Глава первая

На третьей неделе мая в Нампару снова заехал Толли Трегирлс. Вскоре после его визита к Демельзе в пивнушке Салли-забери-покрепче завязалась драка, в чем он был частично повинен. Обычно Салли поддерживала в пивнушке порядок, и тот факт, что она вдова, этому способствовал. Пьяные завсегдатаи отправлялись домой шатаясь, но обычно вполне мирно, а если тот или другой становился агрессивным и пытался нарваться на драку, то находилось достаточно ответственных людей, готовых его вразумить или выкинуть в канаву за порогом.

Прибытие Толли всё изменило. Теоретически присутствие в доме мужчины, причем крепкого и сильного мужчины, должно было поддерживать закон и порядок. Но это освободило завсегдатаев пивнушки от неписанного правила присматривать за безопасностью вдовы. К тому же у деревенских была хорошая память, и Трегирлса они вспоминали без удовольствия и теплых чувств.

Позже никто уже не мог вспомнить, с чего началась заварушка, но на самом деле зачинщиком был Джуд Пэйнтер. Под влиянием Сэма и его учения методизм Джуда, многие годы дремавший, внезапно снова запылал, и хотя Джуд никогда не позволял религии вмешиваться в привычку пьянствовать, он стал еженедельно посещать встречи для молитв, чтобы набраться мудрости.

Беда с Джудом была в том, что он считал своим долгом щедро поделиться новыми знаниями, и его голос в толпе всегда звучал громче всех, а потому его слова невозможно было проигнорировать даже в самой шумной компании. Тем вечером, разогревшись несколькими кружками пива, сдобренного ромом, он оказался в углу с Джакой Хоблином, Сидом Бантом, Джо Нэнфаном и двумя выходцами из Сент-Агнесс, Кемпом и Коллинсом, им-то он и поведал о тех благах учения Сэма, о которых узнал накануне, по крайней мере то, что смог запомнить.

— Ну и вот, жил, значит, этот царь, незнамо сколько лет тому назад, но о нем написано в Священном Писании, чистую правду говорю. Навхуднасёр. И вот поставил он золотого истукана, огроменного, больше дома, даже больше дымохода на шахте, поставил, значит, и говорит, мол, кажный раз, как я задую в свою арфу и власяницу, в цимбалы и гуси, падите ниц и ползите, и поклоняйтесь мне во всю глотку. А ежели кто не падет ниц и не станет меня почитать, когда я задую в арфу и власяницу, в цимбалы и гуси, то хрясь! И ты уже копыта отбросил и горишь синим пламенем. Ясно? Так-то...

— Ты все слова попутал, — укоризненно произнес Кемп. — Всё перепутал. В школе нам рассказывали эту историю. Навхуднасёр! Ну надо же!

— И давно ты ходил в треклятую школу, Том? — спросил Толли, наполняя стакан. — Достаточно давно, чтобы обрюхатить дочку училки?

Он хотел лишь пошутить, но Кемп был злопамятным.

— И тогда, — напирал Джуд, обнажив два своих зуба, — тогда встали трое. Ну вот как ты, я и Джака. Стоят они, значит, и говорят: «О царь, здравия тебе навеки! Только не жди, что мы будем ползать, пока ты дудишь на арфе, власянице, цимбалах и гусях. Не будем и всё тут, ясно?»

— И там еще другая музыка была, — прервал его Кемп. — Где-то там про другую музыку. Всякую разную.

— Ну так я ж сказал! Арфа, власяница и всё остальное. Это музыка и есть, ясно тебе? Не уверен, но кажись так. Но эта музыка... — Джуд сделал большой глоток сдобренного ромом пива, и как только пенный рот оторвался от кромки стакана, продолжил рассказ: — Ну вот, и вскоре царь это услыхал... И как только услыхал...

— Да будь ты проклят, чего ты в меня плюешься? — рявкнул Коллинс и вытер лицо рукавом. — Брызги во все стороны летят, как из дырявой лейки!

— А он и говорит тем троим, будь я проклят, если помню, как их звали, говорит, мол, склонитесь или в печку брошу. Склонитесь, когда я дую в арфу, власяницу, цимбалы и гуси, а не то в печку. Пых-пых, и отбросите копыта.

— Эта история из жидовской книги, — сказал Джака. — В общем, оттудова. И мы тута вообще не при чем.

— Это из Священного Писания! — напустился на него Джуд, чуть не опрокинув стакан. — Всё из Священного Писания! Это из книги Иова. Я-то знаю, потому и рассказываю. А кто говорит иное, тот просто невежда.

— Всё это Писание про жидов, — заявил Джака. — Я и в половину этих сказок не верю.

— Иисус Христос был евреем, — сказал Толли, вернувшись с новыми напитками и присоединяясь к беседе, словно никуда и не уходил. — Может, и мы все евреи, а? Ты, Том Кемп, я и вон тот мужик. Если Господь — еврей, кто захочет быть кем-то еще?

— Нет, Иисус — христианин! — проревело несколько голосов.

— Вы все просто не хотите знать правду, — сказал Джуд, вставая и осушая стакан. — Не хотите вы знать слово правды из Священного Писания, а я говорю, говорю вам, и Евангелие, и все говорят, что Иисус Христос был из Корнуолла, и попробуйте только поспорить!

Отовсюду донесся хохот, а когда Джуд хотел сесть, Коллинс дал ему пинка под зад, так что Джуд снова вскочил.

— Да пусть его! Пусть говорит! — проорал Кемп. — А я говорю, что это бред!

— Конечно, он был из Корнуолла! — рявкнул Джуд, его лысина блестела от пота. — Из Сент-Остелла, это уж точно, помяните мое слово. В Вефиле родился, рядом с Сент-Остеллом. Помяните мое слово! Всё это тута случилось. И проповедь на горе. Всё туточки, недалече от еврейского рынка. А жил он в Сент-Обине или где-то поблизости, в холмах. Но в давние времена всё было по-другому! Совсем по-другому!

— Ну да, ври больше, — хмыкнул Коллинс. — Вот же жук навозный. Да ты свою жопу от башки не отличишь! Вот если б...

— Джуд! — заржал Кемп. — Джуд! Вот же верное для тебя имечко! Интересно, и как это тебя назвали Джудом? Наверное, это сокращенное от Иуды? — и он покатился со смеху. — Иуда Пэйнтер. Как тебе? Иуда Пэйнтер.

Чисто случайно, хотя выглядело это намеренным, Джуд со звоном опустил стакан прямо на голову Кемпа, а когда разворачивался, то локтем задел кружку с пивом Джо Нэнфана и опрокинул ее на колени Коллинса. Потом он рухнул на Джаку Хоблина, опрокинув и его стакан. В потоке разлитого пива и сожалений Джака встал и треснул Джуда, и через мгновение тот уже исчез под топчущими его ногами. Началась драка. Том Кемп, припомнив давно тлевшую неприязнь к Толли, к которой добавилось оскорбление, когда тот обозвал его евреем, плеснул остатки пива Толли в лицо.

Джака врезал Кемпу по морде, и начался ад, словно вырвалась на поверхность дремавшая весь вечер ярость.

Через пятнадцать минут половина пивнушки была разгромлена, а когда наконец большая часть драчунов оказалась на улице, свара продолжилась, и к утру человек двенадцать или четырнадцать по-прежнему валялись на дороге или в канаве у пивнушки — во сне или в пьяном полузабытьи, некоторые наполовину голые, некоторые — в луже собственной блевотины. Только к полудню последний пропойца поднялся и поковылял прочь. Джуд прихромал домой посреди ночи, а поутру пестовал разбитый нос и глубокую обиду. Весь день он то и дело громко повторял, чтобы могла услышать Пруди:

— Он был из Сент-Остелла!

Позже вдова Треготнан сказала:

— Это всё твоя вина, Толли, уж точно. Кого ж еще винить, если десять лет здесь было тихо, и мне на что было жаловаться.

— А что такое? — удивился Толли. — Четверых или пятерых я вышвырнул собственными руками. А остальные вроде вели себя достаточно мирно.

— Мирно? Ну да, как же. Руками? В смысле рукой? Этот крюк — не рука, и некоторые из тех, кого ты приложил, это почувствовали. Я не хочу, чтобы сюда явились представители закона. И лучше бы тебе съехать, пока всё не уляжется.

— Съехать? Но я же только что прибыл! И надолго ли, дорогуша? Не могу с тобой расстаться.

— Остынь. Месяца будет довольно. Но имей в виду... Я не шучу. Когда вернешься, чтоб такого больше не было, иначе нам придется расстаться.

И Толли на месяц уехал. Забрал с собой мелкую неухоженную лошаденку и шесть щенков и отправился в Пензанс, где устраивал собачьи бои и прочие мероприятия, не одобряемые добропорядочными гражданами. Ему удалось продать всех щенков по отличной цене, а деньги он потратил на хорошую жизнь (в своем понимании). Но он все же вернулся в Сол в новом сюртуке и с десятью гинеями в кармане, хотя и не удовлетворил любопытство Салли по поводу того, где их раздобыл.

Росс в эти недели тоже часто отсутствовал и однажды, возвращаясь домой мимо перекрестка Баргус, где стояла давно не используемая виселица, без особого удовольствия увидел поджидающего его сгорбленного человека в потрепанной шляпе, черном шерстяном сюртуке и с длинными ногами, болтающимися по бокам низкой лошаденки. Он был похож на Санчо Пансу, ждущего Дон Кихота. Когда Россу пришел в голову этот образ, он улыбнулся и быстро подумал, с присущей ему самокритикой, не потратил ли он часть своей жизни на борьбу с ветряными мельницами.

— Заметил тебя на дороге, — сказал Трегирлс. — Как дела, молодой капитан? Могу я составить тебе компанию на пару миль?

— Тебе же не по пути.

— Ничего подобного. Я как раз хотел к вам заехать, но был в Пензансе и только недавно вернулся.

— Прибыльная поездка?

— Так себе. Продал всех щенков, так что если тебе нужен пес, то придется подождать следующего помета.

— Я вроде сказал «нет». Ты разве не видел Гаррика, когда заезжал в Нампару?

— Гаррика?

— Нашего пса. Он не любит других собак.

Они поехали дальше.

— Видел твою женушку, — сказал Толли.

— Она мне сказала.

— Попили чаю, мы с твоей женушкой.

— Удивлен, что ты узнал вкус.

— Вкус чего?

— Чая.

— Ну, немного странновато для меня, признаю.

— Потрясение устоев.

На некоторое время повисла пауза.

— Мы с твоей женой поладили.

— Это она мне тоже сказала.

— Она сказала, что та лошадь, которую я вам продал, стоит своих денег. Лучшее животное из тех, что ты когда-либо покупал.

— Вот — лучшее животное из тех, что я когда-либо покупал, — ответил Росс.

— Ох, да ладно, но ведь она уже старовата, а? Взгляни на ее морду. И на холку. Седеть уже начала. Скоро тебе понадобится другая лошадь.

— Возможно.

— Дай мне знать, когда понадобится.

— Я слышал, ты уютно устроился в постели вдовы Треготнан.

— Мы поладили. Ей нужен мужчина.

— Чтобы поддерживать порядок в пивнушке, а как же.

— Ах, это. Это было просто недоразумение. Никто не пострадал. Теперь смирные, как голубки.

Голубок? Росс бросил взгляд на спутника. Скорее уж черная ворона.

— Как твои дети?

— Только на прошлой неделе впервые с ними повидался. Там мне нет места, капитан.

— Это тебя удивляет?

— Так давно всё это было. Простить и забыть, вот мой девиз. Но только не их... Какие же они разные! Эмма пошла в меня, сильная и крепкая красотка. И характером тоже, — Толли облизал губы. — Ага, характером тоже. Прям душу греет... Но Лобб! Вот бедолага. Весь в мать. Прям доходяга, скрюченный как старик. Лет пятьдесят на вид. А его дети! Старший еле жив — говорит-то с трудом и припадочный. А остальные, бедные детки, корчатся у очага с угольками, животы распухшие, ноги как тростинки. Все выродились, весь выводок.

С возвышенности можно было увидеть море, которое то появлялось, то исчезало за утесами, деревья вокруг Тренвита и около Фернмора, дома Чоуков, наклонный шпиль церкви Сола, даже клубы дыма вдалеке, над единственной работающей шахтой.

— У них своя жизнь, — сказал Росс. — Вряд ли стоит ожидать, что они будут о тебе беспокоиться.

Толли пнул лошадь каблуками.

— Я подумывал помочь Лоббу и его семье.

— А ты можешь помочь?

— Могу, если мне помогут другие.

Ага, вот оно, подумал Росс. Этого следовало ожидать.

— В таком случае лучше отдать милостыню сразу им.

Трегирлс опустил плечи, чтобы дышать свободней.

— Я не о деньгах думал. А о работе. Иногда, когда она есть. А еще тебе нужна новая лошадь, когда эта старая кобыла околеет, хромая старая кобыла, на которой ты едешь. Когда она околеет, кто найдет тебе новую, а? Я умею покупать и продавать. Знаю все о женщинах и животных. Ну так вот, когда надумаешь купить, не трать время понапрасну, молодой капитан, предоставь это Толли, а? Ну, как тебе?

Росс заметил на себе оценивающий взгляд Толли и засмеялся.

— Я подумаю.

Они поехали дальше, не сказав ни слова, пока не добрались до развилки, где Росс поскакал бы дальше, а Трегирлс сворачивал на Сол.

Когда они натянули поводья, Росс сказал:

— Есть кое-что, что я мог бы тебе предложить, но не знаю, как тебе это понравится. Ты говоришь по-французски?

— Ага. Болтаю как заведенный. За своего принимают.

— Но должен предупредить: это может быть опасно, хотя и не обязательно.

Толли потряс костями в мешочке.

— Вот это слова молодого капитана. И как будто и Старого капитана тоже слышу.

— Что ж, Толли, очнись, потому что это не так. Через несколько недель я отправляюсь во Францию вместе с французским отрядом, который высадится где-то на побережье. Помимо моряков на корабле среди нас будет мало англичан, но я хочу взять полдюжины людей под свое командование, хотя сам я буду подчиняться кому-нибудь из англичан или непосредственно французам.

— Я к твоим услугам.

— Стой. Не соглашайся так поспешно, пока я не рассказал условия. Никакого мародерства и набегов, кражи французского имущества или насилия над женщинами. Виновный в этих преступлениях будет расстрелян.

— Все как полагается и по закону, да, кэп? Но ведь мы вроде воюем с Францией?

— Только не во время совместной высадки. Там не будет поживы, Толли. А если найду ее у тебя, то буду считать своим долгом немедленно тебя пристрелить.

— Тогда какой в этом смысл?

— Жалованье. Я заплачу каждому, кто поедет. Твердую сумму, и она будет единственным вознаграждением.

Бартоломью Трегирлс громко закашлялся в холодном весеннем воздухе.

— И сколько?

— Двенадцать гиней.

Кашель возобновился, и когда Толли смог говорить, Росс не разобрал, что он бормочет.

— Что?

— Я сказал, пусть будет пятнадцать, кэп, и я поеду.

Окончательное решение ехать Росс принял именно в этот день, после встреч в прошлом месяце в Киллуоррене, в Техиди и в Фалмуте. Экспедиция была полностью готова, отплыть собирались через три недели. Главные силы собирались в Саутгемптоне: три с половиной тысячи французов на сорока транспортных судах, еще тысяча должна была прибыть из разных мест на побережье. Четыре небольших суденышка ждали в Фалмуте примерно с двумя сотнями человек. Флот предстояло возглавить адмиралу Борлэзу Уоррену, его флаг развевался над сорокапушечным фрегатом «Помона», с ним шли еще пять кораблей. Вообще-то до места назначения экспедицию сопровождал весь флот Пролива под командованием лорда Бридпорта — несомненное свидетельство того, что кабинет на Сент-Джеймс-сквер полностью поддерживает высадку. Вдобавок к имеющемуся вооружению транспортные суда везли боеприпасы, оружие, мундиры и провизию для роялистов во Франции.

Командовал граф де Пюизе, огромный бретонец, именно благодаря его энергии схема воплотилась в жизнь, и принцы Бурбоны, сами крайне неторопливые и осторожные, назначили его генерал-лейтенантом и командующим французской армии лоялистов.

Росс не встречался ни с Пюизе, ни с полковником, графом д'Эрвильи, когда-то командиром одного из лучших французских полков, а сейчас заместителем командующего, поскольку они оставались в Лондоне, но через Кэролайн поддерживал связь с привлекательным молодым виконтом де Сомбреем, мадемуазель де ла Блаш, его невестой, энергичным, но переменчивым де Марези, мадам Гиз, которая проводила время в постелях многочисленных корнуольских джентльменов, а также встречался с десятком других. Из всех ему больше всего нравился де Сомбрей — несмотря на жизнелюбие и остроумие, его лицо часто омрачала тень. Возможно, тень гильотины, которая почти стерла с лица земли всю его семью. Виконт сказал Россу, что когда наступит мир, он пригласит его с женой в свой замок под Лиможем. Росс ценил эту подлинную дружбу, вероятно потому, что в Корнуолле у него было на так много близких друзей.

В компании французов ему всегда поднимала настроение их решимость и энтузиазм, а также явная храбрость. Этого в экспедиции было в достатке. Все донесения, слишком многочисленные, чтобы оказаться фальшивыми, сообщали о крайнем разочаровании французского народа в нынешнем режиме террора.

Если Англия сильно пострадала от войны и погоды, то Франция — еще сильнее. Хотя она практически владела всей Европой, очереди за хлебом протянулись по каждому французскому городу. Валюта обесценилась, и крестьяне не хотели продавать зерно. Порядок, который до сих пор правительству удавалось поддерживать в Париже, рухнул, и банды молодежи прокатывались по улицам, беспрепятственно убивая и грабя, а некоторые города даже осмелились выбрать мэров-роялистов. Простые французы больше не стремились к свободе, равенству и братству, по крайней мере не за счет законности, порядка и продовольствия. Дела обстояли именно так, и Росс надеялся, что экспедицию ждет заслуженный успех.

Но иногда он все же сомневался, что чудовищная сила революции себя исчерпала. Он и сам мечтал о лучшем обществе равных людей и помнил, как первые воззвания революционеров отозвались в его сердце. Последовавшие анархия и тирания лишили его иллюзий, и он был готов сражаться с этими революционерами где угодно и как угодно.

Но он помнил, как всего несколько месяцев назад приветствовали революционеров голландские города. Возможно, боевой клич потускнел и испачкался, но не потерял свою магию. И пусть даже голландцы горько сожалеют о своем восторге по поводу блестящих идей, когда стало очевидным их практическое воплощение, пусть даже французы страдают от режима уже шесть лет, альтернатива — возвращение старого — тоже малопривлекательна.

Хотя де Сомбрей был исключением, многие эмигранты, которых встречал Росс, считали крестьян чем-то вроде скота и обращались с ними соответственно. Даже с прислугой своих английских друзей они обращались без гуманности, некоторым образом присущей отношениям хозяев и слуг в Англии.

Так что, несмотря на энтузиазм и надежду, Росса не покидали сомнения. И они лежали в основе его решения поехать самому и взять несколько друзей. Все те, кого он пригласил присоединиться, не считая человека, с которым разговаривал только что, были благодарны доктору Дуайту Энису: Джака Хоблин, Джо Нэнфан, Джон Боун, Том Эллери, Уилф Джонас, сын мельника. Уилла Нэнфана он не стал просить — тот недавно снова женился, Заки Мартина — потому что зимой тот был нездоров, а Пола Дэниэла — из-за старой трагедии с Марком и Карен. С Трегирлсом отряд составил шесть человек, и этого вполне достаточно. Возможно, даже слишком много.

Покинув Толли, Росс поскакал дальше, пока не добрался до границы своих владений. Он не спешил увидеться с Демельзой, потому что придется рассказать ей о принятом решении. Росс знал, что она согласится и сочтет решение правильным, но не хотел ее волновать, поскольку прекрасно понимал, что если во время высадки что-то пойдет не так, его дополнительный план может привести к беде. Этого он говорить жене не собирался.

Но сам он это понимал и по пути вниз по долине, рядом со струящимся ручейком Меллинджи, боролся с собственным смятением. Сегодня солнце наконец-то намекнуло на лето. Оно было ярким и искрящимся, воздух наполнился жизнью и озоном, а небо словно поднялось на миллион миль вверх. В такие дни приятно ощущать, что ты жив.

Зачем вообще рисковать?

Во-первых, он многим обязан Дуайту. Это было главной причиной решения Росса. Но нельзя забывать и о его едва осознанной тяге к опасностям и приключениям в мужской компании. Дома, к которому он сейчас приближался, его ждала жена, чью бесшабашную красоту и житейскую мудрость он по-прежнему находил привлекательными, у него подрастал четырехлетний сын — красивый, вечно что-то придумывающий, с массой других достоинств. А еще семимесячная дочь, темноволосая и темноглазая, как и ее мать, пухленькая, смешливая и довольная тем, что родилась. И всё это он поставил на кон. Случайная пуля могла оставить Демельзу вдовой с двумя детьми, а Росса вычеркнуть из жизни, и больше он не сможет дышать и ощущать ее вкус.

Но все же нельзя думать лишь о своем, вкус жизни можно ощутить, только если не принимать ее как должное. Возможно, в этом и заключается вся философия того мира, в котором мы живем. Если бы мы жили вечно, то кто бы ждал завтрашнего дня? Если бы не было темноты, кто бы смог насладиться солнцем? Тепло после мороза, пища после голода, вода после жажды, любовь после отсутствия любви, отцовские чувства после долгого отсутствия, домашний уют и сухость после поездки под дождем, мир и тепло очага после схватки с врагом. Без контрастов не было бы и удовольствия.

Росс не считал эти мысли оригинальными, но они легли в основу его решения ехать. Он знал, как быстро Демельза может их опровергнуть, стоит только ей рассказать. Приняв первую причину, она несомненно укажет на ошибочность остальных. Любовь коротка, солнце светит недолго, покой, тепло и отцовское счастье длятся всего несколько лет. Мало кто может похвастаться такими отношениями, как сейчас у нас. Так наслаждайся, пока можешь. Всё это и так быстротечно, не стоит нарываться на французскую пулю, чтобы усилить вкус жизни.

Это было разумно, и если бы дошло до спора, Росс признал бы, что она права. Но до спора не дошло, потому что он не открыл жене вторую причину своего решения. Она должна знать лишь о его преданности Дуайту.

 

Глава вторая

У преподобного Кларенса Оджерса вошло в привычку посещать Тренвит-хаус каждое субботнее утро, когда вся семья была дома. Теперь он потерял всякую надежду пообедать там в воскресенье. Хотя его старшая дочь работала няней Валентина, Джордж едва замечал существование миссис Оджерс или семьи Оджерсов. А по субботам священник нечасто, но добывал немного денег и мог обсудить проблемы прихода. Позже он получал указания на воскресный день — посетят ли мистер и миссис Уорлегган службу и есть ли у них предпочтения относительно проповеди и гимнов.

Сегодня, шестого июня, Джордж принял священника в кабинете, эту комнату особенно любил старый Джошуа. Джордж был в бежевом шелковом шейном платке, длинном шелковом халате с цветочным узором и малиновых тапочках и находился в прекрасном расположении духа. Можно даже было спутать его учтивость с дружелюбием. Это с одной стороны облегчало задачу мистера Оджерса, с другой — наоборот. Он мог более свободно заговорить на эту тему, но боялся, что последует перемена настроения.

— Мистер Уорлегган, — начал он. — Мистер Уорлегган. Надеюсь, вы простите мне вмешательство в частные дела вашего дома. Я никогда бы не стал вмешиваться в ваши семейные дела или в любые аспекты вашей жизни, если бы это не имело прямого касательства к церковной жизни в Грамблере и Тренвите. Но, мистер Уорлегган, я должен вам кое-что рассказать. Если вам уже это известно, и вы это одобряете, то нижайше приношу свои извинения, и будем считать, что я никогда об этом не заговаривал.

Выражение лица Джорджа слегка изменилось.

— Не могу сказать, в курсе ли я, пока не узнаю, о чем речь.

— Речь, мистер Уорлегган, речь о вашей племяннице, мистер Уорлегган. Прошу прощения, о кузине вашей жены. Я говорю о мисс Чайновет. Достойной молодой леди, как я всегда считал, дочери декана, христианке, помогающей церкви. О редком украшении, мистер Уорлегган, если позволите так сказать.

Джордж наклонил голову в знак признательности.

— В последнее время она помогала с хором и делала вышивку для аналоя. Весьма ценно. Но... Но, боже мой, мистер Уорлегган, она встречается... Вы это знали? Встречается с юношей... с молодым человеком из секты методистов и использует нашу церковь как место для свиданий. Не могу поверить, что вы с этим согласились! Учитывая то, что этот молодой человек — один из вожаков тех смутьянов, которых мы выгнали из церкви по вашим указаниям. Ну или по вашему совету, мистер Уорлегган, по вашему совету. Вы помните, как я заезжал к вам в прошлом году, это было в конце прошлого лета, и мы согласились, что в интересах паствы...

Джордж поднял руку, чтобы остановить этот поток слов. Мистер Оджерс послушно умолк. Джордж тоже молчал целую минуту.

— Когда и как она с ним встречается?

— В церкви по воскресеньям, возможно, и где-то еще, я не знаю, — мистер Оджерс пошамкал беззубой челюстью. — Поскольку она помогает церкви, то знает, где лежат ключи, и может войти когда угодно. Я застал их две недели назад, вошли в церковь из ризницы. Они меня не видели, потому что я вовремя скрылся. Но за эти две недели я видел их там дважды.

— Вы уверены, что это мисс Чайновет?

— О да, несомненно, мистер Уорлегган. Боюсь, что это так. И тот же юноша.

— Что за юноша?

— В ваше отсутствие, мистер Уорлегган, я воспользовался возможностью и время от времени посещал мисс Агату Полдарк. Она давняя прихожанка моей церкви, еще до меня. В общем, дважды во время этих визитов: один раз, когда я только пришел, а второй — когда уже уходил, я видел молодого человека, того же самого, приближающегося к дому, словно он собирался нанести визит. Я могу лишь предполагать, и это предположение кажется вполне обоснованным...

— Это было до Рождества или недавно?

— О, до Рождества. Потом погода стала столь ужасной, что я не осмеливался выйти.

Джордж встал и подошел к окну. Эти окна не выходили на пруд, источник его раздражения. Они смотрели во внутренний дворик.

— Я не знал об этих встречах, и вы совершенно правильно поступили, что меня уведомили. Возможно, они имеют невинное объяснение, я на это надеюсь. Но даже в этом случае их следует прекратить.

— Благодарю вас, мистер Уорлегган. Я действовал из лучших побуждений, из ваших интересов, да и из интересов мисс Чайновет.

Почесав голову под париком из конского волоса, Оджерс стал рассказывать ту же историю и делать те же замечания, только другими словами. Получив одобрительное «похлопывание», он так обрадовался, что снова и снова твердил о чистоте своих намерений в надежде опять заслужить похвалу. Но не получил ее. Джордж крепко задумался над услышанным, и теперь ему не было дела до священника. Несколькими словами, кивками и бурканьем он от него избавился.

Джордж прямиком направился к Элизабет, но та знала не больше. Их неведение показало пробел в существующих связях — они жили в изоляции, хотя и окруженные слугами и прочими обитателями деревни. Многие знали о прогулках Морвенны и Дрейка по пляжу, его визитах в дом, их последующих встречах в церкви, хотя пара и была убеждена, что никто не в курсе. Тайну можно сохранить в городе, но не в сельской местности, где наблюдение за соседями — одно из немногих доступных развлечений. Если бы в Тренвите жила Верити или даже Фрэнсис, кто-нибудь наверняка бы им намекнул между делом. Но люди опасались говорить с Джорджем, потому что боялись его, а Элизабет хотя и любили, но она всегда держалась отстраненно.

Вызвали слуг, допросили и отправили обратно по своим делам. Потом Джеффри Чарльза, который был радостно откровенен, затем вел себя вызывающе, расплакался и снова вел себя вызывающе. Наконец, пришла Морвенна.

Она встретила это испытание с колотящимся сердцем и задыхаясь, но внешне поначалу сохраняла спокойствие. Да, Джеффри Чарльз встречался с этим молодым человеком в ее присутствии начиная с прошлого лета. Поскольку он в родстве с Полдарками, она решила, что в том нет вреда, хотя он не имеет образования и занимается ремеслом. Джеффри Чарльзу, как он наверняка уже сообщил, очень нравится этот юноша. Дрейк... Дрейк Карн научил Джеффри Чарльза многим житейским знаниям, которым не могла бы научить она. Она занималась его формальным образованием, но как завязывать узлы, разжигать огонь и стрелять из лука, она не знает. Вот так зародилась и окрепла дружба.

— А ваша дружба, мисс Чайновет? — спросил Джордж. — Как вы ее объясните?

Морвенна подняла на него испуганный взгляд и снова потупила, уставившись на свои руки.

Ее дружба зародилась из общей симпатии всех троих. Она была рада видеть Джеффри Чарльза счастливым и присоединилась к его счастью. Вот так, сама того не желая, она позволила молодому человеку ей увлечься и сама им увлеклась.

— И теперь вы сидите здесь и нам все это рассказываете? — сказал Джордж.

— Простите. Я знаю, что поступила неразумно. Но так уж случилось! Я откровенна с вами, мистер Уорлегган! Так всё это и случилось. Никто не хотел причинить вреда, даже не думал об этом — ни он, ни я.

— Давайте оставим пока его намерения. Поговорим о ваших. Вы прибыли сюда в качестве гувернантки моего пасынка. Тем самым вы приняли на себя обязательства присматривать за ним и обучать так, как мы того желаем. Вместо этого под предлогом обучения навыкам сельской жизни, а должен сказать, что я рассматриваю это только как предлог, вы связались с безработным шахтером, с этим методистом. Вы скомпрометировали себя и сделали наше имя, а вместе с ним и Джеффри Чарльза, предметом сплетен и насмешек на каждой грязной деревенской улице.

Морвенна невидящим взглядом обратилась за помощью к Элизабет, но та на нее не смотрела.

— Теперь я прекрасно понимаю, — продолжил Джордж, по-прежнему спокойным тоном, — почему вы так не желали достойного и завидного жениха, которого мы для вас нашли. Отдавшись этому шахтеру, вы не могли предстать на свадебной церемонии чистой душой и телом.

— Я не отдавалась этому шахтеру, как вы его называете! — ответила Морвенна, вставая. Слезы хлынули по ее щекам. — Мы разговаривали и... и увлеклись друг другом.

— Увлеклись друг другом, — сказал Джордж. — Уже во второй раз вы прибегаете к этому выражению. Что ж... И делаете это заявление безо всякого стыда или извинений!

— Я уже пыталась...

— Позвольте мне закончить. Интересно, что бы сказал ваш отец, будь он жив. И кстати, что скажет ваша матушка, потому что ей следует рассказать. Или ваши юные сестры, рассматривающие вас как образец для подражания. Эта интрижка под нашей крышей до того отвратительна, что даже не знаю, что нам еще откроется!

Он продолжал говорить. Элизабет, соглашаясь с его чувствами, посчитала, что он слишком строг и слишком сердит. Она не могла не задаваться вопросом, не потому ли Джордж воспользовался возможностью унизить одного из Чайноветов, нарушившего правила приличия, что всегда чувствовал себя ниже по положению? И вот наконец-то одного из Чайноветов можно заслуженно заклеймить... Конечно, оскорбление усиливалось тем, что Карн был шурином Росса Полдарка... Поскольку Элизабет до сих пор не смогла в полной мере понять образ мыслей мужа, то не осознавала, что Джорджа и самого привлекает Морвенна, и он находит извращенное удовольствие в том, чтобы обращаться с ней грубо, потому что она его разочаровала.

Видя, что Морвенна вот-вот упадет в обморок, Элизабет резким жестом велела Джорджу остановиться.

— В одном можно быть уверенными, — сказал он жене. — Свадьба с мистером Уитвортом не состоится. Я напишу ему и объясню причины, попросив отложить свой визит к нам, пока мисс Чайновет не уедет. К концу месяца мисс Чайновет вернется к матери. Я также подготовлю всё, чтобы отправить Джеффри Чарльза в школу. Но встречи с этим Карном должны прекратиться. Я знаю, ты за этим присмотришь, дорогая. Оставляю это в твоих руках. Ты сделаешь всё наилучшим образом.

Он вышел из комнаты, оставив кузин наедине.

У Элизабет оставался единственный выход. Она одобряла поведение Морвенны не больше, чем Джордж, но всё недовольство уже было высказано. Она положила руку на плечи девушки и поцеловала ее мокрую щеку.

— Ну, будет тебе. Давай сядем и всё обсудим. Я не хочу разрывать тебе сердце.

***

Урожай собрали месяц назад — скудный и плохого качества. Корнуольские фермеры не прикрывали ранний картофель, и майские заморозки его погубили, как навредили и многим овощам. Трава выросла короткой и хилой, и Росс решил, что ее нельзя будет косить до конца июля.

Нужда, а в особенности голод, означали волнения и мятежи. По всей стране возникали беспорядки. Когда всего в нескольких милях за Ла-Маншем находилось революционное государство, и для представителей закона, и для его нарушителей, настало время испытаний. Одни заняли позицию наставлений и увещеваний, другие — позицию открытого неповиновения, и приняв их единожды, не желали уступать даже в условиях необходимости компромиссов. Но к удивлению многих взяла верх сдержанность. Овладевшие городом мятежники не грабили склады, а продавали товары по ценам, которые считали справедливыми. В Бате толпа женщин забралась на борт судна с зерном, а когда судьи прочли им «Акт о мятеже», женщины ответили, что не поднимают мятеж, а лишь хотят предотвратить экспорт зерна, и запели «Боже, храни короля».

Но все же последовали репрессивные меры, и зачинщиков наказали.

В Корнуолле серьезные беспорядки случились в четырех городах. И снова шахтеры вели себя организованно: захватывали мельницы и амбары и принуждали мельников и торговцев дешево продать зерно, но не применяли насилия и обычно, получив своё, мирно расходились. Но многие сельские сквайры Корнуолла встревожились, поползли слухи, что солдатам приказали стрелять по восставшим шахтерам в Труро, а те отказались выполнять приказ. Это выглядело как прямой путь к французскому аду.

Жители Грамблера и Сент-Агнесс тоже роптали, но до взрыва не дошло. Поспособствовали этому долгие светлые дни, даже короткие ночи были достаточно светлыми, солнце словно только слегка пряталось, а не скрывалось насовсем. Высоко в небе щебетали жаворонки, а пострадавшие зимой чибисы верещали и кружились над ячменными и пшеничными полями. Живые изгороди, раздавленные после многих недель под мерзлым снегом, снова ожили, а колокольчики, смолёвка и луговые сердечники трепетали в собственном патриотическом мятеже. Спокойное море не приносило поживы. С наступлением теплых дней тиф восстал против карантина в домах бедняков и распространился среди шахтерских семей. Самое время для возвращения доктора Эниса.

Но несмотря на всё это строительство молельного дома продолжалось. Росс отметил, что Сэм запланировал его значительно больше прежнего. Что касается библиотеки, то, посоветовавшись с парой строителей и старым Хорасом Тренеглосом, разбиравшимся в таких вещах, Росс решил использовать имеющиеся стены. Мингуз, по словам Тренеглоса, целиком построили из бутового камня и гранита, и он до сих пор стоит. Но больше всего Росса приободрился после того, как два оконца в дальней стене, выходящие на юго-запад, превратили в одно большое. Когда в стене стали делать проем, все сомнения в ее надежности и способности выдержать еще один этаж отпали.

В июне в Гвеннапе случилось духовное пробуждение. Началось всё в Редрате, где восемь человек почти одновременно вдруг примирились с Господом. Следующим вечером еще большее число людей внезапно осознали собственные грехи и после самобичевания в молитвах обрели Спасителя. Одним из них был житель Гвеннапа, и, прибыв на этой волне домой, он стал зачинателем еще более грандиозного духовного возрождения, которое сосредоточилось в открытом амфитеатре Гвеннапа, где часто проповедовал Уэсли. Эта огромная воронка, считающаяся древней, на самом деле возникла в результате открытой горной добычи и теперь представляла собой естественный амфитеатр, так любимый греками, где Джон Уэсли многих обратил в свое учение.

Окружала его область горной добычи размером с квадратную милю, одна из самых больших в графстве: шахты Уил-Юнити, Трексбери, Уил-Дамсель и Тресэвин, все ныне заброшенные, и потому повсюду царила безработица и нищета. Но в этом районе люди не подняли мятеж, а обратились к Богу. Благодаря прекрасной погоде и светлым ночам обращение длилось целую неделю, и более пяти тысяч невежественных жителей этих мест покаялись в грехах и вступили в религиозную общину, стоящую над лишениями и нуждой этого мира и находящую утешение во Христе и обещании жизни вечной.

