забудь меня! Оставь меня, оставь меня в покое!

Его руки задрожали, и он стиснул их, чтобы успокоиться, повернулся обратно к двери, но остановился.

— Морвенна, мы не можем вот так расстаться...

Открылась другая дверь, и вошла дородная и уродливая старуха с глазами-пуговицами и плотно стиснутыми губами.

— Кто это? — спросила она и замерла. — Кто вы? Морвенна, кто это?

Морвенна закрыла глаза рукой.

— Один... один мой бывший знакомый. Он... уже уходит. Не могли бы вы позвать.... позвать кого-нибудь, кто его проводит?

 

Глава восьмая

I

Пожар в мастерской Пэлли вызвал куда больший скандал, чем исчезновение Дрейка. Нарушить обещание — поступок, конечно, дурной, но поджог — это преступление. Был ли это поджог, никто наверняка не знал, но все именно так и считали. Горн потушили в воскресенье. Ничто не могло вызвать искру сорок восемь часов спустя.

Сэм пришел, чтобы сообщить об этом Демельзе, во вторник утром, она велела оседлать Джудит и одолжила Сэму другую лошадь. Вокруг дымящегося пепелища собралась небольшая толпа. Каменные стены уцелели, но крыша и большая часть мебели сгорели. Они вошли, пробираясь через развалины.

— Становится всё хуже и хуже, — сказала Демельза, — одно тянет за собой другое. Боже, не знаю, что и делать!

— Тут мало что можно сделать, сестра, — ответил Сэм, — только молиться о прощении грехов и грешников.

— А разве грешно искать счастье? Или искать счастья для других? То, что произошло, и как это произошло — просто злая судьба, ополчившаяся против нас! Разве люди заслуживают еще меньшего, чем получают?

— Мы не грешим, когда ищем для других счастье, — медленно выговорил Сэм. — Может, мы просто в своем невежестве не знаем, что хорошо для других и что хорошо для нас. Лишь всемилостивый Отец это знает.

— Иногда мне кажется...

— Что, сестра?

— Неважно.

— Лучше скажи.

— Иногда мне кажется, что Господь вообще не заботится о счастье людей.

— Может, его и не всегда заботит земное счастье, — признал Сэм, заглянув в свое сердце. — Но если отдать ему душу, то найдешь куда большее счастье и устремишь взор в вечность.

Некоторое время они молчали. Демельза сдвинула ногой оловянную тарелку.

— Думаешь, он вернется, Сэм?

— Дрейк? Конечно, сестра, когда-нибудь вернется.

— Но вряд ли он вернется с... с миссис Уитворт, новоиспеченной вдовой. Если... если они по-прежнему хотят быть вместе, то лучше им держаться подальше от этого района.

Сэм ощупал стены, еще теплые.

— Если чинить постепенно, обойдется недорого. Дерево и солома — вот и всё, что понадобится. Да еще оплетка, гвозди и кой-какая мебель. У Дрейка есть деньги в банке, сестра. А это — хорошая мастерская, приносит неплохой доход. Если Господь пожелает, он всё исправит.

— Вместе с ней?

— Ну... я точно не знаю. Я с ней никогда не встречался. А ты?

— Два или три раза, но только перемолвились словечком. Понятия не имею...

Перед ними предстала хромающая маленькая фигурка.

— Розина...

— Я должна была прийти, мэм. Какой ужас! Просто злодейство!

— Злодейство, это точно, — ответила Демельза. — Вряд ли это была случайность.

Розина покраснела.

— Нет, мэм, это не я. Но не думаю, не хочу думать, что это из-за меня. Правда.

— Я ходил к Вейджу, констеблю, — сказал Сэм, — но ему нужны свидетельства, прежде чем он начнет действовать. И где их искать? В деревне — бесполезно, ведь ежели кто пошел на такое беззаконие, то вряд ли станет мучиться угрызениями совести и признается.

Розина взглянула на Демельзу.

— Мэм, я правда не верю, что это был мой отец или кто-то из его друзей. Мой отец вышел из себя и клялся избить Дрейка, но между угрозами и поджогом дома — большая разница.

— Дрейк сказал тебе, что собирается делать? — спросила Демельза.

— Вроде у него не было планов. Он пришел ко мне и выглядел совершенно измученным, я даже вскрикнула, а потом он рассказал, что случилось, и сказал, он должен уйти из-за, как он ее назвал, «его прежней любви».

— Розина, мне так жаль, так жаль, что такое с тобой произошло.

— Забавно, мэм. Я так много думала о Дрейке, мечтала о нашей совместной жизни. Забавно, что всё это рухнуло за один день. Сейчас, если бы этого не случилось, мы были бы женаты. Даже если бы это произошло на неделю позже, мы были бы женаты. И тогда Дрейк ни за что бы меня не покинул, я точно знаю.

II

Домой Демельза добралась нескоро, потому что заглянула на шахту. Заехал с визитом сэр Хью Бодруган. Время было неподходящее — она была расстроена, обеспокоена и чувствовала себя одинокой, и мысль о том, что придется развлекать старого распутника, ей вовсе не улыбалась. Но несмотря ни на что, сэр Хью ей немного нравился, как любой надоеда, достаточно долго упорствующий.

Они знали друг друга вот уже десять лет, сэр Хью во что бы то ни стало желал ее заполучить, но до сих пор не получал ничего, кроме краткого поцелуя и обжиманий, если ему удавалось настигнуть Демельзу в каком-нибудь уголке, откуда она не могла сбежать. Пару раз он оказывал ей услуги, но Демельза всегда подло отказывалась расплачиваться в той валюте, которая его интересовала. В вожделении сэра Хью присутствовала доля добродушия, он, похоже, не таил зла, а просто готовился к следующему ходу.

Демельза вошла в дом и обнаружила, что гость растянулся в их лучшем кресле и принес для нее подарок — огромный пучок ракитника, который заставили раньше времени цвести в оранжерее сэра Хью. Она поблагодарила — он прекрасно знал, ничто не доставляет Демельзе такое удовольствие, как зимние цветы — и примостилась в кресле подальше от сэра Хью, но он не вернулся на прежнее место, а занял кресло поближе к ней.

Они поговорили в дружеской, но несколько отстраненной манере. Сэр Хью высказался по поводу последних военных действий (хотя не особо ими интересовался) — оказывается, этот Бонапарт теперь вторгся в Сирию и дерется там с турками, обе стороны устраивают страшные зверства. Говорят, он пытался захватить Акру, где небольшой отряд англичан усиливал турецкий гарнизон. Но так и не взял город. А один тип по имени Уэсли, хотя он не имеет ничего общего с тем проповедником, неплохо сражается с союзниками французов в Индии, в Майсоре. Демельза отвечала «да» и «нет» и использовала в качестве предлога необходимость поставить ракитник в две вазы, чтобы держаться на почтительном расстоянии от гостя. Ковер украсили маленькие желтые лепестки — букет растрясло в седле сэра Хью и на сильном ветру.

Сэр Хью сообщил, что миссис Элизабет Фицгерберт снова открыто живет с принцем Уэльским, и ходят слухи, будто Папа собирается признать их брак.

Гость резко устремился к Демельзе и обнял ее.

— Попалась! — воскликнул он с триумфальными нотками в голосе.

Демельза подняла на него взгляд и попыталась высвободить руку, чтобы смахнуть с лица локон. Сэр Хью поцеловал ее в шею.

— Это вредно для пищеварения, сэр Хью, — сказала она.

— Для вас вечно так, плутовка, — ответил он, когда Демельза сделала первую попытку выскользнуть. — Думаете я не знаю, как вы любите меня дразнить и искушать? Личико и фигура распутные, как у девки, а ведете себя, как будто время от времени позволять себе маленькие удовольствия — сродни смертельной заразе. Ваш ненаглядный вечно отсутствует, ни слуху ни духу от него месяцами. Не нужно так крепко цепляться за супружеские клятвы, будто вы кусок сургуча на письме!

— Это комплимент. Редкий комплимент. Подожгите меня с одного конца, и я затвердею на листке бумаги. Вы так любезны.

— Разумеется, я любезен, даже слишком.

— Должна предупредить, в любой момент кто-нибудь может войти.

— Ну и пусть. Они и сами этим занимаются.

— Нам следует служить примером. Так меня учили.

— Вас учили неверно. — Он понял, что Демельза вот-вот приложит свою немаленькую силу, чтобы разорвать объятья. — Хочу предложить вам сделку, моя милая. Подарите мне поцелуй, настоящий поцелуй, а не как будто курица клюет зерно, настоящий поцелуй — и я открою вам тайну.

— Какую, сэр Хью?

— Какую, сэр Хью? Звучит не слишком приятно. Что ж... это касается того, ради чего я сюда приехал, о чем я хочу вас предупредить, но, черт побери, я уеду, заперев все эти сведения на замок, если вы не согласитесь его отпереть.

— Может быть, позже. Когда вы расскажете. Если я решу, что это важно.

— Ах, ну нет, вы слишком часто меня так обманывали, шалунья. Сегодня я на это не куплюсь.

Демельза посмотрела на сэра Хью. Его крупное и грубое лицо было слишком близко. Волосы в ноздрях и кустистые брови по-прежнему оставались черными, несмотря на возраст.

— Это касается моего мужа, капитана Полдарка, да?

— Намек. Предупреждение. Кое-какие слухи.

— Но его здесь нет.

— Неважно. Вы можете ему написать. Или действовать от его имени.

— Действовать от его имени?

— Возможно, это будет необходимо.

Она задумалась. Сэр Хью был из тех, кто часто что-то «слышит» — он обладал способностью узнавать новости раньше других.

— Что ж... — протянула она.

Дополнительного приглашения не потребовалось, он тут же прижался к ее губам своим крупным ртом. Демельза терпела это несколько мгновений, но потом он стал напористей, и она высвободилась и отвернулась, чтобы скрыть отвращение.

— Черт подери! — сказал он, облизав губы. — Черт подери! Это лучше, что я пробовал за много дней! Эх... Черт подери! Вам же было приятно, могу поклясться. Попробуйте только это отрицать.

Демельза улыбнулась, хмыкнула и посмотрела в окно.

— Черт подери! — повторил он.

— Когда закончите чертыхаться, сэр Хью, расскажите мне новости, которые я купила.

— Ага. — Он снова сел в большое кресло и вытянул ноги. — Ну да, полагаю, теперь мне следует вам сообщить...

— Думаю, что следует.

— Что ж, тогда... В общем, вчера я был в Труро по судейским делам. Даже не знаю, зачем я вообще занимаюсь этими делами, когда никто об этом не беспокоится. Если вешать по полдюжины отпетых мерзавцев на перекрестке Баргус раз в неделю, то и нужды в суде не возникнет. Остальным достаточно взглянуть на висельников, как это сразу же возымеет благотворный эффект!

— На меня это не оказывает благотворного влияния, сэр Хью.

— Шалунья. Боже, до чего же вкусная.

— Не как сургуч?

— Можете насмехаться. Итак, вчера я был в Труро, и там ходят слухи. А среди них и те, которые могут вас затронуть. Некоторым образом. Вы помните старого Ната Пирса?

— Нотариуса? Стряпчего Росса? А что?

— Вы знаете, что он недавно почил в бозе? Умер? Ну так вот, он скончался. И болтают, что он оставил дела в плохом состоянии. Растрата. Так говорят. И это затронуло многих в Труро. Полдарк имел с ним дела?

— Насколько я знаю, нет.

— Ему повезло. Грозит катастрофа. Всех затронет тем или иным образом. А еще говорят, и именно об этом я приехал вам сказать, что к этому имеет отношение банк Паско.

Демельза отвернулась от окна.

— Что? Как?

— Не спрашивайте, моя милая, я же не финансист. Я плохо знаю, как это происходит. Но вчера люди болтали, причем те, которых вы знаете, что банк Паско перестал быть безопасным местом для хранения капитала, а его векселя ничего не стоят. Разве Полдарк держит средства не у Паско?

— Да.

— Ну вот. Как видите, я хороший сосед, не только ваш старинный поклонник. Я подумал, что следует вас предупредить.

Внутри у Демельзы всё заледенело.

— Без Росса я ничего не могу сделать.

— Нет, можете. Можете забрать средства. Так надежней всего. Привезите деньги домой или распределите по другим банкам. Вы ничего этим не потеряете. Лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.

III

Весь вторник и среду Дрейк оставался неподалёку от дома викария прихода святой Маргариты, ночевал на холодной земле под живой изгородью, а скудной пищи купил у старушки из домика у реки. Он не мог заставить себя уйти и слонялся неподалёку от кладбища, там, откуда был виден дом, надеясь хоть краем глаза снова высмотреть Морвенну. Невозможно поверить, что всё кончено, что девушка, которую он знал и любил, могла так измениться.

Он думал, что явился слишком скоро после смерти Осборна, когда она ещё слишком расстроена похоронами. Надо было выждать подольше, может, сначала написать, предупредить. Не стоило так являться к ней, окружённой родственниками, вероятно, всё ещё скорбящей о потерянном муже... Может, она не оттолкнула бы его так резко, поразмыслив пару часов или денек, может, в её сердце проснулись бы прежние чувства.

Но в её взгляде он видел страх и нескрываемую враждебность. Откуда это взялось? Как и чем такое объяснить? Как понять холодное отвращение, звучавшее в её голосе? Как будто он не тот, кого она прежде любила, а кто-то другой, причинивший ей страшное зло.

Он цеплялся за последнюю надежду, не желая признавать, что всё пошло прахом. Дважды он чуть было снова не пошёл к дому, но понял, что рискует снова быть изгнанным. Так прошла среда.

Утро четверга, когда Дрейк наконец ее увидел, выдалось сухим и прохладным. Морвенна вышла из дома с двумя маленькими девочками — должно быть, приёмными дочками — и медленно направилась к реке. Он колебался, не желая упускать возможность и боясь рисковать.

Он решил не приближаться к ней незамеченным, поэтому обогнув сад, спустился к реке, прошлёпал по грязи мелководья и остановился под деревьями, чтобы она могла его рассмотреть.

Первой его заметила одна из девочек. Она что-то сказала Морвенне и та, увидев Дрейка, застыла. Он смотрел на её лицо. Несколько секунд она оставалась неподвижной, потом повернулась и поспешила обратно в дом.

После этого он понял — всё кончено. Он развернулся и, не разбирая дороги, бросился прочь из сада, через церковный двор и дальше, вверх по холму.

Он шёл весь день, не сознавая, что делает, но неуклонно стремился домой. Живот был пуст, но Дрейк не мог есть, в горле пересохло, но он не смог проглотить зачерпнутую ладонями воду.

На полпути он понял, что заблудился и ходит кругами, недолго посидел, размышляя, что делать, и снова двинулся вперёд. А потом так устал, что уснул прямо на земле, в сосновом лесу. Проснулся он в темноте, дрожа от холода, но рассудок прояснился, теперь Дрейк понял, где сбился с пути, и мог идти дальше.

Ясную и холодную безлунную ночь освещали звёзды. Ветер стих, а ближе к утру на землю лёг густой туман. Он собирался в низинах тут и там, и ступая по ним, Дрейк не видел собственных ног, но голова оставалась ясной. Туман белым дымом клубился по полям, и в нём как тени бродили козы и овцы.

Наконец Дрейк добрался до Сент-Агнесс и миновал маленький сонный городок, где светилось лишь одно окно, а одинокая кошка щурилась на звезды. Он спустился к холму к своей мастерской и не сразу осознал, что не всё в порядке. В полумраке он увидел высокие стены и остов крыши, но зашел не сразу. Он облокотился на ворота под колокольчиком, перевел дыхание и взглянул еще раз. Потом шагнул во двор, спотыкаясь о мусор.

Дверь в дом была распахнута и болталась на одной петле. Дрейк хотел войти, но путь преграждала рухнувшая балка. Он попытался убрать ее, но силы его покинули. Он прислонился лбом к покосившейся двери, не в состоянии продолжать.

Кто-то дотронулся до его руки. Это был Сэм, он каждую ночь спал снаружи, на случай если брат вернется.

— Вот и ты, Дрейк. Как ты? Наконец-то вернулся, да?

Дрейк сглотнул и облизал губы.

— Что это... Это...

— Несчастный случай, — ответил Сэм. — Это произошло, пока ты был в отлучке. Не о чем беспокоиться. Мы всё починим, и оглянуться не успеешь.

— Сэм, она не... Она изменилась...

Дрейк рухнул на колени.

— Ну, давай же, дружище, — сказал Сэм, поднимая его. — Пойдем в коттедж Рис. Это ненадолго, пока всё не утрясется. Демельза одолжила нам лошадей, так что доберемся в два счета. Идем же, дружище. Обопрись на меня.

IV

На следующий день в коттедж Рис заехал констебль с помощником. Как только Дрейк покинул дом викария, леди Уитворт послала слугу с сообщением о подозрительном типе, который вломился в дом и попытался завязать беседу с её снохой. Та отказалась назвать его имя, но леди Уитворт всё равно его выяснила, и констеблю надлежит узнать, какова вина этого человека в смерти ее сына.

К счастью, Сэм оказался дома, потому что Дрейк едва ли был способен отвечать на вопросы, даже если бы захотел, и не окажись Сэм поблизости, его брата увезли бы в Труро, где он предстал бы перед судом, не оказав ни малейшего сопротивления. Сэм указал на то, что его брат совершенно невиновен, поскольку в день и вечер смерти мистера Уитворта находился у себя в мастерской. Констебль поинтересовался, какие Сэм может предоставить этому доказательства. Сэм терпеливо расспросил брата и выяснил, что до восьми вечера вместе с ним были Артур и Парфезия Муллеты, а в девять он ходил к портному, мистеру Моулу, чтобы примерить сюртук, и ушел оттуда в десять.

Констебля, похоже, не вполне удовлетворили эти сведения, по его словам, у Дрейка нет доказательств, что после этого он не поскакал в Труро. В котором часу нашли священника? — спросил Сэм. Ну, в таком случае, ему пришлось бы лететь, иначе трудно было бы выйти от портного в десять и оказаться в Труро вовремя, чтобы напасть на священника, которого нашли мертвым вскоре после полуночи.

Констебль с помощником ушли, хотя выглядели по-прежнему недовольными, но, когда мистер Моул подтвердил слова Сэма, поскакали обратно в Труро с докладом. Больше они не возвращались.

 

Глава девятая

I

Росс написал, что будет дома на следующей после Пасхи неделе, но к пятнице так и не прибыл, так что Демельзе пришлось принимать решение за него. Пятница выпала на двадцать девятое, а значит, в субботу предстояло выплачивать жалованье на шахте.

Обычно Заки или Хеншоу ехали в Труро в сопровождении Пола Дэниэла или Уилла Нэнфана, забирали деньги в банке Паско и в тот же день возвращались. Один из них брал с собой старый двуствольный пистолет. Выстрелит ли он, если спустить курок, никто толком не знал, но одно его наличие сдерживало вора, нацелившегося на сумку с деньгами. Не считая того, конечно же, что и Дэниэл, и Нэнфан были здоровяками.

Обычно они отбывали в восемь, и Демельза отправилась на шахту в половине восьмого и обнаружила там Заки Мартина вместе с Уиллом Нэнфаном. К счастью, через пару минут появился и капитан Хеншоу, и она смогла изложить им ситуацию.

После этого на пару секунд повисла тишина, каждый ждал, что заговорит кто-то другой.

— Думаю, это всего лишь слухи, — неуверенно произнес Заки.

— Насчет мистера Пирса — не слухи, — сказал Хеншоу. — Я сам слышал это в среду. Каким-то образом трастовый фонд, который миссис Жаклин Окетт создала для своих внуков под гарантию банка Паско...

— Но даже если это не просто слухи, — вмешался Заки, — мы вряд ли не получим наши деньги. Я знаю мистера Паско еще с детства, всю свою жизнь, хотя мы и не были близки, ведь он банкир, а я — простой шахтер. Но честнее человека не найти.

— Меня беспокоят не деньги, — сказала Демельза, — а то, что если многие заберут свои средства, то ни к чему хорошему это не приведет, пусть мы и делаем это каждый месяц в одно и то же время. Скажи, Уилл, сколько у нас здесь денег?

— Здесь? — удивился Хеншоу. — В смысле на шахте? Двадцать гиней, может, двадцать пять. Немного наличных для всякой мелочевки, которую мы время от времени покупаем. А в конце месяца всегда остается мало.

— А сколько нам нужно? Сколько вы собираетесь привезти?

— Четыреста семьдесят. На жалованье уйдет не меньше четырехсот двадцати.

Демельза нахмурилась, глядя на хмурый день сквозь грязное окно. Над морем сгущались мрачные тучи.

— В доме у нас найдется фунтов сто. Росс всегда держит деньги на всякий случай. Но этого мало. Этого мало.

— Простите, госпожа, — сказал Уилл Нэнфан. — Меня это не касается, я-то работаю тут только на подхвате, но не лучше ли вам сегодня поехать с нами? Повидаться с мистером Паско? Сами увидите, стоит ли беспокоиться. Капитан Полдарк поступил бы так.

— Капитан Полдарк, — ответила Демельза, — разбирается в финансах. А я — нет.

— Но всё равно, — напирал Уилл Нэнфан, — у вас есть чутье. Думаю, у вас на многое чутье.

II

Они выехали в четверть девятого, Демельза потребовала, чтобы и Хеншоу отправился с ними. Таким образом, их стало четверо. В Труро придется принимать жизненно важные решения, и четыре головы, по мнению Демельзы, всяко лучше чем три, несмотря на их преувеличенную веру в ее способности.

В Труро они добрались к половине одиннадцатого и к банку Паско подъехали окольным путем. Вскоре они убедились, что эффект от слухов не преувеличен. Не было заметно ни беспорядков, никакой спешки или паники, но всё же на улице стояло несколько лошадей без седоков, одна двуколка с красными колесами, фермерская телега, несколько вьючных ослов и группа переговаривающихся людей, так что четверо вновь прибывших с трудом пробрались к входу.

— Я спешусь здесь, — сказала Демельза, когда они подъехали к углу. — Не стоит входить всем четверым. Вы отправляйтесь в «Красный лев», а ты, Заки, возвращайся, когда поставишь лошадей в конюшню, и подожди меня на углу.

— Да, госпожа. Так я и сделаю.

Она пошла дальше, не стараясь протиснуться сквозь толпу, не спеша обходя людей. Никто ее не узнал, но дорогое платье, стройная фигура и удивительные темные глаза привлекали внимание и вызывали уважение. Перед ней расступались. Не то чтобы она пыталась выглядеть важной персоной, но больше десяти лет в роли миссис Росс Полдарк наложили свой отпечаток.

Она вспомнила, что в узком переулке у берега реки есть боковая дверь, куда они вошли во время свадьбы Кэролайн, и решила направиться туда. На звонок колокольчика дверь открыла перепуганная горничная. Да, мистер Паско дома, но он занят. Не могла бы она назвать своё имя? Ох, миссис Полдарк, ну конечно, она помнит и просит прощения. Она скажет мистеру Паско, если миссис Полдарк немного подождет.

Миссис Полдарк подождала, и ее провели в крохотную комнату, примыкающую к приемной банка. Она села в синее плюшевое кресло, облизала губы и задумалась над тем, что собирается сказать, а потом поняла, что слышит разговор в соседней комнате, доносящийся через приотворенную ветром дверь.

— Это крупная сумма, я понимаю. Но видите ли, мистер Паско, не все эти деньги принадлежат мне. Я не могу позволить ни малейшего риска...

— А с чего вы предположили, что есть риск? — раздался голос Паско.

— Что ж, об этом говорят по всему городу. Что старый Нат Пирс растратил чужие средства, а по некоторым из них вы выдали гарантию. Если это так...

— Мистер Лаки, мой старый друг Натаниэль Пирс, увы, воспользовался чужими деньгами для глупых сп-спекуляций в Индии и других местах. Для этого он подписывал бумаги, которые наверняка привели бы его в тюрьму, будь он до сих пор жив. Некоторые средства, которые он незаконно присвоил, действительно имели гарантию нашего банка, и то, как он использовал эти деньги, дает нам право отозвать свои г-гарантийные обязательства. Однако я намерен их исполнить. Это не значит, что стабильному положению банка что-то угрожает. В противном случае...

— В противном случае что?

— В противном случае все мои старые клиенты последовали бы вашему примеру, потребовав средства, которые годами хранили у нас.

— Ах да. Разумеется. Вполне возможно. — Раздался звон бокала. — Но вы могли бы оплатить чек, если я его предъявлю?

— Разумеется.

— В таком случае, полагаю, я должен это сделать, мистер Паско. Должен. Видите ли, как я уже сказал, деньги не принадлежат мне лично. Мое небольшое дело постепенно расширяется, и если я не смогу полностью расплатиться...

— Что ж, прекрасно... — Раздался звон колокольчика. — Надеюсь, вы не затаили обиду, мистер Паско? Лично я — нет.

— Н-никаких обид, — ответил Харрис Паско. — Скажу лишь, что друзья познаются в беде.

— Что ж, сэр...

— Да, Кингсли, будьте добры, выплатите мистеру Лаки всю сумму по чеку. Надеюсь, мистер Лаки, вы не требуете выплаты всей суммы золотом?

— Э-э-э, сэр...

— Векселя банка Бассета еще котируются?

— Всенепременно. Мне жаль, что дело приняло такой оборот.

— Мне тоже жаль. Половину монетами, Кингсли, остальное векселями.

Хлопнула дверь, и настала тишина, слышался только шорох бумаг. Демельза решила, что о ней, возможно, забыли, но тут дверь приоткрылась еще на несколько дюймов, и выглянул мистер Паско.

— Миссис Полдарк. Элис сказала... Приятно вас видеть. Входите, прошу вас.

Его лицо выглядело измученным и исхудавшим, морщины стали глубже.

— А Росс не приехал? — спросил Паско.

— Нет... Ожидаю его со дня на день. Надеюсь, он скоро приедет. — Демельза села на краешек кресла. — Я приехала, потому что он бы этого хотел. Я слышала, что у вас... определенные проблемы.

— В самом деле. Вероятно, вы слышали р-разговор. Ну да, конечно же. Что ж, Лаки — один из моих крупнейших и старейших вкладчиков, но заразился общим страхом, а стоит страху зародиться, как он распространяется, словно лесной пожар. Он никого не щадит. Я-то думал, что мистер Лаки сохранит хладнокровие. Но деньги правят всем... Может, как банкиру, мне не следует удивляться, что деньги правят всем, но признаюсь, временами я чувствую легкое разочарование.

— Мистер Паско, — сказала Демельза, — мне бы очень хотелось, чтобы здесь был Росс. Я плохо разбираюсь в финансовых делах, о которых вы говорите. Вы не могли бы мне разъяснить попроще?

— Проще некуда. За последние годы мистер Пирс некоторым образом морально деградировал, о чём я даже не подозревал. Он увлекся разного рода финансовыми аферами, которые обещали скорую удачу, но не выгорели. По моим п-подсчётам, он ограбил своих клиентов почти на пятнадцать тысяч фунтов. Примерно за половину этой суммы мы выступали поручителями. Я доверял ему, это моя вина, и я несу потери. Убыток в семь т-тысяч не потопит ни этот банк, ни меня. Но если простая публика, составляющая население этого города и окрестностей, утратит доверие к банку Паско — тогда я не знаю, удастся ли нам выплыть. Я думаю, имел место злой умысел.

— Злой умысел?

— Вот, посмотрите. — Паско протянул ей письмо. — Мистер Генри Принн Эндрю — один из старейших наших клиентов, а также и один из самых солидных. Сегодня утром это подложили ему под дверь.

Демельза быстро пробежала письмо глазами.

Достопочтенный сэр, до Вашего Доброжелателя дошли слухи, что Вы по-прежнему доверяете свои сбережения банку Паско в Труро. Должен сообщить Вам, что по сведениям достоверного источника, работника самого банка, банк этот находится на грани банкротства. Деньги из приданого дочери мистера Паско помогли бы гарантировать выпуск дополнительных векселей, хотя их и так уже выпущено гораздо больше, чем позволил бы любой здравомыслящий банкир. Но так случилось, что эти средства нынче отозваны из банка, и это совпало с тем, что вышли на свет Божий темные делишки мистера Натаниэля Пирса, старинного приятеля и доверенного человека мистера Паско; а также тот прискорбный факт, что этот банк выпускал гарантии по тем векселям...

В таком духе было исписано еще полстраницы, и стояла подпись: Доброжелатель.

— Откуда это взялось... Кто это написал?

Мистер Паско пожал плечами.

— Кто-то написал. И если многие получили подобные письма, то кое-кто наверняка поверит в н-написанное, а даже и те, кто не поверит, начнут сомневаться, в безопасности ли их деньги.

— Это чудовищно... отвратительно. Но вы... вы сможете расплатиться?

Он снова пожал плечами.

— Кредит — есть основа банковской деятельности. Если в банк приносят тысячу фунтов, мудрый банкир сохранит две сотни в своих сейфах, а остальные восемьсот отдаст в качестве кредита (разумеется, под хорошие гарантии), по большей процентной ставке, чем заплатил в-вкладчику. Так работает кредит, и вместо того, чтобы хранить огромные суммы в банке, деньги вкладываются в землю, шахты, мельницы, лавки, в индийские бумаги — что угодно, приносящее с гарантией большие проценты. Если приходит один вкладчик и внезапно требует выплаты своей тысячи фунтов, это чепуха, обычные будни банка. Если придут десять таких, то банк всё равно справится. Но если придет целая т-толпа и устроит шум, то банкиру придется сначала продать акции и облигации, чтобы с ней расплатиться, и часто это принесет существенные потери, а после этого придется задуматься о досрочном погашении ранее выданных краткосрочных кредитов. Если их срок больше двух, трех, четырех или шести месяцев, то эти деньги — вне пределов досягаемости. Деньги в безопасности, но их нельзя получить сегодня или завтра. И если будут возникать всё новые требования, но банк не сможет исполнить свои обязательства, то ему придется закрыть двери.

До них донесся приглушенный гомон голосов снаружи. В двери появилась голова клерка.

— Вас хочет видеть мистер Буллер, сэр.

— Скажите, что я приму его через пять минут.

Голова исчезла.

— А помимо этого, — продолжил Паско, — есть еще векселя. Все банки в Труро в последние годы выпускают векселя. Мы были очень осторожны, но стоит возникнуть недоверию... Вчера я узнал, что д-держателям векселей нашего банка посоветовали избавиться от них, пока они еще чего-то стоят. И некоторые лавки уже отказываются их разменивать под предлогом нехватки серебряных монет.

— И долго это длится?

— Со среды. Вчера мы выплатили почти девять тысяч фунтов. Сегодня из-за мистера Лаки — уже шесть. — Харрис Паско встал. — Но из-за своего б-беспокойства я позабыл о манерах. Бокал портвейна?

— Благодарю, не нужно. Как вы знаете, мистер Паско, сейчас конец месяца, и обычно мы... обычно мы...

— Берете деньги, — с улыбкой завершил фразу Паско. — Разумеется. На выплату жалованья. Какова обычная сумма? Около пяти сотен? Никаких проблем. Я дам указания клерку.

— Нет, — сказала Демельза, — я подумала, что раз у вас неприятности...

Паско уставился на бокал портвейна, который себе налил.

— Вы решили, что стоит забрать больше? Вполне естественно. Ваш муж держит у нас сейчас всего две тысячи. Меньше обычного из-за несчастного случая на шахте. Но б-было бы любезно с вашей стороны не забирать всё, по крайней мере в ближайшие пару недель. К тому времени, надеюсь, мы переживем этот шторм.

Последовало молчание. Потом Демельза сказала:

— Мистер Паско, не все ваши друзья похожи на мистера Лаки.

III

Мистер Ральф-Аллен Дэниэлл писал письма в своем особняке с колоннами и видом на реку Фал, когда вошел слуга и сообщил, что к нему посетитель. Он вышел и обнаружил у широкого окна с видом на молодые каштаны и лужайку с пасущимися девонскими овцами даму в бархатной амазонке.

— Миссис Полдарк. Рад вас видеть, мэм. Капитан Полдарк не с вами? Прошу, садитесь.

Уже второй раз за утро серьезный пожилой мужчина склонялся над ее рукой в перчатке, и почти с теми же словами. Между ними и впрямь было много общего, только этот более плотного телосложения, на несколько лет моложе и одет в строгом стиле квакеров.

— Мистер Дэниэлл, как хорошо, что вы меня приняли. Миссис Дэниэлл в добром здравии? Я пришла... Росс еще в Вестминстере, и я пришла просить у вас срочного совета... и помощи.

Он настоял, чтобы гостья выпила канарского, а пока подавали вино, Демельза размышляла о том, не следовало ли ей вместо этого перебраться на другой берег реки в надежде, что лорд Фалмут вернулся в Корнуолл.

— Мистер Дэниэлл, подозреваю, вы уже слышали о проблемах в Труро и давлении на банк Паско?

— На этой неделе меня не было в городе, но управляющий ввел меня в курс дела. Какая жалость. Но всё это пройдет.

— Зависит от того, — заметила Демельза, — какую помощь он получит от друзей.

— Что ж, пожалуй. Но Паско пережил всеобщий финансовый кризис девяносто седьмого года. А сейчас — всего лишь временный кризис доверия, на сей раз другие банки не имеют проблем и протянут ему руку.

— Банк Уорлеггана — нет.

— Что ж, тогда банк Бассета, где у меня счет.

— Мистер Дэниэлл, — сказала Демельза, — простите меня, я мало смыслю в подобных вещах, больше всего мне бы хотелось, чтобы здесь был Росс и поступил бы так, как считает нужным. Но раз его нет, я должна... должна думать вместо него... В конце месяца мы выплачиваем жалованье на шахте. Я приехала, чтобы забрать эти деньги и выплатить их завтра. Но не смогла...

— Хотите сказать, — и брови Дэниэлла поползли вверх, — что Паско не смог заплатить? Ох, я не мог и представить...

— Я хочу сказать, что я не осмелилась их забрать.

— Не понимаю.

— В те годы, когда у Росса были трудности, он был близок к долговой тюрьме, и я даже иногда просыпалась по ночам, мистер Паско помогал нам снова и снова. Он был другом Росса все двадцать лет, уж точно самым близким в Труро. Сейчас нам нужно вносить деньги в его банк, а не забирать их!

Хозяин дома с интересом оглядел Демельзу.

— Подобные чувства делают вам честь, мэм. Хотя бывают времена, когда чувства — плохой советчик в делах. У вас ведь существенный счет в банке, больше, чем вам сейчас необходимо?

— О да. Намного больше.

— В таком случае можно было без колебаний забрать небольшую сумму... Ох, я понимаю вашу дилемму и аплодирую вашим чувствам. Мир стал бы унылым местом, если бы все были как Уорлегганы. Но... — он поднялся, чтобы наполнить бокал Демельзы, и она одобрительно улыбнулась. — Если вы пришли за советом...

— Не просто за советом, мистер Дэниэлл. За помощью.

Она отметила, что взгляд мистера Дэниэлла стал настороженным. А как тепло он смотрел, пока речь не зашла о деньгах! Но мистер Дэниэлл славился филантропией, щедростью и благородством в делах.

— Чем я могу помочь?

— У Росса есть доля в вашем плавильном предприятии. Я не знаю размера, но он сказал, что дело приносит прибыль.

— Предприятие твердо стоит на ногах, это верно. Мы все довольны тем, как идут дела. И уверенно смотрим в будущее.

Демельза перевела дыхание.

— Тогда не могли бы вы выкупить долю и выдать мне деньги?

Мистер Дэниэлл со звоном поставил бокал, вытащил платок и промокнул каплю на столе.

— Дорогая миссис Полдарк...

В комнате было тихо и уютно. Завывающего в долине ветра не было слышно, только огонь потрескивал в камине.

— Об этом не может быть и речи.

— Как жаль.

— Вы не имеете полномочий. Да и я в любых обстоятельствах не счел бы это решением вашего мужа без его подписи.

— Сейчас он скорее всего в море, на пути домой. Его подпись не поможет мистеру Паско, если Росс поставит ее через неделю.

Дэниэлл рассмеялся, скорее от смущения, чем удивленно.

— Что ж, об этом не может быть и речи. Я крайне сожалею.

Он пристально посмотрел на Демельзу. Его нельзя было впечатлить хорошеньким личиком, но на нее Дэниэлл взирал с восхищением. Какая прямота! Она выложила всё сразу начистоту...

— Сколько вам нужно для выплаты жалованья?

— Две тысячи фунтов.

Дэниэлл прищурился.

— Секунду назад, мэм, я восхищался вашей искренностью. Однако эта фраза лишила меня иллюзий.

— Ну... по меньшей мере тысяча.

Он улыбнулся.

— Сколько у вас работников?

— Не помню.

— Могу предположить, что семисот фунтов будет более чем достаточно.

— Сотня у меня есть дома, — сказала Демельза. — С этими деньгами, вероятно, хватит и восьми сотен.

Он встал и прошелся по комнате. Демельза наблюдала за ним уголком глаза.

— Что я могу сделать, — сказал наконец Дэниэлл, — все, что я могу сделать, так это одолжить вам семьсот пятьдесят фунтов. Под залог доли капитана Полдарка в будущих прибылях от плавильни, и предупреждаю, что в ближайший год он больше не сможет ничего получить. И даже это я делаю, нарушая свои официальные обязательства перед ним. Если он возмутится моим поступком, мне нечем будет оправдаться.

— Он не станет, мистер Дэниэлл.

— По вашим словам. Я и сам в это верю, иначе не стал бы так поступать. Но я знаю его донкихотский характер, и его жена, похоже, из того же теста. Паско повезло с друзьями.

— С некоторыми, мистер Дэниэлл.

— Да... В последние годы Труро многое пережил. Слишком много для маленького городка. К счастью, меня это не затронуло.

— Думаю, мистер Паско хотел бы того же.

— Да... До обеда остался всего час. Вы останетесь? Моя жена была бы рада.

— Боюсь, что не могу. Видите ли... если вы выдадите мне деньги... Мне нужно время.

— Разумеется. Я понимаю. Не могли бы вы подождать?

Он отсутствовал пять минут. Демельза полюбовалась портретом предка мистера Дэниэлла, Ральфа Аллена, сына трактирщика, который произвел революцию в почтовой системе Англии и заработал на этом полмиллиона фунтов, а позже стал одним из главных филантропов своего времени. Она рассмотрела лепнину на потолке, каминную полку, картины Цоффани. Всё это пришло вместе с деньгами, как и прекрасная новая библиотека в Нампаре. Деньги приносят красоту, элегантность и вкус, а их отсутствие или боязнь их потерять ведут к безобразным сценам, разыгравшимся в Труро после ее отъезда.

Хозяин дома вернулся с листком бумаги.

— Вот вексель банка Бассета на восемьсот фунтов. Это всё, что я могу для вас сделать.

— Я вам признательна, мистер Дэниэлл. И Росс тоже, я уверена.

— Да-да. — Выпустив вексель из рук, он проводил его глазами, пока бумага не скрылась в сумочке Демельзы, словно начал сомневаться. — Дорогая... Могу я вас так называть? Вы так молоды...

— Разумеется.

— И последний совет. Эти деньги — для вас и вашей шахты. Не пытайтесь спасти пошатнувшийся банк в Труро. А если у вас возникли донкихотские мысли по этому поводу, добавлю, что подобная сумма не спасет его и не утопит. Если дело идет к краху, в чем я сомневаюсь, ни восемьсот фунтов, ни даже две тысячи не удержат банк на плаву, а если он устоит, а я полагаю, так и будет, то устоит самостоятельно, нет необходимости лишать шахтеров месячного заработка. Заберите деньги, отвезите их домой и держите в безопасности. Вы меня не обманете — это больше, чем вам сейчас требуется, и деньги пригодятся вам обоим, если вдруг ваш вклад в банке Паско будет потерян или временно недоступен. Я восхищаюсь вашей преданностью, миссис Полдарк. И вашей щедростью. Но не думаю, что вам не хватает здравого смысла, и напоминаю — не позволяйте эмоциям себя ослепить.

Демельза улыбнулась и опустила глаза.

— Благодарю вас, мистер Дэниэлл. Я ценю вашу доброту и советы.

Он проводил Демельзу до двери.

— Вы без провожатых? Это неблагоразумно.

— Нет. Управляющий шахты ждет меня у ворот.

— Рад это слышать, — сказал мистер Дэниэлл, и Демельза поняла, что он вложил в эту фразу двоякий смысл.

IV

Ее ждал не только управляющий шахты, но и еще двое провожатых — один курил, другой сидел на траве и жевал листок, сорванный в живой изгороди. Здесь, в защищенном месте, пагубные эффекты холодной весны не были так очевидны.

Увидев Демельзу, они забрались на лошадей и выжидающе на нее посмотрели.

— У меня чек на восемьсот фунтов, — сказала она. — Не так много, как я надеялась, но это лучше, чем то, чего я опасалась.

— Как по мне — куча денег, — отозвался Заки Мартин.

Лошади фыркали и мотали головами, разговаривать было не так-то просто.

— И что теперь? — спросил Хеншоу, пристально на нее посмотрев.

— Теперь мы с вами, капитан Хеншоу, поедем в банк Бассета и получим деньги по векселю — как можно меньше бумажными деньгами и как можно больше монетами, насколько нам удастся их уговорить. Может, и целиком монетами. Не думаю, что нам откажут, если мы попросим расплатиться золотом и серебром.

Хеншоу предупреждающе стегнул лошадь.

— А потом?

— Потом пойдем в заднюю комнату «Красного льва» и разделим деньги примерно на три части. Одну часть возьмете вы, другую — Уилл Нэнфан, а третью — Заки Мартин. А потом, по одному и с интервалами, каждый поедет в банк Паско, продерется сквозь шумную и потную толпу к конторке, вывалит деньги на стол и положит их на счет Полдарка. Устройте как можно больше шума. Звените монетами. Пусть все видят, что вы вносите деньги.

Все молчали, раздавалось лишь фырканье лошадей, и скрипела кожаная упряжь.

— Все деньги? — спросил Заки.

— Все, — ответила Демельза.

 

Глава десятая

I

Росс добрался домой лишь через две недели. Он был в ярости. Они отчалили из Лондона в пасхальный понедельник без каких-либо задержек, поставив паруса во время отлива. Но зашли в Чатем и застряли там на восемь дней, поскольку настал полный штиль. Когда судно наконец-то вышло в море, плавание оказалось худшим в жизни Росса. У Гудвинаса они потеряли мачту и чуть не сели на мель. Соорудили временную оснастку, но ветер снес судно в Ла-Манш, и пришлось зайти в Солент для ремонта. Снова отправившись в путь, они напоролись на шторм и встречный ветер и кое-как дотянули до Фоуи. Корабль так потрепало, словно он обогнул мыс Горн.

В апреле весна наконец-то воцарилась в Корнуолле, несмотря ни на что. Стремясь поскорей вернуться домой и не горя желанием снова повстречать Осборна Уитворта или еще какого-нибудь непреклонного горожанина в кишащей блохами почтовой карете, в Фоуи Росс купил молодую кобылку и поскакал прямо домой. Уже почти стемнело, когда он добрался до своих земель. Он набросил поводья на ветки старой сирени и открыл дверь в дом. В гостиной горели свечи, но никого не было.

Следом за ним вошла Джейн Гимлетт и взвизгнула.

— Капитан Росс! Да неужто?! Наконец-то! Мы ожидали вас на прошлой неделе. Пойду схожу за Джоном!

— Не спеши. Но когда найдешь, скажи ему, что у меня новая кобыла, и она слегка охромела. Думаю, это чепуха, просто плохо подковали. — (Боже, неужели жизнь обязательно должна ходить по кругу? Пятнадцать лет назад Брюнетка тоже хромала). — Где твоя хозяйка?

— Ушла с визитом, сэр.

— С визитом?

— К братьям, сэр. Думаю, так.

— К какому брату? Их много и они в разных местах.

— Нет, сэр. Теперь нет, сэр. Оба теперь в коттедже Рис.

— Хм, — буркнул Росс и подождал объяснения, но его не последовало. — Как дети?

— Здоровы и веселы. Оба спят. Вот уж ангелочки. Разбудить их?

— Нет-нет. Пусть еще поспят. Мне бы хотелось перекусить, Джейн. Что у тебя есть?

— Половина окорока, свежая.

— Прилива и Отлива еще ведь не зарезали?

— Нет, сэр. И есть еще остатки каплуна. И... Но всё холодное...

— Неважно. Просто принеси всё, что считаешь нужным.

Огонь в камине почти не горел, а руки у Росса озябли. Он скинул перчатки на кресло и подбросил еще угля, а потом начал стаскивать сапоги.

— Позвольте мне, сэр, — сказала вернувшаяся Джейн.

— Нет, благодарю, я справлюсь.

— Будете ужинать здесь, сэр, или в столовой? Боюсь, там камин погас...

— Тогда здесь. С хозяйкой всё хорошо?

— О да, всё прекрасно, сэр.

— А как все остальные?

— Хорошо. У Бетси-Марии вскочил волдырь, теперь уже проходит. Какое вино подать?

— А что пьет хозяйка?

— Только эль за обедом. И портвейн после.

— Ах, портвейн... Что ж, мне прекрасно подойдет и эль.

С минуту он расхаживал по комнате, вспоминая старые предметы и обнаруживая новые, а потом подали ужин. Для него оказалось несколько писем, но Росс открыл только три, первое было с просьбой о деньгах, второе — от Кларенса Оджерса, который спрашивал, не может ли Росс похлопотать за него и добиться прихода в Соле. Что еще за чертовщина? В третьем письме его приглашали в Труро, на церемонию открытия нового корнуольского лазарета в городских предместьях, с участием барона Данстанвилля из Техиди. За церемонией последует служба в церкви святой Марии и обед в таверне «Красный лев», куда приглашены все городские советники и благотворители. До этого события оставалось еще две недели.

Росс почти покончил с ужином, когда вошла Демельза. Воротник ее плаща был поднят, а волосы растрепались на ветру. Она выглядела такой юной, но задумчивой и почти угрюмой — до сих пор Россу не приходило в голову применить к жене это слово.

— Росс!

— Дорогая. — Он поднялся и поцеловал ее в пахнущую сладостью щеку. (Она что, слегка отвернулась, чтобы не подставлять губы?). — Как говорится, блудный сын вернулся.

— Но явно не раньше времени, — сказала она, взяв руки Росса в свои. — Мы уже начали волноваться.

— За меня? Я же написал тебе из Чатема.

— Но это было две недели назад! Я уже вообразила, что тебя захватили в плен французы!

— Ну, в такую-то погодку это вряд ли возможно.

— Корабль могло прибить к их порту! Ты мог утонуть!

— Но не утонул же. Как видишь. Я рад, что дома. Но теперь дважды подумаю, прежде чем снова пущусь в путь морем.

Демельза взглянула на него.

— Ты... как-то по-другому пахнешь. И похудел.

Росс засмеялся.

— По-другому — это слишком мягкое выражение. Я выехал, как только бриг пришвартовался в порту. Если от меня несет, как от застарелого куска парусины, то это легко исправить. А что до худобы, то ты как раз прервала мою попытку наверстать упущенное.

— Прошу тебя, продолжай! Что тебе подала Джейн? Ох, можно что-нибудь по-быстрому приготовить!

Демельза щебетала в таком духе еще недолго, а потом Росс ее прервал:

— Нет. Это была шутка. На самом деле я закончил. Голод утолил, а остальное подождет до завтра. Дай-ка я на тебя посмотрю. Садись. Уголь что-то плохо горит. Сядь и расскажи все новости.

Поболтав о будничных делах, они сели у камина. Демельза сбросила плащ, одернула корсаж, поправила кружева у шеи и груди и принесла домашние туфли для них обоих, пошутив, что тапочки Росса чуть не покрылись плесенью. Потом провела рукой по волосам, так что они спутанной волной упали на плечи — как нравилось Россу, и умело поворошила угли в камине, и пламя снова устремилось вверх. Затем она принесла бокал портвейна для себя и бренди для него, и наконец-то ее губы сложились в узнаваемую улыбку, а глаза заблестели.

Росс рассказал о Лондоне и тамошних занятиях, о своих визитах к Кэролайн и встречах с Джеффри Чарльзом, о частых разочарованиях и редких удовольствиях в Палате; о том, что Кэролайн, по его мнению, в следующем месяце вернется в Корнуолл и останется с Дуайтом на всё лето; о своих попытках вымуштровать ополчение в Кенте в течение всего августа; о надеждах хозяйки меблированных комнат, что на следующую осеннюю сессию он привезет жену; об успехах и неудачах военных действий.

Демельза слушала с неугасающим интересом и задала многочисленные вопросы, но, проговорив с четверть часа, Росс остановился и спросил:

— Что здесь стряслось?

— Почему ты решил, будто что-то стряслось?

— Потому что никогда прежде не видел тебя такой, как когда ты вошла. Я думаю, стряслось нечто серьезное, и ты считаешь меня в какой-то степени виноватым.

— Неужели я так выглядела? Ты неправильно понял! Кое-что и правда случилось, в последнее время произошло много неприятностей, но я никого не виню. С чего бы это? Я просто хотела, всем сердцем хотела, чтобы ты был здесь. Но всё не так, как ты подумал.

— Рассказывай.

— С самого начала? Это займет много времени.

— С самого начала.

Демельза рассказала про странную смерть Осборна Уитворта, о неудавшейся свадьбе Розины, об исчезновении Дрейка и его возвращении, о пожаре в мастерской Пэлли.

— Боже мой! — воскликнул Росс. — Она полностью сгорела?

— Стены закоптились, но уцелели. Крыша сгорела, как и пол с мебелью.

— И что, виновных не нашли? Никто ничего не видел?

— Никто ничего не видел. Или не скажет.

— Я повидаюсь с Джакой. Он вполне способен на такую пакость. И всё же... И всё же... Так теперь Дрейк живет у Сэма?

— Да. Не могу убедить его вернуться и заняться ремонтом.

— А Морвенна Уитворт? Что он сказал про нее?

— Ничего. Ни слова. Даже рта не раскрыл. Но ясно, что он ей не нужен.

— Да уж, ну и переделка, — фыркнул Росс. — Трудно представить худшей ситуации. А что Розина?

— Прекрасно держится. Она такая сильная — в своей тихой манере. И ведь ее уже второй раз так подводят.

— Думаешь, она сможет его принять?

— Кого, Дрейка? Ох, Росс, я не знаю. Да и примет ли он ее? Я ничего больше не могу сделать. К тому же я частично чувствую за собой вину.

— Что ж, могу понять, почему ты так расстроена. Утром взгляну, что можно сделать с домом. Мы могли бы возместить часть денег на ремонт.

— Быть может.

Росс взял с полки трубку, но передумал и положил ее обратно.

— Это еще не всё? Что-то не так на шахте?

— Нет... Не на шахте. Ты не проезжал через Труро?

— Нет, ехал напрямик. Через Сент-Стивенс и Сент-Майкл. А в чем дело?

— Банк Паско закрылся.

— Что?!

Демельза зажмурилась от его тона.

— Обанкротился и не смог расплатиться с кредиторами. А с ним пропали и все наши сбережения. И сбережения Дрейка. Так что, вероятно, пока у нас не будет денег ему на новую крышу.

Росс уставился на нее так, будто смысл слов до него не доходил.

— Ты хочешь сказать, что... что банк Паско... Это невозможно! В последний раз ты писала... Недели три назад? Паско?!

— Я расскажу, как это случилось, как я впервые об этом услышала.

И она стала рассказывать самую сложную часть истории: о своей поездке в Труро, решении повидаться с Ральфом-Алленом Дэниэллом и возвращении в Труро с деньгами для банка.

— Это было ужасно, — сказала она. — Я не могла войти в банк, такая там собралась толпа, требующая денег. Конечно, два клерка всячески тянули время и выдавали деньги как можно медленней. Но люди стали шуметь и вести себя агрессивно. Вот-вот, и забрались бы на конторку. Наша троица вошла, но не одновременно, а по одному, и устроила целый спектакль, вываливая деньги на прилавок целой грудой. И толпу это успокаивало. Кое-кто начинал радостно кричать, увидев, что в банк вносят деньги, это явно их успокоило и восстановило порядок. В конце концов, некоторые собирались забрать каких-то тридцать или сорок фунтов, а некоторые просто хотели разменять парочку банкнот. Когда они увидели деньги, то обрели уверенность.

— Но этого оказалось недостаточно.

— Недостаточно. Банк подкосили крупные вкладчики. Некоторые стояли до конца — как мы, Генри Принн Эндрю, мистер Буллер, мистер Хитченс. Но не все.

— Но ты сказала, что Пирс, старик Нат Пирс, растратил чужие деньги... Не могу поверить! Старый дурак, наверное, выжил из ума. Боже мой! Но чтобы это обанкротило Паско?! — Росс встал. — Не сомневаюсь, что одна гадина приложила к этому руку.

— Да, Росс, — Демельза тоже поднялась, подошла к комоду и протянула анонимное письмо. — Было написано около пятидесяти таких писем, по словам Джоан Питер, их доставили всем влиятельным людям города, в особенности клиентам банка Паско.

Росс бросил письмо на стол, и оно свернулось змеей у куска сыра, который он только что ел.

— Джоан Питер. Ты с ней виделась? Где сейчас Харрис?

— Я ездила туда в понедельник, Росс. Просто посмотреть. Посмотреть, не могу ли я чем-то помочь. Банк закрыт, дверь заколочена, а на ней извещение, что банк Паско закрылся, поскольку не сумел расплатиться с кредиторами, и больше не откроется. Я собиралась уходить, но Джоан заметила меня и подозвала к боковой двери. Харриса там не было, он у сестры в Каленике.

— А что, черт возьми, там делала Джоан? В листке говорится, что ее деньги забрали из банка. Это что? Идиотское поведение моего проклятого кузена?

— Да, Росс. У него были долги, и пришлось расплачиваться по векселям...

— С Уорлегганами, надо полагать.

— Думаю, да.

Росс снова взял письмо. Оно неохотно развернулось в его руке, и он снова уставился на листок, словно не мог разобрать буквы.

— Так значит, это происки Джорджа. Если так...

— Джордж и Элизабет уехали из Труро на следующий день после похорон Уитворта. К ее дальним родственникам в Солкомб. Это случилось еще до начала кризиса.

— Он не хочет замараться, пока другие делают грязную работу... Вряд ли это Николас, у него все-таки есть какое-то понятие об этике. Полагаю, это Кэрри.

— Дядя? Я так и решила из слов Джоан.

— Вот как?

— Кэрри Уорлегган приходил к Сент-Джону требовать оплаты векселей. Это всё, что мы знаем. Мы можем подозревать, но это всё, что мы знаем наверняка. Вряд ли он несет ответственность за мистера Пирса. Вероятно, он воспользовался возможностью. Но мне не хотелось бы, чтобы ты снова объявил Джорджу войну.

— Я должен день ото дня сносить плевки в лицо и только улыбаться при этом? Милая, ты сама не захочешь иметь мужа-слизняка. Придется тебе иногда давать ему разрешение пошевелиться.

— Я хочу, чтобы ты что-нибудь предпринял, Росс, но без насилия. Если ты нарушишь закон, изобьешь Джорджа, например, или сломаешь ему челюсть, я буду тобой восхищаться, но именно этого и ждут Уорлегганы. Он будет пестовать свою челюсть и с удовольствием отправит тебя под суд. Тебя... бывшего бунтовщика с длинным списком нарушений закона. Больше всего он мечтает о том, чтобы тебе пришлось отказаться от места в парламенте.

— Дорогая, думаю, ты переоцениваешь деликатность людей, сидящих на скамьях в парламенте. Я был свидетелем весьма грубых сцен, — Росс снова наполнил свой бокал и без единого слова и не глядя на Демельзу принес ей графин с портвейном. Она подняла брови. Росс тихо вздохнул и опустился в кресло. — Бог свидетель, я до сих пор не могу в это поверить! Ведь у Паско есть друзья! И три партнера!

— Жидкие людишки, как называл их Харрис.

— А еще есть Бассет. Понимаю, что к Уорлегганам обращаться было бесполезно, но два года назад открылся банк «Бассет, Роджерс и Ко».

— Джоан сказала, что Паско выплатил в четверг больше девяти тысяч, еще девять тысяч в пятницу, одиннадцать в субботу. В банке осталось две тысячи, а требовалось как минимум восемь. В воскресенье Харрис пошел к мистеру Кингу в банке Бассета, но тот ответил, что лорд Данстанвилль в Лондоне, мистер Роджерс в Шотландии, а он сам не уполномочен.

Раздался стук в дверь, и показалась голова Джейн Гимлетт.

— Я могу убрать, мэм?

— Да, конечно, — Демельза решила, что передышка им не повредит, даст время подумать. Росс стал яростно набивать трубку. Настолько яростно, что чубук отломился от мундштука.

Демельза быстро его подобрала.

— В буфете есть еще одна.

Она подошла к буфету, порылась там и протянула Россу другую трубку, забрав разбитую. Он натянуто улыбнулся.

— Благодарю.

Когда Джейн закончила прибираться, Росс раскурил вторую трубку. А когда служанка закрыла дверь, Демельза спросила:

— Я правильно поступила, Росс? Когда пошла к мистеру Дэниэллу и одолжила у него деньги?

Росс не ответил, а лишь хмуро уставился в камин.

— Я подумывала обратиться к лорду Фалмуту, но побоялась, что он в Лондоне.

— Он и был в Лондоне. А о Дуайте ты не подумала?

— О Дуайте? Но как он?.. Ах, ты о том...

— Теперь он владеет деньгами Кэролайн.

— Но ты же знаешь, что он к ним не притрагивается.

— Знаю. Но по такому случаю мог бы рискнуть. Банк, рухнувший из-за нескольких тысяч фунтов...

— Нет, это мне не пришло в голову. Прости.

Оба замолчали. Трубка всё как следует не разгоралась. Росс вытащил ее изо рта, осмотрел, а потом швырнул в камин. Уже другим тоном он произнес:

— Но если ты отнесла деньги, которые одолжила у Ральфа-Аллена Дэниэлла, в банк Паско, то каким образом расплатилась с шахтерами на следующее утро?

— Я не расплатилась.

— Ты не...

— Дома было сто десять фунтов. Ты же знаешь, мы всегда держим примерно такую сумму, Росс. Утром я пошла на шахту и поговорила с ними. Сказала, что у банка Паско проблемы и мы должны помочь. Сказала, что если бы не банк Паско, шахта бы давно закрылась. Это же правда, да?

— Ты вполне могла это сказать, — согласился Росс.

— Ну вот, я и сказала, что мы не сможем полностью с ними расплатиться, а заплатим только четверть положенного, а остальное ты отдашь, когда вернешься.

— Ясно.

Чубук трубки выпал на каминную решетку, Росс подобрал его щипцами и сунул обратно в огонь.

— Вообще-то дело в том, — сказал он, — что сегодня в Фоуи я заплатил десять гиней за двухгодовалую кобылу. То есть сейчас в моем кошельке одна гинея, семь шиллингов и пять пенсов. Вот и все мое богатство. Я рассчитал пополнить кошелек дома.

Снова повисла тишина.

— Полагаю, по счетам ты тоже не расплачивалась, — сказал Росс, — за древесину, уголь и прочие поставки февраля и марта?

— Нет, Росс.

— И мы должны Джонасу за муку, Ренфрю за инструменты, плюс еще счета от торговцев из Труро?

— Да, Росс.

— Кажется, в ящике стола есть еще одна трубка. Пожалуй, я и ее могу сломать.

Он встал и подошел к столу.

— Я правильно поступила или нет, Росс? Мне нужно знать. Мне пришлось принять решение.

Проходя мимо, Росс коснулся ее плеча.

— Ты стоишь больше, чем весь Вестминстер, — сказал он.

 

Глава одиннадцатая

I

— Дорогой Росс, — сказал Харрис Паско, — мерзкое было дельце, и если бы больше друзей пришло на помощь, мы бы п-пережили бурю. Но в некоторых обстоятельствах жизнь не признает частичного поражения или победы. Будь я капитаном потерпевшего крушение корабля, можно было бы сколько угодно говорить, что пара лишних огней в гавани позволила бы избежать рифов. Но если корабль разбился, ответственность несет капитан.

— За измену? За фальшивые огни? За дезертирство команды?

— Это слишком сильные аналогии. Я не собираюсь снимать с себя ответственность. Деньги? Да, я потерял всё, но моя сестра не замужем и имеет с-собственные средства. Больше всего я сожалею о потере репутации. Неприятно после тридцати лет уезжать из города с пятном на добром имени.

Росс похлопал хлыстом по сапогу.

— Вот вы сидите передо мной с полным хладнокровием, — сказал он. — На вас не похоже. Если вы не думаете о себе, то как насчет клиентов? Всех тех, кто полагался на ваши советы и оценки, они же не исчезли за одну ночь.