Сэм, прослышав об этом на второй день, явился к капитану Хеншоу, отпросился с работы и прошагал двенадцать миль до Гвеннапа, чтобы принять участие в религиозном действе. Он всеми силами пытался убедить Дрейка присоединиться, но тот был настолько эмоционально и физически опустошен, что жизнь духовная в этот момент его не прельщала. Сэм отправился в путь, прославляя Господа и его доброту в стремлении открыть сердца людей, но печалился, что любимый брат настолько ожесточился, что не может сейчас быть с ним.

В Тренвите Джордж больше не настаивал, чтобы Морвенну немедленно отослали домой, но все понимали, что она должна вернуться в Бодмин в начале сентября, когда Джеффри Чарльз уедет в школу. Джордж уже год наводил справки о школах, и теперь с присущей ему способностью извлекать выгоду из неприятностей воспользовался случаем, чтобы убедить Элизабет. Дома Джеффри Чарльз явно отбился от рук. Взгляни, какую он закатил истерику, когда ему сказали, что он больше не увидит этого молодого шахтера, Дрейка Карна. Похоже, теперь даже учитель не сможет его вразумить. Школа-пансион — это единственное верное решение.

— Харроу — подходящая школа для Джеффри Чарльза, — сказал Джордж. — Я знаю, что поездка туда утомительна и дорого стоит, но недавно объявленная политика руководства именно такова, которая нам необходима. Они говорят — видишь, в этом отпечатанном документе, что каковы бы ни были намерения учредителей, «школа не годится для людей низшего сословия, а больше подходит для представителей высшего». Вот чего мы хотим для Джеффри Чарльза — чтобы он общался с людьми своего круга и выше. В другие школы, которые я в последнее время рассматривал, Итоне, Вестминстере, Винчестере, до сих пор принимают сыновей ремесленников.

— Поездка туда и обратно займет почти две недели от его каникул, — заметила Элизабет. — И придется довольно много платить за его невеликие нужды.

— Ты знаешь, что я уже давно предусмотрел расходы на его образование. Мне сказали, что проживание, книги и плата за обучение встанут в тридцать фунтов в год, а одежда — еще в двадцать пять. К этим тратам добавится стоимость поездки, но он наследник дома и поместья, и потому должен иметь всё самое лучшее. И как твой сын тоже должен иметь всё самое лучшее.

Элизабет улыбнулась Джоржу, а он похлопал ее по руке. Элизабет понимала, что он не случайно сделал это льстивое замечание, и знала, что он хочет ослабить связь матери с сыном.

Элизабет не была достаточно беспристрастной (и, вероятно, никогда такой не стала бы), чтобы понять, насколько Джеффри Чарльзу пошла на пользу свобода. Временами ее охватывала ревность при виде сына в компании Морвенны, но она с радостью принимала это как временное явление, всё лучше, чем потерять его навсегда, когда он уйдет в грубый мир мужчин, который изменит его настолько, что домой вернется уже совсем другой мальчик.

Но эти счастливые времена уже миновали.

Поскольку настроение Джорджа улучшилось, Элизабет заговорила о деле, которое хотела упомянуть уже несколько дней, но знала, что это снова его разозлит.

— Тетушка Агата составила список приглашенных, — Элизабет протянула мужу лист бумаги, выглядящий так, как будто на нем билась в предсмертных конвульсиях чернильная муха. — Некоторых она вписала сама, некоторых — Джеффри Чарльз по ее просьбе. Признаюсь, я не знакома и с половиной этих людей.

— И вряд ли хочешь познакомиться, — Джордж взял листок двумя пальцами, словно из рук пациента с лихорадкой. — Я и впрямь не понимаю, почему мы вынуждены согласиться на это. Чем ближе событие, тем большую тошноту вызывает.

— Не вынуждены — в физическом смысле. Но разве не обязаны в моральном?

— Не думаю. Боже, нет, я так не думаю. А что за зачеркнутые имена?

— Умершие. Я спрашивала мистера Оджерса и старую Агнес из Сола, она работала у Полдарков много лет назад. А тетушка Агата явно считает, что все эти люди еще живы.

Джордж вернул жене листок.

— Может, лучше устроить день рождения прямо на церковном кладбище? Когда будут разрезать торт, разверзнутся все могилы.

Элизабет поежилась.

— Некоторых, разумеется, мы прекрасно знаем, этих людей мы с радостью примем в любом случае. Тренеглосы, Бодруганы, Тревонансы. Некоторые наверняка не придут, потому что слишком стары или живут далеко. Не думаю, что соберется много народу. Может, человек двадцать или тридцать.

— Да здесь наверняка сотня!

— О да, но большинство не придет.

— Элизабет, если я вынужден терпеть вторжение в свой дом, в наш дом, орды омерзительных людей, чтобы потрафить жалкому эгоизму старухи, то я... мы не собираемся предлагать им остаться на ночь! Не хочу наполнять наш дом ковыляющими скелетами, у одних наверняка недержание, а у других — слабоумие. Они не устроятся на ночь в нашем доме, даже ради того, чтобы создать впечатление, будто мы одобряем это отвратительное мероприятие. Нет, Элизабет, это должно быть ясно с самого начала. Скажи старушке, если сможешь ей что-либо втолковать, что это нас сделать не заставить!

— Думаю, — примирительно сказала Элизабет, — тетушка Агата планирует окончание приема около шести. Так что у большинства будет достаточно времени для возвращения — тем, кому здоровье и средства позволят сюда добраться.

Джордж обдумывал эти слова несколько мгновений, позвякивая мелочью в кармашке для часов.

— И у старушенции есть идеи, что за прием мы должны для нее устроить?

— Дорогой, она же сама за него платит. Не забывай. И она родилась в этом доме. Прости, что напоминаю тебе об этом, ты, разумеется, знаешь, но... Видишь ли, она считает, что имеет право на дом. Скажем, как если бы твой отец был на сорок лет старше и по-прежнему жил бы в Кардью. Потому она строит планы и ожидает, что мы поступим согласно ее желаниям, при условии, что эти желания разумны.

— А они разумны?

— Полагаю, что да. Я поднималась к ней ненадолго...

— Да хранит тебя Господь.

— И мы всё обсудили. Она хочет... она бы хотела пригласить гостей на завтрак в два часа. Она надеется спуститься, чтобы принять их. Завтрак будет накрыт в большой гостиной или зимней столовой. Ничего особенного — горячий шоколад или крепленое вино, бисквиты и имбирный кекс и тому подобное. Затем мы подумали, что если погода будет хорошей, гости могли бы погулять по саду с час или дольше. Кто-то из гостей, несомненно, останется поболтать с Агатой, другие могут полюбоваться тем, что мы сделали в доме и в саду.

Она замолчала. Если бы Элизабет могла получить поддержку Джорджа или хотя бы смягчить его возражения, она бы гораздо лучше себя чувствовала.

— А затем мы подумали подать холодный обед в столовой. Агата хотела полноценный обед, но я отговорила её. Она сядет во главе стола, остальные — там, где захотят. Горячий суп, разумеется, и что-нибудь несложное в приготовлении: жареный язык, холодная баранина, куриный пирог, голуби. Спаржа, если мы сможем купить немного, и маринованные яйца. Сливки и фруктовые пирожные. И торт. После еды мы разрежем торт и выпьем за её здоровье. Я чувствую, что всё пройдёт просто замечательно.

Джордж облизал губы.

— А потом?

— А потом, я полагаю, тётушка Агата почувствует, что это был её день. Несомненно, она устанет от всей этой суматохи. Она говорит, что останется внизу до шести, но мы посмотрим. В любом случае мы подадим чай к шести, и я надеюсь, все разъедутся по домам к семи.

— Аминь, — сказал Джордж. — Но почему мы должны готовиться в июне, если эта жалкая годовщина только в августе?

— Я подумала, надо сказать тебе, дорогой, чтобы ты был в курсе. Тебе не понравится, если подготовка будет проходить без твоего ведома и согласия. Тётушка Агата хочет, чтобы приглашения разослали как можно скорее. Она живёт этим днём, все её мысли только о нём.

Джорджу приходилось терпеть некоторые неудобства после женитьбы и переезда в дом Полдарков, но это уже не лезло ни в какие рамки, и он по природе своей не мог больше этого выносить. Мрачно пробормотав себе что-то под нос в знак согласия, он удалился.

 

Глава третья

Сэм провел великолепную неделю в Гвеннапе, и только когда пыл стал угасать, он вернулся домой. Стоял замечательный день для прогулки пешком, и он испытывал такое счастье, такую радость от того, сколько всего Господь смог свершить за такое короткое время, что по пути несколько раз кричал во весь голос. Люди вдалеке, работающие в полях, поднимали головы и глазели на него: ворчащие старики, девушки в соломенных шляпах, беспризорники, роющиеся на стерне в поисках колосьев. Все они думали, что он сошел с ума.

Но в нем не было безумия, только радость от единения с Христом. В Гвеннапе он повидал такие чудеса, какие могли произойти, только когда могучий дух Господа шагает по земле. И это был еще не конец. В этом он точно был уверен. В Гвеннапе всё поутихло, может, только на время, а может, надолго, потому что его работа была там окончена. Но однажды воспламенившись, мощь и благодать Святого Духа разгорались, как лесной пожар. Он тлел и, казалось, пропадал, но вдруг появлялся в другом месте. Началось великое духовное возрождение, на этот раз в Редрате, а через несколько дней переместилось в Гвеннап — оттуда оно может внезапно попасть в Сент-Остелл или Пензанс. Возможно, огонь этот теплится и может вспыхнуть в маленьких прибрежных деревушках Грамблер и Сол. Кто знает? Кто знает, на что способно даже такое мерзкое и подлое существо, как он, если его пропитать верой и связать неразрывными узами с блаженным Христом?

Вернувшись домой, он осознал, что вера его долгое время была слишком ничтожна, что он должен не только настойчивее увещевать самого себя, но и убеждать свою небольшую паству делать то же самое. Если бы только Дрейк был свободен от могучих чар дьявола и смог бы снова насладиться благословением Божьим во всей его красе, никто не мог знать, точнее, никто кроме Него, чего они могли бы достичь вместе.

Сэм решил, что для начала должен заглянуть в свое сердце и узреть свои плотские слабости, которые мешали ему оказать должное влияние на Дрейка, чтобы тот вновь мог ощутить красоту духовной жизни. Отчасти он до сих пор мог быть одержим грехом. И лишь молитва — долгие часы на коленях перед Создателем, откроет ему двери к самопознанию. Если бы только ему удалось убедить Дрейка присоединиться к нему в молитвах. Тогда, кто знает, скольких еще людей им удалось бы повести за собой? Вера способна творить чудеса. Вера уже творила чудеса. Он видел это собственными изумленными глазами на протяжении всей этой недели.

Но иногда плотские желания слишком сильны, и даже такой человек, как Сэм, не сможет им противостоять. Сколько бы чистым ни было его сердце, зло, телесное и духовное, закралось в ему душу, поработило разум и отвлечет помыслы, по меньшей мере, на какое-то время, от благих намерений привнести жизнь новую в деревни Грамблер и Сол. Когда он дошел до дома, время далеко перевалило за семь часов вечера. В рваном башмаке, замученный жаждой, голодом и усталостью, он хотел поскорее преломить хлеб с Дрейком и рассказать ему хорошие новости — о спасении стольких душ. Но Дрейка дома не было. Днем стояла погожая погода, но сейчас над морем и за холмами сверкали серебристые потоки дождя, который через несколько минут мог достичь суши. Солнце наполовину скрылось за тучами, но на болотах и полях виднелись его золотистые лучи.

Сэм сделал большой глоток воды, отрезал себе хлеба и кусок сыра, как вдруг в дверь постучали — у порога стоял Боб Барагванат. Боб был отцом Чарли, и Сэм молился с ними, когда Чарли умер. Для того, чтобы понять, что именно сделал для них Сэм, Бобу не хватало ума, но он оценил его поступок.

— Твой брат, — сказал он.

— Да? Дрейк? А что с ним? Он оставил сообщение?

— Нет. Не сообщение. Забрали. Забрали его. Уже с час назад. С час назад забрали.

Сэм опустил кусок хлеба.

— Что случилось, Боб? Дрейка забрали? Куда забрали?

— Констебль. Констебль Вейдж. Забрал с час назад. Забрал в тюрьму. В тюрьму Сент-Агнесс.

— Дрейка? В тюрьму? За что? Констебль Вейдж? Я... Ты сам видел?

— Ага. Собственными глазами. Забрали за воровство! Констебль так сказал. Воровство! Забрали с час назад.

Когда прибыл Сэм, в Нампаре как раз заканчивали ужинать. В эти ясные и светлые дни питались менее плотно, чем зимой, и ужин становился основной едой за день. Ели молча, в последнее время такое часто случалось, к тому же Росс вскоре отправлялся во Францию. Демельза не корила его за это, но приближение поездки омрачало ей настроение. Она не щебетала как обычно о саде и не делилась предположениями о мыслях Гаррика, когда она отобрала у пса крольчонка, не описывала снегиря, склевавшего белую мякоть оставшегося без семян одуванчика. Она была не в настроении разговаривать, а поскольку Росс по натуре не был болтлив, то ужин проходил в тишине.

И тут пришел ее брат с известием, что другого брата арестовали за воровство.

Демельза встала и уставилась на него.

— За воровство? Дрейка? Это невозможно, Сэм.

— Да, сестра, невозможно, что он это сделал, но вполне возможно, что его в этом обвинили.

— И что, по их мнению, он украл?

— Ну, до правды трудно докопаться, но я повидался с Артом Карноу, он при этом присуствовал, и констебль сказал, что Дрейк украл Библию, Библию с серебряной застежкой из Тренвит-хауса.

— Из Тренвит-хауса? Но когда? Он уже многие недели не появлялся в Тренвит-хаусе, с тех пор как Джордж... мистер Уорлегган вернулся домой.

— Я не знаю всей правды, сестренка, знаю только то, что мне сказали: Дрейка отвели в тюрьму в Сент-Агнесс и заперли как преступника.

Росс тоже поднялся, но отвернулся, чтобы скрыть от них раздражение.

— Ты знаешь, кто выдвинул обвинение?

— Мистер Уорлегган, я думаю.

Именно так. Мистер Уорлегган. А раз юноша приходился Демельзе братом, то он сделал это с большим удовольствием. И как Росс мог не втянуться в это, а тем более как могла не впутаться Демельза во время его отсутствия? Росс рассвирепел. Больше всего на свете он жалел, что не был строг с братьями и не отослал их обратно в Иллаган сразу после приезда, их место там. В то время он предупредил Демельзу, что в будущем братья могут поставить ее в неловкое положение, женившись на местных девушках и тем самым помешав ее продвижению в обществе. Но даже в самых страшных кошмарах Росс не предполагал, что один из них закрутит роман с кузиной Элизабет! А теперь он арестован за кражу Библии, ну надо же было такое выдумать!

Но сейчас не стоит показывать раздражение Демельзе. Ей без того хватает забот с его чувством вины, причудами, дружбой, верностью и вечной тягой к приключениям, толкающими его во Францию. Не стоит ожидать, что Демельза будет этому потворствовать, как и не стоило потворствовать ей.

— Мистер и миссис Уорлегган пару дней отсутствовали, — сказал Росс. — Может, Дрейк успел посетить Тренвит?

— Не знаю, капитан Полдарк. Я и сам отсутствовал по божьему делу. Пришел только нынче вечером.

— Ты в курсе, Дрейк виделся с мисс Чайновет в последние несколько недель?

— Они пару раз встречались в церкви Сола в воскресенье днем. Но потом всё открылось, в начале месяца, в Тренвите был переполох. И с тех пор они не виделись. Думаю, мисс Чайновет собираются отослать.

— Очевидно, — сказала Демельза, — Джордж хотел выдать мисс Чайновет замуж за какого-то Уитворта из Труро. За преподобного Уитворта.

— Что, за Осборна Уитворта, сына судьи Уитворта?

— Кажется да. Для нее это была бы хорошая пара. Так что когда открылась ее дружба с Дрейком, это было особенно неприятно.

— Этот вычурный сноб. Ты должна его помнить. Он не раз вокруг тебя крутился, но обычно его оттесняли Хью Бодруган и Джон Тренеглос.

— Я помню его, — сказала Демельза.

— Но кто тебе рассказал?

— Дрейк. На прошлой неделе, когда приходил на урок письма.

Росс уставился на тарелку с недоеденным малиновым пирогом.

— Вряд ли обвинение обоснованно, верно?

— Конечно же, нет, — сказала Демельза, — Дрейк не вор.

— Не вор, — согласился Сэм.

— Да, что ж... это все, конечно, прекрасно, однако обвинение предъявлено. Должны быть какие-то основания, хоть и незначительные. Но хуже всего, что в это дело вцепились зубами Уорлегганы, будет трудно убедить их отступить. Другие бы поступили разумно. Но не они. Сэм, ты еще пожалеешь о том, что каким-то образом связан с Полдарками.

— Возможно, если бы я встретился с ними сам... — предложил Сэм.

— Даже не думай. Тебя воспримут плохо, хуже некуда. Нет, сначала нужно повидаться с Дрейком и узнать его версию событий. Пока не узнаем, ничего нельзя сделать.

Все замолчали.

— Сегодня я не засну, — сказал Сэм. — Но пойти-то можно не раньше завтрашнего утра. Я с ним повидаюсь.

— Нет, — возразил Росс. — Держись от него подальше. Мы же не хотим, чтобы в чем-нибудь обвинили еще и тебя. Я сам этим займусь утром.

— Спасибо, — сказала Демельза.

— А пока бессмысленно строить догадки. Возможно, обвинение уже отозвали. Мы не сможем ничего больше узнать, так что лучше и не обсуждать это. Поеду с самого раннего утра.

— Благослови вас Господь, — сказал Сэм, — я сегодня глаз не сомкну.

«Тюрьма» в Сент-Агнесс была и не тюрьмой вовсе, а домом, в котором держали преступников до вынесения приговора местными мировыми судьями. В том же здании располагалась лавка мистера Ренфрю, торговца горным оборудованием. Комнаты на первом и втором этажах предназначались для тюремных камер, но мистер Ренфрю использовал их по-своему, превратив в склад. В итоге комната на втором этаже была до отказа набита мотками веревок, фонарями, талями, свечами, резцами, фитилями и прочим горно-шахтным инвентарем. Несмотря на то, что комната на нижнем этаже использовалась по назначению, даже в ней мистер Ренфью хранил кое-какие мелочи, которым, как он полагал, не навредит соседство с заключенными, а те, в свою очередь, не смогут использовать их для побега.

По дороге туда Росс много думал о своей проблеме. В его голове все еще звучало напутствие Демельзы, которая хоть и волновалась за брата, но еще больше переживала за мужа, как бы тот снова не организовал побег из тюрьмы, как шесть лет назад. Росс же размышлял над тем, как правильнее себя вести, чтобы Дрейка оправдали.

Семь или больше лет тому назад, когда Джима Картера поймали за браконьерство, Росс поехал в Труро и на заседании лично просил судью вынести Джиму оправдательный приговор. Ему отказали в грубой форме, и Росс извлек из этого урок. Не стоит просить о снисхождении во всеуслышание, лучше переговорить с судьей с глазу на глаз и попросить в качестве жеста доброй воли дать обвиняемому еще один шанс. Как поступить в этом случае? Росс не мог просить Джорджа Уорлеггана об одолжении. Был бы Росс мировым судьей, это сыграло бы на руку. Но он отказался. Кто знал, что такое может произойти?

Мистер Ренфрю был у себя и встретил Росса с восторгом, его близорукие глаза лучились улыбкой. Мистер Полдарк был его покупателем, как и мистер Уорлегган. Заключенный? Да, мистер Полдарк может с ним увидеться. Конечно. Естественно. Возможно, в камере не так чисто, как этого бы желал мистер Ренфрю, но на прошлой неделе было много дел. В камере в тот момент находилось еще двое заключенных, ожидающих следующего заседания суда. Всех привезли вчера, и пока то да се, одному человеку невозможно все успеть. За что их посадили? Ну, один напал на мистера Ирби в его же лавке. Другой напился и разбил пару окон в таверне «Герб горняка». Может быть, уже завтра им предъявят обвинение. Мистер Полдарк, следуйте за мной. Мистер Полдарк последовал за ним.

Камера была маленькой, прямо посередине стоял столб во всю высоту. К этому столбу приковывали особо буйных заключенных. В углу лежала куча мешков и груда плавника, больше ничего, кроме трех узников, в этой комнатке не было. Вонь стояла ужасная, потому что уборная отсутствовала, к тому же мешки не меняли уже несколько недель. Когда дверь отворилась, один заключенный продолжать спать, лежа в собственной блевотине, двое других подняли головы.

— Могу я поговорить с ним наедине на заднем дворе? Обещаю, он не сбежит, — сказал Росс, закрывая нос платком.

— Ну, сэр... Полагаю, если вы ручаетесь...

— Вы можете наблюдать за нами на расстоянии, если хотите.

Дрейка выпустили. Он щурился на яркий свет и выглядел на удивление бледным, проведя ночь взаперти. Росс с болезненным раздражением осознал, насколько Дрейк похож на Демельзу.

— Что ж, парень, ты в беде. Как это случилось?

— Ох, капитан Полдарк, как хорошо, что вы пришли. Я и не знал, что вы в курсе. Сэма не была дома и...

— Сэм вернулся вчера вечером. Что стряслось?

— Ну, даже не знаю, с чего начать. Вы наверное знаете, что я влюбился в юную леди из Тренвит-хауса. Сестренка всё об этом знает.

— Да, она мне сказала.

— Ну вот, а когда Уорлегганы прознали, что мы встречаемся в церкви, то запретили это. Ну и мы... с тех пор мы не виделись, а потом... Джеффри... мастер Джеффри Чарльз возмутился и стал ко мне приходить. Видите ли... видите ли, я же не только с мисс Морвенной подружился... и он тоже... У нас эта дружба...

— Да, да, я понимаю.

Дрейк почесал щетину на подбородке.

— На этой неделе мистер и миссис Уорлегган уехали к кому-то с визитом, и мастер Джеффри Чарльз послал мне записку, что их нет дома, и не могу ли я прийти хоть еще разочек, ведь он скоро уезжает в школу.

— Вот ведь идиот, — сказал Росс. — заманил тебя в беду.

— Может и так. Но я решил, что попробую, и пошел. Прошел через поля, в заднюю дверь, они уже ждали, — лицо Дрейка дернулось. — Морвенна сказала, что ее тоже отсылают, и это прощание. Мы просто сидели и разговаривали где-то с полчаса, а потом я сказал, что мне пора. И тогда Морвенна дала мне шарф, чтобы я о ней не забыл, как будто я могу забыть, а Джеффри, тот сказал, что тоже должен мне что-то подарить. Вот, мол, тебе Библия, на которой меня крестили, держи. Я сказал, что не возьму, что там твое имя на первой странице, застежка, я не могу ее взять. Но он сказал: «Прошу тебя, Дрейк». Вы же знаете, каков он, и в конце концов я взял. Потом я ушел домой. Не знаю, видел ли меня кто, но мне было всё равно. Я просто шел домой, ничего не видя вокруг, и положил оба подарка под соломенный тюфяк на кровати, лег на него и... в общем, повел себя не по-мужски.

На поле поблизости двое мужчин пытались отобрать у коровы теленка, и мычание животных прокатывалось эхом в утренней прохладе.

— Когда это было?

— Во вторник.

— А пришли за тобой вчера. Значит, за эти сутки Уорлегганы вернулись, кто-то сказал им о твоем визите, и они обнаружили пропажу Библии. Кто пришел к тебе в коттедж?

— Констебль Вейдж и высокий худой человек с близко посаженными глазами. Я видел его в поместье.

— Танкард, по всей видимости. Они предъявили обвинения?

— Сказали, у них есть причины полагать, что я украл Библию и другие ценности из Тренвита, и они обыщут коттедж. Они нашли Библию там, куда я ее положил. Я даже и не успел на нее взглянуть с прошлой ночи. Не было желания.

Росс внимательно посмотрел на молодого человека.

— Да, ну что ж...

— Это не должно вас заботить, капитан Полдарк. И сестренку тоже. Не хочу причинять вам беспокойство. Когда я предстану перед судом, то скажу чистую правду. Это ошибка, и они меня отпустят. Я не сделал ничего дурного.

— Думаю, тебе следует принять нашу помощь, юноша. Когда свидетельские показания разнятся, обвиняемому не всегда могут поверить. В особенности если дело касается одного из судей. Какого размера Библия?

— О, небольшая. Вот такая примерно. Но красивая, на обложке сзади буквы Д. Ч. П. и серебряная застежка.

— Ты просто дурак, что ее взял.

— Ага, я знаю. Но он так меня упрашивал. А я был сам не свой, едва понимал, что происходит.

— Потерял свою девушку? Да, это тяжело. Но ты слишком высоко замахнулся, Дрейк.

— Когда мы встретились, я ничего такого не думал. Уж поверьте. Это просто... случилось.

— Да... — Росс оглянулся на Ренфрю, который делал вид, что пересчитывает лопаты. — Да. Что ж, пора вернуться на землю. Мисс Чайновет была в комнате, когда Джеффри Чарльз дал тебе Библию?

Дрейк задумался.

— Нет. Она вышла посмотреть, смогу ли я выскользнуть незамеченным. Но она наверняка видела книгу у меня в руках, когда вернулась. Я ее не прятал.

— Хм. Но Джеффри Чарльз... На него можно положиться?

— О да! Готов на это поставить собственную жизнь.

— Возможно, тебе придется, — сухо заметил Росс. — А теперь иди. Ренфрю! Заключенному пора возвращаться.

Перед уходом Росса Ренфрю сказал ему, что местные судьи встретятся завтра, в пятницу, в таверне «Герб горняка» в Сент-Агнесс. Конечно, если они решат, что это срочно, то один из судей может рассмотреть три дела сегодня же и вынести приговор или отправить заключенных в Труро, но раз заседание назначено на завтра, то всё отложат до этого дня.

Росс кивнул, поблагодарил Ренфрю, сел на лошадь и уехал. Он решил, что Ренфрю прав. Единственным судьей, готовым отвлечься от прочих дел ради этого дела, был Джордж. А Россу казалось, что Джордж, как человек новый, не захочет слишком много на себя брать, в особенности когда речь идет о краже его собственности. Как бы он ни хотел, чтобы Дрейка приговорили или отослали ждать приговора, он не станет оскорблять коллег по судейской скамье, вольно пользуясь своей новой властью.

Значит, остался еще день. Судьи встречаются в одиннадцать, то есть еще больше двадцати четырех часов. Как их использовать? В прошлый раз он повел себя глупо, теперь всё должно быть по-другому. Но насколько? Поговорить с каждым судьей по очереди? Но кто из них будет завтра в Сент-Агнесс? Кто будет участвовать в заседании? Тревонанс, Бодруган, Тренеглос? Несомненно, Уорлегган. И как разговаривать с остальными?

Кража Библии с серебряной застежкой — это серьезное преступление. Не стоит ожидать, что к нему отнесутся со снисхождением. Возможно, даже сочтут слишком серьезным для рассмотрения на месте и отправят парнишку на квартальную сессию суда. Если Библия стоит больше сорока шиллингов, то за ее кражу могут приговорить к смерти. Росс не знал, вызывают ли в суд детей и как относятся к их свидетельствам. Джордж вполне может в жажде мести усилить обвинение показаниями какого-нибудь слуги, и это перевесит сказанное Джеффри Чарльзом.

Досадная проблема, и Росс хотел посоветоваться по этому поводу с Демельзой. Но по мере приближения к дому его настроение менялось, как и направление движения. Демельза, несмотря на всю разумность и здравомыслие в этом случае мало чем могла помочь. Она слишком беспокоилась за Дрейка, ничего не знала о законе и необходимой для победы в суде тактике. Тогда кто? Только Николас Паско в Труро или старый нотариус Пирс. И какой они дадут совет? Законопослушный, незамысловатый и компромиссный. И так можно предсказать. Пусть дело слушают на квартальной сессии. Больше вероятность беспристрастного суда. Больше времени подготовить защиту и прощупать свидетелей. Но когда состоится этот суд? Росс собирался уехать в Фалмут в воскресенье, самое позднее в понедельник. Он будет отсутствовать около месяца. Всё, что он успеет до понедельника, будет бессмысленно без его присутствия на суде.

После Грамблера он свернул и поскакал мимо сторожки, обогнув свои владения и спустившись через песчаные дюны к морю, в то самое место, куда обычно приходили Джеффри Чарльз с Морвенной. Ветра не было, и он привязал поводья Джудит к подходящему столбу, а сам пошел по пляжу.

Как иногда случается тихим утром, был сильный прибой. Он наступал волна за волной, как строй безупречных кавалеристов, бросающихся в атаку на неприступную позицию врага. Нескончаемо и быстро — как только умирала одна волна, появлялась другая, с грохотом обрушиваясь на барьер пляжа. То там, то сям при ударе о камень в воздух взлетали белые перья и постепенно растворялись в пронизанном солнечными лучами тумане. Воздух был наполнен движением и шумом. Росс двинулся вдоль берега.

Итак, с тактической точки зрения лучше добиться рассмотрения дела завтра. Но как повлиять на исход? Куда бы ни сворачивали его мысли, в конце каждой улицы стоял Джордж.

Если бы это произошло с Джоном Тревонансом, всё бы решилось за какой-нибудь час. Или любой другой. Даже Хью Бодруган. Цивилизованная дискуссия, сомнения по поводу фактов дела, извинения и предложение заплатить за Библию. Парень — просто ходячее недоразумение, отошлите его куда-нибудь, а я отзову обвинение. Вот и всё.

Но как подступиться к Джорджу? Чтобы это не было обречено на провал? Джордж вполне может искренне верить, что Дрейк — вор, и это убеждение подкреплено и усилено пониманием, что тем самым он может нанести удар по Демельзе и Россу. Встречаться с ним по этому поводу — в любом случае унизительно. Элизабет? Но Росс не мог с ней разговаривать, даже ради спасения жизни Дрейка. Да и всё равно она руководствуется мнением Джорджа.

Росс взглянул на приземистые строения Уил-Лежер на утесе. С тех пор как шахта закрылась, он почти не спускался на пляж. Погода была такой скверной, а он не хотел смотреть на затихшую шахту. Его первое предприятие, которое открылось восемь лет назад. Такое многообещающее до посягательств Уорлегганов. Они посягают на всё. Даже на его желание мирно жить на своей земле. Искушают обретенную в недавнее время решимость. Возможно, намечающаяся поездка во Францию — не что иное, как попытка выпустить пар подавленной жажды насилия. Лучше воевать с Францией, чем с собственным соседом.

А если сосед сам усиленно напрашивается на войну? Неужели нужно постоянно подставлять вторую щеку? В позапрошлое Рождество он поставил Джорджа перед выбором и предложил ему над этим подумать. С тех пор они виделись лишь мельком — в церкви и на официальных событиях. И не обменялись ни словом. Теперь, возможно, придется. А как еще чего-либо добиться в этом деле?

Но как поговорить с Джорджем, чтобы разговор не превратился в войну? На письма времени не было, да и в любом случае письма бесполезны. Нужно с ним увидеться. Каким-то образом встретиться и поговорить, как если бы речь шла о Тревонансе или о любом другом. И каким-то образом беседа должна пройти цивилизованно. Нужно найти способ решить дело достойным образом. Если Джордж выйдет из себя, то придется пересмотреть свою позицию.

Почти неосознанно Росс вернулся обратно к тому месту, где привязал лошадь. Он прошел по мягкому песку, и кобыла вскинула голову и заржала. Забравшись в седло, Росс увидел направляющегося к нему Сэма.

— Увидел вашу лошадь, капитан Полдарк. Что вы едете в этом направлении. Решил подождать. Вы виделись с братом?

Подавив порыв рявкнуть на юношу, Росс всё ему рассказал.

— Благодарение Господу! — сказал Сэм. — Значит, всё это ошибка, и завтра его освободят.

— Продолжай молиться, — ответил Росс, — потому что всё не так просто. А теперь ступай, передай своей сестре мои слов и объясни, что мне нужно немного над этим поразмыслить. Я пока не решил, что делать. Нужно спросить совета у знающих людей. Это может занять час или два, но я вернусь к обеду. Передашь ей?

— С радостью, — сказал Сэм. — Всем сердцем верю, что скоро Дрейк будет свободен. И молюсь, чтобы после всего этого свободным оказалось не только его тело, но и душа.

— Давай сначала позаботимся о теле, — язвительно произнес Росс и поскакал дальше.

Трудно было недооценить сложность того, что он собирался сделать. Джордж мог просто выкинуть его из своих владений. Мог отказаться его принять, и тогда ничего уже не поделать.

Приняв решение, Росс уже не отступал, но здравый смысл подсказывал, что он должен принять меры, чтобы себя обезопасить. И самая очевидная мера — найти провожатого.

Он без сомнений выбрал бы Заки Мартина, но пятидесятилетнему Заки нездоровилось. Пол Дэниэл шел следующим в списке, но он был одним из немногих шахтеров, нанятых на Уил-Грейс после закрытия Уил-Лежер, и сейчас находился под землей. От Сэма всё равно никакого проку, только хуже. Трудно представить менее подходящую кандидатуру для бесед о Боге, чем Том Харри.

Росс проехал мимо сторожки, по деревне Грамблер и мимо церкви Сола и свернул на дорогу в Сол. Слева стояла пивнушка вдовы Треготнан, а перед ней — человек, которого он искал, выкатывал из-за угла бочку.

— А, молодой капитан! Добро пожаловать! Да еще верхом на лучшей лошади в этих местах! Ну разве она не красавица? Ну разве я не продешевил? Знаешь, кэп, если захочешь ее продать, буду рад взять за те же деньги. Уж больно дешево продал.

— Осторожней, а не то поймаю на слове, — ответил Росс. — Уверен, что ты этого не хочешь. Толли...

— Что?

— Ты не мог бы со мной проехаться? Мне нужен благодушный телохранитель.

— Что, сейчас? Ага, охотно. Дай только поставлю эту бочку куда хочет вдова Салли, и я весь твой.

— У тебя есть оружие? — спросил Росс. — Не стрелять, а просто для вида. Чтобы всё прошло тихо-мирно.

— А как же, — ухмыльнулся Толли. — Погоди минутку, я принесу.

 

Глава четвертая

До двери Тренвита они ехали нестройной процессией, такие разные, но в то же время на удивление соответствующие друг другу: оба крупные, длинные ноги болтаются по бокам низких лошадей. Странствующий рыцарь и его оруженосец. Дон Кихот хотя бы ездил на нормальной лошади.

Дверь открыл слуга, которого Росс отчитывал на кухне в Рождество. При виде Росса на крыльце он явно перепугался. Росс велел передать хозяину, что хочет с ним побеседовать пять минут. Слуга захлопнул дверь перед его носом и отсутствовал почти те самые пять минут, о которых просил Росс, затем в двери открылась щель, и слуга объявил, что для них хозяина нет дома.

— Скажи своему хозяину, что я пришел с миром. Я не желаю причинять зла ни ему, ни этому дому, но мне необходимо с ним поговорить по срочному делу, и если он отказывается меня принять, я никуда не уйду.

Слуга взирал на него с разинутым ртом, не зная, что делать.

— И меня не заставят сдвинуться с места, — добавил Росс, оглянувшись на Толли.

Всё еще сидящий на лошади Толли подтянул на плече старое ружье и присвистнул сквозь обломки зубов.

Слуга снова закрыл дверь.

Они подождали. Толли осматривал ясным взглядом величавый фасад дома, подстриженные лужайки, ухоженные хозяйственные постройки, цветы и декоративный пруд.

— Прекрасное место, — заметил он.

— Да, — согласился Росс.

— Помню этот дом, еще когда им владел твой дядя, у него и сад тоже был.

По поводу цели визита они до сих пор не перемолвились ни словом.

На поле неподалеку паслась гнедая кобыла, размахивая белым хвостом. На ближайшем дереве сидели куропатки. Толли облизал губы.

— И добра тут полно.

Дверь снова отворилась.

— Хозяин вас примет. Только вас.

— Подожди здесь, Толли. Если ты мне понадобишься, я позову из окна.

Толли ухмыльнулся и поднял крюк.

— Если я понадоблюсь, то приду.

Росса проводили в маленькую комнату на первом этаже, бывший кабинет дяди Чарльза. Здесь мало что изменилось. Джордж сидел за письменным столом. Рядом стоял высокий и косоглазый Танкард. Джордж был в длинном халате в цветочек и с вышитыми пуговицами, застегнутыми до самой шеи. Он не поднял взгляд на Росса, а продолжал писать. Танкард осторожно наблюдал за гостем. Когда они встречались в этом доме в последний раз, ему пришлось укрыться под столом, пока Джордж и Росс дрались у него над головой.

Танкард облизал губы.

— Вы хотели увидеть мистера Уорлеггана?

Росс его проигнорировал и поднял обе руки над головой.

— Я пришел с миром, Джордж. Не собираюсь прибегать к насилию, разве что придется на насилие ответить. Но прошу десять минут твоего времени.