— «Бассет, Роджерс и Ко» возьмут их к себе, счета переведут автоматически, если только сам клиент не пожелает иного. Они также примут на себя обязательства — хотя, полагаю, не считая моих собственных потерь, они незначительны. Пока рано еще говорить точно — с убытком продали много хороших ценных бумаг по мизерной цене, а векселя дисконтировали по пятнадцать процентов от номинала, разумеется, банкротство — дело затратное во многих аспектах, хотя я думаю, что все долги в конце концов будут полностью оплачены. Со временем. Так что ваши деньги, даже последние восемьсот фунтов, которые ваша жена щедро внесла в банк в пятницу, вряд ли будут потеряны. Может быть, через несколько месяцев...

— Тогда, Бога ради, почему вы не можете открыть банк заново? Харрис, это же вполне возможно!

— С каким капиталом? — прищурился Паско. — У меня больше нет средств. А банк и его владельцы должны обладать значительной суммой, прежде чем принимать на себя ответственность и занимать или одалживать деньги другим людям, нужен приличный собственный капитал без обязательств, ядро, с которого и начинается система кредитов. Может, это и неправильно. В моем случае, как вы могли заметить, это закончилось катастрофой. Но начинается именно так. Осмелюсь предположить, в стране нет ни одного банка, который мог бы расплатиться со всеми кредиторами одновременно. Но вера в это кредиторов совершенно необходима.

Росс бросил сердитый взгляд на рыжего кота мисс Паско, трущегося о ножку стола и требующего к себе внимания.

— В любом случае, — сказал Паско, — мой опыт в банковском деле еще может пригодиться, потому что мистер Кинг предложил мне должность главного к-клерка в банке Бассета.

Росс открыл было рот, но лишь выдохнул, как плохой актер, читающий роль.

Паско криво усмехнулся.

— Я еще не решил, приму ли это предложение.

— Тогда я откажусь за вас, — сказал Росс.

Паско пожал плечами.

— Не стоит пренебрегать жалованьем.

— Нет, на него нужно наплевать, просто плюнуть на это предложение! Если я не сумею найти для вас ничего лучшего, то можете утопить меня в речной тине!

— Не рассчитывайте на многое, Росс, иначе будете разочарованы. Сейчас в графстве трудно достать деньги. Вы найдете много доброжелателей, но мало людей, готовых что-либо сделать. А помимо всего прочего, я понял, что б-борьба с Уорлегганами не приносит ничего хорошего. Вероятно, из-за этого дела о них снова будут судачить — хотя доказать ничего нельзя, но многие догадываются. Но успех этого начинания, пусть и нанесет урон репутации, зато сделает их сильнее. Мало кто решит высказаться против семьи, имеющей столько власти.

— Я и раньше их не боялся, и теперь не собираюсь.

— Не то чтобы бояться, нет. Но не нужно бросаться на них очертя голову. Соблюдайте благоразумие.

Росс мрачно улыбнулся.

— Хотите, чтобы я изменил саму свою природу?

— Что ж, скажу так: если вы собираетесь затеять с ними ссору, не делайте этого из-за меня. И еще кое-что, — добавил Харрис Паско, когда Росс встал. — И со своими друзьями из-за меня не ссорьтесь. Да, это может легко произойти. Вы захотите от них б-большего, чем они готовы предложить. Неосторожное слово может легко превратиться в грубое.

— Нет, если это настоящие друзья.

— Что ж... Я высказался. И помните, сейчас ваше собственное финансовое положение далеко от идеального.

II

Из Каленика Росс поехал повидаться с мистером Генри Принном Эндрю. Мистер Эндрю не был его близким другом, но поддержал Паско и теперь наверняка огорчен. Потом Росс навестил мистера Гектора Спрая, партнера Паско и квакера. Во время кризиса мистер Спрай не приезжал в банк, а, по его словам, проводил время в молитвах, считая это самой лучшей помощью, которую он может предложить. Потом Росс заехал к лорду Деворану, но того не оказалось дома. И он поскакал вниз по холму, к Ральфу-Аллену Дэниэллу. Час спустя он снова вернулся в Труро и перекусил в «Бойцовом петухе» — в базарный день там было полно народа. Улицу запрудили блеющие овцы и более флегматичный скот, а также люди в грубых рубахах, от которых несло навозом.

Пообедав, Росс пересек реку и направился к Треготнану, где ожидал застать лорда Фалмута. Миссис Говер пригласила его на чай, но он вежливо отказался, а перед отъездом перемолвился словечком с мистером Кергенвеном, раздувавшимся от гордости, что благодаря его усилиям (хотя прямо об этом и не упоминал), его сиятельство ничего не потерял в спекуляциях Пирса. Мистер Кергенвен также ясно дал понять, что виконт Фалмут не имеет отношения ни к одному из корнуольских банков, да и не желает иметь. Это Росс и так знал.

По дороге на север он посетил мистера Альфреда Барбари, своего бывшего партнера по Карнморской медной компании, а напоследок заехал к сэру Джону Тревонансу. На этот визит он не питал особых надежд. Сэр Джон был человеком доброжелательным и хранил, так сказать, наличность на текущие расходы в банке Паско, но вкладывая средства в различные предприятия Корнуолла, он обычно терял деньги, так что при любых разговорах об инвестициях в графстве его взгляд тускнел. Так вышло и сейчас. Они выпили бренди, поговорили о работе парламента, и Росс распрощался.

День выдался трудным, он устал. Вовсе не так он рассчитывал провести первый день дома. Он не видел детей и шахту, от которой зависело его будущее. Его седельную сумку оттягивали восемь фунтов золотых монет, двенадцать — серебряных и один — медных, после того как он признался Ральфу-Аллену Дэниэллу в том, как Демельза распорядилась полученными деньгами, и получил еще один чек для выплаты жалованья шахтерам. Он попросил оформить всё как обычный кредит, а не как часть будущих прибылей от плавильни.

Ему не понравилось, как банк Бассета выдал деньги, но там сказали, что ничего другого предложить не могут. Разменную монету в графстве достать трудно, процветает натуральный обмен. Харрис Паско всегда приберегал для него к ежемесячной выплате жалованья побольше меди. Если шахтерам заплатить монетами крупного достоинства, они пойдут в пивнушку с четырьмя шиллингами, а то и половиной соверена, и ее хозяин не сможет или не пожелает дать сдачи. Тогда шахтер может пропить все эти деньги, вместо того чтобы принести их жене.

Размышляя над этим, Росс проезжал мимо пивнушки «У доктора», и тут дверь распахнулась и вышли трое — не пьяные, но навеселе. Уже смеркалось, но на небе отражалось сияние моря. Росс бросил на них взгляд и поехал дальше. Но через сотню ярдов передумал, развернул Шеридана и поскакал вниз по крутой мощеной улочке под названием Стиппи-Стаппи, ведущей к бухте Сола.

Лошади не нравился крутой спуск, Росс спешился и повел ее под уздцы. Он перекинул поводья через столб в дюжине ярдов от нужного коттеджа, забрал седельную сумку на всякий случай и направился к двери.

Открыла Розина.

— Ох, сэр! Капитан Полдарк! Входите. Мы... мы не ожидали...

— Твой отец дома?

Росс знал, что дома его нет.

— Нет, сэр. Я думала, это его шаги. Мама, пришел капитан Полдарк!

— Нет-нет, — сказал Росс, пригнувшись под низким потолком. — Я хотел переговорить с тобой. А потом, может, и Джака появится.

Она нервно уселась, Росс тоже сел, отказавшись от предложенных напитков. Если бы он выпивал всё, что сегодня предлагали, то уже не держался бы в седле.

— Возможно, ты не хочешь говорить о том, что случилось, пока я был в отъезде, Розина. Может, лучше нам и вовсе об этом не говорить. Но я бы хотел сказать, что очень сожалею.

— Вы, сэр? К вам это не имеет отношения. Как и к миссис Полдарк. Это останется между мной и Дрейком Карном, да к тому же в этом нет ничьей вины.

Росс посмотрел на девушку, которая даже в этой лачуге сохранила достойный вид — муслиновый чепец, ситцевое платье, опрятная, чистенькая, с милым личиком. Она заслужила хорошего мужа.

— Мне кажется, что мой шурин пренебрег своим долгом, это я ему и выскажу при встрече. Я вернулся всего сутки назад и почти никого еще не видел.

Девушка вскинула голову.

— Простите за вольность, сэр, но мне не хотелось бы, чтобы Дрейк Карн или кто-то еще женился на мне из чувства долга. Не таким должно быть замужество.

— Согласен. Но обещал он от чистого сердца, а значит, не стоило отказываться от обещания по какой-то прихоти.

— Это не прихоть. Он любил ее задолго до того, как познакомился со мной, и когда она овдовела, решил, что обязан пойти. Я его уважаю за это. Но не уважаю ее!

— Ее силой выдали замуж. Ах, так ты имеешь в виду сейчас, когда она его отвергла?

— Так я слышала.

— С тех пор ты с ним не виделась?

— Нет.

Ее глаза наполнились слезами. И тут тяжелая поступь за окном провозгласила о прибытии Джаки.

Дверь содрогнулась, и он вошел — с красной физиономией и воинственно насупившись. Лошадь Росса была далеко, и Джака не ожидал увидеть гостя. На его лице отразилось потрясение.

— Капитан...

— Хочу с тобой поболтать, Джака. Наедине.

— А что такое? Не знал, что вы уже дома. Что такое, Розина?

— С ней — ничего такого, — ответил Росс. — Просто хочу поговорить наедине.

Розина собрала свое шитье.

— Пойду проведаю матушку.

Когда она ушла, Росс всмотрелся в Джаку и в ответ получил тяжелый полупьяный взгляд, а потом шахтер моргнул и отвернулся.

— Плохо дело, Джака. Дрейк Карн вот так покинул Розину. Ничего хорошего.

Джака промычал что-то нечленораздельное.

— А ты видел Дрейка Карна после его возвращения? — спросил Росс.

— Видел? Да я бы ему все кости переломал!

— Всегда готов к драчке, да? Ну, когда-нибудь вам все-таки придется увидеться, если вы оба будете здесь жить.

— Он не посмеет вернуться в кузницу!

— Я его еще не видел. Похоже, он и сам не хочет туда возвращаться, но ты не сможешь ему помешать.

Джака вытер губы ладонью.

— Мне его поступок не нравится, — сказал Росс. — И я не стану его защищать. Но мне не нравится и то, что произошло потом.

— А что такого произошло?

— Мастерская Пэлли уничтожена. И ремонт обойдется в кругленькую сумму. Это ты ее поджег?

Джака сглотнул.

— Я?.. Я-то?! Это не я, капитан!

— Значит, твои новые друзья?

— Какие еще друзья?

— Двое слуг Уорлеггана, которых я видел вместе с тобой полчаса назад. Один из них — Том Харри. Имя второго я позабыл.

— Ах, эти... — вымолвил Джака и покрылся испариной. — Харри и тот, другой? Не, мы просто вместе вышли из пивнушки. Просто скоротали денек, так сказать.

— Не умеешь ты лгать, Джака.

— Я-то? Ну вот еще. С чего вы меня вруном обзываете? Мы старые друзья, но...

— Старые друзья и товарищи по одной отличной авантюре во Франции. Но не стоит на это рассчитывать. Поджог карается виселицей, ты в курсе?

— Поджог?

— Да, когда поджигают чей-то дом. Это поджог. За него вешают. За шею. Перед тюрьмой в Бодмине. На холме. Сначала тебя посадят на телегу, потом накинут на шею веревку, а затем телега отъедет. И совсем скоро ты умрешь.

Единственная свеча задрожала от тяжелого дыхания Джаки.

— Так это сделали твои новые приятели?

— Что? Те двое? Никакие они мне не приятели! Не знаю, что они там натворили, и знать не хочу! Это меня не касается.

— Но в ночь, когда сгорела мастерская Пэлли, ты же был там? Ты это видел? Согласился им помочь?

Джака привстал, но потом снова сел, рыгнул и утерся.

— Клянусь на Библии, ничего я про это не знаю! Не я это, не имею никакого отношения, и обвинить меня не в чем, капитан. Кл-клянусь на Библии, капитан! Перед лицом Г-господа!

Росс долго не сводил с него взгляда. Он размышлял, не надавить ли еще, и тогда, вероятно, Джака запутается в собственной лжи. Возможно. Но если Джака и признается сейчас, то завтра будет всё отрицать. И как доказать, что мерзавцы были с ним в ту ночь? Доказательства, доказательства, доказательства. Их нет. Да и с тех пор прошел почти месяц. Можно только подозревать, не более. Ничего не поделаешь. Разве что запугать подлецов.

Он поднялся.

— Увидимся завтра. Я еще о многом хочу тебя расспросить. Но скажу тебе вот что. Ты связался с дурной компанией. Избавься от них. Если они спалили дом, а ты им помогал, то они не станут тебя выгораживать, если предстанут перед судом. Окажешься на скамье подсудимых вместе с ними, уж будь уверен. А если мой шурин снова поселится там и все отремонтирует, не смей его беспокоить. Ясно тебе?

Джака рыгнул и кивнул.

Росс направился к двери.

— Пока что я обвиняю тебя лишь в драчливости. Но тут мы друг друга стоим. Так что давай закончим эту встречу, а она лишь первая, Джака, обещаю, что если ты побеспокоишь Дрейка Карна хоть каким-то образом, я не буду дожидаться суда в Бодмине, а вздерну тебя прямо на перекрестке Баргус, воронам на поживу. Отвратительно так угрожать старому товарищу, но уверен, ты знаешь, что я не шучу. Попрощайся от моего имени с Розиной и миссис Хоблин.

III

Ему нравилось ехать в темноте. Ещё нет девяти, но Грамблер почти уснул. В окне Джуда мелькнул свет, и Росс подумал — неужели старика до сих пор обзывают Джудом Сардиной? Росс решил, что когда-нибудь проведет дорогу через заросли дрока, вереск и неглубокие овраги, и по пути в Нампару незачем будет делать такой круг.

Когда он поднимался к Уил-Мейден, дорогу перебежал барсук, и Шеридан испуганно дёрнулся. Звякнула седельная сумка. Джака шарил по ней взглядом, когда она лежала между ними на столе, пока его не отвлекли обвинения Росса. Куча денег на дороге в ночи — хороший улов для любого вора.

Рядом послышался звук шагов, и Шеридан снова шарахнулся. Росс сжал кнут, но это оказалась всего лишь побеспокоенная им юная пара, лежащая в зарослях дрока. Они поспешили убраться, пока их не узнали.

Как вышло, что Оззи сбросила лошадь? Надо отдать этому человеку должное, в седле он чувствовал себя увереннее, чем на кафедре. Мертвец на дороге, повисший в стремени. Сожжённый дом. Рухнувший банк, сломленный порядочный человек. Всё это случилось, пока он болтался в Ла-Манше, направляясь домой. Теперь надо попытаться исправить то, что вряд ли возможно исправить. Вся королевская конница и вся королевская рать...

Он проехал мимо своей шахты, пока еще наполовину разрушенной. Жизнь — азартная игра, и даже самый осторожный и крепко стоящий на ногах человек ходит по канату обстоятельств, и даже самая легкая вибрация может его сбросить. Мы живем себе, чувствуем себя в безопасности, думаем, будто мы кое-что значим в мире, и вдруг — фьють, и мы ничто.

В Нампаре светились окна, у двери в гостиную ждала Демельза. Она посмотрела на него, и он улыбнулся. Демельза забрала его плащ и шляпу и помогла снять сапоги. Но ни о чём не спросила.

— Я ждала тебя с ужином, — сказала она, — всё горячее, только дай мне пять минут.

— Конечно.

Но когда принесли ужин, Росс почти ничего не ел.

— Ты не голоден?

— Просто устал. Устал говорить, устал спорить, устал задавать вопросы и ездить верхом.

— Съешь хоть что-нибудь.

— Нет, — сказал Росс, — я хочу только тебя.

IV

В четверг, в знак признательности за работу и поддержку, Росс устроил праздник для рабочих с шахты. На вершине подъемника подняли старый флаг, принадлежавший ещё Джошуа Полдарку. К полудню работавшие под землёй шахтеры поднялись наверх и больше не спускались. Они выстроились в очередь возле конторы, где капитан Хеншоу вел счета. Росс стоял рядом с Хеншоу, разговаривал с каждым получающим жалование шахтёром и выдавал дополнительные два шиллинга «за терпение». Он рассказал им, что банк Паско закрыт, но, возможно, откроется снова, и шахта в любом случае в безопасности. Может, в ближайшие несколько месяцев придётся ввести некоторые ограничения, но, если все станут держаться вместе — тревожиться не о чем.

Выходной застал шахтеров врасплох, но вскоре они поняли, как им воспользоваться. Собрали шестипенсовики, и двух человек отрядили за бочонком пива к Салли Треготнан. Поскольку день стоял пригожий, все решили устроить пирушку в Нампаре, а не разбредаться по разным пивным. Несколько человек наломали старых балок из крепи — после несчастного случая их валялось полно, поскольку древесина слишком вымокла, чтобы ее использовать для подпорок, но уже достаточно подсохла на морозном воздухе — и разожгли огромный костер, потрескивающий и время от времени плюющийся искрами, пламя взметнулось высоко в небо.

Кое-кто из сдельщиков стал мастерить из пороха фейерверки и взрывать старые ящики и бочки. Занятие не слишком безопасное, но Росс не вмешивался — эти люди умели обращаться со взрывчаткой, и если могли уцелеть внизу, то и сейчас им можно было довериться. Действо страшно понравилось женщинам и ребятне, они визжали от ужаса и смеялись, когда вокруг сыпались щепки и искры. Позже устроили пир, поджарив на костре поросенка, а на углях — картошку.

Тем временем зашло солнце, раскрасив на прощание пейзаж: на укутанном дымом склоне долины появились пятна синего, зеленого и коричневого. Грубые лица, у юношей еще без шрамов, мозолистые ладони, поднятые кружки, шутки и смех, флирт молодежи и брюзжание стариков — прекрасное время в атмосфере товарищества.

— Наш холм весь покрыт шрамами, — сказал Росс. — Пустая порода, шурфы и сараи. С каждым месяцем остается всё меньше растительности.

— Но без этого никто из нас не прожил бы, — заметила Демельза.

— Твоих братьев здесь нет.

— Да. Сэм пошел домой за Дрейком, но так и не вернулся.

— Могу понять, почему Дрейк пока не хочет развлекаться.

— Наверное, мне стоит за ним сходить, — предложила Демельза.

— Нет. Оставь его. Пускай Сэм этим займется. Думаю, Дрейк должен сам с собой разобраться. И на это потребуется время.

— Завтра ты снова уедешь?

— Да. Мне нужно повидаться еще кое с кем. А потом дождусь возвращения Бассета.

— Когда он приедет?

— Его ожидают в субботу.

— На что ты надеешься, Росс?

— Особо ни на что.

 

Глава двенадцатая

I

Когда в понедельник Росс ехал к воротам Техиди, он размышлял о том, что когда пробовал действовать тактично и прибегать к мягким способам убеждения, то не так уж часто добивался успеха. Однажды в суде он пытался спасти юного шахтера от тюрьмы, а в результате это привело к его смерти. Полный провал, вот к чему привело игнорирование и такта, и тактики. Потом я защищал собственную жизнь, скорее против воли, а под нажимом адвоката, мистера Клаймера, и преуспел. Потом я как-то навестил дорогого друга Джорджа Уорлеггана по поводу всё того же Дрейка Карна, вечно попадающего в неприятные истории, и благодаря смеси угроз и аргументов, главным образом угроз, сумел избавить его от обвинения в краже. А не так давно я наносил визит тому же человеку, к которому приехал сейчас, Фрэнсису Бассету, барону Данстанвиллю из Техиди, и просил его поспособствовать замене смертного приговора шахтеру-бунтовщику на высылку, и не смог уговорить.

С тех пор его отношения с Бассетом стали заметно прохладней. Тем более что Росс отверг его предложение баллотироваться в парламент, а меньше чем через год принял аналогичное предложение виконта Фалмута. И это создавало ложное впечатление, что Росс предпочитал в качестве покровителя не новоиспеченного лорда Данстанвилля, а лорда Фалмута. Это даже могло выглядеть как личная неприязнь. Что совершенно не имело отношения к действительности. Но при мысли о том, как объяснить свои запутанные мотивы, у Росса ком вставал в горле, в особенности учитывая, что подобные объяснения могли бы счесть извинениями.

Да и вообще, как можно объявить об одной из главных причин — что в прошлом году он был счастлив с женой и доволен жизнью в Корнуолле, а в этом — нет?

Когда впереди показался огромный особняк в Палладианском стиле, с благородным портиком и четырьмя павильонами, похожими на сторожевые башни, Росс решил, что если Бассет будет занят, он передаст приветствия, назначит встречу и уедет. Предмет обсуждения слишком серьезен, чтобы поднимать эту тему несвоевременно. Но его милость оказался дома и согласился его принять — лорд Бассет слегка простудился во время поездки и рад был скоротать часок в обществе гостя.

Они обсудили холода не по сезону и как они скажутся на урожае овощей и зерна. Хорошо хоть в первые майские дни небо наконец-то прояснилось. Поговорили об осаде Акры, гадая, поможет ли Сидней Смит продержаться туркам , ведь теперь, когда Европа наконец начала восставать против Франции, Бонапарт окажется заперт в Египте, а если он потерпит в Акре поражение, то для возвращения во Францию ему придется прорываться сквозь блокаду.

Бассет не проявлял какой-либо холодности или неприязни. Возможно, он был слишком крупной личностью, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Он в дружеской манере поведал Россу о своей тяжбе с достопочтенным С.Б. Агаром относительно прав на добычу, а еще одна тяжба, по всей видимости, скоро возникнет с лордом Девораном по поводу прав на источник воды. Бассет постоянно участвовал в разных разбирательствах. Он также сказал, что теперь имеются средства на возобновление работы большой шахты Долкоут, которая не только принесет прибыль ему, но и предоставит работу девяти сотням шахтеров. В марте проект чуть не отменили — цена на медь угрожающе опустилась ниже ста фунтов за тонну, но теперь цены взлетели, и день открытия не за горами. Кстати, будет ли капитан Полдарк присутствовать на церемонии открытия нового окружного лазарета?

Росс ответил, что непременно, и добавил, как ему приятно наконец-то поговорить о событиях в мире, далеких и близких, в такой доброжелательной манере. Война. Положение в стране. Виды на лето. Однако по возвращении в Корнуолл он с беспокойством обнаружил, что банк Паско в Труро обанкротился.

Лорд Данстанвилль фыркнул.

— Увы. Вас ведь здесь тоже не было? Как некстати. Но меня заверили, что вкладчики почти ничего не потеряют. Полагаю, у вас там значительные средства, Полдарк?

— Да. Но меня заботит не это. Скорее, я беспокоюсь о Харрисе Паско, ведь если он снова не откроет банк, Труро потеряет одного из выдающихся жителей, так много сделавшего для города.

— Откроет банк? А существует такая вероятность? Боюсь, я немного не в курсе местных дел, но вчера ко мне заезжал Тресидер Кинг, и у меня сложилось впечатление, что банк, наш банк, взял на себя обязательства банка Паско, а значит, все попытки возродить банк Паско провалились.

— Насколько я могу судить, никаких попыток и не делали.

— Тогда не понимаю, как возможно возродить банк теперь, по прошествии нескольких недель.

— Многие старые клиенты этого бы желали, милорд.

— И их достаточно, чтобы набрать необходимую сумму?

— Этого я пока не знаю.

Бассет промокнул нос платком.

— Я сильно сомневаюсь, что сейчас можно найти деньги. В любом случае дни мелких банков, личных банков сочтены. Я высоко ценю Паско, но многие годы, да, многие годы его банк получал недостаточное финансирование. Он не единожды стоял на краю. Если бы не наша помощь два года назад, то он бы обанкротился уже тогда.

— И по какой же причине?

— По какой причине?

— Вы должны знать, милорд.

Впервые за всю беседу Бассет выглядел раздраженным. Стоит быть поосторожней, подумал Росс.

— Два года назад, — сказал он, — вся банковская система Англии находилась в опасности, и Паско был лишь одним из многих. Он прекрасно бы пережил это, если бы не давление со стороны банка Уорлеггана в самый неподходящий момент, когда они выбросили векселя Паско на рынок, перестали его кредитовать и не продлевали векселя. И так далее, и тому подобное. И вы, милорд, приехали из Лондона как раз вовремя, чтобы всё исправить.

Бассет кивнул.

— Да, вы правы.

— Тогда Паско спас кредит в шесть тысяч фунтов. И примерно такая же сумма спасла бы его сейчас.

— В том-то и дело, Полдарк. Нельзя поддерживать подобным образом другой банк. Следует...

— Даже если давление на него создано искусственно?

— Искусственно? Я ничего об этом не знаю! Этот Пирс, с которым я знаком лишь шапочно, навлек на свою голову проблемы и втянул в них Паско. Это не выглядит...

— Большую часть жизни Пирс был честным человеком, но залез в долги неосторожными спекуляциями. Что им двигало, мы никогда не узнаем... Он позаимствовал деньги из доверенных ему фондов. В одних случаях он был единственным попечителем, в других — Паско, его старый друг, слишком на него полагался. Но Паско мог бы расплатиться и хотел это сделать. Потери составили всего восемь тысяч. Обычным клиентам не было нужды поднимать тревогу. И они бы не побеспокоились, если бы не это, милорд.

Он вытащил из кармана анонимное письмо и протянул его хозяину дома. Бассет надел очки с линзами меньше глаз по размеру. На улице верещали дрозды, хотя причин для пения пока не было, но они пользовались полуденным теплом.

— Чудовищно, — сказал Бассет. — И сколько...

— Пятьдесят, — ответил Росс.

Аккуратней, не стоит так часто его прерывать.

— Ох... — Бассет почесал седеющую шевелюру. — А то дело с его дочерью?

— Уорлегганы внезапно отказали в кредите ее мужу, стыдно признать — моему родственнику. Я бы дал ему такого пинка, чтобы летел отсюда до Плимута.

— Мда... что ж... Да...

— Мне сказали, милорд, что после вашего возвращения из Лондона два года назад вы охладели к Уорлегганам, узнав, что они пытались вытеснить Паско из банковского дела.

— Кто вам это сказал?

— Не могу припомнить.

— Или не хотите. Что ж, да, в этом есть доля правды. У каждого есть деловая этика, и я не терплю грубых методов.

— Надеюсь, теперь еще меньше, чем тогда.

Наступила долгая пауза. Бассет засопел и высморкался.

— Там, где я ночевал в четверг, был страшный сквозняк. Иногда это бывает так тяжело. Когда останавливаешься на постоялом дворе, то можешь вволю жаловаться на дрянной балдахин у кровати, но когда проводишь ночь у друга...

— Да, милорд, это тяжело. Но всё же лучше, чем моя поездка морем.

— Расскажите мне о ней.

Росс рассказал. Бассет пригласил его к обеду, и Росс согласился. Хозяину дома, похоже, не хотелось дальше обсуждать банк Паско. Стало ясно, что ему нужно время подумать. Росс уже хотел предложить встретиться на следующий день, но не стал. Если Бассет будет размышлять слишком долго, он наверняка снова повидается с Тресидером Кингом, которого Росс не знал, но всё равно ему не доверял. Разумеется, он может отговориться, сославшись на необходимость обсудить всё с партнерами. Но имело смысл подождать.

На обеде присутствовали одни лишь дамы: жена и дочь Бассета и две его сестры. Росс порадовался, что у него есть сын. За столом велась легкая и необременительная болтовня, но лорд Данстанвилль к ней не присоединился. Хотя Росса приняли куда более дружелюбно, чем он рассчитывал, он не питал особых надежд. Фрэнсис Бассет, помимо всего прочего, был деловым человеком. И самым состоятельным в Корнуолле, но когда речь заходила о деньгах, не пренебрегал любой возможностью стать еще богаче.

А его банк в Труро только что поглотил конкурента. Станет ли он выплевывать кушанье только из принципа? Готов ли разочаровать клиентов, вполне довольных нынешним предложением банка Бассета, чтобы они повернулись к нему спиной и сказали: «Что ж, возвращаемся в банк Паско». Разумно ли ожидать от него подобного? Бассет недолюбливал Уорлегганов, и это событие вызовет еще большую неприязнь. Но их вражда не настолько глубокая и давняя, как у Росса. Ничего личного.

Но всё же за последние дни, после многочисленных визитов к друзьям и бывшим клиентам Паско, Росс понял, что многое будет зависеть от Бассета. Все желали Паско добра, как и предрекал Харрис, но откуда взять деньги для возрождения банка? Шалтай-Болтай разбился вдребезги. Если «Бассет, Роджерс и Ко» поддержат Паско, то не будет отбоя от желающих вернуться клиентов. Но собственное состояние Паско потерял. «Ядро», как называл его Харрис. Основа, на которой строится всё остальное.

Дамы рано закончили обедать и ушли — день был теплым, и они решили набрать пролесок и диких орхидей в лесу. Мужчины остались за усыпанным крошками столом.

— Моему управляющему прислали сомерсетского сыра, — сказал Бассет. — Головка весит двадцать фунтов и, похоже, долго не протянет, ему одному было не справиться, приходится помогать. Прошу, угощайтесь.

— Благодарю.

— Портвейна? Как поживает миссис Полдарк? Помню ее пристрастие к портвейну.

— Она в добром здравии, благодарю. У вас прекрасная память, милорд.

— Она весьма интересная личность, с острым умом и чудесным чувством юмора.

— Благодарю. Надеюсь, вы снова нас посетите.

— Нет, сначала вы, если мы сможем покончить с этим делом с банком, не поссорившись.

— Было бы неплохо.

— Хотите сказать, было бы неплохо, если бы я принял вашу точку зрения. Что ж... Это нелегко. Сначала расскажите мне, с кем вы виделись и какую помощь они обещали.

Росс боялся этого вопроса с подвохом, но и уйти от ответа было опасно. Росс перечислил имена: лорд Деворан, Ральф-Аллен Дэниэлл, Генри Принн Эндрю, Генри Трефузис, Альфред Барбари, сэр Джон Тревонанс, Гектор Спрай и так далее.

— А как же ваш патрон?

В вопросе прозвучал легкий намек на недовольство.

— Нет, он еще в Лондоне.

— От него вы помощи не получите... Ну, и каков же исход?

— Крайнее огорчение от краха банка, — ответил Росс.

— Да-да, огорчение, не сомневаюсь, но какую практическую помощь они предложили?

— Полное доверие Харрису Паско, готовность вручить ему свои средства и желание снова увидеть его в банковском деле.

Лорд Данстанвилль медленно прожевал кусок сыра. Он во всем соблюдал меру и позволил себе лишь четыре бокала вина.

— Всё это прекрасно, капитан Полдарк. Я разделяю ваше желание и желания ваших друзей. То есть, они говорят, что если банк во главе с мистером Паско снова откроется, они с удовольствием будут вести с ним дела как ни в чем не бывало. Именно так. Они хотят восстановления статуса кво. Хотят открутить стрелки часов назад. Но кто заплатит за это, кто профинансирует восстановление банка? Не они.

— Я получил несколько предложений. Их недостаточно, но с вашим содействием...

— С нашими деньгами, и причем с немалой суммой. Яйца уже разбили. Мы, конечно же, можем выдать крупный кредит, и Паско за несколько лет его выплатит. Его банк всегда был небольшим, но крепким. Но Паско уже не молод, а сына и наследника у него нет. Мы можем выдать крупный кредит — пожалуй, тысяч двадцать, но можем найти этим деньгам и лучшее применение. Нет... Простите, Полдарк, я понимаю ваши чувства, но мне кажется, что слияние банков — это единственный здравый выход из положения. Всё могло бы быть и хуже. Как я понимаю, Тресидер Кинг уже предложил мистеру Паско должность в нашем банке.

— Должность клерка!

— Главного клерка. Я понимаю, это не вполне то, к чему привык мистер Паско, но уже кое-что. Возможно, через некоторое время мы предложим ему что-то более стоящее. Кинг молод, но вполне вероятно, подвернется и другая возможность.

Росс глубоко вздохнул. Похоже, он так и не достиг первой цели. Стоит ли еще попытаться и поговорить о второй? Трудное решение. Пока что беседа протекала на удивление ровно. Но если надавить, то всё может измениться. Да и как надавить на человека, который не желает поддаваться? Затронуть вопросы чести, и Бассет может разозлиться, и тогда всё будет потеряно. От этого человека не стоит ждать больше снисхождения к Харрису Паско, чем к Рисковому Хоскину. Нужно прибегнуть к дипломатии.

— Вы упомянули слияние, милорд.

— Да. Слияние и поглощение.

— Но сначала вы назвали первое слово. И раз уж так, то почему бы не предложить владельцу второго и более мелкого банка стать партнером в новом?

Бассет поднял брови.

— Еще сыра? Если мы так поступим, Паско принесет с собой ореол краха и ошибок, которые многие запомнили.

— Большинство, по крайней мере, люди порядочные, будут помнить только то, что крах произошел в результате стычки с Уорлегганами.

— Может, перейдем в гостиную? Окна там выходят на запад, а солнце нынче — такой редкий гость...

Росс последовал за Бассетом, который задержался, чтобы чихнуть и высморкаться. Три спящих спаниеля вскочили, чтобы его поприветствовать, и улеглись у ног хозяина, когда тот сел.

— Не многие порядочные люди, желающие процветания городу, могут спокойно снести мысль о том, что Уорлегганы станут самыми влиятельными предпринимателями графства.

— До этого еще весьма далеко.

— Что ж... Мне неприятно постоянно напирать на принципы, но каждая одержанная над обывателем победа оставляет всё меньше желаний у других обывателей бороться. Уорлегганы... готовы сожрать всё, что смогут, и разрушить всё, до чего не сумеют дотянуться. Начиная, разумеется, с недругов. Но они всё время движутся вперед. И постоянно наживают новых врагов.

— Не хотите ли понюшку табака? Нет?.. Я поразмыслю над вашими словами. Но справедливо будет указать, что, хотя я и старший партнер в банке, капитан Полдарк, у меня еще три партнера. Мой шурин, мистер Джон Роджерс, а также мистер Макворт Прэд и мистер Эдвард Элиот. Я должен советоваться с ними по важным вопросам и не могу принимать решений без их согласия.

— Правильно ли я понимаю, милорд, что мистер Тресидер Кинг, не являющийся партнером, мог принять решение, не посоветовавшись с вами?

Росс тут же подумал, что зашел слишком далеко. Бассет вспыхнул и бросил на него сердитый взгляд.

— Кинг облечен полномочиями действовать в наше отсутствие так, как считает нужным. Поймите, капитан Полдарк, весьма опрометчиво так нажимать, находясь в слабой позиции.

— Именно так я сейчас и подумал, милорд.

Бассет посмотрел на него и рассмеялся.

— По крайней мере, вы объективны.

— Это всё, что мне осталось. Но если я и продолжаю в том же духе, пускай и из слабой позиции, то всё же имею кое-какие основания. Если мистер Паско войдет в ваш банк как полноправный партнер, он приведет с собой клиентов. Если же нет, то у некоторых, скорее даже у многих, возникнет искушение уйти в другое место.

— В другое место? К Уорлегганам?

И снова в его голосе прозвучала враждебность.

— Нет... Но есть еще «Карн и Ко» в Фалмуте. Для многих Фалмут — вполне приемлем, не меньше чем Труро. Лорд Деворан, мистер Дэниэлл, мистер Трефузис. Даже я ушел бы туда, если бы «Карн и Ко» стал бы «Карн и Паско».

— А, так вы уже завербовали сторонников.

— Лишь собрал мнения. Но мне кажется, если банк «Бассет и Роджерс» станет банком «Бассет, Роджерс и Паско», то люди, этому поспособствовавшие, приобретут популярность и престиж.

— Что ж, об этом не может быть и речи — я имею в виду название. И мне не нравится шантаж, сэр.

— Это всего лишь мои мысли. Я могу лишь апеллировать к вашей щедрости.

Повисла долгая пауза.

— А банк Карна пригласил Паско партнером?

— Пригласит, если я приведу туда клиентов, которых назвал.

— И вы утверждаете, что это не шантаж?

— Нет, милорд. В этом деле я полный профан. Я лишь пытаюсь помочь старому другу.

— У вас явно есть способности к этой роли. Это вас не оскорбляет?

— Напротив, я польщен.

Лорд Данстанвилль наклонился к спаниелю.

— У бедняжки Трикс язва на лапе. Нужно обратиться к вашей жене. Говорят, она умеет лечить животных. Послушайте, Полдарк, я ничего не могу сделать, ничего не стану обещать, совсем ничего. Я об этом поразмыслю. Посоветуюсь со своим шурином Джоном. И с другими тоже. Могу я взять это... это письмо? На следующей неделе у меня будет одна встреча, перед открытием больницы, и если я и смогу что-то для вас сделать, то именно там.

— Буду весьма обязан, милорд.

— Не благодарите. Я ничего не обещаю.

 

Глава тринадцатая

I

В день торжественного открытия больницы Элизабет поняла, что снова носит ребенка. Накануне она подозревала, но не была уверена. А теперь, помимо задержки месячных, начались приступы слабости и тошнота. Для женщины с такой хрупкой внешностью она обладала на удивление крепким здоровьем и испытывала нечто подобное лишь дважды: в начале 1784 года и летом 1793-го. Некоторое время после рождения первого ребенка она страдала от приступов слабости, но пусть с виду они были похожи, ощущения были разные.

Она была поражена и даже несколько шокирована, потом насторожилась, но затем обрадовалась. Итак, если всё пойдет хорошо, у нее будет трое детей. Джеффри Чарльз уже почти взрослый, Валентину около шести. Еще один мальчик? Ей бы хотелось девочку. Еще один ребенок, когда ей исполнится уже тридцать пять, почти тридцать шесть. И родится в том же месяце, что и Валентин.

И Джордж уж точно обрадуется. Элизабет знала, как он до сих пор ее ценит, а теперь скорее как муж, а не просто как неожиданно полученный трофей. Он поверял ей свои планы, по крайней мере некоторые, считая ее другом. Элизабет полагала, что заслужила это. Ей пришлось пережить нелегкие пять лет.

И значит, новый ребенок окончательно скрепит их брак, как не скрепило бы ничто другое. Нужно сказать Джорджу вечером. Или подождать еще немного, пока она не будет совершенно уверена.

Подождать? Но сколько? И зачем? Предположим, родится еще один мальчик?..

В те ужасные дни после смерти тетушки Агаты, когда Джордж подозревал, что Валентин родился не семи— или восьмимесячным, а значит — не его сын, они дошли до крайности, и Элизабет поклялась на Библии и убедила мужа, или почти убедила. Но даже тогда, даже после этого он не избавился от ревности. Предположим, родится еще один мальчик. И уж точно — сын Джорджа. Возможно ли, что старые подозрения заставят его постепенно отдалиться от Валентина и уделять всё больше внимания новому отпрыску?

Между Валентином и Джорджем наверняка возникнет отчуждение, если появится младший брат, бесспорно сын Джорджа, и получит всю отцовскую любовь.

Элизабет обладала сильнейшим материнским инстинктом — ее всепоглощающая любовь к Джеффри Чарльзу привела к первой трещине между ней и Фрэнсисом много лет назад. И хотя Валентин по многим причинам не сразу занял такое же положение в ее сердце, теперь Элизабет всецело заботило будущее сына. Она бросила вызов Джорджу и одержала над ним верх скорее ради Валентина, чем ради себя.

Элизабет размышляла над этим всё утро, одеваясь на торжество. Пока Джордж убежден, что Валентин родился до срока, риск минимален. Во время напряженной и полной эмоций встречи с Россом три года назад, последний сделал одно весьма разумное предложение. Он сказал тогда: если ты ценишь брак с Джорджем, а даже если и нет, то для твоего же блага следует подарить ему еще одного ребенка и убедить в более позднем времени зачатия. Сделай это, и никогда не открывай тайны. Это несложно. Еще один ребенок, рожденный до срока, убедит Джорджа, как ничто другое.

Будет ли это сложно? В этот раз — едва ли. Ничего не случится, если она попридержит новости до следующего месяца или даже на два месяца. Приступы слабости быстро проходят, а по утрам ее почти не тошнит. К тому же Элизабет не сильно поправлялась во время беременности, несмотря на стройную фигуру. И до последнего дня она прекрасно себя чувствовала и двигалась как обычно. Джорджа будет легко обмануть. Нужно сказать ему о том, что ребенок родится в апреле. А когда ребенок родится в феврале, как и прежде...

Да и с доктором не возникнет непреодолимых сложностей. Как-нибудь в июле она вызовет его по пустячному делу и во время визита сообщит о том, что подозревает беременность. И скажет, что последние месячные были в июне. У него не будет причин ей не поверить, ведь ей нет никакого резона лгать. Джордж согласится с этим утверждением по той же причине. А когда в феврале родится ребенок, он может выглядеть вполне доношенным, как и Валентин, но и доктор, и Джордж решат, что повторились те же странности, как и в прошлый раз. И никто не станет этого оспаривать.

Церемонию открытия больницы назначили на десять утра. Чтобы угодить жене, Джордж внес от ее имени сотню гиней, а значит, Элизабет будет одной из немногочисленных приглашенных дам. Без четверти десять у крыльца остановилась карета Уорлегганов с нарядными форейторами в желтых ливреях, четверка серых лошадей зацокала по мостовой, покачивая головами. До больницы было недалеко, но Джордж настоял на том, что они должны прибыть в карете. Элизабет надела белое шелковое платье с турнюром, чтобы талия выглядела стройнее, узкий синий корсаж и бледно-голубую шляпку. Джордж выглядел элегантно в новом черном сюртуке с широкими лацканами и двумя рядами серебряных пуговиц. Он помог Элизабет подняться в карету, и они тронулись вниз по холму, влившись в вереницу остальных экипажей.

Общественный лазарет Корнуолла представлял собой длинное здание из серого камня, хорошо заметное со всех сторон. Прибывающих гостей проводили внутрь, в две палаты, расположенные одна над другой. В каждой стояло по десять кроватей вдоль стен, нижняя палата предназначалась для мужчин, а верхняя — для женщин. К ним примыкали комнатки для сестер милосердия, благотворительная аптека, мертвецкая, кухня и комнаты для доктора и его жены.

Знакомые приветствовали друг друга — ведь здесь собрался весь цвет местного общества: граф Маунт-Эджкамб, лорд и леди Данстанвилль, мистер Ральф-Аллен Дэниэлл, мистер и миссис Джордж Уорлегган, мистер Трефузис, мистер Эндрю, мистер Макворт Прэд, мистер Роджерс, капитан Полдарк, мистер Моулсворт, мистер Стакхаус, преподобный доктор Холс. Доктор Энис тоже присутствовал, с неохотой представляя свою жену, которая пожертвовала значительную сумму, но не смогла прибыть по очевидным причинам. Доктору Буллу, врачу лазарета, было всего двадцать девять, он приехал из Лондона. Доктор Бенна стал приглашенным врачом.

Всего было тридцать с лишним мужчин и восемь дам — не слишком большая компания, чтобы избежать нежелательных встреч. У Элизабет екнуло сердце, когда она дважды оказалась достаточно близко от Росса Полдарка, чтобы с ним заговорить. Разумеется, она не стала этого делать, как и он, поскольку Джордж находился неподалеку. Радуясь своему новому состоянию, Элизабет не желала портить день. Джордж, не ведая о ее новостях, был также весьма доволен тем, как складываются дела, в особенности успехом замысла дяди Кэрри, тем более что цель была достигнута без потери репутации, а Джордж не горел желанием публично скрещивать шпаги с соперником. Что касается Росса, он пребывал в такой ярости, что понимал — если он что-то сейчас предпримет, то неизвестно, чем это кончится. Но он по-прежнему надеялся на лучшее, а затея с Фрэнсисом Бассетом не выгорит, если затеять ссору, даже словесную перепалку, на открытии больницы Бассета.

А тем временем граф Маунт-Эджкамб, лорд Данстанвилль и доктор Гектор Булл объявили больницу открытой. После чего все вышли на солнце и снова покатили в каретах вниз по холму, к церкви святой Марии. Общество выглядело весьма колоритно, и горожане таращились с открытыми ртами.

— Что ж, — бодро обратился к Россу Дуайт, — это только начало. Мы могли бы справиться и с сотней коек, но двадцать всё же лучше, чем ничего. Доктор Булл кажется вполне достойной кандидатурой. Надеюсь, принимать пациентов будут не по протекции.

Росс отметил, как постарел Дуайт. Он ведь потерял и ребенка, и жену, и последнее обстоятельство подкосило его не меньше, пусть это всего лишь временно. Дуайт был предан профессии и никогда этого не скрывал, но его сострадание к бедам других людей не умаляло личных привязанностей, и Росс гадал, понимает ли Кэролайн, насколько ее отъезд повлиял на мужа.

К тому времени как Росс с Дуайтом оставили лошадей на конюшне, церковь святой Марии почти заполнилась, поскольку на задние ряды пустили простых обывателей, но всё же они нашли пару мест рядом и преклонили колени в молитве. Росс не думал, что Дуайт на самом деле молится — вероятно, его вера была крепче, но они оба были далеки от ее догматов, в особенности из-за того, что проповедь читал преподобный Холс. Росс знал многих приятных в общении священников, но об обоих представителях Труро нельзя было сказать ничего подобного. Даже этот честолюбивый человек с тяжелым взглядом был лучше покойного викария церкви святой Маргариты. Если на небесах можно получить несколько должностей сразу, Оззи наверняка подаст прошение.

Доктор Холс выбрал отрывок из Книги Иова, тринадцатый стих седьмой главы: «Утешит меня постель моя, унесет горесть мою ложе мое» и продолжил терзать публику описанием недугов, которые должна лечить новая больница.

— Невозможно передать словами, — вещал он, — ужасающие сцены человеческих несчастий, так часто предстающие в виде искалеченной руки какого-нибудь нищего, коего хворь и изнурительная жизнь приковали к постели, или медленно тающего из-за лихорадки, страдающего от мучительной боли или заживо гниющего, но при этом лишенного медицинской помощи, даже самых необходимых вещей, не говоря уж о комфорте, не имеющего друзей. Такие люди оказываются в тисках нищеты, причем самой кошмарной, и под конец угасают в раздумьях о тяжкой доле своей жены и детей, оставшихся без всяких средств к существованию, обреченных на нищету и повторение судьбы отца! Неужели мы будем безразлично взирать на подобную нужду, неужели это не заставит нас задуматься и вспомнить о справедливости?

Сильная речь, подумал Росс, не любивший старика за черствость, но все же в этом случае он явно потянул за нужные ниточки. Подобные речи хорошо воспринимаются в Палате общин.

Но нужные ли это ниточки? Быть с бедняками щедрым и снисходительным, построить им больницу для бесплатного лечения новейшими методами — всё это достойные цели, заслуживающие восхищения. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше . А как насчет надежды? Все собравшиеся здесь сегодня — добрые люди, готовые облегчить чужие страдания. Но многие ли задумываются о том, чтобы их предотвратить? Не просто давать деньги бедным, а создавать условия, чтобы бедняки могли сами заработать на хлеб. Неужели требовать этого — нечто совершенно иное?

Среди паствы, внимающей мощной проповеди, оказались все три представительницы семейства Чайновет, хотя теперь все они носили другие фамилии и сидели в разных местах церкви, не только по личным причинам. Элизабет Уорлегган — в первом ряду, вместе с мужем. Слева от главного прохода, в задних рядах — Ровелла Солвей, тоже рядом с мужем.

Синяки и ссадины на лице и теле зажили, и, не считая выбитого зуба, что становилось заметно, только когда она широко улыбалась (теперь весьма редко), выглядела она прекрасно. По ее лицу всегда было трудно что-либо прочитать, в особенности в последнее время. После того как Артур обнаружил ее измену и избил жену до полусмерти, она простила его и снова обрела прежнее интеллектуальное превосходство — правда, больше не намекала на превосходство моральное.

Однажды вечером, через две недели после той кошмарной ночи, они начали потихоньку двигаться к примирению, Ровелла рассказала мужу о том, как мистер Уитворт соблазнил ее в своем доме, и в красках обрисовала, как с тех пор он ее преследовал, чуть ли не шантажировал, чтобы возобновить эту связь.

Но лишь невнимание к ней Артура, пылко заявила Ровелла, невнимание к ее телу, его неспособность быть настоящим мужем в конце концов заставили ее сдаться. Артура это ошеломило, он снова рассвирепел и бросил в ответ, что он ограничивал себя в плотских желаниях из деликатности, ради ее же блага. И с тех пор они поладили. Иногда в те дни он сильно уставал от работы в библиотеке, но начал принимать настойку под названием «Тонизирующий бальзам для восстановления сил» и стал чувствовать себя намного лучше.

С тех пор они ни разу не упомянули Осборна Уитворта и его безвременную кончину. Ровелла отметила, что найденная у тела священника дубинка похожа на пропавшую с кухни, но не стала о ней спрашивать и не встречалась с ведущими расследование констеблями. И пусть муж так зверски ее избил, на то были причины, и когда инцидент позабылся и остался в прошлом, Ровелла даже с теплотой думала о том, на какие бурные чувства, оказывается, он способен. Он был человеком пылким, но обычно это скрывал.

Третья представительница семьи Чайновет, овдовевшая с помощью той же дубинки, сидела с другой стороны прохода, вместе с напыщенной свекровью. По ее лицу также нельзя было ничего прочесть, но если мысли Ровеллы нельзя было угадать с тех пор, как она научилась думать, Морвенна в девичестве была открытой книгой, скорой на реакцию, наивной и импульсивной, лишь жизнь в браке ее изменила. Теперь в ее глазах не отражалась душа, они были пусты, затуманены и ни к чему не выражали интереса. Как потускневшее зеркало.

После смерти мистера Уитворта она сдалась на милость свекрови. Делала всё, что та прикажет, молча и покорно. Потому она и пришла сегодня на службу. Для нее это не имело значения. Имело значение лишь одно — посещение мистером Уитвортом ее спальни в прошлом месяце дало свои плоды. Она снова вынашивает его ребенка. Очередного маленького Оззи. После окончания службы паства покинула церковь, но попечителей и жертвователей больницы пригласили в трактир «Красный лев» на торжественный обед, который начинался в половине четвертого.

Дуайт сказал, что не будет присутствовать, Росс тоже предпочел бы уйти, но остался, потому что Бассет до сих пор не дал ему никаких намеков на свое решение относительно банка. Тогда Дуайт передумал и остался с другом. И слава богу, поскольку его посадили рядом с Элизабет, а Росса — напротив, через одно место. Справа от Элизабет сидел Джордж, совсем рядом с Россом. С одной стороны от Росса оказалась мисс Кэтлин Бассет, сестра лорда Данстанвилля, а по другую руку — Роберт Гуоткин. Правда, когда начали подавать блюда, в гуле голосов с трудом можно было что-то расслышать, тут уж не до враждебных стычек. А кушанья следовали одно за другим. Сложности начались в половине шестого, когда немногие дамы удалились, оставив пустые места, мужчины сдвинулись теснее, и по кругу пошли бутылки портвейна и бренди. Теперь, пока наливалось спиртное, наступали краткие периоды тишины, мужчин разморило от сытной пищи.

Во время одной из таких пауз Гуоткин произнес:

— Я слышал, вы возвращаетесь в политику, мистер Уорлегган.

Трудно сказать, была ли эта реплика вполне невинной или с подвохом.

Джордж чуть-чуть повернул голову.

— Когда вновь соберется парламент, я буду представлять Сент-Майкл.

— Так значит, Уилбрам уйдет?

— Нет, Хоуэлл.

— Я не знал.

— Это еще в будущем.

Гуоткин покрутил бренди в бокале.

— Приятно знать, что нас будет представлять больше местных. Слишком уж часто парламентарии ничего не знают о нуждах Корнуолла.

— Полагаю, эти карманные округа довольно дорого обходятся, — сказал мужчина рядом с Гуоткином. — Не то чтобы их было накладно купить, сэр, но прежде чем избрать нужного кандидата, выборщики начинают требовать то да сё. А потом, не дай бог, если вы не будете осторожны, то в Палате объявят, что вы получили место с помощью подкупа.

— Вы слышали, что сказал Бёрк? — спросил кто-то с другого конца стола, сменив тему. — Слышали, сэр? Будто бы республиканцев во Франции погубит шпага популярного генерала! И это событие не замедлит себя ждать. Теперь, когда Бонапарт потерпел поражение в Акре, он вряд ли надолго задержится в Египте. Во Франции есть дела и поважнее!

— Не говоря уже о Джозефине, — последовал ответ.

Все засмеялись.

— Но есть еще и пресвитериане в Белфасте. И все как один республиканцы! Они отвергли католиков не потому, что те еретики, а потому что поддерживают деспотию!

— Люди в Ольстере не похожи на французских республиканцев.

— Такого я никогда не говорил — ничего подобного. Но им не нравится находиться под пятой англичан и не нравится коррупция политиков. Нет налогам без представительства в парламенте — вот их боевой клич. А мы знаем, откуда это взялось!

— А вам, капитан Полдарк, понравился первый год в Вестминстере? — поинтересовался Гуоткин.

— Да, — коротко ответил Росс. — Но это не совсем верное слово. Я там многому научился. Немного поскучал. Сначала я подумал, что от меня есть прок, а потом снова задумался.

— Вы считаете, там много коррупции?

— А разве нет?

— Боже! Какой цинизм, сэр!

— Политика по природе своей — дело грязное, — заметил еще один из присутствующих.

Росс осушил бокал и промокнул губы салфеткой.

— Но выбирать между политикой и другой формой власти не приходится. В Вестминстере есть всё — от высоких идеалов до самых низменных побуждений. А разве в этом городе по-другому? В меньшем количестве, но в том же масштабе.

— Что ж, сэр, если вы упомянули местную политику...

— Политику или предпринимательство. Скорее последнее.

— ...Три миллиона, сэр! — раздался голос. — В Ирландии три миллиона католиков или около того, и все, помимо привилегированного меньшинства живут хуже диких животных!

— Еретики!

— О да, согласен, но должен заметить, даже негр Вест-Индии в день съедает больше, чем иные из этих людей в неделю.

— То же самое можно сказать и об английских рабочих. Не нужно так далеко ходить, — вставил Ральф-Аллен Дэниэлл. — Война принесла крайнюю нищету, и многим приходится выбирать между воровством и голодом.

— Боже ты мой, не понимаю, мы тут о патриотизме говорим или подстрекаем к бунту?

— Вы говорите о городских делах, сэр? — обратился к Россу Гуоткин. — Полагаете, они ведутся грязно? Как именно?

Росс помедлил, взял графин с портвейном, налил себе и протянул его Дуайту.

— Я про банкротство банка. Оно произошло не из-за ошибки со стороны банка, а было инспирировано извне, по злой воле тех, кто обычно прячется в тени. Обычно ядом пользуются змеи, но человеческий яд таков, что посрамил бы любую гремучую змею, опустив ее на уровень слепого червя.

Росс ощутил, как Дуйат предупреждающе наступил ему на ногу, передавая графин через пустой стул Джорджу. Гуоткин выглядел озадаченным.

— Я не живу в городе и потому, вероятно, не в курсе событий. Но я не понимаю. О ком вы говорите?

— Его же убили! — воскликнул кто-то. — Совершенно точно, как пить дать. Трезвого и уравновешенного священника вроде молодого Уитворта! Он никогда бы не свалился с лошади без посторонней помощи! Да еще эта дубинка и порванный плащ!.. Но я всё равно не согласен с вами, Дэниэлл, что число преступлений выросло. Думаю, их можно сократить, если повесить побольше мерзавцев!

— Мне так жаль юную вдову. Она довольно привлекательна, но вряд ли снова найдет мужа, с тремя-то детьми и почти без денег.

— У семьи есть деньги — у его семьи. Хотя, по всей видимости, не наличными.

Росс сделал над собой усилие и произнес:

— Я говорю о тех, кто поступил бесчестно. Их имена мне неизвестны, мистер Гуоткин, поспрашивайте деловых людей. И они расскажут, если их не запугают, об анонимных письмах, которые среди них распространяли.

— Мне всё это кажется бурей в стакане воды, — вставил Джордж Уорлегган. — Попыткой найти козла отпущения для совершенно обычного банкротства. Я ценю твою преданность другу, Росс, но, как это часто с тобой случается, ты в слепоте своей не видишь фактов. — Он зевнул и прикрыл рот рукой. — А факт в том, что Харрис Паско — старый глупец, не умеющий обращаться с чужими деньгами. А если когда-то и умел, то те дни давно миновали, раз Нат Пирс сумел воспользоваться крупными суммами из трастовых фондов и...

— Ты лжешь, — сказал Росс.

На секунду повисла тишина. К счастью, это расслышали немногие, потому что вели разговоры на другие темы. Но прежде чем Джордж смог ответить или Росс добавить что-то еще, за их спинами кашлянул лакей. Дважды.

— Прошу прощения, сэр. Доктор Энис, сэр. Прошу прощения, мистер Уорлегган.

Джордж развернулся и посмотрел на слугу.

— В чем дело?

— Прошу прощения, сэр. Миссис Уорлегган. Она упала в обморок.

III

Прошел месяц. Небо озарилось летним светом, сено наконец-то поспело. По всей округе ждали уборку поля — по краям уже скошенные, но не посередине. Выглядели они, как вышитый носовой платок. Сидящие на столбах ворот чайки кричали, как нескладные стражи, а ветер ворошил их хвосты. По небу плыли похожие на синяки облака.

Французы повсюду отступали. Австрийцы заново набрали армию и нанесли поражение французам при Маньяно. Разнесся слух, что русские под командованием эксцентричного, но блестящего полководца Суворова оттеснили французов и вошли в Милан. Население приветствовало их, как спасителей. Русско-турецкий флот захватил Корфу. Французы покинули Неаполь и начали медленно отступать на север. Все завоевания Бонапарта оказались под угрозой.

Все мыслили теперь прямо противоположным образом: не о вторжении Франции в Англию, а о нападении Англии на Францию или на одного из ее союзников. В Вест-Индию, где свирепствовала тропическая лихорадка, почти никого не послали. Там создали полки из чернокожих, в качестве награды предложив им свободу, несмотря на сопротивление плантаторов. Новая британская армия осталась дома, готовясь к более близким и важным сражениям.

Обморок Элизабет оказался совсем некстати, учитывая ее план. Но за этим последовало нечто худшее — ее стало тошнить по утрам. И хотя она солгала Дуайту, задавшему ей очевидный вопрос, от Джорджа ей свое недомогание утаить не удалось. И когда он вызвал доктора Бенну, Элизабет пришлось признаться в своем положении. Джордж, разумеется, был рад, как и предполагалось. Он тоже хотел девочку (что успокоило Элизабет, ведь значит, он наконец-то признал Валентина). Более чем когда-либо муж стал относиться к ней, как к драгоценности, оберегать ее и заботиться, словно она несла в себе священное семя.

Элизабет забыла о том, что не удалось обмануть Джорджа относительно даты, и отбросила все страхи и сомнения, настолько непринужденно он себя вел. Он воспринял ее беременность, как естественный плод своего процветания. Дэвид Хоуэлл попросил назначить его управляющим Чилтерн-Хандредс, и округу Сент-Майкл предстояло выдвинуть нового члена парламента. Мистер Джордж Уорлегган выдвинул свою кандидатуру, и скоро предстояло оглашение. Почти наверняка он получит место без проведения выборов. На зиму Джордж уже снял дом на Кинг-стрит в Мейфэре. Элизабет могла бы родить в Лондоне.

Лишь одно событие в конце июня омрачило безоблачный горизонт.

IV

Это событие давно ожидалось, но произошло лишь в результате скрупулезных переговоров и бесконечного взвешивания преимуществ и недостатков. Росса дважды приглашали в Техиди, и на последней встрече присутствовали остальные партнеры банка. Дважды он посещал Бассета без приглашения. Он много ездил по графству, собирая собственные силы и наращивая их вес. Осторожно, стараясь не блефовать, он проглатывал очередной пренебрежительный отказ, хотя всё в нем восставало против этого. Но Росс отказывался принять поражение, казавшееся таким неминуемым, и преодолевал препятствия по мере их появления. Демельза никогда не видела его столь решительно настроенным.

В последнюю пятницу июня в «Меркьюри» вышло объявление, позже повторенное местными листками, имеющими хождение в деловых кругах Корнуолла. Там говорилось, что с первого июля 1799 года банк «Бассет, Роджерс и Ко» в Труро сливается с Банком Паско из того же города и меняет название на Банк Корнуолла. Партнерами нового банка стали: барон Данстанвилль из Техиди, мистер Джон Роджерс, мистер Макворт Прэд, мистер Генри Стакхаус, мистер Харрис Паско и капитан Р. Полдарк.

Последнее имя добавили буквально в последнюю минуту, но раз предложение исходило от лорда Данстанвилля, никто не стал возражать. Даже Росс, для которого это стало таким же сюрпризом, как и для всех остальных, явно колебался, но не оспаривал это решение. Джон Роджерс как-то сказал мистеру Стакхаусу, не присутствовавшему на последней встрече: «Разумеется, он не принесет денег. Даже в будущем. Он не из тех, кто способен делать накопления. Но у него прекрасная репутация. И он становится значительной фигурой в графстве. Кто бы мог подумать, да? И дело даже не в его поступках. Скорее в характере».

 

 

Глава первая

I

Кэролайн вернулась в Корнуолл в начале июля и устроила по этому поводу прием. Она пребывала в хорошем настроении и была менее легкомысленной, чем обычно, но сказала, что в октябре на некоторое время должна вернуться в Лондон, потому как её тётушка планирует грандиозный приём перед новой сессией парламента, и она обещала помочь. Дуайт, по словам Кэролайн, тоже будет присутствовать. Может ли она рассчитывать на Росса и Демельзу? Росс без колебаний ответил согласием. Демельза подняла бровь и улыбнулась, но промолчала.

— Кстати, — добавил Росс, — ведь твоя тётушка — сторонница Фокса?

— Если ты про то, что она увлечена членом парламента от Бедфордшира, то да. Но не думаю, что она позволяет политике влиять на выбор друзей. Моя тётушка, — сказала Кэролайн Демельзе с болью в голосе, — вдова, и ещё довольно молодая. Она не обделена вниманием знакомых противоположного пола. Нынешний её кавалер стойко выступает против правительства. Росс всё извратил.

— Вполне в его духе, — ответила Демельза.

— Приём, бал, что бы это ни было, — сказала Кэролайн, — устроят не в доме тётушки, а у её близкой подруги, ещё одной состоятельной вдовы, миссис Трейси, которая живёт на улице Портленд-плейс. Ее друг — лорд Онслоу, поэтому не думаю, что это можно рассматривать как сборище оппозиции.

— Ты подыщешь себе замену? — спросил Росс Дуайта.

— Я оставлю Клотуорти, аптекаря. Его познания довольно скудные, но он не теоретик, а здравомыслящий практик. Меня не будет лишь около месяца, и надеюсь, он справится.

Кэролайн перевела взгляд на мужа.

— Когда Дуайт вернётся, надеюсь, он возьмёт Клотуорти своим постоянным помощником.

Дуайт улыбнулся Демельзе.

— А кого ты оставишь вместо себя, пока будешь в отъезде?

— В смысле?.. Ну, я не думала...

— Миссис Кемп может присмотреть за детьми, — сказал Росс. — Она будет рада пожить у нас зимой.

— Ох, я же не могу отсутствовать всю зиму, Росс!

— Посмотрим. В таком случае, до Рождества.

Позже, по пути домой, Демельза спросила:

— Ты правда хочешь, чтобы я поехала с тобой? Ты сказал это не из вежливости?

— Из вежливости? — удивился Росс. — Я когда-нибудь делал что-то из вежливости?

— Что ж, наверное, не таким образом. Я просто хотела убедиться.

— Ну, так можешь быть уверена... Если, конечно, ты хочешь поехать.

— Очень хочу. Я хочу везде быть с тобой. Но мысли о Лондоне немного меня тревожат.

— Почему?

— Не знаю. Просто тревожат.

— Хочешь сказать, из-за детей?

— Нет-нет. Из-за того, что значит Лондон. Я боюсь за себя, Росс.

— Перестань. Ты преодолела все барьеры. Даже развлекала Данстанвиллей за обедом.

— Это другое.

— Каждый вызов выглядит по-новому. В этот раз будет намного проще. Это не настолько личное, Лондон проглатывает всё.

— Надеюсь, он не выплюнет меня, — сказала Демельза.

Росс рассмеялся.

— Нет, если ты ему понравишься.

— Когда ты уезжаешь в Кентербери?

— Думаю, двадцать первого. Меня ждут к концу месяца, но я буду отсутствовать всего месяц. Надеюсь, весь сентябрь я проведу здесь.

— Придётся многое подготовить, если мы собираемся оставить детей дома.

— Вот и займись этим.

Перед тем, как уехать в Кентербери, Росс навестил Дрейка. До этого они уже несколько раз виделись, но так и не поговорили.

Он застал его в саду коттеджа Рис за перекопкой огорода. Земля и так уже была перепахана, похоже, ему просто нечем было заняться. Сэм ушел на шахту. Дрейк поднял взгляд и откинул черный локон — его волосы всегда напоминали Россу волосы Демельзы. Они поздоровались и немного поговорили о вчерашнем улове сардин.

— Завтра я уезжаю, — сказал Росс, — и вернусь только в середине сентября. Когда ты возвращаешься в кузницу?

— Ну, пока не знаю, сэр.

— Помнишь, много лет назад я попросил назвать меня по имени, а ты сказал, что будешь называть, когда тебе исполнится двадцать один? Так вот, этот срок давно наступил.

Дрейк слабо улыбнулся.

— Тогда... капитан... э-э-э... Росс.

Росс пнул песчаную почву под ногами.

— Я знаю, что, когда ты сюда приехал, проблемы посыпались на тебя одна за другой. Не думай, что я тебе не сочувствую. Всё это произошло из-за одной неудачной любовной истории, но от этого не становится легче это принять или смириться. Мне очень жаль.

— Спасибо, сэр... Капитан Росс, я хотел сказать. Но вам не следует горевать из-за меня. Это лишь мои проблемы.

— Что ж... Не думаю, что с этим согласен. Мне кажется, пришло время вернуться в мастерскую. Прошло почти три месяца. Ты теряешь клиентов. Люди начинают уходить в другие места.

— Да... Я знаю.

— Стропила уже восстановили, даже частично положили солому.

— Сэм говорил. Это очень любезно с вашей стороны, но я никогда не смогу с вами расплатиться.

— Нет, сможешь. У тебя есть деньги в банке.

— Я всё потерял.

— Твои деньги на месте. Счет, который был у тебя в Банке Паско, скоро переведут в Банк Корнуолла. Скорее всего, этих средств будет недостаточно, но ты можешь выплатить остальную сумму позже.

— Я этого не знал.

— В мастерской Пэлли ещё много дел. Вся зима уйдет. Нужна внутренняя отделка, побелить стены. Тебе придется сколотить кое-какую мебель, если ты не сможешь ее купить. Но там уже можно жить. И пока погода достаточно сухая...

Дрейк выпрямился и стряхнул землю с лопаты.

— Сказать честно, капитан Росс, не думаю, что у меня хватит смелости попытаться.

— В этом случае ты будешь недостоин своей сестры.

Дрейк моргнул.

— Вы о чем?

— Думаешь, она бы сдалась? Или твой брат, если уж на то пошло?

Дрейк покраснел.

— Не знаю. Но я чувствую... что моё сердце разбито.

Росс посмотрел на него.

— Ты хочешь продать мастерскую? Она твоя, можешь ее продать.

— Не знаю. Может, так будет лучше.

— А что говорит Сэм?

— Он хочет, чтобы я вернулся.

— Мы все так считаем.

Росс устремил взгляд на выглядывающую из-за холма верхушку дымохода Уил-Грейс. Только-только подкинули угля, и из трубы на фоне безмятежного неба валили клубы дыма, похожие на цветную капусту.

— Сэму тоже немало досталось, — сказал Росс.

— Да. Я знаю.

— Но он не сдался.

— Сэм религиозен... Но может, это не так уж и важно. Религия не помогла ему, когда...

— Именно так. Никто не знает, что чувствуют другие.

— Иногда мне кажется, ему нравится, что я здесь.

— Но он хочет, чтобы ты вернулся.

— О да. Он хочет, чтобы я вернулся в мастерскую. Но Сэм вечно думает о благе других людей.

— Я скажу тебе, что является благом для всех. Это труд. Он — как вызов самому себе. Я уже рассказывал тебе, как пытался утопить горе в вине. Но не преуспел. Мне помогла только работа. Она решает многие проблемы. Построй стену, и даже если в твоей душе творится ад, и когда она будет закончена, пусть даже к вечеру первого же дня — ты почувствуешь себя лучше. Вот почему тебе следует вернуться в мастерскую. Даже если ты считаешь, что тебе не к чему стремиться.

— Вот именно! — вскричал Дрейк. — Вот именно! Ради чего мне работать?

— Ради собственного спасения, — ответил Росс. — Ты не такой, как Сэм, хотя, возможно, со временем и станешь на него похож. Я ничего не знаю о спасении души, я говорю о спасении здесь, на земле. Когда-то ты много работал и забыл Морвенну. Это помогло. Ты трудился денно и нощно. Попробуй еще раз.

Дрейк понурил голову. Он выглядел совершенно опустошенным.

— Может, вы и правы...

— И когда же ты вернешься?

— Я... я подумаю над этим... Росс.

— Прошло время для размышлений. Три месяца — достаточно долгий срок. Может быть, завтра?

— Сложно сказать.

— Почему же?

— Я... слушайте, я просто не могу сказать.

— Нет, можешь. Тогда на следующей неделе.

Дрейк глубоко вздохнул.

— Хорошо. Я попробую.

— Обещаешь?

— Да.

— Дай руку.

И они пожали друг другу руки.

— Простите, — сказал Дрейк. — Вы считаете меня глупцом, горюющим по прошлому.

— Ничего такого я не считаю, — ответил Росс. — Но теперь я доволен, как и Демельза с Сэмом. И надеюсь, в конце концов будешь доволен и ты. Ты слишком способный человек, чтобы зря растрачивать жизнь. Никто не сумеет разрушить жизнь такого человека.

II

В конце месяца Демельза на несколько дней уехала к Верити — та осталась одна, если не считать маленького Эндрю. Верити видела объявление в «Шерборн Меркьюри» по поводу Банка Корнуолла и горела желанием узнать, что всё это значит.

— Росс так от этого устал и делает вид, что ничего не знает или что это не имеет значения, — сказала Демельза. — Но ты же ведь его знаешь, это была не его идея. Похоже, лорд Данстанвилль предложил это в последнюю минуту, когда все согласились с именем Харриса Паско. Подозреваю, Бассету просто понравилось, как Росс напористо добивался своего.

— А Уил-Грейс?

— Снова приносит прибыль, но думаю, Росс и остальные считают, что хорошая жила истощается. И главное, что от Уил-Мейден, из-за которой и случилось несчастье, не оказалось никакого проку. Она пуста, так они говорят. Но кто знает? Пока что у нас есть доход и работа для всех. И ты не можешь сказать... Хотя, вероятно, и можешь. Ты мудрее меня, Верити.

— О чем это ты?

— Я хочу сказать, что мой муж начал с того, что открыл на своей земле небольшую шахту, и после многих неудач она стала приносить неплохую прибыль. Это одно. Но когда он покупает долю в судостроительной верфи, в плавильном предприятии и становится членом парламента, а потом банкиром — это совсем другое, правда? Даже если четыре пятых его дохода проистекают из шахты, всё равно это нечто иное, Верити. Совсем иное.

— Ты права, дорогая. И мне кажется, в этом есть и преимущества.

Демельза улыбнулась, но не ответила. Верити поправила чепец.

— Разумеется, это и финансовые преимущества, необходимые человеку его положения. Я знаю Росса — он, скорее всего, отверг бы подобное предложение, если бы оно было сделано из-за его должности. Но всё же не смог устоять, потому что понимает, как от этого выиграют и другие люди. И если всё сложится благополучно, он будет богатеть. Но когда я начала говорить, то думала о выгоде более личной и скорой — возможно, уже в этом году.

— Какой?

— В последний раз, когда Эндрю был дома, он сказал, что между Дилом и Кентербери собираются войска — как раз туда уехал Росс. Ходят слухи о вторжении во Францию. Прошло уже четыре года с тех пор, как английский солдат топтал землю Европы. Все полны энтузиазма. Возможно, и Росс. Чем больше будет дел, удерживающих его в Англии, тем лучше для всех нас.

— Да, — согласилась Демельза. — Об этом я не подумала.

И Верити захотелось взять свои слова обратно.

В гостях у Верити Демельзе не раз хотелось заговорить о своих отношениях с Россом. Во время прошлого визита Верити поняла, что не всё благополучно, но ее вопросы были слишком тактичны, чтобы вызвать на откровенный разговор. Больше чего бы то ни было Демельзе хотелось поговорить начистоту, а Верити — такая понимающая и сочувствующая. Иногда Демельза вынимала стихи Хью Армитаджа и перечитывала их. Неужели она вызвала такую страсть? Образованный молодой человек, лейтенант флота, утверждавший, что знавал многих женщин за свою короткую жизнь, но любил только одну... Что ж, всё это закончилось, и хорошо, что не вернется, разрывая ей сердце, пытающееся сделать выбор. Но такая потеря, и такой молодой жизни! Люди иногда говорят, что им не нужна загробная жизнь, не нужна еще одна жизнь. Демельза не могла этого понять. Она ведь так еще мало сделала, так мало видела. Ей хотелось, чтобы возраст поставил всё на место, и она могла испить жизнь до последней капли.

Но она понимала, что не сможет рассказать об этом Верити. Та не знала Хью Армитаджа, никогда с ним не встречалась, а значит — не представляет его потрясающей притягательности. Несмотря на всю свою симпатию и проницательность, этого она не поймет. Лишь Кэролайн знала и, наверное, немного понимала произошедшее.

 

Глава вторая

I

В конце августа английская армия высадилась в Хелдере, на краю Зёйдерзее, и вскоре английский флот без единого выстрела захватил весь стоявший на якоре голландский флот: семь линейных кораблей и восемнадцать кораблей поменьше вместе с шестью тысячами моряков. Те немедленно спустили флаг республиканцев и предложили свои услуги в сражении за Оранскую династию . Все предвкушали победу.

Вопреки опасениям Демельзы, шестого сентября Росс благополучно вернулся из Барэма и выглядел бодрым и загоревшим, но объявил, что из-за побед в Европе парламент хочет побыстрее принять билль об ополчении, и Палата общин соберется двадцать четвертого числа, так что они должны уехать через девять или десять дней.

Все вокруг куда-то торопились. Кэролайн решила уехать почти безотлагательно, Дуайт — через день-другой после Полдарков. Демельзу беспокоило, что Дуайта тоже не будет в Корнуолле, и если дети заболеют, то останутся на милость Джона Зебеди Клотуорти. Росс бы посмеялся над ней, если бы не потеря Джулии.

За день до их отъезда Дуайт привел Клотуорти. Этот прыщавый и потрепанный человек лет сорока родился в Сент-Эрсе и конкурировал с мистером Ирби, аптекарем в Сент-Агнесс. Дуайт, имевший с последним несколько стычек по поводу продажи поддельных лекарств, теперь пользовался услугами нового аптекаря и считал его честным человеком. Будет ли таким же его лечение? По крайней мере, он станет опираться на собственный опыт, а не на какую-нибудь взбалмошную теорию.

Дуайт намертво стоял против теорий. Последователи Уильяма Каллена были слишком вездесущи. Великого Бургаве, который говорил, что лечить нужно, опираясь на опыт и наблюдения, и нужно помочь телу победить его врагов, теперь повсеместно отвергали, пациентов лечили еще более жестокими клизмами, кровопусканием, припарками и сильными снадобьями. Дуайт иногда даже сам прописывал слишком много, лишь чтобы потрафить пациенту. Но он никогда не удивлялся и не оскорблялся, если некоторые пациенты поправлялись в его отсутствие, под присмотром другого доктора, никогда не слышавшего о Бургаве, Уильяме Каллене или даже Гиппократе.

Четырнадцатого числа Росс с Демельзой отправились в путь. Карета покидала Фалмут в шесть утра, а в восемь тридцать они должны были сесть в нее в Труро. Это означало быстрый подъем в темноте, поспешные приготовления, рассеянный завтрак с многочисленными разговорами, прощание с детьми. Клоуэнс ничего не имела против — ведь она еще не понимала, сколько длится месяц, но у Джереми дрожали губы, хотя он и старался выглядеть молодцом.

Потом Росс с Демельзой поскакали вверх по холму, а Джейн Гимлетт бежала сзади. Когда они добрались до Уил-Мейден, то помахали на прощанье в первых лучах зари. Они махали и махали, и постепенно их фигуры становились всё меньше вдали, пока не слились с ельником.

— Боже ты мой, — сказала Демельза, — похоже, я слегка не в себе.

— Постарайся забыть об этом, — ответил Росс. — Помни, что через двадцать лет они сами уедут и забудут тебя.

Демельза посмотрела на Росса.

— Наверное, ты был в дурной компании.

— Почему это?

— Потому что говоришь такое.

Он засмеялся.

— Наполовину это в шутку, а наполовину всерьез. Я не хотел сказать ничего умаляющего достоинство.

— Слишком хорошее слово для такой низкой мысли.

Он снова засмеялся.

— Тогда беру свои слова обратно.

— Спасибо, Росс.

Несколько минут они скакали молча.

— Но частично это правда, — произнес Росс. — Нам нужно вести собственную жизнь. И предоставить свободу тем, кого мы любим.

Их нагнал Гимлетт. Он ехал на третьей лошади, чтобы привести двух обратно.

— Это верно и для мужа с женой? — спросила Демельза.

— Зависит от того, что это за свобода, — ответил Росс.

II

Из Труро они выехали с десятиминутным опозданием, поскольку кучер никак не мог справиться с багажом, но в Сент-Остелл прибыли вовремя и пообедали в «Королевском гербе», выпили чаю на постоялом дворе «Лондон» в Лоствизеле, а поужинали и переночевали в «Белом коне» в Лискерде. Включая поездку верхом, они покрыли первые сорок пять миль долгого путешествия.

— Я тут подумала, Росс, — сказала Демельза за ужином, — о твоих словах относительно детей. Мне кажется, в каком-то смысле ты прав. Но разве это имеет значение? Ведь важно то, что ты отдаешь, а не что получаешь взамен.

— Конечно, ты права.

— Не соглашайся так сходу. Даже если посмотришь на это самым эгоистичным образом, разве не больше удовольствия в том, когда мы отдаем, чем когда получаем что-то взамен?

— Это верно. Да. Но только не забывай о соразмерности. Пока ты об этом помнишь, то отдаешь с удовольствием. Это легко сказать, но не так-то просто исполнить.

— Возможно.

— Я подумал, что если напомню тебе о человеческой природе, ты будешь меньше горевать при расставании.

— Нет, не буду, — ответила она.

— Что ж, мне жаль, что я об этом заговорил.

— Неважно. Я уже перестала горевать и вся в предвкушении. Всего через день. И кстати, я не считаю, что это лучшая часть человеческой природы.

На следующее утро они рано позавтракали, пересекли Теймар на пароме у Торпойнта и пообедали в Плимуте. Чай пили в Айвибридже, а ночевали в Ашбертоне, проехав почти такое же расстояние, что и в предыдущий день, хотя теперь только в карете. Оба вымотались, и Демельза клевала носом за ужином.

— Теперь ты понимаешь, почему иногда я добираюсь морем, — сказал Росс. — Но дальше будет лучше. Дороги ровнее и меньше холмов.

В карете было восемь мест. Иногда она набивалась битком, иногда наполовину пустовала — пассажиры выходили и садились. До Лондона ехали только мистер и мистер Карн из Фалмута — тот самый банкир, к которому Росс угрожал увести клиентов от банка Бассета, если туда не примут Харриса Паско. Мистер Карн слышал о том, что Росс стал партнером в банке и говорил о финансах большую часть времени, причем куда-то в пространство. Чтобы отвлечь его от этой темы, Росс сказал, что девичья фамилия его жены — тоже Карн, но отношения всё равно не завязались.

Третью ночь они провели в Брайдуотере, пообедали в Калломптоне и остановились на чай в Таунтоне. Теперь Демельза поняла, что имела в виду Кэролайн, называя Корнуолл пустырем. Здесь повсюду тянулись леса, и по сравнению с местными деревьями даже растительность лесистой части на юге Корнуолла выглядела карликовой. На полях колосился богатый урожай, цвет почвы разнился, но на ней всегда что-то росло. Здесь было больше птиц, больше бабочек, больше пчел. Но к сожалению, также больше мух и ос. Демельза никогда их столько не видела. Стоял теплый сентябрь, и к утомительной тряске в карете добавлялась жара, а окна всегда оставались закрытыми, потому что кто-нибудь обязательно жаловался на сквозняк. Вдобавок на четвертый день одна лошадь охромела, и в Марлборо они прибыли с опозданием.

Тем не менее, на пятый день они выехали на заре, с расчетом прибыть в Лондон к вечеру. Дорога теперь стала гораздо лучше, а день прохладней, при этом оставаясь солнечным, и к обеду, после скоротечного дождика, они достигли Мейденхеда. Кормили здесь хорошо: подавали телячью шейку и жареную птицу. В карете Демельза задремала и даже не заметила, как они миновали ужасный Хаунслоу-Хит. Росс сказал, что единственный встретившийся по пути разбойник болтался на виселице для острастки прочим.

Хаунслоу, где сходились дороги, ведущие в Лондон с запада, кипел жизнью. Трактирщик сказал, что мимо проезжает по пятьсот экипажей в день и приходится обслуживать до восьмисот лошадей. Росс никогда не слышал ничего подобного. Как обычно, во время поездки вместе с Демельзой он узнал куда больше, чем в одиночестве.

Итак, до города, о котором она столько всего слышала, остались последние десять миль. Перед отъездом из дома она зашла к Пэйнтерам и оставила Пруди немного денег, а та пришла в ужас при мысли о предстоящем путешествии и о том, что ждет их в конце.

— Говорят, Лондон-то поболе Труро будет, — пробормотала она.

И первым признаком города «поболе Труро» стал дым. Он стелился низко над горизонтом, как грязноватый туман.

— Не волнуйся, — сказал Росс. — Это печи для обжига и кирпичные фабрики. Когда проедем, будет получше.

Карета оказалась на такой же опустошенной местности, как рядом с любой шахтой Корнуолла. Между дымящимися кирпичными фабриками бродили овцы и рылись в земле свиньи, пытаясь найти среди отравленной растительности хоть что-то зеленое. По обочинам громоздились отвалы, некоторые тоже курились, как наполовину спящие вулканы, другие раскинулись, как предгорья, а в отбросах копошились нищие и дети в обносках и с золотушными лицами.

Дома стояли в беспорядке и покосившись, словно вот-вот рухнут. Некоторые и правда рухнули, и там работали строители. После еще нескольких полей стало чище и появилось несколько добротных зданий, а затем карета покатилась по старой и неровно замощенной улице, от которой отходили переулки и тупики — там сновали неряшливые женщины с детьми и бездомные кошки.

Настали сумерки, но вечер стоял теплый, и женщины в грубых шерстяных юбках и чулках сидели в дверях, их корсеты с кружевами заляпаны грязью. Некоторые штопали, но многие просто глазели и зевали. Когда карета проезжала мимо, они выкрикивали непристойности и швыряли в кучера гнилыми апельсинами. В канаве валялись какие-то лохмотья, вероятно, пьяные или мертвые люди, а дети с воплями бежали вслед за экипажем. Наконец, карета выехала на отличную мостовую, но с приподнятыми переходами для пешеходов, так что она всё равно подпрыгивала и раскачивалась.

Потом появилась Темза. Окна кареты, до сих пор плотно закрытые от вони, теперь открыли и впустили свежий воздух. По реке плыли тысячи суденышек. То там, то сям её пересекали паромы с пассажирами — баржи с десятью парами весел. Парусники меняли галсы по ветру и каким-то чудом друг с другом не сталкивались. Чуть дальше высился лес мачт и огромный купол.

— Собор святого Павла, — объяснил Росс.

Когда они пересекли мост, стало совсем темно. Вокруг сновали мальчишки, зажигая уличные фонари на столбах. Всё вокруг стало похожим на сказку. Темнота поглотила нищету, грязь и вонь, из стеклянных шаров на улицу струился призрачный свет. Теперь карета вкатила на приличные улицы, но почти не могла продвинуться, так они были запружены. На короткое время она втиснулась между открытым катафалком с гробом и позолоченной каретой, где сидела дама со страусиными перьями в волосах. Рядом тряслась телега с пивными бочонками, а группка оборванцев следовала за марширующими солдатами, пока несколько экстравагантно одетых наездников пытались протиснуться сквозь толчею.

Карета сделала длительную остановку, чтобы высадить мистера и миссис Карн. Пассажиры обменялись любезностями, багаж Карнов выгрузили, и наконец экипаж снова тронулся, медленно двигаясь по широкой улице под названием Стрэнд. Не раз еще пришлось останавливаться.

— Вот и приехали, — сказал Росс. — Наконец-то. Нам чуть дальше по улице, если ты не против пройтись после стольких часов в карете. Кучер выгрузит наши вещи.

III

Комнаты оказались милыми и просторными, превзойдя ожидания Демельзы, после того как она насмотрелась на тесные постоялые дворы, где они ночевали. А миссис Паркинс — приятная дама в очках — была весьма услужливой.

За последний день они проехали семьдесят пять миль, и хотя не могли пожаловаться на здоровье, больше всего хотели отправиться в постель и проспать до утра. Демельза, привыкшая к шумному пробуждению детей на заре, была поражена и смущена, когда оторвала голову от подушки и увидела, что мраморные каминные часы показывают почти десять. Росс уже частично оделся и умылся.

— Боже! Почему ты меня не разбудил, Росс?

Он улыбнулся.

— Не переживай. Миссис Паркинс обычно накрывает завтрак в десять. Я редко просыпаюсь в Лондоне рано.

— Неудивительно, что ты возвращаешься домой уставшим.

— Потому что поздно встаю?

— И поздно ложишься, как я подозреваю. День путается с ночью.

— Ночную рубашку?

— Да, пожалуйста.

— Так пойди и возьми.

— Нет.

Росс начал бриться.

— Что это, Росс?

— Что? Ах, это. Усовершенствованный умывальник. Разве ты не видела такой в Техиди? У этого еще есть отделения для мыла и бритв. Ты сможешь им насладиться, когда встанешь.

— Миссис Паркинс принесла воды?

— Горничная. В доме есть кран.

— Кран? Ты имеешь в виду, как у бочки?

— Да. Но вода течет по деревянным трубам из цистерн, расположенных на возвышенности в городе, поэтому можно лить, сколько хочешь.

— Ее можно пить?

— Я пил и не отравился. Уверен, что прошлой ночью ты заметила — в туалете дальше по коридору также есть ведро с водой и песком. Это лучшая система из всех, что я встречал.

— Прошлой ночью я слишком устала, чтобы на что-либо обращать внимание.

— Когда я тебя раздевал, ты выглядела, как длинноногий милый котенок, слегка влажный от пота.

— Звучит ужасно.

— Что ж, это было вовсе не так, если ты что-то можешь вспомнить.

— Я могу вспомнить.

Повисла тишина. Демельза зевнула и пригладила волосы.

— Джентльмен подал бы мне ночную рубашку, — сказала она.

— Зависит от джентльмена.

— Я тебе уже говорила, что ты связался в Лондоне с дурной компанией.

— Нет. По крайней мере, до прошлой ночи.

Росс молча закончил бриться и вылил использованную воду в другое ведро. Демельза сидела на кровати, закутавшись в простыню.

— С утра это выглядит непривлекательно, — сказала она.

— Что?

— Нагота.

— Я так не считаю.

— Да, ты не выглядишь привлекательным при свете дня...

— Разве?

— Нет, я говорю о себе. О нас обоих.

— Определись уж наконец.

Росс надел сорочку.

— Никто не выглядит привлекательным при свете дня, — сказала Демельза. — По крайней мере, не так, как при свечах ночью.

— Думаю, двое выглядят лучше, чем один, — сказал Росс. — Всегда.

На улице кричал и трезвонил в колокольчик точильщик ножей, а другой колокольчик предлагал починить сломанные стулья.

— Я думала, это тихая улица, — сказала Демельза.

— Так и есть, по сравнению с остальными. Ты опоздаешь к завтраку, если побыстрее не оденешься. Хотя пропустишь не многое. Чай с молоком и черствый хлеб с маслом. Я собирался захватить джем.

Демельза осторожно выбралась из постели, натянув на себя простыню. Уголком глаза Росс заметил, что ее ягодицы и ноги всё равно не прикрыты, и игриво двинулся к ней. Демельза дернулась, но край простыни зацепился и не давал двинуться. Демельза с грохотом рухнула на пол. Она перекатилась, упорно заматываясь в кокон, Росс опустился перед ней на колено, и в этот момент простыня порвалась. Росс смеясь схватил Демельзу.

— Нет, Росс! Не надо!

— Я женат на мумии, — покатился он со смеху. — На египетской мумии. Они в точности как ты, только волос у них не так много!

Демельза уставилась на него сквозь спутанные волосы. Она обмоталась так плотно, что не могла даже высвободить руку и ударить Росса. Волосы закрывали ей лицо. Потом она сама поняла, как это комично, и засмеялась. Она от всей души смеялась над Россом. Он лежал на ней и не переставал хохотать — до слез. Пол под ними затрясся.

В конце концов они выдохлись и затихли. Росс протянул ослабевшую руку, чтобы откинуть волосы с лица Демельзы. Его слезы проделали дорожки на щеках жены. Потом он ее поцеловал. А затем его руки снова наполнились силой, и он стал ее разматывать.

Тут раздался стук в дверь. Росс встал и открыл.

Это оказалась горничная.

— Будьте добры, сэр, миссис Паркинс говорит, что завтрак уже на столе.

— Передайте миссис Паркинс, — ответил Росс, — что мы спустимся через час.

 

Глава третья

I

Первые пять дней в Лондоне были наполнены чистейшим счастьем. Город оказался настоящим сокровищем, и Демельза бесконечно в него ныряла, грязь и нищета ее не отпугивали, хотя иногда оскорбляли. В конце Георг-стрит находилась одна из многочисленных стоянок парома, отмеченная двумя полосатыми столбами, а паромщик в красно-синих штанах и красной шляпе с радостью отвез бы куда угодно. Шесть пенсов стоила поездка и до Вестминстера, и до собора святого Павла — эта церковь выглядела еще огромней и более впечатляющей, чем даже Вестминстерское аббатство, хотя скопище обветшалых домишек и мясных лавок, откуда на улицу выбрасывали дурно пахнущие отбросы, скрывали контуры строения, а от речушки Флит страшно воняло.

Погода по-прежнему была хорошей и солнечной, и как-то они взяли портшез и добрались до Паддингтона, а потом прошлись до Ислингтона — с северных холмов открывался вид на протянувшийся в сторону юга город. Они гуляли по садам Воксхолл и Ренела и навестили Кэролайн и ее тетушку в Хаттон-гарден. Дуайта ожидали на следующий день, а Кэролайн всецело посвятила себя приему, который намечался у миссис Трейси двадцать четвертого вечером. Отметив ее кипучую деятельность, Росс засомневался, что она могла бы стать женой сельского доктора в захолустье. Но всё же он помнил, как год назад явился в этот дом, когда Кэролайн с Дуайтом расстались, видимо, навсегда, и какой она казалась опустошенной и апатичной. А пока Дуайт находился в тюрьме, Кэролайн, казалось, жила только одним днем. Она нуждается в Дуайте, в этом нет сомнений. Но ей нужны в жизни и другие стимулы — общество или сверхзадача.

Для выходов в свет по вечерам Демельза взяла платье, сшитое в первые дни замужней жизни, и то, которое она купила для свадьбы Кэролайн три года назад и почти не надевала. Кэролайн мягко покачала головой. Для Корнуолла, возможно, оно до сих пор превосходно, но для лондонского сезона 1799 года никак не подойдет.

Мода изменилась. Всё стало проще, тоньше и легче («Это я заметила», — сказала Демельза). Талию делали выше, под самой грудью, и для повседневных, и для вечерних платьев. Шею и грудь сильнее оголяли, но иногда частично скрывали под шифоновым шарфиком. Волосы украшали страусиными перьями или жемчугом. Демельза спросила, почему столько людей в Лондоне носят очки. Может, потому, что живут при искусственном освещении, ответила Кэролайн, но разумеется, это своего рода мода. А Демельза заметила, что лондонцы и на костылях начнут ковылять, если кто-нибудь объявит это модой. Ты несомненно права, согласилась Кэролайн. В любом случае, заявила Демельза, нет времени сделать новое платье до завтрашнего вечера, кроме того, мы просто не можем себе позволить лондонские цены, да я и не хочу.

— Я отведу тебя в мастерскую своей портнихи, «Филлипс и Фоссик». У миссис Филлипс найдутся готовые платья, которые она сможет переделать за сутки. Что до оплаты, то можешь записать на мой счет. Я плачу раз в год, и ты можешь возместить мне эту сумму, когда и если захочешь.

— Похоже, в Лондоне каждый вдох стоит денег, — заметила Демельза.

— Что ж, а на что еще деньги, если их не тратить? Мы спросим Росса, но только после того, как потратим деньги.

— Надеюсь, я сумею понять речь миссис Филлипс, — сказала Демельза, сдаваясь. — Иногда я не могу разобрать, что говорят простые люди. Как на иностранном разговаривают.

— О, не беспокойся. Миссис Филлипс даже излишне образована.

— И это тоже мне не особо нравится.

Но она пошла, как мотылек летит на свет, вспоминая о том далеком дне, когда Верити впервые отвела ее к миссис Треласк, в маленькую швейную мастерскую в Труро, где звонил колокольчик, когда кто-то входил в дверь, и посетители вечно спотыкались на двух ступеньках в темноте. Это же был салон, хотя и небольшой, но стильный. Клиенты сидели в подобии гостиной с шелковыми портьерами, муслиновыми шторами и роскошными позолоченными креслами, а женщина с внешностью графини, переживающей трудные времена, по одному выносила платья, а потом уносила, чтобы гостиная не выглядела неприбранной.

Отвергнув три платья по причине их непристойности, Демельза выбрала наряд из перламутрового шелка, не только менее прозрачного, но и более закрытого. Прежде чем зашла речь о цене, договорились, что платье закончат и доставят в дом номер шесть по Георг-стрит «завтра в этот же час», а счет, как обычно, направят миссис Энис.

— Чувствую себя распутницей, — сказала Демельза, когда они вышли на шумную улицу.

— Именно так ты и должна выглядеть, — отозвалась Кэролайн. — К этому стремится любая респектабельная дама.

— А распутницы пытаются выглядеть респектабельными?

— Что ж, бывает и так. А теперь мне пора бежать, у меня еще много дел, а вечером должен приехать Дуайт. Возьми портшез. Встретимся завтра в полдень.

Вторник, двадцать четвертого сентября, начался моросящим дождем. Демельза выглянула из окна и увидела многочисленные зонтики на улице внизу. Служанка несла обувь, начищенную накануне. Но к одиннадцати часам облака разошлись, и сквозь туманную дымку выглянуло солнце. Мостовая скоро высохла. Кэролайн, Дуайт и Демельза понаблюдали за выезжающей из Уайтхолла королевской процессией — золочеными каретами, оркестром и гарцующим почетным караулом. Из-за успехов армии и флота Британию охватила новая волна патриотизма, и прохожие приветствовали старого короля.

Прием на Портланд-плейс начинался в девять, ходили слухи, что может прибыть сам принц-регент. Росс заказал карету к четверти десятого, это Демельза предложила явиться с опозданием, а он не стал возражать. Она начала собираться в восемь, а без четверти девять оказалась в новом платье.

Когда Росс обернулся и увидел его, он сказал:

— Выглядит прелестно. Но где же платье?

— Вот оно! Именно это я и купила!

— Это же ночная сорочка.

— Ох, Росс, ты издеваешься! Ты прекрасно знаешь, что это не так!

— Может, мне тоже пойти в сорочке и кальсонах?

— Нет, перестань надо мной подшучивать! Мне нужна уверенность, а не... не...

— В этом тебе поможет портвейн.

Демельза поморщилась.

— А это для прически, — сказала она, показывая перо.

— Что ж, даже не знаю, что бы сказал твой отец, если бы тебя увидел.

— Это же модно, Росс. Кэролайн настояла.

— Я знаю, как настойчивы женщины. А ты, конечно же, громко возмущалась и твердила: «нет, нет, нет!».

— Да, я возражала, это правда. И это самое респектабельное платье из всех, что мне показывали. Некоторые дамы, по словам Кэролайн, надевают мокрое платье, чтобы оно сильнее прилипало.

— Если ты наденешь мокрое платье, милая, я тебя отшлепаю.

Демельза помедлила, натягивая чулок.

— Но ведь тебе нравится, Росс, правда? У меня еще есть время переодеться.

— И чтобы угодить мне, ты наденешь старое платье?

— Разумеется.

— И весь вечер будешь иметь несчастный вид?

— Не буду. Я так счастлива.

— Да... Выглядишь ты счастливой, это уж точно. Но почему?

— Из-за тебя, разумеется. Из-за нас. Разве нужно это объяснять?

— Нет. Вероятно, нет.

Часы пробили девять.

— Какая досада, что привлекательные женщины выглядят тем лучше, чем меньше на них надето. То есть когда не надето почти ничего. Что ж... — Росс пристально посмотрел на Демельзу, — рассмотрев платье получше, я решил, что оно мне нравится. Оно элегантно. Мне просто не очень хочется, чтобы столько мужчин могли так хорошо тебя разглядеть.

— Им будет кого разглядывать — там ведь много дам. Женщины всю жизнь пытаются выглядеть привлекательными.

— Как и мужчины. Эти пуговицы чертовски трудно застегнуть.

— Позволь мне.

Демельза подошла ближе и занялась его манжетами.

— Наверное, — сказал Росс, глядя сверху на ее тщательно уложенные волосы, — я пойду в ночной сорочке. Это положит начало новой моде.

II

Портланд-плейс входила в число самых широких и хорошо освещенных улиц Лондона, и вереница карет и портшезов ожидала своей очереди у крыльца с колоннами, где под алым навесом лежал синий ковер. Разодетые и прекрасные создания поднимались по ступеням в сопровождении почти столь же блистательных мужчин. Когда пришла очередь Полдарков, два лакея в белых париках открыли дверцу кареты и помогли Демельзе выйти. В тот миг ей показалось, что она стоит в круге ослепительного света, и отовсюду на нее ревниво глядит море лиц, поскольку вокруг собрались сотни оборванных зевак.

Они прошли в дом, оставили плащи на попечение других лакеев и поднялись по короткому лестничному пролету, а затем лакей бархатным тенором провозгласил:

— Капитан и миссис Полдарк.

Их поприветствовала Кэролайн, такая ослепительная в бледно-зеленом платье и с драгоценностями, которые никогда не надевала в Корнуолле. Она представила их хозяйкам: своей тетушке миссис Пелэм в сопровождении высокого мужчины по имени достопочтенный Сент-Эндрю Сент-Джон (надо полагать, член парламента от Бедфордшира), а также миссис Трейси и лорду Онслоу. Еще там был Дуайт в новом фраке из черного бархата. Полдарки двинулись дальше, взяли по бокалу вина и оказались в огромном зале, уже наполовину заполненном — люди болтали, пили и обменивались приветствиями.

Дуайт отозвал Росса в сторонку и сказал:

— Должен предупредить. По всей видимости, здесь будут Уорлегганы. Их пригласила миссис Трейси. Но встречи можно легко избежать.

Росс мрачно усмехнулся и ответил:

— Не бойся. Мы не встретимся.

Джордж с Элизабет действительно вскоре прибыли вместе с Монком Эддерли и девушкой по имени Андромеда Пейдж — скучающей полуголой красоткой семнадцати лет, которую Монк в последнее время сопровождал в прогулках по городу. Они довольно быстро заметили Полдарков, но перешли в противоположный угол комнаты и вскоре затерялись.

Уорлегганы приехали в Лондон всего два дня назад и остановились в доме номер 14 по Кинг-стрит, неподалеку от Гросвенор-гейт. Валентина привезли с собой, поскольку в Труро разгулялась скарлатина, а в Лондоне, где совсем рядом свежесть Гайд-парка, риск куда меньше. Их поездка из Корнуолла чем-то напоминала королевский кортеж — они путешествовали в собственной карете, и заняло это двенадцать дней. В бытность членом парламента Джордж усердно коллекционировал нужные знакомства, и это сослужило ему хорошую службу. Он загодя написал кое-кому, сообщив, что желает их навестить, а очень немногие сельские джентльмены желали оскорбить отказом богача и его хорошенькую жену со связями. И в результате лишь две ночи во время пути они провели на постоялых дворах.

Нынче вечером Джордж пребывал в прекрасном настроении — Монк только что сообщил, что его приняли в «Уайтс», один из самых изысканных лондонских клубов. Утром Джордж также переговорил с Роджером Уилбрамом. Тот, в отличие от капитана Хоуэлла, не был из Корнуолла и не нуждался в деньгах, и его первым ответом на предложение отказаться от места в парламенте от Сент-Майкла был отказ. Он бы с радостью принял от Джорджа деньги за свою отставку, сказал он, громко смеясь, если бы ему предоставили другое место. А иначе получение нового места обойдется не дешевле, так какой же резон соглашаться?

Уилбрам вышел из затруднительного положения, добавив:

— Послушайте, старина, до сих пор я поддерживал Скауэна. У меня нет строгих предубеждений. Я могу с легкостью быть как его человеком, так и вашим. Можете на меня рассчитывать.

Это казалось удобным выходом, и Джордж принял предложение. Если Уилбрам начнет доставлять проблемы, всегда найдутся способы на него надавить. Важно то, что когда речь зайдет о сделке с правительством, у Джорджа будет два места.

Лицо у Элизабет округлилось, но не фигура, и этим вечером она выглядела прекрасной и аристократичной, потратив почти целый день на парикмахера, пока слегка потускневшие волосы не засияли, как корона. Как обычно, она надела белое, на сей раз в греческом стиле — свободные легкие драпировки поверх облегающего платья, украшенного золотыми цепочками. На ногах у нее были сандалии и чулки кроваво-красного цвета с пальцами, как у перчатки, на золотом поясе висел веер, а в руках — крошечная золотистая сумочка с нюхательной солью и платком.

— Дорогая, — сказал Монк Эддерли, — вы похожи на Елену Троянскую.

Элизабет тепло улыбнулась и оглядела растущую толпу.

— Когда-нибудь после окончания войны я надеюсь поехать в путешествие, если смогу убедить Джорджа. Мне хотелось бы посмотреть Грецию и острова. Хотелось бы увидеть Рим...

— Берегитесь, — произнес Эддерли, — не могу выносить, когда вы говорите, что интересуетесь только пейзажем.

— Почему же? — улыбнулась Элизабет. — А кто этот мужчина вон там?

— Тот толстяк? Здоровенный? Вы его не знаете? Это доктор Франц Ансельм, и он, моя дорогая, выкачивает из лондонских дам больше денег, чем любой другой лекарь. Хотите иметь ребенка? Вам следует обратиться к нему. Не хотите иметь ребенка или хотите от него избавиться? Вам следует обратиться к нему. Хотите остаться юной и обольщать вашего мужа (или чужого) — он пропишет вам дорогую микстуру. У вас отвратительные бородавки? Он вас от них избавит. Неужели вы не слышали об «Успокоительных каплях доктора Ансельма для дам в возрасте»?

— Он шарлатан?

— Боже, да кто из представителей этой профессии не шарлатан? Все продают какую-нибудь панацею. Но его средства, как я полагаю, действуют эффективней других.

— Какая жалость, что он не может изготовить средство для того, чтобы о нем лучше отзывались. А почему вы сказали, что мне не следует смотреть на пейзаж?

— По крайней мере, не восхищаться им. Некоторые нынешние поэты меня просто оскорбляют. Они смотрят на жизнь романтически. Это так пошло, так заурядно. Что представляют собой горы и озера, чтобы смотреть на них с интересом? Лично я, проезжая через Альпы, всегда опускал шторки кареты.

— А это кто вошел? — спросила Элизабет. — Чем-то похож на доктора Ансельма, но помельче.

— Это, дорогая, еще один важный в этом мире человек, хотя, несомненно, как высокородная тори, вы его не одобрите, как и я. Я бы насадил его на шпагу за ложные представления о войне. Достопочтенный Чарльз Джеймс Фокс. А это его жена, бывшая миссис Армистед, они поженились всего четыре года назад.

Великан доктор Ансельм прошествовал мимо. Его брови походили на черных слизняков, он не трудился скрывать спутанные черные волосы под париком, а живот выпирал так, что предварял появление хозяина. Мистер и миссис Фокс повернули в другую сторону.

— А вот этот, — продолжил Монк, — вон тот, высокий, это лорд Уолсингем, председатель нескольких комитетов Палаты лордов. А за ним, помоложе, Джордж Каннинг, министр иностранных дел. Рад видеть, что сюда явилось несколько человек из правительства, а то иначе мы бы потонули среди оппозиционеров. Подскажите, где Джордж заказывал туфли?

— Мой Джордж? Не знаю.

— Что ж, он сделал это не в том месте. Передайте, чтобы обратился к Раймеру. Он превосходен, дорогая. А за шляпами — к Вагнеру. Он должен иметь только самое лучшее.

— Уверена, Джордж полностью с этим согласится, — сказала Элизабет с легкой иронией и из вежливости заговорила с мисс Пейдж. Состав их кружка изменился.

Росс и Демельза разговаривали с мистером и миссис Джон Буллок. Буллок, человек преклонных лет, был членом парламента от Эссекса и состоял в оппозиции к Питту, но они с Россом симпатизировали и уважали друг друга. Потом к ним присоединились барон Дафф Файф с дочерью в ослепительном ожерелье, которое, казалось, горело огнем.

Когда они удалились, Демельза сказала:

— В Лондоне так много денег! Ты видел эти бриллианты? И одновременно так мало.

— Мало?

— Да, богатства. Вспомни лица у входа! Эти люди передрались бы и за шестипенсовик. Иногда мне кажется, хотя я еще так мало видела, что Лондон, можно сказать, воюет сам с собой.

— Объяснись, любовь моя.

— А разве не так? Повсюду преступления. Это как... как вулкан. На улицах бандиты поджидают жертв. Все эти пьяницы и драки. Воры, проститутки и попрошайки. Кидающиеся камнями прохожие. Драки с дубинками. Голод. А тут вот это. Эта роскошь. Разве не так было во Франции?

— Да. Только хуже.

— Теперь я понимаю, что ты, должно быть, иногда чувствуешь.

— Я рад, что ты тоже это почувствовала. Но давай не позволим этому испортить вечер.

— Да, конечно.

Росс взглянул на нее.

— Иногда мне кажется, что мы можем повлиять на события не больше, чем муравьи.

Через несколько секунд на другом конце комнаты показались Уорлегганы.

— Элизабет снова ждет ребенка? — спросила Демельза.

— Что? — уставился на нее Росс. — Откуда ты знаешь?

— Я не знаю. Просто мне так показалось.

— Возможно, ты и права, — произнес Росс через мгновение. — Ей нездоровилось в день открытия больницы. К счастью для меня, она упала в обморок, иначе я начал бы перепалку с Джорджем, если еще чего похуже, и тогда Фрэнсис Бассет наверняка не посчитал бы меня подходящим партнером в банковском деле.

— Муравьи, — сказала Демельза. — Как нам повезло!

На другом конце зала Эддерли спросил Джорджа:

— Вы правда ходили слушать обращение короля?

— Да, — ответил Джордж.

— Всю эту чепуху про ополчение? Я этого не выношу. Я провожу время в «Будле» . Вас внесли в список. Выборы в ноябре. Если хотите, могу организовать необходимую поддержку.

— Буду весьма признателен, Монк. Я вижу, Полдарк тоже здесь.

— А, благородный капитан. Точно. Вы его не любите, да?

— Да.

— Жители Корнуолла слишком серьезно всё воспринимают. Зачем эта вражда? Кто это с ним?

— Его жена. Он женился на судомойке.

— Что ж, она привлекательна.

— Некоторые мужчины придерживались того же мнения.

— И они преуспели?

— Вероятно, — ответил Джордж с прежней злостью.

Эддерли поставил бокал и взглянул на другой конец комнаты.

— Прическа у нее провинциальная. Какая жалость. Остальное превосходно.

— О, не сомневаюсь, что одевалась она в Лондоне.

— Так значит, и раздеваться будет в Лондоне, как думаете? Не выношу добродетельных провинциалок.

— Их куда меньше, чем вы думаете.

— О да, я знаю, дорогуша. Если хоть одна во всей стране? Что ж, вы знаете мои принципы.

— Какие?

— Не могу пропустить ни одну красотку.

— Тогда попытайте удачу.

— Сначала проведу разведку. Дромми!

— Да? — отозвалась девушка.

— Пойдем со мной. Хочу познакомить тебя с одним человеком.

III

— К нам идет Эддерли, — вполголоса произнес Росс.

— Кто это?

— Приятель Джорджа. Он приезжал в Тренвит прошлым летом. Член парламента. Бывший капитан пехотного полка, как и я. Необузданный человек.

— В больше степени, чем ты?

— По-другому.

— Он с женой?

— Сомневаюсь.

Демельза оглядела приближающегося к ним человека — высокого и прямого, как столб, с бледным лицом. Он был в темно-оливковом сюртуке с серебряной тесьмой.

— Дорогой Полдарк, не видел вас сегодня на сессии! Разрешите вам представить мисс Дромми Пейдж. Капитан Полдарк. И миссис Полдарк, я полагаю? Очарован. Наверное, король на самом деле не произносил речь, да?

— Да, ее зачитали вместо него. Вы не присутствовали?

— Нет, вот почему я вас и не видел. Как это скучно — пришлось приехать в Лондон так рано, лишь чтобы провести какой-то напыщенный законопроект об ополчении. В городе до сих пор такая вонь! Вы живете далеко отсюда, миссис Полдарк?

— В Корнуолле.

— Ну конечно же. Ваш муж не только представляет интересы Боскауэна, но и живет там! Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих!

Они поболтали несколько минут. Серые, змеиные глаза Эддерли оценивали лицо и фигуру Демельзы, а она периодически улыбалась и отворачивалась, впитывая яркие краски и огни, образы проходящих мимо гостей и пальм в кадках, а также музыку из соседней комнаты.

— Будь я проклят, — сказал Эддерли, поднося к носу кружевной платок. — Я голоден, как каннибал. Может быть, пойдем ужинать, миссис Полдарк?

— Будь я проклята, — отозвалась Демельза и снова оглядела комнату.

— Так что же?

— Простите, сэр, но у меня уже есть партнер.

— Кто же?

— Мой муж.

— Ваш муж! Дорогая, это совершенно недопустимо! Женатым парам не дозволяется вместе ужинать! Только не в лондонском обществе.

— Простите. Я думала, так можно... Но если вы чувствуете себя каннибалом, то не спутаете пищу?

Эддерли прищурился.

— Не исключено, мэм. Например, с вами. У меня вкус, как у католика. Послушайте, Полдарк беседует с Дромми. Он может повести ее на ужин. Обещаю, мы будем сидеть за тем же столом.

В голове у Демельзы промелькнула мысль: этот человек — друг Джорджа. Россу он не нравится, но как отказаться во время такого приема? Ненужные обиды...

— Тогда давайте пойдем все вместе, — ответила она. — Росс... Капитан Эддерли голоден как волк. Можем мы пойти перекусить?

Она заметила легкий блеск во взгляде Росса, когда он повернулся, хотя менее знакомый с его чувствами человек не обратил бы на это внимания.

— Непременно, — согласился он, хотя и без особого энтузиазма.

Под руку с Эддерли Демельза вошла в столовую, за ними следовали Росс и Андромеда.

— Так вы назвали меня волком, — сказал Монк. — Я не думал, что вы из тех женщин, которых так легко напугать, госпожа Полдарк.

— О, весьма легко, капитан Эддерли.

— Вас пугает моя репутация?

— Мне она неизвестна, сэр.

— Больше всего в жизни я люблю две вещи: драться и заниматься любовью.

— С одним и тем же человеком?

— Нет, но в тот же день. Одно распаляет аппетит к другому, мэм.

В соседней комнате огромный стол был уставлен самыми изысканными и искусно изготовленными блюдами. По выбору гостя стоящий за столом лакей в белом парике отрезал кусочек Виндзорского замка, Букингемского дворца, собора святого Павла, Вестминстерского аббатства или кита, гигантской землеройки, лошади или крокодила. Поскольку они пришли рано, то большая часть этих чудес осталась неповрежденной, и всякий входящий ахал при виде гениальных творений кулинаров, которые придется разрушить.

— Похоже, — сказал Джордж, — мы растеряли всех знакомых.

— Да, — ответила Элизабет. — Я несколько удивлена выбором Монка.

— О, это я отправил его туда. Ничто так не возбуждает Монка, как вызов.

— Я говорила не о Полдарках, — довольно холодно откликнулась Элизабет. — Я про юную леди, которую он привел с собой.

— Ах, мисс Пейдж. Говорят, она дочь лорда Кеппела. Хорошенькая, но без гроша и порочна — обычная история. Ах, ваше сиятельство...

— Сэр?

— Уорлегган. Помните, в Ренеле? Разрешите представить мою жену. Виконт Калторп. Элизабет.

Прибыли уже почти все гости. Принц-регент прислал запоздалые извинения и сообщил, что не сможет прийти.

— Что ж, — сказала Кэролайн мужу, — худшее почти позади. Надеюсь, ты не мечтаешь улизнуть к пациентам.

— Нет, — улыбнулся Дуайт.

На самом деле в эту минуту он как раз думал о том, что миссис Коуд находилась на последней стадии во время его визита и до конца месяца наверняка умрет. А Шар Нэнфан поразило необъяснимое заболевание. А трое детей Эда Бартла слегли с легочной инфекцией, переболев скарлатиной...

— Пойдем немного поболтаем, — сказала Кэролайн, взяв его под руку. — А то некоторые сплетницы сомневаются, что у меня и в самом деле есть муж. Я должна всем тебя продемонстрировать!

— Где Росс и Демельза?

— Не знаю. Я только что их видела... Ах да, с Монком Эддерли и его милашкой! Вот так сюрприз. Что ж, тогда нам придется ужинать с кем-нибудь другим.

— Наверняка их пригласили, потому что не представляю, как иначе они бы выбрали такую компанию, — сказал Дуайт. — Это лорд Фалмут только что вошел? С престарелой дамой?

— Да. Это его мать. Какая честь для нас, ведь в Лондоне он ведет себя ненамного общительней, чем в Корнуолле.

Они снова перешли в первый зал, где слуги незаметно переставляли стулья, чтобы позже устроить танцы.

Пока Росс с девушкой выбирали блюда, Монк Эддерли усадил Демельзу в уголке.

— Милые пуговицы, — сказала Демельза, указывая на большие пуговицы на его рукавах.

— Да? А вы заметили, что в каждой хранится локон волос?

— Так я и подумала. И какая тонкая работа. Они... волосы принадлежат мисс Пейдж?

— Нет, лейтенанту Фрамфилду. Он последний из тех, кого я убил.

Демельза впервые заметила шрам на его голове, наполовину скрытый густыми вьющимися волосами.

— Последним?

— Ну, всего двое. Еще один — покалечен.

— И вы не попали в тюрьму за убийство? Вас не повесили?

— Честная дуэль — это не убийство. Разумеется, иногда бывают суды. В первый раз я воспользовался правами духовного лица .

— Вы священник?

Эддерли снова прищурился, как будто вот-вот рассмеётся.

— Духовное лицо, дорогая. Я умею писать. На этих основаниях меня помиловали и приговорили к клеймению.

— К клеймению?

— Да... Холодной монетой. Позвольте показать вам отметину.

Он вытянул длинную тонкую руку с проступающими костями и венами. Демельза подавила дрожь.

— Здесь нет никаких отметин... Ах да, понимаю.

— Во второй раз меня признали виновным в непредумышленном убийстве и приговорили к десяти дням в тюрьме.

— А в третий раз вас все-таки повесят? — вежливо поинтересовалась Демельза.

— Кто знает? Да и какая разница? Ах, вот и Полдарк с моей малышкой. Мне так жаль Дромми.

— Почему жаль? Росс — отличная компания... если ему нравится общество.

— А сейчас, похоже, не вполне нравится. Нет, дорогая, я сказал это по другим причинам. У Дромми прекрасное тело. Я-то уж знаю. Я его тщательно изучил. Ее можно порекомендовать любому скульптору. Но что касается ума, то вряд ли в нем найдется что-то существеннее мыслей о шпильках для волос.

Обсуждаемая дама сказала Россу:

— Вы сильный мужчина? Выглядите сильным.

Ее голос и глаза были полны скучающих намеков.

— Весьма, — ответил Росс, оглядывая ее с ног до головы.

— Как занимательно. — Она зевнула. — Необыкновенно интересно.

— Но должен предупредить, одна нога у меня слаба.

Девушка опустила взгляд.

— Которая?

— Обе по очереди.

После довольно долгой паузы она похлопала Росса по плечу веером.

— Капитан Полдарк, вы надо мной смеетесь.

— Я бы не посмел после такого короткого знакомства. Капитан Эддерли никогда не рассказывал вам старую присказку пехоты?

— Какую?

— Одна нога слона говорит другой: «Протри глаза и шевелись быстрее».

— Оригинально.

Она снова зевнула.

— Вам уже пора спать, мисс Пейдж?

— Нет... Я недавно встала.

— Моя дочь в точности такая же.

— И сколько ей лет?

— Почти пять.

— Вы опять насмехаетесь.

— Клянусь, это правда.

— Нет... Я о вашем сравнении... Монк — ваш друг?

— Похоже на то.

— И друг вашей жены?

— Посмотрим.

— Разумеется. Она на редкость привлекательна.

— Я тоже так думаю.

— А я?

Росс взглянул на нее.

— Вы?

— Да... Что вы обо мне думаете?

Росс задумался.

— Мне кажется, вам пора спать.

— Это можно расценить как оскорбление, капитан Полдарк.

— О нет!

— Или... как комплимент...

— О да, — улыбнулся он.

Гости рассаживались за столами разных размеров, мелькали хлеб и вино, ножи и вилки. Эддерли выбрал столик на четверых, и таким образом они оказались отдельно от остальных. Росс переносил нежеланное общество с чувством юмора и лишь время от времени восставал, заглатывая наживку. Например, когда Эддерли заговорил о расходах на прошлые выборы, что лорду Мандевиллу и Томасу Фоллоусу избрание обошлось в тринадцать тысяч фунтов, из которых, как ему сказали, почти семь ушли на оплату счетов из трактиров. И как повезло ему и Россу стать комнатными собачками снисходительного пэра.

— Думаю, «снисходительный пэр» сегодня здесь, — вставила Демельза, заметив, что Росс собирается ответить. — Я не видела его почти два года, Росс, и должна справиться о миссис Говер.

— А еще, — добавил Эддерли, — старика Рейнольдса прозвали в Палате «Обеденным гонгом», ведь стоит ему встать, чтобы произнести речь, как тут же выходят остальные сто сорок парламентариев. А как-то раз, два года назад, одна высокородная леди, сидящая на балконе для посетителей, застала длиннейшие дебаты, не смогла дотерпеть и оросила голову старого Джона Лутрелла, попав и на шляпу, и на сюртук.

— И хорошо хоть его не ослепила! — сказал Эддерли.

Мисс Пейдж приглушенно захихикала.

— Как ты изысканно вульгарен, Монк! Это так весело!

— Только не говорите, — обратился Эддерли к остальным, — что вы не оценили эту историю! Уолпол всегда поощряет вульгарные разговоры, потому как лишь они могут развеселить всех.

— Вовсе не поэтому, — ответил Росс. — А потому что все мы вульгарны.

На мгновение все умолкли.

— В каком смысле?

— В самом обыкновенном. Вы же не будете утверждать, что в каждом человеке есть нечто настолько уникальное, что ставит его выше других! Ни в привычках, ни в традициях, ни в семье. Все мы разделяем одни желания и обладаем одинаковыми функциями: молодые и старые, лорды и нищие. Лишь извращенец не станет смеяться и плакать над одним и тем же. Это просто здравый смысл. Вульгарный здравый смысл.

Ужин, проходящий в неловкой атмосфере, подошел к концу. Дамы встали, за ними последовали кавалеры, а когда они вернулись в зал, начались танцы и следующий час прошел весьма приятно. Монк один раз станцевал с Демельзой, но больше не смог, потому что сначала ее увел Дуайт, потом Росс, а затем вмешались и другие мужчины. Она плохо знала модные па, но оказалось достаточно и того, что она выучила.

Лишь в час ночи Монк подошел к ней, заметив, что она одна.

— Когда мы снова встретимся, миссис Полдарк?

— Мы уже снова встретились, капитан Эддерли.

— Это ваш первый визит в Лондон?

— Вы сами знаете, что да.

— Что ж, если позволите так сказать, мэм, вы обладаете огромным нераскрытым потенциалом. Милая, да вы почти еще не жили, уж поверьте!