— Спросите этого человека, чего ему надо, — обратился Джордж к Танкарду.

Росс жестом велел Танкарду молчать, сел и закинул ногу на ногу.

— У меня дело к тебе, Джордж, а не к твоему поверенному. Предпочитаю поговорить наедине, но если настаиваешь на присутствии поверенного, не буду возражать.

— Говори, что собирался.

— Когда ты закончишь писать.

Перо продолжало царапать бумагу. Росс взял со стола книгу и лениво перелистал страницы.

Перо остановилось.

— Так что же?

— Молодого человека по имени Дрейк Карн обвинили в краже Библии из этого дома. Сейчас он находится в зловонной тюрьме в Сент-Агнесс, ожидая заседания судей, которое, как я понимаю, состоится завтра.

Джордж впервые поднял взгляд и остановил его на потрепанном костюме для верховой езды Росса.

— Именно так.

— Возможно, ты этого не знаешь, но Библию ему по собственной воле подарил ее владелец, твой пасынок Джеффри Чарльз. На прощание после долгой дружбы, которую ты запретил. Джеффри Чарльз хотел оставить Карну что-нибудь на память. Он заставил Карна ее взять, и тот неохотно принял подарок и унес домой.

— А я слышал другое.

— Но правда именно такова.

— Не сомневаюсь, что такова версия Карна, и он надеется, что ее примут судьи.

— Ты спрашивал об этом Джеффри Чарльза?

— Мальчик еще слишком мал, его легко обдурить. Несомненно, теперь он скажет что угодно, лишь бы выручить своего жалкого приятеля из беды. Но бесспорный факт состоит в том, что Карн пробрался в дом в мое отсутствие, вопреки моим четким указаниям. Другими словами, совершил преступление, проникнув в мои владения, что само по себе карается законом, а затем сыграл на чувствах мальчика и убедил его не разрывать их так называемую дружбу, а сохранить ее вопреки моему запрету, — Джордж провел пальцами по перьям пера. — Когда Карну это не удалось, потому что Джеффри Чарльз согласился с тем, что дружбу следует прекратить, он присвоил Библию и унес ее, намереваясь при первой же возможности ее продать. По чистой случайности Библии хватились: моя жена, подарившая ее сыну на крестины, заметила отсутствие книги у его кровати и спросила, куда она делась. После долгого допроса вся отвратительная история вышла наружу. Но никто даже не предполагал, что это был подарок. Это в чистом виде кража. Как только об этом стало известно, мистер Танкард вместе с констеблем Вейджем направился в коттедж Карна, стоящий на твоей земле, и обнаружил припрятанную под кроватью Библию. Карна схватили с поличным, и другие судьи наверняка поддержат ту же точку зрения.

Росс был склонен с этим согласиться. Джордж тщательно проработал это дело. Особенно хорошо поработал над слабыми местами. Танкард топтался с ноги на ногу, и Росс гадал, как ему удается стоять на таких тощих ногах.

— Полагаю, Джеффри Чарльза вызовут свидетелем обвинения?

— Он еще мал и склонен к истерикам. Твоему приятелю это не принесет ничего хорошего.

— Моему шурину.

— Да, если ты хочешь его так называть. Твоему шурину. Я его не знаю, но вероятно, он тоже по натуре истеричен, как часто бывает с методистами. Возможно, украл Библию в порыве мести за то, что в этом доме так противятся его дружбе. Подозреваю, что он повинен и в других наглых выходках этого лета. Но не будем об этом. Это не повлияет на исход дела.

— Юный Карн, похоже, весьма привязан к Джеффри Чарльзу, а мальчик к нему.

— Он попытался влиять на впечатлительного ребенка. Какая наглая самонадеянность.

— Полагаю, ты имеешь в виду неравенство в положении?

— Да.

— Но многие люди желают возвыситься над своим классом. Ты, например.

Росс тут же пожалел о своих словах, потому что тем самым отрезал всякую надежду на компромисс. Хотя разве Джордж уже не показал со всей ясностью, что надеяться не на что?

Джордж побелел.

— Проводите этого так называемого джентльмена.

— Минутку. Я еще не закончил.

— Нет, закончил. Ты обещал не прибегать к насилию, и надеюсь, что сдержишь слово и покинешь этот дом, не оказывая сопротивления.

— Я пришел, — сказал Росс, — в надежде на примирение. И в духе примирения беру свои слова назад и прошу у тебя прощения. Ты мне не нравишься, Джордж, а я не нравлюсь тебе. Но пусть и невольно, мы связаны родственными отношениями. Я не стремился к этим отношениям, да и ты наверняка принял их с неохотой, но таковы обстоятельства. Сын моего кузена — твой пасынок, и он стоит в центре всей этой заварушки. С любой другой семьей графства, смею заверить, я бы решил эту проблему в дружеском ключе, самое большее — с парой крепких выражений. И надеялся, что так будет и между нами, хотя бы ради наших достойных жен, мы урегулируем это дело, не доводя до суда и избежав неприятных сплетен.

— Боюсь, чувства твоей жены меня не заботят. Тебе бы следовало это знать.

Росс пытался держать себя в руках.

— А Элизабет? Она тебя заботит?

— Ей это дело не интересно.

— А должно бы, потому что речь идет и о ее кузине, мисс Чайновет.

Джордж похлопал себя по подбородку.

— Танкард, спуститесь вниз и скажите миссис Уорлегган, что я присоединюсь к ней через пять минут. И пришлите братьев Харри, чтобы проводили этого человека. Мы же не хотим, чтобы он шлялся по окрестностям.

Когда поверенный ушел, Джордж сказал:

— Раз у ж ты решил приплести имя мисс Чайновет, то могу заверять, что и это не принесет ни тебе, ни твоему шурину ничего хорошего. Я буду охранять ее репутацию, но не до такой степени, чтобы отозвать обвинение, так что можешь забыть о шантаже.

Некоторое время они молчали, и наконец Росс сказал:

— Ты надеешься найти мисс Чайновет достойного мужа. Ведь так? Уитворт, хотя мне он не нравится, будет для нее хорошей партией. Неужели ты готов разрушить этот брак, а возможно, и ее жизнь в попытке наказать юношу, который не сделал ничего дурного, разве что слишком много о себе возомнил?

— Помолвка мисс Чайновет с мистером Уитвортом не состоялась. Я посчитал своим долгом сообщить ему, что она скомпрометировала себя с другим мужчиной. Разумеется, конфиденциально, и он будет хранить это в тайне. Но в конце лета мисс Чайновет отправится к матери в Бодмин. Ее будущее мне больше не интересно. Как и моей жене. Мы ничего не потеряем из-за твоих неджентльменских разоблачений. Пострадает только мисс Чайновет.

Росс опустил взгляд на сапоги. На выцветший турецкий ковер свалился кусок засохшей грязи. Тень дяди Чарльза, раздутого и хрипящего, с вечной отрыжкой, когда он просматривал примитивные счета поместья. Он частенько сидел в том кресле, где сейчас находился Джордж. Будучи застенчивыми юнцами, они с Фрэнсисом иногда заглядывали сюда, чтобы о чем-нибудь попросить, и Чарльз дремал — в ногах собака, под рукой графин с портвейном.

— Помнишь, когда я заходил к вам с Элизабет на Рождество девяносто третьего года? — спросил Росс. — В тот вечер вы ужинали, я вошел, и мы побеседовали о том, чтобы жить в мире. Помнишь, как я сделал несколько предложений о примирении и возможных последствиях, если этот мир будет нарушен?

— Мне неинтересны твои угрозы.

— Это были не угрозы, а обещания.

Снова настала тишина. Уже давно они не находились вот так, наедине. Всегда их взаимодействие, словесное или в виде ударов проходило в компании других людей. Росс вспомнил, когда они встретились на аукционе в Труро и вместе шли по улице, но это было давно. И теперь, наедине, несмотря на всю враждебность, они чувствовали себя скованно. В каком-то смысле враждебность удобнее было выражать на людях. И дело не в ожиданиях этих других, а в том, чего они сами от себя ожидали. Но здесь публики не было. Неприязнь лежала будто на дне глубокой реки и не могла всплыть на поверхность приемлемым путем.

— Отпусти его, Джордж, — наконец произнес Росс.

Джордж покачал головой в холодном отказе. Римский император, отклоняющий изменения в декрете.

— Сам посуди, это же буря в стакане воды, — сказал Росс. — А если заденет кого-нибудь еще, ты можешь потерять не меньше меня.

— Ему предъявят обвинения. Ты зря тратишь слова.

— Я уважаю твой ум. И знаю, что ты никогда не совершишь ошибку, полагая, что когда дойдет до драки, меня могут остановить какие-то правила приличия. Ты можешь презирать людей моего класса, но я всегда был ренегатом.

— И что с того?

— Я прошу тебя отозвать обвинения. Как судье, тебе это не составит труда. Отпусти его завтра же и забудь обо всем. Это не будет твоей или моей победой, просто здравым смыслом.

Джордж покачал головой.

— Угрозы — удел драчунов, ты ничего этим не приобретешь, я уверен. Но если дело будет завтра на слушаниях, я найму хорошего адвоката и не упущу ни одной возможности для того, чтобы освободить парня. Вызовут Джеффри Чарльза...

— Джеффери Чарльз в Кардью. Мы отослали его туда в среду. Мои родители о нем позаботятся, он совершенно истощен и болен. На его показания нельзя полагаться.

— Вызовут и мисс Чайновет. Пусть Элизабет и не беспокоится за нее, но ей не понравится то, что репутация девушки будет разрушена в глазах ваших соседей и коллег по судейской скамье.

— Она не станет к тебе лучше относиться, Росс, если ты так поступишь, но не могу тебе воспрепятствовать, если ты намерен это сделать.

Росс вдохнул и медленно выдохнул.

— Что ж, так тому и быть. Видишь ли... Меня-то это дело не особо заботит...

— Так брось его, и пусть решает закон.

— Но оно заботит Демельзу, и потому я хоть и неохотно, но глубоко вовлечен. Я виделся с Дрейком Карном и убежден, что он говорит правду, когда утверждает, что Джеффри Чарльз отдал ему Библию в подарок. Таким образом, это дело я рассматриваю как злоупотребление правосудием, осознанно сфабрикованное тобой, а также как объявление войны, которой я пытался избежать.

Джордж перевернул страницу письма, которое писал, и пошелестел бумагами, но не ответил.

— Если юношу признают виновным и приговорят, тем самым ты вынудишь меня нарушить обещание, данное тебе два года назад, хотя мне сложно его держать, — Росс помолчал, гадая, как передать свою мысль как можно более кратко. Всё в нем восставало против открытой конфронтации. Он коротко сказал: — Шахтеры могут устроить беспорядки.

— Сейчас повсюду беспорядки.

— До сих пор здесь было вполне спокойно. Я думаю... Я верю, что мое влияние на местных жителей помогает держать их в узде. Но не твое, Джордж. Уж точно не твое. С тех пор как закрыли Уил-Лежер, ты стал самым непопулярным человеком в округе.

Джордж встал.

— Убирайся из моего дома. Этот спектакль не поможет!

— Нет, погоди. Я почти закончил. Я не собирался устраивать драматических сцен, но позволь подчеркнуть то, что я уже говорил: переехав сюда, ты стал заложником собственной судьбы. Почти всем, что ты сделал: перекрыл старые тропы, огородил общественные земли, разрушил молельный дом, закрыл Уил-Лежер, хотя она была еще прибыльной, ты добился крайней непопулярности среди шахтеров и простонародья. Да, не у сквайров, которым ты так желаешь угодить. Но среди остальных. Эта непопулярность сейчас пока ничем не грозит, но это основа, на которой многое может быть построено. Если парнишка отправится в тюрьму, я об этом позабочусь.

Джордж подошел к окну и поправил шторы.

— Не обманывайся. Эти беспорядки среди черни уже подошли к концу.

Росс стряхнул еще немного грязи на ковер.

— Так редко случается, Джордж. Толпа редко прибегает к насилию. Мятежи, если их можно так назвать, проходят достаточно мирно. Когда люди получают желаемое, они обычно расходятся по домам. Но толпу сложно контролировать, как ты прекрасно знаешь. Она состоит из отчаявшихся, голодных людей, а не злобных и пьяных. Ты когда-нибудь видел день выдачи жалованья даже на такой маленькой шахте как моя? Сложно помешать людям с деньгами в карманах разойтись по пивнушкам и их пропить. Обычно шахтеры напиваются вполне чинно, стычки быстро заканчиваются. Но если их на это подбить, они могут легко превратиться в пьяную толпу. Тогда мятеж, если его направить на нужную цель, становится жестоким кошмаром.

— Угрозы? — спросил Джордж. — И ты называешь их обещаниями? Это обыкновенные угрозы самого отвратительного толка, и ты не посмеешь их выполнить. С твоей-то репутацией, и когда графство так озабочено сохранением законности и порядка, тебя просто повесят за такое!

— Что ж... — пожал плечами Росс. — Значит, это угроза. Но у тебя нет свидетелей, Джордж. Ты слишком скоро отослал поверенного. Следовало бы позаботиться о свидетелях на случай, если возникнут беспорядки.

— И позволить другим тебя повесить? И это говорит благородный защитник бедноты!

— В этом случае я вовсе не благородный защитник бедняков. Я уже сказал. Я не готов быть джентльменом. Сейчас я борюсь с тобой за свободу глупого мальчишки, к несчастью, моего шурина. Вот и всё.

Джордж повернулся и опустил плечи.

— Ты пытаешься запугать меня пустым хвастовством. Ты никогда на это не осмелишься. Даже на мгновение. Иди домой к своей неграмотной жене, займись делами своей крохотной шахты и забудь об этих иллюзиях.

Росс тоже встал, но между ними пролегла вся комната.

— Не могу сказать, Джордж, насколько это пустое хвастовство, пока не попробую. Прошло уже шесть лет с тех пор, как я заводил толпу. Тогда мне удалось. Сейчас может не получиться. Если не выйдет, то ты исполнишь свой... заговор по наказанию юного Карна, и ничего плохого с тобой не случится, разве что поломают пару изгородей и свалят пару деревьев. Но к концу ночи, кто знает? Возможно, от этого великолепного дома ничего не останется кроме нескольких перепуганных животных и обугленных развалин.

Они уставились друг на друга.

— Ты же не всерьез.

— Я пришел сюда не для шуток.

— Так сделай это, — сказал побелевший Джордж. — Вот и всё. Просто сделай.

— Надеюсь, ты не станешь меня принуждать.

Кто-то постучал в дверь.

— Подождите, — сказал Джордж.

Росс прошел по комнате и оперся руками о стол.

— Я не жду, что тебя испугают мои обещания. Их цель не в этом. Но взвесь все альтернативы. Стоит ли рисковать ради мелкой мести? Мы оба, как мне кажется, обладаем кое-каким мужеством, нас не так-то просто сбить с пути. Но между нами есть разница. У тебя более твердые суждения и более взвешенные взгляды на жизнь. Я же — игрок. Если ты думаешь, что это пустые угрозы, то просто не обращай на них внимания. Но не обращать на них внимания — это поведение игрока, а не человека уравновешенного вроде тебя. А я, как игрок, хочу подкрепить свою ставку.

— Ты закончил?

— Да, теперь я закончил.

— Тогда уходи.

— Надеюсь, ради нас обоих ты сделаешь разумный выбор.

В дверях оказался Танкард, но Росс, небрежно задев его плечом, вышел в коридор и спустился по лестнице. Горничная юркнула обратно в дверь, больше он никого не встретил.

Трегирлс поприветствовал его, обнажив в улыбке черные зубы.

— Жив-здоров, молодой кэп?

Росс буркнул что-то неразборчивое в ответ. Когда они трусили обратно по подъездной дорожке, с ближайшего поля вспорхнула стая чаек, усеяв небо белыми крыльями.

Когда напряжение начало спадать, Росс совершенно взмок. Он гадал, происходит ли с Джорджем то же самое. Росс не знал, будет ли толк от его вмешательства, но понимал, что мог сделать только хуже. Если Джордж примет вызов, то и Россу придется действовать, а это приведет к многочисленным последствиям. Он знал, что хотя Демельза очень хочет спасти Дрейка, она никогда не стала бы так рисковать, как только что сделал он, а если узнает, то обругает его. Если же Дрейка приговорят, а Росс попытается выполнить угрозы, Демельза будет этому противиться.

Этими угрозами он только сыграл Джорджу на руку. Если бунтовщики войдут в раж и повредят или разрушат дом, Джордж может решить, что это достаточная цена для того, чтобы снова посадить Росса на скамью подсудимых. Ведь невозможно подначить бунтовщиков и при этом не впутаться самому. Лишь немногие вроде того мрачного пугала, что сейчас едет рядом, с готовностью откликнутся на подобное предложение, но может ли он, вопреки всем своим заявлением, действительно смотреть, как их обвинят в мятеже вместо него? К тому же кто предупрежден, тот вооружен. Если Дрейка приговорят, а Джордж будет ожидать ответные меры, он не оставит свои владения без присмотра. Полдюжины егерей и слуги, настроенные решительно и вооруженные, вполне могут противостоять толпе.

Вся эта затея выглядела отчаянной заварушкой, которую он своим вмешательством еще усугубил. Теперь всё зависело от того, насколько хорошо он понимал характер Джорджа. Осторожный, холодный человек, богатый и постоянно богатеющий, честолюбивый и желающий обладать в графстве реальной властью, жаждущий популярности в обществе людей высокородных и со вкусом, привыкший пользоваться деньгами для удовлетворения своих прихотей, действительно пользоваться их преимуществами и платить по счетам. Но он не был склонен к насилию. Он считал насилие старомодным, чем-то средневековым, презираемым. В современном мире человек достигает своих целей совершенно другими средствами. Он вовсе не был трусом, но, впутавшись в грубую и опасную затею, мог бы многое потерять. К тому же Росс надеялся, что Джордж достаточно уверен в себе, чтобы воспротивиться угрозе только лишь из боязни прослыть трусом. Росс надеялся.

Но до завтрашнего дня он ничего не узнает. Всему свое время. Если обвинение не снимут, то остается еще надежда, хоть и слабая, что Дрейка оправдают. Это зависело от того, кто из судей соберется завтра на заседание и насколько на них повлияет хороший адвокат.

В таком деле адвокат был почти немыслимым явлением, но после фиаско с Джимом Картером Росс не намеревался вверять исход собственному искусству красноречия. Значит, нужно найти адвоката, а ближайший жил в Труро. Старый Нат Пирс давно отошел от дел и вряд ли пригодится, но Харрис Паско наверняка знает кого-нибудь помоложе. Нужно его нанять. И повидаться с ним сегодня же.

— Толли, — сказал Росс. — Отсюда я поеду дальше. Заплачу тебе за беспокойство, когда увидимся в следующий раз.

— В воскресенье?

— Что?

— Это будет воскресенье, ты сам сказал.

— Ах да... Забыл. Уже так скоро.

Трегирлс уставился на него.

— Планы же не изменились?

— Возможно, отложу отъезд до понедельника. Посмотрим. В любом случае мы не отплывем до утреннего прилива во вторник.

— Ага, ага, — Толли осадил лошадь. — Так ты и сказал. Остальные пойдут пешком? Только не я. Никогда не любил ходить пешком, молодой капитан. Четыре ноги завсегда лучше двух. Но приятно будет снова почувствовать под ногами палубу. Два года — долгий срок.

 

Глава пятая

Одна персона в Тренвите, не потревоженная событиями прошлой недели и не затронутая ссорами в доме и напряженной атмосферой за его пределами, сидела в самом сердце этого циклона, погрузившись в собственные эгоистичные замыслы: диктовала список покупок, бормотала что-то о своих разочарованиях, перебирала свое приданое и строила планы на день. Тетушка Агата ни разу не была замужем, и теперь готовилась встретить жениха-призрака, который коронует ее десятого августа лавровым венком по поводу столетия. Чтобы отметить это событие подобающе, она нуждалась в таком же внимании и потакании капризам, как юная невеста. И конечно же, она его не получала.

От Люси Пайп не было проку — она с трудом умела читать, а писала и того хуже, а кроме того, не имела никакого влияния в доме. Она была служанкой, и на посланные с ней сообщения никто не обращал внимания. Некоторое время помогала юная Чайновет, но вот уже два дня она не появлялась.

Старшие Чайноветы беспокоились только о себе, да и в любом случае, Агата и миссис Чайновет никогда особо не ладили, даже в счастливые годы двадцать лет назад.

Так что за неимением лучшего оставалась Элизабет, а Элизабет вечно была занята, вечно куда-то торопилась и обещала вернуться.

— Если материя вскорости не прибудет, — сказала тетушка Агата, — то ничего уже не успеть. Когда ты поедешь в следующий раз? Ох уж эта Треласк! Подозреваю, она думает, что сама может выбрать. И все эти модные клиенты. На нас, стариков, не остается времени. Я еще помню ее начинающей швеей, она не стеснялась выйти из лавки и починить тебе чулок за пенни или два. Так не пойдет. Ничего хорошего не выйдет.

— Я посылала на прошлой неделе, — прокричала Элизабет. — На прошлой неделе! Обещали доставить материю в понедельник! Её привезет дочь госпожи Треласк!

— Да? Почему не приедет?

— Она привезет! И останется здесь, пока вы не выберете ткань, а потом подготовит всё для первой примерки.

— А... — сказала Агата. — Ах, да. Но когда же?

— Потом она вернется в Труро и закончит платье там. Еще полно времени!

— Время. Вот в чем дело. Нет времени. Наступит одиннадцатое августа, а ничего не будет готово. Как там зовут твою... Венна?

— Морвенна... Она... нехорошо себя чувствует, — прокричала Элизабет.

— А что с ней? И где мое кольцо с топазом?

— Здесь. В этом ящике! Куда вы его положили!

— Да? А, ну да. Оно не годится. Я уже говорила. Суставы распухли. Его нужно расширить.

— Сделаем. Джордж об этом позаботится.

— Джордж ни о чем не стал бы заботиться, если бы мог, — сказала Агата с неожиданной живостью. Она закашлялась и вытерла слюну с губ кружевной оборкой ночной сорочки. — Попроси об этом Фрэнсиса, девочка моя. Он позаботится. После смерти я оставлю это кольцо тебе.

— Мне не нужно ваше кольцо, — ответила Элизабет, но так тихо, что тетушка Агата всё равно не услышала.

Сегодня Элизабет нездоровилось. Проблемы с Морвенной, а в особенности с Джеффри Чарльзом, сломили ее физически. Вчера она отправила сына в Кардью, его лицо побелело от ярости, и впервые он так явственно напомнил Фрэнсиса. Джеффри Чарльз и Джордж всегда ладили — поначалу Джордж прилагал особые усилия, чтобы подружиться с мальчиком, но ссора по поводу шахтера проложила между ними первую глубокую трещину.

Конечно, в свои неполные одиннадцать лет Джеффри Чарльз сильно зависел от их мнения и подчинялся указаниям, но Элизабет невыносимо было видеть в его глазах гнев и бунтарство. В будущем это доставит неприятности. У нее было нехорошее ощущение, что отношения Джорджа и Фрэнсиса, начавшиеся с теплой дружбы и закончившиеся непримиримой враждой, могут повториться в случае с сыном Фрэнсиса. Это сильно расстраивало Элизабет, она считала, что любое отчуждение между мужем и сыном приведет к тому, что сын отдалится и от нее, а возможно, она и вовсе потеряет его любовь.

Она ненавидела того человека, который каким-то образом втерся Джеффри Чарльзу в доверие, и ненавидела Морвенну за то, что та это допустила.

— ...и еще мне нужно новая бархотка, — проговорила тетушка Агата. — Старая рассыпалась, и мне нужна действительно новая. Ты могла бы послать за ней в Труро... Эй, куда это ты?

— Мне пора! Нужно повидаться с Джорджем! И проведать Морвенну! Я вернусь!

До чего же ужасно кричать. Это придавало каждой фразе фальшивую значимость.

— Дай ей прострела и ревеня. Я всегда это рекомендую. Поставит на ноги в один миг. Ох уж эти современные девицы — постоянно страдают животом.

Она продолжала говорить, даже когда Элизабет выскользнула за дверь и с облегчением вдохнула свежего воздуха в коридоре. А теперь еще один визит. И снова из чувства долга. Но как бы глупо и дурно ни вела себя Морвенна, Элизабет все-таки ощущала свою ответственность за ее будущее.

Она постучалась, но ответа не последовало, и Элизабет вошла. Морвенна вскочила с кресла, в котором дремала. Она не спала ночью, и теперь, в тепле, ее сморило.

— Прошу, садись, — сказала Элизабет. — Тебе лучше?

— Благодарю, Элизабет. Я... даже не знаю... Кажется, жара нет.

Морвенна потянулась за очками. На ее щеках еще виднелись следы высохших слез.

Элизабет села и стала перебирать висящие на поясе ключи.

— Сегодня я напишу твоей матушке и попрошу ее приехать.

— Я сама ей написала. Но такая жалость, что ей придется тащиться в такую даль. Вы могли бы отослать меня почтовой каретой.

— Мы считаем, что тебе лучше с ней увидеться и объясниться. В конце концов, в какой-то степени мы тоже виноваты. Если тебе доверили Джеффри Чарльза, то твоя матушка доверила тебя нам. Мы попробуем объяснить свои неудачи — и твои, и наши.

— Я не смогу объяснить, — сказала Морвенна, — как человека можно обвинить в том, чего он не делал!

Странно было слышать столько страсти в ее голосе. Элизабет задумалась — каков он, этот молодой человек, пробудивший настолько необычную преданность. Возможно, в каком-то смысле эти преданность и любовь не так-то отличались от чувств Джеффри Чарльза — оба были охвачены муками детской любви.

— Не стоит так огорчаться, — сказала Элизабет. Никого пока не наказали.

— Но его арестовали! Разве это не наказание? И обвинили в краже! Он в тюрьме и ожидает приговора!

— Кто тебе это сказал?

— Это... — Морвенна запнулась. — Я слышала от кого-то из прислуги. Скажите, что это неправда!

Элизабет приложила руку к разболевшейся голове.

— Всё решится через день или два. Тебе следует признать, что этот юноша сильно виноват в том, что сюда проник. Это намеренное вторжение...

— Его пригласил Джеффри Чарльз! Послал записку. Как еще он мог поступить?

— Вот как? Он мог бы отказаться, прекрасно зная, что ему запретили приходить. А когда он взял Библию...

— Он не брал ее, кузина. Джеффри Чарльз заставил взять!

— Ты сама это видела?

— Нет. Я на минутку вышла, но только что подарила ему шарф на память. Когда я вернулась, он держал и шарф, и Библию. Он ничего не сказал насчет Библии — мы просто не могли говорить. Мы не могли сказать ни слова! Мне так сдавило горло, что я не могла даже глотать. Я... я кивнула, давая понять, что путь свободен, и он... он поцеловал меня и ушел.

За окном мелькали ласточки, суетясь у карниза, они щебетали и чирикали на полуденном солнышке.

— Прости, дорогая, — сказала Элизабет. — Всё это так для тебя неприятно.

— Но почему, почему, Элизабет, — произнесла Морвенна уже едва слышно, — вы не поверили словам сына? Их недостаточно?

— Разумеется, их примут во внимание, когда придет время. Джеффри Чарльз немало в этом виноват.

— Но его не вызовут в суд! Вы его отослали!

— До отъезда его тщательно расспросили. Всё сказанное им аккуратно записали. Не бойся. Примут во внимание все детали.

Вскоре Элизабет ушла и полчаса играла с Валентином, который полностью поправился, не считая легкого искривления одной ноги.

Материнский инстинкт был у Элизабет силен, но по определенным причинам младший сын не вызывал у нее такой же глубокой привязанности, как старший. Джеффри Чарльз всегда был к ней настолько близок, что расставание с ним поначалу вызывало настоящую муку, и за два года почти ничего не изменилось. Валентин занял его место, но не отнял материнскую любовь. Но по мере того как он рос и начал говорить, а в его темных глазах мелькало озорство, когда он стискивал ручонками ее платье, волосы и лицо, Элизабет стала с радостью и удовольствием брать его на руки с осознанием, что это ее сын.

Сегодня она на время утопила прочие заботы в этом удовольствии, и когда Полли забрала мальчика, Элизабет была внешне более растрепанной, но внутренне — более собранной и спокойной. Зайдя на несколько минут к себе, чтобы нанести на губы бальзам и припудрить щеки, она спустилась вниз, пить чай с Джорджем.

***

Сэм снова работал в ночную смену. Он копал и отбивал породу в полузабытьи, поглощенный мыслями о том, о чем ему не следовало бы думать.

Почти против собственной воли до того как спуститься в шахту и во время небольшого молитвенного собрания он вознес молитву за благополучие Дрейка — чтобы он остался жив и здоров. Для Сэма общение с Богом касалось вопросов духовного благополучия, а не физического. Он трудился, чтобы заработать на жизнь, и побуждал и других поступать так же, но и только. Опасности жизни в этом мире заключались в искушении дьяволом, а не в риске работы на шахте, риске заболеть или пострадать от жадности землевладельцев. Важнее всего было поддерживать живой источник в душе. Вера и надежда приносили радость, которую не могли затронуть никакие материальные неприятности.

Но теперь в смертельной опасности находился его брат, которому еще не исполнилось двадцати лет. Людей вешали и за меньшее. Сэму казалось, что ради подобного случая можно сделать исключение и попросить помощи у Бога, чтобы оставил Дрейка в мире смертных, если Господу будет угодно. Мольба была срочной и вполне обоснованной, потому что Дрейк позабыл о душе, и если бы он умер сейчас, без благодати, то имел мало шансов на общение с Господом и его ангелами на том свете.

И потому Сэм молился, потому не мог найти себе места, потому работал ночью по восемь часов. Он с напарником укреплял разведочный тоннель длиной шестьдесят саженей, который пробивали на юг от основной жилы четверо других шахтеров в надежде найти новую. Это было одно из «вложений» Росса и способ нанять больше людей в это непростое время, но до сих пор этот тоннель, как и другие, не принес ничего ценного. Джек Грит, напарник Сэма, шутливо заметил, что они как раз скоро пройдут под новым молельным домом в Уил-Мейден.

Когда в шесть часов прозвенел колокол, Сэм размял спину и перекинул инструмент через плечо, пригнулся и стал пробираться обратно к главному тоннелю, а потом поднялся на три сотни ступенек по разным лестницам до поверхности, где сощурился на белый утренний туман. Он ненадолго задержался, чтобы подготовиться к вечернему чтению Библии, и пошел домой через холм. В коттедже было холодно и сыро, и Сэм разжег хворост, чтобы сделать чай, отрезал ломоть хлеба и задумчиво прожевал его, а затем лег в постель. Он лежал с открытыми глазами с мыслями о Дрейке и недавнем духовном подъеме, в надежде, что принес с собой из Гвеннапа это духовное возрождение.

Но оно куда-то испарилось. Каким-то образом арест Дрейка отравил разум и душу Сэма, изгнав чистоту и благодать. Придется снова проанализировать свою совесть и понять, какие грехи и слабости позволили этому случиться. Сэму хотелось спать, но он крепился. Он выбрался из постели, опустился на колени и стоял так с полчаса — чаще в молчаливых раздумьях, но иногда молился вслух. Затем, наконец, он обрел покой в сердце, лег и провалился в сон.

Он проспал три часа и проснулся еще до одиннадцати, оттого что кто-то тихо ходил по коттеджу. Сэм привстал, потер глаза от яркого света и на мгновение решил, что видит сон.

— Дрейк? Это ты?

— Да, брат. Не хотел тебя будить.

Сэм спустил ноги на пол и встал.

— Дрейк! Тебя выпустили?

— Да, брат. Меня выпустили.

— Слава Господу! Значит, судьи опознали правду, когда ее услышали. Какую милость сотворил Господь!

— Аминь. Но судьи еще не заседали. Обвинение отозвали. Из Тренвита отозвали обвинение. Всё кончено.

— Я сделаю чай, — сказал Сэм. — Сядь и отдохни. У тебя было трудное время.

Сэм решил, что Дрейк не выглядит радостным от освобождения. Он был таким истощенным, под глазами пролегли круги. Обычно Дрейк брился дважды в неделю, но сейчас у него отросла длинная темная щетина.

— Как это произошло? Тебя просто выпустили? Ты с кем-нибудь виделся до освобождения?

— Ни с кем, Сэм. Но тюремщик сказал, что чуть раньше они заходили. Это сделал капитан Полдарк. Не знаю как, но он добился того, что они поменяли мнение, и меня выпустили. Сэм.

— Да, брат?

— Когда приготовишь чай, ложись спать. Жаль, что я тебя разбудил. Я перекушу и поеду в Нампару повидаться с капитаном Полдарком.

***

— Что ж, всё кончено. Забудь об этом, — сказал Росс. — Не трать время на благодарности. Просто избегай таких ловушек в будущем.

— Я говорил чистую правду, — ответил Дрейк. — Эту Библию мне подарили. Но вы так мне помогли, что я должен вас поблагодарить. Говорю это от всего сердца.

Они поднимались по Длинному полю. Съездив в Сент-Агнесс к девяти часам, чтобы встретиться с адвокатом из Труро, несносным, но умным молодым человеком по имени Кингсли, работавшим теперь с Натом Пирсом, Росс обнаружил, что обвинения против Дрейка сняты. Он заплатил Кингсли, и тот уехал, чтобы присмотреть за тем, как Дрейка выпустят из вонючей камеры. Росс развернул кобылу в сторону дома, так и не повидавшись с Дрейком. Он провел беспокойную ночь, поскольку, угрожая Джорджу, сделал ставку, которая могла бы повлиять на всё его будущее, а также будущее и процветание его семьи. Цена казалась слишком большой, риск слишком высоким ради того, чтобы выручить глупого и нахального мальчишку из той передряги, в которой тот сам частично был повинен.

Россу не хотелось этого делать, ему претила необходимость беседовать с Джорджем, этот разговор вновь всколыхнул старую вражду, как будто потер наждаком открытую рану. Но раз Дрейк был братом Демельзы, и Россу пришлось сделать это ради нее, часть ненависти, неприязни и неудовольствия перешла и на нее. Добившись своего, еще до того как почувствовать облегчение, Росс поскакал прямо домой, поскорее рассказал жене о том, что ее брат на свободе, и побыстрее прервал поток ее благодарностей и радости. Он поднялся на Длинное поле, чтобы взглянуть на траву и решить, косить ли ее на этой неделе или подождать еще. Тут прибыл Дрейк — бледный, истощенный, худой и по-мальчишески привлекательный, хотя Россу он был неприятен из-за того, что причинил столько хлопот. Дрейк поколебался, подошел к Россу и неуклюже последовал за ним вдоль поля.

— Я, конечно, оплошал, — сказал Дрейк, — что впутал вас в неприятности с Тренвитом. Я не хотел.

Он явно виделся с Демельзой, прежде чем прийти сюда.

— Неприятности с Тренвитом начались задолго до твоего приезда. Твоя единственная ошибка — увлечься девушкой, занимающей совершенно другое положение в обществе, но это скорее ее вина, чем твоя.

— О нет. Это не ее вина. Прошу прощения, но она всегда вела себя как подобает леди.

— Возможно, у нас на этот счет разное мнение, — ответил Росс.

— Нет, капитан Полдарк, нет... Жаль, что ей придется страдать.

Сейчас середина июня, думал Росс. Уже и так довольно поздно. Но если пойдет легкий дождик, а потом выглянет солнце, то трава отрастет еще на девять дюймов. Ужасно мало. Но стоит этой чудесной погоде закончиться, как на три недели могут зарядить дожди. А с ними и ветер. Тогда трава поляжет, как шевелюра только что проснувшегося пьяницы.

Он язвительно произнес:

— Что ж, теперь ты снова можешь уделять всё внимание религии. Твой брат обеспокоен. Думает, что ты оступился. Молельному дому по-прежнему недостает крыши.

— Я уезжаю, — сказал Дрейк.

— Да? Куда же?

— Пока не знаю. Я об этом думаю. Но я доставил вам неприятности и должен уехать.

— Обратно в Иллаган?

— Нет...

— Думаю, твой брат будет разочарован. Не говоря уж о сестре.

Парень пнул в траве камень.

— Я на некоторое время уеду, капитан Полдарк. Так я решил.

— Что ж, береги себя. Сейчас трудно найти работу, даже бродячим торговцем, а ни одна община не будет тебя кормить, если ты ей не принадлежишь.

— Да, я знаю.

— Стать бродягой — считай что попрощаться с жизнью. Я видел давеча людей, бредущих по улице Редрата. Они никому не причиняли зла, просто не были жителями города, и их гнали из него в следующий. А там они наверняка получат такое же обращение.

— По правде говоря, — сказал Дрейк, — меня не заботит, если такое случится со мной. Лишь бы я смог забыть...

Росс взглянул на паренька. Столько страсти? Агония разбитой вдребезги мальчишеской любви. Через несколько месяцев он позабудет обо всем и тех неприятностях, что учинил, и будет беззаботно порхать, словно ничего и не случилось.

Возможно. Но первая любовь бывает глубокой. Его собственная не угасала столько лет. А любовь Демельзы так и не угасла. Этот мальчишка слишком похож на сестру.

— Как думаешь, стоит скосить траву или подождать еще пару недель? — спросил Росс.

— Что?

— Это поле. Скосить сейчас?

Дрейк смотрел на поле так долго, что Росс и не надеялся дождаться ответа.

— А потом что будете делать?

— С полем? Использую под пастбище.

— Тогда ведь спешки нет? Трава не испортится, если будет расти. Не то что зерно.

Они медленно направились обратно к дому.

— Я лучше пойду, — сказал Дрейк, когда они поравнялись с воротами. — Не хочу мешать.

— Хочешь поехать со мной во Францию? — спросил Росс.

— Что?

— Я еду во Францию. Поедешь со мной?

— Во... во Францию?

— Да. Из нашей округи едут семь или восемь человек. Примем участие в высадке во Франции.

— Я... А когда вы уезжаете?

— В воскресенье или в понедельник. Отплываем из Фалмута.

Дрейк некоторое время шел молча.

— Это была просто идея, — произнес Росс с определенным облегчением. — Забудь.

— Да, — сказал Дрейк. — Я хотел бы поехать.

— Должен предупредить, это не будет религиозным опытом. Французов обратить сложно. Как и большую часть твоих товарищей.

— Да, — сказал Дрейк. — Я поеду.

 

Глава шестая

Во вторник утром с отливом они отплыли из Фалмута на адмиралтейском куттере, яле и трехмачтовом люггере. Всего около двухсот человек: сто сорок французов, остальные или англичане вроде Росса, присоединились к экспедиции из-за своих убеждений, в поисках приключений или по дружбе. Они встретились с основной флотилией у полуострова Лизард в среду вечером и продолжили двигаться на юг в составе конвоя. Де Марези и де Сомбрей с куттера перешли на флагманский корабль, «Помону», Росс из дружеских побуждений последовал за ними. Его сопровождающие остались на «Энергичном».

Это было странное прощание. Демельза была молчалива, но не вследствие неискренности, а потому что из-за множества противоречивых чувств основная причина ее тревог не проявлялась так явно, как в октябре. С одной стороны, она не вынашивала ребенка и могла лучше скрыть страх. С другой стороны, Росс спас Дрейка от тюрьмы, тем самым несколько успокоив ее.

Хотя он никогда не сообщал ей, что делал и говорил во время визита к Джорджу, она знала: Росс мог добиться результата лишь угрозами или предложив сделку, и это ставило под угрозу всех. Казалось, что разобравшись с одной опасностью (принесенной с ее стороны), он может быстро ввязаться в другую. Или у нее будет меньше права возмущаться. Демельза чувствовала некий фатализм, и это помогло ей осознать, куда яснее, чем самому Россу, что она вышла замуж за мужчину, для которого приключения — что вторая натура. Ей не нравилась эта идея, но она принимала ее как неизбежность.

Росс не сказал ничего определенного о сроках возвращения, поскольку это явно не зависело от него. Он мог отсутствовать и две недели, и шесть. Муж лишь поцеловал ее в холодные губы, погладил по щеке и сказал, что напишет, если задержится больше четырех недель.

— Хорошо, Росс, – ответила Демельза, глядя ему прямо в глаза. — Я буду ждать. А у Клоуэнс прорежутся еще два зубика.

— Хорошенько позаботься о них. И о себе, любимая. Я привезу тебе особенный шелк.

— Лучше просто вернись сам.

И с тем он отправился в путь. Демельза не возражала против того, чтобы Росса сопровождал Дрейк, ведь иначе ее брат просто уехал бы куда глаза глядят. Но она вновь чувствовала, что, защитив его от одной опасности, они теперь подвергают его другой.

Россу наведался в Киллуоррен, чтобы попрощаться с Кэролайн.

— Женской части человечества в наши времена приходится играть довольно отвратительную роль. Она предоставляет свой дом, время и деньги для подготовки величайшей авантюры, а когда доходит дело до осуществления, ее оставляют на полке, как некое пыльное украшение, ждать, покачиваясь, пока все не закончится.

— Не думаю, что ты бы наслаждалась двумя неделями раскачивания в утлых лодках в компании четырёх тысяч человек, страдающих морской болезнью. Подозреваю, вся «величайшая авантюра» уложится в короткий отрезок времени, а остальное время уйдет на тяжелую работу в море или на берегу.

— Для человека здравомыслящего это глупая отговорка, Росс.

Он улыбнулся и глотнул шерри, который Кэролайн ему вручила.

— Что ж... Ради тебя я не могу этого изменить, вероятно, все равно не стал бы, даже если бы мог. Война — это отвратительное, жестокое дело, хотя может рядиться в красивые одежды, и я предпочитаю хранить от нее дам, которые мне не безразличны.

— А я предпочитаю хранить от нее мужчин, которые мне не безразличны, но тем или иным образом они все равно впутались. Надеюсь, это в последний раз.

— Аминь.

Он уже собрался уходить, но Кэролайн окликнула его:

— Росс.

— Да?

— У меня неприятное чувство, что это моя вина.

— Что именно?

— То, что ты делаешь. Что Дуайт там. Так оно и есть. Так будь осторожен, если не ради себя, то хотя бы чтобы успокоить мою совесть.

— Особенно позабочусь о твоей совести.

— Благодарю.

Кэролайн обхватила его лицо ладонями и поцеловала в губы. Это длилось несколько секунд.

— Что ж, — сказала она, отстранившись, — мне давно хотелось это сделать.

— Не стоит отказывать себе в удовольствии, — ответил Росс. — А не то еще примут за пуританку.

Они улыбнулись друг другу, и Росс ушел.

До отплытия из Плимута он повидался и с Верити, они дважды обедали вместе и болтали о былых временах.

Он думал обо всех этих прощаниях и прочем всю первую неделю на борту «Помоны», не меньше чем о капитуляции Джорджа, которая принесла Россу большое облегчение и весьма его удивила. Она показала, что его оценка характера Джорджа была верной, но показала также, что Джордж — человек разумный. Несомненно, он скрепя сердце склонился перед грубой угрозой, но это доказало, что с ним вполне можно ужиться в качестве соседа. Возможно, гораздо раньше, чем кто-либо мог предполагать, они примирятся и будут жить спокойно.

Всю неделю погода была благоприятной: дул восточный ветер, и каждое утро, туманным и красным рассветом, перед ними представало чудесное зрелище. Южнее «Помоны» плыли корабли флота Пролива, словно огромные морские птицы, севшие на воду, но распустившие крылья. «Король Георг» и «Королева Шарлотта» несли по сто пушек. «Королева», «Лондон», «Принц Уэльский», «Принц», «Барфлер», «Принц Георг» — по девяносто восемь. У одного корабля, «Сан-Парея» было восемьдесят пушек, и у пяти — по семьдесят четыре («Вэлианта», «Ориона», «Неотразимого», «Рассела» и «Колосса»). А рядом с «Помоной» шли остальные корабли эскадры сэра Джона Борлэза Уоррена: три линейных корабля, пять фрегатов и сорок или пятьдесят транспортных судов с французскими войсками и припасами. Крупный флот, достаточный, чтобы вселить уверенность в самых сомневающихся.

Но в те первые дни пессимистов было мало, и вечерние трапезы в кают-компании «Помоны» наполняло веселье и уверенность, разговоры велись на двух языках, иногда одновременно. Шарль де Сомбрей выступал в этом обществе и как острослов, и как стратег.

Но даже в те первые дни Росс заметил расхождение во взглядах среди французов. Выяснилось, что граф Жозе де Пюизе никогда прежде не встречался с графом д'Эрвильи, своим заместителем. Попытки познакомить их в Лондоне провалились, д'Эрвильи всегда был слишком занят в полку. И теперь, глядя на них рядом, становилось понятно почему.

Де Пюизе был крупным и могучим мужчиной, бретонцем по происхождению, когда-то предводителем шуанов — тех бретонцев, которые собрались в отряды и начали бессистемную войну против революции после казни короля. Графский титул, как и акцент, был провинциальным, к тому же в глазах многих людей он имел еще один существенный недостаток — в первые годы революции, перед тем как восстал против нее, был жирондистом. Д'Эрвильи, с другой стороны, был полковником одного из лучших французских полков и приверженцем короля Людовика. Его аристократическое происхождение было безупречным, отношения с Бурбонами в изгнании — самые близкие, а презрение к месье де Пюизе и его наполовину крестьянским корням — едва скрываемым. Не самое удачное начало похода.

Разделение существовало и в войсках. Ударные полки состояли из лучших солдат, натренированных и дисциплинированных. Но из-за недостатка средств их было мало, а остальные представляли собой пеструю толпу, набранную где попало и как попало.

Более того, чем ближе флот подходил к месту назначения, тем сильнее разгорались споры о стратегии и тактике. Стало понятно, что ясного представления о том, как воспользоваться вероятным успехом, нет ни у одного из лидеров. Де Пюизе просто отмахнулся и объяснил, что при виде контрреволюционеров все кругом восстанут, и войска с триумфом будут освобождать один город за другим. Два офицера-шуана, недавно прибывшие из Бретани, подтвердили, что на холмах вокруг Киберона и Карнака ждут десять тысяч вооруженных людей, готовых присоединиться к ним, стоит только высадиться.

Д'Эрвильи, командующий войсками, развернул карту, ткнул в нее длинным тонким пальцем и спросил, где именно — тут или тут? При каждом неясном ответе он пожимал плечами, нюхал щепотку табака и холодно оглядывал товарищей.

Когда они находились неподалеку от французских берегов, фрегат авангарда заметил французские корабли, и весь флот Пролива умчался сражаться. Погода переменилась, небо затянуло угрожающими тучами, но через некоторое время ветер стих. Росс воспользовался возможностью, чтобы доплыть на «Энергичный» и посмотреть, как там его сподвижники. Все оказались при деле, он даже не ожидал. Дрейк одолжил Библию, сидел на бухте канатов и читал, водя пальцем по словам. Боун чинил рубашку, Эллери и Джонас помогали с канатами на корме, Хоблин и Трегирлс играли в трик-трак, а французы на них глазели.

Росс не мог остаться надолго, поскольку если бы поднялся ветер, он бы застрял на «Энергичном», но он переговорил с каждым, дольше всего с Дрейком, которому неделя на море пошла на пользу. Когда Росс уже собрался отплыть, Толли подошел к нему и спросил:

— Знаешь, что я думаю, кэп?

— Нет. И что ты думаешь?

— Что нам грозят неприятности. Вот это всё. С этой высадкой, в общем.

— С чего ты так решил?

— Эти лягушатники. Слыхал их разговоры. Они думают, я не понимаю. Некоторые из них — военнопленные. Были пленными, а теперь их выпустили.

— Ты хочешь сказать... Выпустили, чтобы они отправились с нами?

— Именно так. Кто-то ходил по лагерям военнопленных в Англии и искал добровольцев. Понятно? Ты роялист? Хочешь драться за нового короля? Хочешь сбросить республику? Тогда присоединяйся к нам.

— И?..

Толли громко откашлялся через жуткие зубы.

— А чего тут ожидать? Отличный способ отправиться домой. Так они и говорят. Я слыхал, как они шепчутся в темноте.

Росс посмотрел на свой фрегат. Там поднимали парус.

— Думаешь, когда они сойдут на берег?..

— Некоторые, может, и станут драться. Некоторые нет. А кое-кто просто бросит оружие и драпанет.

— Может, это единичный случай. Ты слышал много подобных разговоров?

— Достаточно.

— Ох... Ну ладно, буду иметь в виду.

— Простите, сэр, — сказал подошедший к Россу моряк. — Думаю, нам пора.

— Да, — Росс похлопал Толли по здоровой руке. — Аккуратней тут, не выигрывай слишком много у Джаки. Если его вывести из себя, он становится несносным.

Больше они не видели флот, но получили известия о том, что в сражении захватили три французских линейных корабля. Сами же они встали на якорь у берегов Франции с подветренной стороны полуострова Киберон на следующий вечер, во вторник.

На этой части побережья Росс никогда раньше не бывал. Бухта Киберон выходила на восток, и в сторону острова Белль выдавался узкий язык земли. Этот язык, как сказали Россу, был шесть миль в длину и три — в ширину. Он защищал бухту от всех ветров за исключением юго-восточного и делал эти берега идеальным местом для высадки войск и припасов.

В тот вечер берег выглядел таким мирным — под заходящим солнцем дремали две или три деревушки, почти безлюдно. Длинная девственная полоска песка напомнила Россу пляж Хендрона, только здесь почти не было прилива и утесы не такие грозные. Он стоял рядом с де Сомбреем и еще парой человек, глядя как к конвою приближаются две французские лоцманские лодки. Над обеими развевался белый флаг, а когда они подошли ближе, раздался крик: «Vive le Roi! Vive le Roi!»

— Это только начало, — сказал притихший де Сомбрей, его энтузиазм уступил место трезвому созерцанию. — Это моя земля. И я приветствую ее. Вы же так это видите, да? Для человека из Америки или еще откуда-нибудь это просто земля, берег. Для меня — это Франция, мой дом и моя жизнь.

— Где мы высадим людей?

— Вон там. В самом дальнем конце Киберона. Это деревня Карнак. Нам сказали, что они готовы нас принять. Но два дня назад двух офицеров послали вперед на баркасе, всё будет зависеть от их доклада.

Росс увидел знакомую фигуру на борту «Энергичного», который подошел, чтобы встать рядом на якорь. Росс помахал рукой, и в ответ поднялся железный крюк. Лоцманы перекрикивались со стоящим на якоре флотом, два человека поднялись на борт и спустились в каюту. Там они пробыли полчаса, а потом снова появились в сопровождении худощавого и сурового полковника д'Эрвильи.

— Собирается посмотреть лично, — объяснил де Сомбрей. — Не думаю, что он лучший выбор для командования таким пестрым отрядом, но никто не оспаривает его мужество.

Они смотрели, как граф плывет на одной из лоцманских лодок и сходит на берег. Появилась пара других лодок, похожих на рыбацкие, они огибали флот. Никаких признаков враждебности. Солнце скрылось. После двух дней ветреной погоды, последовавшей за безветрием в Бресте, снова наступило спокойствие. Росс гадал, как там его сено.

После наступления темноты д'Эрвильи вернулся, и в капитанской каюте «Помоны» собрался военный совет. Росса не пригласили, но де Сомбрей ввел его в курс. Встреча прошла на повышенных тонах. В Карнаке д'Эрвильи ничего не обнаружил, только несколько офицеров-шуанов, парочку дружелюбных крестьян, готовых помочь, и никаких признаков обещанных десяти тысяч солдат, лишь заверения, что они появятся, слетятся с холмов, чтобы присоединиться к экспедиционным силам, как только те высадятся. Как только они высадятся, всё будет, так ему обещали. Но увидев всё собственными глазами, д'Эрвильи решил, что высадки не будет.

Ничто не могло изменить его мнение. Это противоречит воинской тактике, сказал он, а вдобавок — указаниям королевского двора, он не может высадить слабые войска, почти лишенные пушек, тяжелого вооружения и лошадей, на берег, где они могут вскоре натолкнуться на хорошо организованное сопротивление республиканцев. Все обещания шуанов, так настойчиво повторяемые в Лондоне, оказались нарушены. Высадившаяся армия может остаться здесь, на транспортных судах, или вернуться в Англию, но он не поведет ее на погибель на берег.

Все попытки его убедить со стороны де Пюизе и других бретонцев были тщетными. Они клялись, что половина Бретани уже подняла мятеж. Достаточно огонька, зажегшегося на Кибероне, чтобы вспыхнула вся страна.

Они спросили командующего, встретил ли он сопротивление, когда сошел на берег? Его приветствовали как друга. Тогда сэр Джон Борлэз Уоррен, до сих пор державший себя в руках, попытался воздействовать на разъяренного француза. Они собрали эти силы для вторжения, со всем вооружением и припасами, и теперь бесславно вернуться, даже не сделав попытки? Даже если после высадки всё пойдет не так, им не отрезан путь обратно. Флот останется сторожить пути к отступлению. Французский флот сильно пострадал и отошел к Бресту. На море бояться нечего. Всегда можно погрузиться на корабли.

Тогда кто-то наконец упомянул мужество, и англичанам пришлось вмешаться, чтобы предотвратить дуэль. И тут д'Эрвильи неожиданно сдался. Хорошо. Они его убедили. Высадка произойдет завтра на рассвете. Ответственность за нее ляжет на него, ответственность за принятие решения о высадке — нет. Это следует записать, тогда он согласен.

Как только де Сомбрей вышел, он тут же рассказал всё Россу.

— Пора спускать шлюпки. Солдатам выдали по тридцать патронов и по паре кремней на каждого, и провизию на четыре дня — всего один ранец. Они займут места в лодках еще ночью, а с рассветом начнут высадку. Ну вот и началось!

— Вы согласны с де Пюизе?

— Думаю, де Пюизе слишком взвинчен. Но как же иначе. И в целом он прав, я считаю. Страна восстанет, но только если сначала нас не уничтожат.

Росс поплыл на «Энергичный», с которого уже спускали шлюпки. Найдя в темноте проем между ними, он поднялся на палубу и перемолвился с каждым своим спутником. Ни они, ни другие англичане на борту не готовились к высадке. Последним Росс переговорил с Дрейком и сказал ему, почему высадятся только французы.

— Но я пока не стану объяснять, почему я привез сюда тебя и остальных.

— Не имеет значения, — ответил Дрейк. — Я хотя бы перестал обо всем этом думать.

— Что же касается моих планов, если что-то удастся предпринять, то это будет зависеть от успеха высадки. У меня нет четких планов. Возможно, нам вообще не придется ничем заниматься.

— Я не возражаю, — сказал Дрейк. — Лишь бы подальше от прошлого.

Высадка началась с первыми лучами туманной зари.

Около трех тысяч французов, которые провели большую часть ночи в маленьких лодках, болтающихся на холодном ветру, высадились на берег около Карнака. Однако их появление уже ожидали и поприветствовали ружейным залпом солдаты-республиканцы, спешившие сюда всю ночь. Несколько роялистов упали, но д'Эрвильи приказал одному из лучших подразделений высадиться в бухте позади врага, перебраться через скалы и зайти с тыла. Что они и сделали со стремительным натиском — многие солдаты не стали дожидаться, пока лодки причалят к берегу, а выпрыгивали прямо в море и плыли к берегу.

После часового сражения республиканцы, которых экспедиционный корпус превосходил числом в десять раз, побросали оружие и побежали по дороге, ведущей в город Оре. Когда солнце поднялось над клубами тумана, роялисты триумфально вошли в Карнак. Их обступили толпы крестьян с криками «Vive le Roi!» и размахивая флагами. Прибывшему д'Эрвильи пришлось продираться сквозь толпу. Теперь, когда они действительно высадились, когда армия роялистов оказалась в окружении местных, из близлежащих деревень и впрямь стали прибывать люди с криками восторга. Похоже, де Пюизе все-таки был прав. Де Пюизе же был уверен в своей правоте.

Сам он высадился в десять часов вместе со своим штабом, и его приветствовали как ангела-освободителя. Де Сомбрей находился в своем полку с рассвета, а теперь позволили высадиться и Россу, как и де Марези, и полудюжине британских морских офицеров.

Это была потрясающая сцена, потому что крестьяне принесли вино и разную снедь, чтобы угостить спасителей. Многие из наименее дисциплинированных французов не двинулись дальше пляжа, побросали оружие и уселись на ящиках в окружении восторженных шуанов, пили вино из литровых кружек, закусывали сыром, пирогами прочими яствами, которые предлагали благодарные крестьяне. Другие кутили в городке. Превосходная ситуация для контратаки, подумал Росс.

К счастью, многим пришла в голову та же мысль. Пока графа де Пюизе принимали в мэрии, как вернувшегося к жизни Людовика XVI, д'Эрвильи отдавал приказы лучшим подразделениям прочесать местность на предмет каких-либо признаков врага. Он лично повел роту гренадеров, а де Сомбрей — другую. Росс предпочел бы отправиться с ними — он чувствовал себя неловко среди этого веселья.

Он прошелся по пляжу и смотрел, как сгружают припасы. Наполненный энтузиазмом де Пюизе приказал выгрузить их и раздать шуанам, нуждающимся в оружии, но операцией никто не командовал и не отдавал указаний, как именно распределять оружие. В результате его мог взять любой. Большие ящики поставили на пляж и открыли. Некоторые были набиты ружьями, некоторые — боеприпасами, некоторые — одеждой, а другие — медикаментами.

Три офицера-шуана сделали попытку придать распределению хоть какой-то порядок, но вскоре крестьяне, не желая ждать в очереди, окружили ящики и выхватывали предметы тотчас же, стоило открыть ящик. Росс много раз видел женщин, идущих прочь с английскими ружьями, а другие хватали военные мундиры. Время от времени среди французов вспыхивали заварушки. Росс заметил, как шуаны вшестером волокут легкую пушку, перекатывая ее по мягкому песку. Он видел человека с шестью ружьями — тот чуть ли не полз на коленях, не в силах их дотащить.

Поначалу он пытался вмешаться, но все на него только огрызались.

Лейтенант Макартур, один из британских офицеров, сказал:

— Ничего вы с ними не сделаете. Оставьте их.

— Кто-то должен сказать де Пюизе, пока не станет слишком поздно.

— Думаете, он сможет их остановить?

— По крайней мере он может прекратить выгрузку припасов.

Они вместе вернулись обратно и, приложив некоторые усилия, смогли добраться до генерала. Но теперь все пребывали в эйфории. Д'Эрвильи прислал сообщение о том, что Сен-Мишель, важный форт с правого фланга, сдался без единого выстрела, а он оставил там роту из пятидесяти шуанов и выступил дальше на юг. Де Сомбрей сообщил, что деревня Плуарнель пала и бегущие республиканцы бросили много провизии и боеприпасов. Вся страна восстала, как и предсказывали. Какое имеет значение, если припасы с кораблей распределяются не так уж справедливо? Скоро всего будет в достатке.

Так прошел день, наступила ночь. Все командиры авангардных отрядов вернулись и на встрече в мэрии показали свою диспозицию. Несмотря на хаос этого дня, всё было сделано настолько мудро, как мог бы пожелать любой хороший генерал. Освободители заняли теперь целый амфитеатр со сценой в виде пляжа. Полукруг тянулся на пять миль от одного конца к другому и вдавался на пять миль вглубь побережья. Армия разместилась удачно для отражения атаки, но по-прежнему имела в тылу море с поставками припасов и путем к отступлению. Республиканцы оказывали то тут, то там сопротивление, но не долгое и не ожесточенное. И всегда отступали.

— Кто командует армией республиканцев в этом районе? — спросил Росс де Сомбрея, прежде чем они расстались на ночь.

Тот поморщился.

— Лазар Гош.

— Мне это имя незнакомо.

— Боюсь, придется познакомиться, если только нам не удастся в ближайшее время с ним покончить.

— Способный человек?

— Возможно, лучший у них. Но он еще молод, примерно моего возраста — двадцать шесть или двадцать семь. Коварный, жестокий, мудрый. Посмотрим.

— Какие планы на завтра?

— Пока никаких. Наверняка болтовня. Наверняка разногласия. Возможно стычки.

— Разве не следует сначала взять Киберон? Нам нужен порт. Разве из Англии не прибудут еще припасы?

— О да. Но форт Пентьевр, охраняющий перешеек, не так-то легко взять. Полуостров в том месте едва милю шириной, а пушки форта направлены во все стороны. Для атакующих нет укрытий, и чтобы взять форт, потребуется много жизней. Что до остального, сами видите, сколько подозрений и вражды среди командиров. Кто знает, что произойдет? Ну хоть начали неплохо. Посмотрим.

 

Глава седьмая

Настал день, и все случилось так, как и предсказал де Сомбрей. Споры, разногласия и стычки. Французские аристократы не доверяли войскам, которым предстояло охранять фланги, считали шуанов толпой ненадежных крестьян, что разбегутся при первом же выстреле. Шуаны считали высокомерную и надменную знать щеголями и хлыщами, во всем желающими получить превосходство, и отвечали презрением на презрение. То тут, то там вспыхивали ссоры, когда акцент и манеры какого-нибудь французского аристократа передразнивали люди, с которыми приходилось иметь дело.

Тем временем припасы продолжали сгружать на берег и раздавать всем желающим. Человеку даже не нужно было объявлять о симпатии к роялистам, как ему уже выдавали ружье и патроны. На третий день раздали все восемьдесят тысяч ружей.

Но враг почти не сдвинулся с места и без боя покинул несколько важных позиций. Это обнадеживало. Дивизия шуанов атаковала и взяла город Оре в семи милях от побережья. Там была хорошая река, город годился в качестве порта для небольших судов, хотя не мог принимать военные корабли или транспорты. Подразделение гренадеров выдвинулось вперед, чтобы отрезать все пути сообщения с Ваном — важным региональным центром. Пали Ландеван и Миндон.

Де Пюизе снова рвался вперед, не особо задумываясь о стратегии. Хотя он был лидером шуанов еще до того как уехать в Лондон, его идеи о войне были туманными и геройскими. Но идеи д'Эрвильи были настолько же ограниченными, насколько необузданными у Пюизе. Он совершенно не верил в то, что если войска дойдут до Вана, город падет. Он видел лишь собственную армию, нехватку лошадей, пушек и тяжелого вооружения, необходимого для сражения с армией республиканцев, если она к тому вынудит.

Наконец, он решил атаковать форт Пентьевр. Росс понял, что де Сомбрей не преувеличивал оборонную мощь этой крепости, и всё же это была важная позиция, которую необходимо было захватить, прежде чем идти дальше. План состоял в том, что англичане прикроют высадку на оконечности полуострова лучших французских частей — полков графа д'Эктора и «Верных трону» под командованием самого де Пюизе, флот будет бомбардировать форт с близкого расстояния.

Одновременно с этим д'Эрвильи поведет со стороны суши полк «Людовики Франции» и полк маркиза де Дренея. Обе атаки поддержат многочисленные шуаны. Началось всё на заре, но ко всеобщему удивлению сопротивление было вялым, и почти незамедлительно комендант форта предложил переговоры. Д'Эрвильи, серьезно рискуя, вошел в форт один и после многих часов переговоров убедил коменданта сдаться. Это был триумф. С капитуляцией форта весь полуостров Киберон оказался в руках роялистов. Даже д'Эрвильи, которого теперь принимали как героя, позволил себе роскошь улыбнуться.

Но после этого снова последовал период бездействия и разногласий на совете. Даже штаб раскололся. Солдаты, находящиеся в нескольких милях от штаба, жаловались в сообщениях, что их не кормят до шести вечера. Не могли решить даже простейшие административные проблемы, и никакой попытки это исправить сделано не было. Никто не заглядывал даже на несколько дней вперед.

Росс начинал терять терпение. В глубине души он понимал, что осторожность д'Эрвильи, желающего подождать прибытия тяжелых пушек из Англии, до того как ввязаться в сражение, вполне обоснована в военном смысле, поскольку уже пару раз во время небольших стычек неопытные бретонцы показали свою ненадежность. Но пока дела шли таким образом, он понимал, что наступление на Кемпер — дело по меньшей мере нескольких недель. Всеобщего восстания не случилось. Если придется пробиваться с боями лига за лигой, кто знает, сколько времени это займет? Он уже отсутствовал дома около трех недель и отправил Демельзе письмо со вчерашним баркасом. Но пока пользы его пребывание здесь не принесло. Ему даже не позволили сражаться. До сих пор его корнуольским спутникам лишь дважды разрешили сойти на берег.

А потом пришли известия о том, что генерал Гош наконец-то выдвинулся. То тут, то там сквозь слабо защищенный периметр роялистов проникали атакующие республиканцы. Двух- или трехтысячную армию шуанов обратила в бегство атака центральных сил Гоша. Затем недавно захваченный Оре снова пал, обороняющиеся побросали оружие и сбежали даже без сражения. Командовал ими аристократ по фамилии де Вобан, и ему удалось сплотить войска и остановить наступление, но он не убедил их контратаковать и посылал в штаб полные язвительного презрения депеши. По армии расползлись подозрения. По крайней мере дважды сбылись предсказания Бартоломью Трегирлса — солдаты, сражавшиеся за короля? вдруг переходили на другую сторону и объявляли себя верными сторонниками республики.

Три дня спустя, на одном из самых бурных военных советов, д'Эрвильи объявил свое решение убрать все лучшие войска с периметра обороны и сосредоточить их на пятнадцати квадратных милях полуострова Киберон. Внешний периметр поручили нерегулярным войскам шуанов под командованием нескольких аристократов, таких как де Вобан и де Марези. С точки зрения военной логики решение было безупречным. Регулярные войска, находящиеся с одной стороны под защитой британцев, патрулирующих море в районе форта Пентьевр, теперь были в мощной оборонительной позиции. Но Росс чувствовал, что с точки зрения политической стратегии это решение — катастрофа. Для тысяч колеблющихся жителей провинции это стало знаком, что нужно держаться тише и не помогать роялистам, пока всё не закончится.

Быстро стало ясно, что жители деревень вроде Карнака, которые встречали высадившихся как спасителей и предлагали всю возможную помощь, восприняли это, как будто их бросили. Они не слишком верили в то, что нерегулярные части долго продержатся против закаленных войск Гоша, а как только деревни захватят, жителям придется страдать от репрессий безжалостных республиканцев. Тысячи людей возмущались и стенали, что армия лоялистов собирается по-тихому уплыть, и толпа следовала со своими пожитками и детьми за войсками к Фале, где теперь обустраивали новые оборонительные позиции.

Большую часть дня Росс провел на «Энергичном» и ничего об этом не знал, но, высадившись вечером на берег около Пентьевра вместе с Боуном и Эллери, он увидел перемещение войск и услышал жалобы людей, следующих за ними, поэтому поспешил расспросить о случившемся. Потом он пару часов бродил по полуострову, поскольку сошел на берег с определенной целью. После падения форта многие солдаты разместились на постой в деревушках полуострова, но главным образом шуаны, а ударные полки находились в других местах. Теперь, когда регулярная армия возвращалась, шуанам пришлось уступить ей место. Повсюду возникали споры и стычки, одни приказы сменяли другие. Даже рядом со штабом солдаты с рассвета ничего не ели.

Через некоторое время три англичанина вернулись в форт, и Росс попытался найти кого-нибудь из командования. Но ему удалось лишь проникнуть в большую комнату для офицеров и увидеть грузную фигуру де Пюизе, окруженную толпой возмущенных шуанов. Росс потерял всякую надежду с ним переговорить и вернулся к Боуну и Эллери.

— Сегодня мы ничего не сможем сделать, — сказал он. — На борту будет безопаснее.

В этот беззвездный июльский вечер c топотом ног, скрипом колес и голосами взбудораженных французов Росс не особенно опасался за собственную безопасность в этой сутолоке. В худшем случае он мог объясниться по-французски, а повелительные манеры помогли бы ему справиться, но Боун и Эллери не знали ни слова по-французски, и на них могли напасть, приняв за шпионов, поскольку сейчас все подозревали всех.

Они почти добрались до лодки, когда с ними поравнялся одинокий всадник. Даже в темноте его фигуру нельзя было спутать ни с кем другим.

— Де Сомбрей! — окликнул его Росс.

Лошадь остановилась.

— Кто здесь? А, это вы, Полдарк. Почему вы не на корабле?

— Привез двух друзей поразмять ноги. У вас есть пять минут?

— Даже час, если пожелаете, мне все равно, где его провести — здесь или где-то еще. Решение принято. Или это еще только начало? Просто кошмар.

— Отведи Эллери в лодку, — сказал Росс Боуну. — Я догоню через пять минут.

Де Сомбрей спрыгнул с лошади и похлопал нервное животное по морде. Даже обычная сельская лошадь заразилась всеобщим беспокойством.

— И что теперь будет, Шарль? — спросил Росс, указывая на мерцающий свет движущейся колонны.

Француз пожал плечами.

— О, я знаю, я знаю. Кто так решил? Не я. Иногда я присутствую на совете, иногда нет. Вообще-то я отсутствовал, когда д'Эрвильи протолкнул свое решение. Разумеется, впереди нас ждет сражение. Разумеется. Враг неподалеку. И отозвав войска, мы получили сильную позицию. Кто нападет первым? Но не все решается в сражении.

Некоторое время они стояли молча.

— Шарль.

— Да, друг мой?

— Я здесь совершенно бесполезен, вы это знаете?

— С вами можно разделить пищу и бокал вина, а это весьма ценно.

— Да-да, но я чувствую себя калекой, потому что не состою в регулярных английских войсках, и к тому же англичане ходят по острию ножа, чтобы не выглядело так, будто мы вторглись во Францию.

— Если было иначе, вы не стали бы моим другом.

— Это было понятно, еще когда я решил поехать. Но вы же знаете мою изначальную цель. В ближайшем будущем ее не достигнуть.

— Что ж... сражение еще предстоит. Если бы Гош был на нашей стороне, я чувствовал бы себя лучше.

— Простите, но хотя высадка была удачной, она не достигла успеха, на который мы рассчитывали. Помните, как де Марези в Киллуоррене скатывал ковер? Тогда он сказал, что армия роялистов прокатится по всей Франции.

— Луи всегда был склонен к театральным жестам.

— Так значит... — Росс взял француза за руку. — Я могу позабыть об этих честолюбивых планах, оставить вас здесь и попытаться достичь своих целей другим путем?

— Нет, Росс. Это не так. Честолюбивые планы лелеяли вы, а не мы. Я их принял, как и многие другие. Мне хотелось бы, чтобы вы были рядом, в моем полку во время сражения, но это невозможно, и считайте себя свободным отправиться домой.

— Не домой.

— Не домой?

— Не домой.

— А... Понятно.

Где-то вдалеке, у Сент-Барба, прогрохотала пушка, но на этом всё кончилось.

— Но для этого, — сказал Росс, — мне потребуется лодка.

— У вас их много.

— Французская. Рыбацкая лодка. Кеч или небольшой люггер.

— Что ж... на этом побережье их в достатке.

— Я не могу просто реквизировать лодку. Но вы можете.

Шпоры де Сомбрея звякнули.

— На каком основании? Меня это вовсе не радует. Находиться между нашими войсками и этими необразованными крестьянами — уже больше чем достаточно.

— Так значит, я не получу лодку?

— Друг мой, не могу сказать, что вы получите лодку. Но не могу сказать, что и не получите, правда? В Кибероне во всех деревнях, на каждом причале вы найдете такие лодки. Сейчас такая неразбериха. Кто-то хватится лодки, но ведь вы будете осторожны, и никто не узнает, куда она делась?

— Что ж... Благодарю, надеюсь, что не наврежу этим нашим отношениям.

— Не думаю. Не думаю. Но это будет непросто. Сделайте это ночью и после тщательной разведки.

Они прошли несколько шагов, и де Сомбрей положил руку на седло.

— И в этом вашем предприятии тоже будьте осторожны. Это не так легко, как вам кажется.

— Вероятно, и вовсе невозможно. Пока не увижу собственными глазами, не узнаю. А пока, друг мой... Если нам уже не суждено увидеться...

— Не суждено? Никогда? — засмеялся де Сомбрей. — Через год или два вы приедете в мой замок в Лимузене, и мы будем пить лучшее вино, что вы когда-либо пробовали. Мой виноградник, хотя и небольшой, один из лучших во Франции.

— Я не говорю «никогда». Только во время этой авантюры.

— Что ж, да. Да. Но конечно, возможно и никогда. Впереди — жестокое сражение... Знаете, так странно — потерять семью, зарезанную этими санкюлотами, и вместе с ней потерять страну, поместье, дом предков. Человек словно отстраняется от жизни и перестает ей дорожить.

— И все-таки вы дорожите ею, ведь это всё, что у нас есть.

— Это всё, что у нас есть, но чтобы терпеть эту жизнь, должна быть какая-то веская причина. Это вторжение будет для меня решающим в выборе.

— А мадемуазель де ла Блаш?

— Ах да. Как только всё это закончится, мы поженимся. Когда я смогу вернуться вместе с ней домой и мирно жить с новой семьей...

Именно этим я и занимался, подумал Росс, но всё равно покинул семью.

— Если вы увидитесь с мадемуазель де ла Блаш раньше меня, а это вполне вероятно, могу я попросить передать ей это кольцо? Оно принадлежало моей матери. Я нашел его в кошельке незадолго от отъезда. Оно ничего не стоит.

Росс достал свой кошель и опустил туда кольцо.

— И мою любовь, — добавил де Сомбрей.

— И вашу любовь.

— Это простая безделушка, — сказал де Сомбрей. — Не знаю, зачем я его хранил.

— Я не могу обещать, что доставлю его.

— А кто может? Вы или я? Посмотрим... Когда вы отбываете?

— О, не раньше чем завтра или послезавтра. Как вы сказали, лодок тут много. Но много и владельцев. В любом случае, если до моего отъезда начнется сражение, я останусь и подожду исхода.