— Я прекрасно пожила, благодарю вас, капитан Эддерли.

— Вы не испробовали самых изысканных удовольствий.

— Я всегда считала, что они для людей, уставших от удовольствий простых.

— Я буду вас ждать. Когда уходит ваш муж?

— Вместе со мной.

— Тогда я подожду вас, пока он будет здесь.

— Вы очень любезны.

— Надеюсь, вы тоже будете любезны.

Взгляд Эддерли прошелся по линиям персикового платья, по обнаженным рукам, плечам и низкому вырезу, бледно-оливковой косынке, прикрывающей грудь, и наконец, поднялся к лицу и глазам, откровенно выражая то, что Монк хотел бы с ней проделать. Демельза вспыхнула, что редко с ней происходило.

Потом она почувствовала чью-то руку в своей затянутой в перчатку ладони. Это был Росс, он подошел сзади.

— Эддерли, вам следует вернуться к мисс Пейдж. Ей явно не хватает вашего внимания.

— Знаете что, Полдарк, — тихо произнес Монк, — есть только один человек, от которого я готов принять указания, и этот человек — я.

Демельза сжала ладонь Росса, чтобы тот промолчал.

— Росс, — сказала она, — капитан Эддерли был так любезен и сказал, что подождет нас. Хотя это было бы чудесно, я предложила вместо этого встретиться на пьесе в четверг. Вы же сказали, что мне следует пойти, капитан Эддерли.

Она почуяла, что мужчины колеблются. Поскольку Эддерли ничего подобного не говорил, то посчитал, что с ее стороны это небольшой обман мужа, а значит, она движется в нужном направлении. Росс и в самом деле говорил о том, что стоит сходить на пьесу, и отказ был бы расценен как вызов.

— Было бы чудесно, дорогая, — сказал Эддерли. — Я видел пьесу дважды, и она довольно уныла. Но дамы интересные.

На том и порешили.

 

Глава четвертая

I

К трем часам ночи гости начали разъезжаться. Кэролайн заметила, что произошло с Демельзой, и лично увела Монка Эддерли подальше от опасной зоны.

Позже она сказала Демельзе:

— Иногда мне кажется, что он слегка не в себе. Не потому, что он тобой увлекся! Просто временами он... совершенно неуправляем. Воспринимай это как шутку.

— Всё это замечательно, но...

— Я знаю. Но объясни Россу... Я предложу Дуайту тоже поехать туда в четверг. А тем временем присмотрю какую-нибудь девушку, чтобы подсунуть ее Монку.

***

Ожидая, когда подадут карету, Джордж сказал:

— Так, что, Монк, вам обломали крылья?

— Вовсе нет, дорогой. Рим строился не за один день. Сначала нужно... расчистить территорию.

— И вам это удалось? Не верю! Она добродетельна.

— А вы утверждали обратное.

— Что ж, чужая душа — потемки. Я сказал, что это возможно. Вероятно, позже вы узнаете это более точно.

— Разумеется. Могу и сейчас вам сказать. В течение месяца она перестанет быть добродетельной, если под добродетелью вы имеете в виду верность мужу. Я буду считать ее добродетельной, если она будет хранить верность мне, пока она меня интересует.

— Серьезное заявление. Так и тянет сделать ставку.

— Безусловно, дорогой мой. Ничто не доставит мне большего удовольствия. Сколько вы предлагаете?

Джордж облизал губы и огляделся — не слышит ли Элизабет.

— Сотню гиней к десяти. Я не готов на большую ставку. В конце концов, если вы выиграете, то получите всё удовольствие.

— Нет, — ответил Монк, посмотрев в холодные глаза приятеля. — Чую, что в случае моего выигрыша вы получите куда больше удовольствия.

***

Вскоре подали карету Полдарков, Демельзе помогли в нее сесть, и они медленно тронулись. Через некоторое время Росс сказал:

— До чего эксцентричен этот Монк Эддерли.

— Эксцентричен... Да. Я слегка его побаиваюсь.

— Не заметил. Ты попросила его присоединиться к нам за ужином и пригласила в театр в четверг.

Демельза пожала плечами — объяснить ей было трудно.

— Сначала он попросил меня пойти ужинать только с ним. Я не знакома с лондонскими светскими обычаями, но подумала, что отказ его оскорбит. И поэтому предложила пойти всем вместе.

— А во второй раз?

— Я решила, что вы начнете шипеть друг на друга, как мартовские коты, и сказала первое, что пришло в голову, лишь бы вас остановить.

Они пересекли Оксфорд-роуд, где даже в такой поздний час были люди. Пьяные валялись под козырьками нависающих домов, извозчики и телеги мясников тряслись по мостовой не то по запоздалым, не то по ранним делам, нищие копошились в отбросах.

— Как странно, — сказал Росс, — что люди, находящие жизнь бесконечно унылой, и сами так унылы. Что ж, полагаю, придется потерпеть его в четверг.

— Росс. — Демельза повернула голову, и свет от проходящего мимо фонарщика показал напряженное выражение ее лица. — Я поговорила с Кэролайн. Она велела не принимать его всерьез. Ни мне, ни тебе. Особенно тебе. Она сказала, что мы должны всегда воспринимать его шутя.

Росс поморщился.

— Эддерли. Да. Сплошная шутка. Но думаю, стоит за ним присматривать, пока шутка не стала горькой.

Они сняли ложу в Друри-лейн , которая обошлась Россу в двадцать шиллингов, там было четыре места. Мистер Джон Кембл, мистер Уильям Бэрримор и мисс Пауэлл играли в трагедии из пяти актов «Месть» авторства Эдварда Янга. Демельза не видела ни одного спектакля, за исключением того, что исполняли у них в библиотеке больше десяти лет назад, и по сравнению с нынешним то представление было просто игрой в шарады. Она позабыла про бледного и натянутого как струна мужчину, сидящего рядом, который воспользовался возможностью, чтобы приблизить к ней свое лицо, нашептывать комментарии и прикасаться к обнаженной руке тонкими холодными пальцами.

Ее больше раздражал шум из партера — передвижение публики, летящие на сцену апельсины, выкрики, когда актеры делали что-то не так. Свет от трех сотен мерцающих сальных свечей заливал сцену. Великолепие костюмов и декораций, гулкие и проникновенные голоса актеров зачаровали Демельзу. Между актами играла музыка, чтобы публика не заскучала, а когда «Месть» закончилась в луже крови, показали еще две короткие пьесы, комические. Чудесный вечер.

Дуайт и Кэролайн сидели в соседней ложе, и в антракте Дуайт сказал Россу:

— Сегодня я виделся с доктором Дженнером.

Росс бросил на него рассеянный взгляд. Его больше заботил закипающий внутри гнев, растворяющийся в волнах самоиронии.

— Дженнера? Ах да. Та книга, которую ты читал...

— Я считаю, что это может быть величайшим открытием нашего времени. Разумеется, и прежде уже делали прививки от оспы, но это другое. Пока еще недостаточно экспериментальных данных, с моей точки зрения. Но я надеюсь еще раз увидеться с ним до отъезда.

— Ты собираешься домой?

Дуайт улыбнулся.

— Пока нет.

— Возможно, мне вскоре придется отправить домой Демельзу, — наполовину в шутку сказал Росс, — здесь она не в безопасности.

— Я думаю, что она в безопасности, Росс. Она способна о себе позаботиться.

— Я и сам привык так думать, — ответил Росс.

Последняя короткая пьеска оказалась водевилем, сатирой на новую моду, показанную в преувеличенном виде. Публика хорошо принимала песенку в исполнении мисс Фанни Томпсон.

Милейший, обречен мой стан,

Вы гляньте, что за формы!

Пред вами форменный болван -

Продукт модной реформы.

Как в прошлый век, мне не вкусить

Чизкейк, желе, пирог.

Но ради моды можно и забыть,

Где талию нам создал Бог!

К припеву присоединились все. Поднялся невообразимый шум. Когда двести человек стали подниматься со скрипящих кресел, Монк Эддерли сказал:

— Не хотите ли прогуляться со мной по Воксхоллу в понедельник, миссис Полдарк? В Палате общин будет позднее заседание.

— А разве вам не нужно присутствовать?

— Боже упаси. Но ваш муж наверняка будет.

— Скажите, почему вас назвали Монком ? Это имя совершенно вам не подходит.

Он прищурился. На менее зловещем лице это выглядело бы привлекательным.

— Как вы сами заметили, это имя мне не подходит. Так звали моего отца, и он настолько любил это имя, что дал его всем моим братьям, чтобы оно сохранилось наверняка.

Брови Демельзы поползли вверх.

— Боже ты мой! Хотите сказать, что по улицам Лондона разгуливают и другие Монки Эддерли?

— Нет, мэм. Двое умерли в детстве. Одному перерезали горло в Индии. Еще один до сих пор в Бристоле с родителями, но он унылый провинциал, выросший сельским сквайром... Но расскажите о своем имени. Что оно означает на вашем странном кельтском наречии?

— Не знаю, — ответила Демельза, хотя прекрасно знала, но чувствовала, что это даст Эддерли возможность продолжить в нежелательном духе.

— Что ж, имя довольно вызывающее. Ну да... Демельза... Демельза... Прямо-таки хочется его стянуть, как плащ, как одежду, как кожу...

— Как шкурку с банана? — предположила она.

— Послушайте, колючий язычок. Пожалуй, хватит на этом. Вы остры на язык, и это весьма притягательно, но в нужный момент. В таком случае, до понедельника. В девять.

Прежде чем Демельза успела ответить, вмешалась Кэролайн.

— В нашей карете есть место для еще двоих. Мы отвезем вас домой. Вы найдете портшез, Монк?

— Зайду в «Уайтс» на часок. Составите мне компанию, Полдарк? Вы можете войти в качестве моего гостя.

Росс задумался и дружелюбно ответил:

— Благодарю, но нет, пожалуй. Я недостаточно богат, чтобы потерять деньги, и недостаточно беден, чтобы желать их выиграть.

— Какая унылая мысль, — отозвался Эддерли. — К деньгам всегда нужно относиться, как к чему-то, не имеющему значения.

III

Этим же вечером, когда Демельза уже дремала в постели, Росс сказал:

— Ты знаешь, в кои-то веки я подумал, что Эддерли прав.

— Что? В чем? О чем ты?

— О том, что к деньгам нужно относиться как к чему-то неважному. Теперь, когда я владею оловянной шахтой и имею долю в плавильном предприятии и в прочих, деньги перестали играть для меня серьезную роль.

— А для меня они никогда ее и не играли, — ответила она. — Может, потому что я родилась дочерью шахтера. А может, потому что никогда не имела много денег. Я знаю лишь, что несколько монет в кошельке приносят мне радость, а когда их нет, мне грустно. По-другому не бывает.

— Но всё равно, Эддерли прав в этом, хотя неправ во всем остальном. В особенности неправ, если полагает, будто я буду стоять и смотреть, как он пытается наставить мне рога.

— Ты всерьез думаешь, что у него есть хоть малейший шанс?

Росс не ответил. Демельза резко села в постели, совершенно проснувшись.

— Росс, о чем ты думаешь? Ты всерьез считаешь... Потому что... Потому что однажды кое-что произошло, однажды у меня были чувства к другому, и теперь ты думаешь, что я сделаю это снова, с первым попавшимся под руку? Неужели из-за Хью Армитаджа я обречена находиться под подозрением в подобных же чувствах к любому, кто окажет мне знаки внимания? — Росс по-прежнему молчал, и Демельза воскликнула: — Росс!

— Нет, — вынес вердикт он.

— Этого больше не случится, уж точно не с человеком вроде капитана Эддерли.

— Тогда тебе следует яснее дать мне это понять.

— Как?

— Не поощряй его.

— Я его не поощряю! Я просто пытаюсь быть любезной!

— Зачем?

Она в отчаянии махнула рукой.

— Иногда, Росс, ты просто несносен. Правда. Я... я первый раз в Лондоне. Здесь совершенно другое общество. Я твоя жена, и куда больше, чем просто ношу твою фамилию, куда больше, после стольких-то лет. Я счастлива и с восторгом принимаю этот новый образ жизни. Ко мне подходит мужчина и говорит мне комплименты. Он... он образован, хорошо воспитан, член парламента. Мне следует повернуться к нему спиной, чтобы тебе угодить? Я должна дать ему пощечину, чтобы доставить тебе удовольствие? Мне нужно сидеть в уголке и не отвечать на его вопросы? Лучше бы я вообще не приезжала!

— Лучше бы ты вообще не приезжала, чтобы он тебя не лапал. Он, наверное, знает каждую косточку на твоей левой руке от запястья до плеча.

Повисла тишина.

— Тогда скажи, что мне делать, — попросила Демельза. — Хочешь, чтобы я уехала домой?

— Разумеется, нет!

— Тогда скажи, как мне себя вести.

— Ты прекрасно знаешь, как себя вести.

— Это несправедливо! — взбунтовалась Демельза. — Он не принял бы отказ. Он сказал, что в понедельник отвезет меня в Воксхолл, пока ты будешь в Палате.

— И ты пойдешь?

— Конечно же нет! Меня не будет дома или я буду плохо себя чувствовать. Лихорадка скорее всего остудит его пыл... Может, нарисую на лице прыщи и погляжу на него в окно... Росс, не позволяй этому испортить наше пребывание здесь...

— Да, конечно, — сказал он, обняв ее за плечи, — но невозможно постоянно сдерживаться и контролировать эмоции, а когда я вижу тебя в обществе другого мужчины, когда он к тебе прикасается, в голове или где-то еще всплывают прежние чувства, прежние мысли, прежние обиды. Хотя не так уж они стары.

Демельза прижалась к нему и долго молчала, но не спала.

IV

На следующее утро принесли корзину с цветами. Росс хотел ее выкинуть, но Демельза не согласилась. Цветы всегда вызывали у нее интерес и доставляли удовольствие, не важно, откуда они взялись. А некоторые цветы в этом букете она никогда прежде не видела.

Воскресенье они провели вместе с Дуайтом и Кэролайн на верховой прогулке за деревней Хэмпстед, пообедали и поужинали тоже с ними. В понедельник снова доставили цветы. В половине шестого за Демельзой зашла Кэролайн, и они отправились в другой королевский театр, Ковент-гарден. Около девяти Демельза, решив, что она слишком много ест, отказалась от приглашения вернуться в Хаттон-гарден, чтобы поужинать, и сказала, что перекусит чем-нибудь легким дома. Кэролайн доставила ее домой и уехала, и Демельза вбежала в гостиную, увидев там свет. Она решила, что вернулся Росс, но обнаружила растянувшегося в кресле Монка Эддерли.

Он был в бледно-голубом сюртуке из превосходного шелка, сорочка украшена янтарными пуговицами.

— А, добро пожаловать, — сказал он, медленно поднимаясь. — Вы заставили меня ждать, но это неважно. Удовольствие всё равно больше.

— Как вы сюда вошли?

— Через парадную дверь и по лестнице, мэм. Это несложно.

Он склонился над ее рукой, и Демельза заметила шрам в волосах.

— Вас впустила миссис Паркинс?

— Да. Я назвался вашим братом. Простой трюк. — Он опустил край ее перчатки и приложил губы к обратной стороне запястья. — Я всегда первым делом полагаюсь на простые уловки. Кстати, в прошлом году был случай, когда я хотел войти в покои юной леди, а старая дракониха, ее матушка, караулила внизу всех входящих. Тогда я одолжил платье у швеи, и дракониха впустила меня, даже не взглянув! Из меня вышла вполне сносная девица.

— Простите, — сказала Демельза, — но я вынуждена попросить вас уйти, капитан Эддерли.

— Уйти? Я чем-то вас обидел? Как чудесно вы расставили мои цветы!

— Очень любезно с вашей стороны прислать мне цветы. — Демельза опустилась на колени и пошевелила угли в камине, чтобы дать себе время подумать. — Но это не дает вам право... право...

— С помощью уловки входить в ваши покои? Да будет вам. У меня не было другого способа застать вас в одиночестве.

— А зачем вам это?

— Посмотритесь в зеркало, дорогая.

— Я замужем, капитан Эддерли.

— О да. Это я знаю, — сказал он с легкой насмешкой.

— И моему мужу не понравится, если он обнаружит вас здесь.

— А он не обнаружит. Я оставил на улице человека, который задержит его достаточно надолго, чтобы я смог ускользнуть через заднюю дверь. Но вряд ли это произойдет раньше, чем через два часа. Они спорят по поводу ополчения.

— Прошу вас, уходите. Мне не хотелось бы звать миссис Паркинс.

— Мне тоже не хочется, чтобы вы ее звали. Но разве мы не можем хотя бы немного поболтать?

— О чем?

— На любую тему во вашему выбору. О жизни. О любви. Позвольте мне рассказать вам о человеке, которого я убил.

— В следующий раз.

Монк подошел к вазе.

— Взгляните на это. Видите? Вы знаете, как называются эти цветы?

— Нет.

— Георгины. Их привезли в Англию в качестве еды для бедняков вместо картошки. Но нахальным беднякам не понравился вкус, и теперь они продают не клубни, а цветы.

Произнося эти слова, он снова подошел к Демельзе, но она отодвинулась.

— Обратите внимание, что они не пахнут.

— Я заметила.

— Позвольте снять с вас плащ.

— Когда вы уйдете, — ответила она.

Глаза Эддерли сузились.

— Вы меня боитесь?

— Ни капли.

— Я вам не нравлюсь?

— Да.

— Звучит не очень уверенно. Вы боитесь того, что я могу сделать? У вас никогда не было другого мужчины помимо мужа? Разве вы не хотите испытать все любовные изыски?

— Разве вы говорите о любви, капитан Эддерли?

Он пожал плечами.

— Называйте это как хотите. Я могу научить вас всем премудростям.

На мгновение повисла тишина. Эддерли тихонько приложил пальцы к ее груди, легко, как кошачью лапу, и Демельза быстро отодвинулась.

— Видите? — спросил он.

Демельза обернулась.

— Что я должна была увидеть?

— Как быстро вы отзываетесь.

— Вы себе льстите.

— Вот как? Позвольте доказать.

Она покачала головой.

— Я так... сильно влюблен, — сказал он. — Не думайте, что это какая-то обычная прихоть. Вы очаровательны.

— Я польщена. Но...

— Давайте присядем, и я расскажу о ваших чарах.

— Простите.

— Почему вы так жестоки?

— Жестока? Вовсе нет! Просто я не чувствую того, чего вы от меня ждете.

— Это может измениться, уверяю вас. У меня есть для этого средства, если позволите объяснить.

— Не сейчас. В другой раз, сэр.

Они уставились друг на друга.

— Какой у вас странный говор, — сказал он. — Из западных графств, полагаю.

— Я из западного графства.

— Что ж, мне он нравится. Вы кричите, когда вас берет мужчина?

Она глубоко вздохнула.

— На мгновение я решила, что вы назовете меня ханжой, так что, наверное, мне стоит самой это сказать, чтобы вы не утруждались...

— Мэм, вы вложили в мои уста слова, которые я...

— Вы джентльмен?

Он вспыхнул.

— Полагаю, что так.

Впервые Демельза заметила на его щеках румянец.

— Тогда прошу меня простить, как вы уже отметили, я с запада и не понимаю лондонских манер, но разве не долг джентльмена уйти, если дама об этом просит?

Он прищурился.

— Лишь когда джентльмен уже вошел.

Это всё решило. Демельза потянулась к колокольчику.

— Я нахожу это... этот ответ оскорбительным. Прошу вас уйти.

Он еще мгновение поразмыслил, взвешивая все шансы. Потом вытащил платок и поднес его по очереди к обеим ноздрям.

— Пожалуй, отложим на другой раз.

— Будьте любезны.

Он издал короткий смешок.

— Вот значит как! Теперь я знаю, в чем дело. Вы боитесь не меня, а своего мужа! Он вас бьет?

— Да, часто.

— Когда его руки устанут, — сказал Монк Эддерли, — велите ему послать за мной. Доброй ночи, миссис Полдарк.

V

Вторая неделя Полдарков в Лондоне оказалась не столь приятной, как первая. Демельзе пришлось рассказать Россу о визите Эддерли, хотя подробности она опустила. Пусть лучше он узнает об этом от нее, чем случайно, чтобы не подумал, будто она его обманывает. Росс отчитал миссис Паркинс, чтобы впредь никого не впускала в их апартаменты, когда их нет дома, каким бы ни был предлог. Но отношения Росса и Демельзы всё равно не стали прежними. Между ними пролегло облачко непонимания и недосказанности, и в любой момент могла произойти вспышка.

Они посетили Королевскую академию и Британский музей, а в начале третьей недели поужинали с Боскауэнами в их доме на Одли-стрит. Вопреки опасениям Демельзы, это оказалось не таким суровым испытанием, поскольку матушка виконта, вдова великого адмирала, оказалась бодрой старушкой и возместила отсутствие миссис Говер.

Когда дамы покинули столовую, мужчины обсудили вторжение в Голландию, которое после первых успехов увязло в проблемах со снабжением и из-за генералов и адмиралов, не желающих рисковать. Лорд Фалмут сухо заметил, что капитан Полдарк, как он слышал, стал кем-то вроде банкира, и Росс объяснил всё случившееся.

— Надеюсь, вы не считаете, что это как-то противоречит моим обязательствам перед вами в качестве члена парламента.

— Нет... Да и не думаю, что вы стали бы обращать внимание на мои возражения, если бы я их сделал.

— Вы несправедливы ко мне, милорд. Я всегда принимаю во внимание ваши слова. Хотя очевидно, что...

— Да, вполне.

— Но надеюсь, теперь между вами и лордом Данстанвиллем стало меньше противоречий.

Лорд Фалмут фыркнул.

— Бассет — человек напористый, всегда таким был. Он слишком много суетится. Иногда это приносит плоды для графства, но чаще служит лишь его собственным интересам. Однако я полагаю, что звание пэра слегка остудит его прыть... А теперь, как я понимаю, Уорлегганам покровительствует Хокинс. Зная сэра Кристофера, могу сказать, что это обойдется недешево.

— И Джордж Уорлегган с радостью заплатит.

— Вот что интересно, — сказал Фалмут, стряхивая табачные крошки, — если всё сказанное вами про Уорлегганов правда, своим нажимом на банк Паско они лишь устроили самого Паско на более выгодную позицию и сделали другой объект своей вражды, то есть вас, его партнером!

— Думаю, Харрис Паско предпочел бы собственный банк своему новому положению, — сказал Росс, — но что верно, то верно, их успех весьма скромен. Что касается меня, то я не рассматриваю свою позицию всерьез, просто забавно, как это всё произошло.

— Я бы согласился с этим, — ответил лорд Фалмут, — не будь здесь иных мотивов.

В следующий понедельник в Палате общин состоялись дебаты по поводу нового договора о союзе с Россией. Росс не особо интересовался этим вопросом, но в заседании собирались принять участие самые известные ораторы — лорд Холланд должен был представить поправки, и скорее всего выступят Питт и Фокс. Поэтому Росс вышел в три часа, чтобы занять хорошее место на дебатах, начинающихся в четыре.

Но, как обычно, в преддверии дебатов по поправке в Палате рассматривали несколько мелких законопроектов, а среди них — билль о поддержке искалеченных солдат и моряков. И когда вместо привычного голосования поднятием рук объявили голосование путем вставания с места, Росс достаточно заинтересовался, чтобы проголосовать за проект.

Во время голосования голосующих «за» попросили удалиться, а затем пересчитали, когда парламентарии вернулись. Другая половина осталась на своих местах. Обычно спикер объявлял, какая сторона голосования должна покинуть зал, и он выбирал, будут ли это сторонники или противники законопроекта. И в этом случае Россу стоило дважды подумать, прежде чем двигаться с места.

В зале на триста мест при пятистах пятидесяти восьми парламентариях перед важными дебатами всегда образовывалась давка, и по традиции Палаты тот, кто покидал место для голосования, мог его лишиться. По этой причине члены парламента часто не голосовали за билль, который поддерживали, чтобы не потерять место, и иногда специально устраивали подобное голосование, зная, что немногие покинут зал, хотя охотно поддержали бы закон простым ответом «За».

В этом случае законопроект был поддержан в первом чтении простым большинством в тринадцать человек, но когда Росс вернулся, то обнаружил, что на его месте сидит капитан Эддерли.

— Вот как, — сказал Росс.

Эддерли взглянул на него из-под полуприкрытых век.

— Вы что-то потеряли, Полдарк?

— Да... мое место.

— Вы им не владеете, любезный. В этом зале нет такого понятия, как «мое место», вы прекрасно это знаете. Придется вам постоять в проходе.

Маленький толстяк рядом с Монком хмыкнул, но опустил взгляд.

— А такое понятие, как «мои перчатки» еще существует? — спросил Росс.

— Ваши перчатки? Вам лучше знать, Полдарк. Мне-то откуда?

— Потому что я оставил их в этом кресле. И сдается мне, вы на них сидите.

— Я? — спросил Эддерли и зевнул. — Вовсе нет, любезный. Я к ним даже не притрагивался. Видите ли, меня больше не интересуют ваши... ваши поношенные вещи.

Многие парламентарии еще перемещались по залу — одни пытались протиснуться на свои места, кто-то поднялся и выступал (или пытался выступать) по поводу какого-то законопроекта, и лишь с десяток стали свидетелями короткой потасовки на задней скамье. Рука Росса взметнулась, схватила Эддерли за шейный платок и приподняла. Другой рукой Росс подобрал свои перчатки, и Эддерли хлопнулся обратно.

— К порядку! К порядку! — выкрикнули некоторые парламентарии.

— Прошу прощения, Эддерли, — сказал Росс и протянул ему упавшую шляпу. — Я был уверен, что мои перчатки здесь. И у вас прощу прощения, сэр, — поклонился он спикеру, после чего покинул Палату.

VI

Часа через два на Георг-стрит прибыл мистер Джон Крэйвен с письмом. Оно гласило:

Любезный Полдарк!

Оскорбление, которое Вы нанесли мне в Палате общин, невозможно загладить извинениями. Я знаю Вас как бесславного хвастуна, и полагаю, что под Вашей показной смелостью скрывается трусость. Таким образом, я желаю дать Вам возможность показать, правда ли это.

Предлагаю встретиться в Гайд-парке в среду в шесть утра с парой пистолетов, чтобы разрешить наши разногласия. Это письмо доставит мой секундант, мистер Джон Крэйвен, передайте ему, кто станет вашим секундантом.

По очевидным причинам настаиваю, чтобы Вы сохранили эту встречу в тайне.

Ваш покорный слуга Монк Эддерли

 

Глава пятая

I

Когда пришло письмо, Демельзы не было дома. После ее возвращения Росс ничего не сказал. Тем вечером он вышел прогуляться и поговорил с Дуайтом.

— Но это же чудовищно! — сказал Дуайт. — Стычка в Палате? Да они постоянно случаются! Этот человек безумен! Его же ранило в голову. Я бы не обращал на это внимания.

— Я уже написал ответ с согласием.

Дуайт уставился на Росса, не в силах поверить в услышанное.

— Что ты сделал?!

— Согласился.

— Но Росс! Ты не должен был! Это нужно немедленно остановить!

— Невозможно.

— Но... но ведь нет никаких причин! Просто буря в стакане воды... И к тому же этот тип — известный дуэлянт. Он убил двоих или троих!

— Как и я.

— На дуэлях?

— Нет. Но я привык управляться с оружием. Чтобы всякое жулье знало, как покушаться на мой урожай.

— Но не с пистолетом, Росс! Давно ты им пользовался?

— Завтра немного попрактикуюсь. Ты понимаешь, зачем я сюда пришел? Чтобы попросить тебя быть моим секундантом. Вообще-то, рассчитывая на нашу дружбу, я уже назвал твое имя.

Дуайт вцепился зубами в перчатку. Они шли по улице перед домом Кэролайн, начал моросить дождь.

— Так как? — спросил Росс.

— Да, я буду твоим секундантом, — резко бросил Дуайт, — потому что тогда получу право вмешаться и попробовать уладить этот скандал по пустяковому поводу.

— На это мало шансов. Но есть и другое преимущество — если кого-то из нас ранят, не нужно будет искать доктора.

Дуайт нахмурился, глядя на письмо под уличным фонарем.

— Зачем так напирать на секретность? Разумеется, я знаю, что...

— Джон Крэйвен объяснил это. Если Эддерли не промахнется, то должно остаться тайной, кто это сделал. Если он предстанет перед судом, то скорее всего на несколько лет отправится в тюрьму.

— И он ее заслуживает. Боже мой, ну он и игрок! И мы согласимся на его условия? Никогда не слышал ничего более возмутительного!

— Меня они устраивают, — ответил Росс. — Если я убью Эддерли, мне тоже не хотелось бы предстать перед судом. Одного раза достаточно.

Дуайт посмотрел на мрачное лицо друга.

— Слухи все равно разойдутся. Такие вещи невозможно скрыть.

— Что ж, придется нам обоим рискнуть.

Они остановились у открытой двери в подвал, где два человека, похожие на черных гномов, разгружали из телеги бочонки с элем. Неподалеку кто-то рассыпал кирпичи, перегородив проход по тротуару.

— Демельза знает?

— Нет, и не должна! Как и Кэролайн. К счастью, осталось ждать только один день. Запомни, Дуайт, ты поклялся держать это в секрете. Не говори никому.

— И ты предлагаешь завтра как ни в чем не бывало отправиться в Строберри-хилл ?

— Разумеется. А иначе они почуют что-то неладное.

Дуайт в отчаянии замотал головой.

— А когда ты будешь практиковаться в стрельбе?

— Рано утром. Мы же не уедем раньше десяти.

— Я тоже с раннего утра попытаюсь сделать попытку примирения. Росс, на каких условиях ты согласишься принести извинения?

— Мне не за что извиняться, Дуайт. Я лишь принял вызов.

Дуайт раздраженно махнул рукой.

— То есть оскорбления в Палате не было?

— Я извинился перед ним тогда же.

— И он это услышал?

— Наверняка.

— Ты извинялся искренне?

— Нет.

Они повернули обратно, к садам и более богатым кварталам.

— Значит... Никогда не думал, что в Лондоне буду вовлечен в такую детскую стычку. С обеих сторон, Росс. И это когда вокруг так много страданий и боли... Когда мы воюем. Повсюду и так достаточно смертей, не хватало еще драться друг с другом.

— Можешь так и сказать Эддерли. Если он пожелает отозвать вызов на этих основаниях или на любых других достойных, я соглашусь об этом забыть.

— Ты говоришь так, будто на самом деле не хочешь, — сказал Дуайт.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, Дуайт, — ответил Росс через мгновение. — В любом случае предоставляю всё тебе.

II

На следующее утро в десять часов все четверо отправились в Строберри-хилл. Дом, построенный сэром Хорасом Уолполом, был в числе достопримечательностей, которые планировала посетить Кэролайн. После вчерашнего холодного дождя снова установилась хорошая погода, а белые облака громоздились на западе. Прекрасный день, чтобы выветрить запахи Лондона, прекрасный день для верховой прогулки, да и расстояние немногим больше десяти миль.

Перед отъездом, оставшись на несколько минут наедине с Россом, Дуайт выразил свое возмущение:

— Если такое вообще возможно, он еще менее склонен к компромиссам, чем ты. Но если у него, вероятно, есть для этого определенные причины, то у тебя — нет.

— И чего ты от меня хочешь? — спросил Росс. — Чтобы я пошел к нему, постучался в дверь, встал перед ним на колени и смиренно просил меня извинить? Извиниться за то, как я вспылил после нанесенного моей жене оскорбления?

— Ты уверен, что он намеревался ее оскорбить?

— Разумеется. Как же иначе.

— В любом случае вызову от такого человека не стоит придавать значения. Я бы предложил тебе повидаться с ним нынче вечером и сказать, что его показное геройство тебя не впечатляет. Ты сам — ветеран войны в Америке. Если он назовет тебя трусом, все только посмеются над ним.

Росс улыбнулся, но промолчал.

До Туикенема они добрались к полудню. Уолпол пару лет назад скончался, но в особняке жила достопочтенная миссис Деймер, дочь его близкого друга, генерала Конвея, и по традиции впускала с визитом только четырех человек в день.

Сад привел Демельзу в восторг. Цветы, которых она никогда прежде не видела, невообразимые деревья и кусты.

— Росс, мы могли бы сделать в Нампаре такую же лужайку, ну хотя бы похожую. Она такая гладкая, такая зеленая.

Росс, готовый пуще прежнего во всем ей потакать, всё же объяснил, что на песчаной почве северного побережья трава никогда не вырастет такой пышной, к тому же здесь обученные садовники подстригают ее до дюймовой высоты. Что ж, заявила Демельза, по приезду домой она кое-что предпримет. У нее будет лужайка, а не просто пощипанные кроликами и ископанные Гарриком пучки травы. Насколько лучше будут смотреться ее шток-розы на фоне широкого пространства аккуратной, ухоженной и зеленой лужайки! А еще она заметила куст, как тот, что подарил ей Хью Армитадж, он назывался магнолия. Стоило ей увидеть название, как она тут же его вспомнила.

Сам дом, построенный в эклектичном стиле, тоже представлял интерес. А внутри хранилось настоящее сокровище: одна комната была заполнена итальянскими камеями, другая — табакерками и миниатюрами. Там были акварели и картины маслом, четки, бронзовые скульптуры, французское стекло, брюссельское кружево и фарфоровые фигурки из Дрездена, китайские маски и турецкие сабли, статуэтки из слоновой кости, веера и часы, а библиотека хранила так много книг, что невозможно пересчитать.

После обеда, по пути домой, Демельза высказала предположение, что иногда, наверное, денег бывает слишком много, вот и приходится собирать столько всякой всячины. Что может быть приятней, чем страсть к собирательству, будь то веера, слоновая кость или стекло, а потом можно позволить себе собрать целую коллекцию, один драгоценный предмет за другим, расставить ее на полках и каждый раз получать удовольствие, разглядывая ее. Но сэр Хорас, дожив до преклонных лет, собрал множество крупных коллекций. Как же он мог находить в них прежнее удовольствие? Шесть чудесных вещиц всегда останутся шестью чудесными вещицами. Собери шесть тысяч — и перестанешь их ценить.

— Это как жены, — заметил Росс. — Много не нужно.

— Это справедливо для обеих сторон, — ответила Кэролайн. — Хотя, говорят, в Индии во дворце живет махараджа, и он единственный мужчина на тысячу женщин.

— Насколько я знаю, — сказал Дуайт, — женщины — это как раз те редкие сокровища, которые Уолпол не коллекционировал. Но я согласен с Демельзой — человеку с самым изысканным вкусом может изменить вкус, если он ни в чем себе не отказывает.

— Как и с мужеством? — спросил Росс.

— Именно так.

Когда они подъехали ближе к Лондону, Кэролайн спросила:

— Почему бы вам не поужинать с нами? У тетушки вечно на столе больше, чем она может справиться.

— Я тут подумал, — сказал Росс, — не сходить ли снова в театр. Там другая программа. Дают комедию Голдсмита.

Все удивленно посмотрели на него.

— Мы вряд ли успеем, — возразила Кэролайн. — Не будет времени переодеться.

— Тогда пойдем в чем есть, — сказал Росс. — Или пропустим первый акт. Будет легко понять, о чем речь.

— Давайте пойдем не переодеваясь, — тут же откликнулась Демельза. — Который час? О да, мы вполне успеваем! А потом можем и поужинать.

Так и решили. Они оставили лошадей на постоялом дворе на Стэнхоп-стрит и заняли места в ложе через пять минут после начала представления.

А потом два часа наслаждались пьесой. Периодически Дуайт бросал взгляд на Росса. Он прекрасно понимал, что Росс, как и он сам, далек от получения удовольствия. Россу стоило огромного труда держать себя в руках, и Дуайт гадал, смог бы кто-либо другой быть таким фаталистом и полностью принять всё то, что принесет будущее.

Они не остались на остальные пьесы, лишь послушали песенку.

Милейший, обречен мой стан,

Вы гляньте, что за формы!

Пред вами форменный болван –

Продукт модной реформы.

Демельза подпевала хрипловатым голосом. В Хаттон-гарден они приехали к девяти.

Миссис Пелэм отсутствовала, и они поужинали в одиночестве. Только что стало известно, что обе палаты парламента не соберутся теперь ранее третьей недели января, и воодушевленная после спектакля Демельза стала думать о Рождестве. В прошлом году всё прошло так удачно, и теперь она хотела в точности это повторить. Кэролайн сказала, что ошибочно пытаться повторить что-либо, да и в любом случае не получится, потому как она, Кэролайн, намеревается провести Рождество в Корнуолле и тем самым нарушит схему.

Демельза ответила, что это только улучшит схему, а Кэролайн возразила, что с некоторыми опасениями, но она всё же решила заполучить в Киллуоррен всех Полдарков, каких только удастся, включая Блейми — тех, которые в этот период не будут в море. Она слышала о чудесном Джеймсе Блейми и надеется увидеть его собственными глазами. Что до детей, то Киллуоррен больше Нампары, так позвольте нам услышать топот маленьких ножек, даже если они не принадлежат Саре.

Ужин проходил в такой полушутливой, полунапряженной атмосфере, пока не прибыла миссис Пелэм вместе с тремя гостями, а среди них достопочтенный Сент-Эндрю Сент-Джон, представленный как «ее особенный друг». Этот преданный сторонник Фокса был холостяком, землевладельцем и стряпчим и в возрасте всего двадцати четырех лет служил заместителем министра иностранных дел при Фоксе. С той поры он остался всё таким же неугомонным, но ему нравилась светская жизнь Лондона, а в особенности миссис Пелэм. Вторым гостем оказался мистер Эдвард Коук из Логфорда в Дербишире, еще один сторонник Фокса, мужчина примерно тех же лет, в парламенте он ничем не выделялся, но много о нем говорил. Третьим был богатый и полный сарказма старый холостяк по имени Иеремия Крачли, член парламента от Сент-Мауэса и друг Сэмюэла Джонсона.

Принесли еще стулья, слуги засуетились с салфетками, бокалами и блюдами, и началась светская беседа. Росс услышал, как Сент-Эндрю Сент-Джон шепнул что-то Дуайту, и тут же немедленно попросил:

— Не могли бы вы это повторить, сэр?

— Мне кажется, ужин — не место для серьезных разговоров, а лишь для болтовни, — сказал Сент-Джон. — Но я сообщил вашему другу, что генерал Бонапарт ускользнул от блокирующей эскадры и вернулся во Францию.

— Когда?

— В начале месяца, — вступил в разговор Коук. — Говорят, этот великий человек провел на море полтора месяца и едва избежал плена! Он высадился во Фрежюсе всего с десятком человек, и его встречали как короля. Фокс подумывал послать ему поздравления.

Все замолчали. Росс прикусил язык, а через некоторое время сказал:

— После смерти Гоша остался один Бонапарт, это уж точно. Французская армия несомненно взирает на него как на спасителя.

— Но вряд ли он им станет, — вмешался Крачли, который, как и Росс, поддерживал военную стратегию Питта. — Пока он был заперт в Египте, он потерял все завоевания в Европе. Теперь мы твердо стоим в Голландии, а вскоре к нам присоединится и Россия. Почти все заморские владения Франции в наших руках: Цейлон, южная Индия, мыс Доброй Надежды, Минорка, Тринидад. Самое большее, что может сделать их «спаситель», это увести побежденные армии и запросить мира.

— В Хелдере наши войска напортачили, — сказал Коук с определенным удовлетворением. — Чуть больше решительности — и в наших руках сейчас была бы вся Голландия.

— Если бы Аберкромби не вынудил нас на прошлой неделе использовать это необученное ополчение...

— Господа, — сказала Кэролйн, — мистер Сент-Джон прав. Ужин — место для легкой болтовни, сколько бы ни весили тарелки. Вы интересно провели вечер?

III

Они допоздна пили, смеялись и болтали. После долгого дня на открытом воздухе Демельза начала клевать носом задолго до того, как они наконец-то распрощались и отправились в портшезе домой. Росс не торопился уезжать, он намеренно хотел, чтобы она как можно сильнее устала и проспала всё утро, но Демельза этого не понимала.

Когда она уже легла, то несколько минут говорила о саде в Строберри-хилл и о его чудесах. Она была уверена, что ни у кого в Корнуолле нет подобного. В Треготнане — лишь маленький садик в формальном стиле, а в Техиди и Трелиссике устроили великолепные природные сады. Но здесь ландшафтный сад был небольшим, всего несколько акров, а в основном сад состоял из превосходно подстриженных деревьев всех форм, размеров и цветов: золотистые кусты, голубые пирамиды, серые колонны, похожие на часовых, а между ними — буйство цветов. Как раздобыть подобные деревья и кусты? Где их купить? Их заказывают из Индии, Австралии и Америки?

Росс отвечал «да», «нет», «понятия не имею» и «я могу узнать». Он понимал, следует предупредить жену, что и половина ее планов неосуществима на песчаной почве и под солеными ветрами северного побережья Корнуолла, но сейчас ему было не до того. Он подождал, пока Демельза заснет, тихо разделся, проскользнул к ней под бок и долго лежал, закинув руки за голову и пялясь в потолок.

Он велел разбудить себя в пять. При тусклом свете свечи он умылся, побрился и причесался. Снаружи еще стояла темень, и до шести не рассветет. Росс подумал, что к тому времени, как они покончат с формальностями, как раз начнется заря. Всё-таки нужно видеть противника.

Он никогда прежде не дрался на дуэли, но был секундантом однополчанина в Нью-Йорке, когда тот повздорил с лейтенантом другого полка. Они дрались на поле за лагерем и оба получили серьезные ранения. Даже в то время, когда ему было всего двадцать два и он был склонен к романтическим представлениям о жизни, Росс решил, что этот ритуал — устаревший и негодный способ улаживания разногласий. Тогда в полку дуэли устраивались каждую неделю, и часто гибли хорошие люди. Росс знал — несмотря на запрет со стороны и гражданских властей, и военных, с тех пор дуэли не стали происходить реже.

Часто предмет спора был пустяковым, какая-нибудь неверно понятая шутка. Дуайт ошибался, полагая, что разногласия Росса с Эддерли слишком мелкие для подобного разрешения конфликта. Не далее как в прошлом марте, когда он жил в Лондоне, в отеле «Стивенсон» на Бонд-стрит возникла ссора. Виконт Фалмут выпивал там с друзьями, среди которых был мистер Пауэлл, и Фолкленд невзначай бросил: «Что, ты снова пьян, Роджи?». Пауэлл резко ответил, и Фолкленд ударил его тростью. В последующей дуэли Фолкленд, мужчина сорока одного года, был застрелен. То есть дуэли есть и будут. Но Росс никогда не думал, что сам окажется вовлечен в подобное.

Много лет назад он написал завещание и оставил его у мистера Пирса. Скорее всего, документ в одной из многочисленных коробок переехал туда же, куда и прочие остатки дел нотариуса. Но это было еще до рождения детей, перед судом в Бодмине, где он рисковал расстаться с жизнью. Росс подумал, что следовало бы привести дела в порядок. Он знал пару выходцев из Корнуолла, которые составляли новое завещание всякий раз, когда отъезжали в Лондон.

Но уже слишком поздно. Меньше чем через час всё решится. Без четверти шесть он услышал стук копыт. Большая часть уличных фонарей погасла, когда выгорел весь китовый жир, но оставшиеся показали, что Дуайт, несмотря на гнев и возмущение, не опоздал к назначенному времени.

Росс взглянул на спящую жену. Ее лицо было частично скрыто, и он решил не дотрагиваться до нее, потому что она легко просыпалась. Он надел сюртук и шляпу, на цыпочках подошел к двери, раздражающе скрипнувшей, и с плюющейся свечой в руке спустился по лестнице. У входной двери он задул свечу, поставил ее на полку и шагнул на улицу.

Было холодно и слегка моросило. Росс сел на лошадь, которую привел в поводу Дуайт, и посмотрел на своего друга.

— Были какие-то сложности?

— Сложность лишь в том, чтобы поверить, что человек вроде тебя, мой лучший и старейший друг, ввяжется в подобное безумие и доведет его до конца, — отозвался Дуайт.

— Если небо вскорости не посветлеет, опасность будет грозить только птицам в ветвях. Или мы будем держать по свече?

— Даже по нелепым нынешним стандартам эта дуэль смехотворна и ни в какие ворота не лезет. Раз Эддерли бросил тебе вызов, то должен был предоставить выбор оружия. Но ты согласился на его условия, даже не посоветовавшись со мной.

— Потому что меня они устроили. Я никогда не пользовался шпагой, не считая тренировок в полку семнадцать лет назад. В случае с пистолетом я, по крайней мере, имею представление, что происходит, когда нажимаешь на спусковой крючок.

— Тебе удалось вчера утром попрактиковаться?

— Да, с сержантом в «Савое». Его главный совет, надо заметить, таков: «Внимательнее заряжайте оружие, сэр: слишком много пороха нарушит равновесие, слишком большая скорость снижает точность попадания пули. В любом случае лучше положить меньше пороха, сэр». Поскольку это ты будешь заниматься пистолетами, я могу лишь передать его мудрость тебе.

Они повернули и стали подниматься на холм. Проехали по Стрэнду, Кокспер-стрит и Хеймаркет до Пикадилли, а оттуда к Гайд-парку. Там еще бродило несколько человек в поисках того, что можно подобрать или украсть. Когда лошади свернули на Тайберн-лейн, дозорный позвонил в колокольчик и провозгласил:

— Шесть часов, и всё спокойно.

Это был последний час, когда дозорный звонил в колокольчик, потом он отправлялся домой. В парке не было ветра, но постоянно падали листья, словно в театральной декорации. Дождь прекратился. Когда они прибыли на место, в сумеречном свете им показалось, что там никого нет. Пять минут они простояли на месте, из лошадиных ноздрей в тихий утренний воздух вырывался пар, и Дуайт понадеялся, что Эддерли передумал. Но раздался стук копыт и фырканье лошади, а из полумрака выступили две фигуры.

— Клянусь Богом, — произнес Эддерли, прямой, как копье. — Я думал, вы удрали в Корнуолл.

— Клянусь Богом, — ответил Росс, — я думал, что вы решили сослаться на права духовного лица.

Нехорошее начало для возможного примирения, но когда они проехали ближе к лесу, Дуайт отозвал Крэйвена в сторонку, они спешились и переговорили. Тем временем Росс медленно вышагивал по выбранной поляне, сложив руки за спиной, глубоко вдыхал утреннюю свежесть и прислушивался к сонному чириканью пробуждающихся птиц. Эддерли стоял на месте, как одно из тех деревьев-колонн, тощих как карандаш, которыми вчера так восхищалась Демельза.

Со стороны города пока не было и намека на зарю. Здесь воздух был свежим, никаких городских запахов. Листья шуршали под ногами Росса. Дуайт подошел к нему с вытянувшимся лицом.

— Мы с Крэйвеном пришли к выводу, что через двадцать минут рассветет. За это время мы можем уладить дело.

— Я не хочу его улаживать, — ответил Росс.

— Черт побери! — выругался Дуайт — весьма нехарактерное для него поведение. — Вы оба настолько неразумны? Кровь не решит никаких проблем!

— Давай пройдемся, — предложил Росс. — Утро холодное, нужно разогреть кровь, чтобы рука не дрогнула.

Они направились к деревьям — сотню ярдов туда и сотню обратно.

— Давай не будем драматизировать, Дуайт. Но если вдруг он окажется более метким, вы с Кэролайн, как наши ближайшие друзья, позаботьтесь об обитателях Нампары.

— Само собой.

— Я не написал завещания. Ничего не поделаешь.

— Я понимаю.

Время тянулось медленно. Росс вспомнил историю о двух дуэлянтах, которые как-то обедали вместе в доме одного из них при большом скоплении народа. Отобедав, хорошо проведя время, а вечером и отужинав, они покинули дом, каждый отправился на встречу в собственной карете, и дождавшись рассвета в шесть утра, они застрелили друг друга.

Наконец-то деревья стали принимать более четкие очертания, а вдалеке проступили дома. К счастью, когда дождь кончился, появилась брешь в облаках и внезапно посветлело.

— Идем, время пришло, — сказал Дуайт.

 

Глава шестая

I

Они вместе подошли, и, пока осматривали и заряжали пистолеты, Дуайт сделал еще одну попытку:

— Капитан Эддерли, думаю, даже вы признаёте, что капитан Полдарк уже принес извинения за свою горячность на заседании. Это был благородный поступок, так поступите же и вы благородно, приняв их. Почему бы вам просто не пожать друг другу руки в знак примирения и не отправиться домой для обильного завтрака? Никто не узнает об этом столкновении. Только скажите, и мы сохраним все в тайне. А значит, с точки зрения других людей, это не нанесет урона чести. Вы ничего не потеряете, но многое приобретете, признав ссору мелкой и не стоящей кровопролития.

Мрачное лицо Эддерли выглядело таким бледным, словно он всю жизнь провел в темноте.

— Если капитан Полдарк сейчас еще раз извинится, а также пообещает отправить мне письменное извинение по всей форме, то я подумаю об этом. Впрочем, я все равно не изменю своего дурного мнения о капитане.

Дуайт взглянул на Росса:

— Я уже сожалею, что тогда извинился, — отозвался тот.

Дуайт отчаянно махнул рукой, и Крэйвен произнес:

— Джентльмены, мы теряем время, нужно все закончить до восхода солнца.

— Подождите, — произнес Эддерли, — ваш секундант должен отдать моему письмо с вызовом на дуэль.

— Конечно, раз вы просите.

— А я отдам вашему секунданту ответное письмо. Тогда не останется никаких доказательств этой дуэли, не считая свидетельств этих двоих, которые поклялись держать произошедшее в тайне. Выстрелы могут привлечь внимание, даже в столь ранний час, поэтому в случае, если вы будете ранены или убиты, я не стану терять времени на осмотр ран, а сяду на лошадь и ускачу как можно быстрее. Если же удача окажется на вашей стороне, вы должны сделать то же самое. Раненый должен заявить, что подвергся нападению разбойников.

— Согласен, — кивнул Росс.

— Я не хочу томиться в тюрьме за то, что пустил вам кровь, — добавил Эддерли.

Они встали спина к спине. Оба высокие, но Росс шире в плечах. Оба держали в каждой руке по заряженному пистолету. «Слишком много пороха нарушит равновесие, сэр. В любом случае лучше положить меньше пороха, сэр. Слишком большая скорость снижает точность попадания пули». Испытывал ли он страх? Не слишком. Взвинченность подталкивала к насилию, хотелось уничтожить нечто в противнике, но это же и в себе. Выстрелить. Выстрелить. Как только исчезли все образы, исчезли и опасения. Тело и его слабости вовсе не так важны, как решительность. Это словно поставить все свое будущее на кон, теперь оно зависит от броска костей. Сердце бешено колотилось, чувства обострились, но руки не тряслись, а глаза приобрели ястребиную зоркость. Из леса донесся запах дыма, где-то вдалеке зазвонил колокол.

— Четырнадцать шагов, — сообщил Крэйвен, — я буду считать. Начали. Один, два, три.

Шаги столь же медленны, как и отсчет. Тринадцать, четырнадцать. Готовьсь. Целься. Пли!

Они выстрелили одновременно, и, кажется, оба промахнулись. Света все еще не хватало. Росс услышал, как пуля просвистела мимо.

— Достаточно! — произнес Дуайт, делая шаг вперед.

Эддерли бросил разряженный пистолет и взял другой. Увидев это, Росс последовал его примеру. Стоило ему выстрелить, как пистолет вышибло из руки, а предплечье обожгло острой болью. К его удивлению, от удара пулей его развернуло, он согнулся, схватившись за руку, и сквозь дым увидел, что Эддерли лежит на земле.

Кровь хлестала сквозь пальцы густым фонтаном. Дуайт стоял рядом, пытаясь порвать остаток уже надорванного рукава.

— Эддерли, — сказал Росс, — тебе лучше пойти взглянуть на него.

— Минуту. Тебе нужно...

— Доктор Энис! — Крэйвен потянул его за пальто. — Капитан Эддерли серьезно ранен.

— Иди же, — поторопил Росс колеблющегося Дуайта.

— Поскорее перевяжи чем-нибудь руку, иначе умрешь от потери крови, — велел Дуайт.

Росс присел на камень и попытался оторвать кусок от рубашки, но у него ничего не вышло. Наконец, ему удалось приспособить тонкий, но прочный кусок кружевного манжета. Он обмотал рану чуть ниже бицепса левой рукой, а потом, не в силах закрепить, просто скрутил ткань несколько раз, пока повязка не стала тугой. Руку теперь приходилось придерживать. Предплечье в крови. Он не понял, задела ли пуля кость, но не мог пошевелить пальцами. Деревья странно покачивались, и Росс изо всех сил старался не упасть на влажную, сырую листву.

Трое мужчин находились чуть поодаль, не больше чем в тридцати шагах. Попал ли он с первого или со второго выстрела? Хорошо ли прицелился? Росс стиснул зубы и встал. Рука по-прежнему кровоточила, но кровь уже не хлестала. И все же он потерял больше крови, чем за оба ранения, полученные в Америке. Росс попытался пройтись.

Вдвое больше шагов, чем он проделал перед дуэлью. Долгий путь. Двадцать восемь. Эддерли еще шевелится, это хорошо. Не умер. Не умер. Когда он подошел, Джон Крэйвен отделился от остальных и через лесок побежал к воротам парка.

Дуайт раскрыл саквояж, уже разрезал сюртук, жилет и сорочку Эддерли и наложил марлевую повязку. Должно быть, рана в основании живота или верхней части правой ноги. Росс покачиваясь направился к ним.

Веки Эддерли дрогнули.

— Проклятые пистолеты, — пробормотал он, — не слишком меткие. — Черт, промахнулся совсем чуть-чуть.

— Куда ушел Крэйвен? — спросил Росс.

— Раздобыть портшез.

— Он не взял лошадь...

— Решил, что так быстрее. Портшезы обычно ждут на заставе. Присядь. Если бы ты смог подержать повязку на бедре Эддерли левой рукой, я бы пока перевязал твою правую.

— Я сам подержу, — отозвался Эддерли.— Отойдите, Полдарк. Все в порядке, действуйте, как оговорено.

— Я останусь, пока не прибудет портшез, — сказал Росс.

— Чертов идиот, — ответил Эддерли. — Так я и знал. Жаль, что я вас не убил. Нужно избавляться от чертовых идиотов.

Росс присел на землю и прижал повязку к животу Монка, пока Дуайт перевязывал его руку. Он работал проворно и ловко, и уже через несколько минут сумел ослабить жгут, сделанный Россом.

— Сможешь доехать до дома верхом? — спросил Дуайт.

— Думаю, да.

— Тогда езжай. Эддерли в порядке. Крэйвен может вернуться с несколькими дозорными.

— Пристрелите его, если он это сделает, — велел Эддерли.

— Возможно, у него не будет выбора.

— Я останусь, пока не прибудет портшез, — упрямо повторил Росс.

Первые солнечные лучи коснулись верхушек деревьев. Палая мокрая листва засветилась медными отблесками. Монк погрузился в полузабытье. Росс вопросительно взглянул на Дуайта. Тот неопределенно махнул рукой. Они ждали.

Листья продолжали падать, приземляясь рядом с тремя хранящими молчание мужчинами. Послышались шаги, и появился Крэйвен, а за ним — наемный портшез. Запыхавшиеся носильщики наклонили портшез, и туда с большим трудом погрузили Монка Эддерли. На этом этапе он, кажется, окончательно потерял сознание.

— Мистер Крэйвен, я буду сопровождать портшез. Вы не поможете капитану Полдарку сесть в седло? А потом заберите остальных лошадей.

— Думаю, я поеду с вами, — сказал Росс.

— Ну уж нет, — произнес Крэйвен. — Честь по чести, все условия соблюдены. Поезжайте домой и пошлите за другим доктором.

Когда портшез скрылся, Крэйвен кое-как усадил Росса на лошадь. Росс взял поводья здоровой рукой и медленно развернулся, чтобы начать долгий путь до Георг-стрит.

II

Дуайт вернулся к девяти. Росс лежал в постели, но отказался пригласить другого врача. Демельза заботилась о нем, делая все, что в ее силах. Дуайт не видел ее в таком состоянии с тех пор, как она перенесла гнойное воспаление горла.

— Как там Эддерли? — спросил Росс и стиснул зубы, пока Дуайт срезал повязку.

— Я извлек пулю, застрявшую почти в паху. Свинец стерилен, и я сделал все, что мог.

Пока Дуайт осматривал рану, повисла тишина.

— И что же?

— Могло быть и хуже. Пуля отколола кусок от лучевой кости. Нужно извлечь его.

— Проклятье. Я ранил его с первого или со второго выстрела?

— Со второго. Из-за ранения в руку ты попал чуть ниже, чем прицелился. Демельза, у вас есть миска?

— Вот.

— Побольше. И бренди. Росс, это будет довольно болезненно. Если бы это было сделано сразу, поврежденная рука еще бы не обрела чувствительность.

— Не нужно бренди, — откликнулся Росс. — Просто сделай, что требуется.

И Дуайт сделал, что требовалось. Было много крови, какое-то время даже виднелся край раздробленной кости. С лица Росса стекал пот, он вцепился здоровой рукой в изогнутое изголовье кровати. С лица Демельзы тоже стекал пот вперемешку со слезами. Наконец, Дуайт вновь наложил повязку. Демельза, стремящаяся по возможности сохранить все в секрете, сама вынесла миску с кровью. Дуайт закрыл саквояж. Затем все они выпили бренди. Установилась долгая тишина. Обрывочные слова словно потонули в ней. Все погрузились в горькие, противоречивые, тревожные мысли и воспоминания. А Лондон за окном в конце концов проснулся, к привычным звукам улиц прибавилось мычание коровы. Две горничные наверху приступили к своим ежедневным заботам, слышались их шаги.

Наконец, Дуайт попытался нарушить угрюмое молчание:

— Вы когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Дэви?

— О ком?

— Дэви. Кажется, его зовут Гемфри Дэви.

— Нет, — Росс сделал над собой усилие. — Кто он?

— Корнуольский юноша, работающий в какой-то лаборатории Бристоля. Он заявляет, что изобрел или открыл какой-то новый газ, называемый закисью азота. Говорит, надышавшись его парами, человек теряет чувствительность. Парню нет и двадцати одного, но он уже опубликовал свое исследование. Он утверждает, что поскольку газ уничтожает боль, его можно использовать для хирургических операций. Я бы сейчас от него не отказался.

— И я, — кивнул Росс.

Дуайт поднялся.

— Даже если его заявления правдивы, пройдут годы, прежде чем газ попробуют использовать в моей профессии. Консервативные идеи — вот что в ней главенствует.

Вновь повисло тягостное молчание.

— Тебе полегче? — спросила Демельза.

— Немного, — отозвался Росс. — Я тут подумал. Как бы Эддерли ни желал сохранить произошедшее в тайне, вероятно, всё выйдет наружу, раз мы оба теперь в таком состоянии.

Демельза взглянула на Росса, его осунувшееся лицо, на кровь, уже успевшую проступить сквозь новую повязку. И подумала: я никогда ему этого не прощу.

III

Она думала об этом следующие несколько дней. Рисковать столь многим ради столь малого казалось ей надругательством над самой жизнью. Тот случай показал новую, темную сторону Росса, которую она едва знала прежде. Она вдруг увидела в нем человека, связанного глупыми традициями своего класса, хотя раньше ей казалось, что он куда проницательнее остальных и наверняка отвергнет подобное.

Все эти дни Росс казался погруженным в себя, ему по-прежнему нездоровилось, поэтому она не смогла заставить себя высказать что-то мужу, а решила довериться Кэролайн:

— Я и сама сначала изумилась, но сейчас не слишком удивлена. Так уж суждено, — произнесла Кэролайн.

— Не понимаю, о чем ты.

— Монк Эддерли — дуэлянт, и будет таким всю жизнь, — ушла от объяснений Кэролайн. — Беда лишь в том, что он выбрал Росса.

Демельза нахмурила темные брови:

— Ты вовсе не это имела в виду, Кэролайн. Как и я. Они говорят о чести, которая должна быть отомщена. Но что такое честь?

— Норма поведения. Многовековая традиция. Росс потерял бы уважение, отказавшись драться.

— Уважение? Чье уважение? Точно не мое. Неужели он не боялся потерять что-то более важное? Свою жизнь? Здоровье? Мы даже не знаем, в безопасности ли он сейчас. Его жена, дети, дом, карьера? Что все это в сравнении с уважением?

— Таковы мужчины.

— Не нужны мне такие мужчины! Кэролайн, четыре года назад он тоже рискнул всем, чтобы спасти Дуайта из Кемперской тюрьмы во Франции. Вот это я называю честью. А то, что произошло сейчас — бесчестье!

Кэролайн взглянула на подругу:

— Будь с ним помягче, Демельза. Ты знаешь Росса лучше, но мне кажется, что вскоре он сам начнет корить себя за произошедшее.