Де Сомбрей улыбнулся в темноте.

— Никакого сражения не будет — ни завтра, ни послезавтра, ни вообще никогда, пока командует д'Эрвильи. Мы будем несколько дней стоять и пялиться друг на друга — мы и те, что в синем, — ожидая, пока противник сделает решающий ход.

Росс подождал еще три дня. В это время республиканцы, воодушевленные отходом противника, быстро заняли Карнак и другие деревни, обороняющиеся шуаны отступили к полуострову или удрали на лодках, в море их подобрали англичане. С ними были женщины и дети и всё имущество, которое они смогли унести. Зрелище не ободряло. Республиканцы приблизились к форту Пентьевр на расстояние ружейного выстрела, а затем отступили, как приливная волна. Они заняли позиции на возвышенности у Сент-Барба и зажгли костры вдоль всего побережья.

Итак, обе армии уставились друг на друга. Граф д'Эрвильи наконец-то придумал план наступления. Разведчики докладывали, что армия противника почти вдвое превосходит его собственную, но Гош не знал, что в его тылу находится армия шуанов. Д'Эрвильи считал, что если обе армии атакуют Гоша одновременно, то могут одержать внушительную победу. Такое, конечно, было вероятно, но никто не знал, как этого добиться. Росс больше не мог ждать. Настало время отправиться в путь. И он тихо ускользнул.

Это была типично бретонская рыбацкая лодка — двухмачтовый люггер, очень похожий на подобные корнуольские лодки. Примерно сорок пять футов длиной и четырнадцать шириной, лодка несла парус размером в тысячу триста квадратных футов, ей было легко управлять при обычных порывистых ветрах у побережья, для чего люггер и предназначался. Вполне годился для людей, не слишком чувствительных к легкому ветерку летних вечеров.

К счастью, той ночью, когда они взяли лодку, дул постоянный западный бриз. Трегирлс заметил люггер двумя днями раньше, и всё это время они наблюдали. Рыбаки обычно выходили в море с отливом, но эту лодку не использовали. Трегирлс провел полдня в деревне и обнаружил, что три недели назад владелец скончался, и все ждали его брата из Вана, наследника.

Не так-то просто оказалось проникнуть туда в темноте. Вокруг шаталось слишком много солдат, слишком многие военные жили в коттеджах, так что крохотная бухточка никогда не спала, как в прежние времена. Но отсутствие полной тишины играло им на руку. Если их увидят, то меньше вероятности, что остановят. Да и кто точно знает, какие приказы отдало высшее командование?

И вот они двинулись по камням от одной тени к другой. Пару раз тявкнули собаки, полдюжины мертвецки пьяных валялись у пристани. Трегирлс забрался на борт, потом Дрейк, а за ними и остальные, и под конец Росс. До сих пор никто не закричал «Держи вора!» Но были и тревожные минуты, пока «Сарзо» отвязывали от пристани и тихо выводили в устье бухты. Мелькнула тень последнего угла каменной пристани, они подняли один парус, потом второй. По-прежнему никаких криков. Когда лодка стала слушаться руля, Росс снова смог нормально дышать.

Из восьми человек, отплывших на «Сарзо» этой ночью, когда небо с легкими облаками то заволакивало туманом, то прояснялось, пятеро знали, как управлять парусником: Росс, Трегирлс, Боун, Эллери и Нэнфан, и это был знакомый им тип лодок. Они плавали на подобных многие годы, еще с самого детства. Они взяли провизии на десять дней, рыбацкие свитера и бретонские шейные платки ярких расцветок, чтобы на расстоянии могли сойти за тех, кем прикидывались. Они также взяли с собой три пистолета, четыре ружья и несколько ножей.

На заре ветер стих и не поднялся вновь вместе с солнцем, так что часть дня они вяло плыли в сторону острова Груа и Иль-де-Гренан. Они не торопились. До заката они все равно мало что могут сделать. Росс вместе с Толли целый час провел над картой, рассматривая местность вокруг Кемпера, а потом вытащил план монастыря, который начертил для него в Фалмуте бывший заключенный, голландец. Здание было внушительным, скорее несколько зданий, расположенных на большой территории.

Росс не был готов к такого рода затее, когда они покидали Англию. Он думал, что в худшем случае высадка роялистов приведет к такой сумятице в провинции, что к тому времени, как он доберется до Кемпера, пленные могут сами броситься в бега. А вместо этого роялисты оказались запертыми на полуострове в пятидесяти милях от нужного места, да еще и в обороне. Он мог надеяться только на то, что войска республиканцев поблизости от Кемпера скорее всего отойдут южнее, чтобы помочь Гошу сдержать вторжение.

Но будет ли тюремная охрана невнимательной или неосторожной, он не имел понятия. Голландец сообщил о расположении и численности охраны. Но они будут вооружены, и Росс размышлял, не ведет ли семерых бравых корнуольцев на смерть. Единственное преимущество, или одно из немногих, заключалось в том, что охрана ожидает неприятностей только изнутри, а не извне. Если бы такое место существовало в Труро, подумал Росс, то охрана ни за что бы не ждала, что снаружи на нее нападут французы. Аналогия была хорошей, поскольку Кемпер стоял на реке в десяти или одиннадцати милях от побережья.

Росс был человеком действия, но так же склонным размышлять. Эта часть его характера, так скептично настроившая его против любой власти, работала и против него самого. Та же способность оспаривать справедливость закона и законодателей подвергала и его собственные действия похожему тщательному анализу. Эта особенность характера была и благодатью, и досадной помехой. А потому этот день был для него не столь приятным, как для остальных, которые смеялись и шутили от радости, что наконец-то что-то предприняли после стольких дней простоя.

Он наблюдал за ними и прислушивался (даже Дрейк иногда присоединялся к шуткам), но сомневался в своем решении, от которого так многое зависело. Нетерпение — чувство, что время уходит, ощущение тщетности усилий, заставило его покинуть экспедиционный корпус в Кибероне, чья судьба была неясной. Несмотря на всю видимую храбрость роялистов, вторжение несло привкус неудачи, предчувствие поражения. Все те мысли, которые подавлял всеобщий энтузиазм, теперь всплыли на поверхность. Росс больше не считал, что даже де Сомбрей и де Марези верят в победу. Они оставались здесь, потому что находились на французской земле и присягнули роялистам, а еще потому что были храбрецами.

Следовало бы остаться и ему, пока всё не решится? Может, он трус или по крайней мере менее храбр, если покидает французов сейчас, когда всё висит на волоске? Пару раз за день Росс чувствовал, что был бы рад согласиться с этим. Тогда он мог просто развернуться и сказать своим спутникам, что планы изменились. Они не будут болтаться у французского побережья, а поплывут обратно в Корнуолл, домой, к безопасности и уюту будничной жизни. Эта авантюра годилась для пылкого двадцатилетнего глупца, мечтающего о славе, а не для процветающего владельца шахты тридцати шести лет с женой, двумя детьми и положением в обществе. Вот Джордж бы повеселился. Или, скорее, высмеял бы его. И вполне заслуженно.

Около шести вечера они вошли в бухту и снова стали изучать карту в поисках устья реки. Трегирлс дважды бывал в этих водах, когда ходил в море, и именно благодаря его знаниям они поплыли в сторону деревни Бенодет, в устье реки Одет. Часом спустя они вошли в узкий залив, который затем расширился. Еще светило солнце, но их французская рыбацкая лодка позволила пройти свободно. Их дважды окликали с других лодок, и Толли отвечал руганью, вполне всех устроившей.

Ветер между лесистыми холмами дул подходящий, а когда залив снова сузился, а холмы практически сомкнулись, почти стих. Но они продолжали двигаться вперед. Теперь они приближались к крутым, поросшим лесом утесам. Было неясно, сколько они еще смогут плыть. По карте выходило, что после этой теснины река снова расширялась в тихое озеро полмили шириной. Но теперь их в любой момент могли остановить, а темнота наступит еще нескоро. Росс вопросительно посмотрел на Толли, стоящего у румпеля, а тот пожал плечами и буркнул:

— Как скажешь, кэп.

— Тогда рискнем.

Они добрались до залива, как он назывался на картах, когда заходящее солнце отбрасывало резкие тени и золотило верхушки деревьев. Несколько домов поблескивало под вечерним светом. В основном они стояли на восточном берегу, так что пришлось держаться западного — заросшего и более дикого, где среди деревьев торчали остроконечные крыши двух замков. Лодка устремилась в узкий проливчик слева, он выглядел достаточно глубоким. Росс подал знак Толли, и он немного поднял румпель. Они мягко подплыли к мысу и как можно тише спустили паруса. Выступ был не больше сотни ярдов длиной, на краю виднелась желтоватая глина. Над водой пролетели два кроншнепа, меланхолично и испуганно выкрикивая что-то на своем языке. Толли подвел люггер к левому берегу, где начиналось мелководье, и Нэнфан привязал лодку к подходящему дереву.

— Сейчас прилив или отлив? — мрачно поинтересовался Джака Хоблин, уставившись за борт.

— Прилив, но вряд ли полный.

— Тогда, наверное, нам стоит отплыть при отливе.

— Зависит от того, когда мы вернемся, — ответил Росс. — Придется рискнуть.

Они поужинали хлебом, сыром и вином под щебетание птиц и заходящее солнце. Когда наконец опустились сумерки, Росс повел своих спутников по берегу реки к городу.

 

Глава восьмая

Монастырь стоял на холме к северу от города. До сих пор они не останавливались. Они сильно рисковали нарваться на патруль. Стоит только кому-то их окликнуть, и всё пропало, потому что лишь Трегирлс говорил по-французски достаточно хорошо, чтобы перемолвиться словечком, не вызвав подозрений. Но Росс снова сравнил ситуацию с Англией и подумал: с чего вдруг патрули будут охранять улицы корнуольского города?

При виде высокой стены, окружающей монастырь, они присели, и Росс тихо ознакомил их с планом здания.

— За этими высокими стенами находится целый город. Одно большое здание и четыре поменьше, расположенные на территории размером с шахту Грамблер. Вокруг них — парк, пшеничные поля, огород, пастбище и озеро. Всё, что кормило монахинь. Теперь монахинь не стало, но мало что изменилось... Мы точно не знаем, в каком здании содержат доктора Эниса, но мне сказали, что раз он доктор, то наверняка в главном. Вот главное здание. Здесь, слева — входные ворота, а еще левее — дверь. В главных воротах в стене имеется смотровое окошко, и часовые могут осмотреть посетителя, прежде чем открыть. Сразу за воротами — помещение для часового, построено там двести лет назад, охрана стоит денно и нощно.

Росс замолчал. В кустах стрекотал сверчок.

— Больше ничего не рассказывай, кэп, — сказал Трегирлс. — А не то лишишь их мужества.

— Говори за себя! — огрызнулся Джака Хоблин.

Джака всегда был скор на ссоры, и Росс умел его контролировать, но он не рассчитывал на столь долгое заточение на «Энергичном» вместе с Трегирлсом.

— Когда минуете главную дверь, — продолжил Росс, — окажетесь в холле, ведущем к церкви. Ее, конечно же, лишили всех религиозных атрибутов, но это самое большое помещение в здании, там спят пятьсот пленных. Справа от холла будет еще одна дверь, ведущая к дому капитула, его превратили в караульную. Там спят остальные часовые, обычно шестеро. Они редко патрулируют здание, поскольку среди спящих пленников все равно не протолкнуться. За церковью — ряд келий, комната отдыха и трапезная. Конечно, все они не используются по прежнему назначению, там содержат заключенных.

— И больше караульных нет, сэр? — спросил Эллери.

— Есть. Еще около дюжины живут в прачечной, она в трехстах ярдах от главного здания. Они не на службе, но их могут вызвать в случае надобности. Но как мне сказали, обычно там только половина от этого числа, поскольку многие предпочитают ускользнуть на ночь домой.

— Или еще куда, — заметил Толли.

— Шесть... Двенадцать... По меньшей мере четырнадцать, — сказал Дрейк, — если поднимут тревогу. Но вы надеетесь проникнуть туда, не поднимая тревогу?

— Это вполне возможно.

Они двинулись только после одиннадцати. Только что вышел тонкий серп луны. Голландец считал, что часовой на воротах сменяется в десять вечера, в шесть утра и в два ночи. Окружающая монастырь стена была около десяти футов высотой, ее венчали стальные зубья, чтобы помешать проникновению. Дверь в стене — дубовая с железными скобами, а решетка в ней находилась в пяти футах от земли. Услышав стук, часовой открыл дверцу решетки и увидел двух посетителей.

— Quels poissons pêche-t-on ici?

— А? А? — пискнул Толли. — Voici mon prisonnier! Un Anglais qui s'échappe de votre petite crèche! Je l'ai attrapé près de chez moi!

Он схватил Боуна за воротник и встряхнул.

— Пустите! — засипел Боун. — Отпустите! Вы меня задушите!

После долгого молчания засовы отворились. Часовой высунулся наружу.

— Qu'y a-t-il? De quoi s'agit-il? Qu' voulez-vous? Je ne sais pas de…

Толли пырнул часового ножом в живот.

Тот вскрикнул, но крик потонул в бульканье хлынувшей изо рта крови. Боун подхватил падающего часового. Толли прошел дальше, ко второму солдату, показавшемуся из караулки. Росс следом за ним, но Толли оказался проворней, орудуя железным крюком. Второй француз рухнул, звякнув ружьем, саблей, пряжкой и прочим снаряжением. Через минуту все налетчики оказались за стеной, закрыли за собой дверь и стали ждать и прислушиваться.

После страшного грохота настала тишина. Только сверчки пиликали свое скрипичное соло у подножия стены. В большом здании слева показалось шесть огоньков. Они подождали, пока зажгутся другие. Справа находилось другое приземистое здание. Прачечная? Стояла полная темнота. Рядом заухала сова.

Росс наклонился и осмотрел второго француза.

— Этого ты тоже убил, — сказал он Толли.

Трегирлс сгорбился и кашлянул. От усилий проснулась его астма.

— Ты так нежно не сможешь. Как этим-то, — он поднял свой крюк.

Росс заставил их прождать дольше, чем кто-либо хотел. Потом они двинулись по траве, по гравийной дорожке и снова по траве к двери главного здания монастыря.

Там была маленькая дверь из крепкого дуба, но без смотровой решетки. На стене над дверью висел фонарь, но не горел. Росс резко и властно постучал и стал ждать. Ничего не произошло. Он попробовал звонок, но безрезультатно. Он снова постучал.

Раздались шаги, приглушенные французские слова. Человек явно не ожидал появления старшего офицера, в лучшем случае лишь одного из часовых по ерундовому делу. Зазвенели ключи. Скрипнула дверь. Показался мужчина в исподнем с фонарем в руках. Росс ткнул пистолетом ему в грудь. Мужчина открыл было рот, чтобы закричать, но поднятые пальцы Росса его остановили, и он сделал шаг назад. Толли подхватил готовый выпасть из рук фонарь. Дверь гулко захлопнулась за их спинами. Оказавшись внутри, Нэнфан связал часовому руки, а Боун заткнул кляпом рот.

Дверь в конце коридора была приоткрыта, на отделанные деревянными панелями стены и плитки пола лился луч света. Росс скользнул туда, Толли и Дрейк за ним. Когда они добрались до двери, в ней показался человек. Росс толкнул его обратно, и все бросились следом. Там оказалось еще четверо: трое играли в карты за столом, четвертый стул пустовал. На столе лежали деньги, стояли стаканы и кувшин. Четвертый человек стоял у окна и надевал мундир.

— Стоять, — велел Толли. — Не двигаться! Одно движение, и вы покойники.

У Джаки Хоблина был второй пистолет, у Эллери — третий. Теперь все ввалились в помещение, Нэнфан и Боун держали того человека, которого схватили первым. Джонас разматывал с пояса веревку, они стали связывать всех четверых. Почти ничего не говорили. Мужчина у окна пытался спорить и бороться. Это не принесло ему ничего хорошего. Но связывать их всех пришлось долго. Такое испытание для нервов! Через целых пятнадцать минут, к радости Росса, они с этим справились. Неудача здесь означала бы провал всей операции.

— Пора, — сказал он и поднял связку из восьми больших ключей, торчащую в двери.

Прихватив в комнате два фонаря, они шагнули в темноту и вошли в холл, к следующей двери, ведущей в церковь. Она была заперта на замок и щеколду. Ключ подошел, они аккуратно сдвинули щеколду. Сейчас главное было не создать впечатления, что они пришли освобождать пленных. Если такое придет кому-то в голову, то начнется хаос, свалка у двери и поднимется тревога.

В нос ударила вонь немытых тел, рвоты и пота. Церковь была футов двести в длину и сорок в ширину, а с учетом нефов — раза в два больше, вверх взмывали готические своды. Они вошли через западную дверь. Все сиденья и обычные предметы мебели вынесли, пол покрывал неподвижный и отвратительный ковер из человеческих тел, уложенных так тесно, словно их сплели друг с другом. То там, то тут кто-то чихал или стонал, некоторые храпели, по большей части люди лежали тихо, либо во сне, либо бодрствуя, словно понимали, что могут выжить, только оставаясь спокойными. Боже, думал Росс, я что, снова в Лонсестонской тюрьме, спасаю Джима Картера? Неужели жизнь всегда ходит по кругу?

Он уставился под ноги. За несколько шагов можно опросить любого из двадцати человек. Но кого из них выбрать? Он заметил отблеск фонаря в чьих-то глазах и шагнул в ту сторону.

— Эй, вы. Проснитесь-ка. Мы тут новенькие. Только что прибыли. Поможете нам?

— Бог поможет, приятель. Кто ж еще? Тут и лечь-то негде. У алтаря больше места.

— Мне велели найти доктора Эниса. Вы знаете, где он?

— Кто? Никогда о таком не слышал! Убирайтесь и дайте поспать!

Мужчина опустил голову, но Росс схватил его за руку и приподнял.

— Слушайте, нам нужно это узнать!

— Отвали, собака! — Рука пленника дернулась. — Никому не позволю себя лапать! Если ты такой...

Росс крепче сжал руку и встряхнул мужчину. Тот стал брыкаться и разбудил двух других рядом.

— У нас больной! Вы англичане или кто? Вы что, даже не поможете? Слушайте, мне нужно знать! Доктор Энис! Вы все должны знать доктора Эниса!

— Энис? — спросил один, приподнимаясь. Он был похож на обнаженный труп, но почему-то еще живой. — Чтоб тебя, Картер, ну и норов у тебя! А кто это? Кто вы такие? Новенькие? Да поможет вам Бог! Энис? Да, мы все знаем Эниса.

— И где же он? Где он спит?

— Не здесь, приятель.

— В этом здании или в другом?

— В этом, если вам удастся его найти. Он где-то недалеко от лазарета. Он всегда там, могу заверить. Но он там не спит. Поищите в келье рядом с трапезной.

— А где это?

— У вас глаз что ли нет? Ступайте к алтарю. В южном приделе есть дверь, ведущая в ризницу. За ней лазарет, а дальше — кельи. Обычно он там.

— Благодарю, дружище.

Росс поднял фонарь повыше и стал пробираться между спящими на полу скелетами, Боун замыкал процессию со вторым фонарем. Они протискивались вперед. Невозможно было идти, не разбудив кого-либо из спящих, поскольку между ними и ногу негде было поставить. Несколько раз они наступали на людей и спотыкались в полутьме, вслед неслись проклятья. Росс прекрасно знал, что не только пробуждает людей, но и будит в них любопытство. Он не сомневался, что вновь прибывшие входят только в сопровождении часовых и не посреди ночи, с двумя фонарями.

Дверь в ризницу невозможно было открыть из-за спящих. Пришлось растормошить двоих и чуть аккуратней пробудить остальных, они завалили чужаков вопросами. Один был очень молод и внимателен, вероятно мичман, он первым догадался, что им здесь нечего делать. Он вскочил и схватил Дрейка за руку, но тот лишь стряхнул руку, улыбнулся и последовал за остальными. Парнишка пошел за ними. Из-за истощенного состояния он выглядел не старше Джеффри Чарльза.

Они вошли в лазарет. Вонь там была в два раза сильнее, но больным оставалось мало места, чтобы даже пошевелиться. Они лежали рядами, как трупы, собранные с поля битвы. Но там был хотя бы свет: единственная свеча в фонаре, висящем так высоко, что никто не мог дотянуться. Она отбрасывала геометрические тени — одно изможденное и жуткое лицо высвечивала, а другое оставляла в тени. Чернобородый оборванец ухаживал за бредящим больным. Увидев входящих, он поднялся.

— Кто вы такие? Здесь больше нет места.

— Я капитан Полдарк. Мы ищем доктора Эниса.

— Я лейтенант Армитадж с «Эспиона». Нельзя сейчас его будить. Но освободился только час назад. Я немного разбираюсь в медицине.

— Нам нужна не медицина. Где он спит?

Армитадж оглядел их с сомнением.

— Зачем вы здесь? — спросил юный мичман. — Сэр, думаю, у них нет тут никакого дела!

— К вам — никакого, — ответил Росс. — Мы ищем доктора Эниса для его же блага. Уверяю вас, лейтенант Армитадж. Даю слово офицера.

— Смотрите, сэр, — сказал мичман. — У этого человека кинжал. Зачем они здесь?

— Чтобы перерезать тебе глотку, — рявкнул Толли, надвигаясь на него сзади, — если тебе нужно больше воздуха, он пройдет через дыру в горле.

Армитадж уставился на Росса.

— Вы что, вломились сюда?

— Отведите нас к доктору Энису, и я объясню.

— Я не могу уйти, — ответил Армитадж. — Энрайт, отведите их к лейтенанту Энису.

— Есть, сэр.

Когда они ушли, больной закричал, попросив воды, и Армитадж вернулся к нему. Мичман повел их по каменному коридору налево, где были кельи. Двери не были закрыты, и около третьей Энрайт остановился.

— Думаю, он здесь.

Росс вошел. В келье находились восемь истощенных мужчин, и Росс поднял фонарь, пытаясь отыскать друга. Все пленные были бородатыми, и он решил, что Дуайта здесь нет. Потом один заключенный заворочался и сел.

— Что такое? Я вам нужен?

Это была реакция врача, привыкшего к вызовам больных.

— Да, Дуайт, — сказал Росс. — Ты нам нужен.

Росс поначалу с трудом его узнал — густая борода с проседью, похожая на скелет фигура. Дуайт весил не больше семи стоунов . Лицо покрывали язвы. Глубоко запавшие глаза придавали ему вид человека, которому уже недолго осталось.

Поначалу Дуайт не поверил, потом засомневался и в конце концов отказался уходить.

Росс почти ожидал такой реакции и проявил настойчивость.

— Слушай, Дуайт. Мы ввосьмером рискнули ради этого жизнью! Ты выполнил здесь свой долг. Теперь исполни его перед другими людьми. Если откажешься идти, потащим силой!

— О, конечно, я глубоко ценю то, что ты для меня сделал. Но некоторые из людей на моем попечении находятся на краю смерти...

— А что насчет тебя? Как долго до смерти осталось тебе?

Дуйат отмахнулся.

— Мы все здесь рискуем. Люди в этой келье в последний год получали от меня минимальное лечение, и они могут не пережить...

— Здесь нет других докторов? Хирургов?

— О да, четверо. Но у нас хватает работы, и...

— Так что, нам возвращаться домой без тебя?

— Ох, Росс, дело не в этом. Нет, нет. Я так тебе благодарен, не могу выразить...

— Уж поверь, всё висит на волоске, каждое мгновение спора добавляет опасности. Но когда мы уйдем, остальные тоже могут сбежать, если пожелают. Мы так далеко забрались в полной тайне и проникли сюда бесшумно...

— И сколько человек смогут добраться до Англии, если сбегут? Скольких не схватят снова, сколько человек не погибнет, пытаясь сбежать?

— Они сами могут выбрать. Никто их не принуждает. Но если у них будет шанс, то разве не лучше погибнуть в бегах, чем в этом смердящем аду?

— Ага, — сказал один из проснувшихся. — Уходите, Энис. Не будьте дураком. Хотел бы я, чтобы мне выпал такой шанс!

— Это побег! — выкрикнул юный Энрайт из дверного проема. — Побег!

Его крик стих, когда Эллери заткнул ему рот ручищей.

Дуайт оглядел пленных, снова остановил взгляд на Россе и облизал покрытые коркой губы.

— Кэролайн... Она здорова?

— Не будет, если ты останешься здесь.

— Я готов. Томпсон, оставляю вас за главного.

— Есть, сэр. Даже не думайте. Будь у меня хоть малейший шанс, я бы последовал за вами.

— Задержите этого юного идиота, — попросил его Росс, указывая на вырывающегося Энрайта. — А не то переполошит всю Францию.

Он передал парнишку, и они вышли из кельи. Росс заметил, что Дуайт нетвердо держится на ногах.

— Куда? — спросил Дуайт.

— Есть путь к главной двери не через церковь?

— Через крытую галерею. Но она запирается на ночь.

— У меня есть ключи, — сказал Росс.

— Ясно, — болезненно улыбнулся Дуайт. — Тогда я поведу.

Он повернулся к другой двери и замер. Корнуольцы сгрудились за его спиной. Боун держал второй фонарь, освещая путь. Дуайт не двигался. Он прислушивался.

— Думаю, уже слишком поздно, — сказал он.

— Что это?

Кто-то кричал, послышался нарастающий гул голосов. Затем прозвучал выстрел. Не успело затихнуть эхо, как зазвенел церковный колокол.

Голландец, рассказавший Россу о расположении тюрьмы, был чрезвычайно точен. Ошибся он только во времени смены караула. У главных ворот она происходила не в десять часов, а в полночь.

 

Глава девятая

— Что ж, — сказал Росс. — Возможно, в конце концов нам придется к тебе присоединиться. Есть другой выход?

— Нет. Ничего подходящего, — ответил Дуайт. — Есть выход через кухню, но он на щеколде. Да и дверь на кухню заперта.

— Мы можем ее открыть.

— Да... Что ж, есть небольшая вероятность.

Под шум просыпающихся людей, крики и вопли снаружи, они поспешили через следующую комнату, наполненную ворочающимися во сне пленниками. Теперь не было времени пробиваться аккуратно, и многие кричали и ругались, когда их задевали. Росс, замыкающий процессию, подумал, что его предположение относительно того, что они присоединятся к заключенным, слишком оптимистично. Наказание за двух убитых часовых...

Дверь в кухню находилась в конце лестницы из пяти ступенек. Три выбранных в спешке ключа не справились с замком. Четвертый его открыл, и они оказались в большом помещении со сводчатым потолком и разными кухонными принадлежностями, но ничего съестного в ней не было. В углу находился колодец со свисающим ведром. В дальнем конце дверь: четверо или пятеро подбежали к ней и навалились всем весом. Трегирлс взял у Росса ключи и по очереди совал их в замочную скважину. Со вторым замок щелкнул, но дверь не поддалась.

— Снаружи задвижка, — сказал Дуайт.

— Черт бы ее побрал! Если открывать, то поднимется страшный грохот!

— Джака, — сказал Росс. — Возьми ключи и запри дверь, через которую мы пришли. Она на некоторое время защитит наш тыл.

Пока Хоблин убежал выполнять поручение, остальные стали искать какой-нибудь рычаг. У камина обнаружилась большая кочерга, Эллери и Толли принесли ее, но в двери не было ни одной щели, куда можно было бы воткнуть кочергу. Дверные петли находились с этой стороны, и Росс подумал, что куда лучше нацелиться на них, чем на крепкую дубовую дверь. Но если часовые освободились, а к ним присоединились еще по меньшей мере шестеро из прачечной, то этого будет достаточно, чтобы патрулировать монастырь, и любой громкий стук немедленно приведет их к двери, и охранникам останется только подождать, когда из нее появятся беглецы. Затея была обречена на поражение.

Два окна, большое и маленькое. Но за стеклом — решетки. Росс приложил ладони к стеклу и надавил, потом размотал шейный платок и сунул его между руками и стеклом, чтобы не порезаться. Он уже собрался разбить стекло, но Дрейк схватил его за руку.

— Капитан Полдарк. Смотрите.

— Что?

— Дымоход. Я уже смотрел. Да, небо видно, — нахмурился Росс, — и что из этого?

— Я могу подняться по нему.

— Как?

— Тут достаточно широко. У Джонаса осталась веревка. Я оберну ее вокруг пояса, а когда поднимусь, спущу ее вниз.

Позади него появился Дуайт.

— Огонь все еще горит, кирпичи горячие. Ты обожжешься.

— Не так всё плохо. Я уже отгреб угли в одну сторону.

— И если мы поднимемся? Окажемся на крыше, — сказал Росс.

— Всё лучше, чем сидеть здесь, как крысы в мышеловке, — сказал Трегирлс. — Знаю я этих французов: если нас поймают, нам крышка.

Росс убрал шейный платок с окна.

— Думаешь, у тебя получится?

— Да.

— Ну ладно. Тогда попробуй.

На какое-то мгновение Росс почувствовал на себе взгляд Демельзы, влезающей на дерево в Нампаре. Пока Дрейк снимал башмаки и наматывал остаток веревки на пояс, Росс подошел к двери кухни и прислушался. В главном здании монастыря — вопли и грохот. Разбуженные пленники подняли мятеж и попытались выбраться, это задержало охрану. Но это дело нескольких минут.

— Подтащи к двери всё, что сможешь, — велел Росс Джаке. — Стол подойдет.

Угли в очаге отгребли и плеснули на них водой, пепел и дым наполнили кухню. Дрейк сунул в очаг разделочную доску, наступил на нее и поднял фонарь, чтобы осмотреться. В дымоходе было несколько выемок для рук, но не оказалось подходящих уступов, которыми пользуются трубочисты, как в Англии. Он сделал глубокий вдох и начал подъем.

Через несколько шагов он ободрал руки и подпалил чулки. Там, где дымоход сужался, стояла самая страшная жара. Кирпич был неровным и давал упоры для рук и ног, Дрейк поднимался, опираясь ногами и спиной на противоположные стенки.

На самом верху дымоход сузился еще больше. Дрейк прополз уже, видимо, футов двадцать, а осталось еще шесть. В глаза, ноздри и волосы забилась сажа, но когда он поднял взгляд, то увидел наверху звезды. Дрейк моргнул, кашлянул и стал нащупывать последнюю опору. Ее не было.

Кто-то окликнул его снизу, и он ответил, что всё в порядке. Но всё не было в порядке. Он выгнул спину дугой, прижавшись головой и ягодицами к стенке, и прополз еще дюжину дюймов, потом еще шесть и еще один. Верхний край был совсем близко. Дрейк вытянул руку, пальцы сомкнулись на выступе, соскользнули и снова вцепились. Он отпустил вторую руку и дернулся, на секунду зависнув в воздухе. Одна нога нашла опору в том месте, где осыпался раствор. Дрейк пару раз оттолкнулся и оказался наверху.

Остальные по очереди присоединились к нему. Дуайт был предпоследним, пришлось обвязать его веревкой за талию и вытащить наверх. Росс замыкал отряд. Как только он скрылся в дымоходе, в кухонную дверь замолотили. Она продержится, наверное, еще минуты три-четыре.

Дымоход на четыре фута возвышался над коньком крутой крыши. Но другие крыши такой же высоты скрывали их из поля зрения с земли, за исключением северной стороны. В этом направлении они видели прачечную, где мелькали огни, два других здания тоже пробуждались.

— Если сможем добраться по крышам до трапезной, то там есть спуск, — сказал Дуайт. — Одна крыша переходит в другую, а там уже нужно спрыгнуть не выше чем с шести футов.

— И куда мы спрыгнем?

— На задний двор монастыря. За ним коровник, отдельное здание, а дальше — пастбище для коров, оно поднимается до стены.

— Можешь показать путь? Боун тебе поможет.

— Могу.

— Снимите обувь, — велел Росс остальным. — И Бога ради, не споткнитесь. Если они услышат нас на крыше, мы пропали.

Они двинулись по краю крутой крыши. Дуайт и Боун впереди, замыкали Росс и Дрейк.

Подойдя к крыше трапезной, они посовещались, поскольку оказалось, что до крыши одноэтажного здания придется спуститься на девять футов. Первым соскользнул вниз Боун, остальные помогали ему сверху, затем аккуратно спустили Дуайта, а за ним последовали все прочие. Отсюда они слышали крики внизу, а потом еще один выстрел из ружья.

Дуайт повел их вдоль парапета крыши, который просматривался снизу. На звезды наползло несколько облаков, но все равно было слишком светло. Крышу здесь украшали горгульи и каменные скульптуры. Беглецы крались и скользили от одной к другой по почти плоской крыше, до земли было совсем ничего.

— Бежать можешь? — спросил Росс Дуайта Эниса.

— На короткое расстояние.

— Куда?

— Видишь коровник? Сначала туда, потом через поле. У ворот на той стороне поля нужно повернуть на юг. Там старый сад. Весной один пленный сбежал, перебравшись по яблоне, чьи ветки свешиваются через стену.

— Других ворот кроме главных нет?

— Есть, но они заперты на засов, и охрана первым делом побежит туда.

Росс повернулся к остальным, теснившимся за его спиной.

— Слышали?

Все закивали.

— Тогда Боун и доктор Энис поведут. Мы с Трегирлсом замыкаем. Но если нас обнаружат, не толпитесь кучей. Разбегайтесь и перебирайтесь через стену, как сумеете. Яблони — наш лучший шанс. Если кто-то из нас выберется, а другие нет, не ждите снаружи, бегите к лодке и ждите там. Не сидите в лодке, прячьтесь в лесу неподалеку. Подождите весь завтрашний день. Если кто-то не появится к завтрашней полуночи, значит, его схватили. Отплывайте, пока вода стоит высоко. Вперед.

Боун спрыгнул на землю и поймал Дуайта. Оба покатились по высокой траве. Как только они побежали, спрыгнули и остальные. Они помчались к укрытию, в коровник. В это мгновение из-за угла появились люди, и рявкнуло ружье.

Боун и Дуайт еще опережали остальных, они выскочили из тени и понеслись по полю. На углу коровника Росс схватил Толли за руку.

— Мы должны дать им время.

Они остались в тени. К ним бежали двое, один с ружьем. Росс ударил его рукоятью пистолета.

Другой вовремя заметил Толли, пригнулся и занес над его головой саблю. Толли отразил удар железным крюком, от соприкосновения металл заискрил. Росс снова стукнул противника, пытающегося подняться, и повернулся к другой паре, катающийся по траве. Он нащупал французский сапог, уложил солдата лицом вниз, а Толли покончил с ним своим крюком. Он потянулся к кинжалу, но Росс его остановил.

Они последовали за остальными. Над ними просвистела пуля. Странно, потому что Росс не слышал выстрела, лишь близко пролетевшую пулю. Они оказались среди коров, в относительной безопасности. Потом снова на открытой местности у ворот и повернули направо. Толли остановился перевести дыхание.

— Эти коровы! Та, с белой мордой. Я думал, это француз!

— Не вижу остальных, — всмотрелся в темноту Росс.

Толли выпрямился, тяжело дыша. Он последовал за Россом, опережающим его на пару шагов. Пригнувшись, они двинулись в сторону группы деревьев. Впереди выросла чья-то фигура.

— Я вернулся, — сказал Дрейк. — Подумал...

— Слушай, парень, — сказал Толли, — мы ведь могли и перепутать. Мой нож не узнал бы разницы.

— Где они? — спросил Росс.

— Там. У того дерева. Легко забраться. Сид с доктором уже почти перелезли.

Они протиснулись вперед сквозь заросли крапивы и ежевики. С тех пор как отсюда выкинули монахинь, за яблочным садом явно никто не ухаживал. Впереди сгрудились темные фигуры.

— Вперед! — раздраженно буркнул Росс. — Не ждите нас!

Следующим отправился Хоблин. Его силуэт на краткий миг высветился на фоне ночного неба, потом он выбрал зазор между зубцами и спрыгнул. Потом Джонас и Эллери. Когда Эллери поднялся, чтобы спрыгнуть, тявкнуло ружье, где-то довольно близко. Настала очередь Трегирлса, поскольку ему недоставало руки, то залезть на дерево ему помог Джо Нэнфан. Когда он добрался до верха и распрямился перед прыжком, снова раздался выстрел. Значит, стрельба не была случайной или наугад. Кто-то их видит.

— Давай же, идиот! — зашикал Росс, но Нэнфан, заметив, как близко прошла пуля, снова пригнулся к дереву. Возможно, стрелок не один, хотя это маловероятно, и задержка означала, что он успеет перезарядить.

— Нет! — прошептал Дрейк. — Давай же!

Нэнфан привстал для прыжка, ружье выстрелило, Нэнфан пошатнулся, шагнул между зубцами и исчез на той стороне стены.

— Быстро! — сказал Росс. — Давай быстрее!

Дрейк по-кошачьи вскарабкался на дерево и на стену. Потом поднялся, чтобы прыгнуть, но не прыгнул, а простоял так несколько долгих секунд, раскачиваясь взад-вперед, словно задумавшись. Росс уже наполовину забрался на дерево, выругался и рявкнул, чтобы Дрейк прыгал. Тогда ружье выстрелило в четвертый раз, Дрейк качнулся и прыгнул, Росс перебрался за стену сразу за ним.

Они очутились еще в одном фруктовом саду, здесь росли деревья поменьше, возможно, для сидра. Все обступили чье-то тело. Росс решил, что это Дрейк, но тот вдруг появился из высокой травы.

— Это Джо. Плохо дело.

Дуайт стоял перед Нэнфаном на коленях. Было еще слишком темно, чтобы рассмотреть как следует, но пуля попала Нэнфану в голову, сбоку, оторвав половину уха. Пуля застряла в черепе, но Джо еще не умер. Он быстро моргал.

— Я ничего не могу сделать, — сказал Дуайт. — Да и никто не может.

— Боже, нам нужен фонарь! — воскликнул Росс.

— Придется его бросить! — сказал Трегирлс. — А иначе мы все окажемся на его месте.

— Я останусь, — заявил Дрейк. — А вы уходите. Догоню вас, как смогу.

— Не будь идиотом, парень! — рявкнул Росс. — Теперь они знают, что мы за стеной. Как только этот стрелок расскажет остальным...

— Но я хочу остаться! — возразил Дрейк. — Мне всё равно.

— Ты подчиняешься моим приказам! — сказал Росс. — Вы уйдете все, как и договаривались. А я останусь с Нэнфаном, пока он...

— Нет, — сказал Эллери. — Он мой друг. Мы целых три года работали бок о бок и...

— Ты подчинишься моему приказу! Все вы! Мы идем к...

— Нет нужды оставаться, — тихо произнес Дуайт, вставая. — Он умер.

Они миновали яблоневый сад, потом еще один, и еще один, каждый уводил их всё дальше от монастыря, но и на север, дальше от реки. Когда они перестали слышать преследователей, то решили сделать круг, но Дуайт слишком устал и не мог больше идти, его пришлось нести, что сильно их замедлило. Потом начал отставать Дрейк. Поначалу решили, что дело в ноге, но когда немного посветлело, Росс заметил, что он держится за плечо, а рукав пропитан кровью. Стрелок попал дважды. Два раза из четырех не промахнуться звездной ночью — это многое говорило о навыках и глазомере француза.

Но ничего не говорило об их шансах добраться сегодня до лодки. На заре они обогнули город и находились на возвышенности над ним. Они двигались в нужном направлении, против часовой стрелки, и теперь река не лежала между ними и лодкой. Когда стало понятно, что Дрейк ранен, Дуайт сделал временную перевязку, чтобы остановить кровотечение, но как только полностью рассвело (к счастью, стоял легкий туман), и они оказались в лесу без каких-либо следов человека, он осмотрел Дрейка более тщательно. Пуля вошла чуть выше подмышки и вышла под лопаткой. Размер и положение выходного отверстия предполагали, что пуля задела кость.

Без воды для промывания раны и свежей корпии, чтобы к ней приложить, Дуайт мало что мог сделать. Он привязал Дрейку руку к груди с помощью нарезанных из рубашек бинтов, чтобы предотвратить кровотечение и закрепить повязку. Дрейк потерял много крови. Это лотерея, подумал Росс. Многие поправлялись и от куда более страшных ран. Многие умирали и от более легких.

При свете дня они выглядели жалко. Все исцарапанные и в синяках, с черными от золы лицами. Руки Дуайта были похожи на стариковские, его кожа — темной и покрытой пятнами, лицо — синюшное, как жидкое молоко, что подчеркивало красные пятна от цинги. Даже его голос стал хриплым и тонким. Если его немедленно привести домой, отпаивать теплым молоком, куриным бульоном и пинтой вина в день, то он наверняка воспрянет. Но день на открытом воздухе без пищи, а за ним, возможно, неделя лишений на море, и его шансы выглядят призрачными. Росс обругал себя. После смерти Нэнфана он весь извелся. Если он вернется домой еще и с мертвыми Дрейком и Дуайтом, как он сможет с этим жить?

Но сейчас он должен быть лидером этой бесславной авантюры. В каком-то смысле он выполнил задачу, ведь Дуайт был на свободе, а потеря одного человека — не чрезмерна, учитывая масштаб того, что они сделали. Капитан, командующий взводом, счел бы такие потери незначительными. Но Росс, несмотря на чин, не был капитаном в обычном смысле, да и отряд его не был обычным взводом. Теперь им срочно нужна была пища и вода. На борту лодки, если ее не украли, имелось достаточно провизии. Но вряд ли они могли пройти по открытой местности и провести весь день в лодке или поднять парус среди бела дня, когда предстояло еще проплыть десять миль по реке. Сейчас они находились в относительной безопасности только потому, что на юге имелись дела поважнее. Если в Кемпере осталось всего двадцать часовых, а вряд ли больше, то после вчерашнего набега и мятежа на посту будет около дюжины.

Все жители ополчатся против них, но едва ли кто-то будет вооружен чем-то более смертоносным, чем вилы. Эллери где-то потерял пистолет, но осталось еще два.

Внизу, к югу, в березовой роще дымился очаг, вдали виднелся город и блестела река, на западе находилась ферма.

— Река — там, — сказал Толли, показывая пальцем. — По ивам видно.

— Но туда не доберешься, пока не пересечешь открытую местность.

— Да, но тут возвышенность. Если пойду по ней, может, доберусь до реки даже не спускаясь. К тому же там коровы. А раз коровы, то без еды не останемся.

— Тогда возьми Джонаса. Поищите что-нибудь. Но не рискуйте. Лучше денек попостимся, чем нас обнаружат.

Они ушли в шесть и не появлялись до восьми, а вернулись с водой в шляпе Джонаса и молоком в шляпе Толли. Это была пища на всех, а Дуайту досталось чуть больше.

— Дома-то за такое точно в тюрьму угодили бы, — сказал Эллери. — Мой кузен в восемьдесят восьмом году провел два месяца в тюрьме за то, что доил соседскую корову. Судьи говорят, такое случается сплошь и рядом.

Всё долгое утро некоторые дремали, а другие стояли на стреме. Дрейк потерял во время побега оба башмака и обмотал израненные ноги тряпками. Около полудня Джонас снова ушел, теперь вместе с Эллери, и часом спустя они вернулись с двумя яйцами из гнезда куропатки. Одно дали Дуайту, а другое предложили Дрейку. Но он сказал, что не голоден, и яйцо оставили для Дуайта.

День тянулся бесконечно. Они видели пришедшую за коровами женщину и мужчину, собирающего в стог сено. Вокруг с лаем бегала собака, но к счастью, слишком далеко, чтобы их учуять. Они разглядели мелководье на реке, позже, с приливом, пару парусов. День был тихим, и дым из очагов стелился над городом. Высокие облака заслоняли солнце. Росс с тревогой взирал в небо. Ненастье стало бы катастрофой, но пока что стоял мертвый штиль.

Когда они прибыли сюда, Росс думал, что если всё пойдет хорошо, они могут и не вернуться к лодке, а дойти до моря и украсть другую, более подходящую рыбацкую лодку. Возвращаясь к «Сарзо», они рисковали, что не смогут на нем отплыть, а еще их могут поджидать там солдаты. Но теперь выбора не оставалось. Дуайт ни за что не прошел бы одиннадцать миль. Как и Дрейк.

Позже Росс сел рядом с Дрейком, который прислонился к кусту и осматривал свою рану и ожоги. Россу показалось, что щеки Дрейка поменяли цвет, и это ему не понравилось.

— Как ты?

— Хорошо, сэр, спасибо.

— Как думаешь, сможешь идти, когда придет время?

— О да. Тряпки отлично сойдут вместо башмаков, если не наступать на острые камни.

— А как плечо?

— Онемело.

Они замолчали. Росс подумал, что если проклятый пес прибежит сюда...

— Вчера ночью, — сказал он, — почему ты колебался, прежде чем спрыгнуть со стены?

— Разве?

— Ты сам прекрасно знаешь. Вертелся туда-сюда.

— Хотел посмотреть, куда прыгать.

— Думаю, ты врешь.

Дрейк засопел, но промолчал.

— Ты хотел, чтобы тебя подстрелили? — спросил Росс.

— Нет... Я ж не такой дурак.

— Значит, хотел дождаться выстрела? Чтобы я мог благополучно перебраться, пока стрелок перезаряжает.

— Пить хочется, — сказал Дрейк. — В той шляпе осталась хоть капля?

Росс принес ему шляпу.

— Слушай, парень, если мне понадобятся героические спасители, я об этом попрошу.

Дрейк поднял перевязанную руку, чтобы вытереть губы.

— Я просто не знал, куда прыгать, — сказал он.

 

Глава десятая

Они двинулись, как только угасли последние солнечные лучи. Спуск оказался долгим и утомительным, поскольку приходилось избегать всех строений — и домов, и сараев. В любой момент они могли наткнуться на возвращающегося домой работника. И хотя сегодня не было никаких признаков преследования, все в радиусе двадцати миль слышали о нападении. Многое будет зависеть от того, расквартирована ли где-то поблизости рота солдат. Если так, то они будут здесь еще до утра. Не говоря уже о разведчиках из Бреста и Конкарно.

Росс и Трегирлс шли впереди. Оба имели представление о воинской службе и перед уходом с «Сарзо» тщательно запомнили приметы местности, где привязали лодку. Не так-то просто найти точное место на берегу незнакомой реки под слабым лунным светом.

Они прошли два часа, разбившись на пары, Боун помогал Дуайту за первыми двумя, Эллери — Дрейку, а замыкали Джонас и Хоблин. Они находились уже не больше чем в сотне ярдов от реки, но несколько ниже по течению. Росс только что поменял направление, обратно к городу, но тут Толли поднял крюк. Все притихли. Больше всего шума производило дыхание Толли, похожее на закипающий чайник.

Росс сделал шаг назад, поравнявшись с Толли, который поднял руку и куда-то указывал. Их окружали только естественные вечерние звуки: щебетание птиц, журчание воды, шорох листьев, где-то вдали кричала чайка. Но не было ветра, который бы мог шуршать листьями.

Раздались шаги. Очень осторожные, они направлялись к ним. Здесь был густой подлесок, в этом им повезло, а может, повезло с острым слухом Толли, и они услышали приближающегося человека, а не наоборот. Чтобы идти, приходилось раздвигать заросли крапивы и ежевики и приподнимать низкие ветви деревьев. Осторожно, по одному, они прошмыгнули обратно в подлесок по обеим сторонам тропы. Но и шаги прекратились. Толли вытащил нож.

Послышались приглушенные голоса. Люди прошли по развилке тропы так близко, что до них почти можно было дотронуться. Кто-то и впрямь дотронулся до плеча Росса. Он яростно обернулся. Это оказался Дуайт.

— Это англичане. Два человека. Думаю, из тюрьмы.

Шаги снова затихли. Наверное, люди услышали шепот Дуайта.

Росс поднял руку, чтобы остановить Дуайта, но тут кто-то выбежал из укрытия и помчался прочь. Дуайт громко произнес:

— Здесь Энис. Вы из лагеря?

Один из двоих еще не пустился в бега. Он двинулся к ним. Толли поднял нож.

— Энис? — раздался голос. — Я Спейд. Лейтенант Спейд. Вы где? Говорите.

— Сюда! Не надо, Трегирлс, это друзья.

Бегущий остановился. Они вышли из подлеска и вгляделись друг в друга сквозь темноту. Два оборванца, которых можно было принять за нищих.

— Армитадж, — сказал второй. — Кажется, мы уже встречались.

Росс кивнул.

— Только вы? С вами есть кто-то еще?

— Мы одни. Вырвалось, может, с дюжину человек, но мы разбились по парам ради безопасности.

Они разговаривали на пониженных тонах, но Росс поднял руку, и все замолчали, прислушиваясь. Но больше не последовало никаких звуков.

— Что произошло в тюрьме? — спросил Росс.

— Вы связали охрану? Караульные у ворот обнаружили, что их товарищи пропали, и поспешили освободить тех, которых вы связали. Они вошли в тюрьму с фонарями, разыскивая вас. Эта зараза, юный Энрайт, устроил панику, ворвавшись в церковь с криком: «Побег! Побег!» Возможно, это было и к лучшему, потому что все хлынули к дверям, и даже охрана не могла их остановить. Не знаю, скольких затоптали, но человек двадцать добежали до стен, и около половины перебрались через них. Боюсь, я покинул свой пост в лазарете, Энис. Но мысли о свободе были сильнее меня, — закончил Армитадж.

— Они сильнее всех нас, — признал Дуайт.

После небольшой паузы Спейд сказал:

— Мы не ели и не пили весь день. У вас не найдется чего-нибудь?

— Ничего. Но здесь должна быть лодка, на которой мы приплыли. Там есть пища и вода, если только не украли.

Группа снова двинулась вместе с двумя новичками. Росс понимал, что еще двое не увеличивают их шансы. Но спасение еще двоих делало всю затею более оправданной.

Они подошли к тому месту, где река расширялась до озера. Вода сверкала в лунном сиянии. Росс с облегчением почувствовал дуновение ветра на лице.

— Ее нет! — сказал Эллери. — Мы оставили лодку вон у того дерева!

— Нет, постой, — возразил Толли. — То дерево не было таким кривым. Ага. Это вон то, дальше.

Бредя по заросшему травой берегу, они всматривались в темноту. Там не было ничего — ни мачт, ни... Но Толли бросился бежать и высоко задрал крюк. Люггер был по-прежнему там, мачты накренились, а лодка твердо сидела на глинистой отмели.

Росс на несколько секунд остановился, задержав Дуайта, Дрейка и Боуна, опасаясь засады. Но ни один выстрел не нарушил спокойствия сонного подлеска, и, положившись на удачу, он шагнул вперед. Если там солдаты, всё пропало. Но если нет, и никто не появится, то останется только подождать несколько часов, пока не поднимется вода.

Под палубой на «Сарзо» имелся приличного размера трюм. За фок-мачтой находилась каморка, куда складывали запасные паруса, а за ней — большое помещение для рыбы. За ним — склад сетей, а дальше — каюта, задняя мачта пронзала ее посередине. Каюта была размером десять на восемь футов, туда и отнесли двух больных.

По крайней мере, теперь у них были вода и хлеб с прогорклым маслом. Все поели, но Росс, озабоченный тем, насколько удачно они обнаружили люггер на месте, велел не двигаться и ни в коем случае не шуметь. Пока не поднимется вода, они должны лежать, как мертвые.

Вода поднялась, дюйм за дюймом, поначалу так медленно, что это едва ощущалось. Казалось невозможным, что такая большая лодка, лежащая на боку, поднимется прямо. По мере ожидания темнота сгущалась, за каждым деревом мог притаиться солдат. Когда вода поднялась на половину высоты, вниз по течению проплыла весельная лодка, потом обратно. Патруль или кто-то возвращался домой после любовных утех? В протоке час за часом трещал козодой.

Конечно же, вода поднимется почти на два часа позже, чем в день прибытия. Может, и никогда. Может, вода в озере доходит до этого берега только с весенним половодьем после полнолуния. Уже так близко, но всё еще так далеко. Может, следовало всё же идти к побережью, а двух больных нести.

Лодка начала выравниваться. Медленно и неохотно, как прилив, как поднимающееся тесто, как само время, как смерть. И наконец выпрямилась и сошла с отмели.

Для управления необходимый минимум — Трегирлс у штурвала, Боун и Эллери — ставить паруса, остальные внизу. И благодарение Господу за легкий бриз.

Они отплыли. Лодка лениво слушалась руля. Эллери шестом оттолкнулся от берега, и лодка двинулась.

Ветер был порывистым. Сначала, у берега, дул, потом стих, затем как будто возник с другого направления и снова стих. Паруса наполнялись и опадали. Наполнялись и опадали. Лодка медленно пересекла озеро.

А потом Росс с ужасом понял, что они движутся не к выходу из озера, а в противоположном направлении. Приливное течение несло их к городу.

Он подобрался к Трегирлсу.

— Ты можешь увеличить скорость? Нас сносит быстрее, чем мы плывем вперед.

— Я вижу, кэп. Но треклятый ветер стих.

— Как думаешь, какая здесь глубина? Эллери сможет отталкиваться шестом?

— Только не против течения.

Росс обхватил голову руками.

— Боже мой! Гореть мне в аду!

— Ты не мог знать. Мы могли бы встать на якорь.

— В центре озера, всего в двух милях от городской пристани? Кто-нибудь наверняка нас увидит, если уже не увидели. И тогда перекроют реку в ущелье Вир-Кур.

— Мы могли бы вернуться на то место, откуда отплыли. Через пару часов течение изменится.

— Нет, плывем дальше. К другому берегу. В темноте разницы между ними мало, но думаю, там глубже.

Они медленно пересекли течение, постоянно сбиваясь с курса. Когда они приблизились к противоположному берегу, Толли смог развернуть люггер против течения, а Боун бросил якорь, они убрали паруса. Осторожно. Джака Хоблин высунул голову из люка.

— Что такое?

— Слишком рано вышли. Скажи остальным. Нужно подождать, пока не переменится течение.

Настала тишина. Вода мягко плескалась о нос.

— Здесь не хуже, чем на прежнем месте, кэп, — сказал Толли. — Ну кто бы стал ждать?

— Моряк, — ответил Росс. — Или человек с головой, в которой хоть что-то есть. Я это заслужил.

— Никто этого не заслужил, — просипел Толли. — В мире всё происходит не так. Люди не получают то, что заслужили. Повезло мне с этим, правда, кэп?

— Ты умеешь молиться? — спросил Росс.

— Не особо. Сам знаешь, что нет.

— Всё равно молись.

Несколько часов спустя, а может, дней, когда было еще темно, ветер снова поднялся, и они вышли в реку. Теперь ветер был не таким переменчивым, а приливное течение прекратилось. Они потихоньку выплыли в более узкое место к югу от озера.

Здесь постоянно было течение, кроме времени полного отлива и прилива, и оно могло нести их и всю среду, так что они и не заметят. С таким ветром, как сегодня, можно и не надеяться выплыть против течения. Теперь они двигались совсем медленно, наверное, ненамного быстрее весельной лодки, но держали курс, пробираясь между лесистыми холмами, с каждой минутой всё ближе к безопасности. Небо просветлело и снова потемнело, когда его заволокли тучи. Близился рассвет.

Они миновали теснину и плыли по более широкому месту. Из согнутых ветром деревьев выглядывал квадратный силуэт замка. Осталось недолго, но впереди ждала еще одна узкая горловина у устья, рядом с Бенодетом. Там могли караулить, не проплывет ли лодка с беглецами. Россу не пришло в голову сменить людей на палубе, да и сам он и не думал спуститься вниз. Для всех них это вопрос жизни и смерти, а Боун и Эллери — лучшие моряки.

Трегирлс снова дышал с присвистом через черные сломанные зубы. Росс взглянул на него и подумал, что вряд ли кто-либо другой больше похож на пирата. Недельная борода, длинный шрам от ножа на грубой коже щеки, развевающиеся на ветру седые волосы, гнилые зубы, одна рука на румпеле, крюк на другой зацеплен за фальшборт для равновесия. Прошлой ночью он убил двоих и раскаивается в этом не больше, чем если бы прихлопнул муху.

Толли встретился взглядом с Россом и кивнул.

— Рассветает, кэп.

Росс понял это в то же мгновение, потому что смог хорошенько рассмотреть лицо товарища.

— Сколько еще, как думаешь? Две мили?

— Меньше. Совсем недалеко. Видишь, там на холме церковь. Это совсем рядом с устьем.

Росс посмотрел на церковь, а потом взгляд наткнулся на то, что находилось за кормой. По мере того, как становилось светлее, он разглядел три лодки, а затем четвертую, выходящие из-за поворота.

— Это недалеко может оказаться слишком много.

— Ты о чем? — Толли оглянулся, и лодка вильнула, когда его рука дернула румпель. — Матерь божья! Нам крышка! Они идут за нами!

Появились еще две лодки, теперь их стало семь. До «Сарзо» им оставалось еще порядочно, недострелить из ружья, но они нагоняли.

— Нужно позвать остальных, — предложил Толли. — Семеро всяко лучше, а внизу есть еще четыре пистолета. Так просто мы им не дадимся! Джон! Джим! Поставьте кливер! Позовите Джаку и одного из беглецов на помощь! Мы должны попробовать и навалиться, мы...

Росс схватил его за руку.

— Толли! Минутку! Стой! Стой!

Двое других пошли на корму, а Джака снова высунул голову из люка на звук громких голосов.

— Ну? — спросил Толли. — Что такое?

— Взгляни еще раз, — ответил Росс. — Внимательно. Думаешь, лодки нас преследуют? Мне так не кажется. Думаю, это просто рыбацкие лодки из Кемпера, выходят с утренним отливом.

Они поплыли дальше. Все одиннадцать лодок шли следом и нагоняли, поскольку лучше знали ветра и течения. Но если Росс предположил верно, это скорее сулило преимущества, чем опасность. В теснине у Бенодета стояли еще две лодки с убранными парусами, люди на палубе явно кого-то караулили. Обе лодки могли бы перехватить люггер, но не стали останавливать «Сарзо». Это была просто одна рыбацкая лодка из многих, вышедших на ежедневный лов.

В устье Одет их встретило покрытое зябью море. Теперь риск заключался в том, что кто-нибудь из рыбаков, а они то уж точно различат чужаков, решит их захватить. «Сарзо» опережал остальные лодки где-то на четверть мили, они уменьшили парус и встали на юго-западный курс, чтобы обогнуть мыс Пенмарш. Все с тревогой ждали. Одна за другой лодки пробивались на юго-восток, расстояние между ними росло, и наконец они развернулись кормой, и рыбаки исчезли из поля зрения.

Долгое ожидание отлива, вместо попытки пробиться и сбежать, их спасло.

Весь день радостно бились сердца, они воспрянули духом, оставив французский берег позади. Казалось невероятным, что никто их не остановил, но теперь вряд ли какой-нибудь французский военный корабль станет преследовать люггер, а если они встретят английский, то он не причинит им вреда.

Они нарезали хлеб с маслом и солью и разлили кипяток. Еды было достаточно на неделю, а до Англии они доберутся до того, как она закончится. Такая диета даже начала ставить на ноги Дуайта, он сидел на носу люггера, сильный и теплый ветер раздувал его волосы, и на белых как бумага щеках даже появился легкий румянец. Наточенным ножом Толли он срезал бороду и соскреб щетину с подбородка.

Но у Дрейка начался жар. На второй день он был почти без сознания. Дуайт рвался сидеть рядом, но его убедили, что ради собственного здоровья ему следует оставаться на палубе и быть терпеливым. Внизу находился Боун, время от времени его сменял Эллери, который привязался к парнишке.

Посередине Ла-Манша ветер переменился и стал шквалистым, море стало неспокойным, и долгое время они почти не двигались вперед. Росс немного посидел рядом с Дуайтом на палубе, под укрытием откидного люка.

— Придется провести еще день в море, — сказал Росс. — Забравшись так далеко, жду не дождусь, когда мы наконец-то будем дома.

— И я, — отозвался Дуайт.

— Не сомневаюсь.

— Росс, кажется, я не поблагодарил тебя за всё, что ты сделал, за то, как рисковал. Да и никогда не смогу как следует отблагодарить, хоть неделю буду над этим раздумывать.

— И не пытайся. Что сделано, то сделано.

— Но я должен попытаться, хотя наверняка у меня это не получится. Когда ты пришел, когда появился в ночи как призрак, с фонарем и пистолетом в руках и вооруженными людьми вокруг, я понял, что судьба мне улыбнулась.

— Неудивительно...

— О нет, удивительно. Но, видишь ли, даже тюремное заключение превращается в рутину, и через год становится будничным, ты почти смиряешься с голодом, грязью, болезнями и смертью, привыкаешь к вони и гнойным ранам, к лихорадке и отсутствию медикаментов, ты становишься... зубцом в лагерной шестеренке, важным зубцом, потому что даже небольшие познания в медицине бесценны. Лагерем управляют те, кому повезло чуть больше остальных. Нескольким гражданским заключенным позволяют иметь немного денег, в отличие от остальных, которых лишили всего, как только мы добрались до монастыря. Леди Энн Фицрой, недавно освобожденная, оказывала неоценимую помощь, в особенности только что прошедшей губительной зимой. Вокруг меня постоянно умирали люди, но фантастическая решимость остальных помогала им выжить, несмотря на болезни и лишения. Меня всегда поражала в людях эта воля к жизни, даже когда не осталось ничего, для чего стоит жить... Что ж... — Дуайт промокнул кровоточащие губы тряпкой и посмотрел на бурное море. — Что ж, дюжина пленных сбежала. Все в тюрьме в какой-то степени были под нашей ответственностью: гражданские в одном блоке, военные и моряки — в другом, женщины в третьем. Мы организовывали собрания, организовывали жизнь, пытались изобрести людям занятия — хватались за соломинку, но делали, что могли. И это стало нашей жизнью, нашим призванием. И потому, когда ты вошел, в первый миг удивления, я не хотел сбегать...

— Я понимаю.

— Но не думай, что я до сих пор пребываю в этом состоянии гипноза. Я сожалею, да, сожалею, что все эти люди, почти все, до сих пор в плену и нуждаются во внимании, которое я не могу больше им уделить. Я был бы поистине счастлив, если бы нас освободили всех вместе.

— Это было невозможно.

— О, я знаю. Чтобы добраться до дома, нам понадобился бы целый линейный корабль. Но сейчас я на свободе, действительно на свободе, и не могу выразить, что я чувствую. Дышать чистым воздухом, видеть солнце, ощущать соль на губах, знать, что я больше не вернусь в тот... тот ад. Знать, что я среди друзей и скоро увижу всех старых друзей. И наконец-то увижу Кэролайн... Я готов расплакаться.

— Да... — растроганный Росс нахмурился и посмотрел на неровную линию горизонта.

— Как она?

— Неплохо, как только услышала, что ты жив. А до того напоминала сорванный цветок, который не поставили в воду.

— Не думаю, что мне стоит видеться с ней таким. Наверное, сначала мне потребуется месяц, чтобы привести себя в порядок.

— А я предполагаю, что она сама захочет привести тебя в порядок.

— Да... Да. Не знаю. Я такое пугало.

Они замолчали. Стоящий у румпеля лейтенант Спейд с «Александра» отвернул на румб по ветру.

— Вместе с тобой мы спасли по меньшей мере еще двоих, — сказал Росс. — Небольшой бонус. И еще парочка могла обрести свободу. Я тревожусь только из-за Нэнфана. В ужасе думаю о том, как придется говорить с его отцом.

— Ох, — вздохнул Дуайт. — Должен кое в чем признаться. Когда мы ушли, Нэнфан еще не был мертв.

— Не был мертв? Но...

— Он умирал. Был задет мозг. Он не протянул бы и часа. Но я понимал, что на этот час, если только я не солгу, ты или кто-то еще останетесь с ним. И эта преданность не принесет ничего хорошего. Кто-то, возможно ты, тоже расстанется с жизнью.

Росс снова замолчал, раздумывая над этими словами. Что, если Нэнфан пришел в сознание? Его оставили умирать среди врагов. А если он снова, как и во время несчастного случая на шахте, опровергнет все предсказания докторов?

— На сей раз никаких шансов, могу заверить, — сказал Дуайт, прочитав его мысли. — С внутренними повреждениями никогда нельзя сказать определенно. Но тут всё было очевидно.

Росс кивнул.

— А что с другим нашим раненым?

— С юным Дрейком? Пока не могу сказать. У меня нет медицинских инструментов. Пулевые ранения обычно не воспаляются, но мы не знаем, не попали ли в рану нитки от рубашки. Мы также не знаем, насколько сильно раздробило кость. Но это менее существенно для выживания.

— Каковы его шансы?

— Узнаем, как только сойдем на берег. Мне не нравится его жар, но это может быть всего лишь результатом шока. Разумеется, если рана загноится, то надежды нет. Плечо не ампутируешь.

Встречный ветер продолжал над ними измываться, и за день они продвинулись недалеко. Судя по немногочисленным парусам в поле видимости, они с таким же успехом могли бы находиться и посреди Атлантики. Лейтенант Армитадж, самый опытный из всех, предположил, что они примерно в шестидесяти милях к северо-западу от Бреста и, вероятно, на том же расстоянии к юго-западу от Лизарда. Ветер дул с северо-востока, и чтобы пристать в нужном месте, приходилось постоянно лавировать галсами против ветра.

Чтобы вообще куда-либо высадиться, им нужно было бороться с ветром, поскольку английское побережье заканчивалось где-то неподалеку, а им вовсе не хотелось очутиться посреди Атлантического океана. Всю ночь на палубе оставались трое, остальные сгрудились в вонючей каюте, которая не переставала раскачиваться и трястись. Свечи закончились, в фонаре горела последняя. Некоторые страдали от морской болезни, другие пытались поспать. Дуайт сидел рядом с Дрейком, тому стало хуже. Дуайт сказал, что слишком устал, чтобы провести ночь на палубе, и ему нужно отдохнуть после двух дней на воздухе.

После спора Росс сдался, сам он с тех пор как они покинули Киберон спал урывками. Он провалился в усталую дрему, объясняя Демельзе, почему во время вылазки погиб ее брат. «Он был при смерти, — говорил Росс, — вот мы его и бросили. Каждый сам за себя, а больше мы ничего не могли сделать». Демельза смотрела на него и превращалась в Кэролайн. «Но я хотя бы вернул тебе Дуайта. Я потерял Джо Нэнфана и убил двух французских часовых, многие английские военнопленные расстались с жизнью, и Дрейк, брат Демельзы, тоже умрет. Но мы хотя бы привезли Дуайта». Росс повернулся, чтобы показать ей, но там были только два санитара из больницы с носилками, а на носилках лежал мертвый Дуайт. «Но ты хотя бы сможешь похоронить его на семейном кладбище, — говорил Росс, — так что затея имела смысл».

К утру он выкарабкался из ночного кошмара и поднялся по шаткому трапу на палубу. После того как зашла луна, пару часов стояла такая тьма, что не видно было даже гребней волн, но теперь на востоке зарождался рассвет. Росс глубоко вздохнул. Он чувствовал себя гораздо хуже, чем до сна. Всё тело болело, во рту горчило, саднило горло и подступала тошнота от морской болезни. Росс проковылял к лейтенанту Спейду, стоявшему у румпеля.

— Есть признаки перемен?

— Пока нет. Но надеюсь на это. Будет очень странно, если северо-восточный ветер продлится дольше. В это время года.

На заре они заметили на горизонте трехмачтовый барк, но он двигался в другую сторону и вскоре исчез.

— И как он? — спросил Росс.

Дуйат пожал плечами.

— Не могу сказать точно. Он совсем притих. Может быть, спит, а может, это кома. Но я каждый час нюхаю его повязку, и пока никаких признаков некроза. К полудню будем знать больше.

Около десяти ветер стих, и люггер переваливался по неспокойному морю, как подстреленная птица. Затем ветер задул с запада, а приближающаяся туча намекала на дождь. Паруса хлопали и наполнялись, лодка накренилась под новый ветер. Борьба закончилась, они устремились домой.

В полдень, под теплым ливнем, Дуайт подошел к Россу, стоящему у румпеля.

— Думаю, на твоей совести будет одним человеком меньше, Росс. Он поправится.

 

Глава одиннадцатая

Когда они добрались до Фалмута, было уже около семи вечера, лил проливной дождь, ветер сбивал с ног. Несмотря на белые рубахи, которые ветер яростно трепал на каждой мачте, в них пару раз стрельнули из форта, причем последний выстрел определенно не был предупредительным. После выстрелов подошел флотский баркас для проверки документов.

Вместе с сумерками к Верити прибыли посетители: в дверях она увидела высокого худого мужчину, а за его спиной крепкий слуга поддерживал похожего на скелет человека.

— Росс! — воскликнула она. — Ох, ты вернулся! Слава Богу! Я так волновалась за тебя! Входи, прошу, входи! Поднимайся! Ты голоден? У меня много холодных закусок, вино…

— Дорогая, ты помнишь доктора Эниса?

— О… о да! — Верити сглотнула. — Так вам удалось! Я так счастлива! Входите же.

Они подняли Дуайта по лестнице, что оказалось нелегкой задачей. Когда они уселись, Дуайт сказал:

— Я прошу прощения за свой изможденный вид, миссис Блейми… В Кемпере нас не каждый день кормили курицей. Ваш кузен вытащил меня оттуда как раз вовремя, чтобы я сохранил остатки былой внешности. Пара дней на домашней пище, без сомнения, пойдет мне на пользу.

Верити уставилась на него при свете лампы, а затем быстро проговорила, пытаясь скрыть свой ужас:

— Курица! Я вспомнила, у нас же есть куриные кости как раз для бульона. Попрошу Марту, чтобы она поставила его греться. Скоро он будет горячим…

Она собралась выйти, но Росс удержал ее вопросом:

— Сколько здесь спален, Верити?

— Три, помимо нашей. Достаточно для доктора Эниса, тебя и твоего слуги…

— Дорогая, нас больше. Среди нас еще один больной. Дрейк Карн, брат Демельзы, он ранен и до сих пор в опасности. Если хотя бы сегодня ты смогла его приютить, или, может быть, завтра…

— Сейчас же приводи его, он может оставаться здесь сколько необходимо. Нигде в Фалмуте о нем не позаботятся. Где он? Внизу?

— Он еще на борту, я хотел сначала повидаться с тобой…

— Как тебе не стыдно! Ты можешь за ним послать? Где вы пришвартовались? Я разбужу миссис Стивенс, она сходит…

— Боун сходит, если ты согласна. Но я предупреждаю, он серьезно болен, и если ты намерена за ним смотреть, это займет дни или даже недели.

Верити улыбнулась крепкому слуге.

— Отправляйтесь, Боун, прошу вас. Не беспокойтесь о вашем хозяине.

Росс, Дуайт, Дрейк и Боун остались на ночь у Блейми. Армитадж и Спейд обосновались в гостинице «Королевский герб». Барт, Эллери, Джонас и Хоблин остались на борту «Сарзо».

Утром в голове у Дрейка прояснилось, несмотря на жар. Дуайт тщательно осмотрел повязки, но запаха омертвения не чувствовалось. Импровизированная повязка оставалась на ране уже пять дней, и он решил не трогать ее. Если плоть здорова, смена накладки могла скорее повредить.

Дуайт еще недостаточно окреп для поездок и не стремился к ним. Если бы миссис Блейми великодушно разрешила ему остаться еще на день-другой, он бы остался и отдохнул.

— Ты не должен бояться встречи с Кэролайн, — сказал ему Росс. — Ты недооцениваешь ее, если считаешь, будто твой бледный вид ее оттолкнет.

— Дело не в бледности. Я выгляжу, будто едва оправился от чумы.

— Как бы ты ни выглядел, она все же хочет тебя видеть.

— Дай мне пару дней. Даже поездка верхом сейчас для меня большое дело.

— Не верхом, мы возьмем экипаж. Хотя, упаси боже, местами дорога такова, что все четыре колеса на ней одновременно стоять не будут. Но так и быть, оставайся еще на пару дней. А я пока что отправлю сообщение.

Росс пошел к лодке, полагая, что Толли с большой охотой съездит к Демельзе с сообщением, что ее муж в целости и сохранности в Фалмуте и появится дома через несколько дней. Но Трегирлс такой охоты не выказал. За французскую рыболовную лодку, которую он помог привести, полагалась награда, и он не собирался покидать Фалмут, пока не получит свою долю. Тем не менее, он не отказался одолжить свою лошадь Эллери, который тем же утром и отправился домой с вестями. По пути Эллери должен был заглянуть в Киллуоррен и сообщить Кэролайн, что Дуайт прибудет в среду. Росс поручил заняться своей долей в награде за лодку Толли, решив, что всё ему причитающееся нужно разделить поровну между остальными. А если возникнут какие-либо формальности и бумажные дела, его можно найти в доме капитана Блейми.

Двое других, к его удивлению, тоже пожелали остаться на борту: Джака Хоблин, который во время плавания беспрестанно страдал морской болезнью и донимал остальных, сейчас наслаждался своей скромной славой и совершенно не торопился к семье в Сол. То, что казалось невыносимо желанным в те мгновения, когда жизнь висела на волоске, было не так привлекательно теперь, когда ничто больше не стояло на его пути.

Росс был удивлен, что вокруг их эскапады поднялся такой шум, хотя, если подумать, в этом не было ничего необычного. Оба лейтенанта дали интервью, которые должны были вскоре выйти в «Эксетер Кроникл» и «Шербурн Меркьюри». Какой-то мужчина следовал за Россом по пятам до самого дома, пытаясь выспросить детали, но не смог выудить ничего ценного.

Утром в понедельник по-прежнему лил дождь. Росс зашел к Дрейку. Тот сидел на кровати и, не считая перевязанного плеча и затянутых бинтом пальцев, выглядел куда лучше Дуайта. Наверное, ничего особо удивительного в этом не было. В девятнадцать лет, если человек не умирает от раны, он быстро поправляется.