— Он не должен! Кэролайн, я чувствую, что это в основном моя вина.

— Твоя вина!

— Хорошо, я ответственна за это. Это случилось из-за меня. Ссора произошла из-за меня. Тебе ведь это известно, правда?

— Я знаю, что это было отчасти из-за тебя. Но не верю, что все зашло так далеко только по твоей вине. Росс с Монком возненавидели друг друга с первого взгляда, это что-то инстинктивное, не зависящее от поведения.

Демельза встала:

— Мое поведение было неправильным?

— Насколько я знаю, нет.

— Видишь ли, я была счастлива. Я была счастлива с Россом, еще более счастлива, чем до появления Хью. Было так увлекательно осваиваться в новом обществе. Возможно, я держала себя с Монком Эддерли свободнее, чем стоило бы. Возможно, я слишком свободна для лондонского общества. Может, мужчины — и здесь, и в Корнуолле — воспринимают мои манеры, как поощрение. Но уж такой я родилась. Все эти годы я старалась научиться себя вести, но, видимо, так до конца и не научилась. Росс не должен был меня привозить!

— Дорогая, слишком много выводов из-за одной неудачи. Ты могла двадцать раз приехать в Лондон, но этого бы не случилось! Все могло быть куда хуже. Один из них, даже не оба, могли умереть.

— Это-то меня и тревожит, — ответила Демельза.

А затем Монк Эддерли умер.

IV

Через три дня жар у Росса спал. Несмотря на недовольство Демельзы, он уже собирался встать и навестить противника, когда пришел Джон Крэйвен и сообщил новости.

Росс смотрел на него в серой тишине, откинувшись на подушки, с которых только что поднялся. Стоящая у окна Демельза вцепилась зубами в ладонь.

— За два часа до этого с ним был его личный врач, а накануне его осматривал доктор Энис, но ничего нельзя было сделать. По словам доктора Эниса, дело, вероятно, в закупорке кровеносного сосуда.

— Когда?

— Этим утром, — Джон Крэйвен потеребил рукав сюртука, бросил взгляд на Демельзу, а затем отвел его. — Я пришел сказать вам, потому что он об этом просил. И еще хочу вас предупредить.

— Да, понимаю.

— Он заявил, что получил ранение, когда упражнялся в стрельбе в парке и случайно выстрелил себе в живот. Я подтвержу эту историю.

— Спасибо, мистер Крэйвен.

— Не благодарите меня, капитан Полдарк. Мне неприятно потворствовать лжи, тем самым ставя под сомнение собственную честь.

— Тогда не делайте этого.

— Мы с доктором Энисом поклялись поступить так еще до начала дуэли. В свете произошедшего, возможно, лучше выйти за рамки условленного. Но вашей вины здесь нет, виноват случай.

— Тогда я освобождаю вас от обещания.

— Росс...

Мистер Крэйвен вновь взглянул на Демельзу:

— Не бойтесь, мэм. Он не может освободить меня от этого обещания, даже если желает. Человек, который мог бы это сделать, мертв.

Все промолчали.

— Еще капитан Эддерли попросил сказать вам, и я просто передаю его слова, сэр, — начал Крэйвен, — что вы повели себя как чертов идиот, оставшись в парке до прибытия портшеза. Таким образом появились два свидетеля, видевшие поблизости еще одного раненого. Очевидно, вы еще не в состоянии скрыть свое ранение. Поэтому капитан Эддерли велел мне заплатить каждому носильщику по пять гиней, чтобы заткнуть им рты. Думаю, этого будет достаточно.

Росс нахмурился и облизал губы.

— Я как раз собирался встать и пойти к нему. Я хотел сделать это вчера, но доктор Энис запретил мне двигаться еще один день. А теперь...

Крэйвен кашлянул.

— Капитан Эддерли сказал, я должен донести до вас, что вы теперь должны ему десять гиней.

Росс с удивлением уставился на него.

— Что ж, раз так... Вы хотите, чтобы я...

— Он сказал, что сумма должна быть уплачена мистеру Джорджу Уорлеггану в счет пари.

Демельза резко отвернулась от окна, но решила ничего не говорить.

— Это пари касалось меня? — спросил Росс.

— Необязательно, сэр. Я понятия не имею, в чем его суть.

Две женщины снаружи кричали друг на друга, чуть дальше слышались разноголосые колокольчики уличных разносчиков.

— Я так понимаю, мистер Крэйвен, у капитана Эддерли не было иждивенцев?

— Никого. Он завещал все, чем владел, мисс Андромеде Пейдж.

Росс поморщился, пошевелив больной рукой.

— Очень вам признателен, мистер Крэйвен. Можем ли мы предложить вам бренди? Тут осталось немного.

— Спасибо, но не стоит. Я должен идти, нужно сообщить доктору Энису. Дознание состоится завтра.

— Разумеется, я тоже должен присутствовать.

— Разумеется, вам не стоит этого делать. Это противоречит всем условиям, установленным капитаном Эддерли до поединка. Как я уже сказал, мне никоим образом не нравится случившееся, особенное мое личное участие.

— Я буду теперь до конца жизни сожалеть, что не увиделся с ним перед смертью, чтобы все уладить.

Крэйвен пожал плечами.

— Что ж, капитан Полдарк, это был честный поединок, проведенный по всем правилам. За это я ручаюсь. Так что вам не за что себя корить. Монк Эддерли был странным человеком, позволявшим себе много лишнего. И хотя он не желал вам зла за смертельную рану, которую вы ему нанесли, последним, что он сказал, было: «Жаль, что я его не убил».

V

Следствие коронера состоялось в верхней комнате постоялого двора «Звезда и подвязка» на улице Пэлл-Мэлл. Демельза собиралась пойти, но Дуайт отговорил ее. Чем меньше намеков на какую-то связь с капитаном Эддерли, тем лучше. Поэтому они с Россом остались дома в ожидании вестей.

Все заняло около часа. Первой выступала миссис Осмонд, домовладелица Эддерли, засвидетельствовавшая, что однажды утром в семь тридцать он приехал домой с тяжелой раной в паху. Его принесли два носильщика и сопровождали мистер Крэйвен и доктор Энис. Затем капитан Эддерли отправился в постель, сообщив, что случайно подстрелил себя, упражняясь с пистолетами в Гайд-парке. Он также пожелал дать письменное свидетельство касательно произошедшего, и миссис Осмонд является одним из свидетелей, поставивших подпись под его словами.

Затем для дачи показаний вызвали мистера Крэйвена. Он сообщил, что рано утром катался верхом, как вдруг услышал выстрел. Он поскакал в направлении звука и увидел своего друга, капитана Эддерли, лежащим на земле с сильным кровотечением. Он отправился за портшезом, а по дороге встретил доктора Эниса, согласившегося осмотреть раненого и оказать ему первую помощь до прибытия домой. Он подтвердил показания миссис Осмонд, а также заявление покойного. Отвечая на вопрос коронера, он согласился, что капитан Эддерли был известным дуэлянтом, но сообщил, что не знает ни о каких дуэлях, назначенных на то утро. Он также заявил, что к моменту его прибытия в парке не было никого, кроме Эддерли.

После этого вызвали доктора Эниса, и он подтвердил, что его в Гайд-парк позвал мистер Крэйвен. Он осмотрел раненого на месте происшествия, а позже наблюдал на дому до самой смерти.

— Когда вы прибыли осмотреть раненого, рядом никого не было? — спросил коронер.

Доктор Энис поколебался, поджал губы, но затем ответил:

— Нет, сэр.

Место свидетеля занял доктор Коркоран и подтвердил заключение доктора Эниса о том, что смерть наступила в результате пулевого ранения, пуля попала в пах, вызвав закупорку сосудов и сердечную недостаточность.

— Можно ли нанести подобную рану самому себе? — спросил коронер, забывший задать этот же вопрос Дуайту.

Обдумав вопрос, доктор Коркоран сообщил, что это нетипично, но возможно. Затем еще раз вызвали доктора Эниса и задали ему тот же вопрос. Доктор Энис нашел это возможным.

Затем коронер поинтересовался, нашли ли носильщиков, но получил отрицательный ответ. Они просто испарились, и никто не знал их имен. Присяжные удалились и совещались десять минут, а затем вынесли вердикт «Смерть в результате несчастного случая».

Но примерно в то же время, когда проводились слушания, в парламентских кругах и в обществе стало известно, что произошло. Никто не знал, откуда просочились слухи. Разумеется, все помнили ту стычку в Палате. Возможно, Эддерли сообщил что-то Андромеде Пейдж. Никто не знал, решат ли власти принять меры против выжившего, а если и решат, то у них не было никаких доказательств кроме слухов. Росс собирался поехать на похороны Эддерли, и Дуайту удалось его остановить, лишь применив силу. На похоронах кто-то из друзей Монка мог нанести оскорбление, а то и вызвать его на новую дуэль. В любом случае разговоров бы избежать не удалось.

К счастью (с этой точки зрения), Росс по-прежнему чувствовал себя скверно и мог проводить в сидячем положении лишь час или два в день. Даже более серьезное ранение, полученное в Америке, в свое время беспокоило его меньше. Дуайт смотрел на его руку с тревогой. Она отказывалась заживать.

Демельза заставила себя спросить Росса, как он будет вести себя, если констебль или другой представитель закона придут к нему с допросом. Сначала он сказал, что будет лишь отвечать на вопросы. Когда она спросила, будет ли он отвечать правдиво или врать, он заявил, что это будет зависеть от вопросов. Это не удовлетворило Демельзу, и она сама начала задавать ему вопрос за вопросом, чтобы понять, что он будет говорить. Все шло не очень хорошо до тех пор, пока она не спросила, зачем два честных человека лжесвидетельствовали в его пользу, если он собирается пренебречь их помощью.

Один день медленно сменял другой, и они оба сидели дома, дожидаясь этого визита.

 

Глава седьмая

I

Эддерли продолжал собственную извращенную игру с противником до самого конца, а потому Джордж Уорлегган ничего не слышал о его ранении до среды. Зайдя к Эддерли утром в четверг, он обнаружил, что шторы уже опущены, а хозяйка занята своими делами в ожидании мальчишки, посланного за доктором Коркораном, чтобы тот засвидетельствовал смерть. Джорджу потребовалось время, чтобы выпытать все факты. Он пошел на дознание с определенными подозрениями насчет произошедшего, хоть и не был до конца в них уверен. Распространившиеся сплетни лишь подтвердили его подозрения, и Уорлегган разъярился при одной только мысли, что соперник Эддерли избежит наказания.

В понедельник он навестил мистера Генри Булла, королевского адвоката, в его конторе в Вестминстере. Девять лет назад мистер Булл в качестве обвинителя участвовал в деле, когда Росс предстал перед судом по обвинению в подстрекательстве к бунту, грабеже и нападении на таможенника. Тогда-то Джордж и познакомился с мистером Буллом и поддерживал с ним знакомство, наблюдая, как тот делает карьеру и становится все влиятельнее. Теперь он занимал высокую должность королевского адвоката, а значит представлял интересы Короны в адмиралтейских и церковных судах.

Он показался Джорджу наиболее подходящим человеком — наиболее подходящим из тех, кого он знал. А мистер Булл, достаточно осведомленный о растущей власти и влиянии мистера Уорлеггана, отнесся к гостю с должным вниманием и любезностью. С вниманием и любезностью он выслушал мистера Уорлеггана и его жалобу.

— Что ж, разумеется, — сказал он, — я хорошо помню Полдарка. Высокомерный тип. Свершись правосудие, его бы уже повесили, но эти ваши корнуольские присяжные слишком сентиментальны. Но что касается этого дела, сэр, даже если всё, о чем перешептываются люди, правда, где доказательства. А? А? На дознании вынесли вердикт «смерть по неосторожности». Чтобы подвергнуть его сомнению, нужны свежие доказательства, подтверждающие слухи.

— Полдарк получил ранение и теперь не покидает собственных покоев. Это всем известно.

— Да. Достаточно правдоподобно. Но наличие здесь связи — только предположение. Люди могли поторопиться с выводами.

— По крайней мере, его нужно допросить.

— Его могут допросить, но на каком основании, а? Никто на самом деле его ни в чем не обвиняет. Эддерли мертв. Никто не видел Полдарка в Гайд-парке тем утром. Или те, кто видел, лгут, чтобы спасти его шкуру. Как по мне, тут что-то вроде сговора. Все это, конечно, необычно, но, как вы знаете, Эддерли влипал в большее количество передряг, чем Полдарк, по крайней мере, касательно дуэлей. Могу предположить, что они решили стреляться без секундантов, а потому там не было никого, черт побери погибшего. Очень необычно, я бы сказал. Джентльмены не должны так себя вести. Но они оба военные, оба из пехоты, оба безрассудны, как Аякс. Чего же вы ожидали?

— Как по мне, — ответил Джордж, — безумие предполагать, что его друг Крэйвен просто «прогуливался рядом» во время выстрела. И что доктор Энис оказался в этом месте таким ранним утром. Никаких, практически никаких попыток не сделано для розыска носильщиков, доставивших Эддерли домой. Никаких попыток, чтобы найти других свидетелей. От этого попахивает сговором, сэр!

— Может быть. Может быть, — мистер Булл сжал губы и взглянул на лежащие перед ним бумаги. — Что же, мистер Уорлегган, как бы мне ни хотелось вам помочь — хотя это даже не моя юрисдикция — здесь можно предпринять мало официальных шагов. Если неофициальные расспросы дадут какие-нибудь многообещающие сведения, я буду рад услышать их и направить в нужные инстанции.

На этом Джорджу стоило бы остановиться, но во время своих визитов в «Уайтс», которые он исправно наносил три раза в неделю с момента своего избрания, он заметил, что сэр Джон Митфорд, главный прокурор, тоже состоит в клубе. Джордж знал Митфорда только в лицо, но уже познакомился с другим членом клуба, который знал всех и к тому же вечно нуждался в деньгах, а потому стремился завести дружбу с теми, у кого их много. Джордж провел вечер в ожидании, и, увидев, что сэр Джон спустился после ужина в курительную, позвал своего нового приятеля, чтобы тот его представил.

Митфорд был рад знакомству, и после нескольких минут светской болтовни третий собеседник удалился. Джордж осторожно повернул разговор в нужное русло, заметив, какой потерей для клуба стала смерть одного из самых популярных его членов.

— О ком вы? — спросил Митфорд. — Ах да. — Он нахмурил брови. — Ах да, молодой Эддерли, как жаль, хотя он никогда не играл в вист честно, вечно возмутительно мухлевал.

Джордж сказал, что очень сожалеет об этой потере, поскольку именно Монк Эддерли был его поручителем в клубе, а также старым и близким другом. После еще нескольких фраз прозвучало слово «убийство».

— Убийство? — переспросил сэр Джон. — Кто вам такое сказал? Это объявили смертью от несчастного случая.

Джордж улыбнулся.

— Да, сэр, только в это никто не верит.

— Ах вот как, — отозвался Митфорд. — Вы имеете в виду ту историю с дуэлью? Все об этом говорят, знаю. Как там имя человека, которого со всем этим связывают? Что-то на «Пол». Не припомню, чтобы я с ним встречался или слышал о нем.

Джордж кратко рассказал о жизненном пути Росса, добавив кое-что об обвинениях, выдвинутых против него в Бодмине, и о том, что все считали его виновным, но он был освобожден присяжными, настроенными в его пользу.

— Вот как, — отозвался Митфорд. — Видимо, тот еще тип. Впрочем, как и Эддерли. Один другого стоит, надо сказать. Жаль, что они друг друга не убили.

— Да, но один из них все еще жив, сэр Джон, — произнес Джордж. — Если позволите, дать Полдарку уйти от наказания будет огромной ошибкой.

Митфорд взглянул на собеседника исподлобья.

— Мой дорогой мистер Уорлессон, вопреки вашему мнению, я не слежу за всеми несчастьями в этом городе. Никто не следит. Как вы знаете, в городе не хватает полицейских. Например, в Кенсингтоне у нас всего три констебля и три участка, и это на территорию в пятнадцать квадратных миль. Чего тут можно ждать? — сэр Джон громко откашлялся. — Но, если взглянуть на все это с другой стороны, кто может поручиться, что Эддерли не лишил себя жизни намеренно? Мы знаем, что у него было туго с деньгами. Кое-кто в этом клубе никогда больше не увидит блеска собственного золота. Но даже если все так, как вы сказали...

— То что?

— Эддерли ведь не в спину застрелили, так? Никто же не утверждает, что этот человек, Пол-как-его-там, застрелил его не в честном поединке?

— Дуэль вне закона, сэр Джон. Все великие умы — Коук, Бэкон и другие — утверждали, что она ничем не отличается от обычного убийства. А эта еще хуже, поскольку ее устроили тайно.

Сэр Джон поднялся.

— У меня назначена деловая встреча, надеюсь, вы меня извините. Что до законов этой страны, я с ними знаком. Если человек погиб на дуэли, его противника следует обвинить в убийстве. Но напомню, по закону требуются доказательства. Нет свидетелей, которые могли бы подтвердить все эти сплетни и слухи в суде. Когда у вас будет нечто большее, чем сплетни из салонов, дайте мне знать.

По пути в комнату для карточных игр сэр Джон взглянул на список новых членов, вывешенный в холле, дабы убедиться, что этот мистер Уорлессон в нем есть.

Джордж нанял двух человек, чтобы продолжили расследование, Росс залечивал рану, а Демельза ждала.

II

Они приняли нескольких посетителей, тщательно придерживаясь версии о том, что Росс поранился, когда чистил оружие. Беседы велись о провале кампании в Голландии после всех больших ожиданий; о возникших в результате напряжении и подозрительности между русскими и англичанами; о том, что прибывшие в Ярмут русские пьют жир из уличных фонарей; о восторженном приеме генерала Бонапарта во Франции; о надеждах на мир и усталости от восьми лет войны. Или обсуждали последнюю пьесу, последний скандал или последние слухи о здоровье короля. Ничего личного.

И всё это время в голове Демельзы издевательски крутился прилипчивый мотивчик:

Милейший, обречен мой стан,

Вы гляньте, что за формы!

Пред вами форменный болван –

Продукт модной реформы.

Зашел и один неожиданный посетитель. Когда миссис Паркинс объявила его имя, Демельза подошла к двери, дабы убедиться, что не ослышалась. Это был Джеффри Чарльз Полдарк.

— Ну что же вы, тетушка Демельза, почему вы так всполошились? Я что, похож на привидение? Могу я навестить своего уважаемого дядюшку?

Джеффри вошел, бледный и худой. Росс сидел в кресле в утреннем халате, рука еще ныла, но он уже чувствовал себя лучше. Он улыбнулся молодому человеку и протянул ему левую руку, но Джеффри Чарльз наклонился и поцеловал его в щеку. Потом поцеловал Демельзу. Он был в шелковом сюртуке в сине-коричневую полоску и белом шелковом жилете.

— Лопни моя селезенка! — воскликнул он. — Дядя Росс, как я слышал, вы прострелили себе руку? В жизни бы не подумал, что вы можете быть таким неосторожным! И как она? Заживает, надеюсь? Почти как новенькая? Не советую вам стрелять в ногу, это гораздо больнее.

— Предупреждаю, — ответил Росс, — не шути с калекой, это опасно. Я легко выхожу из себя. Но что ты здесь делаешь? Прогуливаешь занятия и превратился в фата?

— Что я здесь делаю? И это ваша благодарность? Я пришел навестить больного родственника, вот что я делаю. Достаточный предлог, чтобы пропустить занятия, разве нет?

— На этот раз сгодится, — сказал Росс. — Демельза, не могла бы ты позвонить в колокольчик? Парень наверняка проголодался.

— Так забавно, — отозвался Джеффри Чарльз, — в моем-то возрасте, что все почему-то думают, будто я постоянно голоден.

— А это не так?

— Так.

Оба засмеялись.

— А если серьезно? — сказал Росс, когда велели принести чай и булочки с маслом.

— А если серьезно, мама и дядя Джордж живут на Кинг-стрит, это от меня в двух шагах, и я частенько провожу вечера с ними — по крайней мере, с мамой и Валентином, дядя Джордж нередко уезжает по делам. Вот я и подумал, узнав о вашей беде, что стоит зайти.

Они еще немного поболтали, и впервые после дуэли воцарилась легкомысленная атмосфера.

— Я хотел привести твою тетю, чтобы вы повидались, или пригласить тебя, но ты же знаешь, в каких я отношениях с твоим дядей Джорджем... В общем, я боялся что-либо предпринять, чтобы... не расстраивать твою матушку.

— Ну всё, — сказал Джеффри Чарльз. — Dicenda tacenda locutus . Знаете, тетушка Демельза, сколько часов приходится учить дурацкие языки, только чтобы показать свое превосходство тем, у кого просто нет на это времени? Я бы предпочел научиться у Дрейка делать колесо.

Демельза одарила его одной из своих ослепительных улыбок.

— Так родители не знают, что ты здесь? — спросил Росс.

— Нет. И не узнают. Хотя очень скоро я перестану быть непослушным ребенком, которым меня считает дядя Джордж. Меньше чем через два года я поступлю в Оксфорд и тогда стану сам себе хозяином.

Росс поменял положение руки, чтобы уменьшить боль.

— Джеффри, еще года три ты не сможешь получить Тренвит. Тебе принадлежит лишь поместье, но денег у тебя нет. Без дяди Джорджа, оплачивающего счета, оно придет в запустение — именно в таком состоянии оно и находилось перед тем, как твоя мать вышла замуж. Так что в любом случае советую вести себя осмотрительно — не только ради твоей матушки, но и ради себя. Если, когда ты станешь старше, скажем, через четыре-пять лет, ты захочешь по доброй воле порвать с мистером Уорлегганом и потребовать свое наследство, то к тому времени, надеюсь, у меня будет достаточно денег от шахты и из других источников, чтобы ты не остался совсем без гроша. Но всё это в будущем. А сейчас...

Джеффри Чарльз откинулся на спинку кресла и нахмурился.

— Благодарю, дядя. Прекрасно сказано. Надеюсь, ваша помощь мне не понадобится. Хотя кто знает, мои вкусы уже выходят за рамки имеющегося содержания. До чего же мерзкая штука — деньги! И как же неприятно, что у моего отчима их так много! Почему бы не сменить тему на более интересную? Может, расскажете, если это не тайна, как вы прострелили руку?

— Нет, — отрезал Росс.

— Ясно. Значит, это не более интересная тема... Тетушка, вы выглядите изумительно, прямо пальчики оближешь. Лондонские девушки в целом привлекательнее корнуольских. Но иногда и в нашем графстве встречаются аппетитные.

— Кстати, об аппетите, — снова улыбнулась Демельза. — Кажется, как раз несут чай.

III

Джеффри Чарльз ушел около семи, посмеявшись над опасениями Демельзы о том, безопасно ли идти по лондонским улицам. Ему разрешили провести ночь в Гросвенор-гейт, так что спешить было некуда. Джеффри Чарльз прошел пешком до Стрэнда, протиснувшись через группу проституток, хватающих его за одежду, и там взял портшез.

Дома он застал милую семейную сценку. Джордж сидел перед ярким огнем в камине и перелистывал книгу — похоже, бухгалтерскую. Элизабет рядом с ним выглядела как всегда прекрасной, хотя Джеффри Чарльз отметил, что она прибавила в весе. Ему еще не сказали. В уголке играл с лошадкой Валентин Уорлегган — темноволосый, с желтоватой кожей и худой, но по-своему привлекательный мальчуган шести лет. Элизабет спросила Джеффри Чарльза, понравилось ли ему в зоопарке и нужно ли было так задерживаться. Тот ответил, что рептилии пробуждаются только в темноте, и последний час он провел в домике змей. После поступления в Харроу ложь давалась ему легко.

Джордж добродушно его поприветствовал. Надо отдать Джорджу должное — он всегда пытался найти взаимопонимание с пасынком. Это пасынок отказывался смягчаться. Это пасынок отказывался оставить прошлое в прошлом. Сейчас их отношения стали хорошими, как никогда: они вежливо друг друга терпели, и это было пределом мечтаний Элизабет.

Несмотря на частично злорадное, частично умышленное пари с Монком Эддерли, которое так плохо закончилось, Джордж пребывал в отличном настроении. Хотя человек, нанятый вести расследование, вчера появился с двумя носильщиками, заявившими, что именно они отнесли раненого Эддерли домой, пристрастный допрос показал, что они лгут и лишь хотят получить обещанную награду. Любой адвокат в суде разделался бы с ними за пять минут. И потому их отправили восвояси, как и людей Джорджа, с указаниями тщательнее относиться к качеству выловленной рыбешки.

Джордж был настроен философски. Со смертью Монка он потерял свой самый ценный актив в обществе, но Монк и обходился недешево. Он совершенно не считал деньги и, сблизившись с Джорджем, смотрел на него, как на неистощимый источник средств. Один заём следовал за другим. Иногда он кое-что возвращал, а затем занимал вновь. Итак, пусть Джордж его потерял, но невелика потеря. Джордж решил, что теперь может справиться и сам. Даже если Росса Полдарка и не обвинят в убийстве, результат был вполне справедлив.

Росс слег с ранением, которое, как говорили, скорее всего приведет к потере руки, да и в любом случае, дуэль плохо скажется на его карьере. Боскауэны, если Джордж верно о них судит, выше всего ценят законопослушность и уж точно не захотят, чтобы в парламенте их представлял забияка, тайно убивший другого члена парламента на дуэли, даже без необходимых формальностей. Что до недавно созданного банка, то новости о поединке быстро доберутся до Корнуолла, а банкиры четко придерживаются закона, и ему это тоже повредит.

Собственные дела Джорджа процветали. Мистер Танкард, его личный поверенный и управляющий, вчера прибыл в Лондон с многочисленными документами и сведениями. Теперь, когда Джордж фактически владел округом Сент-Майкл, он стремился, чтобы это обходилось ему подешевле.

В местечке проживало около сорока квартиросъемщиков, и платили за аренду они по низкой ставке. Тот факт, что некоторые дома находились в плохом состоянии, практически рухнули на головы жильцов, не мешал съемщикам голосовать на выборах и требовать за это плату. Подобные люди проголосуют за того, кого им велят, если получат достаточно подачек от домовладельца. Теперь домовладельцем стал Джордж. И он обнаружил, что выборщики, пусть и раболепны, но при этом достаточно ненасытны. Выборы, разумеется, процедура затратная, но жильцы-то желали получать свое не только во время выборов.

Джордж решил просто снести самые старые и развалившиеся дома. На это потребуется время и определенная твердость, но это можно устроить. К примеру, потеря десяти домов снизит будущие затраты на четверть. Конечно, жильцы будут яростно сопротивляться, но он уже купил несколько заброшенных коттеджей неподалеку от закрывшейся шахты, примерно в двух милях, и велел их отремонтировать. Никто не обвинит его в негуманности. Люди, которых он туда переселит, настолько нищие, а дома в таком плохом состоянии, что он может даже заявить, что улучшает условия их жизни. Единственная разница будет в том, что они перестанут быть выборщиками округа Сент-Майкл и тем самым потеряют основной источник существования. Наверное, им даже придется найти работу, подумал Джордж.

Сейчас он изучал книгу, которую принес Танкард, с подробностями прав собственности на подлежащие сносу дома и списками их обитателей — возраст и даты, когда каждого вместе с домочадцами можно выселить.

— Валентин, — сказала Элизабет, — тебе пора ужинать. Кажется, миссис Вантедж о тебе забыла.

— Да, мама. Через минутку, мама.

Валентин скакал на лошадке-качалке с хлыстом в руке, темные пряди волос упали на лицо. Он явно участвовал в опасной миссии, которую нельзя прерывать.

Джеффри Чарльз умилился, глядя на него.

— Ну и ну, похоже, Валентин собирается драться на дуэли.

— Томас Треветан, сапожник, — читал себе под нос Джордж. — Пятьдесят семь лет, живет с овдовевшей сестрой, Сьюзан Хикс пятидесяти девяти лет.

Треветан уже послал Джорджу письмо с просьбой о помощи с ботинками и сапогами. От него стоит избавиться.

— Том Оливер, молочник, сорок лет, жена и четверо детей. Чей молочник? Без сомнения, у него одна чахлая коровенка. Артур Пирсон, солодовник. Какие только профессии не выдумывают эти паразиты!

Джеффри Чарльз громко засмеялся высоким, ломающимся голосом, и Элизабет с улыбкой опустила иглу, а Джордж оторвался от книги. Даже Валентин отвлекся от лошадки и стал раскачиваться не так неистово.

— Что такое? — спросила Элизабет. — Что случилось, Джеффри Чарльз? Что тебя так развеселило?

— Это... это Валентин! — Джеффри Чарльз задохнулся от смеха. — Только взгляни на него! Ну и ну! Он же вылитый дядя Росс!

 

Глава восьмая

I

Девятого ноября Дуайт еще раз осторожно снял повязку и понюхал ее. Выяснилось, что рука до сих пор воспалена, но только непосредственно у раны. Опухоль спала.

— Ты даже не представляешь, как тебе повезло, Росс.

— И как же?

— Три дня назад я подумывал ампутировать тебе руку выше локтя. Уверен, ты и сам знаешь, что в определенном состоянии отравленная кровь быстро распространяется по организму. Тогда встает выбор между потерей руки и жизни.

— Не говори Демельзе.

— Она уже знает. Я не смог бы принять решение без ее одобрения.

Росс поглядел на свою руку.

— И что теперь?

Дуайт сложил повязку.

— Должно быть, внутрь попала краска с рукава... Что теперь? Ну, через месяц или около того ты сможешь ей пользоваться. А пока что Демельзе придется нарезать тебе мясо.

— Я едва могу пошевелить пальцами.

— Не слишком усердствуй. Небольшие упражнения каждое утро. Росс, на следующей неделе я возвращаюсь в Корнуолл. Я остался только из-за тебя.

— Кэролайн едет с тобой?

— Нет... Она хочет посетить кое-какие светские события в конце месяца. Она вернется в начале декабря.

— Надеюсь, в этот раз надолго.

Дуайт убрал бинты и закрыл саквояж. В утреннем свете его лицо, обрамленное седыми волосами, выглядело неожиданно юным.

— Думаю, да. Так она говорит.

— Каким бы ценным ни был твой визит для Кэролайн, мне он спас жизнь.

— Тебя спасли собственные жизненные силы, Росс. Твой организм достаточно крепок, чтобы сопротивляться инфекции.

— Уж точно крепче разума, который не смог воспротивиться яду Монка Эддерли.

— С этим покончено, со всем этим. Тебе следует думать о будущем, а не о прошлом.

— Я не так уж уверен, что всё кончено. Подобные события обычно имеют последствия.

Дуайт застегнул саквояж.

— Почему бы вам не поехать домой вместе со мной?

— Нет. Еще рано. Я кое-что должен сделать.

— Ты не можешь исправить случившееся, Росс. Придется свыкнуться с новым положением дел.

— Что ж, это мы еще посмотрим...

На следующий день, когда Росс посетил своего патрона, с реки поднялся туман. Лорд Фалмут был дома и охотно его принял. Они поговорили во второй гостиной, поскольку миссис Боскауэн принимала дам к чаю в основной.

Лорд Фалмут пожал Россу левую руку и сухо предложил бокал канарского. Он был в домашней шапочке, сливового цвета сюртуке, до блеска вытертом на локтях, черных шелковых панталонах и чулках.

— Надеюсь, ваша... рана от неосторожного выстрела заживает.

— Благодарю, милорд. Почти уже зажила. Доктор Энис сказал, что вскорости я смогу снова поставить собственную подпись.

— Эта способность вам пригодится, когда вы вернетесь к своим партнерам по банку.

— Надеюсь, я им еще нужен.

Фалмут протянул гостю бокал.

— Вам повезло прихватить с собой доктора. Такой изыск даже я не могу себе позволить.

Росс улыбнулся.

— На следующей неделе он возвращается обратно. И мне придется выкарабкиваться самому или обратиться к лондонским докторам. — Он глотнул вина, и возникла пауза. — Много всего случилось с тех пор, как я в последний раз у вас обедал, лорд Фалмут.

— Я заметил.

Сложно было что-то прочитать по лицу виконта. Он никогда не показывал своих чувств, но сейчас еще более тщательно их скрывал. Его голос, не считая небольшого оттенка сарказма, звучал нейтрально, словно он ждал, что гость объявит о своих намерениях, прежде чем хозяин покажет свои.

— Полагаю, теперь истинная история широко известна, — сказал Росс. — Но возможно, подлинная правда пока еще не всплыла в этих разговорах, и я посчитал, что вам следует узнать ее, как только я смогу выходить в свет.

— Если вы уверены, что хотите рассказать.

— С чего бы мне этого не хотеть?

— Потому что слухи — это одно, а признание — совсем другое. Кое-что лучше оставить невысказанным, капитан Полдарк.

— Могу вас заверить, милорд, это и останется невысказанным, но только не в этом случае. Я представляю Труро и ваши интересы, и эти интересы, пусть я иногда и мало уделяю им внимания, дают вам право знать о случившемся.

— Прекрасно. — Фалмут подошел к стеклянной двери в оранжерею и закрыл ее. — Говорите.

Росс рассказал ему историю дуэли. Когда он закончил, Фалмут снова наполнил бокалы, нахмурившись, дабы не пролить ни капли.

— Так чего же вы хотите от меня?

— Возможно, совета.

— По какому поводу?

— В Корнуолле меня знают, как человека довольно вспыльчивого. Теперь это известно и в Лондоне. Дуэль, разумеется, была честной, но даже тот факт, что она проводилась втайне и что меня не могут привлечь к суду (по крайней мере, так кажется), создает ложное впечатление, что если бы меня все-таки привлекли к суду, то приговорили бы. Вы хотите, чтобы в Вестминстере вас представлял парламентарий, а не драчун и сорвиголова. Этот ярлык на некоторое время приклеится ко мне в Лондоне. Я подумываю подать в отставку, чтобы вы могли найти кого-нибудь более подходящего на мое место. В конце концов, Труро сейчас в безопасности и полностью в ваших руках. Выборы не понадобятся. Всё это можно устроить за пару месяцев.

Лорд Фалмут встал и позвонил в колокольчик. Вошел лакей.

— Принесите другую бутылку канарского, более выдержанного.

— Слушаюсь, милорд.

— И заберите пустую.

— Да, милорд.

Пока не принесли новую бутылку вина, оба молчали.

— Это получше, — сказал Фалмут. — С привкусом дымка. Увы, у меня его осталось мало. В прошлом году раздобыла матушка.

— Да, — согласился Росс. — Вкус более насыщенный.

— Что касается вашего дела, Полдарк, вы что, хотите сказать, будто устали от Вестминстера и желаете его покинуть?

— Я говорил не об этом. Но подумал, что за год, который я провел в парламенте, вы могли устать от меня.

Его сиятельство кивнул.

— Мог бы. У нас довольно часто бывали разногласия. Но лишь в одном случае — с законопроектом о правах католиков — это были разногласия по важному вопросу. На самом деле разница между нами не в подходах, а в принципах.

— Не вполне улавливаю вашу мысль.

— Что ж, давайте кое-что проясним. Вам не нравится, во что превратилась французская революция, и вы готовы бороться с ней всеми силами. Но в глубине души вы верите в идеалы свободы, равенства и братства, хотя и называете это другими словами. Ваш гуманизм, ваши чувства откликаются на них, но не рассудок, ведь он твердит вам, что достигнуть этих целей невозможно!

Росс некоторое время молчал.

— Но если вычесть эмоции, республику, жестокость революции, разве вы и сами не приверженец тех же идеалов?

Фалмут улыбнулся плотно сжатыми губами.

— Вероятно, я лучше себя контролирую, мною всегда правит разум. Скажем, я всецело верю в братство, немного в свободу и совсем не верю в равенство.

— Но ведь французы сделали всё наоборот, — заметил Росс. — Они так настаивали на равенстве, что не осталось места для свободы и совсем мало для братства. Но вы не ответили на мой вопрос.

— Тогда я отвечу на него сейчас. — Его сиятельство прошелся по комнате и снял шапочку, чтобы почесать голову. — Когда я захочу, чтобы вы подали в отставку, я вам скажу. А если вы захотите этого, то сообщите мне. Как вы знаете, мне нравятся парламентарии со стержнем. Но глупый и злосчастный поединок, каким бы прискорбным он ни был, не повод для подобного решения. Мы все учимся на собственных ошибках. По крайней мере, я пытаюсь. И думаю, что и вы тоже, капитан Полдарк.

Росс поставил бокал.

— Благодарю вас. Именно это мне и нужно было знать.

— Но поезжайте домой, — сказал Фалмут. — Сейчас же поезжайте. Здесь у вас не осталось важных дел. Как гласит народная мудрость, с глаз долой — из сердца вон. К закону это тоже относится. Если вас соберутся-таки допросить, то это будет легче сделать на Георг-стрит, но уж точно никто не проедет три сотни миль до вашего поместья в Корнуолле.

— Понимаю.

— Тогда поезжайте завтра же, или как только позволят дела.

Росс надолго задумался.

— Милорд, благодарю вас за заботу. Это весьма любезно с вашей стороны... Но я не могу пока уехать. Не могу просто улизнуть.

Виконт Фалмут пожал плечами.

— Ну вот опять, Полдарк. Опять разногласия. И снова из-за принципов. Вам следует больше полагаться на разум, нежели на чувства.

II

Итак, настало время снова выезжать и показаться на публике, в Палате общин, на светских мероприятиях. В каком-то смысле это было малоприятное испытание. У Эддерли было мало друзей, но много знакомых. Он слыл человеком, вхожим повсюду. А теперь его не было нигде. Вместо него оказался житель Корнуолла с рукой на перевязи, иногда, когда позволяли обстоятельства, в сопровождении хорошенькой жены. Чужаки, незнакомцы. Разумеется, миссис Пелэм взяла их под свое крыло, но... Всем не хватало Эддерли. На них косились, шептались за спинами, разговоры затихали, когда они проходили мимо.

К удивлению Росса, в Палате всё прошло лучше. Члены парламента, похоже, сочли само собой разумеющимся, что закоренелый дуэлянт в конце концов нашел свой конец выбранным им самим же способом. Главным образом они выражали уважение человеку, который его убил. Либо Полдарк чертовски меткий стрелок, как предположил парламентарий из Бриджнорта, либо ему чертовски повезло.

В течение всей этой напряженной и неприятной недели из головы Демельзы не выходила песенка про моду.

Милейший, обречен мой стан,

Вы гляньте, что за формы!

Мелодия никак не могла отвязаться, несмотря на то, что совершенно не соответствовала всем мыслям и страхам.

На одном званом вечере Полдарки увидели Джорджа и Элизабет, и Росс припомнил странную просьбу Эддерли. Он обязан был ее выполнить, как бы это ни было неудобно и сложно. Но всё же не подобает вручать Джорджу десять гиней на глазах у всего общества, да и Джордж может принять это за оскорбление. А кроме того, и Росс, человек не особенно наблюдательный, и Демельза отметили, какими ожесточенными выглядят супруги. Вряд ли это было связано с присутствием Полдарков, потому что они остались незамеченными. У Демельзы создалось впечатление, что Уорлегганы весь вечер друг с другом не разговаривали, позже это подтвердила и Кэролайн, рассказав о слухах, будто они якобы на грани расставания.

— Расставания? — удивилась Демельза. — Но ведь она носит ребенка!

Кэролайн пожала плечами.

— На прошлой неделе или около того что-то произошло. Не знаю, что именно. На приеме у тетушки они были вполне довольны жизнью. Я видела, как они вдвоем смеялись.

— От кого ты это услышала?

— Во вторник к ним заезжала миссис Трейси, и она сказала, что Элизабет выглядит болезненно, а в доме гнетущая атмосфера.

— Это может быть связано со смертью Монка Эддерли?

— Сомневаюсь. Похоже на что-то более личное.

В разгар приема привлекательный мужчина лет сорока по имени Гарри Уинтроп, родственник маркиза Бьюта, подошел к Демельзе и стал оказывать ей знаки внимания. Она чуть ему не нагрубила. В тот вечер она приняла решение.

III

Два дня спустя Росс наткнулся на Джорджа в переулке, ведущем к часовне святого Стефана. Тот шел вместе с коллегой по парламенту, но вокруг было мало людей. Сейчас или никогда. Более подходящего времени для этой малоприятной задачи не будет.

— Джордж! — окликнул его Росс и ускорил шаг, чтобы его нагнать, и в этот самый момент ему пришла в голову мысль: нужно было просто послать деньги, просто послать.

Джордж Уорлегган повернулся, и Росса поразило выражение его лица, когда он понял, кто его окликнул. Там была написана такая ненависть, что Росс замер. Он никогда не видел более явственной ненависти.

Неужели Джордж так переживает из-за Монка Эддерли?

— Прошу прощения, — сказал Джордж своему спутнику. — Похоже, от меня тут что-то хотят. Я присоединюсь к вам через минуту.

— Конечно.

Мужчина бросил взгляд на жуткое выражение лица Джорджа, перевязанную руку Росса и шрам на его щеке, а потом отошел в сторону.

— И что?

— Как ты знаешь, я встречался с твоим другом, капитаном Эддерли, — сказал Росс. — Не буду рассказывать о случившемся, но перед смертью он передал мне сообщение через своего приятеля, мистера Джона Крэйвена. Это не того рода сообщение, какое я был бы рад передать, поскольку не имею желания говорить с тобой об этом, но я не могу проигнорировать последнюю волю умирающего.

— И что? — похоже, Джордж не мог вымолвить и слова.

— Он велел передать тебе десять гиней.

Росс порылся левой рукой в кармане и вытащил десять монет.

— Зачем?

— Как я понимаю, он заключил с тобой какое-то пари и проиграл. Я понятия не имею, как это связано со мной, да мне и неинтересно. Но раз он попросил меня об этой услуге, видимо, связано. Это вполне в его духе.

Росс протянул деньги. Джордж взглянул на них, а потом на Росса. Выражение его глаз не изменилось.

Джордж взял деньги и пересчитал.

А потом швырнул все десять монет Россу в лицо и повернул прочь.

К счастью для всех, к Россу как раз подошел Джон Буллок, член парламента от Эссекса, он заметил случившееся и схватил его за руку.

— Спокойно, мой мальчик, спокойно. Достаточно одной стычки за сессию. Давайте не будем затевать новую.

Буллок в свои почти семьдесят лет был крепким стариком и не ослаблял хватку на руке Росса.

— Вы... видели, что произошло, — сказал Росс, поморщившись, когда больной рукой попытался стереть с лица капли крови. — Вы видели, что произошло!

— Да, видел. И сожалею о напрасной трате золота. Если позволите, я подберу для вас монеты.

— Я мог бы... — Росс запнулся. Он хотел сказать «Мог бы вызвать его на дуэль», но понял, что имеет в виду Буллок. Даже если его спровоцировали, вторая дуэль покончила бы с Россом.

Подошел еще один парламентарий и стал поднимать разлетевшиеся монеты. Оба протянули деньги Россу, который оцепенело пялился в переулок и вытирал лицо. Но он отказался взять гинеи.

— Это деньги Уорлеггана, — объяснил он. — Я их не возьму. Прошу, отдайте деньги ему. Я не смогу себя контролировать, если окажусь рядом с ним.

— Думаю, — миролюбиво заметил Буллок, — лучше пожертвовать их бедным. Мне не улыбается мысль пытаться всучить их одному из вас.

Дома Росс ничего не сказал Демельзе, а когда она спросила, откуда на его лице ссадины, ответил, что какие-то мальчишки дрались, когда он проходил по печально известному кварталу Маленькая Франция, и несколько камней угодили в него.

Вечер прошел тихо, каждый погрузился в собственные мысли и не желал ими делиться. Вся чудесная близость, всё счастье первой недели в Лондоне казались такими далекими, будто их никогда и не было.

Укладываясь в постель, Демельза спросила:

— Теперь ты в безопасности, Росс, как думаешь?

— В безопасности?

— От полиции. Прошло уже три недели. Если бы тебе собирались предъявить обвинения, то разве уже бы этого не сделали?

— Надо полагать.

— В точности так же сегодня сказала и Кэролайн.

— Я в долгу перед ней за эти заверения.

— Росс, тебе не следует говорить со мной с таким сарказмом.

— Прости. Конечно же, не следует.

— Что ж, я тоже в долгу перед ней за эти заверения, ведь исходят они, по всей видимости, не только от нее, но и от Сент-Эндрю Сент-Джона, адвоката, который знает, как работает закон. Он сказал, что главная опасность уже позади.

— Я рад.

— И я рада. Твоя рука заживает?

— Да.

Сейчас Росс был не в том настроении, чтобы заметить, насколько Демельза нуждается в его заверениях.

Легли они рано, но Росс долго не мог заснуть. Ему снились кошмары о Монке Эддерли — что тот превратился в огромную змею и разлегся в парламентском зале, извивается и плюется ядом. Кто-то закричал, и это оказалась Элизабет. Потом она и Демельза собрались драться на дуэли, и Россу пришлось встать между ними, чтобы этому помешать. Они выстрелили, и лицо и голову Росса осыпал град монет. А затем Джордж издевательски произнес: «Тридцать сребреников. Тридцать сребреников».

Он очнулся из тяжелого сна уже в разгар дня. Шторы еще были опущены, но перестук телег и крики на улице показывали, что он проспал. Демельза уже встала — ее место в постели пустовало.

Росс поднял голову и посмотрел на часы. Десять минут десятого.

Снаружи стоял такой шум, что он отдернул шторы и выглянул в окно. Продавец кроликов затеял свару с какими-то оборванными ирландскими поденщиками, которые пытались выменять на кроликов не очень свежую и, вероятно, ворованную рыбу. Когда им это не удалось, они решили сами взять необходимое. Вокруг матерящихся драчунов столпились зеваки: разносчики, лоточницы, слуги, подмастерья. Вне зависимости от исхода ни рыбу, ни кроликов продать уже было бы невозможно.

Росс полностью раздвинул шторы и задумался о том, где Демельза. Потом он увидел письмо.

Оно гласило:

Росс!

Я еду домой. Дуайт уезжает в семь утра из «Короны и якоря», и я напросилась поехать с ним.

Росс, я не могу больше оставаться в Лондоне. Правильно ли я себя вела или нет, я не знаю, но это стало причиной дуэли между тобой и Монком Эддерли. И я понимаю, что это может случиться снова. И снова.

Мне не следовало приезжать, я не принадлежу к лондонскому обществу, и мое желание быть со всеми дружелюбной и любезной принимают за что-то другое. Даже ты принимаешь это за что-то другое.

Росс, я еду домой — в твой дом, твое поместье, к твоим детям. Когда ты вернешься, я буду там, и мы посмотрим, что можно сделать.

С любовью,

Демельза

 

Глава девятая

I

— Какой нумер, вы говорите, миледи? — переспросил носильщик портшеза.

— Четырнадцать, — ответила Элизабет.

— Четырнадцать. Это на другом конце улицы, миледи. Не сумлевайтесь, я вас туда доставлю.

Они потряслись по неровной мостовой, протискиваясь сквозь пешеходов с криком: «Посторонись! Дорогу!»

Пул-лейн оказалась узкой извивающейся улочкой к северу от Оксфорд-роуд, и чем дальше, тем она становилась уже. У дома номер четырнадцать была зеленая, недавно покрашенная дверь, в отличие от облупившихся соседних. Элизабет уже хотела бросить эту затею и повернуть назад, но воспоминания о последних десяти днях заставили ее продолжать.

После невинной фразы Джеффри Чарльза Джордж стал невыносим. Весь ужас заключался в том, что наблюдение Джеффри Чарльза было пусть и не абсолютно верным — внешность Валентина менялась, как у хамелеона, в зависимости от настроения — но стоило это произнести, как в воздухе неизбежно повисло подозрение. Эти слова скорее походили на проклятие, чем на наблюдение. Словно сын Фрэнсиса Полдарка опознал другого Полдарка. Будто их предки воззвали из могил. Конечно, это было совершенно не так, и в нормальной ситуации было бы воспринято соответствующим образом. Вот только ситуация не была нормальной.

Но душа у Элизабет заныла еще больше, когда она увидела, что под яростью Джорджа тоже скрывается душевная боль. До этих слов Джеффри Чарльза они были счастливы, как никогда прежде. В лондонском обществе Элизабет расцвела. Пусть у нее было в жизни мало светских развлечений, но они были ее стихией. Много лет назад, еще при жизни Фрэнсиса, когда она жила в бедности в Тренвите, а Фрэнсис проигрывал те небольшие деньги, что приносило поместье, Джордж как-то навестил ее и заговорил почтительным тоном, будто ему было горестно видеть, как ее красота угасает в окружении нескольких родных в пустых комнатах обветшалого дома, в то время как она заслуживает и получила бы должный прием в обществе, если бы только смогла быть ему представлена. Джордж даже осмелился намекнуть, что ее красота не вечна.

Что ж, в те годы он был так же добр, как и его слова. Как-то раз, когда Джордж стал членом парламента от Труро, Элизабет на некоторое время поехала с ним, и это было довольно приятно, хотя в обществе он вел себя неуверенно и иногда даже с ревностью и завистью взирал на нее — она как будто была рождена для этого места. Теперь всё изменилось. Джордж был уверен, что будет занимать место в парламенте, пока хочет. Он никому не был им обязан, никому не отчитывался. Даже привел за собой в Палату общин еще одного послушного ему человека.

Около месяца назад, несмотря на прирожденную осторожность, он рассказал Элизабет о своих планах и о письме, которое написал под руководством мистера Робинсона лорду-казначею, мистеру Уильяму Питту. Джордж даже показал жене копию письма, и фразы до сих пор звучали у нее в голове: «...я уладил эти вопросы в графстве Корнуолл и объяснил мистеру Джону Робинсону, что это можно использовать в интересах правительства. Именно этим я постоянно и занимаюсь, как буду делать и впредь. Я мог бы выступить в поддержку Ваших интересов, если в этом возникнет нужда. Перед началом сессии парламента мне хотелось бы иметь честь присутствовать на аудиенции с Вами, когда Вам будет угодно, чтобы обговорить всё в деталях...».

Аудиенция так и не состоялась, но Робинсон заверил Джорджа, что всё в силе, и тот сказал Элизабет, что, хотя нельзя ожидать вульгарного обмена quid pro quo , но Питту дали понять: дворянство для мистера Уорлеггана было бы самой желанной ответной благосклонностью за его поддержку.

Эта мысль привела обоих в восторг. Для Джорджа посвящение в рыцари было еще и психологическим символом. Если бы он стал сэром Джорджем, его чаша наполнилась бы до краев. Через пару лет он мог бы даже получить титул баронета, чтобы сохранить его для потомков. Элизабет была бы счастлива стать леди Уорлегган. Разумеется, собственное происхождение имело для нее куда большее значение, чем любой титул. По традиции Чайноветы, даже самая высокородная часть семьи, на протяжении тысячи лет были землевладельцами и выдающимися джентльменами, но не имели титула. Однако после брака с Джорджем Элизабет сознавала, что в глазах общества совершила мезальянс. Теперь всё можно было исправить.

И она уверилась, что титул и новый малыш сделают их брак как никогда крепким. Она еще красива, в особенности если сделать прическу, как на приеме в честь открытия парламента. Времени осталось не так много, как в тот день, когда Джордж разговаривал с ней в гостиной Тренвита, но всё еще есть.

Всё складывалось наилучшим образом, она просыпалась утром с ожиданием приятного дня, а ложилась спать, строя чудесные планы на будущее.

И во мгновение ока всё пропало. Больше ничто не было радостным и чудесным. Бездумное восклицание сына отравило их жизнь до самых глубин. Они снова вернулись к тому положению, как три года назад, когда подозрения и недоверие привели к бурной ссоре. Стало даже хуже, потому что потерять можно было больше, и больше стало потерь. Всё, что они теперь делали, каждый вздох был отравлен.

Этим объяснялся и ее сегодняшний визит. То Элизабет считала себя безумной, раз могла о таком размышлять, но в следующий миг это казалось ей единственным возможным выходом.

Она расплатилась с носильщиком и накинула на лицо вуаль. Ее поприветствовал тощий еврейский мальчишка в черном шелковом сюртуке и панталонах. Она назвала свое имя — миссис Табб — и вошла в дом. После трехминутного ожидания в приемной ее провели в следующую комнату, и доктор Ансельм встал, чтобы с ней поздороваться.

Франц Ансельм родился в венском гетто и прибыл в Англию в 1770 году нищим юнцом двадцати двух лет. С собой у него было несколько гиней, зашитых в сорочку, и ящик с медикаментами, конфискованный таможенником в Дувре. Он пешком дошел до Лондона — в точности так же, как прошел по Европе — и после года полуголодного существования нашел работу санитаром в недавно открытой Вестминстерской больнице. Через пять лет он стал помощником акушера Лазаруса, работавшего на Клот-лейн, неподалеку от Голден-сквер, а когда Лазарус неудачно порезал палец, оперируя женщину, впоследствии умершую от родильной горячки, Ансельм получил его практику. Таким образом, не имея никакой квалификации, но вооруженный громадной верой в собственные силы, пятью годами практических наблюдений, унаследованным от матери чутьем к пониманию человеческой природы и экземпляром «Анатомических таблиц» Уильяма Смелли, он завоевал определенную репутацию.

В этот дом он переехал пятнадцать лет назад, а пять лет спустя купил его. Пользуя бедных женщин города, он разбогател. Хотя к его имени по-прежнему не прибавлялось никакого звания, к нему приходило или вызывало его к себе всё больше женщин. Он им нравился и производил впечатление, часто лишь потому, что был не таким, как остальные доктора. У него был новый подход, гибкая совесть, точное понимание того, как всё в мире происходит, и широкие знания континентальной медицины. Однако самым ценным было все-таки унаследованная от матери проницательность.

На близком расстоянии он выглядел даже более уродливым и пугающим, чем на приеме у миссис Трейси. Карие маслянистые глаза смотрели из-под кустистых бровей. Верхняя губа и тяжелая челюсть могли бы принадлежать горилле. Волосы выглядели слишком искусственными, свалявшимися, как шерсть, будто кукольными.

— Миссис... э-э-э... Табб, — сказал доктор Ансельм очень мягким и приятным голосом, удивительным для такого крупного человека. — Мы с вами встречались?

— Нет, — ответила Элизабет. — Мне вас рекомендовали.

— Могу я спросить кто?

— Я бы предпочла... Она бы предпочла не говорить.

— Хорошо. Чем могу быть вам полезен?

Элизабет облизала губы. Она не знала, как начать. Доктор немного подождал и поднял брови.

— Принести вам что-нибудь выпить, миссис... э-э-э... Табб? Лимонад, апельсиновый сок? Я не держу спиртного.

— Нет... благодарю. То, что я скажу, доктор Ансельм... должно держаться в строжайшем секрете... Вы понимаете.

— Мадам, многие титулованные особы, включая двух герцогинь и двух принцесс, оказали мне честь, доверив свои тайны. Если бы я не умел их хранить, то не имел бы и практики, а этого я бы совсем не желал.

Комната выглядела странно — слишком роскошно обставленной, чтобы отвечать хорошему вкусу. Как будто доктор Ансельм пытался возместить лишения трудных лет не только телу, но и чувствам. Арабский ковер ярчайших красных и желтых цветов с замысловатым геометрическим узором. Французские шторы из тяжелого лионского шелка. Гобелены на стенах тоже французские, со сценами из Ветхого Завета. Кресло, в котором сидел доктор, непривычно роскошное для современной мебели. Канделябры — венецианские. Единственным свидетельством назначения комнаты являлась длинная кушетка, покрытая бледно-желтым шелком. Элизабет подавила дрожь и понадеялась, что ее не попросят прилечь.

— Мне тридцать пять лет, — резко начала она. — Я вышла замуж в юном возрасте. Потом муж умер, и я снова вышла замуж. Теперь я ношу ребенка.

Губы доктора Ансельма расплылись в подобии улыбки.

— Ясно.

— Скажу сразу — ребенок от мужа.

— Ах, вот как...

— И я не желаю его потерять.

— Рад это слышать, миссис... э-э-э... Табб, если мои наблюдения верны, вы сейчас на каком месяце? На пятом?

— На шестом.

— Прекрасно. Прекрасно. — Он кивнул и стал ждать.

— Мне сказали, что вы многое умеете, — продолжила Элизабет.

— Мне тоже так говорят.

— Что ж, по причинам, которые я не могу объяснить, да и не желаю объяснять, мне бы хотелось, чтобы ребенок родился семи- или восьмимесячным.

Доктор взглянул на нее с удивлением, а потом отвернулся. Позолоченные французские часы отбили полчаса.

— То есть хотите разрешиться от бремени раньше положенного срока?

— Да...

— Но хотите родить живого ребенка?

— Да. Да, разумеется.

Он сложил кончики волосатых пальцев и уставился на ковер.

— Это возможно? — спросила через некоторое время Элизабет.

— Возможно. Но непросто. И рискованно.

— Для меня или для ребенка?

— Для обоих.

— И насколько рискованно?

— Сложно сказать. Нужно вас осмотреть.

«Боже мой!» — подумала она.

— У вас есть другие дети?

— Да, двое.

— Сколько вам было лет при их рождении?

— Первый... Когда родился мой первенец, мне было двадцать. Второго я родила в двадцать девять.

— Значительный интервал. Они от одного мужчины?

— Нет.

— И теперь будет еще один интервал, в пять с половиной или шесть лет?

— Шесть лет, если этот ребенок родится в положенный срок.

— Понимаю. Были ли какие-нибудь сложности при рождении других детей?

— Нет.

— И они родились в срок?

Она поколебалась.

— Да...

— Когда у вас впервые прекратились месячные?

— В этот раз? В мае.

— Не могли бы вы сказать поточнее?

— Четырнадцатого. Или тринадцатого, я не очень хорошо помню.

— Обычно они бывали регулярно, той же продолжительности?

— Регулярно. Иногда менялась продолжительность.

Кресло скрипнуло, доктор Ансельм приподнял из него свое грузное тело и привалился брюхом к китайскому серванту, открыл его, вытащил календарь и положил его на столик в стиле Людовика XV. Доктор опустил перо в чернильницу и написал на листе бумаги несколько цифр.

— Значит, срок у вас подойдет в феврале, скорее всего, в начале месяца. А вы хотите сказать, что желали бы родить здорового ребенка в декабре или январе. Я прав?

— Да.

— Вы живете в Лондоне? Хотите ли вы, чтобы я вас посещал?

— Я намеревалась остаться в Лондоне, но теперь подумываю вернуться обратно... в общем, в свой дом в провинции.

Франц Ансельм провел пером по подбородку, хоть и выбритому всего три часа назад, но уже потемневшему.

— Миссис Табб. Прежде чем продолжить, я попрошу вас еще раз всё обдумать. Не так-то просто вмешиваться в непререкаемые законы природы. Если бы вы пришли ко мне с двухмесячной беременностью, я мог бы гораздо легче и безопасней избавить вас от нее. То, что вы просите — совсем другое дело. Да, это возможно, и хотя выглядите вы вполне здоровой, напоминаю, что вам тридцать пять, и это осложняет положение. Во-вторых, и это куда существеннее, вы просите выписать вам средство, за действием которого я не смогу проследить.

Элизабет кивнула, пожалев о том, что пришла.

— Полагаю, я прав, предположив, что вы хотите, чтобы роды выглядели своевременными, как будто это произошло по естественным причинам, и присутствие доктора, который открыто будет этому способствовать, противоречит вашим планам.

Она снова кивнула.

Повисла тишина, лишь звенели колокольчики уличных разносчиков.

— Иногда даже по ночам спать не дают, — посетовал доктор Ансельм. — В полночь прибывает почтальон и устраивает страшный трезвон своим колокольчиком. А часто и объявления зачитывают в поздний час, чтобы привлечь больше внимания. А некоторые разносчики как будто вообще никогда не спят.

— Доктор Ансельм, я напрасно к вам пришла, — сказала Элизабет. — Я бы так не поступила, если бы не была в расстроенных чувствах.

— Прошу вас, сядьте. Я вас понимаю, мадам. Нам следует всё обсудить спокойно и без нервов, и тогда будет проще решить, что нужно сделать.

Она безвольно сдалась и стала ждать.

Доктор вышел и вернулся с бокалом сладкого фруктового сока, Элизабет сделала несколько глотков. Ансельм одобрительно кивнул.

— Мой собственный рецепт. Прекрасно успокаивает нервы... Миссис Табб.

— Да?

— Вот что я могу предложить. Вот что я предложу, если осмотр покажет, что здоровье у вас хорошее, и беременность, насколько я могу судить в этой стадии, протекает нормально. Я сделаю для вас снадобье, и вы возьмете его с собой сегодня же. Это простое растительное средство, отвар определенных трав и паразитирующего на ржи грибка. Если вы примете его, как предписано, не большее и не меньшее количество, а точную дозу и в нужный день, то скорее всего произведете на свет живого ребенка именно так, как вы хотите. Я напишу две даты — одну в декабре, и одну в январе. Выбор останется за вами, но я бы всячески рекомендовал декабрь.