— А я-то уж думал, что придется принести твоей сестре дурные вести, — сказал Росс.

Дрейк улыбнулся. У всей проклятой семейки эта очаровательная улыбка, подумал Росс. Уж точно не от отца унаследовали.

— Нет, сэр. Утром я съел два яйца и овсянку. Обо мне никогда так не заботились.

— Миссис Блейми — моя любимая кузина. Она позаботится о тебе, как мать, а доктор Энис считает, что тебе нужна еще одна неделя для выздоровления.

— Уверен, что так много времени не понадобится. Но буду рад остаться. Думаю, денька через три или четыре...

— Посмотрим. Или, скорее, пусть миссис Блейми решит. Доктор Энис не хочет передавать тебя в таком состоянии какому-нибудь фалмутскому аптекарю, считая, что он тебя добьет. А когда в среду он уедет, я отправлюсь с ним, так что только миссис Блейми сможет сказать, насколько ты поправился, и ты должен ее слушать.

— Как скажете, капитан Полдарк.

Росс подошел к окну. Печальная правда в том, что когда мужчина влюбляется в девушку, ему не обязательно нравятся ее братья и сестры, даже ее родители. Такова уж человеческая природа, что чем больше мужчина любит жену, тем больше чувствует себя собственником, тем меньше преклоняется перед породившей ее утробой или другими плодами этой утробы. По натуре Росс не был ревнивым собственником, но с тех пор как приехали братья Карн, рассматривал их как досадную помеху. Сначала лишь из-за приезда, когда они потребовали одолжений на основе родственных связей, потом — из-за фанатичного методизма, и наконец, совсем недавно, из-за пагубных отношений Дрейка с Морвенной Чайновет. Он так рисковал, чтобы спасти мальчишку, ради Демельзы, и неприятие этого риска настроило его против Дрейка.

За полтора года, что он знал братьев, Росс почти не встречался с ними и не разговаривал, поскольку Демельза стояла между ними одновременно как связующее звено, но и как помеха. Лишь во время путешествия Росс поговорил с Дрейком с глазу на глаз. И его чувства мало помалу изменились.

— Есть еще кое-что...

— Сэр?

— До того как ты отправился со мной, ты собирался уехать. Куда-нибудь, куда глаза глядят. До того как я уеду, хочу получить от тебя заверения, что ты вернешься в Нампару на пару недель, и мы обдумаем сложившуюся ситуацию.

— Хорошо, обещаю, капитан Полдарк.

— А если ты не захочешь оставаться с Сэмом, проведи эти две недели с нами. Это может принести тебе пользу и восстановить душевное равновесие.

— Спасибо, капитан Полдарк. Мне хорошо и с Сэмом, но может, приятной перемены ради, поживу у вас.

— И не называй меня капитаном Полдарком, — нетерпеливо перебил Росс. — Так тебе велела Демельза, но можешь звать меня по имени, если хочешь.

Дрейк уставился в спину зятя.

— Когда мне двадцать один стукнет, буду звать вас Россом, а покуда — капитаном Полдарком. Так-то оно сподручней.

— Для кого?

— Для всех.

— До этих лет тебе еще далеко.

— Два года.

Росс смотрел в окно на толпу, глазеющую на двух драчунов у сточной канавы.

— Но всё равно, — сказал Дрейк, — побуду немного дома и уеду. Не думаю, что там останусь. Да и как я уже говорил, так лучше после всех бед, которые я принес. И даже если я забуду или попытаюсь забыть...

— Морвенну Чайновет?

— Да. Хотя сомневаюсь, что смогу. Это куда хуже, чем рана от пули в плече, и вылечить нельзя.

— Время лечит.

— Ага. Все так говорят.

— А она чувствовала к тебе то же самое, Дрейк?

— Да... Не сомневаюсь.

— Пожалуй, это даже хуже. Не знаю... Когда-то я и сам прошел через подобное. Ни с каким адом не сравнится.

— И вы через это прошли?

Росс улыбнулся.

— Я влюбился в твою сестру.

Драка на улице продолжилась. Зеваки подбадривали участников криками.

— Это хорошо, — Дрейк болезненно заворочался в постели. — Хорошо для вас.

— Это лучшее, что со мной случилось, но понадобилось много времени, чтобы это осознать.

— Не могу представить, что в моей жизни случится нечто, что отодвинет это на второе место.

— Жизнь длинная, теперь будет длинной, когда ты не станешь больше пробовать с ней расстаться.

— Я и не пытался. Но может, просто мне было плевать.

— Я никогда не был таким безрассудным, как ты. Пытался пить. Но у меня так и не получилось уйти от действительности, и я оставил эти попытки.

Через минуту Дрейк произнес:

— Хотел бы я думать, что могу что-нибудь сделать со своей жизнью! Даже Сэм, даже мысли о Боге больше не помогают.

— Тем больше причин нам всё это обговорить вместе с твоей сестрой. И Сэмом, если захочешь. В таких случаях четыре головы лучше одной.

— Спасибо... капитан Полдарк.

К разочарованию зевак, драчуны в конце концов решили разойтись, один вытирал кровоточащий нос, другой хромал и сопел. По мостовой сквозь редеющую толпу с цоканьем проехала всадница с конюхом и остановилась у крыльца внизу. По-прежнему моросило.

— Не думаю, что ты когда-нибудь станешь похож на Сэма, для которого Бог и религия значат всё. Мне такой образ жизни кажется неестественным, но я против воли им восхищаюсь, — сказал Росс.

— Хотел бы я быть похожим на него. Тогда без усилий смог бы позабыть о своих теперешних мыслях...

— Минутку, — сказал Росс. — Боюсь, мне придется тебя покинуть. — Он заметил огненно-рыжие мокрые волосы, рассыпавшиеся по плечам спешившейся наездницы. — Полагаю, приехала мисс Кэролайн Пенвенен.

Она вошла, дрожа как высокая мокрая бабочка. Ее лицо было спокойным и удивительно прекрасным.

— Что ж, капитан Полдарк, как вижу, вы вернулись, — она опять, как перед отъездом, взяла его лицо ладонями и поцеловала в губы, к неудовольствию поспешившей к ней миссис Стивенс. — Как и было обещано. А вы привезли моего заблудшего доктора? Невредимым? Всего целиком? И готовым исполнить обещания, которые он дал, уезжая?

— Кэролайн... Ты бы встретилась с ним в среду! Мы собирались ехать, и ты...

— И ты решил, что я буду сидеть в Киллуоррене, занимаясь вышиванием, пока в Фалмуте кипит жизнь? Ты неверно понял мой характер. Где он? Наверху?

— Наверное, в гостиной. Но он только что встал. Ты, видно, выехала рано.

— На заре.

— Но должен предупредить. В письме я намекнул, что он пока очень слаб...

— Верити, — сказала Кэролайн, взлетев на половину лестничного пролета, а Верити тем временем спускалась. — Как приятно снова увидеться! И куда в более радостных обстоятельствах!

— Кэролайн! Мы тебя не ждали!

— Так сказал и Росс. Но должны были ждать. Я слишком долго просидела дома, как увядающая старая дева.

— Кэролайн... Я его не предупредила! Он только что встал, не думаю, что он достаточно хорошо себя чувствует...

— Недостаточно, чтобы увидеться со мной? Недостаточно, чтобы со мной говорить? Я же не дракон какой-нибудь, с которым не встречаются без должной подготовки, — она поцеловала Верити и улыбнулась ей, вода капала с длинных волос на ковер. — Так ты разрешишь нам подняться?

Остановить ее было невозможно, и они поднялись. Дуайт стоял перед камином, где из-за сырости разожгли небольшой огонь. Повернувшись, Дуайт посмотрел на Кэролайн. Худой и иссохший, он выглядел как изможденная и потерявшая краски карикатура на самого себя. Он был в сюртуке Эндрю Блейми табачного цвета, слишком широком и болтающемся на нем, как на вешалке. Его подстригли и побрили, но в волосах серебрилась седина. Сейчас его лицо было уже не таким ужасным, как при первой встрече с Россом, но по-прежнему белым, как бумага, с красными язвами и натянутой кожей.

Кэролайн на секунду застыла с нежной улыбкой на лице, но не меняя выражения.

— Дуайт... — она сняла шляпку, встряхнула ее и бросила на кресло. — Значит, тебя-таки вытащили оттуда, и ты приехал, чтобы выполнить обещания!

Она пересекла комнату и поцеловала Дуайта в потрескавшиеся губы.

— Кэролайн! — он попытался отвернуться.

— Боже, — сказала Кэролайн, — мне опять приходится самой делать первый шаг. Ты ведь знаешь, дорогой, мне никогда не удавалось хранить девичью скромность, я бегала за тобой, искала тебя, а теперь целую тебя, не получая даже объятий взамен!

Дуайт смотрел на нее, словно не в силах поверить, что она здесь, словно сомневался в том, что она не изменилась, не постарела, не потеряла свежести юности.

— Кэролайн! — повторил он.

— Всё это время, пока ты скрывался в лагере для военнопленных, я гадала, смогу ли дождаться, когда ты выполнишь свои обещания. Иногда я думала: нет, он никогда их не выполнит, я обречена остаться старой девой. А теперь, когда ты наконец в Англии, я скакала всё утро под проливным дождем, чтобы поймать тебя, прежде чем ты вновь ускользнешь. Посмотри на мою амазонку, придется ее сушить и гладить, возможно, она сядет и полиняет. А мои волосы? — Кэролайн выжала прядь пальцами, и на ковер упало еще несколько капель. Но не только из волос.

— Кэролайн, любимая, моя...

— Ты только послушай это, Росс! Наконец-то он признался! Я начинаю верить, что мы все-таки поженимся. А если так, то это будет самая пышная свадьба в Корнуолле! Наймем оркестр из Адмиралтейства, армейских трубачей и хор из трех приходов, отпразднуем, что доктора Эниса наконец-то сцапали! Видишь, я плачу от облегчения. Я спасена от ужасов жизни старой девы! Но взгляни, доктор Энис тоже плачет, наверняка по своей свободе.

— Кэролайн, прошу тебя, — сказал Росс, вытирая глаза ладонью.

— Но я тебя не покину, Дуайт, — продолжала Кэролайн, похлопывая его по руке. — Я останусь где-нибудь поблизости, пока ты не сможешь путешествовать, и позабочусь о том, чтобы ты не сбежал в море. А когда ты будешь готов к поездке, буду сидеть рядом с тобой в карете и держать за руку, чтобы ты не выпрыгнул. Когда мы поженимся? Можешь назначить день и наконец успокоить мое сердце?

— Я не готов... таким, — едва слышно произнес Дуайт. — Как видишь, любимая, я немного изменился.

— Да, я вижу, и мы должны вернуть тебя прежнего, правда? Должны откармливать тебя бараньим бульоном и телячьей печенью, сырыми яйцами и канарским. А потом ты наберешься мужества взять меня в законные жены, как мы собирались в старые добрые дни...

Верити взяла Росса за руку.

— Идем, Росс, оставим их вдвоем. С ними ничего не случится.

— Кэролайн, — снова заговорил Дуайт, но теперь голос звучал так, словно у него раскалывалось сердце. — Ты меня получишь. Но мне нужно время...

Когда Росс ушел, Кэролайн продолжала тихо говорить. Но решительно.

— Думаю, свадьбу нужно устроить в октябре, как ты считаешь? После столетия тетушки Агаты нужно дать соседям оправиться перед следующим головокружительным празднеством! А пока ты вернешься со мной домой, пусть даже это вызовет скандал. Мы будем кормить тебя самым лучшим, что только сможем найти. Тебя будут баловать, кормить и лелеять. И если через неделю-другую ты не почувствуешь себя лучше, то пошлем за доктором...

Во вторник Дуайт наконец снял повязку с руки Дрейка. Она еще кровоточила, в особенности выходное отверстие, но лишь поверхностно, и обе раны уже затянулись. Но в среду у самого Дуайта начался жар, и заказ кареты отложили на день.

Из-за этой задержки они узнали новости о вылазке на Киберон. Во вторник на рассвете прибыл флотский куттер. История оказалась печальной.

Дополнительные припасы и подкрепления из Англии, посланные лордом Мойрой, встретили возвращающийся флот адмирала Уоррена. Всего через день после отплытия «Сарзо» д'Эрвильи атаковал республиканцев, сгруппировавшихся у Сент-Барба. Но поддержка с тыла, обещанная шуанами, чтобы загнать Гоша меж двух огней, превратилась в несколько жалких и трусоватых вылазок, и роялистам пришлось атаковать армию, превосходящую их численностью в два раза, имеющую отличную оборонительную позицию и куда больше пушек. Авангард наступающих войск был уничтожен перекрестным огнем скрытых батарей, половина солдат была ранена или убита, ранило и д'Эрвильи, его унесли с поля боя без сознания. Он не назначил заместителя, и в отсутствии такового де Сомбрею удалось отвести остатки армии обратно к форту Пентьевр.

Но вскоре с помощью перебежчиков из форта, выдавших пароли, республиканцы атаковали крепость и перерезали остатки армии роялистов. Отступая дальше по полуострову с теми силами, которые сумел собрать, де Сомбрей отражал нападения с тыла, его армия таяла, некоторые солдаты перешли на сторону врага, некоторые сдались, многие сели на утлые лодки и поплыли под защиту английского флота. Серьезно раненный д'Эрвильи уже находился на борту «Энсона».

Граф де Пюизе накануне поднялся на борт «Помоны» под тем предлогом, что хочет посовещаться с адмиралом Уорреном, но так и не вернулся. Де Марези и еще десять человек сели на шлюпку и добрались до «Энергичного». Почти все остальные офицеры погибли или попали в плен. Де Сомбрей держался с тысячей солдат на мельнице Сент-Жульен на самом краю полуострова. Окруженные с трех сторон морем, слишком бурным, чтобы стать спасением, а с четвертой — наступающим противником, они оборонялись до последнего патрона. Затем де Сомбрей начал переговоры о жизни своих людей, ему это пообещали, и он с честью капитулировал.

Но после этого до Англии дошли новости о том, что решение Гоша сохранить жизнь побежденным отменил Конвент во главе с Тальеном. В кровавой бойне неподалеку от Оре семьсот человек, цвет французской аристократии, расстреляли. Остальных, наиболее важных персон, казнили в парке Гаренно в Ване, а среди них и храброго Шарля-Ожена-Габриэля, виконта де Сомбрея, на двадцать седьмом году его жизни. Еще одним казненным был епископ Воля, он стоял рядом с де Сомбреем и попросил, нельзя ли снять с него митру, чтобы он помолился за всех перед смертью. Часовой уже хотел это сделать, но де Сомбрей со связанными руками снял митру зубами и громко объявил, что убийцы недостойны касаться божьего человека.

Вот так, с характерным благородным жестом, умер единственный француз, к которому Росс испытывал глубокую привязанность. А в его кошельке лежало кольцо. Когда-нибудь он должен отдать его мадемуазель де ла Блаш, которая никогда не будет жить в величественном замке и восстанавливать семью, разрушенную революцией.

Полная и окончательная катастрофа, постигшая экспедицию, казалась Россу постыдной, он не мог выкинуть ее из головы. Дорога в ад частенько вымощена благими намерениями, но эти намерения должны быть как минимум скоординированными и контролироваться подлинным лидером. Все пылкие разговоры прошедших месяцев, вся неустрашимость, подготовка и надежды с самого начала не имели ни шанса. Британское правительство было столь же виновно, как и французские роялисты. Полумеры и снова полумеры. Четыре тысячи британских солдат, отправленных в поддержку высадки, когда высадка уже провалилась.

Его собственный маленький успех затмила величайшая трагедия, величайшее поражение. Он не смог бы этого исправить, если бы остался, но все же чувствовал себя виноватым. И теперь он знал, каждый теперь должен был знать, что война будет долгой и жестокой. С провалом в Кибероне исчезла последняя надежда на восстановление монархии и разумный исход переговоров. Не осталось никакой надежды заключить с республиканцами почетный мир. Перед Англией теперь стоял вопрос — завоевать или погибнуть.

Но его успех был реальностью. Только теперь, когда всё закончилось, он мог оценить, насколько невелики были шансы, что отправившись с де Марези и де Сомбреем, он достигнет своей основной цели. Потеряв Джо Нэнфана, неженатого и в каком-то смысле обязанного жизнью Дуайту, Росс привез обратно своего друга. Все тягостные сожаления не могли рассеять мысли об этом успехе.

Он покинул Дуайта и Кэролайн у ворот Киллуоррена и отказался от приглашения. Он хотел оставить их наедине со своим счастьем, в их будущем доме. Для них это начало жизни. Третий будет лишним. Кэролайн, участвовавшая в подготовке, в той же степени могла сожалеть о неудаче вторжения на Киберон, но личное счастье сейчас заслоняло для нее всё остальное. Она уже несколько раз пыталась поблагодарить Росса, но он всегда ее прерывал.

Но его извинения, что он хочет поскорей добраться до дома, были предлогом лишь отчасти. Пять недель отсутствия показались ему годом. Что ж, он не знал, насколько приключения позволяют лучше оценить прелести жизни дома. Приключений в Кемпере хватит ему надолго.

С этими теплыми чувствами, колеблющимися между ощущением успеха и поражения, он долго думал о Дрейке, о том, что мог бы сделать для него больше. Долгие часы бездействия в Фалмуте его разум не бездействовал. Дрейк должен получить какой-то статус или способ получить статус. Проблема заключалась в том, что он еще так молод. Что можно сделать для девятнадцатилетнего мальчишки? Что ж, теперь у Росса были деньги. Он наверняка сможет что-то сделать. А Джордж сказал, что брак Морвенны и этого хлыща, священника Уитворта, отменен. Значит, девушка вернется к матери в Бодмин. Появится ли у нее в ближайшем времени новый ухажер? Маловероятно.

Если Морвенна так же влюблена в Дрейка, как он в нее, то вполне возможно, что она еще год или около того будет думать только о нем.

Так неужели ничего нельзя предпринять? Пусть Дрейк — всего лишь колесный мастер, но его зять — Полдарк. А это уже кое-что. А происхождение, социальное и финансовое положение имеют в Англии не столь уж четкие ограничения, как когда-то. Нынешний архиепископ Кентерберийский — сын стекольщика. Именно эта возможность перемещения между классами спасла Англию от судьбы Франции. Каждый человек, поднявшийся из низов, был дополнительным спусковым клапаном общества, позволяющим выпустить пар.

И браки не всегда заключались между равными. Томас Коуттс женился на горничной брата, а теперь ее принимал принц Генрих Прусский, одна из ее дочерей вышла замуж за сэра Фрэнсиса Бёрдетта, другая помолвлена с графом Гилфордом. Социальные барьеры при определенных обстоятельствах могут пасть. Почему обедневшая дочь покойного декана Бодмина не может связать жизнь с талантливым ремесленником, имеющим богатых родственников достойного происхождения? Единственная настоящая преграда — это родственные связи Морвенны с Уорлегганами. Стоит только ей покинуть Тренвит, а Дрейку — Нампару, как исчезают все причины, почему бы им не быть вместе через год или два.

С этой радостной мыслью Росс проехал через деревню Грамблер, миновал последнюю хибару, где жили Джуд и Пруди Пэйнтеры, и переправился через ручей Меллинджи. Тут он увидел мальчишку, несущегося к нему со стороны старой шахты Уил-Мейден. Он не сразу узнал своего четырехлетнего сына, пока не заметил и бегущую женщину, когда она показалась из-за скрюченных ветром елей.

Он спрыгнул с лошади, и Джереми задыхаясь бросился к нему в объятья, завизжав от радости. Потом подоспела и Демельза с сияющей улыбкой. Росс осознал, что наконец-то дома.

Они смеялись и болтали, поднимаясь на холм, где над молельным домом возводили крышу, а потом спустились в долину, к собственному дому. Там над библиотекой уже почти закончили второй этаж, а у двери их встретили Гимлетты, Кобблдики, Бетси-Мария Мартин и Эна Дэниэл, все хотели поприветствовать его как героя-победителя.

Еще одна награда за риск? И вот опять. Жизнь состоит из контрастов: свет становится ярче на фоне тени, думал Росс. Но он был рад этому свету, и будет рад еще долгое время.

Джереми, как объяснила Демельза, почти весь вчерашний день простоял у Уил-Мейден, а вместе с ним и она с Джейн, так что домом целый день никто не занимался, но они так и не дождались Росса. Он извинился и объяснил причины. За поздним обедом он едва был способен есть или говорить, а Демельза не переставала задавать вопросы, а также заявила, что он потерял несколько фунтов веса и выглядит так, будто сам побывал в тюрьме, и спросила, когда они повидаются с Дуайтом и Кэролайн, и когда будет их свадьба.

Боже, думал Росс, это действительно сработало, пусть и не вполне справедливо, но я желаю ее, и никого больше, не восемнадцатилетнюю красавицу, рожденную в морской пене, не соблазнительную гурию из гарема султана, я желаю ее, с такими знакомыми жестами, сияющей улыбкой и ободранными коленками, и знаю, что и она меня желает; если и существует более полное счастье, то не уверен, что оно мне нужно. Вот значит как, ты уехал и рисковал своей жизнью, болван, и получил незаслуженную награду.

И в курсе ли он, спрашивала Демельза, распознав его взгляд и ответив на него, но пытаясь еще на часок затянуть будничную беседу, в курсе ли он, что на следующей неделе они приглашены в Тренвит-хаус на столетие тетушки Агаты, все четверо, и не сделает ли Росс исключение и не примет ли приглашение?

— Разумеется, мы пойдем, — сказал Росс. — Верити приглашена, и Эндрю будет дома, так что они приедут вдвоем, вместе с малышом Эндрю. Я пригласил их провести ночь здесь после приема.

— Удивительно, что тетушке Агате разрешили нас пригласить, но Джордж, вероятно, не смог отказать ей в прихоти.

— Мы пойдем, — сказал Росс, — и кто знает, может, это положит начало лучшей эпохе в отношениях наших семей. Я имел с Джорджем малоприятную и отчаянную беседу по поводу ареста Дрейка, но он его отпустил. Не знаю, склонился ли он перед моими угрозами или прислушался к доводам рассудка, но исход благоприятен. Так что, возможно, мы научимся жить рядом, и вражда несколько поутихнет. Ни один из нас не желает дружбы, но ведь нелепо, что мы не можем время от времени встречаться как цивилизованные люди, а не огрызаться друг на друга, будто дикие звери.

— Возможно, — ответила Демельза, — хотя и сомнительно. — А Дрейк? Говоришь, он вполне поправился?

— После пули? Не совсем. Но Дуайт считает, что он вне опасности, а когда я уезжал он уже вовсю объедался. Трудно сказать, восстановится ли полностью рука... Демельза...

— Да?

Росс прислушался к жалобам Джереми, которого только что увели. Клоуэнс давно уже мирно спала.

— Я думал о Дрейке.

— Да?

— Знаешь, дорогая, мне кажется, я его недооценивал. В этой вылазке он вел себя мужественно. Расскажу тебе позже. Но думаю, нужно как-то попробовать устроить его жизнь. Теперь у нас есть деньги. Он слишком юн, и это недостаток, но недостаток, который время излечит. Не знаю, какое-нибудь собственное дело, к примеру, мастерская или, может, отправить его к Блюитту на верфь в Лоо с перспективой стать партнером. Через два года ему исполнится двадцать один, и он сможет представлять там мои интересы.

Демельза изучила выражение лица Росса.

— Бог ты мой, вот это перемена! Я думала, мои братья для тебя вроде казней египетских.

Росс засмеялся.

— Дрейк... Дрейк так похож на тебя, что я восставал против него. Но несмотря на неприятности в Тренвите, я за него беспокоюсь. Вообще-то по дороге домой я как раз об этом думал.

— Любимый... — сказала Демельза.

— Если мы устроим Дрейка на какое-нибудь хорошее место, он сможет позволить себе достойную жену, а если мисс Чайновет пару лет сохранит ему верность, что мне кажется весьма вероятным, почему бы их не соединить, вдалеке от Уорлегганов? Она будет жить в Бодмине, а он, скажем, в Лоо...

— Любимый. Должна сказать тебе, что это уже невозможно.

— Почему?

— Потому что неделю назад Морвенна обвенчалась с Осборном Уитвортом в церкви Сола.

 

Глава двенадцатая

Всё произошло с Морвенной очень быстро. Или ей так показалось. Поток эмоций, нажима, паники и чувства долга могли бы постепенно погрести под собой любого, но человек, столько перенесший, чувствовал себя словно накрытым лавиной.

Известие о том, что Дрейка освободили, принесло такое облегчение, что казалось, больше ее ничего не волновало, Морвенна смирилась с возвращением домой и всем, что за этим следовало. Разочарование матери, любопытство и расспросы сестер, попытка вернуться к рутине, которую она уже переросла. Джеффри Чарльз еще оставался в Кардью, и она не надеялась повидаться с ним до отъезда. Но Дрейк был цел и невредим и на свободе, вот что самое главное. Всё прочее теперь было позабыто, и в конечном счете, время покажет — как считали все, кроме нее.

Полтора года, проведенные в доме Уорлегганов, станут просто эпизодом в жизни девушки, которая завела глупую и опрометчивую дружбу. Бодмин далеко. Сплетни о неосторожном поведении могут распространиться, несомненно, в преувеличенном виде, но она это переживет. Ей не хотелось ехать домой, жизнь с Джеффри Чарльзом была приятна, и Морвенна понимала, что возвращается к более скучному и бедному существованию. Но она смирилась с тем, что остается только дождаться, когда приедет мать и заберет ее.

Морвенне казалось, что ее хрупкой и обремененной другими проблемами матери не было необходимости совершать это путешествие, но Джордж и Элизабет настояли.

В ожидании Морвенна проводила больше времени с тетушкой Агатой, чьи потребности всё увеличивались по мере приближения юбилея. С удивительными для столь престарелой дамы энергией и вниманием Агата находила всё новые причины что-то сделать и о чем-то подумать. «Сделать» означало, что кто-то сделает за нее, и теперь, когда Джеффри Чарльз больше не находился на попечении Морвенны, а девушка старалась как можно реже попадаться на глаза остальным членам семьи, она проводила несколько часов в день со старушкой, главным образом в ее комнате, но иногда сопровождала старую даму во время ее вылазок вниз. В компании тетушки Агаты Морвенна была защищена от вопросов о собственной жизни. А кроме того, эта помощь была своего рода искуплением грехов. Жутковатая атмосфера спальни тетушки Агаты была чем-то вроде власяницы, заслонявшей собственные болезненные мысли.

В воскресенье, после утренней службы, она вернулась домой и обнаружила, что все старики собрались вместе внизу. Морвенна знала, что Джордж предпочтет держаться от них подальше, и потому села, чтобы выпить чашку чая, прислушиваясь к их обрывочному разговору.

В это время вошла Элизабет, улыбнулась всем с холодной вежливостью, отказалась от чая, поскольку, по ее мнению, его не стоило пить в такой час, и сказала, что хочет поговорить с Морвенной. Девушка встала и вышла вслед за кузиной. Элизабет велела Морвенне переодеться к обеду, потому что к семи часам они ожидают Уитвортов.

У Морвенны сжалось сердце.

— Но... почему они приезжают, Элизабет? Вы же сказали, что я уеду до их появления!

— Нет... они хотят повидаться с тобой. Мистер Уитворт был весьма добр и терпелив. Осборн Уитворт ничего не знает об этих неприятностях.

— Но... мистер Уорлегган сказал, что написал ему!

— Он написал. Но выпустив того человека, того молодого человека, решил не посылать письмо. Леди Уитворт и мистер Осборн Уитворт в любом случае собирались у нас погостить, и мы не стали их расстраивать.

— А... а как мне с ними разговаривать? Как я могу...

— Как будто ничего не произошло.

— Но так многое произошло! Невозможно притворяться, что...

— Нет нужды притворяться. Просто будь собой. Чего ты боишься?

— Но, Элизабет... Как же это?..

Элизабет улыбнулась.

— А что такого? Мы с мистером Уорлегганом поговорили и решили, что инцидент с твоим увлечением этим юношей слишком ничтожен, чтобы разрушать тебе жизнь. Мы больше не должны о нем упоминать. Да и кто об этом знает?

— Многие... Многие люди. Даже здесь, в этом доме! Ваши родители и... и...

— Мои родители знают о некоем происшествии, но никогда этим не интересовались. Достаточно на них взглянуть, чтобы это понять. Тетушка Агата ничего не знает. Джеффри Чарльз проведет остаток лета вдали отсюда. Что до остальных — нескольких деревенских, на них не стоит обращать внимания. — Элизабет подошла к двери и оглянулась. — Сегодня чудесный день, надеюсь, их путешествие будет приятным. Леди Уитворт уже немолода, а мистер Уитворт не хотел ехать, пока не прочтет молитвы и проповедь.

— Элизабет!.. Я... Это всё так неожиданно! Не знаю, как я смогу встретиться с ними без подготовки!

— Времени вполне достаточно. Мы решили, что лучше организовать всё именно так. Знаю, это тебя удивило, даже поразило. Но я уверена, если ты поразмыслишь несколько минут, то поймешь, что ничего не потеряла, как считала ранее, и будешь рада с ними встретиться.

— Не представляю, как это возможно!

Лицо Элизабет окаменело. Нежная кожа ее щек и подбородка редко покрывалась резкими линиями, но когда это происходило, перемена была разительной.

— Морвенна, молись, молись и вымаливай прощение. Этот молодой человек избежал наказания, которое разрушило бы его жизнь. Когда мистер Уорлегган решил отозвать обвинение, он поступил милосердно. Уверена, ты это оценишь.

— О, несомненно! Я ценю это! Я лишь...

— Что ж, отсюда проистекает и другое наше желание. Если молодой человек не пострадал за свою оплошность, то почему должна страдать ты? Пришло время быть благодарной, а не упорствовать в своем упрямстве.

Они спустились вниз и вышли в сад. Садовник прикоснулся к шляпе, и Элизабет заговорила с ним о розах. Потом она вновь обратилась к Морвенне:

— Уверена, твоя матушка даст тебе правильный совет, дорогая.

— Да, несомненно! Когда она приедет?

— Сегодня она переночует в Труро, и если позволит погода, приедет к нам к завтрашнему обеду. Я знаю, как тебе не терпится снова ее увидеть.

— Элизабет, а нельзя ли мне встретиться с мистером Уитвортом после того, как я повидаюсь с матушкой? Мне так нужны ее советы и помощь!

— Едва ли это возможно. Ты же не будешь отсутствовать целый день. Но в первый день нет нужды принимать решение. Тебе просто следует быть приветливой и любезной, ты прекрасно знаешь, как это делать.

— Но если... Как можно сохранить в тайне то, что случилось? Я всё рассказала матушке, а она наверняка поделилась с моими сестрами. Возможно, и с другими...

— Она еще не знает.

— Но я ей написала, шесть страниц на прошлой неделе. Она наверняка получила письмо до отъезда и...

— Я не отправила письмо, — сказала Элизабет. — Оно наверху. Его не открывали. Ни одного твоего слова не прочли. О, ты можешь счесть вольностью с моей стороны задержку письма. Но если и так, я сделала это из наилучших побуждений.

Морвенна прикусила губу, чтобы сдержать возмущение.

— В связи с этим... новым соглашением, — сказала Элизабет, — мы подумали, будет лучше, если твоя мать ничего не узнает о твоей связи с этим мальчишкой шахтером, пока не приедет. Тогда ты сможешь рассказать ей об этом так, как захочешь, своими словами. Мы не можем остановить тебя, дорогая, и даже не станем пытаться! Но встретившись с ней, ты будешь более спокойна и склонна к размышлениям. Она приедет завтра, зная только о том, что мистер Осборн Уитворт сделал тебе предложение, как ты ей писала.

Пожилая леди Уитворт вовсе не показалась Морвенне нежным цветком, как описывала ее Элизабет. Это была высокая, крепко сложенная женщина с жесткими, но обвисшими щеками, мужским голосом и настырными глазами-пуговицами. Сама она никогда не посчитала бы эту скромную тихую девушку подходящей для Осборна. Но узнав о том, что к ней прилагаются деньги мистера Уорлеггана, она в некоторой степени одобрила такой союз с практической точки зрения. Леди Уитворт беспрестанно обмахивалась веером и в доме, и на улице, оставляя его только во время еды. Где бы она ни появилась, ее сильный аристократический голос заполонял все комнаты.

Сын был выше ее на пару дюймов, и его голос в сочетании с голосом матери заглушал всех остальных. Тетушка Агата, которая знала мать леди Уитворт и была невысокого мнения о ее дочери, не включила их в список приглашенных на свой день рождения.

Оззи относился к Морвенне сдержанно, чуть более высокомерно, чем прежде. Он знал, что в Труро ему отказали, но придавал этому мало значения — многие девушки считали своим долгом пару раз отказать претенденту, это было частью игры — терзать его отказом. Он нуждался в приданом, а лучшего в поле зрения не оказалось, хотел он заполучить и девичье тело, такое недосягаемое под этими строгими нарядами, но ему не нравился характер, скрывающийся за взглядом застенчивых и сонных карих глаз. Оззи готов был с ним смириться ради прилагающихся благ, но все же чувствовал себя несколько скованно.

В первый вечер Осборн провел с Морвенной несколько минут наедине, но унижаться до ухаживания не стал. Вместо этого он пересказал ей свою утреннюю проповедь и эффект, который она оказала на паству, о том, как ему было тяжело оставить приход ради визита в Тренвит. Более холодную и формальную беседу трудно придумать. Но при этом Осборн не сводил глаз с Морвенны, и она чувствовала на себе его взгляд.

На следующий день перед обедом приехала ее мать, действительно уставшая после путешествия, в отличие от леди Уитворт, не отказавшейся от крепкого рома и игры в кадриль. Из-за усталости ее матери обед пришлось отложить до трех часов.

Амелия Чайновет была, да и по-прежнему оставалась весьма привлекательной женщиной. Урожденная Трегеллас, дочь Трилони Трегелласа, печально известного банкрота. Когда он умер во время службы во флоте, подходящей партией для нее сочли преподобного Губерта Чайновета, выходца из безупречной семьи, обладателя прекрасного тенора, восходящей звезды в церковной иерархии.

Что ж, звезда взошла, размножилась и слишком рано угасла, оставив обнищавшую вдову сорока двух лет и выводок детей, которых она не могла содержать. Амелия Чайновет, возможно, как дочь человека, никогда не шедшего в ногу с обществом, сначала в родном графстве, а потом и в столице, которую он отправился покорять, старалась не допустить ни единого неверного шага. В высказываниях, в поведении, во вкусах и мнениях она соглашалась с общепринятым. С годами конформизм перестал быть пылкой потребностью и превратился в рутину и привычку. Так что совершенно не удивительно, что она с удовольствием взирала на союз старшей, но не имеющей средств дочери с человеком из более знатной семьи, очередной восходящей звездой в церковной иерархии, пусть даже он не обладал достойным тенором.

На следующее утро они проговорили об этом два часа в тесной и темной спальне с деревянными панелями в стиле Тюдоров, единственной комнате, оставшейся для миссис Чайновет. Морвенна не сказала матери всей правды — пророчество Элизабет сбылось, и история отношений, рассказанная в письме, так и не вышла наружу. Морвенна говорила о Дрейке, как о молодом человеке, живущем по соседству, плотнике и родственнике Полдарков, как о добром христианине, которого она преданно любит и будет любить до самой смерти.

Ее мать проявила сочувствие и понимание. Она знала искренность и честность Морвенны и твердость ее характера. Когда скончался Губерт, Морвенна служила матери утешением. Но Амелии недоставало сопереживания, способности поставить себя на место другого и посмотреть на мир его глазами. Она так часто делала это за прошедшие двадцать лет, причем поверхностно, что утратила способность чувствовать глубоко. Пока Морвенна говорила, миссис Чайновет оглядывалась на собственную жизнь и не могла вспомнить, любила ли она Губерта, когда выходила за него замуж. Замужество стало кульминацией «правильных» поступков. После свадьбы «правильные» поступки стали более четко очерченными рамками ее положения и ответственности. Став вдовой декана, она действовала машинально.

И как теперь поступить с дочерью, чье сердце разбито, потому что она влюбилась в неподходящего мужчину?

— Морвенна, милая. Конечно, я понимаю твои чувства. Но думаю, тебе следует помнить, как ты еще молода.

При этих словах сердце Морвенны сжалось, потому что она ясно увидела неминуемое поражение. Когда кто-то говорит ей, как она молода...

Миссис Чайновет говорила еще несколько минут, но Морвенна почти ее не слушала, думая о кошмарном будущем. Лишь через некоторое время голос матери пробился сквозь темноту, печаль и страх.

— Разумеется, тебе вовсе не обязательно выходить замуж, по крайней мере сейчас. Тот молодой человек, с которым ты к несчастью и неблагоразумно познакомилась... Ведь вряд ли можно думать о браке с ним, не так ли? Ты и сама такого не предполагаешь. Я знаю, ты это понимаешь. Но другой вариант, этот мистер Уитворт. Мне кажется, ты должна тщательно всё взвесить, прежде чем ему отказывать. Понимаю, что чувства к одному человеку усложняют появление подобных чувств к другому. Но думаю, ты должна принять это во внимание и попытаться преодолеть.