— Почему?

— В семь месяцев ребенок пусть и менее развит, но удобно расположен для родов. К восьми месяцам он поворачивается. Гораздо больше детей рождаются живыми в семь, чем в восемь месяцев.

— Понимаю.

— Я предлагаю вам взять средство с собой и всегда держать при себе. Когда подойдет время, вы еще можете решить его не принимать, и тогда разрешитесь в положенный срок. Но если вы по-прежнему будете придерживаться той же идеи, то оно всегда будет под рукой. Полагаю, когда придет время, у вас будет доктор?

— О да.

— Хорошо. Ах да... Что ж, если будут осложнения... Если, к примеру, после рождения ребенка не прекратятся маточные сокращения, без колебаний посвятите доктора во все обстоятельства. Если вам станет нехорошо, ему необходимо знать, что вы приняли. В конце концов, я не единственный доктор в мире, способный держать язык за зубами.

Элизабет одарила его блеклой улыбкой.

— Однако осложнений быть не должно и не будет. Точное соотношение компонентов это предотвратит.

— Благодарю вас.

— Ну что же, — сказал доктор Ансельм, — будьте любезны прилечь на кушетку. Я должен провести необходимый осмотр, но он будет поверхностным и не доставит вам неудобств.

 

Глава десятая

I

Во время долгого пути домой Демельза разрывалась между чувством, что она оставила Росса во время кризиса, и более сильным убеждением, что больше не могла оставаться в Лондоне. Ситуация стала невыносимой, и ей оставалось только удалиться. Как бы ее поступок ни отразился на их будущем, куда хуже было бы рискнуть, оставшись.

Когда они приблизились к дому, Демельза попыталась отбросить всю горечь и душевную боль от визита в Лондон, который обещал быть таким приятным и начинался так хорошо. Что бы ни почувствовал Росс, когда вернется — что бы ни ждало их брак — сейчас, в этот день, через несколько часов и несколько минут она вернется к детям, к дому, друзьям, слугам. К тем (не считая Росса), кто волнует ее больше всех на свете. Нужно сосредоточиться на этом.

Было странно вернуться в Корнуолл после первого долгого отсутствия. Демельза вновь увидела его скудную растительность, но сразу же вдохнула мягкий, тонизирующий воздух. Она осознала, как бедно и неопрятно графство по сравнению с ухоженной и зажиточной местностью, через которую она проезжала. Но вновь почувствовала, что в Корнуолле нет такого огромного разрыва между богатыми и бедными. Большие дома, за исключением одного-двух, были куда скромнее, чем в глубине страны, и их куда меньше. Бедность в Корнуолле, насколько она могла судить, не сильнее, а дворянство здесь лучше ладило с рабочим людом.

Единственным способом добраться из Труро до дома было нанять лошадей, так они и сделали. Демельза предложила расстаться у Киллуоррена, но Дуайт настоял, что завезет ее домой. Когда она вошла, сразу же началась суматоха, послышались восторженные крики, шляпка слетела с ее головы, а затем ее обхватили две пары рук — пухлые и худые. Ее окружили Джейн и Джон Гимлетты, Бетси-Мария Мартин, Эна Дэниэл и все остальные. Клоуэнс вдруг заплакала, и когда у нее спросили, она ответила: это потому, что мама тоже плачет. Демельза сказала, что это глупости, вовсе она не плачет, просто глаза слезятся из-за лука в кармане, но когда ее попросили показать этот лук, она смогла продемонстрировать лишь апельсин. Когда Дуайт направился к двери, она предложила ему остаться на ночь, зная, что его-то дома не ждут дети, но он помотал головой и заявил, что хочет поскорее увидеться с Клотуорти.

Весь следующий день в Нампаре не стихали разговоры. С детьми всё было хорошо, хотя Джереми утверждал, что он «на пороге смерти» из-за нарыва на руке. Это была одна из его любимых фраз. Однажды он услышал ее от миссис Заки Мартин, и с тех пор вставлял везде, где только можно. Клоуэнс подросла, но с нее по-прежнему не спала детская пухлость. Однако Демельза подметила, что дети не такие чистенькие, как обычно. Несмотря на то, что во время ее отсутствия им уделялось даже больше внимания, дети выглядели слегка заброшенными и грязными. Им не хватало вылизываний матери-кошки.

К тому же во время ее отсутствия слуги не слишком ладили. Живя дома, она твердой рукой и уверенно управляла хозяйством. Теперь оказалось, что миссис Кемп взяла на себя слишком многое (или делала недостаточно), что Бетси-Мария Мартин не слушалась Джейн Гимлетт (или та просто вела себя с ней сурово). То ли Джон Гимлетт толком не объяснил Джеку Кобблдику, как поступить со свиньями, то ли Кобблдик не выполнил его поручения. Все это обсуждалось в уважительной или неуважительной форме, пока Демельза не заявила каждому, что не хочет ничего слышать, она рада вернуться домой и с этого дня все должно вернуться к прежней гармонии.

Все это должно было помочь ей выбросить лондонские события из головы или хотя бы отодвинуть их на второй план. Но вместо этого прикосновение к знакомым предметам и все заботы семейной жизни лишь усилили подробные воспоминания о поездке в Лондон, как яркий свет подчеркивает тени. Добыча на шахте, как писал Заки, к октябрю выросла, да и в ноябре оставалась довольно высокой. Олово на монетном дворе в Труро хорошо продавалось, да и цены пошли вверх. В Уил-Мейден все еще не нашли олова, хотя появилось скромное количество красной меди, похожей на ту, что добывали на теперь закрытой Уил-Лежер. Еще попалось немного серебра и свинца. Количество настолько малое, что не оправдало бы затрат на разработку отдельного рудника, но приносило небольшой дополнительный доход.

На второй день пришел Сэм. Он поцеловал сестру, и она почувствовала, что в этом поцелуе сочетаются и уважение, и его религиозные обязательства. Она была его старшей сестрой и женой сквайра, но еще и дочерью во Христе. Сначала она спросила о Дрейке.

— Он вернулся в мастерскую Пэлли, следуя вашим с Россом указаниям, и занялся работой, — ответил Сэм. — Отремонтировал крышу, расчистил все вокруг, купил и смастерил кое-какую мебель, нашел применение любезно посланным тобой шторам, коврам и половикам. Он снова открыл мастерскую после всех потерь и скоро начнет вспахивать поля. Но его душа по-прежнему в трясине уныния. Боюсь, его по-прежнему гнетут адские муки, и он все еще далек от Бога.

— Сэм, — начала Демельза, — как я уже говорила, мое беспокойство насчет Дрейка немного иного рода. Разумеется, я хочу, чтобы он был счастлив в загробной жизни. Но сейчас меня больше заботит его счастье в жизни нынешней. Я спрашиваю о его настроении, не о душе.

— Сестра, — сказал Сэм, — Дрейк тих и уныл, а это, как ты знаешь, не в его натуре.

— Он видится с Розиной?

— Нет, насколько я знаю. Я бы на это не рассчитывал.

Демельза поднялась и стряхнула прядь волос с лица. Сэм взглянул на нее — в темно-сером платье, с ключами на поясе, и подумал, какой юной она до сих пор выглядит. Но бледной. И не такой хорошенькой. Словно что-то мучает ее душу.

— Что-то не так, сестра? Что-то тревожит твою душу или тело?

— Возможно, и то, и другое, Сэм, — улыбнулась она. — Но я не могу об этом рассказать.

— Лучший способ облегчить душу — излить ее Христу.

— Я и этого не могу сделать. Возможно, это даже печальней... Но расскажи мне о Дрейке. Он когда-нибудь рассказывал тебе о том, что случилось в Труро, или нет?

— Миссис Уитворт не пожелала его видеть. Она отвернулась от него, словно они незнакомцы. Дрейк говорит, она изменилась до неузнаваемости. Почти помешалась, по его словам. И, конечно, смотрит на Дрейка свысока. Ох, что же... Был ли этот брак плох или нет, Дрейк не мог ничего заметить, пока не стало слишком поздно. Я не говорил тебе о визите двух констеблей?

— Они приходили к тебе? Когда? Из-за чего?

Демельза слушала рассказ Сэма с замиранием сердца, частично терзаясь ужасными подозрениями, связанными с этим визитом, частично думая о Россе — о том, мог ли кто-то еще дать против него показания. Если так, не вынудили ли его признаться во время ее отсутствия? У нее внутри все перевернулось. Если корнуольские власти допросили даже Дрейка, то лондонские, куда более эффективные и суровые, в конце концов доберутся до Росса...

— Я подумал, если леди Уитворт подозревала...

Демельза не сразу сумела вновь сосредоточиться на рассказе Сэма.

— Ты о чем?

— Ну, миссис Уитворт... Морвенна — она ведь говорила, что любит Дрейка. А потом так жестоко и недружелюбно его отвергла. Вот я и подумал, раз леди Уитворт подозревала, что Дрейк мог приложить руку к смерти мистера Уитворта, Морвенна могла заподозрить то же самое.

— Думаешь, поэтому она его и отвергла?

— Может и так.

Демельза задумалась, а затем решительно покачала головой.

— Как бы то ни было, если Морвенне был небезразличен Дрейк, она хорошо его знала. А всякий, кто хорошо знает Дрейка, никогда не заподозрит его в чем-то подобном.

Они сделали еще несколько шагов. Как скоро Росс уезжает из Лондона? Может, через несколько дней, возможно, уже уехал — если ему позволили... И как, задумалась Демельза, он отреагировал, прочтя ее записку? Сейчас их отношения были непредсказуемы больше, чем когда-либо. Все что они говорили, делали или думали упиралось в нескончаемую преграду уязвленного самолюбия и непонимания.

— Извини, Сэм, что ты сейчас сказал?

— Я просто хотел спросить, когда ты была в Техиди, ты ее не видела?

— Мы с ней были там в разное время. Росс ездил туда два или три раза, но он почти не знает Эмму. Хочешь, чтобы я разузнала?

Сэм хрустнул пальцами.

— Не нужно. Она замужем, и я молюсь о том, чтобы брак был счастливым. Пусть лучше будет так.

— В Лондоне говорят, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Кажется, это случилось и с моими благими намерениями — и насчет себя, и насчет братьев, —горько произнесла Демельза.

Сэм взял ее за руку.

— Никогда не говори так, сестра. Никогда не жалей о том, что сделала по доброте душевной.

Через два дня Демельза прошла пять миль, чтобы увидеться с Дрейком. После слишком малоподвижной жизни в Лондоне она надеялась, что прогулка поможет успокоить противоречивые чувства. Демельза также услышала, что Джуд Пэйнтер очень плох, и поэтому решила навестить его по пути. Не хватало только, чтобы еще кто-нибудь умер.

В заросшей орешником долине бурлил красный ручей и дымила Уил-Грейс. Лязг оловянных дробилок, рев ослов, скрежет телег (можно ли после этого назвать Лондон самым шумным городом?), едущих мимо Уил-Мейден вниз, к церкви Сола и в долину. На пустоши паслись козы, довольствующиеся тем, чем не могло питаться никакое другое домашнее животное. Но Демельзе нужно было зайти к Нэнфанам — приболела Шар.

Добравшись до дома Пэйнтеров, она с облегчением увидела, что Джуд сидит в кровати и выглядит чуть лучше. Конечно, он похудел — словно бульдог, замаринованный в спиртовом растворе — но зато как обычно был полон недовольства и ел всё, что предложат. Пруди признала, что чувствует он себя плоховато, но дело, по ее словам, только в приступе подагры и желчи, да и те лишь оттого, что он напился в прошлую субботу у Твиди, а затем перепутал дорогу домой и упал в деревянный пруд Паркера, и очень жаль, что не подох прямо там, положив этому конец.

Деревянными прудами называли запруженные части ручья, где вымачивали древесину. Дерево там становилось страшно скользким, и Джуд язвительно прокомментировал это такими словами:

— Но поплохело мне еще до того, как пить дать. Неа, миссис, и не потому, что я надрался. Шел я домой трезвым и медленно, как улитка. На башке шляпа, на носу шарф для тепла, я топал домой не быстрее улитки, потому как мне поплохело от работенки, которую я делал цельный день для вдовы Трембл. Ну и толстухой же она была, ейный гроб с трудом поместился в яму. Говорят, она и в гроб не влазила, пришлось ей бока уминать. Так она и останется скрюченной до самого Судного дня! И кто знает, что скажет Господь, когда увидит женщину, лежащую в гробу наперекосяк? Вот уж он удивится, это точно. Вот стыдоба! Ну и видок будет! Смотри, Пруди, как бы и с тобой такое не приключилось, когда придет твой черед.

— Только прежде я увижу в гробу тебя, — заявила Пруди.

— Ага, вот была б ты на моем месте, трезвая, как стеклышко, али еще трезвее, и переходила б через тот мостик! Он не больше десяти шагов, и тут я, значит, ставлю ногу, и, мать честная, а доска-то как хрясь! Я и поскользнулся, поехал, значится, вниз, прям как по обледенелому гусиному дерьму. И шаг за шагом — чем дальше, тем больше съезжал, пока ноги совсем не разъехались, а я шлепнулся в воду. Ох, до чего ж глубоко! И наглотался-то, а смердит там помойкой. Это просто счастье, что у меня хватило сил добраться до дома! И с тех пор я так и не встал на ноги!

— Да ты и прежде на них не держался, — сказала Пруди. — И никогда не будешь. До второго пришествия уж точно. Да и опосля. Пока всходит солнце, Джуд Пэйнтер не будет твердо стоять на ногах. Таким уж ты уродился, ага!

Демельза провела там двадцать минут, узнала последние местные сплетни, а потом удрала на более благотворный свежий воздух. Пруди вышла следом и получила обычные полгинеи. Пруди рассыпалась в благодарностях, но задолго до того Демельза уже отошла достаточно далеко, и до нее долетали только обрывки ссоры, вновь разгоревшейся в коттедже.

Она прошла через Грамблер и мимо ворот Тренвита — теперь все делали круг, чтобы не пересекать землю Уорлеггана. Поэтому Демельза двинулась к бухте Тревонанс, Плейс-хаус был вне поля зрения, за холмом. Волы вспахивали поле, и Демельза услышала, как мальчишки погоняют их ритмичными выкриками.

— Давай, Бурый, давай, Орешек. Ну-ка, Дикий, ну-ка, Граф. Давай, Бурый, давай, Орешек. Ну-ка, Дикий, ну-ка, Граф.

Они продолжали нараспев. Демельза остановилась и немного понаблюдала за ними. Над морем повисла гряда облаков, похожая на шерстяное одеяло.

Она спустилась с холма к мастерской Пэлли.

Дрейк подковывал лошадь, а рядом ожидал фермер. Дрейк быстро улыбнулся Демельзе, а фермер прикоснулся к шляпе.

— Я быстро, — сказал Дрейк.

— Не торопись, — ответила она и прошла в дом.

III

Они выпили чаю и долго разговаривали, а потом Демельза собралась уходить. Дрейк рассказал ей больше, чем кому бы то ни было прежде, частично потому, что целых два с половиной месяца не видел любимую сестру, а частично потому, что с момента его последней и окончательной трагедии прошло уже семь месяцев.

Болезненно переживая собственные воспоминания, Демельза выслушала его с глубоким сочувствием.

— Теперь я никогда не женюсь, — сказал Дрейк, — но уверен, что Сэм женится. Сейчас я уже ничего не чувствую. Как и прежде, я тружусь. Тружусь в поте лица. Наверное, когда-нибудь я разбогатею! — засмеялся он. — Может, это и неплохо для тех, кто хочет иметь деньги — разочароваться в любви. Не о чем больше думать.

— Ты ведь не думаешь о том, чтобы зарабатывать деньги.

— Не думаю. Я просто работаю, и они сами прибывают!

— Дрейк, ты помнишь Рождество прошлого года? Ну так вот, в этом году Кэролайн хочет устроить праздник в Киллуоррене, а не в Нампаре. Но всё остальное будет так же. Если она устроит прием, и мы пойдем, то обещай, что тоже придешь, как в прошлом году.

— Если вы пойдете?

— Ну... это еще не точно. После Лондона многое изменилось. Не знаю, как теперь Росс отнесется к рождественскому приему.

Дрейк заметил выражение лица сестры и понял глубину проблем, ожидающих Росса по возвращении.

— Но даже если мы с Россом туда не пойдем, или не пойдет один из нас, я все равно хочу, чтобы ты пошел. Я знаю, Кэролайн пригласит тебя и Сэма. Ты не должен ощущать барьеров из-за того, что они богаты. Они мои лучшие друзья.

— Она всегда была добра ко мне. Отдавала мне всю возможную работу. А иногда, когда постоянно здесь жила, и сама заходила поболтать, как будто мы ровня.

— Вот видишь.

— Давай подождем до Рождества, сестренка.

Демельза выглянула на улицу. Небо над всей землей куталось в одеяло облаков.

— Мне пора. Я сказала, чтобы меня ждали к обеду.

— Там ветер и дождь. Оставайся и перекуси со мной.

— Не сегодня, Дрейк. Но благодарю.

— Я могу проводить тебя часть пути.

— Нет, ты потеряешь клиентов.

— Клиенты подождут.

Дрейк дошел с ней до вершины холма Сол. На землю лег влажный туман, и Дрейк смотрел, как Демельза входит в серую дымку — в плаще с капюшоном на голове, в длинной серой юбке и крепких башмаках — пока она не исчезла из вида в еловом лесу у Уил-Мейден. Тогда он повернулся и зашагал домой, склонив голову под пронизывающим дождем.

В мастерской его дожидался Фармер Хэнкок, и он уже начал терять терпение. Он привел подковать двух волов и еще утром присылал мальчишку сказать об этом Дрейку, но Дрейк забыл. И следующий час он усердно трудился, а когда Хэнкок ушел, отрезал пару ломтей ветчины, которую купил вчера у Треветанов, зарезавших свинью. Вкупе с хлебом, чаем и двумя яблоками это был неплохой обед, а как только Дрейк с ним покончил, новая работа заняла его до четырех.

Так прошел день. Вскоре должно было уже стемнеть, с поля вернулись близнецы Тревиннарды, промокшие до нитки и горящие желанием побыстрей пойти домой. Дрейк отпустил их и пошел к воротам посмотреть, как они бегут вверх по холму к Сент-Агнесс.

Зимой работы было меньше, в темноте мало кто приходил, и в долгие вечера, которые раньше Дрейк проводил при свечах за изготовлением лопат, лестниц и других инструментов для продажи на шахты, теперь, после пожара, он мастерил мебель вместо сгоревшей. От этого он больше уставал, но зато получал настоящее удовольствие, какое мало что ему доставляло. Поначалу Дрейк использовал древесину низкого качества, но недавно приобрел хороший дуб и орех и решил заменить все наскоро сколоченные предметы.

Что ж, хватит уже бесконечно стоять тут, пока дождь моросит в лицо. Больше никто не придет. Нужно покормить кур и гусей, которых он откармливал на Рождество.

Дрейк повернулся к дому, и тут его зоркий глаз заметил человека в длинном плаще, спускающегося от Сент-Агнесс с саквояжем. Человек, похоже, плохо знал дорогу, остановился у коттеджа Робертсов и, судя по всему, спросил, как пройти. Мистер Робертс указал вниз по холму. Человек двинулся дальше. Одет он был не слишком элегантно, но выглядел прилично — явно не нищий или бродяга.

Дрейк зашел в сарай, набрал корм для кур и положил его в миску, чтобы легче было раскидывать. Потом покормил кур, наблюдая, как они проворно устремились к нему, а затем рассыпались по двору вслед за едой, как выпущенные дротики.

Он услышал стук в ворота и пошел открывать. Человек у ворот сказал:

— Будьте добры, не могли бы вы объяснить... Ох... — И затем сбившимся голосом, — Дрейк!

Дрейк уронил миску, та закатилась за угол, и остатки корма разлетелись по всему двору.

— Ох, любимая... — сказал он. — Ты пришла домой?

IV

Она села напротив него в крохотной гостиной, волосы после дождя обвисли, на ресницах близоруких глаз слезинки. Морвенна сбросила плащ, и в коричневом шерстяном платье стала похожа на высокую болотную птицу, заглянувшую в поисках укрытия, но стоит ей обсохнуть и отдохнуть, как она снова улетит. Дрейк опустился на колени, чтобы расстегнуть ее мокрые туфли с тупыми носами, но Морвенна съежилась от его прикосновения. Она держала в руке чашку чая, согревая руки и сдерживая дрожь.

— Я вышла утром, — быстро заговорила она почти без пауз. — Рано утром. Сначала я решила оставить ей записку, но это показалось мне трусостью, и я подумала, что если в прошлом я иногда трусила, то сейчас пора остановиться. И я вошла к ней в спальню, пока она еще не встала, и рассказала, как собираюсь поступить. Сначала она рассмеялась и не поверила, потом поняла, что я и впрямь намерена это сделать, и она... она раздулась от злости. Как... как мой... как часто делал Осборн... От злости, раздражения или неудачи он становился больше.

Дрейк молча смотрел на нее, не в силах поверить, что она здесь.

— Она сказала, что остановит меня, сказала, что позовет слуг, велит меня запереть, а потом меня отошлют в специальное заведение, как когда-то пытался Осборн. Я ответила, что у нее нет на это права — теперь я вдова, да и кому до меня есть дело? Какая ей разница? Я только лишняя обуза, и я оставлю ей своего сына... своего сына.

— Не рассказывай, Морвенна, если это тебя расстраивает.

— Но я хочу рассказать, Дрейк, я должна. Должна рассказать тебе всё, что могу...

Она всхлипнула и ненадолго замолчала. Горячий чай вернул ее щекам румянец.

— И тогда она накричала на меня, кричала долго, а потом сказала, ладно, мол, я могу уйти, но только с тем, что на мне, и чтобы не вздумала возвращаться, хоть на коленях, а я сказала, что никогда не вернусь, ни на коленях, ни как-либо еще. И я ушла, дошла до ближайшей фермы, и фермер подвез меня на телеге до Грампаунда, а оттуда через несколько часов я села в карету до Труро, там мне снова пришлось подождать, пока я не нашла фургон в эту сторону. Он довез меня до Гунбелла, а затем я пешком пришла сюда. Пришлось часто спрашивать дорогу, потому что я понятия не имела, где ты живешь.

Дрейк всё смотрел и смотрел на нее. В последний раз он видел ее так близко, разговаривал с ней наедине больше четырех лет назад. Дрейк заново узнавал ее черты. Морвенна тоже посмотрела на него, и он отвел взгляд.

— Ты ела?

— Утром.

— У меня есть ветчина. И немного сыра. А еще яблоки и хлеб.

Она покачала головой, словно всё это было совершенно неуместным.

— Давай я принесу тебе одеяло, чтобы ты могла в него завернуться, — предложил Дрейк.

— Дрейк, я должна рассказать тебе о том, что случилось в апреле.

— Разве теперь это имеет значение?

— Для меня имеет. Я должна рассказать. Даже если тебя это заденет.

— Тогда расскажи. Ничего не имею против.

Морвенна смахнула с брови мокрую прядь. Ее глаза походили на темные омуты.

— Ты знаешь, что я никогда не любила Осборна?

— Ты его ненавидела.

Она задумалась.

— А знаешь, раньше я не понимала, что такое ненависть. Я просто не знала такого чувства. Лишь после замужества. Это ужасно. Она выжигает в человеке всё доброе. Как будто дитя за несколько месяцев превращается в старуху. — Она поежилась. — Мне хотелось бы забыть одно то, что я испытывала подобное к Осборну, к любому человеку. Дрейк, давай я просто скажу, что никогда его не любила.

— Пусть будет так.

— Когда родился Джон, мой сын, я заболела, но почувствовала себя гораздо хуже и душой и телом, узнав, что во время моей болезни Осборн нашел другую женщину, я не могу сказать тебе, кто она, но для меня это было физически омерзительно, настолько омерзительно... хотя мне никогда не хотелось, чтобы он ко мне вернулся... Ох, я всё неправильно рассказываю!

Дрейк встал и взял у нее чашку, снова наполнил ее и вернул. Он опять отметил, что Морвенна как будто съежилась от его прикосновения.

— И потом, еще через несколько месяцев, не могу вспомнить, когда точно, эта другая женщина... ее не стало, и он захотел возобновить отношения со мной. Я отказалась, и мы страшно поругались. Я продолжала ему отказывать и угрожала ужасными вещами. Довольно долго, наверное, года два, я не позволяла ему ко мне притрагиваться... Но затем, всего месяца за полтора до своей смерти, он пришел... в общем, он взял меня силой. И потом еще. Не один раз. Стоило этому начаться, как он повторял снова и снова...

Дрейк сжал кулаки.

— Ты точно должна мне всё это рассказывать?

— Да! Я должна объяснить, почему после его смерти я чувствовала себя грязной, одна мысль о плотском прикосновении, любом прикосновении, доводила меня до исступления. Прежде, когда я ему отказывала, он иногда называл меня безумной, но после его смерти я приблизилась к этому состоянию более чем когда-либо в жизни! Ты это понимаешь, Дрейк? Всё прекрасное, что было между нами, вся нежность, все подлинные чувства — всё то, что может возникнуть между любой девушкой и молодым человеком, хотя не думаю, что многие чувствуют так же глубоко, всё это превратилось в мерзость и грязь.

Дрожащей рукой она поставила чашку на стол. В камине потрескивали свежие дрова, и край юбки Морвенны стал подсыхать.

— Когда мне было лет пятнадцать, — произнесла Морвенна, — как-то раз я пошла с отцом в Сент-Неотс, где он читал проповедь. На следующий день по дороге домой мы наткнулись на охоту, и я увидела мертвого оленя... Я никогда этого не забуду. Вся его грация, гибкость и красота распростерлась на скале, нож вспорол ему живот, и кишки, сердце и печень вывались наружу и смердели на солнце!

— Морвенна!

— Но это был тот же самый олень, тот же самый олень! И когда ты пришел, я могла думать лишь о физическом контакте двух тел, который вызывает у меня отвращение, и мурашки, и рвотные позывы. Теперь ты понимаешь, какой я стала — слегка... слегка безумной.

— Любимая...

— А еще, — добавила она, — в ту неделю, когда он погиб, я обнаружила, что снова ношу ребенка.

— И?.. — Дрейк посмотрел на нее и невольно перевел взгляд на талию.

— Я потеряла его два месяца назад. О, не намеренно. Я ничего не делала. Но мне кажется, бедное создание просто понимало, что я... Что я его ненавижу. Опять это слово! А я сказала, что больше не буду его повторять. Я потеряла ребенка. Это просто случилось.

Дрейк медленно выдохнул.

— И вот ты пришла.

— Я почувствовала, что должна хотя бы тебя увидеть.

— Молюсь, что не только это. Куда еще ты можешь пойти?

— В Тренвит.

Дрейк не ответил, подошел к камину, нагнулся и снова пошевелил дрова, потом быстро спустился по двум ступенькам в кухню, положил на кусок хлеба тонкий ломтик ветчины и принес на тарелке.

— Поешь.

— Не хочется.

— Тебе нужно поесть, ты давно уже ничего не ела.

Морвенна неохотно откусила кусок и проглотила, потом откусила еще один. Дрейк наблюдал за ней. Закончив с половиной сэндвича, она улыбнулась.

— Почему в Тренвит? — спросил Дрейк.

— Это лучшее место из возможных. Там живет кузина моих родителей.

— Ты так хочешь их видеть?

— Они всегда были добры.

— Но сначала ты пришла сюда.

— Я должна была тебя увидеть, я же объяснила.

— И всё?

— Да... Это всё.

Наступила долгая пауза.

— Когда я пришел в Труро, чтобы с тобой повидаться, то думал, что увезу тебя, попрошу выйти за меня замуж, как только этого позволят приличия после траура. Я так торопился... Это был внезапный порыв, мне стоило подумать получше.

— Тогда ты не знал всего того, о чем я сейчас рассказала.

— Но теперь... Ты выйдешь за меня, Морвенна?

Она покачала головой, не глядя на Дрейка.

— Я не могу, Дрейк.

— Почему?

— Из-за того, о чем я тебе рассказала. Потому что я чувствую то, что чувствую.

— Что это значит?

— Я слишком мало могу дать тебе взамен.

— Ты можешь дать себя. Только этого я и хочу.

— Но именно этого я не могу дать.

— Почему, любимая?

— Дрейк, ты не понял. Потому что я по-прежнему ощущаю себя грязной. Я не могу думать о любви, о супружеской любви, без отвращения. Если ты сейчас меня поцелуешь, возможно, я и не задрожу, потому что другие меня целуют. Это может быть просто дружеским приветствием. Но если ты дотронешься до меня, я тут же отпряну, потому что вспомню о его руках. Разве ты не заметил, когда расстегивал мои ботинки?

— Да.

— Обувь в особенности. Но и всё остальное. Потому что я безумна. Немного. По поводу этого. При мысли о том... чтобы лечь с мужчиной... о любом телесном контакте... о том, что за этим следует... при одной мысли!..

Она опустила голову.

— Даже со мной?

— Даже с тобой.

Морвенна вытащила из сумочки очки и вытерла их платком.

— Пришлось снять очки по дороге сюда, иначе дождь меня ослеплял. Теперь я могу получше тебя рассмотреть, Дрейк, — сказала она будничным тоном. — Мне нужно уходить. Спасибо за теплый прием. После того, как я обошлась с тобой в апреле, ты был так добр со мной.

Дрейк встал, но не подошел ближе, сохраняя дистанцию.

— Морвенна, я должен сказать тебе, что незадолго до его смерти... смерти мистера Уитворта я собирался жениться на девушке из Сола, Розине Хоблин. Я думал, что потерял тебя навсегда. Друзья твердили, что я понапрасну растрачиваю жизнь. Ну вот. Вот я и решил жениться на Розине. Но услышав, что Уитворт погиб, я пошел к Розине и попросил ее меня отпустить. Так она и сделала, потому что это честная, открытая и хорошая девушка. И я пошел в Труро. А ты меня отвергла. Но когда ты меня отвергла, я не вернулся к Розине, не вернулся бы, даже если бы она приняла меня обратно. Я решил никогда не жениться. Сказал сестре — она как раз сегодня здесь была — сказал ей сегодня, что никогда не женюсь. И это истинная правда, ни слова лжи! Так вот...

Дрейк опустил взгляд на Морвенну.

— И?

— Не лучше ли будет тебе выйти за меня, чем смотреть, как я до конца дней буду жить бобылем?

— Дрейк, ты так и не понял.

Она закрыла рот рукой.

— О нет, я понял. — Он хотел было сесть рядом с Морвенной, но вовремя остановился и еще немного отошел. — Будь моей женой перед лицом церкви, возьми мою фамилию — это всё, о чем я прошу. Любовь... то, что ты называешь любовью, плотская любовь — если когда-нибудь она придет, то хорошо. Если нет, то и не надо. Это будет зависеть только от тебя.

Морвенна слегка отодвинула руку от губ.

— Я не могу этого просить. Это будет несправедливо по отношению к тебе. Ты же меня любишь! Я знаю. Как же ты сможешь сдержать это несправедливое обещание?

— Когда я даю обещания, я их выполняю. Ты достаточно меня любишь, чтобы в это поверить? — Она кивнула, и Дрейк продолжил, — послушай, почему ты сегодня сюда пришла? — Морвенна удивленно посмотрела на него, — разве не потому, что хотела меня видеть? — Она кивнула. — В жизни есть много всего помимо плотской любви, разве не так?

— Да... о да, но...

— Будь честной. Ты правда не хочешь быть со мной? Разве ты не хочешь быть со мной больше, чем с кем бы то ни было на свете?

Она долго колебалась и снова кивнула.

— Но...

— Разве это не важнее всего остального? Быть вместе. Вместе трудиться. Разговаривать. Гулять. В любви так много граней, даже если эта не та любовь, о которой ты говорила. Рассвет, дождь, ветер и облака, шум моря и птичьи крики, и... и мычание коров, пшеница на полях и запах весны. Пища и чистая вода. Свежие яйца, теплое молоко, только что выкопанная картошка, домашнее варенье. Дымок костра, птенцы малиновки, колокольчики, тепло камина... Я могу еще многое назвать. Но если ты наслаждаешься всем этим вместе с любимым человеком, то удовольствие во много раз больше! Думаешь, я не отдал бы всё только ради того, чтобы ты сидела в этом кресле и улыбалась? Что за жизнь, если провести ее в одиночестве?

— Ох, Дрейк, — сказала Морвенна, и слезы покатились по ее лицу и на руки, закапали на платье, уже и так вымокшее под дождем. — Боже, я... я... я этого боялась...

— Нельзя бояться того, чего хочешь больше всего на свете.

— Нет... Я боялась собственной слабости. Боялась, что никогда не сумею тебя убедить. Конечно же, я тебя люблю. Я так часто повторяла это ночами. Иногда это звучало как молитва, придающая сил. Но это не значит, что я не изменилась. Дрейк, я искалечена... внутри... морально.

— Ну вот, смотри, — сказал он. — Я и не подойду к тебе, даже чтобы вытереть слезы.

 

Глава одиннадцатая

I

Парламент был распущен двадцатого ноября и не собирался вплоть до двадцать первого января. Те его члены, что вернулись на новую сессию, прибыли уже в новую жизнь, в новое столетие.

Два свободных месяца Уорлегганы решили провести в Корнуолле. Элизабет настаивала на этом, а Джордж не возражал. Сейчас он выказывал мало интереса к жене или спорному ребенку, который ехал вместе с ними. Да и будущий ребенок в ее чреве, казалось, мало его волновал. Хотя они не торопились, поездка не имела ничего общего с тем триумфальным и спокойным путешествием в другую сторону. Если карета тряслась, Элизабет это чувствовала, если долгие остановки были утомительными, она это чувствовала, если в спальнях гуляли сквозняки, она это чувствовала. Они вернулись в Труро первого декабря, в воскресенье, но в городе было столько больных, что Элизабет предпочла сразу отправиться в Тренвит. Джордж сказал, что она может поступать как угодно, а у него есть дела. У него и впрямь были кое-какие дела, поскольку некоторые жители Сент-Майкла упорно не хотели переезжать. Элизабет уехала в Тренвит пятого числа, взяв с собой Валентина.

Двадцать первого Росс увиделся с Кэролайн, и она предложила ему подождать несколько дней и поехать домой вместе. Ее будет сопровождать горничная, подчеркнула Кэролайн, так что приличия будут полностью соблюдены, не то что во время поездки его жены с ее мужем. Росс помогал Джону Крэйвену уладить дела Монка Эддерли и выплатить кое-какие его долги, и согласился на это предложение. Если его все-таки собираются допросить, то день-два не сыграют никакой роли — он доверился судьбе. Но день следовал за днем, а его по-прежнему не вызывали, никто не стучался в дверь именем короля. Он заехал к Андромеде Пейдж, но она уже увлеклась молодым графом, недавно окончившим Кембридж, и не желала тратить время, горюя по бывшему возлюбленному. Так проходит земная слава...

В субботу, тридцатого ноября, в семь часов утра Росс, Кэролайн и ее горничная отбыли в Корнуолл в той же почтовой карете из «Короны и якоря» на Стрэнде. Как бы он ни убеждал себя в обратном, Росс почувствовал облегчение. Когда он вернется в Лондон, если вообще вернется, всё останется уже далеко в прошлом.

Шестого декабря один из близнецов Тревиннардов принес Демельзе записку, и она немедленно отправилась в мастерскую Пэлли. Дрейк встретил ее у ворот. По выражению его лица она всё поняла.

— Она?..

— В доме. Я сказал, что попрошу тебя прийти.

Помогая Демельзе спешиться, Дрейк задержал её руку в своей чуть дольше необходимого.

— Сестренка... будь с ней поласковей.

Демельза улыбнулась.

— Думаешь, я стала бы обращаться с ней по-другому?

— Нет... Я потому и послал за тобой. Но думаю...

— Что?

— Что если что-нибудь пойдет не так, она снова исчезнет. Идем же.

Морвенна сидела наверху и чистила картошку. Она встала и сняла очки. Демельза улыбнулась, Морвенна неуверенно ответила на улыбку и разгладила фартук. Ей явно было не по себе.

— Миссис Полдарк...

— Миссис Уитворт.

— Прошу, садитесь.

— Мне кажется, — сказала Демельза, — нам лучше называть друг друга по имени.

Они сели, и Морвенна вцепилась в миску, нож и корзину, как в линию обороны. Демельза оглядела убогую комнатку.

— Дрейку нужен человек, который бы о нем заботился.

— Да...

— Он говорит, ты хотела бы о нем заботиться.

— Да.

— Ты этого хочешь, Морвенна?

— Думаю, да... Только вот не знаю, гожусь ли я для этого.

— Ты больна?

— О нет. Я крепкая. Физически я крепкая.

— Что же тогда?

Дрейк принес неизбежный чай, и несколько минут они прихлебывали его и говорили мало. Потом Дрейк тактично попросил Морвенну повторить кое-что из того, о чем они разговаривали вчера вечером.

— Дрейк был в ужасном состоянии после твоего отъезда, Морвенна, все эти годы. — Под конец Демельза тихо сказала, — он был человеком лишь наполовину. Теперь, когда ты вернулась, неужели тебе не жаль его и ты готова снова расстаться?

— Да... Но...

— Ты объяснила ему свои чувства относительно брака, и он согласился жениться на тебе, понимая, что супружество не будет полным, если ты не изменишь своего решения. Он поклялся уважать твои желания.

— Да.

— И ты ему веришь?

Морвенна посмотрела на Дрейка.

— Да...

— Так ты выйдешь за него?

Морвенна оглядела комнату, словно искала какой-то выход. Наконец она облизала губы и сказала:

— Я знаю лишь одно: я хочу быть с ним до конца моих дней...

— Думаю, — сказала Демельза, — трудно найти более вескую причину для брака.

— Да, но он должен понимать — я больше не нормальный человек. Не нормальный!

— Я объяснил ей вчера вечером, — обратился к Демельзе Дрейк, — что мне достаточно просто быть с ней рядом.

— Прости, что упоминаю об этом, — сказала Демельза, — но жизнь жены кузнеца отличается от жизни жены викария. Положение в обществе совсем иное, и может быть много работы — тяжелого ручного труда. Дрейк не может себе позволить нанять прислугу. Ты об этом подумала?

— Об этом? — пренебрежительно бросила Морвенна. — Я старшая в семье из одних дочерей. А моя матушка никогда не отличалась сильным здоровьем. А я была крепкой. Поэтому научилась готовить и прибираться. Разумеется, у нас были слуги, но они не выполняли всю работу... В последние годы я жила как леди — для меня готовили, мне прислуживали, обращались как с важной персоной. Мне не приходилось заниматься ручным трудом. Но в глубине души я завидовала малолетней горничной, дочери садовника или попрошайке у двери, я предпочла бы подметать улицы, чем жить вот так! Думаешь, я не стану работать теперь?

— Чтобы быть с Дрейком?

Морвенна снова поколебалась.

— Да.

— И ты будешь стирать его одежду и мыть полы?

— В этом нет нужды, — вмешался Дрейк.

— Разумеется, — ответила Морвенна. — Это всё чепуха.

Демельза кивнула.

— И тебя не волнует, что твоя матушка расстроится?

— Мне почти двадцать четыре года, — резко произнесла Морвенна. — Что бы ни говорили родственники, для меня не имеет значения.

«Такая юная», — подумала Демельза и перевела взгляд с одного на другого. Морвенна выглядела старше своих лет, гораздо старше Дрейка. Вот что сделали с ней страдания. Но кто знает, как ее может изменить счастье? Демельза почти с самого начала была против этих отношений. Не по личным мотивам, но она считала Морвенну неподходящей — ее благородное воспитание, родственные связи с Уорлегганами. Но все же... глаза Дрейка... Как они отличаются от вчерашних!

— Так ты выйдешь за него, Морвенна?

— Мне кажется, я уже ответила.

— Пока нет.

— Значит... да.

Морвенна не сразу произнесла это слово, будто ей пришлось вспахать целое поле оговорок и помех. Дрейк заерзал и выдохнул.

— Я рада за вас обоих, — сказала Демельза.

— Как скоро мы сможем пожениться? — спросил Дрейк.

— Это займет некоторое время. Морвенна, почему бы тебе не пожить у нас в Нампаре? Мы были бы рады тебя принять.

— Я бы предпочел, чтобы она осталась здесь.

Демельза улыбнулась.

— Решать Морвенне. Если вы собираетесь жить здесь и дальше, стоит подумать о том, что скажут люди.

— Мне всё равно, — заявила Морвенна.

— Я могу попросить миссис Тревиннард здесь ночевать, — сказал Дрейк. — А сам могу спать в их коттедже, если нужно.

— Как скажешь, Дрейк, — отозвалась Морвенна.

— Решать Морвенне, — настаивала Демельза.

Морвенна задумалась.

— Простите... Иногда мне бывает трудно сосредоточиться... Я останусь здесь, Демельза. Благодарю за приглашение. Но я останусь здесь.

Демельза поцеловала ее.

— Когда вы поженитесь и Дрейк решит, что ты благополучно устроилась, надеюсь, он приведет тебя в Нампару и ты познакомишься с Россом, как положено. И мы будем счастливо проводить время вместе.

Демельза покинула комнату, Дрейк пошел следом и прижался к ее лицу щекой.

— Благослови тебя Бог, сестренка. Благослови тебя Бог. Ты можешь сделать для меня еще кое-что?

— Что именно?

— Сходи со мной к преподобному Оджерсу. Я в ужас прихожу при мысли, что придется ждать три недели! Нельзя ли как-то сократить ожидание?

— А это важно?

— Я боюсь за нее, — признался Дрейк. — Прямо как ты говорила — хочу благополучно ее устроить. А пока это не так, пока мы не поженились. Я боюсь чего-нибудь нехорошего. Боюсь, что она может передумать и уйти.

II

— Что ж, миссис Полдарк, мэм, — сказал мистер Оджерс, — я был бы рад вам помочь, ежели бы нашелся способ, не противоречащий церковным канонам, но как вы знаете, мэм, таковых нет. Сегодня пятница. Чтобы вам угодить, я могу огласить помолвку поутру в воскресенье, хотя, строго говоря, этого недостаточно. Но помимо этого...

Священник примчался с кухни, где помогал жене солить окорок. Манеры его были подобострастными, но чувства смешанными. В общем-то он был глубоко потрясен. Как честный человек, он бы признал, если бы у него спросили, что готовность дочери декана, бывшей жены викария, перед которым он привык пресмыкаться, отринуть свое положение и выйти замуж за обычного кузнеца, да к тому же сектанта, можно считать если не богохульством, то чем-то близким к этому.

Если бы этим дело и заканчивалось, то мистер Оджерс оказал бы Дрейку ледяной прием. Но это было не всё. Вместе с ним пришла жена капитана Полдарка, а капитан Полдарк — член парламента и человек виконта Фалмута. А теперь, когда приход неожиданно опять освободился, словно по воле Провидения, существовал еще один шанс, самый последний, что его предложат мистеру Оджерсу. И потому он не мог позволить себе хоть малейшим образом обидеть жену капитана Полдарка.

Жена капитана Полдарка нахмурилась и сказала:

— А разве нет других возможностей, мистер Оджерс? Я слышала или читала что-то об особом разрешении.

— Ах да, мэм. Но его можно получить только у архиепископа Кентерберийского. А простое разрешение, мэм, не особое, можно получить у архидьякона Корнуолла или у его представителя в графстве.

— И кто же это?

Мистер Оджерс почесал голову под париком из конского волоса.

— Я полагаю, что архидьякон обычно живет в Эксетере, не считая того времени, когда разъезжает... с визитами. Но его резиденция в Бодмине. Если вы отправитесь туда, если молодой человек туда отправится... — Священник не мог себя заставить назвать его имя, — и кто-то поедет с ним, чтобы подтвердить помолвку, то думаю, мэм, разрешение можно получить, и я сразу же их обвенчаю.

Демельза посмотрела на Дрейка.

— Это около двадцати пяти миль. Туда и обратно — пятьдесят. Готов ехать так далеко?

Дрейк кивнул.

— И что нужно сделать? — спросила она.

— Нужно подписать заявление, что нет никаких препятствий по закону. То есть он должен подписать, мэм. А свидетель должен подтвердить, что он живет в этом приходе. Он же живет в нашем приходе, да? Ну да, — неохотно признал мистер Оджерс. — Ему понадобятся деньги. Кажется, две гинеи, но я не уверен. И сопровождающее его лицо тоже должно быть готово поручиться за него значительной суммой.

— Может этим лицом быть женщина?

— О да. Но не его.... не его суженая.

— Я думала про себя.

— Должен предупредить, — сказал мистер Оджерс, — что лучше подождать до понедельника, тогда вы наверняка его застанете. Священника, который замещает архидьякона. В выходные много дел, он может быть занят.

На улице Демельза сказала:

— Что ж, это самое большее, что можно сделать.

— Ты одолжишь мне лошадь?

— Конечно.

— И сама поедешь?

— Думаю, лучше я, чем Сэм. Брак с Россом придает мне...

— Я понимаю. — Дрейк поцеловал ее. — Я этого не забуду.

Поездка пойдет ей на пользу, хоть какое-то занятие. Ожидание Росса плохо сказывалось на нервах.

— Кстати, — сказала Демельза, — а Сэм-то знает?

— Пока нет. Можешь ему сказать? Мне кажется, у тебя это лучше получится.

III

Проливной декабрьский дождь затопил дорогу у Марлборо, карета Росса и Кэролайн застряла на день. Воскресенье восьмого декабря они провели в Плимуте, понимая, что завтра будут дома.

Каждый день они вместе обедали и ужинали, и обсуждали всё подряд, начиная от безумия царя и заканчивая налогом на лошадей, но избегали личных тем. Росс нашел в Кэролайн приятную спутницу, остроумную, но не болтливую. Она не умела говорить о мелочах, как Демельза.

Они переночевали на постоялом дворе «Фонтан» и пообедали в удобном кабинете с красными плюшевыми сиденьями и столом из орехового дерева. Росс в первый раз свернул в сторону от вежливой болтовни. Он напомнил Кэролайн о встрече, которую устроил ей здесь с Дуайтом. С тех пор прошло чуть более шести лет.

— Кажется, что это было полжизни назад, — сказала Кэролайн. — А для Дуайта — еще больше, учитывая не только его пребывание во французской тюрьме, но и годы брака со мной!

— Я часто задумываюсь, не свел ли я вас вместе, самонадеянно решив, будто мне лучше знать, стоит ли вам жениться.

— Проблема в том, Росс, — ответила она, — что ты самонадеян. Иногда это достоинство, а иногда нет.

— И как было в этом случае?

Кэролайн улыбнулась. К ужину она переоделась в зеленое бархатное платье, ее любимый цвет — он контрастировал с рыжими волосами и подчеркивал зелень глаз, которые с другими цветами часто выглядели светло-карими или серыми.

— Добродетелью, — ответила она. — Дуайт — единственный человек, за которого мне хотелось выйти замуж... Хотя, возможно, не единственный, с которым мне хотелось бы лечь в постель.

Росс положил в тарелку кусок ягненка и добавил соуса из каперсов.

— Не думаю, что это делает тебя особенной.

— Да... Все время от времени посматривают в сторону. Но потом отводят взгляд.

— Обычно...

Кэролайн занялась мясом.

А потом резко сказала:

— Мы с Дуайтом, ты и Демельза — представляешь, какими высокоморальными мы выглядим на фоне нынешних скандалов?

— Несомненно.

— Несомненно, это точно. Многие мои лондонские друзья... Но забудем о Лондоне. Мы живем в этом графстве. Прибавь интрижки и секреты, некоторые весьма ужасающие, среди наших друзей и друзей друзей. И всё то же самое у бедняков, хотя и немного по-другому.

Росс глотнул вина.

— Так было всегда.

— Да. Но всегда было и некоторое число настоящих браков, в которых любовь, верность и честность сохраняют свое значение. Таков твой брак, таков мой. Разве не так?

— Да.

Кэролайн сделала огромный глоток вина, почти половину бокала, и откинулась на красный плюш.

— Кстати, Росс, я бы с радостью провела эту ночь с тобой.

Их взгляды быстро встретились.

— Правда?

— Да. Честно говоря, мне всегда этого хотелось... Возможно, ты и сам это знаешь.

— Я?

Они посмотрели друг на друга.

— Думаю, да. Мне кажется, ты мог бы взять меня, как мало кому удалось бы — твоя самонадеянность против моей.

Оба замолчали.

— Но... — сказала Кэролайн.

— Но?..

— Но этого не случится. Даже если бы ты захотел. У меня инстинкты распутницы, но чувства жены. Я слишком люблю Дуайта. А ты слишком любишь Демельзу. И возможно, я слишком люблю тебя.

Росс поднял взгляд и улыбнулся.

— Пожалуй, это самый замечательный комплимент.

Кэролайн покраснела и продолжила:

— Я не собираюсь говорить тебе комплименты, Росс, я лишь хочу сказать кое-что, что ты должен услышать. Если мы избавимся от Эллен, а это легко, и проведем ночь любви, а потом я приеду в Нампару и расскажу об этом Демельзе, как думаешь, ее это заденет?

— Да.

— Я тоже так думаю. Но теперь я ее близкая подруга. Мы глубоко друг к другу привязаны. Может, со временем она меня простит.

— Что ты пытаешься сказать?

— Я пытаюсь сказать, что если я расскажу ей о случившемся между нами, это ее заденет. Но не больше, чем ты задел ее в Лондоне.

Росс положил нож.

— Не понимаю, о чем ты.

— Ты убил из-за нее человека. О, я знаю, он бросил тебе вызов. И я знаю, что ссора была по поводу места в зале заседаний. И знаю, что вы невзлюбили друг друга с первого взгляда. Но ведь на самом деле ты убил его из-за нее, правда?

— Да, в какой-то степени. Но не понимаю...

— Росс, когда ты дрался с Монком Эддерли, ты ведь на самом деле хотел убить не его, ведь так?

— Разве?

— Да... Перед тобой был Хью Армитадж.

Росс глотнул вина.

— Черт бы тебя побрал, Кэролайн, это была обычная дуэль...

— Ничего подобного, ты сам прекрасно знаешь! Ты убил его, потому что не мог убить Хью Армитаджа, который уже умер. Но Хью был мягким, смелым и чувствительным человеком — тот самый тип, который всегда притягивал Демельзу. Ты с самого начала должен был понимать, что у нее даже и мысли не возникнет о пустом повесе вроде Монка Эддерли.

— Иногда разумные мысли просто не приходят в голову.

— Именно так, не приходят, в этом-то и проблема. Этот поступок был целиком продиктован чувствами. Но ты всё равно дрался не с тем человеком.

Росс отодвинул тарелку и положил ладонь на стол.

— Не вздумай встать и уйти, — сказала Кэролайн, — я расценю это как неджентльменское поведение.

— Я и не собирался уходить. Но я лучше усвою твою лекцию, если не буду жевать.

— Лекция закончена, так что можешь спокойно закончить ужин в тишине.

— После всего сказанного я не уверен, что получу удовольствие от ужина, даже в тишине или под приятную беседу.

— Пожалуй, мне не следовало говорить на эту тему.

— Если ты так считаешь, то да. Я пытаюсь как следует обдумать твои слова, чтобы.... чтобы действовать рационально, а не эмоционально. Знаешь, ты уже второй человек за две недели, который обвиняет меня в принятии эмоциональных решений. Ни за что не догадаешься, кто был первым. Ну ладно. Дай мне подумать...

Кэролайн снова поигралась с мясом, отломила длинными пальцами кусок хлеба, но так его и не съела.

— Пожалуй, — сказал Росс, — в этих словах есть доля правды. Но как я могу знать наверняка? Разумеется, за последние два года я испытывал сильные эмоции и много думал об отношениях Демельзы и Хью. Когда я впервые об этом узнал, то как будто потерял веру в человечество. Я даже не столько винил ее, как человеческую сущность. Только не смейся над тем, как это глупо и напыщенно звучит.

— Я не смеюсь. Но если...

— Я как будто нашел главный изъян. Если не так давно что-то послужило мне стимулом, то это не только ревность, хотя и она присутствовала. Временами я снова чувствовал духовное одиночество, желание восстать, сбросить условности цивилизованной жизни. — Росс замолчал и посмотрел на Кэролайн. — Ведь что есть цивилизованная жизнь, как не попытка втиснуть неидеальных людей в противоестественные рамки, придуманные людьми столь же неидеальными? Я видел в этом такую несправедливость, что постоянно желал от нее избавиться. — Он снова умолк и медленно выдохнул, пытаясь разобраться в собственных сложных чувствах.

— И всё это возникло из-за твоего разлада с Демельзой?

— О нет, не совсем. Но то одно, то другое... То одно, то другое. Кэролайн, ты только что называла меня самонадеянным. Возможно, одна сторона самонадеянности заключается в нежелании человека делать то, что от него ожидают. Ревность сама по себе — оскорбление, унизительное чувство, от которого следует избавиться. — Росс хлопнул по столу. — Но что касается Демельзы и Монка Эддерли, думаю, ты была ко мне несправедлива. Демельза все-таки в некотором роде его поощряла. Она всегда оказывалась рядом с ним и назначала новую встречу — или, по крайней мере, позволяла ему назначить. И позволила ему себя облапать.

— Что за вздор! — воскликнула Кэролайн. — С ее стороны это было всего лишь проявлением дружелюбия — немного флирта без намека на большее. Сам знаешь, в обществе всегда тот или иной мужчина находил привлекательным ее особое жизнелюбие и очарование. Когда ей хорошо, она не может не излучать эти искорки. А на них слетаются мужчины. И ей это нравится. Она получает от этого удовольствие. Но всё это совершенно невинно, Росс! Ты сам прекрасно знаешь. Неужели ты вызовешь на дуэль сэра Хью Бодругана? Он сделал куда больше попыток соблазнить Демельзу, чем любой другой мужчина. Устроишь с ним дуэль на тростях?

Росс чуть не рассмеялся.

— Ты же знаешь, ревность вспыхивает лишь тогда, когда имеется опасность.

— И ты всерьез считаешь, что Монк Эддерли был опасен?

— Я... так думал. Но всё не так просто. И в конце концов, это же он бросил мне вызов, а не я ему.

Кэролайн сменила позу и выпрямилась.

— Ох, как же я устала в этой карете!.. Еще день, и мы будем дома.

Подошел слуга и унес тарелки, но оставил ножи и вилки для следующего блюда.

— Да, я мог бы провести с тобой ночь, — тихо сказал Росс.

Кэролайн улыбнулась.

— Но по тем же причинам не стану, — добавил он.

— Благодарю вас, капитан.

— Ты всегда была моим другом, уже с очень давних времен. Даже когда мы еще и узнать-то друг друга как следует не успели.

— Думаю, ты привлекал меня с самого начала.

— А я думаю, что даже тогда в наших отношениях было нечто большее.

Она пожала плечами, но не ответила, потому что вернулся слуга. Когда он снова удалился, Кэролайн сказала:

— Наверное, я была слишком строга к тебе сегодня, Росс... Сказать такое! Ничего себе! И для меня совсем несвойственно. До сих пор я не осмеливалась. Что ж, теперь я понимаю, что ты чувствовал по поводу Демельзы и Хью. И это чувство разъедало твою душу два года. Да и всё остальное. Не отрицаю, что одно глубоко прочувствованное разочарование может привести к разочарованию во всем. Что ж... Но теперь кровь пролита. Пускай и кровь не того человека. Давай не будем больше обсуждать достоинства и недостатки твоей дуэли с Монком Эддерли. Всё кончено и навсегда позабыто. Так же, как и твоя дуэль с Хью Армитаджем. Как должно быть и с твоей дуэлью с человечеством. И с твоей дуэлью с Демельзой. Она страшно расстроена случившимся в Лондоне. Для нее не так важно, правильно ли ты поступил, как важно то, что ты убил человека из-за нее, рискнул всем — своей жизнью, ее жизнью в какой-то мере — ради бессмысленного поединка, который кажется мужчинам хорошего происхождения единственным способом уладить разногласия, но дочери шахтера, такой земной, кажется взбалмошностью безумцев.

— Боже мой! Пожалуй, я запомню эти слова и позволю им еще немного себя потерзать.

— Шесть лет назад ты говорил со мной откровенно. А теперь я откровенно говорю с тобой.

— Во имя любви? — спросил он.

Кэролайн кивнула.

— Во имя любви.

 

Глава двенадцатая

I

Рано утром в понедельник Демельза и Дрейк выехали в Бодмин. Морвенна осталась в мастерской Пэлли. Миссис Тревиннард проводила в доме каждую ночь, а днем принимали посетителей близнецы Тревиннарды. Морвенна не выказывала желания выходить, она шила или помогала на кухне и по дому. Они с Дрейком мало разговаривали, им было достаточно обменяться несколькими ничего не значащими фразами — они испытывали некоторую неловкость. Морвенна была похожа на раненого дикого зверька, которого пытаются приручить. Дрейк старался не делать резких движений или попыток до нее дотронуться, чтобы не испугать. Поначалу он решил, что Морвенна больна, хотя она это и отрицала, но он ошибся. Он понял, что ее душа во мраке и необходимо время, чтобы она пришла в себя.

Они даже не выходили за пределы забора, огораживающего его пять акров. Дрейк с гордостью показал землю Морвенне, а она спросила о его работе и с явным интересом наблюдала за ним в деле. Иногда она находилась внизу, когда приходили клиенты, но наружу не выходила. В воскресенье они не пошли в церковь, когда по предложению Демельзы там в первый раз огласили помолвку. Пускай всем станет об этом известно, но лучше не терять еще неделю, если с Бодмином не выгорит.

В субботу их навестил Сэм, на него произвела впечатление скромность Морвенны, как и явное воодушевление брата. Дрейк знал, что Сэм не станет возражать против свадьбы, но боялся осуждения в его тоне и манерах. Однако ничего подобного не произошло. Сэм тут же решил, что эта тихая и элегантная девушка — подходящий материал для обращения в его веру. Правда, ее близкие связи с официальной церковью скорее всего ставят ее вне пределов досягаемости проповедей Сэма, но она страдала в первом браке и, возможно, вполне созрела для обращения, уж по крайней мере, послужит средством для возвращения в общину Дрейка.

Но всё это в будущем. А сейчас Сэм смотрел на брата, видел его счастливое лицо и молил Господа принести ему и духовное, и плотское утешение. Он знал, что это эгоистично и неправильно, но в глубине души думал о том, как хорошо было бы, если бы и он получил Эмму.

Понедельник выдался солнечным, но ветреным. Джон Гимлетт, мнивший себя великим предсказателем погоды, заявил, что раз солнце встало прямо в глаз ветру, то позже пойдет дождь. На самом деле он наверняка заметил, что сверкающее на солнце море вдали волнуется, а птицы летят к земле.

Дрейк и Демельза выехали в восемь, примерно в то же время, когда Росс и Кэролайн проезжали через Лискерд.

В одиннадцать Элизабет зашла повидаться с Морвенной. Та была наверху и занималась шторами, которые кое-как приладил Дрейк, и тут один из неразличимых Тревиннардов сунул голову в дверной проем и провозгласил:

— Мэм, будьте добры, тама одна леди вас дожидается.

Элизабет поднялась по лестнице, Морвенна вспыхнула, встала и огляделась, словно в поисках выхода, а когда не нашла его, приняла поцелуй. Дорогая кузина Элизабет допустила ее брак с Оззи. Хотя главным образом давил на нее Джордж, но Элизабет этому попустительствовала. Однако в последний год или больше Элизабет выказывала ей сочувствие. А после рождения Джона Конана настояла, что доктор Бенна плохо ее лечит и нужно вызвать доктора Эниса. Она также всячески помогала после смерти Оззи.

Во враждебном окружении домика викария Морвенна считала ее другом. Здесь, в теплом и спокойном убежище, похожем на кокон, где прятал ее Дрейк, Элизабет олицетворяла врагов.

— Вчера объявили о помолвке! — воскликнула Элизабет. — Почему я об этом не знала? Дрейка нет дома?

— Да, его нет. Присядешь?

Они сели и посмотрели друг на друга. Морвенна на самом деле мало что видела. Через некоторое время она опомнилась и спросила:

— Могу я предложить тебе что-нибудь — чаю или горячего молока? Боюсь, ничего крепче у нас нет.

— Нет, благодарю. Хотя я буду рада передохнуть несколько минут. Такой сильный ветер.

Морвенна оглядела фигуру кузины.

— Ты ведь не шла пешком в твоем состоянии?

— Разумеется, шла. Это пойдет мне на пользу. — Элизабет расстегнула темно-коричневый плащ и опустила капюшон. Потом попыталась привести в порядок волосы. — Тренвит отсюда совсем недалеко, ты же знаешь. Всего пара миль. Наверное, ты не ходила сюда, пока жила у нас.

— Иногда. Хотя почти не помню эти окрестности. Чаще мы ходили в другую сторону. Джеффри Чарльз так часто хотел...

— Я знаю, моя дорогая, знаю. Это все в прошлом. Это был очень грустный период в наших отношениях. Мы не знали. Мы не понимали.

Морвенна подумала о том, насколько старше Элизабет вдруг стала выглядеть. Возможно, ее истощила беременность.

— И сейчас, — сказала Элизабет, — ты все-таки собираешься выйти замуж за Дрейка. И будешь жить здесь? — Она огляделась. — Полдарки рады?

Морвенна вспыхнула.

— Надеюсь.

— Они этого не говорили?

— Капитан Полдарк еще не вернулся. Надеюсь, у них никогда не будет причин меня стыдиться.

— Думаю, это маловероятно. А леди Уитворт?

— Она недовольна.

Элизабет разгладила платье, чтобы прикрыть живот.

— Наверное, было очень трудно с ней жить. Одна из самых грозных пожилых дам... И ты просто сказала, что уходишь, и покинула ее?

— Да.

— А Джона Конана?

Морвенна вздрогнула.

— И его тоже.

— И ты спокойно оставила собственного сына?

— И да, и нет. Пожалуйста, не спрашивай больше!

— Прости. Я не хотела тебя расстроить.

— Да... — Морвенна отложила штору. — Понимаешь, я никогда не чувствовала, что он действительно мой ребенок, Элизабет. Он ребенок Оззи. Сын Оззи. И я убеждена, что он вырастет точно таким же, как отец!

Снаружи прозвенел дверной колокольчик. На коттедж обрушился порыв ветра, так что дом заскрипел.

— Ты никогда бы не смогла свыкнуться с Оззи, да? — спросила Элизабет. — Когда я узнала его получше, я тебя поняла. Но в то время мне не хотелось задавать тебе личных вопросов. Да и ты вряд ли хотела об этом говорить...

— Да.

— Но оставить единственного сына — это такая жертва... Ты не думала его забрать?

Морвенна встала.

— Элизабет, как бы он ни был мне дорог, а конечно же, он мне дорог, я не хочу его. Он Уитворт!

Элизабет посмотрела через маленькое оконце на качающиеся деревья. Без всяких видимых причин, за исключением горечи в тоне Морвенны, в неровном стекле отразились и другие воспоминания. О бутылочке со снадобьем из матового коричневого стекла, которая путешествовала с ней из самого Лондона, тряслась в багаже, но все же не разбилась. Склянка стала символом, горьким символом трещины в ее собственном браке. Он Уитворт! Он Полдарк!

— Ты же не останешься здесь до свадьбы?

— На ночь приходит соседка. Приличия соблюдены.

— Нет-нет, Морвенна, ты должна остановиться в Тренвите! Только так и подобает. Можешь занять свою прежнюю комнату.

— О нет, благодарю!

Элизабет обиженно нахмурилась.

— В прошлый раз тебя выдавали замуж из Тренвита. Почему бы и в этот раз не поступить так же?

— И посаженным отцом будет мистер Уорлегган?

Элизабет вскинула голову, удивленная сарказмом от такого смиренного создания.

— Мистер Уорлегган в Труро и предпочитает оставаться там. Возможно, он приедет на Рождество. Ты выйдешь замуж раньше? — Элизабет мысленно подсчитала. — Да. Рождество ведь в среду? А свадьба может состояться в канун Рождества.

— Может быть.

Морвенна не решилась объяснить кузине, куда поехали Дрейк и Демельза. Элизабет стала бы говорить, что это поспешно, что они оба слишком молоды, да и после всего — куда торопиться? Она могла бы даже убедить Морвенну. И это хуже всего.

— Я надеялась увидеться с Дрейком, — сказала Элизабет. — Он надолго вышел?

— Боюсь, надолго.

— Я хотела с ним встретиться, чтобы он не держал на меня зла.

— Это вряд ли, — ответила Морвенна. — Думаю, он тобой восхищается. За то, что ты однажды для него сделала.

Элизабет покраснела.

— Я и забыла. К тому же это такая мелочь... — Она поднялась. — Значит, повидаюсь с ним в другой раз, а сейчас, похоже, надвигается буря, не хочу, чтобы она настигла меня в пути. Морвенна...

— Да?

— Почему бы тебе не прийти как-нибудь в Тренвит? Мои родители до сих пор там, а ты всегда им нравилась. Сейчас они очень слабы, но уверена, захотят с тобой увидеться до свадьбы, просто чтобы пожелать счастья.

— Разумеется.

Они поцеловались, уже чуть теплее, чем при встрече, по крайней мере, со стороны Морвенны.

Они спустились на кухню, и Морвенна открыла дверь. Порывом ветра дверь вырвало из ее рук. Ветер ворвался в кухню и сшиб бутылку и весы.

— Боже мой! — воскликнула Элизабет. — Ветер стал вдвое сильнее! К счастью, по дороге домой он не будет дуть в лицо.

— Подожди немного. Может быть, буря уляжется.

— Я слишком долго прожила на этом побережье, чтобы в это поверить! Он может дуть и часов двенадцать. Нет, я справлюсь.

— А вдруг ты упадешь? В твоем положении...

— Какая разница?

Морвенна сделала шаг назад, чтобы получше видеть кузину.

— Не понимаю, о чем ты.

Элизабет попыталась исправить оговорку.

— Я о том, что вряд ли это мне навредит.

— Но разве в прошлый раз ты не упала? — доброжелательный характер Морвенны прорвал завесу, затуманивающую ее разум. — Подожди. Я тебя провожу.

— Нет-нет. Послушай, так ужасно это выглядит только у двери. Стоит выйти во двор...

— Вдвоем лучше, чем в одиночестве. Схожу за плащом.

Когда они выходили со двора, борясь с ветром, Морвенна подозвала одного из близнецов Тревиннардов.

— Я только провожу миссис Уорлегган до Тренвита.

— Ага, мэм.

Путь во время набирающей силу бури, налетевшей с юго-запада, оказался сложным и долгим. Морвенна поняла, что ей нельзя возвращаться, пока Элизабет не будет в безопасности дома, в Тренвите. А там Элизабет сказала, что раз уж Морвенна проделала весь этот путь, то почему бы ей не заскочить на минутку, чтобы поздороваться с ее родителями. Морвенна ответила, что сейчас она бы предпочла этого не делать. Но они же обидятся, если узнают, что ты была у двери и не навестила их, возразила Элизабет. С дрожью от воспоминаний Морвенна переступила порог большого, увешанного портретами зала. А потом, пока снаружи бушевал ветер и молотил в окна, будто вот-вот их разобьет, приняла приглашение пообедать.

II

Буря девятого декабря 1799 года оказалась не намного страшнее, чем те, что время от времени налетали на побережье, но сопровождалась сильнейшим штормом. Самый грозный шторм разыгрался дальше, в Атлантике, но и побережью досталось. Потерпели крушение девять кораблей разных размеров, в основном у южного побережья, у мыса Манаклес, но некоторые нашли свой конец и у северного побережья. Но пляжу Хендрона не повезло.

В течение дня несколько человек вернулись в Сол и Грамблер. Росс и Кэролайн сели в новый экспресс-дилижанс, покинувший Торпойнт в половине восьмого, который должен был приехать в Труро вскоре после полудня. Буря задержала прибытие, и только после двух часов дня, наскоро пообедав в «Короле», они сели на усталых лошадей, чтобы отправиться домой.

Демельза и Дрейк вовремя добрались до Бодмина, но преподобный Джон Помрой, ректор Леснута, викарий Бодмина и представитель архидьякона, отсутствовал, его не ожидали до полудня. Никаких препятствий для выдачи разрешения не обнаружилось, но всё же это заняло немало времени, к тому же Дрейк решил нанести еще один визит до возвращения домой.

На северное побережье отправился и мистер Джордж Уорлегган.

Первым добрался до дома Росс, не считая, конечно же, Кэролайн и ее горничной, которых он оставил у ворот Киллуоррена. Как и его жену несколько недель ранее, его никто не ждал. Первым его увидел худой и длинноногий восьмилетний мальчуган, пробирающийся по саду с мотком шпагата в руках. Ветер заглушил его крик, но вскоре он уже был на руках у отца, и началась та же суматоха, что сопутствовала приезду Демельзы. В разгар суеты Росс поинтересовался, где его жена, и ему сказали, что рано утром мама уехала с дядей Дрейком и к обеду не вернется.

— Папочка! — завопил Джереми, перекрикивая щебет сестры и приветствия слуг. — Папочка, пойдем посмотрим на море!

И они пошли посмотреть, дойдя до ступеней в изгороди, откуда тропинка спускалась к морю, дальше было идти небезопасно. Там, где всегда, за исключением самых высоких приливов, находился пляж, сейчас бушевали высоченные волны. Море смыло низкие песчаные дюны вместе с растущей на них травой. Пока они стояли у изгороди, волна обрушилась на каменистую почву прямо у подножия ступеней, и пена оставила пятна на их ботинках.

Обычно на мелководье прилив терял высоту, но сегодня бьющиеся о скалы под Уил-Лежер волны достигали такой высоты, что возникал новый прилив, под прямым углом к морскому течению, и вверх взметнулись фонтаны воды. Новый невообразимый прилив разбивался о скалы чуть ниже Длинного поля. Горы пены собирались повсюду, где дышало море, и ветер разбрасывал ее по земле, как осколки ракушек. Волны были такими громадными, что не было видно горизонта, а тучи стояли так низко, будто тонули в море.

Загнав неугомонных детей в дом, Росс попытался выяснить, чем занята их мать, почему она вдруг ни с того ни с сего уехала, но никто этого не знал. Потом Джейн Гимлетт отозвала его в сторонку и шепнула кое-что на ухо. Росс кивнул и посмотрел на низкие тучи. И снова в его отсутствие случилось нечто важное. Демельзе следовало уже вернуться домой — через час совсем стемнеет.

Гимлетт отвел лошадь на конюшню, а Росс, выпив кружку эля, потрепал детей по разгоряченным щечкам и сказал, что уходит часа на полтора, но увы, слишком ветрено, чтобы взять их с собой. Он поднялся к шахте, увиделся с Заки Мартином и другими друзьями, а на обратном пути заметил Дрейка, едущего вверх по долине. Решив сейчас с ним не встречаться, Росс укрылся за сараем, а потом пошел домой.

Демельза услышала его шаги и появилась в дверях, высматривая Росса в сумерках. Они увидели друг друга, и она вышла в сад навстречу, почти побежала, но потом сдержалась.

Она неуверенно остановилась.

— Демельза... — сказал Росс.

— Как ты... Что-нибудь случилось?

— Когда?

— После моего отъезда, конечно же.

— Нет, всё кончено.

— Ох... — выдохнула она.

— Наверное, я неудачно выразился.

— Да, — сказала она.

— С дуэлью покончено. Хотя я буду долго ее помнить.

Они замолчали.

Росс наклонился и поцеловал ее. Ее губы были холодными и осторожными.

— Ты давно приехал?

— Меньше часа назад. Вместе с Кэролайн. Карета запоздала.

— Ну и денек...

Они смотрели друг на друга, довольные, что нашлась тема, о которой можно поговорить без эмоций. По саду носились обрывки пены, застревая в ветвях, как семена дикого ломоноса.

— Вот почему те прекрасные деревья из Строберри-Хилла не смогут здесь расти, — сказал Росс.

— Да и те, что растут, имеют жалкий вид.

— Когда я приехал домой, Джереми пытался подвязать некоторые.

— Правда? Он любит растения. Утром был всего лишь небольшой ветер. Я ездила в Бодмин с Дрейком.

— Джейн сказала мне.

— Я все объясню тебе позже. Росс, ты обедал?

— Наскоро и рано. Но я могу подождать до ужина.

Сейчас оба были рады поговорить о ничего не значащих мелочах, о бытовых происшествиях. Идет ли между ними война, есть ли любовь или они ее потеряли, существует ли близость или сплошное непонимание — всё это подождет. Острые углы нужно на время задрапировать будничной рутиной.

Они вместе пошли к дому.

С разрешением за поясом Дрейк тем временем направился в Сол. Демельза одолжила ему Джудит до завтра, так что он заехал к священнику Оджерсу — тот вместе со старшим сыном прибивал сорванный бурей водосточный желоб. Дрейк готов был осчастливить весь мир и потому сказал, что как только буря уляжется, заменит весь водосток над входной дверью на новый. А то старый, который они приделывают, уже истрепался и вряд ли продержится до конца зимы.

Он не считал это проявлением благодарности, но Оджерс, похоже, смотрел на это именно таким образом и решил, что явно проглядел что-то в Дрейке. Он уставился на разрешение через разбитые очки, сказал, что оно в порядке, и поинтересовался, когда они хотят пожениться — в следующий понедельник? Дрейк спросил, нельзя ли пораньше. Оджерс ответил, что не видит никаких препятствий. А когда предлагает молодой человек? Молодой человек предложил завтра.

Оджерс поморщился, как будто споткнулся, и сказал, что это невозможно, завтра он занят, у него другие обязательства и много дел, ничего не получится. Возможно, он пересмотрит свое расписание и выкроит время в среду утром. Дрейк, задумавшись над неожиданным эффектом его предложения заменить водосток, сказал, что если мистеру Оджерсу удастся найти время завтра, хоть утром, хоть вечером, он мог бы до конца зимы починить все водостоки коттеджа. У него как раз есть подходящее железо, нетрудно будет придать ему нужную форму, а потом покрасить. Такая вещь продержится многие годы. Мистер Оджерс кашлянул в шерстяной шарф и сказал:

— Тогда в половине двенадцатого. — А когда радостный Дрейк собрался уходить, добавил: — Смотрите не опоздайте. После двенадцати я не могу проводить венчания. Таков закон.

— Спасибо, мистер Оджерс. Мы не опоздаем. Будем в церкви уже в одиннадцать.

— Я сказал — в половине двенадцатого! И конечно, всё зависит от погоды. Моя несчастная церковь едва держится в таком жутком климате.

Вскочив на Джудит, Дрейк молча вознес молитву, чтобы наклонный шпиль церкви Сола пережил еще одну бурю. С приближением сумерек она стала стихать, но не слишком — Джудит спотыкалась под порывами ветра, и даже здесь, в двух сотнях футов над уровнем моря, хлопья пены носились в воздухе, словно призраки, танцуя на ветру.

Для Дрейка это был долгий день после череды долгих дней, но он совсем не устал. После появления Морвенны он спал по ночам не больше трех часов, но днем его не клонило в сон, как и сейчас, даже когда он ложился в постель. Была бы нужда — он с радостью проделал бы пятьдесят миль до Бодмина и обратно еще раз. Жизнь била ключом и сияла, каждое мгновение, каждая мысль добавляла новых сил и придавала бодрости. Росс как-то сказал ему: «Ничто не сумеет разрушить твою жизнь». Но она была разрушена. Наверное, почти ничто и никто не сумел бы снова возродить его к жизни, по выражению Сэма. Но это произошло. И если так черны глубины, то и высоты должны быть сияющими. С несчастьем еще можно бороться, но со счастьем ничего не поделаешь.

Он не сомневался в любви Морвенны. Сейчас его мысли не заходили дальше того, чтобы обезопасить ее браком, а всё остальное когда-нибудь придет. Он готовился быть терпеливым, как и обещал, и ждать месяцы или годы. Какая разница, если супружество будет неполным? Кривой среди слепых — царь царей, как гласит старинная поговорка. А еще несколько дней назад он был слеп.

На вершине холма он спешился, потому что Джудит устала. Дрейк повел ее по узкой тропе, с удивлением отметив, что свет в мастерской Пэлли не горит. В доме наверняка сейчас уже темно, а Морвенна не станет напрягать глаза, если занимается шитьем. В душе зародился червячок тревоги. Но конечно же, она ведь может поджидать его у ворот. Она ведь тоже может волноваться.

Но Морвенны не было у ворот. Дом выглядел пустым. Близнецы Тревиннарды обычно работали с рассвета до заката, но в такую погоду Дрейк бы отправил их домой в три. Они уже ушли? Неужели Морвенна тоже ушла? Он спрыгнул с лошади, перекинул поводья через столб и побежал в дом.

— Морвенна! Морвенна!

Через кухню в гостиную, потом по лестнице в спальни. Никого. Камин погас. Ничего. Всё как неделю назад. Дрейк оглядел комнату, где она спала. Ее саквояж, ночная сорочка, тапочки и гребень были на месте. По крайней мере, она не...

— Если позволите, сэр, — раздался голос одного из Тревиннардов, непонятно какого, — госпожа Уитворт, сэр, она вышла.

— Вышла? Куда?

Дрейк почувствовал облегчение.

— В Тренвит.

— В Тренвит?

Чувство облегчения исчезло.

— Утром приходила госпожа Уорлегган. Госпожа Уитворт сказала, что проводит ее домой, раз госпожа Уорлегган на сносях, а тут такой ветрила.

— Когда это было, Джек?

— Джим, сэр. Джек ушел. Мы бросили монетку, кто останется, покудова вы не вернетесь. Ой, не знаю. Часов-то нету. До полудня, кажись.

— А она сказала еще что-нибудь? Когда вернется?

— Нет, сэр, ничего больше не сказала. Просто сказала, что проводит госпожу Уорлегган. Я решил, что больше часа не задержится.

— Спасибо, Джим. А теперь иди домой.

— Ага, сэр.

Почти не остановившись даже для того, чтобы закрыть за собой дверь, Дрейк побежал к усталой лошади, вскочил в седло, ударил ее каблуками и во весь опор поскакал на холм, к Тренвиту.

 

Глава тринадцатая

I

Морвенна пожалела о решении остаться, как только они сели обедать. Очень трудно было сказать «нет», это выглядело как отказ двум пригласившим ее старикам. А также отказом Элизабет, которая пускай и вела себя когда-то неправильно, но потом всячески старалась это исправить. Ее дружелюбие по отношению к Дрейку оказалось очень важным для выживания кузницы. Было приятно также снова встретиться с темноволосым симпатичным мальчиком, Валентином Уорлегганом. Во время визитов в дом Уорлегганов в Труро Морвенна часто его видела, и мальчик ей нравился. За столом он сидел рядом и подсовывал ей больше пищи и вина, чем она могла переварить.

Всё шло неплохо, но дом навевал мрачные воспоминания о неприятных сценах и разбитом сердце. Достаточно было просто здесь находиться, чтобы вернуться в те времена, когда она, ничем не примечательная девушка, служила гувернанткой Джеффри Чарльза, хотя была ненамного его старше. Всё это подрывало ее нынешнюю решимость. Здесь ничто не казалось таким же определенным, таким же ясным. Морвенна твердила себе, что это слабость, результат нервного напряжения последних лет, нерешительность несвойственна ее характеру. Но всё-таки она угнездилась глубоко в мыслях.

Теперь, когда она осталась, Морвенна поняла, что ей не следовало бояться обидеть стариков Чайноветов. Хотя они знали, что она вдова и имеет собственного ребенка, но не особо интересовались ее судьбой. Четыре года с тех пор, как она покинула Тренвит скромной невестой, Морвенне казались целой жизнью, а для них — лишь несколькими месяцами привычного существования, чья монотонность прерывалась только различными хворями. Они приветствовали ее появление не из дружеских чувств, а только потому, что обнаружили знакомого человека, в прошлом с готовностью выслушивавшего их жалобы.

Когда закончили с основным блюдом и унесли тяжелые тарелки, прибыл Джордж.

Сначала за дверью раздался какой-то шум, послышались голоса и топот ног. Потом голоса стали громче, и на гравийной дорожке под окном зацокали копыта. Элизабет встала и положила руки на спинку стула, ее лицо вспыхнуло. Вошел Джордж.

Он был в высоких сапогах и костюме для верховой езды табачного цвета, в дверях он передал плащ и шляпу слуге. Его волосы растрепались от ветра, и Джордж пригладил их рукой. На ветру его лицо тоже неожиданно раскраснелось.

— Вот как, — сказал он. — Всё семейство за обедом. Я опоздал?

— Ничего подобного, — ответила Элизабет. — Я велю всё принести обратно. Стивенс, Моррисон...

— Да, мэм.

— И Морвенна, — сказал Джордж, посмотрев на нее, после того как поздоровался с тещей. — Не рассчитывал тебя здесь встретить.

— Она просто зашла в гости, — отозвалась Элизабет. — Ну и денек! Что тебя привело в такую погоду?

— Внезапный порыв. И к тому же у меня есть кое-какие дела.

— Папа! Папа! Тебя не сшибло ветром?

— И Валентин, — саркастически произнес Джордж. — Какое счастливое семейство!

— Папа! Ты видел море? Оно громадное! Том и Беттина водили меня в бухту Тревонанс на него посмотреть.

— Я не был здесь почти полгода, — сказал Джордж, — а иногда присутствие хозяина оказывает благотворный эффект на слуг. — Он сел напротив Морвенны и огляделся. — Ох, нет, пожалуй, трески мне не нужно, Стивенс. И жареного мяса тоже. А гусь хорош?

— Я его не пробовала, — ответила Элизабет. — Отец...

— А? Что? Ах да, гусь вполне неплох. Хотя на Рождество нам понадобится птица побольше. В округе не так много гусей. Похоже, из-за дрянной весны они поздно вылупились.

— Папа! Говорят, с коттеджа Хоскина съехала крыша! Прямо как парик с лысой головы! Так Беттина сказала. Как парик с лысой головы!

— Ты живешь с леди Уитворт? — спросил Джордж Морвенну, не обращая внимания на мальчика. — Несомненно, жизнь с ней будет несладкой.

— Нет, — ответила Морвенна и умолкла.

— Папа!

— Валентин, — сказала Элизабет, — пожалуйста, не болтай так много за столом. Дай отцу немного покоя.

— Покой, — отозвался Джордж, — по-прежнему не глядя на Валентина, — это то, что мы начинаем ценить, только когда потеряем. Как веру, доверие и преданность.

Он приступил к еде.

— Кстати, о покое, — заметил мистер Чайновет, перебирая тощую бородку. — Я слышал, умер Джордж Вашингтон. Вот уж был занозой, каких поискать! А уж сколько самомнения! Что ж, полагаю, это конец целой эры. Как и конец столетия. Один Бог знает, что принесет следующее.

К будущему, которое он уже не увидит, мистер Чайновет относился недоверчиво.

Элизабет жестом велела дворецкому принести следующее блюдо для остальных. Это были вишневые пирожки, булочки, пирожные с яблоками и пудинг с изюмом, а также взбитые сливки, заварной крем и желе. Некоторое время обед сопровождался лишь завыванием ветра. Джордж разрушил тихую домашнюю атмосферу и выглядел королем, только что прибывшим к своим подданным. Все пытались вести себя как ни в чем не бывало, но никому это не удавалось.

Морвенна посмотрела на Элизабет, перехватила ее взгляд и сделала ей знак, что хочет уйти. Элизабет едва заметно покачала головой.

— Насколько я заметил, — сказал Джордж, — сад в запущенном состоянии. Чем занимаются слуги?

— Трудно поддерживать сад аккуратным в это время года. Да еще на таком ветру. Рядом с воротами отломилась еловая ветка.

— Нужно спилить всё дерево. Подмастерья прибыли?

— Вчера днем.

— Они обошлись мне в пятнадцать фунтов за каждого. Я подумал, что это слишком, ведь они из работного дома, но мастер сказал, что они способные.

— Похоже на то. Но одного из них, Уилкинса, я не приму в дом, потому что он не перенес оспу. Пусть ночует в деревне.

— Кстати, Джордж, — вставила миссис Чайновет, покопавшись в глубинах памяти и справившись с вышедшим из повиновения языком. — Ты знал, что малыч-шка Морвенна снова выходит замуж?

Морвенна в ужасе уставилась на старушку: до сих пор об этом даже не упоминали. Ей и в голову не приходило, что миссис Чайновет знает.

— Нет, — сказал Джордж, положил нож и глотнул вина. — Это может быть выходом из твоего затруднительного положения. И кто же он?

— Папа, — обратился к нему Валентин, — я кое-что нарисовал в альбоме, который ты купил мне в Лондоне. Нужно раскладывать бумагу ровно, а не то вся краска стечет. Я покажу тебе после обеда. Мама, можно мне выйти из-за стола?

— Нет, милый, не сейчас.

— Соединенные Штаты, — брякнул мистер Чайновет, очнувшись из полудремы. — Так они себя называют. Демократия. Ха! Но что об этом говорит их президент, а? А? Я вам скажу. Он говорит: «Помните, не существует демократии, которая не покончила бы самоубийством». Так он говорит. Как там его зовут? Забыл. Адамсон или Адамс, как-то так.

Буря набросилась на дом, словно грозя его опрокинуть. Вошел лакей и унес тарелки.

— Мне кажется, — сказала Элизабет, — тот серебряный кофейник, что мы купили в Лондоне, оказался с дефектом на крышке. Думаю, следует его вернуть.

— Я заплатил за него двадцать шесть фунтов, — заметил Джордж.

— Твой старый конь, Родственник, охромел на задние ноги, — продолжила Элизабет. — Бутылка микстуры Даффи ему немного помогла. Наверное, это частично от старости.

— Нужно от него избавиться, — ответил Джордж.

— Папа, — сказал Валентин, — когда мы приехали, было так весело! Не успели мы войти в дом, как ястреб погнался за воробьем, а воробей влетел через открытую дверь в большой зал и спрятался за стенной панелью, а ястреб последовал за ним в дом. Тут такое началось! Все слуги засуетились! А под конец воробей вылетел обратно, а ястреб за ним!

Все замолчали, слушая ветер.

— Вчера заходил Фармер Хэнкок, — сообщила Элизабет. — Он хочет возобновить аренду тех тридцати акров, которые ты ему отдал. Говорит, что сейчас платит тридцать пять фунтов в год.

— Хэнкоку стоило бы лучше подумать, прежде чем беспокоить тебя своими проблемами. На следующей неделе здесь будет Танкард.

— Я этого не знала. Как и не знала, конечно же, что приедешь ты.

Снова воцарилась тишина.

— Так кто же он? — спросил Джордж Морвенну.

Морвенна посмотрела на него невидящим взглядом.

— Вш-чера Люси Пайп принесла новости из ч-церкви, — объявила миссис Чайновет. — Как там его зовут? Плотник или кузнец, кто-то в этом роде. Не ош-чень подходящая партия, должна заметить. И что подумает ее мать?

— Это Карн? — спросил Джордж, не сводя взгляда с Морвенны.

— Папа, — встрял Валентин, — пойдем со мной после обеда, я покажу тебе...

— Стивенс, — обратился Джордж к дворецкому, — пожалуйста, уведите ребенка.

Последовала короткая, но бурная сцена, и едва не плачущего Валентина увели из столовой. Когда суматоха улеглась, Джордж повторил:

— Это Карн?

Морвенна не отвела от него взгляд.

— Да, — ответила она.

II

У ворот Тренвита порыв ветра чуть не сбил лошадь и седока, так что Дрейк спрыгнул и побежал рядом с Джудит по гравийной дорожке. Путь был неблизким, но нетерпение пересилило страх наткнуться на егерей. Дрейк оказался у главного входа. Он привязал Джудит к коновязи и постучал. На любезности не было времени.

Через некоторое время слуга приоткрыл дверь на узкую щель, чтобы не впустить ветер.

— Да?

— Мор... Миссис... Я пришел за миссис Уитворт.

Лакей посветил на одежду Дрейка.

— Войди через заднюю дверь.

Дверь стала закрываться, но Дрейк сунул в щель ногу.

— Я пришел к миссис Уитворт! Раньше она была мисс Чайновет! Около полудня она сказала, что зайдет сюда. — Он задумался. — А миссис Уорлегган здесь?

— Ступай к задней двери, парень, где тебе и место, а не то...

— Могу я видеть миссис Уорлегган?

В коридоре началась какая-то возня. Открылась внутренняя дверь, оттуда упал свет.

— Что такое, Моррисон?

— Тут человек, сэр.

Дверь хлопнула, ветер влетел в зал и завизжал, как безумный ребенок.

— Прошу прощения, мистер Уорлегган, — сказал Дрейк, стиснув зубы. — Я не хотел вам мешать, но мне сказали, что Морвенна здесь, вот я и пришел за ней.

— Карн, — отозвался Джордж. — Ты вторгся в чужие владения. Закон на этот счет строг, а я судья. Даю тебе три минуты, чтобы убраться с моей земли. — Джордж вытащил часы. — А потом я позову егерей.

Из комнаты за его спиной появилась Элизабет. Ее лицо было напряжено от сдерживаемых эмоций.

— Ах, так это Дрейк? — сказала она. — Ты, должно быть...

— Мэм, я разыскиваю Морвенну. Если...

— Она ушла. Всего минут десять назад.

Наверху закричал ребенок, и с силой хлопнула дверь.

— Ушла? Куда? Куда, мэм?

— Она ушла. Я думала, она...

— Ушла пешком?

— Да, она не захотела остаться.

— Я только что из мастерской, — сказал Дрейк. — Но не видел ее по пути.

— У тебя две минуты, — сказал Джордж. — А если ты сомневаешься в словах моей жены, то я и их тебе не дам, наглый щенок. Что до этой... потаскушки с мутным взглядом, на которой ты намерен жениться, то я позабочусь о том, чтобы она никогда больше не переступила порог этого дома. И чтобы ни с кем из этого дома не встречалась! Ты понял?! Если она переступит границы моих владений, я выгоню ее, как попрошайку!

— Дрейк, — сказала Элизабет. — Если ты прибыл по подъездной дорожке... Возможно, она срезала путь.

— Всего десять минут назад? — Дрейк заколебался. — Спасибо, мэм. Спасибо, мэм.

Дрожа от ярости и возбуждения, Дрейк развернулся, и дверь тут же захлопнулась за его спиной, сбив его с ног. Он схватил поводья Джудит, вскочил в седло и направился прямо в сердце бури.

Элизабет наверняка сказала правду. Но даже если Морвенна покинула Тренвит, пошла ли она домой? Она может где-то бродить. Даже пойти к утесам. Если Джордж обращался с ней так же, как и с Дрейком, она может быть в ужасном состоянии. Да еще в темноте, под низкими тучами и на таком жутком ветру...

Колотя пятками по бокам лошади, Дрейк добрался до ворот и поскакал к дому. Уже начался отлив, и стало меньше пены, но все равно в воздухе летали веточки, пыль и мелкий мусор, попадая в глаза Джудит, и лошадь беспокоилась. На улице почти никого не было, хотя вечер только начался. В такую погоду никто и носа из дому не высунет. То тут, то там в коттеджах мелькали огоньки. За бухтой Тревонанс ветер слегка ослаб.

Джудит встала на дыбы и чуть его не сбросила — дорогу, словно злой дух, перебежал барсук. А если Морвенна упала и заблудилась в темноте? Из суеверия Дрейк не решился позвать ее по имени. А вдруг это только ее оттолкнет? Вдруг она не узнает его голос и спрячется в канаве, пока он будет проезжать мимо? Или еще чего похуже, в расстройстве от разговора в Тренвите у нее снова возникнет то невротическое состояние, в котором она отвергла Дрейка в апреле, и она не откликнется. Сначала нужно ее увидеть и понять, как она. Он молча молился, даже без слов.

Взошла луна, так что было не совсем темно. Над головой громыхал ветер, как будто эхо в пустом тоннеле, куда давно уже провалилась его жизнь. Несколько изнуренных деревьев качали головами под неумолимым небом. Земля покрылась неузнаваемыми в полутьме ухабами и кочками.

На склоне последнего холма, самого крутого, Дрейк снова слез с лошади и пошел вниз, поскальзываясь на грязи и камнях. В мастерской Пэлли по-прежнему было темно. На соседнем холме горел единственный огонек. И тогда Дрейк ее увидел.

Он совершенно не сомневался в этом, потому что она выглядела в точности так же, как в четверг, когда появилась. Высокая и похожая на мужчину в своем длинном плаще, она шла шаркающей походкой. И была уже у ворот кузницы.

Дрейк бросил поводья и побежал, окрикнув ее, но голос его ослаб, а ветер был так силен, что заглушал все звуки.

— Морвенна! — закричал он.

В этот раз она услышала и обернулась, но под капюшоном плаща было трудно разглядеть ее лицо.

— Дрейк.

— Я искал тебя, искал тебя повсюду, — сказал он.

— Дрейк, — повторила Морвенна, на мгновение задумалась, а потом бросилась в его объятья.

— Я только что из Тренвита. Там сказали, что ты ушла...

— Я искала тебя. Думала, что тебя нет дома. — Она дрожала и задыхалась, выбившись из сил.

— Наверное, я с тобой разминулся. Ты, видимо, шла через лес.

— Да, через лес.

— Не бойся, любимая. Всё это в прошлом. Нет нужды волноваться.

Дрейк сдержался, чтобы не поцеловать и не обнять ее против воли. Но заметил, как в это мгновение Морвенна приникла к нему.

III

Джордж нашел Элизабет в ее спальне, куда она удалилась, после того как успокоила Валентина, поговорила с ним и восхитилась его рисунками. Джордж несколько минут расхаживал по комнате, брал в руки какие-то безделушки, смотрел на них и ставил обратно.

Потом бросил будничным тоном:

— Хорошо снова очутиться в этом доме. Когда отсутствуешь так долго, забываешь про его достоинства.

Элизабет не ответила, она рассматривала мельчайшие морщинки на своем лице.

— Пренеприятнейшая поездка и пренеприятнейший прием, — сказал Джордж. — Боюсь, внизу я вышел из себя.

— Не происходило ничего неприятного, пока ты это не устроил.

Джордж медленно повернул голову и посмотрел на жену с холодной враждебностью.

— Так ты, похоже, довольна, что твоя кузина выходит замуж за этого наглого и нищего методиста?

— Я этому не рада, — признала Элизабет, — но прежде мы уже пытались ее наставлять и, возможно, были неправы. А теперь уже ничего не поделаешь. Она взрослая женщина и вдова — без связей, не считая родни ее свекрови. Мы не можем ее контролировать, и было бы глупо это отрицать.

— Глупо. Понятно. А разве не глупо с твоей стороны пригласить ее сюда?

— Я не ожидала твоего приезда.

— И это тебя оправдывает?

— Я не считаю необходимым оправдываться, — спокойно произнесла Элизабет.

— Ах, вот как.

— Да... вот так.

Джордж узнал стальные нотки в голосе Элизабет, означающие, что она снова готова к битве. Он понял, что сейчас ее гнев куда сильнее, чем его собственный. Ярость Джорджа достигла пика внизу, когда он выгнал из дома Морвенну, а теперь выдохлась и превратилась в сардонический черный юмор.

— Думаешь, она имеет право отвечать мне в таком тоне? Эта девчонка, эта женщина?

— А ты думаешь, что имеешь право говорить ей такие вещи? Намекать, что Дрейк мог иметь отношение к смерти Осборна!

— Я не сказал ничего подобного. Если она решила понять это таким образом...

— Ты ведь знаешь, что дело расследовали и доказали, что в то время он находился слишком далеко.

— Ах, доказали... Доказать можно что угодно. А в конце концов выяснилось, что Карн больше всех от этого выиграл.

— Иногда я тебя не понимаю, Джордж. Как будто... твоими действиями руководит кто-то другой.

— О да, кто-то другой.

Элизабет взяла щетку и стала расчесывать волосы, локон за локоном.

— Надеюсь, ты здорова, — сделал попытку Джордж. Но слова прозвучали холодно.

— Вполне здорова. Хотя от сцен вроде той, что случилась внизу, лучше я себя чувствовать не буду.

— Прости, я сожалею.

— Неужели?

Джордж попытался разобраться в своих мыслях.

— Я сожалею, что расстроил тебя своими словами. Но не сожалею о том, что вышвырнул это наглое создание, пусть даже она твоя кузина. Как не сожалею и о том, как обошелся с ее бесчестным хахалем.

— Как раз наоборот, — заметила Элизабет. — Это я почувствовала, что перестала быть благородной дамой.

Джордж вспыхнул. Она затронула самое больное место. Даже пятка Ахиллеса была не так уязвима, как его гордость.

— Ты не имеешь права так говорить!

— Ты думаешь?

— Я сказал, что нет.

Джордж приподнял шторы и выглянул наружу. Ночь была лунной и светлой, а комната Элизабет выходила в маленький дворик, и ветер здесь не был так силен, чтобы создать сквозняки. Джордж сделал еще одно усилие, чтобы достичь своего рода примирения.

— Я ехал сюда, чтобы увидеть тебя, — сказал он с сухим смешком, — а мы ссоримся из-за двух малозначительных людей, к которым почти не имеем отношения.

— Но есть один, который нас касается.

— И кто же?

— Валентин.

Джордж опустил шторы. Элизабет сидела перед туалетным столиком в длинном струящемся пеньюаре, скрывающем живот, ее тонкие плечи и прямая спина выглядели совсем девичьими, как и двадцать лет назад, когда Джордж впервые ее увидел. При взгляде на жену у Джорджа возникли сложные смешанные чувства. Она была единственным человеком, способным вызвать в нем подобные чувства.

— Я был занят, даже поесть толком не успел. А ведь я приехал сюда отдохнуть. Лепет Валентина... вызвал у меня раздражение.

— Это обычные разговоры для мальчика. Он ужасно расстроился из-за того, как им пренебрегли.

Джордж не ответил.

— Ты заглянул к нему? — спросила Элизабет.

— Нет.

— Тебе следовало это сделать.

На шее Джорджа снова вздулись желваки. Еще один упрек. С тех пор как он вошел в эту комнату, Элизабет осыпала его упреками. Как будто она здесь главная. Как будто ей принадлежат деньги, шахты, банк, дома, членство в парламенте и деловые связи! Это невыносимо. Ее стоило бы ударить. Схватить за шею и сжать, чтобы она хоть на полминуты умолкла.

Элизабет повернулась с едва заметной улыбкой.

— Тебе следует это сделать, Джордж.

И тогда его эмоции прорвались наружу, хлынули как волна на твердый камень. Но Джорджу всегда было важно, что о нем думает Элизабет.

— Элизабет, — хрипло сказал он. — Ты ведь знаешь, что временами я испытываю страшные муки.

— Из-за неразумных слов Джеффри? — Она не таясь перешла сразу к делу.

— Возможно. Частично. Устами младенца...

— Так ты считаешь, что Джеффри Чарльз ненароком высказал истину, хотя до того я поклялась тебе, что это неправда?

Джордж наклонил голову, как разъяренный бык.

— Не всегда это можно описать такими определенными словами. Скажем, иногда меня это мучает, и в этом случае я начинаю говорить, не задумываясь о любезностях. Несомненно, это заставляет тебя задуматься, как многим ты рисковала, выйдя замуж за сына кузнеца.

— Я ничего подобного не говорила.

— Но имела это в виду!

— Нет, не имела. И если это так мучительно для тебя, Джордж, то как, по-твоему, чувствую себя я, когда ты приходишь и набрасываешься на всех подряд, грубишь моей кузине и жестоко обращаешься с нашим сыном? Нашим сыном, Джордж! Нашим сыном! Нет, я не считаю, что вышла замуж за сына кузнеца, я думаю, что вышла за человека, который взвалил на свои плечи огромное бремя, страшное бремя ревности и подозрений, которое ничто и никто не может побороть! Что бы я ни сказала! В чем бы ни поклялась! Что бы ни сделала! И ты собираешься и дальше нести этот тяжкий груз и окончательно разрушить наш брак! Что может быть хуже для нашей семейной жизни?!

Джордж заглянул в темные глубины души и понял, что Элизабет говорит правду. Он взял себя в руки и попытался отделаться от гнева.

— Да, ты права, раньше мы уже справлялись с этой проблемой.

— И я так думала!

— Это малоприятная тема. Думаю, тетушка Агата наложила на наш брак проклятье, и...

— Агата? — резко обернулась Элизабет. — Тетушка Агата? Она-то какое имеет к этому отношение?

Джордж на мгновение погрузился в раздумья.

— Я не хотел тебе говорить...

— Думаю, сейчас самое время сказать, что бы это ни было!

Джордж по-прежнему колебался, кусая губы.

— Теперь это не имеет значения.

— Нет уж, скажи!

— Ну ладно. В тот вечер, когда она умерла, я зашел к ней сказать, что ей всего девяносто восемь, а вовсе не сто, как она объявила, и она напустилась на меня — наверное, от злости, от желания отомстить...

— Что она сказала?

— Она сказала, что Валентин — не мой сын.

Элизабет уставилась на него с перекошенным лицом.

— Так вот откуда всё это проистекает...

— Да. В основном... Целиком и полностью.

— И ты ей поверил! Поверил полоумной старухе?!

— Она сказала, что мы с тобой недостаточно долго женаты, чтобы ты успела родить ребенка в срок.

— Валентин родился раньше срока. Я упала с лестницы!

— Так ты сказала...

— Так я сказала?! Ты по-прежнему считаешь, несмотря на все мои слова, что с рождения Валентина я намеренно тебя обманываю? Что я не падала с лестницы, что я всё это выдумала, чтобы выдать Валентина за твоего ребенка, хотя это не так? Об этом тебе тоже рассказала тетушка Агата?

— Нет. Но наверняка именно на это она и намекала. А с чего бы ей выдумывать подобное?

— Потому что она тебя ненавидела, Джордж, вот почему! Она ненавидела тебя настолько же сильно, как и ты ее! Да и как могло быть иначе, когда ты только что разрушил ее планы на чудесный праздник по поводу столетия? Да она бы сказала что угодно, всё, что взбрело бы в голову, лишь бы навредить тебе перед смертью.

— Мне казалось, она тебе нравилась.

— Разумеется, нравилась!

— Тогда зачем же она сказала то, что могло бы разрушить не только мою жизнь, но и твою?

— Потому что желание навредить тебе в тот момент перевешивало всё остальное. Наверняка так и было! Жестоко с твоей стороны было придумать такое, чтобы разрушить ее планы...

— Я ничего не придумывал! Это правда!

— Но никому эта правда была неинтересна, кроме тебя! Если бы ты сначала посоветовался со мной, я бы попросила тебя ничего об этом не говорить. Устроили бы праздник, и все были бы счастливы, а через несколько месяцев тетушка Агата мирно скончалась бы, довольная своим величайшим триумфом. Но нет! Ты должен был сказать ей, мелко и дешево отомстить! Вот она и решила ответить, ударить тебя в спину единственным доступным ей оружием. Она ведь видела, как ты счастлив с сыном, как горд, что у тебя родился сын и наследник всего состояния. И она сумела всё разрушить. Вряд ли ей приходило в голову подумать обо мне или Валентине. Она лишь хотела отомстить тебе! И отомстила, правда? У нее получилось! — Элизабет резко рассмеялась. — Получилось куда лучше, чем она могла вообразить! Яд разлился по твоим венам и с тех пор тебя отравляет. Как же она тебе отомстила, Джордж, и всё из-за твоего мелкого и злобного триумфа! С тех пор каждый день твоей жизни был разрушен словами тетушки Агаты.

На лице Джорджа выступил пот.

— Будь ты проклята, да как ты смеешь говорить мне такое! Мелкий и злобный, так ты меня назвала? Мелким и дешевым. Я не потерплю подобные оскорбления! — Он развернулся, как будто собрался выйти из комнаты. — Я просто хотел выяснить ее истинный возраст, вот и всё. Этим Полдаркам ни в чем нельзя доверять.

— Она не знала, сколько ей лет!

— Подозреваю, что знала. — У двери он снова повернулся и подошел к туалетному столику. — А то, что ты сказала мне сегодня, Элизабет, не считая этих непростительных оскорблений, это неправда! Неправда, что Агата отравила мне жизнь после своей смерти. Элизабет, прекрати смеяться!

Элизабет прижала ладонь к губам, пытаясь сдержать смех, истерику. Она икнула, кашлянула и снова засмеялась. Потом ее вырвало.

— Ты нездорова?

— Кажется, я сейчас упаду в обморок.

Она качнулась, и Джордж быстро встал за ее спиной и взял за плечи, а потом обнял за талию. Когда Элизабет соскользнула с кресла, он подхватил ее и поднял, посмотрев в затуманенные глаза, а затем перенес на кровать. Элизабет лежала на спине, и румянец на щеках постепенно возвращался, а прекрасные белокурые волосы, немного потускневшие с возрастом, раскинулись вокруг головы и сверкали в свете канделябра, как потемневшее озеро.

— Что такое? Что случилось?

Теперь гнев Джорджа сменился тревогой, но голос звучал почти так же.

— Ничего страшного.

— Но ведь должна быть причина! Что тебе принести? Я позвоню Эллен.

— Нет... Нюхательные соли. В ящике...

Джордж достал соли. Некоторое время оба молчали, и это остудило страсти. Джордж отошел и встал спиной к камину, глядя на кровать.

Элизабет еще раз понюхала соль.

— Ребенок шевельнулся. И больно.

— Лучше позвать доктора, — бросил Джордж. — Хотя один Господь знает, кого можно найти в этой отсталой округе! Чоук теперь калека, а этот Энис слишком много о себе воображает...

— Со мной всё будет хорошо.

— Сразу после Рождества мы вернемся в Труро. Или даже раньше. Всё безопаснее, когда рядом Бенна.

— Ты сильно меня расстроил. Со мной было всё в порядке.

Джордж сунул руки в карманы.

— Похоже, я оказываю дурное влияние!

— Так и есть.

— Так что, мне уехать?

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, но не вынесу еще одну такую сцену.

— Вероятно, ты бы предпочла, чтобы я вел себя как твой первый муж — шлялся к доступным женщинам, напивался до беспамятства, проигрывал деньги...

— Ты же знаешь, что нет.

— Значит, не стоило мне так о тебе заботиться, да? Думать о том, чем ты занята и что сделала?

Элизабет не ответила, и Джордж встал рядом, так и не решив внутренний конфликт, но понимая, что нельзя дальше вести себя в таком же духе. Из-за беспокойства о здоровье жены нужно было закончить ссору миром, но он не знал как.

— Я навещу Валентина, — неохотно сказал он.

— Благодарю тебя.

— Этот чертов дом проклят, — сказал Джордж. — Каждый раз, когда мы здесь, случаются несчастья.

— Какие несчастья?

— Это неверное слово. Похоже, сегодня я нахожу одни неверные слова... — он с отвращением дернул плечами. — Ты же знаешь, моя любовь к тебе неизменна.

— Трудно в это поверить!

— Но это правда! — выкрикнул он, внезапно снова разозлившись. — Ты должна это знать, Элизабет! Ты единственный человек, который мне дорог!

— Есть только один способ это доказать.

— Какой?

— Полюби и Валентина.

IV

После ухода Джорджа Элизабет немного подремала.

Ей действительно стало нехорошо, и она опасалась, что потеряет сознание. Ребенок вел себя беспокойно, и бурная сцена ее истощила. Но где-то через час она встала, пошла в соседнюю комнату и достала из саквояжа бутылочку.

Почти настало время для вечернего чая, но Элизабет попросила ее не беспокоить, к тому же пить ей не хотелось. Она принесла бутылочку и ложку в постель, откупорила пробку и понюхала буро-коричневую жидкость. Пахло заплесневелыми грибами. Потом Элизабет попробовала капельку языком. Вкус не особо отвратительный.

После визита к доктору Ансельму она собиралась выкинуть склянку, но всё же решила сохранить, хотя и в уверенности, что никогда ей не воспользуется. По мере того как приближался назначенный срок, ее решимость крепла. Часто хворая, хотя и несерьезно, она привыкла заботиться о здоровье и не хотела себе навредить. Доктор Ансельм не скрывал, что это рискованно, хотя и не уточнил, чем именно грозит. Риск для ребенка — это одно. Элизабет не желала рисковать его жизнью. Она надеялась, что будет девочка. Иногда ей казалось, что вокруг одни мужчины. Девочка принесет радость и утешение.

Но сегодняшнее поведение Джорджа показало, что даже если он и пытался, но не смог побороть старые подозрения. Может, семимесячный младенец наконец-то его успокоит? Наверняка это произведет на него впечатление. Джордж вряд ли знает об искусственных способах ускорить роды, так что не станет этого предполагать. Это наверняка развеет его подозрения. Даже если Валентин темноволосый и худощавый. Еще один рожденный до срока ребенок. Джордж не сможет больше пестовать старую ревность.

Итак, если рискнуть и всё кончится благополучно, она обретет стабильность в браке, но самое главное — обеспечит нормальное будущее Валентину. Если он будет жить, как в последние годы, когда подозрения Джорджа то угасали, то вновь разгорались, мальчик вырастет нервным и никчемным. Но если призрак наконец-то исчезнет, Валентин сможет спокойно унаследовать всё созданное Джорджем.

Ничто не было Элизабет дороже, чем крепнущая дружба между сыновьями. Если первый сын, которого она по-прежнему любила больше, был беден, то второй — богат, и их взаимная привязанность помогла бы Джеффри Чарльзу жить в Тренвите, как положено сквайру. Валентин, конечно же, еще слишком юн и у него еще всё впереди, но это будущее станет совсем другим в качестве несомненного наследника Джорджа.

И таким способом можно этого добиться? Похоже, что да. Другого выхода нет.

Элизабет снова откупорила бутылочку и капнула жидкость в ложку. Склянка была маленькой и без этикетки. Указания были написаны на отдельном листке, лежащим в ее сумочке, Элизабет выучила их наизусть. Восемь столовых ложек микстуры перед сном во вторую неделю декабря. Если микстура не подействует, не принимать повторно.

V

Поздно вечером, когда дети уже легли спать, Росс спросил Джейн, где ее хозяйка.

— Куда-то вышла, сэр. На свиней взглянуть, наверное. Но вроде она через задний вход вышла. Может, посмотреть на море.

Росс надел плащ и пошел искать Демельзу. Два часа назад он с трудом мог устоять на ногах, но теперь лишь сильные порывы ветра вынуждали иногда спотыкаться. В тучах образовалась прореха, через которую светила почти полная луна.

Демельза стояла у старой стены, под выступом скалы. Именно там Росс стал искать в первую очередь, ведь это было ее любимое место — оттуда открывался вид на пляж Хендрона.

Росс подошел к ней со спины, стараясь топать сапогами погромче, чтобы не испугать. Но Демельза всё равно вздрогнула.

— Я прямо подпрыгнула от неожиданности!

— Так я и думал, что ты здесь.

— Да, пришла на несколько минут. Я часто сюда прихожу, когда тебя нет дома.

— А я-то думал, что тебе на сегодня уже хватило свежего воздуха.

— Я просто хотела взглянуть.

Море отступило уже на половину отлива, и в лунном свете открылась неровная линия пляжа, покрытая пеной, как будто молоко выкипело из кастрюли.

— Слава Богу, я не поехал морем, — сказал Росс.

— Слава Богу.

Некоторое время они стояли молча.

— В Лондоне ничего не произошло? Правда ничего? — спросила Демельза.

— Ничего.

— Это... хорошо.

— Миссис Паркинс расстроилась, когда ты так внезапно уехала. Решила, что тебе не понравилась комната.

— Надеюсь, ты объяснил ей, что это не так.

— Я объяснил ей, что тебе не понравился я.

— И это не совсем так.

Они опять замолчали.

— Дрейк женится завтра? — спросил Росс.

— Собирается. Если мистер Оджерс согласится.

— Скорее всего согласится. Ради нас.

— Он на что-то надеется? Я про мистера Оджерса.

— Кажется, мне уже удалось этого добиться. Но разумеется, это должно исходить от моего патрона, так что он должен узнать об этом из официальных источников.

— Я так рада! В особенности за миссис Оджерс и детей. Сколько они получат?

— Две сотни в год. То есть в четыре раза больше нынешнего жалованья.

— Я рада, — повторила Демельза.

На несколько минут ветер вынудил их замолчать.

— Но куда больше я рада за Дрейка, — продолжила Демельза. — Намного, намного больше. Ты даже представить не можешь, как он изменился. Всю дорогу домой он пел.

— Думаешь, у них получится?

— Теперь уверена. Я с ней познакомилась. Но мне кажется, Росс, что в любом случае, когда люди так друг друга любят, им лучше пожениться, что бы ни готовило будущее. Даже если через несколько лет всё испортится, у них останутся эти годы. Любовь составляет разницу между бытием и небытием.

— Да.

Через минуту Демельза продолжила:

— Дрейк очень... правильный. Сегодня, раз уж мы оказались в Бодмине, он отправился к матери Морвенны, чтобы попросить руки дочери. Я пыталась его отговорить, но без толку. Вот почему мы так поздно вернулись.

— И она согласилась?

— Не могу найти правильного слова, чтобы ее описать. Претенциозная?

— Похоже на то.

— Разумеется, поначалу всё было ужасно. «Моя милая Морвенна губит свою жизнь...» Но ради Дрейка мне тоже пришлось надуть щеки. Я заявила, что Дрейк, пусть одевается и говорит просто, но не обычный кузнец. Когда я сказала, что его зять — владелец шахты, член парламента и совладелец нового Банка Корнуолла в Труро, она переменила мнение.

— Надувать щеки — вот верное слово, — хмыкнул Росс.

— Нет, Росс, не совсем. Но всё завершилось вполне приятным образом — она смахнула слезы и сказала, что слишком обессилела и не может проводить нас до двери, а Дрейк нахально ее поцеловал, а потом расцеловал обеих хорошеньких сестер Морвенны, и они с нами распрощались. Так что, наверное, в результате всё закончилось хорошо.

— Кстати, о ее сестрах, — вставил Росс. — Одну я кажется видел сегодня в Труро. Странное создание. Неряшливое платье, неряшливая походка, но... всё равно притягивает взгляд.

— Морвенна тоже притягивает взгляд, — сказала Демельза. — Взгляд Оззи она точно притянула.

— И окончилось это полным крахом... Но при этом она такая скромница... Не то что другая сестра. Ты замерзла?

— Нет.

— Демельза... Я привез тебе маленький подарок.

— Да? И где же он?

— Отдам его завтра... в общем, на свадьбе.

— И с какой стати мне ждать?

— Я хотел подарить его на Рождество. А потом решил подарить сегодня. Но затем вспомнил, что когда я раньше делал тебе подарки, это было способом получить обратно твою благосклонность...

— А ты считаешь, в этом есть нужда?

— Ну... В Лондоне вышло не очень хорошо.

— Может, тебе стоит заслужить собственную благосклонность?

— Может быть. Может, это одно и то же. Но в любом случае это слишком легкий способ улаживать проблемы. Сделать подарок, потратить немного денег — и вот уже всё прощено и забыто. Так нельзя.

Пейзаж на краткий миг залил лунный свет, и Демельза посмотрела на грозовое небо.

— Я тебя покинула. Покинула, когда не следовало это делать, когда ты еще находился в опасности.

— Возможно, только так ты и могла поступить.

— Тогда мне именно так и казалось. Но потом, уже дома, я передумала. Это тоже вышло нехорошо.

— В прошлом, когда у нас были серьезные разногласия, бывало, что мы улаживали их в разговоре. Мы говорили и спорили, и под конец приходили к приемлемому решению. Но иногда вообще не разговаривали, не считая пары слов сожалений или понимания. И это тоже работало. Не знаю, как лучше сейчас. Временами мне кажется, что разговоры и объяснения создадут только больше недопонимания. Но мы не сможем двигаться дальше, как будто ничего не произошло.

— Да, Росс, мне тоже так кажется.

— Что мне сказать, чтобы всё исправить?

— Пожалуй, не много. Пожалуй, так было бы мудрее. А что сказать мне?

— Ну, я не знаю. Мы оба раньше давали друг другу поводы для обиды. И эта не серьезнее прочих, даже в какой-то мере менее опасная. Но всё равно больно ранит.

— Да, больно ранит.

Они добрались до самой сути.

— На сей раз главный обидчик — я, — признал Росс. — Возможно, и единственный. По крайней мере, у меня нет оправданий.

— Ох, Росс, это не...

— Возможно, в конечном счете прощение зависит от силы любви. Иногда мне не хватает любви. Как и тебе сейчас?

— Нет. Никогда. Дело не в любви, Росс, а в непонимании.

— Непонимание исходит от рассудка, а любовь — от сердца. Что тебе кажется главным?

— Не всё так просто.

— Да, я знаю, — медленно выговорил Росс. — Обязан знать.

Облака бежали так стремительно, что луна как будто металась по небу.

— Возможно, — сказала Демельза, — мы оба слишком об этом беспокоимся.

— Это знак для тех, кто прожил в браке четырнадцать лет. Но думаю, если мы с этим согласимся, то начнем долгий путь к пониманию.

— Но разве беспокойство не означает думать о другом человеке? — спросила Демельза. — Может, мы слишком мало друг о друге беспокоимся?

— Другими словами, наша любовь слишком эгоистична.

— Ну, не настолько. Но иногда...

— Так что нам стоит быть терпимее друг к другу... Но как стать терпимее без разногласий? Воистину, злой рок.

— Да, — согласилась Демельза через минуту.

— Так каков же твой ответ?

— Мой ответ?

— Твое решение.

— Наверное, просто жить... и учиться, Росс.

— И любить.

— Это прежде всего.

 

Глава четырнадцатая

I

Дрейк был в Нампаре уже в семь часов. Он сообщил время свадьбы и отправился к Сэму. Демельза поскакала к Кэролайн и спросила, не может ли она одолжить Морвенне платье, поскольку рост у них совпадал. Взяв платье, она поехала в мастерскую Пэлли.

Здесь возникла проблема — Морвенна хоть и выглядела худой, но в нужных местах была полнее, чем казалась, в точности как ее сестра Ровелла, и платье Кэролайн не застегивалось. Такое случалось и прежде, но знала об этом только Морвенна. Четыре года назад она вовсю поработала иголкой, перешивая платье Элизабет для своей свадьбы. И вот новый брак, еще в большей спешке, в той же церкви, с тем же священником — лишь жених другой. Нужно взять себя в руки и успокоить расшалившиеся нервы. Но ссора с Джорджем Уорлегганом вчера вечером, страшные обвинения и намеки в адрес Дрейка каким-то образом сломили плотину мысленного сопротивления — совсем не тот результат, на который рассчитывал мистер Уорлегган. Морвенна стала защищать Дрейка, готова была защитить его ценой жизни, и это прояснило и разум, и чувства. Этот брак — ее убежище, где она будет жить в мире. Вчерашний конфликт освободил сердце от сомнений.

Дрейк с куда большей душевной тонкостью, чем могла ожидать от него Демельза, старался не суетиться над Морвенной и не надоедать ей. Он не спросил о том, что произошло в Тренвите. Всё утро он работал в мастерской, в десять приготовил легкий завтрак, посмотрел на громоздящиеся в небе облака и решил, что к ночи пойдет дождь. Потихоньку кремовое шелковое платье с алыми лентами кое-как удалось застегнуть, а Дрейк переоделся в новый сюртук, и вскоре после одиннадцати они поехали к церкви. Там уже дожидался Росс с двумя детьми и миссис Кемп, которая пыталась держать их в узде, Сэм и его напарник Питер Хоскин, Джуд и Пруди (хотя их никто не приглашал), а также неожиданно приехала Кэролайн и еще несколько человек, прослышавших о свадьбе.

В одиннадцать двадцать пять появился преподобный мистер Оджерс с женой и начал церемонию. В мгновение ока она закончилась, скрепив неразрывные узы. Жених с невестой расписались в регистрационной книге и через несколько минут уже стояли на переполненном церковном кладбище с молчаливыми перекошенными камнями, похожими на сломанные зубы, надписи на них стерла непогода, а покойники давно уже превратились в прах и были забыты.

Демельза приколола новую брошь-камею и снова пригласила Дрейка и Морвенну в Нампару на чай с пирожными, хотя и знала, что они откажутся. Росс поцеловал Морвенну, потом Демельза, а за ней Кэролайн и Сэм. Дрейк поцеловал Демельзу и брата, Кэролайн расцеловалась с Демельзой и оставила напоследок Росса. За этим последовали рукопожатия, а после мистер и миссис Дрейк Карн сели на лошадей и отправились в короткий путь домой.

— Ну вот и всё, — сказала Демельза, придерживая норовящую слететь шляпку. — Дело сделано, Сэм. То, чего они больше всего желали с тех пор, как впервые друг друга увидели.

— Господь предназначил им вместе жить в благополучии, — ответил Сэм.

Демельза смотрела на две уменьшающиеся фигурки, пока они не проехали мимо ворот Тренвита. Через десять минут они окажутся дома, наедине, и счастливы в этом уединении, будут пить чай, разговаривать или, возможно, не будут разговаривать, желая лишь побыть рядом друг с другом. Она оглянулась на другого брата, прикрывшего глаза рукой от солнца, чтобы проследить за удаляющейся парой. Остальные уже расходились. Мистер и миссис Оджерс, подобострастно распрощавшись с Россом, отбыли домой. Кэролайн разговаривала с Россом. Джереми счищал с могильных плит мох и пытался прочитать надписи. Клоуэнс скакала по камешкам. Миссис Кемп болтала со знакомой. Рваные облака на небе словно смели метлой, они тонули в море, грохочущем так, словно не могло их переварить.