— А если я не смогу, мама?

Миссис Чайновет поцеловала дочь.

— А ты постарайся. Ради твоего же блага. И ради всех нас.

— Ты просишь меня сделать это ради тебя?

— Нет-нет, не ради меня. Хотя меня бы это порадовало, и уверяю, эта радость не была бы эгоистичной. Посмотри на всё это шире. Ах, хотелось бы мне приставить мою старую голову на твои плечи, чтобы ты могла мудро и тщательно всё обдумать, учитывая опыт, которого у тебя пока нет. Перво-наперво рассмотри это с позиций собственного блага: это лучший брак, на который ты могла бы рассчитывать, достойное положение в обществе, достаточно денег, приятный молодой муж с хорошими перспективами в церкви, благополучие до конца твоих дней и чудесная религиозная жизнь. Любая девушка с радостью бы на такое набросилась. Я знаю, как бы радовался твой отец при мысли о том, что дочь выходит замуж за священника. А после того, как ты поразмыслишь об этом, подумай о щедрости мистера Уорлеггана, сделавшего этот брак возможным. Какое облегчение, дорогая! Не могу этого не признать. Облегчение. Не то чтобы я хотела тебя потерять или не готова принять тебя дома с распростертыми объятьями, но у меня есть еще три дочери, как ты прекрасно знаешь, и все моложе, а наши средства весьма скудны. Ты знаешь, какое у меня хрупкое здоровье и как мне приходится мучиться, с тех пор как умер твой отец. Конечно, это не главная твоя забота...

— О, но это так, именно так!

— Не главная твоя забота, дитя мое. Первым делом тебе следует думать о собственном будущем. И ради твоего будущего я надеюсь, что ты примешь мудрое решение. Но я уверена, что мистер Уитворт поговорит с тобой завтра или послезавтра. Прошу, хорошенько обдумай ответ.

И мистер Уитворт с ней поговорил. Он нашел Морвенну в саду ближе к вечеру, где ее неслучайно оставили в одиночестве.

Она прогулялась с матерью почти до самых утесов, они тщательно избегали разговора о замужестве и болтали о церковной жизни в Бодмине. Когда они вернулись, миссис Чайновет отправилась в дом отдохнуть, а встретившую их Элизабет вызвали по какому-то таинственному делу. Мистер Уитворт, увидев Морвенну в одиночестве, подошел к ней, и они прогулялись по саду вдвоем.

Как уже говорилось, Оззи имел дело с дамами главным образом поверхностно, в гостиных, или за пару серебряных монет за час в комнатах наверху. Его ухаживания за первой женой были короткими и простыми, поскольку она обожала его еще до свадьбы, и он считал такое поведение естественным для женщины и полагал формальные слова ненужными. Это слегка враждебное юное создание однажды уже встретило его почти что отказом. Весьма обескураживающе повторять всё то же самое еще раз, в особенности без полной уверенности в успехе.

Да и сад — не то место, которое он выбрал бы, но время поджимало, и его чувство самоуважения не позволяло уклониться от такой возможности.

Он начал разговор с замечания относительно плохого урожая и натянуто произнес:

— Мисс Чайновет... Морвенна... Вы знаете о беседах, которые мы вели с вашим кузеном, мистером Уорлегганом, относительно нашего брака, относительно сделанного вам предложения, предложения руки и сердца. Вы можете посчитать, что я слишком много говорю о вашем благодетеле и слишком мало о вас. Но при нашей последней встрече я сообщил вам о своих чувствах, и вы дали понять, что вам нужно время обдумать мое предложение, время подготовиться к столь важному шагу. И мне показалось правильным не надоедать вам ухаживаниями, но от вашего благодетеля я время от времени узнавал, каковы ваши чувства и насколько они изменились.

Осборн замолчал и поправил шейный платок, а потом вернул руку на привычное место за спину. Он похвалил себя за то, что до сих пор ни разу не запнулся и не засомневался.

— Да, — сказала Морвенна.

— Вчера вечером я снова побеседовал с мистером Уорлегганом, а сегодня перед обедом — с вашей очаровательной матушкой. Оба сказали мне то, что я хотел услышать.

— Вот как?

— Да. Но... чтобы мое счастье стало полным, я должен услышать то же самое из ваших уст.

Морвенна опустила взгляд на клумбу с колокольчиками, нежно кивающих в такт ветру. Потом посмотрела на лужайку и на старые серые камни дома. Чуть левее лежал декоративный пруд, где Дрейк развлекался с лягушками. А еще дальше, за пригорком, рощица, где она впервые встретила Дрейка. А вон из того окна на первом этаже она обычно наблюдала за его появлением и смотрела, как он медленно уходит по дорожке в последний раз, его фигура уменьшалась, пока не исчезла за воротами. А с ним ушла ее любовь и ее жизнь.

— Мистер Уитворт, я...

— Осборн.

— Осборн, даже не знаю, что сказать...

— Вы знаете, что я хочу услышать.

— Да, да, но... Простите меня, если вы хотите услышать мое признание в любви, то я не могу этого сделать. Если... Если для полного счастья вам нужно именно это, то... то я не могу вам этого дать. Сожалею.

Осборн уставился на нее, сглотнул и отвел взгляд.

— Мне сказали, — продолжила Морвенна, — что я... — она замолчала.

— Умоляю, продолжайте. Прошу вас, говорите открыто.

— Я не знаю, что произойдет, если мы поженимся. Мне сказали, подобное чувство появляется постепенно...

— Вам сказали совершенно верно.

— Но, мистер Уитворт, я не буду с вами честна, если притворюсь... что чувствую то, чего я не чувствую. Вы говорите, что хотите на мне жениться. Если, услышав мои слова, вы по-прежнему этого хотите, то я выйду за вас. Даже несмотря на то...

— Именно это я и хотел услышать, больше мне ничего и не надо!

— Больше ничего...

— Пока что. А в браке придет всё остальное. Чувства, которые вы еще не осознаете! Вы слишком молоды, чтобы понять. Просто поверьте. Я вас направлю, — он взял Морвенну за руку, рука была холодной. Ее руки всегда были холодными. Осборн терпеть этого не мог. — У меня нет сомнений. Вы станете матерью моим дочерям и в должное время — матерью собственных детей. Дом викария готов. Летом завершили необходимый ремонт, поскольку прежний викарий довел дом до запустения. Камин перестроили и вычистили плесень. Однажды вы войдете в этот дом.

— Дело не в этом, — пробормотала Морвенна. — Я уверена, что дом...

— Я хотел вернуться в воскресенье, потому что не отдал своему заместителю распоряжений насчет молитв. Поскольку я в приходе человек новый, а среди моей паствы много людей выдающихся, мне не хотелось бы отменять положенную воскресную службу. Мы можем пожениться в пятницу и вернуться в тот же день.

— В пятницу? — ужаснулась Морвенна. — В эту пятницу? Но это невозможно! Как же это? Говорю вам, это невозможно, — он запнулась, поняв, что если решила через это пройти, то лучше начать новую жизнь так, как ей велят, и попыталась сдержать возмущение в голосе. — Простите... но ведь это же невозможно, не так ли? Нельзя сделать все приготовления к этому сроку.

— Получив определенные заверения, — ответил Осборн, — и в надежде на то, что время и размышления переломят ваши колебания, я осмелился сделать кое-какие приготовления. На прошлой неделе я получил разрешение от епископа Эксетера, и мы можем пожениться в вашей церкви до возвращения в Труро.

Морвенна почувствовала, что ускользает последняя надежда и все двери к отступлению, пусть и временному, захлопываются, стоит к ним только приблизиться.

— Мистер Уитворт, прошу вас...

— Осборн.

— Осборн... У меня нет ни платья, ни прочих вещей для свадьбы! Ничего не готово! Вы должны дать мне время, дать мне больше времени...

Его лицо напряглось. Теперь он был куда больше уверен в себе.

— Любовь моя, у вас было полгода, чтобы всё обдумать. Этого времени вполне достаточно. Что до платья... Кому есть до этого дело? У вашей матушки нет средств для подвенечного платья, — добавил он с долей презрения, — она сама мне об этом сказала, но у вас есть белое платье, а у миссис Уорлегган — фата, несложно будет соорудить что-нибудь из этого. А когда мы поженимся, то купим вам повседневные и вечерние платья. Моя жена будет одета подобающе. А свадьба — это религиозная церемония, а не повод выставляться напоказ.

— Но пятница всего через три дня! Нельзя ли отложить до сентября? Я обещала остаться здесь на день рождения старой мисс Полдарк. Это всего через две недели. Всего чуть-чуть времени...

Оззи не отпускал ее руку. И это прикосновение словно заражало его настойчивостью.

— Нет... Это должно случиться сейчас. Морвенна, посмотрите на меня.

Она подняла затуманенный взгляд и снова отвернулась.

— Это должно случиться сейчас, — повторил Осборн и впервые запнулся. — На этой неделе. Вы мне нужны. Моим... моим детям вы нужны. А кроме того, когда еще и ваша, и моя матушка соберутся под одной крышей? И можно ли найти лучшую церковь для венчания, чем семейная церковь Уорлегганов, которая так вам хорошо знакома?

И вот, как раз в то самое время, когда Дрейк возился с раненой рукой в лесу у Кемпера и старался не просить воды, поскольку знал, как трудно ее достать, Морвенна Чайновет готовилась расстаться с девичьей фамилией в готической церкви святого Сола. Элизабет не только одолжила кузине фату из старого кружева, но и отдала ей свое первое подвенечное платье двенадцатилетней давности, с тех пор она его ни разу не надевала. Для Морвенны оно оказалось коротковато и сидело слишком плотно, но за три дня кропотливого труда Элизабет и миссис Амелия Чайновет сотворили чудо, так что к нужному сроку платье сидело отлично, и никто не мог бы предположить, к каким ухищрениям пришлось прибегнуть.

В церкви собралось только с десяток гостей, а позже состоялся скромный завтрак в Тренвите, только семья и Оззи с Морвенной. Оззи нарядился в новый сюртук из рубчатого оранжевого бархата с двойными лацканами, нижние — в зеленую полоску, и бледно-лавандовый галстук, купленный специально для этого случая. Морвенна сидела, как застенчивая мадонна, из-за белого платья ее кожа выглядела смуглой, но шелковистой, она улыбалась, когда подобало, но взгляд был отсутствующим, душа пыталась взлететь, но ее сковали цепями.

Джордж смотрел на происходящее невозмутимо и со сдержанным удовлетворением. Поражение для него значило не то же самое, что для большинства людей, для него это был лишь повод собрать всё по кусочку заново и построить на другом месте. После тщательных размышлений он уступил перед угрозами Росса, взвесив риски в случае отказа и вычислив преимущества цивилизованного тактического отступления. Он не позволял себе действовать сгоряча. Джордж решил, что отзыв обвинений вернет его к первоначальной позиции и в конце концов сделает возможным брак с Осборном Уитвортом. Значительный успех по сравнению с незначительной потерей лица. И в целом он был доволен обменом.

После завтрака последовало поспешное прощание, где-то на заднем плане тетушка Агата возмущенно трепыхалась, как подстреленная летучая мышь, остальная семья стояла в дверях, пока они шли к одолженной Джорджем карете. Через три часа тряски по колдобинам, причем Осборн ни на секунду не прекращал дотрагиваться до жены — до руки, колена, плеча или лица, они наконец спустились по крутому холму к Труро.

Затем они покатили по мостовой через город, к церкви святой Маргариты на другом его конце, через ворота и по короткой и грязной дорожке к дому. Двое слуг склонились в поклоне, а две девчушки на попечении няньки всё глазели и глазели с пальцами во рту. Потом наверх, в спальню, пахнущую старой древесиной и свежей краской. После этого час в одиночестве и ужин, только они вдвоем, прислуживал лакей, Морвенна почти не притронулась к лакомствам и выпила достаточно канарского, чтобы подавить дрожь, которая ей завладела.

И всё это время Осборн громко говорил, голос его был похож на материнский. Целый день он пребывал в радостном возбуждении, но эта радость как будто скрывала истинные чувства. Несколько раз во время ужина он вставал из-за стола, чтобы поцеловать ей руку, а один раз поцеловал в щеку, но Морвенна непроизвольно съежилась, и Осборн больше не стал пытаться. Он всё время не сводил с нее тяжелый взгляд. Морвенна искала в его глазах любовь, но находила лишь похоть и долю обиды. Как будто она только что пыталась сбежать, и он до сих пор сердился на нее за это.

Ужин закончился, и Морвенна в панике пожаловалась на плохое самочувствие после поездки и спросила, не может ли она пойти спать пораньше. Но время ожидания и задержек закончилось, он уже и без того прождал слишком долго. И Осборн проводил ее наверх, в спальню, пахнущую старой древесиной и новой краской, и там после быстрых и формальных нежностей стал ее раздевать, с величайшим интересом снимая и изучая каждый предмет. Морвенна попыталась воспротивиться, и он ее ударил, после чего она уже не сопротивлялась. И наконец Осборн уложил ее обнаженной в постель, и Морвенна свернулась, как испуганная улитка.

Осборн встал на колени у постели и произнес короткую молитву, потом поднялся и стал щекотать Морвенне ступни, а затем набросился на нее и грубо овладел.

 

Глава тринадцатая

В среду пятого августа выдался исключительный день за всё это холодное и ветреное лето. Солнце поднялось в небо, прикрытое облаком, словно оконной шторой, ветер утих, а земля нежилась в полудреме от первого тепла.

До юбилея оставалось всего пять дней. Агата проснулась рано и хотела было встать, влекомая нежным дуновением воздуха из окна и сонным щебетанием птиц, но подумав о том, что силы ей пригодятся, решила провести утро как обычно в постели, легкий обед в два, а после — перекус внизу за два-три часа до вечернего чая.

Отъезд Морвенны, случившийся почти две недели назад, сильно разочаровал старушку. Морвенна была для нее надежной опорой, а теперь она снова зависела от Люси Пайп и кратких визитов Элизабет. Так или иначе, почти всё было готово. Миссис Треласк сшила платье из черного фламандского кружева с двумя цветками из белого атласа на груди и черной атласной пелериной до пояса. Оно совершенно не соответствовало вкусу Агаты, но всем остальным женщинам казалось необычайно элегантным и подходящим случаю. По крайней мере, оно было новое, опрятное и стоило кучу денег, так что нехотя она всё же согласилась надеть его.

Кольцо с топазом растянули, чтобы она смогла втиснуть его на палец. Трясущейся рукой на оборотной стороне старого счета она написала, чтобы после ее смерти кольцо передали Клоуэнс Полдарк. Сделали и подогнали по размеру новый парик из особенно хороших волос, почти белых, но с несколькими седыми прядями, купили черный кружевной чепец. Тетушка Агата заказала и только вчера получила новую черную бархотку. Это привело ее в ярость, так как бархотка была слишком велика и спускалась с ее крошечной шеи, как ожерелье, но она надеялась, что Элизабет успеет вовремя ее укоротить.

Чего ей не хватало, так это новых пряжек для туфель. Ступни у нее были столь сморщенные и бугорчатые, что заказывать новую обувь не представлялось возможным. Для этой цели могли бы подойти ее лучшие тапочки, если украсить их серебряными пряжками. Но пряжки не доставили. Элизабет поклялась, что дважды посылала к серебряных дел мастеру в Труро, и им твердо обещали всё сделать до понедельника, но времени осталось так мало. После всего этого ожидания, долгих-долгих месяцев, всей подготовки, так мало времени. Уже через пять дней. Через пять дней.

Уголек пошевелился на кровати и потянулся. Опершись о приставной столик, тетушка Агата подняла блюдце с молоком ему на кровать, и он лениво лизнул пару раз.

Тридцать восемь гостей приняли приглашение... или сорок восемь? Агата не могла вспомнить. Пару раз она задумывалась над тем, почему Джордж Венеблс не ответил. Пожалуй, он был самым милым человеком из всех, что она знала. Все говорили, что он слишком стар для нее, хотя тогда ему было не больше сорока (сорок — ребенок, совсем еще ребенок). Но он потерял все свои деньги в афере «Компании Южных морей» и уехал за границу с герцогом Портлендским (или кем-то еще?), с тех пор она ничего о нем не слышала (но сохранила адрес и лично проследила, чтобы приглашение было отправлено. В этом доме никому нельзя доверять. Они могли потерять приглашение или забыть его отправить).

Потом был Лоренс Тревемпер. Веселый и привлекательный. Капитан (или нет?) в одном из отличных полков. Как же они танцевали вместе! Он говорил ей: «Мисс Полдарк, когда я с вами танцую, ей-богу, у меня вырастают крылья!». Убит в какой-то безрассудно-храброй, но тщетной кавалерийской атаке в месте под названием Фонтенуа . Тридцать пять ему было, кажется (или сорок пять?). Его жена слыла просто несносной занудой.

До него был еще Рендольф Пентайр. Тот еще плут, постоянно крутился у какой-нибудь юбки. В конечном счете женился на этой Китти, Китти Хоуэ, а детьми так и не обзавелся. После всей-то его похотливости. Их Агата не пригласила.

Потом еще, ох, пять или шесть. От поклонников отбоя не было. Только вот ни один из них не подошел по той или иной причине. Или они уехали, как дорогой Джордж. Послушать молодых сейчас, так можно подумать, что в прошлом вовсе не было никаких волнений, душевных страданий, проблем, горьких разочарований или впечатляющих свершений. Нынешняя молодежь более чем скучна: напыщенные, эгоистичные, уверенные в том, что их проблемы важнее всего на свете. У них нет ни перспективы, ни чувства меры. Возможно, чтобы овладеть истинным чувством меры, нужно состариться. Не то чтобы это утешает, но всё же.

Пока она тихо и мечтательно размышляла на грани между сном и явью, вошел другой Джордж, не тот, о котором она грезила, а тот, которого так сильно ненавидела.

На минуту она уставилась на Люси Пайп, которая складывала ее ночную шаль. Затем, открыв глаза, увидела Джорджа Уорлеггана и пропадающую за дверью Люси.

Такое случалось редко. Или лучше сказать — никогда. Если он и был когда-нибудь в этой комнате, Агата не могла этого вспомнить. Ей не понравилось, что он пришел и помешал ей. Она съежилась и натянула на плечи дневную шаль, закрываясь от него, словно от сквозняка. Встрепенувшийся Уголек вытянул спину и зашипел. Теперь Уголек не шипел ни на кого, кроме Джорджа — это доставляло Агате величайшее удовольствие.

Мистер Уорлегган был одет, словно встречал гостей — в обтягивающем сюртуке на пуговицах, укороченном так, чтобы были видны облегающие брюки, и в короткий двубортный жилет из красного шелка с медными пуговицами. Ее острый критичный взгляд отметил, как Джордж старательно втягивает живот. Его щеки и плечи становились всё тяжелее с каждым годом. Вдруг она увидела улыбку на его лице. Это было неслыханно. Он улыбался ей. Но от этого краше не стал — любые его гримасы были ей противны, кроме тех, что вызваны болью. Он что-то говорил. Он положил на стол перед ней книгу и говорил, прекрасно зная, что Агата его не слышит. Злоба скрючилась на ее влажных серых губах.

— Говори громче! Чего ты хочешь?

Он подошёл ближе и прижал носовой платок к носу. Это было умышленное оскорбление.

Агата повторила ещё раз:

— Говори громче, Джордж! Ты же знаешь, я плохо слышу. Чем обязана такой чести, а? А? У меня день рождения только в понедельник.

Уголёк пролил немного молока из блюдца, и две белые капли, как два белых глаза, застыли на покрывале. Агата смахнула их.

Джордж подошёл ближе, чем когда-либо. Он наклонился к серому волосатому уху и громко сказал:

— Сейчас ты меня слышишь, старушенция?

— Да. Я тебя слышу. И больше никаких оскорблений, или расскажу всё Элизабет.

— У меня для тебя плохие новости, старушенция.

— А? Что такое? Что такое? Я знала, ты бы не явился с хорошими новостями, только с плохими. У тебя это на лице написано. Говори.

Джордж посмотрел на неё и потряс головой. Улыбка сошла с лица. Сейчас он был спокойным, серьёзным и решительным.

— Праздника в понедельник не будет.

Агата почувствовала, как кровь запульсировала в её старом теле. Она должна быть осторожна. Если он пришёл, чтобы загнать её в гроб своими насмешками, она должна быть очень осторожна.

— Вздор. Ты не можешь помешать, хотя это доставило бы тебе огромное удовольствие.

— Я должен помешать, старушенция. Иначе ты превратишься в лгунью.

Агата открыто посмотрела на Джорджа. Давний враг. Нужно остерегаться его выходок.

— Оставь меня. Оставь меня в покое.

— Ты слышишь меня? Ты должна меня услышать, это важно! Когда Морвенна выходила замуж за преподобного Осборна Уитворта, я заметил церковную книгу и увидел, что записи там ведутся уже полтора века. Вчера, проходя мимо, я зашел к мистеру Оджерсу и потратил полчаса, чтобы просмотреть эту книгу. Любопытное чтиво — вся история Полдарков и Тренвитов высохшими старыми чернилами. Почти такими же старыми и выцветшими, как ты, старушенция.

Агата не отвечала. Она смотрела на него сощуренными ядовитыми глазками.

— Я просмотрел записи крещений. И искал твое в 1695-ом. Но ничего не нашел. Ты слышишь меня? Его там нет! Согласно записям, тебя крестили в сентябре 1697-го. Что ты на это скажешь?

У Агаты заколотилось сердце. Ей показалось, будто оно бьется прямо у нее в голове. Спокойно. Спокойно. Не позволяй ему взять верх.

— Это вранье, паршивец, вранье! Ничего такого там...

— Послушай, старушенция. Ты еще меня слышишь? Я на этом не успокоился, потому как крещение не обязательно происходит сразу после рождения. Весь вчерашний день, и вечер и сегодняшнее утро слуги по моему приказанию разбирали хлам в старой комнатушке над кухней. Когда реставрировали дом, туда сбрасывали всё ненужное. Ты слышишь? Я подойду поближе. Я скажу тебе прямо в ухо. Мы нашли старую семейную Библию, которая раньше лежала внизу в зале, когда отец Фрэнсиса был жив, и, представь себе, я нашел там запись. Сейчас прочту. Или сама прочитаешь? Вот!

Взяв книгу со стола, он открыл ее и предложил Агате, но та лишь съежилась еще больше.

— Тогда я прочту. Осмелюсь полагать, этот почерк принадлежит твоему отцу, чернила совсем светлые. Но очень, очень четкие, старушенция. Очень четкие. Здесь говорится: «В десятый день августа 1697 года, сырым летним утром в одиннадцать часов родился наш первенец, дочь, Агата Мэри, хвала Господу». Ты слышишь меня или прочитать еще раз?

— Слышу.

— А рядом на полях другим почерком написано: «Крещена третьего сентября». Так что, старушенция, в следующий понедельник тебе будет только девяносто восемь.

Агата сидела совершенно неподвижно. Черный кот, не подозревающий о ее смятении, посмотрел на нее, зевнул и попытался устроиться рядом. Джордж повернулся, отнес книгу к столу у окна, вернулся обратно и посмотрел на свою жертву. Он годами мечтал отомстить этой старухе. Всё произошло слишком давно, никто уже не помнил причин этой вражды, было ли это взаимное неприятие с самого начала или кто-то кого-то обидел. Но сейчас уже слишком поздно это исправлять, слишком поздно для того, чтобы забыть обо всем и закопать топор войны.

— Ты слышишь меня? Я иду вниз приказать, чтобы всем, кто принял твое приглашение, отослали письма. В них будет написано, что ты ошиблась в своем возрасте, и новые приглашения вышлют через два года.

— Ты не посмеешь! Элизабет никогда, никогда не позволит тебе! Не позволит! Не позволит!

— Она не сможет меня остановить. Я хозяин в этом доме, и хотя разрешил бы провести этот праздник здесь, но не собираюсь участвовать в вопиющем обмане. Тебе девяносто семь, старушенция. В понедельник будет девяносто восемь. Поживи еще пару лет, и можешь снова приглашать своих друзей.

Ты пытаешься контролировать свои чувства. Вся железная дисциплина и накопленная с годами стойкость подсказывают, как поступить: закрыть глаза, глубоко дышать, выкинуть из головы злобу и помнить только о выживании. Как много раз это уже помогало в будничных проблемах! Громкие перебранки и ссоры были лишь поверхностными бурями, не волновали по-настоящему, глубоко. Ты научилась это делать... Но иногда дисциплина не помогает. Бешеная ярость вскипает и вырывается наружу через все преграды, и ты становишься беззащитной против навалившихся чувств, которые сметают тебя и могут уничтожить.

И сам Господь тут не поможет.

Джордж направился к двери.

— Стой! — сказала Агата.

Джордж вежливо повернулся. Он никак не проявлял ликование, которое, должно быть, чувствовал. Будет ли она умолять? Унизится ли до мольбы?

— Всё подготовлено, — сказала она. — Мое платье. Всё остальное. И на кухне. Провизия заказана.

Она замолчала и попыталась восстановить дыхание. Но не смогла. Весь воздух словно вышел из легких.

— Какая жалость, — ответил Джордж. — Придется готовить всё сначала.

Агата выдохнула, сглотнула и успела вдохнуть немного воздуха.

— Пришли ко мне Элизабет. Попроси Элизабет прийти... Мне исполнится сто лет. Я знаю. Знаю. Я считала. Как я могла ошибиться?

— Но ты ошиблась, старушенция, и празднества не будет. Его легко отменить. И открой окно пошире. Такой чудесный день, а здесь воняет.

Джордж опять направился к двери.

— Стой! Я не проживу еще два года. Ты это понимаешь. Кто узнает, если ты промолчишь? Я ни за что не протяну еще два года. Я больше не буду тебя сердить, Джордж. Я так долго этого ждала. А? А? Я не буду больше тебя сердить, Джордж. Ну что тебе стоит? Что тебе стоит? Я напишу новое завещание... Оставлю тебе все свои деньги в облигациях. Больше о них никто не знает.

— Мне не нужны твои деньги, старушенция! — Джордж снова вернулся, с книгой под мышкой. — Ни твоя благосклонность. Теперь мне тебя даже жаль, но ты сгниешь в этой комнате, прежде чем я устрою фальшивый праздник.

И тогда ненависть полыхнула с обеих сторон, и в этом обычно холодном, сдержанном и горделивом мужчине, и в обломках человеческого существа, едва дышащего на кровати. По ее щекам текли слезы, но теперь не просто из-за слезящихся глаз.

— Если ты так со мной поступишь, — сказала Агата, брызжа слюной и задыхаясь, — ты сам сгниешь, это уж точно. Да, вместе с нелепым папашей, дядей-стервятником и своей... своей тупой жирной мамашей и сыном-калекой. Малютка Валентин! Родился во время лунного затмения и уже калека! Черви начнут его глодать еще до того, как он покинет этот мир! Не сомневаюсь! Родился во время затмения! Последний из Уорлегганов!

Хотя ее дни подходили к концу, тетушка Агата была достаточно проницательна, чтобы понять, насколько этот ничтожный выпад задел Джорджа. Пусть она проиграла, но будет бороться до конца. Этот выпад показал направление. Осталось сделать последний выстрел.

— Последний из Уорлегганов, Джордж! Да и Уорлегган ли он?

Джордж подошел к двери и обернулся, чтобы взглянуть на Агату, ничтожную, вонючую и дрожащую старуху. Зрелище было жалкое: она скрючилась и тяжело дышала, губы посинели, хотя кровь прилила к щекам, глаза похожи на щели, губы дрожат, чтобы напоследок еще раз крикнуть, укусить, впрыснуть в него яд.

— Ребенок родился не семимесячным, Джордж. Даже не восьмимесячным, если на то пошло. Я видела недоношенных младенцев, много раз. У них не бывает ногтей. А кожа сморщенная, как... как высохшее яблоко, и... — она закашлялась и сплюнула на простыню, — и они не плачут, а едва слышно подвывают, и волос у них нет. Это был обычный младенец! Твой драгоценный калека Валентин родился в срок, могу присягнуть! Так что...

Джордж уставился на нее, словно собирался плюнуть в ответ. Но не плюнул. Он стоял и слушал этот последний выстрел, последнее оскорбление.

— Может, вы с Элизабет не дождались свадебной церемонии, а? Может, и так. Это так, а? — Агата обнажила в ухмылке десны. — Или кто-то другой ее объездил до вашей свадьбы. А? А? Твой драгоценный Валентин!

Джордж вышел и с такой силой хлопнул дверью, что старый дом содрогнулся. Агата Полдарк откинулась на подушки. Черный дрозд в клетке у окна испуганно защебетал. Легкий ветерок приподнял шторы, и комнату наполнил свежий воздух.

В четырех милях от Тренвита Росс и Демельза с двумя детьми сидели на лужайке перед домом. Не считая дребезжания и стука дробилки для олова, к которым слух уже привык, стояла тишина. На холме из трубы Уил-Грейс поднималась струйка дыма, между строений шахты сновали люди.

Так удивительно было для них сидеть подобным образом всей семьей, но жаркий день спутал все планы. Росс держал на коленях Клоуэнс, а Гаррик грыз кость у его ног. Джереми растянулся на животе и мастерил венок из маргариток, Демельза тоже растянулась на животе и помогала ему. На всех лицах было написано удовольствие.

Потрясенно узнав о том, что его планам по поводу Дрейка не суждено сбыться, Росс запретил себе об этом думать. Иногда по ночам он просыпался, вспоминал Джорджа и его редкую и раздражающую способность обращать поражения в победы, и зародившееся во время возвращения домой благодушие снова исчезало. Но он прекрасно понимал, что безответственно позволять очередной горечи в одном аспекте жизни испортить всё остальное. Для Дрейка нужно что-то сделать, а пока об этом стоит забыть. Забыть Джорджа, Элизабет и думать только о том, что он имеет. Потому что он имел всё, что желает. Солнце сияло, Клоуэнс тихо посапывала у него на коленях, ее головка на тонкой шее показалась неожиданно тяжелой, на траве перед Россом Демельза и Джереми плели венок из маргариток...

А в двенадцати милях от Нампары Кэролайн Пенвенен смотрела, как конюх помогает Дуайту сесть на лошадь. Дуайту понадобились две опоры, как старику, прежде чем его собственным мускулам удалось его поднять, а оказавшись в седле, он выглядел так, будто вот-вот свалится. Но при этом он триумфально ухмыльнулся бесцветными губами, потому что неделя хорошего питания еще не вернула им краски, и Кэролайн улыбнулась, радуясь, что они выбрали самую старую и спокойную кобылу. Свадьбу назначили на октябрь, хотя пока колебались между желанием Кэролайн устроить пышный праздник и желанием Дуайта ограничиться скромным. Она подозревала, что решение Дуайта будет зависеть от того, насколько быстро он придет в форму.

А в Труро преподобный Осборн Уитворт, вновь в прекрасном расположении духа, громко спорил с церковным старостой о пожертвованиях семей, занимающих отдельные скамьи в церкви. Тем временем Морвенна Уитворт, положив руку на плечо падчерицы, смотрела на сад и обмелевшую реку и думала, не лучше ли утонуть прямо в грязи, в настоящей грязи, чем задыхаться в грязи физического отвращения.

А в Фалмуте Дрейк Карн прихрамывая шел по главной улице вместе с Верити Блейми, чтобы встретить ее мужа, чей пакетбот «Кэролайн» бросил якорь в порту час назад. Рука Дрейка была еще перевязана, но плечо заживало, а ладони зажили полностью. Он хорошо питался, чувствовал себя прекрасно и снова начал получать некоторое удовольствие от жизни. В особенности потому что Росс до отъезда обронил, что Морвенна теперь не выйдет замуж за священника из Труро. Даже если Морвенна не для него, эта новость много значила для Дрейка, поскольку он знал, что Морвенне не нравится Уитворт. Теперь жизнь перестала быть для него пыткой. Сейчас она, наверное, в Бодмине, думал Дрейк. Кто знает, может, когда-нибудь он дойдет до Бодмина и повидается с ней? Достаточно просто видеть ее изредка. Дрейк не загадывал ничего большего. Ничего большего не просил...

А в Тренвите Джордж медленно вышагивал по дому с бесстрастным лицом, но все-таки что-то в его мине заставляло слуг скрываться подальше, когда он проходил рядом. В этот чудесный день вся семья находилась на улице, даже старики Чайноветы.

Он убил гадюку. Нанес ей смертельную рану, Джордж это знал. Но стоило убрать ногу с ее шеи, как гадина извернулась и укусила в ступню. И яд начал действовать. Намотав по дому два круга, Джордж медленно поднялся по лестнице и вошел в кабинет. Он запер дверь и сел в любимое кресло. Единственный раз в жизни он чувствовал себя плохо и неуверенно. Яд разливался по венам медленно, но верно. Джордж не знал, сможет ли от него избавиться.

Возможно, он даже погибнет от этого яда. Или погибнут другие. Джордж этого не знал, лишь время покажет действие яда...

А на другом конце дома тетушка Агата боролась за жизнь в полном одиночестве. Люси Пайп сидела на кухне и уж точно не собиралась дергаться на звук колокольчика. Лишь дрозд щебетал в клетке, а Уголек, потревоженный беспорядком в постели, спрыгнул на пол и вылизывал у двери заднюю лапу.

Несмотря на возраст и прочитанную Библию, Агата не особо верила в загробную жизнь и потому с редким упорством цеплялась за жизнь нынешнюю, пытаясь собрать последние силы, чтобы увидеть завтрашний день. С годами она перестала заглядывать далеко вперед. Марафонские дистанции юности укорачиваются и сужаются с барьерами старости. Если она доживет до завтра, то поставит следующую цель. Главное — это контроль: успокоить сердцебиение, отрегулировать дыхание, дать отдохнуть разуму. Позабыть о злости и разочаровании, сосредоточиться только на одном — на необходимости сделать следующий вдох, просто выжить.

Но время бежало слишком быстро. Шок от этого разоблачения и переполняющая ее ярость в две минуты сожрали последнее топливо старого тела. Это было не просто недомогание, а нечто более серьезное, Агата это знала. Сейчас нельзя заболеть, ведь через несколько минут отец поведет ее на праздник. Наконец-то будут танцы и несколько партий виста. Нужно совладать с бунтующим желудком, мама говорит, что в семнадцать лет уже пора этому научиться. Нужно встать. Агата попыталась пошевелить ногами и не смогла. Она перестала их чувствовать. Она завыла от ужаса и шевельнула рукой. Хотя бы это ей удалось.

В комнате стоял гроб. Приторно пахло цветами и разложением. Она много таких навидалась. А этот чей? После смерти все выглядят спокойными, но как-то съеживаются, перед тем как приколотят крышку. Все они уже умерли.

Агата поднесла руку к глазам и смахнула пелену вместе с гробом. Комнату затопил теплый солнечный свет, дарующий жизнь. Но только не ей. Нежный благоухающий ветерок, тени от шелестящих листьев, щебетание птиц — всё это могло бы помочь, но только не в этот раз. Осталось всего пять дней до ее совершеннолетия, и все так разочарованы, что она не выросла красавицей. Некоторые, к примеру тетя, говорят, что ей недостает живости. Но Джордж Венеблс считает по-другому. Джордж Венеблс произнес так много красивых слов. Но почему он не позволил ей устроить прием в честь дня рождения?

Смерть как поднимающийся прилив дюйм за дюймом погружала тело в сон. Вскоре Агата не чувствовала живота, потом прекратилось и дыхание. Она больше не ловила воздух ртом, он не был ей нужен. В последний раз перед надвигающимся концом разум снова прояснился. Что она сказала? Что за беду она накликала и на кого? Ей не хотелось навредить Элизабет. Что она сказала?

Кровать дрогнула — на нее снова прыгнул Уголек. Голова Агаты упала на край подушки. Сделав огромное усилие, она снова подняла голову прямо. На миг ей стало лучше, но потом свет начал меркнуть, теплый, молочно-желтый свет солнечного дня. Потолочные балки потускнели и расплылись в тумане. Агата не могла закрыть рот. Она пыталась, но ничего не вышло. Язык онемел. Но одна рука еще шевелилась. Уголек ткнулся в нее носом и стал лизать шершавым языком. Это шершавое прикосновение отдалось через пальцы в мозг. Больше она ничего не чувствовала. Пальцы на мгновение двинулись по шерсти. Помоги мне, удержи меня, говорили они. Потом спокойно и наконец-то мирно, покорившись более сильной воле, чем ее собственная, Агата открыла глаза и покинула этот мир.

Группа переводчиков «Исторический роман»

Книги, фильмы и сериалы

Будем рады, если вы поблагодарите нас за перевод:

Яндекс Деньги:

410011291967296

WebMoney:

рубли – R142755149665

доллары – Z309821822002

евро – E103339877377