Клоуэнс перепрыгнула на камешек рядом с ковыляющими Джудом и Пруди.

— Гляди, куда ступаешь, красавица, — изрек Джуд. — Поставишь ногу не туды, и как выскочит здоровенный скелет и цапнет тебя за палец!

— Вот осел! — рявкнула Пруди. — Не слушай его, милая. Прыгай, где хочешь, никто тебе не помешает.

Переругиваясь, они ушли, а Клоуэнс глазела на них, сунув палец в рот. Когда они удалились на приличное расстояние, она на цыпочках шагнула на край дорожки и побежала к матери.

Демельза отвела ее к Россу.

— Где Дуайт? — спросила она Кэролайн. — Я надеялась, что вы придете к чаю.

Кэролайн нахмурилась.

— Я как раз говорила Россу. Дуайт собирался прийти, но около десяти утра его вызвали в Тренвит, и с тех пор я ничего о нем не слышала.

— Наверное, к кому-то из стариков, — предположила Демельза. — Доктора Чоука скрутила подагра...

— Нет, — ответила Кэролайн. — К Элизабет.

Возникла короткая пауза.

— Известно, по какому поводу?

— Нет...

Росс вытащил часы.

— Что ж, уже почти два.

— Возможно, что-то с ее малышом, — сказала Демельза.

— Я тоже об этом подумала, — призналась Кэролайн. — Надеюсь, что нет, потому что это раньше срока... Хотя, как я понимаю, Валентин тоже родился преждевременно.

Снова возникла пауза.

— Да, — сказал Росс.

II

В восемь утра Джордж обнаружил Элизабет на полу ее спальни. Она упала в обморок, но не пострадала. Он отнес жену обратно в постель и хотел немедленно вызвать доктора, но жена заверила, что ничего страшного не произошло. Лишь тот факт, что Чоук не способен передвигаться, а также неприязнь к Энису вынудили Джорджа уступить.

Но полтора часа спустя Элизабет пожаловалась на боль в спине, и он тут же послал за доктором Энисом. Дуайт приехал, осмотрел ее и сказал, что начались роды. Джордж велел слуге галопом скакать в Труро за доктором Бенной.

Но в этот раз доктор Бенна явно не успел бы вовремя. Сильные и болезненные схватки не прекращались и следовали почти без интервалов. В час дня Элизабет разрешилась девочкой весом всего пять фунтов, сморщенной, красной и крохотной. Ротик, открывшийся для крика, произвел лишь слабое мяуканье, как у новорожденного котенка. У нее не было волос, почти отсутствовали ногти, но она была вполне живой. Сбылось желание Элизабет о рождении дочери.

Поскольку настоящей акушерки поблизости не оказалось, Дуайт прибег к помощи Эллен Проуз, Полли Оджерс и неряхи Люси Пайп. Но всё прошло благополучно, без осложнений, и когда он слегка прибрался, то спустился вниз, чтобы сообщить гордому отцу о счастливом прибавлении в семействе.

Джорджа с раннего утра обуревали кошмарные и противоречивые сомнения и страхи, и когда Дуайт сказал ему, что родилась дочь, а мать и дитя чувствуют себя хорошо, в очередной раз плеснул себе крепкого бренди, и графин звякнул о бокал. Впервые в жизни он слишком много выпил.

— Могу я предложить вам чего-нибудь, доктор... э-э-э... хм... доктор Энис?

— Благодарю вас, не нужно... Хотя нет, пожалуй, чего-нибудь некрепкого.

Дуайт передумал в интересах добрососедства. Они вместе выпили.

— С моей женой всё хорошо? — спросил Джордж, ухватившись за кресло.

— Да. В каком-то смысле преждевременные роды для матери легче, потому что дитя меньше. Но схватки были необычно тяжелыми, и если это результат ее падения, то в следующие несколько недель ей нужно быть очень осторожной. Я бы посоветовал нанять кормилицу.

— Да-да. А как ребенок?

— За ним нужно хорошенько присматривать. Нет причин, почему бы ему не развиваться нормально, но недоношенный ребенок — это всегда рискованно. Полагаю, у вас есть собственный доктор...

— Доктор Бенна, за ним послали.

— В таком случае, уверен, он назначит правильное лечение и уход.

— Когда я смогу на них взглянуть?

— Я дал вашей жене снотворное, так что она будет дремать до вечера, еще одну дозу я оставил мисс Оджерс на случай, если понадобится вечером. Можете заглянуть к ней сейчас, но ненадолго.

Джордж задумался.

— Старики как раз сели обедать. Если хотите присоединиться...

— Пожалуй, мне пора домой. Я провел здесь четыре часа, и жена наверняка беспокоится.

— А ее безопасно сейчас оставлять, в смысле без доктора? — спросил Джордж.

— О да. Около девяти вечера я зайду, если желаете. Но к этому времени здесь должен уже появиться доктор Бенна.

— Если он выехал сразу же, то будет здесь через час. Благодарю вас за быструю и эффективную помощь.

Проводив доктора Эниса, Джордж задумался, стоит ли сообщить старикам о рождении внучки, но рассудил, что хотя они и знают о положении Элизабет, но не ожидают разрешения от бремени так скоро. Позже можно будет послать к ним Люси Пайп, она и расскажет. Желание увидеть Элизабет пересиливало всё остальное.

Джордж поставил бокал и подошел к зеркалу, расправил фрак и пригладил волосы. Потом платком промокнул пот с лица. Сгодится. Он никогда прежде не чувствовал ничего подобного — весь день провел в тревожном ожидании, а теперь ощущал громадное облегчение. Нельзя так потворствовать эмоциям, от этого становишься уязвимым. Какой стыд.

Он поднялся наверх и постучал в дверь. Открыла Полли Оджерс.

Элизабет была очень бледна, но выглядела всё же менее истощенной, чем после долгих родов Валентина. Во время сна особенно проявлялась ее деликатная красота. Казалось вполне естественным, что такая обманчивая хрупкость должна находится в покое. Золотистые волосы обрамляли лицо на подушке, как картину. Увидев Джорджа, Элизабет поднесла платок к сухим губам. В колыбели у камина ворочалось крошечное существо.

— Ну вот, Джордж, — сказала она.

— Оставь нас, Полли, — приказал Джордж.

— Слушаюсь, сэр.

Когда служанка удалилась, Джордж тяжело опустился на стул и уставился на жену. Его напряженность была явно заметна.

— Ну вот... всё хорошо.

— Да, всё хорошо.

— Тебе больно?

— Уже нет. Доктор Энис — великолепный врач.

— Все повторилось. Как и раньше. И так быстро.

— Да. Но в тот раз было восемь месяцев, а в этот — семь.

— Ты упала, — обвиняюще проговорил Джордж, — всегда ты падаешь.

— Это обморок. Моя особенность. Помнишь же, это случилось еще в самом начале беременности.

— Элизабет, я...

Элизабет видела, как Джордж с трудом подбирает слова, но не пришла на помощь.

— Элизабет. Яд тетушки Агаты...

— Давай забудем об этом, — Элизабет слабо махнула рукой.

— Её яд. Её яд нанес... С тех пор как она умерла, так ты вчера и сказала, он отравил всю мою жизнь.

— И мою, только я не знала причины.

— Я человек самодостаточный и сдержанный. Как ты знаешь. Мне очень трудно... трудно признаться в чем-то кому-либо еще. В подобных случаях подозрения расцветают пышным цветом. Я поддался подозрениям и ревности.

— От которых мне почти нечем было защититься.

— Да, я знаю. Но ты должна учесть, что я тоже пострадал. — Плечи Джорджа опустились, он задумчиво посмотрел на жену. — И, как я и сказал в тот вечер, два года назад... все так и есть. Любовь и ревность — две стороны одной медали. Только святой может наслаждаться первым и не страдать от второго. А у меня имелось основание для подозрений...

— Весомое основание?

— Я думал, что да. Подкрепленное проклятьем той старой карги, оно казалось таковым. Теперь, наконец, я вижу, что заблуждался. Это в определенной степени расстроило наш брак. Надеюсь, еще не все потеряно.

Элизабет помолчала, наслаждаясь отсутствием боли и родовых мук, а лауданум мягко размыл острые углы всего сущего. Джордж придвинул стул ближе и взял жену за руку — весьма необычный для него жест. Вообще-то Элизабет не могла вспомнить, чтобы он делал так прежде. Итак, железный человек приручен.

— Решать тебе, — сказала она, ясно понимая, каким будет его решение.

— У нас впереди целая жизнь, — произнес Джордж с новой решительной ноткой. — Теперь, когда мы... когда я выбросил это из головы. Как бы я ни сожалел о случившемся, это произошло. Я не могу, да и никто не может переделать прошлое. Элизабет, признаю, что во всем виноват я. Возможно, сейчас... эти неприятности можно забыть, хотя бы частично... Забыть то тягостное время.

Элизабет сжала его руку.

— Ступай, взгляни на дочь.

Он встал и подошел к колыбели. Оттуда, из тени, куда не проникали отблески пламени из камина, смотрело на него голубыми глазками без ресниц маленькое красное личико, а крохотный ротик открывался и закрывался. Джордж протянул палец, и ладошка не больше грецкого ореха сомкнулась вокруг него. Джордж отметил, что ребенок гораздо меньше Валентина при рождении. Но Валентин был восьмимесячным.

Он постоял немного, слегка покачиваясь на каблуках, не столько от опьянения, сколько от затопившей его радости. Он был тронут. Что-то в самой глубине его души восставало против эмоционального накала брака и отцовства. Какая-то его сторона получала куда больше удовольствия от цифр и торговли, как и дядя Кэрри, а вовсе не от этих семейных баталий и чувств, отравивших самую суть его существования.

Но благодаря этим чувствам он жил полной жизнью, и вот теперь наконец-то всё благополучно разрешилось... Джордж вернулся к кровати.

— Как мы ее назовем?

Элизабет открыла глаза.

— Урсула, — без колебаний ответила она.

— Урсула?

— Да. Ты назвал сына Валентином, и я подумала, что настал мой черед. Мою крестную, она же моя двоюродная бабка, звали Урсула. После смерти мужа, когда ей было тридцать, она так и не вышла замуж и прожила еще тридцать восемь лет.

— Урсула, — протянул Джордж, как бы пробуя имя на вкус. — Не стану спорить. Но что такого особенного было в твоей крестной?

— Мне кажется, она добавила Чайноветам немного ума. Ну, если ты считаешь, что у нас есть хоть какой-то. До замужества она дружила с Мэри Уолстонкрафт и переводила книги с греческого.

— Урсула Уорлегган. Да, не имею ничего против. Валентин Уорлегган. Урсула Уорлегган. Прекрасная пара.

В сонной дремоте Элизабет с особым удовольствием отметила слова про прекрасную пару и благословила доктора Ансельма за помощь в достижении такого результата.

Джордж понимал, что ему пора уходить, но хотел сказать еще кое-что.

— Элизабет.

— Да?

— Вчера я приехал не просто так. Мне нужно тебе кое-что сказать.

— Надеюсь, что-то хорошее.

— Да, хорошее. Как ты помнишь, накануне отъезда из Лондона я виделся с мистером Питтом.

— Я знала, что ты к нему ездил... Но ты ничего об этом не рассказывал.

Джордж хмыкнул и поиграл монетами в кармашке.

— Да. И тому была причина. Как ты знаешь. Надеюсь, она никогда больше не возникнет. Наш долг об этом позаботиться... Но должен сказать тебе, что встреча с канцлером прошла весьма успешно и оказалась полезной. Я пообещал ему полную поддержку, а он с благодарностью ее принял.

— Я рада.

— В общем, это было три недели назад. Вчера утром я получил письмо от Джона Робинсона. Он сообщил, что Питт благосклонно отнесся к моей просьбе, одной-единственной просьбе, и рекомендовал его величеству в новом году посвятить меня в рыцари.

Малышка в колыбели издала едва заметный вздох — свое первые высказывание в этом странном новом мире.

Элизабет шире приоткрыла глаза, прекрасные серо-голубые глаза, которые всегда так завораживали Джорджа.

— Ох, Джордж, это так чудесно!

Джордж широко улыбнулся — весьма редкое для него явление.

— Я предполагал, что тебе это понравится... леди Уорлегган.

Раздался легкий стук в дверь. Это была Люси Пайп.

— Если позволите, сэр, дохтур Бенна приехали. Ему подняться?

— Нет. Не стоит. Пусть твоя хозяйка отдохнет.

Голова Люси тут же скрылась за дверью.

— Ты должна поспать, дорогая, — сказал Джордж с совершенно несвойственной ему теплотой.

— Да...

Элизабет закрыла глаза.

— Сладких снов, леди Уорлегган, — сказал Джордж и наклонился ее поцеловать.

— Благодарю... сэр Джордж.

III

После долгой и утомительной поездки доктор Бенна не особо расстроился, когда ему сказали, что ребенок уже благополучно родился, а мать и дитя чувствуют себя хорошо. Однако куда больше его расстроил отказ Джорджа позволить осмотреть пациентку. В любых других домах он, несомненно, направился бы прямо в спальню, но с нуворишами Уорлегганами, подчеркивающими собственную важность, приходилось вести себя аккуратней.

А когда мистер Уорлегган наконец-то снизошел до беседы с ним, то был непреклонен. Его жена благополучно родила ребенка и теперь должна поспать. С ней мисс Оджерс, и она позовет доктора, если он понадобится. Джордж знал, что Бенна из тех, кто не способен войти в комнату на цыпочках, так что пока его стоит держать на первом этаже.

Чтобы умиротворить доктора, Джордж отвел его в столовую, где за бренди и портвейном дремали старики Чайноветы, и велел передать на кухню, чтобы подали обед ему и голодному гостю.

Миссис Чайновет, естественно, обрадовалась новости о рождении внучки, но, как и доктор Бенна, обиделась, что ей не позволили немедленно подняться наверх. Мистер Чайновет слишком много выпил, чтобы присоединиться ко всеобщей радости, и похрапывал, положив голову на стол. Стол был длинным, так что на другом конце можно было и поесть.

Джордж никогда не любил много болтать, а доктор Бенна до сих пор лелеял обиду, и потому за столом главным образом звучала аристократичная, хотя и заплетающаяся речь бабушки, миссис Джоан Чайновет, урожденной Ле Грис, как она подчеркивала — одного из старейших и высокорожденных семейств Англии.

— Вздор, — пробормотал Джонатан Чайновет, что-то расслышав сквозь пьяную дрему. — Самая что ни на есть об-бычная семья. Приехали из Нормандии пару веков назад. Ничего особенного.

Его жена пустилась в длиннейшие рассуждения о подходящем для малютки имени. Джордж продолжал жевать, припомнив похожий случай, когда родился Валентин и состоялся подобный же разговор о его имени. Но тогда перед ним сидел собственный отец, а в кресле свернулась эта старая карга, злобная ведьма Агата Полдарк, и время от времени шипела, как змея, выплевывая свои предложения.

Джордж не был суеверным, но вспомнил, как его мать боялась старуху — в былые времена тетушку Агату давно бы отволокли на костер или к позорному столбу. И вполне заслуженно, потому что ни один колдун не причинил бы ему столько зла. Даже отцовский бронхит как будто начал прогрессировать именно с того вечера, когда камин дымил, словно сквозняк устроили какие-то сверхъестественные силы. Да и сам Джордж был чертовым идиотом, раз поддался злобной старухе. Даже в день рождения Валентина она указала, что он появился на свет во время лунного затмения, а значит будет несчастен всю жизнь.

Разумеется, она с самого начала ненавидела Джорджа, еще даже до того, как он начал ее замечать или ненавидеть. Живое воплощение четырех поколений Полдарков, которых она пережила, Агата как никто другой восставала против выскочки, поначалу допущенного в этот дом из сострадания, только в качестве школьного приятеля Фрэнсиса. А потом она наблюдала, как из ничтожества он стал важной персоной, с ненавистью наблюдала за его карьерой, пока он не завладел сначала Фрэнсисом, а затем и домом. Для Агаты было настолько же невыносимо это видеть, как для Джорджа — радостно и вдохновляюще.

Хотя многократно повторенное удовольствие уже не было столь ярким, как, впрочем, всегда и случается, Джордж по-прежнему с радостью приезжал в этот величественный дом эпохи Тюдоров, оглядывался вокруг и вспоминал свои первые визиты сюда, еще мальчишкой, потом юношей — не обученным светским манерам, простоватым и неискушенным. Тогда ему казалось, что Полдарки стоят неизмеримо выше, а их положение и собственность нерушимы.

Чарльз Уильям — отец Фрэнсиса, грузный и авторитетный, в длинном алом сюртуке, с вечной отрыжкой, переменчивым настроением и снисходительным дружелюбием. Его овдовевшая сестра миссис Джонс со своим сыном и снохой, преподобным Альфредом Джонсом и миссис Джонс. Старшая сестра Фрэнсиса — Верити, а также Росс, еще один кузен Фрэнсиса — темноволосый, молчаливый и с тяжелым характером, его Джордж тоже знал по школе и уже невзлюбил. И еще один родственник, вечно отсутствующий: отец Росса, поскольку он совершил столько неблаговидных поступков, что в доме о нем даже не упоминали. И всеми верховодила тетушка Агата — и старейшина, и позабытая старая дева, но в то же время вносящая в семью особый дух, за что все отдавали ей должное.

И теперь никого не осталось. Верити уехала в Фалмут, Альфред Джонс — в Плимут, у Росса есть собственное гнездо, а остальные в могиле. И он, когда-то неотесанный юнец, теперь владеет всем. Как и многим в Корнуолле. Но, пожалуй, именно эти владения он ценил больше всего.

— Урсула, — произнес он, озвучив свои мысли.

— Что? — встрепенулась миссис Чайновет. — Как? Что ты сказал?

— Так ее будут звать.

— Малыч-шку? Мою внучку?

— Так пожелала Элизабет. И мне тоже нравится.

— Урсула, — выговорил Джонатан, на дюйм оторвав лицо от стола. — Урсула. Маленькая медведица. Недурно. Недурно, скажу я вам.

Его голова снова упала на стол.

Миссис Чайновет потерла здоровый глаз.

— Урсула. Так звали бабуч-шку Морвенны. Она была крестной Элизабет. Умерла не так давно.

Джордж напрягся, но промолчал.

— Не могу сказать, что особенно ее любила, — продолжила миссис Чайновет. — Слич-шком много она разглагольствовала о правах женч-щин. Мой отец как-то сказал: «Если женч-щина носит синие чулки, то должна позаботиться, чтобы спрятать их под юбкой». А она — нет. Никогда она их не прятала.

— Будьте любезны, передайте мне горчицу, — попросил доктор Бенна.

— Почему вы сказали «маленькая медведица»? — спросил Джордж Джонатана, но его тесть ответил храпом.

— Полагаю, именно таково значение имени, — сказал доктор Бенна. — Как я понимаю, мистер Уорлегган, вы предлагаете мне остаться на ночь?

— Маленькая медведица, — повторил Джордж. — Что ж, я не возражаю. Урсула Уорлегган — прекрасно звучит. — Он бросил холодный взгляд на доктора. — Что вы сказали? Ах да, разумеется. Конечно же, вы останетесь на ночь. Вы же не собираетесь ехать в темноте?

Бенна кивнул с аналогичной холодностью.

— Прекрасно. Но раз до сих пор мне не позволили увидеть пациентку, то не могу понять, зачем я вообще вам понадобился.

— Боже мой! — нетерпеливо буркнул Джордж. — Дитя появилось на свет не больше трех часов назад. Доктор Энис дал моей жене микстуру, и теперь обе спят. Разумеется, вы можете их осмотреть, когда они проснутся! А до тех пор, как подсказывает здравый смысл, лучше позволить им отдохнуть.

— В самом деле, — раздраженно проговорил доктор Бенна. — Вот оно что.

— Даже мне не позволили их увидеть, — сказала миссис Чайновет. — А бабуч-шка все-таки имеет кое-какие права. Но наш жорогой мистер Уорлегган решил... Ты принимаешь большую часть реч-шений, Джордж, и как по мне, лишь так и следует вести хозяйство.

Джордж подумал о том, что в случае с тещей это было не так — ведь именно она всегда управляла Джонатаном. Тем не менее, в Тренвите она обрела правильный взгляд на важное место зятя в окружающем мире. Без него оба старика постепенно догнивали бы в старом доме, Касгарне, а здесь они жили в праздности и комфорте, под присмотром, в тепле и сытости, и будут жить до самой смерти. Миссис Чайновет никогда не упускала из виду жизненные реалии.

Но всё же он прекрасно знал, что когда-то миссис Чайновет пришла в ужас при мысли о том, что ее прекрасная дочь, похожая на фарфоровую статуэтку, опустится до союза с затрапезным Уорлегганом.

Но со временем ее взгляды изменились.

Элизабет проснулась только после ужина и чувствовала себя посвежевшей, и всем ожидающим визита было позволено ее увидеть. Урсула тоже получила свою порцию восхищения. Доктор Бенна ограничился беглым осмотром и остался доволен. В полночь все удалились спать. В три часа ночи Эллен Проуз разбудила доктора Бенну и сказала, что у хозяйки страшно болят руки и ноги.

 

Глава пятнадцатая

I

Джордж послал за Дуайтом только в четверг утром. Кэролайн из чувства добрососедства собиралась навестить Элизабет и взглянуть на малышку и уже прикалывала шляпку. Теперь же она её сняла, и Дуайт поехал один.

Доктор Бенна и Джордж сидели в зале, но друг с другом не разговаривали.

Джордж не спал и был бледен.

— Миссис Уорлегган страдает от сильной боли уже тридцать шесть часов. Вы не могли бы осмотреть ее и как-то помочь?

Дуайт взглянул на Бенну, который чопорно заявил:

— Родовые схватки развились в резкие боли подагрического типа в брюшной полости, что проявляется в сильных схваткообразных спазмах конечностей. Сделано всё возможное, но мистер Уорлегган полагает, что раз уж вы приняли роды, то вас следует пригласить и для дальнейшей консультации.

Дуайт кивнул.

— Что вы предписали?

— Кровопускание. Отвар из листьев ofairopa belladonna. Нюхательная соль полыни горькой и аммиака. Легкое слабительное, чтобы снизить избыточное давление нервной субстанции.

В голосе Бенны чувствовалось раздражение — обычно доктора не выдают деталей лечения своим конкурентам, и Дуайт поразился этой откровенности.

Из комнаты вышла старуха и проковыляла по залу. Дуайт с большим трудом признал в ней миссис Чайновет.

— Сэр, вы меня не проводите? — обратился он к Бенне.

Войдя в спальню, Дуайт в ужасе уставился на Элизабет — она как будто постарела сразу на десяток лет, черты осунувшегося лица исказила боль. В дверях Дуайт слегка принюхался, а затем подошел к кровати.

— Миссис Уорлегган, какая печальная перемена. Мы вскоре поставим вас на ноги.

— Конечно, мы скоро поставим ее на ноги! — Бенна стоял прямо за Дуайтом. Он презирал докторов, которые говорят пациентам, что те неважно выглядят. — Через пару дней вы поправитесь.

— Теперь расскажите мне, что за боль? Где болит?

Элизабет облизала губы, собираясь заговорить, но не смогла и пристально посмотрела на Дуайта. Тот склонился над ней.

— Мои... мои ноги, — прошептала она, — все тело болит, я никогда не чувствовала себя так плохо, не чувствовала такой боли.

Как заметил Дуайт, её язык распух и был покрыт налетом запекшейся крови.

— Вы давали ей опиаты? — спросил он Бенну.

— Да, немного. Но в этом состоянии намного важнее повысить эластичность вен и избавиться от болезнетворных элементов в кровотоке.

— Так холодно, — прошептала Элизабет.

Дуайт взглянул на огонь в камине. Рядом сидела Люси Пайп и покачивала колыбель. Дуайт приложил руку ко лбу Элизабет, потом пощупал пульс, оказавшийся учащенным. Пальцы на ее руке посинели и распухли.

— Я вас осмотрю, миссис Уорлегган. Постараюсь не сделать вам больно.

Он аккуратно откинул одеяло и слегка нажал пальцами на ее живот. Элизабет зажмурилась и застонала. Он откинул одеяло еще больше и осмотрел ее ноги. Дуайт сжал правую ступню. Потом взглянул на левую, а затем постучал пальцами от ступни к колену.

Он выпрямился и накрыл Элизабет одеялом. Теперь он понял, почему доктор Бенна так разоткровенничался по поводу лечения. Оно не принесло ничего хорошего.

Из колыбели донесся слабый плач.

— Унесите отсюда ребенка! — рявкнул Дуайт.

— Ох! — внезапно оживилась Элизабет. — Но почему? Почему?

— Потому что вы должны находиться в тишине и покое, — мягко сказал Дуайт. — Даже малейший шум может вас побеспокоить.

В комнату вошел Джордж и уставился на жену с сосредоточенным и хмурым выражением человека, опасающегося, что с ним играют в какую-то злую игру, а он не знает правил.

— И что же? — спросил он.

Дуайт прикусил губу.

— Сначала я дам вам сильное обезболивающее, миссис Уорлегган. Доктор Бенна верно предположил, что всё дело в крови. Мы с ним совместно попробуем облегчить ваше состояние.

— И как это лечится? — властно спросил Джордж.

— Всему свое время, мистер Уорлегган, — отозвался Дуайт. — Сначала облегчим боль. Потом попытаемся... сделать всё остальное. Сейчас я дам ей сильные опиаты, а потом согреем ее ноги. Но как можно бережнее. Вас мучает жажда?

— Да... постоянно.

— Тогда лимонад — сколько она сможет выпить. Приложите к ее ногам теплые кирпичи, а руки нужно слегка массировать. Но кирпичи лишь теплые, и менять каждый час. Прежде всего нужно восстановить температуру тела. Это необходимо сделать срочно. Разведите огонь посильнее и чуть-чуть приоткройте окно. Вы останетесь, доктор Бенна?

— У меня есть в городе пациенты, но они могут и подождать.

Дуайт улыбнулся Элизабет.

— Терпение, мэм, мы постараемся побыстрее вам помочь. — Он повернулся к Джорджу. — Нужно подождать, мистер Уорлегган. Сейчас мы больше ничего не можем сделать. Доктор Бенна, могу я перемолвиться с вами словечком наедине?

Бенна хмыкнул и кивнул. Они прошли в будуар Элизабет с милыми розовыми портьерами и кружевными скатертями.

Бенна закрыл дверь.

— Ну что?

— Полагаю, вы не считаете это подагрой? — спросил Дуайт.

Бенна фыркнул.

— Излишняя возбудимость нервной субстанции предполагает серьезное подагрическое воспаление, что и вызывает наблюдаемые симптомы.

— Вы явно никогда не были в лагере для военнопленных, сэр.

— Что вы хотите этим сказать?

Дуайт поколебался. Он боялся даже произнести это слово.

— Что ж, для меня всё очевидно. Вы не чувствуете запах?

— Согласен, присутствует небольшой неприятный запах, которого я не чувствовал до полудня. Но это же не...

— Именно она. Хотя бог знает, что могло привести к подобному состоянию!

— Вы предполагаете, сэр, что причиной стало мое лечение?

— Я ничего не предполагаю...

— Могу заверить вас, сэр, что если бы роды принимал я, ничего подобного бы не случилось!

Дуайт смерил его взглядом.

— Мы оба врачи, доктор Бенна, и оба посвятили себя исцелению людских хворей. Наше лечение может отличаться, как два разных языка, но цели одинаковы, а честность, я полагаю, не подвергается сомнению. Так что уверяю, я ничего не сделал во время родов, прошедших без осложнений, как и вы теми методами лечения, которые вы мне описали, не сделали ничего, что могло бы вызвать подобные симптомы.

Бенна прошелся по комнате.

— Согласен.

— Сужение артерий, сокращение кровотока вплоть до полного прекращения. Вот что происходит. Частичное прекращение кровотока в конечностях. И для этого как будто нет причин! Роды, как я уже сказал, прошли обычно, хоть и преждевременные, но в остальном отличались только тем, что маточные сокращения были очень быстрыми и сильными. Но я принял это за особенность пациентки — в конце концов, на прошлой неделе я принимал роды у женщины, которая произвела на свет ребенка через пятьдесят пять минут после того, как начались первые схватки. Я подумал, что это могло быть результатом ее падения, и не усмотрел никаких патологических отклонений. А теперь вот это... Причина неясна, но диагноз очевиден.

— Вы слишком торопитесь с выводами, — сказал Бенна, взглянув на Дуайта.

— Молюсь, чтобы я ошибался. Вскоре мы всё узнаем.

— Надеюсь, вы не откроете свои подозрения мистеру Уорлеггану.

— Разумеется нет. А между тем, сомневаетесь вы в моем диагнозе или нет, но наверняка оспорите лечение?

— Нет... вреда оно не принесет.

II

Всю пятницу тринадцатого числа Росс провел в Труро, на втором собрании акционеров и гарантов Банка Корнуолла. О дуэли не упоминалось, хотя все наверняка о ней знали — это было очевидно по той простой причине, что никто не обратил внимания на малоподвижность его правой руки. Росс уже начал ей шевелить, но пока еще с трудом мог поставить подпись.

По большей части разговор был для него китайской грамотой, хотя он вежливо прислушивался. Росс мог бы пригодиться, когда дело касалось бы государственной политики. Хотя у лорда Данстанвилля наверняка были и другие источники в Лондоне, но Росс, как член парламента мог поспособствовать во многих делах.

Потом он поужинал у переночевал у Харриса Паско в Каленике, где тот пока что жил с сестрой. Старое помещение банка Паско предполагалось продать или снести, и Харрис подыскивал небольшой дом в центре Труро, откуда мог бы каждый день ходить пешком в новый банк. Новая жизнь пришлась ему по вкусу, и хотя ему недоставало престижности, ведь он больше не был сам себе хозяином, зато это избавило его от многих тревог и, как он объяснил Россу, будто оправдываясь, в его возрасте это не так уж плохо.

Росс выехал в субботу утром и к полудню был дома. Это оказался самый темный день в году, за всю зиму — хотя дождь так и не начался, небо тонуло в тучах, и рассвет с закатом казались лишь терминами, описывающими незначительное изменение условий видимости.

Дома Демельза сразу же сказала ему, что Элизабет серьезно больна. Вчера об этом стало известно от Кэролайн, и утром Демельза отправилась в Киллуоррен навести справки.

— Больше я ничего не могла сделать, — сказала она. — Если бы мы были соседями, как полагается...

— Она сказала, есть ли перемены к лучшему?

— К лучшему — нет. Дуайт уже уехал в Тренвит.

— Ребенок жив?

— О да, и здоров вроде бы. Родился раньше срока, но здоров.

Они встретились взглядами, но больше ничего не сказали.

Обедали обычно вместе с детьми, а теперь, когда миссис Кемп фактически переселилась в Нампару, также и с ней. Так что недостатка в разговорах не было. Клоуэнс, когда-то молчаливая, теперь соревновалась с Джереми в способности болтать без умолку, и не важно, слушает ли её кто-нибудь.

Росс ел мало, и посреди обеда шепнул Демельзе:

— Мне кажется, стоит туда пойти.

Демельза кивнула.

— Я думаю, ты должен. Только я боюсь за тебя.

— Я сумею держать себя в руках.

— Если столкнешься перед домом с Томом Харри, а у тебя рука не в порядке...

— Он не сможет меня удержать, если я буду верхом. А в такой момент Джордж наверняка меня впустит.

— Я бы... не стала на это полагаться, Росс.

— Пожалуй, — Росс вспомнил их предыдущую встречу. — Могу лишь попытаться.

— Мне пойти с тобой?

— Нет... Если посыплются оскорбления, я смогу их проглотить по такому случаю. Но если оскорбят тебя — то нет.

— Возьми с собой Гимлетта.

— Он и мышь не испугает. Толли Трегирлс — другое дело, но вряд ли я вытащу его из пивной, только чтобы он составил мне компанию для визита к соседу.

— Визита к больному, — поправила Демельза.

— Как скажешь... Наверное, я поеду, пока еще светло, если можно так сказать.

— Я зажгу свечи.

Под аккомпанемент многочисленных вопросов Росс встал и пошел за плащом и шляпой. Перед выходом он поцеловал Демельзу, что редко делал посреди дня.

— Не задерживайся, а то я буду волноваться. В безопасности ли ты, конечно же.

Он улыбнулся.

— В безопасности ли я.

На улице Росс бросил взгляд на море — оно уже успокоилось и напоминало приподнятую сквозняком промасленную ткань, лишь по краям остались грязно-белые лохмотья. Чайки радостно приветствовали темный день.

Когда Росс свернул к воротам Тренвита, в доме уже мелькали огоньки. Мало какие дома умеют так быстро подстроиться под перемены настроения, как Тренвит. Прошлым летом, в тот вечер полтора года назад, он бурлил и радовался, а теперь выглядит застывшим и холодным, как и в то Рождество, когда Росс приходил к тетушке Агате.

Сторожей поблизости не оказалось. Росс спешился и постучал в дверь. Почти немедленно открыл незнакомый слуга.

— Вы пришли... ох...

— Я пришел поинтересоваться здоровьем миссис Уорлегган. Мистер Уорлегган дома?

— Миссис Уорлегган... Э-э-э...

— Моя фамилия Полдарк.

— Ох...

Слуга прирос к полу.

— Что такое? — раздался голос за спиной лакея.

Это был Джордж. Его лицо оставалось в тени, но голос был ледяным.

— Я пришел с миром, Джордж, — сказал Росс. — Просто узнать насчет Элизабет. Надеюсь, ей лучше.

В доме раздавались еще какие-то звуки, но трудно было понять их природу.

— Выкинь этого человека вон, — приказал Джордж.

— Я просто хотел спросить, как она. Вот и всё. Мне кажется, на время болезни можно позабыть о застарелой вражде, даже самой жесточайшей.

— Выкинь этого человека вон, — повторил Джордж.

Дверь начала закрываться. Росс поставил в щель ногу и навалился здоровым плечом. Лакей покачнулся и налетел на столик. Росс вошел. Во всем огромном зале горела только одна свеча. В серо-стальном свете дня выглядела она как мерцающий желтый глаз.

Росс закрыл за собой дверь.

— Ради Бога, Джордж! Неужели мы настолько мелочны, что даже у постели больного будем собачиться, как шавки? Скажи мне, что ей лучше. Скажи мне, что она поправилась. Скажи, что говорят доктора, и я уйду! И уйду с радостью! Мне нечего здесь делать, осталась лишь одна давняя родственная связь — с этим домом и теми, кто в нем живет. Я родственник Элизабет по браку и желаю ей только самого лучшего...

— Будь ты проклят, — сказал Джордж, — и ты, и твоя семейка, и весь твой род до конца дней!

Он стал хватать ртом воздух и умолк, как будто и сам был болен.

Росс подождал, но никаких других объяснений не последовало. Лакей опомнился и поднял перевернутый столик.

— Я не уйду, пока не узнаю, что с ней, — сказал Росс.

— С Элизабет? — откликнулся Джордж. — Ах, с Элизабет... Элизабет умерла.

III

В последовавшей тишине лакей молча выскользнул из зала.

Зал был похож на церковь — холодный, отдающийся эхом, слабый свет из многостворчатых окон падал на большой стол и пустой камин. Горела одна свеча.

— Это... Ты же не... — выдохнул Росс. — Она не...

— Два часа назад, — произнес Джордж бесстрастным тоном. — Она умерла, держа меня за руку. Это доставляет тебе удовольствие?

Теперь Росс опознал тот звук, что слышал раньше. Это был женский плач, почти вой, как в древнем кельтском ритуале. Никто бы не узнал голос миссис Чайновет, с годами ставший более глухим.

— Элизабет... Я не верю... Джордж, это же не какая-нибудь...

— Шутка? О да, я время от времени шучу, но не по такому тривиальному поводу, как потеря жены.

Росс не шевелился, как будто у него отнялись руки и ноги. Он облизал губы и уставился на Джорджа.

— Ну же, подонок! — выкрикнул Джордж. — Поднимись к ней! Посмотри, что мы с ней сделали!

Из зимней гостиной вышел человек. В любое другое время Росс узнал бы в нем доктора Бенну.

— Мистер Уорлегган, прошу вас, не расстраивайтесь еще больше. Ничего нельзя было сделать, как ничего не поделать и сейчас...

Джордж обернулся.

— Здесь капитан Полдарк. Капитан Полдарк, член парламента. Он сомневается в моих словах о том, что моя жена, которую он всегда домогался, умерла. Думает, я шучу. Я предложил ему подняться и взглянуть.

— Мистер Уорлегган, если я могу предложить...

— Где она?

Джордж посмотрел на Росса.

— В розовой спальне с окнами во двор. Ты наверняка умеешь ориентироваться в доме, ведь ты всегда считал его своим. Поднимись и посмотри сам. С ней никого нет. И никого не будет.

— Капитан Полдарк... — начал Бенна, но Росс уже поднимался по лестнице.

Пошатываясь, он прошел наверх. В глубине дома было темно, в конце длинного коридора опять горела единственная свеча. Бывшая спальня Верити, бывшая спальня Фрэнсиса, бывшая спальня тетушки Агаты... Путь преградили тени. Росс наткнулся на старый комод. Пол скрипел под его ногами. А вот спальня, где когда-то он занимался любовью с Демельзой. Пять ступенек наверх. С этой лестницы упала Элизабет перед рождением Валентина.

Росс подошел к двери, но не мог собраться с духом и открыть ее. Семь лет назад он пришел к Элизабет именно в эту комнату — тогда-то и начались все беды. Внезапно, будучи неверующим и уж точно не католиком, он захотел перекреститься.

Он открыл дверь, и в лицо ударила стена вони. Там горели две свечи и стояла кровать, а в ней Элизабет. В камине до сих пор потрескивал огонь. Шторы были опущены, но окно слегка приотворено. Розовые шторы колыхались в вечернем ветерке, но больше ничто в комнате не шелохнулось. На столике у постели стояли песочные часы, кувшин, высокая детская бутылочка и лежали два лимона. На туалетном столике — гранатовое ожерелье, стакан с тремя пиявками, ножницы, бутылка с водой и ложка. Перед камином — домашние туфли Элизабет и чайник с поднимающимся из носика паром.

Росс ухватился за дверную ручку и скорчился в рвотном позыве. Элизабет не шевельнулась, чтобы его поприветствовать. Его снова и снова одолевали позывы к рвоте, Росс вытащил платок и закрыл рот и нос. Он смотрел на свою первую любовь. На сквозняке от открытой двери свечи замигали.

Росс медленно подошел к постели. Смерть стерла с лица Элизабет боль, усталость и лихорадку. Лишь кожа пожелтела. Непричесанные волосы на удивление аккуратно обрамляли бледное аристократичное лицо. Лишенное всякого выражения, оно сохранило прежнюю красоту, которая так восхищала многих мужчин. Как будто ее веки вот-вот дрогнут и глаза откроются, а губы сложатся в приветливую улыбку. Только кожа пожелтела.

А под простыней, почти не скрываясь, находился ужас разложения и гангрены. Пока она была жива, с каждой минутой этот кошмар пробирался все выше. До какого предела? Она гнила заживо, будто погребение запоздало на много дней. Росс проглотил подступившую рвоту, убрал с лица платок и поцеловал Элизабет. Ее губы напоминали холодную и загустевшую оконную замазку.

Снова закрыв нос платком, Росс вдохнул и чуть не упал. Комната поплыла перед глазами, и он схватился за стул, потом развернулся и выбежал прочь. Дверь глухо хлопнула за его спиной — дверь склепа. Склепа, который нужно очистить от всего живого.

Росс промчался по коридору и вниз по лестнице, не взглянув на Джорджа, стоящего там. Вылетел из дома и уткнулся лбом в шею свой лошади, не в силах на нее взобраться.

IV

— Назовите сумму, которую я вам должен, — сказал Джордж.

— Всему свое время. Вернемся к этому в свое время.

— Дайте знать, когда привести вашу лошадь.

— Уже снова смеркается, — неловко произнес доктор Бенна, — я бы предпочел переночевать здесь. А кроме того, перед отъездом стоит взглянуть на ребенка.

— Она больна?

— Вовсе нет. Но я не уверен, что кормилица справляется как следует. Эти сельские девушки...

— За такое короткое время лучше нам не найти.

— Да, она вполне годится. Я дал миссис Чайновет большую дозу опиатов, теперь она заснет. Женщины наверху?

— Да, наверху.

— Думаю, гроб следует закрыть как можно скорее.

— Полагаю, они тоже так считают.

Где-то неподалеку Валентин спорил с няней. Он ничего еще не знал кроме того, что мама нездорова.

Джордж бродил по холодному, молчаливому и сумрачному дому. То, что сейчас с ним произошло, противоречило всему его жизненному опыту. К сорока годам он испытал несколько неудач, и все они были делом рук человеческих и могли быть исправлены. И большую часть он со временем исправил. Следует принять отказ и поражение, а потом шаг за шагом уменьшать масштаб этого поражения и так всё устроить, чтобы в конце концов обойти препятствие. Конечно, иногда и он, и его родители болели более или менее серьезно, и стоило смириться с тем, что все стареют и умирают. Но до сорока лет он никого не потерял, уж точно никого настолько важного.

И с этим поражением он не мог смириться. С двадцати лет он стремился получить Элизабет, хотя она и находилась так далеко, за пределами всех его возможностей. Но он ее получил, несмотря ни на что. И это стало его величайшим триумфом. Пусть с тех пор в нем и разгорелись ревность и подозрения, испортившие их совместную жизнь, всё это возникло вопреки его воле, и он мог контролировать свой гнев. А когда в редких случаях ревность выливалась в яростную ссору, Джордж был готов отступить при первой же угрозе, что Элизабет может его покинуть. Возможно, он не был с ней счастлив, возможно, страстно желал сделать такой же мучительной и ее жизнь, но никогда и в мыслях не держал, что будет жить без нее.

Потому что она была единственным человеком, ради которого он трудился — чтобы угождать ей, наблюдать за ней, критиковать, советоваться, даже оскорблять, показывать обществу, делать подарки, а главное — производить на нее впечатление. Других таких нет. А теперь, когда яд тетушки Агаты перестал действовать, когда отравленный шип наконец-то вырван и они могли бы жить друг с другом в согласии, когда у них родилась дочь вдобавок к сыну, когда жизнь заиграла новыми красками, в особенности когда он вот-вот получит последнее доказательство своих заслуг, рыцарство, это он-то, Джордж Уорлегган, внук кузнеца... рыцарство... сэр Джордж... сэр Джордж и леди Уорлегган... и все бы оборачивались при их появлении... один из богатейших людей Корнуолла и один из самых влиятельных, член парламента, владелец избирательного округа и рыцарь, а под руку с ним грациозная и аристократичная Элизабет, леди Уорлегган... и вот тогда-то он ее лишился.

Это невыносимо. Джордж огляделся и понял, что очутился в гостевой комнате, хотя не понимал, зачем сюда пришел. Комната находилась рядом с бывшей спальней Агаты, и Джордж быстро перешел туда. Это Агата его прокляла, это она! Всё это время на нем лежало проклятье, а теперь, когда Джордж почти от него избавился, она прокляла его снова, и жизнь превратилась в руины.

После ее смерти мебель по большей части осталась на своих местах — там стояла и кровать, на которой она умерла. Джордж яростно пнул туалетный столик, сломав одну ножку. Потом сбил его, и столик с грохотом упал, по полу рассыпались осколки стекла и туалетные принадлежности. Он распахнул дверь гардероба и дернул его. Шкаф медленно накренился и рухнул с гулким звуком, задев кресло и разорвав шерстяную обивку. Принесенная им свеча покосилась на полке и тоже чуть не свалилась.

Дом проклят, Джордж с удовольствием спалил бы его дотла — всего только поднести свечу к шторам и к краю постели, тут полно старого дерева, и оно быстро загорится. Подходящий погребальный костер для Элизабет и всех этих дважды проклятых Полдарков, когда-то здесь живших.

Но несмотря на бушевавшую в нем ярость, уничтожение собственности было не в характере Джорджа, тем более собственности, теперь по праву принадлежащей ему. Он огляделся, руки его еще дрожали от приступа бешенства. Он сорвал со стен две картины и бросил их на пол. Наверное, завтра ночью или даже сегодня нужно отправиться к церкви в Соле и осквернить ее могилу — пусть два человека расколют надгробие, выкопают сгнивший труп и выкинут останки на поживу воронам. Что угодно, лишь бы отомстить за рану, отмщение за которую невозможно.

Дрожащими руками он взял свечу и вышел из комнаты, свечное сало стекало по его пальцам и капало на пол. Джордж постоял в коридоре, не в силах сдержать гнев, но и не находя объект для его выхода. Он бы пошел еще раз взглянуть на Элизабет, но понимал — лучше дождаться, пока две женщины закончат ее обряжать и очистят комнату хлоркой. Джордж не знал, сможет ли даже после этого туда войти.

Она его покинула. Она его покинула. Он не мог в это поверить.

Не мог вынести мысль, что вернется в комнаты наверху и столкнется там с этим бесполезным докторишкой или, чего хуже, с еле стоящим на ногах отцом Элизабет со скорбным лицом. Если Джордж увидит его, то непременно спросит: а почему вы еще живы? Какой мне от вас прок? Почему бы вам и вашей жалкой жене тоже не умереть?

Из двери вышла девушка и уставилась на него. Это была Полли Оджерс.

— Прошу прощения, сэр. Я не знала, что стряслось... В смысле, что еще стряслось... Услыхала шум, грохот и всё прочее. Я не знала, что это.

— Ничего, — ответил он сквозь зубы. — Это ничего.

— А... Спасибо, сэр. Простите.

Она собралась уходить.

— Шум разбудил ребенка?

— О нет, сэр, она такая соня! А аппетит-то какой! За четыре дня уже так подросла, точно вам говорю!

Джордж последовал за ней в комнату. Миссис Саймонс, юная кормилица, присела в реверансе.

Он посмотрел на малышку. Урсула Уорлегган. Но Элизабет его покинула. И это всё, что после нее осталось. Она оставила ему Урсулу.

Он долго стоял не шевелясь, и девушки за ним наблюдали, стараясь не отвлекать от размышлений.

Когда Элизабет умирала, он держал ее за руку. Бенна сказал, что надежды нет, и тогда Джордж вошел в омерзительную, тошнотворную комнату, сел рядом и взял Элизабет за руку. Одна ее рука ужасно распухла, но другая осталась белой и тонкой, как прежде. Он решил, что Элизабет без сознания, но она шевельнула пальцами. Это была левая рука, с обручальным кольцом, с его кольцом, объявляющем о гордости от этого завоевания, кольцом, которое он надел ей на палец в старой и обветшалой церкви Майлора у реки Фал менее семи лет назад. С гордостью и ликованием. И вот чем всё кончилось.

Ближе к концу она повернулась и попыталась улыбнуться пересохшими и обескровленными губами. Потом улыбка исчезла, а лица коснулась смерть.

— Джордж, — прошептала она. — Так темно! Я боюсь темноты.

Он сжал ее руку, как будто хотел удержать в этом мире, вырвать у кошмара, утаскивающего ее в могилу.

Джордж вспомнил всё это, глядя на младенца, которого оставила ему Элизабет.

Он не был философом или провидцем, но если бы был, то удивился бы тому, что его прекрасная, хрупкая и белокурая жена родила троих детей, и ни один ничуть не похож на нее. Хотя Элизабет была достаточно крепкой физически, вероятно, вырождение старинного рода Чайноветов стало причиной того, что она не передала свою внешность детям, они были больше похожи на отцов. Джеффри Чарльз уже сейчас был вылитым Фрэнсисом. Валентин с возрастом станет всё больше похож на человека, только что покинувшего дом. А маленькая Урсула вырастет коренастой, сильной и с крепкой шеей, как у кузнеца.

Девочка заворочалась в колыбели, такая крохотная, такая хрупкая. «Позаботься о детях», — прошептала Элизабет. Хорошо, он это сделает, какой теперь прок от ненависти. Ему нужна была жена, та, ради кого он старался, краеугольный камень его существования. Все его труды, все планы, схемы, накопления и переговоры, все достижения... без нее всё это бессмысленно. Он мог бы опрокинуть колыбель, как только что мебель в комнате Агаты, перевернуть вместе с хрупким содержимым, ведь вся его жизнь перевернута с ног на голову, разрушена и пуста в результате одного удара судьбы. Джордж винил судьбу, так никогда и не поняв, что должен винить себя.

Полли Оджерс наклонилась и убрала край одеяльца с ротика малышки.

— Какая милашка, — сказала она.

— Урсула, — пробормотал Джордж. — Маленькая медведица.

— Что-что?

— Ничего, — ответил Джордж.

И впервые достал платок, чтобы вытереть слезы.

 

Глава шестнадцатая

I

Росс пришел домой, ведя лошадь в поводу. От потрясения и ужаса его ноги стали ватными, так что он добирался до дома медленно, шаг за шагом, идя рядом с Шериданом, больше полагаясь на его инстинкты.

Он шел через деревню Грамблер, мимо церкви Сола и по вересковой пустоши. В траве шелестел ветер.

Для Росса это был самый знакомый путь в мире, он бегал от одного дома к другому и в детстве, и в юности, ездил верхом и ходил пешком несчетное число раз. Но сегодня его вел Шеридан.

Мимо прошла пара человек, пожелав доброго вечера. Это была корнуольская традиция, не просто вежливость, а часто любопытство — кто идет в темноте. Но сегодня он не отозвался. Его сковал ужас. В армии он достаточно навидался, но это было другое. Как она сгнила заживо, но при этом осталась всё такой же прекрасной, от этого образа ему уже не избавиться никогда. Вот к чему привела любовь. Вот какой стала красота. Всё пожрут черви. Боже правый!

Росс содрогнулся и сплюнул. В его желудке гнездилась тошнота, как гангрена, которая ее убила.

Он подошел к молельному дому около Уил-Мейден. Там горел свет. Наверное, это Сэм. Может быть, несколько преданных членов общины молятся и слушают, как он читает. Может быть, стоит войти, встать на колени в уголке, попросить совета и помолиться, чтобы Господь даровал ему смирение.

Что-то шевельнулось в темноте.

— Это ты, Росс?

— Демельза, — отозвался он. — Что ты здесь делаешь?

— Решила прогуляться, посмотреть, не идешь ли ты... Почему ты пешком?

— Мне нужно было немного времени.

— Я знаю, что случилось, — сказала она. — Кэролайн прислала Майнерса с сообщением.

— Хорошо, что ты знаешь.

Они повернули к дому.

— Мне так жаль, — сказала Демельза.

— Давай не будем об этом.

Они спустились вниз по долине. Дома Демельза тут же выгнала детей из гостиной, а Росс сел у камина и выпил бренди. Демельза помогла ему снять сапоги.

— Хочешь побыть один?

— Нет, если ты останешься.

Демельза велела детям не шуметь на кухне, принесла шитье и села с другой стороны камина. Росс пил около часа. Она тоже выпила пару небольших бокалов. Наконец он поднял взгляд.

— Прости, — сказал он.

— Хочешь поужинать?

— Нет. Никакой еды. Но ты поешь. Дети в столовой?

— Не знаю. Я не голодна.

— День сегодня такой темный, — сказал Росс. — Иногда мне кажется, что в декабре бывают такие дни, когда человек приходит в полное уныние. Этот один из них.

— И на то есть причина. А она...

— Я бы предпочел об этом не говорить.

Они посидели так еще около часа. Росс больше не пил, но откинулся на спинку кресла и задремал. Демельза вышла и пожелала спокойной ночи детям, потом отрезала себе кусок хлеба с сыром.

Когда она снова появилась в гостиной, Росс произнес:

— Пожалуй, я пройдусь.

— В такой час?

— Да... Это поможет. Не жди меня.

— Может, мне пойти с тобой?

— Наверное, я уйду очень далеко.

— Только не забудь вернуться.

Когда Росс вышел, вставала ущербная луна, невидимая за облаками, но освещающая путь. Он добрался до пляжа Хендрона и прошелся по нему. Было время отлива. Песок проваливался под его ногами и хрустел, как лед. У ног двигалась его тень, нечеткая, словно призрачная.

Росс прошел по тому же пути, что и страдающий Дрейк несколько месяцев назад, но у Святого источника покинул пляж и взобрался по каменистым ступеням, пока не нашел старую тропу, которой пользовались паломники много веков назад. Он ковылял вверх и вниз, огибая песчаные дюны, а внизу бормотало море. Он миновал Темные утесы, бухту Элленглейз и Хоблина и спустился в долину. Не считая то ли одинокой фермы, то ли жилища цыган, местность была пустынной, здесь гулял ветер и разносил песок, кроме прибрежной травы и редких пучков вереска и дрока ничего не росло. Ни единого деревца. Росс много лет уже не ходил этим путем. Он не помнил даже, чтобы бывал здесь после возвращения из Америки шестнадцать лет назад. Сюда незачем было приходить. Разве что ради того, чтобы сбежать от самого себя.

Пару раз он присел, не столько для отдыха, сколько чтобы поразмышлять. Но стоило начать думать, как он снова вскакивал и шел дальше. Небо постепенно светлело — время от времени показывалась луна — неясная и кривоватая. Силуэты утесов стали более четкими, как высохшие лица стариков. В мелких и темных бухточках застрявшие на скалах водоросли воняли разложением.

Лишь через несколько часов он повернул обратно и начал долгий путь домой. Но теперь нужно было заставить усталое тело взять верх над усталым разумом. Или сосредоточить все мысли на физических усилиях. Наконец он снова вернулся на пляж и ускорил шаг, чтобы успеть до отлива. Когда он огибал утесы у Уил-Лежер, вода плескалась уже выше колен.

Когда Росс увидел Нампару, уже занимался день. Неохотно, словно кто-то отдернул шторы у закутанной в саван комнаты. Заморосил дождь. Росс перебрался через ступени в изгороди в сад и мимо куста сирени зашел в дом. Тихо прошел в гостиную, в надежде согреть у тлеющего в камине огня промокшие в море ноги.

Огонь еще горел, хотя и еле-еле, и когда Росс наклонился к нему, кто-то заворочался в его кресле. Он вздрогнул, а потом разглядел, кто это.

— Я же говорил. Нужно было идти спать.

— Зачем?

Некоторое время они молчали, пока Росс подкладывал в камин уголь и раздувал огонь.

— Ты замерзла? — спросил он.

— Да. А ты?

Он кивнул и пошел открывать шторы. Тусклый свет дня показал, что она не разделась, но накрыла ноги одеялом, а плечи — шалью.

— Давай я приготовлю тебе завтрак.

Росс покачал головой.

— Лучше позавтракай сама.

— Нет-нет. Я не хочу есть. — Она заворочалась в кресле. — Ты промок.

— Неважно. Попозже переоденусь.

Он налил себе бокал бренди, чтобы избавиться от кислого привкуса вчерашнего бренди во рту. Росс предложил бокал Демельзе, но та отказалась.

— Ты бродил всю ночь?

— Да. Кажется, сапоги совсем прохудились.

Он стянул сапоги и снова присел у камина. Демельза наблюдала, как пламя высвечивает его черты. Бренди обжег внутренности. Росс поморщился и вздрогнул.

— Ты спала?

— Немного.

— Но ждала.

— Ждала.

Росс опустился в другое кресло.

— А знаешь, это же конец века. Это кажется... таким своевременным. Через несколько недель начнется девятнадцатый век.

— Я знаю.

— И для меня это будет не просто концом столетия, а концом чего-то большего. Концом всей прежней жизни.

— Из-за смерти Элизабет?

Он вздрогнул от этого слова.

— Не только. Но и из-за этого, естественно.

— Теперь ты хочешь об этом поговорить?

— Нет, если ты не возражаешь.

Они замолчали.

— Что ж, Росс, конец века еще не означает конец жизни.

— Ох... Просто сейчас я в глубочайшем унынии. Через пару месяцев всё будет выглядеть по-другому. Я постепенно приду в себя.

— Нет нужды спешить.

Росс помешал угли, и комнату наполнило облако дыма.

— Пойди поспи, пока не проснулись дети, — сказала Демельза.

— Нет. Я хочу с тобой поговорить. О чем я размышлял. Не так давно ты потеряла человека, которого... ты любила. Это очень глубоко ранит.

— Да, — ответила она. — Очень глубоко.

— Но всё же... — Росс потянулся за бренди, но поставил бокал на каминную полку, так и не глотнув. — Хотя когда-то я любил Элизабет, сегодня меня глубоко ранила лишь память об этой любви. То ли в этом, то ли следующем месяце мне исполнится сорок. Так что есть нужда спешить. Из-за памяти... и страха... страха потерять любовь, ведь эта потеря ранит слишком глубоко.

— Не вполне понимаю, о чем ты.

— Что ж, в каком-то смысле мое горе эгоистично. Пожалуй, именно это проповедует Сэм. Не подавив самолюбие, ничего хорошего не достигнешь.

— И чего же ты хочешь?

— Дело не в желании, а в том, что я должен сделать.

— Самолюбие... — сказала Демельза. — между самолюбием и эгоизмом нет разницы? Есть ли разница между тем, чтобы ценить всё хорошее в жизни и использовать это хорошее для собственного блага? Мне кажется, что нет.

Росс посмотрел на Демельзу. Ее темные волосы небрежно рассыпались по плечам и ярко-желтой шали, руки постоянно находились в движении, грудь вздымалась и опускалась, глаза лучились живым умом.

— От увиденного вчера вечером у меня заболела душа — от всей потерянной красоты и изящества Элизабет. Но самое главное — это вселило страх.

— Страх, Росс? Чего ты боишься?

— Потерять тебя.

— Это маловероятно.

— Я не имею в виду другого мужчину, хотя и в этом нет ничего хорошего. Я говорю о физической потере, я боюсь потерять тебя как личность, как компаньона, с которым я провел рядом всю жизнь.

Демельза растаяла.

— Росс, это невозможно. Разве что ты меня выкинешь вон.

— Дело не в возможности, а в уверенности, — ответил он. — Увидев Элизабет такой... Мы находимся в конце столетия, в конце эры...

— Это просто дата.

— Нет, не просто. Не для нас. Не для всех остальных, но в особенности не для нас. Это... это водораздел. Мы взобрались на него и теперь смотрим вниз.

— Уверена, мы смотрим вперед.

— Вперед и вниз. Ты понимаешь, что придет время, обязательно придет время, когда я уже не услышу твой голос или ты мой? Вероятно, это звучит сентиментально, но для меня эта мысль невыносима, чудовищна...

Демельза внезапно поднялась с кресла, встала на колени перед камином и стала раздувать пламя мехами. Лишь бы скрыть слезы, повисшие на кончиках ресниц. Она поняла, что Росс добрался до самых темных уголков души и пробирается сквозь глубокие воды, и лишь она может протянуть ему руку.

— Росс, ты не должен бояться. Это не в твоем характере. Не похоже на тебя.

— Может, характер меняется, когда человек стареет.

— Не должен.

Росс посмотрел на нее.

— А ты никогда не боишься?

— Боюсь. О да. Может быть, каждую секунду, если начну об этом думать. Но если об этом думать, то невозможно жить. Ты здесь. Дети наверху. Вот и всё, что сейчас имеет значение. В моих жилах течет кровь. И в твоих. Наши сердца бьются. Глаза видят. Уши слышат. Мы чувствуем запахи и разговариваем.

Она повернулась и присела перед ним на ковре, а Росс обнял ее, уставившись в пространство.

— И мы вместе, — сказала Демельза. — Разве не это самое главное?

— Даже если будет как в Лондоне?

— Такое больше не повторится.

— Да. Такое больше не должно повториться.

— Конечно же, когда-нибудь всему придет конец, — сказала она. — Разумеется. Всегда так было с начала времен. И об этом — как ты сказал? — невыносимо думать. Невыносимо! Так значит и не нужно об этом думать. Забудь об этом. Потому что об этом определенно стоит забыть. Не нужно бояться неизбежного. Мы знаем лишь одно, Росс, мы живы! Мы здесь. Прошлое осталось в прошлом. А будущего еще нет. Оно настанет завтра! Есть только сегодняшний день, это мгновение. И сейчас, в это мгновение, мы живы и вместе. Чего же еще желать? Больше и нечего.

Понравилась книга? Поблагодарите переводчиков:

Яндекс Деньги

410011291967296

WebMoney

рубли — R142755149665

доллары — Z309821822002

евро — E103339877377

Группа переводчиков «Исторический роман»

Книги, фильмы и сериалы

https://vk.com/translators_historicalnovel